Аннотация: Невероятные приключения князя Унегерна, покорившего магию, и обера Антона Чащина, пытающегося забраться на сию вершину мастерства вслед за учителем.
Б. Крылов (Ипполитов) - Осокин Дм.
ПХУБ-ЧУРБ
Подваршава - Петроград
1914 − 1938 г.г.
Книга первая
Друже ПХУБ-ЧУРБ
(! Поведывания Тайных знаний князя Унегерна'''
и обера Чащика'')
Не говори, что мир реален;
От колдовства не убежишь:
Найдешь судьбу - не распознаешь
Спасешь любовь - не ублажишь.
А.Лидин
Вступление от Григория Унегерна
Не люблю писать "тосты" и "посты"! Мне нравится рисовать завитушки значков, из которых составлена фраза Nota bene! Неопределенные же и безликие дополнения и уточнения "post scriptum" - после написанного (хорошо хоть не "после накаканного"); являют собой не более, чем банальные "пи-си-ку-ны", если изъясняться цензурным языком, поэтому пусть будет славен тот из вас, кто делает правильный выбор и обращает внимание!
Но еще больше не люблю, когда на краю сна и бодрствования, слышу непонятное для себя слово. Так однажды было когда я слышал: "Тошка! Тошка! Тошка!" Ерунда какая-то, как мне показалось вначале, но ерундой этой я пропитался, как бумага, для промакивания чернил. И в итоге понял, что даже самое непонятно на первый взгляд слово имеет свой роковой смысл".
Повторюсь, дамы и господа, а заодно и поприветствую вас еще раз: Nota bene! Ибо вы прекрасно смотритесь на фоне данного лозунга, который подходит к обложке моей книги.
Признаться, всегда мечтал попробовать себя на ниве литературных опусов (или мемуаров?). Хотя, не мне судить, как и что получилось, ведь поведаю я читателю лишь фрагментарный итог одного из отрезков своей жизни. Подчеркну дополнительно: очень надеюсь, что осилил лишь самое начало работы, потому как занятие это мне крайне по душе пришлось своим скрипучим шуршанием правдивого нерва по бумаге. Кто меня к нему подтолкнул, кто вложил в лапу гусиное перо, сие мне не ведомо, но настоятельно нашептал на ухо этот "гусиный" некто, чтобы не врал я ни себе, ни людям, поэтому хочется лишь истинную правду писать и писать...
Думаю, что главный "подстрекатель" - мой первенец Антон, на плечи которого я собираюсь взвалить всю "ответственность".
Почему именно он? Просто я решил писать от первого лица, то есть, не от той небритой мордени, что сейчас искоса следит за мной из зеркала, но от лица Антона, хотя он об этом и не знает, а я вот уверен, что его устами врать мне совершенно невозможно будет. Иначе я сам себя обману и его подставлю. А он ведь парень честный, да и вектор его силы магической направлен исключительно в объективную сторону. Что в наши дни есть свойство редкостное. Для себя я, к тому же, усвоил, что от его лица творить текст книжный гораздо интереснее, чем от собственного, ведь у любого - надеюсь, что любого - молодого человека, взявшегося испещрять страницы аккуратными иероглифами прошлой и будущей жизни, вся праведность существования, как свежевыпавший снег, хрустит под ногами. Оттого и пишет он, как бы "по чистому листу"; а вот во мне, учитывая прожитое, напротив, скопилась сплошная загустевшая мерзость окружающего мира, став, для таких типов, как я, варенья слаще. Насытился я ею вволю, поэтому, направо и налево, научился врать, даже глазом не моргнув.
Хотя и вижу себя вполне реально и красочно; вижу русско-турецкую бойню, ведь именно я стоял во главе штурмового отряда, который под моей командой сметал и перемалывал в фарш все живое на своем пути к Стамбулу. Вижу, как мы пробивались к Порт-Артуру, чтобы отбить-таки его у японцев. Помню, как через день после боя мне совершенно случайно представилась уникальная возможность ознакомиться с основами учения, а точнее - интеллектуального внушения - ALIG'MO'! ALIG'MA'!. Именно в те дни я выбрал свой дальнейший путь.
Мне ведь уже немало лет, так что жизнь моя вторая, не столько по сроку, сколько по наполненности, начнется в 1916-м после лобового столкновения с немецким дураболом фон Штильманом, который отнюдь не случайно стал занозой в окровавленной гриве моей мохнатой задницы. Самое неприятное, что он, наравне со мной, обрел почти такие же способности к редким колдовским и магиоцентрическим зверствам.
В России, в отличие от Германии, лишь в начале тридцатых, когда в стране наконец-то взыграла и запенилась в умах народа магическая демократия, которую следовало бы правильнее называть "экстремальный метаморфизм", началась борьба с бездумным и пошлым базарным колдовством. Пусть хоть и с опозданием, но мы быстро и высоко подняли головы.
Удачно все сложилось в двадцать девятом и тридцать втором (хотя рассказ не о событиях тех дней), и... я сбился с мысли, ведь все вышесказанное лишь словоблудное предисловие, поэтому перехожу к главному.
Я всегда точно знал, что мы когда-нибудь столкнемся с моим злейшим врагом, не уступающим мне по силе, - но ему в противовес у меня появится молодой ученик, становление личности которого будет длиться долго.
Врага своего я уже в шестнадцатом году узнал со стопроцентно гадостной стороны, о чем пишу буквально через неделю после того, как первая гонка против ветра времени принесла мне победу. Можете не верить, но на дворе ныне четырнадцатый год. Чушь собачья? Нет, в этом-то и сокрыт великий парадокс шизоидальности наслоения временных аномалий; точнее - маразматайма, как говорят необразованные америкоснийцы. Поэтому я обязан торопиться, а вы, без сомнения, всё узнаете о "волшебных" событиях нынешнего века из пересказа моих записей в стиле OZ'Z* (авторство я полностью отдаю в руки Антона, а все сноски и объяснения внесет в рукопись Заяц, которому немного поможет Мариха).
*Да-да! Ведьмы OZ'Z-a тоже прислужницы T''TYR'RWE', как бы парадоксально это не звучало
Сейчас я тороплюсь по одной-единственной причине: я не в силах не поделиться с вами усвоенной мною истиной, иначе просто сойду с ума от того урагана чувств и мыслей, что бушуют во мне. Я уверен, что более, чем точно, воссоздаю реконструкцию событий, в которых участвовал сам; в которых со мной вместе участвовали, аналогично шахматным, прочие, как известные, так и тайные фигуры: начиная от старых погрызенных мышлотами пешек и заканчивая крепкими и негнущимися ферзями ─ такими, как Антон и его наставник - Командор Фраучи.
Я уверен, что все пройдет так, как запланировал; можно было бы искуственно навести "лоск времени", но в данной контролируемой фатальности повторная смена декораций и перестановка фигур, (на фоне нынешнего плебейски разрекламированного бытия с его неспособностью к аллюзорному инакомыслию) да и просто любое направленное ре-действие или перегруппировка построений основных персонажей чревато последствиями крайне неприятными для самих же плебеев: вплоть до полного исчезновения сути оных и даже минимальных о них воспоминаний.
Сознаюсь, сначала я хотел оставить на своем счету то, что делал лично и в чем совершенно точно уверен. Но потом решил изобразить свои военизированные путешествия (сейчас, в четырнадцатом году, я однозначно уверен, что опишу не только нынешнее свое местоположение и психомагическое состояние, поскольку ни на секунду не сомневаюсь, что их еще (как и было) будет несметное количество) в виде литературных набросков и ощущений. Поэтому те люди, которым я адресую эти записи, да и тем, которым я вкладываю в уста пустозвонные (но только для них!) фразы, а в мозги - мысли, не обидятся на меня, а сами разберутся, где ложь и вымысел, а где - правда, смешанная с полуправдой. Те же, кому, паче чаяния, случайно попадет в руки дневник, а не печатное слово, хотя этого произойти не должно, ведь подписан он моей выдуманной фамилией, да и написан шифром редкостным, понятным только магически правильным особям, вообще ничего не поймут и не почувствуют. Они прочитают только заглавие, а дальше почувствуют лишь нечто знакомое, отдаленно напоминающее Тургеневича и его роман "Преступленец и наказанец", изданный под псевдонимом "Наканунный". Я не шучу ─ именно такая княжна Тарапунькина и начнет являться им в нелепых снах по ночам. И никто не обратит внимания на ма-аленькую загвоздку касательно того, "А Чего ради жил Мальчик-сы-Пальчик"? И читали ли они про его эротические похождения? Извините за нагромождение пошлятины, но в моем возрасте становишься туп на язык.
Итак, чтение "мемуаров Антона" (он еще не знает, что именно он написал их) останется для большинства так называемых грамотеев загадкой, которую даже не захочется разгадывать. Потому что за всей многотомной подземно-карстовой исторической эпопеей сокрыто воистину нечто ужасно таинственное и кроваво-топорное. Истинного же не-нормативного бытия (нашего общего!) смогут коснуться умы буквально считанного количества людей. Я не хочу никого пугать, только не старайтесь, повторить мой подвиг спуска в Преисподнюю. А как иначе можно назвать еще эту пасть, которую разверз передо мной ужасный замок, продолжающий злорадно и искаженно посмеиваться, прежде всего, над нерешенной загадкой (и едва ли в принципе решаем ой), рождаемой воображением самых одаренных из нас?
Конечно, предпочтительно ознакомится непосредственно с "моим" рукописным дневником, но это не только запутанно, но и крайне опасно. А уж Книги, на которые я ссылаюсь в нем, даже не старайтесь отыскать, иначе любая из них оборотит вас в зверя. Люди, которым адресованы мои зарисовки, сами поймут, где правдоподобный я, а где лишь мой голо-графический прототип. Остальные любопытные воспримут текст в качестве несуразицы, UnSiFi (антинаучной фиксьон), то есть банальной дамской фикции - я заимствовал это слово из английского, ведь беллетристика, реальная выдумка, как раз и обзывается у них "fiction". Конечно же, все написанное мною, лишь литературное осмысление, причем, по горячим следам, исторических событий, невольным участником которых я стал, не всегда ведая, что именно творит левая рука, когда правая крепко сжимает дробовик. Имейте в виду, я - не барон Мюнх-Гаузен, тем паче, что руки последнего не запятнаны таким количеством крови, да и едва ли наш литературный друг слыхивал, как почти одновременно трещат шейные позвонки роты солдат, которым, как цыплятам на птицеферме, в считанные секунды скручивают шеи. (Естественно, что не с помощью хваленого самодвижущегося ядра, а с помощью собственных костлявых пальцев). Поэтому к крови никогда не стремитесь, иначе станете ее Заложниками. Кровь притягивает любого из нас, хуже вина и прочих баб. Из-за нее моментально становишься кровоголиком, ее услужником и истинным бладмандером.
Так что, живите своей праведной жизнью и следите за переизданиями моей книги, в которой начнут появляться все новые и новые главы, написанные Антоном. Итак...
Nota bene!, господа!
Обращайте внимание на то, что делаете, иначе пополните список самых отъявленных зверолюдей ХХ века.
.
1. Канский мычтатель.
...Феликс старательно догрыз кислое зеленое яблоко, ведь он не только боролся с цингой, но и воспитывал в себе железную волю, но оплевки все же тщательно не обсосал, а стыдливо схаркнул в ладонь и швырнул в придорожную канаву. Именно в этот момент скрипучая телега задрыгалась по неровной каменной дороге уездного города Канска, где небритому ссыльному в натянутой на уши кожаной шапке, и уродливо, как для просушки, "наброшенному" конвоирами поверх прочего барахла, предстояло прожить ближайшие шесть лет. В городке уже "шуршало" более пятидесяти его революционных "kompanów", а совсем и не "towarzyszy po czarce", то бишь собутыльников (имеется в виду исключительно зажигательная смесь для терактов), от мысли о сотрудничестве с которыми пан Феликс самодовольно улыбнулся: бежать отсюда по тайге он не намеревался, ведь любителей почесать языками на темы политического самообразования и революционных инноваций (Феликс любил это не очень понятное, но откровенно зовущее к борьбе слово) в городишке было предостаточно.
Лошадь встала, одолев три-четыре улицы, так что теперь пан Феликс тихо и блаженно возлежал на стопках польских книг, которые ему разрешили прихватить с собой, поскольку на так называемой "таможне" его книги как ни крутили, как ни вертели, но так и не поняли, что в них написано. Единственный же таможенник, способный разумно "пшекать", уже вторую неделю находился тогда в запое. Правда, одну книгу, напечатанную на папиросной бумаге, грозные ревнители законности оставили себе, явно - для самокруток. Феликс о ней не сожалел, потому что специально взял ее для подотчетной "взятки". Книга была самой толстой, да еще - в дорогой кожаной обложке, вот только читать ее ни Феликс, ни любой другой варшавско-кавказский поселенец, намерения не имел, потому что это был женский роман, - к тому же, переводной, скорее всего, с сюсюкающего испанского языка.
"Dobrze..." По крышам и верхушкам сосен прокатилась волна солнечных лучиков, и Феликс глубоко вдохнул воздух юга Сибири. Он пьянил свежестью и здоровой сухостью, столь целительной для туберкулезников! Лошадь дернула телегу, которую нещадно тряхануло, но Феликс не обратил на это внимания - его уже заинтересовали здания города. По праву считаясь профессиональным революционером, он тут же вычислил Канский "Городской БанкЪ", который, по слухам, власти, для государственной корысти, вычищали лишь в самом конце месяца.
"Взять его - одно сплошное удовольствие, - подумал Феликс, оценив одним широкоэкранным взглядом ненадежность трехэтажного, пусть и каменного, но отнюдь не прочного и не монолитного, строения, и вздохнул: - Э-эх! Вот если бы сюда еще и Кобу-рябчика перевели, как грозились! Лучшего подельщика для такой работы и не придумаешь. На душе всегда спокойно, когда с ним на дело идешь, "zastrzeli każdego", кто встанет на пути. Даже не поперхнется, не то, что задумается... - какая-то дрянь уперлась в бок: Феликс поерзал, чтобы лежалось удобней, повернул голову и, вперился в "dziewicę" в цветном платке и меховых сапожках, отчего сразу же вспомнил, что помимо "БанкЪ"-а Канского, именно в этом городке, богатейшие купчины Гадаловы обретаются, а раз так, то пусть пожертвуют на светлое будущее пролетариата. Попросить их о взаимопомощи можно будет крайне убедительно, так что отказать они не смогут..."
Однако, без бывшего семинариста шляхтичу идти на "экс" было страшновато - могут ведь и самого пристрелить. А умирать раньше пришествия победы Светлого Будущего истинному энтузиасту Мировой Революции было, как говорили в Варшаве и Кракове социально близкие элементы, "zapadło".
Феликс покрутил головой направо-налево и понял - раздражал его какой-то замызганный вид города, но еще больше злило то, что повсюду - церкви-церкви-церкви... Да еще деревянные, как царские солдатики: мордатые и с иголочки одетые. Как он в несколько лет назад надеялся, что японцы наваляют этим "paskudom". Не смогли, япошки...
Но осердиться крепко Феликс не успел, потому что солнце ослепило глаза, и он вновь вспомнил о приятном:
"Зимы, поди, здесь теплые", - заключил революционер удоволенно: работал он прежде только в южной и центральной России и даже представить себе не мог, что здесь, в Сибири, русские варвары и в морозы крепкие предпочитают добротные деревянные строения каменным, потому как выстывают они много медленнее.
Утешившись мыслью о теплой "leczniczej" на сибирской зиме, потенциальный налетчик перевел взгляд на четверых "франтов", странно смотревшихся на фоне двух единственных каменных домов города.
"Столь слепого поклонения лондонской моде и в Варшаве не встретишь", - фыркнул Феликс. Правда, ему как раз не так давно пришлось срочно - во имя продолжения революционной карьеры, - покинуть Царство Польское, однако же о том, что принц Уэльский появился в лондонском свете с подвернутыми брючинами и в расстегнутой жилетке, как раз успел он узнать...
В этот момент Феликс услышал гудок паровоза, донесшийся
из-за домов, скорее всего ─ от ровной линии елей возле сопок, и с удивлением подумал, а почему это его обманули, сказав, что никакой железной дороги поблизости нет, из-за чего почти сутки везли на телеге, а не перебросили за пару часов на "кукушке". Через считанные секунды он отбросил сомнения: где-то возле поезда грохотнул дилетантски устроенный взрыв, а в ответ тут же четко "заработали" два крупнокалиберных армейских пулемета. Феликс предусмотрительно закрыл голову пачками книг, из-под которых увидел, что "лондонские пижоны" никак не отреагировали ни на звук взрыва, ни на стрельбу, будто всю жизнь провели в окопах...
Город тоже выглядел из-под книг спокойным и обыденным. Хотелось расслабиться и слегка вздремнуть, но тут один из пижонов, извинившись перед остальными, отошел на три десятка шагов и, обратился к аборигену в заношенной шубейке, как тень выплывшему из-за высокого забора. Они стояли так, чтобы их не видели и не слышали остальные. Абориген вытянулся перед франтом по струнке:
- T''TYR'RWE'!* - приветствовал его франт, смирено сложив руки и поклонившись трижды, и строго произнес: - LYZ'ZAНАDAH'H!** - а затем, подавшись навстречу детине, откровенно громко присовокупил к распоряжению польское бранное слово, обидное для варшавских женщин легкого поведения. Феликс не "отреагировал" на подстрекательское оскорбление, понимая, что его первым же ударом приклада, легко уложит охранник, сидящий на телеге. А этим панам вонючим...
− T''TYR'RWE'! ─ повторил детина и поклонился четыре раза, а затем с большим трепетом произнес шепотом два слова и тихо спросил у франта: ─ ZAOG'GLOT'T?
В ответ детина услышал еще два едва произнесенных слова, покачал головой, как будто прочитал мысли Феликса, поэтому нарицательно погрозил вознице пальцем, сказав с омерзением: "Aj-jjaa, gównowóz!", а затем разогнулся и отдал франту честь:
- UZ'ZMAR'RA! - грозно произнес франт, чтобы здоровяк не медлил с выполнением приказа; сначала он резко указал вниз, в землю, сложив вместе средний и безымянный пальцы, а затем махнул одной ладонью в направлении сопок, где только что прогремел взрыв.
─ LYZ'ZAНАDAH'H , ─ кивнул франт.
Железный пан на стопках книг не сомневался, что "разгадал", в каком направлении тут же двинется детина. Но тот, явно никуда не торопясь, согнулся, упер руки в колени и захохотал так, что заскрипели металлические обода колес телеги, но затем резко разогнулся, насмеявшись в удовольствие, и рьяно двинул в противоположную от сопок сторону.
Феликс внутренне сопротивлялся логике того, что видел: он отлично понимал, что раз уж слышал грубый требовательный голос одного из говорящих, то это отнюдь не дружеский разговор. Пижон, что несомненно, отдавал команды, ну и... поскольку обе команды были озвучены целенаправленно, то они призывали к действию. Одно оставалось непонятным - на каком-таком языке? Феликсу удалось с большим трудом разобрать три слова, но все остальное, что говорилось... Звуки больше всего напоминали шипение гремучих змей, а не гортанные ноты, рождаемые человеческим горлом...
Феликсу стало не по себе, поскольку, как ни пыжился, не мог догадаться, что произойдет дальше, и он забоялся левым яичком, по которому ему вечно попадало от конвоира сапогом. Тем временем "gównniany" франт развернулся и, улыбаясь, неспешно направился к Феликсу. Возница ─ солдат с ружьем ─ тихо сидел, куря папироску, и никого не замечал. Он не притворялся, он действительно смотрел куда-то вперед, в будущее. Франт подошел к Феликсу, упер ему в грудь тросточку и ехидно произнес:
─ Ну, что, "Астроном Франек", все вынюхиваешь, да выслеживаешь? ─ он посмотрел в глаза Феликсу так, что буквально продырявил "железному человеку" голову. ─ Поди, не ведаешь еще, что даже до Четвертой Великой Войны не доживешь? Детей бы хоть понаделал в своей Польше, а то ничего другого не умеешь, только теракты устраивать, да палить куда ни попадя. Даже сестру родную Ванду и то умудрился застрелить.
─ Это все брат мой, Станислав, ─ начал нервно и визгливо отбрехиваться Феликс, стараясь при этом зарыться как можно глубже под книжные пачки. Он не мог понять, откуда незнакомцу известно и про сестру, а главное...?! Франт долбанный знал даже его партийные клички ─ "Астроном" и "Франек", - державшиеся под строжайшим секретом. Да, втоптал он Феликса вместе с партийными книгами по самое не-хо-чу... Причем, легко так, одним единственным движением тросточки!
─ Ладно, "Переплетчик", читай свои безобразные маркшейдеровские опусы, сверли исключительно свою задницу, но, главное - не лей грязь на незнакомцев, пусть даже гадости думаешь только в своем тухлом умишке. Не мямли и не мычи всякую глупость, а главное - не ссы больше в штаны... ─ Франт развернулся и направился к группе таких же лощеных пидоров; "Ой!.. Как же так? ─ неожиданно осознал Феликс всю глупость собственных мыслей: - Как же я мог назвать непотребным словом... группу хорошо одетых и прекрасно воспитанных "панов"?", - вслух произнес он. Теперь они более чем отчетливо виделись железному человеку в лучах розового света; сам он лежал едва живой, чувствуя как по ноге течет что-то родное и теплое... Он слегка прикрыл глаза и закашлялся...
─ И, самое главное, ─ франт усмехнулся и, обернувшись, издевательски произнес: ─ Если ты такой гнус, начинай буквально завтра лечиться от коклюша. А иначе до самой смерти будешь кровью харкать.
Моча же, при мысли Феликса о приближающейся смерти, потекла все быстрее и быстрее..."
РH''HUB-CHURB' - сила, исполняющая любую волю T''TYR'RWE'
** LYZ'ZAН'HАDAН! UZ'ZMAR'RA! ZAOG'GLOT'T? AK'KYT-PO', FRUNG-JAW'WUM'MG'! (как и сотня других) - самые сильные заклинательные слова, кроме cлова РH''HUB-CHURB' из божественного "языка" суджати, означающие беспрекословное и незамедлительное выполнение магического приказа, включая "грубую магию" или любое насильственное действие, включая, как пистолетом в висок, так и кирпичом по башке. (прим. З. 1938 г. Изд. "БукИнХэм")
* АppJeL'LooT'T, AppjeM'MaaK'K, АppjeG'GiiN'N, - звероподобные подручные "сыновья" РH''HUB-CHURB'-а и самой гремучей магиоцентрической ведьмы в истории Земли TL'LIL'L-LIT''T. По приказу T''TYR'RWE', АppJeL'LooT'T, AppjeM'MaaK'K, АppjeG'GiiN'N воссоздали, используя руническую вязь суджати, (возникшую примерно за 10 000 лет до появления догарской письменности) три основополагающие чурбские Книги Отбытия, суть которых доступна в наши дни лишь избранным магам-экспериментаторам. Одним из них является князь Унегерн. Именно он подошел к осмыслению Книг практически, когда взялся именовать Рhhub-Churb"-ами "людей", обретающих, после соответствующей обработки, своеобразные способности, делающих их похожими на метисов "големов" и "андроидов". Они повинуются хозяину во всем, вплоть до приказа саморазрушения. Божество или божественная сила РH''HUB-CHURB' - пишется с апострофом (') - т.н. "капля Унегерна", а Рhhub-Churb", как положено слуге, с апострофом (") - т.н. "склоненная голова". См. также статью Рhhub-Churb"-ы в Энциклопедии Зайцева. (прим. З. 1938 г. Изд. "БукИнХэм")
Григорий резко обернулся, посмотрел на Феликса так, будто хотел запомнить. И он хорошо его запомнил, а почти через двадцать лет застрелил Феликса, одетого во все коричневое и кожаное. Князь тогда участвовал в подавлении польского военного мятежа на Волге. Именно 'Чахоточный аптекарь' являлся главным идеологом партии 'Светлый путь'.*
* "Светлый путь" или партия "Котудз", лидерами которой являлись Котовский, Тухачевский и Дзержинский.
- Ну-с господа, - князь Унегерн обратился к спутникам: - деньги на экспедицию мистер Абамун-младший получил, так что предлагаю вернуться в гостиницу, переодеться и двинутся на поиски. А уж что это было - метеорит лихой или очередной низвергнутый ангел в сиянии и грохоте с небес нырнуть к нам вознамерился, выясним на месте...
Естественно, Григорий не видел, что конвоир неожиданно вскинулся на Дзержинского:
- Ты чего рот раззявил, козлобородый! - и для острастки врезал ему по ребрам прикладом винтовки.
2. Перетоп
- ... - место это еще найти надо, - сказал его спутник, прусский барон фон Штильман и, едва удержавшись на ногах, возопил:
- Зер швайне!
- Это поселенца везут, политического, - пояснил Григорий, не поворачивая головы, - какая же он швайне, - дипломатично возразил князь Унегерн, лишь позже заметив, что немецкого ученого толкнула не слишком чистым пятачком молодая коричневая свинка, тоже, видно, присматривавшаяся к "БанкЪ"-у: "Мол, а не выдадут ли и мне чего-либо если и не златого, то очень скусного?"
- Право, господа, отличная русская цепная свинья! - расхохотался Григорий Филиппович и вновь - продолжая чувствовать на себе пристальный взгляд - резко оглянулся на телегу с поселенцем: - Или вы, милый барон, такой ашкенази, что не станете ее кушать на обед в местном трактире? - язвительно заметил он.
Григорий с самой первой минуты отъезда из Петербурга недолюбливал заносчивого пруссака. Конечно же, идея экспедиции принадлежала немцу, но деньги в оплату путешествия вложил американец, которого представил Унегерну граф Владимир Борисович Фредерикс, министр двора, у коего в подчинении временно находился Григорий, как "советник по особым поручениям". Старик Борисыч попросил его оказывать "международной экспедиции" все возможное содействие.
"Что ж тут поделаешь? Русские долго запрягают... порой чрезмерно", - и граф рассказал князю об откопанном течением на реке Уне мамонте. - Интересная была бы находка, да пока крестьяне снеслись с исправником, исправник - с губернатором, а тот - с Петербургом, мороженное мясо изъели песцы и прочие жители...
- Поди и самим крестьянам на голодный год прибыток вышел, - подметил князь.
Старый граф и любимец царя хмыкнул, но затем, призадумавшись над тем, стоит ли над мамонтом ехидствовать, более чем серьезно произнес: - Так-с, шутки отставить. Значит, если быть точным - что-то на Варнаваринском разъезде грохотало в воздухах, но что именно - российским ученым до сих пор не известно. Экспедицию им подавай. Вот и деньги бы нашлись достаточно быстро, но они, дай бог, если года через три только снарядятся. Так вы уж приглядите голубчик, а то вдруг нам глыбу золотую из космоса скинули. Что касается ваших компаньонов. Об американце дурного не скажу. Да и пруссак с австрийцем ученые известные, но вот стойки ли к соблазнам? Приглядите... Если и впрямь это всего лишь железный метеорит, так пусть отгрызут себе по кусочку на память. А вот если иное что... Скажу вам без утайки. Петр Аркадьевич оченно заинтересовался этим посланцем небесным, если таковой действительно был. Но у Петра Аркадьевича дел, да вы же сами знаете, голубчик. Но его интерес, повторюсь, очень большой...
Так что князь, словно чиновник по особым поручениям при Управлении Двора Его Императорского Величества, теперь вот приглядывал, чтобы заморские гости ничего лишнего к себе на родину не уперли. Если, конечно же, на том месте, куда они стремятся добраться, действительно что-то есть. Впрочем, гвардейская выучка и чин пригодились - здраво рассудив, что дорогу по бурелому тайги должны прокладывать ученым и его особе обученные ремеслу люди, Григорий навербовал в 12-м Сибирском полку человек 30 охотников, причем под командованием пехотного капитана. А вот для обороны от возможных диких жителей князь пригласил знакомых казаков из Оренбурга. В итоге в его "войске" насчитывалось теперь 46 представителей самых различных воинств - войска Уральского, Оренбургского, и даже Забайкальского под прямым руководством есаула Заварзина. Казаки могли крепко выручить, потому что князь знал о склонности тунгусов к дикому шаманизму, а когда "копнул" глубже и в сторону, то и для себя нашел массу интересного, дополнив уже знакомые учения ALIG'MO'O!-ALIG'MA'A!, прикладным силовым культом РH''HUB-CHURB'-а,* и указанием на AppejL'LoT'Ta, причем, стоило только вспомнить обо всем этом здесь, в Канске, как Авачинская Капля капля в груди начинала пульсировать, будто подгоняя князя отправиться в путешествие.
Роб, а проще - Ромка, Роман Федорович, брат двоюродный, был донельзя зациклен на восточных культах и очень просился "к тунгусам и бурятам", однако его не отпустили из полка.
"И хорошо, иначе вместо метеорита - если это метеорит - искали бы панчен-ламу бурятского - подытожил представитель параллельной ветви Унегернов, поглядывая на хрюшку и сконфузившегося немецкого ученого.
Впрочем, немудреную шутку Григория охотно поддержал финансовый шеф экспедиции - тридцатилетний Джон Абрахам Абамун-младший: слова о свинине вызвали у американца плотоядный смех, у немца некое состояние, напоминающее кулинарный ступор, а вот австрияк почему-то, как девица, густо раскраснелся. Унегерн не стал уточнять - почему, он просто "вызвал огонь" на себя, сделав вид, что неожиданно закашлялся.
На ссыльного никто больше не обращал внимания, тем паче, что телега с ним проехала. У Феликса же, который слышал почти весь кулинарный разговор, и у которого в памяти отложились фразы о свинине, обильно потекла слюна при мысли об отбивной с брюссельской капустой; в этот момент он окончательно решил посвятить свою жизнь борьбе с богатством и обжорством - "Nim zostanie pożarty ostatni świntuch!"* - и... даже перестал ссаться.
В следующий момент, под возмущенный окрик конвоира:
- Ну?.. Что ж ты все тут обслюнявил, как порась поганый! - и Дзержинский дважды крепко получил прикладом по ребрам, так, что на какое-то время отключился.
* "Пока не будет сожран последний свинтус" - (вольный перевод с польского, З. 1938 г.)
В гостинице князь Унегерн вызвал к себе в номер помощников - есаула Заварзина и пехотного капитана Солнцева из гарнизона Иркутска.
- Ну-с, господа, нынче же собираем отряд, и на станцию. Ехать всего ничего, по вагонам разместитесь с шиком, а вот в тайге, ваши люди, Африкан Степанович, пойдут охранениями. Ну, вы лучше меня знаете - передовой, фланговые, - Григорию Филипповичу, несмотря на грядущее величие, которое может ждать его после находки огромного золотого метеора, было не очень-то с руки давать предписания матерым сорокалетним воякам. Впрочем, он, как и все его подчиненные, которые участвовали вместе с ним в победной японской компании, во время которой и познакомились в окопах, а потом дружно, обходным маневром ночью вернули России Порт-Артур, без лишних слов понимали, что и как нужно будет делать.
- Не извольте сомневаться, гвардии ротмистр!
Поскольку Григорий был в штатском, то подкол казака он оценил:
- Можете временно называть меня по-свойски: "господин надворный советник", - мило улыбнулся он, - но с началом боевых действий я для вас - подполковник. Учтите, что в боевой обстановке попрошу исполнять приказы... особые приказы - а они, если возникнет экстренная ситуация, будут исключительно особые. Вам все ясно?
- Так точно! - посерьезнел есаул.
- А мои люди, как я понимаю, будут услужать вам "шерпами"? - закурив выигранную у американца сигарету "Philip Morris", спросил Николай Иванович Солнцев.
- Ого! Познаний в таких словах, как и сигарет, у Абамунчика нахватался? - ехидно изумившись, спросил Григорий. Собеседники хохотнули, но быстро "взяли себя" в руки.
- Почему у мистера Абамуна? Сие слово известное-с; я же еще в шпионскую экспедицию Пржевальского хаживал. Там носильщиков иначе и не называли-с. А курево, верно, у американца в их бридж выиграл, а игра - простейшая, но вот сигареты какие-то странные - ни то, ни се...
- Так они же женские! - расхохотался Григорий, рассмотрев пачку твердого картона на пятьдесят штук, - видишь, написано: "нежные, как май"!
- Я, лично, в отличии от некоторых, я не говорю о присутствующих здесь, папиросы "Дюшес" предпочитаю, - не выдержав, - невиданное дело!, хотя, может и хохмы ради, - высказался о дамских сигаретах есаул.
- Ну а я, - Григорий показал всем испанскую сигариллу; стоили они дорого, но как не пофрантить! Он вставил в мундштук и продолжил: - Что-то мы на такую тему свернули, господа офицеры, не означает ли сие, что наше дело табак!
- Никак нет! - в голос отрапортовали вояки.
- Что ж, тогда - стройте людей и по вагонам. Надеюсь, все у вас достойно обмундированы? - спросил князь Унегерн. Его собеседники дружно закивали. - Вот и отлично. А еще этот вопрос надо решить...
- Будьте покойны... Порядок полный. А вот австрияк ваш, сам видел, из самой Москвы шубу выдр тащит - гоготнул есаул Африкан Заварзин...
Григорий быстро сменил брюки на форменные казацкие шаровары, взял пару свитеров. Приготовил овчинный тулуп и овчинный же треух. И стал с некоторым содроганием дожидаться господ ученых. Ученых... Черт! Ученых, которых с нарочитой откровенностью не интересовала Сибирь. Да! Господа хорошие стали забывать, кто внес главный вклад в победу над Османской Империей, а затем и над Японо-азиатской группировкой войск. И французы, и англичане, и сашевцы присоединялись в конфликтах на стороне России только после того, как солдат в шлеме с двуглавым орлом начинал давить и топтать врага.
Спустившись из номера в холл, Григорий с удивлением обнаружил, что там уже расположился финансовый "стержень" экспедиции - Абрахам Джон Абамун-младший, а попросту Абрам Иванович, который первым переоделся и подготовился к путешествию: высокие и грубые ботинки от фирмы "О"Хара", и запатентованные Леви Страусом "штаны золотоискателя" на подтяжках. Да и рысий полушубок, рекомендованный есаулом Заварзиным, янки не отверг. Пока же американец оставался в плотном свитере домашней вязки. Что ж, не только он двинется в путь в приличном виде. Хотя полушубок жаль: как он в нем через подлесок полезет, весна же здесь поздняя!
Появившийся вскоре немецкий барон, кроме надетого свитера и полушубка, нес в руке еще один свитер. Он скинул с плеча вещмешок и пожаловался:
- Никак не влезает.
Унегерн рассмеялся:
- Господа! Вечная мерзлота много севернее. В лесу сейчас тепло. Напомню, что нынче на дворе весна! А нам с вами от Ванавары до места назначения идти верст десять. Да и груз весь понесут солдаты; вам, разве что, мешки с личными вещами тащить. Скорее всего, их вы солдатам не отдадите. Так что сделайте правильный вывод, что в результате перехода вы основательно взопреете. Закутавшись в свои гектары свитеров да шуб.
- Какие есть к черту солдаты! - возмутился фон Штильман, - говорите прямо, херр Григорий, вы на нас жандармы травите! Украсть для вашего охранного отделения всемирно важный научный результат нашего перетопа!! Вот явная их цель!!
- Повторюсь, господа: с нами идут именно солдаты. И Ле Казак-с! - криво усмехнулся Георгий и весьма злобно добавил, задрав свитер и показывая внушительных размеров шрам, оставшийся от японского штыка. - Они вместе со мной Порт-Артур штурмовали! - Ага, этот гад тут же притих: князь поставил-таки на место пруссака. - Служивые эти нам оченно пригодятся! Тунгусы, эвенки - не самый надежный народ. Особенно сейчас, весной. Говорю это не потому, что плохо к ним отношусь. Местных жителей могут запросто натравить на нас шаманы, которые, как я наслышан, не хотят, чтобы к этому месту кто-либо даже близко подходил! Не говоря о том, чтобы изучал и осматривал! Говорят, на то место "где падали звезды" наложили табу!
- Табу!? - раздался голос, не звучавший прежде. - Это не для нас, наш интерес не постыден, он научен! И какие-то тупые первобытные люди не могут таблетировать нашу научную цель!
─ Табуировать! ─ поправил австрияка Григорий. "Надо ведь, ─ подумал он, ─ они с дядей не только психотерапией занимаются, но еще и таблетками балуются".
Все посмотрели на австрияка, который выглядел сейчас более чем странно, что не преминул отметить даже фон Штильман:
- Donnerwetter! Какой шорт вы надели мужицкий армяк, а не полушубок или тулуп, как наш уводитель князь Григорий!? Вам бы пришелся к лицу рысь-йа-pelz. Не отмалчивайтесь, герр Вайсшмидт.
Князь Унегерн за то время, как познакомился с фон Штильманом, так и не смог понять, действительно ли немец путает слова, когда нервничает, или же корявит их намеренно, когда к слову придется.
- Шуба - для тепла. Но она есть одежда знатный боярин. Армяк - чтобы лишним разумом заметно не выделяться, - вновь покраснел Алоиз Вайсшмидт. - Хочу быть похожим на местного жителя. На простой мюжык!
"Теперь еще и австрияк начал подпевать немцу", ─ усмехнулся про себя Григорий, но вслух поправлять Алоиза не стал.
- Да вы и так ну прямо вылитый эвенк, настоящий evenk-monstr! - хохотнул по-американски Абрам Иванович, и прорычал: ─ Ййиивенко! Герой популярного романа Уолтера Скот-та!
Григорий едва удержался, чтобы не заржать, а австрияку "похвала" понравилось.
- Похож? - Вайсшмидту сравнение очень пришлось по вкусу. - Значит, на меня они не бюдут распространять свой табу! Конечно, невротики с тонкой дюшевной организацией есть те же первобытные, как доказал кюзен моей невестки, Доктор Фрейд... - нервно произнес австрияк.
- Только психов нам не хватает. Невро-Тиков там разных, - озлобился Григорий. - Ну, как знаешь, дохтур Фрррейд! - рыкнул он, - только или под армячишко свой пару свитеров натянешь, или в шубе пойдешь. А то нам тебя потом нести окоченевшего может не-за-хо-чется. Если мы что-нибудь ценное потащим. Например, баб голых. Кстати, я подчиненных своих просить никогда не стану, чтоб они тебя волокли. По крайней мере, серьезно подумаю, но сначала предложу им самим решать, кого тащить важнее и перспективнее.
- Они есть ваши слуги, - заспорил австрияк...
- Они были, есть и будут моими боевыми товарищами, - Григорий хватил кулаком по столу. - Только я реально отвечаю за вашу безопасность. Хотите идти один - пишите расписку на имя вашего австрийского начальника. И не просто пешки заштатной, а такого крутого, как яйцо посиневшее.
Вообще-то австрийского ученого звали герр Вайсшмидт, но больно достал он весь Транссиб своим Фрейдом. Даже в том, как проводник держал стаканы с чаем, он находил постыдные импульсы подсознания. Не говоря уже о расширенной, иногда он говорил - "распроставшей рельсы", по сравнению с европейской, русской железнодорожной колее - она вообще порождала на уме и языке австрийца такие ассоциации, что порой краснел даже ехавший вместе с ними от Оренбурга Заварзин. Тот с трудом уяснил, что требуемый австрияком "Борзинг" - это паровоз под ту самую колею. Паровоз "Щука" же, по выражению Вайсшмидта "слишком широко, как продажная женщина, расставлял колеса".
Но сейчас, в тихом и плохо разборчивом ответе, в его словах, вылетающих, вполне возможно, из головы, все встало на место. Видимо, подействовало упоминание о посиневших яйцах.
В этот момент именно есаул Заварзин открыл дверь в холл и сообщил, что на местную узкокалейку прибыл поезд, и почти все вещи экспедиции уже в вагонах. Иностранцы встали и направились к выходу, а Унегерн легко кивнул есаулу, давая понять, что хочет обмолвиться с ним парой слов.
- Очень им интересно, откуда здесь железная дорога взялась, так что молчите, а лучше отбрехивайтесь, мол, сами первый раз видим, - сказал Унегерн, хотя оба они знали, что рельсы проложены достаточно далеко и по ним раз в неделю паровоз возит ценный товар с золотых приисков, о которых никогда, нигде и никто не слышал. Заварзин был истинный патриот и довольно хмыкнул - главное, что страна богатеет, а жалованием и кормежкой он был более, чем доволен. К тому же, по завершении службы, ему, согласно контракту, должны были бесплатно выстроить избу в родном Платове. Героев войны ценили. Если, конечно, они были настоящими героями, доказавшими всем свою храбрость на передовой.
Знал он также, что местный губернатор, волевой и сильный человек - как и столичные питерские власти - были категорически против наплыва "вольных золотоискателей".
Иностранцы, одолевая с помощью "лядского" поезда последний перегон до Диковинного Места, особенно американец и австрияк, продолжали спорить, а что являет собой почти двухгодичной давности событие: имело ли место исключительно атмосферное явление или на землю упал так-таки огромный метеорит, - но "шпионские" вопросы Григорию больше не задавали. Герра Вайсшмидта не подстегнул к греховным мыслям даже новейший паровоз все того же ковровского завода Денисова и Розенблюма. Удивительно, но он бодро влез в вагон, отказавшись от маскировки под местного мужика. Он изрядно взмок еще в пути до Канского вокзала, поэтому с радостью подарил свой армяк какому-то казаку из охраны. Армячишко был драный, и Григорий испугался, а не последует ли за этим международный скандал. Но в очередной раз миловал его Бог: казак проворчал что-то вроде, "лучше б шубу подарили, армяшное твое благородие" и полез в свой вагон, где бросил "подарок" под лавку, на которой сидел.
Путь до Ванавары прошел без приключений. Единственно, Григорий отметил для себя звериную сущность прусского юнкерства: молчаливо до этого прислушивавшийся к бесконечному спору Вайсшмидта и Абрама Ивановича о "метеорите или явлении", иноземный барон сделал одно, но тонкое замечание:
- Вам, Григорий, лучше тешиться надеждой, что это был не метеорит. Ведь летел-то он ровнехонько на широте Петербурга, а упади на вашу столицу такой огненный шар, уже не было бы между нами споров - метеорит к нам прилетал или иное явление, но гибель Российской столицы он бы вызвал.
Григорий ничего не ответил, но еще более серьезно задумался над тем, откуда это известно немецкому барону. Кто он такой и не следует ли его на всякий случай в лесу где-нибудь зарыть.
Состав уже приближался к Ванаваре, конечному пункту железнодорожного путешествия, и с пригорка перед станцией были видны вдали огромные площади почерневшего, опаленного поваленного леса. "Как дракон дыхнул", подумал князь и с удвоенной энергией принялся распоряжаться, едва состав остановился:
- Заварзин! Пошлите казаков посмышленее нанять за кнут аль пряник пяток местных, желательно, с лошадьми! Солнцев! Топоры первому отделению! Во время похода рубщиков кустов менять каждые три часа!
Распоряжения выполнялись четко, но в меру обстоятельств: от грузов экспедиции солдат смогли облегчить только три подводы с каюрами-метисами, плодами любви горячих тунгусок к статным русским молодцам. Результаты любви впечатляли не особо, у всех троих мужиков лица были глуповатые, а лошади - к любви отношения никогда не имевшие - и того хуже. Именно лошади позволили господину Вайсшмидту сделать в этот день два важных научных предположения:
- Волосатый конь! - произнес потрясенный австриец. - Это есть доисторическая линия коневодства, как шерстистый носорог? Или мутант, проживающий на территории катастрофического явления?
Да и мистер Абамун выглядел удивленным. Оказалось, только кровожадный пруссак в курсе того, что в Сибири лошади зимой порастают шерстью. Ему-то и пришлось "огорчить" австрийского коллегу, поскольку князь Унегерн, к своему стыду, зашелся в приступе смеха, представив себе, как "волосатый конь" будет объяснен Вайсшмидтом с точки зрения Фрейда. Он отошел на два десятка шагов от группы, потому что представил, как сибирский Фрейд будет долгими вечерами обсуждать появление волосатого коня, если вдруг застрянет в каком-нибудь чуме на всю долгую и очень холодно-голодную ночь.
Князь Григорий быстро взял себя в руки, потому что работа, представлявшаяся из Канска незначительной, могла вдруг оказаться попросту невыполнимой. Нечто подобное, за время его службы, уже пару раз происходило, и он не видел причины, по которой количество это совершенно неожиданно не могло бы возрасти.
Выступить удалось, когда солнце стояло в зените. Сначала фон Штильман потребовал, чтобы ефрейтор из команды Солнцева одел его полушубок прусского барона, а затем Абрам Иванович начал сверять - по накладным - стоимость закупленных топоров, арендованных кляч и метисов, и плетеных, закупленных у местного населения болотоходов из лыка, со своей книгой Приходов и Расходов.. . ну а убогий венец Алоиз Вайсшмидт все порывался изучить 'волосатого коня' и лишь опытность каюра уберегла его от серьезной травмы, иначе бы копыто дикого скакуна вошло в соприкосновение с ученой австрийской головой.
Князь Унегерн матерился. До поры до времени тихо. Обстановка раздражала, а постоянный юмор ситуаций, который мог бы порадовать в любые другие моменты жизни, в этот день вызывал тихий ужас, потому что предчувствие... А вот этим Григорий мог похвастаться и... никогда прежде не ошибался.
Однако в дорогу вышли бодро, а до леса дошли и вовсе по наезженной дороге. Казаки свое дело знали, и разведчики Заварзина нашли такой сход в тайгу, что, после мучений солдат-лесорубов с кустарниками дикой черемухи, боярки и еще каких-то очень цепучих зарослей, вошли в лес, изобиловавший проложенными зверьем тропами. По ним экспедиция и двигалась полтора дня. Как положено - передовой дозор, лесорубы, затем - три подводы, в центре 'каре' − четверо естествоиспытателей, дымивших каждый своим сортом курева, за ними - сменное отделение 'рубщиков леса', и в арьергарде основная масса солдат-'шерпов'. Ну и само собой − 'фланговые охранения' и замыкающий казацкий дозор. Вместо одурманенных шаманами тунгусов и направленных таинственным панчен-ламой бурятов отряд атаковали лишь комары и гнус, так что курение приносило невиданную пользу здоровью.
Зато на следующий день потянулись буреломы поваленных деревьев. К отделению 'лесорубов' мгновенно пришлось прикомандировать и оставшихся солдат - растаскивать стволы. Но их работе серьезно мешали оживившиеся ученые: и пруссак, и австриец, и американ азартно спорили насчет того, а 'радиально' ли повалены деревья, нередко влезали на них верхом (так что солдаты быстро наловчились сбрасывать самых бесцеремонных), скоблили кору, ну, а если поваленный ствол был опален - требовали на три голоса 'шунтировать', 'зондировать', выяснять на какую глубину проник огонь. Так к 'рубщикам' присоединились 'пильщики' − несколько раз трое ученых единогласно потребовали пилить стволы поперек. Чтоб о чем-то там гадать по древесным кольцам.
Конечно, все это задерживало. Но Григорий теперь матерился хоть и вслух, но значительно реже - в основном от усердия. Его мало-помалу начала захватывать тайна экспедиции: в самом деле, что же это могло так шандарахнуть - метеорит ли, по версии американца, 'эфирный водород', по очередной сумасшедшей версии Алоиза, чтоб повалить деревья на версты кругом. В артиллерийском деле Григорий малость разбирался - не Пажеский корпус, но война научила, ─ так что ему даже представить было страшно, какой мощности произошел здесь взрыв. И, судя по тому, что отнюдь не все деревья лежали 'радиально' ─ не один взрыв! Ему все чаще вспоминалась идея геноссе фон Штильмана - такой взрыв, на широте Петербурга... Было очевидно, что Карающий Меч Господень промахнулся то ли сослепу, то ли с похмелья... 'Да, произойди это над самым Питером...' - апокалипсическую мысль не дал довести до уровня ужасающей картинки вопль Джона Абрахама:
- За следующей сопкой есть центр происшествия!
- Тогда надо делать привал, - распорядился прусский барон, опередив официальный приказ князя. Григорию оставалось только кивнуть и поддакнуть.
- И завтра мы пойдем одни! - заблажил Алоиз Вайсшмидт, - я глубоко уважаю русский друг, но среди этих солдат и казахен...
─ Казакен, твою мать, от слово казак! ─ озлился Григорий так, что сжал кулаки. Родственник Фрейда это заметил, извинился, но свою линию продолжал гнуть:
─ Среди этих наших азиатских шерпов обязательно должны были заранее иметься намеренно внедрененные в наш караван агенты жандармов Европы!
Австриец высказался как всегда кучеряво, но, на сей раз, достаточно верно. Один 'агент' и впрямь 'заранее был'. И он, очнувшись от собственных эсхатологических размышлений ─ после издевательского 'казахен' ─ о гибели Петербурга под огненным дождем, собрался с мыслями и чуть позже обычного ехидно отреагировал:
- То есть, вы не хотите брать с собой и меня, господа, измученные учением? Ах, ах! Вы даже представить себе не можете, как обидите этим Его Императорское Величество, миролюбивейшего монарха и царя Сибирского, между прочим! А ведь без его Милостивейшего участия обычному человеку и попасть-то в Сибирь непросто! А вы попали сюда даже проще простого - не совершили никаких жутких преступлений и на вас, как мне со стороны кажется, не видно кандалов. Может, мне приказать есаулу Заварзину исправить сию оплошность властей? Африкан Николаевич! Заключенные хотят идти дальше в кандалах!
- Не надо, Африкан! - мгновенно открикнулся испуганный Алоиз. ─ Мы не есть правонарушатели. Я извиняюсь, что не совсем правильно выразился, потому, что не имел в виду вас, Григорий.
─ А вы в следующий раз имейте в виду, а иначе буду вводить я, ─ произнес князь Унегерн, оглянулся, хитро перемигнулся с Заварзиным, который все понял без лишних слов.
'Иван Абрамович' Абамун понимал, что до кандалов-то дело, никогда и не дойдет, - вот только его активы в русских банках... Так вот Абамун-младший великодушно воскликнул:
- Ну как же мы без вас, Григорий Филиппович!
- Все так, как между ног! - в своем стиле высказался барон Адольф, явно подкалывая австрияка, который ничего не понял, но, согласившись с присутствующими, решил разобраться в ситуации ночью, при свете звезд.
- Что ж, тогда - ночевка, а с утра и двинемся? - не стал держать зла Григорий, хотя первоначальная постановка вопроса его откровенно покоробила. Все равно он собирался отдать пару распоряжений воинским начальникам партии. Так сказать, добавить свои пару центов.
- Но, господа, неужто попрем по этому бурелому без расчистки! Ноги поломаем!
- Не всякое чудо для глаз русский мужик! - гордо пояснил свое предыдущее высказывание фон Штильман.
Прусский ученый все больше занимал мысли князя Григория. Немчик явно не был ни астрономом, ни геологом.. порой казалось, что по жизни матерого пруссака ведет тот же энтузиазм, та же тяга к таинственному, что и оставшегося в Питере молодого кузена - Ромку Унегерна-Штейнберга. Ну-ну... Завтра многое проясниться, завтра будем посмотреть... 'Если только он сам не есть жандармус-пруссак', - усмехнулся Григорий.