Крылов Борис Владимирович : другие произведения.

Клип 86

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Человек, любящий свое дело, не в силах бросить его навсегда . Он все равно вернется на то место, которое ему следует занимать
   Борис Крылов КЛИП
  "
  
  
  "Вернусь к тебе, как корабли из песни".
  В. Высоцкий
  
  Посвящается всем: кто ушел, кто остался, кто еще придет. Прежде всего: Владимиру, Джону, Элвису. А вслед за ними: Александру, Андрею, Андриано, Антону, Борису, Булату, Виктору, Дженис, Джимми, Джорджу, Дэвиду, Константину, Леониду, Мику, Нодди, Оззи, Полу, Ринго, Рику, Ричи, Северину, Стиву, Сузи, Фрэнку, Хосе, Чаку, Эдвину, Элису, Элтону, Юрию, Яну... и многим-многим другим. А так же группам: "Аквариум", "Арсенал", "Битлз", "Бригада С". "ДДТ", "Дип Пепл", "Дженезис", "Зоопарк", "Йес", "Квин", "Кино", "Лед Зеппелин", "Пинк Флоид", "Роллинг Стоунз", "Санкт-Петербург", "Юрай Хип" и... С благодарностью в адрес тех, фрагментами чьих стихов я позволил себе воспользоваться. Ну... сегодня можно еще и Ганзенроузезу (Не путать с Ганзен'N'Гретус).
  
   Б. К.
  
  
  КЛИПП
  
  
  
  
  Самолет с ходу ввинтился в ночные облака, набрякшие дождем, вынырнул из них под купол темно-голубого неба с малиновой окантовкой. Набрав высоту, он медленно двинулся на север. Я внимательно следил за игрой света и тени, пытаясь понять правила, определить - кто за кем гонится. Оставшиеся далеко внизу облака, близнецы льдов, неспешно сдвигались с места, исчезали под корпусом самолета, создавали иллюзию, что мы висим на месте, как воздушный шар.
  Свет в салоне притих: полумрак над креслами заполнился воплями и стрельбой из динамиков видеомагнитофона. Я приподнялся, оглядел импровизированный кинозал. Боевик вызвал интерес лишь у трех пассажиров, остальные спали. Я достал наушники, отключил от себя бессмысленную пальбу и скрип тормозов, зажег ночник, продолжил свои записи в дневнике:
  "...неспешно обжав своей усталой рукой все правые ладони вновь прибывших, я взвалил на спину рюкзак и медленно, но целенаправленно, неуклюжими утиными шагами-раскоряками, поднялся по трапу. Там, внизу, стоя на гладкой ледяной поверхности, я оставался полярным "зубром", но оказавшись в салоне самолета, распахнув шубу, сбросив ее на кресло, запихнув в рюкзак... откинувшись в кресле, выглянув в очко иллюминатора... я, как ни странно, очутился в привычном мне реально-газетном мире. Пахнуло бесстыдными перспективами шумной городской жизни, сокрытыми в ней возможностями: предельными и запредельными. Разыгравшееся воображение, окунув в мир иллюзорного железобетонного счастья, навязчиво-приторного, перегорело, как предохранитель. Захотелось вернуться на лед, выскочить на свежий воздух, наружу из самолета... с блокнотом в руках, с плохо заточенным карандашом. А лучше - с микрофоном. Записать интервью с руководителем Антарктической станции, "живым человеком", сделать десяток фотоснимков и вот тогда - домой..."
  Надеюсь, вы понимаете мое состояние? И причины, заставляющие вносить в дневник затянутые, никому, кроме меня, не интересные факты? Но встречи не люблю так же, как моменты расставания: ведь они взаимосвязаны, а, значит, фатально безысходны.
  "...упрек: слова-слова... долгожданный полет - радость перемешалась с сиюминутной болью. Взревели турбины: последние минуты перед расставанием - навечное прощание с антарктическим поселением. Линия горизонта соединяет три сочных цвета - желтый, голубой и белый. На их фоне - десять сборных коттеджей, паутины антенн, силуэты пушистошубых сменщиков, новых обитателей АМС-4. Горло панически сжалось - "жизнь печальна изначально..." - всему наступает осень. Всему и всегда. Летнее знание того, что наступит осень, утреннее - что последует вечер, что жизненный цикл неизбежно заманит в тупик прямоугольной двухметровой завершенности, пусть идеально, с папахой или попоной, оформленной, навевает грусть..."
  У-ух! Ну и завернул фразочку! Даже дрожь по телу! А все - слова... Поймите - я возвращаюсь домой, в родной город, посему способен напридумывать все, что угодно. Сам себе разрешил.
  Я могу... и пауза для поклона... А что, собственно говоря, я могу? А могу я вот что: "... все двери прихожей, называемой Жизнь, закрыты: какую из них толкнуть ногой, заглянуть внутрь, если понравится - войти? Или выйти на лестничную площадку, вызвать лифт - сто этажей в прошлое, двести - в будущее. А может, остаться в настоящем? Встать на колени, закрыть ладонями глаза и - ни-ни! Даже не шелохнуться!"
  Настоящее для меня - возвращение домой. И единственная возможность - на колени. И бессмысленность ожидания завтра - мне тошно, меня никто не ждет!
  Кому я нужен? Кто вы, оставшиеся дома? Дед. Боб. Вейн. Сибилла. Милена. Вы меня ждете? Дед? Боб? Вейн? Сибилла? Милена? Ждут, как же. Не дождутся. К сожалению - дождутся. Я не хочу к ним, но вынужден:
  
  "Я спускаюсь всегда,
  Я спускаюсь один,
  И лечу под откос,
  А куда еще деться..."
  
  "... но! Но: никаких паутинных бумажных антенн, никаких пушистых шуб: чтобы хранить вокруг себя тепло, надо жить мехом вовнутрь. Своя шерсть ближе к коже.
  ... но - еще одно "Но"! - как звучит, как причмокивается это слово: "пу-шис-то-шу-бы-йе", а? Я вспомнил Деда, я не могу с ним не согласиться - пишу, как живу, сплошной выпендреж. Согласен. Только что еще я могу, кроме как писать штампованные фразы в полярных отчетах? Единственное средство мимикрии - выпендреж. Еще - стихи. Иногда - практические руководства по "Философии Одиночества".
  
  "Я одинок с тех давних пор,
  С тех пор, как выпал из гнезда.
  На небе вспыхнула звезда -
  Я вынес из гнезда весь сор..."
  
  Это - лучшее из стихов. А с руководствами - история много печальнее и поучительнее.
  
  
  Я нажал клавишу, высунувшую нос из подлокотника, откинулся назад вместе с креслом, вытянул ноги, сложил крест-накрест руки, зевнул. Дневник захлопнулся, упал на пол, застеленный ковром. Сон набросился, как из засады, заглотив... Но через пару часов самолет начало бросать из стороны в сторону.
  С первыми лучами солнца, как по мановению волшебной палочки, всевозможные воздушные ямы, ухабы, канавы и овраги перестали существовать: Добрая Фея подарила нам безоблачное утро. Заодно разогнав мою многочасовую хандру. Она явилась неожиданно: дверь кабины распахнулась - салон наполнился и вспыхнул копной рыжих волос. В нагрузку к ослепительной улыбке - "плиз-направо-плиз-налево" - на выбор прилагались пепси и кофе. Ребята, включая случайно затесавшихся среди нас пассажиров, тупо кивали в знак благодарности, но от кофе отказывались решительно: его запах, к пятидесятому часу полета, вызывал стойкое отвращение. Добрая Фея, записав в миниатюрную книжечку заказы, вернулась через несколько минут, толкая впереди себя раскладной столик с тарелками.
  К ремешку небесно-голубого платья, пронзительно очертившего тонкость талии, стюардесса прикрепила крохотный плейер. Из него вытекала многосложная рок-композиция: бодрящему голосу незнакомого мне солиста подпевали Боб, Любен, Вейн и Стае.
  Девушка неторопливо обслуживала "антарктических братьев", ритмично, в такт музыке, покачивая бедрами. Гэм, как и следовало, не удержался, подхлопнул удаляющееся платье, чуть ниже ремешка. Стюардесса не вздрогнула, не рассердилась, наоборот, с радостной аккуратностью обнажила ровный ряд зубов. Через несколько минут очередь за улыбкой Доброй Феи сдвинулась к моему креслу. Я осмелился осторожно накрыть плейер рукой, прижавшись к волнующе-теплому бедру: девушка остановилась, вспорхнула ресницами, улыбнулась "пуще прежнего". Сердце тикнуло раз-другой и замерло. Конечно же, мое.
  - Потрясающе... - прохрипел я.
  - Да, потрясающе... - ответила она, а я так и не понял, о чем она: о бедре или о музыке?
  В соседнем кресле, недовольно крякая, заерзал Томми Санд-берг, беззвучно выругался, шевеля одними губами. Потом открыл левый глаз, собираясь пожурить меня вслух, но, увидев, кто к нам пришел, лишь кашлянул.
  - Ну, так кто я такой? - спросил я и ткнул его в бок.
  - Влад, - еще раз кашлянул Томми и произнес незапланированную фразу, - по-моему, это твои друзья из "Континуума".
  - Да, - коротко ответил я.
  - С Тиллом У., - добавил Томми.
  - Друзья? - переспросила девушка, округлив глаза. И легко, как дано лишь небесным ласточкам, опустилась на ручку кресла, осторожно сдвинула мою руку чуть вниз, к колену, но единственно для того, чтобы прибавить звук. Музыка разлилась по салону, а стюардесса вернула пальцы - мои - на прежнее место, на бедро. Композиция длилась минут пять - крепкий джонки-блюз в стиле Боба - я с трудом сдерживался, чтобы не закричать, так жгло ладонь живым огнем, кровь в пальцах пульсировала и стонала. Но девушка, казалось, не замечала моего истинного возбуждения - главное для нее - музыка! Последняя нота повисла в воздухе, растворилась, девушка остановила кассету.
  - Гениально! - воскликнула она, - когда... его голос - мурашки по телу... мне дважды посчастливилось... ощутить биение его живой музыки... друзья? - вспомнила она.
  - К сожалению, я не знаком с Тиллом У. - ответил я, убирая руку, возвращаясь в салон авиалайнера.
  - Жа-аль... - протянула девушка, скидывая с лица вуаль Доброй Феи, хмуря брови, - жаль... как жаль... вы не были с... ним знакомы... - она резко поднялась, привычно-манекенным движением поправила прическу и покатила столик, с накрахмаленной над ним улыбкой, в соседний отсек.
  - Послушай-ка, Влад, - спросил Томми, тяжело вздохнув, - тебя ведь никто не ждет, там, дома?
  - Меня? Разве я похож?!.
  - Прекрати, - разозлился Томми, - вечно ты пытаешься выкрутиться, уйти от прямого ответа! Я задал конкретный вопрос!
  - Меня никто не ждет. С самого детства.
  - Ну и дурак же ты! - воскликнул Томми.
  - Это почему же? - обидеться или отреагировать на его слова, как на шутку? Обижаться на Томми не принято, значит...
  - А потому! - надулся Томми. - Чего уставился? Не мог ей подыграть?
  - Этой рыжей лисице?
  - Тьфу, - сказал Томми, но плюнул не понарошку.
  - Эдакие огнедышащие бестии на дороге не валяются! - воскликнул я, передразнивая Томми. - Вот и подобрал бы ее.
  - После тебя?!
  - Конечно. Или она тебе не по вкусу? Не по размеру?
  - Ублюдок... - прошипел Томми. - Для тебя существует хоть что-нибудь... - он запнулся, подбирая слово, - святое?
  - Нет! - огрызнулся я. - Всю свою святость и девственность я растерял еще в школе.
  - Ублюдок... - повторил Томми.
  - Нет, не так, - хмыкнул я. - Не ублюдок, а однолюб! Ты можешь и не знать, но моя Дама Сердца еще ослепительней!..
  Сказал и осекся, вспомнив Принцессу Милену, но! Вся моя жизнь - сплошные "Но"!:
  - "Но разве дело в деньгах и количестве женщин?" Томми не ответил - отвернулся и засопел себе под нос. Минут через двадцать я потянул Томми за рукав:
  - Прилетим, сам с ним познакомлюсь, тебя познакомлю, и, если ты так хочешь, эту рыжую Фею Небесных Лисиц...
  - С кем познакомишь? - нахохлился Томми, вжав голову в плечи, ссутулился.
  - С Тиллом У. - уверенно ответил я.
  - Слава Богу, никто тебя не слышит!
  - Почему? Он кто - человек или дух святой?
  - Послушай, Владислав, - Томми посерьезнел, говорил медленно, задумываясь перед каждым словом, - и вспомни, как ты весь этот год орал на нас, когда мы при тебе включали музыкальный канал, так?
  - Так, - согласился я.
  - Ты затыкал уши и топал ногами, когда при тебе произносили слово "континуум", будь то название группы или математический термин...
  - ... описывающий совокупность всех точек отрезка на прямой или всех точек прямой, так?
  - Так, - дернулся-кивнул Томми...
  - Продолжай, - улыбнулся я и невинно заморгал, как школьница, попавшая в лапы старшеклассника.
  - Опять ты меня сбил с мысли! - Томми всплеснул руками.
  - Так точно! - я выпрямил спину и отсалютовал. - Вате приказание выполнено, сержант Сандберг!
  - Идиот... - констатировал Томми.
  - Так точно, сержант Сандберг, рядовой Идя Оут по Вашему приказанию прибыл для получения именного наказания!
  - Влад, - попросил Томми, - заткнись, хоть на минуту. Я кивнул. Он прав, наш толстячок Томми, пора успокоиться.
  - Ты остановился на "Континууме", - напомнил я.
  - Вспомни, Влад, как ты увиливал от разговоров, как отказывался отвечать даже на самые невинные вопросы о своих рок-друзьях, так?
  - Так, - согласился я, - но что может рассказать простой журналист о лучшей рок-группе года?
  - Согласен: ничего, - кивнул Томми. - Вот и я промолчу. Ни слова от меня не услышишь. Кроме одного - Тилла У. больше нет с нами, все. Он среди нас, но не с нами.
  - Он умер, но музыка осталась? - спросил я, откидываясь в кресле. Томми не ответил, он закрыл глаза, делая вид, что заснул. Ладно, толстячок, спи. Как там сказала Добрая Фея? "Живая музыка"? Что-то ребята придумали, только что именно? И кто этот мифический Тилл У.?
  Спи, Влад, прилетишь - разберешься.
  "... голова вспухла от неудержимой телефонной дроби, выдернувшей на край постели. Мягкий гостиничный провал поролона изувечил тело, но оно не смирилось с роскошью дорогих сновидений. Мозг хорошо помнил - сюрпризы ледяной пустыни непредсказуемы..."
  - Ну, - хрюкнул я, выжидая. Обострять, и усложнять - монополия начальства.
  - Алло, Владислав В? Извините за столь ранний звонок, но к вам гость, - промурлыкал в трубке мягкий, заспанный, главное - женский голос. Я облегченно вздохнул - никто не заставит одеваться и вылезать на пятидесятиградусный мороз.
  - Это Вейн, - объяснял я, протирая глаза, - пропустите его.
  - Он уже поднимается к вам, - мягкое полусонное существо зевнуло и спросило, - завтрак?
  - Спасибо, только кофе: побольше и покрепче. А на сладкое, так можете к нам присоединиться...
  - Я на службе, - еще раз зевнула трубка и добавила, - десять минут продержитесь?
  - Ха! Десять! Продержимся и одиннадцать! Но после двенадцатой нам станет худо, и мы начнем выть, примерно так: "Уа-ууу!" И поднимем на ноги всех ваших постояльцев.
  - Профессионал! - восхитилась хранительница ключей. - Воете, как привидение из заброшенного средневекового замка; Проблем с трудоустройством не испытываете? Могу посодействовать.
  - Я невероятно дорого оцениваю свой талант... Да-да, примерно в эту кругленькую сумму. Плюс пять миллионов сверху. Кстати, так почем нынче привидения?
  - Хо, вы не в курсе? Аа-а, просто морочите мне голову? - после чего мы еще раз обсудили оптовые и розничные цены, экспортно-импортные модификации с моторчиками...
  - Хорошо-хорошо, уговорили. Забегу взглянуть на чудо природы, - согласилась ключница. - И принесу кофейник.
  
  
  Вейн ввалился в номер одновременно с девушкой. Мои утренние гости отказались от кофе, я единолично переместил содержимое кофейника в желудок. Удовольствия не получил, но нужного эффекта добился. Вейн натужно молчал. Ключница наслаждалась зрелищем, а я - кофеином, добравшимся до мозга. По просьбе черноволосой, коротко подстриженной девушки в малиновом свитере и джинсах, я пару раз завывал, под немое осуждение Вейна. Он - Молчун - молчал, как и следовало, а с ключницей мы сговорились встретиться вечером, после ее дежурства.
  - Не надоело валять дурака? - спросил Вейн, когда мы вышли и." номера. Я никак не мог попасть ключом в скважину замка. -Нет,- огрызнулся я, - и чего вы все меня пытаетесь учить? Помнишь Портоса? Так и я - валяю дурака, только потому, что валяю дурака. Иначе - залезу в петлю. Если не дурачиться - повыть, поржать, полаять - можно свихнуться. А я не хочу сходить с ума, как все остальные. Разве ты не видишь, сколько вокруг шизиков? К тому же, с дурака спроса меньше. "Чего-с-него-взять?". И еще: "Дуракам-закон-не-писан".
  - Прекрати, - скривился Молчун, вталкивая меня в лифт. Мы опустились вниз, до уровня холла: стекло, ковры, ножки.
  Диванов, столов, стульев, девочек.
  - Послушай! - я остановился. - И посмотри вокруг: как их тут преступно много!
  - Кого? - не понял Вейн.
  - Ну, этих, в платьях, - обрадованно воскликнул я.
  - Их всегда много, а иногда - слишком много.
  - Разве бывает - слишком? - удивился я, вспоминая мужской коллектив АМС-4.
  - Бывает, - ответил Вейн, - сам сказал "преступно много", - ухватил меня за рукав и потащил к выходу.
  - Радостная весть, - улыбнулся я, - не тащи, сам пойду.
  - Хромого могила исправит, - Вейн махнул на меня рукой. И в прямом и в переносном смысле.
  - Правильно, - вырвался я и побежал к двери.
  
  
  Я вел серебристый "Медиум" Вейна так, как будто писал очередную статью для газеты. Писал, заранее зная, что и она не пройдет. Как и все предыдущие. Мысленно я видел, как на ровном белом поле листа, слева от напечатанного текста, появляется карандашная надпись: "Вычурность, красивость - одно из зол Вашего стиля". С редактором не спорят.
  А я не могу писать иначе: будь то статья или запись в дневнике. Мне тесно в рамках строгих литературных ограничений.
  Поэтому: "... машина тупорыло петляла, утрамбовывая и без того плотные ватные тампоны тумана, набившиеся в узкие щели меж домов. Солнце, перепутав день и ночь, опорожнило дрожащие надежды утренних мечтателей - они уже не смогут окунуться в одобрительное поблескивание его лучей. Фонари, бледными немощными пятнами, как знаки дороги "наезды-на-столбы-запрещены", съежившись, охраняли самих себя. Очередной поворот выбросил машину на набережную. С моря налетел ветер, протиснулся сквозь крохотные щели, наполнил салон густым тинным выхлопом..."
  И закашлялся, автоматически вжавшись в тормоз.
  "... рядом сидел Вейн, привалившись к дверце, на правый коты левая рука изредка - лениво приподнималась, указывая, где-когда-куда поворачивать. Черный блестящий ремень подпоясывал темно-синий комбинезон - униформу "Континуума" и его фэнов - безнадежно пытаясь затянуть животик, приурочить его исчезновение ко Дню Гармонии, к Юбилею Единения Тела и Духа..."
  - Прочитал? - спросил Вейн-Молчун, как умел только он, не разжимая губ.
  - Чи-то? - переспросил я, отлично понимая "о-чем-он".
  - Книгу Его Стихов, - спокойно ответил Вейн: год назад он заводился с пол-оборота, так не любил повторять и пояснять. Но сегодня он не" только пояснил, но еще и добавил: - Притормози.
  "... машина прижалась к поребрику, мраморная целостность набережной обрывалась лестницей, стекающей к пляжу. Мотор, выплюнув остатки перегара, затих..."
  - Нет, - признался я, - не прочитал.
  Вейн ничего не сказал, а я, как нашкодивший юнец перед блюстителем порядка, начал оправдываться:
  - Возле трапа меня перехватил Боб и отвез в гостиницу. Мы решили, что наша встреча - прекрасный повод помянуть Старые Добрые Времена. Ты не станешь возражать?
  - Не стану. Но меня он разбудил ровно в пять, когда ты еще дрых без задних ног.
  - Я всегда дрыхну без задних ног. Я их отстегиваю и прячу под шкаф. Кроме того, вчера я постарался за двоих. Ты же знаешь, какими ветрами меня занесло, - объяснил я, "панорамным взглядом охватывая годичное пребывание на АМС-4".
  - Там не поминают Старые Добрые Времена?
  - Единственный застольный праздник - Рождество. Все остальные - безалкогольные.
  - Вот ты вчера и дорвался. Да еще, наверное...
  - Еще - не было.
  Вейн хмыкнул - "так-мол-я-тебе-и-поверю" - и протянул книгу: - Читать способен?
  - Спрашиваешь?.. - обиделся я и несколько раз просигналил.
  "... разбуженные чайки, недовольно гикая, снялись с питательных точек, взмыли в воздух и растворились в туманных раскатах печального рассвета..."
  - Помнится, машины ты водишь даже в беспамятстве, - парировал Вейн и выдавил из себя еще один хмык.
  - Она? - удивился я, принимая книгу из его рук, ощущая тяжесть бумаги в зеленом супере.
  - Да. Книга Его Стихов.
  - Странно. Вчера она выглядела как покетбук, а не как подарочное издание.
  - Прямо из типографии? - спросил я.
  - Почему из типографии?
  - Ну... Боб ничего не говорил о переиздании Книги.
  - Переиздания не было. Книгу Его Стихов издали один раз.
  Спорить с Вейном, как и расспрашивать его я не стал. Осторожно раскрыв Книгу, разъединил склеившиеся страницы, заглянул внутрь...
  - Это что, нелинованная записная книжка?
  Вейн с тоской посмотрел на меня, неопохмелившегося идиота, выхватил Книгу, раскрыл, протянул. Я прочитал вслух:
  
  "Легкий взмах руки, румянец на щеках.
  Нежное движенье, первой боли страх.
  Томные глаза, дрожащие ресницы.
  Легкий взмах крыла, страданья дикой птицы.
  Поцелуи, пламенные руки.
  Бархатные пальцы, фортепьяно звуки.
  Шорохи парчи, зашторенные окна..."
  
  Я замолчал, задумался. Что это? Стихи или набор слов для пения внутрь себя? Под рожок, флейту и африканский барабан, обтянутый бесплатной белой еврокожей.
  Я повернулся к Вейну, но вопрос так и не задал. Молчун сидел тихо и блаженно улыбался, я смотрел на него, вспоминая...
  
  
  "... впервые они познакомились лет двадцать пять назад..." Все правильно - мы дружны со школьной скамьи. Наше совместное детство прошло на чердаках и помойках. Мы чистили соседские фруктовые сады, освобождая их от излишек, дергали, как положено, девчонок за косички.
  После второго четырехгодичного цикла Вейна выперли из школы за "патологическую неуспеваемость и преднамеренную молчаливость". Единственным человеком, знавшим, почему он закрыл свой рот на замок, был я. Вейн жил с матерью и сестрой. Мать пила, постоянно награждая детей оплеухами и тумаками.
  Именно закалка, полученная Вейном во время семейных баталий, помогла Молчуну прозреть: еще в школе он понял, что знания, вдалбливаемые учителями в наши зеленые мозги, ложны и к реальной жизни не имеют никакого отношения. Мы - остальные - катаясь, как сыр в масле, не испытывая ни материальных, ни физических трудностей, заглатывали брехню учителей кусками, не разжевывая.
  Молчун на слова, он хорошо пел, правда, не имея собственного репертуара. Я до сих пор храню три кассеты с записями его юношеского голоса. Наши пути разошлись, когда я поступил в столичный Университет, уверенный, что писательству могут научить заочно, без практики жизни, стоит только вцепиться в парту, да покрепче. После первого семестра я начал догадываться, что в чем-то мои расчеты ошибочны, и, чтобы набить руку устроился в газету, совладельцем который был и остается Дед - мой двоюродный дядька - не столь старый, сколь бородатый.
  Вейн, два года бродивший по стране вместе с группой хиппи, в итоге загремел в армию, вляпавшись в разгар Островного конфликта. Последствия: госпиталь, малярия, желтуха и ранение в ногу. Я, будучи, студентом, отвертелся от призыва, он - вынес в сердце боль кровавых бессмысленных схваток во имя Чести Господина Генералиссимуса. Вернувшись из госпиталя он начал сочинять сам - злые, откровенные, без промаха бьющие песни... Но очень скоро понял, что в одиночку стену равнодушия не пробить, что единственное спасение - влиться в андеграунд. Что он и сделал. Несколько лет спустя, когда рок легализовался, Вейн вынырнул на поверхность вместе с группой "Гильотина", завоевав титул "Лучшего бас-гитариста". После одного из концертов мы встретились - я к тому времени вернулся в город несолоно хлебавши: бросил учебку на седьмом семестре.
  Год спустя успехи "Гильотины" пошли на спад - Вейн никогда не выпендривался перед публикой - и группа развалилась. Почти в то же время Боб "Киндер" начал создавать новый ансамбль, он узнал, что Молчун "развелся", так что первым, кого он пригласил, был Вейн. Я вертелся поблизости и, познакомившись с Бобом на одной из вечеринок, устраиваемых Молчуном, быстро с ним подружился. Боб "Киндер", он же - "Непревзойденный Аранжировщик", пронюхал, что я промышляю не только журналистикой, но и стихами - привлек к работе. Внешне Боб походил на могучего рыцаря, сошедшего с обложки героической фэнтэзи, на Конана-варвара, правда, без волшебного меча или шпаги, и обладал удивительной способностью располагать к себе людей. Вслед за Вейном к нему перешел "Квант" Любен, инженер-программист и клавишник-виртуоз. А спустя еще один день он притащил Сибиллу, голос которой сочетался с потрясающе-откровенной фотогеничностью. Разнообразие в мажорную жизнь группы вносил Стае: он постоянно исчезал вместе с барабанными палочками, посещая сборища коричневых. С последующими, пусть непродолжительными, но профилактически необходимыми отсидками за клетчатыми окнами. Головомойки и внушения на Стаса не действовали, а его убеждения никакому логическому анализу просто не поддавались. Так что год назад, перед моим отъездом, Боб окончательно решил с ним расстаться.
  Я исправно рисовал для "Континуума" стихи, - некоторые тут же шли в дело - но петь отказывался наотрез. Зачем? Если есть Боб, Вейн и Сиби? Сиби...
  Ребята терзались и круто тосковали, но ни слова упрека. Страдали все, кроме нас с Сиби. Так уж вышло, мы спали вместе и часто. Но на сцене "Континуум" выглядел единым механизмом движения вперед, даже когда Вейн или Боб пели "свое". Розовые облака растворились в тот день, когда меня представили Дочери Мэтра Города - Принцессе Милене... и я написал: "Чужой любви не замечая, мы любим то, что нам не по зубам..." Строки не пристроились к музыке, остались исповедью бумаге...
  
  
  "...С тех пор прошли годы!.."
  На самом деле не так много. Но! Мы успели постареть и изрядно обтрепаться.
  Я внимательно вгляделся в опухшее лицо Вейна:
  "... усталые глаза, нос картошкой, всклоченные волосы, бакенбарды, торчащие перпендикулярно вискам, подбородок, выбритый вчера и торопливо - разрозненные седые щетинки протыкали его с откровенным вызовом..."
  - Поброжу по берегу, - сказал он, резко обернувшись, перехватив мой любопытный взгляд. Ткнул пальцем в книгу:
  - А ты...
  - Договорились, - ответил я. - Иди-иди, не сопи над ухом!
  
  
  "Хотя я не был на воине,
  И не стонал под артобстрелом,
  Кровь не сдавал в актив стране,
  Не рисовал плакаты мелом
  Я вместе с вами,
  Я - как вы - погиб".
  
  
  Я задумался, силясь вспомнить: чьи это строки? Откуда я их знаю? Неужели Тилл У. сочинил их за тот год, пока я отсутствовал? Слышать не мог, но уверен, что знаю. Ерунда - я их где-то уже читал: знакомые близкие слова.
  
  
  "Война ушла, распотрошив могилы,
  В гробы насыпав градин из свинцовых туч..."
  
  
  Я суетливо перевернул страницу:
  
  "Печаль и боль, боль и печаль -
  Затмив и ревность и любовь,
  Меня грызет свинец и сталь.
  Боль и печаль, печаль и боль -
  Сталь режет раны, Горе сыплет соль "
  
  
  Слова, сложенные в строки, строки срифмованные в стих. Я пытался сочинять похожее, когда читал Ремарка, Барбюса и Олдингтона.
  Глава "Боль прошлого" заканчивалась послесловием автора:
  "Почему Война поныне остается Тем придорожным Камнем, возле которого я останавливаюсь и снимаю шляпу? Я не воевал, меня не провожали на фронт мать и невеста, я не мерз в окопе, припорошенном снегом, не истекал кровью. Но я не могу не писать, не петь, не кричать о войне! Всей Душой! Миллионы людей остались лежать в земле... Удобрять землю людьми - варварство..."
  Громко написано, правильно. Но не многовато ли пафоса? Или во мне говорит привычка всегда и везде посмеиваться над высокопарными фразами? Привычка, всосанная с молоком школьных учителей: восхваляй придуманное, но не думай о настоящем. Оно должно созреть для мифотворчества.
  Я вернулся к оглавлению - что там еще? И обнаружил страницу с фотографией: длинные волосы, бородка, серьезные, но усталые глаза - Лик Иисуса. И подпись: "Тилл У. Избранные стихи, песни, статьи". Странно, почему в первый раз, когда я залез в Книгу, не обратил внимания на фотографию и надпись?
  
  
  "И вывел меня на предельные суффиксы счастья,
  И поднял меня на отчаянный подвиг души!"
  
  
  Может, и красиво, но безжизненно. Я не прав? Напоминает нравоучения в стиле Деда и иже с ним.
  Но если я уверен, что прав, зачем уговариваю сам себя? И откуда доносится это неуловимое ощущение, что в строках мои мысли?
  
  
  - Эй, Молчун! - крикнул я, высунувшись в дверной распах. Но Вейн даже не обернулся, пришлось вылезти. Я направился к нему, а тем временем:
  "... ветер, длинным холодным шарфом брызг, намотался на шею. Я медленно приблизился к известному бас-гитаристу - он тихо напевал, забыв о моем присутствии..."
  
  
  "Возьми меня с собой!
  Покажи, как плещется вода.
  Дай послушать, как поют золотые рыбки,
  Живущие на свободе, а не за кирпичными стенами аквариума..."
  
  
  - Что поем? - бодро спросил я, перейдя с письменных цитат на устную речь. Вейн поднял на меня спокойные, уверенные глаза, глаза человека, познавшего Истину, и ответил:
  - Песню...
  - Свою или Его?
  - Ты спрашиваешь так, что можно поверить - не знаешь...
  - А откуда мне знать?! - я пожал плечами.
  - Стихи и музыка... конечно - Тилла У. - и, после музыкальной паузы, разразился монологом: - Ты чувствуешь, как сегодня по-особенному страстно пахнет море?
  
  
  "Небо впадает в море,
  Море ласкает небо.
  И чайки на горизонте, и... "
  
  
  ... и еще, и еще, и еще...
  Я не верил собственным ушам: Вейн ревниво, как заботливый любовник, описывал достоинства своей Возлюбленной - Природы, которую год назад - в упор не видел! Мы дошли до тога, что шутили на счет Молчуна, он, мол, появился с гитарой в руках прямо из утробы матери, доставив женщине незабываемое ощущение...
  - Море, - улыбнулся он, потянул за рукав, - ты давно его не видел... А теперь - в путь, только за руль сяду я.
  Устроившись на переднем сидении, Вейн приободрился, глаза запылали, как во время выступления. Молчун здорово чувствовал момент начала движения - стоунролл - будь то движение Зала или машины, ему без разницы. Требовалось задать направление, а скорость он мгновенно набирал сам.
  Я вернулся в распаренное нутро бензоеда с явной неохотой. Машина резко сорвалась с места, опрокинув меня на заднем сидении. Тормоза жалобно завыли, вписывая "Медиум" в виражи. Я спрятал нос в книгу - разбиться, так хоть не зная "обо-что-именно".
  Тилл У. выплеснул на меня со страниц ощущения, возникшие минуту назад:
  
  
  "Мы покинули берег моря,
  Облизанные языками пены,
  Наполненные мутью тинотемья."
  
  "Тилл У. - кудесник вокала, основоположник "живой" музыки, волшебник сцены! Больше того - он гений!".
  С этих слов начиналось скромное послесловие. А далее: "Тилла У. надо слушать "живьем", иначе его действие бесполезно для вас. На концерте его "живой" голос навсегда проникает в Вашу Душу. Вы покидаете Зал помолодевшими: надежды и мечты, сила и смелость, любовь и доброта - возвращены Вам!"
  Я перелистнул страницу, не дочитав, и заглянул - очень хотелось узнать: кто так сладко расхваливает Тилла У. Заглянул и зажмурился, ослепленный, затряс головой. Бр-ррр!!! Изыди, Сатана! Под послесловием, в правом углу, стояла подпись критика, на дух не-пе-ре-но-сив-ше-го нашу музыку, будь то арт-рок, соул-рок, тем паче, хард-рок...
  - Что с тобой? Вейн остановил машину, повернулся.
  - Как тебе это, а? я показал ему подпись.
  - Написано правильно... - Вейн пожал плечами.
  - Но кем! Ты статьи его помнишь? Злобные укусы старого кобеля!
  - Не кипятись, Влад, - улыбнулся Молчун.
  - Что значит - не кипятись? Неоднократно сталкивался с ним в редакции...
  - Ты? - удивился Вейн. - Никогда бы не подумал!
  - Кто ж еще... - обиделся Влад В. и уткнулся в книгу, в ней еще буйствовало послесловие:
  "Его потрясающая музыка удовлетворяет вкусы всех, начиная с трехлетнего ребенка и кончая девяностолетним старцем. Мужчины становятся мужественными, принципиальными, честными. Женщины - нежными и ласковыми. Иногда желание в них перехлестывает фарфоровые края чаши любви - но кому от этого хуже? Любовь - спасение от всех бед..."
  Эй, мистер послесловец! А как быть с тем, что вы писали раньше? "Кто не со мной - тот против нас!" "Любовь - Зло, которое разрушает и душу и тело!" И еще: два, три, четыре и далее лет назад для вас существовал лишь один критерий оценки человека - возраст!
  Я спешно закрыл Книгу, чувствуя, как внутри поднимается к горлу злоба; пролистнул:
  
  
  "Фантазии толпы меня манят,
  Как тени обнаженных силуэтов..."
  
  
  И еще раз пролистнул, наугад:
  
  
  "Граммофонное шипенье старой дамы.
  Скрежет покореженной иглы..."
  
  
  Приехали, - объявил Вейн.
  Послушай! Неужели он мог это петь? - спросил я.
  Конечно. Он мог петь все.
  
  
  "Разноцветной осенью я вхожу в лес.
  Поднимаю листья, пытаюсь прикрепить их
  Обратно к древу жизни
  Не получается - они так и лежат
  На земле - мертвые, но прекрасные".
  
  
  - Он и это мог петь? Белые стихи под белую музыку? Вейн кивнул.
  - Ты идешь? - повторил Молчун.
  
  
  - А... да, - и, толкнув дверцу, спросил: - Что с ним произошло?
  - Он ушел.
  - А когда он вернется, я встречусь с ним?
  - Невозможно, - ответил Вейн, - он не вернется.
  - Когда человек уходит туда, откуда не возвращаются... Что с ним случилось? Утонул? Разбился? Виски? Наркотики? - мне было противно "давить" на Молчуна, но еще противней выглядеть полным идиотом. Прикидываться дурачком - одно, выглядеть - совсем другое, по крайней мере для меня. Люблю дурачить, но не терплю, когда дурачат, выставляют д...
  - Ничего не случилось. Он просто-напросто ушёл, - Вейн попытался выйти из машины, но я придержал его за локоть. Наши глаза встретились - мои вопрошающие, его прячущие - и я понял, что из Молчуна больше но вытянешь ни слова. Я отпустил локоть - Вейн резво выскочил на воздух. Еще одно ладно. Ладно, решил я, пусть Тилл У. ушел, если вам так хочется...
  
  
  "Когда ты рядом - я жив.
  Ты в сторону делаешь шаг - я мертв.
  Обними меня, прижмись ко мне,
  Мы ощутим дыхание жизни, любви..."
  
  
  Опять знакомые слова. Не узнаешь, писатель? Память подводит. Как объяснить себе? Очень просто: мы все существа единого племени, наши чувства универсальны, наши стихи моно-язычны. И все же...
  - Эй, друг детства! - крикнул я. - Уважаемый мистер Вейн! Скажите, к чему вы меня стараетесь подготовить? К краю какой пропасти подталкиваете?
  Но мистер Молчун, вместо ответа:
  "... засунул руки в карманы и, неестественно выворачивая, с виду нормальные, не кривые ноги, поплюхал к служебному входу. Несмотря на внешнюю смехотворность походки, двигался он эффектно, а главное - эффективно. Я едва поспевал за ним. Стеклянная дверь с табличкой "Но! Стоп! Не входить!" оказалась ложным препятствием: мы играючи проникли внутрь вспотевшего от тумана здания, составленного, как из кубиков, из красных шершавых монолитных плит. Вейн кивнул дядьке, проснувшемуся от хлесткого дверного хлопка: швейцар открыл глаза, ущипнул козырек фуражки, дремавшей на его коленях, узнал Вейна, благожелательно прососал приветствие сквозь вставную челюсть и морщинисто растекся улыбкой. Левую ногу дядька хранил под стулом, а правая, тесьма на циркуле, упиралась в пол. Она-то и скакнула по паркету, вслед за Вейном, решив прошвырнуться. Дядька удивленно посмотрел на ногу, на меня, сообразил, что я тут ни при чем, мелко улыбнулся и тотчас же захрапел, оставив ногу пастись за пределами стула...".
  Символы в стиле Тарковского.
  "... Вейн, прошмыгнув по коридору, скрылся в тени зауголья - послышалось быстрое двойное простукивание каблуков о листовое железо. Я помчался за ним вслед, по винтовой лестнице: три шурупных круга по желобу каменного цилиндра. И скатился в затемненный Зал Воспоминаний..."
  
  
  "Прекрасный город Счастья
  Откроет перед вами Золотые Ворота... "
  
  
  "Золотые ворота" расступились, впустили меня в Зал Славы "Континуума": на полу и вдоль стен - стояли, лежали, сидели, улыбались, гримасничали, паясничали, сердились хорошо знакомые мне лица - мои друзья - на бесчисленных фотографиях, рекламах, портретах, афишах... Сколько ж вас тут? Если поименно - раз, два, три, четыре, пять. Как в детской считалочке - все здесь.
  Вот опьяненный успехом Боб "Киндер" - розовощекий гигант, одна из первых фотографий с безобразно пошлой надписью "Викинг и Его Любимая", имеется в виду гитара.
  Стае - невысокого роста, с блестящим ежиком черных волос. Любитель раздавать интервью, в которых всегда величал себя "перкуссионистом". Политической окраски его бесед с журналистами не касаюсь. Профессиональная пригодность - мастер экстракласса. Я всегда поражался, как он, миниатюрный мужчинка, справлялся с диким набором барабанов и барабанчиков, тарелок и тарелочек.
  А вот "Квант" Любен: тонкие черты лица, изысканно-артистические длинные пальцы пианиста и инженера. Четыре синтезатора изготовлены по его чертежам и при непосредственном участии. Но его хобби - играть на концертном фоно.
  Мужская половина группы составляла блеклый фон фотографиям Сибиллы - объемность и многоликость которой превосходили все мыслимые и немыслимые ожидания: "Сиби в комбинезоне", "Сиби в концертном мини", если эту тряпочку можно условно назвать платьем. "Сиби на лоне природы". "Сиби на пляже" - полуобнаженный вариант, "Сиби под водопадом" - вариант обнаженный. Надо отдать Сибилле должное, она любила и умела фотографироваться, как и раздеваться, что проделывала по любому поводу, как и без повода. После концертов со стриптизом, Боб "подвергал артистку насильственной дисквалификации" Сиби клялась, что исправится, что Это в последний раз, но не раздеваться не могла.
  Лишь с одной фотографии на меня смотрел Вейн: он откинулся в глубину малиново-бархатного кресла, на спинку которого облокотилась все та же Сибилла, затянутая в глухое вечернее ретро-платье, как рыбка в блестящую чешую.
  Я вертел головой, внимательно осматривая Зал Воспоминаний, но не находил... А на одном из щитов увидел фотографию, которой здесь было не место. Я все больше склонялся к мысли, что, вернувшись с Южного полюса, смотрю на быстротекущие секунды сквозь стойкий туман глаз. Стойкий и плотный настолько, что его начинаешь воспринимать, как реальность, хотя она есть лишь жизнь сквозь матовое стекло...
  - Эй, мистер журналист! - позвал Вейн от противоположной стены, чистой от фотографий. Он держался за прямоугольник двери.
  - Иду, - ответил я и спросил: - Не вижу Его фотографии?
  - Чьей фотографии? - поинтересовался Вейн.
  - Тилла У.
  - Ты никогда не видел Его... на сцене! - настойчиво произнес Вейн.
  - Э-э, нет, я видел фотографию в Книге, на титульном листе.
  - Это не его фотография! - злобно фыркнул Молчун.
  - Как так?! Книга, значит, Его, а фотография? Постороннего человека? Может, моя?
  - А знаешь, - Вейн задумался, склонил голову на бок, рассматривая меня внимательно, сравнивая, оценивай, как вещь, - ведь вы чем-то похожи... - и, без дополнительных комментариев, бросив одного, обалдевшего от "Откровения Молчуна ?...", скрылся в тишине следующего Зала.
  
  
  Сюжет закручивался спиралью: чья фотография в Его Книге? Может, перерожденца-послесловца? Ну, нет! Ту рожу я запомнил на всю оставшуюся жизнь: ехидная улыбка и прищур профессионального пакостника. Преувеличиваю? Свожу личные счёты? Ни вот столь ко! П. П Оисвин всегда пользовался поддержкой великосветских карманов, окружавших трон, он имел такое право - выражать их дорогое мнение. Года три назад, исключительно с его подачи, в мусор полетели серии очерков молодых журналистов. Мотивировки? В статьях, якобы, искажались факты! Его подвал так и назывался: "Клевета на сверстников". Помню текст наизусть, потому цитирую: "... молодые неучи, псевдожурналисты, филонщики ратного труда, возомнившие, что им дозволено все... журналисты-извращенцы, превратившие сиюминутные временные трудности в сточную канаву своих амбициозных вывертов... И далее в том же духе. Ни одной ссылки, только брань и восхваление себе подобных. И это об очерках о наркомании, проституции, об интервью с лидерами ультра-правых группировок, безработными. Да, интервью анонимные, но как иначе можно было их заполучить? Еще - статьи о молодежи, о том, как жить дальше, в какую сторону двигаться. Ведь именно молодежи решать - как! И направление выбирать - самим! А не следовать ложному курсу Онсвинов.
  Уволили почти всех. Остальных разогнали. Сознаюсь, что я в той бойне не участвовал, о чем сожалею. Хотя, такие сожаления ничего не стоят, их и за бесплатно брать отказываются.
  У меня хоть душа болит, а этот - ... м... о.ый (грубое антарктическое ругательство) - готовит предисловие к сборнику молодого автора: певца и поэта, но вклеивает чужие фотографии! Тьфу!
  Успокойся, все в прошлом, сказал я себе, хватит мусолить в душе то, что нельзя изменить.
  
  
  Я прошел сквозь открытую дверь в будущее, ставшее тут же настоящим, оставив за спиной, в прошлом, выставку-нераспродажу портретов "Континуума".
  В отличие от предыдущего, переполненного, зал-близнец, в который приглашал меня Вейн, выглядел голым: блеклые стены, обшарпанные полы, минимум мебели. На подсценке, в противоположном углу, торчала стойка с барабанами. Чуть поодаль грустило фоно. Возле инструмента, на полу, теребя палочки, по-турецки сложился Стае. Справа, у стены, за круглым одноного-четырехпалым столом сидели Боб и Любен.
  - Ура! Нас посетил Владислав В. младший, пресс-флюгер! - вскочил-набросился "Квант". Он жутко любил шутки и розыгрыши, за что неоднократно был бит, но - не унимался; подошел ко мне, хитро улыбаясь, крепко обнял, спросил:
  - Подсаживайтесь к нам, специалист по отлову гусей с самопишущими перьями...
  Я улыбнулся и прошептал: "А иди-ка-ты-на...". "Квант" растянул рот до ушей, так уж ему нравились подобные ответы...
  - Ну что, беглец? - продолжал Любон, усаживая меня. - Получил заряд бодрости? Насытился свежеморожеными впечатлениями? Теперь, наверное, со стихами покончено засядешь за беллетристику? Или продолжишь писать пародии?
  - Фельетоны, - поправил я, - ты же знаешь, на АМС-4 меня направила редакция...
  - Ах, вот так! - воскликнул "Квант", - понимаешь, Влад, мы за этот год немного свихнулись, все, я в том числе. Сумасшедшая жизнь, суета, беготня, в голове все смешалось и перепуталось... Так что я хотел спросить: продолжишь писать фельетоны?
  - Нет, - ответил я, вспоминая свою первую и единственную попытку... Даже внешность главного героя я пейзажно срисовал с Мэтра Города, отца Милены. Да так реалистично, так красочно, что расплата не заставила себя ждать: разговор с Прр-фи Нцессой закончился некрасивой ссорой и полным разрывом... На следующий день, в редакции, мне предложили отправиться на Четвертую Международную, на свежем морозном, воздухе подправить отдельные болезненные черты характера.
  ~- Ну-ну, мы понимаем, - закивал "Квант".
  - Понимаем, да, и все помним, - подмигнул Боб.
  - Ладно, Влад, не дуйся, ты же их знаешь, - это Стае, с заткнутыми за ремень палочками, подошел ко мне, крепко пожал руку, - все бы этим пошлякам лыбиться.
  - Я вас па-пра-сю, - выпятился Любен, - мы не есть по-шля-ки, мы есть истинные правдолюбцы. Наш принцип существования - Истина. Она матери родной дороже, яволь? - и заржал во все горло.
  
  
  Вейн пододвинул стулья, мы, все пятеро, расселись вокруг стола, тихо помянули Старые Добрые Времена...
  Но меня интересовало Время Настоящее: я выждал с десяток поминальных минут, достал-положил на стол, раскрыл Его Книгу.
  - Ребята, сознайтесь, чья это фотография?
  - Я же просил, - вспыхнул Вейн, задетый моим вопросом, как затухающий костер порывом ветра. Он хватил кулаком по столу: - Я же тебе сказал - это не Он!
  - Не кипятись, Молчун, - исподлобья посоветовал "Киндер".
  Вейн хрюкнул, запихивая слова обратно внутрь себя: он ничего больше не сказал, так уважительно относился к мнению Боба. Но кулак Вейна, замерший на столе, еще сопротивлялся, сжимаясь, пульсируя - белое-красное-белое. Но и он согласился с "Киндером", расправился, потянулся и лег на ладонь, вниз лицом.
  - Сходство несомненно, - сказал Стае, поднимая глаза от стола; тихо сказал и грустно: - Но Тилл У. никогда не отпускал бороду...
  - Ты что, приятель! - помятым голосом возразил "Квант", - Барабанов объелся? Светлая аккуратная бородка...
  - Не кипятись, - исподлобья повторил Боб, но воспоминаниями не поделился: не решился или не пожелал?
  Вейн Торопливо зажал ладонями уши, что-то наговаривая внутрь себя, как молитву. Любен насупился. Стае отвернулся.
  Что они разыгрывают передо мной? Комедию или драму?
  Ребята надолго замолчали, еще больше подтверждая мои сомнения. Сомнения? Скорее неясные предчувствия...
  
  
  - А как дела у Сиби? - спросил я, сворачивая в сторону; информация о внешности Тилла У. - табу. Я уже понял.
  - Чево? - не расслышал Боб.
  Первым засмеялся Стае, глядя как "Квант" иллюстрирует Бобу мой вопрос, вычерчивая в воздухе силуэт незаостренного перевернутого сердечка, размером с тыкву, пронзенного восклицательным знаком.
  - Сибилла?.. - догадался Боб, оставаясь серьезным, пролонгируя наш смех, - ... она... она обещала быть... - и, подмигнув мне, заулыбался, выкрикнул: - Ах ты... Антарктический Сердцеед!
  Ребята нахохотались от пуза - ситуация, как полюса магнита, переменила знак на плюс. Даже Молчун оттаял: откинув со лба волосы, он вытер капли пота, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки...
  
  
  Желание писать длинно и нудно пропало, растворилось в непринужденной веселости друзей. Как и болезненная тяга к неясным воспоминаниям. Хотелось жить, петь про день сегодняшний, про друзей, которые рады моему возвращению.
  
  
  "Освобождение Души из Пут
  оков сиюминутных..."
  
  
  Еще один штрих и я заканчиваю:
  "... оторвавшись от белой холодной травы Южного полюса, приплюсовав многочисленные задержки, самолет-таки одолел воздушную трассу от Кейптауна до Триполи. В промежутках между импотентными попытками приподнять и перебросить железную птицу из одного часового пояса в другой, мы все - пассажиры и экипаж - просиживали штаны, просаживали остатки наличности в барах аэровокзалов - ко-фе-ко-фе-ко-фе-ко... Надежды на скорую встречу с родной землей постепенно угасли, но уговор "не прикладываться" мы не нарушили: домой надо въезжать на коне, а не под конем. В пассиве - девяносто чашек кофе, в активе - девяносто потерянных часов и монет. Таков итог перелета. Плюс усталость и головная боль".
  Вот и все.
  Вместо многоточий ставлю одну, большую и толстую точку. ТОЧКА.
  Часы на запястье Любена исполнили "Танец с саблями" - девять утра. "Квант" долго-любовно прослушивал точность воспроизводимых звуков - игрушки-тикалки он собирал своими руками - после чего поднялся, обошел стол и нажал кнопку подъемника, спрятавшуюся в стене. Мотор заурчал, втягивая в себя канаты, замер: Любен распахнул дверцу, выкатил трехъярусный стол-раздвижку, перегруженный яствами. На верхнем этаже, в дополнение к снеди, возвышался кувшин с розами.
  ... мы резко повернулись на скрип - дверь, молчавшая в руках Вейна, как и в моих, - пропустила Сибиллу, обтянутую чем-то блестящим; одинокий скрип - все внимание приковано к "Киске". И не напрасно: фигура Сиби за последний год обострилась до стандартов восковых музеев - аж дыханье перехватило, когда я вспомнил, что сжимал это чудо природы в своих объятиях... Да, снять бы с нее... гипсовый оттиск, изготовить тысячи лит-форм и заливать в них малоудавшиеся экземпляры - недовольство и неудовлетворенность в стане мужчин исчезнут, мир переродится, женщины за сутки соблазнят всех нас, включая политиков и любителей пострелять из пушек, и наступит на Земле Золотой Век - Век Любви. Что гораздо интереснее нынешнего перебрасывания взаимными угрозами, вызванного эпидемией сексопатологии. Лично я обязуюсь помочь даже Тому Самому Онсвину - имею знакомства, как в среде хирургов-практиков, так и в обезъяннике - подошьют по первому разряду...
  
  
  "Здравствуй, Сиби..." - прошептал я.
  Женская интуиция, никогда не подводившая Сиби, сработала и на сей раз - "Киска" запустила в букет лакированные пальчики, вытянула записку. Отдав ее Бобу, она прожурчала один общий "привет", подошла ко мне и поцеловала в щеку так, так... как будто мы расстались только вчера.
  - Разверни, - воскликнула она, обращаясь к Бобу. Он немо покачал головой, отказываясь, вернул Сибилле голубой листок, сложенный вчетверо. "Киска" развернула записку, пробежалась по ней глазами, хихикнула:
  - Поздравляю, мальчики подземелья! Вам признается в вечной любви Кулинарная Элита города. И желает успешного выступления на Фестивале!
  - А? Что? - засуетился я, сердце екнуло, но! Ушки навострил. - Фестиваль? Будете выступать? Что ж вы молчали?!
  - Да, - Сиби хитро подмигнула мне, - сегодня в Двадцать ноль ноль открывается первый Фестиваль "Живой" Музыки. А завтра, - она ткнула мне в грудь длинным блестящим коготком, - у Вас концерт.
  - У н-нэ-на... вас? - сглотнул я, подозревая неладное.
  - Боб, Стае... ничего еще не рассказали ему? - Сибилла задергала головой; впервые за долгие годы, если не за всю жизнь, ее мордашка выражала растерянность и недоумение.
  - Объясните?! - гаркнул я, промычал нечто нечленораздельное, повторил: - Объясните?! - и хлопнул ладонью по столу
  - Сколько натикало? - спросил Боб.
  - Семь минут десятого, - выдавил Вейн, сквозь сомкнутый барьер зубов, вытащил из нагрудного кармана крохотный транзистор... очень он напоминал плейер... я вспомнил ангельски нежное бедро стюардессы - условия загадочной игры мне начали нашептывать еще в воздухе, но!, в соседстве с облаками, я не спадался, что часы пущены - партия "на бильярде" состоится в любую погоду, а мяч покатится, как под гору, в одни ворота - мои.
  Резко сменился ритм жизни: еще вчера событиями управлял я, как мне казалось. А сегодня они - события - повели меня, хладнокровно заламывая руки и толкая в спину.
  
  
  - ... пип-пип... назад мы связались с руководителем "Континуума", Бобом "Киндером", и он... подтвердил, что завтра вечером состоится первый из трех запланированных концерт, входящий в программу Фестиваля. Знакомый вам, дорогие слушатели, автор стихов и- пип-пип... Владислав В. примет в нем участие, и... пип-пип...
  Вейн выключил приемник - в подвальном помещении, под тоннами бетона, мрамора и стекла, голос диктора существовал, как наслоение помех... Но та, что я все же услышал... Похожее чувство я испытывал дважды: в далекой Антарктиде, когда мы с Василием провалились в расщелину, нас обнаружили через несколько часов. Первый раз - в детстве, когда меня застукали за...
  - Да вы что, ребята? - взвился я. - Моя скромная сиротская персона не может иметь к концерту никакого отношения!
  - Ошибаешься! - ответил Стае, указывая на меня барабанной палочкой. - Ты! Только ты можешь продолжить Его Дело!
  - Какое дело? Каким образом? Я и петь-то толком не умею! Лишь для вас, под застолье...
  - И на потребу элите, этому жирному борову... - прошипел Вейн.
  - И дочери его Милены зевнула "Киска".
  - Что ты споришь... остолбенело произнес Боб, - ведь мы вчера обо всем с тобой договорились...
  - Мы с тобой? Это значит - ты и я?
  - Да, - уверенно кивнул Боб.
  Я сдвинулся на краешек стула: если услышанное и увиденное сейчас - сон - надо бежать. Если явь - придется бежать еще быстрее.
  - Он ничего не помнит... - Боб развел руками - приехали...
  - Сидеть, - прорычал Вейн, он лучше всех знал меня, потому рассек мои пораженческие настроения, - никто не собирается тебя насиловать! Мог бы догадаться, почему Боб под твердил твое участие лишь сегодня утром.
  Я промолчал, пожав плечами - откуда мне знать?
  - А потому, - последовало объяснение от "Киндера", - что я вчера убедился - ты можешь заменить Его! Иначе - никаких концертов, никакой халтуры! Ты - тот, кого мы искали.
  Боб подтасовывал факты, в чем я не сомневался, но что толку спорить: я неплохо помню лишь первую бутылку ликера. Что за ней последовало? И все же:
  - Почему я?! - мне не нравилось, что они так уверенно, но бездоказательно обрабатывают меня. - Каждый из вас поет лучше!
  - Только ты... - набычился Вейн. - Не в том суть.
  - А в чем? Почему увиливаете: боитесь, не хотите? - я пытался расшевелить их, вызвать бурную ответную реакцию. Самое время разобраться, что они задумали со мной сотворить.
  - Да мы хотим... - ответил "Кватн", раскачиваясь на стуле, - но не можем, как в том анекдоте... - и скис.
  - А я могу?
  - А ты можешь... - ласково прошептала "Киска", нагнулась, обняла меня за шею, прижалась щекой к щеке, - ты сможешь еще лучше, Влад, если захочешь, если очень захочешь...
  Вкрадчивый голос Сибиллы призывал к подчинению, поклонению, боготворению и еще-еще-еще чему-то. Я подчинился прикосновению ее тонких длинных пальцев, тело ослабло, но мозг сопротивлялся, противопоставляя себя безвольной биомассе.
  - Не понимаю! Ничего не понимаю! - вырвался мозг. - Я не видел Тилла У., никогда не слышал Его "живьем"! О какой замене может идти речь?! Сиби, объясни хоть ты, как он выглядел?
  - Опять он за свое! - рассвирепел Вейн.
  Сибилла посмотрела на Молчуна, взмахнула рукой, что-то прошептала, как настоящая колдунья, - Вейн и впрямь успокоился, сжал рот, став молчуном.
  - Он ушел от нас, мягко растягивая слова, объясняла Сиби, - высокий, мускулистый, с черным ежиком волос, как у Стаса. Однажды, пасмурным утром, когда Его позвали в путь другие дела, Тилл У. встал и вышел, вот и все...
  - С черным ежиком волос? - я вернул разговор к Его внешности, - и с бородкой?
  - Ошибаешься, Влад, - урчала и мурлыкала "Киска", - не терплю бородатых мужчин, разве не помнишь?
  Нет, Сиби, помню, я все помню: и, на один бесконечный миг, мы слились с "Киской" в наших - только наших - воспоминаниях...
  
  
  - Вот посмотри, - сказал Боб и достал из сумки небольшой металлический диск, положил передо мной.
  - Что это? - ужаснулся я.
  - Душепоглотитель! - воскликнула Сибилла.
  - Все ясно, - кивнул я.
  Вейн сердито кашлянул: Сиби явно сказала лишнее. Боб торопливо принялся объяснять мне, разгоняя грозовые тучи, пририсованные на безоблачном небе. Он говорил, улыбаясь после каждого слова:
  - Это усилитель. Изобретение. Вернее, модификация Тилла У. Диск усиливает чувства человека. Особенно крик Души. Боль не жмется внутри. А вырывается наружу. Когда ты поешь, ты вкладываешь в слова не только мощь легких. Ты вкладываешь частицу себя. Диск позволяет тысячекратно усилить мысли и чувства. До уровня, когда они способны пропитывать слушателей. Но! Тысячекратно усиливая, диск высасывает живую энергию из твоего тела. Отсюда и словосочетание - "живая музыка". Диск высасывает из тебя силы, но наполняет удовлетворением. Это не домыслы. Так нам рассказывал Тилл У. Ребята могут подтвердить.
  - Зачем? Я верю тебе.
  - Что это за слово - удовлетворение? - включился в разговор Любен, его распирало желание "поделиться" со мной. - Как будто речь идет о женщине! Удовлетворение мгновенно и статично. Но! Как рассказать Владу о том, что творилось в Зале во время концертов? Помните? Ведь и мы все, каждый из нас, поочереди, спускались в Зал, наполненный Его "Живым" голосом, пропущенным через усилитель. Я иногда наблюдал за зрителями. Тилл У. мог делать с людьми буквально все - внушать любые мысли, чувства. И он пел! Он пел лишь о том, что волновало Его: Войне и Мире, Добре и Зле, Любви и Ненависти, Бедности и Богатстве. О том, что принято стыдливо обходить, ссылаясь на банальность...
  - Кстати, - спросил Стае. - Ты прочел Его Книгу? Я пожал плечами: что можно ответить? И да и нет.
  - Мы, наверное, ошиблись, вот так, напрямик, подсунув Его Книгу, ничего не рассказав, - вздохнул Боб. - Понимаешь, Влад, нам трудно объективно оценивать Его Стихи - все строки имеют для каждого из нас свою тональность, свое настроение, ответную реакцию. Мы предвзятые ценители Его таланта, оставившего в нас индивидуальные отпечатки... - Боб замолчал, не закончив фразы.
  Разговор замедлился, сбившись с пути...
  
  
  - Неужели так просто: надеваешь на шею металлическую игрушку и превращаешься в Нью-Мессию? - спросил я.
  - О-хо! Если б все было так просто, как с женщинами! - воскликнул Любен. - Голос Тилла У. помогал лишь тем, чьи души оставались живыми, не потерявшими способности деторождения. Он вкладывал в них частицу себя, как семя в благодатную почву... И они покидали Зал, взявшись за руки... Сни... - голос Любена задрожал. - Конечно, когда он стал популярен, под него подстроились и стар и млад. Так что сегодня невозможно сказать: вот этот действительно страдает и мучается, а этот лишь наигранно закатывает глаза. Знаешь, сколько друзей в одночасье появилось у Тилла У.?
  - И врагов, - добавил Вейн.
  - Конечно, - кивнул Любен, - жаль только, что многие из них никогда не слышали Его голоса...
  - И не стремятся услышать, - проворчал Молчун.
  - Ребята, перебил я и намекнул, - все же - вас пятеро, м-м?
  - Нас пятеро, а ты один! - разозлился Вейн.
  - Не ругайся! - закричал на него Стае, - лучше объясни!
  - Что тут объяснять, - Любен развел руками - жест обозначал начало импотенции, - мы не можем! Мы фригидны! Усилитель не реагирует на нас! Мы бесплодны - хотим, но не можем.
  - Хуже того, - сбивчиво добавил Стае, - сами нуждаемся в живой музыке, как пиявки, привыкшие сосать кровь наркомана. Без нее мы вялы, апатичны, никчемны и слепы...
  - Нуждающийся в Его голосе не может петь сам, - подытожил Вейн.
  - Тогда почему я, не слышав Его голоса, могу? А как же другие группы? Что, и Джеббер перестал" петь? И Джон? И Роберт? Или они не слышали Его? Тилл У. пел только для вас, да?! - разозлился я.
  - Отнюдь! - оборвал меня "Квант". - Я не согласен с Вейном. И мы можем петь, но после Тилла У. "Континуум" - бессмыслица.
  - Ну, хватит учить, моралист нашелся, - огрызнулся я и спросил: - Что мне делать с диском: на шею надеть?
  Все дружно закивали. Дружно-молча.
  Я протянул к диску руку. Ребята замерли, ожидающе насторожились. Только Боб, как ученый-теоретик, знающий итог опыта, не сомневающийся в правильности своих постулатов, сложил на груди руки, улыбаясь многозначительно-спокойно.
  Я осторожно взял цепочку, приподнял диск, перекатил на ладонь: он пульсировал - измученное живое существо, прячущееся от погони. Или бедро стюардессы...
  - Стучит, как сердце, - сказал я.
  - Ага! - воскликнул "Квант", глаза его блестели, - а в наших руках, - он протянул-показал свои трясущиеся кисти, - он остается безжизненной металлоломиной.
  Стае заскрежетал зубами. Боб глубоко вздохнул и подмигнул мне. Только Вейн не выразил своего отношения - как сидел глаза долу, так и продолжал сидеть, напоминая предводителя "тайного" заговора. А Сибилла, стоя у меня за спиной, уже застегивала на моей шее цепочку усилителя.
  Я бережно-осторожно спрятал диск под футболкой... он прилип к телу, слился с ним, вторя тактам сердца, ритмам души, призывая ее петь, говорить и читать стихи.
  - Ну... - прошипел я, прокашлял иссохшее горло, - чего бы глотнуть" да попробуем спеть?
  Эхо радостных возгласов-вздохов послужило мне ответом.
  - Для того и собрались! - воскликнул Стае, размахивая палочками. А Любен, подхватив стул, направился к фоно.
  - Начинаем? - переспросил Боб.
  - Да. Только с чего? - подумал я вслух и вспомнил: - Завтра вечером концерт! Хватит ли времени?
  - Времени хватит: всегда и на все. - Многозначительно ответил Молчун. - Было бы желание. Так говорил Тилл...
  - Тилл У?
  - Тилл У. И еще он говорил, что не стоит стучаться в запертые двери - за ними нет ничего, кроме духовной пустоты. Именно ее и прячут от посторонних взглядов... Он говорил, что надо пользоваться тем, что просто, доходчиво, что трогает сердце и душу, и заходить в те двери, в которые пускают, в которые не надо стучаться: за ними нас встретят с радостным нетерпением. Таких, какие мы есть на самом деле... Он нахлынул на наши головы, как сумасшествие, как потоп, он захлестнул нас... - монотонно восторгался Вейн, раскачиваясь из стороны в сторону, как при чтении молитвы. Остается напоследок пропеть: "Славься!". Раза три, для полного кайфа.
  Я неспешно обтер ладонью лоб: цирк, да и только. Ребята так убедительно вжились в новые роли, что и я им начал подыгрывать. Единственно, кому перевоплощение не требовалось - "Киске", ее роль основана на смене грима, а текст остается тот же. Резонно? Или я, как обычно, несправедлив к Сиби? А к Вейну, Бобу, Любену и Стасу? Их вздохи, крехи, стоны, вопли, крики, объяснения нелогичны, они разнородны и не складываются в едино-законченную мозаику. Столько вопросов к ним накопилось... Или пресс-конференцию отложить? Прочесть, для начала:
  
  
  "Выходите на улицы, бегите за город,
  Ложитесь в траву: смотрите и слушайте!
  Птицы, кузнечики, бабочки, мураши -
  Они умнее нас, они - часть природы.
  Они святы в своем неведении
  Ложных преимуществ цивилизованности..."
  
  
  - Что-то не нравится? - спросил Стае.
  - Точно сказать не могу... - уклончиво протянул я. - Мелькают неуловимые образы, ассоциации... кажется, все это уже было со мной. Или не со мной? Но я знаю, я слышал... чувствовал похожее.
  - Ты перестанешь сюсюкать и рассусоливать! - выкрикнул Вейн. Его агрессивность мне не нравилась. Утром, да и возле моря, он был другим. - Разве так важно! К черту твои ассоциации!
  - Что в таком случае, важно?
  - Подсказать? - прищурилась Сибилла, - вот послушай:
  
  
  "Не проходи мимо плачущего ребенка:
  Любой ребенок - твой ребенок.
  Любые слезы - твои слезы.
  Детей чужих, как слез чужих - не бывает!
  И дети, и слезы - твои!"
  
  
  - Это ты о чем? - спросил Боб.
  Сиби отвернулась, отошла к стене.
  - Что? - не понял я. Вейн пожал плечами. Мы переглянулись и подошли к ней.
  - Влад, у меня будет ребенок... - прошептала Сибилла, сопя мокрым носом... - от Него.
  - Что? - процитировал меня Вейн, вытягивая шею. Я удивленно посмотрел на него: как можно вытянуть то, чего нет?
  - У меня будет ребенок! - рявкнула "Киска". - От Него!
  - У тебя? От Него? - переспросил Вейн, открыл было рот, но захлебнулся на первой ноте смеха, оглядел Сиби: - По тебе не скажешь!
  - Господи, Молчун, ты наивен, как мальчик! - отрывисто произнесла "Киска", - до трех... месяцев... не видно...
  - Извините, что вмешиваюсь, но, если мне память не изменяет, уже пять месяцев как... - напомнил Боб. Он так же, как Любен и Стае, стоял рядом, слушая признание Сибиллы. Любен прошептал: "семь", а Стае "довить"...
  - Не имеет значения! - огрызнулась Сибилла, пытаясь заглушить их счет...
  - Сказки братьев Гримм! - оценил Стае, добравшись до пятнадцати - Сиби находилась в глубоком нокауте.
  - Да-да, - прошептала она. - Сказочки! Я всю жизнь мечтала иметь ребенка... если хотите знать...
  - Твое личное дело, - резко произнес Вейн; оставаясь жестким, - где, когда и от кого?
  - Это-о... - я соображал медленнее, чем мои друзья, потому влез в разговор, надеясь вернуться на несколько фраз в прошлое:
  - Что значит, не имеет значение?
  - А разве так важно? - вскинулась "Киска".
  - Заколдованный круг, - я покачал головой.
  - Лишь одно имеет значение - будешь ты петь или?! Понятно! Но ты, Влад, боишься! - Сиби прищурилась. - И еще: я не уверена, что ты сможешь петь, как Он! Петь не жалея себя. Ведь ты не веришь! Ни единому нашему слову, сидишь, как в театре марионеток с мороженым в одной руке и с программкой в другой!
  Положим, сценария я не знаю. Наоборот, каждая последующая сцена загоняет меня в очередной тупик. Но! Тут Сиби попала не в бровь, а в глаз - разве можно сходу, за полчаса, с бодуна, поверить в бред собачий, даже если тебя уверяют в его стопроцентной реальности пятеро лучших друзей. Зря я вернулся. В Антарктиде было труднее - физически, но проще для головы - сказано делать - делай, не раздумывай. Всякая работа на международной - необходима. Тем паче, что основные обязанности - журналистику - я там забросил, радовался, что голова ни о чем не болит! Пусть начальство думает, пусть думает Гэм или Томми. Мое дело - сторона. Круглое - кати, плоское - тащи. Все!
  А тут - край бездонной пропасти! Пой и все тут! Даже если не умеешь. Пой-не-пой,.:;!?
  Какие еще есть знаки распинания?
  Почему край? Почему пропасть? Не захочу - не буду!
  А если захочу? Внутри уже бьется, пульсирует. Это не диск, не сердце... Я готов? Я? Утвердительный кивок и - вперед.
  Но что петь? Его Стихи? Но они - Его беда, Его печаль. Петь чужое, значит не иметь своего. Петь не то, что хорошо рифмуется, красиво звучит, тянется, как сироп, радуя ухо привычной мажорной интонацией - петь, что пронизывает шерсть, кожу, кости, проникает в душу. Петь о том, что болит, о самом сокровенном. А я от этого отвык. Или не привыкал вовсе. Все мои идиотские выверты - защита души, жаждущей отдать, от бездуш, не желающих понимать.
  Наивно? По-детски? Очередной родственник, бородатый философ, выпятит губу и выскажет мнение: соплей.
  У меня есть, что ответить: может хватит играть, изображать из себя взрослых, разумных, объективных, умудренных опытом? Ведь Опыт - седой мир, отягощенный злобной игрой в высокие фразы...
  Я взобрался на подмостки, трясущимися руками напялил наушники, запел, что есть силы - на грани шока - из собственного наследия:
  
  
  "Их было много: Элвис, Джон, Владимир.
  И вновь - Владимир, Элвис, Джон!
  А следом - Джордж, Борис, Пол, Стивен.
  Лишь мне сказали: "Брысь! Ты лишний, ты тут ни при чем!... "
  
  
  Я пел, слабея с каждым словом. Последние слоги и буквы зависли дымкой... ме-ня-не-су-ще-ст-во-ва-ло... и медленно растворялись... Я боялся пошевельнуться, боялся вернуть глаза в мир Зала: увидеть заплаканную "Киску", наткнуться на равнодушие Вейна, поседевшего за прошедший год, услышать треск ребер живых палочек, которые Стае разламывает и бросает на пол... Я уже видел, как он, презрительно фыркнув, швыряет на пол щепки и уходит, хлопая дверью...
  
  
  "И я стоял, закрыв глаза,
  Открыть - исчезнуть..."
  
  
  Но в тот же миг с меня сорвали наушники: лица друзей светились признательностью, они галдели, как стая птиц на одиноком океанском острове. Что они кричали? Не разобрать - голова кружилась, руки и ноги оторвались, как ватные конечности игрушечного человечка. Мне подставили стул, усадили, дали понюхать нашатыря. "Киска", обняв меня, шептала одно-единственное слово: "Влад, Влад-Влад..."
  - Твои-ну-Влад-стихи-,-Молодец-?-как-здорово?-называет-ся-да? - пробубнил Стае, путая и слова, и запятые, и вопросительные знаки.
  - Может быть, "Наследники..."?
  - Странно, в моем экземпляре - склеенные листки! - выкрикнул Вейн, судорожно листая Его Книгу. - Ага! Вот, нашел... Действительно, называется "Наследники памяти".
  - Это мои стихи... - дернулся я, не в силах обижаться. Ребята снисходительно улыбались, кивали - больному
  ребенку прощаются все капризы...
  - Конечно-конечно, мы верим, - хором пропели голоса.
  - Да-нет, правда! - запутался я.
  - Мы верим тебе! - ласково промурлыкала "Киска", глядя на меня Ах-ах-ха, кисонька-мурлысенька, ловко ты придумала сцену с Его ребенком и красиво разыграла ее! Главное - завела пружину внутренних часов Влада В.! Спасибо, Сиби!
  - Еще! - громогласно объявил я, желая доказать, прежде всего - самому себе, эффект не случаен. И его проявления - первые признаки пристрастия - легкое недомогание: молчание - смерть!
  "Континуум" зашумел, замахал руками, споря со мной - сошлись на одной, сегодня - последней, песне из Его Книги. Я пел про птиц, муравьев, про деревья и траву: пел, видя картину песни, ощущая восторг от яркости красок, от мощи запахов и разнообразия звуков. Последний абзац, мне он показался маловыразительным, я дополнил собственными словами:
  
  
  "Вы не только хотите погубить их всех.
  Вы желаете при этом напечать:
  "Хоть раз в жизни, хоть напоследок,
  Но мы согреемся у костра,
  Пусть этим костром окажется Земля,
  Вот только сбросим бомбы... "
  
  
  Огненный диск обжигающе пульсировал под футболкой, вытаскивая на себя сердце. Я открыл глаза: ребята застыли каменными изваяниями - согнутые в локтях руки, раскрытые на вдохе рты, стеклянные глаза, полные ел о. Меня затрясло испугом зрелища: я разглядывал теплокровные статуи. Тело пронизал страх - и за себя, и за них. Одиночество печальнее смерти. Я крикнул из последних сил: "Эгей!", взмахнул рукой, снял с них заклятие... плюхнулся на стул, хорошо не мимо. Сиби, ты меня научила колдовству - спасибо...
  - Ты гений... - шептала "Киска", она ожила первой, приютилась возле стула, головой прижалась к моим коленям. Я хотел погладить ее - сил не осталось, даже протянуть руку.
  Ребята постепенно окружили нас.
  - Вейн? - вопросил я, отдышавшись. Все молчали, ожидая меня, - тоже точно по тексту?
  - Проверим, - прохрипел Молчун, раскрывая Книгу, листая... - да, посмотри! - протянул мне. Я улыбнулся - зачем смотреть в Его Книгу? Строки придуманы мною только что, срисованы с экрана сознания. Или подсознания. Но я заглянул краем глаза, очень уж любопытно было... подавился липкой густой слюной: черные буквы на глянцевом фоне... Но! Как?!
  - А говоришь: "не читал", - подытожил Стае.
  - -Выучил наизусть, притворившись пьяным, - подмигнул Любен. Ребята заулыбались, оставаясь при своем мнении. Спорить не стану - кто мне поверит - текст-то напечатан!
  Часы Любена прозвонили десять и включили "Картинки с выставки": Эмерсон, Лэйк и Палмер.
  Вейн и Любен, сквозь Зал Славы и далее по спирально вое ходящей лестнице, мимо спящего дядьки, проволокли меня... Я оглянулся на охранника пустоты - колоритный типаж. Но! Я не смог бы его описать, что-то изменилось: и в нем, и во мне, Я вижу его, вот он, сидит; закрываю глаза - он исчезает. И никаких амбиций в подреберье, никакого желания писать -.....- пустые выстрелы в молоко -.....- . Дядька улыбнулся, набросил на голову фуражку и засифонил в том же - дремотном - направлении, причмокивая прощальные звуки.
  Улегшись на заднее сидение "Медиума", я потерялся - (тени от огней, шторы от дверей, графины от цветов, ножки - неутомимые женские!) - но нашелся: напротив постели, поверх которой, вместо покрывала, лежал я, в кресле сидела давишняя ключница, в легком платье, нога на ногу. Ага, вот чье ножке вывели меня из состояния грогги. На столе под крышкам" и салфетками остывал обед. Или ужин. По крайне мере - не завтрак! Сверкающие банки, неужели пиво? И лохань с кофе: удивительное дело - с каждым последующим моим пробуждением его, кофе, становится все больше и больше.
  Я хлипко поднялся, тоскливо потянулся, несколько раз присел, симулируя зарядку, помахал-покрутил руками, наблюдая за девушкой. Она сидела в пол-оборота, "меня не замечая". Я прошелся по комнате, раздвинул шторы, выглянул в окне - по-прежнему пасмурно и пристроился к столу.
  - Вы разрешите...
  - Прошу, - кивнула девушка, - спрашивайте.
  - Можно мне выть только по утрам?
  - Всего-то вопросов? - вздохнула ключница.
  - Вы разочарованы?
  - Знаменитость имеет право задавать любые вопросы.
  - Но я еще не знаменитость - только учусь. Кстати, как зовут тебя, Прекрасная Незнакомка? Уж не Златовласка ли?
  - Да, спасибо, не откажусь составить вам компанию, - ответила девушка и повернулась: ко мне и к столу. Но имени не назвала.
  - Угощайтесь, - взмахнул рукой, - прекрасная ключница.
  - Не время для комплиментов, - ответила она и протянула полосатый конверт. Из него на стол выпали два пластиковых пропуска на Фестиваль и записка-пожелание: "Влад! Кнессия согласилась проследить тебя на концерте. Не сомневаемся, что с ней тебе будет приятнее провести вечер, чем с нами. Вейн и Любен".
  - А второй пропуск для кого? - спросил я и набил рот салатом.
  - Для вас, Владислав. Если вы не боитесь пойти со мной.
  - Спасибо за приглашение, не откажусь.
  - Но ваша судьба в ваших руках: десять минут и... - я с любопытством посмотрел на свои руки, - ничего особенного - пожал плечами, ..., уйдет последний рейсовый до Шпорт-халле.
  - Скажите, - начал я, - нэ...
  - Чтоб я больше этого не слышала! - воскликнула девушка.
  - Извините, конечно, но я...
  - Вслух - да, не сказали, просто не успели. Но пытались, - короткие фразы-пояснения перемежались легкими зевками-глотками. - Запомните, Влад, меня зовут Кесс, хотя родители и осчастливили меня "Кнессия".
  - Кесс, - повторил я, чтобы запомнить, окунул глаза в тарелку. Вовремя она поймала В. В. за язык - я уже приготовился назвать ее Нессия...
  
  
  Городские власти, предчувствуя живой интерес к "Живой" музыке, подготовились к открытию Фестиваля. Тут и там, от угла к углу, все прилегающие к Шпорт-Халле улицы заняли полицейские и пожарные машины, реже - микроавтобусы с красным крестом. Никогда не предполагал, что в городе столько полицейских, пожарных и медперсонала.
  - А на Тилла У. так же ломились? - спросил я.
  - Конечно, - быстро ответила она и замолчала, не откликаясь на мои дальнейшие вопросы. Я остановился. Остановилась и Кесс, посмотрела на меня жалобно-печально - "синдром боль-но-го-ре-бен-ка-не-раз-дра-жать". - Пойдем, Влад...
  
  
  Зрителей набилось в Зал, как сельдей в бочку. Мы опоздали, так что даже не пытались пробиться к своим местам. Кесс пристроилась на ступеньке, я рядом с ней. Все проходы и лестницы были плотно утрамбованы разнополыми, но одинаково одетыми существами. Я вертел головой, наблюдая; вспоминал, что творилось в крохотных залах и полуподвальных помещениях, во времена моего отрочества, на полулегальных концертах сешн-мьюзик. Вспоминал, радуясь, что Старые Добрые Нравы вновь наполнили Зал, а он мгновенно слился с Джебом, как единый организм: стоны, визги, крики, плачь - нечто большее, чем восприятие сочетаний слов и музыки, буквально полнейшая отключка. Только я сидел как гость, раздумывая, не подпадая под действие чар Джеббера Ву. Я знал Джеба давно, но никогда не видел, чтобы он так выкладывался. Постоянно двигаясь по сцене, Джеб не давал расслабиться ни себе, ни Залу, наращивал темп, буквально вдалбливая композиции в нас - сидящих... Напряжение не стихало и в моменты, когда он садился за фоно или брал в руки саксофон - каждый звук, каждое слово имели смысловой оттенок, находили точку приложения.
  Кесс сидела очень плотно, очень рядом со мной, я задавал ей вопросы во время затишин, но ответов не следовало... Сидеть очень рядом - не значит быть очень вместе. Кесс покидала меня, оставляя одного, с каждой последующей композицией уходя вслед за Джебом. Я осторожно взял ее за руку, но... догнать ее, отправиться вслед за ней, - не мог.
  Единственно, что получилось, так это вернуться в прошлое после соул-сингла Джеба:
  
  
  "Ты ждешь его на том же месте,
  Не жди - теперь он в армии..."
  
  
  Я тут же вспомнил Вейна, его рассказы об Островной Одиссее... Два с половиной часа промелькнули незаметно, напоследок Джеб исполнил свой старый, но очень известный хит:
  
  
  "Зерна отобьются в пули,
  Пули отольются в гири..."
  
  
  Зал не свистел, не аплодировал - Джеб еле держался на ногах. Из-за шторы вышла его жена, Кэтрин, он обнял ее за плечи...
  Я потянул Кесс за собой, мы молча проламывались сквош навстречную толпу: жужжащая масса - пусть и людей - довольный и разочарованных, веселых и хмурых, отупело-восторженных и раздумывающих. Я же пробивался в мир засценья, к Джебу.
  
  
  Кэтрин Ву, завернутая в махровую простыню, впустила нас после второй порции стуков. Она недовольно оглядела Кесс, меня, но потом узнала, кивком пригласила в номер. Джеб развалился в кресле, приходя в себя: мокрый, расхлюстанный, выжатый, как лимон. Пот стекал по щекам, носу, мокрым лохмам, прилипшим к щетинистым впалостям щек.
  - Привет, Влад, - прошипел он, - видишь, даже утереться нет сил...
  Я молча кивнул. Джеб расстегнул рубашку, осторожно снял с волосатой груди диск, ого! такой же, как у меня - я ощупал в кармане приятную, холодную поверхность.
  - Тебе Тилл У. дал?
  - Кто? Что дал?
  - Диск. Ведь это Тилл У. придумал?
  - А, да, придумал Тилл У., так. Но собрал один башковитый мужик... Разве ты не знаком с ним... был? С Тиллом У.?
  - К сожалению, нет. Я уехал на АМС-4 недели за две до его появления...
  Кэтрин выронила стакан, и он звонко растекся осколками по раковине.
  - Вот как?! - вздрогнул Джеб. - Я... просто не знал, что вы с Тиллом У. не совпали по времени. Да-а, значит, тебя интересует Тилл У...
  - Очень интересует, - засуетился я. - Но мои ребята увиливают от разговоров. 1
  - Хорошо, Влад, я расскажу. Но для начала опорожню банку пива.
  Кэтрин открыла четыре банки. Кесс отказалась, я взял одну, Джеб - две. Он присосался, как новорожденный к груди матери, глотая с упоением, и оторвался, опустошив жестянку.
  - О! Теперь порядок, - он посмотрел на Кесс. - Девушка не станет лишний раз трепать языком?
  Кнессия промолчала.
  - Значит, не станет. Хорошо, - кивнул Джеб. - По моим подсчетам таких дисков не менее семнадцати. Ты не в курсе?
  - Я покачал головой - откуда мне знать. Джеббер отхлебнул из второй банки:
  - Первый диск достался Тиллу У. Второй - мне, - еще глоток. - Точно знаю, что есть у Большого Ролли, у Манфреда из "Базуки", у Лео Стринджера, у "Зануды" Патрика, у Блэка " Киллерфилда "...
  - Но ведь он!
  - Ага, Влад, догадываешься, чем пахнут эти игрушки?! Беспорядки в городе - и его рук дело. Вернее, усилителя и его луженого горла. Та-ак, - Джеб задумался, - сразу три хапнули "Боггерти, Кристон и Полански". Они свихнулись - я предупреждал - на первой же репетиции, вместе с техкомандой... Их отправили в психушку, а усилители исчезли. Куда? Не знаю. Как и то, где остальные семь, если только семь...
  - Один у меня, - похвастался я.
  - Э-э, парень, твой не в счет. - Почему?
  - Твой - оригинал. А наши, остальные, - копии. Так что ты, Влад, подумай, стоит ли ввязываться...
  - Стоит ли? - переспросил я, - но у меня может получиться!
  - Начиная верить в волшебное зелье, не знаешь, что получится, - усмехнулся Джеб. - А если чудище о трех головах? Подумай, парень. Брось все. Уезжай обратно в Антарктиду, пиши снежные опусы, ведь ты журналист? Или, в Гренландию. Бери в охапку девушку и сматывай... Все не так просто.
  Я следил за реакцией Кнессии, она спокойно слушала сбивчивые фразы Джеба, без эмоций концерта.
  - Уже лучше, - Джеб потянулся за полотенцем, насухо вытер лицо, шею, плечи, грудь, - выпиваю пару банок пива и трезвею. Мысли проясняются... Ты наверное не знаешь, Влах, но я окончил биохимический факультет Университета. Пытался преподавать. Неудачно. Но журналы просматриваю до сих пор. Может, один я отдаю себе отчет в том, что происходит, что мы делаем с людьми. Реальная картина процесса... - Джеб неспешно рассказывал, при этом старательно скреб ногтями волосатый живот, - столь проста, почти банальна.
  - Что?
  - С помощью дисков мы воздействуем не только на эмоциональную сферу, вернее, действие на органы чувств опосредовано влиянием биохимических сдвигов в организме. Диски способствуют выделению эндорфинов, различных нейропептидов, производных бензедрина, гаммалона и бог знает чего еще. То есть, возникновению комплекса ощущений, наслаивающихся на адекватное восприятие слов, музыки, световых эффектов...
  - Джеб, остановись, - попросила Кэтрин.
  - Эти вещества оказывают дополнительное психостимулирующее или же наркотическое действие. Диски способны заставить человека покончить с собой или поднять его психические возможности до вершин интеллекта. Или - принудить людей маршировать строем: "Раз-два левой..."
  Джеб замолчал. Кэтрин тут же встала, открыла для него еще одну банку пива. Я наблюдал за Джеббером, вспоминая его на сцене, перевоплотившегося, и сравнивал с повседневным, уставшим от многочисленных выступлений человеком сорока с хвостиком лет, замученного героя своей собственной песни:
  
  
  "Скованные одной цепью,
  Связанные одной целью".
  
  
  - Плохо выгляжу? - кисло спросил Джеб, облизнув губы.
  - Неважно, - сознался я.
  - Ты тоже, - ответил он, любезностью на любезность.
  - Побриться забыл, - я провел пальцами по подбородку, шершавому, как терка.
  - Теперь поздно, - усмехнулся Джеб.
  - Да?
  - Не брейся перед выступлением, мой тебе совет.
  - Ладно, - согласился я, - но ты не сказал, Не объяснил...
  - Неужели ты не понял?! - разозлился Джеб.
  - Понять-то я понял, мне интересна твоя позиция.
  - Какая к черту позиция, если мы, ты, я, с помощью усилителей можем управлять людьми, как заводными куклами; вот послушай внимательно: Я МОГУ ТОБОЙ УПРАВЛЯТЬ! Вникни в конечный смысл! Страшно?
  Я не ответил.
  - А мне страшно! Страшно осознавать себя носителем дьявольской силы! Первое: Я Могу! Второе: Я Могу Многое! Третье: Я Могу Почти Все! Значит, как вывод: Я ВСЕМОГУЩ!
  - И тебе страшно?
  - Страшно любому из нас - если есть совесть. Если ее нет - смертельно опасно для окружающих.
  - Но! Ведь ты усиливаешь положительные эмоции!
  - Тоже не сахар. Я, владелец усилителя, выбираю одно из двух: либо поднимаюсь в кресло вождя-диктатора, что бесперспективно и неизменно ведет к пропасти, либо встаю на путь Мессии, а значит - прибиваю себя к кресту. Оба пути гибельны.
  - А если петь в полсилы? В четверть?
  - Тогда не достигнешь цели.
  - Цели?
  - Власти!
  - Но я к ней не стремлюсь!
  - Теоретически - да, но на практике...
  - На практике ты поешь одно, а говоришь другое. Ко всему - от власти можно отказаться.
  - От власти не отказываются! К ней стремятся, ее добиваются, заигрывают с ней. Но не отказываются!
  - А, ты?
  - Я - другое дело. Я давно прошел все круги усилителя.
  - А Тилл У.? - спросил я и задумался: "Тилл У. ушел... Почему? Почувствовал, что начинает принуждать людей, подчинять их своей воле? Или?"
  - Нет правил без исключений, - парировал Джеб.
  - Ты ошибаешься в своих рассуждениях. Но в чем - не могу пока ответить. Сначала надо пройти эти круги, а потом...
  - Потом может не быть, Влад. И я не ошибаюсь. Если выкладываться полностью - третьего пути нет. *
  - Третий путь есть! И ты идешь по нему!
  - Нет! - глаза Джеба вспыхнули: два угля адова костра, - Мерзко! Мерзко, когда начинаешь терять самого себя. В Зале - тысячи. Можно поднять их одним взмахом руки. Поднять и повести.
  - Куда? - спросила Кесс. И Джеб, и я повернулись на звук женского голоса, так неожиданно он прозвучал; мы забыли, что нас четверо...
  - Куда пожелает Владислав, - ухмыльнулся Джеб.
  - Но я должен. Если чувствую, что могу, значит должен}
  - Попробуй, парень, если чувствуешь. Совет - одно, запрет - совсем другое. Сам привязан к сцене.
  - Мог бы - запретил? Джеб кивнул.
  - А где остальные усилители? - вспомнил я.
  - Во-от, - протянул Джеб, выпучив глаза, - вопрос вопросов. Хорошо, если того мужика и впрямь пристукнули после семнадцатого усилителя. А если нет? А если его спрятали глубоко и надолго? Думаешь, обязательно петь? Разве нельзя говорить: тихим вкрадчивым голосом, заставляя верить, заставляя подниматься и идти на штурм высоток, а их бессчетное множество на дороге ко всеобщей победе мудизма, а?
  - Так уж все и можно?! - я покачал головой.
  - Можно все! - закричал Джеб. - Рвущегося к власти не остановит никакая сила! Он продолжит битву, даже потерпев полное поражение, - Джеб вздрогнул, лицо побледнело.
  - Если мы не сумеем противопоставить им... или, тогда все дружно, мирно... всем стадом... в полосатых пижамах... - Джеба затрясло, - да, об этом думаю... из-за этого не ухожу, "в этом городе без окон...", - он закрыл лицо руками, - тазик...
  - А теперь, ребята, быстро валите отсюда, - скомандовала Кэтрин, - сейчас начнется.
  Мы поспешно вышли. Из-за двери раздались звуки.
  - Ему тошно от самого себя.
  - Нет, Влад, вы не правы! - она опять перескочила "на вы". - Он отдал себя Залу, наполнился грязью тех, кто не задумывается, что петь, что говорить...
  - Ты так считаешь? - спросил я. Не слишком ли Кеес идеализирует. Одно дело - молекулы, с ними все ясно. Но превращать эмоции в материальные структуры?!
  Кесс кивнула. Мы шли по коридору: сорок, пятьдесят, а то и более метров. Мучения Джеба сопровождали нас до самой лестницы.
  - Как вам такая перспектива, Влад? - отвернувшись спросила Кнессия.
  - Подходяще, - ответил я и закашлялся.
  Мы поднялись в мой номер. Я зашторил окна, включил легкую подсветку, сел возле стола, забыв, что Кесс остановилась в дверях.
  - Я готова, - тихо сказала она.
  - Мм? - я повернул голову, в полумраке не сразу разобрав, что она расстегивает платье.
  - Я готова, - повторила девушка.
  - Выполнить любое мое желание? - спросил я, вставая.
  - Да, - спокойно ответила Кесс. Но глаза ее, без того ночные, а в полумраке почти невидимые, напряженно следили за мной.
  - Любое-любое? - переспросил я, заранее зная ответ.
  - Да, - ответила Кесс.
  - Почему? - мне было не до шуток.
  - Перед выступлением артисту нужен отдых: немного вина, немного женщин...
  Я едва сдержался, чтобы не ударить ее, нахмурился, Кесс застыла, кислой улыбкой обнажив верхние зубы.
  - Но я не тот артист, который тебе нужен, - и ляпнул далее: - Это Вейн и Любен позаботились обо мне? Хорошо заплатили?
  Она, ответно, влепила мне пощечину. Молодец.
  - Вот теперь, девочка, ты похожа на себя, - улыбнулся я, как будто знал, какая она - Кесс. - А то - двусмыленности...
  И еще одну влепила, скорее всего лишнюю. Мы молча смотрели друг на друга.
  - А если я искренне предложу вам, Владислав, ведь... полярный год длинен...
  - Нет. Считайте, что я еще не вернулся. Кстати, все, что можно, я потерял вчера вечером.
  - Врете! - она поцеловала меня в щеку, в ту, которую... - Вы напились и завалились спать.
  - Мне необходимо поработать, - сказал я, кашлянул. - Новые рифмы просятся наружу.
  - Опять врете, - ответила Кесс, сложив на груди руки. Я надеялся, что меня вторично поцелуют, но - пощечины и поцелуи шли в соотношении два к одному. - Ваше кредо - импровизация. И вранье тоже.
  - Вру, - кивнул я, - и не могу понять, почему меня читают, как открытую книгу. А если я скажу, что хочу еще раз взвесить все "за" и "против", решить - выходить ли мне на сцену?
  Кесс заглянула мне в глаза, глубоко-глубоко.
  - Да.
  - Поздно, - сказал я, - тебе пора домой...
  - Влад, ты же не хочешь, чтобы я уходила?..
  - Ты задаешь вопрос?
  - Я отвечаю на него, - улыбнулась девушка. После чегб поцеловала меня в щеку и ловко скинула платье на пол. Я отвернулся. В ответ скрипнула кровать.
  - Влад, у окна откидной стол и две электросвечи. Тебе удобно? Только не сиди всю ночь - завтра твой выход. Если замерзнешь - я здесь.
  - Спи, - буркнул я, действуя, как снотворное,- Кесс уже посапывала. А я сидел одиночкой, не включая свет - таращился в окно.
  Странная идет игра: меня заставляют поверить, что я могу больше, чем могу. Странно, но и девушки вокруг: в кои веки на меня обращали столько внимания? Я изменился? Они? Или все подстроено? Все куплены? Даже Кесс?
  - Я осторожно приблизился к постели - она здесь, значат, не приснилась. Жаль... Почему? Она здесь: живай, мягкая, теплая и еще какая-то... Я вздохнул. Испытание? Путешествие сквозь пещеру соблазнов?
  Вернулся к окну. Ха-ха - мне петь! Не страшно - смешно.
  Вот Джеб - да, отдал Музыке четверть века. А я? С чего все началось? Вспомнил! Милана! Правила хорошего тона, надежды на престижный брак и безбедную старость. Вот она - точка отсчета, точка, с которой упал Влад В. Вы думаете, с точки нельзя упасть? Можно! И еще как разбить голову!
  Жизнь - кино, непрекращающийся фильм. Надоело - щелк выключателем. Нет, это не фильм. Это Ти Ви - видеоклипа: музыка, слова, наполненные быстротечным действием со множеством эпизодов, мелочей, отступлений, подсветок. То бишь - фрагменты чужой полуобнаженной жизни между пластами бикини-сна.
  Такое кино хорошо смотреть, привычно развалясь в кресле, банка пива в одной руке, сигарета - в другой. Сиди себе да поглядывай за марафоном жизни, скомпанованным и втиснутым в четыре-пять минут. Но вдруг из ящика выскакивают придуманные тобой герои, выхватывают пиво, тушат сигарету и тащат за собой. Главный герой клиппа выбыл из игры - срочно требуется замена. Пошел! Глаза на лоб, но идти-то надо. И не просто на прогулку - надо вступить в борьбу, отбросив рассуждения типа "что-та-ко-е-хо-ро-шо". Встать на центральном месте и сделать, а не говорить "вот-я-бы-тог-да", скажут другие - чесальщики всегда найдутся - и язык почесать и языком. С ног на голову можно перевернуть Все. Главное - точка отсчета...
  "Жизнь и не правда и не ложь, Лишь блики солнца на рассвете..."
  - Влад, - меня трепали за ухо.
  Я открыл глаза: Кесс. Выспавшаяся, улыбающаяся, жизнерадостная. Озорно смотрела на меня и расчесывала непослушные черные волосы.
  - Переползайте на кровать...
  Я кивнул, засопел, безуспешно борясь со сном, мне помогли пересечь комнату. Надо бы спросить, куда она...
  - Спускаюсь вниз - пора заступать на вахту. На концерт приду... - она достала салфетку, протерла лоб, носик, щечки. Я вдохнул ее запах - запах полевой фиалки.
  Я спал, стоя на одном из ледяных хребтов, невдалеке от АМС-4, любуясь непредсказуемой игрой солнечных лучей в свет и тень. Я временно переместился на Южный полюс, чтобы еще раз попрощаться с ним и спросить: "Великие Льды! А был ли среди вас человек по имени Владислав В.? Или ему всю жизнь снятся красивые сны?" Признать, что сон - сон, значит смириться с тем, что жизнь - продолжение сна, а значит, можно жить в полсилы, можно относиться высокомерно к самому себе. Седые льды и хрустальные хребты промолчали. Я сказал им: "Мне пора", проснулся.
  "Доброе утро, последний герой!"
  В дверь постучали. Еще раз.
  - Давай, входи! - скомандовал я, продолжая лежать. Дверь скрипнула: на пороге щурился Томми Сандберг.
  - Ого! - подпрыгнул я. - Рад приветствовать сержанта Сандберга!
  Мы расцеловались, как будто не виделись вечность. Я похлопал его по спине:
  - Знаешь, действительно очень рад тебя видеть! Только как ты меня нашел?
  - А! - отмахнулся Томми, порылся в кармане, достал очки. - Дома ремонт, так что придется жить в гостинице недели две. Случайно узнал, что ты в этом номере, решил зайти.
  - Спасибо. Только почему так рано? И уже навеселе?
  - Да мы и не ложились...
  - У меня сегодня концерт! - сообщил я. - Впервые на сцене Владислав В.; журналист!
  - Впервые на сцене? - удивился Томми, и еще раз: - Журналист?
  - Конечно! - ответил я, не прислушиваясь к Томми. - Боб "Киндер" уговорил меня петь! Так что журналистику придется бросить! Или передать тебе права, в вечное пользование.
  - Смешно, - улыбнулся Томми, - я-то считал себя единственным писакой на АМС-4... - он достал сигарету, закурил.
  Я удивленно посмотрел на Томми:
  - Ты еще и куришь?
  - Да, - улыбнулся толстячок. - когда выпью... Несколько минут мы сидели молча.
  - Значит, будешь петь? - спросил Томми, окуная хабарик в стакан с водой.
  - Наверное, буду - деваться некуда.
  - Что значит; наверное?! Ты должен!
  - И ты туда же: должен! Должен!
  - Так оно и есть. А, - он хмыкнул, - если ты чего не понимаешь, то скоро вспомнишь.
  - Я в сомнении, Томми, - и пересказал ему вкратце историю с диском, разговор с Джебом, мысли прошедшей ночи.
  Закон Кайфуция знаешь? - спросил Томми.
  - Кокко-го?
  - Значит, но знаешь. Кайфуция, - повторил Томми. - И не путай с тем умнейшим китайцем.
  - Ну, выкладывай.
  - Теория, противоположная тому, что говорил Джеб. Он-то в виду морфий, который в зависимости от дозы может быть и лекарством, и наркотиком, и ядом. А твое искусство, твой голос, об со знаком плюс - чем больше, тем лучше. Понятно? Я кивнул.
  - Ну, я пошел, - Томми поднялся. - Теперь можно...
  - А десять минут назад?
  - Десять минут назад было рано. У меня, там, в номере, Гам.
  - Не один, надо полагать?
  Томми кивнул и незаметно растворился. Я посидел, покачался, борясь со сном, и вновь бухнулся на постель.
  Вейн и Стае сопроводили меня до Шпорт-халле. Стае помог мне подняться по лестнице: ноги отказывались слушаться.
  - Ну как? - спросил Боб, встретив нас на верхней площадке.
  - Маэстро желает прилечь, - улыбнулся Стае.
  - Что-о? - "Киндер" сдвинул брови. - Целый день спишь и все не выспался?
  Я промолчал. Меня дотащили до засценья, оставили среди нагромождений декораций.
  - Отдышись, - посоветовал Вейн и растворился.
  Где-то рядом запел синтезатор "Кванта" - зал взревел. Я же сидел на пожарном ящике, который служил местом курения, вокруг него, изогнутые в предсмертной агонии, валялись обсосанные окурки, похожие на Джеба после вчерашнего выступления... Затрясло от зеркального отражения будущего. Вполне вероятно - и моего тоже.
  Ну и город - присесть негде, сплошные символы!
  С невидимого потока и до пола свешивались шторы, занавески, ленты, обрывки декораций: они дрожали, покачиваясь, передвигая окурки с места на место. Я следил за ними так жалостливо, что проходивший мимо парень с двумя усилками под мышками, остановился, поставил один усилок на пол, достал пачку "Винстона", протянул мне:
  - Успокойся, Влад.
  - Не курю, - ответил я, мотнул головой. Но рука сама потянулась к пачке, вытащила пару сигарет. - Спасибо.
  - Не волнуйся, Влад, все будет тип-топ, - улыбнулся парень.
  Я достал из кармана потрепанную Его Книгу, заглянул в титульный лист... застыл. Между пальцев, сжавших сигареты, потекли струйки табака; вспомнилось старое доброе: "Взгляни на себя".
  "Из-за завалов декораций, стеллажей и настилов выбралась Сибилла, Сама Привлекательность. Не иначе как ее комбинезон
  концентрирует влажный воздух и перерабатывает его в энергию магических чар: "Киска" ошпарила меня взглядом и протянула лапку, не снимая блестящей розовой перчатки - шелковой подушечки для игл.
  - Пойдем, пора, - позвала она, осторожно погладила мою руку, провела линию от локтя до плеча. Туда-обратно, еще раз, еще... Любое, даже нечаянное прикосновение ее пальцев вызывало у мужчин приподнятость, настроение тоже.
  - Привет, - я выдавил улыбку.
  - Так смотришь, - тихо сказала Сиби, - не узнаешь?
  - Я не узнаю всех вас, я рад, что вы изменились, особенно ты, правда... Я рад, что у тебя будет ребенок.
  - Да? Но, Влад, мы не изменились, - она хитро улыбнулась. - А может, ты прав, - что-то вспомнила, - потом скажу.
  - Тилл У. ? Один человек переворачивает гору? Невозможно.
  - Уверен?
  - Нет. Теперь - нет. Не уверен. Я разговаривал с Джебом...
  - Зачем? - Сиби вздрогнула, засуетилась, не дала мне рассказать, - вот и попробуй. Пойдем!
  Я поднялся. Сиби, из неведомых глубин ткани, выхватила
  расческу и ловко привела в порядок волосы: и свои, и мои.
  - Пойдем, мальчик, - она обхватила меня за талию, и мы? потихоньку пошли, обнявшись, но не как любовники перед неминуемостью ночи, а как брат и сестра. - Споешь для меня?
  - Обязательно. И для твоего малыша...
  Я ждал, что она рассмеется, догадавшись, что я раскрыл ее "тайну". Нет. Сиби ущипнула меня пониже спины и сказала: "Спасибо!". Она не кокетничала, не заигрывала, не пыталась уластить, добиться привилегий на получение внеочередного бриллиантового колье, она оставалась сама собой. Выть самим собой - самое простое или самое трудное. Играть, прикидываться, прятать истинные чувства проще, чем говорить правду.
  Потихоньку-полегоньку, мы дошли до прозрачной занавеси, до последнего препятствия.
  - Влад, - "Киска" приподнялась на цыпочки, зашептала, - мне ни с кем и никогда не было так хорошо, как с тобой...- ее глаза заблестели...
  - А он? - серьезно спросил я, не из любопытства.
  - Кто?
  - Тилл У., конечно.
  - А был ли он? - переспросила Сиби, унимая дрожь, промакивая перчаткой капельки глаз. - Разве это так важно?
  Серьезно переспросила, без ехидства и злорадства, не так как вчера утром, но и без сожаления: как-буд-то-е-го-и-не-бы-ло-вов-се... Человека по имени Тилл У. Раз-ве-э-то-так-важ-но?
  Главное - есть я, мои друзья, которые продвинули меня на одну клеточку вперед. Игра? Или? Вся жизнь - игра, значит надо научиться получать удовольствие от удачных ходов. И если окажется, что меня продвигают в ферзи - я согласен. Вокруг фишки, фигурки и конфетные обертки. Влад В., не желаете еще раз облизать любимый фантик короля?
  Нет, не желаю, даже фантик, не говоря о другом, большем. Пусть мне в тягость навязчивая заботливость "Континуума", но это... Стоп, Влад! Ты долго еще собираешься думать? Да или нет? Нельзя стоять на нейтральной полосе. Нельзя предать. Значит, все предрешено.
  - Ну, я пошел...
  - Мы надеемся на тебя, - Сибилла чмокнула меня в щеку. Умм! За три дня - ни одного нормального поцелуя! Крепкого и задиристого, чтобы душа в пятки.
  Я вздохнул, повернулся, Сиби остановила меня, еще раз приподнялась, еще раз прикоснулась губами к моему уху, зашептала: "Влад, я должна сознаться, прежде чем ты начнешь петь... я обманула... эта история с ребенком... это твой ребенок... клянусь! Что ты так на меня смотришь?" - вслух продолжила "Киска".
  А как еще я мог смотреть на Сиби, если в последний раз это случилось... дай бог памяти, года два назад.
  - Не смотри... так! - выкрикнула "Киска" и стала нашептывать дальше: "Может... я как кингурушка, они где-то сидели внутри меня, ждали своего часа, потом выползли... взялись за работу... я уверена, так и было..."
  Я немо зевнул, как рыба, хотел сказать, но звука не последовало...
  - А теперь - иди, - она повернула меня и вытолкнула на сцену.
  
  
  Волна холодного ужаса окатила при виде тысяч лиц на фоне бескрайнего Зала: глаза слились в один большой глаз, в электронный микроскоп, сквозь него им видна каждая клетка моего тела. Рты раскрылись, образовав огромную пещеру, обдали рокотом взлетающего авиалайнера. Лучи миллиона про-жек-то-ро-ватт вонзились в сцену.
  Справа, на возвышении, в компании барабанов ликовал Стае. Он наклонился ко мне, подтолкнул дальше. Слева колдовал Любен, стиснутый четырьмя синтезаторами. Вейн и Боб стояли у черты сцены-пасти, простукивали микрофоны. Они повернулись, отреагировав на шум, подняли руки вверх, зааплодировали.- Зал подхватил!!! Вейн осторожно положил гитару на стул, двинулся в засценье. Боб, купаясь в реве, как в кислородном коктейле, опьяненный ожиданием, еще раз взмахнул руками, - "Киндер" выступал в любимой всеми шерстяной полосатой майке - простым, но внушительным жестом уложил Зал на обе лопатки, призвал к тишине, выкрикнул:
  - Группа "Континуум" приветствует всех вас под сводами Шпорт-халле! Мы рады новой встрече с вами! Сегодня мы представим вам новую программу и познакомим с почти новым солистом Владиславом В.! Поприветствуем его!
  Зал взорвался ураганом звуков - я окончательно растерялся: полежать бы, подумать, разобраться... Самокопание - мое любимое занятие. Думать-думать, разбираться...
  Стас гаркнул в самое ухо: "Иди к Вейну!", пихнул в спину, указывая палочкой в темный угол сцены. Рук для него не существовало - он, как китаец, и ел, и пил, и..., и играл - палочками. Я медленно двинулся по сцене, вокруг Любена, описывая сложную траекторию, но стараясь оставаться в тени - Влад, спутник планеты "Континуум". Вейн стоял рядом с пирамидами усилителей, сжимал спинку высокого стула с подставкой для ног.
  - ... композицию, которую " Квант" Любен назвал "Ледяные шапки Земли", мы посвящаем всем покорителям Полюсов: и Южного, и Северного! И, конечно, Владу! - вещал Боб.
  Когда я доковылял до Вейн, ребята рубили в полную мощь, выруливая на "Хард-соул-рок-шассе ?...". Молчун заботливо усадил меня, пододвинул стойку с микрофоном, пробормотал, что подключит его только по моей команде. "Решишь петь - махнешь", - сказал он, повесил мне на шею, поверх диска, наушники. Постоял немного, подумал, посоветовал их надеть, добавил, что не обязательно, если нет желания, вылезать на середину сцены, петь можно и отсюда, если сидя удобней, кому как. А в наушниках та же музыка, те же ледяные всполохи "овер-драйва", но тише, вот... После чего показал на две бутылки воды, под стулом. Одну я тут же вытащил, судорожно влил содержимое в горло, промочив-смазав: фу-у, хоть сказать спасибо теперь могу. "Спасибо, Вейн..." Молчун кивнул, подмигнул мне, достал из кармана Его Книгу, опять покет-бук.
  - Полистаю, - улыбнулся я, показал ему свой экземпляр в жесткой обложке.
  Звуки колыхались в воздухе, жили своей особой жизнью: шум ветра, плеск воды, рокот авиа-турбин, шорох льдин и потрескивание снега, дрожащего от холода, перекличка пингвинов - Любен, из кирпичиков-нот выстраивал мелодию полярного Юга, вытягивал мою Душу в золотые струны. Ошеломленный, я листал страницы ноной, незнакомой Книги, недоумевая, как на Ее страницах появились мои Стихи? Они выплескивались со страниц под своды тридцатитысячного Зала:
  
  
  "Отец, мы не знаем друг друга,
  но я - во сне тебя вижу - а ты?
  Знаешь ли ты, что я сплю одинок?"
  
  И еще:
  
  "Если вдруг меня не станет..."
  
  
  Я листал в сотый раз и впервые, я читал - не узнавая, я вспоминал теряясь в догадках.
  Диск забился под футболкой, застонал... Я открыл наугад, прочитал, слова просились в немоту ожидания, зависшую над разгоряченным Залом. Единственная мысль маялась в голове, ища поддержки: "Петь, петь, петь!" И я запел, прорываясь сквозь время и пространство:
  
  
  "Дайте мне кисть! Дайте мне холст!
  Я нарисую огромный мост,
  И мы в завтра взойдем по нему с друзьями!"
  
  
  Затаив дыхание, Зал выжидал, как и я - что дальше? Ослепляющая, режущая уши тишина, натянулась струной нейрона и оборвалась: я не предполагал, что беззвучие бьет по перепонкам сильнее грохота реактивного двигателя.
  Долой наушники! Я поднялся на дрожащих ногах, пробудив жизнь Зала, вызвав его ответный сигнал.
  Боб повернулся, откинул со лба волосы, поднял правую руку, два растопыренных пальца - Лэйди Лак! Госпожа Виктория!
  - Спасибо! - гаркнул я в микрофон, Залу, единоживому существу. - Спасибо! - еще раз, каждому в отдельности.
  Пауза первого восторга затягивалась. "Теперь я Всемогущ, мне море по колено!" Я отхватил незаслуженный аванс и обязан его отработать. Только бы не ослепнуть, не оглухнуть, не забыть, что я - человек, совсем и не Все-, а просто - -могущий заронить в души... Значит - обязанный. Вчера Вейн процитировал Тилла У., сказав, что капля "живой" музыки способна воскресить умирающего. Его слова? Или мои? Раз-ве-э-то-так-важ-но?! "Живая музыка", говорите? Отлично! Я взмахнул рукой:
  
  
  "Живая музыка морей, Живая музыка лесов
  Живая музыка живых...
  И мертвый город мертвых снов!"
  
  
  А как вы воспримете это?
  
  "Почему мы живем в каменных склепах,
  А место под солнцем оставляем свободным?
  Почему мы кутаемся в стекло и бетон?
  Чего мы все время боимся? И кого?
  А если бояться нечего - к чему мы стремимся?"
  
  И, без остановки:
  
  "Выходите на улицы, бегите за город!"
  
  После глотка воды...
  
  "И здесь лавина одна за одной..."
  
  ... и стакана воздуха:
  
  "Другой шипит: не мы начнем..."
  
  Зал слушал меня одним огромным ухом, единораскрытым-немо-восторженным мозгом. Я испытывал не меньший восторг, выплескивая из себя:
  
  "Снимите с кнопки пальчик свой!"
  "Не стреляй!.."
  
  Все смешалось: свет с тенью, тень с явью, явь с кровью... Я двинулся к краю сцены, к Вейну: "пока его гитара нежно пела".
  
  "Прекрасный Город Счастья
  Распахнет перед тобой Золотые Ворота..."
  
  И после паузы-отдушины:
  
  "Я верю только в себя".
  
  Сколько времени прошло с начала концерта: секунда? минута? час? день? вся жизнь? Может, время остановилось?
  
  "Года нам будет мало.
  Часа нам будет много.
  Просто мы любим друг друга,
  Вы не судите нас строго!"
  
  Ноги начали подгибаться - я чувствовал, как силы покидают тело, хотя голова прояснилась и расширилась до размеров Вселенной. Футболка прилипла к спине, силуэты Зала стеклись в одну огромную каплю ртути - она вытягивалась в мою сторону, впитывалась легкими. Над ней, в вышине переборок, куда я посылал свой голос, наслаждались жизнью всполохи Душ и Сердец: Харт-энд-Соул... Я вытянул подбородок, следя за их игрой... Галлюцинации? Возможно, нет. Но! Минутный перерыв необходим.
  Пьяно покачиваясь, я выполз за штору, содрал с себя футболку, напялил сухую - ее протянула Сибилла... Откуда ты, Прекрасное Дитя?
  - Гениально... - нашептывала "Киска", - ... слышишь? Гениально! - слезы замерли в уголках ее глаз... Ответ? Только покачивание головой - не мои заслуги... На негнущихся, зато крепкостоящих, налитых свинцом ногах я потопал обратно.
  - Влад! - крикнула Сибилла, - остановись! Ты забыл!
  - Я нашел... - отозвался Влад В.
  - Я не поняла, что? - переспросила Сиби, но Влад В. отмахнулся. Микрофон в руке. А почему он в руке? Стоп. Стихи еще остались во мне? Остались. Вперед!
  
  
  - Эту песню я исполняю специально для Сибиллы "К":
  
  
  "Не проходи мимо..."
  
  Туман застилал глаза, но даже сквозь его хлопья я видел, как плакал Зал. Или это мои слезы? Я пел на-пре-де-ле, чувствуя, что могу свалиться в любую, самую неподходящую секунду. Пусть. Впервые в жизни дорвался до людей, которым могу сказать всю правду - и я скажу ее, открою им глаза. Постараюсь...
  
  
  "Уберите бомбу с нашей крыши!
  Разломайте ва части, закопайте на помойке!"
  
  
  Потом я пел: "Я закрываю..." Нет. Второй раз? Я не пою дважды. Достаточно одного. Повторение - роскошь.
  
  "Не рубите сук, на котором сидите.
  Не спиливайте дерево, на котором птицы
  свили гнездо.
  Даже если вы хотите приготовить из него бумагу, для книг и газет.. "
  Я осилил еще два шага вверх:
  
  "Ведь Земля - это наша Душа!
  Сапогами не вытоптать Душу!"
  
  и:
  
  "Возвращаются все, кроме лучших друзей"
  
  Музыка стихла, Зал сжался пружиной концентрированного пространства, я приподнялся на носки, надеясь заглянуть в Зал сверху, из точки слияния Харт-энд-Соул... и попал в ловушку: пружина распрямилась, опрокинув на дощатый пастил. Я перевернулся на живот, подтянул к груди колмш, встал на четвереньки, постанывая, надеясь:
  
  "Сидя на красивом холме..."
  
  И скис... скис... кис-кисс...
  
  Меня куда-то несли, везли, тащили, волокли, как тюк, мешок, ящик с паклей, ватой, дерьмом; катали-переворачивали разноцветные люди с разнокалиберными целями; тени-пятна лиц, блики-выкрики волос. Вместо нашатыря меня пробуждали плясками белых халатов: хо-о-шень-ки-э де-э-воч-ки в бее-э-энь-ких хаа-ти-ках. Их разогнал неприятно-сердитый бас, заполнив пространство, жидкое, как кисель без крахмала: "Приходит в себя!" Ба-шой шут-ник по-па-ася. Кто при-ходит в меня? Лицо: Сиби, Кесс, Милена. Зачем-почему она?
  Болезненный укол в руку, фиксированно-горизонтальное положение тела - отдых...
  Я спал-спал-спал... Знал, что сплю и не беспокоился. Лишь напевал: "Баю-бай, спи до тех пор, пока не проснешься..."
  
  
  Нежданный гость: меня посетило солнце! Привет! Но глаза открылись нехотя. Задрапированные окна сдерживали напор света, но крохотная щелка-точка пропускала луч, выстреливая в глаза. Мучала жажда, как с похмелья. И общая слабость - головокружение с примесью желудочного дискомфорта. Я повернул голову к стене, прошуршал волосами о накрахмаленное одеяние подушки. "Человек свалился в реку, помогите..." Ого! Куда меня занесло!
  Фотообои ласкали видом берега Лазурного Моря - нежно-белый песок, ананасовые пальмы, банановая трава, баранчики волн. Девочки, играющие в прибрежной воде. Девушки, бронзовеющие на поцелуе океана и суши. Знакомый пляж. Знакомая комната. Я влез - когда-то - по водосточной трубе, надеясь позагорать в постели, всю ночь, с хозяйкой дома, Принцессой. Миленой. Но она оказалась проворнее и хитрее, чем я. Смешно вспоминать прошлое, связанное с неудачными любовными попытками. Ага! Радостная весть - если я могу смеяться - я жив, что само по себе приятно, без приправы.
  Познать край постели, как вчера и позавчера не удалось: слабость, черт побери! Значит, я смеялся не в открытое пространство, а над собой. Веселость прокисла, оборотившись кефирной грустью. Хотелось написать трагикомедию на шестистах страницах для театра Миражей. Я еще раз попытался выбраться, но не смог сесть - а так хотелось покинуть вязкую мягкотелость перины. Действительно, братец кролик, ослабел ты за сутки. Полежав на пляже, я вернулся в комнату, уставился в дверь с богатой резной отделкой. За ее скрупулезно-отточенным хребтом, в соседней комнате, кто-то шуршал, скрипел, позвякивал - шумовые эффекты сопровождались мелодичным посапыванием, скорее всего, тихим женским пением. Милена дома петь не станет, значит:
  - Эгей! - крикнул я, как заправский конюх, жаль седла подо мной нет. - Помираю от тоски и обезвоживания! - и задышал, высунув язык, как после скачек.
  Дверь тяжело повернулась в мою сторону, откликнувшись на мой взвыв стуком каблучков: вошла миловидная девушка-прислуга, я следил за ее появлением сквозь неплотно сомкнутые веки.
  - Кто ты? - спросил я и открыл глаза.
  - Здравствуйте, Владислав, - тихо сказала она и поклонилась. Ну и выучка! А что вы хотите: Берлога Мэтра Города!
  - Как тебя зовут?
  - Меня зовут Лика, - сообщило нежноголосое существо, погруженное в километры белорозовых лент, рюшечек и оборок, даже на мягких туфлях крепились прозрачнотканные искуственные розочки.
  - Я служу...
  - Не надо, не объясняй! - взмолился я. Может, прерывать рассказ не слишком вежливо, но выслушивать слова благодарности в адрес "Добрейшего Мэтра Города и Дочери Его" - ну уж дудки! - Не сердись! Лучше объясни, как я сюда попал?
  - Мэтр Города, Его Дочь Милена, Их Родственники - присутствовали на концерте...
  - Вот как?! - изумился я, чуть было не вскочив с постели. Год назад они обходили Шпорт-халле стороной. - Обитатели Этого Дома посетили рок-концерт!
  - Да-да, - засуетилась Лика. - Когда они узнали, что Вы вернулись и будете выступать, то заказали билеты. Даже для прислуги. Бонн возил нас на автобусе...
  Она покачала головой, сжав щеки ладонями:
  - Мы так Вам благодарны, В. В.! Ох, извините, я Вас так назвала... - и тут же, в испуге закрыв ладонью рот, округлив глаза, зашептала: - Извините, Владислав, я забыла...
  - Что случилось? - я зашевелился, скрипя простынями, правой рукой судорожно ощупывая лицо, шею, гладкие щеки и подбородок - больного уже побрили!
  - О, простите, я напугала Вас...
  - Да, - сознался я.
  - Забыла спросить, как Вы себя чувствуете?
  - Местами не чувствую. И слабость, - вздохнул я. - Принеси попить, хорошо?
  - Конечно-конечно, - засуетилось существо - ленты и ленточки обесценивали женственность, придавали Лике оттенки среднего рода - и, стуча каблуками, выбежало из комнаты. Секундой позже она вернулась с подносом и кувшином. На серебряном подносе стоял один - но хрустальный - стакан. Для меня. Я выпил залпом два стакана апельсинового сока, а Лика стояла рядом, почти по стойке "Смир-но!". Я заглатывал сок, раздумывая о порядках Дома Мэтра Города. Почему Лика носит мягкие туфли с каблуками? Специально пришили? Чтобы не подслушивала?
  Скрипнула дверь, Лика аж вздрогнула. Я отдал ей стакан, и она быстро ретировалась в другую комнату...
  В дверях красовалась Принцесса Милена - умеет появляться тихо и незаметно, как послеполуденная тень, как навязчивый призрак угрызений совести. Но сейчас она появилась "со скрипом". С чем ты явилась, любовь моя безрадостная?
  Прр-фи Нцесса быстро пересекла пляжную комнату, подошла к моему лежаку и села, да не на стул, а на постель, на белоснежность простыней - Чудо! Она - Милена - Дочь Мэтра Города, никогда себе не позволявшая подобного! Наверное, это ее первый антиобщественный поступок за всю жизнь! Если, конечно, его можно возвести в ранг нарушения правопорядка.
  О, Святой Постинор, Бог Прогресса!
  Милена осторожно опустилась на край постели, улыбнулась, вполне искренне, положила на мой лоб изысканно-аристократическую ладонь - холодные замшевые пальцы из змеиной кожи.
  - Как ты себя чувствуешь? - спросила она.
  - Местами не чувствую. И слабость, - стандартно ответил я, другое не придумывалось. И закрыл глаза. Милена тут же очертила изгиб моих бровей тонким пальцем-указкой.
  - Понимаешь, Влад, отец, тетя, я... - Милена запнулась, подбирая слова - обычно они готовы заранее - улыбнулась. Как нежно! Мне? Оглянуться? Зачем - двое нас.
  - Ты так пел! Даже предположить не могла, что человек может так петь! Ты - смог! Отец, тетя, я... что-то надломилось внутри, перевернулось, где-то здесь, - она приподняла мою ладонь, приложила к своей груди, - да. Здесь. Задрожало, закачалось и перевернулось, - Милена вздохнула, убрала свою руку с моей, но мою ладонь с груди не отлепила. А дальше прошептала такое... - Влад, милый, раздень меня, я хочу к тебе...
  Я отдернул руку, обожженную ее грудью, спрятал под одеялом. Собрать волю в кулак, напрячься и проснуться: видеосон с Миленой в главной роли мне не пережить!
  - Я хочу лечь к тебе, - шептала Милена. Мои руки, змеи-предатели, выползли из-под одеяла, обняли Принцессу за талию. Я открывал-закрывал глаза, но видение не исчезало... Это ж надо, до чего дошла техника! Милена - исполнительница главной роли в соблазн-фильме! Не могу не подыграть ей - сны и мечты требуют взаимного напряжения.
  - Ты же знаешь, - возбудился я, растекаясь по простыням, - что уже четвертый год только о том и мечтаю.
  - Все смеешься? - спросила она, блеснув глазами, но тут же стерла улыбкой прошлосекундную резкость - перезаписала эпизод. И не рассердилась, как написано в сценарии.
  - Влад, я серьезно...
  - Я тоже... - мрмяу...
  Принцесса Милена, не дожидаясь утвердительно-однозначного ответа, как обещала, начала расстегивать пуговицы блузки: одну, вторую, третью. Милена играла роль, я не сомневался, но сопротивление бессмысленно. Прежде всего она - гипнотизер-профессионал - очаровала меня, обездвижила, отключила от розетки общечеловеческого напряжения течения и отсчета времени, от моего собственного настоящего и будущего. И, приковав мое внимание к последней, роковой пуговице, подключила к изнаночной поверхности супердорогих штор. Я понял, еще миг и мне хана. Однажды Принцесса уже испытывала на мне это зелье - подействовало - даже с учетом того, что последняя пуговка осталась запретным плодом... Парень, а ведь зелье на том и действует, что ты бегаешь несколько лет, теша себя надеждой заглянуть за ткань под последней пу...
  - Я хочу от тебя ребенка... - ее волосы накрыли мое лицо, я почувствовал вкус ее губ - розовое масло. Приторно-розовое масло, по десяти миллионов за баррель.
  - А Папенька? - спросил я, уловив момент и глоток воздуха, облизнув губы и усы. Их, временно, оставили в покое, сместив акцент военных действий волшебных губ на левую щеку, подбородок, шею и ниже...
  - Он не станет возражать, - прошептали мягкие теплые уста, расположившиеся на моей груди, - он согласен, чтобы мы поженились...
  - Аа-а... - прохрипел я, одновременно довольный и разочарованный - зверь, загнанный в ловушку... Меня обцеловывает девушка, которую я люблю больше жизни, а мне противно. И за себя, и за нее. Слава Богу, что противно... И еще, Влад, ты уверен, что любишь? Может все в прошлом - любил?
  - Мы поженимся и уедем - далеко-далеко, станем жить в небольшом уютном домике, будем наслаждаться друг другом, воспитывать детей... Мы обязательно Будем Счастливы всю оставшуюся жизнь! Ты же знаешь, нам не о чем беспокоиться и волноваться, - Милена откинула волосы на спину, потянулась и распахнула блузку... приколола меня к своей груди, как бабочку к мягкой подстилке из коллекции сушеных насекомых. Принцесса разрезала-таки ленту выставки - лучшее полотно года - натюрморт куполообразных грудей, розовых нецелованных еще сосков, мною, по крайней мере... Нет! Я не кот и не бабочка - я задыхался от бессильной злобы дикого пса, которого подманили муляжной костью и посадили на цепь. "Барсик, Служи!" Или Бобик. Или Владик. Принцесса может посадить на цепь любого зверя... А зверь? Хватит ли сил вырваться?
  
  
  "Если не хватит мне сил доползти,
  Я их займу у лесных моих братьев... "
  
  
  - Что? - спросила Милена и, как лохматая домашняя болонка редкой породы - единственный экземпляр на континенте - склонила на бок голову, насторожившись: я-жду-от-ве-та-Нну!
  Ответа не последовало: нас прервала дверь, расщедрившаяся на несколько торопливых подстукиваний, но не с наружней стороны, как принято у людей, а с внутренней, как принято у Хозяина.
  - Ты здесь, Милэ, - промонотонил Мэтр Города сквозь могучие породистые ноздри, расплылся улыбкой, застыл - от уха до уха Само Обаяние - голосуйте за кандидатов Откакойхо-титемоейпартии!
  - Как вы себя чувствуете, Владислав? - спросил он.
  - Спасибо, лучше. Местами подъем настроения...
  Мэтр Города обратился ко мне, не отреагировав на явную наготу Дочери! Милена сморщила носик, фыркнула, нехотя сомкнула блузку двумя пальцами, но с кровати не встала, даже не повернулась к Папеньке - ждет-не дождется, когда он покинет "скромный приют влюбленных", и продолжит обольщение. У меня появилась передышка, а значит - шанс.
  Хозяин дважды, против заведенных правил Дома и течения общественной жизни, вшагнул в комнату. Остановился. Надо отдать ему должное - хорош! Истинный Светский Супер-Лайон! Стоит возле полуголой дочурки, равнодушно ее не замечая. А та, при живом-то отце, пытается отдаться первому встречному.
  - Значит, вам лучше, - заверил меня Мэтр Города.
  - Спасибо, - сипло-слабо ответил я, выдавливая звуки. Моя рука приподнялась и... безвольно упала на простыню. - О... простите, я еще слаб...
  - Ну, отдыхайте, - разрешил Наш Самый Щедрый Горожанин, трижды вышагнул спиной, развернулся, - Милэ, - напомнил он, - доктора сказали, что Владиславу нужен покой... - и выплыл, растворившись за шелковыми водорослями Дома.
  Принцесса изящно опустила руку-скрепочку, начав второе действие, напомнив, кто в замке король. Король, Принцесса и Придворный Трубадур.
  Я смотрел не нее сквозь щели глаз и не верил ей! Чего Она добивается?
  - Устал, Мила, - тихо сказал я, сжимая веки. Еще секунда и решетчатые ворота западни навсегда захлопнутся за моей спиной.
  - Конечно, - согласилась Принцесса. Кровать услужливо скрипнула, приподняла ее. - Я приду позже...
  
  
  Минут двадцать я наблюдал за детьми, купающимися в Лазурном море, после чего вздохнул с облегчением - вырвался... Теперь можно попробовать и подняться... Получилось. Я намотал на бедра простыню, прокрался вдоль кустов и пальм, пряча себя от купальщиков, чтобы не напугать детей мертвецки белой шкурой моего тела. Дверь была плотно закрыта, символизируя конкретный запрет на выход из дома. Спасительно холодная пасть тигра - ручка двери - вернула уверенность, поддалась.
  - Лика, - позвал я. Девушка-в-рюшечках выронила тряпку, вскрикнула.
  - Тихо... - зашипел я, - иди ко мне.
  - Вы не одеты... - зарделась она, но сдвинулась с места.
  - Вот одежда-то мне и нужна.
  - Одежда? - переспросила Лика, забуксовав на середине перегона Тряпочка-на-Полу - Владислав В.
  - Да-да, черт побери! Штанцы, рубаха, тапочки. Только без каблуков. Не в простыне же мне ходить!
  - А? Ага, конечно.
  - Тогда подбери на свой вкус-и притащи, что найдешь.
  - Я... я не знаю... вам лежать надо, - вспомнила Лика.
  - Мне убираться отсюда надо. И чем скорее, тем лучше. Иначе от меня останется один футляр.
  
  
  "Всех вас вместе соберу, если на чужбине
  я случайно не помру от своей латыни..."
  
  
  Музыка послышалась после того, как выключили мотор старого загнанного грузовика. Вернула к жизни, напомнив, что существует мир за стенами крепости Мэтра Города, что в нем живут люди, которым я нужен.
  - Кто это?
  - Бони - племянник тетушки Марты, поварихи.
  - Приехал на обед? - спросил я.
  - Почему на обед? - удивилась Лика. - После работы. ■1 - Время... - вытаращился я, схватил девушку за руку, -
  сколько теперь времени... - голос задрожал.
  - Начало шестого. Ой! - и она поняла.
  - Концерт не отменили?
  - Кажется, нет. Я ничего об этом не слышала.
  - Бони музыку любит? Лика кивнула.
  - Тогда зови его сюда...
  
  
  С большим трудом, преодолевая слабость, я натянул футболку и джинсы - Бони предпочитал одежду на несколько номеров меньше моей. С обувью пошло легче - дамские тапочки подмялись, но на ногах прижились.
  Лика распахнула шторы, я рванул на себя створки резных окон с ручками-гривами львов. Или Мэтров Города?
  Шторы замахали крыльями, ветер наполнил комнату - свежий воздух незнакомых голосов нежно перебирал струны и-мо-ей-жиз-ни-тоже, позвал за собой на свободу, поднял на подоконник, как пушинку. Я смотрел вниз, на асфальт, дальше - на ровные газоны для гольфа, на розовые кусты, теплицы, фруктовые деревья. Мотор кашлянул, тоскливо заскрипела резина колес, раскачиваясь, они оттолкнулись от земли: Бони подогнал грузовик под самое окно: в кузове лежали тюки с чем-то мягким.
  - Может, с нами? - в третий раз спросил я. Лика отрицательно покачала головой. - Выкрутишься? - Она кивнула. - Ну, тогда, "гардины, картины, картонки и хорошенькие девчонки" - прощай! - я прыгнул вниз, приземлился, подвернув ногу... В окне улыбалось по-детски приятное личико Лики.
  - Гони! - крикнул я, заколошматил по кабине. Грузовик сорвался с места, унося от Дома Принцессы Милены.
  А она уже наполнила окно своими роскошными волосами, щедро раздавая взгляды: злобно-напряженный прищур для Лики, язвительно-ухмыляющаяся улыбка в мой адрес. Она уверена в себе, во всесилии денег, в вопиющей неотразимости своей волшебной красоты. Она не бросится в погоню, так как считает - судьба Влада В. - предрешена. Если ему хочется малость побеситься - пусть бесится. Принцесса выждет момент и нанесет решающий удар. Все-рав-но-е-му-не-вы-кру-тить-ся. Посмотрим, кто кого, дорогая моя, любимая до ненависти Принцесса Милена. Если и не сегодня, так завтра. Или чуть позже. Я все равно убегу от тебя. Вопрос в другом: почему Мэтр Города и Дочь Его так вцепились в тебя, Влад? Они готовы на любые жертвы, лишь бы ты заткнулся. Неужели ты представляешь для них опасность? Выходит - представляешь.
  
  
  Грузовик качнуло, я ударился головой о кабину...
  - А-а-а... - голова наполнилась болью, душа отвращением, сердце защемило. А-а-аа... - я все вспомнил. Амнезия - следствие. Я победил его, убежал от беспамятства, вырвался из его сетей, спрыгнув с подоконника. А-аа-аа... - как больно, как тошно. Сбежал. Сейчас - от Ми лены. Год назад - к Милене, но от всех друзей. Сбежал ■"- значит предал. Всех одним махом. И себя, и "Континуум", и ждущих в Зале. Предал - лишил себя прошлого, заполучив гарантированное беспамятство. Ээ, Влад-Влад, позарился на Принцессу, как Истан-дурак! Знаешь ведь, что каждый должен брать то, что ему по зубам! И не стучаться в запертые ворота. Понял теперь, почему все так знакомо? Долго же ты рассматривал себя в зеркале, прохаживаясь взад-вперед, поглядывая на отражение и удивленно восклицая: "И кто это там такой?"
  
  
  Грузовик затормозил, откатившись от Дома на несколько километров. Бонн пригласил к себе в кабину, я пристроился на рулоне ваты, заменявшем выломанное сидение, поджав под себя ноги.
  - Успеем? - спросил я.
  - Сделаем, - улыбнулся Бони и подмигнул. - Я этот рыдван подобрал на свалке, подкрутил, подмазал - пока бегает.
  - Отличный грузовик. Главное - своевременный.
  - Да ты не беспокойся, Влад, не опаздаем.
  Сказать ему, что я не Влад? Зачем? Он, наверное, сам все знает. Да и нельзя мне пользоваться чужой славой, пусть сво-ей-быв-шей. Надо завоевывать новую. И доказывать, что ты чего-то да стоишь. Каждый день доказывать.
  Бони достал из кармана десяток фотографий, сунул их мне:
  - Подпиши. Я свое дело знаю, Влад. А ты - свое. Главное - пой, еще - фотографии подписывай, а мы тебя возить будем! - и он, приподняв над баранкой руки, сжал кулаки.
  - Прежде всего, вы меня угробите.
  
  - Не угробим, - рассмеялся Бони, - и не опаздаем, ехать осталось минут двадцать. Так что, пока я смотрю вперед, отдохни, что-то ты неважно выглядишь. А вечером отдохну я, когда ты...
  - Спасибо, - я вернул Бони фотографии, - хочу спросить, - вот только как... - Зачем я вам нужен? Лично тебе, зачем?
  - Зачем... - задумался Бони, - ты сидишь один, на сцене, поешь о нас, о себе... ты внушаешь надежду...
  - Надежду? Но я пугаю войнами и экологическими кризисами. Или, я пытаюсь разобраться сам, помочь разобраться другим?
  - Да спи ты... - буркнул Бони.
  
  
  Новый день, старый сон: ледяные скалы уже заждались моей песни-рассказа. Жизнь на материке. Несколько минут они слушали, начали подпевать, позванивая колокольчиками и таять...
  Эй, льды, так был я среди вас?
  
  
  Бони присвистнул - я проснулся, протер глаза, успев поймать в поле зрения мотоцикл, перебежавший дорогу нашему грузовику. Кости и мышцы ломило, но я улыбался, предчувствуя счастливую возможность говорить вслух. Я скажу, даже если меня поймет один из десяти.
  Бони заглушил мотор метров за сто до въезда на площадь: дорогу перекрыли полицейские. Бони схитрил, остановившись у одной из таких мундирных групп - молодой усатый лейтенант, судя по эмблеме на рукаве - выпускник городского училища, узнал меня, отсалютовал, попытался помочь вылезти из кабины. В итоге я просто вывалился ему на руки. Он сопроводил меня и Бони к служебному входу.
  Площадь перед Шпорт-халле, как и вчера, бурлила все теми же разноцветными масс-потоками: крики, визг, хохот - шум. Особенно шумно меня приветствовали группа панкующих юнцов, одетых так же вызывающе, как и я - другое дело, никто из них не мог похвастаться такими же тапочками.
  Лейтенант, открыв дверь, с рук на руки сдал меня полицейским внутреннего контроля, шепнул:
  - У меня в Зале жена... она боится родов... очень боится, у ее старшей сестры родился мертвый ребенок... теперь и она ждет того же... Спой для нее так, чтобы страх ушел, хорошо?
  Я кивнул. Я постараюсь помочь всем, кто пришел со своими бедами и тревогами. Самое главное - появилась мысль, появился смысл - цель, за которую можно зацепиться. Я должник и обязан расплатиться, меня ждут Бони и Лика, жена лейтенанта, наверное совсем еще девочка, Кесс, Томми, стюардесса из воспоминаний, ребята - Боб, Вейн, Стае, Любен. И Сибилла. Кисуля. Ведь это они вернули меня в опьяняющий омут "живой" музыки.
  Но я каким-то образом влияю и на Мэтра Города и Дочь Его. Как относиться к ним, то-же-под-вер-же-ным-из-ме-не-ниям? Ведь они превратно, под свой живот интерпретируют "живую музыку". Альтернатива - не петь вовсе, то есть - ни-для-ко-го! А значит, не петь для-кого-ты-ну-жен-о-чень!
  Нет. Если нужен - пиши, рисуй, сочиняй, пой.
  Альтернативы нет. Но! Только в том случае, если уверен, что не схалтуришь, не пойдешь на новый компромисс с совестью и зажиточной прослойкой Города, со Всемогущим Мэтром.
  Очередной вопрос: Джеб. Да, Человечество познакомилось с наркотиками тысячелетия назад, но не все стали наркоманами. Любая религия, верование, идеология воспринимаются исходя из пространственного расположения сердца, кошелька или мозга индивидуума в каждую секунду его бытия. Аналогично действию наркотика. Списывать возникновение отрицательных эмоциональных сдвигов у молодежи - почитайте опусы дока Корнера - на счет рок-музыки может лишь улитка, прячущаяся в своем домике и не желающая оглядеться. Извечные споры: мое - хорошо, твое - плохо! Мой музыка - надо, твой музыка - вон. Тупость - неприемлемость взглядов окружающих, особенно тех, кто моложе. Опыт - ущербность прожитых лет. Джеб, я согласен с Томми, но выступлю на твоей стороне. Если ты прав - я вдвойне обязан. Напоминать, чтобы не ходили строем, чтобы не становились нос-к-затылку...
  
  
  Я продрался за нагромождения штор и декораций, прислушиваясь: "Континуум" подстраивал аппаратуру. На моем месте, пожарном ящике, сидела "Киска", носком туфли передвигая окурки. Я приготовился к радостной встрече - машущие крылья, нежное воркованье, возможно, слезливое. Нет, Сиби, не отрывая блестящего комбинезона от засаленного ящика, спокойно подняла на меня сухие, подкрашенные аквамарином глаза:
  - Ты вовремя, - и протянула усилитель.
  - Ждешь меня, как курьерского поезда, - я покачал головой, нагнулся к "Киске", - никаких сомнений, что примчусь точно по расписанию?
  - Абсолютно никаких сомнений! - объявила Сиби. - Пока ты можешь петь, как вчера, ты будешь приходить, ничто тебя не удержит!
  - А если нет? - спросил я, но "Киска" не ответила. - Ладно, давай усилитель.
  - А зачем он тебе?
  - Как это, зачем? Петь!
  - А ты помнишь, кто снял его с твоей шеи?
  - Ты, наверное...
  - Ты сам снял его, когда выходил переодеться, ясно?
  - Что?! - вытаращился я.
  - "Кто любит, тот любим. Кто светел, тот и свят!" - пропела Сибилла.
  Я смотрел на нее, не в силах закрыть рот. Что произошло? Только то, что тебе не нужен усилитель - В лад У.!
  - Ты "чувствуешь сквозняк оттого, что это место свободно?" - спросила-спела Сибилла.
  - Чувствую, - оттаял я, - потому что вспомнил, что сам себя согнал с места.
  - А-а... - протянула Сиби и как-то внешне изменилась: обаяние осталось, но красота, та ЕЕ КРАСОТА, о которой я так долго распинался...
  Только теперь я понял, почему мои воспоминания - тонкий срез трехдневной памяти. Я живу настоящим, а прошлое придумываю по мере необходимости, так чтобы оно меня устраивало, так, чтобы легче жилось. Выходит, все что я рассказывал о ней - ложь, которая устраивала час или сутки назад? А прошлое, мое истинное прошлое? Я буду ежедневно придумывать его для себя?
  
  
  Я вышел на сцену, когда начали стихать прощальные аккорды инструментальной пьесы. Значит, она мне не приснилась. Распахнул завесу - тишина. Сегодня - не пугающая. Ребята внимательно следили... Жестом я подозвал Вейна:
  - Дай для верности Книгу Тилла У.
  - Драммабан! - выругался Молчун, - какого такого Тилла У.?
  - Ну, Книгу Его Стихов, - прошипел я.
  - Кого, Его? - переспросил Вейн, - что ты мелешь!..
  - Тилла У., - огрызнулся я.
  - Парень, кто такой Тилл У.? - поинтересовался Вейн, наливаясь злостью, становясь старым привычным Молчуном.
  - Ты готов? - спросил я.
  - Что значит, готов? - скривился Вейн.
  - Ну... подыграть мне...
  - Отродясь гитары в руки не брал! - разозлился Молчун,- ошалел ты что ли!
  Боб, Любен и Стае, сложив оружие подошли к нам.
  - Влад! - сказал "Киндер", - Зал ждет.
  - Что, один? - удивился я, частично амнезируя.
  - Идиот он! - Вейн покрутил пальцем возле виска. - Видать, опять перепил.
  Я дыхнул ему в пасть:
  - Чувствуешь?
  - Ничего не чувствую, - хмыкнул Вейн, - представляешь, Боб, он попросил меня ему подыграть!
  Боб заржал, Стае и Любен подхватили.
  - Да ведь ему слон на ухо наступил! - воскликнул Любен. - Иди уж, потом поговорим. Я начинаю.
  - И гитару сними! - добавил Стае.
  Тут я действительно почувствовал, что у меня за спиной на ремне висит гитара. Я осторожно снял ее, прикоснулся к струнам, прошептал: "МОЯ... моя..."
  
  
  Здорово качнулся маятник внутренних часов: покинув морозные необъятные просторы Антарктиды, я переместился на пляж парного моря Принцессы Милены. А завтра? Что будет завтра? Утро вечера мудренее: завтра будет видно. Или - завтра будет поздно?
  Я стоял на краю сцены...
  Да, лед надо скалывать сегодня, иначе к утру примерзнешь задницей, простудишь и ее, и горло, потеряешь голос: останется один натужный хрип. Я буду петь сегодня, пока не закостенели знаки "Веды...", буду петь правду. А значит - отвечать на зовуще-вопросительные взгляды, устремленные мне в Душу...
  "И можно свернуть..." - хотел начать я, но потом придумал иной ответ, крепко сжал микрофон:
  
  
  "И снизу лед, и сверху - маюсь между".
  
  
  Еще несколько строк - ноги предательски задрожали, подтвердив радостное подозрение, что я могу петь без диска. Из вен высасывали душу, сладостное чувство; но возвращали что-то тяжелое, тягостное, от него начинали болеть руки, глаза, сердце... На сегодня меня хватит, будем надеяться, а до завтрашнего дня я придумаю новые строки, новые слова, которые будут помогать вам, а пока я стою, пока не упал, слушайте: "Конечно, всплыть и не терять надежду!.."
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"