Аннотация: ***Bloodborne*** ...А чьих слёз на самом деле больше пролито у этого надгробия?
Дождь. Барабанит по крыше, по окнам. Журчит в водосточных желобах. Шуршит, бормочет, шепчет. Снова, снова, снова. Нескончаемо. С самого обеда дождь, и тучи нисколько не посветлели. Давно стемнело, время к полуночи. Скоро этот кошмарный день закончится... Пора спать.
Шелест, звон, плеск. Дождь не даст заснуть.
Как будто без него заснуть удалось бы...
Сыро и зябко. Опять разболелось колено. Да, то колено, ниже которого - протез. И сам протез тоже болит. Деревяшка - а болит сильнее живой ноги.
И это как-то даже символично. Болит то, что уже мертво. Вот прямо как сердце. Оно ведь тоже уже не живое - почему так больно?
Зябко. Наверняка и кашель усилится. Герман налил в железную кружку ещё вина. Подогреть бы... Да сил нет спускаться на первый этаж. Вроде бы приловчился, лестница не такая уж крутая... Но не хочется, именно сейчас не хочется... Ничего не хочется, кроме одного: поторопить стрелки старинных часов на стене. Пусть скорее закончится этот день.
Этот осенний день, который два года назад разрубил надвое жизнь Германа.
Белые цветы - где церковники только их нашли в такое время года? Белое лицо на белоснежной подушке. Это не она. Не узнать. Это ведь не она...
Не было прощального письма. Не было никаких признаков надвигающейся беды. Он редко видел её в последнее время, но... В эти мимолётные встречи она была такой же, как всегда: сосредоточенной и строгой, задумчивой и молчаливой. Улыбалась мало, но так искренне, так...
Тепло.
Герман налил себе ещё вина, залпом выпил и закашлялся. Кашлял долго, между приступами с сипением втягивая в лёгкие воздух и вытирая глаза.
Да... Да. Это от кашля слёзы выступили. От проклятущего старческого кашля...
"Герман, что мы наделали?"
Нет, она не задавала такого вопроса. Никогда не задавала вслух. Она просто молчала. Молчала с того самого дня. Даже если и говорила что-то, Герману казалось, что на самом деле она молчит. Тяжело, горько, обвиняюще. И это молчание рвало душу на части.
Молчание... Но почему-то эти слова вот уже три года звучат в голове, произносимые её голосом.
"Что мы наделали?"
"Мы? Что я наделал?.. Я убил. Я убил тебя... Это я".
Звон, плеск, шорох. Кашель. Глаза сухие. Герман уже не может плакать. Небо плачет за него.
Полночь. Стрелки сошлись, неслышно щёлкнули, как будто Охотница на Охотников сложила свои клинки. И дождь вдруг стих, и даже небо посветлело, и тоненький серпик умирающей Луны выглянул из-за края тучи. Как по команде...
Где-то капало, журчало, шуршало. Но всё тише и тише.
Может, удастся заснуть?..
"Отпустишь ли ты меня?"
Ночь сомкнула ледяные волны над мастерской, приняла опустевший дом в свои неуютные объятия. Тишина накрыла дворик и чёрный мокрый сад.
"Вот и ещё год прошёл. Без тебя. И почему я всё ещё жив?"
Темно. Ничего не разглядеть. Но Герману и не нужно видеть. Он знает, где находится этот камень. Он знает, какой он формы и какого цвета. Он точно знает, какие цветы лежат возле него.
Он сам положил их туда на закате.
К этому надгробию больше никто не приходит. Всем известно, что наследница одного из самых знатных родов Кейнхёрста похоронена на семейном кладбище. Но какое это имеет значение... Какая разница, где лежит её тело, если - Герман верит в это - если душа её неразрывно связана с мастерской? Иначе и быть не может.
"Почему ты не взяла меня с собой?.."
***
Дождь. Шуршит, звенит, журчит. Это очень хорошо. Дождь заглушает звуки. Можно подойти незамеченным.
Старик наверняка мучается бессонницей. Так ему и надо...
Если бы ненависть была молнией, мастерская давно сгорела бы дотла.
Он там, внутри...
Тот, кто виновен.
Ярость, горечь. Давит в груди. Иногда так хочется кричать, разбить кулак о стену, напиться до беспамятства...
А чаще не хочется ничего.
Молчать и ничего не чувствовать.
Как было в первые несколько дней после того, как до новой мастерской дошла страшная весть.
Как было до самых похорон. А там, над могилой...
Нет, он не выдал себя. Никто так ничего и не знает. И не узнает.
В память о ней - молчание. В память её - только следовать долгу. Быть таким охотником Церкви, какого она могла бы уважать. А не тем, который...
Будьте вы прокляты!..
Будь ты проклят, Герман! Это всё ты!..
Нет, несправедливо. Герман не затевал этой бойни. Тогда уж - Виллем. Но Виллем и сам сильно сдал после того случая. Такого он точно не одобрил бы, знай он заранее. А там уж... Раз так вышло, старый ректор не был бы учёным, если бы не распорядился воспользоваться... результатами.
И самого старого ректора там всё же не было...
А Герман?
Что, старик, доволен ты результатом экспедиции?..
На кого ты стал похож? Высох, закостенел. Будто бы...
Ох, Герман...
Так ты тоже... Умер?
Но, в отличие от неё, ты вынужден жить - мёртвым. Выглядеть для всех живым, но жить с омертвевшей душой. Не позавидуешь тебе, старик...
Охотник в промокшем насквозь плаще опустился на колени перед надгробием и коснулся выбитых на нём букв. Они были неразличимы в темноте, но охотник точно знал, где они начертаны. Он вёл кончиком пальца по неглубоким бороздкам, беззвучно повторяя вырезанные в камне слова.
"Ты всегда будешь нашим светом".
"Я был младше тебя на шесть лет. Немного, но... В нашем случае это была непреодолимая пропасть. Ты, блистательная выпускница Бюргенверта, искусная и опытная охотница. Уже тогда - правая рука Германа. И я - зелёный новобранец отряда Охотников Церкви Исцеления. Ты водила нас в птумерианские лабиринты, учила ориентироваться там, применять охотничьи инструменты, требующие глубоких тайных знаний...
Я восхищался тобой. Впервые увидев тебя в деле - в схватке один на один с Хранителем подземелий - я понял, что отныне все мои усилия будут направлены на то, чтобы заслужить твою похвалу. Я тренировался как одержимый. Я быстро обогнал товарищей, с которыми мы одновременно пришли в мастерскую. Я надеялся когда-нибудь заслужить право сражаться с тобой бок о бок.
Однажды мне довелось скрестить с тобой клинки в учебном поединке.
И что? Конечно, я безнадёжно проиграл.
Но это - разве беда?
Другое "безнадёжно" - вот что выпило мою душу.
...Никто ничего так и не узнал.
Ты - знала, конечно. Ты всё обо мне знала. И только ты. Ты читала меня как книгу. Как ты всегда читала сложнейшие научные трактаты - легко и без ошибок.
А существует ли книга, если её некому читать?..
Да, тот мальчишка, который провожал тебя восхищённым взглядом и старался подражать и твоей манере боя, и даже твоей манере говорить - он...
Он тоже умер два года назад. И значит, можно считать, что я пришёл на свою собственную могилу."
Охотник в последний раз коснулся камня и неслышно поднялся на ноги. Серпик Луны снова скрылся за тучами, темнота стала совершенно непроницаемой.
Пора уходить.
Охотник начал осторожно спускаться по скользким ступеням, поглядывая на слепые окна мастерской. Ни лучика света, ни движения, ни звука. Старик, наверное, спит...
Охотник вскинул голову. Казалось, сама темнота в окне заговорила с ним голосом старого учителя. Голос казался безжизненным, как и мастерская, и сад вокруг.
- Вот как... Я не знал. - Голос изменился. Герман, видимо, как-то ухитрился разглядеть лицо стоящего внизу. - А она-то сама... Знала? Ты говорил ей?
- Нет, - голос не слушался, и охотник отделался односложным ответом. Он ещё до конца не определился, как относится к тому, кто заговорил с ним - искренне ненавидит или так же искренне сочувствует.
- Жаль... - Герман со свистом втянул воздух и закашлялся. - Как было бы хорошо, если бы...
"Если бы ей было за кого держаться в этом мире..."
"Я всё равно не стал бы тем, кто мог удержать её по эту сторону. Я - точно не стал бы. Если даже ты не смог..."
"Почему ты так уверен? Ты ей не открылся. И теперь... Теперь ты уже не узнаешь".
"Я - трус? Ты это хочешь сказать? Ты хочешь переложить на меня часть своей вины?.."
"А ты-то сам так не думаешь?.."
- Поднимайся на второй этаж, Людвиг, - тихо сказал Герман. - Выпьем по стаканчику вина. Она как раз такое предпочитала... Поговорим, вспомним...
Людвиг кивнул и медленно зашагал по мокрым ступеням ко входу в мастерскую. За окном на втором этаже зажёгся неяркий свет.