Это было самое отвратительное, самое гадкое, самое дрянное воплощение старости. Худющий, словно мумия, старик едва передвигал скрюченные ноги. Через каждые два-три шага он отдыхал, наваливаясь хилой грудью на корявый посох. Длинные нечесаные волосы, узкая сизая борода в репьях... Издали старик напоминал трухлявое дерево, - мертвое, замшелое дерево, - которому отчего-то вздумалось поучиться ходить. Когда же он приблизился, Зан Морис разглядел ввалившийся рот с иссиня-черными губами, тонкий пергаментный нос, набрякшие веки - и красные, воспаленные глаза.

Поймав жалостный взгляд старика, Морис захотел его придушить.

Стояло раннее утро. Из соседнего леска доносились тонкие и чистые напевы птиц, словно перезвоны маленьких колокольчиков. В воздухе ещё витал дурманящий запах ночных трав, но уже начали распускаться цветки таволги, чьи белые кисти искрящейся пеною покрывали перелески по обеим сторонам от дороги. Тонкий аромат таволги, да едва ощутимый горьковатый запах полыни вплетались в прохладу утра, в нежную синеву неба, в алое золото отдохнувшего, молодого солнца - и вот, среди всей этой благодати, этот мерзкий, мерзкий старик.

Зан Морис по прозвищу Косая Лапа содержал постоялый двор "У веселого бурундука", вкупе с придорожным трактиром. Лето стояло знойное, только ночами да коротким утром жара давала передышку. Пока постояльцы спали, Морис - мужчина упитанный, мясной, - вышел хлебнуть свежего воздуха, - и на тебе, этот старик.

Морис стоял у коновязи и с нарастающей злостью смотрел, как нищий старик - дрянь, старая ветошь, - заворачивал к его добропорядочному заведению. С каждым шагом старик выказывал всё большую немочь - он задыхался, как выброшенный на берег пескарь, он рвал на груди хламиду, наконец, он принялся закатывать глаза и хвататься за сердце. Для Мориса это была знакомая, сотни раз виденная картина: старый нищий разыгрывал арию на его нервах, стараясь подобраться к его кошельку.

Самое лучшее, что можно было бы сделать в этом случае, - дать старинушке хорошего пинка пониже спины, чтобы старик бежал и подпрыгивал до самого Йорка. То есть это было не самое лучшее, а самое приятное. Вот только жизнь совсем не расположена к нашим приятностям. А что, подумал Морис, если старик вместо того, чтобы бежать и подпрыгивать до самого Йорка, после такого дружеского напутствия возьмет да окочурится прямо перед его приличным заведением? И потом возни не оберешься с трупом.

Бормоча ругательства, Морис отправился на кухню. Там должны были оставаться объедки от ужина. Ладно же, он не пожадничает, швырнет старику какую-нибудь обглоданную кость да сухарь, лишь бы только старинушка протянул ноги не у его ворот, а где-нибудь поближе к Йорку.

Несмотря на раннее утро, на кухне вовсю гремели кастрюльки, трещал огонь в очаге, а в воздухе летали снежные хлопья, - то есть, конечно, это были никакие не снежные хлопья, а куриные перья. Хозяйка Мориса, Пухлая Берта, как раз ощипывала старую курицу, которая провинилась в том, что перестала нестись, а рядом ожидали очереди два молодых петушка, которые провинились в том, что постояльцев надо было чем-то кормить. Ощипывая птицу, Рыхлая Берта не забывала зачерпнуть на пробу из одной кастрюльки и окунуть палец в другую, проверяя температуру. На Мориса она даже не взглянула. Да чего на него смотреть-то? Насмотрелась, поди, за двадцать лет совместной жизни!

Глубокая корзина, в которую собирались объедки, оказалась пустой.

- Свиньям задала, тебя разве дождешься, - буркнула Берта.

- Там нищий. Чего бы вынести? - проговорил Зан Морис, обшаривая глазами кухню. На глаза ему попались сырые курячьи головы с окровавленными гребешками. Он было собрался взять парочку, но усовестился.

- А чего ему вынести, ничего ему не вынести, - проговорила Берта визгливым тоном. - Всех не накормишь, сколько раз я говорила тебе, а ты как блаженный. Пускай проваливает, вот что!

Зан Морис потянулся за булкой хлеба из свежей выпечки, но трактирщица опередила его.

Отшвырнув куриную тушку, Рыхлая Берта проворно загородила стол с выпечкой огромными бедрами, дивной неохватной талией и не вполне чистым подолом. Так любящая мать встаёт на защиту родимого дитя.

- Не дам! - завизжала она. - Не дам! Какой благодетель нашелся! Хлебом кидаться будет! Мука, чай, деньги стоит, а у этого бродяги, попомни мое слово, в каждом каблуке по золотому спрятано! И за щекой - денарий серебром, если не целая дружина! Вот пойди, пойди, проверь! Проверь, а потом уже будешь...

Морис, ни слова не говоря, попытался отодвинуть супругу, но проще было бы отодрать половицу от пола. Тем не менее, после непродолжительной потасовки, он завладел пшеничной булкой - самой пригорелой, а теперь ещё и изрядно помятой. Кухню он покидал, оставляя за спиною брань, попреки и яростные всхлипывания.

Нетрудно догадаться, утренняя беседа с супругой совсем не улучшила настроение трактирщика. Пересекая пустовавший в это время питейный зал, Морис пообещал себе, что вот сейчас он выйдет и даст нищему хлеба, только сперва он этой хлебной булкой нахлестнет старика по дряблым, ввалившемся щекам. У Мориса имелись и другие фантазии подобного рода.

Осталось неизвестно, осуществил бы он что-нибудь на практике, или он храбрился сгоряча. А всё потому, что, выйдя за ворота, Морис старика не увидел.

Сперва трактирщик обрадовался. Но это были эмоции, разум же добавил перца.

Ну да, старый нищий не клянчил подачку - он попросту исчез. Но разве это означало, что старик благополучно миновал трактир Мориса и теперь вышагивал где-нибудь на пути к Йорку, освободив Мориса от забот, связанных со своей персоной? Как бы ни так! Если бы это было так, то Морис, несомненно, увидел бы старика где-нибудь поодаль. Ведь утро стояло ясное, дорога просматривалась далеко, и Морис расстройством зрения не страдал. А раз он нищего нигде не видел...

Из губ трактирщика вырвались несколько нелицеприятных слов. Если на дороге не было видно старика, значит, старый нищий помер и валялся сейчас на обочине, в лопухах, кипрее и пупавке. Вот так всегда, этим безродным бродяжкам хорошо, откинул лапки - и все проблемы, а отдуваться потом порядочным людям.

Морис не боялся, что у него из-за какого-то нищего возникнут трения с королевским правосудием. Очень нужен королевскому правосудию нищий старик, последние лет пять противоестественно избегавший могилы. Морис боялся, как бы трупные ароматы не перебили приятные питейные запахи, приманивающие в его трактир всех проходящих и проезжающих по дороге.

Трактирщик уже направился к кустам чертополоха, проверить, не там ли совершил последнюю свою остановку нищий старик. Вдруг он услышал кашель.

Ну да, кашель.

Кто-то отвратительно закашлялся в сарае, пристроенном к конюшне.

Этот сарай (вернее, полупогреб) всегда запирался. Морис прекрасно помнил, что запер его вчера, повесил на дверце отличный замок, настоящий "Бломбергс". Но раз старик сейчас в сарае разрывался в кашле, значит, дверца оказалась не заперта. Дочь, Розалия! Тот дворянчик, их постоялец... Розалия, очевидно, ночью бегала за вином. (В свое время Морис истово боролся за нравственность дочери, но сейчас это был уже павший бастион.) Вина нацедила, а замок навесить забыла, чертовка!..

Так невесело размышлял трактирщик, шагая к приоткрытой двери сарая. И тут ему в голову пришла мысль: а что, если бесстыдный нищий прямо сейчас угощался его, Мориса, вином, сосал прямо из краника?

Алчность не шутя схватила трактирщика за пятки, и он бегом ринулся к своему винному погребку.

Морису не удалось взять разбег. Едва он кинулся к погребку, как со стороны дороги донесся конский топот. Всадники неслись галопом.

Морис на ходу обернулся.

И замер на месте.

Из-за поворота дороги показалась целая кавалькада - впереди скакали люди в коричневых камзолах с индюшиными перьями на круглых шляпах - полиция короля, а сзади полицейских поддерживало не менее дюжины солдат в красных мундирах. Одного человека, коротконогого толстяка, Морис узнал моментально. Это был Рой Вильсон, начальник полиции в деревеньке Лорренталь, к чьей территории был приписан постоялый двор Мориса.

Едва Морис увидел полицейских, он передумал идти в винный погребец. Трактирщику расхотелось даже вспоминать про этот сарай. И всё потому, что винные бочки, стоявшие в погребке, находились там не вполне законно. За право торговать вином Морис должен был платить ежегодную пошлину - пятьдесят золотых, а он платил только пять - Рою Вильсону. Благодарный Вильсон с удовольствием закрывал глаза на непорядок.

Допустим, Вильсон знал о его маленькой тайне, но остальные-то полицейские не знали, и Морису совершенно не хотелось их в это вмешивать.

Завидев служителей закона, Морис, после короткого замешательства, честно зашагал к ним навстречу. Конечно, он поможет любимой полиции всем, чем только возможно, как всякий добропорядочный гражданин.

"Этот-то? Зан Морис, трактирщик. Верный подданный Его Величества", - услышал Морис слова Роя Вильсона. В тоне Вильсона проскальзывали заискивающие нотки...

Выйдя за ворота, Морис на всякий случай склонился до земли.

Всадники придержали коней.

- Человек, ты не видел старика... худого, грязного старика? - спросил надменный голос.

Подняв глаза, Морис узнал говорившего: это был страшный Стив Тамерс, королевский прокуратор, глава полиции всего Южного Побережья.

"Должно быть, старик что-то украл, - живо смекнул Морис. - Вот скотина!" В иное время Морис без малейшей задержки показал бы, что он только что видел нужного старика, и указал бы на его укрытие, но сейчас... Разве он мог сказать правду сейчас? Он скажет правду, покажет, где спрятался старик, эта орава кинется за стариком - и увидит его бочонки с вином, его ненаглядные, только что купленные, полным-полнёхонькие бочонки! Тут уж Вильсон не спасет, и им обоим крепко не поздоровится. Вильсон, может, ещё выкрутится (скользкий, ужак), а вот он, Морис...

За неуплату винного налога его могли приговорить к отсечению правой руки.

Морис не горел желанием в одночасье сделаться калекой, поэтому он сказал вкрадчиво, тихо и с отменным подобострастием:

- Да простят меня ваши милости, никакого старика я не видел. Я только что встал с кровати, да простят меня ваши милости...

- А не у тебя ли он сейчас столуется? - Стив Тамерс плетью показал на приземистое здание трактира.

- У меня в трактире пока что нет никого, ни одного посетителя. Да разве я смолчал бы, да разве... - замахал руками Морис.

Сухощавый человек, на камзоле которого была нашита белая лилия, - знак Белого Трибунала, - что-то шепнул, и Тамерс буркнул:

- Гляньте там!

С места немедленно сорвались двое полицейских и третий, знакомый Мориса, Рой Вильсон. Спустя недолгое время, в течение которого Морис всячески демонстрировал своё почтение, троица возвратилась - ни с чем.

- Наверное, он прошел мимо ворот, когда этот лодырь нежился без задних ног со своей толстухой, - сказал Вильсон. - Если мы поторопимся, ваша милость, мы нагоним его! - Видимо, Вильсон желал не меньше Мориса, чтобы начальство поскорее убралось с постоялого двора.

Королевский прокуратор нахмурил брови. Морис сжался от нехорошего предчувствия, но нет - Стив Тамерс махнул плетью, на этот раз показывая на дорогу.

Всадники сорвались с места, оставив Мориса глотать дорожную пыль.

Морис держал спину склоненной, пока топот копыт не замер вдали.

Когда он разогнул свою труженицу-спину, его физиономия была багровой от злости.

Это надо же, сколько хлопот, сколько беспокойства из-за какого-то нищего старикашки!

Нет, это надо же!

Морис всё ещё держал в руке хлебную булку. Он злости он чуть не зашвырнул её в овраг. Конечно, у трактирщика хватило ума сдержаться. Морис подумал: уж нет, он не даст старому паршивцу сделать его безруким! Ладно же, он накормит его хлебом - но только для того, чтобы у старика хватило сил отойти от его трактира как можно дальше.

Трактирщик прислушался. Кругом стояла тишина, только иволга кричала где-то далеко в сосняке.

Морис бодро направился к сараю. Скоро должны были проснуться его постояльцы. Скверно было бы, если бы кто-нибудь увидел его рядом с этим преступным стариком.

* * *

В сарае, стены и крыша которого были покрыты дерном, стояла темень, хоть глаз выколи. Единственное оконце Морис заколотил досками, чтобы со двора в сараюшко попусту не заглядывали.

Проходя мимо конюшни, Морис прихватил с собою висевший у двери загашенный фонарь. Он проверил: в фонаре ещё оставалось немного светильного масла. Трактирщик зажег огонек, но едва он стал опускаться в винный погребец, фонарь немедленно погас.

"Масло у Гальбурга никуда не годное", - подумал Морис. Он поставил фонарь на ступеньку, а сам вернулся к двери и слегка приоткрыл её. Не искать же старого нищего на ощупь.

Создав, таким образом, освещение, Морис опустился по каменной лестнице в погребец. Приглядываясь, он боком протиснулся мимо двух огромных бочек с кислым дешевым вином. Тут он увидел старика. Старый нищий - носом в пол, худые кисти на клюке, - сидел на бочонке с дорогим хиосским восьмилетней выдержки.

Лица его совершенно не было видно: одни острые плечи да космы. Старик натужено, хрипло дышал. И это ещё хорошо, подумал Морис. Ведь нищий запросто мог валяться на полу в подпитии, а он сидел на бочке, отдыхал культурно.

- Вот тебе хлеб, старик. И проваливай отсюда! - произнес Морис злым голосом.

Нищий с жадностью схватил булку и, давясь от нетерпения, начал есть.

Морис не собирался дожидаться, пока старик насытится.

- Проваливай, слышишь? - проговорил трактирщик с нажимом. - Позавтракаешь на свежем воздухе.

Нищий промолчал. То ли он был глухой, то ли ноги отказывались нести его... Только трактирщику не было до этого дела.

Морис собрался уже взять старика в охапку и аккуратненько сопроводить куда-нибудь поглубже в лес - подальше от своего заведения.

Вдруг старый нищий, не отрывая лица от пола, заговорил.

Голос его был хриплый, истертый, но не сказать, что тихий.

- Ты помог мне, добрый человек, - проговорил старик с одышкой. - Ты помог мне - соврал королевским ищейкам, дал мне пристанище и хлеб... Ты помог мне, добрый человек, и за это, по закону моего волшебства (тут голос старика загудел как воловий рог), - и за это я убью тебя!

"Вот так клюква", - обескуражено подумал Морис. Страшных слов старика он ничуть не испугался: у него имелся богатый опыт трактирных потасовок. С буянами куда покрепче этого нищего он, благодаря своему упитанному телосложению, благополучно справлялся в одиночку.

Но вы посмотрите, какая неблагодарность!

Морис вышел из себя.

Так эта старая развалина, за его же хлеб, будет ему угрожать?

Морис шагнул к старику, собираясь взяться двумя пальцами за дряблую стариковскую шею. Он вышвырнет этого мерзкого старикашку за ворота, как нашкодившего кота!

Второго шага он сделать не успел: старик поднял голову и посмотрел на него.

Глаза старика светились в полутьме, как раскаленные уголья.

Морис споткнулся на ровном месте.

Старик встал и вознёс над головой клюку - и тотчас же фонарь, оставленный Морисом на входе, зажегся и загорелся сам собой синим, подрагивающим огнем. В этом странном, призрачном свете Морис увидел: с плеч старика исчезла ветхая хламида. Теперь он был в роскошной фиолетовой мантии, расшитой странными золотыми знаками. На худых ногах его вместо ветхих сандалий блистали туфли из черной замши, изукрашенные драгоценными каменьями. И не корявую клюку - посох красного дерева с навершием в виде рогатой головы сжимала костяная стариковская рука.

- Агнис, Агнис! - проговорил старик, и его голосу вторило звонкое эхо, как будто они находились в огромной и совершенно пустой пещере. - Агнис, Барра-Бодуэр!

В мерцающем синем свете Морис - онемевший, разом обессилевший, - увидел: пузатые бочонки, стоявшие друг на дружке, вдруг ожили, закачались сами собой и через мгновение превратились в мерзкие, отвратительные хари. На одном из бочонков стоял пустой кувшин - кувшин принялся гнуться, кривиться, словно был только что вылеплен из глины, не успевшей затвердеть. И вдруг кусок глины принял форму кулака. Колдун продолжал читать слова, поводя посохом. Повинуясь воле заклинателя, глиняный кулак дважды слетал Морису под ребра и уже примеривался к его носу, - к приплюснутому ноздрястому носу с лиловыми прожилками, - но тут колдун передумал. Глиняному кулаку вышла отставка.

Старый бронзовый подсвечник, стоявший в земляной нише, по знаку колдуна, взлетел в воздух и вытянулся в острожалую пику.

Колдун, не переставая, повторял: "Агнис, Агнис, Барра-Бодуэр", и вот он взглянул на Мориса, - и тотчас же бронзовое остриё, дрожа, нацелилось Морису на грудь.

Старик возвысил голос. Бочонки захохотали, пуская пузыри и красные винные слюни. Загудел, задул волшебный ветер. Полы чародейской мантии разлетелись, подобно крыльям коршуна. Колдун наклонил посох, показывая рогатым навершием на несчастного трактирщика, а сам читал, читал заклинания...

Вдруг приступ сильнейшего кашля разбил старого колдуна.

Что случилось потом, Морис видел, как сквозь туман.

Отвратительные физиономии, только что весело смеявшиеся, взвыли дурными голосами, прикусывая толстые языки. Из деревянных ртов хлынула винная кровь... Колдун корчился, выл, стонал, - и при этом он по-прежнему держал посох высоко над головой. Полыхавший огнем, посох не отпускал его... Глиняный кулак упал на пол и разлетелся на осколки. Фонарь, горевший синим пламенем, погас. Очень скоро колдовской посох сгорел дотла - и с истошным воплем колдун рухнул на трактирщика всем своим костяным тщедушным телом.

* * *

Морис пришел в себя от холода.

Он лежал в луже воды.

Да нет, в луже вина.

А что это у него в руке?

Морис сжал что-то холодное, поднес к глазам, - и с проклятьем отшвырнул от себя трухлявую кисть мумии.

Шатаясь, Морис поднялся на ноги. Он прекрасно помнил каждое мгновение того, что случилось с ним. Так этот проклятый старик был черный колдун... И как он мог забыть азбучную истину: черные колдуны приобретали особенную власть над теми, кто добровольно угощал их. Хотя, если рассудить, а откуда бы ему знать, что тот старик был черный колдун?

Да вот, теперь ещё возись с трупом, вернулся Морис к насущным заботам.

Морис зажег фонарь и стал осматривать погребок.

Увидев, сколько вина пропало, трактирщик чуть не заплакал. В сравнение с этой потерей какой-то разбитый кувшин да искореженный подсвечник выглядели мелочью. Хорошо ещё, что хоть бочонки не раскололись. Морис простукал один бочонок, другой... Все бочонки в погребке оказались наполнены больше, чем наполовину. Ладно хоть так, а не то он был бы разорен дотла, пущен по ветру...

Кстати, а где же труп старика?

Морису пришлось напрячь зрение, чтобы разглядеть на полу то, что осталось от старика колдуна. Собственно говоря, эти останки не назовёшь трупом: Морис увидел человеческий остов, беззубый череп - коричневый, как старая древесная кора... Ног у покойника не было, они успели раствориться в вине.

Трактирщик дотронулся носком башмака до черепа колдуна - череп рассыпался в пыль.

Морис ещё долго дивился, как же так, отчего труп разложился так быстро. А ничего удивительного не было. Черные колдуны имели обыкновение продлять себе жизнь много дольше положенного срока, так и этот старый колдун, но после смерти колдовство переставало действовать - и вместо ароматного, упитанного трупа они превращались в пыль, в тлен.

Это превращение старика в тлен Морис счел за добрую оказию, ведь теперь похоронные заботы сводились к самому малому. Морис хорошенько потоптался на останках старого колдуна, помешал их в винной луже, а потом ведром принялся выносить из подвала мутную жижу.

В конце уборки он даже усмехнулся и с усмешкою повторил слова, которые на все лады твердил старый колдун:

- Вот тебе и Агнис, Барра-Бодуэр.

Морис сказал эти странные слова негромко, но неожиданно ему ответило эхо - гулкое, громовое. Мало того, эхо трижды повторило слова Мориса, каждый раз - всё с большей силой.

Затем настала мертвая тишина.

Трактирщика била дрожь.

Вдруг он почувствовал лопатками чей-то взгляд.

Обмирая от страха, он медленно обернулся.

Морис стоял на коленях, на каменном полу подвальчика. А рядом с ним корчил смешливую рожу винный бочонок - краник служил носом, а глаза и толстые губы словно бы кто-то вырезал в дереве.

Только эти глаза и губы не были мертвые, застывшие. Глаза щурились в смехе, а губы подрагивали в гримасе.

- Здравствуй, хозяин! - сказал бочонок.

Не успел Морис задаться вопросом, а не сошел ли он с ума прошлой ночью, как ожили и остальные бочонки:

- Здравствуй, хозяин!

- Какие будут приказания?

- Ну да, какие же приказания? - повторил вопрос искореженный подсвечник и согнулся дугой, словно бы в поклоне.

- Какие приказания? - спросило Мориса помойное ведро.

- Какие будут приказания? - зазвенели бутылки на стеллаже.

- Кто вы? - воскликнул Морис, вскакивая на ноги. Грудь его ходила ходуном, он шумно дышал, словно, в самом деле, прихватил какую-то инфлюэнцею.

- Я - твой дар! - сказал бочонок-заводила.

- Твой волшебный дар! - тоненько прозвенели винные бутылки.

- Твой колдовской дар! - басом проговорила огромная бочка с дешевым молодым вином.

- Но я не колдун! - воскликнул Морис. - Я - не колдун! Этот дар... Откуда? Откуда?

- Тай Орхас передал меня тебе, - сказал подсвечник.

- Тай Орхас, старик, которому ты помог, - сказал винный бочонок слева от Мориса.

- Вообще-то он хотел тебя убить, - сказал винный бочонок справа от Мориса, и тут бочонки заговорили, перебивая друг дружку:

- И он убил бы, будь уверен!

- Да, старый Орхас убил бы, и бровью не дрогнул!

- И в ус бы не дунул!

- Только смерть его опередила!

- Да уж, костлявая его опередила!

- А ведь не дурак был старик, - сказал самый верхний бочонок, - никогда не забывал меня кормить!

- Морис, а ты хорошо будешь меня кормить?

Трактирщик, шатаясь, кинулся к выходу. На ходу он нечаянно сбил ногой фонарь, стоявший на полу, и в погребце стало темно.

Спотыкаясь, он взлетел по ступенькам к входной двери, рванул дверь - и тут только, на свету, он заметил: а ведь на нем была не его одежда. Его куртка из воловьей кожи куда-то подевалась, взамен на нем величалась роскошная мантия - из фиолетового атласа, и странные знаки, вышитые на ткани золотом, шевелились при малейшем его движении. Морис, конечно, не мог показаться во дворе ТАКИМ.

Трактирщик торопливо захлопнул дверцу, отступил вглубь погребка и рухнул на винный бочонок (как только бочонок не развалился под медвежьей тушей). Обхватив голову руками, Зан Морис зашатался и застонал, словно человек, достигший крайней степени отчаяния.

Измученный, в каком-то отупении, смотрел он, как большая летучая мышь принесла откуда-то связку гнилушек. Гнилушки были отличные, и рядом с Морисом сразу посветлело. Немногим позже из щели в стене выползла жирная, маслянистая змея - гадюка встала на хвосте, раздвоенным языком щупая воздух. Она охраняла Мориса. А потом Морис увидел, как из темного угла к нему в ноги кинулись две маленькие рыжие крыски. Крысы стали тереться об его туфли - великолепные, украшенные каменьями, колдовские туфли с загнутыми носками. Своими шкурками, как щетками, крысы очищали обувь от дорожной пыли.

Вообще-то мелкие грызуны не жалуют змей, но крысы знали: сейчас, у ног Повелителя Ночи, им нечего было бояться.