Крячков Владимир Дмитриевич : другие произведения.

Венец Эпикоридов (15-29)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


глава пятнадцатая

ЗЕВКИРАС

  
  
   Клун Зевкирас, императорский маг и прорицатель, не выносил верховой езды. Его тучное тело мучилось и сокрушалось с каждым шагом лошади, а тут ещё неугомонный князь Луктар всё норовил пустить своего рыжего тирхетинца в галоп. "Нельзя ли потише, добрый князь?" - в который раз Зевкирас вопрошал Луктара, главу императорского посольства. Поначалу князь односложно отвечал ему, а потом и отвечать перестал. Быстро же старик позабыл, кто спас его от палача...
   Луктар торопился: путь в Тай-Тавон неблизкий, а приказ императрицы должно исполнить в срок. Глядя на впалые щеки Луктара, его синие губы, нездоровый с просинью румянец Зевкирас думал про себя: не иначе, старик вознамерился в дороге помереть.
   Луктар, Зевкирас и императорский оруженосец Кальгерий имели официальное поручение, привести к присяге трех правителей провинций: князя Форингии, князя Амбракии и князя Этрарии. Кроме того, имелось тайное поручение, данное императрицей Зевкирасу... А может, обойдется? Может, и не понадобится золотой империй? Зевкирас очень надеялся, что так и случится. Правитель Этрарии, князь Гаркаган Илигрет не глуп, он может претвориться верноподданным хотя бы на короткое время, пока они будут у него в гостях.
   Залка ехала рядом, - в большой плетеной корзине, притороченной к седлу каурого жеребца. С другой стороны седла - корзина с провизией. Каурого держал в поводу мальчишка паж, ехавший на тонконогом авидонце гнедой масти.
   Зевкирас получил мальчишку в услужение на втором дне пути. Луктар распорядился, догадавшись, что без посторонней помощи ему не обойтись. Он сразу предупредил пажа: если тот вздумает поживиться из чужих запасов, то будет немедленно превращен в ящерицу или слизня. Угроза как будто подействовала, но, на всякий случай, он нет да и поглядывал на мальчишку и свою поклажу.
   Со стороны их кавалькада смотрелась блестяще. Впереди ехал князь Луктар на ухоженном тирхетинце, в роскошном пурпурном палудаменте. Только высшие военачальники и самые близкие к престолу вельможи имели право носить этот длинный плащ из тончайшего виссона, развивавшийся за спиной подобно языкам пламени, и только в особо торжественных случаях. За поясом старика - жезл из слоновой кости с золотым набалдашником в форме драконьей головы, - знак великого посланника. На фибуле князя - разящий дракон Эпикоридов, - золотой, с рубиновым глазом, три золотых языка пламени вырываются из пасти. Фибулу с драконом Луктару вернули, Генриетта не стала вредничать.
   Рядом с главным посланником скакал знаменосец со знаменем-ликом, на древке крепилось профильное изображение головы Джефриса, - серебро, покрытое золотом. Такие знамёна имели только преторианские когорты, знамена легионных когорт делались из посеребрённой бронзы, - рука с прямой ладонью, или львиная голова, или страшная голова Медузы. Согласно Законам Двенадцати Щитов, знамени-лику приносили присягу как самому императору.
   Императорских посланцев сопровождали преторианцы, пятьдесят воинов. Ими командовал центурион Квинт Церег, пожилой ветеран, грудь которого украшали шесть фалер, - две пары бронзовых, покрытых серебром, и пара серебряных, покрытых золотом. Серебряные с золотом фалеры император Кнорп давал за убийство вражеского военачальника или изменника, обладавшего военной властью. У Зевкираса не было желания выяснять, за что именно центурион получил свою лучшую награду. Драгоценная фалера несла рельефное изображение руки, держащей за волосы отсеченную голову.
   Зевкирас поглядывал с недоверием и некоторой робостью на третьего посланника, тайгетца Кальгерия. Все знали, как привязан был Кальгерий к Уриену. Зевкирас краем уха слышал, что во время погребения императора, когда языки огня стали лизать мертвое тело, Кальгерий попытался взойти на костёр. Генриетта воспрепятствовала, не допустила нарушения обряда, - с декурией преторианцев не сумел совладеть даже знаменитый поединщик Кальгерий. Очевидно, тайгетец не прочь отомстить убийцам Уриена, раз у него не получилось умереть. А кого молва называла убийцами Уриена? На первом месте в списке - Генриетта, на втором - он, Клун Зевкирас.
   В Румне только и разговоров было, что Простоволосый был отравлен женой, а яд изготовил придворный колдун.
   На одном из привалов он взял слово с Залки, что та не станет дремать попусту, а будет поглядывать, не подбирается ли некая тень к драгоценному телу ее хозяина. На следующем привале он поймал змею спящей на прохладе, рядом с плётеной корзиной. Разбуженная Залка успокоила: они, змеи, улавливают малейшее колебание почвы, это чувство совершенно незнакомо людям. Ему не о чем опасаться, пусть только он не разгуливает по лагерю попусту, а устраивается на отдых рядом с ней, Залкой.
   Они три дня в дороге. Кальгерий пока что не проявлял интереса к его шкуре, но был постоянно мрачен, как туча. Впрочем, это было его обычное состояние. Высокий, сухощавый, постный, тайгетец и при жизни Уриена одевался строго и скромно. Сейчас на нём - легкая коричневая туника из тонкой шерсти, без всяких орнаментов и украшательств. Под туникой угадывалась кожаная броня. И туника, и короткий плащ, - из хорошей материи, но выцветшие и изрядно потёртые. Рукоять его меча обернута воловьей кожей, поверх намотана медная проволока. Единственное украшение, - плащ Кальгерия скреплялся фибулой-заколкой с золотым драконом, точно такой, как у Луктара.
   Преторианцы сопровождения, эти блистали. Не из щегольства: они получили приказ, всю дорогу ехать в парадной форме. Глубокого синего цвета туники и плащи - из отличной шерсти, на кожаных панцирях - рельефное золочёное покрытие с разящим драконом. Шлемы с пышными ярко-алыми плюмажами, заколки плащей - бронзовые, с рельефной драконьей головой.
   Среди преторианцев не было ни одного воина моложе тридцати, - чтобы попасть в преторий, солдату полагалось не менее десяти лет отслужить в легионе.
   Одеяние центуриона не особенно отличалось от блестящих одеяний его солдат, только что за поясом у него была виноградная трость - знак его власти, да наград он имел больше, чем любой из воинов.
   Зевкирас ехал в последних рядах и изо всех сил старался не отставать. Это было непросто, ведь ему приходилось не только удерживать истомившееся тело в седле, но и приглядывать за мальчишкой пажом.
   Князь Луктар гнал своего рыжего тирхетинца вперед и вперед. Селяне с повозками спешили освободить дорогу, а после долго глядели вослед, восхищенно сквернословя. Рабы, встречавшиеся в пути, загодя ставили поклажу и вставали на колени, а их хозяева кланялись до земли как заговоренные, пока не пропадали из вида.
   В одном месте, сразу за деревенькой Червлёной, им повстречался князь со свитой. На четырехугольном полотнище зеленела зубчатая башня, пустившая древесные корни. Этого герба Клун Зевкирас не знал. Рыжеусый князь загодя отвел свой отряд на обочину. Когда мимо проезжал знаменосец претория, князь по-военному приветствовал посланцев императора, ударив кулаком в грудь и вскинув руку. Молодой княжеский знаменосец склонил четырехугольное знамя, - зеленая башня склонилась пред императорским ликом.
   Они не стали останавливаться ни в Лилибаях, ни в Дарсе, ни в Митросе. Могли бы остановиться в Карнаве, откуда в Румн везли прекрасных копчёных судаков и угрей. Так нет же, старик Луктар объявил привал, только лишь когда конь под ним начал спотыкаться.
   Время было уже за полдень. Они разбили лагерь у тисовой рощи, кругом - пышные самшитовые кусты. Солдаты принялись варить чечевицу в пяти котлах. Зевкирас расположился в сторонке. Стеганый коврик служил ему в дороге и креслом, и постелью. Он уселся, подвернув ноги по-сирингийски, заторопил:
   - Мальчик, живее! Или хочешь уморить меня голодом?
   Юный паж легко соскочил с коня и принялся отвязывать корзины. Его одежда копировала одеяние императорских гвардейцев - такой же темно-синий, с отливом, плащ, короткая туника, панцирь, - за единственной особенностью: по краю плаща и по тунике шла широкая бардовая полоса. Эта полоса придавала наряду пажа особенно праздничный и вместе с тем детский вид.
   На Зевкираса паж поглядывал недобро. Он был из благородной семьи, прислуживал самому императору Уриену. Когда Луктар сказал, что берет его с собой, он целый день хвастался перед другими пажами, что отправляется в Тай-Тавон четвёртым посланником. Фантазия прожила всего два дня, и обернулось даже хуже, чем он мог ожидать. Оказывается, ему пришлось прислуживать даже не Луктару, все-таки имевшему княжеское достоинство, а безродному толстяку. Приказания Зевкираса мальчишка исполнял неохотно, на привалах вечно сбегал куда-то. Зевкирасу приходилось самому отгонять мух от съестного, а от себя - москитов.
   На этот раз он с самого начала взял ворчливый тон, и мальчишка не посмел сбежать. Вскоре перед ним стали появляться всевозможные глиняные горшочки и кувшинчики. Он сорвал сразу две крышки, для чего понадобились обе руки. Над поляной запахло тушеной телятиной и хреном с имбирём, готовка трактирщика из "Рыжего коня". Торопясь избежать смерти от голода, Зевкирас принялся немедленно насыщаться. Одновременно кивками головы он поощрял пажа разгружать корзинку, и вскоре у его толстых ног собралось целое скопище всевозможных кувшинчиков и горшков.
   Утолив первый голод, он приказал пажу поднести корзину со змеёй. Мальчишка нехотя исполнил. Он откинул плетёную крышку, чтобы Залка могла немного поползать, помышковать. Мальчишка запаниковал, сказал что-то сердито. Кажется, ругательство? Они в пути третий день, а мальчишка всё не мог привыкнуть к Залке. Зевкирас предлагал погладить змею его рукой, но паж почему-то отказался. Хотя, что взять с мальца? Даже ветераны преторианцы хмурились, глядя на его змею.
   Залка была особенная змея, - тело змеиное, а на спине - острый гребень как у хищной рыбы, у углов рта два кожаных "веера" раскрываются. И цвет чешуи необычный, золотисто-красный.
   - Не нужно паниковать, мальчик, - сказал Зевкирас успокоительно. - Если Залка смотрит на тебя, это не значит, что она в тебя влюбилась.
   - Я отсеку ей голову, если только она... - Рука юноши дрожала на рукояти кинжала.
   Зевкирас улыбнулся. Мальчишка хочет казаться храбрецом, искушенным в смертоубийстве, а душонка-то трепещет.
   - Не тебе тягаться с Залкой, юноша, - проговорил Зевкирас. - Не стоит и пытаться, а не то нам останется только закопать твой синий труп. - Залка, сюда!
   Змея заскользила к нему, ткнулась треугольной головой в руку. За мышами не стала охотиться, ленивица. "Сейчас, сейчас!" Зевкирас жирными пальцами вытащил из мешочка и положил перед змеей два пестрых перепелиных яйца. Одно из яиц Залка немедленно начала заглатывать.
   В горле у него запершило.
   - Подай мне запить. Живее! Да не воду, дурной!
   Наконец паж догадался, подал плетеную бутыль с вином. Зевкирас хлебнул пару глотков, рыгнул, проворчал:
   - Чего стоишь? Подай кубок. Мне что, так и пить из горлышка?
   Паж, красный от злости, отыскал в корзине железный кубок.
   С виду это было самое простое изделие, какие продают на любом рынке, за серебряный сестерций - пять штук. На самом деле, кубок был необычный. Зевкирас никогда не расставался с ним. Последний колдун, у которого он обучался, в конце обучения дарил каждому из учеников свою личную вещь. Зевкирасу достался этот кубок.
   Обхватывая толстыми пальцами короткую железную ножку, он всякий раз чувствовал тепло пальцев другого человека, своего учителя. Вот признак колдовского могущества: предмет сохраняет след касания колдуна. Столь сильным колдуном был последний учитель Зевкираса, когда-то он сам надеялся стать таким.
   И некоторые глупцы думали, что таким он был.
   - Теперь дуй за водой, - приказал Зевкирас, наполняя кубок.
   Вода, которую сноровисто принес паж, воняла тиной и лягушачьей икрой. Зевкирас разбавил ею вино (он редко пил неразбавленное вино), хлебнул из кубка и с гневом выплеснул содержимое кубка в огонь.
   Он пристально посмотрел на юного слугу.
   Только теперь он рассмотрел пажа достаточно внимательно. Мальчишке было лет четырнадцать. Худощавый, выше его почти на голову, с ржавыми пятнами веснушек и жёлто-карими глазами.
   Паж смотрел в землю, готовый прыснуть со смеху.
   Конечно, он нарочно набрал воду из нечистого источника.
   Зевкирас ни на шутку разозлился. Для начала он приказал пажу перемыть все пустые горшки и чашки. Принимая работу, он придирался к каждой приклеившейся крошке. Когда, после всех усилий и перебранок, работа была закончена, он вспомнил, что от пустой посуды немного толка, и собственноручно переколотил все вымытые плошки и чашки.
   После такого утомительного занятия Зевкирас, отдуваясь, улёгся на стёганый коврик. Тут ему показалось, что в воздухе кружились сонмы мошек, горевшие желанием отведать его крови, и он приказал пажу обмахивать его, используя ветку ивы вместо опахала.
   Паж не посмел отказаться. Попробовал бы только.
   Мальчишка принялся обмахивать его ивовой веткой, но обмахивал недолго, - выругался, отшвырнул ветку и убежал к собравшимся у котла солдатам. Вскоре Зевкирас услышал, как у котла засмеялись, и кто-то сказал "только сало топить".
   Луктар дал отдохнуть всего два часа. Зевкирас почти догнал во сне визжащую молоденькую девчонку, когда запела труба. Проклятье! Он собрался пойти к князю, подсказать, что лошади ещё не восстановили силы, раз на людей Луктару наплевать.
   Он опоздал, за потягиваниями и зевками. Шли последние приготовления к отъезду, - преторианцы седлали коней, два гвардейца бегом возвращались от ручья с вымытыми котлами.
   Залка тоже проснулась и тоже была недовольна. Отдых слишком короткий, а тут ещё этот юнец. Мальчишка приторочил к седлу корзину с провизией и пустую корзину, в которой путешествовала Залка. Паж не обратил внимания, что змея ещё не заняла своё место. Теперь она плясала на хвосте, дожидаясь, когда же ее посадят в корзину. Забираться по ноге лошади она не собиралась, лошадиные копыта расплющивают хорошо.
   - Чего ждешь? - рявкнул Зевкирас, почёсываясь под мышками. - Возьми Залку и положи ее на место, да понежнее!
   У пажа задрожали губы, что Зевкирасу очень понравилось. Сжав зубы, юноша подошел к змее, наклонился. Залка послушно приняла самую смиренную позу и стала ждать. Если бы мальчишка уронил ее или сдавил до боли, быть ему укушенным. Но нет, юноша, осторожно подведя руки под скользкое туловище, поднял ее на ладонях и столь же осторожно уложил в корзину. Благодарная Залка не стала устраивать кутерьму.
   Паж провинился в ином. Он хотел уложить в другую корзину последний горшочек со съестным, и не удержал горшочек, уронил. Глиняный горшок разбился, а ведь там была изысканная грибная приправа. Зевкирас собирался смаковать ее всю дорогу, используя по самой капельке. Надеялся, останется и на обратный путь.
   Наверняка, мальчишка сделал это нарочно.
   Исполненный возмущения, Зевкирас немедленно отправился с жалобой к князю Луктару. Старик угрюмо выслушал его, брезгливо глядя на студенистое тело. С неохотой, но он всё-таки встал на сторону Зевкираса. Младшие должны угождать старшим, какое в этом может быть сомнение?
   Луктар подозвал юного пажа, сделал внушение методом затрещины. Щека юноши заполыхала огнём, после чего Луктар сухо потребовал объяснений.
   Юный паж сказал со злостью:
   - Приправа? Какая приправа? Сало приправлять?- и он надул щеки.
   Зевкирас затрясся, испытывая жгучее желание надавать мальчишке тумаков. Эта выходка вывела из себя и Луктара, всю дорогу погруженного в собственные думы (раны, нанесенные палачом, ещё не зажили, было над чем поразмышлять).
   Князь Луктар рассвирепел. Пажа высекли.
   Он наблюдал за экзекуцией с удовольствием. Поделом юному негоднику, поделом! Возвратившись к лошадям, сказал, всё ещё клокоча от злости:
   - А теперь помоги взобраться на эту скотину. Спину подставь!
   Подобное услужение императорские пажи оказывали только самому императору.
   - Чтоб тебя разорвало, толстый дьявол, - сказал юноша с ненавистью и слезами. - Пусть меня засекут до смерти, но я, сын князя, не согну спину перед тобой!
   - Нет, тебя не засекут до смерти, - проговорил Зевкирас, а у самого дыхание перехватило от гнева. - Обойдемся без плетей. Просто я превращу тебя... да, я превращу тебя в девчонку! Провалиться мне на этом месте, если я не превращу тебя в девчонку! Все-таки я - императорский маг и провидец, и уж такое плевое дело, превратить мальчишку в маленькую, писклявую девчонку, я в два счета сумею сварганить!
   Зевкираса считали во дворце за чудака, над которым не грех подшутить, однако в его магических способностях ни у кого сомнений не было. Угроза колдуна произвела должное действие: хватаясь за рукоятку кинжала, юный паж встал на колени и согнулся, чтобы Зевкирас использовал его спину как ступеньку.
   Встав на эту "ступеньку", Зевкирас немного помедлил. Ему было приятно слышать, как под ним кряхтит и отдувается дерзкий мальчишка. Но все-таки в планы Зевкираса не входило сломать позвоночник юному пажу, поэтому в следующую минуту он взгромоздился в седло.
   Труба пропела в третий раз. Кавалькада тронулась в путь.
   С приближением Форингского леса растительность стала меняться: среди пробковых дубов и широколистных грабов теперь нет-нет да попадались могучие великаны с гладкой корой и заостренными листьями - древопапоротники. Среди нивяника, окопника и зверобоя стали появляться кожистые листья и яркие трубчатые цветки амариллисов. Над травами пронеслась стая огромных бархатистых бабочек, чьи крылья были больше человеческих ладоней, - такие водились только в жарком и влажном Форингском лесу.
   До исхода дня они успели домчаться до Форингского леса. Прекрасный результат, лучший не требовался даже от императорского курьера. Тут бы и остановиться на ночлег, благо они поравнялись с постоялым двором "Золотой гусь". Но неугомонный князь Луктар и слышать не хотел о мягкой постели и сытном ужине: до заката они могли проехать ещё три-четыре мили.
   Спустя час кавалькада въехала под полог ветвей огромных древопапоротников. Сразу стало сумеречно. Не всякое растение сможет расти и цвести в таком полумраке. В тени папоротников часто попадались лишь стрелки разнокрыльников, чьи цветки имели единственный лепесток, похожий на крыло ласточки, - желтый, красный или оранжевый.
   Лианы с фиолетовыми и синими цветками оплетали коричнево-золотистые стволы. Тягучий медовый аромат стлался под деревьями. В ветвях прыгали и тонко верещали маленькие лемуры, перекрывая своими резкими голосами щебет птиц.
   В Форингском лесу водились звери и покрупнее безобидных лемуров - хищные груаны, двурогие мумраки, кожистокрылые птице-ящеры, десятки видов удавов. Мумраки представляли немалую опасность для человека, но кавалькаде прекрасно вооруженных воинов, конечно, не стоило опасаться.
   Для ночлега выбрали широкую лесную поляну. Выбирали со смыслом: здесь не было видно ни одного хохлатого донника, ядовитого для лошадей, зато плелось много аппетитных диких бобов. В жарком Форингском лесу нечего было и думать, чтобы спать в палатках, но одну палатку все же поставили, - для князя Луктара.
   С наступлением ночи на охоту вышли хищники. Звенели цикады, вскрикивали ночные птицы. Эти безобидные звуки временами перекрывал далекий рев мумрака - зверя черного окраса, похожего на льва без гривы. Иногда со стороны древесных крон доносилось хлопанье кожистых крыльев птице-ящера. По счастью, для птице-ящера, размерами не превышавшего орла, человек был слишком большим и опасным противником.
   Зевкирас потребовал для себя отдельный костёр: он заявил Луктару, что этой ночью ему нужно медитировать. На самом деле, он хотел поужинать спокойно, чтобы не заглядывали в рот. Посмеиваясь, воины запалили для него индивидуальный костер, - недалеко от основного костра, соблюдая меры предосторожности.
   Он быстро разделался с грудинкой и сырной головкой, принялся за медовые коврижки и марципан. Дважды гонял мальчишку пажа за водой - для мытья рук и чтобы разбавлять вино.
   С заходом солнца к кремовому запаху цветущих лиан начал примешиваться медовый запах ночных магнолий. Налетел ветерок, и воздух задышал прохладой и чистотой. Плохо только, что пробудились ночные пестрядки, маленькие жгучие мошки с полосатыми брюшками. Эти пестрядки пребольно жалили и сосали кровь с такой жадностью, что отваливались, не в силах взлететь. Все стали отмахиваться от настырных пестрядок. Зевкирасу пришлось тяжелее всех: мошки словно чуяли, какой он полнокровный. Солдаты, сперва шутя, а потом всерьез обратились к нему:
   - Эй, колдун! Самое время сотворить какое-нибудь волшебство!
   - Прямо сейчас сотворю, - со злостью проговорил Зевкирас, гоняя мошек двумя большими ветками. - Выбирайте, одно из двух: или я вызову с полдюжины драконов, чтобы они спалили мошек, или мошек превращу в драконов.
   Всем стало ясно, от колдуна не выйдет толка. Уже решили ставить палатки, но один преторианец, родом из здешних мест, уговорил немного обождать. И верно, мошки лютовали недолго. Как только по небу рассыпались звезды, воздух наполнился ферринами - крупными ночными стрекозами. Брюшки феррин пульсировали, излучая свет. Феррины незамедлительно начали охоту на зловредных мошек, которые поспешили убраться с открытых мест, где ферринам легко было маневрировать.
   Наконец-то стало возможно насладиться прохладой и цветочным благоуханием форингского леса.
   Зевкирас расположился на своем одеяле, поджав ноги. Когда же в последний раз он доставал флейту?.. Он приказал пажу добавить сухих веток в костёр. Вскоре затрещал, разгораясь, огонь, и Зевкирас приложил тростниковую флейту к губам.
   Мелодия полилась тонкая, переливчатая, немного "шершавая", и поэтому по-особенному душевная, живая. Залка, на этот раз поужинавшая мышами, не утерпела, начала танцевать на хвосте, покачиваясь из стороны в сторону. Вскоре змея утомилась, свернулась на траве и уснула, но песня флейты продолжалась.
   Один за другим, стали засыпать преторианцы. Немногие из них оценили музыку Зевкираса. Но Зевкирасу не было дела до слушателей: он играл и вспоминал свою юность, когда он, тогда ещё не такой толстый и потный, отправился на обучение в Нинивею, к прославленному магу Прокушенету. В последнее время он частенько задумывался над прожитым, - чувствовал, что стареет, и тем чаще вспоминал об ушедшей юности.
   Едва взглянув на его золото, знаменитый Прокушенет отказал ему. Конечно, в Нинивее отыскался колдун, согласившийся его обучать. Зевкирас имел в кошеле тридцать пять золотых, огромные деньги для простолюдина: отец-красильщик не поскупился, снаряжая сына в дорогу. Приняв его на учебу, колдун Мавроматис пропьянствовал две недели, совместно со своей женушкой, костлявой Люцинией. Что же до обучения, Мавроматис задавал своим ученикам задание, отчерчивая ногтем в книге, и эта черта горела огнем до тех пор, пока нужные страницы не были заучены. Вскоре оказалось, что умение чертить в книге огненные линии было единственным колдовским умением Мавроматиса. Другое дело, Прокушенет. В городе говорили о необычайных волшебных заданиях, которые маг давал своим ученикам, про невиданных волшебных зверей, обитавших в его доме-дворце, а время от времени над крышей дома знаменитого колдуна плясали разноцветные молнии - и это уже не сплетни, это видели все.
   Что же до того, чему научился за одиннадцать лет учебы сам Зевкирас...
   Кто-то приглушенно вздохнул у него за спиной, словно всхлипнул.
   Не переставая наигрывать на флейте, он оглянулся.
   Паж, дерзкий мальчишка, стоял перед ним. Рот приоткрыт, частое дыхание, новый всхлип... Щеки блестят от слез.
   Зевкирас перестал играть.
   - Что ещё стряслось?
   - Это... господин... мой господин... - паж дрожащей рукой показал в огонь.
   Пока Зевкирас играл, пламя подчинялось мелодии: огненные языки плавно покачивались, подобно водорослям, колыхаемым придонным течением. Между золотистыми языками порхали мотыльки всех оттенков красного цвета: алые, бардовые, рдяные, розоватые, малиновые, вишневые, цвета зари и закатного солнца. Зарождаясь в углях, мотыльки поднимались в потоках пламени, отрывались от дымных языков и упархивали в небо. А иные некоторое время кружили над поляной, прежде чем осыпаться щепоткой серого пепла.
   У пажа дрожали губы, с подбородка и из носа капель.
   "Увидел моих бабочек, стервец".
   - Принеси воды, во рту пересохло.
   Мальчишка, спотыкаясь, помчался исполнять приказ. В темноте упал, заверещал по-щенячьи. Смехота... На этот раз вода оказалась прохладная и вкусная. Для большей вкусности, Зевкирас плеснул в кубок немного фалернского.
   Прихлебывая из кубка, он любовался ночным небом, - на чёрном призрачном полотне мчался козлорогий Пастух за двуногой Волчицей, Сеятель рассыпал бриллиантовую звёздную пыль, Ворон сверкал одним глазом, другой был притворно прикрыт...
   До недавнего времени, эти огненные мотыльки были единственным волшебством, которое он мог сотворить. До появления Залки... В те времена он был простым предсказателем погоды в Сегунте, маленьком приморском городке на юге Самния. При всяком удобном случае Залка напоминала ему об этом, твердила, что без нее он - пустое место, брехливый предсказатель погоды.
   Наверное, змея шипела так из врожденной злобности, и чтобы себе цену набить. На самом же деле, судя по мальчишке пажу, он умеет кое-что. Восхищение, потрясение хотя бы одного человека - высокая оценка любого художника.
   Пожалуй, его скромное искусство даже слишком впечатлило юношу.
   "Мальчонка совсем не в себе", - подумал Зевкирас, бросив взгляд на пажа.
   - Что-то в животе забурлило, - поделился он и похлопал по тугому животу. - Не помешает прогуляться.
   Издавая непристойные звуки, Зевкирас вперевалочку заторопился в кусты.
  
  
   * * *
  
  
   На другой день дрянной мальчишка словно переродился. Он бегом кидался исполнять малейшую прихоть Зевкираса, будь то прислуживание за трапезой или отгонка мух. Поначалу Зевкирас отнесся подозрительно, - вдруг паж готовил какую-то каверзу? Но к полудню солнышко прибавило жару, он размяк, сделался сонлив и перестал подозревать.
   Они ехали по широкой дороге, мощенной серым булыжником. Справа и слева - зеленая стена. Темноватая зелень Форингского леса лезла на дорогу, вместо падубов - огромные кусты магнолий, вместо буков и дубов - пальмы с "мохнатыми" стволами, по которым вьются цветущие орхидеи.
   Многие деревья и травы Форингского леса были необычны для Эттинеи. Воинственная, торжествующая и хаотичная зелень Форингии напоминала атриканские леса, как будто кусок суши перенесли из Атрики в Эттинею. А некоторые верили, будто так оно и было.
   Одна древняя легенда рассказывала о колдуне Аль-Гизуре, жившем во времена, когда с вершин самых высоких гор можно было шагнуть на небо. Этот Аль-Гизур считался одним из семи Великих Проклятых. Рассказывали, будто силой его колдовства часть Атрики была перенесена в Эттинею. В чащобе атриканского леса, в самом глухом месте, Аль-Гизур возвёл для себя дом из костей человеческих и звериных.
   На привале паж не отходил от Зевкираса, всё норовил хоть чем-то услужить. "Юноша, не мелькай перед глазами", - сколько раз лениво просил Зевкирас... Когда показались звёзды, он устроился с флейтой у костра.
   Он вывел два переливчатых напева, и над углями вспорхнули огненные мотыльки. Мальчишка всхлипнул. Зевкирас покосился на него. Не хватало истерики или падучей. Или ещё чего мальчонка взбрыкнёт? Но нет, парень больше не проявлял признаков болезненного возбуждения, и Зевкирас заиграл.
   Как нередко случалось с ним в последнее время, музыка пробудила воспоминания. Окончив обучение, он вернулся в Эттинею, где для него нашлось единственное занятие, стать бродячим фокусником-волшебником. В те времена всё его искусство заключалось в этих огненных мотыльках, его игра на флейте создавала их в пламени. Но что такое мелкие огненные мотыльки? Другие бродячие колдуны показывали публике страшных зверей, сделанных из дыма, строили в воздухе замки и корабли, сводили в битве призрачных воителей.
   Зевкирас четыре года бедствовал, питался впроголодь, для его любовной потребности распахивались только самые грязные, непотребные чресла. Коротка была бы его история, если бы не одно обстоятельство. Как-то он начал примечать, а ведь мотыльки пляшут и кувыркаются в огне неспроста.
   Пламя, как известно, способно привносить в мир картины будущего. Вот и эти мотыльки, парившие и носившиеся над угольями, - по их поведению можно было предсказать, какая погода настанет в ближайшие дни. Если мотыльки весело танцевали в огненных потоках, погода обещалась быть ясной и маловетреной. Если же они беспокойно носились в пламени, словно напуганные коршуном чайки, - близилась буря. Если их движения были ленивы и плавны, обещался штиль. Имелись и другие приметы, немало их Зевкирас подсмотрел за последующие дни.
   В Сегунте, крупном портовом городе, он впервые испытал своё умение предсказателя. Поначалу предсказывал бесплатно, но когда выяснилось, что его язык не лгал, купил новый кошель. Купцы, имевшие торговлю за морем, рыбаки, аристократические любители морских прогулок, - многие нуждались в точном предсказании погоды и готовы были платить.
   За год Зевкирас сменил три туники, и уж менял не на меньший размер. Вино и женщины, великолепный стол, прохладный морской ветерок и плеск волн, что может быть лучше? За восемь лет его тело окончательно потеряло человеческую форму и превратилось в огромный бурдюк, заполненный студнем и смальцем. После общения с ним у продажных девиц выворачивало желудки, но Зевкирас не обращал внимания на чужие трудности. Что поделать, в жизни он и сам нахлебался лиха.
   В винограде не без кислинки, - за эти восемь лет его хорошенько поколачивали раз пять или шесть, когда он ошибался в прогнозе. Клиенты досадовали: корабли тонули, груз шёл ко дну. А как не ошибиться, огненные мотыльки - совершенные бесенята, иногда они нарочно дурили его.
   А один раз Клун Зевкирас чуть не расстался с жизнью. Это случилось, когда по городу пробежал слух, будто он не предсказывает погоду, а ее делает, то есть наколдовывает. В те дни в Сегунте было немало пострадавших от недавнего шторма, и у его дома собралась большая толпа с камнями и палками. Выручил друг-приятель, непременный участник его пирушек, жрец Форнагор. Худощавый, лысый Форнагор служил богу ветров Гримну, он-то и разуверил толпу. Да разве мог их толстый Зевкирас повелевать бурями и штормами? Такое под силу только могущественнейшему чародею, какие рождаются раз в столетие. Обычно же ненастья насылаются богами за людские грехи, и думать иначе, - значит, сомневаться в могуществе богов, а это уже святотатство.
   Зевкирас с его пухлыми щеками, огромным животом и толстым жабьим подбородком совсем не был похож на могучего колдуна. "Да уж, этот фрукт - не Аверс Авригат", - кто-то сказал в толпе. Сегунтийцы засмеялись и, делая охранный знак, разошлись. После этого Зевкирас ещё четыре года благополучно предсказывал погоду на самнитском побережье.
   Он бы и дальше предсказывал, если бы не появилась Залка.
   Сейчас змея лежала в двух шагах от костра, в мятликах и дурнишнике, треугольная голова с шипастыми "жаберками" - на чешуйчатом теле, жёлтые глаза полуприкрыты. Словно некий мыслитель уложил подбородок на кулаки.
   С той поры, как Залка появилась, у него стало получаться настоящее колдовство. Ему на память пришли первые случаи. По пути в Румн, на дневном привале, на него напали лихие люди. Разделались очень просто, - показали нож, срезали с пояса кошелёк, забрали осла. Белобрысый бандит, который всё время смеялся, глумливо похлопал его по толстой щеке: "Что, тяжела жизнь, грудинки кусок?.."
   Рыдая в три ручья, он наблюдал, как осел с его припасами уходил всё дальше, а после и вовсе скрылся за поворотом дороги. Тут-то к нему и подползла Залка.
   "Ты же знаешь, что делать. Брось ливандеров пояс..."
   Он забормотал что-то, ливандеров пояс - колдовство для колдуна с силой Прокушенета...
   "Укушу!"
   В самом прескверном настроении, он взялся за колдовство, придуманное и впервые сотворённое знаменитым колдуном Ливандером Сирингийским более двух тысячелетий назад.
   Он положил на землю свою опояску, льняной шнурок, разложил правильно, чтобы получилось кольцо. Взял пригоршню дорожной пыли, начал сыпать на опояску, забормотал по памяти: "Конь вороной не спотыкнётся, белый конь вернётся..." Он не помнил дословно, что там наговаривал Ливандер, но он знал два десятка формул, подходящих на всякие случаи.
   Зевкирас был уверен, что всё напрасно, колдовство не состоится, змея в своей ядовитой душонке насмеялась над ним. К его удивлению, после первых же слов просыпанная пыль пришла в движение. Пыльное облако трижды пронеслось над его опояской и устремилось следом за разбойниками. Из свитков он знал, что случится, - далеко впереди частицы пыли осядут на землю, создавая новую, обманную дорогу и скрывая дорогу настоящую.
   Зевкирас приготовился ждать. Скоро трое добытчиков показались с правой стороны, - они весело переговаривались, довольные ловитвой. На него они не обратили внимания. Когда уже прошли мимо, белобрысый, который всё время смеялся, все-таки заметил его. Он что-то сказал приятелям. Смех оборвался. Добытчики заметно прибавили шаг, стали оглядываться, озираться, а там и кинулись бежать. Спустя недолгое время они, завершая круг, опять показались справа от Зевкираса. На этот раз они заметили его загодя, не дошли до него, бегом кинулись обратно. И вскоре показались на дороге слева от него.
   Только теперь догадались, оставили на дороге осла. Белобрысый, который всё время смеялся, швырнул в сторону Зевкираса его кошелек. Теперь уже налегке, разбойники кинулись бежать.
   Залка сказала: "Превратись в чёрную пантеру, нагони их и выцарапай их сердца".
   Он покачал головой, опоясываясь своим шнурком.
   "Так бы сделал любой колдун, - превратись, нагони и убей!".
   "Как я превращусь в пантеру, - пробурчал он, проверяя содержимое кошелька. - Разве в медведя".
   Залка долго шипела, но он не уступал. Пришлось змеюке отстать от него...
   На следующий день он увидел, - на обочине кучкой стояли люди, случайные проезжие. Он подошел. Оказывается, все глазели на три раздувшихся трупа, - чёрные губы, синие пятна, веки и рты в зелёных мухах. С трудом Зевкирас признал одного, - белобрысого, который всё время смеялся.
   У всех убитых напротив сердца сочилась гноем рваная рана. Вынуто сердце или нет, невозможно было разобрать из-за слоя мух. Он посмотрел, что змея. Залка спала в своей корзинке, как ни в чем не бывало. Для неё ночь выдалась бессонная, она приползла только под утро.
   На пути в Румн ещё дважды на собственность Зевкираса делались поползновения. Оба раза он осаживал молодчиков в самом начале, - проводил руками по лицу, словно снимал кожурку, а там оказывалась такая личина, скорее ноги уноси. Залка очень расстраивалась, ведь они могли бы разыграть комедию, - он претворился бы безобидным простофилей, а после выцарапал бы у хитников сердца.
   Искра от костра кольнула в щёку. Зевкирас вздрогнул. Воспоминания разлетелись прелой листвой, остались только флейта у него в руках и тихая, печальная мелодия. Да ещё мальчишка паж, - стоит, смотрит на его мотыльков, разинув рот. И не надоедает же. Что значит молодость, - парень весь день в пути, а словно не устал.
   - Ты как бельмо на глазу, - сказал Зевкирас, прекратив играть. - Что, очень бабочки мои понравились?
   - Бабочки? - Мальчишка взглянул на него с идиотским видом. - Господин, там... кто это? Кто она?
   Она?
   Наверное, мальчишка всё-таки тронулся умом.
   Вдруг Зевкираса как ледяной водой обдало.
   Она!
   - Залка! - закричал Зевкирас, ища глазами змею. - Залка, ты где?
   Змея неторопливо выползла из сумрака, встала на хвост.
   - Покажи мне ее! - Зевкирас вскочил на ноги, замахал руками. Он задыхался. - Живо, покажи ее!
   Сквозь шипение до него донеслись слова, сказанные с превеликим самодовольством:
   - А кто говорил, что хорош-шо колдует и без моей помощ-щи?
   Он сделал виноватое лицо и заплясал на месте, нетерпеливо махая руками.
   Залка смягчилась, встала на самый кончик хвоста и вдруг изогнулась, сделалась как обруч. Он быстро посмотрел на пламя костра через этот живой обруч.
   Он опоздал. В колдовском зеркале успел увидеть женское плечо с сиреневой розой и мелькнувший край дымчато-белой накидки.
   В единый миг Зевкирас вспомнил, как это случилось с ним. Он был тогда младше этого мальчишки. Ему было лет одиннадцать. Как-то с детворой он смотрел представление бродячего волшебника. Колдун создавал из дыма медведей, лосей, росомах и приказывал им драться. Выглядело забавно, но, когда ветер дул в лицо, ело глаза. Его любопытство начало угасать, и вдруг из дымного тумана, из переплетения звериных тел вышла, как выплыла, женщина, - строгое лицо, дымные волосы, струящееся платье до пят. Она посмотрела на Зевкираса, - на него одного, впилась глазами в его слезящиеся глаза, и вдруг ее лицо, дьявольски прекрасное, очутилось прямо перед ним, и её дымные губы коснулись его побледневших губ. Так он стал колдуном и заодно приобрел первый сексуальный опыт.
   - Сабилла, царица магии, - проговорил Зевкирас, смахивая со лба крупные капли пота. - Всякому колдуну она показывается единственный раз. В начале пути.
   - Она поцеловала меня.
   - Да ну, - усмехнулся Зевкирас.
   - Она дважды поцеловала меня. Вчера и сегодня.
   - Дважды?
   А вот это новость. Если только мальчишка не соврал. Богиня магии редко кого удостаивала такой чести. Второй поцелуй - знак особой избранности.
   На миг Зевкирас ощутил досаду. Неужели смазливая внешность - пропуск даже к сердцу богов? Остаётся надеяться, что в следующий раз Сабилла покажется парню в каком-то зверином обличии, ведь у богини магии тысячи обликов и личин.
   Устраиваясь на одеяле, он спросил сердито:
   - Как зовут тебя, юноша? - До этого он не удосуживался задать столь естественный вопрос.
   - Туллий Гентерей, господин, - проговорил паж, дрожа подбородком.
   - Гентерей... Гентерей, имя княжеского рода из Самния. Не из тех ли Гентереев ты будешь?
   - Князь Секст Гентерей - мой отец, - сказал паж. - Он умер от ран, которые получил у Медвейского озера.
   Зевкирас долго подгребал обугленные ветки в костёр. Сейчас в пламени невозможно было отыскать ни единого мотылька.
   - Принеси-ка мне вина, Туллий Гентерей, - попросил Зевкирас, откладывая в сторону зелёный прут, использованный вместо кочерёжки. - Не бери олифийское, оно кисловато, и не надо цевасского, слишком водянистое. Возьми мех с фалернским.
   Парень живо вернулся обратно, с мехом и железным кубком. Он хотел налить вино в кубок, но Зевкирас выхватил мех у него из рук и прямо из меха принялся пить.
   В голове быстро зашумело. Он и не помнил, как повалился на кожистые листья пахучих геликоний.
  
   * * *
  
  
  
   До берега Форинского озера добрались к полудню. Замок Лесная Рыба, стоявший на острове посреди озера, был отлично виден, - желтые стены из обожженных глиняных плит, черепичные крыши башен. На шпилях развивались флаги князей Фрасков, правителей Форингии, - меч, оплетенный шипастой лианой. С берега герб на флагах был едва заметен.
   На воде покачивались рыбачьи лодочки. Одна лодка стояла у самого берега, блестели капельки воды в плетениях рыбачьих сетей. На дороге, тянувшейся вдоль камышей, показались лесорубы, - крепкие ребята в кожаных туниках, бронзовые от загара, с топорами на плечах. Они остановились, изумленно взирая на кавалькаду. Нечасто здесь появлялись "индиговые мечи", как называли преторианцев.
   Справа по берегу, в сотне футов, виднелся городок Кильбрет. Рядом протекала речка Лиренция, впадавшая в Форингское озеро. На берегах озера стояло пять небольших городков наподобие Кильбрета. Все они были связаны с островом паромной переправой.
   Князь Луктар повел отряд к домику паромщика. Зевкирас увидел на берегу с десяток селян, дожидавшихся переправы. Луктар позвал его: "Твое место - у знамени-лика, домн Зевкирас..."
   Пришлось становиться рядом со знаменосцем, изображать доблестный вид, вместо того, чтобы угоститься свиным окороком. И отчего Луктар назвал его домном, то есть властительным господином? Всей власти у него было - мальчишку пажа за уши оттрепать.
   Когда кавалькада приблизилась к причалу, форингийцы склонились в поклоне. Разумно, иначе получили бы плётками по плечам.
   - Приветствую вас, румеи! - сказал Луктар, картинно поднимая правую руку, но голосом не очень любезным. Только через четверть часа он велел отряду спешиться. Зевкирас исполнил приказ с такой поспешностью, что упал на куст магнолии.
   Мальчишка Туллий подбежал к нему, помог подняться. Наверное, малец почувствовал в себе колдовскую силу, и теперь выслуживался, чтобы Зевкирас научил каким-нибудь штукам.
   Он смерил взглядом юного пажа и остался весьма недоволен. По такому будут сохнуть и юные скромницы, и дебелые матроны, а вот кто бросит хоть единый добрый взгляд на него, толстяка Зевкираса?
   Оттолкнув пажа, он принялся наблюдать, как форингийцы на берегу связывают бархатистые стволы древопапоротника в плоты. Не рыба и не пушистые шкурки лемуров, - древесина древопапоротника была настоящим сокровищем Форингского леса. Древесина древопапоротника - темно-коричневая, шедшая на строительство домов, и черная, используемая для строительства кораблей, и любимая резчиками красная, и божественная шафранная, самая дорогая, - не подвергалась гниению, отличалась особенной прочностью, прекрасно хранила тепло, а черная древесина к тому же была необычайно легкой. Неудивительно, что древопапоротник стоил в несколько раз дороже, чем лучшие сосна или дуб. Только кромалис да некоторые редкие сорта самшита и тиса стоили больше.
   Зевкираса отвлекло движение: в воротах городка появились люди. Ну конечно, пока они дожидались парома, в Кильбрете прослышали об их отряде, и теперь городской эдил торопился со скучными поклонами.
   Из города вышла делегация в шапках с перьями фламинго (кое-где в империи магистратами использовались петушиные перья, иногда - фазаньи, павлиньи, или перья лирохвоста). Наверное, здесь был весь городской совет, человек пятнадцать. Впереди вышагивал высокий тощий человек с традиционной золотой цепью городского эдила на груди. Рядом воин в шлеме с пышным плюмажем нёс четырехугольное знамя князя-правителя Форингии.
   Позевывая, Зевкирас смотрел, как городской эдил со старейшинами гнули поклоны пред знаменем-ликом Джефриса. Это зрелище, поначалу забавное, успело приесться за время пути. Наблюдать за плотовщиками было куда интереснее... Эдил забормотал слащавую речь. Князь Луктар слушал хмуро, кусал губы. И вдруг Зевкирас заметил: да ведь старик Луктар едва держался в седле. Старый князь совсем измотал себя дорогой, но, какой упрямец, не думал сбавлять ход.
   В туманной дымке, стлавшейся над озером, показался паром. Было велено оставить лошадей на берегу, здесь же осталась декурия преторианцев. Остальные начали грузиться. Зевкирас попытался тоже задержаться на берегу, но Луктар и слышать не хотел про его разболевшийся живот и натёртые седлом чресла. Какой живот, Зевкирас - императорский посланник, а не солдат сопровождения, и он обязан являть всю силу и мудрость Зубчатого Замка в доме каждого провинциального правителя.
   Он долго брюзжал, потирая больные бока.
   Когда отчалили от берега, он начал замечать кое-что, - и притих.
   Небо над Форингским озером возвышалось чистое, светло-золотое. На ветвях лиан качались лемуры. По воде расходились круги, всплескивала рыба. Обдувал прохладный ветерок, донося медовый запах лесных цветов.
   Незаметно они миновали половину пути. Зевкирас встал так, чтобы было видно, куда они плывут.
   Впереди, в окружении спокойных вод, над зеленью острова поднимался коричнево-золотистый замок - сводчатые невысокие оконца, черепичные крыши башен, оплетенные лианами стены с редкими зубцами.
  
  
   * * *
  
   Замок Лесная Рыба был небольшим, его круглые башни никак нельзя было назвать высокими, его крепостные стены не отличались уникальной толщиной. Количество катапульт и скорпионов на стенах не восхитило бы ни одного стратега. Тем не менее, в лихое время Вороньих Войн замок Лесная Рыба был взят лишь единожды, и то, как говорили, лишь благодаря предательству. Неприступным его делали лианы, оплетавшие стены.
   На острове рос особенный сорт лиан. Эти лианы, единственные из всех лиан Форингского леса, имели длинные и острые шипы. Сохранились рассказы, будто в древние времена, когда враги подступали к замку и пытались взобраться на стены, лианы шевелились и двигались как змеи. Зеленые плети язвили врагов своими колючками, и каждая колючка источала ядовитый сок.
   Другая легенда рассказывала, как возник Форингский замок и каким образом он приобрел столь могучую защиту.
   Однажды колдун Аль-Гизур осмелился бросить вызов самим Богам-Кузнецам, Альдасу и Хаггу, великим богам предначальным. Умелыми, сильными руками он создал из меди юношу и силой колдовства вдохнул в него жизнь.
   А другие рассказывают иначе: Аль-Гизур совсем не собирался величаться и чваниться перед богами. Колдуны не должны иметь детей, такова их плата за дар волшебства, а Аль-Гизур хотел сына. Вот он и создал себе медного сына, в надежде, что эта медная статуя не вызовет ревности богини магии Сабиллы, тем самым он и сына обретет, и сохранит умение колдовать.
   Как бы ни было, медный юноша встал с наковальни как живой, и имя ему дал колдун "Форинг", что в переводе с древнего языка ангеров означает "порожденный огнем".
   Медный Форинг выглядел совсем как живой человек. Медная сущность его тела была сокрыта покровом колдовства, так что взоры юниц липли к черным как смоль волосам, сияющим синим глазам и к прекрасной бронзовой коже, под которой ходили крепкие мышцы. И голосом медный Форинг обладал недурственным, и был обходителен, а сила его медной мужественности превосходила всякое воображение.
   Не удивительно, что вскоре во всей округе не осталось девушек, избежавших соблазна. Да и немало замужних матрон пало жертвой преступного чувства. Одна беда, юноша Форинг был непостоянен, никому не хранил он верности, и жар его медных губ проносился он селения к селению подобно огню.
   Закончилось тем, что не выдержали женихи и мужья юных глупышек и потерявших голову матрон. Собралась ватажка, мужей с полсотни. Они выследили юношу Форинга и отвезли на остров посреди озера, чтобы там, в тайне, убить.
   Осталось неизвестно, как вел себя Форинг перед смертью. Плакал ли он, просил пощады, или встретил участь с достойным мужеством? Легенда сохранила другое, способ, каким убили Форинга. Красавец Форинг был забит кузнечными молотами. Здесь не было какого-то изощренного мучительства. Только кузнечными инструментами, освященными в храме бога ремесла Эфрона, возможно было убить Форинга, рождённого в волшебной кузне.
   Едва жизнь с последним выдохом покинула юношу, покров волшебства истаял. На земле, истоптанной калигами, убийцы увидели искорёженную бронзовую статую. Из разбитых суставов и медного рта текла лава.
   "Небось, не оживеет", - и мужчины отправились в свои селения, радуясь, что извели такую нечисть.
   Но юноша Форинг погиб не бесследно. Как оказалось, помимо меди, лавы и колдовства, чародей вложил в своё детище и нечто другое.
   Лава, вытекшая из тела медного юноши, расплавила и зажгла подземные породы. Из-за этого, спустя недолгое время, под лесным озером разлилось другое озеро, озеро горячей лавы. Но это не был испепеляющий, всё уничтожающий огонь вулкана. Подземный огонь, зажженный от крови Форинга, давал тепло и порождал жизнь.
   В заросшем осотом, заболоченном Лунном озере забили родники. Вокруг озера бурно разрослись деревья и травы, причем пробудились окаменелые семена давно ушедших эпох. Так впервые люди воочию увидели древопапоротники, вставшие по берегам Лунного озера и надёжно укрепившие берега. С той поры озеро стали называть Форингским, а лес, по которому расселились древопапоротники, - Форингским лесом.
   Прошли века. Однажды на остров прибыл царь Юний из рода Фрасков, владетель маленького лесного государства. Сметливый Фраск нашел могилу Форинга и построил над ней святилище. Здесь же, на острове, Фраск возвёл крепость, куда перевёл свою резиденцию. Расчет оказался верен: Форинг, ставший божеством, из непостижимого далёка явил своему первому почитателю особенное расположение. Стены островного замка обвили колючие лианы, на века сделавшиеся для замка Фрасков надежной защитой.
   Многие, слышавшие эту историю впервые, спрашивают: а как же Аль-Гизур? Почему могучий маг не догадался об опасности, нависшей над сыном, почему не явился на помощь? Наконец, почему колдун не отомстил убийцам?
   Да потому что к этому времени Аль-Гизура уже не было в живых. Создав Форинга, он потерял всю свою волшебную силу. Так заповедано свыше: когда у колдуна рождается сын или дочь, магия покидает его... Магия не любит, чтобы у того, кто обручён с ней, появлялись чужие дети.
   Чувствуя, как чудесная сила покидает его, Аль-Гизур сотворил своё последнее волшебство.
   Колдун прочертил ногтем царапину на груди, через левый сосок. Ворон вылетел из раскрывшейся раны, птица несла в когтях красно-синюшное, в жёлтых прожилках, старое сердце.
   Бывший могучий колдун повалился на землю замертво. Как и все люди, он не мог жить без сердца, ведь он уже не был колдуном.
  
  

глава шестнадцатая

АРИСТОН

  
  
  
   Быстроходная либурна Аристона легко рассекала морские волны. Стоя на носу корабля, под сияющим чистым небом, среди сизой глади вод, он испытывал радость, простую и безоглядную. Соленый ветер и морской простор, что ещё нужно для афарянина? Вот только память будоражила, не давала вдоволь напитаться морем и чистотой.
   И не только память.
   Оглядываясь, Аристон видел другую либурну. Он вышел в море на двух кораблях. На одной был он с преторианцами, другая везла князя Дакоту. Перед самым его отплытием Дакота, видите ли, изъявил желание отправиться к принцу вместе с ним. Аристон догадывался, зачем. Дакота хотел обелить Генриетту в глазах ее сына, отвести от императрицы тень подозрения в убийстве Луция. А на словах Дакота сказал, что намерен приветствовать нового ридгара. Долг князя Румейского Кольца - помочь законному наследнику взойти на престол, и сейчас как раз такой момент. После всех этих верноподданнических фраз Аристон никак не мог воспрепятствовать старому князю.
   Перед тем, как взойти на корабль, Дакота улыбнулся Аристону. Князь Дакота Краб сказал: "Слуга императрицы - не враг ее сыну и его слугам". Но взгляд, которым Дакота сопроводил слова, был куда правдивее его тонкогубой улыбки.
   Аристон имел представление, где искать принца, но очень приблизительное. Перед отплытием Джефрис сказал, что отправится к островам Хребта Талоса, ворошить пиратские гнёзда, "а дальше - как боги дадут".
   Хребтом Талоса называли четырнадцать островов Каменного моря, выстроившихся друг за другом, образуя дугу. Каменное море считалось рассадником пиратства, да и неудивительно. Воды здесь изобиловали рифами, берега островов - извитыми бухтами, где легко прятались пиратские суда. Но пираты не только прятались: на отдельных островах имелись целые пиратские крепости, построенные из дерева и песчаника, взять которые с ходу не смогло бы даже регулярное войско.
   До этого Джефрис не раз выходил в Каменное море, поохотиться на пиратов. В лучшем случае, ему удавалось настичь и покарать тех, кто не успевал затеряться в скалах и извитых бухтах Каменного моря, иные же наглецы преспокойно становились под защиту пиратских крепостей. У Джефриса не было сил штурмовать сами крепости. Для этого он должен был бы поднять Ильский легион, на что требовалось разрешение самого императора. Правитель провинции не мог использовать свои легионы вне пределов провинции без такого разрешения, даже если правитель провинции - принц крови. Джефрис несколько раз обращался к отцу, но Уриен отмалчивался. Поговаривали, император побаивался, как бы слава сына не возросла под влиянием новых громких побед.
   На этот раз Джефрис посадил Ильский легион на корабли и вышел в море, не испросив разрешения отца. В военном лагере под Илем осталась всего одна когорта. Кто мог обвинить наследника в самоуправстве? Слишком хорошо помнили о позоре Уриена, разгромленного под Медвеей. Джефрис желал кровавой битвой почтить память сына, это все понимали. Именно таких поминок, опасных и кровавых, требовала румейская гордость.
   На вторые сутки пути Аристон увидел Схидну, самый северный остров Хребта. С этого острова начиналось обманчивое Каменное море, и рядом со шкиперами обеих либурн встали лоцманы, молодые ребята, оба - эллане родом. С лоцманами, водившими корабли по Каменному морю, всегда расплачивались по-царски, но в случае кораблекрушения они не сберегли бы голову на плечах.
   Стояло раннее утро. Только что взошло солнце. Ветер гнал по водной глади мириады серебряных бликов. Аристон глубоко вдыхал пахнущий водорослями воздух, истекающий прохладой. Афарянин вглядывался в растущий на горизонте остров. Над зеленью холмов растекалась молочная дымка, стайки птиц на миг показывались и опять скрывались в пелене, словно рыбы выпрыгивали из воды. Остров Схидна был немаленький, здесь стояли три рыбачьи деревушки, две - элланские, и одна - самнитская. Пираты редко навещали Схидну, опасаясь засады.
   Сейчас у берегов Схидны не было заметно ни единого судна. На берегу сушилось с десяток рыбачьих лодчонок, чёрными днищами кверху. Староста деревни, седоватый пожилой элланин, едва не сломал спину в поклонах. Да, они видели корабли его высочества. Нет, его высочество не высаживался на Схидне. Флот его высочества плыл в сторону острова Гифноса, "вон тот остров, ваша светлость, видите зеленую подкову?".
   Аристон прикинул. До Гифноса можно доплыть часа за два, если весла будут помогать парусу. Но это, - если напрямик, по водной глади, а каменное море изобиловало рифами. Лоцманы Аристона наотрез отказались вести корабли дальше: тех мест они не знали. Пришлось трясти мошной перед схиднийцами. Аристон набавлял, пока не остановился на сотне золотых "колесничих", - сумма немыслимая для простолюдина. Всё было напрасно. Островитяне врали, что не знают морских путей, что рыбачат только в прибрежном мелководье. Выручил князь Дакота. Пока Аристон рассматривал карту в рубке, Дакота приказал вздёрнуть двух схиднийцев, что и было исполнено, благо подходящих деревьев на берегу хватало. До старосты деревни дело не дошло: схиднийцы, разражаясь горестными воплями, дали проводника.
   Волей неволей приходилось признать некоторую полезность князя Дакоты. Хмурясь, Аристон пригласил старика на свой корабль.
   С помощью нового лоцмана он добрался до Гифноса к вечеру. Берег оказался безлюден. В небольшом отдалении от воды, на пологом холме, возвышались развалины крепости Анагры, среди развалин башен ещё что-то горело. Кроме запаха гари, солёный морской ветерок доносил сладковатый запах тлена. Не менее сотни отрубленных голов пялилось с разрушенных стен на прибывших, да с полсотни трупов - раздувшихся, зелёных, с отваливавшимися членами, - было привязано к кольям у самой воды. Под развалинами пиратской крепости валялся разбитый камнемёт. Ни единого живого человека не было видно.
   Судя по всему, Джефрис уже несколько дней как покинул Гифнос.
   Не приближаясь к берегу, Аристон повёл корабли вдоль острова. Когда они завернули за мысок, он увидел на песчаной косе людей, с полсотни воинов, и триеру с убранным парусом, стоявшую на якоре. Пираты. Аристон приказал солдатам готовить стрелы и дротики, но в это время порывом ветра на триере развернулся флаг, закреплённый на мачте.
   Подошедший Дакота показал на флаг:
   - Шесть виноградин князя Фульва. Твоей светлости известно, что здесь делает этот пройдоха?
   На Дакоте был кожаный панцирь с рельефной головой дракона, покрытый позолотой, за плечами - короткий индиговый плащ, какие носили преторианцы.
   Аристон кое-что слышал о Фульвах, династии правителей Кирены, одной из двух атриканских провинций Румна. Да и как иначе, атриканское имение Аристона находилось всего в двух днях конного пути от Галеса, столицы Кирены.
   Фульвы появились на атриканском берегу при Сервии Темном, возвратившем Кирену под власть колесничного престола. На гербе Фульвов были изображены, в три ряда, шесть фиолетовых виноградин. Если в этих спелых виноградинах и был какой-то смысл, его следовало искать у корней генеалогического древа Фульвов, выходцев из Самния, богатого виноградниками. Ведь в Кирене не выращивали виноград, в Кирене мыли золотой песок.
   Теперешним князем Галеса был Порций Фульв, слывший правителем осторожным и ловким.
   - Этот старый лис ещё не предал, но от него разит предательством, - проговорил Гней Дакота, глядя на флаг с шестью фиолетовыми виноградинами.
   Аристон промолчал. Он не собирался откровенничать с румейским князем, скорее недругом, чем другом. Но он прекрасно понял, что имел в виду Дакота. При Кнорпе, деде Джефриса, тогда ещё молодой Порций Фульв исправно отправлял в Румн "коней" - слитки золота формой и размером с конскую голову. При неженке Бренердине дань из Кирены совсем перестала поступать. Фульв отнекивался тем, что золотоносные источники-де истощились. Подвластный Фульвам князь Юлий Сервион, правитель Форнузы, попробовал открыть глаза императору. На пути домой его корабль был атакован пиратским флотом, князь Сервион погиб со всем своим семейством. Вялое расследование увяло вконец, когда Фульв преподнёс Бренердину прекрасную статуэтку обнаженной нимфы, выточенную из цельного куска оникса необыкновенной красоты, розового с золотыми крапинками. Фульв уверял, что этой нимфе более тысячи лет. Поговаривали, будто Бренердин прослезился от восторга, глядя на такую красоту, а после расцеловал Фульва и назвал братом.
   При воцарении Уриена князь Фульв попытался вести прежнюю хитрую политику, на словах признавая власть Румна, но не отправляя в Румн ни сестерция. Ветер переменился, когда император появился у атриканского берега с сильным военным флотом. Великассия, столица мятежной Дельты, склонилась перед ним, и тут уж Порций Фульв засуетился, явился к Уриену сама покорность с подношением в триста золотых талантов.
   После поражения Уриена у Медвейского озера ветер опять переменился. Вместо сотни золотых талантов дани в Зубчатый Замок пришла депеша: корабль с золотом был захвачен пиратами, писал Фульв, какая досада. А больше золота в Кирене нет...
   - Как бы ни крутил Фульв, пока что он не враг, - медленно проговорил Аристон. Мысленно он прикинул: на киренской триере могло находиться до трехсот воинов, не считая команды, - куда больше, чем на двух его либурнах.
   - Не посмеет напасть, - согласился Дакота.
   Самого князя Фульва не оказалось на корабле под шестью виноградинами. Офицер, командовавший киренцами, рассказал: ему было приказано разыскать и казнить всех пиратов, сумевших сбежать из горящей крепости. На острове он уже нашел восемь человек и обезглавил. Возможно, попадется кто-то ещё, три команды прочесывали остров.
   Киренец рассказывал про свои ратные подвиги, а тем временем его солдаты выносили из пиратских складов и грузили на триеру амфоры с вином и маслом, мешки и корзины с пахучими пряностями, тюки шерстяной и льняной материи, - всё, чем пиратам удалось поживиться, и что они ещё не сумели сбыть.
   - Куда же отправился его высочество? - спросил Аристон.
   - На Заринф. В ту сторону удрали Бурый Вибул с Килопой.
   Аристон слышал кое-что о Буром Вибуле, пиратском предводителе, - детина здоровый, с трёх ударов мачту перерубал. Ничего особенного, подобные подвиги приписывали и другим пиратским главарям.
   - А кто такая Килопа? - спросил он.
   - Мать Бурого Вибула. Говорят, ведьма. Она всегда с ним, на его корабле. Флаг приметный, ваша светлость. На флаге - крючок рыболовный, вместо червяка - человек. Это и есть корабль Бурого Вибула, если увидите.
   Аристон отпустил офицера, пообещавшего дать хорошего лоцмана. Тот уже пошел к борту, но князь Дакота остановил:
   - Какую форму предписывает устав Констанция Льва, офицер?
   Киренцы были в длинных туниках, подолы - ниже колен, рукава - до самых запястий.
   - Форму утверждал его светлость князь, - недоумённо пожал плечами офицер.
   - Как зовут тебя, сынок? - ласково спросил Дакота.
   - Марк Ветрувий...
   - Снимай тунику, Марк Ветрувий. - Поскольку офицер замешкался, Дакота посмотрел на преторианцев: - Помогите ему!
   Двое преторианцев, драконья голова на панцирях, беспрекословно повиновались Дакоте, как будто здесь не было Аристона. С видимым удовольствием они стащили с киренца панцирь и тунику. Дакота самолично укоротил рукава и подол по уставу, швырнул обновку офицеру Фульва:
   - И чтоб своих солдат привел в порядок. Иди!
   Багровый от стыда, офицер отдал честь и, стуча калигами, отправился к своей лодке. Два солдата-киренца в длинных туниках последовали за ним, пряча злые глаза. Аристон уж не надеялся дождаться лоцмана от киренцев, но нет, вскоре лоцман прибыл.
   Вечером Аристон вызвал к себе центуриона, командовавшего преторианцами.
   - Флавий, кому повинуются преторианцы, ридгару или его матери?
   - Всемогущему ридгару, твоя светлость, - отчеканил высокий, сухощавый центурион, которому вопрос явно не понравился.
   - Так напомни своим солдатам, чтобы они повиновались ридгару, - и Аристон взялся за медальон у себя на груди.
   - Устав Констанция Льва...
   - Исполнять приказ!
   Отдав честь, центурион в бешенстве удалился, но на следующее утро, когда Дакоте вздумалось устроить смотр их маленькому отряду, Флавий заявил, что получает приказы только от Аристона.
   Князя Фульва они повстречали раньше, чем принца. Солнце ещё не встало над водами, когда впереди показался флот из двух десятков триер, над всеми кораблями плескался флаг с шестью фиолетовыми виноградинами. Звук трубы настоятельно потребовал остановиться. На этот раз Аристону и Дакоте пришлось отправиться на флагманский корабль, нос которого был украшен деревянной статуей крылатого чудовища хтонара, - львиная голова на человеческом торсе, в мускулистой руке - трезубец.
   Князь Фульв оказался стариком с тщедушным телом, бледным морщинистым лицом и блеклыми волосами до плеч. В широкой, длиннополой хламиде без пояса, расшитой золотыми виноградными листьями, он больше напоминал какого-то царька с атриканского берега, нежели князя Румейской империи. Для пущей пышности, поверх хламиды на нем была надета парчовая накидка их двух кусков материи, скрепленных на плечах изумрудными пуговицами. От её мелкого золотого шитья рябило в глазах.
   - Давненько твоя светлость не показывалась в Румне, - приветствовал Дакота правителя Кирены. - Со времен Кнорпа, кажется. Или совесть не чиста? - Дакота засмеялся, но глаза оставались холодными.
   - А разве твоей светлости не известно, что моя маленькая Кирена со всех сторон окружена врагами? - спросил Фульв, печально вздыхая. - На юге - нумидийцы, а это всё равно, что хищные звери. На западе - тирании Золотого Берега. Местным царькам вечно не хватает золота, они спят и видят, как бы выпить мои реки вместе с золотым песком. Я хотел сказать, с его остатками... На востоке - месаврийцы, которые ничуть не мягче нумидийцев, только кожа у них светлее. А на севере, изволишь видеть сам, пираты. Слишком много дел у меня. Слишком много дел!
   И он тоже засмеялся, словно волчина ощерился. Оборвав смех, он словно бы только что заметил Аристона.
   - А это, кажется, знаменитый наместник его высочества? - Он поклонился Аристону с шутливой значительностью, прижав руку к груди. Аристон ответил кивком.
   - Но теперь ты нашел время для дел государственных, - сказал Дакота. - Где его высочество?
   - Его высочество на Заринфе, штурмует крепость Хромой Орёл, - сказал Фульв. - Ты никогда не видел это чудище? Так прозвали это пиратское логовище, потому что половина холма под ним съехала в море. За тридцать лет пиратам удалось заделать бреши, так что задача его высочества не проста. Я, да будет тебе известно, верный меч в руке его высочества: пятнадцать моих триер пополнили флот Джефриса Эпикорида.
   - Это уж, я полагаю, не бесплатно, - вмешался Аристон.
   - Слышу голос афарянина, - улыбнулся Фульв. - Твоя светлость будет не из тех ли наемников, которые помогли Камбразу сумирскому занять престол?
   - Кроме того, я немного помог тирану Эфеса, если твоя светлость помнит это маленькое столкновение.
   После службы у сумирского принца Аристон подрядился служить Дионисию, тирану Эфеса, у которого были пограничные разногласия с правителем Кирены. Сражение у речки Гратис завершилось не в пользу киренцев, после чего Порций Фульв был вынужден признать всю золотоносную долину Гратиса за эфесским властителем.
   - Моя светлость не забыла ничего, - сказал Порций Фульв. - И не забудет... Не хотите ли охлажденного молока с телячьей кровью? Знаю, не таков напиток цивилизованного человека, но к этому туземному пойлу быстро привыкаешь.
   Аристон и Дакота от угощения отказались.
   - Брезгуете? Нехорошо, - покачал головой Фульв. - А известно ли вам, что вы говорите с будущим родственником его высочества? Его высочество пообещал ввести свою старшую дочь под крышу моего дома.
   Аристон нахмурился. Ему, как приближенному принца, придётся иметь дело с этим хитроумным новым родственничком... Он вспомнил, что у Фульва было два сына.
   - И кого же из ваших сыновей стоит поздравить?
   - Да поздравьте сразу обоих. Они оба порадуются за своего отца. Одна мысль о постели горячит мою кровь.
   Аристон передёрнулся. Так вот какова была плата Джефриса за помощь правителя Кирены!
   - Ваша светлость даст нам проводника? - спросил он равнодушным тоном. - Мы должны увидеть его высочество, и поскорее.
   - Что-то стряслось? Новийцы нарушили перемирие?
   - Возможно, скоро нарушат, - сказал Аристон, обменявшись взглядом с Дакотой.
   - Так это и вся новость?
   - Дашь ты нам проводника или нет? - рявкнул князь Дакота...
   Какое-то время голос князя Кирены напоминал шипение змеи, но они всё-таки получили проводника, после чего расстались с Фульвом как с атриканской лихорадкой.
   Путь до Хромого Орла занял ещё день. Когда они подошли к Заринфу, крепость уже была взята. Над проломленными стенами вились клубы дыма, из разбитых ворот выводили пленников. Среди пленных не было мужчин, только женщины и дети. Между ними сновали работорговцы, - громко ругались, бились за лучших невольников, силились сбавить цену. Мужчины Заринфа висели на стенах крепости, - обезглавленные трупы, подвешенные за ноги. Аристон прикинул, тел с три сотни будет.
   Экзекуция ещё не закончилась. На стену поднимали всё новых и новых пленников. Крепостная стена нависала над самым берегом, так что с воды неплохо было видно, а иногда и слышно, что происходило не стене. Ветер донес до слуха Аристона чей-то перепуганный голос: "Яргос, Афара, Аспасион... Яргос, Афара, Аспасион..." Вспоминая богов, бедняга ожидал, когда освободится плаха. Другого пирата Аристон хорошо разглядел, здоровенный детина с серьгой в ухе помогал легионерам расстёгивать ремешки собственного нарядного панциря.
   Вскоре их заметили, заиграл рожок. На парусах либурн Аристона был нарисован серебряный сокол Иля, так что легионерам принца не пришлось ломать головы, друзья прибыли или враги.
   На берегу их встретил офицер, почти юноша, в шлеме с изрядно потрепанным красным плюмажем. Как оказалось, он прекрасно знал, кто такой Аристон и какие ему даны полномочия. Он по-военному приветствовал Аристона и кратко ответил на вопрос, показывая на разбитые ворота: "Его высочество в крепости".
   Аристон велел немедленно проводить его к Джефрису. Они пошли к крепости, минуя носилки с ранеными и небольшие группы рабов, над которыми, стуча молотками, трудились кузнецы, накладывая цепи. Похоронная команда переносила на песчаный холм трупы убитых легионеров, туда же несли брёвна для всесожжения. Офицера несколько раз окликнули; трое легионеров в кольчужных панцирях с прорехами отдали честь Аристону. В ряд стояли катапульты-камнемёты, две катапульты были разрушены. Возле крепостных стен кособочилась, накренившись, осадная башня, покрытая листами железа.
   Аристона повели по дымящейся крепости. Отовсюду доносились крики боли, ругань солдат, изредка слышался лязг оружия. Где-то кричала женщина - звук резко оборвался... У высокого серого здания, сложенного из массивных известковых плит, он увидел скопление воинов, и - в ворсяном плаще рядового легионера, - его, Джефриса.
   Рядом с ридгаром стояли его постоянные спутники, носившие, как и Аристон, фибулу-застёжку с серебряным ильским соколом и звание "друзей" принца.
   Век бы не видать этих "друзей".
   Курчавоволосый, бородатый Кратар год назад стал князем-правителем Тебургии, - как всегда, подле Джефриса, волосатые руки по локоть в крови.
   Великан Аттий Мергел держал за волосы человеческую голову. Наверное, знатный был воин, раз сам Аттий счел его голову трофеем.
   Аттия, сына вардейского князя, всегда сравнивали с великанами древности - Татисом, Мароком и Гроном. Марок роста был такого, что ствол сосны служил ему дубинкой. Грон на спор выпил озеро. Про Татиса сохранилась легенда, - однажды он зашел в пещеру на ночлег, но ночью из-за землетрясения скала стала рушиться. Спасаясь, Татис сначала поддержал свод пещеры, а потом, резким толчком, разметал всю гору.
   Аттий Мергел, казалось, один вмещал в себя черты этих трёх древних героев. Аристон никогда не видел человека более высокого. О силе великана рассказывали, будто однажды он поймал быка за копыто и удерживал до тех пор, пока бык не оторвался, оставив копыто у него в руке. Что касается вместительности утробы, и здесь Аттию не было равных. Как-то на глазах Аристона он сжевал целую индейку, словно куриную котлетку, выплёвывал кости как семечки. Многие считали великана глуповатым, но Аристон не согласился бы. Аттий Мергел прекрасно понимал, как важна для него близость к наследнику престола.
   Ближе всех к Джефрису стоял Деметрий Долабел, единственный сын Антинора Одноглазого, богатейшего и сильнейшего румейского правителя, князя Фессалии. Высокий, как Джефрис, стройный, Деметрий был на десять лет младше принца. Юный Долабел боготворил Джефриса, они с принцем были побратимы. Носился слух, будто они стали побратимами на крови, в точности исполнив старинный обряд. Деметрий не чурался воинского искусства, но куда больше преуспел в игре на кифаре и в декламации. В этом они отличались. Правда, Джефрис иногда почитывал старика Эвмера, но ни разу Аристон не видел у него в руках кифары или хотя бы флейты.
   Хорошо, хоть нигде не было видно Гая Спурия Порсены и Ирвиса Кастуллана. Аристон понадеялся, что эти двое были убиты. Нельзя же, чтобы румеи совсем остались без потерь, это противоречило бы естественной природе вещей.
   Здесь не было видно и Клодия Пизона, сына одного из князей Жемчужной Косы, также не питавшего добрых чувств к Аристону. Но этот хоть не строил козней, просто презирал Аристона втихомолку.
   Их с Дакотой начали замечать. Аристон подал знак флейтисту, и тот сыграл: "Внимание! Внимание!", с конечными высокими нотами, обычный позывной императорского курьера. "Этот афарянин..." - сказал кто-то с досадой. Многие стали поворачиваться к ним, и тут Аристон увидел двоих пленных, стоявших перед Джефрисом. Один был старик с одутловатым лицом и зеленоватыми волчьими глазами, другой - мужчина лет сорока, с курчавыми волосами, слипшимися от крови. Джефрис что-то сказал. Пленных повели, а принц посмотрел в сторону Аристона.
   Победа не очень радовала принца, - он был сумрачен лицом, жесткие складки лежали у губ. Увидев своего наместника, он удивился, брови поползли вверх. Тут и остальные, кто находился поблизости от принца, и дальше, у серых стен, и в темных арочных проходах, и на каменном мостике, - все обратили взоры на Аристона и князя Дакоту.
   Опустившись на колено, он протянул Джефрису оба письма. Деметрий на правах побратима принца хотел взять чужую почту, но Аристон твердо отвёл его руку. Фессалийский княжич залился краской.
   Джефрис смотрел с недоумением.
   Аристон сказал громко и строго:
   - Государь, известие из Румна.
   - Румн в осаде? Если нет, ты зря затеял церемонии, - проворчал Джефрис недовольно. Возможно, он сказал бы ещё что-нибудь нелестное, но тут всех удивил князь Дакота.
   Дакота, склонявшийся только пред императором, встал на колено рядом с Аристоном.
   Среди солдат и офицеров, патрициев и оруженосцев пронесся шепоток...
   Джефрис тряхнул головой, всё ещё недоумевая. Взял письма.
   Аристон, стоя на колене, снял со своей груди медальон с серебряным соколом и протянул его новому ридгару.
   В наступившей тишине было слышно, как трещит пламя, пожирая дощатую крышу... Молодой ридгар прочитал письмо матери, быстро развернул письмо канцлера. На какой-то миг его лицо сморщилось, как от боли. Он медленно свернул свиток, с силой сжал в кулаке оба письма.
   Одни смотрели на принца в нетерпении, другие, почуяв недоброе, отводили глаза. Джефрис сказал сухо:
   - Мой отец мёртв. Канцлер пишет, принял смерть солдата, бросился на меч. Рука не подвела, а меч у него всегда был острый.
   Кто-то далекий глубоко вздохнул. Румеи заговорили глухо, пока что не выказывая особых эмоций. Джефрис хотел ещё что-то сказать, но заметил: Аристон, по-прежнему стоя на колене, протягивал ему медальон с серебряным ильским соколом.
   Ридгар сунул письма Деметрию, после чего принял княжеский медальон, надел себе на шею. Аристон кожей почувствовал, как в толпе некоторые вздохнули с облегчением: дурни увидели в этом охлаждение князя к нему, чужеземцу.
   У Деметрия хватило ума не заглядывать в свитки.
   Губы Джефриса беззвучно зашевелились. Аристон немного умел читать по губам, умение не напрасное. Ему показалось, что это был стих. Джефрис постоянно возил с собой поэму Эвмера в шкатулке эбенового дерева и одного-двух певцов-эллархов, для лучшего восприятия. Обычно на пирушках певцы запевали что-то про Арсия или Лициана, героев Гелинорской войны. Придворные льстецы называли принца вторым Арсием, а Деметрия принц сам однажды назвал Лицианом, полушутя-полусерьёзно. Легендарный Арсий частенько бранился и богохульствовал, и уж Джефрис знал, что вспомнить из Эвмера.
   - Будьте прокляты, злобные боги!
   Ваши дети - беда и бесчестье,
   Ваши руки - как воронов крылья,
   Ваши рты - как присоски пиявок...
   Кажется, Джефрис прошептал именно эти строки, хотя Аристон мог и ошибиться, он был не большой знаток Эвмера.
   Все молчали, боясь оскорбить печаль Джефриса неуместным словом, - легионеры стояли набычившись, многие патриции опустили глаза. И уж никто не подумал обрадоваться вслух тому, что Джефрис стал новым ридгаром румейским, властителем полумира.
   Молодой ридгар обежал глазами солдат, расхохотался:
   - Чтоб меня сожрали Эрвинии, если я не настегаю хорошенько нашего толстого, ленивого дракона!
   Румеи зашевелились. Многие заулыбались, кто-то засмеялся следом за Джефрисом. Они стояли с окровавленными мечами, в разорванных плащах, со следами ударов на панцирях и собственных телах, - солдаты, центурионы, патриции Румейской империи. И вот залязгали разбитые доспехи, оружие с глухим звуком стало ложиться на землю. Один за другим, волна за волной румеи склоняли колена.
   Патриции и простые легионеры - все склоняли колена...
   Великан Мергел загрохотал:
   - Слава тебе, повелитель румеев! Слава тебе! - Он не опустился, а упал на правое колено, из-за чего в камне наверняка образовалась трещина.
   Теперь уже вся площадь стояла на коленях, кругом были видны склоненные головы, а из переулков горящей крепости, откуда невозможно было увидеть Джефриса, неслись крики, словно волны прибоя:
   - Слава, слава тебе, Джефрис Эпикорид!..
  
   * * *
  
   Для Джефриса на берегу была разбита палатка. Всем, кто имел право совета, было приказано собраться там, - а за пологом палатки гомонили, стекаясь со всех сторон к месту претория, солдаты. Весть о перемене власти распространялась с быстротой песчаной бури. Уриена многие жалели. Неподалёку от палатки ридгара Аристон увидел солдатскую ватажку, легионеры толпились вокруг ветерана по имени Вальба Подкова, которого он неплохо знал. Аристон собирался войти в палатку Джефриса одним из последних, сама скромность. Ещё имелось время, и он остановился неподалёку от Вальбы, начал слушать.
   Этот Вальба - высокий, судя по телосложению - очень сильный в молодости, рассказывал в сотый раз, как он однажды сошелся с Уриеном накоротке. Аристон уже слышал эту историю раза три.
   Румеи взяли в Мизии маленький приморский городок Галгату, начали грабить. Легионеры ворвались в винную лавку, зарубили на пороге хозяина, пытавшегося помешать.
   Вальба расписывал:
   - Тяну я из амфоры, тяну, мальвадийское сладкое, моё любимое... Слышу, голос: "Друг, мне оставь немного". А у меня душа горит, бабёнка только что у меня из рук вырвалась... Смотрю: здоровый такой стоит, грузный, как репа, видать - силён, но уж ростом пожиже меня будет. Я ему шумлю: "Да проваливай ты, задница". А он рассерчал, мечом - по амфоре, меня всего обмочило. Я уже выпил хорошо, и эта бабёнка, стерва, удрала... Думаю, - как есть зарублю. За меч схватился. Сперва я не узнал его: в тот день шел ливень, он был весь в грязи, как все мы тогда, под грязью золота не видать. Я - к нему, а он, молодец, не струсил, сам за меч схватился. Два моих удара отбил. Третий не отбил бы, но тут набежали, вшестером навалились. А я пьяный, чего там... Чуть преторианца не зарубил. После скрутили меня, конечно...
   - И что дальше? Дальше-то что, дядька Вальба? - спрашивали слушатели, слышавшие эту историю в пятый или десятый раз.
   - А ничего. Он как загогочет. Дал мне пощёчину, и всё. Велел отпустить. Говорю я вам: Уриен не был трусом!
   - Точно, не был. Настоящий румей, к нам с Тайгета скатился, - сказал кто-то в насмешку, но никто не засмеялся.
   Аристон уловил краем глаза: в палатку к Джефрису входил войсковой квестор, все остальные, кажется, уже вошли. Аристон отправился следом за квестором.
   Не успел он переступить порог палатки, как понадобился Джефрису.
   Ридгар, от нетерпения кусая губы, взглянул на него воспалёнными глазами:
   - Аристон! (Вокруг него сразу образовалось пустое пространство.) Клянусь Яргосом Мстителем, я желаю знать, что случилось с моим отцом!
   - Князь Валент написал...
   - Что мой отец бросился на меч? Чепуха! Мой отец был жизнелюб, каких поискать. Беда под Медвеей согнула его, но не расплющила. Что на словах передал гонец? Вообще, что ты знаешь об этом?
   Аристон покачал головой.
   - Мне известно только то, что написано в письме Валента.
   Джефрис какое-то время смотрел на него испытующе, повернулся к Дакоте:
   - Ты, князь? Тебя прислала моя мать, зачем? Или это ты доставил почту из Зубчатого Замка?
   - Когда я отъезжал, государь Уриен был ещё жив, - сказал Дакота. - Я видел его в день отъезда.
   - Он выглядел больным? Усталым? Был слишком печален? Он обезумел, наконец? Что накануне произошло с ним? Перед тем, как он... умер?
   - Он был... как обычно. Как последние два месяца.
   Джефрис сдвинул брови, над чем-то долго думал. Никто не посмел вмешаться. Кажется, он опять прошептал тот же богохульный стих Эвмера?
   Он вскинул глаза:
   - Так для чего ты здесь, Дакота? Зачем явился? Я не звал тебя!
   - Государь Уриен поручил мне расследовать убийство своего внука. Твоего сына, ридгар. Когда же явился гонец из Зубчатого Замка, я счел необходимым прибыть в распоряжение твоего величества. Я - князь Румейского Кольца, мой долг...
   - Знаю, знаю. Поскорее возвести меня на трон. Но... проклятье, что же случилось с моим отцом? Эти молчуны ничего не знают, как будто речь идёт об издохшей курице. А ведь в Румне наверняка сплетнями все уши проели. Вы хоть расспрашивали гонца?
   - Мы расспрашивали гонца, но легче было бы расспросить камень, - развел руками Дакота. - Гонец сказал, что наверняка знает одно: государь бросился на меч. А слухи... Он не стал пересказывать слухи.
   - Похвальная сдержанность. - Ридгар взялся за край столешницы, и стол пошатнулся.
   Спурий Порсена, оказавшийся, назло Аристону, живым живёхоньким, вмешался:
   - Афарянин лжет. У него полно шпионов и в Иле, и в Румне. Даже среди моих слуг он завёл двух, пришлось сначала отрезать им языки, а затем, для верности, головы... Ридгар, прикажи пытать афарянина!
   Джефрис посмотрел на приближенного тяжелым взглядом:
   - Это кто здесь афарянин? Аристон - румейский патриций, как и ты, я сам окаймил его пурпуром. Или ты хочешь сказать, что я покрасил забор?
   Аристону живо припомнилась эта церемония, когда сам наследный принц щедро вымазал ворот его белой туники кровью жертвенного петуха.
   Он сухо сказал:
   - Я знаю только то, что написано в письмах из Зубчатого Замка. Мне некогда было собирать слухи, и не у кого. Я отправился сюда сразу же, как только прибыл гонец.
   Джефрис помолчал, обвел глазами всех (многие прятали взгляд), проговорил устало:
   - Идите спать. Отдых всем солдатам до утра, а утром...
   Аристон ожидал, что ридгар скажет: "А утром - обратно, в Иль". Но Джефрис так ничего и не сказал.
   Один за другим патриции и офицеры стали покидать шатёр, по-военному отдавая честь новому ридгару румейскому. Хмурый, вышел из шатра и Аристон.
   В полночь за ним пришли, Джефрис зовёт. На этот раз ридгар был один. Он сидел в резном кресле, выглядел утомлённым, руки - на львиных головах подлокотников. Лица ридгара почти не было видно, масляный светильник стоял далеко.
   Он показал Аристону на скамью, раздраженно махнул на церемонное приветствие. Спросил:
   - Что у тебя? - Голос дрогнул, как больной нерв.
   Он спрашивал о сыне. То есть не о самом Луции, чей прах был погребен в Громовом Холме, древней усыпальнице Эпикоридов, а о его убийце.
   - Убийца найден, - сказал Аристон.
   Ридгар, впившись сильными руками в подлокотники, подался вперёд.
   Аристон продолжил:
   - Это - женщина. Ты знал ее, государь, некая девица Альдива, порна. Она работала у сводни Медоллянции.
   - Альдива? У Медоллянции? - Джефрис насупился, припоминая. - Шлюшка с волосами по плечи, чёрными или рыжими... Да ты уверен? Ты не мог ошибиться?
   - Есть свидетель, к тому же она не упорствует. Когда мы взяли ее, она только и кричала, что про это убийство.
   - Похвалялась, значит? Проклятая сука... И чего это ей взбрело в голову, после стольких лет? Она исчезла три года назад. Или четыре. Правда, я любил ее крепче многих, но многих я любил ещё крепче, чем ее. Вспомнил, чёрные волосы. Проклятая сука! Так зачем она... почему?
   - Три года назад она покинула Иль не по своей воле, государь.
   Джефрис догадался сразу.
   - Моя мать из города спровадила?
   - Девица была беременна, - медленно проговорил Аристон, обдумывая каждое слово. - Она утверждает, что от тебя, государь. Ее величество Генриетта, мать твоя, очевидно, посчитала, что незаконнорожденный ребенок может навредить вашему семейству. Девицу опоили какой-то дрянью, она и скинула младенца. А ее саму, для верности, продали в рабство, чтобы она уже никогда в Иле не показывалась. Торговец увёз ее на Золотой Берег, к Паррисию, тирану Стримоны.
   Джефрис порывисто встал, чуть не опрокинул стол. Аристон увидел в руке ридгара свиток, - тот самый, с письмом Генриетты... Джефрис развернул свиток, вгляделся в строчки. С рёвом швырнул пергамент на земляной пол, устланный коврами.
   - Она, всегда она! На пару с проклятым колдуном Авригатом они убили моего дядю Бренердина. Дядя сам читал мне Эвмера, как какой-нибудь странствующий кифаред... Она убила князя Вериса и старика Главрия, уговорила отца. И легата Сартака, и его сына Лина, а всего-то, Лин пошутил насчет ее худобы. А ведь я рос с Лином, он был в Иле воспитанником... Она убила старика Сцеву, который первый посадил меня на лошадь.
   Джефрис замолчал, но губы шевелились. Видно, про себя он продолжал перечень убитых по приказу его матери. Ему было, о ком вспомнить. Взять хотя бы брата сельской девушки Огисты, мимолётной любви принца. Или кого-то другого из длинного списка, - Аристон мог бы назвать немало имён, а сколько таких, о ком он ещё не услышал?
   - Наверное, девка подумала, будто это по вашему приказу ее продали в рабство и вытравили плод, - сказал Аристон, - вот она и решила отомстить.
   - Если я буду продавать в рабство всех, с кем переспал, в Иле не останется женщин. И зачем я стал бы вытравливать ее плод?
   - Всем известно, что в царских семьях не жалуют незаконнорожденных.
   - А в каких жалуют? Жалуют - не жалуют, но вытравить плод... Треклятая баба! Если бы я знал, что она беременна, я бы дал ей денег и переправил на атриканский берег. Эта сучка была падка до денег. Пусть бы купила дворец на Золотом Берегу, целыми днями пьянствовала и поила любовников.
   - На Золотом Берегу она и оказалась, только не с тугой мошной.
   Джефрис сказал сквозь зубы:
   - С мошной или без, она не должна была убивать Луция. Клянусь богами ада! Она... (ридгар насупился) ты казнил ее?
   - Нет. Она дожидается суда вашего величества в тюрьме.
   Помолчав, ридгар в раздумье проговорил:
   - Ты сказал, ее продали Паррисию. Как же она оказалась в Иле? Она бежала от Паррисия? Да ещё ей пришлось переплыть через море. У нее были помощники? Она не могла обойтись без помощников!
   Аристон молчал.
   - Если ты что-то знаешь, - сказал Джефрис, - то, клянусь кнутами Эрвиний, лучше бы тебе рассказать.
   Как быть? Сказать о Генриетте? О том, что сама Альдива назвала своей ближайшей помощницей камеристку императрицы, карлицу, которая якобы действовала от имени Генриетты? Но где доказательства, кроме слов этой безумицы?
   - Я не успел закончить допрос: прибыл гонец из Румна, - сказал Аристон, решив умолчать о своих подозрениях. - Пришло известие о смерти твоего отца, государь. С таким известием я не мог медлить. Я отправился сюда, а девицу велел стеречь как зеницу ока. Ты сможешь сам допросить её.
   Джефрис оказался куда проницательнее, чем Аристон о нём думал. И быстрее. В одно мгновение ридгар схватил светильник и поднял его так, что Аристон был вынужден прищурить глаза.
   - Принимаешь за дурака, афарянин? Что она сказала тебе? Что ты знаешь?
   У него не было никаких доказательств, что Генриетта как-то участвовала в убийстве Луция. Одни слова Альдивы. Но самой-то Альдивы не было, - чтобы ее предоставить Джефрису, нужно сначала добраться до Иля.
   Аристон смолчал.
   Джефрис выждал минуту, другую. Спокойно поставил светильник на стол, - и вдруг ринулся к Аристону, на ходу опрокинул стол, отшвырнул с дороги светильник. Аристон ощутил у горла лезвие меча; сильная рука Джефриса стиснула пурпурный ворот туники. (Аристону больше нравились афарские цвета, голубой или салатный с золотым. Патрицианскую тунику - белую, с пурпурной каймой, - он надел, чтобы лишний раз не кололи "афарянином", хотя мало кто из патрициев в лагере носил официальное одеяние.)
   - Что она сказала, афарянин?! Что девка тебе сказала?!
   На шум в палатку вбежали двое преторианцев, дежуривших на входе. Это были солдаты из полуцентурии, прибывшей из Зубчатого Замка вместе с Дакотой. Теперь именно они охраняли Джефриса, а не солдаты Ильского легиона.
   Не известно, как повели бы себя легионеры, но привычные к подобным сценам преторианцы действовали с привычной сноровкой. Они схватили Аристона под руки и пригнули к земляному полу, чтобы Джефрису было удобно заниматься его шеей, как заблагорассудится.
   Со стороны Аристона было бы глупостью сопротивляться. Но и совсем безучастным он не мог остаться. Борясь с удушьем, он задышал, как выброшенный на сушу кашалот.
   Джефрис прохрипел, красный и злой:
   - Говори, афарянин, что она сказала? Кто помогал ей? Иначе... клянусь богами...
   У Аристона пот засочился между лопаток. За два года он достаточно узнал Джефриса. Недавно в порыве ярости принц убил двух солдат и едва не убил своего дядьку-воспитателя. Что значила для него жизнь чужеземца, с которым они и знакомы-то были чуть больше двух лет?
   Аристон не проронил ни слова.
   Джефрис убрал меч от его шеи.
   Хорошо, что этот румейский властитель - не Мавросий или Паррисий с Золотого Берега, те-то любят над беззащитным покуражиться... Впрочем, возможно, всё впереди.
   Преторианцы поставили Аристона на колени, задрали подбородок, чтобы государю было удобнее полосонуть по шее.
   - Проклятье на твою голову, афарянин, ты будешь говорить?!
   - Моя жизнь в твоих руках, - сказал Аристон.
   Джефрис опять приложил холодное лезвие меча к его горлу. Словно тысячью чувствительных волосков Аристон почувствовал, как заскользил наточенный клинок. Что-то горячее полилось ему на грудь, потекло по животу.
   Ридгар убрал меч и отступил на шаг. Помедлил, швырнул меч наземь. Преторианцы ещё держали Аристона.
   - Прочь! - рявкнул Джефрис, и солдат как ветром сдуло.
   Аристон поднялся, часто дыша. Невольно рука потянулась к горлу. На коже длинный разрез, но лезвие не пошло глубоко. Едва он понял это, как воздух почудился ему удивительно благодатным, свежим и бодрящим, словно кипритское вино. Никакой гари. И почему он не замечал этого раньше?
   - Ты - неверный слуга, - сказал Джефрис, делая ударение на "не".
   - Верный, - буркнул Аристон.
   - И как же я узнаю правду, если такие верные слуги молчат? Может, пусть палач отрежет тебе язык, раз мне от него мало проку?
   Аристон шерстяным плащом замотал шею, поправил тунику.
   - С хорошим лоцманом мы доберемся до Иля за неделю, ваше величество. Дней за девять, самое большее. Альдива в темнице, она ответит на все ваши вопросы.
   - А ты уверен, что моё величество собирается возвращаться в Иль?
   Аристон, прижимая материю к ране на шее, удивился:
   - Разве тебе, ридгар, не нужно как можно скорее прибыть в Румн? И твоя мать писала об этом. После смерти правителя первые дни - самые ненастные, трон шаток, легионы ненадёжны, это же очевидно.
   Джефрис опустился в кресло, показал Аристону на скамью. Аристон заметил, что ридгар поставил кресло таким образом, чтобы на лицо падала тень.
   - Мой поход не окончен, - проговорил Джефрис. На этот раз в его голосе не чувствовалось никакой усталости. - Моя месть не завершена.
   - Но ты можешь закончить свою месть позже. Сейчас ты должен быть в Румне. В такое время столица без государя...
   - Лакомая добыча, ты хочешь сказать? - Джефрис понизил голос. - Но я дал слово ему... у его погребального костра. Я обещал, что найду и убью убийцу.
   - Альдива в Иле, в Белом Камне. В темнице, дожидается твоего приговора.
   - Она получит, что заслужила, но есть ещё другая... Та, которая сделала... Ведьма Килопа жива, ты разве не знаешь?
   Аристону пришлось покопаться в памяти, чтобы вспомнить это имя. Ах да, о Килопе рассказывал киренский офицер, Килопа - мать предводителя пиратов Бурого Вибула. Но почему Джефрис заговорил о ней?
   - Ты думаешь, это Килопа помогла Альдиве бежать от Паррисия? - Аристон очень сомневался, что так оно было. Но, возможно, Джефрис знает то, чего не знает он?
   Молодой ридгар покачал головой.
   - Нет. Старуха не плавала за девкой на Золотой Берег, но Килопа сделала так, чтобы у этой сучки всё получилось. Ведьма приманила к Луцию смерть.
   Аристон поморщился. Рана на шее уже не кровоточила и почти не болела, если не крутить головой.
   Джефрис улыбнулся.
   - Нет, мой верный советчик, я не сошел с ума. Ты знаешь, как я познакомился со старой Килопой? Помнишь, когда мой отец проиграл битву под Медвеей, я вышел в море? Мы поджидали пиратов у Бобровых островов, а те и не таились, шли на четырёх пентеконтерах. Две пентеконтеры тащили за собой барку с грузом, вышла пожива, стало быть. Знаешь, где находятся Бобровые острова?
   - Севернее Хребта Талоса, в двух днях пути от Сардонии, если ветер попутный.
   Джефрис кивнул.
   - Мы настигли их у Тайка. У меня было восемь либурн, куда им равняться. Одну пентеконтеру потопили камнемётами. Две взяли на абордаж. По абордажному мостику на третью сунулись, и я от солдат не отставал, ты меня знаешь... Вижу, - мальчишка, паренек лет пятнадцати. Здорово рубился, на моих глазах троих румеев зарубил. Я не стерпел, конечно. Кинулся к нему, смотрю, от пентеконтеры барка отходит. С барки старуха шумит мальцу, чтобы за ними поспешил, - толстомясая, грудастая, на лицо черна. Не нумидийка, - сирингийка или мавританка. Мальчишка с борта прыгнул, за баркой плыть. Да не сдюжил, я его на лету достал. Пошел на рыбий корм.
   Малец - на корм, а с барки - рёв, словно зверь какой. Медведя на копьё насадить, тише реветь будет. Смотрю, на барке - пиратов три десятка, один - великан с секирой в руке, лезвие в крови, крашеная рыжая борода. Этот и орал. А тут ещё старуха закричала, меня начала проклинать. Слышу, шумит, - "ты тоже переживешь своего сына, царь". Потом мне рассказали: великан на барке был Бурый Вибул, хищник известный, старуха - его мать, а мальчишка, которого я заколол, - сын Вибула. Внук старухи, стало быть. - Джефрис помолчал, вымолвил: - Хабрий Хилон сказал мне, - если убить ведьму, с ней умрут все ее проклятия.
   Аристон был невысокого мнения о придворном колдуне Хилоне: тот почти и не помог в его розыске, только туману напустил.
   - Хабрий Хилон - древний старец, а эта Килопа - просто выжившая из ума бабка, - сказал Аристон. - В ее проклятиях не больше силы, чем в шелухе от подсолнечных семечек. Настоящий колдовской дар, насколько мне известно, встречается очень редко. Да и простирать пальчики в будущее умеет далеко не каждый настоящий колдун.
   - Ты не был там, Аристон, - качнул головой Джефрис. - Ты не видел и не слышал, как она прокляла меня. Когда она говорила это, все звуки исчезли, - ни плёска вёсел, ни грохота оружия, ни криков воинов, а ведь бой ещё не закончился. Только ее слова и звенели у меня в ушах, да и не только у меня... Расспроси любого, кто был тогда со мной у Бобовых Островов, любой это скажет.
   - Иногда рыбаки встречают в море морскую змею, а клянутся, будто видели морского дракона. Про кракена или кита чуть больше шлюпки они говорят, что это было чудовище размером с остров Фракос.
   Джефрис заговорил тише, медленней и мрачнее.
   - На следующий день, в том самом месте, ветер всё ещё носил ее слова. В тех водах хорошо ловится сельдь, рыбаки клялись богами, что слышали ее голос... и те слова, которыми она прокляла меня.
   - Опять рыбацкие байки. Твои люди, конечно же, платили рыбачкам серебром, вот они и выдумывали всякую чушь.
   - С одним я расплатился золотом.
   Аристон поднял брови.
   Джефрис подошел к походному шкафчику. Откуда-то из глубины, из парчовых тряпиц и пергаментных свитков, он извлек небольшой предмет и подал его Аристону.
   - Это обошлось мне в полсотни золотых.
   Аристон повертел в руке морскую раковину. Её перламутр потускнел, снаружи - толстый известковый слой. Видно, моллюск, хозяин раковины, давным-давно разложился.
   - Рыбак нашел эту раковину на берегу Тайбоса. Послушай ее. Приложи к уху.
   Аристон поднес к уху грязно-розовый зев раковины. Сначала он услышал далекий гул, словно бы приглушенный свист. Вдруг свист пропал, отступил, дав место человеческой речи. Грубый женский голос зашептал с хрипотцой: "Ты переживёш-шь своего сына, принц крови... ты переживёш-шь своего сына, Джеф-фрис, Джеф-фрис, принц крови..."
   У Аристона заколотилось сердце. Он опустил руку с раковиной, сказал себе: "Не может быть", опять поднес розовый зев к уху.
   "Ты переживёш-шь..."...
   Джефрис сказал, принимая раковину:
   - Мои люди проверили. Рядом с тем местом, где старуха прокляла меня, во всех раковинах это слышится.
   - Раз ведьма так зубаста, не помешает обратиться за помощью к какому-нибудь сильному колдуну, - сказал Аристон неуверенно. Он в первый раз в жизни сталкивался с настоящим волшебством, ярмарочные представления бродячих колдунов - не в счёт. Волшебство оказалось могучим и злым, как отравленный кинжал, и у него мурашки пробегали по коже. Он добавил: - Только вряд ли стоит тревожить старика Хилона. От него теперь немного прока.
   - Это так, одряхлел наш Хилон. А ведь когда-то его побаивался сам Аверс Авригат... Но он мне помог немного. Я пришел к нему, когда Луций ещё был жив. Это он подсказал мне, как проверить, проста или не проста старуха. Он сказал: если проклятие не пустое, на том месте должен остаться знак. Мои люди пошли по портовым кабачкам, и один морячок отыскался. Он таскал с собой эту раковину, как диковину... Ты помалкивай о ней. В войске про нее никто не знает, кроме тебя и Деметрия. Сам понимаешь, солдаты - народ суеверный, станут ещё бегать от нижних тряпок Килопы как от драконьих зубов.
   - И это всё, чем помог придворный колдун?
   - Ещё он посоветовал найти и убить Килопу. Эх, надо было раньше поднять легион... Я опоздал.
   Аристон смотрел, как молодой властитель завёртывает раковину в пергаментные листы и тряпицы. Руки Джефриса подрагивали. Аристон поправил повязку на шее... Вернув раковину в шкаф, Джефрис без особого усилия поставил на ножки тяжелый дубовый стол. Ридгар был на восемь лет моложе Аристона и выше почти на голову, - подтянутый, мускулистый, безо всяких жировых обвислостей. Время щадило его, только волосы мазнуло извёсткой.
   - Государь, ты можешь послать кого-нибудь за Килопой, а сам отправляйся в Румн, - сказал Аристон.
   - У тела сына я поклялся разыскать и сжечь Килопу. Или, по-твоему, клятва Эпикорида ничего не стоит?
   - Прошу прощения, ваше величество, но ваш жрец Яргоса...
   - Если ещё раз назовёшь меня "величеством", я наверняка отсеку тебе голову, на этот раз не пошучу. "Величество, величество..." Заладил. "Величеством" будешь называть меня при моих верных князьях и патрициях. Или ты забыл, как мы снимали на двоих одну девчонку?
   - Как угодно вашему... (ещё подумает, издеваюсь). Твой жрец Яргоса кое-что поведал мне о вашей истории. Вспомни Виттелия Солнце, Джефрис. Его при жизни чествовали как бога, торговцы клялись его именем. За шестнадцать лет правления - ни одного бунта, никто не смел дерзнуть... Твой дед Кнорп был единственный наследник. Казалось бы, после смерти Виттелия он должен был взойти на небесную колесницу безо всяких затруднений. Однако восстал Луций Лацеран. Изменнику удалось возмутить мизийские легионы. Твоему деду потребовалось больше года, чтобы усмирить бунтовщиков. Даже твой великий прадед не смог передать власть без кровопролития, твой же отец... Ты знаешь, как называют твоего отца?
   Джефрис долго молчал, и Аристон уже начал опасаться, не последует ли за этим молчанием приказ отрезать ему язык или ещё что-то малоприятное для здоровья.
   - Уриен Простоволосый, - сказал Джефрис и расхохотался. - Ты это хотел услышать? Уриен Простоволосый. Повторить ещё раз? Простоволосый, Простоволосый!
   Последнее слово ридгар выкрикнул, сжимая кулаки. Аристон молчал. Джефрис совладел с собой, заговорил спокойнее:
   - Мой отец - не трус. У Медвейского озера не он побежал первым. Ни один враль не сказал, что он побежал первым... Первым побежали Фраск Форингский и князь Корнелий из Гессинии.
   - Я не поэтому спросил тебя...
   - Знаю. Знаю, к чему ты повел разговор. Если мой дед не смог наследовать моему великому прадеду легко, без крови, то каково мне наследовать Простоволосому? В империи хватает воронья. Многие только и ждут, когда Эпикориды дрогнут... Это ты хотел сказать мне, да? Но как мне быть? Я поклялся у тела сына...
   - Сейчас главное - сберечь империю. У тебя ещё будут сыновья, государь.
   - Может, и будут. Сыновья, которых я переживу. А ты знаешь, что это такое, пережить родного сына?
   - Ты хочешь сказать...
   - Раковина всё ещё шепчет. Луций мёртв, его тело превратилось в пепел, а она всё ещё шепчет. О смерти моего будущего сына шепчет, которого я переживу... Проклятье Килопы живо и имеет силу. Надеюсь, когда я убью Килопу, оно развеется. Если только Хабрий Хилон не ошибся.
   Голос ридгара был лихорадочный, прерывистый. Аристон вдруг понял его: он не только хотел отомстить за Луция. Джефрис боялся за будущих своих сыновей. Любому отцу тягостно и жутко осознавать, что он обречен увидеть смерть сына, но каково это правителю, для которого сын - не просто сын, но и наследник власти, долг перед царственными предками, уверенность в будущем престола?
   Но, при всём этом, чтобы обеспечить будущее, нужно как следует заботиться о настоящем.
   Аристон сказал:
   - Если ты не сохранишь трон, то тебе не видать не только сыновей. Что будет с твоими дочерьми, Джефрис? Тот, кто станет править в Румне, вряд ли захочет сохранить твой род.
   - Каркаешь, как Килопа?
   - Ты сам называешь меня своим советчиком, и вот тебе мой последний совет: отправляйся в Румн, а за Килопой пусть гоняется кто-нибудь из патрициев.
   Джефрис долго молчал. Аристон уже начал думать, что его слова не пропали впустую.
   Ридгар спросил:
   - Ты советуешь мне прибыть в Румн без войска? У нас, румеев, есть пословица: царь без армии - это меньше, чем армия без царя.
   - Почему же, без войска? Возьми с собой Ильский легион, а здесь оставь Карбулона или Бальбу.
   Аристон видел в бухте черного лебедя Карбулонов и оливковый венок Бальбов. Карбулон и Бальба были князьями Жемчужной Косы, береговой части Ларингии, они находились в подчинении у Джефриса как у наместника провинции. Наверняка они предоставили Джефрису свои воинские отряды, а не только свои корабли.
   - Карбулон и Бальба - слуги верные, насколько вообще такие бывают, - проговорил Джефрис в раздумье, - но у Карбулона - три центурии, а у Бальбы - четыре. Маловато, чтобы взять такую крепость, - он показал в сторону Хромого Орла. - В Каменном море ещё хватает таких осиных гнёзд. Они потеряют своих солдат, а до Килопы так и не доберутся.
   - Правитель Кирены мог бы помочь.
   - У Фульва не меньше легиона, это так, и сильный флот. Поговаривают, сорок пять триер. Но эта лисица Фульв прижимист и хитёр. Ты же знаешь, во что мне обошлась его преданность? Про меня говорят "хорошая сволочь, отдал родную дочь за старика". Не слышал ещё? - Джефрис вздохнул, издав глухое рычание зверя.
   - Как осуждать тебя, - сказал Аристон, поправляя фитиль в светильнике. - Империи создаются не только войнами, но и брачными союзами, и ещё посмотреть, какой способ вернее.
   - Об империи я в тот момент не думал. Я думал, как бы отомстить за Луция. Как взять крепость на Гифносе... Ты видел ее? Стены толщиной пять футов, высота - двадцать пять. Мы, дураки, только лестницы с собой захватили. И те оказались коротки. А старуха... старуха была в крепости. Там она сидела, и Бурый Вибул был там. А мне нужны были осадные машины. Что оставалось? Я послал в Галес, к князю Фульву. Все знают о его великолепных механиках, без них он не отстоял бы свой Галес пятнадцать лет назад и не взял бы Камры два года назад. Фульв пришел на помощь быстро. Спросил плату. Я заплатил.
   - Он не прогадал: теперь он станет зятем императора.
   - Не теперь, а через год он станет зятем императора, когда Кифее исполнится пятнадцать.
   - Значит, этот год ему придётся потрудиться, чтобы у тебя не появился повод забрать своё слово назад. Вот и поручи Фульву гоняться за ведьмой Килопой по Каменному Морю. А Карбулон с Бальбой ему подсобят.
   - Ты думаешь, у него достанет прыти нагнать ведьму? У этого старика Фульва? Для виду он, конечно, согласится рыскать по морю, ну и всё. Не пройдет и недели, как он уберется в свой Галес, или, скорее всего, явится ко мне докучать со свадьбой.
   Они долго молчали, исчерпав все доводы. Наконец Аристон сказал, выделяя каждый слог, словно заклинание:
   - Джефрис, если моё слово что-то значит для тебя... ты должен, ты обязан утром отбыть в Румн!
   Ридгар устало покачал головой, сказал:
   - Моя мать очень желает найти и наказать убийцу своего внука, прислала этого старого дурня Дакоту... Я поднесу ей корзину с головой Килопы.
   Больше говорить было не о чем.
   Когда Аристон, низко поклонившись, выходил из палатки, Джефрис окликнул его:
   - Ты знаешь, тот ребенок... Которого убила моя мать... Ребенок Альдивы... Кто это был?
   - Мальчик, - сказал Аристон, не задерживаясь.
  
  
   * * *
  
  
   Несмотря на позднее ночное время, лагерь не спал. Об Уриене уже никто не грустил. Воины весело гомонили, слышались шутки, женский визг: видно, не все особы женского пола были проданы работорговцам. Да и чего печаловаться? Горевать о смерти Уриена - это всё равно, что грустить о треснувшем кувшине.
   Едва последние очаги сопротивления в пиратском замке угасли, Джефрис на солдатской сходке и объявил: каждый, кто участвовал в битве, будь то легионер или солдат из вспомогательного отряда, по возвращению в Иль получит пять золотых монет. Пять золотых "колесничих" - жалование легионера за целый год, так что у солдат были основания для веселья. К тому же, Джефрис приказал откупорить все амфоры и бочонки с вином, поднятые из пиратских подвалов.
   Аристону не дали спокойно возвратиться в свою палатку. На пути к нему подошел князь Дакота. Не иначе, старик приказал слугам высматривать его, чтобы не пропустить, когда он пойдёт от Джефриса.
   - Какая честь, афарянин, - ридгар совещается с тобой одним, - с едва заметной насмешкой проговорил Дакота. - Ты становишься опасен. Это я слышал за последний час от трёх человек, и все трое - славнейшие патриции Румна, заметь.
   - Я гораздо больше опасен, когда голоден. А я еще не ужинал, да будет известно твоей светлости.
   Они шли к палатке Аристона среди веселящихся, пьяных солдат. Повсюду слышались здравицы Джефрису, прерываемые женским визгом. Но нигде не было слышно ни плюхи. Двоих солдат, затеявших драку, повесили у покрытого дёрном земляного возвышения - трибунала. Аристон чья палатка стояла на отшибе, уловил голос офицера, обходившего караульных.
   - Мы могли бы не быть врагами, - сказал Дакота. Старик, задыхаясь, едва поспевал за Аристоном. - Джефрис расспрашивал тебя, как ты расследовал убийство его сына?
   - Расспрашивал, - сказал Аристон сквозь зубы.
   - Конечно, ты сказал ему про Альдиву... И передал, что наплела девка под пыткой?
   "Ему интересно, не рассказал ли я про камеристку императрицы".
   - Про карлицу я не сказал, - сухо ответил Аристон.
   - Постой, - Дакота, задыхаясь, ухватил его за руку, и Аристон принужден был остановиться, из уважения к старости. - Государь был бы доволен, если бы мы убили Альдиву. Он знал эту девушку очень близко, и ему будет тяжко самому выносить приговор.
   "Убить Альдиву? Тогда все скажут: афарянин не нашел убийцу, а убил невинную".
   Вслух Аристон сказал:
   - Да, жаль, что мы ее не убили. Можно было подстроить, будто она умерла под пыткой, или я мог случайно убить ее при задержании... Но теперь ничего не изменишь. Я уже не наместник в Иле, и безнаказанно могу убить разве комара (он раздавил насекомое на щеке, в качестве демонстрации мысли).
   Дакота, как ни был слаб, верно оценил равнодушно-язвительный тон Аристона.
   - Генриетта не имеет к этому никакого отношения, поверь мне. (Аристон пожал плечами.) Дакота возвысил голос: - Я знаю, что говорю. Альдива затаила зло на государыню за то, что я по приказанию Генриетты три года назад вытравил у девки плод. Никакой горбуньи Арсы она и в глаза не видела. Клянусь Яргосом, Архесом, всеми светлыми богами Румна: камеристка императрицы последние два месяца не покидала Румн и никак не могла помогать Альдиве на Золотом Берегу и в Иле.
   - А может, у ее величества - две горбуньи, а не одна, - сказал Аристон с глуповатой улыбкой, - и имена у них одинаковые.
   Старый князь начал гневаться:
   - Я говорю тебе, афарянин: забудь про бред сумасшедшей преступницы, иначе сам погибнешь. И не так быстро и легко, как Луций! - Дакота трясся от злости. Отдышавшись, он заговорил спокойнее: - Чем была бы империя, если бы не Генриетта? Когда Бренердину понадобились деньги на строительство нового дворца, она ночевала в казнохранилище и никого не пускала дальше первой двери. Это она, а не Уриен, вернула в лоно империи Фракию. А победа при Ноле? И позже, когда Уриен потерял драконий венец... Она дала империи перемирие, дала возможность собраться с силами.
   - Ещё одну заслугу ты позабыл, домн, - это она уничтожила Аверса Авригата, - добавил Аристон. ( Сожжение колдуна, действительно, считалось в народе заслугой Генриетты, причём единственной.) - Только какое отношение это имеет к моему расследованию? Мне было поручено найти убийцу Луция, мне нет дела до того, сколько дней её величество сторожила казну от Бренердина.
   От голода Аристон начал не шутя сердиться.
   - Я понимаю, афарянин, тебе нет дела до Румейской империи, - проговорил Дакота резким трескучим голосом. - В твоих Афарах многие глупцы рассуждают: падёт империя, и Эфатрикское море останется за афарянами, афарские купцы опять будут навязывать побережью свои цены. Всё это - пустые мечты и винные пары. Афары уже не те, что прежде. Вся ваша Эллана не та. Падёт империя - и хетрозы разрушат ваши города, а не они, так сумиры или те же этрары поживятся.
   - Напрасные слова, князь. Мне нет дела до Афар, пока я на службе у ридгара румейского, - сказал Аристон. - Будь уверен, ридгар узнает про девку Альдиву всё, что знаю я, каждое сказанное убийцей слово.
   - Служи ридгару, но не ссорь сына с матерью, - Дакота Краб отошел.
   С этим твердолобым стариком они никогда не станут друзьями, подумал Аристон. Но в Дакоте не было и ревнивой зависти к его возвышению. Возможно, потому что князь слишком стар, чтобы завидовать, а возможно, потому что Дакота вполне довольствовался службой у императрицы, ему не было дела до любимчиков Джефриса.
   Не исключено, когда-нибудь они станут союзниками, подумал Аристон. Если к тому времени Дакота не добьется от Джефриса его головы.
  
  
   * * *
  
   Утром, потягиваясь спросонья, Аристон увидел накрытый стол, столешницей служили днища трёх бочек. Зар Кари Гаас постарался, как всегда: жареная рыба в устричном соусе, вино четырёх сортов, истекающий ароматами окорок. Пшеничные лепешки и сыр - на серебряных блюдцах. И как он извернулся-то, с лепёшками? Неужели, где-то в замке отыскал исправную печь?
   Аристон устроился поудобнее на одеяле из заячьих шкур. Насыщаясь, велел отвернуть пологи палатки. Повсюду шли приготовления к отплытию: солдаты разбирали свои временные жилища, на корабли грузили пресную воду и провизию. Мимо прошел Флавий, командир полуцентурии преторианцев, прибывших на остров с Аристоном. Офицер взглянул на него мельком, отдал честь. А ведь мог бы пройти бирюком. Теперь у Аристона не было никакой власти над ним, как не было власти над любым из румейских солдат.
   Хлебнув вина, разбавленного водой, Аристон впился зубами в кусок ароматного жаркого. Повар поспешно подцепил жирную каплю с его подбородка.
   - Что, друг Гаас, - проговорил Аристон, ковыряя ногтем в зубах, - не вернуться ли нам в Эфес? Что-то я соскучился по солёному морскому ветерку.
   - Кажется, и в Иле такого добра хватает.
   - В Иле соль перебивают тошнотворные запахи. Страх, предательство, кровь...
   - На Золотом Берегу - то же самое, к сведению вашей милости, а ещё - кислый запах пота, слишком много рабов... Да и примет ли нас обратно Дионисий? Кажется, он чуть не плясал от радости, расставаясь с вашей милостью.
   За два года, которые Аристон состоял на службе у Дионисия, он основательно вразумил врагов этого вкрадчивого тирана, правителя Эфеса, прозванного льстецами Наимудрейшим. Аристон и его наемники вернули Дионисию, теснимому со всех сторон, все утраченные земли. После этого надобность в столь большом отряде наемников, десять тысяч копей, у тирана Эфеса отпала. Дионисий попросил оставить в Эфесе три тысячи воинов, остальные были с почестями выпровожены из царских владений.
   - Во владениях Дионисия - моё поместье, так просто он от меня не отвертится. Но навязываться к нему в солдаты я не стану. Что скажешь о царице Меробии? Этот вздорной бабе всегда нужны мечи.
   - Говорят, она толста и безобразна.
   - Люблю толстых баб. Когда такой кусок жира трясётся, рука сама тянется за вилкой.
   Поливая блюдо острым соусом, повар поинтересовался:
   - Неужели новый император недоволен вашей милостью? Вы же отыскали убийцу его сына.
   - Джефрис остался бы доволен, если бы я поставил перед ним живого Луция. Ого, кажется, Кратар к нам направляется? Не иначе, захотел попробовать твоей стряпни.
   И в самом деле, к палатке Аристона подходил Кратар, князь Тебургии, друг Джефриса с детских лет. Злые языки болтали, будто отец Кратара, князь Алькерей, истратил гору золота на взятки, лишь бы пристроить сына в свиту к тогда ещё маленькому принцу.
   Кратар - курчавоволосый, бородатый, - встал у входа в палатку, заговорил низким голосом:
   - Что, румейский патриций, тебя можно поздравить? Сегодня Джефрис сказал, что из нас всех ты один на что-то годишься, если надо потрудиться головой. Как ты сумел отыскать убийцу? У тебя, что ли, нюх на таких сучьих баб?
   - Верно. Повел носом, и все.
   - Говорят, под твоей командой ходили пять тысяч солдат.
   - В Сирингии и Атрике со мной были десять тысяч.
   - А по тебе не скажешь, что ты - бывалый солдат. Рыхлый ты. Больше любишь покушать, чем упражняться с мечом.
   Кратар явно напрашивался на грубость.
   - И опять в точку, покушать я люблю, - сказал Аристон, громко чавкая. - Заяц сегодня превосходный, - он впился зубами в жаркое. - Только перцу многовато, - прошамкал он с набитым ртом. - Да ты не хочешь со мной перекусить? Подходи, тут всего вдоволь.
   Лицо румея загорелось злым румянцем. Он вошел в палатку, но не за тем, чтобы составить компанию за столом. Уставившись прямо в глаза Аристону, он громко сказал, отчеканивая каждое слово:
   - Запомни, афарянин, серебряный сокол - не для чужеземца. Хватит с тебя фибулы с соколом, и того много. Если ты ещё хоть раз прикоснешься к княжескому медальону...
   Как же его разобрало, подумал Аристон. Хотя, причина понятная. Достаточно вспомнить, при каких обстоятельствах Джефрис вручил ему свой медальон. Перед тем, как подняться на корабль, Джефрис подозвал его к себе, - его, "Совиный Глаз", как его прозвали илийцы. Джефрис, тогда ещё - наследный принц, приказал ему найти убийцу сына и, на глазах у всех, надел ему на шею свой медальон. Патриции зароптали, и тогда Джефрис крикнул, показывая на медальон и на сердце Аристона: "Сейчас вы присягнёте ему и ему!" Аристон попробовал сопротивляться, но не тут-то было. Всей патрицианской знати Иля пришлось преклонить колено перед ним. Джефрис спросил: "Клянётесь ли вы повиноваться ему, как мне самому?" И им пришлось выдавить, вымучить из себя: "Клянёмся".
   - Медальон с соколом дал мне Джефрис, - напомнил Аристон, борясь с искушением рыгнуть в лицо волосатому крепышу.
   - А хоть бы и сам Джефрис даст его опять. Если только я увижу серебряного сокола у тебя на груди, я сниму его вместе с твоей головой.
   - Румейские патриции бывают очень болтливы, ну да у меня есть средство охладить дурную кровь, - сказал Аристон, улыбаясь в лицо Кратару. - Как насчет этого?
   И он коснулся меча, лежавшего на раскладном стульчике.
   Румей рассвирепел. Кратар считался умелым воином, и такой вызов он не мог отклонить.
   - Пошли, - кивнул он, показывая на заросли ольховника.
   Аристон надел пояс с мечом.
   Палатка Аристона стояла на краю лагеря, поэтому идти через весь лагерь не пришлось. Двое караульных проводили их взглядами, но не посмели окликнуть.
   За плотной стеной зелени Аристон и Кратар обнажили мечи. После первых же ударов Аристон понял, что с соперником ему не тягаться. Да он и не сомневался в этом. Аристон несколько раз участвовал в рейдах против пиратов, устроенных Джефрисом, он сражался с принцем под Нолой - он имел представление, каков Кратар воин.
   Он и не надеялся победить Кратара в бою.
   Аристон неприметно подал знак, выбросил два пальца.
   Когда поединщики направились в заросли, за ними пошли Нут Пелеграм с нумидийцами, Юбой и Маснисой. Скорее всего, Кратар не заметил их, а если заметил, то не подал вида, из презрения к Аристону. По знаку Аристона один из нумидийцев, маленький и шустрый Юба, кинулся под ноги Кратару, а там подоспели Пелеграм и Масниса. Кратар, рассчитывавший на честный бой, упал. Аристону только осталось сунуть меч в ножны. Рычавший от гнева Кратар был быстро обезоружен, и Масниса подал ему меч румейского патриция.
   Аристон занёс меч над шеей Кратара, целя кончиком острия в волосатую ямку между ключицами. Сказал:
   - Я, скорее военачальник, чем воин, имей в виду. - И с этими словами он всадил меч глубоко в землю, рядом с поверженным противником.
   Кратар попробовал подняться, но мечи нумидийцев подсказали: пока ему не следовало подниматься.
   Аристон дал время румейскому князю успокоиться, и только после этого махнул нумидийцам. Юба с Маснисой отошли. Кратар встал на ноги. Тяжело дыша, он вытащил свой меч из земли и захромал в сторону лагеря.
   - Трус... Ты трус, афарянин! - крикнул румей, на миг обернувшись.
   Аристон усмехнулся.
   Зазвучала труба у палатки Джефриса, созывая военачальников и ближних ридгара на Совет.
  
  
   * * *
  
  
  
  
  
   Флаг с серебряным соколом исчез. Теперь у палатки Джефриса покачивался, слегка колыхаемый ветром, новый флаг, с золотой драконьей головой, изрыгавшей три лепестка золотого пламени. Но откуда у Джефриса царский флаг? Не мог же он знать наперёд, что его отец покончит с собой, когда он будет в походе? Приглядевшись, Аристон понял: этот флаг был сделан из плаща одного из преторианцев, сопровождавших князя Дакоту. На плащах преторианцев были драконьи головы, выдыхавшие пламя, - плащ подрезали, где надо, нашили на красный плащ легионера, и царский флаг был готов.
   В палатку входили знатные румеи. Явился прибывший поутру князь Фульв, правитель Кирены, страны Тысячи Ручьёв. Порций Фульв не скрывал радости: он-то думал, что станет зятем принца, а быть ему зятем императора.
   Старик Фульв сменил свои длиннополые иолийские одежды на румейский военный мундир: вороненый нагрудник, наплечники и короткая юбка из кожаных полос; высоко над поясом - белая перевязь, символ высшей военной власти, такие перевязи носили только князья и легаты легионов. На груди у Фульва - золотой медальон с аметистовой виноградной кистью.
   И остальные советчики Джефриса приоделись. Здесь были плащи с золотой бахромой и золоченая кольчужная броня, некоторые держали в руках шлемы с роскошными плюмажами, на других были кожаные панцири с драгоценными каменьями, совершенно непригодные для битв. Один князь Дакота выглядел с прежней простотой, - в тунике из грубой шерсти, пурпурная кайма по вороту, в простой кожаной кирасе. На его медальоне - дятел, чёрная птица с красной "шапочкой" и длинным клювом. Медальон - серебряный, дятел - из потрескавшейся эмали.
   Аристон скривился, увидев в шатре Гая Спурия Порсену. Его главный ненавистник... Светловолосый, с вечно воспалёнными глазами, патриций чрезвычайно болезненно воспринимал возвышение Аристона. Настолько болезненно, что год назад, когда Аристон только сделался управителем дворца, Спурий подослал к нему убийцу. Аристона спас панцирь под туникой да маленький Юба, перерезавший горло убийце прежде, чем тот нанёс повторный удар. Их отношения не стали лучше, когда Аристон уличил Спурия в воровстве и забрал у него княжеское казначейство.
   Резное кресло во главе стола, подлокотники с львиными головами, пустовало. Джефрис стоял у карты, и у него на груди Аристон не увидел ильского медальона. Видимо, следует понимать, - им предстояло услышать не князя ильского, а властителя Румейской империи.
   - Провалиться мне на месте, мы должны быть в Румне, - сказал Джефрис. - Я знаю, кто убил моего сына, а теперь хочу знать, кто убил отца.
  

глава семнадцатая

КРАЙЗ

   У костра сидел воин в грубом панцире из воловьей кожи, рядом лежал круглый шлем без забрала и нащёчников. Воин, - лысоватый, с жестким лицом, - ел жареную дичину, зайца, не сумевшего уйти от стрелы. Он рвал руками сочащуюся бурым соком мякоть, рыгал, облизывал пальцы.
   Напротив ёжился подросток вида немудрящего, - худоватый, ключицы выпирают, светло-русые волосы. Этот ничего не ел, на своего спутника поглядывал искоса.
   Крайз свою провизию утерял, когда через горную речку переправлялись. Он шел следом за Орвилом, вёл коня в поводу, оступился и в яму попал. Вместе с буланым, глупым Лягушонком, и не подумавшим следовать далее по каменной тропе, его понесло течением. Утонуть не утонул, речка была мелководна, только что ямы попадались. Их вынесло на косу, а там они и на берег выбрались. Одно плохо, мешок с провизией пошел ко дну. А там-то уж было, - копчёная свиная грудинка, сало, мех с мёдом, лепёшки ячменные и пшеничные... Хорошо, хоть дорожная сумка не потерялась. В сумке лежали деньги и чаша-череп. С сумкой Крайз никогда не расставался, спал в обнимку.
   Когда его тащила река, Орвил и не пытался помочь. Он стоял на берегу и смотрел, как Крайз силился выплыть, как выбирался с илистого мелководья. Стоя на сухом месте, Орвил даже руки ему не протянул. Только что не пытался подстрелить из лука, как зайца, или спихнуть обратно в реку.
   Насытившись, Орвил вытер пальцы о траву, хлебнул воду из фляжки. Не глядя на Крайза, кинул ему заячий задок с зажаренной до угля ляжкой.
   - А всё-таки ты убьёшь для меня Тиберия Фразона, - сказал Крайз, не прикасаясь к еде.
   - Попробуй повторить это, щенок. - В спокойном голосе ланисты тетивой дрожала угроза.
   Одиннадцать дней они путешествовали вместе, друзья-неприятели. Поначалу Крайз пытался расположить ланисту к себе, дважды начинал говорить об обидах, причиненных людьми, для убийства которых Орвил был взят. Ланиста молчал, только однажды сказал: "Мужчина должен сам мстить за свои обиды". С этого момента Крайз прикусил язык.
   В Амбросе Дивноморской они разыскали дом работорговца Мартиса Силана. Крайз всему вёл счет: четыре раза работорговец приказывал бить его мать, трижды сам руку приложил. Удобный случай представился быстро, в тот же день. Мартис Силан любил на досуге заглядывать в портовые кабачки, кровь играла от кабацких потасовок, поножовщины и мордобоя. Сам он внешне был великан и силач, с возрастом делался толще, но не слабее. Работорговец гордился своей силой, одной рукой трактирный стол за ножку поднимал, с развалившейся на нем шлюхой. В свои походы по кабакам он не брал наемников-охранников, был уверен в собственных кулаках-кувалдах, поросших рыжим волосом. Охранники у него имелись, чтобы рабов охранять.
   В тот вечер Мартис Силан потешил душу - пару челюстей свернул, расквашенных носов не сосчитать, и рёбра под свинцовым кулаком как орешки хрустели. А чтобы нож проворный не потревожил, для этого случая под хламидой у Силана кольчужка добрая поселилась. Много славных мастеров-доспешников в городах Жемчужной Косы, немало их в Олифии, а больше чем и Олифии - в Румне. Но этот доспех был не из Эттинеи. Этот доспех из стальных чешуек Силану продал пятнадцать лет назад сирингийский купец. Только умельцы Авилона знали способ ковки дымчатой стали, даже тончайшую пластинку которой ножом не пробить. О дымчатой стали ходили легенды, рассказывали байки, одна другой чуднее. Болтали, будто бы доспех из этой стали каждое полнолуние нужно омывать кровью и высушивать в лунном свете, только тогда сталь не потеряет свою силу. А ещё говорили, будто эта сталь, в дыму и крови кованная, в недобрый час может предать. Кто знает, где правда, где - вымысел? Лишь несколько человек в Эттинее носили дымчатую сталь.
   Мартис Силан здорово набрался в кабачке, хламида чужой кровью перепачканная. Он шатался, бубнил что-то под нос. Потерялся плащ дамарского сукна, с каймою из серебряных пеликанов. Где-то сорвали в гуще потасовки с сутуловатых медвежьих плеч, да невелика утрата. Он шёл мимо деревянной статуи Нервеи, местной морской богини с рожками как у улитки, - и здесь-то рухнул, упал, не понял, отчего.
   Орвил немедленно пригвоздил кинжалом огромную кисть, поросшую рыжим волосом, к деревянному алтарю Нервеи Корабельщицы.
   Лезвие меча коснулось жирного горла работорговца ледяным поцелуем.
   Работорговец взревел, рванулся, - по толстой шее заструилась кровь. Струйки, сливаясь, потекли за ворот великолепной кольчуги из дымчатой стали. А дымчатая сталь, если верить слухам, очень любит кровь.
   "Узнаешь меня, Мартис Силан? - спросил Крайз, нагнувшись к самому лицу работорговца. - Ты продал меня здесь, в Амбросе, на рынке. Скоро год тому будет. И мать мою продал. Помнишь мою мать?".
   Мартис Силан не узнавал его, только выкатывал налитые кровью бычьи глаза. За год он продал в Амбросе Дивноморской более тысячи рабов, кого тут узнаешь. Да работорговец и не собирался насиловать память. "Шлюха была твоя мать!" - прохрипел Мартис Силан. Хотел оскорбить, и нежданно в точку попал.
   Его правая рука была прибита к алтарю, а левая дрожала от напряжения, как конь, едва удерживаемый всадником. Если бы нажим лезвия у горла немного ослаб, Силан постарался бы высвободиться.
   "Ты бил мою мать, за это умри!" - крикнул Крайз ему в ухо. Обеими руками он вцепился в руку Орвила, сжимавшую рукоять меча, и сделал несколько пилящих движений. А там и малейшего усилия хватило бы, - лезвие, заточенное на совесть, погрузилось в толстую шею работорговца, в хрящи горла, в пульсирующие жилы, в крепкие позвонки.
   Потом Орвил сказал ему: "Мой меч должен слушаться только моей руки. Не сделай так ещё раз, мальчик". Крайз усмехнулся, смолчал.
   С Публием Квинкеронтием, содержателем лучшего публичного дома в Тебургии (как он сам любил говаривать), справиться оказалось сложнее. А ведь Квинкеронтий был невысокий лысоватый старикашка, желтоватое морщинистое лицо в красных струпьях, рот впалый, давно простившийся с зубами. При Квинкеронтии всегда были два наёмника из Амбракии, родные братья. Один - среднего роста, другой - великан, у обоих - борода от уха до уха, светлый волос с рыжинкой, оттопыренные уши. А ещё оба прекрасно владели оружием, на поясе у каждого висел мальхус - длинный кривой меч со скошенным острием, обычный для амбракийца.
   Крайз и Гней Орвил четыре дня дожидались удобного случая. Они подстерегли Квинкеронтия, когда тот отправился на ближайший невольничий рынок, выбирать новых рабынь. Оба охранника были при нём. Орвил попытался снять стрелой того, что повыше, но стрела только оцарапала щёку наемника. Делать нечего, ланиста выхватил меч и настегал коня.
   Амбракийцы и не пытались избежать боя.
   Меч у Орвила был самый обычный, - рукоять из грушевого дерева, медная крестовина, ножны со вставками из кости.
   Пока он бился с амбракийцами, Публий Квинкеронтий погнал мула, нахлёстывая плетью. Крайз помчался догонять. Они не проскакали и стадия, как старик Квинкеронтий свалился с седла. Ни жирный мул, ни его всадник не были приспособлены к быстрому передвижению.
   Крайз соскочил с коня, подбежал к Квинтеронтию с ножом, - чтобы загнуть старую голову и полосонуть по дряблой шее. Но тут случилось то, о чём он после долго вспоминал со злостью. Как зажатый в угол хорёк, которому нечего терять, Квинкеронтий выхватил кинжал. Крайз попытался выбить оружие из руки старика, но вместо этого сам получил царапину. Хорошо, что Квинкеронтий не собирался биться, иначе бы Крайз нахлебался позора.
   Старик с оглядкой засеменил к своему мулу (умное животное остановилось, как только лишилось всадника). Квинкеронтий взобрался в седло, ударил мула пятками, угрожая Крайзу остриём кинжала. Наверное, он ушел бы. Наверняка ушел бы, не подоспей Гней Орвил.
   Крайз не видел, как ланиста бился с амбракийцами. Но уж справиться с ними было куда трудней, нежели с работорговцем Силаном. На левом плече у Орвила из рассеченного панциря сочилась кровь. Сам он дышал с трудом, губы побелели, у уха кожа содрана.
   Старик Квинкеронтий был противник разве что для Крайза. В мгновение его кинжал полетел в синие звёздочки цикория, и вторично за день торговец женскими прелестями свалился с мула.
   На этот раз Квинкеронтий и не пытался оборониться. Плача, он опустился на колени. Крайз не успел слова сказать, - умный старик живо сообразил, в чём его обвиняют.
   Жалобно подвывая, Квинкеронтий обратился к Крайзу:
   "Сынок, я сразу узнал тебя, да... Где же твоя мать, любезная Стерония? Умерла? О, боги... Боката Всеблагая, прости мне лишнюю строгость, прости и ты, мальчик... Но ты должен понять: если бы я не наказал ее тогда, мне самому несдобровать. Я был вынужден наказать ее... вынужден, принужден... Она, голубушка, подняла руку на князя империи, за это подвешивают за ноги с перерезанным горлом, а я всего лишь велел её немного посечь и перевёл - да, перевёл вас в другое место..."
   "Тебе не следовало бить ее, старик", - вымолвил Крайз устало. Квинкеронтий залепетал про деньги - десять, сто тысяч сестерций... Орвил приставил лезвие меча к шее старика, другой рукой собрал в кулак седые волосы, готовый по сигналу отсечь старую голову.
   Сигнала не последовало.
   "Тебе не следовало бить мою мать", - повторил Крайз и вонзил лезвие из киртской стали в сердце Публия Квинкеронтия.
  
   * * *
  
   В жирных пальцах - объеденный заячий задок, перед глазами - рдяные угли и серый пепел. Напротив ланиста похрапывает, ворочается на лежанке из веток орешника, под головой - конское седло.
   "Если бы у меня было две руки... если бы... две руки..." Он выкинул заячьи кости, поднёс к лицу правую кисть - кожа с желтизной, мышцы как восковые, пальцы скрюченные, мертвячьи.
   Будь обе руки здоровые, он сам справился бы с Квинкеронтием. Сам выбил бы кинжал из хилой лапки старика, ухватился за седые волосы, и - ножом по дряблой шее.
   Было видно, Орвил спал чутко, меч - под рукой, из ножен вынут. Такого не застанешь врасплох даже спящего.
   Их обступали деревья. В прорезях ветвей - синеватая звёздная россыпь. Лягушонок и вороной ланисты, по прозвищу Грач, тихо стояли неподалёку со спутанными ногами.
   Треснул сучок. Высоко пролетела большая птица. У Крайза шевельнулись неприятные воспоминания, но это была всего лишь сова.
   Наутро они продолжили путь. К полудню пошли светлые даврийские леса. В одном неприметном месте ланиста съехал с дороги, Крайз ни о чём не стал расспрашивать.
   В начале третьей стражи они выехали из леса, и Крайз вдруг узнал это место, - широкую реку впереди, мерцающую тысячами бликов, за рекой - далёкий город, узкие верёвочки стен. Справа, на расстоянии трёх или четырёх миль, должен был стоять Ястреб-На-Крыле, но он не увидел замок Фразонов, - обзор загораживали ветвистые, кряжистые буки.
   Но, несомненно, это была она, - Даврида, земля Тиберия Фразона, его отца.
   При иных обстоятельствах, он мог бы сказать "моя земля".
  
  

глава восемнадцатая

ЛУКТАР

   Берег рядом.
   Луктар извлёк из-за пояса жезл великого посланника, - трость слоновой кости, на верхушке - золотая драконья голова с рубиновыми глазами.
   Когда он сходил с парома, в глазах опять потемнело.
   Не так-то просто изображать бравого воителя, если подкашиваются колени, комок подкатывает к горлу и темнеет в глазах. "Яргос, Яргос Величайший, дай мне силы сохранить честь"...
   Эдил Кильбрета послал в замок вестника на лодчонке, сообщить об их прибытии. Так что, когда паром пристал к острову, их уже дожидались. У пристани стояла центурия домашней гвардии Фраска форингского. На солдатах были блестящие рельефные панцири из меди, в руках - короткие пилумы, на левом боку - мечи в кожаных ножнах, с травчатой серебряной инкрустацией. На головах форингийцев сверкали медные шлемы, украшенные плюмажем из ярко-желтых перьев лирохвоста. Согласно форингскому обычаю, перья были вставлены тремя пучками в крепления, расположенные на шлеме поперечно.
   Впереди солдат стояли вельможные персоны. Луктар узнал двух форингских князей, воителей слабых, но известных своим богатством. Оба торговали деревом, имели целые флотилии на Эфатрикском море. С настороженными лицами стояли принцы Янис и Оприкул, оба - зрелые мужчины, упитанные, с глубокими залысинами. Среди остальных вельмож выделялся мускулистый, волосатый человек в короткой тунике, в начищенных медных наручах и поножах, - жрец Форинга.
   Впереди всех, умильно сжимая пергаментные ручки, стояла старая княгиня Левкинция, мать правящего князя, бабушка принцев. Несмотря на немалые годы (старушке давно перевалило за восемьдесят), маленькая, беленькая Левкинция крепко держала бразды правления. Поговаривали, что ее сын, правитель Форингии, шага не мог ступить без ее совета и одобрения.
   Луктар и домния Левкинция неплохо знали друг друга. Уриен, в бытность свою князем Ильским, частенько охотился в Форингском лесу, а Луктар безотлучно находился при господине. Пристанищем им служили охотничьи домики Фрасков, а то и сам озёрный замок.
   - Радость-то, радость какая! - Левкинция поспешила к Луктару, широко раскидывая сухенькие ручки.
   - Госпожа... - он не ждал столь теплых чувств. И не желал. С жезлом великого посланника в руке, в объятиях старухи он выглядел бы нелепо.
   Он сухо поклонился, и старушка поняла, опустила руки. Поблескивая слезинкой радости, Левкинция принялась представлять своих приближенных, начав с принцев. Но уж принцев Луктар и без того прекрасно знал. Дав старушке выговориться, он сухо представил посланников, Зевкираса и Кальгерия, спросил:
   - А где князь Лаврий? Я не вижу его.
   - Мой сын до сих пор не оправился от ран, которые получил в той жуткой битве у Медвей, - проговорила домния Левкинция с вздохом. - Уж он-то не пожалел ни сил, ни крови ради дела нашего государя... Не то, что Давергеты. Ведь у старшего Давергета, посреди ратного поля, сердце разорвалось от страха, какой позор!
   С Давергетами, княжеским родом Румейского Кольца, у Фрасков имелся давний спор, никак не могли поделить клочок земли близ Форингского леса, на котором росло поровну древопапоротников и падубов.
   Луктар поморщился. Ему всегда делалось тошно от причитаний домнии Левкинции и её вранья. Ее сын упал с лошади во время бегства, отсюда и сломанные кости, это было доподлинно известно. А вот князь Давергет...
   - Квинт Давергет погиб в бою, как герой, - проговорил Луктар, стараясь, чтобы голос прозвучал грозно и четко (как бы у него самого не разорвалось сердце, вот это был бы, действительно, позор). И довольно о Давергетах. Будь добра, госпожа моя, отведи нас к князю Лаврию. Верно, твой сын при смерти, раз не смог выйти навстречу посланцам императора!
   Он облизнул сухие губы. Боль в сердце как будто унялась.
   Домния Левкинция какое-то мгновение напоминала перепуганную курицу. Она кинулась к распахнутым воротам замка, расталкивая слуг и стражу, но тут же вернулась обратно:
   - Нет, нет, светлейший князь! Мой сын сам выйдет к тебе! То есть, - она всхлипнула, - его вынесут!
   Она что-то прошептала, и трое слуг понеслись исполнять приказ.
   Но уж он не собирался дожидаться на берегу, когда хозяина замка вынесут к нему на кровати.
   - Не нужно тревожить князя Лаврия, - проговорил он скрипуче. - Хвала Яргосу, среди нас нет калек, так что мы сами пойдём и поприветствуем его!
   Он отдал чёткий приказ центуриону. Квинт Церег подал знак трубачу преторианцев. Над озером разнёсся звук трубы, резкий и сильный. Трубач проиграл сигнал "внимание и подчинение". Центурион рявкнул: "Первая, вторая декурии. В колонну по двое. Вперёд! Третья - охранять посланников! Четвёртая - ждать на месте!" Опять запела труба, подавая сигнал к выступлению.
   Преторианцы быстро построились в колонну. Первым к распахнутым воротам замка двинулся знаменосец, за ним - Луктар, Кальгерий и колдун, следом - центурион Церег. Посланников Румна со всех сторон окружили преторианцы третьей декурии. Квинт Церег подал знак, и солдаты застучали пилумами о щиты.
   Гвардейцы форингского князя стояли двойной шеренгой, - этот почётный караул, словно бы случайно, перегораживал дорогу в замок. Знаменосец преторианцев шагал прямо к замковым воротам, не сворачивая. Было бы смешно, если бы знамя с позолоченным профилем императора стало искать обходные пути. Домния Левкинция что-то закудахтала, но приказы уже были не нужны: форингийцы расступились, освобождая дорогу посланцам Зубчатого Замка.
   Когда мимо знаменосца форингского правителя проносили императорское знамя-лик, знаменосец, рябой рыжеусый великан, благоразумно склонил знамя Фрасков к земле. Меч, оплетенный шипастой лианой, склонился пред изображением императора... Луктар убрал ладонь с рукояти меча. Если бы рыжеусый не склонил своё знамя, остался бы без головы.
  
   * * *
  
  
   Под ногами - лемуры и райские птицы, выложенные дощечками из разных сортов древопапоротника. На стенах - гобелены с изображениями рыбной ловли, охоты, соколиных боёв. В простенках между сводчатыми оконцами - искусные изваяния из красного, чёрного, мраморного дерева. В скульптурных композициях повторяется фигура юноши. Это Форинг, его всегда делали из красного дерева или меди. Форинг и его воздыхательницы, Форинг и его отец колдун, и - умирающий Форинг.
   Луктар всё-таки проявил уважение к хозяину дома. Он помнил расположение комнат, но он не повел солдат в княжескую опочивальню, к изнывающему от ран Лаврию Фраску. Он проследовал в тронный зал (форингская стража отдавала честь, слуги разбегались). Он остановился напротив пустого трона форингских правителей, вырезанного из ствола огромного древопапоротника. Здесь он подождёт Лаврия Фраска.
   Хозяин дома не стал испытывать терпение посланцев императора. Вскоре восемь слуг внесли Лаврия Фраска в тронный зал, в кресле-паланкине чёрного дерева. Форингский правитель утопал в одеялах из шкурок лемуров, в кресле сидел как птенец в гнезде.
   Князь Лаврий Фраск, - совершенно лысый, обрюзгший, пахнущий мазями, - выглядел весьма недовольным. Капризное, и вместе с тем брезгливое выражение не сходило с его лица. Он приветствовал только Луктара, не удостоив даже кивком других посланцев, колдуна Зевкираса и Кальгерия.
   После официальных слов правитель Форингии проговорил с едва скрываемым раздражением:
   - Мы наслышаны о кончине его величества Уриена. Ты говоришь, я должен прибыть в Румн на Большие Реналии? Но видишь сам, господин мой, мои раны не зажили до сих пор. На коронацию я пошлю сыновей, Яниса и Оприкула.
   - Тогда заодно пошли на коронацию свой владетельный меч, чтобы всемогущий ридгар вручил его кому-то из твоих сыновей, - сказал Луктар. - Думай сам, что для тебя лучше... Но я здесь не только ради этого.
   С болезненной миной князь Фраск принялся растирать забинтованную правую коленку.
   - Ты должен присягнуть ридгару Джефрису, не дожидаясь коронации, - сказал Луктар. - Я приведу к присяге твою светлость, твоих князей-знаменосцев и сыновей. А ты приведёшь к присяге своих воинов.
   - Как же так, любезный князь, - переполошилась домния Левкинция. - Я помню, как князья и патриции присягали Уриену, и шурину его - Бренердину, и отцу Бренердина - Кнорпу Третьему. Присягу всегда приносят после коронации...
   Князь Лаврий проговорил кисло, массируя коленку:
   - Есть эдикт Констанция Льва, сначала - коронация, потом - присяга. Да и разве ты можешь привести меня к присяге? Или Генриетта сделала тебя жрецом Яргоса? Только жрец Яргоса может принять у меня присягу на верность ридгару, или же сам ридгар соблаговолит.
   - Присягу у тебя примет Яргос Всесокрушающий, - Луктар устремил указательный палец в потолок. - Лишь бы твои слова были честные, а сердце - чистое... Что же касается сроков присяги, когда да где ее давать, то не изволь беспокоиться. Чтобы никто не сомневался, в Румне жрец приведет тебя к присяге ещё раз.
   Старая княгиня удивилась ещё больше:
   - Две присяги, одна за другой, это же неслыханно!
   - Князья империи всегда присягают лично ридгару, - сказал Фраск. - Или Джефрис едет в мой замок следом за тобой?
   Луктар сухо пояснил:
   - При мне - знамя-лик нового императора, или ты не заметил? Есть закон Двенадцати Щитов: все, что сказано или сделано подле знамени-лика всемогущего ридгара, всё равно что сказано или сделано подле его священной особы.
   Лаврий Фраск долго молчал, мрачнее тучи. Сказал угрюмо:
   - Не иначе, это всё Генриетта придумала. Ведь так, Луктар? Какая глупость, мне дважды присягать.
   Он не видел нужды скрывать:
   - Верно, такова воля вдовствующей императрицы. У ее величества - драконий империй, так что, твоя светлость, давай подчинимся.
   Лаврий Фраск вздохнул, бросил быстрый взгляд на мать. Забормотал уклончиво:
   - Мы хотели донести до его величества, что имперские налоги очень уж велики. А тут ещё эти разбойники амбракийцы. Они рубят древопапоротник в моем лесу, грабят моих купцов и мои собственные обозы... Князь Регилл, князь Бебий, - это разбойничьи атаманы, а не имперские князья. Они не страшатся ни богов, ни закона.
   - Наш управляющий пять дней назад был ограблен и избит, - сказала домния Левкинция со слезой. - Ехал в Мезулы, вез лучший лес, красный и черный древопапоротник, на две тысячи триста пятьдесят золотых "колесничих". Проклятый Бебий перебил охранников и отнял весь лес.
   - Государь, несомненно, выслушает все ваши жалобы и рассудит по справедливости, - проговорил Луктар, хотя совсем не был уверен в этом. Он взглянул на князя Фраска: - Но присягать придётся сегодня же.
   - Сегодня? - правитель Форингии недовольно поднял бровь. Конечно, они с матерью надеялись, что перед присягой сумеют выклянчить у нового императора каких-то привилегий для себя, защиты от амбракийцев или, по меньшей мере, сокращения имперских налогов. - Но как же мои князья-знаменосцы? Нужно время, чтобы всех собрать. Потребуется не меньше двух недель...
   - У меня нет и двух дней, домн Фраск, - строго произнес Луктар. - Собери всех, кто сейчас находится в замке, а позже ты примешь присягу у остальных.
   - Я подчиняюсь, - сказал Лаврий Фраск после долгой паузы.
   - Господа мои, позвольте к столу, - засуетилась домния Левкинция. Луктар покосился на колдуна. Зевкирас причмокнул, облизывая губы.
   - Сначала присяга, затем - к столу, - твердо сказал Луктар. Колдуна перекорёжило от этих слов, даже хозяева сумели лучше спрятать неудовольствие.
   Лаврий Фраск отдал приказание слугам. Когда они вышли во двор замка, там уже трудились, форингийцы быстро расчищали двор от штабелей с древопапоротником, от повозок и бочонков с ароматическими смолами.
   Центурионы построили солдат. Луктар прикинул численность, - не более когорты. Возможно, княжеские войска стоят в казармах где-то на берегу озера? Он сказал Фраску, пусть пошлют за офицерами, он подождёт. Лаврий Фраск покачал головой. Эта когорта с небольшим - всё его войско. Всё, что осталось после Медвей.
   Луктара разобрала злость. Из Форингии ридгар получит всего когорту или полторы. Во времена Кнорпа форингийцы, как миленькие, выставляли легион. Правда, у Фраска ещё имелись наёмники. Луктар углядел на стенах замка леопардовые шкуры залхов и рогатые шлемы марсиев. Фраск не стал выводить их во двор замка, это и понятно: наёмники получают плату от Фраска и служат ему одному.
   Из семи князей-знаменосцев Форингии в замке в это время находились трое. Двое встречали Луктара у пристани, третий, маленький и крысоватый, с сальными морщинками у носа, ударился в объяснения, почему его не оказалось в числе встречающих. Луктар и слушать не стал, отмахнулся. Ему сказали, что это был сын недавно умершего князя Гашавара, хитрого и тороватого старца.
   Подошло время присяги. Князь Фраск, оба его сына и трое князей-знаменосцев встали перед строем форингийцев. С противоположной стороны выстроились в две шеренги преторианцы. Луктар подал знак центуриону, тот скомандовал трубачу. Высоко и радостно труба пропела сигнал: "Здесь император". С первыми звуками знаменосец вынес вперёд знамя-лик Джефриса Эпикорида.
   Высоко поднимая знамя-лик императора, преторианец встал рядом с Луктаром. С последними звуками трубы знаменосцы форингских князей склонили свои знамёна: две скрещенные ветви папоротника, лирохвост с мечом в лапах, венок из топориков и ветвей древопапоротника, меч, опутанный шипастой лианой.
   Форингские принцы, князья, патриции, офицеры, - вся форингская знать, находившаяся во дворе замка, преклонила колена.
   Луктар развернул свиток. Пергамент, окроплённый вином и жертвенной кровью в храме Яргоса, хранил текст присяги. Присягу полагалось считывать с листа.
   Он не стал торопиться. Поднял глаза от свитка, пробежал взором по лицам и фигурам форингийцев. Склоненные головы, согнутые шеи, плащи обметают пыль... А это что такое?
   Фраск Форингский, единственный из высокородных форингийцев, не преклонил колено пред знаменем-ликом императора. С болезненным видом, сутулясь, сидел он в своем кресле-паланкине. Слуги держали паланкин поднятым над землёй - скорее, из уважения и страха перед своим князем, нежели из уважения к знамени императора.
   Под пристальным взглядом Луктара форингский правитель побагровел, но не догадался отдать нужное распоряжение слугам.
   Луктар повернулся к принцам:
   - Помогите отцу сойти на землю, юноши.
   Оба "юноши" имели широкие лысины и тугие животики, так что обращение Луктара можно было счесть за насмешку. Но никто и не подумал оскорбляться. Не смея ослушаться, Янис и Оприкул направились к отцу.
   Лаврий Фраск не стал затевать смуту. Упорствовать до последнего - не в обычае форингийцев.
   С помощью сыновей и слуг князь-правитель Форингии выбрался из носилок и, кряхтя, опустился на правое колено.
   Луктар начал зачитывать текст присяги:
   - Клянусь преданно служить государю моему Джефрису, сыну Уриена, из рода Эпикоридов. Клянусь служить словом и мечом, жизнью и всем моим достоянием. Клятва моя чистосердечна и нерушима, и пусть свидетелями мне будут Яргос Царь, Архес Всесокрушитель, Рения Владычица и Дит, Всеблагой Отец.
   - Клянусь, - проговорил Лаврий Фраск и склонил голову.
   - Клянусь!.. Клянусь!.. - повторили форингские вельможи за своим князем.
   Луктар едва заметно кивнул. Форингские принцы с трудом подняли отца и возвратили в кресло-паланкин. Но церемония ещё не окончилась. Луктар передал свиток с текстом присяги Лаврию Фраску. Слуги повернули носилки так, чтобы правитель мог видеть лица своих солдат. Отдышавшись, князь начал зачитывать текст присяги.
   Зрелище внушало жалость, настолько слабый, болезненный голос был у Фраска. "Если только он претворяется..." Луктар стиснул зубы. Да нет, вряд ли Лаврий Фраск кряхтел и запинался нарочно. Какие воители из форингийцев? Они даже в своей земле не в состоянии поддерживать порядок, вынуждены приглашать наёмников.
   Отдыхая после каждой строчки, князь Лаврий наконец-то справился с текстом. Форингийцы трижды крикнули "Клянёмся!", и на этом церемония завершилась.
   Офицеры повели солдат в казармы. Домния Левкинция захлопотала, суля императорским посланникам прекрасный и безмятежный отдых в дворцовых покоях, а после - великолепный ужин.
   Колдун вмешался:
   - Нет, госпожа моя, прежде ужин, а потом отдых! Где это было видано, отдыхать на тощий живот! - Чрево колдуна мелко сотрясалось, вторя каждому слову.
   - Никакого отдыха, - отрезал Луктар. - До ночи ещё три часа, я не собираюсь терять даром время.
   - Но хотя бы подкрепиться... - взмолился колдун.
   Он чувствовал на губах вкус желчи, подташнивало, какое уж тут застолье. Но он посмотрел на Кальгерия, на центуриона, - и, скрепя сердце, согласился на трапезу.
   Стол накрыли в зале с колоннами в три ряда. Каждая колонна имела форму ствола древопапоротника, а для пущего сходства все колонны обернули в коричневую ворсистую ткань. Во главе стола должен был бы сесть князь Лаврий, - но, чтобы почтить императорское посольство, Лаврий оставил свой трон свободным, сам опустился в обычное кресло, на беличьи шкурки. Луктара посадили по правую руку от князя-правителя, по левую руку села домния Левкинция. Всё бы ничего, но колдун Зевкирас расположился прямо напротив Луктара.
   Он с самого начала почуял неладное, так и оказалось. Сил не было слушать чавканье толстого колдуна, видеть его копошащиеся в овощах пальцы. А чего стоит красная мякоть броненосца, вываливающаяся из толстых, сальных губ?
   - Говорят, мясо броненосца нежнее, чем телятина, - проговорил колдун с набитым ртом. - Не уверен. - Он быстро зажевал, прислушался, покачал головой. - Нет, не уверен. У вас есть ещё варёный броненосец? Будьте любезны... О, это что такое? Сюда несите, сюда! Уха из водяных змей? Всегда хотел попробовать уху из водяных змей! Сейчас осуществится цель моей жизни, друзья!
   Луктар не мог взять в толк, зачем ему навязали в дорогу этого пыхтящего толстяка. Разве потому, что Генриетте надоело видеть его перед собственными глазами.
   Мутило, комок подкатывал к горлу. Но он все-таки должен подкрепиться. Стараясь не смотреть перед собой, Луктар отломил кусок белого мяса от грудки лирохвоста.
   Для преторианцев поставили отдельный стол. Им не подавали лирохвостов или броненосцев, зато других кушаний было вдоволь, - много жареной баранины, полбы и чечевицы, в достатке сладкого вина с цехубских виноградников.
   Домния Левкинция на протяжении всего застолья старалась угодить, - предлагала одно блюдо, другое, порывалась послать за танцорами, мимами. Борясь с головокружением, он рявкал: "Не надо мимов". Фраски собирались трапезничать ещё часа три, но он обескуражил, дожевал мясо лирохвоста и приказал седлать коней.
   Во дворе замка он обратился к правителю Форингии.
   - У меня ещё одно поручение к твоей светлости от её величества Генриетты. Ты должен прибыть на коронацию не с пустыми руками, а с пятьюдесятью тысячами золотых. Нам нужно собрать и подготовить легионы. Война с новийцами неизбежна.
   Лаврий Фраск побагровел.
   - Но подать за следующий год выплачена ещё месяц назад!
   - Её величество Генриетта приказывает властью золотого империя, не забывай.
   Старушка Левкинция пролепетала, словно не веря собственным ушам:
   - Пятьдесят тысяч золотых? Ты сказал, добрый князь мой, пятьдесят тысяч золотых?
   - Пятьдесят тысяч, монета в монету. Государыня Генриетта сказала, что займёт у вас эту сумму сроком на три года. Сказала, хороший процент даст.
   Мать и сын застыли с раскрытыми ртами.
   - Так что, князь? Ты подчинишься или нет? - У Луктара уже не было сил на околичности. Холодный пот катил градом, перед глазами то темнело, то развиднелось.
   - Я подчиняюсь, - глухо произнёс Лаврий Фраск, не глядя на Луктара. Щёки форингийца налились свекольным соком, губы дрожали. Домния Левкинция тряслась вся целиком и каждой частью по отдельности, - напудренное личико, высохшие грудки, руки как лапы паучка.
   Некстати вмешался колдун:
   - Вот что, Луктар, светлый князь... После такой трапезы я не в состоянии двигаться. Я должен хоть немного поспать.
   - Сегодня мы проёдем ещё двадцать миль, - сказал Луктар. - Центурион, в дорогу!
   Уже в воротах замка, он объявил последний приказ Румна.
   - Ещё одно, твоя светлость, - он сурово взглянул на князя Лаврия. Старая княгиня вытянула вперед лысую голову на дряблой шее. - Её величество властью драконьего империя приказывает тебе: ты должен подготовить для похода восемь когорт, и чтоб держал солдат наготове. Приказ выступать может быть отдан раньше Яргиналий.
   Князь Фраск и старая княгиня застыли с раскрытыми ртами.
   Помолчав, Луктар сказал мягче:
   - Твоей светлости известно, враг - в Эттинее. Мы должны выкинуть новийцев обратно в Ледостудное море, а этого не сделаешь без большой армии.
   - Но с новийцами сейчас перемирие, - кисло пробормотал князь Фраск.
   - Перемирие недолго прервать. Новый ридгар возобновит войну, как только взойдёт на небесную колесницу. Иначе и быть не может.
   - Этого требует честь, - сказал Кальгерий резким и грубым голосом.
   Судя по изморщинившемуся лицу, Лаврий Фраск совсем не был уверен, что именно этого требовала его честь. Смуглокожие форингийцы никогда не восставали против власти румейского ридгара, но они и не считали себя плоть от плоти Румна. Если олифийцы, вардеи, самниты, тебурги и гессины имели на холмах Румна свои древние святыни, то святыни форингийцев находились где-то в Атрике, судя по темному цвету их кожи. В Румне поговаривали, что колдун Аль-Гизур перенёс в Эттинею не только участок атриканских джунглей, но и туземцев, чья кровь дала начало племени форингийцев.
   Лаврий Фраск попытался возразить:
   - Но Дальняя Дакрия никогда не принадлежала нам целиком. Если земли, которые не были нашими, останутся за новийцами, ничья честь не пострадает.
   Не будь боли в груди, Луктар вспылил бы. Но сейчас он только сказал - глухо, с ненавистью:
   - Готовься к войне, правитель Фраск.
   Не дожидаясь ответа, он зашагал к пристани. Преторианцы, грохоча калигами, последовали за ним.
   Князь форингский забормотал вослед стонущим голосом:
   - Я привел к Медвее восемь когорт! Я привел к Медвее восемь когорт! Передайте ридгару, я привел к Медвее восемь когорт, а что осталось у меня?
   Домния Левкинция в голос зарыдала, будто увидела дорогого покойника.
   Фраск врал, своих солдат он растерял во время бегства, не они остались лежать в грязи у Медвейского озера.
   Кальгерий грязно выругался, его грубый голос перекрыл бормотание правителя.
   Луктар смолчал.
   На этот раз задержек на берегу не было. Паромщик дожидался их, а чтобы форингиец ненароком не вздумал заняться выгодными перевозками, рядом играли в кости два преторианца.
  
  
  
   * * *
  
   От островного замка до ворот Тай-Тавона конного пути было дней восемь-десять. Но есть ли у него эти восемь-десять дней? Боль в сердце не отступала, он уже не смахивал капли пота со лба. Проклятье богам, только бы добраться до Тай-Тавона, только бы плюнуть в глаза этрарскому князю! Уриен частенько поминал о том, что князь Гаркаган дважды спас его, а вот Гаркаган не любил говорить о благодеяниях, которые Уриен и его отец, Арвинг Белый, оказали Гаркагану и его отцу. Да разве стал бы Гаркаган князем, правителем провинции, без помощи Уриена? Ведь у этрарского Черноорлого замка имелись наследники и кроме Гаркагана...
   В том, что князь Тай-Тавона откажется присягать, Луктар не сомневался.
   К вечеру боль в груди приутихла, словно растворилась в его тревогах и хлопотах. Он и рад, не жалел ни людей, ни коней. За остаток дня они проделали не менее тридцати миль. Остановились на ночлег под огромным древопапоротником с гладкой белой корой и расколотой молнией верхушкой. С приходом ночи воздух наполнился пением цикад, в тёмной листве древопапоротника замелькали крупные зелёные и синие светляки... Порывы легкого ветерка стряхивали с зубчатых листьев мелкие, как пыль, коричневые споры.
   Чтобы сойти с коня, ему пришлось воспользоваться помощью солдата. Всё тело ломило, он и не думал, что так ослабнет. Он сделал несколько шагов, и в сердце словно воткнули кол. Он едва осознавал, как его укладывали на плащи. Попытались перенести в душную палатку, но он воспротивился. Хотелось видеть небо.
   Ночная прохлада принесла небольшое облегчение. Но уж без лекаря ему не обойтись, как ни храбрись. Вот только какой лекарь поможет? Его не оставляло предчувствие, что - всё, он умирает.
   Он заметил мальчишку пажа, бежавшего с кувшином. Окликнул, приказал:
   - Позови ко мне Зевкираса, Туллий.
   Когда колдун подошел, Луктар сказал негромко:
   - Я болен. Нечем дышать. Вы же, колдуны, все что-нибудь да смыслите в лекарском деле. Мне нужно протянуть ещё десять дней, Зевкирас. Я должен отомстить за Уриена. Я должен проклясть Гаркагана и убить... хотя бы его. Для этого мы едем в Тай-Тавон.
   - Позволишь? - колдун взял его запястье, наложил толстые пальцы на жилу. Сказал, помедлив: - Я - скверный лекарь, господин мой князь...
   - Если не десять дней, может быть, восемь? Ты можешь дать мне восемь дней? Семь?
   Колдун покачал приплюснутой, как тыква, округлой головой.
   Луктар прикрыл веки, попытался дышать неглубоко. Кажется, так не настолько больно.
   Он проговорил тихо:
   - Может быть, всё-таки имеется какое-то средство? - Он старался, чтобы голос не выдал дрожи. - Твой предшественник мог кое-что сотворить даже в самых безнадёжных случаях. Однажды... я видел собственными глазами. Солдат был ранен в грудь. Войсковой лекарь сказал, что парень не проживет и часа. Аверс Авригат поспорил с лекарем на горсть серебра, он пообещал, что парень будет жив три дня. Так и вышло. Солдат три дня кричал, не переставая, но был жив. Колдун что-то дал ему выпить.
   - А ты видел этого солдата после того, как он умер?
   - Нет. На что смотреть? Труп как труп, чего любоваться.
   - Если такой труп тронуть пальцем, оболочка рассыплется, а внутри будет каша из червей. Я знаю это средство. Аверс Авригат поселил червячков Атерана в теле солдата. Они водятся в Стакийском болоте, - мелкие такие, с красными головками, а если приглядеться - головы человеческие. Говорят, они выедают плоть, но мозг оставляют напоследок и даже питают его, чтобы сознание жило как можно дольше. "Дольше" - это как раз три-четыре дня.
   - У тебя есть такое средство? - спросил Луктар неуверенно.
   - Нет. Я ведь не всесильный Аверс Авригат. До того, как стать придворным колдуном в Зубчатом Замке, я был простым предсказателем погоды в Сегунте.
   Он отослал бесполезного колдуна с глаз долой. Преторианец принес влажную тряпицу, положил на грудь. От холода как будто сделалось легче.
   Наутро он едва поднялся с походной кровати. Чтобы сесть на коня, и речи не шло. Он специально не брал в дорогу повозок, не хотел замедлять движение. Пришлось солдатам сделать носилки.
   Его пронесли две мили. Он метался в мыслях, не знал, что предпринять. Боролся с болью в груди и досадовал: скорость передвижения невозможная, недопустимая. Таким черепашьим шагом, когда же они доберутся до Тай-Тавона?
   Он приказал сделать привал.
   Сначала нужно назначить преемника. Выбор небольшой, Зевкирас или Кальгерий. Хорошо, хоть тут долго думать не приходится. Не может же он передать жезл великого посланника рыхлому колдуну.
   Он велел построить преторианцев. Последние силы ушли, чтобы сесть, облокотившись спиной о чересседельные сумки. Он сказал:
   - Солдаты! Я умираю. До Тай-Тавона вам добираться без меня. Главным посланником назначаю домна Кальгерия. Вы все знаете его: вместе со мной долгие годы он служил государю Уриену, и государь отличил его, вы видите на его плаще фибулу с золотым драконом. Домн Кальгерий, прими жезл великого посланника!
   За время пути они с Кальгерием перемолвились всего несколькими словами. Кальгерий втихомолку презирал его, при разговоре отводил глаза. Луктар этому не удивлялся. Главный ликтор и личный палач Уриена наверняка винил его, Луктара, в гибели государя. Как ни крути, это он, Луктар, ввел в императорскую опочивальню девчонку с ядовитыми коготками... Во время одной из остановок он сам заговорил с Кальгерием, попытался оправдаться, но бывший палач ушел от разговора. Кальгерию слова были не нужны.
   Бывший ликтор и палач Уриена приблизился к нему, - ссутулившийся, взора не поймать. Луктар протянул жезл, тихо сказал:
   - Ты один достоин этого, мой друг. Ты знаешь, что делать. Приведи к присяге амбракийцев и этраров. Если князь Гаркаган заупрямится, объяви его изменником на глазах у всех! - Он прикрыл глаза. Как же много нужно сил для малости, разлепить веки... Сказал совсем тихо: - Как поступают с изменниками, знаешь.
   Наверное, он был без сознания всего несколько мгновений, и его отсутствия не заметили. Когда он пришел в себя, он по-прежнему полусидел - полулежал на носилках, а рядом всё так же стояли преторианцы. И Кальгерий всё так же хмурился рядом.
   Жезл великого посланника мял сочную траву.
   - Возьми жезл, - проговорил Луктар тихо, но с нажимом. - Или я должен вручить его мальчишке пажу?
   Бывший императорский палач не шевельнулся. Луктар вложил все силы в рывок, хотя со стороны выглядело, будто он двигался в полусне: он поднял жезл, сам поднялся на ноги и сунул жезл Кальгерию в руки. "Ну же!" Хорошо, что у палача Уриена хоть сейчас хватило совести принять жезл.
   - Вот новый великий посланник, - Луктар показал на Кальгерия. - Слава ридгару Джефрису Эпикориду! Слава Румну!..
   Криков солдат он не услышал. Очнулся на носилках. Его несли два преторианца, вверху - слепящее полуденное небо. Он провалялся в беспамятстве половину дня.
   Боги, почему он до сих пор жив?
   Он приподнялся на локте, хотел позвать, приказать, чтобы ему помогли умереть. И вновь потерял сознание.
   Он очнулся поздней ночью, среди пряных запахов цветущих лиан, стрёкота цикад, под чёрным пространством неба в россыпях драгоценных камней.
   Он повернул голову на треск костров. Сил приподняться на локте не было, но не было и боли, не было одуряющей тошноты.
   Вокруг него горело с десяток огней. Преторианцы спали, за исключением нескольких часовых, кутавшихся в плащи.
   Рядом с ним сидел Кальгерий.
   - А, очнулся?
   - Почему ты не брал жезл? Нет, знаю... Ты ненавидишь меня, да? Я привёл девчонку к Уриену, мой недосмотр...
   Кальгерий покачал головой.
   - Ты не виноват в смерти Уриена. (Палач запнулся.) Наш Уриен, государь наш умер не от яда. Это я убил его.
   Он спит? Или бредит? Говорят, бредовые видения частенько посещают умирающих.
   Императорский палач догадался, о чём он думал, принялся неторопливо пояснять:
   - Когда Уриен ударил в гонг, я первый вбежал в его опочивальню. Как иначе, ты же знаешь, я всегда был рядом с ним... Я увидел свежие раны у него на груди и плечах. Девчонку он успел задушить. Он уже догадался о яде, о ядовитых коготках... Наверное, боль помогла... Он крикнул, чтобы я вырезал царапины у него на коже вместе с мясом. Ты понимаешь? Так он надеялся избавиться от яда... Я вынул кинжал, подошел к нему и убил. (Кальгерий помолчал.) Я знаю, куда надо ударить, чтобы мучения были недолгими. - Бывший палач говорил ровно, как по писаному, словно все эмоции выгорели. - Может, яд всё равно прикончил бы его. Не стану судить. Но это я убил его, а не яд.
   - Почему? - выдохнул Луктар. Он искал глаза палача, но тот всё отводил взгляд.
   - Вот, посмотри.
   Перед лицом Луктара возникло лезвие кинжала. Оружие немудрящее, безо всяких украшательств, - длинный клинок, медная проволока намотана на рукоять.
   Он разглядел, на лезвии слово выбито. Единственное слово. Кальгерий любезно пошевелил лезвием, играя тенями, и Луктар прочитал: "Уриен".
   Тайгетские правители вручали такие кинжалы палачам и наёмным убийцам. Слово на кинжале было именем того, кого надлежало убить.
   - Видно, до отца дошла весть о позоре сына, - сказал Кальгерий, убирая кинжал. - Арвинг Белый узнал и про Медвейское озеро, и про драконий венец, как наш Уриен его "потерял"... Старый царь прислал мне этот кинжал. Я месяц выжидал. Думал, Уриен сам решится. А он только вино хлестал да девчонок душил. Куда ещё ждать? А тут как раз подвернулся случай...
   - Ты хотел, чтобы никто не догадался... чтобы до тебя не добрались, - язык едва повиновался Луктару. - Ты подумал, что во всём обвинят Генриетту... увидят признаки отравы, и во всём обвинят Генриетту. Так оно и вышло. Ты предатель, Кальгерий, какой бы приказ ты ни получил от Арвинга Белого.
   Выражение лица Кальгерия было трудно понять в полутьме. Он спросил безучастным тоном:
   - Тебе вернуть жезл?
   - Жезл? На что жезл мертвецу? Давить червей? Или... правда, ты не можешь... не должен... Я не должен был отдавать жезл тебе. Ты - предатель. Ты не можешь говорить от имени Зубчатого Замка, ведь ты... убил своего... Уриена...
   - Скажи, кому передать жезл.
   - Отдашь его... Центурион не годится, он не патриций. Жирный колдун - тем более... Отдашь его мальчишке Туллу. Туллию Гентерею. Что, удивлён? Мальчик благородной крови, хотя его ещё не окаймили пурпуром. И его род не запятнан изменой. Ты исполнишь? - Луктар заволновался. - Ты передашь жезл Туллию?
   Кальгерий кивнул.
   - Я передам жезл Туллию. Эта палка из слоновой кости жжет мне ладонь, если ты ещё не понял.
   - Жжет ладонь? - Луктар улыбнулся тенью улыбки. - Но уж до сердца не прожжёт... Всё, хватит разговоров! Утро близко. Ты чувствуешь, как похолодало? Жезл передашь без меня, а мне пора. Где твой меч, Кальгерий?
   - Не торопись, Луктар. Когда рассветёт, я вручу жезл мальчику на твоих глазах, перед строем солдат, а потом мы отнесем тебя в какую-нибудь деревню. Проводник сказал, есть деревушка неподалёку. Староста получит золото. Им будет приказано ухаживать за тобой... Подлечишься, а на обратном пути мы тебя заберём. Если хочешь, я оставлю с тобой двух-трёх преторианцев.
   Какой умница, уже всё продумал.
   - Ладно, - сказал Луктар, помолчав. - Так и поступим. А теперь отойди, дай воздуху, ты выпил слишком много вина... Позови ко мне колдуна. Нет, погоди... Во имя нашей дружбы, наших гор. Во имя богов... помоги мальчишке!
   - Помогу.
   Кальгерий отошел.
   Вскоре появился толстый колдун.
   - Я умираю, колдун, - проговорил Луктар. - Завтра или послезавтра, это случится. Но наше посольство не может ждать. Наша цель, ради чего мы здесь... Мы должны попасть в Тай-Тавон в срок, надо дать Гаркагану шанс успеть в Румн на коронацию.
   - Ты все-таки надеешься, что он поедет в Румн, присягать Джефрису?
   - Никуда он не поедет. Но мы должны дать ему шанс... Пусть никто не скажет, что мы прибыли слишком поздно, поэтому этрарский правитель не сумел вовремя прибыть в Румн. У Гаркагана не должно быть отговорок... Но со мной вы не успеете. Со мной - опоздаете...
   - Чего ты хочешь от меня, князь? Приказывай!
   - Неподалёку есть деревушка, это правда? Кальгерий ссылается на проводника... (Удивительно, он вот-вот умрёт, он знает, что вот-вот умрёт, а сам цеплялся за жизнь.) Что говорит форингиец, как долго до нее добираться?
   - День конного пути.
   Он испытал облегчение.
   - Я так и думал. Вы не можете терять этот день, вне сомнения... У тебя есть кинжал или нож? Нет, постой. Оружие не подойдёт. Если Кальгерий увидит рану, он может по дурости прикончить тебя. Ты не прихватил с собой яда из своих необъятных запасов? Хорошо же у тебя получилось с Уриеном...
   - Нет у меня яда, - сказал колдун деревянным тоном.
   - Тогда, какая-нибудь травка... Какая-нибудь славная травка... Здесь полно всяких трав, ты только нагнись. Ведь вы, колдуны, знаете травы. Посмотри, поищи, здесь много всяких трав... (У него заплетался язык.) Хочу пожевать и освободиться. Подумают, умер от болезни. Да поторопись, пока все спят...
   - Не знаю я здешних травок, твоя светлость, я же не из этих мест, - грубовато проговорил колдун. - Будь мы в Самнии или в Сирингии, уж там я нашел бы корешок или ягодку... Форингский лес - не Эттинея и не Сирингия, здесь свои травы...
   Наверное, колдун что-то увидел в его лице, поэтому внезапно переменил тон:
   - А вообще-то можно поискать. Подожди, твоя светлость.
   Ветка хрустнула под ногой отходящего колдуна. Луктар напряг зрение. Колдун Зевкирас явно не собирался искать какие-то травки, просто нашел предлог, чтобы от него отвязаться.
   Он пошарил рукой.
   Меча на поясе не было. А ведь он никому не давал права лишать его оружия. Он и не заметил, как его сделали совершенно беспомощным.
   Когда же они успели?
   Проклятый Кальгерий!
   Хотя, чего плакаться о мече. Вряд ли у него нашлись бы силы извлечь лезвие из ножен.
   Он как-то слышал про человека, который, не выдержав пытки, проглотил язык и от этого умер. Он попытался проглотить язык, но упрямый бормотун никак не хотел глотаться. Он добился только рвотных позывов. Хорошо, что рвать было нечем.
   Возможно, над ним смилуется бог, и он сам отыщет рядом какую-нибудь ядовитую травку? Он стал шарить руками, рвать жёсткие травяные стебли и жевать. Через час он уверился: боги оставили его.
   Когда богохульничаешь, божество - тут как тут, со всеми своими карами, а когда слёзно молишь о чём-нибудь, вопиёшь как в пустыне.
   Он готов был заплакать от отчаяния. Есть ли более жалкое, чем человек, бессильный распорядиться собственным телом?..
   Вдруг он почувствовал легкий укол. У него хватило времени и сил приподняться, посмотреть на ноги.
   Он увидел отползающую змею. В рассветных сумерках он узнал ее, как не узнать такую красавицу: золотистая чешуя с пурпурными разводами, по углам рта - шипастые "жаберки".
   Даже имя вспомнил, Залка.
   Холод быстро потёк по левой ноге, поднимаясь выше и выше, заструился тугими морозными струями в живот, хлынул в грудь. В первый миг ледяной поток обжигал, но моментально приходило блаженное бесчувствие.
   Ледяное "щупальце" коснулось сердца.
   "Всё-таки толстяк - правильный мужик. Хотя и колдун". Это была последняя мысль Луктара.
  
  
  

глава девятнадцатая

АРИСТОН

  
   Корабли вошли в ильский порт ранним утром, на пятый день пути. Такая скорость потребовала немалых сил. Солдаты гребли по очереди, патриции и Джефрис сами садились за вёсла. Даже старик Дакота норовил грести, хотя своим видом вряд ли мог кого-то воодушевить, после десятка гребков - ввалившийся рот, лезущие из орбит глаза, тяжелое зловонное дыхание. Что касается князя Фульва, этот последовал за Джефрисом со всеми своими двадцатью семью триерами и десятью биремами. На пути в Иль он отстал от Джефриса всего на пару миль. На кораблях Порция Фульва гребли рабы, а не солдаты. На одной из остановок Аристон наблюдал, как с кораблей киренского правителя выкидывали трупы.
   В Иле все ждали нового императора. Едва паруса с серебряным соколом показались на горизонте, в городе ударили в гонг. Зазвучали голоса храмов Яргоса, Археса, Рении Владычицы, но громче всех загудел, перекрывая все остальные звуки, большой гонг Сервиевой башни, молот которого приводили в движение трое легионеров.
   В порту выстроились десять центурий Ильского легиона, оставленные Джефрисом для охраны города, и четыре неполные когорты нового Аникийского легиона. Двадцать труб пропели высоко и сильно: "Здесь государь!". За когортами, насколько хватало глаз, среди товарных складов, тюков, бочек и амфор стояла толпа, - тысячи глоток приветствовали нового ридгара румейского восторженным рёвом...
   Джефрис был в простом солдатском мундире, позаимствованном у одного из преторианцев. Никто уже не вспоминал про недавнюю панику и страхи, когда искали убийцу принца. Проезжая сквозь толпу, Аристон услышал, как какой-то илиец с засученными рукавами, перемазанный сажей, громко говорил: "Хвала предкам, теперь у нас есть настоящий царь, - наш, Сервиевой крови, а не какой-то горный баран с Тайгета".
   В порту ридгару и его свите подали коней. Из всех патрициев, только для Аристона коня не нашлось. Старый конюший, лысоватый илиец с опухшими глазками, что-то мялся, бормотал, что ужо выпорет младших конюших за накладку. Младшие конюшие скалили зубы, - все разглядели, что на груди Аристона не было медальона с серебряным соколом, - значит, афарянин уже не в чести... Пришлось ему дожидаться, пока Нут Пелеграм сбегает в замок и доставит на пристань его собственного коня.
   Оказавшись в Белом Камне, Аристон не дал себе времени для отдыха, потребовал счета, расписки. Он уже не был наместником, но ещё оставался замковым управителем. Заметив помарку в счете, влепил писарю затрещину от всей души, - пусть никто не обвинит его в нерадении.
   Погрузиться в дела не дали. Джефрис потребовал к себе. Ридгару не терпелось увидеть убийцу сына. С собой Джефрис, кроме Аристона, взял только четырёх ликторов. К неудовольствию Аристона, по дороге за ними увязался князь Дакота: "ваше величество, ваш покойный батюшка поручил мне это расследование..." Джефрис, хоть и поморщился, стерпел присутствие злобного князя.
   Как ни странно, но Аристону показалось, будто Альдива стала выглядеть лучше, - исчезли тёмные круги под глазами, кожа стала белее, лихорадочный блеск придавал взору особенную живость. Раны, нанесенные палачом по указке Дакоты, почти зажили. Наверное, сказывалось хорошее содержание, - в камеру проникал дневной свет, от соломенного тюфяка пахло пшеничным полем, а не человеческими телесными ядами. Длинные волнистые волосы блестят, как вороново крыло, раскинулись по плечам, уж она-то умела их показать. Грудки под туникой как сбитое тесто...
   Она совсем не питала ненависти к Джефрису. Она ждала его каждый час, каждую капельку клепсидры, - вдруг понял Аристон.
   Только что она сидела на своём тюфяке, и вдруг вскинулась, увидев ридгара, бросилась ему навстречу. Тюремщики едва успели поймать её, - схватили за тонкие руки, за круглые плечи.
   - За что? - спросил ридгар хрипло.
   - Она опутала тебя, Джеф... Она одурачила тебя... только я... Только я... клянусь богами, клянусь всем, что свято, только я люблю тебя больше жизни... Только я, каждый миг...
   - Говоришь, любишь? Зачем же ты погубила моего сына, безумная?
   - Я дам тебе другого сына, Джеф... Послушай, послушай... - Она рвалась из рук тюремщиков, но ребята были дюжие. - Марция не любила тебя, да и какая она была, вспомни, ни красоты, ни талии. А Эмилия, жердь сухопарая, рожала тебе одних дочерей. А я нарожаю тебе сыновей. Ведь у нас был, был ребёнок... Наш сынок... Вот этот старый ворон убил его (она взглянула с ненавистью на Дакоту)... Меня опоили мыльнянкой и плакучим корнем... Какой он был красивый, наш сынок...
   Джефрис уже знал о выкидыше от Аристона, поэтому не стал выспрашивать и не обратил свой гнев на других, на что, несомненно, рассчитывала Альдива. Он только покосился на Дакоту недобро.
   - Я верно служу вашей семье, государь, уже пятьдесят семь лет, - сказал князь Дакота, не отводя глаз.
   Джефрис прищурился, спросил у Альдивы:
   - Кто помогал тебе? Как ты сбежала от тирана Стримоны?
   Безумица словно обрадовалась вопросу.
   - О, Джеф! Мне помогала твоя мать. Да-да, твоя мать! Она послала служанку карлицу, по имени Арса, эта карлица выкупила меня у Паррисия за двести золотых. Пьянчужка Паррисий всегда нуждается в деньгах... Карлица переправила меня через Эфатриксое море, привезла меня сюда, она сказала... Она сказала, что императрица позволит нам обвенчаться. Джеф, ты слышишь?! Твоя мать дозволяет наш брак! Я буду рожать тебе законных сыновей, Джеф!
   Ридгар повернулся к Дакоте. Старик и на этот раз не отвёл взора.
   - Клянусь богами небес и преисподней, клянусь плётками Эрвиний, девка лжёт! - твёрдо сказал Дакота. Его синеватые губы дрожали, на щеках зардел злой румянец. - Твоя мать не помогала ей. Её величество императрица ни за что не пошла бы на убийство Луция, своего законного внука.
   Джефрис молчал, всё более мрачнея лицом. Кажется, он готов был отдать приказ, совсем не желанный для Дакоты.
   Старик Дакота выкрикнул, дрожа дряблым подбородком:
   - Если бы твоя мать захотела убить Луция, она не стала бы искать безумную проститутку. Она послала бы меня!
   - Девка сказала про горбунью, - проговорил ридгар, не выпуская Дакоту из глаз. - У моей матери есть горбунья.
   - Да, ее камеристка, Арса. Эта горбунья не покидала замок с тех пор, как Генриетта возвратилась от новийцев. Ошибки быть не может: если бы она отлучилась из замка хоть на день, все заметили бы. А ведь для того, чтобы выкупить девку у Паррисия, да привезти в Иль, карлице потребовалась бы ни одна неделя.
   Альдива задышала с натугой, забилась в руках тюремщиков:
   - Джеф... Джеф, послушай... Вспомни, как ты любил меня... Ты целовал меня здесь и здесь (она сделала непристойное движение), ты брал меня на руки, и я опутывала тебя своими волосами, а твои пальцы были во мне... А помнишь ту ночь, когда Владычица зажигает Влюблённые Звёзды? Восемь раз я приняла тебя, и восемь раз ты одарил меня своей горячей плотью... В ту ночь мы зачали нашего ребеночка, нашего мальчика... Я хотела назвать его Луцием. Джеф, я рожу тебе нового Луция!
   Лучше бы она не напоминала это имя.
   Аристон наблюдал несколько раз вспышки гнева Джефриса Эпикорида. Кое-что заметил и стражник с пилумом, стоявший у двери. Его плоское, туповатое лицо покрылось крупными каплями пота. Даже неустрашимый Дакота как-то съежился.
   Альдива не замечала ничего. Она всё лепетала: Луций, Луций... какой он будет красавчик, каким здоровым и сильным вырастет. Очевидно, она надеялась этим именем приластиться к Джефрису: она готова была назвать сына именем ребенка, которого ненавидела и убила, лишь бы Джефрис опять полюбил ее.
   Как просто. Отцу, у которого она убила сына, нечего огорчаться: вместо одного Луция она даст ему другого.
   К удивлению Аристона, Джефрис, не привыкший сдерживать себя, на этот раз сумел сдавить эмоции. Неужели царский титул сделал его лучше? Редкостный случай... Развернувшись, новый ридгар вышел в коридор.
   Стражники, стоявшие в дверях, шарахнулись в разные стороны, как ошпаренные.
   Аристон и Дакота пошли за Джефрисом.
   Поднявшись во двор замка, ридгар остановился. Его лицо было красным, волосы взмокли от пота, как у стражника внизу... Аристон случайно поймал его взгляд и отвёл глаза.
   Отовсюду доносились радостные голоса. Слева, на каменном мостике, раздались команды офицера, сменявшего часовых. Из окна Угловой башни и изо всех окон Сервиевой башни свешивались полотнища с эмблемой разящего дракона. Отсюда была видна одна из надворотных башен. Над ней всегда трепетало синее полотнище с серебряным соколом, - теперь оно было заменено на императорское полотнище, золотая драконья голова в пурпурном поле. Со стороны города, - оттуда, где улица Лудильщиков опускалась в порт, донёсся шум, веселые голоса, послышались заздравные крики: "За ридгара! За ридгара! Джефрис! Да хранят тебя боги..."
   Рядом шумно дышал Дакота. Этот тоже не отставал от ридгара, поспешал бегом. Что это было, усердие царедворца или суетливость наушника, боявшегося упустить важный разговор? Аристон показалось, что на блеклых губах румейского князя дрожит усмешка. Очевидно, Дакота считал себя неуязвимым для гнева Джефриса, ведь он служил могущественнейшему из ридгаров, которых только знала румейская история, - Генриетте Эпикорид.
   При взгляде на Дакоту, - на его усмешку, впалый беззубый рот, хищный крючковатый нос, - у Аристона отпали сомнения. Это Генриетта убила Луция, натравив на мальчонку безумицу Альдиву. Бабка убила собственного внука рукой сумасшедшей проститутки.
   Аристон сказал:
   - Ваше величество, если вам ещё нужны советчики, вот мой совет. Вы собирались отослать матери голову Килопы, ну так теперь у вас есть подарок получше. Ее величество очень хочет найти убийцу своего внука, даже прислала сюда князя Дакоту с неограниченными полномочиями. Прикажите обезглавить девку, а голову пошлите в Зубчатый Замок. Вот и посыльный рядом, - Аристон показал подбородком на князя Дакоту.
   Взгляд, которым Дакота наделил его, говорил без лишних слов: отныне никакого примирения между ними быть не могло. Они - враги до могилы. Оставалось надеяться, что это будет могила Дакоты, всё-таки старик должен был сохранить благопристойность и умереть раньше Аристона.
   Джефрис посмотрел на старого слугу императрицы:
   - Князь, ты слышал? Аристон передаст тебе голову.
   Сказав это, ридгар быстрым шагом направился к арке, словно бы изгнав из памяти и сердца всякие мысли об Альдиве. Арочный проход выводил к мосту, по которому можно было пройти к цитадели. За ридгаром поспешили бегом его ликторы; трое патрициев, только что прибывшие в замок и не успевшие поприветствовать Джефриса в порту, преклонили колена.
   В проеме арки Аристон заметил чёрную бороду и курчавую шевелюру Кратара.
   - Этого я тебе не прощу, - сказал Дакота прерывающимся от гнева голосом.
   - Я слышал, когда Генриетте поднесли голову правителя Самния, она исколола глаза и щёки головы заколкой для волос. Теперь для заколки найдётся новое применение, только и всего.
   Оставив Дакоту трястись от злости, Аристон отправился к начальнику тюрьмы. С казнью нечего затягивать, раз уж Джефрис поручил ему это малоприятное дело.
   Квестор, начальствующий над тюрьмой, виновато доложил: у Децима Канозия рожала жена, а другой палач, старый Авл Титергет, отправился взглянуть на городские увеселения. Кто знал, что в столь торжественный и праздничный день палачам предстоит работа.
   За Титергетом немедленно послали двоих солдат.
   Томясь в ожидании, Аристон поднялся на каменный мостик, откуда хорошо был виден город. Праздник был в праздник, - в Иле в этот день было радостно, шумно, хмельно. Со стены замка он увидел внизу нарядные толпы, увидел рабов, принадлежавших городу, раскидывавших с подвод дармовое угощение. Катили бочонки с вином, разворачивали полотнища с разящим драконом Эпикоридов.
   Завтра городской этил выставит ему, как дворцовому управителю, длинный счет.
   Близился полдень, а палача так и не доискались. Начальник тюрьмы, престарелый Марк Афраний, пробурчал:
   - А может, сами справимся, твоя милость?
   - Видно, придется.
   Они опустились в темницу, вошли к Альдиве. Она смотрела в окно, стоя на цыпочках. Обернулась на звук двери, улыбнулась, приняла скромный вид. Глаза, как подёрнутые маслом... Наверное, подумала, - Джефрис простил ее; они пришли, чтобы отвести ее к нему.
   Она направилась к вошедшим в камеру мужчинам, хотела быть скромной, но в каждом движении сквозило кокетство.
   На полпути выражение смазливого личика переменилось. Она споткнулась на ровном месте. Поняла.
   Марк Афраний отдал команду. Два стражника схватили порну за плечи, пригнули к земляному полу.
   - Джефрис! - крикнула она звонко и с таким душевным надрывом, что выдавила бы слезу даже из сухаря. - Джефрис, я люблю тебя! - на этот раз красиво не вышло, девка охрипла на половине фразы.
   Афраний показал на одного из тюремщиков:
   - Ты.
   Тюремщик, здоровенный парень с оттопыренными губами, вытащил меч. Вдруг он резко побледнел, будто ему самому вскрыли жилы. Меч, как живой, заходил ходуном в мускулистой руке.
   - Этот не годится, - сказал Аристон.
   Двое других тюремщиков переминались, выглядели не лучше. - Не позорьте меня перед его милостью, - раздраженно сказал квестор. Никогда, что ли, не видели кровь? Она красная, как альвинское вино. Кто из вас откажется от чаши вина, а? Ты, Корнелий, - он обратился к пожилому тюремщику, щетинистый подбородок которого пересекала белая полоса шрама. - Тебе не впервой орудовать мечом, давай!
   - Так это в бою. Не прикажешь сходить за палачом?
   - Стой на месте, белоручка! Эй, кто там? - Марк Афраний выглянул в коридор. - Авл, Вибий... Эта девка убила сына вашего государя. А ну-ка, чей меч окажется проворнее?
   - Плачу пять золотых, - сказал Аристон. Постоянные проволочки начинали злить.
   Пять золотых - годовое жалование солдата легиона. Тюремщики получали меньше.
   Молодые тюремщики вздрогнули, словно отошли ото сна, и оба направились к квестору. Авл, хотя и был коротконогий, быстро вырвался вперёд. Но он зря засуетился. Старик Корнелий пробормотал:
   - Эхма... Учитесь, сосунки.
   Старый воин извлёк меч привычным движением. Альдива заорала дурным голосом, так что у Аристона заложило в ушах. Первый удар пришёлся гораздо ниже шеи. Голос порны перешел в тонкий визг, вдруг оборвался, затем опять прорезался. Аристона осыпало мелкими красными капельками. Следующий удар снёс девице ухо с полосою кожи. Альдива орала - страшно выкатывала глаза, хрипела, выворачивая чувственные губы, похожие теперь на сизо-чёрных пиявок. Ее туника взмокла от крови.
   - Я же точил тебя, дурня, - с досадой сказал ветеран своему мечу.
   - Бей! - рявкнул квестор Марк Афраний...
   Корнелий ударил в третий раз, снёс Альдиве половину волос с кожей. Забелел череп в красных жилах и кровяных кляксах. А она ещё была жива, только теперь мычала, не было голоса.
   Старый ветеран крякнул недоумённо, и тут нашелся: он схватил порну за остаток волос, загнул голову, открывая шею, и режущим движением рассёк девице горло. Кровь хлынула фонтаном, невозможно не замараться, но цель была достигнута: Альдива безжизненно повисла на руках тюремщиков.
   Ветеран обернулся к Аристону, пожевал губами.
   - Мне нужна ее голова, - сказал Аристон.
   Пришлось Корнелию доделывать работу. Он врал, старый пёс, на самом деле его меч оказался туп: ему потребовалось шесть ударов, чтобы рассечь позвоночник. За это время Аристон десять раз пожалел, что не взял с собой в темницу нумидийцев или хотя бы Пелеграма. Пелеграм был не намного младше этого почтенного ветерана, но уж сделал бы дело со сноровкой, не говоря о ловких нумидийцах, не слышавших ничего о брезгливости.
   Даже Зар Кари Гаас, и тот справился бы лучше. Сколько раз Аристон видел, как ловко повар сечёт головы курам и гусакам.
   Но, как бы ни было, после всех усилий он всё-таки получил голову Альдивы.
   Вручая Аристону свою работу, ветеран пробурчал, виновато покашливая:
   - Нужно было принести колоду и девочку рядом с колодой на коленочки поставить... Или хотя бы дощечку какую-то, чтобы был упор.
   Аристон взял голову за волосы, и тут только вспомнил. Старый ветеран смотрел на него собачьими глазами. Пришлось освобождать руки, он передал голову Альдивы начальнику тюрьмы, подержать. Красными от крови пальцами, будто это он мучился с мечом, Аристон отсчитал старику пять золотых.
   Шагая по коридору с головой порны, он заметил в темном угле двух молодых тюремщиков. Они наблюдали за казнью через раскрытую дверь. Сейчас молодёжь содрогалась в рвотных позывах.
   Дакота дожидался его на том самом месте, где они расстались. Только теперь старый князь опирался на плечо слуги, такого же старика, как он сам.
   Аристон положил голову Альдивы у ног Дакоты.
   - Я исполню приказание ридгара, - произнёс князь Гней Дакота, - доставлю эту падаль в Зубчатый Замок. - Глаза старика по-волчьи блеснули. - Но ты надолго запомнишь этот день, афарянин.
   - Конечно, надолго запомню, столько всего случилось, - простодушно улыбнулся Аристон.
  
  
   * * *
  
  
  
   В Рогатой башне Аристон занимал три верхние комнаты. В первой, по обычаю, располагались слуги. Он поморщился: ах уж этот запах пота, неистребимая кислятина... Узкие окна предназначались для обороны, так что свежему ветерку негде было разгуляться.
   Нут Пелеграм похрапывал в углу, развалившись на широком соломенном тюфяке. Меч над изголовьем, рядом - истёртый походный мешок из бычьей кожи. Над крючком, на котором висел меч, на узкой дощечке, прибитой к стене, стоял деревянный божок. Сколько Аристон помнил, Пелеграм всегда таскал с собой этого божка. Псатис был размером с ладонь, пузатенький, толстогубый, отполированный человеческими прикосновениями. В Афарах знать не знали такого божка, но Пелеграм был родом тирентиец, а не афарянин. Область города Тирента не зря считали страной "тысячи богов", - любая деревяшка или корень, выкопанные из земли и отдаленно напоминавшие человеческую фигуру, считались там божеством. Оставалось отнести такой корешок к оракулу, и тот давал вновь открытому богу имя или же говорил, какому известному богу принадлежит найденный образ. "Псатис не подведёт, кхе..." - приговаривал Нут Пелеграм, запанибратски щелкая божка по сытому животику. Как-то он пояснил Аристону: другие боги ещё подумают, помогать ли тебе, а вот Псатис, бог-товарищ, всегда поможет, придет на помощь, прав ты или не прав.
   В противоположном углу комнаты стрекотали на своём дикарском языке Юба и Масниса. Аристон немного знал нумидийский. Как он понял, у нумидийцев тянулся их вечный спор, какие нумидийские племена более нумидийские, осёдлые или кочевые. Юба принадлежал к оседлому племени, Масниса - к кочевому. Увидев хозяина, они мигом закончили браниться и склонились в низком поклоне. Немало сил Аристон потратил, чтобы отучить их по всякой мелочи падать ниц.
   Следующая комната принадлежала самому Аристону. Ещё на входе он повёл носом: божественный аромат. Очевидно, Зар Кари Гаас не терял времени даром, - как только прослышал о возвращении хозяина, сразу за дело принялся.
   Так и оказалось. Его встретил богато сервированный стол и хлопочущий около стола повар.
   Наметанным глазом он сразу приметил приземистый глиняный горшочек, покрытый чёрной эмалью.
   - Не может быть...
   В рот хлынула слюна, словно река обрушила плотину.
   Зар Кари Гаас хитро улыбнулся.
   Аристон схватил двузубую вилку, этот многократно осмеянный румеями символ афарийского изящества (в Эттинее ели руками, помогая ножами и кинжалами). Под жёлтым чесночным соусом обнаружилось белое мясо. Аристон положил кусочек в рот. Несомненно, это было мясо сони, откормленной по всем правилам. Сонь разводили в предместьях Афар, их держали в глиняных сосудах, чтобы как можно больше времени они спали, их поили разбавленным вином и кормили отборными фигами. Румеи подсмеивались над всеми этими хлопотами. В Румне бытовала поговорка, человеку роскошествующему, гурману говорили: "Куда пошел? Сонь своих кормить?"
   - Пять дней жила у меня на кухне, - сказал Зар Гаас. - Когда стал из кувшина доставать, укусила, проклятая.
   Аристон покачал головой, ничего не сказал, потому что рот был набит.
   Пока он трапезничал, повар несколько раз наведывался на кухню, третью комнату в апартаментах Аристона, - выносил оттуда новые блюда и уносил обратно забракованные Аристоном кушанья.
   Он сразу отказался от бараньего жаркого (куда баранине после сони), отказался от овощного рагу по-сирингийски. После этого рагу, наперчённого от всей души, впору было выпить озеро. Как ни странно, повар частенько подавал ему это рагу, объясняя заботой о его здоровье. Якобы, среди овощей и приправ были какие-то редкие травки, очень полезные для желудка. Зар Кари Гаас уверял, что без этого рагу не садится обедать ни один аристократ в Сирингии.
   - Наверное, ты хочешь меня уморить, - сказал Аристон через полчаса. Ещё немного, и он не сумеет подняться из-за стола. - Что слышно новенького?
   Зар Кари Гаас знал обо всём, что происходило в замке. У него всегда имелась куча причин, чтобы зайти на конюшню, в оружейную или в тюрьму. Хаживал он и в помещения, для других слуг запретные: в апартаменты дочерей князя, во владения замковых жрецов. Еще помогало то, что повар знал множество языков. В замке жили рабы родом из самых разных стран, - иолийцы, нубийцы и нумидийцы, фракийцы, мизийцы, месавры, дакры. Иногда рабы обменивались на родном языке удивительными новостями, уверенные, что снующие рядом слуги не поймут их. Зар Кари Гаас всё слышал и всё понимал.
   Год назад повар спас Аристона, - предупредил, что уже и деньги заплатили его убийце. Аристон стал осторожнее: под тунику надевал кожаный панцирь с нашитыми чешуйками, не отпускал от себя нумидийцев. Примерно через месяц на него напали в городе, когда он возвращался в замок после разговора с купеческими старшинами. Кинжал наёмника не пробил броню, а следующий удар, в шею, убийца не успел завершить: Масниса повис на его руке, а Юба перерезал наймиту горло. На теле убитого обнаружили знак: у убийцы были вырваны соски. Наемные убийцы из братства Полуденной Тени вырывали у себя соски, принося их в жертву своему покровителю - богу Тарсу. Когда-то Тарс поспорил с Матерью Бокатой, что и он сумеет выкормить дитя, ведь и у него есть соски. Но ничего у Тарса не получилось. В досаде Тарс вырвал у себя соски и сказал, что с этой поры будет поить своих последователей не молоком, а кровью.
   Аристон предполагал, кто добивался его смерти, - патриций Спурий. До недавнего времени именно Гай Спурий был хранителем ильской казны. Несколько раз Аристон, будучи управителем замка, подмечал его воровство и докладывал Джефрису. Один раз Джефрис засмеялся, в другой - промолчал. А на следующий день Спурий отдал Аристону свой резной деревянный посох княжеского казначея, с навершием в форме руки, сжатой в кулак.
   Но прямых улик в том, что Спурий был виновен в покушении на его жизнь, он так и не добыл.
   - Спурий, похоже, затаился, - сказал Зар Гаас. - Других новостей много, но ничего интересного для вашей милости: жрица Брутилия купила двух старых рабынь, в конюшне околел мерин Ратный, кухарка Фессала прыгнула с фонтана, чтобы выкинуть плод, и сломала обе ноги...
   - Что за ерунда, - проворчал Аристон.
   - Из ваших афарских имений приезжали управляющие, привезли дань. Гефестион болтал, урожай оливок ниже прошлогоднего, деревья болеют...
   - Короче, сколько он привёз?
   - Половину. Восемь тысяч пятьсот драхм серебром.
   - А Левкипп?
   - Этот чуть больше. Но уж не всё, что должен.
   - Напиши Некрату, пусть возьмет с пяток моих ветеранов, и чтобы они как-нибудь невзначай поколотили Левкиппа.
   - А что с Гефестионом?
   - Этому пошли от меня кинжал и сестерций. В письме напиши, пусть выбирает себе подарок.
   - Ещё одно, - сказал повар, нагнувшись, чтобы вытереть хозяину губы. Ещё одна дрянная сирингийская привычка, Аристон еле успел хлопнуть по пухлой руке. - Приходила служанка от ее светлости, княгини Олифии, - проговорил повар с вздохом. - Княгиня просит вас наведаться к ней, и как можно скорее. Передала, есть кое-что важное.
   - Сейчас для меня нет ничего важнее сна. Эй, что такое? Ты слышишь?
   В комнате слуг нарастал шум. Сперва Аристон не придавал этому значения, он думал, что это Юба и Масниса вконец разошлись во мнениях, кто из них настоящий нумидиец. Дважды или трижды на его памяти они не шутя тузили друг дружку, выясняя, у осёдлых или у кочевых нумидийцев породистее кони и горячее женщины.
   Прислушавшись, он услышал чужие голоса, совсем не похожие на гортанную речь нумидийцев.
   Он распахнул дверь. Так и есть, это были торговцы, поставщики замка. Трое торговцев потрясали развёрнутыми свитками, у других свитки были заткнуты за пояса. Увидев Аристона, торговцы кинулись к нему всем скопом, но были остановлены нумидийцами, выхватившими кривые мечи, и мастерской руганью Нута Пелеграма.
   Он захлопнул дверные створки перед возмущенными лицами и повернулся к повару:
   - Надеюсь, там только кредиторы замка, а не мои собственные. Я оставлял тебе две тысячи сестерций, на текущие расходы. Должно было хватить.
   Зар Кари Гаас закивал:
   - Истинно так, твоя милость, истинно так! Я не смог заплатить только за соню.
   - И сколько я должен отдать за соню? (Во рту появился неприятный привкус.)
   - Тридцать золотых "колесничих". Совсем не дорого. За этот год, это - первая соня, которую я увидел на ильском рынке.
   Тридцать "колесничих"! В Афарах такая соня стоила бы вчетверо дешевле, по меньшей мере.
   Злосчастная соня перевернулась у Аристона в желудке.
   - Я пообещал торговцу, что заплачу за соню, как только вы вернётесь, и дам десять сестерций сверху за просрочку платежа, - расширил рану Зар Гаас.
   - Отдашь ему десять "колесничих", и довольно. А за остальным пусть наведается, когда я стану царём.
   За дверью не успокаивались. С таким шумом надежды не было заснуть. Какой-то ловкач сумел даже подобраться к двери вплотную и дважды стукнуть кулаком, вслед за чем послышался душераздирающий вопль.
   С кислой миной Аристон распахнул дверные створки.
   Проклятый обманщик даже не был оцарапан. Чего же так голосить? Справившись со злостью, Аристон вспомнил, что он - афарянин, а не высокомерный румейский патриций, и стал вникать.
   Так и казалось, - все эти люди хотели, чтобы Аристон, как княжеский управляющий, оплатил долги замка. Ильский замок имел более десяти миллионов годового дохода, но проще было найти медяк за щекой у нищего, чем наскрести хотя бы сотню сестерций в Ильском казначействе. Все текущие доходы - подушный налог, с рынков, с таможни, - не задерживались в казначействе ни на день, сразу отправлялись в войсковые кассы. Аристон все надежды возлагал на позднюю осень, когда, на Бокатии, должны были поступить деньги за аренду княжеской земли.
   Проще всего было бы выгнать торговцев за ворота. Но он же афарянин. Он спросил у повара:
   - Сколько привезли мои афарские управляющие? Сумма?
   - Двадцать тысяч "сов".
   Двадцать тысяч полновесных афарских "сов" - это восемьдесят тысяч сестерций. Аристон велел принести мешки в свою гостиную, подозвал торговцев. Они окружили его разгневанной толпой, - красные, разгоряченные, - но, увидев деньги, мгновенно присмирели. Следующие четверть часа только и было слышно, как шелестят расписки, да торговцы растекаются в благодарностях и обещаниях самых выгоднейших поставок на будущее. Последним подошел продавец злосчастной сони. Улыбаясь и кланяясь, он мял расписку, которую дал Зар Гаас. Увидев в расписке цифру "3000 сестерций", что составляло как раз тридцать золотых "колесничих", Аристон скрипнул зубами.
   Три тысячи сестерций серебром тихо перетекли к торговцу в кошель. О десяти сестерциях, плате за кредит, Аристон не вспомнил, и у торговца хватило ума не напоминать.
   - У меня ещё есть две отличные сони, - залопотал, растягивая звуки, торговец иолиец. - Две жирные, отличнейшие сони...
   Аристон схватился за пустой горшок из-под сони. Иолиец испарился, не прибегая к помощи волшебства.
   Дрожа, он поставил горшок на обратное место.
   Зар Кари Гаас стоял перед ним в самой смиреной позе, согнувшись в три погибели.
   Немного успокоившись, он сложил расписки в один мешок. Он совершенно не собирался расплачиваться из собственного кошелька за Джефриса. За год службы управляющим он прознал кое-какие ходы; своё он получит, не дожидаясь осенних Бокатий.
   Вот только за толстуху соню казна не заплатит.
   - Надо бы высечь тебя, - сказал Аристон, расшнуровывая башмаки. Повар кинулся ему помогать, но был отогнан пинком. - Чтобы больше не расточал моё имущество, ты слышишь? Соню купил на рынке... Я объелся ими ещё в Афарах, колом стоят.
   - Господин для меня всё равно что бог, - сказал Зар Гаас, кланяясь. Аристон не помнил, когда сирингиец не кланялся. - Сонь больше не будет... Но для вашей милости я приготовил десерт.
   Аристон скривился, а повар быстро вывел из кухни маленькую девушку. Её можно было бы принять за ребенка, но развитые формы опровергали это ужасное подозрение. Несомненно, это была карийка, - смугловатая, маленькое круглое личико, огромные глаза, в которых немедленно утопился Аристон. Он поманил девчонку к себе, и она подошла, вращая бёдрами так, что стоило опасаться, как бы у нее не разъехались суставы.
   Зар Кари Гаас направился к себе на кухню, сладко жмурясь.
   - Ты хоть за нее заплатил? - проворчал, улыбаясь, Аристон...
  
   * * *
  
  
   Девчонкой он остался недоволен. Карийка пребольно лягалась во сне, а тут ещё доверху набитый живот. Утром он прогнал ее, а повару опять выговорил. Немного утешило, что хозяйка отдавала карийку всего за семнадцать сестерций на всю ночь, невелики расходы.
   После завтрака он собрался наведаться к княгине олифийской, но явился ещё один настойчивый посетитель. На этот раз это был не купец, а ближайший помощник Аристона по должности.
   Юний Макр, илиец, достался ему в наследство от прежнего управляющего. На смертном одре старик управляющий просил Аристона за этого человека, ручался в его честности. Аристон оставил Юния Макра квестором складов, и уже не раз пожалел об этом. Семидесятилетний Макр - лысый, худой, с вечно постной физиономией, - постоянно докучал с всякими мелочами, называл Аристона "молодой человек", малейшее отклонение от закостеневших обычаев считал совершенно невозможным. Невозможное дело было вылить прогорклое масло или избавиться от заплесневевшего хлеба в погребах, - и то, и другое полагалось делать только в определенное время года. А о том, чтобы пополнить доходы замка, занявшись хлебными спекуляциями, нечего было и мечтать.
   Аристону никак не удавалось дознаться, на чем же Юний Макр приворовывает. Вот и результат. Вместо того, чтобы сразу отправиться к Цезонии, ему пришлось битые три часа ходить по подвалам и кладовым, считать запасы пеньки и пакли, тюки шерстяной и льняной материи, связанные в гроздья светильники, огромные глиняные сосуды с оливковым маслом и ячменем, амфоры с вином и острым соусом из перебродивших рыбьих внутренностей. Старик ворчал: Аристон ещё вчера должен был проверить состояние кладовых. Есть такое правило: когда управляющий возвращается в замок, он должен не спать и не чревоугодничать до тех пор, пока не пройдется по всем погребам и запасам. Между делом, старик жаловался на его нумидийцев. "Прикажи высечь своих дьяволят, сынок, - они осмелились преградить дорогу гражданину Румна". Юба с Маснисой не допустили старого брюзгу к Аристону, когда он спал. Старик брызгал слюной, вспоминая об обиде, Аристон не успевал утираться...
   Его выручил вестник, сообщивший, что ридгар назначил собрание ильского патрициата в храме Яргоса, на три часа дневной стражи. Разумеется, Аристону полагалось быть там, ведь он - патриций, приписан к ильской курии.
   Он заявил постному старцу, что должен подготовить речь для выступления в патрициате, тут уж старик ничего не смог возразить.
   Выбравшись из винного погреба, он отправился прямиком к правительнице Олифии.
   В небольшом атриуме было прохладно благодаря четырём фонтанам, смирявшим полуденную жару. Колонны, стоявшие вдоль стен, - из темно-синего мрамора с розовыми прожилками; над бассейнами - искристые купола из мириадов хрустальных капель; простенки - в крупных морских раковинах кремово-коричневого цвета.
   - Домн Аристон, я знаю, ты разговаривал с Джефрисом, - проговорила Цезония своим мелодичным голосом, показывая на резную скамью напротив себя. Сама они сидела в кресле с низкой спинкой, ловя в ладонь струи фонтана. - Речь шла о гибели его сына, не так ли? Он до сих пор не зашел ко мне. Что у него на сердце, домн Аристон?
   - Быть может, ридгар не знает, что ваша светлость в городе?
   - Знает.
   - Значит, он соблюдает траур по Луцию. Редкий отец любит сына так, как Джефрис любил Луция.
   - Траур? Какой траур? Мне известно, что эту ночь он провёл не один. (Аристон поднял брови.) У меня есть человек в каждом ильском лупанаре, - сказала Цезония, и от гнева ее лицо покрылось красными пятнами. - Девица по имени Герия провела с ним эту ночь, рыжая грязнуха матушки Флемонии. У коровы в бёдрах чище, чем у нее.
   Цезония встала. И куда только исчезла милая толстушка, лакомство из сдобы и сметаны, улыбавшаяся Аристону всего несколько мгновений назад.
   - Он думает, что это я убила его сына. Что я наняла убийцу, - сказала княгиня олифийская, пристально глядя на Аристона. - Ты, афарянин, сказал ему это.
   - Ну уж нет, - честно возмутился Аристон. - Если ваша светлость не в состоянии заполучить в постель мужчину, нечего тут искать крайних. Можете не волноваться: девка, убившая принца, назвала имя своего помощника. И это было совсем не ваше имя.
   Цезония долго смотрела на него испытующе. Поверила. Сказала, уже мягче:
   - И чьё же это было имя, домн Аристон?
   - Альдива сказала: Генриетта.
   Он встал, собрался уходить. Время потрачено впустую. Он надеялся, что Цезония сообщит ему какую-то важную новость, а она собиралась всего лишь выпытать новости у него, а главное, хотела убедиться, что Джефрис не настроен против нее.
   Цезония остановила его.
   - Домн Аристон, - проговорила княгиня олифийская прежним певучим голосом, - в нашу первую встречу ты сказал, что именно тебе нужно от Джефриса. Три слова: корона афарского царя.
   - Что за чепуха! Ваша светлость неправильно поняли.
   Об этом Аристон говорил откровенно только с Зар Кари Гаасом, и то лишь единожды. Правда, в прошлый раз он сделал Цезонии намёк, о чём после пожалел. Его врагам в Афарах не следует знать, чего он добивается. Да и при ильском дворе, слухи о том, какой милости он хочет от Джефриса, вызвали бы насмешки и могли бы только навредить.
   - Незачем скромничать, домн Аристон, - улыбнулась Цезония. - Я знаю, в Афарах у тебя много врагов. (Она начала загибать пальцы.) Дарисфен, Стратер, Локут, Евмен и Фидокл, братья Анаксариды... - Перечисляла долго, ей не хватило десяти пальцев. Немало же она выведала о нём... Она посмотрела на него с улыбкой: - Я хочу стать царицей, а ты - царём, что ж тут такого? Тем более, царское звание пристало тебе больше, чем мне. Я слышала, что ты - царского рода. Что же удивительного в том, что ты хочешь вернуть корону, которую выпустил из рук твой предок?
   - Мой предок не упускал корону из рук, - сказал Аристон недовольно. - Это Уриен выпустил корону из рук, а царя Корва и доныне почитают в Афарах наравне с богами. Его статуя - перед храмом Афары Воительницы, на Эпиполе.
   - Значит, его убили заговорщики? Бедный домн Аристон, теперь понятно, почему ты хочешь стать царём!
   - Его убили не заговорщики, а враги-чужеземцы. Если вашей светлости угодно...
   - Да уж поведай. Что там рассказывают ваши жрецы Яргоса?
   - Летописи у нас хранят жрецы Афары. А история это такая. Когда мы воевали с царём Коринфа за остров Накос, нам был дан оракул: мы победим, если в бою погибнет наш царь. Мой предок, царь Корв, взошел на колесницу, воины расступились. Он погнал коней прямо на коринфян, врезался в самую гущу... Он был убит, а мы победили. После битвы моему предку воздали великие почести, - Аристон горько усмехнулся. - Таких почестей до него не видывал ни один афарский царь. Наши старейшины приговорили: после Корва никто не достоин быть царём, слишком возвышенна и блистательна его смерть. А чтобы мои предки не возмущали народ, их всех отправили в изгнание...
   - История печальная, и немного странная. Прошу простить, домн Аристон, твой предок действительно славен и велик, но гибель царя на поле боя... Что тут необычного? Немало царей нашли смерть на поле боя. Констанций Лев тоже пал в бою. Дай припомнить... Шесть или семь ридгаров пали в бою. Удивительно, что афарским старейшинам удалось так легко одурачить народ.
   - Моему предку Корву было тогда пять лет.
   Цезония подняла бровь.
   - Ах, вот как...
   - Это был не бой, а жертвоприношение. Оракул знал, как подольститься к бессмертным. Боги увидели детскую кровь и встали за нас.
   По губам Аристона пробегала усмешка, но в глазах горела ненависть.
   - Выходит, ты должен повторить подвиг Корва, чтобы тебя посчитали достойным царского венца, - сказала Цезония с лукавой полуулыбкой.
   - Не дождутся.
   Она улыбнулась открыто.
   - Раз так, мы поняли друг друга. Значит, мы друзья? Я помогу тебе стать царём в Афарах, а ты... - Она с выжиданием замолчала.
   Да преисподняя, а почему бы этой толстухе, и в самом деле, не стать законной супругой Джефриса? Маленького Луция она не убивала, так что здесь совесть Аристона была чиста. Цезония овдовела пять лет назад, поговаривали, будто мужа отравила. Но такое болтают едва ли ни про всех жён, переживших мужей. Князю Олифии было далеко за семьдесят, он с лёгкостью мог умереть и собственной смертью. И, в конце концов, какая разница, отравила она мужа или нет? Уж Джефриса или Аристона она не пыталась отравить.
   - Я готов помочь вашей светлости, вот только не думаю, что в моих силах очень многое, - сказал Аристон. - Я уже не княжеский наместник в Ларингии. Я - всего-навсего управляющий ильского замка. Очевидно, теперь Джефрис переберётся в Румн, так что не известно, как часто я смогу видеть его величество.
   - Ты - советник Джефриса, и оправишься в Румн вместе с ним. - Цезония показала на фибулу-застёжку с серебряным соколом, которой скреплялся плащ Аристона. Застёжка означала принадлежность к свите правителя, к кругу "друзей", - старое выражение, сохранившееся со времен Ридгара Великого. - Этот сокол многое может.
   - У Джефриса таких советчиков человек двадцать. - Аристон не стал рассказывать, как Джефрис вручил ему серебряного сокола. Дело было ранним утром, в лупанаре матушки Филиппы. У принца руки тряслись, кубок не удержать. Аристон помог с опохмелом, тут-то Джефрис и пожаловал ему фибулу с серебряным соколом. Принц долго отстёгивал фибулу от своего плаща, не справился, вырвал с "мясом" и Аристону в кубок кинул.
   - Из этих двадцати советчиков не с каждым он советуется наедине. Да и с кем ему советоваться? Кратар Гелл и Аттий Мергел - хорошие рубаки, и только. Младший Долабел без ошибки называет сорта вин и помнит наизусть половину Эвмера, но от этих талантов немного проку на императорском Совете. Ирвис Кастуллан честен и прям, из него выйдет хороший телохранитель, но не советчик. Спурий Порсена, вот этот - советчик так советчик, особенно когда надо кого-нибудь изнасиловать или убить. Что же до других... - Цезония язвительно засмеялась. - Не зря Джефрис из всех выбрал тебя в свои наместники.
   - Он поставил меня наместником ради одного: чтобы я нашел убийцу его сына, - сказал Аристон. - Не помню, чтобы он когда-либо спрашивал моего совета в семейных делах. Не лучше ли твоей светлости заключить союз с Генриеттой? Джефрис недолюбливает мать, но разрыва между ними не будет. Если Генриетта предложит тебя ему в жёны...
   - Никогда старуха не согласится на наш брак, - резко сказала Цезония. - Она знает, что потеряет, если я стану императрицей. Тогда уж ей не придется командовать легатами и князьями... Генриетта всегда будет против меня.
   Княгиня олифийская властно сжала губы. Её правое плечо было открыто, демонстрируя молочную белизну тела. Пышные груди часто вздымались под парчовым воротом, - сердце трепетало, душа хотела властвовать, бурлила кровь.
   Когда они прощались, Цезония сказала:
   - Жаль, что вы не поймали ведьму Килопу. Ты же знаешь, что она напророчила Джефрису?
   - Сказала, что он переживёт своих сыновей. Конечно, чертовка заслуживает смерти, но ближайшей опасности нет. Луций-то погиб, а у Джефриса больше нет сыновей.
   Аристон зашагал по дорожке, посыпанной лазуритовой крошкой, дошел до выхода из атриума, и тут он услышал, как Цезония сказала негромко:
   - Но у меня есть два сына.
  
  
   * * *
  
  
   Возвращаясь в замок, Аристон никак не мог забыть последние слова Цезонии Олифийской.
   Неужели правдива сплетня, будто княгиня олифийская родила сыновей от Джефриса, а не от законного мужа, старика Сцевия? Он два раза видел ребят, одному - десять лет, другому - четырнадцать, у обоих - светло-русые волосы, у Джефриса и его отца Уриена - черные, но много ли это значит? Мальчишки могли унаследовать светло-русые волосы от матери... Хм, старший из мальчиков щурил глаза совсем как Джефрис, он еще приметил тогда... Жаль, старого князя олифийского он не видел воочию. Аристон не застал Сцевия в живых: за три года до того, как он поступил на службу к Джефрису, урну с прахом олифийского князя опустили в родовую гробницу.
   Простолюдины кланялись ему: в городе знали, что он исполнил задание ридгара, нашел убийцу маленького принца. "А вон наш афарянин", - показала одна торговка другой, обе расплылись в улыбке, от обеих несло вином и рыбьей требухой...
   Аристон, а за ним - два нумидийца, рысью ехали по улице Медников, спустились в Лягушкин Пир, свернули на каменный арочный мост, соединявший город с замком. Какой-то молодой патриций обогнал их, терзая соловую клячу галопом. Аристон оглянулся. На улицу Медников заворачивала кавалькада, десятка два всадников, на прямоугольном княжеском знамени - три дроздицы в чёрном поле. Он никогда не видел такого знамени, но, видно, князь - из тебургских земель, у них у всех полотнища чёрные.
   Ворота замка были распахнуты. Во дворе - толпа народа, как пчёлы в улье, такого многолюдства Аристон ещё не видывал. Стражники в туниках с ильскими соколами, стоявшие у ворот, отдали ему честь.
   Они ещё не знали, что ожидало его в замке.
   Не чуя худого, Аристон передал коня подбежавшему рабу и направился в свою Рогатую башню. Слуги кланялись, два патриция в панцирях отсалютовали ему, он с достоинством наклонил голову... Поднявшись на галерею, насупился: что такое? У входа в его апартаменты сновали какие-то люди.
   Четверо воинов с мечами наголо окружали Нута Пелеграма. У каждого плащ скреплялся бронзовой фибулой, на фибуле - чеканное изображение ильского сокола.
   Его тирентиец шатался, волосы слиплись от запёкшейся крови. Левую щеку Пелеграма пересекала глубокая царапина с красно-чёрными засохшими капельками.
   Распоряжался молодой человек в белой тунике, по вороту - пурпурная патрицианская полоса, но его плащ не был патрицианским, - шафранового цвета, украшенный витым золототканым орнаментом. Плащ скреплялся заколкой на левом плече и перекидывался через правую руку, причем молодой щеголь очень заботился, чтобы складки ниспадали красиво. Сам он был строен; его подбородок, щёки, нос состояли из сальных мясистых складок.
   Незнакомые слуги в жёлтых туниках выносили из Рогатой башни скарб Аристона. Гобелены, картины, коврики, пуховые валики и соломенные тюфяки слуг, - всё складывалось в общую кучу.
   В дверном проёме показался Зар Кари Гаас. Причитая, повар тащил широкий мешок, из которого выглядывали серебряные и керамические блюда Аристона, носик бронзовой лампы. Аристон уловил сильный запах мирровой смолы: не иначе, флакончик с агилейскими духами был разбит.
   У него за спиной нумидийцы с тихим стальным шелестом извлекли мечи.
   - Одного я всё-таки убил, порази их всех Архес! - вскричал Нут Пелеграм, завидев Аристона. - Башка вдребезги, и вся недолга!
   Это была неприятная правда. Поискав взглядом, Аристон увидел человека в форме ильского легионера, лежавшего у каменного бордюра. Воин не подавал признаков жизни, его седоватые волосы мокли в луже крови.
   Пелеграм попытался освободиться из-под ареста, но стражники были начеку. Один из них немедленно кольнул мечом тирентийца, двое других, кряхтя, скрутили ему руки.
   Аристон схватился за меч.
   - Нет, афарянин, не так скоро! - крикнул молодой человек. В его голосе страх боролся с дерзостью. - Воля ридгара, афарянин!
   Аристон взял свиток, дрожа от гнева. Поглядывая на наглеца (как бы не ударил мечом или кинжалом исподтишка) он стал читать. Чтение было коротким: это был, действительно, форменный рескрипт, возводивший некого Хариппа в должность управителя замка.
   - Ты, что ли, и есть Харипп? - мрачно спросил Аристон, возвращая свиток.
   - Харипп - это я.
   Оглянувшись на голос, Аристон увидел человека в летах с отвисшими щеками, одетого в длиннополую шерстяную хламиду, местами изрядно потёртую. Он держал в охапке с десяток свитков. По крашеной бороде и этой хламиде с рукавами, имевшими прорези для рук, всякий признал бы в нём иолийца.
   - Я служил управителем у патриция Публия Бальбина, - сказал Харипп. - А теперь, милостью его величества, мне назначено это место.
   - А я? - Аристон был растерян и зол. - Провалиться в преисподнюю, что здесь делаю я? Почему я только сейчас узнаю об этом?
   - Ридгар должен был испросить твоего совета? - засмеялся молодой патриций. - Проваливай в свои Афары, советчик сучий!
   У Аристона не укладывалось в голове. Джефрис изгоняет его. За что? Ведь он выполнил задание, нашел убийцу Луция. Или именно поэтому Джефрис и изгоняет его? Возможно, ридгар посчитал, что он узнал и услышал слишком много. Альдива назвала мать Джефриса своей сообщницей - вот Джефрис и захотел избавиться от него, чтобы поскорее предать забвению эту историю и не ссориться с матерью. Не иначе, такой ход подсказал Дакота. Или же Джефрис просто избавляется он него, как от хлама, от ненужной вещи? Расследование убийства закончено, и Аристон больше не нужен. Глупость, но найдётся много людей, с пеной у рта и с тысячью доводами готовых с утра до вечера убеждать Джефриса в этом.
   Темнея лицом, Аристон сухо сказал:
   - Я ухожу. Покидаю замок. Отпустите моего слугу!
   - Он убил солдата Румна, а это - тяжкое преступление, - сказал молодой патриций. - Ему отрубят голову, таков закон.
   - Пелеграм, сучий сын, что ты наделал? - хмуро спросил Аристон.
   Нут Пелеграм учуял беду.
   - Клянусь богами, я только толкнул его... - пробормотал он. - Ты можешь посмотреть: на нём нет ни царапины от меча! Он толкнул меня, а я - его... Откуда же я знал, что он так неудачно упадёт?!
   - Какого Дита ты вообще начал пихаться, будто стерва, к которой пристают? Тебе показали рескрипт императора, ну так пусть они хоть весь замок по кирпичику разнесут!
   - В тюрьму его, - приказал патриций стражникам. - Пусть там дожидается палача.
   - Нет, погодите... - начал Аристон гневно, но солдаты и не подумали подчиниться. Они потащили Пелеграма, заломив ему руки за спину.
   - Я не видел никакого рескрипта! - закричал Пелеграм, упираясь. - Мне не показали рескрипт! Они ворвались, стали выкидывать твои вещи...
   - Стойте! Именем ридгара, остановитесь! - Аристон преградил дорогу солдатам. Пожилой воин с обнаженным мечом шагнул к нему, с угрозой занося клинок.
   Неожиданно солдат застыл на месте. Рука с мечом, дрогнув, опустилась. Ветеран, чей панцирь был украшен парой серебряных фалер, буркнул:
   - Эй, стойте, ребята.
   Аристон указательным пальцем показывал на фибулу с серебряным соколом, которой был скреплён его плащ. Точно такой же сокол был выбит на фибулах солдат - птица сидит на камне со сложенными крыльями, пёстрое оперение груди, крючковатый клюв. Но у Аристона фибула была серебряная, а не бронзовая, в соколином глазу - яркий рубин. Солдатам стоило бы сразу заметить этот знак, но они отвлекались на пленника.
   - Я уже не управитель замка, но я - патриций Румна и друг ридгара, - произнес Аристон твёрдо. - Или освободите моего человека, или прикончите меня.
   Молоденький солдат шарахнулся от тирентийца, как от убийственной заразы. Трое другие отошли более степенно. Один, с квадратной бульдожьей физиономией, кашлянул и пробасил:
   - Просим прощения, домн патриций...
   Молодой патриций закричал:
   - Да вы что, с ума сдвинулись? Ридгар разжаловал его, изгнал! Какой он румейский патриций? Он даже не воин!
   Патриций подскочил к Аристону, протянул руку, норовя сорвать серебряную фибулу. Нумидийцы кинулись к дерзкому юнцу, но Аристон обошелся собственными силами. Для афарян любимейшим видом досуга были атлетические состязания, тогда как румеи предпочитали состязания воинские. Занятия атлетикой входили в обязательный курс обучения афарского юноши. Аристон вспомнил кое-что: одной рукой он поймал запястье молодого выскочки, а другой быстро нанёс два удара в наглое лицо, в нос, в искореженный гримасой рот. Когда он отпустил наглеца, тот упал.
   Молодой патриций отполз на несколько шагов, выплюнул зуб с кровянистой пеной и лихорадочно стал копаться в складках роскошного плаща.
   - Так и есть, - пробормотал Аристон, берясь за рукоять меча.
   У молодчика в руке появился короткий кинжал.
   Солдаты переминались с ноги на ногу, не зная, чью сторону принять. Один на всякий случай отвернулся.
   Нут Пелеграм кинулся к трупу, выхватил из ножен мертвеца солдатский гладий.
   С барабанным стуком просыпались на пол и покатились свитки, оброненные новым управляющим. Иолиец Харипп выглядел дурень дурнем; видимо, дядька был безобидный, и в эту историю вмешался случайно.
   Со стороны арки донесся грубый голос, привыкший отдавать приказы:
   - Именем государя Джефриса! Это ещё что?
   Аристон оглянулся. К ним, ускоряя шаг, направлялась группа воинов. Он сразу узнал Децима Альбу, центуриона первой когорты Ильского легиона. По румейскому обычаю, центурии преторианской когорты по очереди дежурили в княжеском замке.
   Поначалу Аристон почувствовал облегчение. У него никогда не было столкновений с Альбой. За два года его службы в Иле они не стали друзьями, но пару раз говорили по душам. Альба ожидал отставки; в качестве выходного донативума он собрался взять земельный надел где-нибудь на побережье, и чтобы не во Фракии, а где-нибудь в Ларингии или в Самнии. Аристон обещал посодействовать: свободные земли время от времени появлялись даже в этих населенных местностях, в результате конфискаций.
   Однако сейчас речь шла не об оплеухе, не об избиении, а об убийстве. Солдат центуриона Альбы, его товарищ по оружию, был убит, и Альба вполне мог позабыть прежнее добросердечное знакомство с Аристоном.
   - Твой воин вступил в драку с моим слугой, упал и разбил себе голову, - быстро сказал Аристон, пряча меч в ножны.
   Он всё-таки надеялся выкрутиться. Альба, хотя и хмурился, направился к трупу, не торопясь с выводами.
   - Чистая случайность, - добавил Аристон, - но слугу я накажу, да так, что мало не покажется. Вступить в драку с солдатом ридгара румейского, за это и сотни плетей мало будет!..
   Ещё кого-то несли Эрвинии. Он заслышал шуршание шагов, оглянулся, и у него вконец испортилось настроение.
   К ним подходил, отдуваясь, претор Валерий Руф.
   - Он врёт! - крикнул молодой патриций, поднимаясь на ноги и стараясь, чтобы в голосе не слышалось всхлипов. - Я - Марк Муциан, патриций Румна! По воле государя, этот афарянин отрешен от должности! Мне было поручено ввести в Рогатую башню нового управителя, но слуга афарянина, - он показал на Пелеграма, - посмел помешать! Слуга афарянина убил солдата ридгара!
   Молодой патриций перебегал глазами с центуриона на претора.
   Децим Альба подошел к трупу, развернул за плечо:
   - Это Габий. Тринадцать лет в легионе. Под Клазменами отличился: центуриона спас. Не меня. Награждён дубовым венком. Чего стоите, олухи? - рявкнул Альба на своих солдат. - Хватайте! Несите! Не валяться же ему здесь, как падаль!
   Солдаты положили своего мертвого товарища на плащ, один буркнул: "Здоровый, боров". Альба спокойно взял меч у бледного Нута Пелеграма, вложил мертвецу в руки, отдал команду. Понесли.
   - Ты должен осмотреть мёртвого, - обратился Аристон к претору, - на нем нет ран от меча. Мой человек не врёт: легионер размозжил себе голову из-за неловкого падения.
   - Я выслушаю твоего человека, но не сейчас, - сказал Валерий Руф. Он не смотрел на Аристона. - Суд будет завтра в полдень, на Храмовой площади. Можешь защищать его, если хочешь. Центурион, - претор повернулся к Дециму Альбе. - Прикажи доставить этого человека (он показал на Нута Пелеграма) в тюрьму.
   - Постой, центурион! - Аристон, как за спасительную соломинку, ухватился за свою фибулу с серебряным соколом. - Этот знак вручил мне сам ридгар, я имею право приказывать его именем! Приказываю, именем ридгара Джефриса, освободить этого человека!
   - Чужеземец не смеет приказывать именем ридгара. Джефрис, наш государь, изгнал его! - крикнул Марк Муциан.
   Децим Альба, как любой солдат, любил получать чёткие и однозначные приказы. Но он так и остался бы рядовым легионером, если бы не научился ловко лавировать между противоречивыми приказами.
   - Я не поведу чужеземца в тюрьму, - сказал Децим Альба, хмурясь. - Пока что. - Он обернулся к Пелеграму. - Жди меня здесь, чужеземец, ты слышишь? Я доложу трибуну Нагеру, что тут такое у вас стряслось. Трибун решит, как быть.
   - Заодно сообщи, что ты не подчинился приказу друга ридгара! - воскликнул Аристон.
   - Друга ридгара? Хм, - центурион словно только сейчас заметил фибулу Аристона. - Друг ридгара... Я скажу Нагеру, что у твоей милости - фибула с серебряным соколом. Да мой командир и сам про это знает.
   - Добро. - У Аристона клокотало в груди. - Ты иди к Нагеру, а я прямо сейчас отправляюсь к всемогущему ридгару. Всё расскажу и попрошу его суда... Кажется, я слышу гонг храма Яргоса? Мне нужно быть там. Вот там-то я и увижу его величество.
   Со стороны ильского храма Яргоса, действительно, донесся тягучий и вибрирующий звук гонга.
   Центурион не поддался на давление.
   - Твоя светлость может идти куда угодно, но твой человек останется здесь, на этом самом месте, - твердо сказал Децим Альба и отдал короткий приказ. Два легионера встали рядом с растерянным и дрожащим Нутом Пелеграмом.
   Валерий Руф высказал своё суждение, показывая на Пелеграма:
   - Всё-таки лучше молодого человека отвести в тюрьму. (У Пелеграма от молодости осталась всего дюжина зубов.) Мало ли, некоторые преступники так и норовят сбежать... А, вот и Отец Дит пожаловал!
   Аристон обернулся. К ним медленно подходил князь Дакота, опиравшийся на плечо старого слуги. Заботы последних дней дались ему не даром: глаза впали, лицо осунулось, от чего морщины сделались как рытвины, на губы легла синяя кайма.
   На правом плече Дакоты сверкала золотая драконья голова с рубиновым глазом. А ведь ещё вчера Аристон на этом самом месте видел другую заколку, с гербовой птицей Дакоты, дятел в красной "шапочке". Эта золотая фибула с разящим драконом Эпикоридов - особенное отличие, дающее немалую власть. Кто же вручил Дакоте "разящего дракона"? Неужели Джефрис?
   - Что за сумасшедшее место, нет покоя старику, - проворчал Дакота. - Я тут услышал кое-что... Обижают, сынок? - Он с усмешкой посмотрел на Аристона.
   - Мой человек не виноват, - твёрдо сказал Аристон. - Он защищал моё имущество. И солдата он не убивал, это случайность.
   - Случайность или нет, дело десятое, - проговорил Дакота. - Важно другое. Ты, кажется, приказывал им именем Джефриса?
   Дакота посмотрел на претора, на центуриона. Немногим дольше его взор задержался на патриции Муциане. Аристону показалось, что глаза старика светились как красные угли. Он всмотрелся, но увидел только стариковские синие губы и чёрные впадины глаз.
   - У меня есть на это право, - сказал Аристон, - сам Джефрис вручил мне фибулу с серебряным соколом.
   - Это-то мне понятно, это право твоё... Не понятно, по какому праву они не подчинились тебе. Ты, Руф...
   - Этот чужеземец убил легионера, - претор показал на Нута Пелеграма. - Разве его можно выпускать из замка? Законы Двенадцати Щитов...
   - Ты, центурион? - Глазные провалы обернулись к Дециму Альбе.
   - Чужеземец убил моего солдата. За убийство солдата Румна - смерть.
   - Юноша, - князь Дакота взглянул на Марка Муциана. - Кто ты и что?
   - Марк Муциан, ваша светлость. Домн Спурий, друг ридгара, попросил меня посодействовать... помочь честному Хариппу вступить в должность управителя замка. Слуга афарянина пытался помешать. Этот человек, - патриций показал на поникшего Нута Пелеграма, - убил солдата ридгара.
   "Спурий! Вот кто выставляет меня из замка!"
   - Заладили: убил солдата, убил солдата... - ворчливо проговорил Дакота. - Как звали его? Габий? Пусть Гекаса даст ему доброго коня... Сколько раз я видел такое: человек случайно спотыкнулся, падает, и - лапки кверху. Такое случается и с центурионами (быстрый взгляд на Децима Альбу), и с преторами (Валерий Руф опустил глаза), и с молодыми патрициями (под взглядом глаз-провалов патриций Муциан ссутулился, даже его роскошное золотое одеяние померкло). Такие несчастья особенно часто происходят во дворцах правителей. - Дакота обернулся к Валерию Руфу. - Претор, ты был обязан расследовать это дело. Итак?
   - Чужеземец не виновен, - глухо сказал Валерий Руф.
   - Центурион?
   - Несчастный случай, срази меня Яргос! - прорычал Децим Альба.
   - Юноша?
   Марк Муциан стал бледнее Пелеграма.
   - Да, этот солдат... сам виноват, признаю... - пробормотал он, запинаясь. - Но Гай Спурий узнает обо всём. Спурий узнает! - Он быстро пошел по галерее, наступил на полу своего плаща, чуть не упал. Подобрал плащ, крикнул: - Спурий узнает! - И прибавил шагу.
   - Твоя тюрьма пуста, претор? - спросил Дакота. - Если нет, что ты делаешь здесь?
   Валерий Руф, красный от злости, поклонился и пошел прочь. Центурион Альба не стал ожидать вопроса. Отдав честь, он отправился нагонять претора. Легионеры, сумрачные и злые, зашагали за своим командиром.
   - Вот уж не знал, князь, что дождусь от тебя помощи, - сказал Аристон. - Клянусь нашей Афарой и вашим Яргосом, ты удивил меня.
   - Ты приказывал именем Джефриса и имел на это право, а они не повиновались, - скрипуче проговорил Дакота. - Во времена императора Кнорпа, Сады ему Светозарные, ослушников без разговоров объявили бы изменниками и казнили... Сейчас головы летят редко, измена пускает корни, скверные времена... Забирай своего человека и уезжай из Иля. Или уплывай, как угодно... Чем раньше, тем лучше.
   - Я не понимаю... Почему Джефрис изгоняет меня? Ты видел его, ты знаешь? Что случилось?
   - Правители дают ответы так же просто и быстро, как секира палача. Так что лучше не болтай, уезжай молчком. Видишь сам, твоя замена ждёт тебя.
   Дакота показал на бледного до желтизны Хариппа, буркнул: "Поспеши", и медленно удалился, через каждые три шага наваливаясь на плечо слуги.
   Это был правильный совет, "поспеши". Джефрису он больше не нужен, - защиты нет, а враги остались. А чего он ожидал? До последнего времени Джефрис напоминал ему сумирского принца Камбраза, которому он помог завоевать трон. Камбраз также любил вино, женское тело, кровавое пиршество битвы. Но Камбраз оказался честен с ним до конца, то есть расплатился по царски, этого же Аристон ожидал от Джефриса. Видно, просчитался.
   Хотя, если припомнить, в Сирингии он был в несколько иной позиции. Тогда ему подчинялись десять тысяч солдат, не знающих жалости наёмников. Не будь этих десяти тысяч, ещё неизвестно, как бы поступил сумирский принц Камбраз...
   И с чего это он возомнил, будто его советы нужны Джефрису, как какому-нибудь хищному зверю - водопой? В Каменном Море, на острове Заринф, он полночи уговаривал Джефриса возвратиться в Румн, и ушел ни с чем. А наутро Джефрис отдает приказ о возвращении домой. Тогда он подумал с самодовольством: Джефрис прислушался к его совету. Но, наверное, было иначе, у Джефриса оказались советчики посильнее его.
   - Тридцать тысяч модиев пшеницы, двадцать тысяч модиев ячменя... Оливкового масла... Сушеных смокв... Амфор с вином... - зачитывал по списку педант Юний Макр, которого Аристон пригласил помочь при передаче дел.
   Теперь молодой прощелыга Муциан расскажет обо всём Спурию, и Спурий станет добиваться не его изгнания - его головы. Как же, он покрывает человека, убившего румейского легионера. Найти Джефриса, объясниться с ним... Нет, прав Дакота: чем скорее он покинет Иль, тем верней останется в живых он сам и его слуга, этот дурень Пелеграм.
   Нудным, монотонным голосом Юний Макр читал долговые расписки. В апартаментах Аристона весь стол был завален этими расписками, да ещё одна скамья... Он мог бы припомнить, что расплатился по некоторым долгам казны собственными средствами, но не стал припоминать. Долой, долой проволочки! Чтобы поскорей убраться отсюда, придется оставить часть вещей. Но кому оставить, этому трусливому иолийцу? Аристон вздохнул над резным шкафчиком, инкрустированным эмалью, и подозвал слуг. Он велел расколотить всю мебель мечами, сам подал пример. Юба и Масниса кинулись рубить столы и шкафы из ценных пород деревьев, они радовались как дети...
   Новый управитель покачал головой и отвернулся.
   Вытирая пыль со лба, он взглянул на Нута Пелеграма. Тирентиец, готовый к дороге, держал в одной руке своего деревянного божка, в другой - мешок с приправами, всучённый поваром. Наиболее ценные приправы Зар Гаас вынесет, конечно, на собственной спине. Хоть бы сильфий сохранился... На полу грудами валялись битые горшки, обрывки тканей, зёрнышки приправ. Солдаты не церемонились, освобождая комнаты для нового управителя.
   Опять послышался голос храмового гонга. На этот раз - только три громовых удара. Медленные, тяжелые звуки поплыли над городом... Ридгар открыл совет ильских патрициев. Там должен был присутствовать и Аристон, но... К чему дразнить гусей? Он тихо, без ненужного скандала покинет город. В порту наверняка найдётся судно, идущее к Золотому Берегу. Несколько дополнительных золотых монет, врученных капитану, ускорят отплытие.
   Оставив за собой гору щепок, Аристон навсегда покинул Рогатую башню. Он хотел и с замком распрощаться как можно скорее, но... будь прокляты все его бесчисленные враги и завистники! Не может же он уехать вот так, втихомолку, не простившись со старым ильским канцлером, Авлом Габинием. Старик всегда был добр к нему, ни разу он не услышал от Габиния презрительное "афарянин". По подсказке Габиния Джефрис поставил его год назад управителем замка, когда прежний управитель умер от лихорадки.
   Аристон приказал слугам отнести дорожные сумки на нижний двор и седлать коней, а сам отправился к канцлеру Габинию.
   Авл Габиний одевался, при помощи двух рабов. Он обратился Аристону:
   - А, сын Корва... Мы должны поспешить. Ты слышал гонг?
   Это был уже второй гонг, означавший начало совета, но Аристон не стал огорчать старика. Перебросившись несколькими словами с Габинием, он понял: тот и понятия не имел, что Аристон в немилости и ему уже нашли замену на посту замкового управителя.
   Облачаясь, при помощи рабов, старик бормотал:
   - Джефрис, Джефрис... Это будет великий император, я говорю тебе, Аристон. Великий! Хвала Яргосу, Рении Владычице, Бокате Милостивой, всем богам блаженным! Хвала вам, боги Румна, вы позволили мне дожить до этого дня!..
   Габиния усадили в кресло, рабы стали зашнуровывать сандалии.
   - Эх, не опоздать! Не опоздать! Бездельники, чего вы возитесь!.. Как идёт набор, Аристон? Второй легион почти набран? Надо набрать ещё один, я выступлю в патрициате. Знаю, казна пуста, но мы можем объявить подписку...
   Подписка или несколько конфискаций? Мать Джефриса, конечно, предпочла бы второе, а сам Джефрис? Принц отличался благородством, но сейчас Аристон не был уверен ни в чем.
   Он еле отделался от старика. В нижнем дворе его ждали слуги, держа в поводу коней. Он не удивился бы, захлопнись перед ними ворота. Даже не удивился бы, если бы к нему подошли с обнажёнными мечами.
   Не подошли. Ворота не захлопнулись. Кажется, повезло?
   Тихой рысью, чтобы не привлекать внимание, он со слугами выехал из ворот Белого Камня и отправился в порт.
  
  
   * * *
   "Сначала - в Эфесскую область. Надо взглянуть на мой золотоносный ручей. Посмотрим, сколько утаивают за щеку старатели и сколько роняет в свою мошну управитель".
   А следом за этим он соберёт свою армию.
   В Сирингии постоянно была нужда в наёмниках, там не переводились кровожадные династы, помнящие обиды десять поколений. Да и на Золотом Берегу ему найдется занятие. Тираны Берега - что змеи и скорпионы в одном мешке... а не то - попытать счастье у мужеподобной царицы Замы Меробии или у царицы Ладоники, правительницы Милета, убивающей мужей. Наверное, ее так и представляют: "Ее величество Ладоника, убивающая мужей" Но уж он-то в мужья к ней не станет набиваться...
   На улицах Иля его приветствовали как приближенного ридгара. Новость о беде, приключившейся с ним, не успела покинуть замок. Но добродушных окликов было немного, гораздо меньше, чем в полдень. Сейчас у илийцев имелось другое развлечение, нежели его персона: в храме Яргоса только что начался совет ильского патрициата, и на совете присутствовал сам новый ридгар, Джефрис Эпикорид.
   Горожане в плащах лацернах, красиво завёрнутых на правую сторону, в коротких ворсистых сагумах, в элланских складчатых гиматиях спешили к храмовому зданию. Улицы, ещё со вчерашнего дня, были украшены гирляндами цветов. На арках висели, попарно, полотнища с драконьей головой Эпикоридов. Кое-где, в узких местах, было неимоверно тесно. Приходилось раздвигать толпу конскими грудями...
   Торговая гавань имела два пирса, у одного стояло три корабля, у другого - пять. Четыре корабля с носами в виде лебединых шей были зерновозы из Дельты-Гиркании, один - финикеец, один - иолиец, один - афарянин. Отчего-то Аристон не испытал добрых чувств, увидев корабль из родных Афар... Ещё один корабль, стоявший на дальнем пирсе крайним, был Аристону совершенно не знаком.
   Он скользнул взглядом по лебединым шеям гирканских кораблей. Конечно, капитан любого из них согласится доставить его на атриканский берег, но Аристон не собирался изнурять себя дорогой: эти зерновозы не имели малейших удобств. Киль финикейской биремы венчала разукрашенная всеми красками рыба с медным гребнем. Финикейцы всегда украшали носы своих кораблей деревянными статуями невиданных рыб или цветов. Финикейский корабль доставил бы его куда угодно, но на финикейце даже не начиналась разгрузка: моряки только сворачивали полосатый парус. У Аристона не было намеренья ожидать... Иолийский корабль нёс на корме четырёхугольный флаг, в красном поле - три мускулистые человеческие ноги, расположенные как спицы в колесе. Знакомый флаг, его владелец - тиран Сварны, союзник прошлого нанимателя Аристона, тирана Эфеса Дионисия.
   Аристон наведался на корабль под флагом сварнийского тирана. На борту находилось всего пять корабельщиков, оставленных для охраны. А капитан отправился с партией тончайшего виссона в Румн, сообщил загорелый матрос без правого уха, и только Яргос знает, когда он возвратится.
   Афарский корабль ("земляки, на риф напоролись бы") принадлежал известному афарскому купцу Заксидаму из рода Эфалидов. Этот Заксидам был заклятый враг Аристона. Ему, и ещё четырнадцати архонтам-правителям Аристон был обязан двумя своими изгнаниями из Афар.
   На афарском корабле заканчивалась разгрузка. Носильщики таскали из трюма широкогорлые оплетённые амфоры. Все сосуды были запечатаны, тем не менее Аристон, приблизившись, уловил резкий запах рыбьего соуса. Рыбий соус разных сортов поставляло на эттинейское побережье купеческое товарищество Икряная Мурёна, и Заксидам был у них заправилой.
   У каждого купца имелись свои секреты, в какой пропорции смешивать рыбью требуху от разных рыб, чем приправлять, сколько времени выделить на гниение. У Заксидама, похоже, этих секретов было великое множество: Аристон, подходя к афарскому кораблю, то глотал слюнки, то боролся с рвотными позывами.
   У сходней хлопотал Кадм, дальний родственник именитого купца. Сам Заксидам редко покидал Афары, действуя через посредников.
   Заметив Аристона, Кадм, - седоватый, с мягкими губами, подбородок в пегой щетине, - переменился в лице.
   - Хороший соус, - сказал Аристон, крутя носом. - Что там в Афарах, Кадм? Какие ветры дуют?
   - Как обычно, Аристон, как обычно, - проговорил Кадм невозмутимо. - Народ воюет на площадях, шуты злословят на представлениях. Кстати, я не имею права разговаривать с тобой. Ты изгнан из Афар сроком на десять лет, если ты позабыл. - И афарянин повернулся спиной.
   - Изгнан, говоришь? Какая жалость. Вот из-за этого мне нет покоя, ношусь по белу свету, то здесь, то там. Сейчас на другой берег надо. В Эфес тороплюсь. Переправишь в Эфес?
   - Палуба афарского корабля - всё равно что афарская земля, а ты изгнан, - произнес афарянин равнодушным тоном, считая выгруженные на берег амфоры и помечая в свитке. Раб держал баночку с чернилами. Рядом два ильских купца в широчайших туниках и толстых шерстяных плащах вели свой счёт.
   - Все-то мы законы знаем, - сказал Аристон сокрушенно. - Афарянину Аристону нет места на афарской земле, но, возможно, Аристону, патрицию Румна, будет позволено ступить на афарскую землю?
   Кадм посмотрел на него, и очень недовольно. Некая деталь в одежде Аристона ему с самого начала не понравилась, теперь же он с беспокойством отметил красную кайму туники и, с ещё большим беспокойством, серебряного сокола застёжки.
   - Наместник Сцева должен прибыть в Румн для присяги императору, - соврал Аристон, совершенно не знавший о намерениях румейского наместника в Афарах. - Стоит, пожалуй, рассказать ему, как один афарянин не нашел места для румейского патриция на своем корабле. А ведь я направляюсь в Эфес по приказу самого всемогущего ридгара.
   Угроза, едва завуалированная, подействовала.
   После Бренердина Афарянина для Элланы наступили непростые времена: все города Элланы, освобожденные Бренердином от налогов, были обложены податями больше прежнего. В Афарах встала гарнизоном румейская когорта, а наместником, вместо добродушного пьяницы Мануция, был назначен Гней Сцева, патриций старой закалки, однорукий калека. Когда двое старейшин в Тимене стали подбивать сограждан не платить венечное золото, старик Сцева развернул когорту боевым строем. Штурмовать давно осыпавшиеся стены Тимены не пришлось. Смутьянов с перерезанными глотками подвесили за ноги на городской площади.
   - Домниус Аристон... добро пожаловать в мою каюту, - пробормотал Кадм.
   - Надеюсь, у тебя найдётся местечко для моих слуг и лошадей?
   Кадм закивал, подзывая раба.
   Аристон поднялся на корабль. "Водительница бури", что за чудное имя! Нос корабля был украшен деревянной статуей богини Афары, - Афара Копьеборная по пояс вросла в дерево, в мясистых ручках - копьё с медным наконечником. Афаряне всегда на носах кораблей закрепляли статую богини Афары, и всегда с оружием, обычно с копьём, но как-то Аристон видел Афару с дубинкой. Тем самым афаряне исподтишка кусили румеев, ведь военные корабли им не дозволялось иметь уже больше двухсот лет.
   На корабле Аристона узнали. "Новый поход затеваешь, сын Корва? - пробасил детина с талией в два обхвата. - Я первый встану под твою серую сову!" Пожилой афарянин с синими прожилками на носу закричал: "А я был с ним в Сирингии! Аристон, помнишь меня?" Не дожидаясь ответа, ветеран полез целоваться. Аристон едва успел увернуться. Засмеявшись, погрозил пальцем. Уж этого-то синеносого молодца с ним точно не было в Сирингии.
   - Да ты, кажется, теперь патриций? Смотрите, братцы, Аристон - румейский патриций! - заметил какой-то глазастый. На миг над палубой пронеслась волна отчуждения.
   Возникла неловкая тишина.
   - И румейский патриций, и сумирский сатрап, и нумидийский набоб... вы что, не узнаете афарянина? - воскликнул Аристон. Лёд был растоплен. Афаряне опять забалагурили. О новом походе Аристона говорили как о деле совершенно ясном и решенном, все требовали внести их в войсковые списки, а некоторые уже пытались выклянчить прибавку жалования. Столько радостных, приветливых лиц! Просто удивительно, откуда же взялись люди, проголосовавшие, на собрании афарского народа, за его изгнание?
   Появившись на палубе, Кадм пробормотал: "Кажется, мой корабль захвачен". В кормовой рубке они ударили по рукам: Кадм довезёт Аристона до самого Эфеса, включая питание и корм лошадям, за сто тридцать золотых.
   - Заксидаму скажешь, что не мог ничего поделать: я угрожал тебе именем ридгара, грозился, что потоплю корабль, - сказал Аристон. - Или просто отдай ему половину золота.
   - Половину? Эта скотина не доплачивает мне, даром что мой брат, - проворчал Кадм.
   - Добро, не давай ни медяка. Скажи, что вместо платы я приказал тебя выпороть, Заксидам поверит.
   На том и порешили. Аристон немедленно отсчитал половину суммы, остальные пообещал вручить в гавани Эфеса. За лишние пять золотых Кадм поселил его в собственной каюте. На нижней палубе нашлось место для коней. Нумидийцы перенесли с берега его пожитки, немедленно стали обихаживать временное жилище. На стенах каюты появились гобелены тонкой иолийской работы. Аристон купил их семь лет назад и ни разу с ними не расставался.
   Он везде развешивал эти гобелены, какое бы пристанище не предназначала ему судьба, - шатёр кочевника, воинская палатка, маленькая комнатка или роскошный дворцовый покой. На гобеленах старинной работы волны возносили облака пены, сквозь туман виднелись странные острова, и, на каждом полотне, плыли или сражались корабли. На носах кораблей неслась над водами богиня Афара, только в ее руках не было копья. Не было никакого оружия: широко разведя руки, богиня объяла море и землю, принимая их под свою власть. Легенда говорила: именно такие статуи богини украшали корабли древних афарян до румейского завоевания, когда элланам принадлежало всё Эфатрикское море.
   Ещё одна забота была у Аристона, кроме древних гобеленов.
   - Зар Кари Гаас, разрази меня гром, я тебя съем.
   Сирингиец, улыбаясь, извлёк из сумки окорок, овечий сыр, полез за приправами. Нут Пелеграм сделал вид, что помогает в готовке, а сам, стоило повару отвернуться, приложился к кувшину с неразбавленным фалернским. Зар Гаас, поймав движение тирентийца, принялся браниться и рвать кувшин у него из рук.
   - Только рыбьего соуса не надо, - крикнул Аристон повару, поднимаясь на палубу. Весь корабль совершенно провонял этим ходовым товаром Заксидама.
   У него было немного времени, пока повар готовил стол. На пристани, вдыхая приятную свежесть, он огляделся. Какой-то морячок направился к нему, улыбаясь во весь щербатый рот. Портовый сутенер... Аристон улыбнулся в ответ и покачал головой. Морячок улыбнулся ещё шире. Аристон сделал вид, будто борется с рвотными позывами, только тогда сутенер понял: не клиент.
   Матросы закатывали на корабль бочонки с пресной водой. Это было неинтересно, Аристона привлекло другое. Рядом стоял корабль, чью принадлежность он не сумел установить. Судя по широкому днищу, как будто это был торговый корабль, да и поставили его в торговой гавани. Но два ряда вёсел с каждого борта, сто шестьдесят гребцов... многовато для торговца. Киль корабля венчала статуя богини. Женщина с зубами, достойными челюстей крокодила, широко раскрывала рот, выставляла когти по-кошачьи. Две змеи обвивали ее руки; опытный резчик изобразил набухшие жилы на мясистых предплечьях.
   На странном корабле к чему-то готовились. По палубе бегали рабы в жёлтых туниках, с широкой красно-бурой полосой спереди. С десяток воинов с гладковыбритыми подбородками построились у сходней. Судя по толстым губам и широким скулам, корабельщики не были ни румеями, ни элланами. Месаврийцы, вдруг понял Аристон. Это были белокожие атриканцы - месаврийцы. На солдатах поблескивали литые железные панцири, украшенные чеканными изображениями коней, танцующих на задних ногах.
   Из трюма незнакомого корабля подняли полированные дощечки, лёгкую желтую ткань, и рабы быстро собрали паланкин. Три женщины появились на палубе. Одна забралась в паланкин. Ее постоянно заслоняли другие люди, поэтому Аристон мало что разглядел: короткая туника, более приличествующая мужу, на плечах - нарядная палла светло-сиреневого цвета с мелким пурпурным узором. Четверо рабов понесли паланкин. Когда они шли по сходням, один споткнулся, паланкин накренился, и женщина вывалилась наружу. Теперь он получше рассмотрел ее: богатырская комплекция, - широченные плечи, сильные руки, мускулистые бёдра без признаков жира. Такая грузная матрона должна была бы непременно свалиться в воду, учитывая скорость, с которой она покинула паланкин. Но нет, она удержалась на сходнях. В воду полетели рабы, ребята не мелкие, для чего каждому хватило единственной оплеухи.
   Аристон ни на шутку заинтересовался. Двое моряков с ухмылками и восторженными возгласами вместе с ним наблюдали за перемещениями иноземной гостьи. Он обратился к ним с вопросом, но они сами гадали, кто эта такая. А фигура, видно, была важная: туника белой шерсти украшалась спереди широкой золототканой полосой, на широком запястье блеснул всеми цветами радуги браслет, усыпанный драгоценными каменьями.
   Наказав нерадивых слуг, матрона запуталась в своей накидке. Разъяренная, она руками разорвала ткань, клочки полетели в воду. Тут ее окружили женщины в ярких зеленых и вишневых одеждах; к их головным уборам крепились длинные, до пят, парчовые полоски. С палубы подбежали рабы, солдаты, и, с такой свитой, человек в двадцать, матрона отправилась в город.
   У нее на поясе Аристон увидел короткий меч в простых деревянных ножнах, а вот у ее солдат оружия не было. Не лишняя предосторожность. Если бы они все были при оружии, не избежать им столкновения с портовой стражей.
   Он посмотрел на афарский корабль. Матросы заполняли трюм "Водительницы бури" корзинами с сушеными фигами. На пристани ещё оставалось немало корзин и амфор, предназначенных для погрузки, так что у него имелось время до отплытия.
   Он увидел неподалёку группу илийцев, оживленно переговаривавшихся, узнал одного знакомого купца. Возможно, они что-нибудь знают, что за птица пожаловала в Иль? Уж наверняка они толковали о боевитой чужеземке, делились слухами, сплетничали напропалую.
   Он направился к илийцам.
   Аристон не успел пройти и половины расстояния, как слух резанул наглый окрик.
   - Афарянин!
   Он обернулся.
   Румейские патриции. Аристон, взглянув на ватажку, наметанным глазом солдата быстро прикинул число врагов. Шесть патрициев, молодые красавчики в плащах с пурпурной каймой. Их сопровождали восемь или девять воинов с мечами. На фибулах воинов - медвежья голова в профиль, - пасть раззявлена, только что слюни не текут. Аристон понятия не имел, с чьего герба взят этот зверь.
   Он с досадой посмотрел на афарский корабль. Надо было ему, дурню, сидеть на корабле, в капитанской каюте. А теперь, чтобы подойти к сходням, он должен миновать совершенно не расположенных к нему румеев.
   Молодчики, выйдя из переулка Жестянщиков, быстро шли ему наперерез.
   Кинуться бежать к кораблю? Всё равно им не разминуться. Да у этих стервецов хватило бы наглости ворваться следом за ним на "Водительницу бури".
   Единственное, что ему оставалось, так это соблюсти достоинство. Пальцы уже поправляли складки плаща.
   Его обступили, и прямо перед собой он увидел ухмыляющееся молодое лицо. Он вспомнил имя: Марк Муциан. В ноздри ударил крепкий винный дух.
   - Ты, афарянин! - Муциан ухватил его за ворот туники. - Почему до сих пор не убрался в свои Афары?
   Он помедлил. Рассудок искал ответ, как бы сохранить и достоинство, и жизнь, а кровь уже закипала, гнев застил глаза. Ловким движением умелого атлета Аристон оторвал от себя юнца и швырнул на каменные плиты пристани. Вспомнил, какие уроки ему преподавал в гимнасии хромой учитель Лаодик.
   - Да ты совсем не держишься на ногах, сынок, - сказал он снисходительно. - Гляди, второй раз за день на землю валишься.
   Ему дали договорить, а потом на него накинулись со всех сторон, повалили. Стали бить. Он спрятал лицо в ладони, выставил локти. Тут уж не до чести, - он закричал, что было мочи:
   - Я - патриций Румна! Румеи, на помощь! Стража! Стража!..
   -Довольно, - проговорил пожилой воин с фибулой-медведем. - Хватит с него! - Высокий, коренастый, солдат схватил одного из патрициев за полу плаща. Плащ остался у него в руке, и тогда он выхватил меч. Ветеран принялся плашмя колотить мечом по спинам и ягодицам озверевших патрициев и солдат.
   Близился вечер, но на пристани было ещё немало народа: румеи, чужеземцы, рабы. Кто-то побежал за портовой стражей. Четверо купцов, с которыми Аристону так и не удалось поговорить, подошли ближе.
   - Да это же наш афарянин, клянусь Яргосом! - проворчал один. - Где стража? Стража! Стража!..
   Наконец, его оставили в покое. Аристон, не без труда, поднялся. Краем глаза он увидел, как по пирсу, к нему на помощь, мчатся Юба и Масниса. Они уже обнажили кривые мечи и теперь вертели ими над головами, по нумидийскому обычаю. Уж эти не задумаются, сразу пустят оружие в ход.
   - Нет! - крикнул Аристон, превозмогая боль в челюстях. - Нет, приказываю вам!
   А за нумидийцами шли, убыстряя шаг, афарские моряки. Человек двенадцать, если не больше. Двое из них кутались в грубые серые плащи, из-под материи выпирала сталь.
   - Надо уходить, господин... - проворчал пожилой воин, обращаясь к одному из патрициев, юноше с узким конопатым лицом и томными чёрными глазами, по которым наверняка убивались многие юницы.
   - Его раб убил румейского легионера! - закричал Марк Муциан, оборачиваясь к своим приятелям. - На моих глазах его раб убил румейского легионера! Он укрывает убийцу, значит, он сам заслуживает смерти!
   Только бы ещё Пелеграм сюда не притащился, подумал Аристон.
   - Солдат погиб случайно, - гнусаво сказал Аристон. В левой ноздре хлюпала кровь. - Несчастный случай, упал неудачно, стукнулся затылком о каменный пол. Претор уже рассудил нас. Мой слуга не виновен. А вот тебе придётся спознаться с палачом, сынок!
   Муциан смазал его по щеке. Аристон рванулся, - его схватили за руки, Юба и Масниса опять выхватили свои мечи. Матросы с афарского корабля приблизились на шаг и замерли, тяжело дыша. На Аристона пахнуло крепким запахом пота.
   - Мечи в ножны! - закричал Аристон. - Ну? Я вам покажу, сукины дети!
   Кровяная влага не удержалась в носу, потекла по подбородку.
   - Твой раб убил легионера! - выкрикнул Муциан, и Аристон увидел прямо перед собой безумные, налитые кровью глаза. - Я вру, да? Скажешь, я вру? Ах ты, собака! - Юный патриций взглянул на толпу зевак. - Вы верите ему? Вы, румеи?
   - Пусть Яргос рассудит, кто прав, - проговорил какой-то старичок, местный знаток законов. - Вам надо сойтись в поединке, бог вложит силу в длань правого. Так, кажется, говаривал наш жрец Гостилий, который помер в прошлом году.
   Толпа румеев ответила одобрительным гулом.
   Но одобрили не все. Один человек крикнул:
   - Эй, Филона, ты бы лучше себе могилку присматривал, а не стравливал других!
   - Поединщики должны сначала предстать пред алтарём бога, - сказал толстый человек в пёстрой хламиде, вытиравший пот со лба огромнейшим платком, годившимся на корабельный парус. - А где тут алтарь Яргоса, я вас спрашиваю?
   - Где же стражники?
   - Велий пошел за ними...
   - Дайте ему меч! - выкрикнул Марк Муциан. - Дайте меч, чего стоите!
   Он выхватил меч из ножен у одного из солдат, швырнул клинок Аристону под ноги. Кто-то из дружков протянул Муциану собственный нарядный меч, - с золотыми защитными дугами, сделанными в виде борющихся обнажённых нимф. Муциан, потрясая мечом, закричал:
   - Афарянин! Так ты ещё и трус?
   У Аристона болели рёбра и, похоже, не только от кулаков. Кто-то всё-таки кольнул его мечом. Вряд ли рана была серьёзная, иначе бы он сейчас не слышал визга молодого патриция. Но на его белоснежном плаще, отороченном пурпурной каймой, ниже правой подмышки проступило большое кровавое пятно.
   Он нагнулся за мечом, брошенным задирой.
   Он едва дотронулся до рукояти, не успел разогнуться, а Муциан уже нанёс удар. Молодой патриций целил в ямку над левой ключицей, Аристон едва увернулся. Он сделал выпад, - и, к позору своему, растянулся на камне пристани. Глазами он увидел рыбий хвост, расплющенный чьим-то башмаком, и в тот же миг спиной почувствовал, как увидел: толпа заволновалась, что-то происходило там, наверху. Аристон кожей ощутил, как приоткрылись рты, широко открылись глаза.
   - Дорогу! Дорогу страже! Да расступитесь вы! - голоса были грубые, испитые.
   Вряд ли Яргос одобрил бы то, что сделал Аристон: выпустив рукоять меча из ладони, он на четвереньках скользнул в лес подолов и голых ног. Кто-то вскрикнул, забранился. Кто-то засмеялся с издевкой.
   Марк Муциан сунулся к нему, хотел красиво смахнуть ненавистную голову с плеч, но в толпе, в сутолоке промахнулся.
   У Аристона заколотилось сердце: он узнал голос Тита Бибула. Начальник городской стражи оказался достаточно трезв, чтобы самолично поучаствовать в устранении беспорядка.
   Он неплохо знал этого пожилого воина, совершенно седого, с красным рябым лицом. Тит Бибул принял должность тридцать лет назад. Сам Кнорп Взять-За-Горло поставил его начальником портовой стражи. Удивительно, но подозрительный император, видевший во всякой мелочи измену, прощал Бибулу все его дерзости. О грубости Бибула, его твёрдокожести и чурбатости рассказывали много историй. Так, однажды Кнорп, после долгого пути по бурному морю, принялся извергать содержимое желудка прямо под ноги старейшинам и жрецам, вышедшим на пристань встречать его. Бибул подошел к страшному императору и утешительно похлопал по плечу, со всяким - де случается. И грозный ридгар - ничего...
   Бибул заговорил без признаков волнения, будто встретился с друзьями в кабачке:
   - Эй, чего вы тут? Аристон? В хорошую же ты попал передрягу! А, молодой Муциан... Как твой отец? Я слышал, умер?
   - Раб афарянина убил римского легионера! Раб афарянина убил римского легионера! - Марк Муциан трясся от злости. - Афарянин увёл своего раба от суда, укрыл убийцу! Афарянин должен умереть! Он должен умереть! Убей его, Бибул! Он отказался драться, отказался от божьего суда...
   - Те-те-те, - сказал Тит Бибул. - Так я тебе и убью, потом затаскают по тюрьмам законники. Где рескрипт Джефриса, я спрашиваю? У тебя есть рескрипт Джефриса? Ну так пойди домой, проспись, сынок.
   - Я тебе не сынок! Я - румейский патриций!
   - Как поговаривал мой центурион, на службе императора каждый меч - патриций. Э, Аристон? Ты мёртв или только наполовину?
   Аристон видел перед глазами волосатые икры Тита Бибула. Дурнея от запаха пота, он потихоньку поднялся, цепляясь за длинный плащ начальника портовой стражи.
   - Я должен сегодня же отплыть, - пробормотал Аристон, чувствуя нестерпимую боль в голове. - Дела на Золотом Берегу неотложные... Помоги мне, Бибул.
   - У меня с утра разболелась коленка, так что плечо я тебе не подставлю. Мои солдаты тоже не няньки. А вы чего стоите, обормоты? - прикрикнул Бибул на молчаливую толпу, ловившую каждое слово. - Постум, Секст, помогите его светлости!
   Случайно или нет, но Тит Бибул назвал имена двух самых состоятельных купцов из доброго десятка, находившихся в толпе. Постум Луканий и Секст Кармилон беспрекословно подхватили Аристона под руки. Тут произошла заминка. Марк Муциан закричал срывающимся голосом:
   - Кого ты называешь "светлостью"? Да ты совсем сдурел, Тит Бибул! - Стремительно, чтобы не помешали, Марк Муциан сорвал с плаща Аристона фибулу с серебряным соколом. - Он - не патриций Румна и не друг ридгара! - Муциан принялся потрясать кулаком с драгоценной фибулой. - Он - чужеземец, афарянин, раб румейского народа! Сам ридгар изгнал его! Спросите любого в замке: ридгар изгнал его!
   У Аристона хватило сил сделать знак нумидийцам, чтобы они оставались на месте. Сигнал пришёлся кстати: Юба и Масниса приплясывали как на сковородке, норовя ринуться на его защиту. Купцы Постум и Секст осторожно повели его к пирсу, у которого стоял афарский корабль. Они прошли с десяток шагов, и его подхватили под руки афаряне.
   - Дай-ка мне это, малыш, - услышал Аристон за спиной ворчливый голос Бибула.
   Он не видел, но, судя по пыхтению и возгласам, догадался, что там произошло. Очевидно, начальник портовой стражи отобрал у патриция фибулу с княжеским соколом.
   Марк Муциан, на мгновение замолчав, посыпал богохульствами.
   У сходней Аристона встречал Кадм. Капитан корабля оттолкнул какого-то матроса, кинувшегося со своей подмогой, сам взялся помогать. Он повел Аристона под руку, ворча: "Проклятые румеи" и вздыхая. У двери капитанской каюты он пробурчал:
   - Из-за тебя я задержался с отплытием на целый час. Надо бы затребовать неустойку, да добрый я.
   В каюте Аристон увидел Нута Пелеграма, преспокойно храпевшего на его койке. Нумидийцы принялись расталкивать тирентийца, Зар Гаас - щипать, но без толку. Аристон приказал вынести бесчувственного Пелеграма на палубу, на свежий воздух.
   Пелеграма убрали, а ароматы остались. Из-за запаха алкоголя, начавшего брожение в желудке тирентийца, невозможно было дышать. Аристон попросил флакончик с душистой смолой ладийского дерева, но, как оказалось, этот флакончик, вместе с полудюжиной других, был разбит легионерами в Рогатой башне. Ему пришлось довольствоваться гвоздикой и миррой. Зар Кари Гаас омыл его раны крепким вином. По счастью, ранение в бок оказалось неопасным, остриё меча лишь скользнуло над рёбрами. Больше всего донимала голова, но боль отступила после чаши фалернского, сдобренного мёдом и кардамоном.
   Почти весь ужин достался Юбе и Маснисе, Аристона воротило от пищи. Порыгивая, довольные нумидийцы заняли места снаружи каюты, и вскоре Аристон услышал их вечных спор о кочевых нумидийцах и осёдлых. Это был очень важный спор, но Аристон постоянно забывал, кто из его смуглокожих слуг был кочевой нумидиец, а кто - осёдлый.
   Повар начал убирать со стола.
   Рёбра почти не болели, если не шевелиться. Похлёбывая разбавленное вино, Аристон проговорил в раздумье:
   - Если бы мальчишка выпустил мне кишки, нумидийцы отомстили бы за меня. Их, конечно, на месте искромсали бы на куски ... А ты, Зар Гаас?
   - А я бы дотер головку сыра, а потом начал тереть чеснок, - сказал Зар Кари Гаас, и они оба рассмеялись. Аристон смеялся несколько раздраженно.
  
   * * *
  
  
   "Водительница бури" прошла под парусами две мили, после чего ветер ослабел. Пришлось корабельщикам, умаявшимся за день, усесться за вёсла.
   Быстро загустела ночь. Само по себе не страшно: Кадм, как любой афарянин, хорошо знал звёздную грамоту. Дорогу показывала Дева с Напёрстком, протягивавшая руку в сторону Атрики. Рука Девы обозначалась семнадцатью звёздами, править надо было на крупную малиновую звезду, называвшуюся Артемидора.
   Кадм собирался сделать привал на острове Ледос, где нимфы медвяной росой умащаются, а оттуда - прямая дорога к северному побережью Атрики. Аристон не имел ничего против такого плана, да ему было и не до прочерчивания маршрута. Всё тело нестерпимо болело, одно облегчение, после забористых напитков его потянуло в сон.
   Какое-то время он, к своему удовольствию, не чувствовал и не осознавал почти что ничего. Когда хмель начал сходить, он вдруг заметил: корабль совершал какие-то странные движения. То проваливаясь в ватную темень сна, то охая от боли, он скоро понял, что происходило, ведь он сам был афарянин и моряк.
   Очень просто, "Водительница бури" развернулась и пошла обратным курсом.
   Качка усиливалась. У него и без того болели все бока. Настрадавшись и наохавшись, он отправил Юбу за капитаном. Кадм пожаловал очень нескоро, заговорил сердито:
   - Не чуешь, что ли, что на море творится. Ты же сам плавал, должен знать: если в этом месте начинает дуть Халгис, быть буре. Придётся вернуться в Иль, пока недалеко от берега отошли.
   Аристон выругался. А что изменишь? Кадм дело говорил. Халгис, северо-западный ветер, всегда приносил с собой непогодицу. Ещё не хватало утонуть в море, то-то обрадуются его враги в Афарах и ненавистники в Иле.
   - Джефрис не хочет отпускать меня, - пошутил он, едва капитан удалился.
   - А может, княгиня олифийская? - лукаво погрозил пальчиком повар.
   - Ты бы ещё сказал, Генриетта.
   На исходе ночи они вошли в гавань Иля. Звёзды гасли. Матросы и гребцы валились с ног, некоторые бедолаги заснули прямо за вёслами. Раньше полудня они не тронутся с якоря, досадливо подумал Аристон.
   Он ошибся на три часа: Кадм вывел корабль из бухты только в четвёртом часу пополудни.
   Когда корабль отдалился от берега, Аристон вышел на палубу. В череде неприятностей наконец-то нашлось, за что можно поблагодарить богов: он почти не чувствовал боли, раны быстро заживали. Куда быстрее, чем обычно. Наверное, это солёный морской воздух, без которого любому афарянину жизнь не в жизнь, делал чудеса.
   Стоя на носу корабля, Аристон вдыхал полной грудью.
   Море, гневавшееся всю ночь, теперь отдыхало. Легкий ветерок едва шевелил четырёхугольный парус, на котором был нарисован чудо-зверь с печати купца Заксидама, трёхногая курица, символ удачи в торговых делах. "Водительница бури" шла на вёслах. Матросы, ставшие на время гребцами, ворчали, который день без отдыха. А Аристон плевал в воду, - хорошо, свежо.
   - Корабль! - закричал рулевой, молодой афарянин, управлявший огромным кормовым веслом.
   С неприятным холодком в груди он всмотрелся в море.
   Так и есть, корабль, и уж неспроста он здесь. Судно шло по их следу, и шло быстро, как движутся военные корабли. Вскоре Аристон различил: это была сорокавёсельная румейская либурна. Судя по скорости, с которой их нагоняли, румеи посадили по два гребца на весло.
   Значит, Спурий всё-таки добился у Джефриса его головы. Предлог хороший, он покрывал убийцу румейского легионера. Уж за одним Пелеграмом не послали бы вдогонку военный корабль. В городе - праздник, илийцы чествуют нового ридгара, так что публичной казни не будет. Да это Джефрису не нужно, и Спурию ни к чему. Скорее всего, их обезглавят на месте, насколько он проник в характер взбалмошного, вспыльчивого Джефриса, даже до берега не довезут.
   - Твоё золото жжётся, - сказал подошедший Кадм. - Правду говорит мой брат, ты - самый опасный человек в Афарах.
   Аристон проглотил неприятные слова, сказал:
   - Как насчёт того, чтобы выжать из меня ещё сто пятьдесят золотых? Надо уйти от погони. Вели гребцам приналечь на вёсла.
   На либурне запела труба, - резко, повелительно, - приказывая остановиться. На носу либурны, над чёрным тараном, замахали красным вымпелом.
   - Сто пятьдесят золотых? - Кадм скривился. - Даже если каждому моему гребцу ты заплатишь по сто пятьдесят полновесных золотых "колесничих", румеи нагонят нас меньше, чем через час. Моей посудине не тягаться в скорости с либурной, да ещё, похоже, со свежими гребцами.
   Аристон и сам понимал бессмысленность своей просьбы, но понимать - одно, а чувствовать, как сердце готово провалиться в пятки, - совсем другое.
   - Пойду, принаряжусь, как полагается румейскому патрицию, - сказал Аристон. - А не то вместо меня сцапают кого-нибудь другого.
   - Поторопись, патриций, - проворчал Кадм и прокричал команду. Под палубой смолк барабан, задававший ритм гребцам. Матросы начали собирать парус.
   Он шел в каюту с неприятным холодком в желудке, а голова как в огне. За ним тенями следовали Юба с Маснисой. Подходя к низкой дверце, он заметил Нута Пелеграма. Тирентиец стоял на нетвёрдых ногах у бочонка с пресной водой, черпал воду ковшиком, пил (больше проливал), тряс головой и отдувался.
   - Самое время тебе помолиться твоему Псатису, - сказал Аристон. - Или лучше помолись Гекасе, пусть придержит для тебя доброго коня.
   Это было обычное пожелание покойнику, получить хорошего коня у Гекасы, богини-привратницы, стоявшей у дверей в загробный мир.
   Пелеграм, ещё не отошедший от хмеля, полез с расспросами. Нумидийцы принялись объяснять обстановку, а Аристон отправился дальше. Вскоре он услышал, как тирентиец забухал ругательствами.
   В капитанской каюте стоял терпкий и немного камфорный запах. Зар Кари Гаас, каким-то образом разместив на узкой лавке упитанную заднюю часть, тёр в ступке мускатные орехи.
   Он долго искал зеркало, разозлился, чего же там застряли нумидийцы? Окликнул Юбу, приказал держать зеркало, сам принялся бриться. Эту процедуру он не доверял никому.
   - Неудачный день, - проворчал он, соскребая щетину кривым ножом для бритья. - Если бы у нас сегодня на завтрак был фазан, дружище Гаас, ты бы не досчитался у птицы печени. Или на твоей родине не гадают по птичьим внутренностям?
   - На моей родине гадают по внутренностям человека, - сказал Зар Гаас, ссыпая ароматный порошок в баночку слоновой кости. - Что, румеи ещё не на корабле? Значит, я успею растереть ещё пару орехов.
   - Разотрёшь хоть весь мешок. Я не собираюсь брать вас с собой на румейский корабль. Кадму заплачено, он, доставит вас в Эфес, как миленький. Найметесь на службу к Дионисию. Он хоть и сукин сын, но платит хорошо... - Закончив бриться, Аристон начал облачаться в патрицианский плащ с пурпурной каймой. - Напишешь рекомендательное письмо от моего имени, только много не ври. Понадобится моя печать. Подай пергамент. - Аристон стянул с пальца перстень с крупным агатом, на котором был вырезан герб его дома, ушастая сова.
   - Прошу прощения, но у меня есть пара пустых свитков с печатью твоей светлости, - сказал Зар Гаас, не прекращая своего пахучего занятия.
   Аристон на миг оцепенел. Придя в себя, пробурчал:
   - Ты на верном пути к удушению, Гаас... Эх, ладно, нет времени. У меня вот какая забота: не желаю, чтобы Пелеграм достался румейскому палачу. Он служит у меня десять лет, выручал раза два. Немного за десять лет, но всё-таки...
   Юба с Маснисой старались, чтобы складки плаща легли красиво.
   - Это можно устроить. - Повар лизнул палец. - У меня есть одно снадобье, его не почувствуешь ни в воде, ни в вине. Пелеграм от кубка с вином никогда не откажется, так что ...
   - Кто о чём, а повар о яде. Ты не понял, друг Гаас, я не прошу тебя убить Пелеграма. Отправить его к Диту? Вздор. Слабость. Нет уж, пусть он поживёт, наш Пелеграм, на зло румеям... - Аристон ударил по руке Юбу, смявшему красивую складку. - Пелеграма спрячем в трюме, только надо позаботиться, чтобы он не стал буянить. Этот дурачок ещё сам выдаст себя.
   - Имеется у меня такое снадобье, чтобы не буянил, - заулыбался Зар Кари Гаас.
   Аристон послал Маснису за тирентийцем, а Юбу - за капитаном корабля, шумнул вдогонку:
   - Да побыстрее шевелились! Кольните их слегка, ноги меньше будут заплетаться.
   Нут Пелеграм вошел в каюту, бодрый как утренний ветерок. Даже запах не чувствовался. Но уж Аристон знал, как тирентиец умел маскироваться... Следом, красный от злости, ввалился Кадм.
   - Чего тебе надо? - закричал Кадм с порога. - Я же сказал, никакой сделки не будет!
   - Знаешь поговорку, Кадм? Перед тем, как умереть, змея норовит ужалить. Не серди меня, дружище... Лучше стой и слушай, - Аристон, не прекращая разговора, протирал лицо губкой, смоченной в розовой воде, экономил время. - Нут Пелеграм, старый пёс... Ты знаешь, почему нас преследуют румеи? - Он сунул губку Юбе. - Ты убил румейского легионера, и это очень огорчительно для румейской гордости. Я пытался защитить тебя. Сам знаешь, это обошлось мне недёшево, но румеям и того показалось мало.
   - Где мой меч? - угрюмо спросил Пелеграм. - Ты же позволишь сразиться с ними? Или хочешь, чтобы они прикончили меня как собаку?
   - Меч не нужен, - Аристон взял у Зар Гааса большой серебряный кубок с рельефным изображением козлоногов и дев, вертящихся в бешеном танце.
   Повар сладко улыбался.
   - Значит, вот оно как... - Пелеграм принял кубок. Рука дрогнула, но только один раз. Он взглянул в глаза Аристону и больше не тянул, стал пить большими глотками. Даже о своём божке позабыл.
   Выпив чуть больше половины, тирентиец начал закатывать глаза, а там и кубок выскользнул у него из пальцев. Нут Пелеграм упал на руки нумидийцев, со струйкою вина в уголке губ.
   - Мать Афара... - пробормотал Кадм, бледный как смерть.
   Он с ужасом смотрел на Аристона.
   - Значит, говоришь, я - самый опасный афарянин на свете? - Аристону хотелось продлить паузу, но долго любоваться растерянностью капитана корабля было некогда. - Спрячь этого пьяницу где-нибудь в трюме, да смотри, чтобы он не задохнулся в своей блевотине. Если румеи будут расспрашивать, скажешь, я убил слугу, а труп выкинул в море. Они поверят, всё-таки Пелеграм меня подставил.
   - Так ты не убил его?
   - Неужели я похож на убийцу? - Кадм выглядел таким растерянным, что Аристон засмеялся бы в голос, при других обстоятельствах. Сейчас он молча сунул в руки капитана увесистый мешок. - Здесь - тысяча сестерций, за Пелеграма. Смотри, не подведи, а не то узнаешь на собственном опыте, какой я убийца... Кажется, опять трубят? - Он прислушался. - Идём встречать румеев, Кадм! Да ты что, сдурел, куда ты с мешком-то? Деньги схорони. Да не дрожи так, не за тобой приплыли.
  
   * * *
  
  
   Сначала на борт "Водительницы бури" поднялись солдаты. Грохоча калигами, они выстроились на палубе. Они были в парадной форме, - в шлемах с султаном из конского волоса, крашенного пурпуром, в длинных красных плащах, ниспадавших с плеч широкими складками. На бронзовых застёжках поблескивал серебряный сокол Иля. Следом на корабль поднялся военачальник в плаще с золотой каймой, с наградными фалерами на груди.
   Кратар.
   На фибуле-застёжке, вместо серебряного сокола, у Кратара блестела золотая голова дракона.
   Капитан переломился в поклоне:
   - Приветствую тебя, светлый князь...
   Матросы стояли поодаль - у рулевого весла, на площадке кормовой рубки, у мачты, у противоположного борта, - афаряне ловили каждое слово и смотрели во все глаза.
   - Привет и тебе, афарянин, а теперь не мешай мне, - хрипловатым голосом проговорил Кратар.
   "Неужели мне отрубят голову прямо здесь, на палубе афарского корабля? - Аристон взирал на Кратара с деланным спокойствием. - Вернее всего. Поэтому такая пышность: голова патриция Румна должна скатиться с плеч красиво..."
   Кратар обратился к нему:
   - Домн Аристон, патриций румейский! (Аристон не сдержался, вздохнул с хрюкающим звуком.) Великий ридгар, повелитель румеев, шлёт тебе привет и просит занять место в его свите.
   Князь Тебургии положил ладонь на сердце и посмотрел на палубные доски, что, очевидно, следовало принять за почтительнейший поклон. Легионеры отдали честь Аристону, - ударили пилумами о палубу и вытянулись, выставив вперёд подбородки и раздвинув плечи.
   Щеки Аристона и обнажённые по локоть руки ласкал прохладный ветерок. За спинами солдат шевелились пурпурные складки плащей.
   Высокое, в бесконечной дали, светилось непостижимое небо.
   Кто-то из матросов судорожно вздохнул.
   Значит, Джефрис не наплевал на его верность.
   - Я возвращаюсь в Румн, - сказал Аристон, обернувшись к Кадму. Он пробежал глазами по лицам афарян. Все были изумлены настолько, как будто из волн выпрыгнул на палубу какой-то морской бог и принялся разглагольствовать у них перед глазами. - Кадм, помоги перенести мои вещи на либурну. И про лошадок не забудь.
   Не дожидаясь приказа капитана, сразу несколько человек бросились в капитанскую каюту, торопясь услужить Аристону. Всё пришло в движение. Аристон шепнул нумидийцам: "Смотрите, чтобы не стащили чего-нибудь". Кадм как согнулся в поклоне, так и застыл, - наверное, вступило в позвоночник...
   Легионеры расслабились, но шеренгу не нарушили. Аристон окликнул Кратара, спросил, начав издалека:
   - Я могу взять с собой слуг?
   - Можешь взять даже блох, если охота, - зевнул Кратар.
   - Один дуралей обвинил моего человека в убийстве легионера. Клянусь Яргосом Царём, Афарой Проницающей и Пронзающей, это чистая ложь.
   - Не люблю людей, которые клянутся больше чем одним небожителем за раз. У кого много хозяев, тот тысячу раз предаст...
   С этим не поговоришь околичностями.
   Досадуя, Аристон спросил в открытую:
   - Мой слуга в безопасности? Ему не отрубят голову?
   - Претор сказал: он невиновен. Чего тебе ещё?
   - А Джефрис? Джефрис знает обо всём? Что сказал Джефрис?
   - Джефрис приказал доставить тебя к нему живым и здоровым. Желаешь, понесём на руках.
   - А что ридгар повелел насчет моего слуги? Слова претора я слышал, а ридгар Джефрис...
   - Издеваешься, афарянин. Думаешь, ридгару есть дело до твоего раба?
   Из неразговорчивого Кратара каждое слово приходилось вытягивать, тем не менее Аристон уяснил главное: на румейском берегу Пелеграму ничего не угрожало. Он послал за тиринтийцем в трюм. Оставалось проследить, чтобы ничего из вещей не было забыто на корабле, в том числе - те сто пятьдесят золотых, которые Аристон заплатил за доставку на атриканский берег.
   Когда скислившийся Кадм возвращал деньги, Зар Кари Гаас напомнил:
   - А тысяча сестерций, которые тебе дали за Пелеграма, за твоё молчание?
   - В самом деле, - поддержал Аристон. - Нечего тебе мучаться с молчанием, теперь-то.
   Когда они все погрузились на либурну, судно приметно закачалось. Маленький корабль с открытой палубой совсем не предназначался для перевозки лошадей. Исправил шкипер, низкорослый крепыш с квадратным туповатым лицом и сметливыми глазами. Нагрузка была перераспределена, судно выровнялось, флейтист проиграл команду "вёсла на воду", и барабанщик стал выстукивать ритм.
   На обратном пути Аристон всё пытался выведать у Кратара, что же произошло, как из укрывателя убийцы он превратился в патриция свиты самого ридгара румейского. Кратар еле ворочал языком, тупость пополам со спесью. Однако Аристон принадлежал к тем гурманам, которые не успокоятся, пока не выковыряют весь мозг из кости.
   Оказывается, Джефрис не собирался изгонять его из Белого Камня. Однако ридгар, действительно, назначил другого управителя на его место. Кратар так и не проговорился, но Аристон начал догадываться: ридгар готовил ему новое поприще. После собрания патрициата ридгар послал за ним и был рассержен, когда доложили, что он своей волей оставил замок. То есть Джефрису наврали, будто он своей волей оставил замок. Ему вдогонку послали две галеи, одну - по кратчайшему пути к Золотому Берегу, другую - в направлении к Афарам. Они не могли догнать Аристона: чтобы достичь Эфеса, Кадм избрал другой маршрут. Галеи уже давно вышли в море, когда к Джефрису является начальник портовой стражи Бибул и протягивает фибулу с серебряным соколом. Так выяснилось, что никакой дерзости, никакого самовольства не было: Аристона вышвырнули из Иля, из Эттинеи, из Румейской империи, презрев покровительство всемогущего ридгара.
   Кратар ни слова не сказал, насколько взбешен был Джефрис, но уж Аристон имел представление. На этот раз вернуть его послали князя империи. Кратар не подавал и виду, насколько это было унизительно для него, но уж в душе, наверное, проклинал Аристона.
   - Когда мы отправляемся в Румн? - спросил Аристон. - Что решил Джефрис?
   - Завтра утром. - Кратар стоял на носу либурны, держась за поручни ограждения. На Аристона он не смотрел. Зато на Аристона смотрел, набычившись, оруженосец Кратара, мальчишка лет четырнадцати. Видно, много чего наслушался об Аристоне от господина.
  
   * * *
  
  
   На пристани их поджидал небольшой отряд, двадцать конных легионеров. В поводу держали коней. Это были люди Кратара, - знали, что погоня будет недолгая... Легионеры, сопровождавшие Кратара на либурне, стали рассаживаться по сёдлам.
   Аристон подошел к бесчувственному Пелеграму, выгруженному на пристань нумидийцами. Тирентиец спал беспробудным сном и при этом совершенно не храпел, что было ему не свойственно. Аристон попенял Зар Гаасу, слишком много порошка дурмана оказалось в вине, меньше-то сыпать надо.
   - Никакого дурмана у меня не водится, господин мой, - развёл руками Зар Гаас.
   - Так каким же ядом ты отравил нашего Пелеграма?
   - Есть две сирингийские травки... - повар много кланялся и улыбался, но мало объяснял. Аристон вскоре отстал от него, - после шлепков по щекам Пелеграм начал приходить в себя, появился знакомый храп с бульканьем и улюлюканьем.
   К Аристону подвели коня, и тут уж Пелеграм окончательно пришёл в чувство, - стал потягиваться, раскрыл глаза. Он ничему не удивлялся, привычный к похмельным тяготам и небольшим провалам в памяти.
   Аристон распорядился:
   - Будете ждать меня в "Царском Жёлуде". - Это была самая приличная гостиница из полудюжины, выросших вблизи ворот ильского замка. - Зар Гаас, позаботься о припасах на дорогу. Хотя, - хмыкнул Аристон, - понятие не имею, куда мы отправимся.
   - А если это будет дорога на тот свет? - хмуро пошутил Нут Пелеграм, судя по всему, не очень довольный признаками похмелья.
   - Ну уж нет, - оптимистично отозвался Аристон, - теперь навряд ли.
   - Любая дорога приятнее на сытый желудок, - поучительно сказал повар.
   В город они заезжать не стали. Из порта, через Жемчужные ворота, выехали на каменистое взморье. Вскоре Аристон понял, куда Кратар конвоировал его: в лагерь Ильского легиона.
   Военный лагерь находился за городом, в паре миль по дороге на Вейи. Под стенами, сложенными из известняка, плескалось море, перед главными воротами раскидывался плац, - на трёхстах югерах была разровнена земля и вытоптана трава. Сейчас на плацу весело гомонили легионеры, тысячи солдат. Кажется, здесь было всё ильское войско, два неполных легиона. Аристон присмотрелся, увидел сундуки, увидел помощников войскового квестора и самого квестора, тучного Авла Рута. Рут деловито командовал своими подчиненными, иногда бранился, а то и замахивался виноградной тростью.
   Аристон нахмурился. Радость солдат понятна, шла выдача солдатского вознаграждения - донативума. Это был старинный румейский обычай, новые ридгары всегда начинали с донативума, но откуда, спрашивается, Джефрис взял сестерции?
   Впрочем, ему лучше пока озаботиться собственной судьбой, а не состоянием ильской казны.
   Кратар показал хлыстом. Повернув голову, Аристон увидел Джефриса.
   Неподалёку от плаца, ближе к самшитовой роще, находилось поле для конных упражнений. Ридгар гонял вороного от чучела к чучелу, с лёту снося соломенные головы и ловко увёртываясь от заостренных кольев, укрепленных в земле и торчащих из соломенных туловищ-ежей. Каждое его движение, каждый разворот легионеры встречали восхищенными криками. И не только легионеры: на краю поля Аристон увидел старых ильских патрициев, некоторых принесли в паланкинах. Многих из них Аристон не знал. Там же стояли центурионы, трибуны когорт в шлемах с белыми перьями, оба легата, Гай Кобрион и Эний Флав. Из толпы патрициев воздвигался, подобно каменному пьедесталу, огромный торс Аттия Мергела. Говорили, будто в его панцире обычный человек мог спрятаться целиком, а на плюмаж его шлема пошли перья полудюжины страусов.
   Аристон сошел с коня. Он обратил внимание: у патрициев, называвшихся "друзьями" ридгара, как и у Кратара, вместо серебряного сокола плащ был скреплён новой фибулой. С застёжки грозила золотая голова дракона с раззявленной пастью и гравированной чешуёй. В каждой ее черточке, - в хищном изгибе шеи, в разрезе рубинового глаза, - сквозили слепая ярость и неодолимая сила. Точно такая же фибула имелась у Дакоты, но старого князя нигде не было видно.
   Джефрису легко давались воинские упражнения. Это было его от рождения, - скакать в алом палудаменте по полю боя, смерчем проноситься сквозь вражьи тысячи, рубить головы и купаться в крови. Аристон повидал немало умелых воинов, отличных конников, он мог без лести сказать: всё, что выделывал Джефрис в пылу сражения, превышало силы человеческие. Словно бы сам Архес благоволил к молодому правителю, или Яргос, или какой-то другой воинственный бог.
   Рубанув последнее чучело так, что ежовые колья рассыпались, Джефрис на разгоряченном коне вернулся к краю поля. Конь выкатывал красные глаза, хрипел, пена падала хлопьями, - не жилец был вороной конь... Хохоча, Джефрис спрыгнул наземь, потребовал воды, начал пить, щедро поливая грудь и плечи. Не прекращая смеяться, он обернулся к невысокому рыжеватому мужчине, одетому как простой солдат, но имевшему под сосками широкую пурпурную перевязь, символ жреческого сана.
   - Что, Статилий, опять медленно? Будешь опять ворчать?
   - Нет, не медленно, - улыбнулся жрец Археса из Белого Камня. - Но ты мог справиться лучше, если бы хорошо выспался.
   - "Если бы", "если бы"... Во имя Археса, и когда, наконец, ты похвалишь меня без всяких "если бы"! - воскликнул, смеясь, Джефрис и обернулся к легионерам, к многотысячной солдатской массе.
   Легионеры, на время притихшие, восторженно загудели. Послышались крики: "Ридгар! Ридгар! Слава ридгару румейскому!" Сквозь рёв толпы Аристон едва услышал, как Спурий предложил:
   - В следующий раз нужно поставить вместо дурацких чучел каких-нибудь разбойников. Или пиратов.
   - Или изменников, - сказал Ирвис Кастуллан. Этот двадцатисемилетний патриций, непременный спутник Джефриса, был высок, худощав, быстр в движениях. Три года назад, после смерти отца, он приобрёл княжеское достоинство. Его владение находилось к северу от Румна, маленькое княжество Ктесида, входившее в состав Румейского Кольца.
   - Тогда мне в подмогу вы дадите мясников, - проговорил Джефрис недовольно, но тут же опять захохотал, хотел что-то сказать, - и заметил Аристона.
   Аристон склонил голову.
   - А, бродяга... Куда помчался, сломя голову? Мало платил тебе князь Иля? - Джефрис говорил шутливо, с добрым чувством. Лица патрициев, сделавшиеся на миг непроницаемыми, смягчились, многие заулыбались. - Император румеев заплатит больше.
   - Он сам богат как император, - проворчал Спурий. - У него - золотоносные реки на Золотом Берегу и поместья в Эллане. Да ещё имение под Илем, а может, и ещё где-нибудь.
   - За золото не купишь честь, - сказал Аристон холодно.
   - Прямо Эвмер заговорил, - Спурий улыбнулся зло. - Эй, Деметрий, как там у Эвмера?
   Деметрий взял откуда-то из толпы золотой чеканный кубок и продекламировал, водя кубком в такт стиху:
   - Медным жалом, хранителем чести,
   Жилы вскрыли над чашей из хлеба,
   Кровь смешали, испили до дна...
   Только это не про тебя Спурий, - Он хлебнул из кубка и запустил золотую вещицу в дальние ряды. Раздались восклицания, послышались звуки весёлой потасовки.
   - Что не про меня? Честь не про меня? - спросил Спурий с угрозой. Его рука потянулась к рукояти меча.
   - Нет, не честь, а жилы. Ты же не такой дурак, чтобы сам себе вскрыть жилы? - спросил Деметрий простодушно. Из всех патрициев, окружавших Джефриса, он один был не в военном одеянии, а в гражданском плаще, надетом так, что правое плечо оставалось открытым. Раздался взрыв смеха: не все поняли насмешку Деметрия, но всех позабавил разъяренный вид Гая Спурия, которого побаивались многие.
   Джефрис смеялся едва ли не громче всех.
   - Возвращаемся в замок, - сказал ридгар, успокаиваясь. Затем, словно нечто естественное, он отстегнул фибулу с собственного плаща и пристегнул на плащ Аристона. - Деметрий, ты не припас ещё одного кубка? В горле пересохло.
   Фибула с разящим драконом... Знак принадлежности к свите уже не князя, не наследника, - императора, ридгара румейского. Выше этого был только золотой империй, - литая статуэтка дракона из драконьего золота.
   - А я думал, ты будешь сегодня пить только воду, - проговорил роскошный Деметрий, подавая Джефрису кубок (высокая золотая ножка, слоновая кость, травки и ягодки из цветной эмали).
   На Аристона уже никто не глазел, как на ярмарочного шута. Джефрис отдал несколько распоряжений военным трибунам и легатам, после чего направился к трибуналу. Поднявшись на каменное возвышение, он закричал, обращаясь к примолкшей солдатской массе:
   - Легионеры! Слава вашему оружию! Слава Высокому Патрициату! Слава Румну!
   Грубыми голосами солдаты подхватили, и словно раскаты грома загрохотали под синим небом, устремившись к Илю и к Румну, к Золотому Берегу и к этрарскому Тай-Тавону, к Дельте Атриканской и за море, к Копью Аталанта:
   - Слава Румну! Слава! Слава! Слава ридгару! Ридгар Джефрис! Джефрис! Джефрис!
   "Джефрис! Джефрис!" - ещё долго слышал Аристон, мчась в кавалькаде патрициев за новым ридгаром. Рядом скакал Деметрий на фракийце серой масти, чья сбруя стоила дороже, чем военный корабль. Аристон всё ожидал, когда же золотой патриций упадёт, но видно, серому жеребцу было не в диковинку, что его всадник болтается в седле и дёргает поводья то правой рукой, то левой.
   В городе они перешли на тихую рысь, Джефрис давал возможность илийцам приветствовать его. Улицы были запружены народом; здесь был не только Иль, - прибыли румеи с Ручьистых Холмов, с Жемчужного Взморья, да и из более дальних мест. С балконов сыпали лепестки шафрана. Когда они проезжали мимо заведения матушки Медоллянции, Деметрий привстал на стременах, посылая воздушные поцелуи нимфам, чьи лёгчайшие одежды начинались ниже позолоченных пупков. Аристон ожидал такие же любезности и от Джефриса, но нет, ридгар даже не покосился на шумных девушек. И не только девушки Медоллянции, - немало чистейших созданий, да и тяжелых матрон душераздирающе вздыхали, поедая глазами молодого правителя, удивительно совмещавшего в себе силу и уверенность зрелого мужчины с юношеской порывистостью и горячностью. Сдерживаемые городскими стражниками, некоторые бедняжки готовы были броситься под ноги коням; они рвались из своих одежд, как голубицы из душной клетки.
   Всадники миновали храмовую площадь, проехали улицу Медников, спустились в Лягушкин Пир, - низину, некогда заболоченную, но давным-давно осушенную и застроенную. Копыта лошадей мерно стучали по каменным плиткам...
   Показались стены и башни Белого Камня. На надворотных башнях трепетал на ветру разящий дракон. Аристон обратил внимание на постоялые дворы, выстроившиеся друг за дружкой. "Верный Конь", "Ревущий Осёл", "Смеющийся Поросёнок"... Отвратительная стряпня в этом "Поросёнке"... Ага, всё в порядке. Слуги поджидали его у ворот "Царского Жёлудя", как и было приказано. Нумидийцы держали в поводу коней.
   Кавалькада повернула к воротам замка. Чья-то голова собирала мух над воротами, надетая на кол. Голова над воротами резиденции правителя - это не было в диковину ни в Иле, ни в любой другой провинции империи. За два года службы Аристон повидал пять голов или шесть, а может и семь, нет нужды вспоминать. Обычно это были головы солдат, заступивших на пост и проспавших проверку. Но одна казнь врезалась ему в память. В тот раз виновником оказался центурион.
   История случилась такая. Одного нерадивого солдата приговорили к смерти, перед трибуналом поставили плаху. Солдатика привели, собрались легионеры, и тут-то выяснилось, что у палача, старого ликтора Латерана, после вчерашней пирушки руки ходили ходуном. Освежившись ведром ледяной воды, ликтор приготовился исполнить свою обязанность. Несомненно, перед смертью солдатик вдосталь нахлебался бы мучений. Его командир, центурион Цезий Приск, опередил палача. Ветеран Приск сам взял топор в руки и одним аккуратным ударом избавил беднягу от мук.
   Центуриона судили в тот же день. Его вина была несомненной: он самовольно присвоил себе право казни, что было возмутительной дерзостью и тяжким преступлением. Судьи, пять центурионов и пять военных трибунов, вспомнили Законы Двенадцати Щитов. На одном из щитов было выбито: "Центурион! Учи солдата тростью, учи тяжелой дланью, учи розгой. Учи всем, что ни приложится к руке. Умри, если убьёшь солдата". Голову Цезия Прииска подвергли поруганию, водрузив на кол, но тело Джефрис приказал сжечь в полном воинском убранстве, а прах захоронить в Корабельном холме, где хоронили воинов, умерших с честью.
   Аристон скользнул взглядом по преступной голове, поморщился и тут же забыл о ней.
   Но навсегда забыть не дали.
   Его нагнал Ирвис Кастуллан. Этот князь Румейского Кольца редко заговаривал с ним, а если заговаривал, хотелось схватиться за меч, только что благоразумие удерживало. Кастуллан слыл отличным мечником.
   - Ридгар расплатился с тобой, афарянин, - сказал Кастуллан и показал на мёртвую голову над воротами. Волей-неволей Аристон, морщась, опять посмотрел на отрубленную голову, и только сейчас узнал ее.
   Тот наглый юноша... Марк Муциан, кажется. Точно, его голова.
   Когда он проезжал под аркой, ему на плечо капнула вязкая капля. Дорого же обошлась Муциану застёжка Аристона, серебряная фибула с ильским соколом.
  
   * * *
  
   В Высокой зале расставили столы, подали ужин, - свинина, чечевичная похлёбка, салат латук, сыр. Вина было мало, и только разбавленное. Приходилось проявлять воздержание, - наутро ожидали приказа выступать.
   Дочерей Джефриса не позвали к общей трапезе, им накрыли в их Чаячьей башне. Из женщин была только жрица Бокаты, но и та, почитав молитву у очага, почти сразу удалилась.
   Над огромным очагом, размером с комнату, рабы поворачивали бычью тушу. Обычно вся готовка проходила на кухне, а очаг в Высокой Зале задействовали, когда нужно было почтить какое-то божество или важных гостей.
   На этот раз в зале собрались двести патрициев и сотня офицеров, не имевших патрицианского звания. Публика достойная, однако не чувствовалось никакой нарочитой торжественности, церемонности. Все разговаривали, кто о чём, подкреплялись и ждали трубы.
   Запах жаркого щекотал ноздри, вызывал слюну. От зарумянившейся туши понесли готовые куски к столам.
   Перед трапезой Аристон перемолвился несколькими словами с ильским канцлером, древним Авлом Габинием. Его, как человека практичного, очень интересовало, откуда Джефрис взял средства для выплаты донативума солдатам.
   "Гай Спурий, - сказал старик со злостью. - Этот золотоискатель добудет золото и из могилы собственного отца".
   Как оказалось, Спурий привёл к Джефрису одного раба астракийца, принадлежавшего крупному ильскому торговцу виссоном. Раб рассказал, будто его хозяин поклялся на пирушке именем ридгара, что выпьет чашу вина в три глотка, а сам не выпил. Приближенные Джефриса возмутились: именем ридгара не клянутся по столь пустому поводу, к тому же клятва не была исполнена. И хотя дело было давнее, ещё времён ридгара Уриена, претор приговорил купца к изгнанию, а его имущество - к конфискации. Джефрис утвердил приговор... В подвале купеческого дома откопали несколько амфор с золотом. Этим-то золотом и выплатили донативум легионерам.
   Аристону отвели место на возвышении, хотя и далековато от трона ридгара. Пища была груба, и он не торопился набивать желудок. Он предвкушал, какой стол ожидает его в "Царском Жёлуде". Трактирщик готовил кур по-особенному: живых кур, предназначенных к жарке, он топил в молодом вине, из-за чего мясо делалось особенно нежным. Устрицы в "Жёлуде" всегда были крупные и свежие, от пирожков с чёрной шелковицей не оторваться.
   Джефрис всё не появлялся, только передал через распорядителя, чтобы не стеснялись, трапезничали без него. Поначалу гости соблюдали пристойность, но некоторые умудрились и разбавленного вина выпить столько, что разобрал хмель. Отовсюду стали доноситься нетрезвые голоса, кто-то смеялся, кто-то хвастался, хватаясь за меч. Одного патриция, набравшегося до оскотинения, по приказанию стольника вывели из-за стола и повели...
   Раздавались здравицы, - в честь нового ридгара, легионов, Румна, в честь основателя империи - Ридгара Великого, в честь императорской семьи. "И, в особенности, восхвалим дочерей нашего государя..." Сначала заздравные кубки дружно осушал весь зал, но потом уже невозможно было услышать, кто славит ридгара, а кто безжалостно кромсает новийцев собственным языком.
   Джефриса всё не было.
   Подле пустого княжеского трона, за верхним столом сидели два князя Жемчужного Взморья и князь Ручьистых Холмов, жрец Яргоса и жрец Археса, а также пять патрициев, имевших титул "друзей" ридгара. Несколько мест пустовало. Поискав глазами, Аристон нигде не нашел князя Марка Требия, правителя Эпидаврики, самого восточного княжества Жемчужного Взморья. Уже не молодой воин, с серебром в волосах, Требий никогда не называл его "афарянином". Не было в зале и князя Дакоты, но уж тут причина ясная: Джефрис наверняка отослал мрачного старика в Румн, к его хозяйке Генриетте.
   Ближние спорили о битве при Медвее. Кто более был виноват в поражении, князь Лаврий Форингский, первым бежавший с поля боя, или Гаркаган Шестипалый, поначалу успешно теснивший врага на своем фланге, но при известии о бегстве императора ушедший со своими легионами? "Этрары должны получить своё... - глухо говорил Кастуллан. - Чтоб меня сожрали Эрвинии, по ним, а не по новийцам, надо нанести первый удар". "Сперва нужно снарядить легионы, - ворчливо возражал Спурий. - Хорошо же ты ударишь, если рука пуста... В ильской казне - медяков два мешка. Клянусь богами, на Алатине не лучше. Надо отправить пару когорт в Форингский лес, пусть эти трусы и изменники раскошелятся". Про Уриена, бежавшего с поля боя одним из первых, никто не вспоминал.
   Аристон сидел за княжеским столом, на правах "друга" ридгара, но в разговоры не встревал. Какое-то время он развлекался, глядя на Аттия Мергела. Великан крошил львиными зубами кости, одним махом отправлял в глотку головку сыра, а виночерпию вместо кубка подставлял свой шлем, с которого был снят плюмаж.
   Неожиданно к нему подсел Деметрий.
   С трудом ворочая тяжелым языком, сын правителя Фессалии заговорил:
   - Аристон, ты... ты был в Сирингии, да?
   - Уж пришлось.
   - И ты... ты видел Копьё Аталанта?
   Копьём Аталанта называлась самая высокая гора в Сирингии, - возможно, величайшая в мире. Узкая в основании, она, действительно, очертаниями напоминала копьё. По преданию, Копьё Аталанта было воздвигнуто колдуном Пробом, одним из легендарных защитников Гелинора Восходящего. Предвидя близкое поражение, колдун постарался сохранить в неприкосновенности хотя бы загородный храм Рении Владычицы, величайший из гелинорских храмов. Жрецы-летописцы рассказывали, тысяча отделений было в храме: для разных плодов, для скота и птиц, для лесных зверей, для самоцветов и различных металлов. Было там и отделение, полное драконьего золота. Чтобы уберечь сокровища храма, колдун Проб пробудил великана Аталанта, по воле богов скованного сном и холодом в земной толще. Аталант поднял храм на своем копье, так образовалась эта высочайшая гора.
   Ходила молва, будто храм и сейчас находился на вершине горы, далеко над облачной пеленой.
   Аристон сказал:
   - Я видел Копье Аталанта, когда воевал за младшего Сартигирона. Штука такая, что стоит посмотреть.
   - А храм... Храм на вершине ты видел?
   - Туда не добраться, скала отвесная. А снизу ничего не видать, - очень высоко, и ещё туман мешает.
   Деметрий хлебнул из кубка.
   - А Цейона ты видел? Князя Цейона?
   О Марке Цейоне рассказывали как о величайшем герое, - с придыханием, восхищенно качая головами. Особенная заслуга его заключалась в том, что Цейон, которому уже шел седьмой десяток, был до сей поры жив. Князь Цейон, в одиночку, с небольшим отрядом воинов, удерживал Сервиполь, - единственный румейский город в Сирингии, от которого отказались сами императоры. Сервиполь стоял на том месте, где, как считалось, много лет назад высились стены Гелинора Восходящего, города великих предков румеев.
   - Нет, Цейона я не видел, - сказал Аристон. - Я воевал южнее, - в Авилонии, Седонии и Каппадокии.
   Деметрий долгое время молчал, качаясь над столом с прикрытыми веками. Аристон уж не ожидал от него никаких слов, кроме пьяного бормотания, но тот вдруг проговорил:
   - Нам предстоит страшная война... И Румн падёт, как Гелинор Восходящий...
   Дальше ничего невозможно было разобрать.
   Наверное, Деметрий окончательно заснул бы за столом, но в зале звонко зазвучали трубы, перекрывая все голоса. В Высокую Залу входил Джефрис Эпикорид.
   Новый ридгар шел медленно, и не потому что чванился: рядом с ним, припадая на посох, ковылял колдун Хабрий Хилон. Впервые, за всё время службы у Джефриса, Аристон увидел колдуна в Высокой Зале. Среди патрициев пробежал шепоток, примолкли самые языкатые: все ожидали, что колдун скажет вещее слово, изречет пророчество, не зря же он объявился здесь. Но нет, старик Хилон с помощью раба поднялся на помост, уселся в кресло (для него на помост подняли отдельное кресло, обитое кроличьими шкурками). Все ждали его слов, он же потянул с блюда жареную печень и принялся чавкать, роняя кусочки на платье и пол.
   Джефрис занял свое место во главе княжеского стола, спросил о чем-то Деметрия. Подал знак. К помосту подошел певец Трасея с кифарой.
   Трасея, родом откуда-то с островов, пару раз щипнул струну, кашлянул и запел. Это был стих из Эвмера:
   Рати двинулись, грозно ступая,
   Крики ввысь, в небеса полетели,
   Сердце рвалось из меди доспешной,
   Кровь кипела, как жгучая лава...
   По преданию, четырнадцать раз гелинорцы бились с сумирами за свой город, в последний, четырнадцатый раз - на улицах самого Гелинора. В "Гелинорике" Эвмера было четырнадцать песен о каждой из четырнадцати битв. Аристон, не большой знаток румейской поэзии, понятия не имел, о какой битве пел Трасея, о четырнадцатой или о четвертой. В Афарах "Гелинорика" была не в чести, её разве что пародировали на частных пирушках, с большой оглядкой.
   Трасея обладал сильным, звучным голосом. Аристон невольно заслушался. А вот румеи слушали Трасею через одного, хотя разговоры за столами смолкли, из уважения к Джефрису. Кто-то зевал, кто-то похлебывал вино. Какое-то время громко чавкал великан Мергел, никак не в состоянии насытиться, пока Кастуллан не ткнул его локтем.
   Но дремали и чавкали не все румеи. Взгляд Аристона случайно упал на пожилого патриция, - седовласый воин сидел, опёршись обоими локтями о столешницу, гладковыбритый подбородок дрожал. О чём вспоминал он, летя за голосом певца, - о гибели товарищей, или, быть может, о мужественной смерти единственного сына? Или всему причиной было вино, выпил старинушка лишнего? Аристон покосился на Деметрия. И этот слушал Трасею, затаив дыхание.
   Он заметил князя Дакоту, когда тот уже поднимался на помост.
   Оказывается, грозный старик не покидал Иль.
   Преодолев лестницу, всего-то семь ступенек, Дакота остановился, чтобы отдышаться. Куда как слаб был князь, но глаза горели по-волчьи.
   Приблизившись к Джефрису, Дакота о чем-то тихо заговорил. Великий Трасея вдруг сфальшивил, дрогнув голосом. Конечно, и он кое-что слышал о Дакоте Крабе.
   Песнь о седьмой битве была одна из самых длинных, Трасея не исполнил ещё и половины. Он как раз дошел до схватки гелинорца Анция Флора и сумирского героя Забары.
   Джефрис подал знак. Певец замолчал.
   - Пусть их введут сюда, да поживее, - негромко сказал ридгар. Паж понёсся исполнять приказ.
   По залу пронесся шум. Заскрипели скамейки. Патриции задвигались, заговорили негромко. Кое-кто догадывался, что должно произойти, но большинство недоумевало. Недоумевал и Аристон.
   По узкому коридору между столами преторианцы повели каких-то людей. Преторианцы, прибывшие в Иль с Дакотой... Их уже подводили к подножию помоста, а Аристон всё не мог догадаться, в чем же было дело. Вдруг он заметил фибулу-застёжку, - на серебре чёрной эмалью изображена голова медведя. Эту звериную оскаленную пасть Аристон видел на пристани. Солдаты с таким знаком на фибулах держали его за руки, а после пинали ногами вместе с патрициями, - все, кроме одного пожилого ветерана.
   Сейчас патриций с медвежьей пастью на фибуле выглядел кисло, - глаза опущены долу, подбородок дёргается. Сколько же лет этому мальчику, - восемнадцать, двадцать? Рядом с ним шел воин с квадратным обветренным лицом, под подбородком - кожа в складках, как у молосского дога. Аристон узнал этого ветерана, - если бы не его заступничество на пристани, не собрать бы Аристону костей.
   Ещё двое молодых патрициев шли к подножию помоста, один - кудрявый, русоволосый, другой - чернявый, кряжистый. Оба были смертельно бледны. Кроме них, преторианцы вели восьмерых воинов в светло-коричневых плащах и рельефных панцирях, на фибулах - голова медведя.
   Позади всех шел ильский претор, Валерий Руф.
   - Здесь все, - негромко сказал Дакота.
   - Пусть патриции выйдут вперёд, - проговорил ридгар. Аристон всё примечал. Джефрис обвёл глазами патрициев, останавливаясь на каждом.
   Все трое потупились.
   - Руф, - ридгар взглянул на претора.
   Валерий Руф достал свиток, принялся читать нудным, бесцветным голосом писца:
   - Патриции Азий Корникул, Децим Алион, Гней Стравий, а также присягнувшие Корникулу плебеи Луций Лелий, Тит Атиний, Децим Фабий, Вибий Вибелин, Постум Крисп, Постум Алтий, Авл Аливент, Гай Галаций обвиняются в оскорблении престола и народа румейского. Они святотатственно напали на Аристона Корвида, патриция Румна, имевшего знак отличия государя нашего Джефриса, - фибулу с серебряным соколом.
   По залу пронесся возмущенный ропот.
   - Святотатцы! - громко сказал жрец Яргоса.
   - Это измена, - хрипло выдохнул Ирвис Кастуллан.
   - Что повелишь, государь? - спросил Валерий Руф.
   - Пусть говорят. Пусть объяснят, - отрывисто сказал Дефрис.
   Претор начал опрашивать обвиняемых одного за другим, начав с патрициев. Алион и Стравий сказали, что были уверены: Джефрис лишил афарянина своей милости, поэтому афарянин потерял право носить фибулу с серебряным соколом. Именно в этом их убеждал Марк Муциан.
   - Марк сказал, что исполняет приказ Гая Спурия, друга всемогущего ридгара, - добавил, потупив голову, кудрявый Децим Алион (кудряшки слиплись от пота).
   - Какой именно приказ? - уточнил претор.
   - Изгнать афарянина из города.
   Спурий проговорил со злостью:
   - Что за чушь! Ты лжешь или взбесился, Алион. Никакого такого приказа я не отдавал.
   Претор, не обратив внимания на выкрик Спурия, продолжил допрос патриция. Вопросы звучали, как удары бича: "Ты видел серебряного сокола? Ты знал, что это за знак? Как ты посмел?"
   Джефрис молчал.
   Закончив допрос патрициев, Валерий Руф взялся за плебеев. Дрожащими от страха голосами солдаты в красивых рельефных панцирях заговорили о хозяйской воле, о том, что выполняли приказ. Только у ветерана, выручившего Аристона в порту, голос не дрожал. Этот воин по имени Гай Галаций сразу признался в вине и попросил за хозяина:
   - Государь, мой молодой хозяин Азий - из рода тех Корникулов, которые пришли в Румейскую область семьсот лет назад, вместе с Ридгаром Великим. Его отец, князь Деций Корникул, владетель Крамоны, воевал во Фракии и Мизии под драконом вашего отца, Уриена Скалы.
   - А под Медвеями он был? - крикнул кто-то с издевкой.
   - У Медвейского озера Деций Корникул вел в бой 2-й Румейский легион "Отважный", со вспомогательными отрядами. Из трёх когорт наших крамонцев домой вернулось не больше сотни солдат. Сам князь был ранен. Сейчас он в Крамонах, готовит для всемогущего ридгара новые когорты.
   Из залы опять выкрикнули:
   - А молодой-то был под Медвеями?
   - А если был, почему там не остался?
   Джефрис, впервые за время допроса, взглянул на патриция Корникула:
   - Ты был у Медвейского озера? Да или нет?
   - Нет, - с трудом проговорил патриций. - Я был здесь, в Иле. Я - знаменосец Гая Спурия, твоего друга, государь, а Спурий велел мне не покидать Иль.
   - Так это правда, что мой верный Спурий приказал изгнать Аристона из города? Ты слышал это?
   - Да, - кивнул Корникул и потупился, с горящими щеками и блестящими от слёз глазами.
   - Что-то все въелись на тебя, дружище Спурий, - с усмешкой проговорил Джефрис. К удовольствию Аристона, ненавистный патриций побледнел.
   Ветеран поспешил привести последний довод:
   - Мой молодой хозяин был с тобой под Нолой, всемогущий ридгар...
   Джефрис не стал дальше слушать:
   - Довольно с меня. Все виновны. Какое наказание полагается им, по обычаю наших предков? - Он посмотрел на претора.
   Валерий Руф сказал:
   - Сечь розгами и обезглавить.
   - Ликторы! Возьмите их.
   У Джефриса уже было двенадцать ликторов, положенных императору, а не шесть, как у правителя провинции. Вообще-то двенадцать ликторов он должен был получить только после коронации... Когда ликторы, в своих ярко-красных балахонах с двойными рукавами, стали опускаться с помоста в зал, Аристону показалось, будто это потекла кровь. Вино, хотя и разбавленное водой, обострило чувства.
   Но ещё более волновало, кружило голову происходящее в Высокой Зале.
   Преторианцы в индиговых плащах повели обвиненных на выход. Осужденные были бледны как мел, - и патриции, и солдаты. Сзади шли ликторы с пучками розог и топориками. Весь зал совершенно умолк, - все ожидали от осужденных последнего мужества, чтобы позже сказать: "они умерли как румеи". Вдруг громко, навзрыд зарыдал кудрявый юноша с красивыми чертами лица, чей плащ скреплялся фибулой с медной розой. Многие вздохнули с сожалением, кто-то досадливо крякнул.
   Вдруг встал князь Авл Теренций, правитель Ручьистых Холмов, сидевший за верхним столом в двух персонах от Джефриса.
   - Государь, я знаю князя Корникула, воин храбрый и преданный. Смягчи его позор, пусть ему доставят тело сына.
   - Тело? А голову? - Гай Спурий захохотал над собственной остротой. Никто не улыбнулся.
   - Хорошо. Князь Корникул получит тело сына. И тело, и голову, - сказал Джефрис отрывисто, всем видом показывая, как ему неприятен разговор.
   Ирвис Кастуллан, повсюду видевший измену, сказал:
   - Но сначала пусть голова с неделю посидит на копье над воротами, для острастки всем предателям, какие бы плащи они не носили. Что повелишь, ридгар?
   - Над моими воротами довольно одной головы, - сказал Джефрис, всё больше раздражаясь. - Я не собираюсь превращать свой замок в пещеру людоедов. После казни пусть всех похоронят, а тело молодого Корникула отправить к отцу.
   Князь Дакота, за время суда не проронивший ни слова, сказал, кивая на Кастуллана:
   - Юноша прав. Головы изменников - на колья! Измена не различает плебеев и патрициев. Тот, кто испорчен ею, уже не румей, а ядовитый паук, жало которого...
   - Достаточно, князь, - резко сказал Джефрис. - Про жало лучше расскажешь моей матери... Что там такое?
   К княжескому помосту подходил начальник замковой стражи:
   - Гонец из Румна, государь!
   - Где он? Почему снаружи? Живо его сюда, и больше не испытывай моё терпение, Нагер!
   Все взоры обратились на гонца, рослого воина с обветренным лицом. Высоко поднимая свой жезл, он пересёк зал, взбежал на княжеский помост, припал на колено и протянул ридгару свиток.
   Джефрис начал читать.
   Трещал огонь в камине. Ни единого голоса. Аристон услышал, как заурчало в животе великана Мергела.
   Окончив чтение, Джефрис поднялся, заговорил:
   - Патриции Румна и вы, безупречнейшие воины! Известие из Города: новийцы всем своим народом переправляются в Эттинею. Все четырнадцать племён. Переправа началась две недели назад.
   Приговоренные к казни были позабыты. Зал зашумел, многие вскочили из-за столов. "Смерть им, смерть!" "Ридгар! Ридгар!.." Иные были не на шутку перепуганы, и тем больше смелого гнева звучало в голосах.
   В том, что перемирие с новийцами прервётся и война возобновится, не сомневался никто. Но ожидали, что силам империи будет противостоять единственное новийское племя, - то самое, с которым так несчастливо сразился Уриен. С какой же силой придётся столкнуться им, если малая часть этой силы сокрушила легионы империи?
   Что-то случилось в зале. Голоса переменилась. До слуха Аристона донёсся удивлённый возглас. Шум начал затихать.
   Хабрий Хилон, древний колдун ильский, встал со своего места.
   На маленьком старце - длинная темно-сиреневая туника без рукавов, ключицы - словно рыбьи кости, седые волосы, истонченные как пух, ниспадают на тощие плечи. Подол туники обметает пол.
   Колдун глухо, с одышкой, вымолвил:
   - Они пойдут на Румн. Я видел в пламени, об этом шепчет северный ветер... Они пойдут на Румн. Готовьтесь, румеи!
   Все разом заговорили. "Убьем новийцев! Меч наточен, пусть идут. Всех до единого! Убьем! Вскрыть горло и подвесить, как рабов! Джефрис! Всемогущий ридгар, веди нас! Яргос, храни государя!"
   До этого известия, все ожидали выступления из Иля на следующий день, не раньше полудня. Из разговоров за столом Аристон уловил кое-что: Джефрис собирался поучаствовать утром в церемонии рождения нового легиона, Луциева, названного так в честь убитого принца. Ридгар должен был вручить новым когортам золотого дракона.
   Пропели трубы, подавая знак к молчанию, и Джефрис сказал:
   - Румеи, выступаем сейчас же. Послезавтра мы должны быть в Городе. Первый привал - в замке Фрасиллов, в Краснолесье. Кастуллан и ты, Кратар! Скачите в лагерь, поднимайте легионы!
  
  
  

глава двадцатая

КРАЙЗ

   На вечерней заре он увидел замок - небольшой, из серо-желтого камня, высокая круглая башня над главными воротами. Слева неспешно нёс воды широкий Давр, илистые берега заросли осотом. Далеко впереди над речными водами вставал каменный арочный мост.
   Там была ещё одна дверь, - подумал Крайз, всматриваясь в закрытые ворота замка. Дверь вела в садик, разбитый на разровненном холме позади замка. Неподалеку, на пригорке, были расставлены мишени, где всегда упражнялись лучники. Сейчас Крайз не увидел ни лучников, ни мишеней, - было слишком далеко, и угол обзора неподходящий.
   Ястреб-На-Крыле, так назывался замок его отца. Небольшой, он, в самом деле, напоминал хищную птицу, - центральная башня с широким балконом на верхнем этаже - как голова с клювом, замковый садик и стрельбище, обнесенные каменной изгородью, - как крылья. Однако Ястреб-На-Крыле получил своё имя не за внешний вид.
   Рассказывали, будто в стародавние времена в этой местности охотился знатный воин Гостий Лентул, царский сын. Друг Лентула, чьё имя легенда не сохранила, заметил в небе ястреба, догонявшего маленькую пеночку. Жаль стало охотнику пеночку, он выстрелил, и выстрел был меток: стрела пробила ястребу крыло. Раненный, ястреб всё-таки нагнал пеночку. С добычей в когтях раненный хищник рухнул вниз. Удивлённые упорством ястреба, охотники некоторое время обсуждали, что произошло, и вдруг все увидели: над тем местом, где стрела настигла цель, над верхушками деревьев, вверх, в небо, поднялся ястреб. Охотники приветствовали его звуками рогов, звонким хохотом, радостными криками. Хотя наверняка это был не тот ястреб, раненный, а другой, но очень уж всем хотелось верить, что безудержная отвага и отчаянное упорство способны победить самую смерть.
   Холм, над которым был ранен и опять возродился к жизни ястреб, Гостий Лентул нарёк своей землею и приказал заложить здесь замок. В те времена Даврида была малонаселенна. Три десятка мелких селений быстро встали под руку господина, одни - добровольно, другие - принуждённые к покорности оружием.
   С того времени прошло более тысячи лет. Угасла и сошла во тьму династия Лентулов, сменилось ещё пять династий, прежде чем в замке Ястреб-На-Крыле услышали имя "Фразон". Патриций Фразон женился на дочери князя Давриды, а поскольку она была единственным ребенком правителя, Фразон со временем сделался князем даврийским. Про воинские подвиги первого Фразона ничего не сообщается, но известно, что это он придумал выпускать голубиное яйцо в вино для того, чтобы осела муть. Отец Крайза, Тиберий Фразон, был правнуком основателя последней княжеской династии.
   Крайз и Гней Орвил поднялись на невысокий холм, покрытый сизой зеленью полыни, желтоватыми головками льнянки, пышными шапками цикория. Отсюда замок князей даврийских был виден как на ладони. Угловатые каменные башни в местах, где стена изгибалась, кованые решетки на окнах, по бокам оконных проемов - каменные ястребы, в клюве держат стрелу. Ограждения балконов - из кованого железа, кольца переплетались с ромбами, образуя единый орнамент. Эта ковка была изящнее, чем ковка, принятая в Олифии или Ларингии, но куда проще, чем кованый орнамент в равнинной Фессалии, в чьем плетении обязательно имелись изображения зверей и птиц.
   У подножия замкового холма виднелась небольшая деревушка. Ещё одна, как было известно Крайзу, находилась в полумиле от замка, за грабовой рощей. От замковых ворот убегала дорога на запад, к единственному городу Давриды, - Перузию. Перузий стоял на оконечности каменистого полуострова, соединявшегося с материком узким перешейком. Море находилось всего в шести милях от Ястреба-На-Крыле, и западный ветер доносил в замок его солёное дыхание.
   Последние дни стояла непогодица. Ещё утром дождило, теперь же погода улучшилась: облака истаяли, травы на открытых местах высохли, и заходящее солнце окрашивало золотом верхушки деревьев, замковые стены и башни. Крайз нашел глазами садик, где жили они с мамкой. Ему было хорошо там, как никогда более в жизни. Мамка пела каждое утро, прибираясь в домике и поглядывая в сад. Просыпаясь, он долго качался на волнах ее пения.
   Этот замок, это светлое небо над ним, золото солнца - Крайз словно попал в свой чудесный детский сон.
   - Ты здесь побудь. Я в деревню наведаюсь, разузнаю, как и что, - сказал Гней Орвил. - Посоветуешь кабачок?
   Крайз покачал головой, и ланиста, недовольный, удалился.
   Он выбрал местечко посуше, расседлал коня. Несколько раз он поднимался на полынный холм, всё смотрел на замок своего отца. Когда-то он считал Ястреб-На-Крыле своим домом, и до сих пор это чувство оставалось в нём. Очень нескоро, он стал примечать: в замке и поблизости царило необычайное оживление. Словно случилось что-то, из ряда выходящее. У стен замка были поставлены походные палатки, не меньше двух десятков. Постоянно какие-то люди, пешие и на конях, входили и въезжали в ворота замка. Вряд ли это была прислуга из деревень.
   Однажды он наблюдал подобное оживление у замковых стен. Только тогда был другой замок, и тому минуло почти четыре года.
   В те времена он был рабом Публия Квинкеронтия, крутился при конюшне. Неподалёку от заведения Квинкеронтия стоял замок князя Эсбара. Тогда-то так же по дороге разъезжали конники с раздвоенными флагами, и у ворот замка образовался целый палаточный городок. Это было накануне коронации Уриена ридгаром румейским.
   И ведь сейчас приближалась коронация, только имя ридгара было другое, - Джефрис.
   Джефрис, которому он должен поднести "подарок" от мёртвого колдуна.
   Отчего-то сделалось зябко. Должно быть, с реки потянуло сырой прохладой.
   Крайз разжёг костерок.
   Еды у него было, две горсти лесных орехов. Он съел орехи, напился из реки. Стемнело. Сжимаясь у костерка, он вглядывался в темень, вслушивался. Орвил всё не возвращался. Незаметно для себя Крайз заснул.
   Пробуждаясь, он почувствовал запах жаркого. Открыл глаза. Так и есть, Орвил трудился над жареной дичиной - впивался зубами в мякоть, вытирал губы, облизывался. Ланиста успел поджарить утку.
   На этот раз Орвил не стал выжидать, когда он истечет слюной и озлится на весь белый свет. Бывший палач благодушно отломил крыло с изрядной долей коричнево-серого утиного мяса, кинул ему через костёр. Крайз немедленно погрузил зубы в жесткую мякоть, почувствовал сок, аппетитный вкус жаркого мешался с запахом тины.
   - Времени в обрез, - сказал Орвил. - Послезавтра они отправляются в Румн, на коронацию. Все отправляются, вместе с твоим князем. У нас - один день и одна ночь. Днем к Фразону не сунешься, столько народа в замке. За день надо выяснить, где он на ночь спать уляжется, и поближе к этому месту подобраться. Ты умеешь лазить по стенам? Может, придётся.
   Мог бы сам сообразить, как хорошо лазает по стенам однорукий калека.
   Крайз сказал:
   - Не умею я лазить по стенам. Но я знаю, где в замке опочивальня князя. Там второй этаж, балкон низко расположен. Ты же поможешь мне туда забраться? Подтянешь меня, я не тяжёлый.
   - Стало быть, ты прислуживал в замке, - сказал ланиста. - Так я и думал. Князь тебя изнасиловал, да? Или ты добиваешься его смерти из-за пары затрещин? А, ладно. Я своё дело сделаю.
   - Я его сам должен убить, - глухо сказал Крайз.
   - Уж постараюсь предоставить тебе такое удовольствие.
   Ланиста долго молчал, только чавкал громко. Свою фляжку с вином он наполнил до краёв в деревне, и теперь то и дело прикладывался к ней. Закончив с завтраком, лёг спать, голова - на седле, в ладони - рукоять меча.
   Крайзу очень хотелось расспросить поподробнее, каков план у ланисты. Когда они отправятся в замок? Эта ночь на исходе, - значит, следующей ночью? Но чтобы подобраться к цитадели, придется лезть через крепостную стену, не откроют же им среди ночи ворота. А крепостную стену не преодолеть без лестницы. Или Орвил собирается купить в деревне лестницу? Но как же часовые? Не может быть, чтобы в замке перепились решительно все.
   У Крайза не было особого желания будить ланисту, но он всё-таки разбудил, должны же они подготовиться к неожиданностям, продумать план, обсудить детали. Глядя в злые свинячьи глазки, он сказал:
   - Я не знаю, как в замок пробраться. Кроме ворот, там есть две калитки, но их на ночь запирают. И стражу ставят. Чтобы в опочивальню залезть, сначала нужно...
   - Ещё раз разбудишь, прибью. И не посмотрю, что калека.
   Ланиста и без того не много внимания обращал на увечье Крайза. И про калеку он сказал, только чтобы лишний раз уколоть.
   Крайз взялся за рукоять ножа.
   Бывший палач усмехнулся, зевнул и повернулся на бок, к нему спиной. Почти сразу же захрапел.
   Остаток ночи Крайз провел у костра, - шевелил уголья, вглядывался в ночную темень, в лунные блики на реке. Куда бы он ни смотрел, взор всякий раз переносился в сторону замка.
   Орвил пробудился на утренней заре. Доел свою вонючую утку, на сей раз не предложил разделить трапезу.
   Крайз сказал:
   - Если не удастся убить Фразона в замке, поедем следом за ним. Он на коронацию отправляется? Мы тоже. А по пути подберемся к нему и убьём.
   - Не выйдет. Меня узнают раньше, чем я доберусь до него. Аверс Авригат говорил тебе, кем я был?
   - Ты служил при ридгаре Кнорпе. Был царским палачом, да?
   - Да, был палачом, - усмехнулся ланиста, словно припомнил какие-то свои делишки. - Так что, если Фразон сам не узнает меня, найдётся кто-нибудь, кто узнает и напомнит. Моя работа была, патрициям и князьям головы рубить. Да и тебя признать могут, раз ты в здешнем замке прислуживал.
   - Не признают меня. Мне тогда было пять лет.
   Орвил кивнул.
   - Добро. Выходит, ты-то сможешь к Фразону тишком подобраться. И зачем я тебе понадобился?
   - А ты не догадываешься? Мне одному с Фразоном не справиться. Я - калека.
   - Чтобы перерезать человеку горло, хватит одной руки.
   - Верно, это если внезапно действовать. Но мне мало его просто убить. Я должен перед этим сказать ему кое-что. Напомнить...
   - Понятно. Ты будешь с ним разговоры заводить, а я стану его за руки держать. И как же такое провернуть в дороге, а? Нет уж, щенок сучий, если задумал Фразона убить, делать надо этой ночью.
   Крайз вспыхнул. Ланиста всю дорогу был немногословен, и большинство этих немногих слов приходилось на брань. В ответ он всегда молчал, но сейчас не смог сдержаться:
   - Поостерегись, палач. Как бы мне не пришлось после подыскивать убийцу для тебя. Да, вспомнил. (Крайз почесал лоб обглоданной костью.) Кажется, у тебя - две дочки?
   Если бы он знал, что выйдет из этих неосторожных слов, страх оказался бы сильнее злости.
   Орвил застонал. Его округлое лицо с мелкими морщинками у глаз, слегка желтоватое, побагровело. Со звериным рыком он ринулся через костёр, раскидывая остывающие угли, ударил наотмашь. Крайз потерял сознание, и поэтому не увидел, что произошло дальше.
   А дальше ланиста, вчерашний палач, схватился за рукоять меча.
   Меч Орвила вылетел из ножен, как выстрелил.
  
   * * *
  
  
   Он пришёл в себя, почувствовав холод. Холодная вода заливала лицо, грудь. Мокрая туника холодила, как объятия лягушки.
   Шатаясь, он сел, стон выдавился из губ сам собой. Перед глазами - меч, клинок ушёл в землю до половины.
   Орвил прекратил поливать его из чаши. Не глядя на него, деловито заговорил:
   - В замок войдём на вечерней зорьке. Запомни, я - патриций Вописк Гостилий, ты - мой оруженосец. Я скажу, что хочу присягнуть его светлости на мече. Мне должны поверить, сейчас туда много всякого отребья стекается. Фразон взял афарский караван, болтают. Каждый солдат по тысяче сестерций получил. На ночь нас из замка не выпроводят, внутри оставят ночевать, всё-таки - патриций с оруженосцем. А дальше тебе смекать, как к Фразону подобраться.
   - Главное, в ворота войти и в замке остаться. До спальни Фразона я тебя доведу, - сказал Крайз, морщась от головной боли.
   Орвил еле приметно кивнул.
   Тут он приметил: правое запястье у Орвила было обвязано тряпицей, проступила кровь. "Я, что ли, укусил?"
   Во втором часу пополудни Орвил отправился в деревню, откуда вскоре вернулся с двумя клячами, не иначе, купленными на живодёрне. Своих лошадей они привязали к корявой ольхе, сами сели на кляч.
   Они выехали на царскую дорогу в полумиле от замка, пристроились за какими-то всадниками, над которыми похлопывал раздвоенный флаг, в зеленом поле - лохматая волчья голова. Проникнуть во внутренний двор не составило труда. Ворота замка были широко распахнуты, во дворе стояли столы, заставленные нехитрым, но обильным угощением: блюда с кусками жареной свинины и баранины, кувшины с вином, горки пшеничных и ячменных лепёшек. Весь двор гудел весельем, весёлые голоса доносились и из деревни, где так же, по приказанию князя, было выставлено угощение.
   Третий день князь Фразон чествовал Археса, свирепого бога отважных воинов и кровавых битв. Деревянная статуя бога была вынесена из его замкового святилища и установлена в центре двора. Древний мастер изваял Археса с мечом и круглым щитом, в закрытом шлеме с вертикальной прорезью посредине, рыжая борода заплетена в четыре косицы. На старом дереве - слой свежей краски, меч и руки Ареса - красные, щит и тело бога - чёрные. Замковое предание давало этой статуе более девятисот лет. Возможно, правда, - такие шлемы и щиты много столетий как вышли из моды.
   У столов веселились гости, рядовые воины и патриции. Стол для патрициев выглядел представительнее остальных: массивная столешница, ножки в виде львиных лап. Кушанья и выпивка на всех столах были одинаковые. Так всегда делалось на празднествах в честь Археса, отдельный стол для патрициев - это честь, но все столы накрывались одинаково, поскольку ратные труды патрициев и плебеев были общие.
   Отовсюду доносились здравицы, - в честь богов, в честь воинского братства, в честь князя Фразона. Немало гостей уже похрапывало во сне, головами на столешницах, но и бодрствующих хватало. Народ был самый разный: селяне из соседних деревень, какие-то разбитные девахи, солдаты в жёлтых туниках с коричневой полосой (цвета Фразонов), патриции, одетые в собственные цвета. Справа от ворот - оружие гостей, сложено под навесом, небольшая охрана.
   Едва они въехали в замок, к Орвилу подошел центурион:
   - Прошу прощения, ваша милость, меч вы должны оставить.
   - Знатное у вас угощение, но я не за этим. Мой меч я принес князю Фразону, - сказал Орвил и приосанился в седле.
   - Вашей милости придется подождать, - сказал центурион с чуть заметной усмешкой. - Я доложу его светлости. Каково ваше имя?
   - Вописк Гостилий, патриций Румна, - сказал Орвил и пятерней стукнул себя в грудь.
   У него на груди, на кожаном панцире, была нарисована хищная кошачья морда с мышью в зубах. Увидев этот герб, центурион ещё раз бросил взгляд на клячу под Орвилом, но вслух насмехаться не стал, отправился с докладом к начальству.
   Как и предполагал Орвил, у самого князя Фразона для него времени не нашлось. Центурион привел двоих, невысокого седовласого воина с красной перевязью военного трибуна и жреца в потертой желтой хламиде, с двумя свитками, подвешенными к поясу. Очевидно, это был жрец Яргоса, которым предписывалось постоянно носить два свитка, один - с родословной румейских императоров, другой - с перечнем всех патрициев провинции.
   - И к каким же Гостилиям относится твоя милость? - спросил жрец. - В моём списке - три Вописка Гостилия, из разных курий.
   - Меня нет в твоём списке. Я - Вописк Гостилий из Санторин, - проговорил Орвил с важностью. - Меч принёс мне пурпурную кайму, а не родословная, всё-таки я - не какой-нибудь дешевый щёголь. Тридцать лет назад было дело. Легат Брабат окаймил меня пурпуром, ещё при старике Кнорпе. Служил я в Дакрии, а после в Мизию подался.
   - И чем не служба в Мизии была? - спросил трибун.
   - Не удержали мы Мизию, сами знаете, - сказал Гней Орвил, угрюмо потупившись.
   О судьбе румеев в Мизии знали решительно все, так что вопрос трибуна можно было посчитать за насмешку. В румейской крепости в Мизии, в городе Иссоде, стоял сильный румейский гарнизон, три когорты. После поражения румеев под Медвеей мизийцы восстали. Уриену советовали отправить в Иссод подкрепление, в гавани поставить румейские корабли, но вместо этого император, разуверившийся в собственной удаче, приказал оставить Мизию, что и было исполнено.
   - Князь примет твою присягу завтра, патриций, - сказал военный трибун, бросив быстрый взгляд на жреца. Жрец Яргоса пожал плечами: его список оказался бесполезен, поскольку включал только патрициев Тебургии. - А перед этим мы с тобой сразимся на деревянных мечах. Покажешь, что ты не зря получил пурпурную кайму.
   - Можем сразиться хоть сейчас, если желаешь.
   - Сейчас - милости просим к нашему столу.
   Трибун со жрецом удалились.
   Конюх принял их кляч, не удержавшись от ехидного замечания касательно внешнего вида великолепных скакунов. Орвил и не подумал оскорбиться. Они подошли к патрицианскому столу, но тут подскочил распорядитель, и Крайз самым любезным образом был препровождён за другой стол, предназначенный для простых воинов и оруженосцев. Орвил с довольным видом уселся за стол с львиными ножками, а Крайз опустился на шаткую скамью, еле втиснулся между румяным дядькой в полинялой тунике и молодым парнишкой в кожаном нагруднике с серебряным шитьём, - серебром вышита цапля, заглатывающая змею.
   Все уминали жирную свинину, пили вино, цепляли на кончики ножей куски брынзы, печёные луковицы, лепешки с тмином и патокой (некоторые умудрялись нанизывать пять-шесть лепешек на лезвие). Иногда из кухни подносили особенные блюда (не очень часто), не делая различия между патрицианским столом и солдатскими. Крайзу удалось ухватить кусок с одного такого блюда, - огромного, из полированной меди. Это была знаменитая рина гастроляция - куски морского угря, вареные в бычьей крови, в соусе из петушиных гребешков и молок мурён. Крайз отведал, зажмурился. Как бы язык не проглотить.
   На него не обращали внимания, - гости садились и поднимались из-за стола когда хотели. Много было разговоров о недавней удаче князя Фразона. Крайз и сам в другое время порадовался бы за отца.
   Что придумал Фразон, - нанял финикейцев, на их кораблях афарский караван взял. Афаряне в Новию оружие везли, доспехи всякие, а ведь имелся императорский эдикт, с новийцами торговли не быть. Купцы и их наёмники дрались как черти, да только румеи взяли верх. Большая добыча досталась Фразону: много дорогих кольчужных доспехов, отменное оружие. Два легиона можно снарядить. Финикейцы, эти исконные враги афарян, прямо на море купили весь груз афарских купцов вместе с кораблями.
   За столами хватало разговоров и о будущей коронации. Недавно в замок прибыл гонец, князю было велено быть в Румне на Большие Реналии. Сотрапезники мечтали: конечно, их Фразон займёт при императоре видно место, а когда они разобьют новийцев, из добычи и им немалая доля причтётся. Некоторые, самые мечтательные или самые хмельные, забирали ещё круче: новый ридгар сделает Фразона главнокомандующим, "мечом у трона", каждый офицер даврийского князя станет имперским легатом, а каждый солдат - патрицием.
   В этой болтовне, лившейся со всех сторон как вода в половодье, Крайз улавливал лишь обрывки фраз, иногда - отдельные слова. Но одну фразу он услышал целиком, от слова до слова. Может быть, потому что она была произнесена трижды, и всё более настойчивым, громким голосом.
   - У тебя рука мертвая, да?
   Он скосил глаза. Парень, сидевший рядом с ним, бесцеремонно разглядывал его правую кисть, только что ножом не тыкал.
   Покраснев от злости, он отвернулся.
   Парень не отставал:
   - Это у тебя с рождения, да? Или тебе хозяин жилу перебил?
   Он не выдержал, отозвался со злостью:
   - Это от Медузы, у которой змеи вместо волос, знаешь такую? Этой рукой я закрывал глаза, чтобы не окаменеть. Окаменела рука.
   Парень в первую секунду поверил: выпучил глаза, раскрыл рот. В какие же надо дали забраться, сколько приключений изведать, чтобы встретиться с самой Медузой Змееволосой! Многие слышали их разговор, и в следующий миг за столом раздался громовой смех. Юный сосед Крайза разозлился, - понял, что над ним насмешничают, выставляют за дурачка. Парень был куда здоровее его, хотя вряд ли старше, - широкоплечий, скуластый, с курчавившимися рыжеватыми волосками на подбородке.
   - Да у тебя не только рука отсохла, но и ещё кое-что, ведь правда? - сказал парень со злостью, загоревшись румянцем. - Калека несчастный.
   - Не. Это ты несчастный, - сказал Крайз и быстро, пока парень не понял намерение, опрокинул ему на колени блюдо с обглоданными свиными ребрышками, подливкой и жиром.
   Парень сначала опешил от такой наглости, а потом позабыл про увечье сотрапезника: вскочил, размахнулся. От удара у Крайза зазвенело в голове. Парень навалился на него, меся кулаками. Два пожилых солдата кинулись ему на помощь, но не очень поспешно. Пока они оттащили озверевшего молодого верзилу, Крайз успел получить изрядную порцию тумаков. Хуже всего был хруст в боку, - ребро сломано. Хорошо, если одно.
   Верзилу увели, осыпая затрещинами.
   - Как ты, сынок? - пьяненький пожилой солдатик наклонился над ним.
   - Сучья смерть, - сказал Крайз. Слёзы душили его, но у него все-таки хватило сил не разрыдаться в голос. Ничего не говоря, он потянул с блюда целую свиную ляжку и впился в жареную корку зубами. Приставать не стали.
   Скоро загустели сумерки, и распорядитель нетвёрдым голосом объявил, что пир окончен. Селяне стали покидать двор замка, за ними потянулись солдаты. Те, кто уже присягнул Фразону, уходили в казарму, устроенную в западном бастионе. Но было здесь и немало таких, кто ещё не успел принести присягу, или раздумывал, приносить ли ее вообще. Для таких разбили палатки снаружи замковых стен. "Пойдём, сынок", - сказал Крайзу какой-то плебей, едва державшийся на ногах. Некоторых вели под руки. Крайз поискал глазами Гнея Орвила, и не увидел его. В левом боку, чуть пониже соска, при каждом вдохе приступала боль, словно гвоздь вгоняли. Но где же проклятый ланиста?
   Или Орвил оставил его, отказался от последнего задания? Орвил мог догадаться, что сила Аверса Авригата не столь уж и велика. А возможно, ещё хуже, как раз в это время Орвил рассказывал Фразону, что за незваный гость оказался в княжеском замке.
   На память пришли огненные буквы на стене, порожденные письмом колдуна. Сколько времени прошло, но и сейчас у Крайза захватило дух от ужаса и восхищения. Нет, не сможет Орвил предать его. Не посмеет.
   Но куда же он подевался?
   Крайз вышел из-за стола, стал озираться в поисках ланисты. Когда он готов был отчаяться, услышал:
   - Пойдём, Паучок. Нам отвели место в замке.
   Он оглянулся: Орвил стоял в двух шагах, с мечом на поясе. Их дожидался раб-провожатый в короткой жёлтой тунике с широкой коричневой полосой.
   - Да, господин, - сказал Крайз. "Если бы я был настоящий паучок, я бы залез к тебе в ухо и вгрызся в мозг". - Иду, господин.
   Расчет ланисты оказался верен. Ему как румейскому патрицию предоставили место в замке, а заодно и его "оруженосцу". И это несмотря на то, что клятва на мече пока что не была принесена. Назовись он простым воином, и ночевать бы им сейчас за стенами замка, не имея ни малейшей возможности подобраться к Тиберию Фразону.
   Помещение, предоставленное им, в иное время служило кладовой. Отсюда даже не потрудились убрать ларь с сушеной рыбой. Для Орвила приготовили ветхую кровать (принесли из спальни слуг, не иначе). Крайз должен был довольствоваться соломенным тюфяком.
   Им поставили чадящую бронзовую лампу, рядом - кувшин разбавленного вина, после чего оставили одних.
   Орвил долго стоял у двери, настороженный. Убедившись, что никто не подслушивал, проговорил:
   - Я тут узнал кое-что. Князь твой в саду почивать будет, с кралей своей. Флигелёк там имеется. Попадём мы туда втихую, а, умник? Или мне надо через двери и стражу дорогу прорубать?
   У Крайза забилось сердце. Хоть одно приятное известие за последнее время: встретиться с отцом будет проще, чем он думал.
   Он сказал:
   - Нам нужно через окно во двор выбраться. По коридору лучше не идти.
   - Принимаешь за дурака?
   - Перейдём через двор, а там я покажу. Там дверца есть в стене. Её, сколько помню, никогда не запирали. Там стражи не должно быть. Через нее в сад попадём.
   - А убраться оттуда легко, из сада этого?
   - Уж легче, чем из замка. Ограда там низкая.
   Больше Орвил ни о чём не спрашивал. Он разлёгся на своем деревянном ложе, и вскоре Крайз услышал громкий храп. А крепкий запах спиртного он почувствовал ещё раньше.
   Ланиста заснул быстро и спал так сладко, что Крайз обеспокоился: не проспит ли Орвил нужное время? У него появилась мысль ткнуть ланисту в бок, но мысль слабая, малюсенький червячок. А там он и сам заснул, несмотря на колотье в рёбрах. Он почти не пил вина, но сытная, жирная пища усыпила не хуже хорошего снотворного.
   Орвил разбудил его на рассвете. Во внутреннем дворе замка ещё стояла темень, но луна уже исчезла с неба, и звёзды заметно поблекли.
   Во дворе спали воины, - вчерашние землепашцы, моряки и виноградари, присягнувшие удачливому князю. После присяги каждый из них получил новенькую кольчугу из недавней добычи, стоившую больше, чем хороший земледелец зарабатывал за год, да по две холщовые туники, по два плаща, один из которых - солдатский ворсяной, гербовую рубашку-безрукавку, шлем. Оружие им должны были выдать ближайшим днём. Желающих служить князю прибыло столько, что место в казарме нашлось не для всех. Многим пришлось довольствоваться соломенными тюфяками, а то и просто соломой, кучами наваленной во дворе замка.
   Сейчас все спали, - храп доносился отовсюду, а кто-то бормотал и вскрикивал во сне. Крайз без затруднений провел Орвила через весь двор, они обогнули угол башни, прошли под аркой, украшенной каменными ястребами со стрелой в клюве. Крайз увидел сводчатую дверцу, выводившую в сад. Сначала ему показалось, что дверь не охранялось, как это помнилось с детства. Но нет. Подойдя ближе, он увидел солдата. Видно, его поставили здесь, чтобы гости зря не шастали в княжеский сад.
   Часовой сидел на земле, руками в древко копья вцепился, пьяная голова повисла. Орвил бесшумно извлёк меч из ножен. Лица часового не было видно, но Крайз посмотрел на его седые волосы, - лысина, сутулая спина. Это был пожилой мужчина, почти старик, и Крайз пожалел его, схватил ланисту за руку, глянул в глаза. Орвил ответил злобным оскалом, но все-таки убивать часового не стал.
   Дверь, как он и надеялся, оказалась не заперта, - ее никогда не запирали с незапамятных времен. Они вошли в сад.
   Когда он был ребенком, небольшой замковый садик казался ему лесом, смоковницы и тутовые деревья - огромными лесными великанами, в кустах бересклета и ежевичника можно было легко потеряться. Сейчас сад сделался иным, совсем иным, хотя Крайз сразу узнал смоковницу с двумя стволами, широкую скамью под ней. В двух длинных клумбах, как всегда, цвели розы всех оттенков красного. Сейчас, в утреннем сумраке, цветы казались дымчато-темными.
   Ему на память пришло, как ребенком он играл под старой грушей. Из мягкой, глинистой земли хорошо было лепить башни и ограды неприступных крепостей. Сухие ветки он ломал на палочки, палочки втыкал в землю ровными рядами, - это были его непобедимые легионы. И ещё одно место в саду было его любимое, - небольшой бассейн с неработающим фонтаном, воду в бассейн носили вёдрами. Дядька Тит, отставной легионер, вырезал для него из дерева рыбок, и он пускал их плавать по своему морю, - они гонялись друг за дружкой, чтобы съесть, а он устраивал им водовороты, как морской бог Кассидор.
   А однажды... у него сжалось сердце. Отец никогда не брал его на руки (это означало бы признание его законным сыном, а Тиберий Фразон не был настолько безрассуден). Но однажды нечто такое случилось. Отец заметил, как он игрался в бассейне с деревянными рыбками. Князь даже не погладил его тогда, мимо прошел, но на другой день, подойдя к бассейну, он увидел в воде веселую стайку из пяти рыбок - настоящих, живых рыбок! Для него это было настоящее чудо, истинное счастье, солнца глоток. Он сразу кинулся ловить рыбок, - забрался в бассейн, что ему строго-настрого запрещалось, поскольку дно в бассейне было неровное и в одном месте вода доставала ему до подбородка. Рыбок он не поймал, они юрко проскальзывали у него между пальцев, а потом подошел дядька Тит и, добродушно ругая, вытащил его из воды.
   Дядька Тит сказал, что это по приказу князя в далёкой лагуне наловили ярко-красных галлярий, с золотыми хвостами и сиреневыми плавниками, и выпустили в бассейн.
   Воспоминания накатывали тяжелыми, свинцовыми волнами. У Крайза глухо колотилось сердце.
   Мамка никогда не бранила отца, во всём обвиняла соперницу, домну Марцеллину, в девичестве - княжну из рода Вицелиев, олифийских князей. Прабабка домны Марцеллины была замужем за Андроником Эпикоридом, младшим сыном Сервия Тёмного. Андроник так и не стал императором, тем не менее, благодаря этому родству, Вицелии считались знатнейшим княжеским родом в Олифии, к тому же Вицелии были очень богаты.
   Крайз два раза видел княгиню, на память пришли высокая причёска с тонкими косицами, блеклые волосы в золотой пудре, набелённые щёки. Вскоре после того, как Марцеллина поселилась в Ястребе-На-Крыле, Крайза с матерью переправили в охотничий домик, полторы мили от замка. Там они прожили почти год. Отец приезжал к ним три раза. А потом за ними явился работорговец.
   Мамка внушала ему: это олифийская змея околдовала отца. Он верил мамке и не верил, душой чувствовал ложь. Спустя четыре года добрые люди объяснили: работорговец не забрал бы их без купчей, а на купчей обязательно должна была стоять подпись и печать князя Фразона, его отца, ведь они были его собственностью, а не приданным домны Марцеллины.
   Уже тогда он должен был убить любовь к отцу, ожесточить сердце. Но отчего-то ещё три или четыре года его не покидала мысль, что стоит ему явиться в Ястреб-На-Крыле, и князь Фразон обнимет его как сына, заплачет и назовет единственным, своим первенцем, самым лучшим, сколько бы сыновей не наплодила отцу блеклая Марцеллина. А после отец подарит ему коня, настоящего боевого коня, чёрного как вороново крыло, и они поскачут к морю, и пусть солёный морской ветер задувает им в лицо.
   Мечты развеялись, когда князь Фразон, во дворе заведения Квинкеронтия, ударил его мать. О чём думал отец тогда, что чувствовал, чем дышал? Наверное, сгорал от злости и стыда. Или, возможно, князь Фразон испытал лишь глухое раздражение, а, выехав за ограду, немедленно позабыл и про былую любовь, и про былого сына.
   Вот только бывших сыновей не бывает.
   Он не позволит так просто вычеркнуть его из памяти.
   От воспоминаний Крайз вернулся в тёмный замковый сад, в тающую ночь. Они с ланистой шли по посыпанной песком дорожке. Крупный морской песок тускло поблескивал в призрачном свете ночного неба. Бассейн остался за спиной. Вдруг он услышал легкий всплеск. Неужели его рыбки до сих пор плавали там?
   Тогда, в тот первый день, он накидал на корм рыбкам всё съестное, что только нашел в доме, - медовые коврижки, жареное мясо, кусочки овощей. Рыбки всё-таки выжили, воду в бассейне поменяли. Качая головой, дядька Тит объяснил, как правильно кормить рыбок.
   - Стой здесь. Затаись, - прошептал Гней Орвил.
   Садовый флигель окружали четырёхгранные колонны, на которых лежал широкий козырёк крыши. В доме - три окна с цветными стёклами, сейчас все окна были распахнуты настежь, по летнему времени.
   Крайз прислонился к холодной колонне, а Орвил заглянул в окно.
   Он ожидал, что ланиста, оценив обстановку, шепотом посоветуется с ним, что делать дальше. Или хотя бы скажет, что собрался сделать. Но нет, в следующий миг Орвил легко перемахнул через подоконник.
   Глухо вскрикнула женщина.
   Крайз, подтянувшись на локтях, заглянул в окно. В темноте мелькала фигура Орвила. Послышался мужской возглас, какое-то шуршание, скрипнула половица.
   Стон, перешедший в хрипение.
   Какое-то время Крайз, обмирая, слушал, как бьётся сердце. Больше не было слышно ничего.
   - Где ты там, - пробурчал Орвил.
   Крайз, стараясь не обращать внимания на колотье в рёбрах, кое-как перевалился через подоконник.
   Он почти не помнил прежнее убранство комнаты, помнил только зверей, крепившихся к каминной решетке. Этих чугунных мишек да барсуков он все пытался отломать, да не получалось.
   Он снял колпак с масляной лампы.
   Что же, мишки были и теперь.
   У стен стояли всякие столики, стульчики, шкафы резного дерева на гнутых ножках, покрытые лимонно-желтым лаком. Повсюду - маленькие статуэтки из белого и желтоватого мрамора, - плясали тонконогие грации, играли мраморные пастушки. Эти статуэтки любили в Эллане и в иолийских городах Золотого Берега, для румейского глаза их нагота и изгибы выглядели непривычно, почти непристойно.
   Посередине комнаты стояла огромная кровать, очень низкая, с толстыми мраморными ножками в форме стволов пальм.
   Постель измята, подушки на полу. Черноволосая женщина лежит на боку, смуглая головка пригнута к груди. Женщина как будто спит. Крайз мельком взглянул на нее и сразу о ней позабыл. Он во все глаза уставился на мужчину, грузного человека со светлыми волосами, мявшего коленками беличьи шкурки покрывала. Мужчина был наг, на теле - давние рубцы. И свежая рана имелась, по плечу текла кровь.
   Орвил сказал:
   - Давай быстрее, Паучок. Нет времени для разговоров.
   Ланиста прижимал голову мужчины к своей груди. Из-под лезвия, приставленного к горлу князя Фразона, сочилась кровь.
   - Ты не помнишь меня, Тиберий Фразон, - сказал Крайз и достал нож. - Я напомню. Помнишь золотых рыбок с сиреневыми плавниками? Помнишь мальчишку, который жизнь бы отдал, лишь бы ты назвал его сыном?
   Князь словно не слышал его. Фразон тяжело дышал. Он был как сжатая пружина, всё порывался оглянуться.
   - Я - твой сын, - сказал Крайз, поскольку времени, в самом деле, не оставалось.
   Орвил немного ослабил нажим.
   Тиберий Фразон прошептал:
   - Ареуса... Ареуса...
   Кровавые пузыри лопались у него на губах.
   - Я - Крайз, твой сын. Твой и Стеронии. Ты помнишь хетрозийку Стеронию, Тиберий Фразон?
   Князь скосил глаза. Насколько мог, повернул голову. Крайз проследил за его взглядом: он смотрел на женщину, делившую с ним ложе. Уж это была явно не домна Марцеллина: чёрные как смоль волосы, да и юна, на вид не старше двадцати. У его отца новая жена? Вряд ли Марцеллина, патрицианка княжеского рода, позволила бы мужу содержать любовницу, да ещё в такой близости от своих покоев.
   На простыне из виссона, покрывавшей девушку, на глазах расползалось красное пятно. Орвил убил ее одним ударом, палач императора знал немало потайных дверец для смерти в человеческом теле.
   Увидев кровь возлюбленной, Фразон попытался высвободиться. Он рванулся, пренебрегая остротой вражьего меча.
   - Стой! Не надо! - крикнул Крайз. - Погоди!
   Он крикнул это не отцу своему, а Гнею Орвилу, и ланиста прекрасно понял его. На этот раз Орвил не стал ругаться и вредничать. Очевидно, свою службу он решил справить в точности, чтобы к нему не было претензий. Тем более, службе подходил конец.
   Орвил не стал убивать князя одним ударом, он только подрезал ему сухожилия на руках и ногах, и сделал это со сноровкой, не нанося ненужных ран. Не зря последние годы он был ланистой. Завсегдатаи бойцовых театров любят зрелищные поединки, для зрителя дёшев моментальный смертоносный удар, который и глазом-то не уловишь.
   В мгновение ока князь Фразон был опрокинут на пол, из ран текла кровь, у него не было движения в кистях, он не мог ходить, но мог ползать на коленях.
   - Быстрее, Паучок, - сказал Гней Орвил, держа меч наготове, лезвие дымилось кровью.
   Крайз приблизился к отцу вплотную, склонился над ним, посмотрел в глаза:
   - За что ты ударил мою мать, отец? Это-то ты помнишь? Помнишь Публия Квинкеронтия? Ты приехал к порнам Квинкеронтия и ударил мою мать. За что ты ударил мою мать?
   Властное лицо дрожало. Гримасы боли, ярости выплясывали на нем сумасшедший танец. А вот страха не было видно.
   Тиберий Фразон облизал окровавленные губы и плюнул Крайзу в глаза.
   - Будь проклят! Будь ты проклят! Стража! Тит, сюда! Сергий, Каск!
   Гней Орвил схватил простыню и, двумя быстрыми движениями, замотал ею рот Фразона. Теперь князь мог только мычать. Немедленно красное пятно проступило на белоснежном драгоценном виссоне.
   Орвил в нетерпении уставился на Крайза.
   В глубине комнаты заплакал ребенок.
   Крайз заметил колыбель, как только очутился в комнате. Отчего-то ему показалось, что это была его колыбель. У него и мысли не возникло, что там, внутри, мог кто-то быть чужой.
   Орвил быстро подскочил к колыбели, замахнулся мечом.
   - Нет, нет, я приказываю тебе! - крикнул Крайз. - Ты слышишь, палач? Слушай же меня! Пойдём отсюда. (Голос сорвался.) Пойдём отсюда, палач!
   Орвил, видимо, колебался.
   - Колдун изжарит твоих дочерей на сковородке, если ты ослушаешься меня! - выкрикнул Крайз. - Всё, убираемся!
   Орвил вытер меч о полог колыбели, кинул в ножны. Зашагал к двери. Крайз предпочёл не смотреть ланисте в лицо.
   Гней Орвил вышел.
   Крайз уже собрался выйти следом, но в этот момент князь Фразон, изловчившись, разорвал зубами тонкий виссон.
   - Мать твоя была раба и ты - раб! Никакой ты мне не сын! Щенок! Надо было мне мечом отделать суку! Я убью тебя! Я убью тебя, раб!
   Фразон забыл, что сухожилия на ногах были подсечены. Он попытался встать, рванулся к Крайзу, - и упал, носом в красивое полированное ливадийское дерево, устилавшее пол.
   Крайз дрожал. Слова отца словно припечатали его к полу. Да и отца ли? Что было в этом человеке от его отца? Только комок вонючей плоти ниже пояса?
   - Крах-крахх... как нехорошо и некультурно, - раздался голос со стороны окна.
   Крайз обернулся.
   На подоконнике, через который он только что с немалым трудом перелез, сидели Капитан и Лысый Ус.
   - Хорошо - не хорошо, а дело надобно доделать, - бодро сказал крыс.
   - Да уж, - согласился Капитан. - Придется засучить рукава... крахх... перья.
   - Чего там засучивать, давай работать, - недовольно проговорил Лысый Ус. В словах приятеля он уловил скрытый подкоп, ведь ему решительно нечего было засучивать, - ни одежды, как у людей, ни шерсти, как у нормальных крыс.
   На глазах у Крайза дружная парочка переместилась с подоконника на тело Тиберия Фразона. Без долгих приготовлений, гриф принялся выклёвывать Фразону глаза, а крыс - грызть горло.
   Правитель Давриды закричал.
   Крайз стиснул зубы. Совсем недавно он спас дорожного вора от своих не в меру усердных помощников. Но этот человек был не дорожный вор, а его отец.
   Он направился к дверному проему, оставленному ланистой открытым, - к прохладе и свежести утра, к светлеющему небу, к далёкой облачной дымке, к росистой траве и к щебетанию первых птиц.
   Он переступил порог и аккуратно прикрыл за собой дверь.
   Со стороны входной калитки донеслись голоса.
   Крайз кинулся в конец сада. Орвил поджидал его по эту сторону ограды. В планы ланисты совсем не входило, чтобы Крайза захватили в плен. И правильно, он выдал бы Орвила, не дожидаясь пытки.
   Бывший царский палач не стал браниться и угрожать убить, не до того. Лишь кулак показал. Он подсадил Крайза, почти перекинул через ограду, быстро преодолел ограждение сам, и они побежали в сторону леса, - туда, где темнел большой дуплистый каштан, где они оставили коней.
  
  

глава двадцать первая

ЗЕВКИРАС

   Зевкирас не собирался искать ядовитую траву для князя Луктара. Он был слабым травником, копать корешки и варить зелья - не его конёк. Да у него и желания не было превращаться в отравителя.
   Отойдя поскорее от умирающего князя, он вернулся на своё стеганое одеяльце. Попытался заснуть, для чего обглодал мясо с двух бараньих рёбер, запивая вином. Но, как только стал подрёмывать, услышал слабый вскрик.
   Он вскочил на ноги, побежал, переваливаясь, к Луктару. С другой стороны к князю заспешил караульный преторианец, с пилумом наизготовку. Они добежали до тайгетца почти одновременно, и оба опоздали: Луктар уже был мёртв.
   Караульный заиграл в рожок, будя лагерь. Зевкирас с потемневшим лицом побрёл на своё место. Он заметил то, чего не заметил преторианец: от трупа быстро отползала змея.
   Залка дожидалась его, греясь на стёганом одеяльце, ещё сохранявшем тепло его тела. Когда он подошел, тяжко дыша, она зашипела, и в змеином шипении он разобрал человеческие слова:
   - Приходится исполнять твою работу, дружок. Всегда приходится исполнять твою работу... Не оплошай, когда придёт время применить драконий империй. Тут уж я не помогу ...
   - Когда-нибудь я избавлюсь от тебя. Я раздавлю тебя! - глухо сказал Зевкирас и продемонстрировал, топнул по влажной земле и растёр ногой.
   Змея зашипела, на этот раз без слов. В ее шипении колдун услышал смех. Посмеиваясь, Залка уползла в свою корзину. Кроме Зевкираса, об истинной причине смерти князя Луктара в отряде никто не догадывался. Правда, Кальгерий посмотрел на него с прищуром, но не более того. Луктар умирал последние несколько дней, всё ожидали его смерти. Вот он и завершил, наконец-то, земные дела.
   От огненного погребения, предложенного центурионом Церегом, Кальгерий отказался. В горах Тайгета покойников поднимали на вершины гор и оставляли там, на поживу птицам, но никаких гор поблизости не было. Луктара похоронили так, как хоронили в Форингии, под сенью огромного древопапоротника. Отряду пришлось проехать пять миль, чтобы найти это дерево, со стволом в три обхвата.
   У князя Луктара имелось поместье под Румном, имелись лесные угодья и дом в Тайгетии, но могилой ему стала жирная форингская земля.
   Кальгерий с двумя преторианцами установил над могилой камень-валун, сделал возлияние предкам покойного вином и родниковой водой, чтобы духи предков заступились за Луктара пред богами небесными. Сказал, как говорили в долинах Тайгета: "И да увидишь ты высокие горы, Луктар Эсморей!" Центурион сказал, как говорили в Эттинее: "Пусть Гекаса даст ему доброго коня!"
   Зевкирас пробормотал себе в нос: "Сады Светозарные тебе, старик". Луктар был упрям, несговорчив, а подчас бывал и глуп. Но такого глупца не купишь за деньги, а умников на рынке - на три сестерция пучок.
   Перед тем, как отправиться дальше, Кальгерий сказал:
   - Луктар перед смертью отдал мне последний приказ. Туллий Гентерей! Приблизься!
   Мальчик паж, недоумевая, подошел. В не меньшем изумлении пребывали и все остальные, в том числе и Зевкирас.
   Кальгерий протянул юноше жезл великого посланника:
   - Возьми. (Мальчишка замялся.) Бери же!
   Туллий робко принял жезл, ещё не понимая происходящего.
   Строго глядя на всех, императорский палач пояснил:
   - Этот юноша - древнего патрицианского рода. Его отец, Секст Гентерей, честно бился у Медвейского озера и умер от ран. Такова предсмертная воля князя Луктара: посольство в Амбракию и Этрарию должен возглавить этот юноша. И не приведи Яргос, если кто-нибудь из вас посмеет ослушаться его приказа!
   Зевкирас не скрывал возмущения:
   - Славный Кальгерий, а ты подумал, кто будет подсаживать меня на лошадь, накрывать на стол, мыть чаши, бегать за водой?
   - Ты же колдун, вот и наколдуешь чего-нибудь, - сказал Кальгерий. Судя по тону, он ни в грош не ставил его и его колдовское искусство. - А теперь хватит болтать, в дорогу!
   К ночи добрались до селения Котисы. Здесь заночевали, утром поменяли проводника. Туллий рвался прислуживать Зевкирасу, как раньше, но колдун сам воспротивился:
   - Э нет, мальчик! Ты теперь важная персона. Если будешь наливать мне вино и подавать блюда, до которых мне лень дотянуться, что подумают воины? Кто ты есть, мой слуга или первый посланник? Раз взялся за эту костяную палочку, ну так и поступай, как подобает.
   На следующем ночном привале Зевкирас, впервые за последние дни, достал флейту. Начал негромко наигрывать. Смотрит - рядом с костром стоит Туллий, - губы дрожат, улыбается, взгляд отсутствующий.
   Зевкирас рисовал мелодию спокойную и печальную, но огненные мотыльки носились в языках пламени как безумные, предвещая ненастье.
   - Я не стану учить тебя колдовству, - сказал Зевкирас, на миг отрываясь от игры. - Я - обычный сельский колдун, сам не знаю, как очутился во дворце. Поищи себе учителей там, где звенит золото и где из девственниц сало топят.
   Он заглянул юноше в лицо. А тот и не слышал его. С разрумянившимися щеками, с подрагивающими губами, Туллий Гентерей был словно не в себе.
   - Опять она? - спросил Зевкирас.
   Паж нервно кивнул.
   - Опять поцеловала тебя?
   Короткий кивок.
   Зевкирас вгляделся в пламя до рези в глазах, пробормотал:
   - Да она сейчас целует тебя!
   Он положил флейту на траву, решительно замахал ладонями над углями, разгоняя видения. Забурчал:
   - Всё, уходи! Я не желаю, чтобы на моих глазах занимались распутством!
   Паж ушел, а он ещё долго кипятился. Что же это получается? Богиня магии Сабилла одаривает поцелуями какого-то мальчишку, совершенно игнорируя его, многоопытного колдуна! Мальчишка смазливый, правда... С ненавистью Зевкирас приподнял жировой фартук чрева. Ах, Сабилла, ну не стерва? Сколько лет он служит ей, а она, как распоследняя девка, предпочла внешнюю привлекательность красоте и сиянию души.
   Нет, он не будет учить мальчишку колдовству, как бы Сабилла не заигрывала с парнем! Пусть юный княжич поищет учителя где-нибудь в другом месте!..
   За три дня они достигли границы Форингской области, - местности, называемой Нарийским урочищем. Это была низина, богатая ценнейшими породами древопапоротника. По дну урочища тёк поток Нар.
   Амбракийцы считали Нарийское урочище своей землёй, ведь Нар брал начало из амбракийских болот. Однако в низине гущей стоял древопапоротник, а где древопапоротник - там Форингский лес. Официально Нарийское урочище находилось под рукой князя-правителя Форингии. Амбракийцы не раз воевали с форингийцами за эти земли, но всякий раз форингийцы одерживали верх, благодаря поддержке императора. При Кнорпе амбракийцы особенно жестоко поплатились за свою дерзость, - пять амбракийских князей было казнено, замки двоих разрушили до основания. С той поры разбойники амбракийцы присмирели, но после поражения имперских легионов у Медвей они готовы были опять взяться за прежнее.
   Амбракийцы легко заняли бы Нарийское урочище, действуя сообща. Но, на счастье форингийцам, в Амбракии не прекращались свары между владетельными князьями. Лаврий Форингский успел ввести в урочище отряд наемников, и тем самым сохранил за собой эту землю (во всяком случае, на какое-то время).
  
   * * *
  
   Они пересекли низину, влажную и душную, местами совершенно непроезжую, за три часа. Поднялись по крутому склону на холм, заросший ивняком и ольховником. Стало посвежее.
   На холме стояла застава, отмечавшая предел форингских владений. Охрану нёс отряд наёмников из Сирингии. Зевкирас, увидев длинный ряд палаток, подумал о целом легионе, но Кальгерий опроверг: здесь стояло не более двух когорт. Проводник рассказал, что это был один из пяти отрядов наёмников, принятых на службу правителем Форингии. Дело ясное, - сами форингийцы предпочитали валить древопапоротник и получать за древесину денежки, а не воевать.
   Командир наемников, седоусый астракиец, при виде знамени-лика императора отдал честь по-румейски, ударив в грудь кулаком и взметнув в приветствии руку. Хотя наёмники подчинялись только князю форингскому, своему нанимателю, астракиец был неглупый человек и не собирался портить отношения с имперской властью.
   На вопрос Кальгерия он показал тростью из виноградной лозы:
   - Там Амбракия. Видите обгорелое дерево? Под тем холмом - тропинка, по ней на дорогу выедете, а там уж до Месаргин недалеко. А оттуда от Тарса доберётесь. Может быть, господа останутся здесь до утра? На границе неспокойно.
   Клун Зевкирас не прочь был бы остаться на заставе до утра, хоть до послезавтрашнего. Куда ж там. Мальчишка Туллий только и дожидался случая, чтобы проявить свой героизм и отвагу. И ведь даже не посмотрел в его сторону, негодник.
   - Мы поедем дальше, - заявил юный Туллий Гентерей. - Лагерь разобьем, когда стемнеет.
   Зевкирас вздохнул так, словно со следующим вздохом собирался зарыдать.
   Очень скоро древопапоротники остались позади. Вдоль тропы, по которой их послал наёмник, росли огромные вязы с черной корявой корой. Подобно кораблям, великаны вязы стояли в зеленом море из орешника, падуба и терновника.
   Впереди показался холм, заросший осокорем. Самое подходящее место для ночлега. Зевкирас с беспокойством посмотрел на запад. Хвала богам, они не поедут дальше этого холма, солнце уже почти опустилось за горизонт, виден лишь темно-розовый краешек.
   До вершины они добрались в глубоких сумерках. Туллий скомандовал привал. Преторианцы начали спешиваться. Кряхтя, опустился на землю и Зевкирас, предвкушая сытный ужин.
   Э, что такое?
   У него перевернулось в желудке.
   Из кустов орешника, из-за стволов деревьев выступили темные фигуры. В основном это были пешие воины, числом не менее сотни (Зевкирас увидел целую тысячу), но были среди них и всадники.
   Один из незнакомцев - грузный, в дорогом чешуйчатом доспехе, - восседал на лохматом тяжеловозе мирмитонце. Он насмешливо сказал:
   - Клянусь чревом Бархусы, это опять форингийцы! Эй, вы, если хотите добраться до Ставрии, пять тысяч золотых, за проход по моей земле!
   Клун Зевкирас беспомощно оглянулся на Кальгерия. Тайгетец встал на коне рядом с Туллием. Видно, приготовился защищать мальчишку, если потребуется, но кто защитит Зевкираса?
   Про своё колдовское умение Зевкирас не забыл. То есть он помнил хорошо, что от его умения не будет проку. Единственное, он выставит себя на посмешище, повеселит врагов безобидными огненными бабочками, пока его не убьют.
   Центурион Квинт Церег с лязгом вынул из ножен меч.
   - Ты глупец, солдат, - сказал другой амбракиец, - высокий, как Кальгерий, с крепкими руками, в кольчатой кольчуге без гербов. Его голос глухо раздавался из-под опущенного забрала. - Вас полсотни, а у нас - две когорты.
   И, как бы в подтверждение слов разбойничьего главаря, внизу послышался шум - треск веток, лязг оружия. Оглянувшись, Клун Зевкирас увидел: со всех сторон на холм поднимались вереницы воинов. Лес копий, отблески доспехов. И некоторое шевеление он приметил в ветвях деревьев: там засели лучники.
   Заговорил Кальгерий:
   - Мы - люди нового ридгара, государя Джефриса. Разбойники вы или князья, советую не чинить нам препятствий.
   Главарь на мирмитонце рассмеялся:
   - Да будь вы хоть слуги самого Яргоса Царя, не уйти вам отсюда без выкупа! Или уйдете рабами... Пять тысяч золотых - и проваливайте! Это говорю вам я, князь Секст Бебий!
   Зевкирасу сделалось дурно. Пять тысяч золотых - сумма непомерная. Он знал, что Луктар получил от императорского казначея на дорожные расходы полторы тысячи золотых монет. Сейчас всё золото находилось у преторианца, исполнявшего должность воинского казначея. Перед тем, как Луктара опустили в землю, Зевкирас снял с его пояса кошель. Он успел заглянуть туда краем глаза, прежде чем Кальгерий нагло забрал кошелек. В княжеском кошельке была горсть золотых и серебряных монет, не больше полусотни "колесничих", в общей сложности. У самого Зевкираса в кошеле лежала пригоршня серебра, да в рукава хламиды было зашито по пять золотых. Допустим, какие-то деньги имелись и у его спутников, но уж никак не набиралось пять тысяч "колесничих".
   Он попытался торговаться:
   - У нас только пятьсот золотых, милостивые господа. В Ставрию нам не надо, мы держим путь к вашему князю-правителю, в замок Тарский Великан. Пятьсот золотых - и вы покажете нам дорогу до Тарского Великана, по рукам?
   Туллий воскликнул, по-мальчишески резко:
   - Псы вы, а не князья! Солдаты, мечи наголо! Трубач, атака! Знаменосец, вперед!
   Трубач послушно поднёс мундштук трубы-оленя к губам, но Кальгерий рявкнул ему в лицо: "Отбой!" Туллий пришпорил коня. Мальчишка нашел бы верную смерть на влажных травах Амбракии, но Кальгерий ухватил его жеребца за узду.
   - Мальчишку первого убейте, - проговорил тучный амбракиец. Он уже поднял руку, собираясь послать своих людей в атаку, но тут другой всадник, в закрытом шлеме, воскликнул:
   - Нет, Бебий, постой! Я вижу знамя-лик императора, разрази меня гром! Похоже, это и вправду посланцы ридгара, а не шлюхи Генриетты!
   - Клянусь благовониями Менеры Щедроты, не много разницы между румейской шлюхой и ее ублюдком!
   - А я, клянусь мечом Археса, убью всякого, кто тронет этих людей! Если, конечно, они заплатят тысячу золотых. Джефрис - добрый малый, лихой воин, и стратег недурной. Я сражался с ним под Нолой. Если бы не он, тупица Уриен на год раньше лишился своего венца.
   Секст Бебий ворчливо проговорил:
   - Вы слышали, слуги нового ридгара? Гоните тысячу золотых! Мы и так, считай, продешевили. Или вы хотите, чтобы мы сняли тысячу золотых с ваших трупов?
   - Дай, дай ему золото, - зашептал Зевкирас, всем корпусом потянувшись к Туллу. - Вспомни, юноша, зачем нас послали сюда. Разве затем, чтобы мы возвратили золото в казначейство в полной сохранности? Ты должен привести к присяге Флорана амбракийского и Гаркагана этрарского. Как ты сделаешь это, если сейчас нас всех перебьют?
   Туллий, кусая губы, начал успокаиваться. Кальгерий сказал мрачно:
   - На этот раз колдун прав. Тебе следует прислушаться, юный князь.
   Юноша беспокойно заёрзал в седле, вымолвил с неохотой, обращаясь к предводителям амбракийцев:
   - Ладно, вы получите золото. Только быстрее тратьте: император пришлёт сюда большое войско, и от ваших разбойничьих гнезд ничего не останется... - Его голос дрожал от злых слёз.
   В устах мужа подобные слова прозвучали бы нешуточной угрозой и, несомненно, вывели бы из себя разбойничьих князей, но сейчас они вызвали лишь дружный хохот. Вволю нахохотавшись, амбракийцы приняли золото от войскового квестора. Они оказались честны, насколько это применимо к разбойникам. Как только последний "колесничий" перекочевал в ладонь тучного главаря, разбойники убрались, оставив посланцев императора на месте, облюбованном для ночлега.
   Все были подавлены. Многие преторианцы, презрев воинскую дисциплину, ворчали. Невесёлый Туллий сказал Зевкирасу:
   - Я должен был дать бой разбойникам. Мы должны были сразиться... Если мы - посланцы империи, настоящие воины, а не слабаки.
   - Не знаю, что в таких случаях делают настоящие воины, но настоящие колдуны частенько выбирают обходные пути, - сказал Зевкирас, глядя на пляшущих в огне мотыльков. Даже после того, как он перестал играть, мотыльки не угомонились. Возможно, это уже было колдовство не его, а Тулла, но Зевкирас не стал делиться своей догадкой.
   - Если бы я был колдуном, эти мерзавцы убежали бы от меня с поджаренной задницей, - проговорил Тулл. Он взмахнул кулаком, и огонь костра взметнулся ввысь, прогнав тени под огромными пробковыми вязами.
   - Хотел бы я посмотреть, как от тебя станут шарахаться с поджаренными задницами! - засмеялся Зевкирас. Про себя он подумал: а почему бы ни показать мальчишке, как делается колдовство? Для начала сгодится пара жестов, да надо научить нескольким фразам. "Духи внутри огня - духи внутри меня", "Из чёрной земли, из белой золы, красные кони, мне подчинитесь", - с этого все начинают.
   Прополоскав рот вином, Зевкирас улёгся спать. Он слишком плотно поужинал, обучение Туллия придётся отложить до более удобного случая.
   К полуночи все заснули, кроме трех караульных, поставленных центурионом Церегом. Зевкирас храпел громче всех. Но, несмотря на богатырский храп, он сразу прочувствовал легкое касание. Залка теребила его запястье зубами, - не настолько сильно, чтобы прокусить кожу, но достаточно энергично, чтобы он проснулся.
   - Сколько раз тебе говорил, не буди меня так, - проговорил Зевкирас, зевая.
   - В другой раз я обовьюсь вокруг твоей шеи и стану затягивать петлю, пока не проснешься, - пообещала змея. - А теперь не ворчи, а посмотри вон в те кусты ольшаника.
   Он сморгнул, и сердце улетело в пятки. Но уж он постарался, чтобы голос прозвучал басовито:
   - Эй, кто там?
   Немедленно встрепенулись караульные. Все трое не спали, просто солдаты сидели с закрытыми глазами, опираясь на копья, и слегка похрапывали.
   Из тени выехал всадник.
   - Лучший караульный - жирный колдун, - сказал он насмешливо. - Своих я бы распял за это.
   Лагерь пробудился. Двое преторианцев выхватили мечи из ножен. Вскочил и Тулл, и тоже с обнаженным мечом, как иначе. Трубач поднёс к губам трубу-оленя, собираясь подать сигнал тревоги, но Кальгерий остановил, с первого взгляда оценив ситуацию.
   Амбракиец предупредил спокойно и чуть насмешливо:
   - Мои люди - в десяти шагах, так что не советую особо суетиться.
   Клун Зевкирас узнал этого человека: это был один из двух разбойничьих предводителей, ограбивших их, - всадник высокого роста на лохматом, поджаром фракийце соловой масти. Сейчас забрало шлема, имевшее форму леопардовой головы, было поднято.
   - Чует моё сердце, тебе мало заплатили? - угрюмо поинтересовался Кальгерий.
   - Нет, достаточно, - ответил амбракиец без тени раздражения. - Но мне интересна одна вещь. Дело ваше, отвечать или нет. Я уже слышал, что вы - посланцы императора. Но к кому? Нас тут тридцать пять князей, и каждый - повелитель на своей земле.
   - Я должен привести к присяге князя Флорана, хозяина замка Тарский Великан, и его князей-союзников, - ответил Тулл резко. - При мне - знамя-лик императора...
   - Ты? - амбракиец расхохотался. - И кто же такое придумал, мальчишка будет принимать присягу у патрициев и князей! Может быть, кто-нибудь пояснит, в чем дело? Или высечь парня за ложь?
   - Высечь? Какая рука раззуделась, левая или правая? - Кальгерий положил ладонь на рукоять меча. - Ваши князья и патриции присягнут Джефрису, а к присяге их приведёт наш молодой князь. С изменниками у меня разговор недолгий.
   - Я сразу узнал тебя, Кальгерий, императорский палач. Ещё там, на холме... - проговорил амбракиец с прежним спокойствием. - Говорят, за убийство храброго князя Фраона ты получил деньги, а за убийство старика Тразила - земли?
   Клун Зевкирас вмешался, опасаясь, как бы обстановка не накалилась ещё более:
   - Я объясню вам всё, доблестный князь, позвольте сказать... Приводить к присяге ваших князей и патрициев должен был домн Луктар, князь-претор императорской опочивальни, носитель фибулы с разящим драконом. Но домн Луктар умер в дороге. Перед смертью его светлость наделили властью первого посланника этого юношу. Он - из благородной семьи Гентереев, самнитских князей, его отец сражался как герой в битве под Медвеей...
   - Князь Луктар умер? - в голосе амбракийца прозвучало больше удивления, чем сочувствия. - Кремень был старик, и с чего ему разнемоглось? Сады ему Светозарные... Ради его памяти, за триста золотых я провожу вас до самых ворот Бешеного Слона. Что удивляешься, мальчик? Так у нас называют тарский замок, и ты увидишь, почему... Не советую брать других проводников: ограбят и убьют.
   - У меня полцентурии ветеранов, - напомнил центурион Квинт Церег.
   - Это спасет от нищих побирушек, но в Амбракии тридцать пять князей, и у каждого, по меньшей мере, по когорте. Не знаю, сколько золота при вас, но пятьдесят преторианских панцирей и пятьдесят плащей - уже неплохая добыча. Знамя-лик императора, кажется, делают из чистого золота...
   - Из серебра, оно только покрыто позолотой, - поспешно сказал Зевкирас.
   - Кажется, ты сам не прочь завладеть всеми этими плащами и панцирями? - угрюмо спросил Кальгерий у амбракийца.
   - Нет, клянусь гневом Яргоса! - мотнул головой амбракиец. - Но у нас тут, в Амбракии, не только холмы с сосняком, есть и болота с трясиной. Да хватит болтать! Вы заплатите мне или нет?
   - Да, - сказал Тулл. (Зевкирас энергично закивал.) - Кальгерий, пусть ему заплатят!
   - Да-да, надо заплатить! - воскликнул Зевкирас, чтобы правильно поняли его кивки. - В Тай-Тавон мы должны прибыть не позднее новых календ. Как же нам без проводника?
   Местность кругом раскидывалась изрезанная, холмы мешались с глубокими низинами и оврагами, тяжкое дыхание болот соперничало с хвойной свежестью сосен, густо росших на песчаных холмах.
   Их бывший проводник провёл их через Нарийское урочище, показал на заставу и повернул домой. Форингийца возможно понять. Однако же, им надобно двигаться дальше.
   Они собирались нанять проводника в Месаргинах, но сколько ещё добираться до Месаргин? Да и что за человек будет этот проводник? Одно ясно, он будет амбракиец, - а значит, такой же разбойник.
   Кальгерию очень не понравился тон амбракийского князя и само его внезапное появление. Но всё-таки, переглянувшись с центурионом, он передал приказ юноши квестору.
   Главарь амбракийцев принял мешок с золотыми, не пересчитывая. Взвесил на руке, презрительно хмыкнул, кинул какому-то своему подручному.
   - Как звать тебя, домн? - спросил Тулл с княжеским достоинством.
   Мальчишка так важно держался, что Зевкирас не сумел скрыть улыбки.
   - Гай Тарбон, князь-правитель Энны, - сказал амбракиец и по-военному отдал честь. - Утром мой трубач вас разбудит.
   Амбракийцы смешиваться с преторианцами не стали, разбили собственный лагерь поблизости, что устроило и тех, и других. Наутро оказалось: у Тарбона было не так уж много воинов, центурии три с половиной. Хорошо ещё, что все амбракийцы были на конях.
   В отличие от преторианцев, солдаты Тарбона были одеты кто во что горазд, настоящая разбойничья шайка, а не военный отряд. Не только плащи, но и броня на всех была различная, - некоторые имели кольчатые кольчуги, Зевкирасу попался на глаза составной доспех, большинство же довольствовалось легким кожаным панцирем и железным шлемом без нащёчников. Солдаты Тарбона не утруждали себя утренним бритьем, поэтому ранним утром Зевкирас увидел множество заросших щетиной физиономий и лохматых бород.
   Здесь, на вершине холма, воздух был чист и прохладен, внизу же плавал туман. В деревне неподалёку голосили петухи. Повсюду, куда ни глянь, огромные дудники и горичники раскидывали свои белые зонтики. Травы были мокры от росы, так что вскоре короткие шерстяные штаны Зевкираса намокли, хоть выжми.
   В деревне пополнили провиант, и Зевкирас тут же, на месте, отведал свиного жаркого. Оказалось не очень вкусно: мясо припахивало камышами и тиной. Амбракийское вино было кислым, с отвратительным горьким привкусом. Не порадовала и курятина: по всей видимости, амбракийцы кормили домашнюю птицу рыбьей требухой, мясо отдавало сыростью и подгнившей рыбой.
   До полудня они проехали две долины и перебрались через три невысоких холма. В одном месте, на каменистом спуске, им повстречались древние развалины, - несколько тёсаных каменных глыб, поросших травой и тонкими деревцами. Следующий холм оказался выше, на его песчаной верхушке росли огромные сосны.
   - Воронье Гнездо, - Гай Тарбон показал рукой. В той стороне, примерно на расстоянии мили, виднелся замок: стены из черного и серого камня, невысокие башни. Стены и башни были лишены всяческих украшательств, насколько возможно рассмотреть. - Замок князя Варреза, - пояснил амбракиец. - На его ангерском камне написано: "на крыльях чёрных".
   - Домн Тарбон, что это такое, - "ангерский камень"? - спросил Тулл.
   - Камень как камень, только ангерский, - пробурчал амбракиец со скрытой насмешкой.
   Зевкирас поспешил сгладить ситуацию:
   - Ты же слышал про ангеров, Тулл?
   Юноша кивнул.
   - Няня рассказывала, они жили на летающем острове. У каждого было сто голов и сто рук, поэтому никто не мог с ними совладеть, даже боги.
   - Наверное, тогда ещё не было амбракийцев, - сказал кто-то из преторианцев, и солдаты засмеялись. Тарбон побагровел.
   Зевкирас затараторил:
   - В древних книгах написано, что это были обыкновенные люди, - одна голова, две руки и две ноги. Но их цари были сильные колдуны. Свой остров они называли "Ангерия", что означает "надвластная", и этот остров будто бы летал по воздуху. Закончилось тем, что боги поразили их небесным огнём.
   - Нечего носиться по небу, мозолить глаза частным людям, - проворчал Кальгерий.
   - Их остров рассыпался на тысячи кусков, осколки просыпались на нашу землю, - глухо проговорил амбракиец. - На некоторых обломках попадаются надписи, это и есть ангерские камни, юноша. Посмотри, - Тарбон показал на далёкую груду камня, местами оплавленного. В одном месте среди нагромождений был виден обломок колонны с капителью в виде лепестков лилии. - Иногда в таких развалинах находят ангерский камень. В каждом нашем замке есть свой ангерский камень.
   Клун Зевкирас проговорил, радуясь, что беседа всё больше перетекала в мирное русло:
   - Говорят, эти ангерские камни - обломки плиты, стоявшей над воротами замка ангеров. В плите заключалась великая мощь. Сами боги бессмертные страшились того, что на ней было написано. Я слышал, будто бы обломки плиты до сих пор излучают силу, но уж князю Тарбону это лучше известно.
   - Сила в них есть, как не быть, - сказал амбракиец. - Иначе зачем нужен какой-то каменный обломок? В этом камне самое важное, что на нём написано. Что сохранилось... У нас есть один умник, князь Дарс, мой сосед. На его ангерском камне будто бы написано "врагов испепеляя", но это он лжет.
   - И в твоем замке, князь, имеется ангерский камень? - спросил Кальгерий.
   - Имеется.
   - И что же написано на вашем камне, князь Тарбон, позвольте поинтересоваться? - полюбопытствовал Клун Зевкирас.
   - Мой камень небольшой, - сказал амбракиец. - На нем только четыре буквы, но мне этого достаточно. Там написано: "рази".
   До окончания дня на пути отряда повстречался ещё один замок, - "Барсучья нора", назвал его Тарбон. Этот замок стоял, как и прочие амбракийские замки, на вершине холма, четыре приземистые башни и стена с зубчатым парапетом. Так что сначала было непонятно, отчего замок получил столь приземлённое название. Тарбон пояснил, - от замка шли в разные стороны подземные ходы, причем некоторые из них тянулись довольно далеко. Через эти ходы защитники замка могли сбежать, если бы враг сломал оборону. Однако в последнее время подземные ходы использовались для другой цели. Князь Хорок, хозяин "Барсучьей норы", с их помощью внезапно появляется перед одинокими путниками, так что бедолаги не успевали ни скрыться, ни приготовиться к обороне.
   На этот раз Хорок изменил привычке. Очевидно, объединенный отряд преторианцев и амбракийцев показался сомнительной добычей.
   Чем дальше они продвигались по Амбракии, тем чаще на глаза попадались древние развалины. Из груд каменных глыб и осколков иногда поднимались обломки колонн, а в одном месте Зевкирас увидел каменную человеческую руку, - четыре пальца отбиты, пятый оканчивался крючковатым когтем. В другом месте каменная голова древнего героя взирала на мир пустыми глазными впадинами, в которые тысячелетия назад, наверное, были вставлены драгоценные камни. Заглянув в эти чёрные провалы, Зевкирас передернулся. Обычно глаза каменных статуй бессмысленны и пусты, словно выпуклая поверхность ложки. Здесь же и глаз-то не было, и тем не менее он словно бы встретился с живым, хотя и далёким взглядом. Наверное, ночные тени сыграли с ним недобрую шутку.
   Не без труда отведя взор, он покосился на Туллия. Юноша смотрел на каменную голову с остановившимся взглядом, с застывшим лицом.
   - Тулл, Тулл! - окликнул Зевкирас юношу. - Нельзя так долго вглядываться в камень, иначе камень начнёт вглядываться в тебя. А из этого, поверь мне, выйдет немного хорошего.
   - Кто это был? - спросил Тулл скорее самого себя, чем Зевкираса, когда они немного отъехали.
   - Какой-нибудь ангерский царь или герой, - сказал Клун Зевкирас, хлопая себя по щекам, чтобы окончательно отогнать наваждение. - Или маг. Среди ангеров было много сильных магов, не только их цари. За что все они и поплатились, в конце концов... Богам не нужны соперники.
   На ночном привале Тулл засыпал Зевкираса вопросами об ангерах. Зевкирас рассказывал поначалу нехотя, устало, но постепенно сам увлёкся. В свое время он с интересом почитывал старинные Кабарийские книги, хранившие не только обрывки магии ангерских колдунов, но и ангерскую историю.
   О конце великого народа книги рассказывали так.
   Покорив землю, ангерским царям оставалось только покорить небо. В тайных подвалах воздушного замка ангерские колдуны стали варить зелье, способное усыпить драконов, стерегущих небесную лестницу. Тут уж бессмертные боги оставили свою бессмертную вражду, объединились и пошли войной на людей-магов. Горело небо, от раскатов грома колыхалась земля. Себе на помощь ангерские колдуны призвали титанов, покоившихся в земле мёртвыми глыбами миллионы лет. Для чего титаны были сотворены Богами-Кузнецами, почему оставались неодушевлёнными? Возможно, ангерские мудрецы знали ответ, но, скорее всего, их интересовала только сила титанова. Со змеиными туловищами, с бычьими рогами, в звериной шерсти восстали великаны и чудища из земли...
   В последнем усилии небесные боги все-таки одолели людей-магов, но усилие это было таково, что сам круг земной пришел в движение и разрушился: круглый щит, выкованный Богами-Кузнецами, распался на пять частей, единый круг земной разделился на пять островов-континентов.
   - Ангера рассыпалась здесь, над этой землёй, - сказал Клун Зевкирас. - Об этом говорится в Кабарийских книгах, да так оно, по всей видимости, и было.
   - А что это за плита, обломки которой амбракийцы хранят в своих замках? - спросил Тулл. - Что на ней было написано, господин мой?
   - А, плита. - Он призадумался. - В Кабарийских книгах говорится, что надпись на этой плите была самым сильным оружием ангерских колдунов. Что это была за надпись? Если сойдутся десять колдунов, каждый выдумает что-нибудь своё. Что странного, даже ангеры не могли прочитать надпись на плите до конца. Тот, кто начинал читать, или сходил с ума, или слеп. Но некоторые всё-таки успевали прочитать несколько строк и сохраняли рассудок - эти становились великими чародеями... И ещё в Кабарийских книгах говорится, что не для людей была выбита эта надпись. Плита с надписью была изготовлена для богов. Это была насмешка над богами, потому что даже боги блаженные не могли дочитать весь текст до конца. Мудрость, недоступная богу... Что может быть для божества страшнее и ненавистней?
   - Я бы попытался прочитать, - сказал серьезно Тулл. Из костра стрельнул угорёк, попал мальчишке под подбородок, и он заругался, трогая больное место. - Как думаешь, господин мой, что там было написано?
   - Уж не знаю, - пожал плечами Зевкирас. - Вряд ли что-то хорошее. Амбракийцы, похоже, другого мнения, иначе бы они держались подальше от этих осколков.
   Всё следующее утро они пробирались по берегу заболоченного озера. К полудню въехали в сосновый лес. Несколько раз Зевкирас видел в отдалении чужаков на конях. Разглядев отряд, конники ретировались.
   В небольшой деревеньке пополнили запасы продовольствия. За чечевицу и соленую рыбу Тарбон не захотел платить ничего. Селяне смотрели волками, но, вынося припасы, молчали... Тарбон пояснил: если бы он ехал в одиночку, эти разбойники непременно зарезали бы его и обобрали. Кальгерий поддержал амбракийца, но Тулл приказал честно расплатиться за провиант и фураж. Юный Гентерей стоял рядом с квестором, не отходя ни на шаг, пока тот отсчитывал монеты.
   Ночью, у костра, Клун Зевкирас показал Туллу своё искусство во всей красе. Наверное, ангерские развалины воодушевили его. На этот раз, он заиграл на флейте стоя, и с первых же звуков в огне закружили тысячи мотыльков. Сила колдовства была такова, что дыхание невидимого почувствовал каждый солдат. Послышались изумленные возгласы. "Этот окорок что-то умеет..." - с удивлением пробурчал кто-то. Как завороженные, преторианцы собрались у костра Зевкираса. Подошел и центурион, и удивленно фыркающий Кальгерий, и амбракийский князь.
   Зевкирас стоял и играл, огонь гудел как в печи, кидая длинные языки к его флейте. Ввысь, в небо, уносились тысячи и тысячи огненных мотыльков, в потоках раскаленного воздуха.
   Вдруг тростник, из которого была сделана флейта, загорелся. Голос флейты замер на высокой ноте, последнее облако мотыльков пролетело над лицом Зевкираса, - и растаяло в звёздной ночи.
   Он бросил флейту в траву, начал топтать ее, пытаясь сбить огонь. Огонь сбил, но флейту сломал. Нагнувшись за ней, чуть не заплакал. Инструмент был безнадёжно испорчен, трещина прошла через все дырочки.
   Не иначе, какое-то божество позавидовало его игре.
   Он отшвырнул сломанную дудку и сел, отдуваясь. Тулл, под впечатлением от увиденного, выхватил из ножен меч. Зевкирас не успел удивиться, как юноша выполнил несколько упражнений с мечом, ладно и чётко, едва касаясь кончиком пламени. Неожиданно, после одного из выпадов, пламя вспыхнуло с новой силой. Красные, жёлтые, фиолетовые языки ринулись за лезвием меча. Вдруг в огне появились ящерицы с высокими гребнями и перепончатыми крыльями, они отрывались от пламени и улетали вверх. Или это были маленькие драконы? Но любой дракон - символ и знак высокого, исключительного волшебства.
   Вдруг пламя с хлопком погасло. Зевкирас посмотрел на землю: выгорели дрова, ни единого уголька не осталось. Придет время, подумал Зевкирас, и этому мальцу не понадобится топливо, чтобы разжечь даже больший огонь.
   После, поглаживая холодные чешуйки Залки, он долго рассказывал Туллию о Нинивее, городе колдунов, где ему пришлось обучаться. Больше всего юношу заинтересовал могущественный Прокушенет, у которого, как говорили, учился сам Аверс Авригат. А вот Зевкирасу не удалось поучиться у Прокушенета... По слухам, старый колдун до сей поры был жив и брал в обучение учеников.
   Наутро Зевкирас нашел свою старую флейту, отчистил от травинок и осторожно положил в сумку, к куску сыра и двум спелым смоквам.
  
   * * *
  
  
  
   На закате дня добрались до Тарсиды, родового владения князей Цимберов, правителей амбракийских. Об этом говорил огромный камень, стоявший у дороги, - на камне был высечен леопард, гербовый зверь дома Цимберов.
   Тарбон сказал негромко:
   - Княжеский разъезд. Флоран блюдёт себя, кожа очень нежная.
   Посмотрев по сторонам, Зевкирас никого не увидел, но вдалеке, как будто бы, послышался перестук копыт.
   Далеко за полдень они взобрались на холм, откуда открылась холмистая Тарская долина. Наверное, это было лучшее место в Амбракии: на протяжении трёх десятков миль в округе не было болот, а значит, воздух был чист, напоен запахом хвои и совсем лишен болотистых испарений. Внизу, на холмах и по низинам, раскидывался город Тарс. Севернее вставала каменная громада замка.
   - Бешеный Слон, - сказал Гай Тарбон, показывая в сторону замка. - Добрались.
   Их встречали. Спускаясь с холма, Зевкирас увидел с десяток всадников под прямоугольным знаменем с красным леопардом Цимберов.
   Подъехавший офицер отдал честь императорскому знамени-лику. На Тарбона он взглянул с неприязнью, но с посланцами императора заговорил с должной почтительностью. Оказывается, князя Флорана не было дома, он охотился на кабанов во владениях тестя, князя Пия Лапидия. Но уже этим вечером князь должен был возвратиться. Сейчас же в замке приказывал младший брат Флорана, домн Кассий, который готов был принять посланцев императора со всем почётом.
   - Домн Кассий велел сказать: князю Тарбону незачем сопровождать вас. Сам домн Кассий ручается за вашу безопасность, - сказал вежливо офицер.
   - Домн Кассий осмеливается приказывать посланцам императора? - угрюмо поинтересовался Гай Тарбон.
   - Прошу прощения, но именно так сказал мой господин, - произнес офицер, ещё совсем юный, и, видно, горящий желанием выслужиться.
   - Я могу вздернуть этого наглеца на сосне, - сказал Тарбон, обращаясь к Туллию. В первый раз за время пути он обращался к Туллию, до этого считал унизительным советоваться с подростком.
   - Нет, нет! - всполошился Зевкирас. Мальчишка ещё согласится с амбракийцем, из спеси и дурости. - Домн Кассий прав. Мы добрались до места, так давайте поблагодарим этого славного князя за любезную помощь!
   Амбракиец поморщился, в сторону Зевкираса даже не посмотрел, обернулся к Кальгерию.
   Императорский палач обратился к юноше:
   - Приказывайте, домн Туллий.
   Юный Гентерей кашлянул, чтобы голос не сорвался, сказал:
   - Мы благодарим тебя, князь Тарбон. Больше в твоей помощи мы не нуждаемся.
   - Как угодно, юный князь, - произнес Тарбон насмешливо. Отъезжая, он хмыкнул: - Очень юный...
   - Я стану вашим проводником, если позволите, - сказал офицер Цимберов.
   Дорога к замку правителя огибала город с запада. Пока они ехали по ней, Зевкирас разглядывал Тарс. Это селение, хотя и называлось городом, было, по сути, огромной деревней; улицы из глиняных и деревянных домов тянулись по склонам невысоких холмов, опускались в овраг и опять поднимались на горку. Тарс не имел стен. С юга и востока город защищали две небольшие крепости, а на северо-западе возвышался замок правителя, Тарский Великан или Бешеный Слон, как угодно.
   В город они заезжать не стали. Офицер получил приказ проводить посланцев Румна прямиком в замок. Двигаясь по дороге, Зевкирас насчитал пять харчевен, оставалось только слюни глотать.
   Замок амбракийских правителей неспроста прозвали Бешеным Слоном. Огромный, громоздкий, он заключал в своих каменных стенах, как в обруче, три высоких холма. На одном стояла цитадель, триста лет назад она была единственным укреплением местного правителя. По сути, цитадель представляла собой отдельный замок, - серые стены из обожженной глины, две боковые башни, пятьдесят стрельчатых окон. Позже на ближайшем холме построили казармы, а на другом холме - дворец из красного кирпича. Кто-то из князей окружил все три холма единой стеной, но и после этого замок много раз достраивался.
   Зевкирасу пришлось много странствовать, но он ни разу не видел ничего подобного. Тарский великан был раза в три или четыре больше Зубчатого Замка, а о резиденциях других эттинейских правителей нечего и говорить.
   В замок они попали не сразу. К изумлению всех, их остановили у ворот, предложили войти внутрь только посланникам, без солдат сопровождения. Туллий громко возмутился, поддерживаемый Кальгерием и умирающим от голода Зевкирасом. Какое-то время в замке совещались. Все-таки домн Кассий решил не обострять, пришла команда, и тяжелые сводчатые ворота из чёрного древопапоротника, укрепленные медью, растворились для всех.
   В дворе-колодце, тесном и сумрачном, они спешились. Конюхи приняли лошадей с поклажей. В общей сутолоке никто не заметил, как Зевкирас открыл плетёную корзину. Залка переместилась к нему на правую руку, поднялась по руке как по древесному стволу и застыла на плече. Она словно окаменела. Когда, год назад, змея в первый раз проделала такое, его пробивала дрожь. Но привыкают и к гораздо худшим вещам. Зевкирас только поправил Залку, как делают люди, поправляя наплечный браслет. Да её и не отличить от браслета, - прекрасного, золотого браслета с чернением, наподобие тех, которые носят на юге Эттинеи богатые щёголи.
   Один из слуг всё-таки углядел, охнул, увидев змеиные превращения. Зевкирас улыбнулся.
   Им позволили взять с собой только шестерых преторианцев, остальных пришлось оставить во дворе замка. Человек с густыми седыми бровями, в военном мундире, представился им домном Валенсием, претором ворот. Он сказал кратко и строго: домн Кассий дожидался посланников императора в Красном Замке.
   Их повели по замку - по галереям, через дворы и внутренние покои, по длинным лестницам и открытым мостикам. Только в первом дворике кипела жизнь, - сновала замковая челядь, пахло жареным луком. Дальше Зевкирас видел лишь редких часовых, да один раз на пути попались рабы, испуганно вжавшиеся в стену со своими поклонами. Замок тарского правителя был лишен обычного убранства патрицианских домов, - ни статуй, ни фонтанов, ни островка зелени. Местами он казался нежилым, только эхо гуляло под каменными сводами. Когда они вышли к Красному Замку, это ощущение улетучилось.
   Здесь было людно, но людно по-военному. Повсюду стояли караулы, по четыре, а то и по шесть солдат. Из узких стрельчатых окон-бойниц на гостей немедленно нацеливались жала арбалетов и скорпионов. В окнах и в дверных проёмах, куда ни глянь, виднелись солдаты в амбракийских шлемах из железных пластин, укрепленных зубчатой продольной бороздой.
   В многочисленности стражи, в той поспешности, с которой оружие нацеливалось на посланцев Зубчатого Замка, в криках команд, - во всем чудилась некая неуверенность, если не слабость. "Кажется, нам не рады", - прошептал Зевкирас, повернув голову к наплечному браслету. На миг золотая змеиная голова ожила. "Если тебя убьют, постарайся не упасть на правое плечо", - прошипела змея.
   Что касается самого здания, Красный Замок смотрелся привлекательнее тех переходов и мостков, по которым им пришлось идти. Стены словно вымытые, во дворе, куда их ввели, в огромных каменных чашах росли крупные цветы с округлыми темно-зелеными листьями. Два ярко-красных лепестка, - жирные, сочные, - смыкались, как человеческие губы. Везде, на узких длинных полотнищах, нёсся красный леопард Цимберов.
   В следующем дворе замка, - огромном, пригодном для конских скачек, - их встретил Кассий Цимбер, младший брат правителя Амбракии.
   Зевкирас увидел худощавого молодого человека в кресле эбенового дерева. Спинка кресла была покрыта полотнищем с красным леопардом Цимберов. По обе стороны от кресла стояли мужчины в военных одеждах, - в панцирях, полосчатых кожаных юбках и коротких плащах. По левую руку от кресла жеманились девицы в шелковых накидках, с набеленными щеками и носами, в огромных париках.
   Зевкирас подмигнул одной, чтобы посмотреть, как девушка огорчится.
   На домне Кассии была туника грязно-желтого цвета, расшитая по вороту простым травчатым орнаментом. На ногах у него лежало покрывало с гербовыми леопардами.
   Их провожатый громко выкрикнул титул наместника. Тулл сказал, заметно волнуясь:
   - Приветствую тебя, домн Кассий, от имени государя нашего, повелителя Румна Джефриса Эпикорида!
   - Приветствую и тебя, мальчик, - проговорил Кассий Цимбер высоким голосом, чуть насмешливо. - Как звать тебя, столь юный князь?
   Сам домн Кассий был старше Тулла всего на пять лет. Однако в молодом возрасте пять лет - целая жизнь.
   - Я - Туллий, сын князя Гентерея, твоя светлость, - вежливо сказал юноша. - Я здесь, чтобы привести к присяге Флорана Цимбера, правителя Амбракии, его князей-знаменосцев и патрициев.
   - Что я вижу? Кажется, знамя-лик нового ридгара? - воскликнул Кассий, словно не расслышав слов юноши. - Прошу прощения, но я не могу отдать честь знамени его величества: честь отдают стоя, а я - калека.
   Принц демонстративным жестом сбросил с ног парчовое покрывало. Зевкирас нахмурился: ноги у младшего Цимбера были как две переломленные соломинки, без малейших признаков мышц.
   Кассий, широко улыбнувшись, продолжил:
   - Что же касается присяги... Да уж, мы наслышаны о смерти ридгара Уриена. Не крути жезлом, юноша, я его прекрасно вижу... Интересная мысль, привести к присяге моего брата до коронации Джефриса. Любопытно, кхе-хе, что он скажет на это? Но пока что он ничего не скажет. Вам должны были передать: Флорана нет в замке.
   Туллий кивнул.
   - Нам сказали. А ещё ваш офицер сказал, что князь Флоран должен вскоре возвратиться.
   - Да уж, должен вскоре возвратиться... - проговорил Кассий, опять улыбнувшись. - Разумеется, я исполню долг гостеприимства: вам отведут покои, где вы сможете с удобствами дожидаться моего брата. Если вы захотите ждать... А теперь скажи, посланник, - эта самая присяга, - это всё, что хочет Джефрис Эпикорид от князя амбракийского?
   На подъезде к замковым воротам Кальгерий ещё раз повторил Гентерею, что он должен потребовать от Тирского Великана.
   - После того, как присяга будет принесена, князь амбракийский должен собрать легион для императора и держать его наготове, - сказал Тулл без запинки. - Сам князь должен прибыть в Румн на Большие Реналии. Коронация государя Джефриса назначена на первый день праздника.
   - Ридгар собирается возобновить войну с новийцами, надо готовить войска, - сухо пояснил Кальгерий.
   - Опять воевать с новийцами? Понятно. Позор смывается только кровью... Вот только хотел бы я увидеть этот самый легион, который мы должны подготовить для императора. Может, кто-то знает, где нам взять легион, который мы должны подготовить для императора? - Кассий посмотрел на своих приближенных. Вопрос не требовал ответа: никто не произнес ни слова, только девицы захихикали. - Впрочем, - добавил домн Кассий, - посмотрим, что на всё это скажет брат мой, его светлость Флоран... Прошу простить, мне нужно принимать процедуры.
   Девицы мерзко захихикали.
   Принц хлопнул в ладоши. Два дюжих слуги подбежали, осторожно подняли калеку и перенесли в открытый паланкин. Тучный человек в бархатной хламиде подскочил к посланцам императора, улыбаясь толстыми щеками, заплывшими глазками и двойным подбородком: "Попрошу сюда, сюда, господа мои".
   Их разместили в угловой башне, стоявшей на втором ярусе замка. Эта башня строилась как казарма: три огромные комнаты, безо всяких перегородок, по комнате - на каждом этаже, три камина. Какое-то подобие удобств имелось только в самой верхней комнате: старая медвежья шкура со свалявшейся шерстью на полу, одеяла из кроличьих шкурок на кособоких кроватях. Управитель замка, любезный толстяк, сказал, что "для домнов посланников приготовлены апартаменты в башне Западного Ветра, если будет угодно их светлостям".
   - Наша охрана должна последовать за нами, - твердо сказал Кальгерий.
   - Но это невозможно! - всплеснул руками толстяк. - Башня Западного Ветра находится в бастионе Готерия, а в бастион Готерия нет входа посторонним. Однако вашим светлостям не стоит опасаться: башня Западного Ветра охраняется гвардейцами моего господина, князя Флорана.
   От перехода в лучшие апартаменты пришлось отказаться. Зевкирас не очень расстроился по этому поводу. Всё-таки страшновато остаться без охраны. Он опечалился, только когда управитель намекнул на особенную любезность служанок, обслуживавших в башне Западного Ветра важных персон. А вот переместить этих самых служанок в угловую башню почему-то оказалось совершенно невозможно.
   Посетовав на капризность гостей, управитель замка проявил некоторую любезность. На втором и третьем ярусах башни заменили соломенные тюфяки, в верхнюю комнату принесли три ковра, которыми завесили самые неприглядные участки стены.
   Успокаивало и то, что их как будто не собирались морить голодом. Не успели они разместиться, как из дворцовой кухни им доставили огромные куски свинины, запеченные в тесте, бобы с чесночной подливкой, сладкое цекубское вино, а господам посланникам, в дополнение к этому, - копчёного угря и два кувшина крепкого вина из Самния, с терпким привкусом. Несмотря на все питейные и съестные блага, Клун Зевкирас проявлял беспокойство и нудился до тех пор, пока из кухни не принесли сушеные сливы и финики, варенные в меду. Что касается Залки, то она повела себя неприхотливо: не стала требовать любимые сырые яйца, удовольствовалась разорением двух мышиных гнёзд.
   На вопрос Тулла управляющий сказал, что князя Флорана ожидали к вечеру. Но ни в этот день, ни следующим утром правитель Амбракии в замке не появился. Во всяком случае, не было признаков его возвращения: звуков труб и криков команд, суеты слуг. Посланцы императора совершенно не имели времени на ожидание, а тут такая задержка.
   В полдень Клун Зевкирас облизал жирные губы (жареный каплун, копченый карась, подливка) и обратился к Кальгерию:
   - Мы больше не можем ждать, - сказал он негромко. - В Тай-Тавоне мы должны быть через пять дней, не позже.
   - И что? - угрюмо поинтересовался Кальгерий, подхватывая на кончик кинжала кусок грудинки.
   - Нужно попросить Кассия, пусть немедленно пошлёт к брату гонца.
   - Кассий калека, но не дурак. Наверняка он уже послал к брату гонца.
   - Тогда его нужно спросить, с чем возвратился гонец. Мы не можем просто так сидеть и ждать. Мы должны выехать отсюда не позднее завтрашнего утра. Если до того времени князь не возвратится, приведем к присяге хотя бы Кассия.
   - Ладно. Сходим к Кассию. - Кальгерий поднялся из-за стола, взглянул на Тулла. Мальчишка, не отрываясь, смотрел в огонь очага. Зевкирас испытал мимолетное чувство досады. Неужели опять к юнцу явилась она, Сабилла, на этот раз - безо всякого колдовства Зевкираса?
   - Мальчик пусть остается, - сказал Кальгерий.
   Зевкирас кивнул.
   Они опустились на первый ярус башни. Подошел Квинт Церег, отдал честь, доложил: в замке ровным счетом ничего не происходило, не было заметно никакого волнения или тревоги.
   Зевкирас и Кальгерий пошли по узкому коридору между стеной замка и каким-то длинным внутренним помещением с зарешеченными окнами. Дошли до последнего поста преторианцев. В десяти шагах от них стояли на страже амбракийцы.
   Когда они приблизились к амбракийцам, солдаты молча скрестили копья.
   - По чьему приказу? - рассердился Зевкирас.
   Ни один из четырех солдат, охранявших проход, не взглянул на него. Они стояли как каменные статуи, готовые в любой момент ожить, но уж не ему на пользу.
   Пришлось, не солоно хлебавши, возвратиться в угловую башню.
   Колдун устроился в единственном кресле, с кряхтением распластал жирное тело. Кальгерий встал у подоконника с чашей вина. Тулл что-то колдовал над огнем, то есть пытался колдовать. Похоже, ничего у него не выходило. Богиня колдовства Сабилла - дама капризная, непостоянная, юноше придется привыкнуть к этому...
   Он почувствовал холодок. Это Залка, взобравшись на подлокотник, ткнулась ему в руку чешуйчатой треугольной головой.
   - Кажется, мы в плену, - пробормотал Зевкирас.
   - У тебя есть драконий империй, - прошептала змея. - А в очаге - огонь. Есть всё, необходимое для великого колдовства.
   - Драконий империй мне нужен для Тай-Тавона. И ты это прекрасно знаешь.
   - Хорошо же, что это знаешь ты...
   У Зевкираса появилась одна смутная мысль.
   - Ты проверила меня, теперь скажи: ты могла бы укусить этих стражников амбракийцев? Не до смерти, солдаты всего лишь исполняют приказ. Потеря сознания, немного судорог, чуток кровавой пены изо рта, не более того.
   - Моего яда хватит от силы на двух. Ну, на трёх, если быть экономной. И что это даст тебе, колдун? Разве эти четверо амбракийцев - единственный караул на выходе из замка?
   Зевкирас досадливо хмыкнул.
   - Ну и сколько же мы будем сидеть так? - проворчал он. - Надо же что-то предпринять!
   - Подождем ещё немного, - прошипела змея, сворачиваясь клубком у него на коленях. - Ещё немного.
   Зевкирасу ничего не оставалось делать, кроме как согласиться с Залкой.
   К вечеру выяснилось, что змея оказалась права. На закате в замке запели трубы, - возвратился хозяин, князь Флоран Цимбер.
   Правитель Амбракии не стал мучить гостей долгим ожиданием. Этим же вечером он принял их. Встреча состоялась в небольшой крытой галерее, находившейся в самой старой части замка.
   На стенах галереи - литые барельефы, в позеленевшей меди - битва людей и леопардов. Леопарды побеждают, в звериных пастях - человеческие конечности. Простенки завешены старинными гобеленами, чьи шелка давно поблекли и истёрлись, рисунка не разглядеть.
   Князь Флоран был сутулый тридцатилетний человек, - залысины, тонкий кривоватый нос, маленькие круглые глазки. Рот - щелкой, бледные губы. Им было приказано оставить знаменосца и преторианцев в башне, недобрый знак.
   После первых приветствий Флоран нервно махнул караульному офицеру. Гвардейцы, позвякивая кольчугами, вышли из галереи.
   - Брат сказал мне, что новому императору нужна от меня клятва верности, - произнес князь отрывистым тоном. - Хотел бы я истребовать эту самую клятву верности от моих вассалов! Только князья Ветровий и Галеран отдали мне мечи. Да ещё я могу положиться на тестя, князя Лапидия. Остальные или ненадежны, или открытые враги. - Говоря это, Флоран пробегал глазами по лицам императорских посланников. Несомненно, ему доложили, что подросток был официальным главой посольства. Пару раз взгляд амбракийца задержался на жезле с золотой драконьей головой. Тулл держал жезл прямо перед собой, чтобы князь не вздумал сделать вид, будто его не замечает.
   - Несомненно, император поможет вашей светлости вразумить непослушных, - важно произнес Клун Зевкирас, поскольку Тулл молчал, не зная, что и сказать.
   - Но сперва, твоя светлость, ты сам должен присягнуть ридгару, - обычным угрюмым тоном сказал Кальгерий.
   Юноша Туллий произнёс срывающимся от волнения голосом, он повторял эту фразу всю дорогу, пока их вели к князю:
   - Да будет известно вашей светлости, коронация ридгара Джефриса императором румейским состоится на Большие Реналии. Ваша светлость должны присутствовать.
   - Я буду, - кивнул Флоран. - Что ещё?
   - Ваша светлость должны подготовить для ридгара легион. Государь собирается прервать перемирие с новийцами.
   - Целый легион, мыслимо ли! - проворчал амбракиец. - Если я передам императору легион, десять когорт, у меня не останется даже двух солдат, чтобы открывать замковые ворота.
   - Война с новийцами неизбежна, князь, - развел руками Клун Зевкирас. - Лучше уж собрать все силы для битвы, чтобы не жалеть потом.
   - Новийцы? Я не претендую на земли в Дакрии, какое же мне дело до новийцев?
   - Твоей светлости есть дело до новийцев, - произнес Кальгерий, - клянусь вот этим мечом! - И он демонстративным жестом положил ладонь на рукоять меча. Это был особенный меч, меч палача: изогнутый, со скошенным остриём, клинок расширялся к кончику.
   Жест Кальгерия и его слова можно было посчитать за угрозу (чем они в действительности и являлись). Лицо князя дрогнуло. Но нет, Флоран пересилил гнев. Он быстро сказал:
   - Добро, посланцы императора. Я подготовлю легион для Джефриса Эпикорида. Этот молодой господин (он подбородком показал на Тулла) примет мою присягу завтра утром.
   - Хорошо бы, ранним утром, ваша светлость, - сказал самым любезным тоном Зевкирас. - Мы торопимся в Тай-Тавон. Князь-правитель Этрарии не должен опоздать на коронацию по нашей вине.
   - Вы едете к князю Гаркагану? - Флоран амбракийский не сумел скрыть изумления.
   Все молчаливо стали ждать пояснений. Однако Флоран не стал ничего пояснять. Уже другим тоном он сказал:
   - Как будет угодно, домны посланники. За ночь слуги подготовят помещение для церемонии. С первым лучом солнца я пришлю за вами управляющего. - Флоран хлопнул в ладоши. Топая калигами, в галерею вошли стражники. - И попрошу... попрошу извинить за скромность моего гостеприимства, - громко произнес Флоран.
   На другое утро состоялась присяга. Для церемонии назначили большой квадратный зал с узкими оконцами, так что сумрак пришлось разгонять огнем факелов. Стоя на правом колене, князь Флоран слушал текст присяги. Когда Туллий зачитал последнюю строку, Флоран сказал деревянным тоном, без единой эмоции: "Клянусь служить мечом и сердцем". Амбракийские вельможи повторили хором: "Клянёмся!"
   Получив свиток с текстом присяги, амбракийский правитель принялся приводить к присяге своих воинов.
   Среди патрициев, поднявшихся с колен, Зевкирас с удивлением увидел их недавнего проводника, князя Тарбона. Давно ли Тарбон клялся, что ни за что не присягнет Джефрису, если к присяге будет приводить мальчишка-посланник. И на тебе!
   Флоран закончил чтение. Солдаты дружно гаркнули: "Клянёмся!" и трижды прокричали "славу" императору Джефрису. Зевкирас пробежал глазами по их лицам, - кое-как подстриженные бороды, выпуклые надбровья, волчьи взгляды. С тем же успехом они прокричали бы "славу" князю Флорану, или любому другому, кто больше заплатит.
   Расставаясь с князем, Кальгерий сказал:
   - Только не забудь подготовить легион, твоя светлость. И на коронацию не опоздай.
   - Не опоздаю, - улыбнулся Флоран Цимбер тонкими губами.
  
  
   * * *
  
  
   Князь Флоран дал в сопровождение проводника и две центурии гвардейцев, так что Амбракию они пересекли без неприятных неожиданностей.
   Границей Амбракии и Этрарии считалась мелководная речка Льена. Проводник, седоусый амбракиец, показал брод. Сам он с солдатами Флорана остался на амбракийском берегу. На прощание он объяснил, как добраться до Мариса, ближайшего этрарского городка, откуда пролегала мощеная камнем дорога до самых стен Тай-Тавона.
   На пути до Мариса им нередко попадались люди, часто это были рабы, иногда - торговцы или этрары. Немало рабов трудилось на полях, в оливковых рощах и в виноградниках. В Этрарии считалось: тот не этрар, кто не имел хотя бы десятка рабов. Рабы покорно сходили на обочину, едва завидев их кавалькаду. Этрары нехотя уступали дорогу, а вослед нередко бросали ругательства.
   Этрары считали себя эттинеями, но их святыни находились не на румейских холмах, а на Столовой горе. Жестокое владычество хетрозов почти не затронуло их, так что им не за что было чтить победителя хетрозов Ридгара Великого.
   Правитель Мариса, князь Эврибей, принял румейских посланников сухо, почти враждебно. Когда Тулл заикнулся о присяге, он рассмеялся. "Никогда этрары не будут служить Простоволосому". О том, что император Уриен мёртв и речь идет о присяге его сыну, ничем не запятнавшему себя, князь Эврибей и слышать не захотел.
   Тем не менее, Эврибей дал два десятка воинов и офицера для сопровождения. Помощь не напрасная. Кое-где этрары, не ограничиваясь ненавидящими взглядами и выкриками, швырялись камнями, а то и пускали стрелу с расстояния. Но, как только в отряде появилось знамя с пляшущим кабаном Эврибеев, простолюдины стали держать себя осторожнее.
   Офицер Эврибея проводил их до Тразимана, небольшого селения в центральной Этрарии. Владетель Тразимана, князь Фракон, был ещё менее любезен. В начале встречи он поинтересовался, отчего Джефрис не покончил с собой, узнав о позоре отца. Именно так поступил бы этрар... Но после всех насмешек он выделил-таки провожатых.
   Пять дней ушло на то, чтобы пересечь Этрарию и достичь Тай-Тавона. До новых календ оставалось два дня. Они не подвели Луктара.
   Столовую гору они увидели на рассвете. Пологий склон, по которому поднималась дорога, образовывал две террасы, заросшие смоковницами и шелковицами. Когда-то на этих террасах стояли две наружные стены Тай-Тавона, но они были снесены до основания Констанцием Львом, покорителем этраров. Теперь только несколько каменных глыб со следами грубой обработки напоминали о древних стенах...
   У подножия горы от основной дороги отходила другая, связывавшая город с речным портом. Сейчас обе дороги были многолюдны. С побережья Сирингии вернулся старший сын Гаркагана Шестипалого, по имени Тертул и по прозвищу Хорь. Тертул привёз знатную добычу: процессия, провожающая его в город, напоминала триумфы, устраиваемые в Румне, только победоносный княжич ехал не в колеснице, а на белом коне.
   Они не увидели самого прославившегося воителя: когда они достигли Столовой горы, голова процессии уже скрылась в воротах Тай-Тавона.
   Они остановились у первого подъема. Этрары показывали на них пальцами, посмеивались, кто-то заругался... "Дохлая ящерица", - услышал Клун Зевкирас. Туллий как раз извлёк жезл великого посланника, с набалдашником в виде драконьей головы.
   Офицер, сопровождавший их, отправился в город, сообщить об их прибытии. Знаменосец Фракона и двое солдат остались с ними. Клун Зевкирас подъехал к Туллию, которого не покидал Кальгерий.
   - Гаркаган откажется присягать, - тихо сказал Зевкирас, чтобы этрары не услышали. - Что ты тогда собираешься сделать?
   - Объявлю его изменником, - так же тихо ответил Туллий. - Изменником и врагом империи. - Он покосился на Кальгерия.
   - Всё правильно, юноша, - кивнул Кальгерий. - После этого вы все можете уйти... хм, если у вас получится. А я... - и он коснулся рукояти меча.
   - Как только ты примешься размахивать мечом, нас всех изрубят в капусту, - сказал Зевкирас. - Даже если я поклянусь, что ты начал действовать по собственному почину.
   - Как только Гаркаган откажется присягать, я его убью, - твёрдо сказал Кальгерий. - В этом я поклялся Луктару.
   Зевкирас ожидал услышать нечто подобное, потому-то он и затеял разговор. Так и есть, Кальгерий - неисправимый глупец или самоубийца. Оставался последний способ воздействия.
   - Сейчас я кое-что покажу вам, - сказал Зевкирас. - Сейчас, сейчас... Загородите меня. Кальгерий, встань вот сюда.
   - Если покажешь свою змею, я её зарублю, - предостерёг Кальгерий, с неохотой ставя коня так, как просил Зевкирас.
   - Это не Залка, - Зевкирас полез за пазуху. - Но, возможно, дальний родственник змей.
   У него на шее висел футляр из мягкой телячьей кожи, а в этом футляре хранился золотой империй. До самого последнего момента он скрывал, что вёз с собой золотого дракона. Надо было бы скрывать это до начала колдовства.
   Зевкирас вынимал империй осторожно, он надеялся утаить его от глаз этраров. Не вышло. Как только он извлёк империй из-за пазухи, в лучах солнца драконье золото вспыхнуло подобно тысяче зеркал. Он быстро прикрыл золотого дракона рукой, но проще было бы скрыть в ладонях раскаленный кусок металла, - ослепительные лучи забили меж грязных пальцев.
   Послышались изумлённые возгласы. Эх, что уж теперь таиться! Он перестал загораживать империй ладонью. Этрары начали останавливаться. Тысячи людей сейчас спешили в город, - полюбоваться на торжество героя Тертула, а потом набить брюхо выпивкой и жареной свининой - обычное угощение, выставляемое народу после торжественного жертвоприношения. И сотни их начали останавливаться. Послышались изумленные возгласы. Многие не поняли, что случилось, и тем острее было общее любопытство.
   Даже обычно невозмутимый, хмурый Кальгерий приоткрыл рот от удивления.
   - Мне его дала императрица, - сказал Зевкирас. - Мне приказано воспользоваться им, если Гаркаган откажется присягнуть. Уж не знаю, что у меня получится, но в замке наверняка никакого колдовства не получится. Мне потребуется сосредоточиться как следует, и ещё, мне нужен открытый простор... Ты понял меня, Кальгерий? Если Гаркаган откажется присягнуть, ты, Кальгерий, и пальцем не пошевелишь. Мы должны выбраться из Тай-Тавона, это ясно?
   Ликтор императора Уриена таращил глаза на ослепительный сгусток солнца, неизвестно каким чудом оказавшийся на земле, и молчал.
   - Ты, что, не подчиняешься империю? - поторопил с ответом Зевкирас.
   Кальгерий моргнул, глухо вымолвил:
   - Я подчиняюсь империю. - Отдав честь по-военному, он отъехал.
   - А ты, сынок, должен сделать всё, как собирался. Скажешь Гаркагану, зачем мы здесь, и... Нет-нет, - Зевкирас отстранил руку пажа, протянувшего ему жезл слоновой кости, как старшему в отряде. - Ты остаёшься первым посланником. Генриетта вручила мне империй совсем не для того, чтобы я возглавил посольство.
   Возвратился офицер князя Фракона. Увидев в руке Зевкираса золотой империй, он был изумлён не меньше Кальгерия, но ни о чём не стал спрашивать, гордость не позволила. С ним были два этрарских воина. Пожилой воин держал четырёхугольное знамя с эмблемой Илигретов, в белой луне - чёрный орёл. Другой был юноша лет двадцати, с большими чёрными глазами и чёрными волосами до плеч.
   - Я - Авреол, сын князя Гаркагана, - выкрикнул юноша, горяча коня. - Ого, драконий империй!.. Отец примет вас, посланцы Румна. Хотя у нас, в Этрарии, не любят ящериц.
   Захохотав, он развернул коня и поскакал галопом в гору.
   Офицер князя Фракона простился, по-военному отдав честь. Провожатым стал знаменосец Илигретов. Зевкирас спрятал империй обратно в кожаный футляр. Вскоре он возблагодарил богов за то, что у них был провожатый со знаменем князя Гаркагана, иначе бы их закидали камнями и нечистотами.
   Туша белого коня, принесенного в жертву, уже выгорела до костей, когда они достигли ворот замка Илигретов. Сам замок был небольшой, стены - в четыре человеческих роста, сложены из обожженного кирпича. Под зубцами на стенах крепились носы кораблей, захваченных этрарами. Клун Зевкирас увидел множество статуй, когда-то украшавших корабли, - деревянные чудовища грозили когтистыми лапами и трезубцами, деревянные божества щерили звериные клыки, грудастая богиня в вытянутой руке держала львиную голову.
   Ворота охраняли два каменных орла, сидевших на красно-бурых гранитных глыбах. Орлы не пугали, с холодным достоинством они надзирали за прохожими. Огромные когти и хищные клювы-крюки выказывали их истинный нрав.
   - Черноорлый замок, - сказал этрарский знаменосец.
   Ворота были распахнуты. В проеме стоял офицер с дюжиной солдат, дожидались гостей... На этрарах тускло поблескивали кольчатые кольчуги и шлемы без нащёчников, с плюмажами из конских хвостов, покрашенных в иссиня-чёрный цвет.
   Офицер молча отдал честь. Кто-то невидимый выкрикнул: "Привет ящерице!", но насмешника не поддержали. В замок дозволили войти только посланникам, преторианцам было велено дожидаться снаружи. У Кальгерия заходили желваки на скулах, но, на этот раз, возражать не приходилось ...
   Поправляя плащ дрожащими пальцами, Зевкирас на слабых ногах шагнул в распахнутые ворота.
  
  

глава двадцать вторая

КРАЙЗ

   Они скакали остаток ночи и всё утро, - скакали заросшими ночными тропами, а порою спешивались и вели коней через буреломы, заросли орешника и заболоченные лесные ручьи. К счастью, Орвил хорошо знал местность, и они сумели уйти от погони.
   Солнце стояло в зените, когда ланиста позволил передохнуть.
   Сойдя с лошади, Крайз в изнеможении опустился на гниющий ствол с вывороченными корнями. Солнечные лучи золотили светлую листву буков и ореха. Утренние птахи давно отпели. Далеко впереди, не умолкая, стучал дятел.
   Орвил, спешившись, начал переодеваться. Окровавленный плащ был связан в узел и заброшен в терновый куст. Ланиста не зря остановился у ручья: черпая горстями воду, он принялся смывать кровь с панциря и с собственной кожи, после чего облачился в льняной темно-синий плащ без подкладки, выцветший и потёртый. В таких плащах путешествуют свободные земледельцы и небогатые ремесленники.
   Застёгивая фибулу с изображением черепахи, Орвил сказал:
   - Отец он тебе или не отец, а надо было его убить. Он мог узнать меня. Если он выживет и сумеет меня разыскать... Помяни моё слово: я расскажу о тебе и колдуне всё, что знаю, как и полагается под щипцами.
   - Князя Фразона больше нет в живых, - тихо произнес Крайз.
   - Всё-таки ты его убил?
   Он кивнул, не глядя на ланисту.
   У Орвила в сумке оставалась половина жареного зайца. Он разделил мясо пополам, протянул Крайзу честную долю. Сам начал есть, ворочая бровями.
   Вытерев губы, ланиста сказал:
   - Надо было и мальца убить. Младенца. Вырастет - захочет отомстить. Кто его знает, может, из княжеских гостей кто-то меня признал. Вон у него сколько столовщиков набралось. Или... погоди. Может, ты и младенца убил?
   - Не убил, тебя не обрадую.
   Но, может быть, младенца прикончили гриф Капитан и Лысый Ус? Ребята не из совестливых... Крайз не стал делиться этим предположением с Орвилом.
   В молчании они закончили завтрак.
   Устраиваясь в седле, Орвил проговорил:
   - Я свою службу исполнил, а дальше у нас дороги разные. Опять ко мне заявишься, хоть с письмом от самого ридгара, убью без разговоров. (Ланиста смотрел на него пристально, пока он не опустил глаза.) Знаешь, как отсюда выбраться-то?
   Крайз мотнул головой.
   Они стояли на лошадях в низине, заросшей ольховником и влажными болотными травами. Рядом бежал ручеек, вливавшийся в неширокую речку. По косогору росли дубы и орех.
   - Куда тебе надо? - спросил ланиста.
   - В Румн мне надо, - сказал Крайз. - Родственник у меня там имеется.
   - Поехали! Немного провожу. Да не отставай, ждать не буду.
   С короткими привалами, они ехали на рысях до позднего вечера. Ночь в лесу провели, у костра. За дорогу Орвил подстрелил куропатку и фазана, мясом поделился по-товарищески. Но с Крайзом больше не заговаривал, словно общался с немым.
   По утренней заре они выехали на кипрейный луг. Мокрые травы дышали влажной прохладой, начинали пробуждаться цикады. Они пересекли луг, долго ехали ольховыми и березовыми рощами. Орвил не пытался спрятаться от взоров случайных встречных, но был молчалив, угрюм.
   В первом часу пополудни Крайз увидел впереди большой город с высокими стенами, сложенными из пепельно-серых тёсаных камней.
   - Исаврина Вагаратская, - Орвил показал плетью на город. - До Румна отсюда четыре дня конного пути (у Крайза было в запасе пять дней.) Дальше сам поедешь. Не губошлёпь, когда будешь выбирать попутчиков.
   Ланиста пустил жеребца по узкой лесной тропинке, уводившей к высоким соснам, поднимавшимся над морем темно-сизого ежевичника.
   - Ты исполнил всё! - крикнул Крайз. - Ты ничего мне не должен, царский палач!
   Орвил ответил грязным ругательством и послал лошадь в галоп.
   Крайз улыбнулся. Этот сильный человек чувствовал и за ним силу - силу огненных букв, силу колдовского письма, силу старого колдуна. Немощный с виду, старец Авригат грозил из гроба - и опытный воин Гней Орвил, искусный в смертоубийстве, не смел противиться ему.
   Крайз задумался, замечтался, даже позабыл про искалеченную руку. Его губы шептали какое-то слово, единственное слово, которое не слышал даже он. И вдруг он встрепенулся. Да что такое, что с ним происходит? Он встряхнул головой. Только что он улыбался как дурак, вспоминал о проклятом колдуне, а губы шептали: "Отец... отец..."
   Он скривился. Откуда эта нелепая обмолвка? Колдун сделал его калекой. Самому ему отрубить бы обе руки.
   Крайз раскрыл сумку, взглянул на чашу-череп. Только в последний миг передумал плевать. Злясь на себя, погнал коня к городским воротам - створки из кованого железа распахнуты настежь, окна надворотных башен забраны решетками.
   В изгибах кованого железа Крайз разглядел двух ирвис-птиц, - двуногих хищников с быка величиной, вымерших тысячу лет назад, чьи кости изредка находили в земле Тебургии. Ирвис-птица, ловящая в клюв подкинутого зайца, - таков был герб Вагаратов, правителей самого южного княжества Тебургии.
  
  
   * * *
  
   Неподалеку от городских ворот Крайз заметил мильный камень, - гранитная плита, немножко со щербинами, с вытесанной драконьей головой. Это означало, что он ступил на царскую дорогу, соединявшую ворота провинциального городка с воротами Румна. Столица империи имела семь огромных ворот, однако не зря Румн назывался Стовратным, - в более чем сотню городов, подвластных его воле, протягивались его руки-дороги.
   Значит, теперь ему не нужны попутчики. Он и сам до Румна доберется.
   В Исаврине Вагаратской на каждом шагу попадались приметы приближающейся коронации. Горожане вывесили на балконах полотнища с вытканной драконьей головой, колонны храмов были украшены гирляндами цветов. В толпе нет-нет да показывался конник в начищенных доспехах, с пурпурной патрицианской каймой на гербовой тунике. Принарядившиеся господа покидали город, спеша на коронацию.
   Из исавринских храмов только один не имел украшений. В храмах Яргоса Царя по всей империи был погашен огонь жертвенника, - так румеи чтили память ушедшего государя. Огонь зажгут и храмы Яргоса украсят в день, как корона увенчает нового властителя.
   Какая нарядная гостиница, подумал Крайз. Каменные фавны поддерживают козырёк крыши, успевая пить из рогов, медная кровля блестит как золотая. Наверное, здесь дерут втридорога. Крайз выбрал другую гостиницу, через две улицы, с жирным гусем на вывеске. Гостиница называлась "У матушки Бри".
   Две жареные рыбки, пара ячменных лепёшек и вареная репа обошлись в двадцать семь медных "ослов", почти столько же пришлось заплатить за овёс для Лягушонка. За столом он подсчитал: после всех дорожных трат у него осталось пятнадцать сестерций и горстка медяков.
   По-хорошему, надо бы сейчас же продолжить путь, но бессонная ночь, да долгая скачка, - тело болело как побитое, каждая мышца молила об отдыхе. Глухо, свинцово молчала только правая кисть. Крайз избегал смотреть на нее, но глаза скашивались сами собой: рука иссохла от кончиков пальцев до запястья, кожа истончилась и казалась прозрачной, пальцы согнулись как птичья лапа. Поначалу Крайз мог разогнуть их здоровой рукой, но теперь они не разгибались даже насильно. Чуть выше запястья неживая, мумифицированная плоть упиралась в красно-синий кожистый валик наподобие опухоли или наплыва, через кожу просвечивала сосудистая сетка. Выше валика шло здоровое тело.
   Крайз с усилием отвел взгляд от искалеченной руки. Губы дрожали, голова была как чугунная. У него имелись кое-какие догадки о "подарке", приготовленном колдуном для нового ридгара, и догадки прескверные. Но, как бы ни было, он исполнит в точности задание Аверса Авригата. Иначе ему на всю жизнь оставаться жалким калекой.
   Он попросил комнату для ночлега. Один серебряный сестерций и пять "ослов", - и он побрел наверх, следом за служанкой, проклиная жадность трактирщика.
   Эта же служанка разбудила его ни свет, ни заря, как он и просил. Для скорейшей побудки, разбитная девчонка, кругленькая, кудрявенькая, принялась массировать ему щеки, поместив его голову между грудей.
   Конечно, это было форменное непотребство. Крайз мигом вскочил с кровати, обозвал девчонку сукой и шалавой, были и другие слова. Одно хорошо, сон как рукой сняло. Он сразу отправился на конюшню, решив отказаться от завтрака. Вослед ему полетели всякие дамские принадлежности: перед тем, как разбудить его, служанка отчего-то вздумала раздеться.
   На своем буланом жеребчике Крайз поехал по ещё спящему ночному городу. Но городские ворота уже должны были открыть, - ему навстречу попалась старуха зеленщица, погонявшая ослика с корзинками.
   Ничего не предвещало несчастья. Утренняя прохлада бодрила, на чистом небосводе гасли звёзды. День обещался быть солнечным.
   Где-то забрехала собака. Какой-то хлыщ, шатаясь, шел об руку с пьяной порной, - девчонка прыскала со смеху (худенькие плечики, сочный зад). Ветер принёс аромат притираний, - запах роз и что-то сладковато-удушливое.
   Крайз пригнулся, проезжая под низкой аркой. Арку украшал княжеский герб, - кованная из железа ирвин-птица, ловящая клювом зайца. Арка соединяла две инсулы - два доходных дома, нижние этажи которых были каменными, а два верхних - деревянными.
   Когда он выезжал из-под арки, на него напали.
   Один добытчик свалился на него сверху (видно, выжидал на крыше арки), - сбил с седла, сам мигом очутился в седле и схватил поводья. Другой прятался в сумраке арки, - Крайз начал подниматься на ноги, и повторно повалился наземь, сбитый с ног богатырским тычком. После столь внушающего предварительного воздействия его освободили от сумки (в сумке - чаша-череп, и деньги, и розовая жемчужина в костяной глазнице). Плащ Крайза тоже приглянулся, - из хорошего самнитского льна, почти новый, только что грязноватый слегка. Бандит, высокий и худой как жердь, немного замешкался с застёжкой. Крайз закричал, правой рукой дёрнулся к рукояти ножа. От нового удара в ушах зазвенело и искры посыпались из глаз.
   Очевидно, его ободрали бы подчистую, если бы не проходящий хлыщ. "Псы Вельгара!", - выругался гуляка, услышав шум и крики Крайза. Его спутница засмеялась. Девица была бы не прочь приблизиться к месту столкновения, чтобы хорошенько разглядеть, кто кого грабит, но кавалер не разделил её устремлений.
   Молодой гуляка выхватил меч и кинулся на добытчиков.
   Молодчик, оседлавший Лягушонка, поскакал в сторону бедного квартала, - нагромождение стен в размывах, потрескавшиеся кирпичи и ветхие балкончики, готовые обвалиться. Молодой патриций кинулся наперерез всаднику. Боевым конём он был бы безжалостно растоптан, но Лягушонок был не боевой конь, - конёк прянул в сторону, не удержался на копытах, упал. Хитник взвыл - лошадь отдавила ногу. Лягушонок начал вставать; освободившийся разбойник, хромая, побежал в синеватый сумрак улицы.
   Патриций кинулся на помощь к Крайзу. Второй грабитель оказался смелее своего товарища: увидев настоящего противника, он выхватил меч. Звякнула сталь, высекая искры. Трёх ударов оказалось достаточно, чтобы бандит ретировался. Он не успел снять с Крайза плащ, подвела застёжка, и сумку он оставил, чтобы не помешала бегству.
   Крайз увидел над собой красное лицо с длинным подбородком, узкие обветренные губы. Патрицию, судя по виду, не было и тридцати.
   Дыхнуло перегаром:
   - Парень, ты как?
   Он угрюмо встал на ноги, поправил измятый плащ, повесил сумку на плечо. Лягушонок стоял в нескольких шагах от него, - хорошо, что с перепуга конь не пустился метаться по городу, как ошалелый.
   Он не стал благодарить нежданного заступника. Хмурясь, направился к коню.
   - Знавал я одного безрукого. С одной рукой он бился так, как иной не сумеет с двумя.
   "Значит, пьянчуга заметил", - подумал Крайз. Он-то был уверен, что и с двумя здоровыми руками не справился бы с бандитами, но вслух не стал говорить.
   Он попытался забраться в седло. Жаль, рядом не было никакой подставки. Кряхтя, как старый дед, он вставил левую ногу в стремя, здоровой рукой ухватился за заднюю луку седла. Он оттолкнулся от земли - и упал, едва не вывихнул ногу.
   Красный до корней волос, Крайз поднялся.
   Патриций подошел к нему, помог забраться в седло. Он молча принял помощь, было бы глупо шлёпнуться ещё раз.
   Патриций сказал:
   - Мне нужен оруженосец, парень. Мечом владеть я тебя научу. Соглашайся или проваливай, куда пожелаешь.
   У него кровь прилила к щекам. Что может быть обиднее, чем помощь из жалости? Но умение владеть оружием дорого стоит. А не то будут всякие прощелыжки о его гордость ноги вытирать. Пока что единственное его достижение - сумел самостоятельно прикончить содержателя публичного дома, - подобрался со спины, как вор.
   - Ваша милость, мне в Румн нужно, - сказал Крайз. - Можно, я вернусь к вам, когда съезжу в Румн? Как вас найти?
   - А мне тоже в Румн. Эй, Анита! - Патриций покрутил пьяной головой, но его подружка как сквозь землю провалилась. Он недолго горевал, посмотрел на Крайза: - Я отъезжаю сегодня, иначе на коронацию не поспеешь.
   - Вы можете взять меня с собой, мой господин?
   - А что, поехали. Но сперва мне бы до дома добраться. Дядька тут у меня живет, городской эдил, сквалыга старый. Вон за тем домишком - мосток, так скорее дойдём. Пошли, только блевану.
  
   * * *
  
   Молодого патриция, вступившегося за Крайза, звали Арпий Руфин. На его гербе был драконий хвост, обвивавший замок, на кончике хвоста - большой пурпурный бант.
   - Запомни этот герб, малыш, - сказал хвастливо Руфин и ткнул пальцем в гербовую тунику, - когда-нибудь здесь пририсуют княжескую корону!
   Они ехали по царской дороге, не торопились, щадили лошадей. А на дороге было людно, хватало и пеших и конных. В Румн стекались плебеи и патриции со всей империи - ремесленники рассчитывали на военные заказы (повсюду пророчили войну), землевладельцы - на прожорливость новых легионов, патрициям не терпелось покрасоваться в своих патрицианских туниках и плащах, а патрицианская молодёжь грезила близкой войной и рвалась попасться на глаза новому императору. У Джефриса были победы, и многие пророчили ему славу если не Ридгара Великого, то хотя бы Максимина Железного. Огромная же толща народа думала проще, устремлялась в Румн за самым понятным, - поглазеть на занятное зрелище и задарма угоститься.
   Молодой патриций с самого начала пути хвастался и болтал, он твёрдо рассчитывал на хорошую должность в имперском легионе. Свои надежды он возлагал на дядю, Квинтелия Руфина.
   "Мой дядя - Квинтелий Руфин", - этих слов, как уверял Арпий, было вполне достаточно, чтобы перед ним распахнулись городские ворота Румна в самое неурочное время.
   Дядя Квинтелий был близок к Джефрису, принц сделал его трибуном ильского легиона. Накануне войны Квинтелий, наверняка, станет легатом, командиром легиона, и уж найдёт место военного трибуна для храброго племянника.
   Других своих дядек молодой патриций вспоминал без особого восторга, больше посмеивался. Скряга Помпоний, городской эдил Исаврины, не купил ему ни нового коня, ни оружия, только угол выделил, и то с брюзжанием и воркотнёй. "Жирный любитель мальчиков, зубы гнилые". Другой дядя, Барриан по прозвищу Енот, был богатейшим торговцем шерстью, а для родного племянника нашёл единственный плащ, в карманах которого не обнаружилось ни медяка. "Шея тонкая, щелчком перешибить". Вот и вышло, что Арпий Руфин, патриций древнего рода, направлялся в Румн на худом коньке мышастой масти (у Крайза конь был куда лучше.) Плащ Руфина из добротной антильской шерсти ещё можно было посчитать за патрицианский, но всё портили скверный конь, дешевый кожаный панцирь, залатанный крупными стежками, и стоптанные башмаки.
   Но Руфин не унывал, отдавал воинскую честь каждой встречной красотке, рассуждал вслух:
   - Денег не стану просить, земель не стану просить. Место при войске, - неужели дядя откажет мне в праве умереть со славой? Простым легионером мне не быть, не совсем же чурбан мой дядюшка. Он поставит меня трибуном, или командиром турмы, или, на худой конец, старшим центурионом. Джефрис - вояка удачливый, достанется на наш век золота и славы!
   Они проехали Клазимены, миновали славящийся керамикой Пеллузий. Крайз всё более проникался симпатией к этому человеку - болтуну и гуляке, но вместе с тем, - настоящему воину, кое-что умеющему не только на словах, в чём Крайз успел убедиться. Главное же, - патриция ничуть не коробило убожество спутника, его телесное уродство и неумение владеть оружием.
   Как-то на привале Арпий Руфин вздумал преподать ему урок воинского мастерства. Крайз должен был научиться правильно держать меч и наносить удары, самые простые. В качестве противника избрали высокий куст аронии.
   Патриций передал ему свой меч - неширокое лезвие длиной в полтора локтя, рукоять из грушевого дерева, поверху - медная проволока, от крестовины отходит защитная дуга, делая красивый изгиб.
   Руфин долго ставил его пальцы, нетерпения не выказывал. "А теперь - бей!" Он рубанул куст, как истопник рубит полено. Меч, только что казавшийся не тяжелым, выскользнул из руки.
   Арпий Руфин показал, в чём ошибка, сказал: "ты держишь меч за рукоять, но в голове чувствуй острие". Он сделал несколько движений, Руфин терпеливо поправлял. Через несколько минут занятие пришлось закончить, - у него просто отваливалась левая рука.
   - Утром и вечером будешь держать меч в вытянутой руке, пока потом не изойдёшь, - сказал Руфин. - И только попробуй урони. Выпороть бы твоего отца, - он тебя в свинопасы, что ли, готовил?
   Крайз промолчал. Руфин дальше не стал выспрашивать про его семью, да и сам Руфин помалкивал про своих родителей. Вот о дядьях он рассказывал охотно, ругался и смачно плевал.
   На следующем привале Крайз показал себя немногим лучше. Руфин обрадовался его малому успеху больше, чем он сам. "Быть тебе моим оруженосцем, парень! Что, по рукам?" Крайз покачал головой, а потом и сам улыбнулся, отвечая на улыбку Руфина.
   На следующем привале он заявил, что, в самом деле, хотел бы стать оруженосцем Арпия Руфина. Затаив дыхание, приготовился выслушать ответ. Ещё в Исаврине молодой патриций приглашал его в оруженосцы, но тогда Руфин был пьян. А после прошлого занятия он, возможно, лишь хотел его приободрить. Что же он скажет теперь?
   - Некоторые патриции платят жалование своим оруженосцам, но у Руфинов не так, - сказал Арпий, словно принятие Крайза в его оруженосцы было делом совершенно естественным. - Я дам тебе стол и оружие, ну а конь у тебя уже есть. И ты получишь долю в моих трофеях. Эти варвары новийцы имеют обыкновение надевать на руки браслеты, как бабы. Говорят, среди побрякушек попадаются и вещ-щи, - драгоценные камешки в золотой оправе, серебро и золото, золото и серебро. Пара таких браслетов - и ты сам патриций или князь. Так что, ты не прогадал, клянусь четырьмя бородами Археса!
   Обряд принятия в оруженосцы состоялся тут же, на желтой поляне, заросшей ятрышником и дягилем. Арпий Руфин приказал Крайзу опуститься на колени, повторять слова клятвы: "Клянусь служить сердцем и мечом господину Арпию, сыну Руфина, пока солнце с луной не сойдутся и не станут одно. Призываю в свидетели этой моей клятвы Яргоса Победителя, Бокату Всеблагую и Археса Разящего!"
   Когда Крайз повторил всё в точности, патриций сказал, как положено говорить в этом месте:
   - Помни же!
   С этими словами, согласно обряду, Арпий Руфин должен был ударить латной перчаткой по щеке нового оруженосца, символически утверждая власть над ним. Но у Руфина не было латных перчаток, он ударил ладонью, совсем не больно.
   - Принимаю твою клятву и клянусь защищать тебя как родича, - сказал Арпий Руфин и поднял Крайза с колен.
   - Только... прошу прощения, ваша милость, в Румне у меня есть одно дело, - сказал Крайз. - Мне нужно будет... повидать одного родственника. (Он покраснел, как противно начинать службу у такого славного воина со лжи.)
   - Повидаешься хоть с десятью, - милостиво разрешил Арпий Руфин. - Ты же не раб на побегушках, чтобы постоянно при мне находиться. Главное, чтобы ты не забыл на поле боя, кто твой патриций.
   На одном постоялом дворе они услышали разговор, рассказывал погонщик мулов. "...Она, она отравила. Яд приготовил колдун ее, толстяк. Ридгар почернел весь, а когда до него дотронулись, труп рассыпался, и из трухи выскочили мыши и вылезли змеи. Змеи поползли к колдуну и спрятались у него в рукавах, а мыши исчезли под подолом мантии старухи..."
   В полдень они заехали в Брунтизий, и тут Руфин подсчитал: с такой скоростью они могли опоздать. Им надо прибыть в Румн хотя бы за день до коронации, чтобы он загодя мог повидаться с влиятельным дядей.
   В этот день они больше не отдыхали, скакали до самого вечера. На постоялом дворе патриций запретил Крайзу платить за себя, сам заплатил за двоих. Сказал:
   - Ты только не надейся, мой кошель не бездонный. Когда монеты кончатся, придётся занять у тебя. Сколько там у тебя, четырнадцать серебром? Верну с процентами, после первого же боя.
   Он подмигнул Крайзу, и они вместе рассмеялись.
   На следующий день они достигли Пицелии. Это уже была земля Румейского Кольца. Румн был отсюда всего в трёх переходах, а если на коне, да поторопиться, - уже следующим вечером они должны были увидеть стены Румна. Получается, они поспевали к сроку, плохо было одно: мышастый конёк под патрицием совсем выбился из сил. Последний день на привалах конь Руфина даже траву не щипал, - стоял да шатался, роняя пену с губ и раздувая бока.
   Они заночевали в леске из молодых дубов. Было слышно, как неподалёку плещет колесо водяной мельницы. Коней стреножили и оставили пастись у ручья.
   Крайз спал как убитый, дорога выматывала не только коней. Утром Арпий Руфин еле добудился до него.
   В воздухе стоял сильный запах резеды. На востоке полыхало небо. Солнце ещё не взошло, но из виноградника неподалёку уже доносились голоса селян.
   Крайз коснулся травы, мокрой от росы, похлопал по щекам влажной ладонью. Прошлый раз они проснулись ещё раньше. Он посмотрел на патриция - и радостное, яркое утро померкло в его глазах.
   Арпий Руфин восседал на его коне. На его славном буланом Лягушонке.
   - Вот такие дела, парень, околел мой Летунок, - сказал патриций, и Крайз, проследив взглядом за патрицианским хлыстом, увидел лежавшего на боку мышастого жеребца. У конской морды роились мухи. - А когда-то знатный коняга был, - сказал с сожалением Арпий Руфин. - Я не могу опоздать к раздаче когорт, ты понимаешь? А иначе не будет трофеев ни мне, ни тебе. Дальше по дороге, за виноградником, деревушка Лукрина. Там есть постоялый двор, хозяин - Маний Мессала, запомни. Скажешь про меня, за ним должок, он тебе скидку сделает. У Мессалы меня подождёшь. Что пригорюнился? Захочешь, он тебе девчонку здоровую найдёт, задёшево потискать. Уже хлебал эту отраву, а? - Руфин засмеялся, хотел приободрить Крайза, но посмотрел ему в лицо, и оборвал смех. - Да ты не сомневайся, вот тебе слово патриция: сразу после коронации я вернусь за тобой. Не хнычь!
   Арпий Руфин стукнул в грудь кулаком, в кулаке - плеть, взметнул руку в прощальном приветствии и тронул поводья.
   - Стой! Господин! - закричал Крайз. - Мне на коронацию надо! Я не могу ждать! Мне поспеть надо!
   Арпий Руфин уже не слушал его. Сжав губы, он погнал коня к царской дороге. У сросшихся вязов с чёрной корявой корой дорога делала изгиб. Патриций, чтобы срезать путь, помчался к маленькой рощице из смоковниц, - минуя ее, он выехал бы к мильному камню, стадиях в пяти от сросшихся вязов.
   Крайз побежал следом, - через кусты чертополоха, сквозь заросли борщевика и колючий терновник. Покрываясь глубокими царапинами, он не чувствовал боли. Он кричал и бежал, а потом упал, залился рыданьями. Рука, его рука!.. Арпий Руфин украл его правую руку. Теперь навеки ему остаться одноруким калекой, - навсегда, навсегда!..
   Убитый горем, Крайз не услышал, что там началось впереди. А когда невыносимая боль в груди отступила, уступая место глухой безнадёге, он услышал шум и поднял голову.
   Тысячи барабанов загрохотали в висках. Он и не понял, как вскочил на ноги, побежал. Он бежал, не чувствуя ног, но для Арпия Руфина уже было поздно.
   Напрасно патриций решил срезать дорогу. Когда он оказался под смоковницами, ему на плечи упала большая птица. Когти, острые, как копья легионеров, врезались в плоть, но хищная птица, размером с орла, не ограничилась этим. Издавая низкие горловые звуки, пернатый хищник стал выклевать глаза.
   Молодой патриций закричал от ужаса и боли, но крик почти сразу оборвался. Какой-то зверёк вцепился в горло патриция, бугристый и белёсый, как мозоль. Арпий Руфин захлюпал разорванным горлом, пуская кровавые пузыри. Но он ещё пытался бороться, - он упал с лошади, покатился по земле, отдирая от себя зверька и страшную птицу. Алая кровь толчками била из разорванной сонной артерии, в такт сердечным сокращениям.
   Когда Крайз подбежал к смоковницам, Арпий Руфин уже не дышал. Гриф Капитан с отвращением чистил когти, выковыривая из-под изгибов кусочки мяса. Гриф не жаловал свежатину: мясо должно было полежать на солнцепёке пару дней, вот тогда пришлось бы ему по вкусу.
   Лысый Ус сидел у патриция на груди, в ямке между ключицами. Крыс был всеядный, и хотя предпочитал зерно или сыр, сейчас с удовольствием лакал свежую кровь округлым шершавым язычком.
   Лягушонок остановился в десятке шагов от трупа и невозмутимо принялся щипать желтые нивяники.
   - Кажется, опять нас не поблагодарят, - заметил Лысый Ус, когда Крайз приблизился.
   - Крахх... - сокрушенно сказал гриф.
   - А вот и ошибаешься, - сказал Крайз, часто сглатывая слюну, чтобы побороть рвотные позывы. Впрочем, кроме этих слов, других слов благодарности у него не нашлось.
   Крайз взял Лягушонка под уздцы и побрёл обратно, к месту ночлега, где оставил сумку и плащ.
   Гриф и крыс уже поджидали его на месте, - гриф сидел на толстой ветке старого граба, а крыс забрался на кочку. На грязно-белой, омозолелой коже Лысого Уса поблескивали капельки росы.
   - Всё равно ты не стал бы хорошим оруженосцем, - успокоил Лысый Ус. - Или стал бы, до первого боя.
   - Есть другие пути, молодой человек, - сказал гриф. - К достойной, богатой питательными соками жизни ведут разные пути. Крахх... К достойной смерти - тоже.
   - Кстати, Крайс, - сказал Лысый Ус, который "з" не выговаривал принципиально. - Этот трактирщик, Лукреций Бибулон по прозвищу Жёлудь, к которому его милость направил тебя, тварь ещё та. "Сахар сладкий! Сахар сладкий!" - пробормотал крыс скороговоркой, словно кого-то передразнивал. - Ты, друг, не вздумай сказать ненароком, что его милости нет в живых. Скажешь Бибулону, дескать, от его милости прибыл, а начнет расспрашивать, что да как, - молчи.
   - А лучше - шикни на него и припугни, - добавил гриф.
   - А ещё лучше - ударь, - сказал Лысый Ус. - И, главное, не дрейфь. Жёлудь - собачка верная, пока боится. А почует слабину, продаст и не поморщится.
   - "И смерть его будет долгой и мучительной" - проговорил гриф с выражением.
   - Аверс Авригат сказал, что трактир Жёлудя - на Тускулане. Называется "Красный бык", - сказал Крайз. - Но я никогда не был в Румне. Какой из румейских холмов Тускуланский? Как мне найти этого "Красного Быка"?
   - Задачка проще простого, - сказал Лысый Ус. - Ты войдёшь в город через Коллинские ворота. А у всех ворот Румна толпа номенклаторов толкается.
   - Он не знает, кто такие номенклаторы, - заметил гриф, правильно оценив выражение лица Крайза.
   - Городские номенклаторы - проводники по городу, - пояснил крыс. - Доведут, куда скажешь. Ещё и заболтают по дороге. У тебя же найдётся серебряная монетка? Вот и ладно. Скажешь, что ты в первый раз в Румне, ну и попросишь Румн показать. Особенно, скажи, на колонну Максимина Железного посмотреть хочется. Это и будет на Тускуланском холме. А как у колонны окажешься, рядом поищи вывеску, голова быка намалевана красной краской. Вот тебе и "Красный Бык", а там уже Жёлудя спросишь. Или лучше спроси господина Лукреция Бибулона, так ему больше понравится. Главное, - не дрейфь, и всё будет пучком!
   Уж неспроста крыс дважды повторил, чтобы он не трусил.
   За время пути у Крайза появились кое-какие догадки, что за задание навязал ему колдун. Ему следовало бы расспросить грифа и крыса раньше, всё разузнать наверняка. Отчего-то для разговора не находилось время, но дальше уже некуда тянуть.
   - Я должен взять у Желудя мальчишку Юлия, вам это известно. Кто он такой? - спросил Крайз.
   - Трактирщик, кто же ещё, - недовольно проговорил гриф. Вопрос явно не понравился.
   - И состоятельный, - крыс хихикнул.
   Они смеются над ним.
   - Я не про трактирщика, а про мальчишку спрашиваю, - сказал Крайз строго. - Кто такой этот мальчишка Юлий? Я больше не намерен играть вслепую, так и знаёте. Или вы расскажете всё, или пусть колдун сам поднимется из могилы и тащит свой "подарочек" новому ридгару.
   - Молодой человек, если вы не исполните задание его милости, вы навсегда останетесь с больной рукой. - Гриф очень деликатно назвал мертвую руку Крайза "больной".
   - Зато голова останется на плечах, - ответствовал Крайз недобро. - Вы что, за дурачка меня принимаете?
   Гриф и крыс переглянулись.
   - Скажем? - пискнул крыс.
   - Крахх... придется сказать, - согласился гриф и обратился к Крайзу: - Этот Юлий - наследный принц, сын императора Бренердина. Молодой человек слышал что-нибудь про императора Бренердина?
   - Который в море утонул? Его ещё называют Афарянином.
   - Точно, пацан, - вмешался крыс. - Юлий - сын Бренердина Афарянина. Молчи, Капитан, дай мне сказать! Его милость утопили Бренердина в море, было дело, а его сына спасли. Только про то никто не знает.
   - Узнают, когда ты возведёшь Юлия Эпикорида на Львиное возвышение, - важно сказал гриф. - Так приказали его милость. К тому же, этот мальчик - законный наследник колесничного трона.
   - Уж куда законнее Джефриса, - пропищал крыс и хихикнул. - Ведь его отец правил раньше, чем отец Джефриса... Два наследника - на Львином возвышении, то-то будет умора! - Крыс засмеялся хриплым смешком.
   Крайзу было не до смеха. Он и сам начинал догадываться, что за "подарок" приготовил колдун для Джефриса. Хороший подарочек. Небезопасный для здоровья того, кто этот "подарочек" передаст.
   - Не забывайте, молодой человек, его милость дали вам силу, - проговорил гриф, заметив волнение Крайза. - Вам ничего не нужно делать: волшебство само заявит о себе, когда время придет. Будет знак.
   - Какой ещё знак? - спросил Крайз тоном, как будто у него скрутило живот.
   - Будет, будет знак! - обнадёжил гриф. - Крахх...
   - Ты, случаем, череп не потерял, Край-с-с-с?.. - И крыс развеселился вконец, ради удовольствия ещё раз исковеркал имя юноши: - Край-с-с-с!..
   Он сел на лошадь. Пропади они все пропадом, - колдун и два законных наследника трона, нудяга гриф и насмешник крыс! Чтоб их растерзали Эрвинии, чтоб им всем сгореть, рассыпаться, расчлениться... но свою руку он, не смотря ни на что, вернёт.
   Он исполнит задание колдуна.
   - Главное - не робейте, молодой человек! - приободрил гриф.
   - Не дрейфь, пацан! - крикнул крыс ему в спину.
   Он пустил Лягушонка вскачь.
  
  

глава двадцать третья

АРИСТОН

   Солнце тонуло в зелени Медвежьего холма, когда они выехали из Иля. Джефрис гнал коня галопом, патрициям приходилось не отставать. Под Аристоном был тонконогий атриканец гнедой масти, поступь столь лёгкая, что Аристон не то скакал, не то плыл по воздуху. В который раз он возблагодарил Рению Владычицу, родительницу всего живого, за то, что она произвела на свет такого коня. А заодно Аристон вспомнил про Ружа Добытчика, бога торговли и богатства, предоставившего ему средства для покупки.
   Легионы тронулись в дорогу немного раньше. Они нагнали когорты в паре миль от Иля. Все дороги были запружены солдатами, пришлось ехать поспокойнее. Трубач преторианцев заиграл позывной сигнал "Здесь государь!" Преторианцы, прибывшие из Зубчатого Замка с Дакотой, не отступали от Джефриса ни на шаг...
   Легионеры не останавливались, чтобы приветствовать ридгара, на марше это не полагалось. Однако было видно, как ровняются ряды, трибуны когорт салютовали Джефрису, а знаменосцы в львиных и медвежьих шкурах старались держать свои знамёна и значки выше и ровнее.
   Они обогнали легионы. Не задерживаясь, миновали небольшие городки, не имевшие стен, - Арвины, Книссу, Эвбеи. К этому времени дневная жара спала, и в воздухе появилось множество стрекоз, их крылышки радужно поблескивали в свете уходящего дня. Аристон жадно принюхивался, раздувая ноздри, - из деревушек ветер приносил запах дыма и готовящейся пищи.
   В глубоких сумерках они достигли речки Игнасы. Здесь, всего в нескольких шагах от моста, стояло маленькое святилище богини Латоны, - всего лишь базальтовая статуя грубой работы, да алтарь перед статуей, - камень размером с овцу с обтесанной верхушкой. Над статуей и алтарём был сооружен простой деревянный навес, покрашенный чёрной краской, многими местами облупившейся.
   Запела труба-олень, объявляя привал.
   Аристону было известно местное предание. Во времена, когда искры от молотов Кузнецов ещё не погасли, в этой местности жило племя игнасиев. Царь соседнего племени, могучий воин Орхиз полюбил дочь царя игнасиев, юную красавицу Латону. Но принцесса оставалась равнодушна к угрюмому гиганту Орхизу, и уже было объявлено о ее помолвке с юношей Леем. В ярости Орхиз пошел войной на игнасиев. Войско отца Латоны было разбито в сражении, и вскоре город игнасиев пал. На стене города погиб юноша Лей. Орхиз знал о гордости игнасских женщин, и громовым голосом он поклялся над телом Лея: Латона станет его живая или мёртвая. До принцессы донесли слова Орхиза, но она лишь рассмеялась.
   Враги, ворвавшиеся в царский дом, нашли принцессу мёртвой. Разгоряченные битвой воины окружили тело девушки, изумляясь ее красоте, и ведь даже малой раны не было видно на белом теле. Только Орхиз не изумлялся и не молчал: сходя с ума от ярости, он сыпал ругательствами и, наконец, решился на непотребство. Дальше рассказывали: едва Орхиз начал совершать бесстыдство, как закричал и упал бездыханный, а из девичьего естества выполз чёрный скорпион. В те времена в Ларингии было жарче, чем сейчас, и скорпионы не были редкостью, так что служанкам девушки не составило труда поймать самого ядовитого - чёрного, в красных пятнышках.
   Таков был способ самоубийства, выбранный Латоной, и он же - способ мести. В позднейшие времена неизвестный мастер выбил этого скорпиона на камне-алтаре, с поднятым жалом и раздвинутыми клешнями.
   Ещё рассказывали, будто на этом алтаре принес жертву Ридгар Великий, отправляясь на свой первый бой с хетрозами. С той поры государи румеев всегда приносили жертву на алтаре Латоны, проезжая мимо. Принёс жертву и Джефрис, молоком и вином. В кровавых жертвах богиня Латона не нуждалась.
   Отдых был коротким. Аристон едва успел перекинуться несколькими словами со слугами, ехавшими в хвосте отряда, как и слуги других господ. Зар Гасс сокрушался: в гостиничной комнате "Царского Жёлудя" он приготовил для хозяина роскошный стол, способный доставить чудное наслаждение истинному ценителю. Теперь же Аристону пришлось довольствоваться жёсткой фазаньей ляжкой, которую он дожевывал, уже сидя в седле.
   Они скакали всю ночь, делая небольшие остановки. Джефрис давал отдохнуть лошадям, а не людям. Рассвет застал их в сердце Краснолесья. Эта страна издревле называлась Гессиния. Здесь повсюду росли тисовые рощи, целые леса, снабжавшие Румн и окрестные земли отличной древесиной. В воздухе уже не чувствовалось солёного запаха моря, дышалось иной свежестью, - влажноватой, с приятным лесным запахом.
   Дорога поднималась на лесистый холм. С его вершины открылся красивый вид на городок Путеолы, с замком, стоявшим в некотором отдалении от города. Путеольский замок был древней постройки, всего лишь три невысокие башни из серого известняка, обветшавшие стены, широкие в основании и сужавшиеся кверху. Одна из башен почернела от копоти, черепичная крыша осыпалась.
   - Никак, у князя Ветрувия пожар был? - спросил Джефрис. - Порази меня Яргос, что там над воротами? Разящий дракон?
   Ридгар придержал коня.
   Над воротами замка, принадлежавшего княжескому роду Ветрувиев более трёхсот лет, покачивался на тихом ветру четырёхугольный императорский флаг, золотая драконья голова в красном поле. Порывшись в памяти, Аристон вспомнил герб Ветрувиев: три червлёные дроздицы на лазури.
   Патриции окружили ридгара, осаживая коней.
   - Кто знает, что тут стряслось? - Джефрис показал плетью на замок.
   Один из патрициев сказал, хмурясь:
   - Государь, мой дом в пятнадцати милях отсюда. Если позволишь... Князь Тит Ветрувий был казнен вашим батюшкой, государем Уриеном. После битвы у Медвейского озера и недели не прошло, хм... Ветрувий бежал с поля боя, так говорят.
   - Так оно и было, - рявкнул Ирвис Кастуллан. - Или ты считаешь иначе?
   Гессинский патриций стиснул зубы, но ничего не ответил, дальше продолжил:
   - Ветрувия казнили ещё в Дакрии, замок и земли конфисковали. А жена Ветрувия не захотела уезжать. Приказала нанести хвороста и обложить башню. Вспомнила Игнессу фессалийскую, не иначе... Когда явились преторианцы, слуги сами открыли ворота. Гаю, мальчишке князя Ветрувия, удалось поджечь хворост под башней. Его мать и сестра сгорели заживо.
   - А щенок, конечно, сумел удрать, - ухмыльнулся Гай Спурий.
   - Нет. Его зарубили преторианцы.
   Джефрис тронул поводья.
   К полудню они достигли Канузы, столицы Краснолесья. В маленькой Канузе все дома были построены из дерева, но городские стены сложили из камня. Мелкая речушка подходила к городу с северо-запада, плескалась у самых стен. Замок князя-правителя, по имени Тисовый Шип, стоял в полумиле от города, - небольшой, с такими же ветхими стенами, как у путеольского замка, только из белого песчаника, а не из серого. Ворота Тисового Шипа были широко раскрыты, княжеских стражников не видать. Девочка хворостиной гнала в ворота двух белых коз.
   До замка оставалось меньше полумили, когда стража наконец-то заметила их отряд. На стене запела труба, ей вторили звонкие рожки караульных. Разумеется, ворота запирать не стали: солдаты быстро разглядели флаги с разящим драконом Эпикоридов.
   Аристон кое-что знал о хозяевах замка. С незапамятных времен Тисовый Шип принадлежал Фраскилам, которые вели свою родословную от древнего царя Фраска, союзника Ридгара Великого в его войне с хетрозами. Фраскилы считались верными слугами колесничного трона, за семьсот лет существования империи они ни разу не выступали против правящей династии. Да и с чего им выступать? Их Краснолесье находилось как раз между Румном и Илем, двумя столицами Эпикоридов, их надёжными бастионами. Лесистая равнина с редкими холмами не предоставляла возможностей для обороны. Воинские силы Фраскилов насчитывали, самое большее, пять когорт, с присягнувшими им князьями они набирали легион, тогда как под Румном, у селения Барнии, всегда стояло наготове десять императорских легионов. А возможно, Фраскилы никогда и не мечтали о венце, вполне довольствуясь жезлом князя-правителя имперской провинции.
   Под Медвеей пятидесятилетний Пий Фраскил погиб, был погребен под грудой тел, вражеских и румейских, убив перед смертью знатного новийца. Генриетта, узнав об этом, сказала: "Пусть не клевещут на нас: мы видим не только изменников, но и героев". Сын Фраскила, хотя и не участвовавший в битве, был окаймлен пурпуром, причем он принял пурпур от рук самого принца Гунтера (Уриен представлял собой жалкое зрелище и не годился для столь торжественного обряда, а Джефрис находился в Иле, как в изгнании.) После обряда молодому Фраскилу вручили подарки, золотое копьё и золотой щит, инкрустированный темно-вишнёвыми лалами. Спустя месяц казнили ювелира, укравшего часть золота, но всё-таки это был достойный дар.
   Из замка донеслись голоса команд. Три десятка воинов со щитами и пилумами вышли из ворот и встали по обе стороны дороги почётной стражей. Джефрис уже подъезжал к воротам.
   Во дворе замка царили суета, напряженное волнение и любопытство. Хозяева замка могли предугадать, что новый император по пути в Румн заедет к ним, но уж на этот день и час они явно не рассчитывали. Отовсюду выбегали воины в красных плащах с бронзовыми застёжками, на застёжках - чеканное изображение фазана, гербовой птицы Фаскилов. Княжеские солдаты брали на караул. Всадники из отряда ридгара начали сходить с коней. Замковые конюхи торопились принять поводья...
   Не меньше дюжины слуг и селян в длинных холщовых туниках согнулись в поклоне и не спешили разгибаться.
   - Где же хозяин? - воскликнул Джефрис, подавая шлем оруженосцу, молодому рыжему парню с широкими плечами. Двое слуг понеслись, сломя голову, за угол цитадели, имевшей вход в полустадии от замковых ворот. Вскоре из-за угла показались люди, целая толпа в разноцветных праздничных одеяниях, в плащах и накидках такой длины, что полы приходилось приподнимать.
   Первой шла пожилая матрона в сиреневой столе, с высокой причёской, напоминавшей гору с водопадами. На шаг позади изящно семенила девушка небольшого роста, но редкой красоты. Стройная фигурка, большие глаза лани, светло-русые волосы, казавшиеся золотыми в свете полуденного солнца. Среди румеев блондины - большая редкость, так что девчонка наверняка воспользовалась соком бересклета, подумал Аристон, или уксусным составом, или каким-то иным снадобьем для обесцвечивания волос, как это делают порны. Но кожа ее была бела совсем не от белил, румянец естественен, так что вполне возможно простить эту единственную уловку.
   Завидев Джефриса, матрона ещё издали воскликнула хриплым резким голосом, похожим на голос осипшей кошки:
   - Государь! Тисовый Шип у ног вашего величества!
   Она вдруг задрожала и попыталась опуститься на колени. Джефрис, хотя и не ожидал такого, действовал стремительно. Он оттолкнул сунувшегося вперёд Спурия и сам поддержал обессилевшую от страха и волнения матрону.
   Спутники матроны почтительно склонили головы.
   - Вы тут с ума посходили в своей глуши, клянусь Архесом, - проворчал Джефрис. - Кого хороните? Довольно показывать мне макушки! Что, спрашиваю, у вас тут такое?
   Заговорил пожилой человек с коричнево-красным загорелым лицом. Несомненно, солнцу помогали в покраске кожи горячительные напитки.
   - Государь, сегодня у нас помолвка. Моя дочь Марция обручилась с этим славным юношей, Друзом Фраскилом. Свадьба должна состояться через два месяца.
   Аристон взглянул на суженого красавицы. Это был совсем ещё мальчик, лет шестнадцати-семнадцати, с лёгким пушком на подбородке. Ростом невысокий, но статен и мышцами крепок. Сразу видно, не книжный мальчик.
   - Государь, я рад приветствовать тебя в моем замке, - сказал молодой князь. (Мальчишка, несомненно, страшно волновался, но виду не показывал.) - Прошу, отведай мой хлеб и вино.
   - Что ты говоришь, сынок, что ты! - матрона засмеялась мелким нервным смешком. Пудра посыпалась со щёк, обнажая рытвины морщин. - В твоём замке? Твой отец погиб, и теперь Тисовый Шип принадлежит по праву всемогущему ридгару, да храни его Яргос... Мы можем только просить нашего доброго государя, чтобы он не лишил тебя отцовского наследства...
   Матрона опять повалилась на колени. Джефрис, поддержав ее, был зол:
   - С каких это пор мне принадлежит Тисовый Шип? Разве ваш муж, домния Теренция, достославный Пий Фраскил, завещал мне его? Или вы считаете своего императора грабителем могил?
   Не дожидаясь ответа, Джефрис повернулся к юному Фраскилу:
   - Князь Фраскил, я принимаю твоё приглашение. Только видишь, сколько со мной нахлебников? - Он обернулся. - Как там мой обоз?
   - К вечеру должен быть, - отозвался квестор, ответственный за провиант и фураж.
   Молодой князь был гостеприимен:
   - В нашем стаде три тысячи коз, а за вином пошлём в город.
   - Вот это - трезвый подход к делу, - одобрил Джефрис. Патриции, сопровождавшие ридгара, захохотали над остротой. Стали улыбаться и люди Фраскилов. А двое челядцев замка, в длиннополых туниках без поясов, без смущения захохотали громче вельмож. Аристон всмотрелся в лица весельчаков. Один был упитанный, другой - худощавый, оба - морщинистые, на щеках и носах красно-синие прожилки.
   Улыбнувшись, Джефрис посерьёзнел:
   - Спасибо тебе, хозяин, но мы всё-таки обойдемся без вина. Пока мы не въедем в Зубчатый Замок, ни один, кто считает меня своим императором, не выпьет ни капли.
   Некоторые из свиты Джефриса ещё смеялись, но сквозь зубы.
   Худощавый румей, обративший на себя внимание громким смехом, протиснулся к Джефрису, отмахнул поклон:
   - Я - Сервилий, жрец Яргоса. Мой бог уже благословил помолвку этих молодых людей. Будет великой честью, если и ты, всемогущий ридгар...
   - Вижу, этот смелый юноша заслуживает такую красавицу, - сказал Джефрис. - Возьмитесь за руки. Вот так... Я благословляю вас этой землёй, пусть она навсегда остаётся в вашем роду. Юноша, я вижу на тебе патрицианскую кайму. Ты получил ее в Зубчатом Замке от рук моего брата. А знаешь ли ты, что этот пурпур - кровь не только жертвенного петуха?
   - Я понимаю, государь, - сказал серьёзно Фраскил. - Кровь отца сделала меня патрицием, а не моя собственная храбрость или...слава. Но, клянусь, я не подведу... не посрамлю...
   Джефрис улыбнулся.
   - Сколько лет тебе, юный князь?
   - Уже шестнадцать, государь.
   - О, да ты настоящий воин! (Кто-то язвительно засмеялся. Аристону показалось, что это был Спурий.) Желаю, чтоб враги бежали от твоего меча, как олени от львиных зубов. А вам, милое создание... - Высокий Джефрис лёгким касанием приподнял подбородок Марции. - Пусть ваша кожа остаётся такой же нежной, а ваши глаза - такими же чистыми и честными.
   - А ещё пожелай им обоим, чтоб побольше нарожали сыновей! - сказал Кратар и задорно потряс кулаком.
   Все опять засмеялись. Лёд был растоплен. Хозяева и гости всей толпою двинулись в цитадель, мрачное четырёхугольное сооружение из необтесанных каменных глыб, указывавших на глубокую древность постройки. Аристон немело лет прожил в городах Золотого Берега, где от крепости стен зависела жизнь. Наметанным глазом он замечал трещины, осыпавшуюся кладку. Только деревянные перекрытия радовали. Три башни позднейшего строительства, из аккуратных каменных блоков, тоже нуждались в ремонте: лепнина, украшавшая простенки между окнами, грозила обрушиться на головы.
   В Высокой Зале ждал накрытый стол. Хозяева только сели праздновать обручение, когда прибыл царственный гость.
   Всем мест не хватило. Забегали слуги, собирая столы из соседних помещений. Но и самого пространства Высокой Залы оказалось недостаточно, чтобы усадить столько гостей, - восемь столов пришлось поставить перед входом в цитадель. Фраскилы, мать и сын, виновато извинялись за тесноту. Когда всех рассадили, открылась новая напасть: припасов не хватало. Только вина имелось в достатке, но Джефрис приказал убрать вино со столов. При этом ридгар погрозил кулаком затосковавшему Деметрию.
   В город послали за сырами и хлебами, к пастухам - за козами. Во всех очагах замка слуги разожгли огонь для готовки пищи. Того, что было на столах, хватило лишь, чтобы заморить червячка, угощения приходилось ждать.
   Ридгар потребовал к себе знаменитого певца Децима Фабия, с которым не расставался в походах, но Фабия нигде не оказалось. Певец отстал, не выдержав тяжелой для лошади и всадника гонки.
   Друз Фраскил, на правах хозяина, сидел рядом с ридгаром. Увидев, как недоволен ридгар отсутствием певца, он сказал:
   - В нашем замке колдун живёт, он из Тебургии. Ридгар, если позволишь...
   Обычное дело, Аристон наблюдал это в замках многих властителей. Стоило появиться гостю, и хозяин, в качестве развлечения, демонстрировал могущество своего колдуна. Обычно колдовское могущество ограничивалось неумелой лепкой фигур из дыма, боящихся малейшего ветра. Или колдун начинал показывать всякие небезопасные штуки с огнем, в этом случае умные хозяева наготове держали воду.
   - Посмотрим, на что годится твой колдун, - сказал Джефрис. - Только чтобы он не превращался в змею. Ненавижу змей.
   - Эй, Габар! - позвал Фраскил...
   Перед столом ридгара появился мужичонка в тунике-балахоне, на правом боку - холщовая сумка. Аристон узнал веселого толстячка, хохотавшего во дворе замка громче всех. Габар извлек из сумки полено (древесина красная, с желтоватыми прожилками), достал нож и принялся быстро стругать. В Афарах хватало резчиков по дереву, искусных ремесленников, трудившихся прямо на улице и тут же продававших свои изделия, всякие свистульки, дудочки и статуэтки. Обычно труд резчика был нетороплив. Опытные мастера работали, конечно, сноровистее, но такого, что вытворял Габар, Аристон не видел ни разу. Стружка веерами летела из-под ножа колдуна. Курица не успела бы снестись, а в руках у Габара уже была прекрасная статуэтка, сделанная столь чисто, будто ее несколько часов шлифовали. Это был фазан, птица с герба князей Фраскилов, во множестве обитавшая в Краснолесье, - бородка, гребешок, длинная цевка, роскошные хвостовые перья, загнутые книзу.
   Колдун убрал нож, подошел к столу и поставил деревянного фазана перед Джефрисом:
   - Краснолесье склоняется перед тобой, император румейский!
   Габар указательным пальцем слегка нажал на голову фазана. Птица была сделана из тиса, твёрдого поделочного дерева, однако этот фазан послушно наклонил голову и шею, словно был вылеплен из воска, не успевшего остыть.
   Колдун убрал палец, а птица так и осталась стоять со склоненной головой.
   Аристон с удовольствием похлопал вместе со всеми.
   - Недурно, колдун, - вымолвил Джефрис. - Эй, Лацилий! Отсчитать ему пять золотых!
   - Хватило бы и пяти "сов", - буркнул Кратар, не ценивший ни певцов, ни колдунов, ни фокусников.
   - Лучше бы ты смастерил ма-аленького Гаркагана Шестипалого, - заметил Спурий Порсена. - Не стал бы кланяться, можно голову снести изменнику.
   За столами затихли разговоры. О предательстве князя Гаркагана поговаривали в дворцовых переходах не только румейского Зубчатого Замка, но и ильского Белого Камня, однако мало кто решался затронуть эту больную тему в присутствии царской особы.
   - Гаркаган Шестипалый был побратимом моего отца, - сказал Джефрис. - Может, ты и моего отца назовёшь изменником?
   Аристон, стараясь придать лицу каменное выражение, опустил глаза в стол. А в душе он разозлился на Джефриса. Вчерашний принц, теперь - полновластный правитель, не был глуп, на поле боя Джефрис был предусмотрителен и находчив, но он не хотел и слышать об измене и предательстве соратников своего отца, даже если преступление было налицо. После Медвей в Ильском замке нашли убежище пятнадцать патрициев, бежавших с поля боя и приговоренных за это к смерти. Когда за ними явился претор из Румна, Джефрис не выдал ни одного. И о предательстве князя Гаркагана он не хотел ничего слышать, зная Гаркагана с детских лет.
   Спурий понял, что поторопился и перегнул палку. Он забормотал виновато:
   - Прости, Джеф... Утром выпил лишку, хмель до сих пор не выветрился, такое пойло попалось дурное... Да убери ты свою каракатицу, колдун!
   Габар взял со стола статуэтку и, ухмыляясь, направился к квестору, за заработанным золотом. Получив монеты, он уселся на скамью рядом со жрецом Яргоса. Аристон услышал, как сухопарый жрец Яргоса завёл речь:
   - Вот видишь, я помолился Яргосу, и у тебя получилось колдовство, что случается, согласись, не каждый раз. Гони два золотых!
   - Когда я вчера садился на лошадь, ты пожелал мне счастливого пути и сказал, - колдун закатил глаза, передразнивая, - "Да храни тебя Яргос!". И что? Чалая взбрыкнула, и я кубарем полетел. Бока болят, до сих пор хромаю. Кажется, ребро сломано.
   - Если ты такой всемогущий, без богов обходишься, залечи ребро своим колдовством!
   - Вот пусть твой Яргос, раз он такой всемогущий, сейчас же залечит мне ребро. Как только мне полегчает, сразу получишь два золотых.
   Так они долго препирались, потом начали, с оглядкой, тузить друг дружку, потом схватились за кубки - и заплевали. В кубках была родниковая вода.
   Аристон забавлялся, глядя на проделки колдуна и жреца. Он почти не слушал разговор за столом у Джефриса. Вдруг ридгар встал из-за стола, и многие ближние начали вставать. Оказывается, жрец Археса, седоватый статный старик, на пару с другим стариком, начальником замковой стражи, уговорили ридгара взглянуть на главную достопримечательность замка, - ручей Алфей. "Пока течёт Алфей - замок неприступен!" - горячились старики. Наверное, кто-то из свиты ридгара высказался об обветшавших стенах.
   Аристон пошел за Джефрисом, смотреть на знаменитый ручей. По столам уже начали расставлять блюда с жареной козлятиной.
   Они прошли во внутренний двор цитадели. В центре двора стоял большой серый камень в глубоких трещинах, из трещин изливалась вода. Переполняя бассейн, вода устремлялась по широкому каменному желобу к стене. Внизу стены было проделано арочное отверстие для потока, забранное решеткой.
   - Вот он, Ручьистый Камень, сердце замка, - сказал жрец Археса. - Пока течет Алфей, замок будет стоять. Так сказано.
   Аристон заметил: в каменной кладке бассейна и желоба не было ни трещинки. Да и участок стены вокруг арочного отверстия выглядел так, будто его отстроили заново несколько месяцев назад.
   - Лучше отремонтируйте ворота и надворотные башни, - сказал Кратар. - Вот тогда ваш Тисовый Шип и будет стоять, как сказано. А то переложили два фута стены, чепуха.
   - Мы стену не ремонтировали лет пятьдесят, - проговорил начальник замковой стражи, и старики обменялись улыбками. - Наш ручей, наш Алфей придает силу камню, так здоровая кровь придает силу мышцам.
   - Если бы мой муж, мой герой Пий Фраскил выпил перед боем воду Алфея, он бы до сих пор был жив, - сказала домния Теренция и всплакнула. - Но он взял с собой только одну фляжку. Наверное, он расходовал воду слишком рано.
   - Я больше верю в хороших каменщиков, чем в чудесные ручьи, - сказал Джефрис.
   К их возвращению столешницы были заставлены блюдами: варёная зайчатина с овощами, козий сыр, вертела с жареными жаворонками, много жареной козлятины. Аристону вспомнилось об изысканных пиршествах, которые задавал ему Зар Кари Гаас. Вздохнув, он потянулся за заячьей ляжкой.
   Джефрис несколько раз спрашивал о певце, посылал за ним пажей. Все уже думали, что Фабий где-то упал с лошади и покалечился, но тот всё-таки появился к концу застолья, цел и невредим.
   На этот раз Фабий, по просьбе Джефриса, взял из Эвмера "Песнь о дружбе". Это был один из заключительных фрагментов поэмы, - разговор Лициана и Арсия, героев-побратимов, перед их гибелью.
   Искусство Фабия заключалось в том, что в его исполнении не было ничего искусственного, - голос хрипловатый, игру на кифаре не назвать виртуозной. На афарской сцене, подумал Аристон, он не имел бы успеха. Но в Румейской империи было иное.
   Говорил Лициан, запинаясь, -
  
   Этим днём непременно погибну.
   Провещала то старая жрица,
   Вижу - птица споткнулась в полёте
   И упала падучей звездою...
  
   Арсий - другу в ответ: я не верю.
   Это ложное было виденье.
   Будь же правдой, - тогда б ты увидел
   Не одну, а две раненных птицы.
  
   Ведь не зря мы братались пред небом.
   Медным жалом, хранителем чести,
   Жилы вскрыли над чашей из хлеба,
   Кровь смешали, испили до дна...
   Для ночлега Джефрис приказал расставить во дворе замка палатки. Вдова предложила ему покои мужа, но он отказался. Вскоре весь замковый двор напоминал полевой лагерь, и не менее сотни палаток пришлось растянуть у ворот замка. Охрану ворот поручили преторианцам, а сами ворота было решено не закрывать на ночь.
   Патриций, исполнявший обязанности префекта лагеря, показал Аристону место рядом с преторием. Нумидийцы сноровисто поставили палатку. Зар Кари Гасс приготовил приличный ужин, но Аристон отведал только артишоков, за общим столом он объелся варёной зайчатиной. Утонченная кулинария Гааса пошла, к великой досаде повара, в варварские желудки Нубы, Маснисы и Нута Пелеграма.
   После ужина нумидийцы и Пелеграм устроились у входа в палатку, на тюфяках, набитых камышом. Зар Гаас зашептал:
   - Я тут услышал, краем уха, один разговор, твоя милость... Если будет угодно твоей милости...
   - Валяй.
   - Патриций Спурий говорил с ещё одним человеком о девушке... Когда я ходил на кухню за маслом для вашей милости, я, кажется, видел ее... - Повар причмокнул. - Ах, как мила! Светленькая, одетая как княжна... Личико белей сметаны.
   - Она не княжна, но благородного рода. Марция, кажется. В мою постель ее не затащишь, можешь не стараться. Девчонка обручена с молодым Фраскилом, которому через год достанется замок.
   - Вот-вот, Марция. Они говорили о Марции. Они говорили... Они собираются этой ночью отвести всемогущего ридгара к ней.
   Аристон переменился в лице. Он словно бы увидел змею на расстеленной постели. Хотел швырнуть в повара чем-нибудь, но в душе загорелось сомнение.
   Он сказал недоверчиво:
   - Чепуха. Джефрис не пойдёт на такое трезвый. А он сейчас трезвее родниковой воды. Он сам приказал не подавать вино на ужин.
   - Так-то оно так, но, если твоя милость прислушается... Кажется, я слышу голос всемогущего ридгара, да благослови его Яргос...
   Аристон высунулся из палатки и навострил уши. И в самом деле, из палатки претория доносились голоса, один из которых был явно голосом Джефриса. Ридгар был пьян. Донесся голос знаменитого Фабия, на этот раз певец затянул что-то весёленькое, явно не из слезливого Эвмера. Джефрис пытался подпевать.
   - Кажется, Марцией звали одну из его жён, - сказал Нар Гаас. - Какую же? Не ту ли, которая родила ему Луция и умерла после родов? Счастливица, она догадалась умереть раньше, чем он ее разлюбил.
   - Но это безумие, - пробормотал Аристон, неожиданно взмокнув. - Слов нет, всемогущий нравится женщинам, но эта здешняя Марция... Ведь она - совсем девчонка, она смотрела на него как на отца.
   - Эта девчонка вполне созрела для брачного ложа, достаточно взглянуть на ее груди и таз. А Джефрис любит не только спелые ягоды, но и с кислинкой. В Белом Замке есть портрет Марции Прокулы. Эмаль с изумрудами...Припомни-ка, как выглядела жена ридгара.
   Во внутреннем садике ильского замка, у источника, где Марция Прокула любила вышивать, Джефрис приказал выложить на стене ее портрет. Аристон, как и все обитатели замка, не раз видел этот портрет, а вот саму Марцию он в живых не застал. Однажды, уже в бытность его управителем замка, один из изумрудов портрета оказался отколот. Когда Джефрису сказали об этом, всё в замке было перевёрнуто вверх ногами, пыточные жаровни не угасали с утра и до утра. Пропажу отыскали и вычислили слугу, конюха, отколовшего изумруд. Джефрис приказал сжечь его живьём.
   Невеста юного Фраскила, и в самом деле, была очень похожа на красавицу с мозаичного портрета.
   - Ее наверняка охраняют, - произнес Аристон в глубоком раздумье. - Ее отец здесь, в замке.
   - Разве найдётся смельчак, способный преградить дорогу ридгару?
   - Мальчишка жених... Ты видел его?
   - Красив, горяч и глуп.
   - Когда он узнает... Он возненавидит ридгара. Наверняка попытается отомстить. Кинется на ридгара с оружием, попробует поднять своих солдат...
   Зар Гаас снисходительно улыбнулся.
   - Вряд ли он поднимет кого-нибудь против ридгара. В крайнем случае, его поддержит парочка таких же молокососов. Этих дурней прикончат вместе с ним.
   Аристону словно камень положили на сердце. Стража девчонки не устоит против ридгара, и девчонка не устоит. Юный Фраскил взбесится, придётся убить, и одним честным сторонником у Джефриса станет меньше.
   Этот безумец не понимает, сколь шаток под ним престол.
   - А если она будет молчать? - Он ухватился за соломинку. - Если она не поднимет шума, молодой Фраскил ничего не узнает.
   Зар Гаас любил позлить:
   - А слуги, стража? Пару дней мальчишка будет болван болваном, но не больше. Если же всё-таки удастся сокрыть... Он узнает всё в первую брачную ночь, каков подарок? Девчонка-то, похоже, девственница. Да нет, до брачной ночи не дойдет... Она такая свежая, такая скромная, такая невинная... (Повар причмокнул.) Такие дурочки после того, как их насилуют, накидывают на шею удавку.
   Аристон призадумался. Если такое случится, Джефрис тысячу раз пожалеет об этом. Погубить невесту юного князя, убить его самого... Многие отрекутся от такого государя в тяжелую минуту, некоторые совестливые, прятавшие чувства до времени, другие - просто радуясь предлогу.
   Да ведь и сам Джефрис ужаснётся наутро, что совершил.
   Аристон совсем не желал ослабления власти нового ридгара, это совершенно не соответствовало его планам.
   - И что теперь? - Он сдвинул брови. - Идти к нему? Просить одуматься, взывать к богам?
   Оказывается, у повара имелся готовый рецепт.
   - Лучше уж воззвать к богиням, то есть к нимфам. В городке есть прекрасный бордель, и, сдаётся мне, не один. Если прямо сейчас предоставить Джефрису нимфу, - беленькую, похожую на его умершую Марцию, то живая Марция благополучно спасётся.
   - Пока мы будет искать в Канузах нужную девчонку, Джефрис успеет обработать Марцию со всех сторон. Ты слышишь? Они уже не поют.
   И в самом деле, пение в палатке ридгара прекратилось. Оттуда доносились только неразборчивые голоса.
   - Нам совсем не нужно бежать в Канузы за девчонкой, - сказал Зар Гаас. - Как только всемогущий ридгар прибыл в замок, эти прекрасные создания устремились сюда сами. Да и не только порны. Сдается мне, немало добропорядочных матрон решили пополнить свой достаток.
   - Ты уже приметил кого-нибудь?
   - А вот, взгляни, - Живо обернувшись, Зар Гаас ввел в шатёр девушку не старше шестнадцати лет. Она была красиво задрапирована в лёгкую паллу, так, что правое плечо и грудь светились наготой. Материя одежд, правда, дешевенькая. На ушах - огромные, в четыре яруса, медные серьги, совершенно неподъемные для мочек и поэтому крепившиеся на раковинах с помощью тонких дужек. Обесцвеченные волосы, слабенькая грудка. Но мордашка привлекательная и чем-то похожая на лицо умершей Марции. Уж спьяну-то можно с Марцией перепутать.
   Снаружи раздался хохот, затем - женский визг, мгновенно сменившийся тишиной. Видно, не в меру расшалившуюся порну слегка придушили.
   Аристон повёл носом, поморщился.
   - Не успел помыть, - виновато развёл руками Зар Гаас.
   - Он дал мне два сестерция, господин, и обещал ещё три, - сказала порна простуженным голосом.
   - Вот тебе десять, - Аристон отсчитал монеты, - это чтобы ты меньше болтала языком. А рот раскрывать, конечно, придется. Запомни, тебя зовут Марция, если спросят.
   - Я - Февоклия.
   - Этой ночью ты будешь Марция, иначе я отрежу тебе язык. Зар Гасс, подай нард. Да не тот флакончик. Посмотри алебастровый.
   Слухом Аристон присутствовал у палатки претория. Ему показалось, что стукнули пилумы. Он выглянул наружу. Так и есть, из палатки вышли Джефрис и Спурий Порсена. В свете факелов было видно: оба были в простых плащах, без пурпурных полос и позолоты.
   - Быстрее, - приказал Аристон.
   Торопясь, он сам принялся облагораживать порну нардовым маслом, - мазнул за ушами, чуть больше пошло на шею и груди. Взяв немного масла на ладонь, нагнулся, задрал накидку девчонки и едва не задохнулся. Нет, против таких ароматов трёх капель нарда мало. Он вылил в ладонь треть флакончика и принялся массировать живот и бёдра порны, вмиг напрягшиеся. Ещё бы фурийских духов сюда, с гвоздичным корнем и миррой, но уже не было времени.
   Зар Гаас снял уродливые серёжки.
   - Пойдем, прогуляемся, - Аристон потащил порну вон из палатки.
   - Мои серьги! - взвизгнула девчонка.
   - Вот твои серьги, - Аристон вложил в маленькую, но цепкую ручку три серебряные монеты. Порна быстро спрятала серебро под накидку. - Так ты поняла? Молчи, когда не спрашивают. И когда спрашивают, лучше помалкивай. Слышала же, одну болтливую девчонку уже задушили.
   С порной под руку, он двинулся наперерез Джефрису. К счастью, ридгар не успел далеко отойти. Вскоре он заметил Аристона, засмеялся, окликнул:
   - А, Аристон! (Джефрис был совершенно пьян.) Кто это с тобой? Какой славный цыпленок...
   В подпитии Джефрис Эпикорид не пропускал ни одной женской особы, за исключением слишком старых и страшных. На этом и строился расчёт.
   Он поставил девчонку перед ридгаром, а у той ноги сами разъехались в зазывающую позу.
   Джефрис помял проститутке грудь, схватил двумя пальцами за подбородок, сжал. Спурий нетерпеливо откинул:
   - Пойдём, Джеф!
   - Она сказала, ее зовут Марция, - проговорил Аристон.
   Джефрис покачивался, будто и не услышал его. Но он чувствовал кожей: ридгар всё услышал... Спурий взглянул на Аристона с ненавистью, взял ридгара под руку и повел. Джефрис сказал несколько слов, чему-то засмеялся. "Сорвалось, сорвалось..."
   Вдруг ридгар остановился:
   - Аристон, друг, приблизься... Да нет, не один... Ах ты, мошенник... Марция, говоришь? Спурий! - вдруг закричал ридгар, раздувая жилы на шее. Из палаток стали высовываться женские взлохмаченные головки. Большинству хватило ума немедленно исчезать. - Спурий, факел!
   - Обычная шалава, - проговорил Спурий, светя девчонке в лицо. - Сколько мужиков обслужила сегодня, красавица?
   - В тебе нет никакой поэзии, Спурий, - проговорил ридгар, качаясь из стороны в сторону. - Женщина становится шалавой, лишь когда стареет. А эта юна и свежа, как белая лилия... Как тебя зовут, милашка?
   Аристон неприметно щипнул девчонку.
   - Марция, - сказала она и кокетливо повела плечами.
   - Марция? Вот я и нашел мою милую Марцию... - Джефрис осторожно принял проститутку у Аристона, как какой-то хрупкий сосуд. - Пойдем же, моя милая... пойдём...
   С нежностью обнимая надушенную порну, ридгар направился к своей палатке.
   - Государь... - Спурий поспешил за ним. - Джеф... погоди, Джеф...
   У входа в палатку Джефрис легким движением направил проститутку внутрь и обернулся.
   - Хочешь закрутить с моей милой Марцией? С моей единственной, милой Марцией? С Марцией моей, да?
   Ридгар как будто говорил шутливо, но в его голосе было что-то очень опасное.
   Спурий понял, что надобно убираться, принялся болтать пустое, засмеялся, душа компании. Уходя к себе, Аристон увидел, как Спурий отошел от палатки претория, не убирая с губ каменную улыбку.
   Вернувшись в палатку, он наткнулся на медные серьги. Покрутил безделушку в пальцах, вышвырнул наружу и заснул.
   Наутро Джефрис приказал изгнать из лагеря всех продажных женщин. Некоторых, самых нерасторопных, пришлось гнать плётками, после чего замковая жрица Бокаты принесла очистительную жертву богине, пролила вино и покрошила хлеб над очагом в Высокой Зале.
   Когда двор замка привели в порядок, Джефрис велел построить преторианцев и перед строем подозвал к себе юного Фраскила. Его мать-княгиня была ни жива ни мертва.
   Джефрис сказал:
   - Друз Фраскил! Именем Высокого Патрициата и народа румейского, объявляю тебя совершеннолетним. (Мальчишке до совершеннолетия было немногим меньше года.) Этой грамотой подтверждаю твои права на замок и земли, а также наделяю тебя властью правителя Гессинии. Князья Гессинии признаются твоими союзниками и знаменосцами и должны вечно повиноваться тебе.
   Достаточно было объявить мальчишку хозяином Тисового Шипа, а властью правителя провинции только поманить. Аристон догадывался: Джефрис проявил щедрость, потому что чувствовал вину перед юношей князем.
   Но о том, что происходило в душе Джефриса, догадывался, кажется, только Аристон.
   Многие вздохнули с заметным облегчением, - ридгар не собирался пополнить казну за счет имущества гессинского княжеского дома. Отец невесты, седовласый патриций, негромко пробормотал благодарение Яргосу. Друз Фраскил загорелся радостным румянцем, крикнул:
   - А жезл правителя, ридгар? Когда я получу жезл правителя?
   - После моей коронации, - проговорил Джефрис и улыбнулся. - Не терпится вести в бой легионы?
   Аристону было известно это правило Двенадцати Щитов: новый правитель провинции получал из рук императора жезл власти. Лишь после этого клятва верности, которую ему приносили князья-союзники и патриции, считалась законной. Но Джефрис станет императором после коронации. Только тогда, и не раньше, он сможет раздавать властительные жезлы.
   Все заулыбались, а юноша, услышав слова ридгара, ещё больше покраснел. Как же обидно, его, такого отчаянного храбреца, изобразили маленьким мальчишкой, хватающимся за отцовский меч.
   "Не беда, - подумал Аристон. - Утро могло бы начаться для тебя, сынок, гораздо хуже".
   На востоке алело небо. Певчие птицы чивикали о начале дня. Пахло дёгтем и лошадьми. По небесному морю плыли белые, как сливки, облачные острова и целые континенты.
   Конюхи и оруженосцы седлали коней.
   Они должны достичь Города этим днём. Вечером в Румн послали гонца, возвестить о приближении нового ридгара.
  
  

глава двадцать четвёртая

ГЕНРИЕТТА

   На Антониновой дороге, в трёх стадиях от ворот Румна, Генриетта поджидала сына.
   Сияющее небо истекало жаром. Слабый ветерок доносил журчание ручьёв из тисовых рощ. Огромные тисы, некоторым - более тысячи лет, возвышались по обеим сторонам от Антониновой дороги, их рощи тянулись до самого Иля. Эти деревья видели рогатые знамёна хетрозов, мимо них шагали солдаты Ридгара Великого, под серебряными соколами устремляясь на битву, а последние семь веков румейский разящий дракон грохотал тысячами калиг по груботёсаным каменным плитам.
   Генриетта всматривалась вдаль, искала глазами алое четырёхугольное полотнище с драконьей головой. Как только явился гонец от Джефриса, она выслала навстречу сыну центурию преторианцев с древним штандартом румейских владык, принадлежавшим ещё Максимину Железному. Джефрис должен был войти в город не как наследник колесничного трона, а как его хозяин, - под разящим драконом Эпикоридов.
   Темная листва зеленых великанов сулила прохладу, но Генриетта стояла неподвижно под открытым солнцем, блюла чин. На ней была стола, расшитая золотом по вороту и рукавам, пояс с жемчужными подвесками, накидка мизийского виссона на высокой причёске из накладных волос.
   И шелковая накидка, и ленты в волосах были чёрные.
   На груди императрицы сиял "разящий дракон", всемогущий золотой империй. Своих фрейлин она оставила в замке, за исключением Молочных Сестёр. Уж от них-то не отвязаться. Да ещё она взяла с собой Арсу.
   По правую руку от нее переминался Гунтер, по левую - злился Кларисий. Оба были в траурных туниках, белых с черной полосой. На шаг позади, в таких же траурных туниках и чернополосых плащах, стояли князья Зубчатого Замка, - князь-казначей, князь-управитель и князь Драконьих Ворот. На шаг позади их маялись на солнце шестеро князей Румейского Кольца (трое погибли у Медвейского озера, двое участвовали в Соломенном заговоре и были казнены, на их троны Уриен никого не возвёл). За ними черно-белой траурной стеною стояли князья и патриции, прибывшие из Олифии, Тебургии, Ближней Дакрии, Фессалии и Гессинии.
   Справа от Генриетты, в кресле-паланкине, дожидался ридгара древний старец Феодор Саммонид, старика окружали сыновья и князья-знаменосцы. Кажется, только старый Саммонид не страдал от жары, - старец кутался в плотный плащ, стариковская кровь холодна.
   По обеим сторонам дороги стояли жрецы и жрицы всех румейских жреческих коллегий: жрецы Яргоса в жёлтых мантиях, окаймленных по вороту золотыми пальмовыми листьями; жрецы бога войны Археса в индиговых панцирях и шлемах с белыми перьями; жрицы Бокаты в трехцветном платье; жрецы Рении Владычицы в длинных сиреневых хламидах с травчатым узором, вышитым серебром. Жрецы Неразлучных Братьев стояли попарно, - в коротких туниках, при мечах, в коротких солдатских плащах. На их туниках был знак Неразлучных - две руки, соединенные в рукопожатии.
   За князьями стояли патриции и городские магистраты, уже без траурных одеяний, а за ними - тысячи румеев неоглядной толпой.
   Впереди всех, впереди самой Генриетты, по обе стороны дороги выстроились преторианцы, десять центурий ветеранов, по одной центурии от каждой преторианской когорты. Знаменосцы держали знамена-лики ридгара, на древках - литое портретное изображение Джефриса, заключенное в лавровый венок, под ним - полукружье из серебряных стрел. Как и драконы легионов, знамена-лики делались из серебра и покрывались золотом.
   Прибывали гонцы: император в восьми милях от столицы. В пяти. В трёх... Потом она увидела всадников. Сдержанный шепот волной раскатился позади нее. Послышались голоса офицеров. Преторианцы подтянулись, ровняя шеренги. Она вздохнула. Что-то буркнул Гунтер. Преторианцы застучали короткими мечами о щиты: они увидели Джефриса.
   Двенадцать трубачей приложили к губам длинные трубы-быки и протрубили сигнал, высокий и чистый, - "здесь император".
   Джефрис ехал тихой рысью, рядом - знаменосец со штандартом Максимина Железного. Позади сына - немало золота и пурпурных патрицианских полос, и ни единой траурной ленты или полосы.
   Соскочив с коня, он подошел к ней. Генриетта всмотрелась в лицо сына. Немного же радости на этом лице: Джефрис улыбался как-то отстранённо, со сведенными бровями и жестким, совсем не приветливым взглядом.
   Она сказала громко, чтобы слышали все:
   - Приветствую тебя, сын мой, император и государь румейский! - Она сняла с себя цепь с золотым драконом и возложила ее на грудь сына.
   Джефрис даже не улыбнулся, но всё-таки соблюл пристойность, приложился к ее руке:
   - Ваше величество...
   Взгляд - настороженный, колкий. Она подумала - спросит об отце. Конечно, ему уже нашептали о яде, будь проклят глазастый Луктар... Но уж говорить об этом сейчас - не место и не время, хоть это Джефрис должен понимать.
   Он и понимал. Ни о чём не стал расспрашивать, отвернулся, передёрнувшись, вдруг бросил подозрительный взгляд. Словно ожидал от нее какого-то подвоха, - яда на руке, поданной для поцелуя, или змею в накидке.
   С братьями он обошелся куда нежнее: обнял верзилу Гунтера, крякнул, когда тот сдавил его по-медвежьи, с добродушной улыбкой обнял Кларисия. Мимо всех, подошел к старику Саммониду. Князь Феодор Саммонид, приподнявшись с кресла, попытался преклонить колено, - Джефрис удержал его... Генриетта услышала: "Без твоего совета мне не обойтись, домниус Феодор". У старика слюна текла по подбородку.
   Князья и патриции склонились перед ним. Джефрис по-военному отдал честь... Курульный эдил преподнес новому ридгару ключи от Румна, а там уж троим царственным братьям подводили коней.
   Джефрис больше не замечал ее. Братья вскочили в сёдла, Джефрис и Кларисий - красиво, играючи, Гунтер - довольно неловко, сказывалась недавняя рана, заработанная по глупости, на охоте. Она забралась в носилки. Следом заскочила Арса. Восемь рабов подняли её, понесли... Она отвернула занавеску: он ехал впереди, о чём-то переговаривался с братьями. "Слава, слава тебе, император румейский!" - кричала толпа. И никто не обзывал его инородцем, тайгетцем, а ведь по отцу он был тайгетец. Когда же Уриен проезжал по улицам Румна, в толпе обязательно находились насмешники, кричавшие: "Привет тебе, тайгетец!"
   До ее слуха донеслось: "Старая ведьма! Убийца! Мужа убила!" Она задернула занавеску.
   "А ведь это благодаря мне, дочери Кнорпа Эпикорида, ты, сынок, - прирожденный румей, а не дикий горец с Тайгета".
   Через минуту она со злым отчаянием подумала: "Да пусть кричат обо мне что угодно. Пусть надрываются, нарекают шлюхой, убийцей... Лишь бы он правил и побеждал".
  
  

глава двадцать пятая

АРИСТОН

   Аристону отвели покои в Корнелиевой башне, примыкавшей к дворцу Двух Агриппин. Фибула с золотым драконом предоставила ему пять больших комнат, в одной из которых Зар Кари Гаас сразу принялся оборудовать кухню (сирингиец попытался захватить самую большую комнату, но тут уж Аристон воспрепятствовал). Даже нумидийцам достались не камышовые тюфяки на полу, а широкие кровати из дорогого самнитского кедра.
   Место для любимых гобеленов Аристон нашел в самой большой комнате, с широким полукруглым балконом, на перилах - два алебастровых дракончика, как птицы на жёрдочке. Внизу, за ограждением балкона, тысячами черепичных крыш простирался город; вдали, за городскими стенами, серебрился полноводный Эврот. Аристон всегда выбирал место для трёх иолийских гобеленов так, чтобы людям, богам и кораблям с гобеленов был виден небесный простор.
   Устроив гобелены, он принялся выбирать места для статуэток, он всегда возил с собой с десяток статуэток. Нумидийцы, следя за указательным пальцем Аристона, расставляли статуэтки, Нут Пелеграм получил задание оборудовать место для хозяйского оружия (судя по треску, маленький столик-тумба был немедленно сломан).
   В разгаре хлопот прибежал паж, Аристона звали на собрание патрициата.
   Высокий Патрициат собирался в Колесничной башне. Это было одно из трёх мест, где, согласно старинной традиции, мог собираться Высокий Патрициат: в храме Яргоса, подле боевой колесницы ридгара или в здании великой курии, стоявшем на Апитолии.
   Аристон за хлопотами не успел перекусить. Раздосадованный, он отправился в Колесничную башню.
   Он был в Зубчатом Замке уже четвёртый раз, но ни разу ему не приходилось ступать в тронный зал Колесничной башни. Чтобы добраться до места, ему пришлось пройти через десяток арочных проходов, миновать три каменных моста, пересечь три крытые галереи и два портика с колоннадой.
   Когда-то Зубчатый Замок насчитывал всего пять белых башен, белизной и прочностью подобных зубам дракона. За семьсот лет к каждой башне сделали по нескольку пристроек, застроили и площадки между ними. На пустоши между Драконьей и Забральной башнями Ридгар Великий устраивал смотр легионов, теперь же на свободном месте не разместилась бы и когорта. Арочные проходы, мостики, галереи, - и повсюду стояла стража, чаще - преторианцы, но некоторые двери и арки охранялись наемниками иберами или солдатами городской стражи.
   Аристон для замка был малознакомое лицо, но золотой дракон на фибуле изъяснялся понятнее грамот с печатями. Перед ним расступалась любая стража и раздвигались любые копья.
   У входа в Колесничную башню жрец Яргоса проверял списки патрициев, при помощи полудюжины служителей. Рядом теснилось не менее двух десятков вельмож в окаймленных пурпуром туниках и плащах. Аристона быстро нашли в списке, с поклоном проводили в зал. У него за спиной какой-то юнец горячился, объясняя жрецу: "Значит, смотри внимательнее... Мой прадед был окаймлён самим Иеронимом Стрелой!" "Так то же - прадед", - ворчал жрец.
   Аристон припомнил кое-что, услышав это имя.
   Иероним Стрела был личность легендарная, известная далеко за пределами Эттинеи. Знали его и в Эллане, втихомолку до сих пор проклинали у алтарей. Один из военачальников Виттелия Солнце, он более полувека назад осадил мятежный Аргос, южную столицу Элланы. Он первый взобрался на городскую стену, а после взятия Аргоса все старейшины города были преданы мечу. В Эттинее его знали не столько по Аргосу, сколько по Мизии. Говорили, если бы не его смерть - блистательная, в гуще боя, - навеки была бы покорена Мизия и стала бы новой румейской провинцией, как бы ни помогали мизийским царькам заклятые враги Румна - сумиры. Конечно, румеи считали великой честью принять пурпурную кайму от такого героя.
   В огромном зале, справа от входа, горел огонь жертвенника, - смолистые дрова потрескивали в огромном позолоченном треножнике.
   Переступив порог, Аристон на миг остановился.
   Колесничная башня имела внутри единственное помещение, занимавшее всё пространство от основания и до крыши, - тронный зал. По левую сторону от входа стояли скамьи для патрициев, сиденья - из слоновой кости, ножки - из позолоченной бронзы. Ряды скамей поднимались тремя ступенями к огромным створчатым окнам.
   Окна Колесничной башни вставали в пять ярусов, в оконных переплётах - синие, красные, жёлтые стекла. В простенках между окнами - мраморные статуи богов и властителей Румна. Открытое пространство продолжалось от входа до дальнего конца зала, где стояла небесная колесница - трон ридгаров румейских.
   Согласно легенде, это была та самая колесница, которую влачил за собой дракон в небе Тафаронской битвы. Колесница, которой правил Ридгар Великий.
   Небесная колесница была сделана из разных пород дерева, насколько разобрал Аристон. Ободья колес, судя по глубокому синему цвету, были из кромалиса, спицы - из золотистой древесины царской акации, ступицы - из розоватого дерева платана. На боковины пошла красная древесина тиса, перила передка были выточены из чёрного эбенового дерева, ниже - вставки из коричневого эбенового дерева. Сейчас из упряжи имелись только поводья, так что, глядя на небесную колесницу, невозможно было понять, каким образом она крепилась к телу дракона. Одним концом поводья были привязаны к перилам колесницы, другой свободно лежал на подлокотнике резного трона. Седалище трона и спинка - деревянные, ножки - из позеленевшей бронзы, они в точности повторяли лукообразный изгиб ножек скамей, на которых сидели патриции.
   Колесница и трон стояли на возвышении в пять ступеней. На первой ступени были установлены два кресла, даже более пышные, чем императорский трон, - позолоченные ножки, слоновая кость. Спинка кресла по левую руку от трона имела вид щита, в центре - резная драконья голова. Правое кресло - со спинкой гладкой и высокой, верхний край заострён, из-за чего кресельная спинка напоминала лезвие меча.
   Аристон нашел для себя неброское место, во втором ряду. Усмотрел, чтобы поблизости были знакомые патриции из Белых Скал. Рядом с ним на скамью опустился престарелый Квинт Помпоний, ильский патриций. Его поместье граничило с загородным поместьем Аристона, Терновой Лощиной.
   Едва усевшись, старик начал вздыхать:
   - Когда я был моложе, чем ты сейчас, чужеземец, скамьи стояли по обе стороны от небесной колесницы. Да-да, напротив нас тоже стояли скамьи, и не в три ряда, а в пять. И ни одна скамья не пустовала. Когда на колесницу восходил Виттелий Солнце, две тысячи патрициев приветствовали его. Бывали времена...
   Аристон нечасто бывал в своей Терновой Лощине, но когда наезжал, старик Помпоний обязательно посылал дочку за водой на его землю. Девчонка была фигуристая, но личико рябое, глазки припухшие. Помпоний уверял, что вода ручья, бравшего начало в Терновой Лощине, была особенно чиста и приятна на вкус. В Белых Скалах журчали тысячи ручьёв с точно такой же водой...
   Он расслышал голос Помпония:
   - Дочка спрашивала, и когда наш сосед приедет? Хозяюшка она у меня, и такая скромница...
   В Терновой Лощине Аристону нечего было делать. Местность представляла собой глубокий и длинный овраг площадью пятьдесят югеров, заваленный обломками скал и заросший терновником. Но совершенно пренебречь этим даром Джефриса он, конечно, не мог. На краю оврага он построил дом в румейском стиле, с квадратным двориком внутри, нанял управителя, одного знакомого афарянина, купил десяток рабов. Пока что имение не давало ни сестерция дохода. Рабы отчищали землю от камней, сажали по склонам оврага вязы и платаны. В следующем году Аристон собирался сдать облагороженную землю в аренду.
   - Саммониды, - Помпоний показал на пятерых патрициев. Четверо несли на открытых носилках пятого, древнего старца с кожей как древесная кора, тёмно-коричневой, в глубоких морщинах и складках. - Только Вермия не хватает. Ты не слышал про Вермия? Старший сын старика Феодора. Уриен назначил его князем-правителем Фракии. Но он явится, Вермий, непременно прибудет на коронацию... Сынок-то весь в отца. Видно, ещё гонцы не добрались до Кремоны Фракийской.
   Аристон наблюдал, как молодые Саммониды осторожно опускали носилки, помогали старцу сойти, - то есть на руках перенесли его из кресла-паланкина на слоновую кость патрицианской скамьи. Младшему из этой "молодёжи" было далеко за сорок... Весь зал поднялся, приветствуя старого патриция. Пришлось встать и Аристону.
   - А этот - молодой Варрон, - Помпоний показал на рыжеватого крепыша лет тридцати пяти, невысокого роста. - Бывший командир домашней гвардии Аппия Скавра. Взял Камышовый Брод, не поперхнулся. Князь Скавр был канцлером, и он теперь метит в канцлеры. Наследничек...
   Аристон знал историю Аппия Скавра. После поражения у Медвейского озера это имя поминали так же часто, как и имя бедняги Уриена. Скавры были одним из трёх великих домов, имевших древнее родство с домом Эпикоридов. Основателем великокняжеской династии был Марций Скавр, родной дядя Ридгара Великого.
   Последний из князей Скавров, Аппий Скавр, был поставлен канцлером империи отцом Генриетты, императором Кнорпом. В битве у Медвей правитель Самния командовал левым крылом румейского войска. Скавр стал отводить легионы, только когда поражение сделалось неминуемо.
   Аппий Скавр нагнал Уриена в двух переходах от Медвей, в деревеньке Сабиры. Там, в палатке Уриена, собралось два десятка военачальников. Передавали слова Уриена, успевшего за последние сутки выпить вина больше, чем иной человек выпивал за неделю воды.
   Пьяный, с красными влажными щеками, Уриен лихорадочно заговорил:
   - Неужели всё кончено? Битва проиграна... И я... я потерял свой венец.
   Об этом позоре уже многие знали. Все промолчали, только один хмыкнул презрительно.
   - Дракон не помог мне, - глухо сказал Уриен, на кожаном панцире которого был вышит золотом "разящий дракон" Эпикоридов, тогда как прежний император носил на одеждах изображение левраха, крылатого льва. - Надо было ставить на левраха. Констанций Лев побеждал под леврахом. Кнорп побеждал под леврахом. Время драконов давно ушло.
   - Тебе не помог бы и леврах, - вымолвил Скавр. - Потому что ты - не румей.
   Обида была нестерпима. И тем более нестерпима и возмутительна, что в словах правителя Самния заключалась правда. Ведь в самом деле, по рождению Уриен был не румей, а тайгетец.
   Уриен схватился за меч, закричал, призывая ликторов. Но одиннадцать ликторов из двенадцати полегли на поле боя, прикрывая его бегство, а двенадцатый, Кальгерий, был тяжело ранен и лежал в обозе. Аппий Скавр беспрепятственно вышел из палатки, и не нашлось рук, которые задержали бы его. Во главе остатков своих легионов он отправился в Самний.
   Уриен послал за Скавром погоню, но исполнители не очень усердствовали. Что удивительного, не только благородные патриции, - рядовые воины, пропахшие потом, в грязных одеждах, - при упоминании имени императора чернели лицами, а то и выхаркивали ругательства.
   Скавра не догнали и не вернули. Обезумевший от злости и бессилия, Уриен поклялся, что отдаст владения Скавра Самнитского тому, кто убьёт его.
   Убийца вскоре нашелся. Уже на своей земле, в Самнии, князь Аппий Скавр был убит Марком Варроном, командиром собственной домашней гвардии. Этот Варрон был сыном Публия Варрона, старинного друга Аппия Скавра.
   Уриен сдержал слово. Молодой Варрон стал князем-правителем Самния.
   Дальше рассказывали так.
   Узнав о предательстве сына, Публий Варрон примчался к нему, в его новый замок, ещё несколько дней назад бывший резиденцией Скавров. Стража на воротах потребовала у старика меч. Публий Варрон отказался подчиниться. Он попытался прорваться к сыну с мечом, но был убит. Люди судачили, дескать, младший Варрон подстроил убийство отца таким образом, чтобы оно выглядело почти случайностью.
   Аристон проводил долгим взглядом молодого честолюбца. Пока Марк Варрон поднимался к третьему ряду скамей, от него и его немногочисленной свиты шарахались. Как только он опустился на сидение, две соседние скамьи немедленно опустели. Аристон услышал, как Варрон сказал язвительно:
   - Спасибо, освободили место для моих людей.
   По просьбе Аристона, Помпоний назвал ещё несколько фамилий.
   Величавого вида патриций с тяжелым подбородком, - Марсий Кар, князь Леонии, хозяин Самшитового Великана. Небольшая область Леония находилась в десятке миль от Румна, замок Самшитовый Великан входил в число двенадцати замков, составлявших Румейское Кольцо. Несмотря на почтенный вид, князь Кар был глуповат, но - рубака отменный... Другой, огромный седовласый патриций, перед которым многие склоняли головы, - князь Антинор Долабел Одноглазый, правитель Фессалии. В сущности, тридцать пять лет назад он сделал то же, что и Марк Варрон недавно. Антинор Одноглазый убил своего покровителя, князя Лацерия, прежнего правителя Фессалии.
   В отличие от Марка Варрона, Антинора Одноглазого любили в патрициате и в легионах. Убийство Лацерия многие оправдывали: Луций Лацерий был, несомненно, изменником, ведь он возмутил легионы против законного императора Кнорпа. К тому же подкупало то, что Антинор действовал против Лацерия честно, открыто, а не исподтишка.
   Антинор, тогда ещё имевший оба глаза, обвинил Лацерия в измене на войсковой сходке. В первые мгновения он сам едва избежал смерти, но, немногим позже, настроение воинов переменилось в его пользу, и Луций Лацерий был убит.
   - А вон тот, - Помпоний показал на изнеженного юношу, - сам принц Кларисий, младший брат ридгара.
   Аристон не успел толком разглядеть Кларисия, про которого рассказывали, будто он за оброненную в грязь флейту забил раба насмерть.
   На входе запели трубы: "Здесь император".
   Все встали, приветствуя Джефриса.
   Ридгар был трезв, насколько мог судить Аристон. Он казался бледнее обычного, левое веко подрагивало. За Джефрисом шествовали шесть ликторов с топориками и розгами, в традиционных тёмно-красных, цвета венозной крови, хламидах. Двенадцать ликторов он получит в день коронации. За ликторами шли приближенные ридгара, - Аристон увидел Кратара, Деметрия, великана Аттия. Спурия Порсены нигде не было видно.
   Свита ридгара направилась к передним скамьям, где служитель сторожил свободные места, а Джефрис стал подниматься на помост. Ликторы выстроились у подножия колесничного трона.
   Замковый жрец Яргоса, - невысокий, курчавобородый фессалиец, - трижды ударил в гонг, объявил:
   - Триста тридцать семь румеев здесь, окаймлённых пурпуром. Повели, государь, жертве быть!
   - Пусть Яргос очистит наши умы и благословит наши мечи, - произнёс Джефрис принятую формулу.
   Два служителя ввели в зал быка. Бурая кожа животного лоснилась, рога блистали позолотой, на шее висели гирлянды цветов. Быка подвели к жертвеннику. Жрец посыпал голову животного зерном, полил вином из кубка и изогнутым тесаком перерубил глотку.
   Кровь хлынула в белый песок. Служители поддерживали быка, пока он опускался на колени. Он так и не завалился на бок, - бык как бы уснул, улёгшись на живот, что считалось хорошим предзнаменованием.
   Жрец собрал бычью кровь в кубок, плеснул в огонь жертвенника. С мясистых бычьих бёдер срезал две полоски мяса, кинул в огонь.
   До Аристона донесся чадный запах жаркого.
   Жрец провозгласил, воздевая руки:
   - Милость бога на тебе, государь, всемогущий ридгар! Милость бога на вас, румеи, окаймленные пурпуром!
   Только теперь Джефрис взошел на колесницу. Он взялся за перила передка, сказал резко:
   - Высокому Патрициату быть.
   Он не долго утомлял ноги Аристона и других патрициев, - быстро сошел с колесницы, опустился на седалище трона, подал знак, чтобы все сели. Буднично произнёс:
   - Коронация состоится на Большие Реналии. Все, кто предан мне, должны явиться... Теперь решим, что делать с новийцами.
   Поднялся патриций с мелкими чертами лица и тонкой шеей.
   - Гай Лукреций, - прошептал Помпоний. - Князь Румейского кольца. Владеет замком Железный Шлем, богатые угодья...
   - Прежде, государь, - сказал Лукреций, - по обычаю отцов, возведи к своему трону достойных, возьми "меч" и "щит".
   Аристон улыбнулся. Конечно, выступление Лукреция было заранее подготовлено.
   - Лукреций прав, - сказал Джефрис. - Пусть мечом у трона моего встанет Феодор Саммонид, владетель Ключ-Горы, правитель Вардеи, мудрейший из отцов!
   Старик Саммонид заговорил со своего места неожиданно звонким голосом:
   - Честь великая, государь! Я служил твоему прадеду, деду и отцу, и тебе послужу! Но моя рука не удержит меч. Прошу за своего сына Тибула: окажи ему честь, которой удостоил отца!
   Тибул Саммонид был знаменит не столько как военачальник, и даже не как воин, но как отец достославного Азиния Саммонида, героя войны с новийцами. Из живущих только двое румеев считались героями, чьи имена всегда произносили с восхищением, - престарелый Марк Цейон, более тридцати лет удерживавший клочок земли в Сирингии, в окружении враждебных народов, и сорокалетний Азиний Саммонид.
   Азиний Саммонид поклялся, что не покинет Дальнюю Дакрию, пока последний новиец не будет изгнан с румейской земли. С маленьким отрядом он нападал на румейские и варварские дозоры, и слава о его подвигах шла по всей империи. Чтобы сохранить перемирие с новийцами, Уриен, незадолго до смерти, отрёкся от Азиния Саммонида, прозванного Языком Дракона. Пред новийскими послами Уриен прорычал, что ему нет дела до Азиния Саммонида, пусть новийцы ловят его и делают с ним что хотят. Правда, на требование послов помочь захватить Азиния живьем Уриен ничего не ответил, только набычился.
   - Тибул Саммонид, приблизься! - приказал Джефрис.
   Аристон увидел, как от скамей, где сидели Саммониды, к тронному месту направился худощавый патриций, чьи седые волосы кудрявились, как у всех Саммонидов. Если Феодору Саммониду было за девяносто, то этому его сыну наверняка перевалило за семьдесят. Но осанкой Тибул Саммонид ничуть не напоминал старика, - спина прямая как доска, крепкие плечи солдата.
   Джефрис встал. Ему подали символ достоинства румейского главнокомандующего, - золотую цепь, каждое звено которой имело вид скрещенных мечей, заключенных в золотой обруч. В рукояти каждого меча крепился гранат цвета голубиной крови.
   Взойдя на тронное возвышение, Тибул Саммонид преклонил колено. Джефрис надел цепь ему на грудь, сказал:
   - Отныне нарекаю тебя, Тибул Саммонид, "мечом у трона". Встань, князь Тибул, командующий румеями, префект легионов! Пусть твоя светлость займет место подле меня! - Ридгар показал на трон, стоявший по правую руку от небесной колесницы, со спинкой в форме лезвия меча.
   Джефрису оставалось назначить нового канцлера, "щит у трона". По рядам патрициев пробежал шум. Трое или четверо метили на это место, и гораздо больше было таких, кто хоть краткий миг мечтал о нём. Канцлер империи! Императорская казна могла иметь долги (да и имела почти всегда), но румейские канцлеры никогда не имели личных долгов, а кто имел поначалу - быстро от них избавлялись... Многие смотрели в сторону Марка Варрона.
   - Генриетта за Варрона стоит, - полушепотом сказал Помпоний. - Я сам видел, как она показала на Варрона и сказала, вот ваш будущий канцлер... Этому отступать некуда, за Эпикоридов придётся до гроба держаться. В Самнии его ненавидят.
   Джефрис сказал:
   - Щит оберегает воина, канцлер оберегает престол. Многие из вас достойны занять место по левую руку от меня, но трон канцлера - только один. Аристон Корвид, патриций Румна, приблизься!
   Аристон не поверил собственным ушам. Помпоний, что-то зашептавший про Варрона, поперхнулся.
   Он встал, направился к престолу ридгара. Не дожидаться же нового приглашения. И без того все смотрели на него, весь Высокий Патрициат, кто - с изумлением, многие с разочарованием, а кое-кто и с неприкрытой ненавистью.
   На половине пути до трона гробовая тишина сменилась осиным жужжанием. Многие были недовольны выбором Джефриса. Аристон, несмотря на всё волнение, постарался примечать. Молчали только патриции, собравшиеся около Саммонидов. Хозяевам Ключ-Горы было бы неприлично возмущаться новому решению ридгара сразу после того, как их дому была оказана великая честь.
   - Государь, - возвысил голос один из патрициев, огромный мужичина с тугим животом и совершенно гладким черепом, - как же обычай? Канцлером может быть только князь империи или патриций княжеского рода!
   - Ты прав, домн Цепион, - сказал Джефрис. - Подать владетельный меч!
   При возведении в княжеский титул патрицию вручался символ всей полноты власти над княжеской областью, - владетельный меч. Как оружие этот меч часто бывал непригоден, - отягощенный драгоценностями, а то и проржавевший от времени, - но право на княжескую власть доказывалось именно таким мечом.
   Меч, который подали Джефрису, в отличие от многих владетельных мечей, не был испорчен ржавчиной и отнюдь не блистал убранством, - кожаные ножны изрядно потерты, рукоять со вставками из желтоватого грушевого дерева. Единственное украшение - защитная дуга на рукояти серебряная, в форме обнаженной нимфы, серебро потемнело от времени.
   Аристон отпустился на колено.
   Джефрис произнёс с достоинством, блюдя чин:
   - Этим мечом, чьё имя - Ас-Кранон, наделяю тебя властью над землёй Скиронией, над всеми ее городами, лесами и пастбищами! Владеть ею тебе и потомкам твоим, пока не рассыплется в прах этот меч!
   Аристон принял меч, поцеловал стёртые ножны. Однажды он подслушал разговор царедворцев: в империи пять княжеств не имело правителей, после последних казней. Они управлялись преторами, посланными имперской канцелярией. Наверняка Скирония была одним из таких княжеств. Вот только кто бы подсказал, где она находится?
   - Встань, Аристон Корвид, князь империи!
   Аристон поднялся. Джефрис не дал передышки. Паж поднёс ридгару золотую цепь, и Аристону опять пришлось опускаться на колено.
   - Отныне нарекаю тебя "щитом у трона", - произнес Джефрис, надевая Аристону на шею цепь, каждое звено которой, выкованное из золота, имело форму прямоугольного щита с чеканной драконьей головой. - Встань, Аристон Корвид, канцлер империи! Пусть твоя светлость займет место подле меня!
   Аристону ничего не оставалось делать, кроме как опуститься вниз на четыре ступеньки и усесться в кресло, стоявшее по левую руку от Джефриса.
   В зале не стихал гул голосов. Джефрис, не повышая голоса, заговорил:
   - Новийцы переправляются в Эттинею всеми своими племенами. А через Длинное море, что ни день, они принимают подкрепление от варваров, это всем известно? Нам придётся возобновить войну, и как можно скорее. Коронация состоится на Большие Реналии, но армию нужно готовить сейчас. И сейчас же пошлем гонца к новийцам: пусть знают, меж нами не может быть ни мира, ни перемирия, только - война! Ваше слово, патриции.
   Со стремительным возвышением Аристона предлагалось поскорее свыкнуться. К концу речи Джефриса многие так и сделали, теперь умы были заняты близкой войной с новийцами. Со скамей понеслись крики: "Выкинуть северян в Ледостудное море!" "Убить их всех!" "Джефрис, веди нас!"
   Аристон со скромным видом молчал.
   Антинор Одноглазый вышел на свободное место перед скамьями. Голоса начали затихать. Он сказал:
   - Не следует прерывать перемирие, государь. (В зале зашумели громче.) Не следует, пока мы не подготовимся. Новийцы услышат от нашего гонца об объявлении войны, и сразу двинут войска. А у нас в Ближней Дакрии всего полтора легиона.
   Кто-то крикнул:
   - Если бы было полтора!
   С места возразил старец Саммонид:
   - От нашего перемирия ничего не зависит, признаём мы его или нет. Они пойдут на нас, когда посчитают нужным. Причем тут перемирие?
   Спорили долго. Все-таки решили послать в Саргины гонца, - объявить, что перемирие прервано. Тем самым каждый в империи должен был понять, - погибель или победа, иного нет. Армию уговорились собирать под Румном, на Барнийском поле, как это делалось последние триста лет. Джефрис зачитал по листу, сколько людей должен привести каждый из князей, отдельно - сколько пехотинцев и сколько конников. По списку выходило, что каждый князь-правитель должен был выставить не менее легиона, а князь-знаменосец - не менее трёх когорт. Примерно такие же числа дала Генриетта, рассылая приглашения на коронацию, так что недовольные имели время успокоить чувства.
   Однако успокоились не все.
   Опять выступил князь-правитель Фессалии.
   - Я подготовлю четыре легиона, государь, - сказал Антинор Одноглазый. - Но мне нужно прикрывать восточную границу.
   - Твою восточную границу прикрывает Новая Амбракия, - сказал Тибул Саммонид, "меч у трона".
   - Разве можно положиться на этих разбойников? Я даже не уверен, на чьей стороне они бились у Медвейского озера.
   Какой-то загорелый патриций вскочил со своего места, нижняя челюсть выдавалась вперёд как у обезьяны:
   - Ты бежал с поля боя одним из первых, вот ты и не видел, за кого сражались амбракийцы!
   - Ложь, - Антинор Одноглазый покраснел, свёкольным соком налился и задёргался рубец на пустой глазнице. - Я отступил, когда уже ничего нельзя было спасти, когда новийцы разбили наш центр. А где ты был в это время, юноша?
   Джефрис рявкнул:
   - Хватит ссор! Домн Антинор, твоя светлость. Держи легионы на западном берегу Эврота, готовь мост. Ты присоединишься ко мне, когда мы подойдём к Алаиде.
   Пятнадцать легионов решили поставить под драконьим знаменем. Все ожидали, что, назвав эту цифру, Джефрис объявит о подписке, зачитает суммы, которые князья и патриции должны были внести в императорскую казну помимо текущих налогов. Но Джефрис начал хвалить правителей провинций (в зале находилось лишь пятеро). Нашлись добрые слова даже для Варрона, хотя и сказанные сквозь зубы: "Мы знаем о твоей преданности нам, князь..." О подписке заговорил князь Лукреций, сразу после Джефриса, куда же без нее. Поскольку Аристон скромно молчал, взносы назначили совсем небольшие: с каждого князя-правителя по десять золотых талантов, с князя-знаменосца - по одному. Ничего, это он подправит, подумал Аристон. Лишь бы его власть "щита у трона" не оказалась пустыми словами.
   Ридгар распустил патрициат уже затемно, в середине третьей стражи. Возвратившись в Корнелиеву башню, Аристон уселся за накрытый стол, - верный Зар Гаас был начеку, дожидался его возвращения в полной готовности. Но уж не судьба была ему как следует, не торопясь, потрапезничать в этот день. Явился центурион: его звал ридгар.
   Джефрис принял его в Драконьей башне, Поднимаясь на четвёртый ярус, Аристон насчитал на стенах восемь львиных шкур, оставшихся от Уриена, - отец Джефриса, мнивший себя драконом, частенько охотился на львов в Фессалии и бывал удачлив. Одну из шкур - огромную, светло-желтую, с искусно выделанной гривастой головой, - рабы снимали со стены, - Аристон не стал уточнять, по чьему приказанию.
   Ридгар стоял среди карликовых пальм, рядом - небольшой бассейн, водная гладь подрагивала и матово отсвечивала тусклым синеватым светом. В комнате, кроме ридгара, были только императорские ликторы и Деметрий.
   Джефрис обернулся к нему. Аристон ожидал почувствовать запах перегара, но нет, ридгар был трезв.
   - Аристон, ты знаешь, зачем я сделал тебя "щитом у трона"?
   - Я соберу больше денег для войны, чем любой другой.
   - Верно, но не только это. Ещё я хочу, чтобы ты нашел убийцу моего отца.
   Аристон поднял брови. Его дважды отвлекли от приема пищи, и он потерял осторожность.
   - А что, если это окажется твоя мать?
  
   - Поостерегись пустых слов, афарянин! Но, если ты найдёшь доказательства ... - Губы ридгара жёстко сжались.
   Грозными статуями стояли ликторы со своими топориками и розгами. В зале было полутемно; лунный свет серебрил рябь на воде. Деметрий задумчиво обрывал лепестки с цветка лилии, и они, покачиваясь в воздухе, как усталые мотыльки, опускались в бассейн.
  
  

глава двадцать шестая

ГЕНРИЕТТА

   В зале Восьми Ветров Генриетта слушала нежный голосок домнии Аспасии. Домния Аспасия, княжна из фессалийского княжеского дома, перебирала пальчиками струны лиры и пела про последнюю любовь Ридгара. Была такая легенда: как-то Ридгар Великий полюбил красавицу домнию Элевию, жену одного из своих военачальников. Элевия воспылала взаимностью, и закончилось тем, что Ридгар как простой воин вызвал на бой мужа Элевии, князя Кориса Кнора. После победы Ридгар убил Элевию, причину раздора, потому как тяжко ему было, что от его руки пал столь славный воин.
   Три фрейлины вышивали, две старые фрейлины клевали носами. Генриетта давно бы разогнала всех своих фрейлин, но эти сплетницы были дополнительным, и не лишним, источником информации.
   Генриетта слушала голосок Аспасии, а сама всеми мыслями своими, всей ненавистью была на собрании Высокого Патрициата. Ее не пригласили в Колесничную башню. Правда, не в обычае Румна было приглашать жён, пусть даже царского рода, на совет румейских патрициев. Но уж для неё-то Джефрис мог сделать исключение. Из десяти столичных легионов, которые Уриен увёл к Медвейскому озеру, в Румн вернулось только три. Она продала свои драгоценности, продала золотые светильники и драгоценную посуду из Хрустальной Башни, она уговорила раскошелиться купцов, но в итоге она сумела восстановить численность легионов и вооружить их. Более того, она начала набор двух новых легионов. Она не потратила ни асса на развлечения или приписываемых ей любовников. И после всего этого ей нет места на собрании Высокого Патрициата?
   Что же происходит там, в Колесничной башне? Всем известна последняя новость: новийцы переправляются через Ледостудное море, весь народ, четырнадцать племён. Война неизбежна. Даже если отдать всю Дакрию, Ближнюю и Дальнюю, новийцы, сильный и воинственный народ, не удовольствуются этим. Да хотя бы удовольствовались, - не только престиж, сама будущность империи в том, чтобы вышвырнуть их обратно, за Ледостудное море.
   А лучше - всех истребить. Именно так поступил Ридгар Великий с хетрозами, задержавшимися в Эттинее, Констанций Лев - с марсиями и галотами, Сервий Тёмный - с аламанами. Не ошибся и Джефрис, три дня преследовавший и уничтожавший разбитых под Нолой тевронов.
   Время от времени к ней подходил Каллист. Почему он всегда ходит так, будто крадётся? Вольноотпущенник передавал шепотом, о чём говорили в патрициате. Они решили прервать перемирие? Они посылают к новийцам вестника, - объявить, что война возобновлена? Генриетта не стала бы гонять вестника в Дальнюю Дакрию, - пусть перемирие будет нарушено ударом легионов, а не словами. Но она понимала, чего добивался Джефрис, объявляя о прекращении перемирия, - он хотел собрать все силы империи в один кулак, чтобы никто не благодушествовал, не надеялся на мир с северянами.
   Назначения, которые сделал Джефрис, удивили Генриетту. Он назвал "мечом у трона" второго сына старца Саммонида, семидесятилетнего Тибула. Неужели никого не нашлось помоложе? Как назло, она не смогла улучить время, чтобы напомнить сыну об услуге молодого Варрона. А "щитом у трона", то есть канцлером империи, он назначил какого-то иноземца, родом из Афар. Неужели в Румне перевелись румеи?..
   О Гаркагане Шестипалом не было сказано ни слова, если верить Каллисту. Но Высокий Патрициат принял постановление: на коронацию должны явиться все князья империи с сыновьями. Любой, кто не явится, объявлялся изменником, предателем небесной колесницы и Румна. Ослушник приговаривался к смерти, а его владения подлежали конфискации.
   Завершилось собрание Высокого Патрициата. До поздней ночи она ожидала, что понадобится Джефрису, - кусала губы, требовала от Каллиста докладов о малейшем действии сына, каждом слове, всяком передвижении по дворцу.
   Ее намного развлекли Молочные сёстры, - очнувшись от дремоты, старухи начали вспоминать своих женихов. Лоллия Мандрила и Элжора Борса держали в памяти множество имён, - если верить, каждая имела по легиону поклонников. Особенно часто они называли одно имя, Анций Фавр. Это был известный герой восточных рубежей империи времен деда Генриетты. Если бы не стрела с отравленным наконечником, возможно, до сей поры существовала бы на восточном берегу Длинного моря румейская провинция Приенида со столицей, Приеной Царской. Судя по высказываниям Молочных сестёр, Анций Фавр успевал оказывать любезности им обоим, - герой не только ратного поля...
   Зажгли светильники. За дверью послышался шум, - служанка кому-то мешала войти, резко заговорил Каллист. Молочные сестры взялись за мечи. Давно, лет пятнадцать назад, Генриетта однажды попыталась приучить их к кинжалам, всё-таки в женских руках кинжал смотрится пристойнее, чем меч. Она подарила им по прекрасному сагдинийскому кинжалу, - обе долго восхищались искусством оружейника, а на следующий день она увидела у них на поясах только их старые мечи.
   Арса подскочила к двери.
   Дверные створки резко распахнулись, как от порыва ветра, и в залу ворвался Марк Бибул. Умбрийский князь тащил за собой дочь, такую же рыжую и рябую, как и он сам. Это была самая высокая из его пяти девочек. Немного поднапрягшись, Генриетта вспомнила имя будущей снохи: Тигелия. Девчонка ревела в голос.
   Накидка Тигелии и плащ Бибула скреплялись фибулой с золотым драконом. Только потому их и пропустила стража. Генриетта, пользуясь властью империя, сама вручила им фибулы с драконом, сразу после того, как ее младший сын Кларисий был помолвлен с Тигелией. Этот благородный жест принёс казне дополнительные двадцать талантов, умбрийский князь на радостях расщедрился...
   Она вспомнила слова младшего сына. После помолвки она спросила, почему из пяти дочек Бибула он выбрал именно эту. Кларисий засмеялся и ответил: Тигелия громче всех хохочет и больше всех пьёт. А поначалу он был очень зол, он так и брызгал слюной, дерзил, но она всё-таки принудила его к помолвке. Попутно она выслала из замка кухарку Розалию и двух девушек, ухаживавших за садовыми цветами. Она очень милостиво поступила, ее мать Ливия наверняка приказала бы придушить розовощёких девчонок, чтобы Кларисий поскорее и думать позабыл о них.
   - Ты посмотри, что наделал твой ублюдок! - дрожа от гнева, князь Бибул рванул накидку с головы дочери. Рябая рыжуха завизжала, обеими руками уцепилась за тонкую ткань. Победа, всё-таки, осталась за мужской силой.
   Обнажённая голова княжны представляла собой зрелище жалкое и смешное: волосы выстрижены самым грубым, неопрятным образом, клочки торчат в разные стороны.
   Всего неделя прошла, как Кларисий и Тигелия обменялись железными кольцами. Свадьба должна была состояться сразу после коронации Джефриса.
   - Сколько же надо выпить вина, чтобы такое допустить, - сказала Генриетта. - Арса, бегом за Кларисием!
   Бибул взревел:
   - Ты хочешь сказать, моя дочурка сама во всём виновата?
   Лоллия Мандрила подошла к князю Бибулу вплотную. У старухи с ее широченными ляжками мало что осталось от прежней осанки, но и сейчас она на голову возвышалась над умбрийским князем.
   - Прикажи, и этот рыжий человек станет вежливее, - проскрежетала она.
   - Оставь, - Генриетта сделала досадливой жест. - Я понимаю тебя, домн Бибул. Мой сын будет наказан. (Хорошо, что Кларисий отрезал только волосы, а не уши или нос, как он однажды учудил с одной порной.)
   Умбриец рявкнул Мандриле:
   - Пошла прочь, старуха! - и повернулся к Генриетте: - Твоё величество, помолвка расторгнута. Верни обратно мои пятьсот двадцать золотых талантов, я требую!
   Генриетта возмутилась:
   - Твоя дочь и мой сын принесли обещания пред ликом Бокаты Матери, а ты говоришь, помолвка расторгнута. Разве можно так святотатствовать? - Она улыбнулась, сказала рассудительно: - Да и не стоит будущее наших детей нескольких клочков волос. Ты уже беременна, милочка?
   Тигелия затрясла головой, размазывая кулаками слёзы.
   - Ничего, это дело наживное, - успокоила Генриетта. - А вот и наш жених...
   Кларисий вошел в комнату с наглым видом, - ухмыляется, жёлтые кошачьи глаза холодны и злы.
   Генриетта уставилась на него как сова:
   - Ты что наделал, а?
   - А разве жена не должна повиноваться мужу, как богиня повинуется богу? - спросил он, используя известную фразу из Эвмера. - Я приказал ей угостить моих друзей тем же, чем она угощает меня. Она отказалась, вот и наказана.
   Марк Бибул взорвался:
   - Генриетта Румейская, я требую удовлетворения! До меня доходили слухи о твоём щенке, но я думал... не мог поверить...
   - Если он - щенок, то кто же я? Сука?
   Она произнесла это спокойно, почти равнодушно.
   Марк Бибул побледнел. Побледнев до зеленоватой желтизны, он опустился на колено.
   - Прости, государыня...
   Кларисий развеселился:
   - Вот так бы и сразу! И ты, рыжая, на колени!
   - Государыня... - Бибул не находил слов.
   - Кларисий... - томно произнесла Генриетта и залепила сыну оплеуху - одну, другую... Он перехватил ее руку. Молочные сёстры не медлили. Глядя на этих старух, никто и не подумал бы, что они могли действовать так быстро и сноровисто: в мгновение ока сам Кларисий оказался схвачен за руки, его пригнули к полу.
   - Арса, тебе удобнее, - сказала Генриетта. Карлица подбежала к принцу, чьё лицо почти касалось пола, ударила ладонью по одной щеке, хлёстко ударила по другой. Не стала отдыхать, повторила. Голова принца моталась из стороны в сторону, разрушая красивую причёску.
   На шестом или седьмом ударе карлица рассекла принцу губу. Потекла кровь. Кларисий, до этого бранившийся, всхлипнул, издал носовой звук, пуская из носа розовые пузыри. Испугался крови, бедняжка.
   На мизийский золототканый ковёр закапали слёзы вперемежку с вязкими вишнёвыми каплями.
   - Довольно, - сказала Генриетта. - Помогите ему подняться... А теперь, дети мои, поцелуйтесь и помиритесь. А ты чего протираешь ковёр коленкой, Марк Бибул? Лучше взгляни на них, они созданы друг для друга!
   Генриетта и не пыталась скрыть фальши последних слов. Приторно-сладким тоном она подчеркнула эту фальшь. Пусть знают, пусть будут уверены: свадьбы молодым не избежать. (Пятьсот двадцать талантов Бибула давно потрачены.)
   Кларисий, всхлипывая, обнял и поцеловал рыжую Тигелию в щёку, как укусил. Девчонка Бибула не дала слишком быстро разомкнуть объятия, - впилась грудями в его костлявое тело, стала искать губы... Видно, очень уж хотелось быть принцессой. А возможно, она закидывала выше, мнила себя ослепительной императрицей. Всего-то и нужно, чтобы два старших брата Кларисия умерли.
   Да не допустит Яргос Царь такое, подумала Генриетта. Если она убедится, что девчонка мечтает о гибели ее старших сыновей, она ее первую убьёт.
   - Мы расторгаем помолвку, - угрюмо повторил Бибул, поднимаясь с колен.
   - Помолвка не будет расторгнута, - сказала Генриетта спокойно. - Ни слова, князь! Если угодно, мы поговорим об этом завтра. А теперь я желаю отдохнуть от всех вас.
   Молочные сёстры стали ненавязчиво теснить нежданных гостей к дверям. В последний момент Генриетта задержала Кларисия.
   Он уже оправился от боли. Трогал пальцем кровь на подбородке, тёр окровавленные пальцы, тыльной стороной кисти подтирал нос. К нему быстро возвращалась его обычная наглая самоуверенность.
   - Я стал бы лучшим императором, чем Джеф, - проговорил Кларисий. - И знаешь, что я сделал бы первым делом? Я повелел бы повсюду в замке насадить сады. Каждый ярус башен нужно опоясать садами. В моих садах будут говорить только кифары и губы влюблённых...
   - Твой друг Полиним, - произнесла Генриетта. - Если я ещё раз услышу про сады, я пришлю тебе его язык и вторую скверную часть. (Бибул с дочкой уже были далеко и не могли услышать.) Если ты не мужчина, то хотя бы претворяйся им.
   Кларисий побледнел. Полиним, родом элланин, был его лучшим другом (злые языки поговаривали, - и любовником). Они часто музицировали вместе: Кларисий перебирал струны кифары, а Полиним пел бархатистым голоском.
   - Иди и не огорчай меня больше, - сказала Генриетта. - Избави боги, если эта помолвка будет расторгнута.
   У дверей Кларисий обернулся:
   - Если ты что-то сделаешь... причинишь зло Полиниму...
   Лоллия Мандрила взяла принца за тонкое плечо. Тот попытался вырваться, но легче было бы освободиться от хватки крокодила. Он крикнул:
   - Если только...если что-нибудь случится с Полинимом, я убью твоего любимчика Джефа! Пусть меня растерзают Эрвинии, но я убью твоего любимчика Джефа!
   - Прочь с глаз! - рявкнула Генриетта, и Лоллия Мандрила потащила Кларисия вон из залы.
   Надо бы ему жену построже и посерьёзней, чем эта рыжая дурочка. Жаль, не изменить... Но другое можно изменить.
   - Арса, - сказала Генриетта, - ты же знаешь красавчика Полинима? Постарайся убить его так, чтобы это выглядело простой случайностью.
   - Так и будет, ваше величество, - сказала карлица. Арса выхватила из ножен кинжал, подбросила его под самый потолок и ловко поймала. - Никто не усомнится, такие случайности в вашем замке на каждом шагу.
   Генриетта насупилась. Карлица сглупила, или просто смеялась над ней? Она не успела прийти к определенному выводу. Створки двери отворились, пропуская Каллиста. Вольноотпущенник подбежал к ней, склонился, выпалил с придыханием:
   - Сюда идёт государь!
   Время к полуночи. Вот когда Джефрис, "ее любимчик", вспомнил о ней.
   Фрейлины засуетились, окружая ее кресло. Молочные сестры встали на страже у дверей, подтянулись, широкие мужские ладони - на рукояти мечей. Арса вскочила на скамью, чтобы быть выше.
   - Государь! - вскричал Каллист...
   На Джефрисе была длинная, до пят, туника; плащ, оставляя свободным правое плечо, крепился на левом плече золотой фибулой. Спереди по тунике шла широкая вертикальная полоса из золотых пальмовых листьев, такие же золототканые полосы окаймляли плащ. Плащ и туника - шафранового цвета, из тонкой кефалонской шерсти.
   Генриетта всмотрелась в лицо сына. Темень под глазами, в волосах проступала седина... Он вошел не один. Его сопровождали два ликтора с пучками розог и топориками, - Генриетта лишь скользнула по ним взглядом. Двое других спутников ридгара были пятидесятилетний Квинт Цириал, князь-претор казначейства, и... вот он каков, этот афарянин.
   Ей пришлось приложить усилие, чтобы вспомнить имя, - Аристон. Внешне - настоящий элланин, упитанный, но не разжиревший, с прямым элланским носом, румяными щёками и крупными сочными губами. На груди афарянина висела золотая цепь, каждое звено которой имело форму четырёхугольного румейского щита с рельефной драконьей головой.
   Одеяние афарянина - самое простое, белые плащ и туника с пурпурной каймой. Знавала она таких скромников, умельцев подольститься, чтобы, при случае, ловчее укусить.
   - Ваше величество, - Джефрис поклонился ей, - мы разорвали перемирие с новийцами.
   - Я подготовила для тебя десять легионов. Скоро будут готовы ещё два.
   - И чем я стану платить солдатам? Цириал говорит, казна наша пуста. Клянусь Архесом, я не скуп, но... вы дали по сто золотых каждому преторианцу!
   - Ты ничего не слышал о Соломенном заговоре? Семьдесят два патриция, три князя... Думаешь, ты справился бы с ними дешевле?
   - Мне нужно выплатить донативум легионам и преторию. Легионерам - по пять золотых, каждому преторианцу по десять. На это мне потребуется триста восемьдесят золотых талантов. Чтобы подготовить легионы к походу, понадобится ещё двести. Ты опустошила казну. Пятьсот восемьдесят золотых талантов, откуда мне их взять?
   - Опустошила казну? Кто тебе наврал? (Она покосилась на Цириала.) Преторианцам я заплатила золотом Бибула. Ты же знаешь, что твой брат скоро женится? Умбриец дал хорошее приданное дочери... Кое-что я продала из своих украшений, но я не трогала казны.
   - А Слёзы Игнессы? Ты продала ожерелье финикейцам, это так?
   - Да, продала. А на вырученные деньги восстановила численность легионов и начала набор ещё двух.
   - Князь Цириал говорит, что за последний год сокровищница совершенно опустела. Даже с самого верхнего яруса вынесены почти все ценности.
   - А кто выносил, разве я? Кто опустошил сокровищницу? Что молчишь, князь Цириал?
   Сухо поклонившись ей, казначей сказал:
   - По приказанию государя Уриена из сокровищницы было взято тридцать миллионов серебряных сестерций, сто двадцать тысяч золотых монет и тридцать талантов золота в слитках. По приказанию вашего величества, было взято два миллиона серебряных сестерций и шестьсот тридцать золотых талантов в слитках, кроме этого...
   - Из этих шестисот тридцати талантов я получила от Бибула пятьсот двадцать. Или не так? Полтора миллиона сестерций серебром я взяла ещё весной, для Медвей, - она повернулась к Джефрису, - и только твой отец виноват в том, что эти деньги пошли прахом.
   - Ещё было взято сто семнадцать золотых венков, - напомнил въедливый Цириал. - Вы велели переплавить их на монеты неделю назад, ваше величество.
   - Твоя коронация, сын. Коронация твоего отца стоила ещё дороже.
   Джефрис проворчал:
   - Хоть что-то вы с отцом оставили для меня?
   - Достаточно осталось. Сможешь собрать и снарядить большую армию. А добьёшься победы или нет, зависит не от золота, - от тебя самого... Чем допрашивать мать, лучше пойдём, сам взглянешь, что я оставила тебе.
   - Лучше бы это сделать завтра. Ты выглядишь усталой.
   Она усмехнулась.
   - Но ты же явился к матери в полночь, требовать отчёта. Что уж теперь печаловаться обо мне, пара новых морщин ничего не изменит. Цириал, веди нас в свою Забральную башню!
   Забральная башня, хранившая императорскую казну, находилась напротив Тибериева бастиона, семью ярусами она поднималась над мрамором и базальтом замковых дворов. Как и остальные четыре главные башни Зубчатого Замка, она была возведена форингийцем Семпранием. Рассказывали, что боги, пораженные искусством Семпрания, помешали ему завершить строительство. От вспышки молнии зодчий ослеп. Чтобы волшебная работа не была испорчена мастерством менее высоким, Ридгар Великий не стал нанимать другого мастера. Так и получилось, что последняя, пятая башня осталась недоделанной, - ни барельефов, ни статуй. В честь мастера Ридгар приказал заложить окна башни. Какое-то время ее называли Слепой, позже стали называть Забральной.
   На первом этаже Забральной башни находились комнаты писцов. И сейчас, глубокой ночью, здесь не прекращалась работа, - среди шкафов с книгами и свитками, за столами, заваленными долговыми расписками и счётными книгами. Все писцы были рабами, они жили здесь же, в комнатках при казначействе. Появление Джефриса не вызвало переполоха. Писцы, люди учёные, кланялись в пояс и степенно опускались на свои места, заточенные палочки с важностью макались в чернильницы.
   Они прошли два зала. Из третьего шла лестница наверх. Четыре преторианца и два хризолитовых дракона охраняли широкие базальтовые ступени.
   При виде ридгара преторианцы взяли на караул.
   Джефрис сказал ей:
   - Аристон пойдёт с нами. Теперь он - мой канцлер, так что деньги для легионов придётся добывать ему. Клянусь Архесом, он должен знать, чем располагает.
   Она повела бровями:
   - Чужеземец - в сокровищнице ридгаров румейских?
   У афарянина хватило наглости вмешаться:
   - Ваше величество, с тех пор, как я служу вашему сыну, я - такой же румей, как любой из ваших солдат.
   - Первая битва покажет, какой ты румей, - сухо ответствовала Генриетта.
   Джефрис произнёс, с закипающей злостью:
   - Хватит, мать. Князь Цириал, открывай, - ридгар показал на дверные створки.
   Князь-претор вышел вперед, звякнул ключами. Ключ неслышно провернулся в замке, Цириал развёл две бронзовые драконьи лапы. Джефрис приказал ликторам оставаться на месте. Пришлось и Генриетте расстаться со свитой. Арса скорчила недовольную гримасу, Молочные Сестры заворчали, чуть не устроили побоище со стражниками. Особенно всех возмутило то, что в сокровищницу допустили чужеземца.
   На втором ярусе находились денежные запасы казначейства. В лучшие времена комната была полностью заполнена сундуками с золотыми и серебряными монетами. Теперь три десятка сундуков стояли с распахнутыми крышками и голыми днищами. Так нищий распахивает ладонь для подаяния...
   - Здесь же ничего нет, - пробормотал Джефрис. - Совсем.
   - Каждый день пять тысяч сестерций идёт на содержание замка и тридцать семь тысяч - на легионы, - доложил князь-казначей. - Ежедневный доход казны редко превышает сорок тысяч сестерций.
   - Расходы нужно сократить.
   - Ты хочешь остановить набор в легионы? - удивилась Генриетта.
   Джефрис смолчал.
   На третьем ярусе Забральной башни их встретили голые стены и исцарапанный пол. Когда-то здесь стояли двенадцать пернатых змеев, выплавленных из чистого золота. Драгоценные статуи были привезены из Мизии победоносным Констанцием Львом... Не пощадили даже светильники: золотые чеканные светильники были сняты со стен и заменены на серебряные. Уж лучше бы сразу поменяли на медные...
   Князь Цириал сокрушенно кашлянул.
   - И нечего смотреть так, - сказала Генриетта сыну. - Здесь похозяйничал твой отец, ещё задолго до Медвей, а до него - твой любимый дядя Бренердин. Или я вру, казначей?
   Квинт Цириал пробормотал что-то невнятное. Генриетта не стала придираться, требовать отчёта за каждый светильник. Два последних светильника были переплавлены в монеты по ее приказанию.
   На четвёртом ярусе были собраны монеты разных народов и веков. Во времена порфировой империи ридгары каждый год помещали сюда по десять тысяч золотых монет (в пересчете на имперские "колесничие"), создавая неприкосновенный запас. Позже, в лихие годы Вороньих Войн, хранилище опустело, лишь Виттелий Солнце возобновил старую традицию. Дед Генриетты царствовал тридцать восемь лет, за это время все столы и стеллажи четвертого яруса были доверху нагружены кожаными мешками, наполненными румейскими серебряными сестерциями и золотыми денариями, афарскими, тирентскими и атриканскими серебряными драхмами, финикейскими золотыми цехинами, мизийскими ауреусами, киртскими золотыми флоринами, сумирскими дариками и денарами, галлейскими золотыми сиклями. Из прошлых запасов здесь оставалось с полсотни пузатых мешков, меньше десятой части.
   Сокровища этого хранилища растратил Бренердин, её любезный братец. Идиот Бренердин на деньги деда построил корабль "Небесная Красавица", - триста двадцать вёсел с каждого борта в четыре ряда, две мачты. Паруса были сделаны из лучшего мизийского виссона, вёсла - из красного киренского кедра, мачты - из форингского кромалиса. Генриетта видела "Небесную Красавицу" два раза, и оба раза у нее от злости заходилось сердце. И уж больше не увидит: "Небесная Красавица" пошла на дно вместе с Бренердином где-то у Турмалиновых островов.
   Пятый ярус Забральной башни хранил так называемое венечное золото - венки из чистого золота, ежегодное подношение союзников Румна. Во времена порфировой империи двести городов и народов были объявлены навечно "союзниками и друзьями" Румна, а по сути, являлись данниками империи. В те времена сокровищница принимала по четыре тысячи золотых венков каждые Яргиналии. В годы Вороньих Войн венечное золото было растрачено подчистую. Пятый ярус заново начал наполняться только при правлении Сервия Тёмного.
   Князь-казначей доложил скрипучим голосом: в этом году казна приняла сто семь золотых венков. Он начал перечислять подносителей, а Генриетта пробежала глазами по столешницам из тёмного дуба. Венечному золоту была придана форма веточек мирта или лавра; она насчитала двадцать два венка и понадеялась, что Джефрис не станет спрашивать о судьбе остальных.
   Сын молча хмурился.
   - Твоему отцу нужно было переправить легионы не в Мизию, а на Золотой Берег, тогда бы это помещение сейчас не пустовало, - сказала Генриетта.
   Джефрис ничего не сказал.
   Они поднялись на шестой ярус, хранивший дары иноземных царей. Вход в помещение стерегли шесть леврахов, стоявших по трое с каждой стороны дверей. На их изготовление пошли золото и слоновая кость, вместо глаз им вставили огромные рубины. Это тоже был дар, подарок царя Герона, древнего правителя Гиркании. Этим даром Герон спас своё царство, но его сын Героним не сумел сохранить достояние отца. Героним повёл негодную политику, он то льстил слишком приторно, то дерзил. Антонин Эпикорид, сын Констанция Льва, взял штурмом его столицу. Гирканское царство было преобразовано в провинцию "Дельта".
   Эти леврахи ещё стояли, охраняли проход. Но со всех статуй сняли золотые части, - крылья, гриву и когти. Блистательным стражам оставили только туловища, конечности и лысые головы из слоновой кости. Генриетта передернулась. Жалкое зрелище, благородные крылатые львы напоминали теперь стриженых овец.
   - Кто приказал? - хрипло спросил Джефрис.
   - Его величество Уриен Эпикорид, - ответствовал казначей.
   В круглом помещении шестого яруса стояли двадцать одноногих столов, столешницы - в форме створки устрицы. Сейчас вместо драгоценных даров на столешницах лежал слой пыли. Когда её отец, грозный Кнорп Взять-За-Горло, впервые привёл её сюда, половина столов было основательно нагружено...
   - Здесь поработал твой дядя, - сказала Генриетта, показывая на пустые столы. - Твой дядя посчитал безвкусицей драгоценности сотни царей. Золотые мечи, ожерелья и диадемы он велел переплавить на монеты, а уж монеты в его руках не задерживались.
   Только единственную вещь оставил Бренердин. В углу зала, на низком квадратном столике, стоял огромный золотой светильник, высотой в два человеческих роста. Золотое литье мастер дополнил чеканкой, получилась великолепная композиция: двенадцать драконов сплетались в какой-то неимоверный клубок, символизируя двенадцать частей Румейской Империи (в то время Румн имел двенадцать провинций). У драконов были рубиновые глаза, когти - из блестящего черного агата. Фитили прятались в глубине зубастых драконьих пастей. Когда в светильник заливали масло и зажигали фитили, золотые драконы словно бы выдыхали огонь.
   Этот драконий светильник был даром Финикейской Республики, преподнесенным более трех веков назад императору Аврелиану. Драгоценный светильник только на первый взгляд являлся знаком уважения и лести. На деле, в подарке заключался тонкий намёк. В те времена в Румне было немало сторонников присоединения Финикеи к империи, многие предлагали основать на финикейской земле новую провинцию. Финикейцы, даря светильник, давали понять: у имперского дракона только двенадцать голов (в империи двенадцать провинций), но никак не тринадцать.
   Финикею так к империи и не присоединили. Финикейское золото звучало в Высоком Патрициате гораздо громче воинственных голосов.
   Она взглянула на сына. Джефрис молча обозревал пустые столы.
   Она постаралась не встретиться с ним взглядом.
   Они поднялись на седьмой, самый верхний ярус башни. Рядом с лестницей, между ониксовых колонн, - дверь, закрывавшая главное помещение казнохранилища, так называемую "сокровищницу дракона". Князь-казначей повозил в замке ключом и провернул дверную ручку, глубоко утопленную в бронзовой драконьей пасти, между острых клыков. Как-то отец сказал ей, что если попытаться повернуть ручку, не воспользовавшись ключом, то бронзовые клыки сомкнутся и можно остаться без руки. Генриетта не была уверена, что древняя механика замка ещё действовала, но не стала бы проверять.
   Согласно обычаю, заходить в сокровищницу дракона могли только те, в чьих жилах текла кровь великого колесничего - Ридгара Эпикорида. Казначею Цириалу и новоявленному канцлеру пришлось остаться снаружи.
   В раскрытых дверях - настороженная темнота. Рядом с дверью - светильник на высокой витой подставке, его пламя ровное и чистое, но свет почему-то совершенно не проникает в сокровищницу. Они с Джефрисом взяли по факелу, запалили огни.
   Она всегда робела, входя в этот зал. Вот и сейчас, - вошла, остановилась, дрожь пробежала по телу. Остановился и Джефрис. Не торопясь, она двинулась вдоль круглой стены, зажигая напольные светильники.
   Справа от входа на стене была нарисована картина, мастер - великий Поллидор. Она зажгла два светильника, специально предназначенных для освещения чудесной работы. Задержалась, всматриваясь в рисунок.
   Она всегда замедляла шаг, а то и останавливалась у этой картины. Сколько раз бывала в сокровищнице, всегда всматривалась в потускневшие краски, создававшие удивительно яркие, завораживавшие образы.
   Поллидор изобразил сражение при Тафароне. В этом сражении хетрозы потеряли Эттинею, а Эпикориды получили свою империю.
   На ее глазах воинские толпы проникали друг в друга, как лепестки пламени. Вдалеке горел Тафарон, вблизи - летящее, как лань, четырёхугольное знамя с серебряным соколом, под которым сражался Ридгар Великий. И повсюду, повсюду мчатся огромные быки тураны - в длинных попонах из толстых бронзовых чешуй, на ногах - медные пластины, головы в ребристых шлемах с отверстиями для глаз и рогов. На туранах восседают закованные в медь хетрозы с копьями и кривыми мечами.
   В медных туранах заключалась главная сила хетрозов. Эти животные, наводившие ужас на подвластные хетрозам народы, лишь внешним очертанием напоминали домашних быков. Бык туран был втрое больше взрослого домашнего быка, под шеей - тяжелое складчатое войло, окрас - всегда чёрный, среди туранов не встречались бурые, белые или пятнистые. Главное же отличие от домашних быков заключалось в том, что чёрные быки тураны были плотоядны. Генриетта всегда вспоминала об этом, когда смотрела на картину Поллидора. Не только рога, но и пасти быков были в крови. Она читала о туранах у Албивия, - в природе тураны охотились на диких лошадей, - они загоняли табун в тупик, поднимали лошадей на рога, топтали, убивали и лакомились кониной.
   Хетрозы кормили своих чудовищ не только кониной, но и козлятиной, и свининой, а, случалось, и человечиной.
   Эти боевые быки отличались огромной выносливостью и силой. Тураны были не столь быстры, как лошади, но могли нести не себе толстослойную медную броню, не чувствуя усталости. Всадники на туранах без страха врубались во вражеские ряды, пусть враги ощетиниваются копьями - и острые жала копей, и отвага воинов были бессильны против свирепой мощи туранов.
   Гвардия повелителя хетрозов, великого кагана, насчитывала пять тысяч воинов на медных быках. Благодаря этой силе хетрозы сумели подчинить себе основную часть Эттинеи и крупнейшие острова Эфатрикского моря.
   Но на картине Поллидора не в слепой ярости и не в победном восторге носились по ратному полю медные тураны. В ужасе они пытались скрыться от драконьего огня. Дракон проносился над полем боя, изрыгая потоки пламени и влача за собой огненную колесницу. Крепкий воин, чьего лица не разобрать, держал поводья. Огненная лава изливалась на закованных в медь быков, и свирепые тураны живьём жарились в своих непроницаемых доспехах.
   В этой картине имелась одна странность. Дракон Поллидора не был таким, каким его обычно изображали художники, каким его ткали на пурпурных полотнищах по всей империи, каким его несли знаменосцы легионов. Дракон не был золотым, - он был цвета пепла, цвета сожженной земли. Местами, где не было чешуй, - на внутренней стороне крыльев, в основании шеи, под передними лапами, - были видны огненные жилы, словно лава текла в трещинах земли.
   Семейное предание говорило, что картина хранила какую-то тайну. В это легко верилось. Если долго смотреть на картину, каждый мазок словно бы начинал жить, картина "дышала", дракон и воины на медных чудищах казались не рисунками, а явью. Однако, если задуматься, многому найдется естественное объяснение. Так и здесь. По картине пробегали тени от пламени двух напольных светильников, стоявших прямо под ней. Редкостное мастерство художника, а ещё - эти бегущие тени, словно рябь на воде, делали картину "живой".
   Она двинулась дальше, по кругу. Зажгла все двадцать семь напольных светильников и подошла к сыну.
   Джефрис ей не помогал. До этого он был в верхнем помещении Забральной башни всего один раз, насколько она помнила. Сейчас, войдя в сокровищницу, он остановился в центре зала. С суровым лицом он смотрел перед собой, - взгляд тяжелый, как налитый свинцом, а губы дрожат.
   Ей было одиннадцать лет, когда она впервые увидела Хранителя сокровищницы. Дракон, возвышавшийся в центре помещения, был вырезан из корня кромалиса, чёрное дерево покрыто позолотой. Тоже - работа Поллидора. Казалось бы, какой материал менее пригоден для изваяния дракона, чем дерево? Всякий скажет, драконы делаются из железа или камня; медь или золото - тоже подходящие материалы. Однако знаменитый Поллидор выбрал дерево, правда, самое ценное.
   Под драконьей чешуей чудились могучие мышцы, изгиб крыльев передавал напряжение, - дракон словно собирался взлететь. Кто-то сказал ей, отец или дед, что есть древнее предсказание: этот дракон, в самом деле, однажды полетит. Сказка для маленькой девочки... Когда-то у его лап были грудами навалены сокровища, - драгоценности царей, народов и храмов. Не дары, - богатства, отнятые завоеванием.
   Ей припомнилось давнее чувство, когда она входила сюда с отцом: глазам было больно от блеска десятков чаш и кубков, - из золота и оникса, обсидиана и агата, с рельефными изображениями и каймой из драгоценных камней. В груде сокровищ она заметила и запомнила одну шкатулку, со вставками из розовой полупрозрачной кости морского змея. В последний раз скелет морского змея был найден тысячу лет назад. Что было в той шкатулке? Шкатулки нет, исчезла в правление Бренердина, и никогда она об этом не узнает.
   А где те прекрасные щиты? Два щита увязали в груде золота, как путник в трясине. На одном сапфирами был выложен крылатый конь, на другом полыхало рубиновое солнце.
   Ещё ей на память пришли мечи с драгоценной инкрустацией, отец назвал ей три имени, одно она запомнила: "Ветроврат". Лезвие того меча было тонкое и слегка изогнутое к острию, с малиновым отливом, рукоять вырезана из прозрачного синего камня.
   А сколько золотых браслетов, ожерелий, наручей было здесь, сколько осыпанных драгоценностями корон? Они с отцом стояли у лап дракона, и грозный Взять-За-Горло рассказывал о каждой драгоценной вещице, как какой-нибудь ювелир или торговец.
   Мизийские короны тяжелы, - пять или семь кусков золота толщиной в палец. Изящные венцы принадлежали элланским династам. Безыскусные, облепленные драгоценными каменьями диадемы, - тиранам Золотого Берега. Цари Сирингии носили тройные короны, высокие как башни. Здесь, в общей груде, лежал и железный венец какого-то варварского царя с огромным жёлтым алмазом. Она даже могла показать, в каком именно месте.
   И что же сейчас?
   По-прежнему дракон возвышается над дощатым полом, - над ней, над Джефрисом, над любым, кто посмел бы войти в сокровищницу. В его пружинистой позе, гибком и сильном теле по-прежнему чудится жизнь - но сокровищ у него уже нет.
   Генриетте вспомнилось, как однажды отец привёл ее сюда вдвоем с Бренердином. Справа, у драконьей шпоры, лежал большой ларец с вставками из слоновой кости, содержавший так называемое "Сокровище Масилиссы".
   Увидев изящные безделицы - золотые статуэтки, бесчисленные броши и ожерелья изумительной работы, Бренердин, которому только исполнилось одиннадцать лет, прерывисто вздохнул.
   Кнорп рассказал им историю Масилиссы. Ридгар Великий захватил его царство ещё до того, как был провозглашен императором эттинеев, - до того, как был построен Румн. Тогда у Ридгара шла борьба с Масилиссой за власть в Ларингии. Масилисса обладал несметными богатствами, накопленными его предками за тысячу лет царствования. История же Иля, города Ридгара Великого, насчитывала немногим более столетия... Масилисса мог бы нанять огромное войско или подкупить соседей, чтобы они пошли на Ридгара войной. Когда армия Ридгара разрушила стены его нарядной Стримоны, он бросился на меч.
   Закончив рассказ, отец спросил:
   - Он мог победить Ридгара, но он предпочел оставить золото у себя. Как вы думаете, почему?
   Бренердин, будущий император Бренердин Афарянин, сказал, не в силах отвести взор от золотых нимф, инкрустированных драгоценностями вееров, изумрудных шкатулок и лазуритовых баночек для притираний:
   - Как можно было продать это? Это... это божественно!
   - Он был очень жадный, царь Масилисса, - дала свой ответ Генриетта. Ей приглянулись изящные вещицы, но уж не настолько, чтобы столбенеть и заикаться, как брат.
   Кнорп покачал головой:
   - Масилисса был не жадней любого другого, и вряд ли он был таким ценителем искусства, как ты, Брен... Я думаю, он смотрел на эти сокровища и думал о своих предках, ведь его династия была очень древней. Он не хотел предать их память, а что получилось? Он потерял царство вместе со всеми сокровищами. Помните же, ваше наследство - Румейская Империя, а не золото и не блестящие камушки.
   - И даже не драконье золото? - спросил Бренердин.
   - И даже не драконье золото, - отозвался отец, не замедлив с ответом.
   Тогда они с братом поняли слова отца буквально: нечего стяжать богатства, если есть нужда - можно смело пускать ценности сокровищницы в ход. Что и сделал дурачок Бренердин, расточив древние сокровища... Но Кнорп говорил об ином. Он хотел дать им цель, он отсекал второстепенное, чтобы яснее было главное: если жива империя, если жив дракон, - сокровища будут.
   Ей захотелось взвыть, исцарапать щёки и груди, покатиться по камню пола. Как же она виновата перед отцом, перед Джефрисом!.. Ей почему-то казалось, что после всех трат ещё немало оставалось в Забральной башне. Она просто не хотела задумываться над тем, как много растрачено. Она не хотела, боялась зайти в Забральную башню и посмотреть... Какая же она трусиха и дура!..
   Единственное, что осталось у деревянного дракона, - ларец, который чудовище держало на чешуйчатых подушках передних лап. Ларец был простой работы, - деревянный ящик с медными уголками. Единственная ценность, он был изготовлен из древесины чёрного кромалиса. Сразу после заготовки древесина этого сорта кромалиса имеет серовато-черный цвет, с годами она чернеет, приобретает фиолетовый оттенок, который становится всё ярче и насыщенней. Этот ларец, сделанный пять веков назад, был ярко-фиолетового цвета.
   Кромалисовый ларец хранил главную ценность сокровищницы.
   Генриетта взглянула на ларец и потупила взгляд. Потянулись тяжелые, как гири, мгновения.
   - Ваше величество, мать моя...
   Так и есть. Джефрис держал в руках драконий ларец, крышка откинута.
   Ее сердце учащенно забилось, кровь прилила к щекам.
   Сын подозрительно щурил глаза:
   - Здесь только один кусок драконьего золота, необработанный. Ты отдала мне "летящего дракона", а где же империй "спящий дракон"?
   Таково оно, главное сокровище Забральной башни. В драконьем ларце хранились золотые империи и единственная неиспользованная болванка, слиток драконьего золота, из которого возможно было изготовить единственный предмет с чудесными свойствами.
   - "Спящий дракон"? - Она скажет правду. Всю прошлую ночь она думала, что ответит сыну на этот вопрос, но так и не нашла, что соврать. - Этот империй - у Клуна Зевкираса. - Джефрис насупился ещё больше. Она пояснила: - Это наш новый придворный колдун. Раньше он жил в Сегунте, на самнитском побережье. Твой отец взял его в Зубчатый Замок. (А вот тут можно слукавить. Незачем раскрывать Джефрису, кто именно сделал провинциального предсказателя погоды придворным колдуном императора.)
   - Не понимаю. Этот скотина украл наш империй?
   - Разумеется, нет. Я всё расскажу тебе, но не торопись и меня не торопи. (Она собралась с мыслями.) Тебе известно, что Гаркаган Шестипалый изменил колеснице?
   - С чего ты взяла?
   - Он увел свои легионы с поля битвы под Медвеями. Говорят, что если бы этрары не ушли...
   - То мы победили бы, - закончил Джефрис с невесёлой усмешкой. - Нет, не победили бы. Разве войско одержит победу, если военачальник бежал? Будем считать, князь Гаркаган сохранил легионы для империи.
   - Может быть, наградишь его золотым оружием? После Медвей твой несчастный отец отослал ему с десяток писем, если не больше. Просил приехать в Румн, поддержать. Знаешь, каков был ответ?
   Джефрис пожал плечами.
   - Об этом знает каждая кухарка. "Орёл - не помощник зайцу, этрар - не помощник трусу". Что-то вроде этого... И что с того? Гаркаган не ответит мне так. Ты не знаешь его, - он написал это в сердцах, с горечи, что мы проиграли битву, а не со зла. Гаркаган Этрарский... Он научил меня стрелять из лука. Свой первый лук я порубил топором, а он со следующим подошел. Он был со мной чаще, чем со своими детьми.
   - Беспокоился о своём будущем, как же.
   - Пусть так. И зачем же сейчас, когда он столько пёкся о своём будущем, ему предавать меня?
   Она покачала головой. И она считала Джефриса самым умным из своих сыновей?
   - Интересно, - проговорила она холодным тоном, - что сделает твоё величество, если Гаркаган не явится на коронацию? Высокий Патрициат, кажется, постановил казнить такого ослушника, а владения - конфисковать.
   - Он явится.
   - Ладно, скоро проверим. А чтобы он не опоздал по нелепой случайности, я загодя послала к нему вестников. Или, скажем, посланников... Я выбрала троих в посланники. Луктара и Кальгерия ты знаешь, и ещё этот колдун. Колдуну я дала империй, для пущей представительности.
   Вначале она хотела рассказать всю правду, зачем она дала Зевкирасу империй, но Джефрис показал себя воплощением наивности. Ещё начнёт ерепениться, пробовать голос, если узнает, что она послала колдуна убить изменника Гаркагана. Придется подождать, пока старший сын немного поумнеет.
   Джефрис оказался не таким уж наивным:
   - Ты отдала драконий империй, только чтобы пригласить одного из наших князей в Румн?
   - Тебе вернут "спящего дракона", как только мои посланники возвратятся, можешь не беспокоиться. - Она вспомнила слова Зевкираса: от "спящего дракона" ничего не останется, вся сила империя израсходуется на колдовство.
   Они долго молчали.
   - Ты не должна была делать этого, - строго сказал Джефрис, ставя точку в разбирательстве.
   Вот и всё, легко отделалась.
   - Я сделала, как посчитала нужным, - ответила она резко. - У меня был драконий империй, ты не забыл? Его властью я могла распоряжаться всем в этом замке, в том числе и самыми ценными сокровищами нашего рода.
   Он кивнул, неохотно соглашаясь. Из кожаного мешочка на груди он вынул "летящего дракона", полученного от неё у городских ворот. В помещении сделалось заметно светлее. Джефрис долго смотрел на волшебный кусок золота, посмотрела и она.
   Она смотрела на солнечные блики, на мягкое сияние чудесного золота, а сердце обливалось кровью. Сейчас ее сын должен был держать в руках не маленький золотой империй, а драконий венец...
   Никогда она не простит Уриену этого. Никогда.
   С животным звуком, напоминающим не то всхлип, не то рычание, Джефрис опустил драгоценный империй на дно шкатулки.
   - Можешь положить туда же и "следящего дракона", ведь он тебе больше не нужен, - сказала Генриетта.
   Это она напомнила сыну про империй, переданный ему Уриеном.
   Непросто Джефрис получил "следящего дракона".
   Получив известие о проигранной битве, Джефрис, высланный отцом из столицы, примчался в Румн. Он хотел утешить и поддержать отца. Уриен накричал на него, запустил кубком... Велел убираться обратно в Иль. Но не успел Джефрис покинуть дворец, как Уриен прислал ему, со своим оруженосцем, империй "следящий дракон". Это было отцовское благословение: что бы между ними не произошло, Уриен продолжал считать его своим сыном и законным наследником.
   Конечно, Джефрису следовало бы оставить в сокровищнице и этот золотой империй, полученный от отца. У них слишком мало драконьего золота, нужно хорошенько оберегать каждую частицу.
   Сын словно не услышал ее. Джефрис захлопнул крышку и осторожно вложил кромалисовый ларец в лапы деревянного дракона.
   Генриетта сморгнула. Ей показалось, будто искусное изваяние Поллидора, учуяв свою драгоценность, хищно сжало и сразу расправило черные острые когти.
   Но почему сын не хочет оставить "следящего дракона" здесь?
   Подозрение шевельнулось у нее в груди колючей ледяной змеей.
   - Джеф, - сказала она, безуспешно стараясь придать голосу нежность, - уж не хочешь ли ты вручить золотой империй этому наглому афарянину? Империй, которым благословил тебя отец перед смертью?
   - "Следящего дракона" у меня нет, - произнёс ридгар.
   Генриетта встряхнула головой, как человек, засомневавшийся в собственном слухе или рассудке.
   Слова давались Джефрису с трудом:
   - Ты помнишь тот день, когда отец прогнал меня от себя?
   - В тот день он вручил тебе золотой империй.
   - Да. И приказал через Кальгерия, чтобы я не вздумал остаться ночевать в замке. Приказал, чтобы я сразу же отправлялся в Иль... На Антониновой дороге я встретил Аверса Авригата. Он дожидался меня в носилках, плоть трухлявая... В двух милях от Ильских ворот повстречались. Там, неподалёку, гробница Метеллов...
   - Я знаю, где находится гробница Метеллов, - сухо сказала Генриетта. - Дальше.
   Он взглянул на нее исподлобья, хотел вспылить, но переборол себя. Каким-то далёким чувством она удивилась. Джефрис не отличался сдержанностью, как и любой из ее сыновей.
   - Он сказал, что поможет мне победить, - проговорил Джефрис глухо. - Он сказал, что мой отец скоро умрёт, и мне придется вести легионы в Дальнюю Дакрию. Он сказал, что я проиграю битву, если он не поможет мне. Он пообещал наделить меня силой, какую не видывали со времён Ридгара Великого...
   - Ты что, был пьян? - Она как плетью резанула сына по лицу.
   - Я? Тогда? Да, я был пьян, но не от вина... Я поверил ему. Клянусь Яргосом, а что ещё мне оставалось? Он сказал, что разбудит для меня дракона, но для этого ему нужен золотой империй.
   Она не находила слов.
   - И какого же дракона он пообещал разбудить для тебя? Вот этого, деревянного? Или из каррарского мрамора, шестилапого, который сидит у арки Максимина? Или бородатого дракона у входа в библиотеку? Или, может...
   - Не смейся, мать. (Она поперхнулась слюной.) Я бы не поверил ему и не отдал империй, но он сказал, что это произойдёт прямо сейчас, на моих глазах.
   - Мозги куриные. Как ты мог клюнуть на такую приманку?
   Джефрис сделал вид, что не услышал ее слова.
   - Я оставил свиту и слуг на дороге. Он сказал, идти недалеко. За гробницей Метеллов - тисовая роща, а за ней есть каменистый холм. Там, на камнях, есть вмятины, как от лап дракона...
   - Знаю. Драконья Пята.
   - Я был там с дедом два раза. Дед сказал, будто на этом холме стояла палатка Ридгара Великого в день Тафаронской битвы. Ридгар вышел из палатки с драконьим венцом на голове, затрубил в рог и...
   - Прилетел дракон. Представь, я знаю эту историю не хуже тебя. Довольно с меня историй. Лучше рассказывай, как тебя облапошил Авригат. Или нет, - она язвительно рассмеялась, - довольно того, что ты уже рассказал. Я поняла, какое колдовство он сотворил: он подвёл тебя к ловчей яме, и ты, дурень, шагнул, не глядя под ноги... Но предварительно, конечно, он забрал у тебя "следящего дракона". Какое великое волшебство!
   - Ошибаешься, мать. Да, Аверс Авригат взял у меня империй, а после встал на камень и начал говорить. Я помню, как побежали тени. На траве выступил иней, и это в разгаре лета... Камни зашевелились у меня под ногами. А потом я увидел, - "следящий дракон" вытянул шею, расправил крылья и поднялся в воздух. Как птица, спорхнул с его ладоней.
   - Что за бред!
   - Нет! Золотой дракон, в самом деле, поднялся в воздух! Всё озолотилось кругом, иней растаял, и на камнях проступили слова. Они были как смола горящая, и Аверс Авригат начал их читать.
   Джефрис тяжело дышал, рот приоткрыт, глаза круглые. Видно, здорово струхнул тогда... Они спросила:
   - Если всё получилось так замечательно, где же твой ручной дракон?
   - Дракон? - Джефрис скривился. - Повсюду вокруг нас, на камнях, загорались всё новые слова. Аверс Авригат читал быстрее, быстрее, а после затараторил скороговоркой. И всё равно, он не успевал. Наверное, где-то он ошибся. Камни начали трескаться. Огромные камни рассыпались на тысячи кусков, и он уже не мог прочитать ни единой буквы...
   Она ворчливо подбодрила сына:
   - Дальше-то что?
   - Всё замолчало. Только что трескались камни, и этот ветер... и всё замолчало. Огненные письмена исчезли.
   - Ну наконец-то!
   - "Следящий дракон" упал прямо передо мной. Империй оплыл, как воск... Золото уже не блестело и не светилось. Понимаешь? Это уже было не драконье золото.
   - Ещё бы, драконье золото можно использовать для колдовства только один раз. (И зачем она это сказала? Вдруг Джефрис спросит, откуда ей известно? Как бы не пришлось рассказать в подробностях, зачем колдун Зевкирас отправился в Этрарию.)
   - Я взял золотой слиток вот так... - Джефрис цепко напружинил пальцы. - Я хотел...
   - Убить нашего колдуна. Что ж не убил?
   - Он показал мне на камень.
   - Опять камень!
   - Он показал... я увидел... из-под камня вылезла змея.
   - Хорошая замена дракона! - Генриетта не знала, как бы больше выплеснуть яда.
   - Это была не обычная змея... Сроду не видывал таких. Кожа - красное золото, на спине - гребень.
   Она навострила слух.
   - А у рта - два кожаных капюшона с шипами?
   - Да. Откуда знаешь? Аверс Авригат рассказал тебе?
   Она покачала головой. Колдун ни слова не сказал о погибшем империи, о своём неудавшемся колдовстве, - а если б сказал, был бы казнён на две недели раньше.
   По описанию сына, она узнала эту змейку, гадину Клуна Зевкираса. На миг ей в голову пришло, - а вдруг колдун Зевкирас - это Аверс Авригат, поменявший личину? Колдуны многое могут, особенно злые... Она вспомнила Зевкираса, его робость, его добродушное пьянство, и тут же отогнала глупую мысль.
   Но очевидно другое. Змея Зевкираса - это та самая змея, которую Аверс Авригат вызвал своими чарами. Конечно, Джефрис не мог знать этого. Высланный отцом из Румна, он и самого Зевкираса ни разу в глаза не видел, не говоря про его змею.
   Дорогую же змейку наколдовал Аверс Авригат, ценой в золотой империй. Странно, что Залка так и не ужалила ее, учитывая злобность своего родителя.
   Впрочем, у змеи ещё имеется шанс.
   "Когда Зевкирас возвратится из Тай-Тавона, змею придётся раздавить, - подумала Генриетта. - Если возвратится".
   - Значит, у нас остался только один империй... только один, - пробормотала она, в бессильной ярости стискивая пальцы.
   Она выглядела настолько подавленной, что Джефрис на миг забыл про свою нелюбовь к ней. Молодой ридгар воскликнул:
   - Ошибаешься, мать! Есть у нас ещё один золотой дракон - он здесь! - И он ударил себя в грудь, напротив сердца. - Клянусь, я возвращу драконий венец сюда, в наш Зубчатый Замок, богами клянусь!
   От звуков сильного голоса, от тяжелого дыхания заколыхались огни светильников. Свет и полутьма, наполнявшие сокровищницу, затрепетали, пронзая друг друга. Только картина Поллидора оставалась, по-прежнему, ярко и ровно освещённой. Генриетту заинтересовало это. Она прищурилась, мазнула взглядом по двум напольным светильникам.
   Не может быть.
   Она подошла к картине вплотную, нагнулась, светя факелом. Хотя зачем светить, в том месте и без того было светло.
   Сомнений не осталось: светильники, находившиеся под картиной, были нарисованы. Два светильника в виде хищных птиц, державших в крючковатых клювах масляные лампы, были наведены на стене золотой и серебряной краской. Верхняя треть изображения накладывалась на рисунок картины. Из горлышек ламп вырывались рисованные языки пламени, малиновые и алые.
   Но она хорошо помнила, как зажгла эти напольные светильники, едва вошла в сокровищницу. Она всегда зажигала их, а до нее светильники под картиной зажигал ее отец.
   Как она могла зажечь их, если они были нарисованы?
   На краткий миг она ощутила страх. Потерять разум, что может быть ужаснее? Видно, нелегко дались ей последние недели. Она разозлилась на себя. Она должна быть твердой, если нужно - жестокой, - по отношению к себе, в первую очередь.
   Она не стала говорить сыну про странные светильники. По счастью, Джефрис не заметил ее смятение.
   Когда они вышли из "сокровищницы дракона", Джефрис приказал казначею:
   - Домн Цириал, твоя светлость, чтобы никто и близко не подходил к этой двери. Ты слышишь? Не приближаться никому.
   Это он о ней. Она не должна приближаться.
   Минута родственных чувств прошла. Теперь он по-прежнему смотрит на нее как на врагиню, которую нельзя ни убить, ни полюбить.
   Да что же такое, мать она ему или мачеха?
   Она хотела выкрикнуть это сыну в лицо, выкрикнуть и залиться слезами, чтобы он обнял ее, утешил ласковыми словами, поддержал за плечи. Но нет, никому, даже ему, она не позволит усомниться в своей силе. Даже себе.
   Она не станет голосить.
   Генриетта улыбнулась князю-претору, домну Цириалу. Казначей, пряча глаза, склонился перед ней в поклоне. Подумал, нагнулся ещё ниже.
   - Свети, князь, - буркнул Джефрис. - Тут у тебя не ступени, а труха.
   Они стали опускаться вниз, и Генриетта подумала о драконьем золоте, оставленном в кромалисовом ларце. Всё-таки у них - два куска драконьего золота, а не один, - "летящий дракон" и необработанный слиток.
   Из слитка можно сделать новый золотой империй, или фибулу-застёжку, или медальон. Или - рукоять меча.
  
  
  

глава двадцать седьмая

ЗЕВКИРАС

  
   Внутри Черноорлый замок показался Зевкирасу небольшим и тесным. Особенно велика была разница с тарским Бешеным Слоном. Во внутреннем дворе Бешеного Слона впору было проводить войсковые маневры, тогда как дворик Черноорлого замка едва вмещал центурию солдат.
   Где-то здесь находилось знаменитое яйцо чёрного орла, - последнее яйцо последней орлицы вымершего птичьего рода. Уже несколько столетий чёрных орлов не видели ни в Этрарии, ни где-либо ещё в Эттинее. Рассказывали, будто в старые времена чёрные орлы селились на скалах в море. Размером они были куда крупней степного орла, взрослая птица могла унести в когтях небольшого дельфина, ягнёнка, - или человеческое дитя.
   О яйце Черноорлого замка сохранилась одна легенда.
   Некогда орел принес в гнездо человеческого детеныша. Ребенок предназначался на пищу птенцу, который должен был вот-вот вылупиться. Отец орёл отправился за новой добычей, но в гнездо так и не возвратился. Неизвестно, что случилось с ним, - сбила стрела, или он сам стал добычей более крупного хищника. В те времена в небе появлялись твари посильнее орлов... Лишенный отцовского тепла, маленький орел так и не родился. Видя, что птенец не проклёвывается, орлица стала вскармливать человеческое дитя. Возможно, поначалу она делала это для птенца, чтобы была наготове свежая дичина, но со временем она привыкла к младенцу и стала видеть в нем своего детёныша.
   Спустя долгие годы человек, вскормленный чёрной орлицей, стал великим этрарским царём, основателем Тай-Тавона. Его так и звали, Децим Чёрный Орёл. Яйцо, из которого так и не вылупился птенец, он сохранил. Когда он показывал его, он говорил, что там спит его родной брат. Это яйцо правители Тай-Тавона хранили как святыню, в нём было их родство с небом, с морем, с зоркостью и свирепостью орлиными.
   Сейчас Чёрноорлый замок был запружен народом, - во дворе упражнялись мечники, их окружала толпа зевак в солдатских ворсяных плащах. У многих в руках были чаши с вином, и Зевкирас увидел троих солдат, нёсших половину жареной свиньи. На глаза постоянно попадались рабы в бронзовых ошейниках, - на рабах княжеского дома были бронзовые ошейники, на рабах гостей - железные. Рабы бегали с кувшинами, амфорами, блюдами. На блюдах - овощи, объедки, жареные свиные ножки под чесночным соусом, разнообразная рыба. У Зевкираса слюнки потекли, когда он увидел копчёную мурёну, чьё прозрачное желтоватое мясо само просилось в рот.
   Этрарские солдаты, стоявшие караулами у каждой двери, провожали их ненавидящими взглядами. Напряжение было столь ощутимо, что вскоре Зевкирас стал потеть вдвое больше обычного и даже позабыл про еду. Их вели мимо барельефов из меди, алебастра и мрамора, мимо огромных ваз из оникса и позолоченной бронзы, мимо статуэток из серебра и золота. Изделия разных стран и эпох мешались в золотую пестроту, - всё это были вещи, привезённые этрарами из морских походов.
   Их провели мимо статуи богини на крылатом леопарде, сделанной из чёрного базальта. Гладкие щёки, крупные чувственные губы, прямой нос, широкий разрез глаз... Красивая, как кукла. В правой руке богини - копьё с длинным наконечником, на который нанизаны золотые сердца. Вкушать общество богини мог только тот, у кого в груди билось железное сердце, а не золотое.
   "Тухлые ящерицы".
   Кто это сказал? Стражники стояли как каменные. Наверное, кто-то из пьяной солдатни. Весь город и дворец праздновали возвращение старшего княжича с обильной добычей, только караульные блюли дисциплину. Собственно, ничего удивительного: за пьянство на посту повсюду в Эттинее полагалась смерть.
   Зевкирас нервно поправлял складки плаща. Его рука сама то и дело хваталась за золотой империй, лежавший на пухлой груди, сразу под туникой. Может, показать империй князю Гаркагану, и тогда этрарский правитель присягнёт?
   Зевкирас усмехнулся нелепой мысли. Присягнёт Гаркаган, как же. Скорее, отнимет у него империй. Ведь этрары - такие же разбойники, как амбракийцы, только грабят на море и на чужом побережье, а не на собственной земле.
   Они шли по широкой лестнице, мощенной красновато-кремовыми каменными плитками. После второго поворота Зевкирас задумался: что будет с ним спустя несколько мгновений? Наверняка, Гаркаган уже знает о золотом империи. Этрарский правитель убьёт его, чтобы заполучить "спящего дракона"? Или его убьют как врага, как вражеского лазутчика? Разумеется, и в этом случае правитель Тай-Тавона присвоит себе золотой империй.
   Под ложечкой возникло неприятное холодящее чувство. Не то, чтобы он боялся смерти. Чего бояться? Этого никто не избегнет. Просто он не был уверен, что все жареные петухи, выделенные ему судьбой, уже были съедены, а все шлюхи удовлетворены.
   Залка висела у него на правом плече. На этот раз она заняла место под самой ключицей. Тонкая и сильная, как шелковая бечева, она обвивала его нехилое "крылышко" наподобие золотого браслета. Змея сохраняла совершенную неподвижность, и цвет ее чешуй, красно-золотой, напоминал чистейшее золото.
   Нельзя сказать, что такое соседство змеи, рядом с горлом, радовало Зевкираса. Но, при затруднении, Залка могла помочь...
   - Если будеш-шь трусить - укуш-шу, - услышал он тихое шипение.
   А вот и тронный зал Черноорлого замка. Спереди и сзади - конвойные, солдаты в шлемах с конскими хвостами.
   Непонятно, кто они такие, - Зевкирас, Кальгерий и юный Гентерей, - императорские послы или пленники, которых ведут на суд к правителю?..
   Тронный зал встретил их веселым гомоном и блеском оружия. В Этрарии было принято вешать оружие врагов на стенах. Стены тронного зала этрарского правителя представляли собой сплошь решетки, шипы и завалы из мечей и топоров, пик и кинжалов, луков и арбалетов, всевозможных смертоносных метательных приспособлений и диковинного оружия, названия которому Зевкирас не знал, вроде трёх скрещенных перекладин с лезвиями на концах или мечей с раздвоенными клинками. Больше всего было мечей. На глаза Зевкирасу попадались мечи с лезвиями плоскими и ребристыми, закругленными и заостренными, с канавками для яда, с кривыми клинками, принятыми у сирингийцев, с выгравированными изображениями зверей и трав, с красиво выписанными словами заклинаний.
   Как только их увидели, крики начали затихать.
   Этрары пировали уж не по случаю прибытия посланцев из Румна. Тертул Илигрет опустошал южное побережье Сирингии на протяжении двух месяцев, - старший княжич вернулся в Тай-Тавон с тридцатью талантами золота и двумястами талантами серебра в слитках, венках и светильниках. Да ещё он привез три тысячи молодых, крепких рабов, предназначенных для продажи на невольничьих рынках.
   В пиршественном зале стояли два десятка столов, расставленных, по обычаю этраров, без видимого порядка. Гости рассаживались, кому как пришлось. Но один стол оставался незанятым. Единственное кресло было приставлено к этому столу, - кресло, взятое из храма Изары и предназначенное для богини. Этрары верили, что в минуты торжества, крови или отчаяния богиня незримо присутствовала с ними. Единственное блюдо стояло на этом столе, огромное медное блюдо, на котором лежала жареная конина, - бёдра жертвенного белого коня.
   Их не сразу повели к столу правителя, велели ждать у дверей, словно они были слугами или нищими побирушками. Зевкираса заинтересовали сотрапезники правителя, и он обратился к Кальгерию.
   Императорский палач глухо заговорил:
   - Слева от Гаркагана, в болото бы его, - Парихем, второй сын. Говорят, этот Парихем - невиданный силач, его кулак семерым не разогнуть. Дальше, Онекрит Рыжий. Воин не из слабых, но глуповат. В Мизии полгода простоял у Анриса, а когда взял этот маленький городишко, всё население вырезал, а ведь мог в рабство продать. С тех пор отец не поручает ему важных дел. Вон те две дурочки - княжны Скения и Фермесса. Скения недавно овдовела, так что посмотри внимательно на ее бородавки... А вон тот, с краю стола, шестой "палец" Гаркагана, бастард Витмар. Гаркаган воспитал его со своими законными сыновьями, но уж князем ему не быть... Говорят, этот Витмар - сильный колдун. Ты бы справился с ним, а?
   Подошел офицер: их звали к князю.
   На мгновение он растерялся, но сумел, обуздал страх, зашагал следом за Туллием и Кальгерием к княжескому столу. На ходу сунул руку за пазуху. Вот сейчас и проверим, правда ли, что в империи заключается чудесная сила, вот сейчас и попробуем... Он не собирался извлекать империй из футляра, однако "спящий дракон" как-то сам скользнул к нему в ладонь. А, будь что будет. Он вынул золотого дракона из-за пазухи, но на всеобщее обозрение выставлять не стал, сжал империй в кулаке.
   Вот только нельзя удерживать золотой империй в руке, чтобы никто не замечал.
   Он шел мимо придворных этрарского князя, - толстый, в перекосившемся плаще, в длинной грязноватой тунике, - правая ладонь - ниже живота, будто нёс горсть земли, а из пальцев десятки солнечных лучей вырываются.
   Десятки, сотни солнечных зайчиков запрыгали по стенам и сводчатому потолку тронного зала правителя Этрарии, князя Гаркагана Шестипалого.
   На этрарах - сиреневые туники и белые плащи, заколотые на левом плече простой бронзовой или железной фибулой. На некоторых - чёрные плащи, украшенные серебряной вышивкой. Это были патриции этраров, после поражения Уриена отказавшиеся от пурпурной патрицианской полосы, принятой у румеев.
   Чем ближе он подходил к тронному возвышению, тем слабее становились колени. Но надобно, надобно идти...
   На троне из красной меди сидел невысокого роста смуглый человек, с длинными, совершенно седыми волосами, завязанными в хвост по этрарской моде. Над ним нависал деревянный орёл, выкрашенный в чёрный цвет. По правую руку от Гаркагана сидел его старший сын Тертул, виновник торжества.
   "А, ящерицы пожаловали", - насмешливо сказал кто-то из пирующих. Но смешки стали быстро угасать. Мальчик с жезлом посланника, палач, колдун с золотым империем в руке, - в этом было нечто трогательное, величественное и смертельно опасное.
   Когда они остановились у трона, в зале не раздавалось ни единого голоса.
   - И кто же здесь первый посланник? - скрипуче поинтересовался Гаркаган. - Может быть, этот мальчишка с жезлом? Или ты, толстяк? Узнаю золотой империй. Что ты прячешь его, будто украл?
   Клун Зевкирас сказал, прокашлявшись:
   - Мы трое посланы к твоей светлости ее величеством Генриеттой Румейской. Первый среди нас, - князь Туллий Гентерей, ему говорить, - и он поклонился Туллу.
   - В следующий раз Румн пришлёт ко мне младенца, - проворчал Шестипалый. - Говори же, малыш! Или ко мне прислали немого?
   Зевкирас увидел, как у Туллия задёргалось веко, но всё-таки юноша сдержался, не ответил грубостью. И не заплакал, что было бы ещё хуже.
   Звонкий мальчишеский голос пронесся от одного конца зала до другого:
   - Князь Гаркаган Илигрет! - Туллий поперхнулся, но все-таки сдержался, не закашлялся. - Со мной - знамя-лик императора и свиток с текстом присяги, освещенный в храме Яргоса Величайшего. Я должен привести к присяге тебя, твоих сыновей, князей-знаменосцев и патрициев. Такова воля государыни Генриетты, носительницы золотого империя.
   - Я говорю - нет, - отрывисто и громко сказал Гаркаган. Его голос прозвучал в тишине, как удар бича.
   - В таком случае, объявляю тебя изменником и врагом румейского престола! - выкрикнул юноша. - Ты - предатель, Гаркаган!
   Все-таки подпустил в голосе петушка, улыбнулся Зевкирас, силясь перебороть дрожь в коленках. Но надо быть снисходительным, в такую минуту и зрелый мужчина мог оплошать.
   Поправив пояс под необъятным сальным фартуком, Зевкирас солидно кашлянул.
   - Никто не смеет называть меня изменником, даже ты, малолетний румей, - скрипуче сказал Гаркаган. - Я дважды спасал Уриена от верной смерти. В первый раз я был не старше тебя. Второй раз, во Фракии. Все знают об этом. Я закрыл Уриена своим щитом, а не то валяться бы ему в камышах, со стрелой в шее. Я не изменял Уриену! Я говорю "нет", чтобы все в Румне знали: этрары не служат трусам.
   Гаркаган встал и возвысил голос:
   - Слушайте, вы, посланники Румна! Отныне между нами нет ни союза, ни дружбы, ни родства! Этрария не принадлежит Румну, как не принадлежала никогда! - Гаркаган кашлянул, проговорил язвительно: - Через три дня меня коронуют царём Этрарии, и тогда, если угодно, между Румном и Тай-Тавоном может быть заключён новый союз.
   Туллий развернулся с подчёркнутой резкостью и зашагал к выходу. Зевкирас поспешил за ним, оглядываясь на Кальгерия. Он опасался до последнего мгновения, вдруг императорский палач чего-то выкинет, нарушив собственное обещание.
   Кальгерий, с ладонью на рукояти меча, направился за Зевкирасом.
   Когда они приблизились к дверям, зал начал оживать, - послышался недовольный гул, им вослед понеслись ругательства.
   Зевкирас тронул Залку, но змея и виду не подала, что живая.
   - Если нападут, обрати меня в зяблика или канарейку, - прошептал Зевкирас змее. - Только не в крысу, я не пролезу ни в один крысиный ход.
   - В какого заблика, ты ч-шшш-то... - донеслось до него шипение змеи. - Разве в каплуна превратишшш-ся, в жирного, старого каплуна...
   Зевкирас разозлился. Время не для шуток, какой ещё каплун? Разве каплуны умеют летать? Всё-таки когда-нибудь он раздавит эту гадину Залку...
   На счастье, колдовство не понадобилось. Очевидно, Гаркагану нужно было, чтобы известие об его разрыве с империей дошло до Зубчатого Замка в самой резкой и непримиримой форме, доставленное самим румейским посольством.
   У ворот ему опять пришлось понервничать. Этрары не пытались на них напасть, но и не торопились выпускать. Он уже подумывал, не совершить ли колдовство над империем на месте, прямо во дворе замка Илигретов.
   Нет, это просто невозможно, что он возомнил о своих способностях? Сумрак, а тут ещё из окон лучники выглядывают. Он скажет два слова заклинания, а потом его убьют, и конец волшебству.
   Потекли минуты ожидания, тяжелые и удушающие, как мельничный жернов на шее. Зевкирас чувствовал себя китом, выброшенным бурей на каменистое мелководье. Юноша Туллий озирался по сторонам, то и дело хватался за рукоять меча. Кальгерий держался с обманчивым спокойствием, готовый в любой миг обратиться в смертоносный вихрь.
   Зря Зевкирас волновался и переживал. Хотя и с большой задержкой, ворота им всё-таки открыли. Им даже дали провожатых, центуриона с десятком солдат.
  
  
   * * *
  
   Они проехали Таркватов мост, миновали предместье Тай-Тавона, утопавшее в зелени гранатовых деревьев. Зевкирас начал подумывать, как бы отделаться от солдат сопровождения, когда позади раздался звук рога.
   Он обернулся. Их нагоняла конница. Кальгерий буркнул: "Три сотни". А у них - только полсотни усталых солдат...
   Опять настойчиво загудел рог, приказывая остановиться.
   Этрарский офицер подъехал к Зевкирасу:
   - Прикажите вашим людям остановиться, домн посланник.
   - Мы не будем останавливаться, - отрезал Кальгерий.
   - Нет, остановимся, - сказал Зевкирас. - Быть может, речь идёт о каком-то пустяке, не стоит сердить хозяев.
   - О пустяке? - Кальгерий насупился. - Твоя светлость забыла в замке зубочистку? Возможно, Гаркаган послал десять турм, чтобы вернуть её.
   - Но должны же мы выслушать, чего от нас хотят!
   - Вон неплохое местечко, - Кальгерий показал рукой. - На спуске нам надо встретить их. Справа болото, слева овраг. Хорошее место для встречи, там и поговорим.
   - Вы должны остановиться здесь! - воскликнул этрарский офицер и схватился за меч.
   - Мечи наголо! - крикнул Кальгерий.
   У этрарского офицера было всего десяток солдат. Увидев вокруг себя угрюмые лица и блеск оружия, он пробурчал:
   - Ладно, остановимся на Верблюжьей горке. Но ни шагу дальше!
   - Ещё одно слово, этрар, и я отрежу тебе язык, - сказал Кальгерий.
   Этрарский офицер блеснул глазами, хотел ответить на вызов, но в последний момент благоразумно сдержался.
   Это место не зря называлось Верблюжьей горкой: пологий склон холма имел два возвышения, заросшие чистецом и мокрицей. Квинт Церег расставил преторианцев, - одной декурии было велено расчехлить луки и встать на пригорке, другие расположились ниже, по четыре конника в шеренге. Половина солдат спешилась, чтобы сподручней подрубать ноги вражеским коням.
   Этрарские воины, сопровождавшие их, остались дожидаться своих у подножия холма.
   Когда конница Гаркагана достигла Верблюжьей горки, ее встретил хорошо подготовившийся к бою отряд.
   Погоню возглавляли два знатных этрара. Зевкирас узнал их, один был младший сын этрарского правителя, юный Авреол, другой - бастард Витмар. На Авреоле поблескивал позолоченный панцирь с рельефным изображением орлов, клюющих змей. Витмар был в простом одеянии, - легкий кожаный доспех, короткий солдатский плащ.
   Кальгерий назвал бастарда сильным колдуном, вспомнилось Зевкирасу.
   - Приказ повелителя Этрарии, - крикнул Авреол, осаживая коня, - вы должны отдать драконье золото, тогда живыми вернётесь в свой Румн!
   Юный этрарский княжич жалил глазами Зевкираса. Мальчишку Тулла с его жезлом великого посланника он замечал не больше, чем мышь-полёвку.
   Зевкирас взглянул на этрарского колдуна, поймал его цепкий взгляд. Вдруг понял: драконье золото им было нужно не для продажи, не ради чести, а для колдовства. Возможно, этрарский колдун даже догадывался, для чего драконье золото было нужно самому Зевкирасу.
   - Мы должны посоветоваться, - сказал Зевкирас, - прошу ваши милости обождать.
   - Никаких советов, - отрезал этрарский колдун.
   - Пусть совещаются, но недолго, - сказал Авреол. Он был младше своего брата бастарда, но, на правах законнорожденного, держался за главного.
   Зевкирас расплылся в благодарной улыбке и повернул коня. Кальгерий и Тулл молча отправились следом за ним. Преторианцы расступались, давая дорогу, и немедленно смыкали за ними ряды.
   Когда от преследователей их отгородили спины преторианцев, Зевкирас сказал:
   - Туллий, сейчас же скачи в Румн. Молчи, я приказываю тебе властью золотого империя. В Зубчатом Замке должны узнать об измене Гаркагана.
   Мальчишка выхватил из-за пояса жезл великого посланника и с мольбой взглянул на Кальгерия.
   - Делай, что тебе говорят, - сказал королевский палач. - Или, может, ещё заплачешь? Ты родился князем, ты будешь командовать воинами, ну так научись сначала подчиняться.
   Зевкирас добавил успокоительно:
   - Мы ещё нагоним тебя, если боги будут благосклонны... Только не вздумай оглядываться и плестись как черепаха. Старик Луктар понадеялся на тебя, не подведи.
   У Туллия горели щеки. Он крикнул, полный обиды:
   - Вы думаете, что я - мальчишка, а не мужчина? Или вы считаете меня трусом?
   - Ничего себе трус, в одиночку отсюда добраться до Румна, - хмыкнул Кальгерий.
   - Поезжай, сынок, - мягко сказал Зевкирас. - Да поскорее. Не трать моё время на уговоры!
   Туллий, со злыми слезами на глазах, отъехал. Судя по виду мальчишки, он едва удерживался от того, как бы не запустить жезл с золотой драконьей головой в бурьян. Но, поступи он так, его с полным основанием назвали бы бездумным сорванцом, а то и предателем. Хорошо, хоть это он осознавал.
   Под холмом протекала речка. Зевкирас, следя взглядом за Туллом, проехал с десяток шагов. Он не выпускал юношу из виду, пока тот не скрылся за кряжистыми буками.
   Осмотревшись, Зевкирас увидел хороший спуск к реке.
   Он повернулся к Кальгерию.
   - Помнишь, я говорил вам, для чего мне дан золотой империй? Пришло время.
   Кальгерий кивнул, буркнул:
   - Какая помощь нужна?
   - Постарайся, чтобы мне не помешали. Сдерживай этраров, сколько возможно. А я буду вон там, - он показал на глинистый спуск к воде.
   Кальгерий молча отсалютовал ему, повернул коня, собираясь вернуться к преторианцам. Но не выдержал:
   - И что оно будет?
   Зевкирас пожал плечами.
   Кальгерий отъехал на несколько шагов, оглянулся:
   - Ты хотя бы можешь сказать, сколько времени тебе понадобится?
   - Не знаю, - покачал головой Зевкирас. - Но если у меня получится, ты сразу узнаешь об этом. Тебе даже не придется ко мне возвращаться. Все узнают.
   Кальгерий погнал коня к преторианцам, там уже становилось шумно.
   Он спешился и опустился к самой воде. Отсюда открывался замечательный вид и, самое главное, хорошо было видно небо, не заслоняемое ветвями деревьев. Для такого колдовства нужно видеть небо... Он примерно знал, что делать. Это было на рисунках в книгах. Колдун Нумитор Бледный держал в обеих ладонях золотой империй и читал заклинание. В библиотеке Зубчатого Замка, перед самым отъездом, Залка помогла ему найти полный текст в одном старом свитке.
   Зевкирас встал у кромки воды. Ноги в сандалиях немедленно увязли в илистом грунте, но он едва заметил это. Он поднял империй на вытянутых руках, в точности, как Нумитор на картинке. Хотел начать заклинание, но пересохло в глотке.
   На Верблюжьей горке загудел рог этраров, ему ответила медная труба румеев, - и звук трубы замер, оборвавшись. Донесся лязг мечей.
   Сердце бешено заколотилось. Он пробормотал:
   - Сила дракона... - голос захрипел и прервался. Он откашлялся, начал заново, теперь - громче и чётче: - Сила дракона, сила живая, взываю к тебе!
   Ничего не произошло.
   - Сила дракона, сила живая, взываю к тебе!
   Всё так же свинцово поблескивала вода в реке. Теплый ветер гнал по воде мелкую рябь. Шелестела листва. Влажная почва проседала под ногами, и Клун Зевкирас ощутил холодное касание родниковой воды.
   - Сила дракона (голос опять захрипел), сила живая, взываю!
   И опять - ничего.
   Да и чего он хотел? Он рассматривал картинку в книге десятки раз, как Нумитор призывал силу драконьего огня. Он хорошо помнил: на сгусток золота в руках Нумитора падал солнечный луч. Вероятно, солнце, солнечный день - это было необходимое условие для сотворения заклинания. Но с середины дня облачная пелена затянула небо.
   Он проговорил колдовскую формулу ещё раз и ещё. И - ничего.
   Ещё первый учитель Зевкираса, вечно пьяненький колдун Мавроматис любил приговаривать: делай это красиво, мальчик, делай это красиво. При этом Мавроматис картинно показывал магические пассы, хотя проку от них было не больше, чем от кривляний ярмарочных шутов. Вот оно, слово, - красиво, красота. Добрая и злая, зловещая и яркая... Разная бывает красота. Но, какая бы она ни была по своему знаку, она должна быть настоящей, истинной и искренней, только тогда волшебство сотворится.
   Но никакой красоты не было в том, что он, толстяк, сейчас стоял по щиколотку в грязи и хрипел заклинание. Совсем другое - Нумитор на картинке в книге, - ветер раздувал его мантию, сам колдун не стоял, а почти что парил в воздухе, всем собой - своими желаниями, чувствами, волей, своей любовью и ненавистью устремившись к куску драконьего золота, который держал на вытянутых руках.
   Но если он примет позу Нумитора, он непременно упадёт в воду, в камыши, к головастикам и лягушачьей икре.
   Зевкирас ещё раз проговорил формулу, пробубнил без выражения, всё более отчаиваясь.
   На Верблюжьей горке кипела битва - кричали люди и кони, гремела сталь.
   А ведь Кальгерию не удержать проход долго.
   Зевкирас опять начал заклинание и замолчал на середине. Понял сам, - совсем не то. И зачем Залка уговорила его, уверила, что он сможет? Для этого заклинания нужна была злость, жгучая ненависть к Гаркагану и его этрарам, ненависть такая, чтобы сердце сделалось чёрным, как уголь, а кровь в жилах стала как смола. Зевкирас был румей, а Гаркаган, несомненно, предал Румн, но почему-то столь сильной, убийственной ненависти к Гаркагану он не испытывал. Он злился на Гаркагана, и только.
   Он почувствовал, как Залка заскользила по его руке вниз. Словно лента, брошенная порывом ветра, она очутилась на траве.
   - Ничего не выходит, - пробормотал Зевкирас. - Всё без толку. Надо сказать Кальгерию, попробуем сбежать отсюда.
   - Не сбежишшшь... укуш-шу... - прошипела змея. - Тебе следует воспользоваться флейтой.
   - Флейтой? Чтобы вызвать драконий огонь?
   Но ему не оставалось иного.
   Он положил империй на корягу, наполовину утонувшую в грязи у самого берега, достал флейту и стал играть. Ничего не получалось, звуки выходили дребезжащими, из-за того, что флейта была треснувшая и трещина прошла через дырочки. А тут ещё попробуй, сосредоточься на музыке. Рядом грохотал бой, - кто-то ревел по-звериному, обезумев от ярости, кто-то вскрикивал в предсмертной муке.
   Он уже хотел оставить эту пустую затею, и тут его осенило. Боги дали ему подсказку, - они всегда дают подсказку, нужно только ее заметить.
   Боги дали ему мелодию - новую, незнакомую ему мелодию, которую нужно просто повторить.
   Этот жестокий бой, эти крики боли и предсмертного мучения, - вот что он должен сыграть. Он не должен уходить от действительности, в сладостный мираж, - его флейта должна выступить соло в музыке смерти и ярости, гремевшей у него в ушах.
   И шершавый голос сломанной, охрипшей флейты - подмога, дополнительная подсказка, а не помеха.
   Зевкирас заиграл по-иному. В Сирингии некоторые племена шли в бой под звуки флейты, - он примерно знал, какой темп взять, а музыкальную тему он слышал собственными ушами.
   "В атаку!" "В атаку!" "Вперёд!" "Знамя в опасности!" И, - высокий звук, взлетевший в небо и прервавшийся. Это - смерть. А вот это - не флейта фальшивила из-за трещины. Это тоже сторона боя, - тошнотворный запах крови и вывалившихся внутренностей, вытекшие глаза, брызги мозга.
   Зевкирас и не заметил, когда он перестал различать грохотание боя и звуки собственной флейты. Но он хорошо заметил другое. Только что сгусток золота лежал перед ним, на грязной коряжине, а в следующее мгновение золотой империй парил в воздухе, у него перед глазами.
   Испарина выступила у него на лбу. Флейта замолчала на мгновение, но, сделав усилие, он продолжил играть.
   Что должно было произойти теперь? На память пришла история Нумитора, история его самого великого колдовства. О конце этой истории знали все - перешеек, соединявший Хетрозию с Эфросией, уничтожился, разорвался на мириады частиц, и сама Хетрозия распалась на сотни островов. Но что за сила произвела всё это? В одних свитках говорилось о сотнях драконов, будто спустившихся с неба и когтями истерзавших землю, в других - об одном единственном огромном драконе, с когтями как островерхие скалы. Третьи источники ссылались на так называемое "прозрение" Вальбы. Вальба был один из восьми слепых мудрецов-сказителей, чьи песни слушали не только люди - но и звери, и птицы, и травы. Вальба пел о драконах, пробуждённых Нумитором в недрах морского дна. Они так и не взлетели, но от одного лишь их сонного шевеления разрушилась Хетрозия.
   Что же получится у него?
   Его империй назывался "спящий дракон". Древний мастер Филидий, изготовивший все три империя для Эпикоридов, сделал этого дракона лежащим, со сложенными крыльями, согнутой шеей и опущенными веками. Так было до последнего момента, теперь же золотой дракон ожил. Поджимая когтистые лапы, он с силой взмахивал перепончатыми крыльями. В остром изгибе крыльев, в контурах мышц читалась непостижимая мощь. Вот только это был не настоящий дракон, огромное чудище, а ожившая маленькая статуэтка.
   Зевкирас не спускал глаз с дракончика и поэтому не увидел, как высоко в небе облака разошлись, открывая солнце. Но он увидел, что случилось дальше: едва солнечный луч упал на дракончика, как тот полетел, поднимаясь вверх по спирали. Он закружил вокруг солнечного луча широкими кругами, и Зевкирас увидел в косом потоке солнечного света золотые струны. Их было шесть, - шесть солнечных струн-лучей протягивались от неба к земле в золотистом свечении, подобные струнам кифары.
   Да ведь это и были настоящие струны, - струны, до которых можно дотронуться, на которых можно сыграть.
   Зевкирасу на память пришло старинное поверье: говорили, что в свете драконьего золота ни одна ложь не утаится и предметы являются такими, какие они есть на самом деле. Вот что ему явил золотой дракончик, вот с чего слетели покровы заповедного: истинное назначение солнечных лучей, их первоначальная суть, - быть струнами, создавать музыку.
   Вот только, наверное, эта солнечная кифара изначально предназначалась для богов, а не для людей. В древних свитках говорится, что Боги-Кузнецы создали их землю при помощи своих инструментов. Обычно имелись в виду молоты и молотки, чеканы и наковальня. Но, может быть, это были музыкальные инструменты, и не силой кузнечного молота, а силой звука, слова и мелодии была сотворена его земля?..
   Прочь, прочь неуместные домыслы! - одернул себя Зевкирас. Не до пустых рассуждений теперь. Как-то Мавроматис сказал, что у колдуна должно быть два основных умения, - восхищать (хотя бы самого себя) и примечать. Вот и сейчас, главное - он понял, он догадался, как завершить заклинание.
   Залка зашипела:
   - Разруш-шь Тай-Тавон! Разруш-шь Тай-Тавон! Разруш-ш-шшь!
   Он протянул руку, чтобы сыграть на струнах, хранивших, быть может, касания самих Богов-Кузнецов. Несколько резких щипков, рвущихся, надрывных звуков, - и заклинание должно было завершиться.
   - Твоё величество... Твоё величество, он ранен.
   Сперва он не понял, кого это назвали "величеством". Ах да, все видели у него в руках золотой империй, а обладателя империя полагалось называть "величеством", как самого императора.
   Он оглянулся.
   - Парень не жилец, - сказал пожилой преторианец, опуская на чёрную жирную землю, поросшую низким осотом, человеческое тело. - Если ты не умеешь воскрешать мертвых, твоё величество, поддержи ему голову. Пусть подышит перед смертью, а то он, того гляди, захлебнётся.
   Туллий?
   Мальчишка так и не поехал обратно в Румн. Нарушил приказ, негодник. Не трудно догадаться, что произошло: немного отъехав, княжеский сын вернулся и ввязался в битву.
   Преторианец не заметил солнечного луча и поднимавшегося в небо золотого дракончика. Оставив Тулла, он ушел обратно, к своим товарищам.
   Зевкирас кинулся к юноше.
   Он нагнулся над ним, увидел сросшиеся чёрные брови, бледное, совсем мальчишечье лицо... Туллий был жив. Он не дышал, а хрипел, с каждым выдохом пена кровавила губы. Зевкирас кинулся к тростнику, там лежал полусгнивший древесный ствол. Он положил дерево под голову раненого, и тот задышал ровнее.
   Он заметил рану на щеке подростка. Рана глубокая, кровь сочится, но это-то ерунда. От таких ран не умирают, разве после неё юнец не будет таким красавчиком, как прежде.
   Переведя взор, Зевкирас похолодел. Туллий был ранен в грудь чуть выше левого соска, и рана была глубокая, кровь пенилась в ране. Одно слово, не жилец.
   А ведь это был его ученик, - пусть он отказывался от него, не желал учить его. Ученик, данный ему богами предвечными.
   Отчаяние охватило колдуна. Мир вокруг сделался серым. Когда-то его последний учитель, старец Аза-Кабарат, сказал: не знание ищет колдун, не колдовское могущество, не власть среди людей. Любой колдун, пусть даже предавшийся чёрной силе охотника Вельгара, всю свою жизнь ищет ученика. В этом и заключается смысл жизни колдуна, его дорога. Тогда Зевкирас не придал этим словам никакого значения: он был слишком молод, чтобы думать о собственном ученике, да и дряхлый Аза-Кабарат, каждый год принимавший к себе в обучение пятерых новых учеников и состарившийся в ремесле обучать, не был похож на человека, занятого какими-то поисками. Но теперь Зевкирас вспомнил те давние слова - вспомнил и побледнел.
   Вся жизнь у древнего старика Аза-Кабарата прошла в поисках ученика, и он не нашел его, а Зевкирас - нашёл. Это было огромное везение, огромное счастье. Всё равно, что после долгой разлуки обрести сына.
   - Струны! Тронь струны, Зевкирас! - зашипела Залка. - Тронь струны, заверши заклинание! Уничтожь Тай-Тавон, колдун!
   Он обрел ученика - и потерял. Мир обрушился у ног его, подобно сосуду из тонкого заринфского стекла.
   - Струны! Тронь струны! - в ярости шипела Залка, шипела и брызгала ядовитой слюной. - Тронь струны! Доверши заклинание! Ужжжж-жалю!
   - Сейчас, - проговорил Зевкирас. - Сейчас завершу.
   На подкашивающихся ногах он вернулся к солнечному лучу, собрался честно исполнить долг, обещание, данное императрице. Но тут он заметил кое-что краем зрения.
   Он обернулся, взглянул на умирающего Тулла.
   Юноша лежал на сочных тростинах осота, а у его изголовья сидела красавица. Лицо с безупречной кожей, как точёное, вьющиеся чёрные волосы. Мягкий изгиб плеч. Напряженные груди под прозрачными белыми шелками, и - сиреневая роза на правом плече.
   Богиня магии, Сабилла.
   Наверное, Зевкирас не увидел бы ее, если бы не драконье золото, сбрасывающее все покровы, открывающее все тайны, даже тайны богов. Сейчас оно светило подобно солнцу, - золотой дракончик, хотя и поднялся высоко, ещё не достиг пелены облаков.
   Что же, она явилась оплакать Туллия? Но почему бы ей не излечить его, вместо бесполезных слёз? В ее силах излечить любую смертельную рану. Чего же она ждёт?
   Вдруг Зевкираса обдало холодом. А ветра не было, ни одна тростинка на берегу не шелохнулась.
   Да ведь не богиня магии Сабилла сидела рядом с Туллом, осенило его. Мальчик вообще ни разу не видел богиню магии. Совсем не Сабилла являлась ему в пламени огня, раздуваемого колдовскими наигрышами Зевкираса.
   Всю дорогу до Тай-Тавона к Туллию, в колдовском пламени Зевкираса, являлась родная сестра Сабиллы, ее тень. Эта богиня так же, как и богиня магии, имела тысячи обличий, но одну примету ей дали Боги-Кузнецы - птичьи трёхпалые лапы вместо человеческих ног. Своё уродство она скрывала колдовством, но сейчас, в свете драконьего золота, всё сокрытое вышло наружу.
   Зевкирас разглядел под призрачным одеянием мерзкие птичьи ноги в жёлтых чешуйках, цевка в чёрной шерсти.
   Даяна, богиня смерти.
   Смерть, вот кто наведывался к Туллию каждую ночь, под бодрые звуки флейты Зевкираса.
   А ведь он завидовал мальчишке, пронеслось в голове колдуна. Сгорал от зависти, какая красавица к нему является... Завидовал будущему колдовскому могуществу Туллия. Однажды ему показалось, будто юноша взмахом меча породил в пламени маленьких красно-огненных драконов. Но эти дракончики, насмешничая, породила Даяна, а совсем не юноша Туллий, княжеский сын.
   Да Туллий и не стремился стать колдуном. Никогда не стремился, с чего он взял? Как завороженный, мальчишка смотрел в огонь, но не огненные мотыльки Зевкираса интересовали его - его притягивала красота Даяны, так неопытный путник вглядывается в бездну.
   Смерть с птичьими лапами посмотрела на Зевкираса, улыбнулась заговорщицки. Дескать, мы - одного поля ягоды, оба вхожи в незримый, тайный мир волшебства.
   Зевкирас перевёл взгляд на лапы страшилища и увидел то, чего не заметил в первый миг.
   Левая лапа Даяны стояла на земле, а правой она вцепилась в Тулла. В том месте, где взор обычного человека увидел бы только смертельную рану, Зевкирас увидел слегка подрагивающий, нетерпеливый коготь с острым краем, как серп. Коготь Даяны уходил в грудь Туллия.
   - Уничтож-жь Тай-Тавон! Скорее! - зашипела Залка. - Зачем тебе мальчиш-шка? Уничтож-жь Тай-Тавон! Время уходит, скорее! Скорее!
   Зевкирас вздрогнул, вздохнул глубоко. Он немного умел играть на кифаре и лире, этому непременно обучались волшебники. Правда, он не достиг особых высот в игре на струнных инструментах, куда больше у него получалось играть на флейте.
   Значит, придется поднапрячься.
   Он заиграл, толстыми пальцами проворно пробегая по золотым солнечным струнам. Игра давалась легче, чем он думал, на то и струны были волшебные. Он играл, но что это была за игра, что за мелодия? В ней не было ярости, не было дикой страсти боя, не было смертоубийства. Солнечная кифара в его руках пела о свежем утре, о лёгком ветерке, о нежности зари, о счастье и восторге первого поцелуя.
   Зевкирас, не прекращая перебирать струны, встал так, чтобы ему был видел Туллий. Волшебство началось с первых же звуков, теперь же оно неистовствовало, подобно смерчу, урагану: языки пламени лизали мраморно-белую кожу Даяны. В первые мгновения богиня смерти выглядела изумленной. Страх и боль, какие непривычные чувства... Вдруг она вскрикнула по-птичьи, - сперва удивленно, затем яростно и страдальчески. Вскрикнула - и отшатнулась от Туллия, убрала когти с его груди.
   Но она ещё была здесь.
   Зевкирас заиграл быстрее. В его мелодии было торжество нарождающегося дня, обещание света и радости, жизни и любви. Даяна горела - крича, металась она над Туллием подобно стае летучих мышей, ослепленных светом дня. Ее одежды давно превратились в пепел, ее волосы полыхали, брови обгорели, - но она всё никак не хотела убраться от Туллия. Видно, она тоже полюбила его, на свой лад.
   Но убраться придётся. Зевкирас ощущал страх богини, и с каждым звуком струн у него в душе росла уверенность: она уберется, уступит, улетит в своё чёрное ничто.
   Туллий будет жить.
   Ещё немного, и Туллий будет жить.
   - Изменнн-щщщ-ик....
   Ему послышалось, или, в самом деле, прозвучало это слово?
   Неожиданно Зевкирас почувствовал лёгкий укол. Он не придал значения, подумал - какой-то москит. А потом он понял, что падает. Ноги не держали его, вместо струн пальцы ловили только воздух. Быстро темнело в глазах, - день закрывался перед ним, как оконные ставни, как створки раковины.
   "Всё-таки ужалила", - мелькнуло у него в голове, и всё пропало.
  
  
   * * *
  
   Он очнулся, и первое, что почувствовал, - желчь на губах.
   От воды веяло прохладой. Только самые крупные звёзды ещё оставались на небе, - Бар-Зоар, Надежда Моряков, Медуница, Аль-Твора.
   Он поднялся, испытывая боль в каждой мышце. Должно быть, он выпил не меньше трёх сектариев неразбавленного вина, или даже четыре...
   Он начал озираться, пытаясь вспомнить, где находится.
   - Тело мальчишш-ки не ищ-щи... Они бросили его в воду...
   Змея покачивалась, невысоко подняв голову над чешуйчатыми кольцами. Кончик хвоста свешивался с серо-чёрного мшистого камня.
   - Искали золото драконье, дурни... Надо было и тебя швырнуть в воду, и тебя! - Она злилась, устало шипела.
   - Тулл... - Зевкирас ринулся к воде, поскользнулся на влажной глине, упал.
   - Я ещё не видела такого олуха... - прошипела Залка. - Чего суетишься, дурень? Мальчишка мёртв, ничего не поделать!
   - Зачем ты укусила меня? - спросил Зевкирас с ненавистью. - Если бы не ты...
   - Да, мальчишка бы жил. И что проку с того? Я хотела спасти империй, чтобы он остался для будущего колдовства... Думала, заклинание оборвётся и империй вернётся, золотой дракош-ш-ша окостенеет и упадёт на берег. Откуда бы мне знать, что империя не возвратить?
   Зевкирас увидел у ног жёлтый слиток неопределённой формы. Всё, что осталось от золотого империя.
   - Этрары сказали, что это золото проклято, - произнесла Залка. - Можеш-шь взять его, колдун. Ведь ты и без того уже проклят, раз такой олух... Целый год сможешь брюхо набивать и продажных девок веером раскладывать.
   Он поднял золотой слиток. Золото уже не было драконьим, - оно не лучилось собственным светом и отбрасывало тень, как самое обыкновенное золото.
   Всхлипнув, Зевкирас кинул слиток в реку.
   Солнце застало его на речном берегу. Он сидел, свесив голову, одежда в колючках репейника, засохшая грязь. В какой-то миг ему показалось, что он увидел в воде глаза Туллия, но это лишь ветерок пробежал по светло-сизой глади, поднял переливчатую рябь.
   Он сидел так до вечера. Вечером Залка притащила ему крольчонка.
   - Огонь сумееш-шь разжечь, колдун?
   Он нашел флейту, приложил к губам. Почувствовал голод. Мокрое дерево запылало с первыми трелями. Он думал, будет играть до посинения, чтобы выжечь искру, как обычно... Откуда это у него? Как будто сила Тулла перешла к нему... Но ведь Тулл не был колдуном. Или он ошибся, опять ошибся?..
   - Нужно возвратиться к Генриетте, - сказала Залка.
   - Нет, - он качнул головой. - Я останусь здесь.
   - Здесь? - Змея была безмерно удивлена. - Ты будешь показывать огненных бабочек барсукам и енотам? Сумасш-шедший!
   - Я останусь здесь, - глухо повторил Зевкирас, и Залка отчего-то не сказала, что непременно его ужалит.
  
  

глава двадцать восьмая

КРАЙЗ

   Стены Румна он увидел на следующий день. Близился полдень.
   Перед Коллинскими воротами были разбиты Геркулиевы сады. Некогда они принадлежали императорской семье, но императором Геркулием были подарены городу и сделались местом отдыха румеев. Дорога шла в гору. Когда конь Крайза преодолел подъем, Румн встал перед ним во всей своей могучей красоте.
   Впервые он видел город, протяженность стен которого не мог охватить взором. Высотой стены Румна превосходили главную башню родового замка Фразонов. Хотя, что теперь вспоминать о Фразонах? И отца, и его замок, и пурпурных рыбок с золотыми хвостами нужно выкорчевать из памяти.
   На стенах Румна стояли статуи чудищ, - львы с птичьими клювами, девы и мужи со змеиными хвостами, птицы с пёсьими головами, многоголовые и многорукие гады. Эти чудища, на расстоянии казавшиеся совсем не страшными, носили имя хтонары. Легенда рассказывала: на заре времен Яргос Царь с другими божествами бился со своими детьми - хтонарами - за право властвовать над землёю, и хтонары были повержены, скинуты в преисподнюю. Но некоторые из них, успевшие вовремя повиниться, были взяты к небесным божествам в услужение. Какую-то их часть Яргос Царь выделил Румну, чтобы они защищали город и народ Яргоса Величайшего от иноземных племен и богов.
   Крайз въехал на каменный мост, перекидывавшийся через широкую Ниссею. Выше по течению река делала изгиб, отходя от стен города.
   Этот мост соединял Геркулиевы сады с Коллинскими воротами, - по нему свободно могли проехать десять повозок в ряд. Левее от Коллинских ворот стояли Западные Речные ворота Румна. Как водяные жуки, по водной глади сновали рыбачьи лодочки. Груженые баржи и баркасы перемещались с неспешной солидностью, Крайз расслышал слова команд и ругань лоцманов. Вдалеке виднелись черные бока огромных военных бирем, вытащенных на берег. Отсюда и до моря русло реки было искусственно углублено, чтобы могли проходить тяжелые баржи и военные суда.
   А вот и городские ворота.
   Коллинские ворота, как и остальные шесть ворот Румна, были сделаны из коричневого, с розоватыми прожилками, каменного кромалиса, чья древесина по крепости не уступала базальту. Ворота были украшены и укреплены литыми бронзовыми фигурами. Когда створки сходились, замыкался круг из пяти бронзовых крылатых драконов.
   Сейчас Коллинские ворота стояли распахнутыми настежь, поэтому Крайз не мог видеть их внешнего рисунка. Однако он вполне мог представить его, так как внутренний рисунок почти полностью копировал внешний. Разница лишь в том, что с внешней стороны ворот драконы показывали спины, тогда как с внутренней стороны были видны чешуйчатые драконьи брюхи с когтистыми лапами. Словно тела настоящих драконов были погружены в некое вязкое вещество, застывшее и ставшее створками ворот. Легенда рассказывала, - это искусством колдуна Муцерия и кузнеца Гиллона бронзовые драконы были утоплены в дерево как в воск.
   По царской дороге катили десятки повозок, ехали сотни всадников, текли толпы народа. В основном, движение было в одну сторону, - все торопились в Румн. Коронация была назначена на следующий день.
   Не доезжая до ворот, Крайз сошел с коня, так делали почти все. Он подумал, что это был знак уважения к столице. На самом деле, всё было гораздо проще: многие лошади начинали взбрыкивать и беситься, как только приближались к бронзовым драконам ворот.
   Лягушонок беситься не стал, остановился, упёрся четырьмя копытами и всё, так что Крайзу пришлось помучиться, чтобы сдвинуть его с места. У ворот стояли городские стражники, но никто не обращал на него особого внимания. Лошадь заартачилась, картина привычная.
   Как и сказал Лысый Ус, на въезде в город Крайз увидел толпу разномастного люда. Криками, жестами и табличками плебеи давали понять, что каждый из них жаждал показать Румн хоть с тыльной стороны, хоть с изнанки. На многих туниках был изображен попугай с хохолком - знак номенклатора, а у некоторых на шапках сидели войлочные попугаи, раскрашенные во все цвета радуги, другие же держали шесты с деревянными попугаями. Крайз выбрал себе в провожатые маленького старичка с седыми кудряшками, обрамлявшими коричневую лысину. Во всяком случае, такой безобидный старикашка не ограбит по дороге.
   Он сказал про колонну Максимина Железного, и в ответ старичок запросил два сестерция. Тут уж обнаружилась неувязка с тем, что обещал Лысый Ус, но Крайз, из уважения к старости, а больше - из желания поскорее закончить путешествие, не стал торговаться.
   Старичок представился: "Авл Опписк, молодой человек, уже сорок лет как городской номенклатор, не то, что эти молодые прощелыги". Прокашлявшись, старичок повёл его по городу. Номенклатор сказал, что проведёт "молодого человека к колонне Максимина Железного не самым коротким путём, но самым зрелищным".
   Они двинулись по улице. У Крайза, и без трескотни старичка, разбегались глаза. Впереди высился юго-западный холм Румна - Гиллий, перед глазами - тысячи домов, из обожженного кирпича и тесаного камня, с колоннами и колоннадами, крыши черепичные и медные. Кое-где поблескивал мрамор, указывая на богатство хозяина или святость здания. По левую руку тянулся Румилиев канал, связывавший Ниссею с Эвротом. Высокие дома местами совершенно загораживали водную гладь канала. Если посмотреть на север, над крышами домов парила верхушка Апитолия, самого высокого румейского холма, блистая золотом, мрамором и драгоценным порфиром.
   - А вот это - дом Луция Сцевы, рыботорговца, - донесся голос старика номенклатора. - У него за городом - три имения, в каждом - по тысяче садков с карпами и мурёнами.
   Они шли по улице, огибавшей Гиллий с юга. Здесь стояли дома торговцев, - в простенках между окнами мраморные и алебастровые статуи, по обе стороны от дверей - колонны с пышными травчатыми капителями. А кое-кто, как купец Луций Сцева, позволял себе целую колоннаду из мраморных колонн, стоявших в два ряда. Показывая на крашеные колонны, Авл Опписк пояснял: "Сиреневая краска - из скорлупы речной двуустки, а вот эта, желтая, - из лепестков махорчатого зверобоя". Кругом гомонил народ. Мимо проехали всадники в красных плащах, с драконами на туниках. Пожилой трубач нёс на плече трубу-олень, медный овал трубы начищен до зеркального блеска.
   Авл Опписк перечислял хозяев наиболее красивых и больших домов, - с разноцветными стеклами в окнах, с посеребрёнными фонарями у дверей, с декоративными башенками на углах крыш. После поворота начали попадаться дома патрициев, с чеканными гербами на фасаде. Стали видны два других румейских холма, Тарглиф справа и Тускулан слева.
   - Храм Рении Владычицы, - сказал номенклатор.
   Крайз увидел приземистое здание, построенное из больших каменных блоков, камень серо-дымчатый, с синими разводами. "Тайгетийский мрамор", - пояснил Авл Опписк. Прямоугольную храмовую дверь окружали искусно вырезанные из камня птицы. По бокам от прохода стояли мраморные цапли, выше них, полукругом, огибавшим дверной проём, - щеглы, удоды, свиристели, зяблики, изготовленные из мрамора и нефрита разных сортов и оттенков.
   Они прошли мимо мраморного памятника императору Валериану Кимрийскому, двести лет назад разбившему вторгшихся из-за Длинного моря кимров. Миновали памятник Максимину Второму Хромому, прославившемуся расправой над недовольными преторианцами, - бунтовщиков высекли и голыми выгнали из города. С той поры, болтал номенклатор, преторианские казармы были перенесены за город, для пущей безопасности Зубчатого Замка, а число городских когорт было удвоено и достигло десяти.
   - Вот здесь - казарма Седьмой Ослепительной когорты, крепость Волчья Пасть, - сказал номенклатор.
   Перед глазами Крайза тянулась ограда из тесаного камня в два его роста, за которой виднелись башни и бастион с длинными сводчатыми окнами. Скрепляющий состав между камнями был почти чёрный.
   - В раствор добавлен вулканический песок, - пояснил номенклатор. - Такая кладка тысячу лет простоит.
   Дальше опять пошли дома с гербами. Авл Опписк заученной скороговоркой перечислял сорта мрамора, крутя пальцем в разные стороны, так что Крайз не успевал смотреть. Белый мрамор - из Сегунта, а белый с синеватыми прожилками - из Дагоры; желтый с зелеными разводами - из каменоломен Иберийских гор, зеленый в сиреневую крапинку - из гор Олифии.
   - А вот это - благородный порфир, - сказал номенклатор, показывая на каменную эмблему у дверей. На камне была вырезана половина солнечного диска с волнистыми лучами. - Герб патрициев Валерианов, - пояснил старичок. - Говорят, этот кусок порфира обошелся домну Гнею в двести "колесничих".
   Крайз всмотрелся в камень, который оценили в десять раз дороже, чем его с мамкой на невольничьем рынке. В вишнёво-красной гуще переплетались сиреневые и фиолетовые ленты. Казалось, будто тончайшая дымка покрывает блестящую поверхность камня, и под этой дымкой сиреневые и фиолетовые ленты плавают как в крови.
   - Этот камень добывается в единственном месте в Сирингии, - сказал номенклатор. - Именно ради него Сервий Третий основал в Сирингии провинцию своего имени, а не ради чего-то там ещё (Опписк покрутил кистью). Если молодой человек желает, я могу проводить вас на Апитолий, там уж вы увидите все сорта порфира. У вас найдётся лишний сестерций?
   - Мне на колонну Максимина посмотреть охота, - покачал головой Крайз.
   Когда они проходили низину между Гиллием и Тускуланом, старичок номенклатор посетовал: отсюда нельзя видеть одну из главных достопримечательностей столицы полумира, - Священную дорогу. По этой дороге въезжают на Апитолий победоносные императоры, отмечая свои триумфы. Идти было недалеко, начал уговаривать номенклатор, но Крайз от Священной дороги отказался.
   Они стали подниматься на Тускуланский холм. Крайз порядком устал. С той поры, как он вошел в ворота Города Стовратного, прошло не менее часа.
   - Колонна Максимина Железного, славного победителя галгетов, филасков и тевкров, - сказал Авл Опписк.
   Крайз скользнул взором по колонне, присвистнул.
   Гранитная колонна, в четыре обхвата шириной, поднималась на высоту в сто пятьдесят футов. Ее обвивала бронзовая лента, составленная из отдельных листов, на которых были выбиты сцены походов и сражений Максимина Железного, - сражались и умирали воины, несли раненых, у алтарей заклали быков и баранов, над головами солдат возносились знамёна с огнедышащей драконьей пастью. В одном месте мастер изобразил вереницу пленников, в другом - цари с вычурными коронами стояли на коленях перед всадником в румейском воинском убранстве. Над изрубленными врагами витали страшные Эрвинии. Над павшими румеями, как полагается, парили дубовые венки славы.
   От пестроты и роскоши у Крайза быстро утомилось зрение. Он отвел глаза. Номенклатора уже не было рядом. Очевидно, старик принюхался и учуял, что от юного нанимателя больше не получить ни монетки.
   Он стал искать вывеску с изображением морды быка. Ему пришлось пройтись по улице, прежде чем он углядел ее за свисающими с балконов цветочными гирляндами.
   У коновязи зевал раб, курчавый нумидиец, на сиреневой тунике голова быка намалёвана. Крайз оставил ему лошадь вместе с медной монетой и прошел в "Красный Бык".
   Трактир как трактир, ничего примечательного. Закопченный очаг, запах жареной баранины и куриного бульона, гул многих голосов над тяжелыми дубовыми столами. Пьяный голос бахвалится. Звук оплеухи.
   Трактирщик оказался немолод, ростом невысок и совершенно лыс. Телом Жёлудь был крепок, - покатые плечи, тугой живот, жирная спина. Кожа лица и лысины - темно-коричневая. И ещё Крайзу показалось, что в выражении лица трактирщика, слегка выпученных глазах было что-то животное, баранье или бычье.
   Он попросил лепёшку с горчицей, подождал, когда от стойки отойдут двое мастеровых в перемазанных охрой туниках.
   Трактирщик вопросительно посмотрел на него.
   Крайз прошептал всего два слова:
   - Аверс Авригат.
   Переменившись в лице, трактирщик положил полотенце, натянуто улыбнулся, поманил за собой:
   - Пойдём, пойдём, сахар сладкий.
   Они прошли в обширное помещение, заставленное амфорами с маслом и вином, ларями с чечевицей, мешками с ячменем и горохом.
   Трактирщик посмотрел в узкое оконце, откуда был виден внутренний дворик, и обратился к Крайзу:
   - Здесь никто не услышит, сахар сладкий. - Он приготовился внимать.
   - Я пришел за мальчишкой Юлием, - сказал Крайз. - Таков приказ господина Авригата: ты должен передать мне мальчишку.
   Трактирщик, какую-то секунду помедлив, поклонился:
   - Как будет угодно их милости. Вот только... хм... мать Юлия...
   Крайз и понятия не имел, что вместе с нужным мальчишкой у трактирщика находилась его мать. Ему отчего-то казалось, что мальчишка - такой же сирота, как он сам.
   - И что, его мать? - Нахмурившись, он всмотрелся в светло-желтые, как песок, глаза Желудя. - Она не захочет... будет препятствовать...
   Трактирщик усмехнулся.
   - Она не даёт даже подойти к мальчонке. Она не позволяет моей жене войти в комнату, чтобы прибраться у них. Вчера расцарапала Исмениде лицо, чуть глаз не вытек. Я через окно подаю им похлёбку и мясо. Ест всегда первая ... Всё боится, дурная, что ее мальчонку прирежут или отравят.
   - Я если я скажу, зачем хочу забрать его?
   - Смотря что ты скажешь, молодой господин, - пожал плечами Жёлудь. - Она ведь совсем безумная. Хотя выход есть. Его милость приводил ее в чувство простым способом: говорил, убьёт ее сына, как убил мужа. Безумица сразу делалась как шёлк. Эй, Исменида, чего топчешься там?
   Крайз не слышал решительно ничего, но трактирщик не ошибся: легко, без скрипа, дверь повернулась на петлях, и в кладовую вошла Исменида, матрона ростом выше Жёлудя почти на голову, с вытянутым "лошадиным" лицом и пухлыми оттопыренными губами.
   Трактирщица терпеть не могла, когда супруг решал какие-то дела без нее.
   - Ты, мальчик, не опасайся. В делах мужниных я - не последняя заклёпка, - сказала Исменида хрипловатым голосом, глядя на насторожившегося Крайза. - Я подсыплю им в пищу сонного порошка, а когда заснут, ты сможешь забрать Юлия.
   Способ трактирщицы ему не понравился, что-то было в нём низкое, предательское. Да и вряд ли такой способ пригоден для его случая. Кто знает, сколько придется ждать, пока мальчишка очухается, а после объясняй, где мать, почему их разлучили.
   - Надо уговорить царицу, чтобы она отпустила со мной принца, - сказал Крайз.
   - Отпустила? Для чего? - трактирщик уставился на него, весь обратившись во внимание.
   Исменида сказала:
   - Проще уговорить суку, чтобы она отдала своих щенят. С тем же успехом можно уговорить кувшин, чтобы он сам пошел за водой. Эта элланка - сущая бестия, как бешеная кошка. Она даже не станет разговаривать с вами, молодой господин, - сразу кинется выцарапывать глаза.
   - Я хочу их увидеть, - сказал Крайз твёрдо. - Я объясню им. Веди меня! - Он повелительно (насколько получилось) посмотрел в глаза трактирщика.
   - Как угодно, молодой господин, - поклонился Жёлудь.
   Они прошли через две кладовые, впереди - трактирщик, за ним - Крайз, замыкала шествие любопытная Исменида. Вышли во внутренний дворик, где пожилой слуга следил за двумя коптильнями. Отсюда прошли в женскую часть дома - гинекей. Здесь было богато: сундуки на ножках поблескивали серебряной инкрустацией, на стенах висели картины с забавными пастушескими сценками, потолок украшала травчатая лепнина. Пройдя сквозь четыре комнаты, они вышли в маленький садик.
   Повсюду горками лежал перегнивший навоз и, кучками, камни для ограждения клумб.
   - Надеюсь, их милость Аверс Авригат в добром здравии? - спросил трактирщик на ходу, как бы невзначай.
   - Угу, - сказал Крайз, помня предостережения крыса и грифа. - В прекрасном здравии мой отец.
   Желудь крякнул, покосился на него с уважением. Теперь охотнее будет исполнять приказания.
   И Исменида расслышала, стала поправлять причёску.
   Садик был общий на два земельных участка. Оба участка принадлежали Жёлудю; один выходил окнами трактира на улицу Гордиана Сирингийского, другой - окнами магазина керамики на площадь Трёх Храмов. Трактирщик провел Крайза в самый конец садика, остановился у небольшого оконца.
   - Вот они, молодой господин.
   Крайз заглянул в окно с толстым стеклом, забранное решеткой. Внутри он увидел небольшую комнату с самым скромным убранством, единственная роскошь - бронзовый дельфин стоял на хвосте и держал на носу обруч зеркала. По окружности зеркало украшали хвостатые тритоны, дующие в витые раковины.
   В бронзовое зеркало смотрелась женщина в бледно-желтой тунике, просторная накидка на плечах. Она накладывала на щёки белила, множество баночек стояло на столе. На кровати сидел мальчик лет десяти. Он был ниже Крайза почти на голову, но хорошего телосложения, мускулистый. Лицо округлое, без признаков истощения, но довольно бледное.
   Мальчишка чистил тряпкой меч, - у него был настоящий меч, не то, что нож у Крайза.
   И обе руки у него были здоровые.
   - Их милость подарил принцу меч, - сказал трактирщик.
   Толстое стекло окна гасило звуки.
   - Здесь не поговоришь, - сказал Крайз и посмотрел на трактирщика в упор. - Я же тебе сказал, отведи меня к ним!
   Должно быть, это была случайная заминка. А если нет? Что, если трактирщик не воспринимал его всерьёз?
   Жёлудь и не подумал противиться. Они вошли в керамический магазин. По пути Крайз разбил тонкогорлую амфору, довольно грубой работы, разбил ещё одну, стало немного легче. Трактирщик ничего не сказал, молча вёл, у одной из дверей загремел ключами.
   - Только, молодой господин, не нужно сразу в комнату заходить, - предупредила трактирщица. - Такая бесноватая, элланка эта. Неужели красавчик Бренердин не мог подыскать себе жену среди румеек? Да, и не забывайте называть эту чертовку "ваше величество", - а не то взбеленится так, что спаси владычица.
   - Помолчи, Исменида, - строго сказал Жёлудь и распахнул дверь.
   Крайз остановился на пороге, и благоразумно: как только дверь отворилась, бывшая императрица ринулась к сыну, но тут же метнулась обратно, выбежала на середину комнаты, расставляя руки и угрожая иглой. Она действовала так суматошно, так трясла головой, что ее сложная прическа растрепалась, заколки упали, волосы рассыпались по плечам. Когда-то она слыла редкой красавицей, кое-что сохранилось: чётко очерченные, сочные губы, красивые каштановые глаза. Но уж теперь никто не назвал бы ее прелестной. Что-то дикое, по-настоящему безумное жило в ее лице, одновременно и жалкое, и страшное.
   - Я вам не дам, не дам его, - быстро проговорила Алкмеона, задыхаясь от волнения. - Вы все, все умрёте, попробуйте только подойти к нему!
   - Да не собираемся мы убивать его, успокойся, - устало проговорил трактирщик. - Мы здесь не для этого. Мы - не враги тебе, мы пришли...
   - Как, не враги? - Бывшая императрица прищурила глаза и улыбнулась с хитрецой, словно разгадала тайные помыслы собеседника. - Или колдун, твой хозяин, не убил моего мужа, моего прекрасного ридгара, моего Бренердина? Ах, нет, наш корабль совершенно случайно попал в бурю и затонул! Но почему тогда мы здесь, я и он? - Она показала на сына. - Вот он, ваш император, и что вы делаете с ним? Его место - на небесной колеснице, во главе легионов, под разящими драконами Эпикоридов! - Алкмеона вознесла над головой кулаки. Ее тощие бледные руки ходили ходуном от волнения.
   Вдруг ее взгляд переменился. Впервые за четыре года она увидела новое лицо:
   - Кто ты, юноша?
   - Господин Аверс Авригат прислал меня... прислал к вашим величествам, - проговорил Крайз. Если безумная не оценит его вежливое обращение, пусть лучше заткнётся.
   - Ты княжеского рода? Нет? Но ты, по крайней мере, окаймлён?
   - Учитель фехтования! - принц вскочил со своего места, подпрыгнул и красивым заученным движением вогнал меч в ножны, - с громким лязгом, чтобы все слышали.
   Алкмеона сдвинула брови.
   - Новый учитель фехтования? И где же ты будешь обучать моего сына? Прямо здесь, в этой комнатёнке?
   - Я - не учитель фехтования, - разогнал туман Крайз. - Я - лишь посланец Аверса Авригата. А послан я к вам вот зачем. (Жёлудь с супружницей навострили слух, как суслики.) Завтра состоится коронация. Это известно вашему величеству?
   - Коронация? - Алкмеона была неподдельно удивлена. - Разве узурпатор мёртв?
   - Ридгар Уриен умер, скоро месяц как будет, - сказал Крайз. - Если ваше величество имело в виду его. - Ему не было никакого дела до споров и ругани внутри царской династии.
   - Умер... умер... - повторила матрона с блаженной улыбкой, словно пробуя это слово на вкус. - Ты слышишь, сынок? - Она обернулась к Юлию. - Сдох твой проклятый дядька! - Но как же, как это случилось? - Она с волнением взглянула на Крайза. - Преторианцы подняли его на копья, да? Порубили на куски? Или нашелся добрый человек из народа... Или патриций... или князь...
   - Я не знаю, госпожа моя...
   Глаза безумицы сверкнули, и Крайз легко поправился:
   -...ваше величество. Я слышал, писарь читал на площади: император сам убил себя. Брюхо себе распорол, что ли.
   - Убил себя! Убил себя! - Алкмеона запрыгала то на одной ноге, то на другой, как расшалившаяся девочка. - Юлий, ты слышал? Твой дядька Уриен убил себя! Так чего же мы здесь? - Ее тон опять переменился. Оба пронеслась взглядом по лицам всех, находившихся в комнате, и вдруг рухнула на колени перед сыном: - Слава тебе, Юлий Эпикорид! Слава тебе, истинный император румейский!
   Мальчик посмотрел на мать с жалостью. Вероятно, подобные сценки случались довольно часто и успели ему поднадоесть. "Ишь, как кликушествует!" - прошептала Исменида.
   У безумицы оказался отличный слух. Обернувшись, она уставилась на трактирщицу. Ее лицо, до этого смертельно бледное, залилось румянцем гнева.
   - Ваше величество, - Крайз опустился на правое колено. Он видел, что так, в особо важных и торжественных случаях, становились воины из простонародья перед своими командирами, патриции - перед князьями. - Господин Аверс Авригат прислал меня, чтобы проводить вашего сына в Зубчатый Замок. Но сперва надо, чтобы его короновали, ведь так?
   - Что за чепуха! - воскликнула Алкмеона. - Мой сын - твой государь по праву рождения! Коронация может состояться когда угодно - раньше или позже, всё равно...
   - Это только в том случае, если нет других претендентов, - вставила Исменида ехидно. - А ведь сынок ваш, ваше величество, не единственный к венцу тянется. У нас ещё Джефрис есть. Постарше вашего сынка государь.
   - Джефрис? - Алкмеона задумалась на миг. - Конечно, Джефрис... Будь прокляты отродья Уриена! Пусть боги покарают их - и ее, которая причина всему... Джефрис, Джефрис! Говорят, он - неплохой воин, сынок Уриена и Генриетты, да мало ли таких? Единственный, кто, по праву рождения, по воле богов...
   - Это хорошо, что он - воин, мама, - принц Юлий подбежал к матери и взял ее за руку. Безумица всё ещё стояла на коленях. Мальчик помог матери подняться. - Я вызову его на бой! Помнишь, ты читала мне про Луция Проба? Он вызвал на бой своего брата Гету, убил его и стал ридгаром!
   - Джефрис не станет биться с тобой, сынок, - Алкмеона прижала сына к груди. Юлий еле высвободился, со второй попытки. - Он прикажет убить тебя, вот и всё. Нет, ты не должен сражаться с Джефрисом. Ты должен показаться народу. Народ румейский признает тебя, легионы склонят драконов! Ты должен будешь помиловать его... да, нужно будет при всех помиловать его. После, после отыщем способ...
   Крайз увидел удобный момент.
   - Вот за этим я и прибыл в Румн, ваше величество. Аверс Авригат велел мне показать вашего сына народу. Колдун сказал, что я должен "возвести Юлия на Львиное возвышение". Он сказал, что у меня всё получится, он видел это в огне.
   Лицо Алкмеоны осветилось радостью.
   - Вы слышали? - Она посмотрела мимо Крайза, на трактирщика с женой. - Колдун видел это, а значит, так будет, недаром старик спознался с Чёрным Дитом. (Трактирщик и его супружница сделали охранный знак, Крайз даже не стал пытаться, ведь его правая кисть была всё равно что мёртвая.) Ты слышишь, сынок? - Она быстро заглянула сыну в глаза, потом так же быстро посмотрела в глаза Крайза. - Встань, благородный князь! (Крайз, у которого нога начала затекать, с удовольствием поднялся с колена.) Или... (Лицо безумной опять переменилось.) Нет, боги не могут быть так жестоки... Ты слишком юн, чтобы лгать... Это же не ловушка, не предательство? Скажи мне правду, юноша!
   - Это не ложь и не предательство, ваше величество, - сказал Крайз твёрдо. - Я возведу вашего сына на Львиное возвышение, но нужно дождаться завтрашнего дня. Вы же отпустите принца со мной?
   - Да. Да, - порывисто сказала Алкмеона. - Я верю тебе, благородный князь... Я отдам тебе Юлия. Отдам... отдам Юлия.
   Она подошла к сыну, стала ощупывать его, заглядывать в глаза, словно видела в последний раз. При этом она искоса поглядывала на Крайза.
   Надобно уходить.
   Он простился с принцем и его матерью в самых верноподданнических выражениях, какие сумел придумать. Когда трактирщик закрывал дверь, Крайз увидел: Алкмеона вернулась к своему прежнему занятию. Это и понятно, - от слёз у нее на набелённых щеках пролегли борозды, нуждавшиеся в срочной замазке.
   - Большое дело ты затеял, сахар сладкий, - проговорил трактирщик, ведя Крайза через внутренний дворик. - Большое дело, страшное дело...
   - Генриетта ведь тебя не помилует, - сказала хмуро трактирщица. - Да и нас со стариком, если ...хм...
   Она не договорила: если он, в руках у палача, расскажет о них. Или она хотела сказать другое, - Генриетта их не помилует, если они не донесут на него?..
   Ему сделалось нехорошо, муторно на душе. На память всплыли всякие истории, ходившие об императрице в народе. Страшная старуха убила родного брата, мужа, и, что ни день, меняла и убивала любовников.
   - Можешь остановиться у меня, сахар сладкий, - сказал трактирщик, когда они проходили через дворик с коптильнями. - Денег не возьму.
   Крайз покачал головой, но в следующую минуту подумал: а почему бы нет, вот только милостыни ему не надо.
   - У меня есть деньги, - сказал он сухо.
   Трактирщик хмыкнул, но настаивать на соблюдении обычаев гостеприимства не стал.
   Крайз заплатил за ночлег три серебряные монеты. Ему отвели небольшую комнатку с облупленной статуей бога Гермения в углу. Бог путешественников нёс на плече кифару, а рядом с ним бежал пес Огарок, его слуга и постоянный спутник.
   Крайзу подали обед в комнату, не стоило привлекать внимание публики внизу. Это было разумно, но и сидеть взаперти он не собирался. Картина следующего дня вставала перед ним в обманчивой и кровавой дымке. Вот бы отказаться от задания проклятого старика, убраться из этого трактира, из Румна! Но как откажешься? Не оставаться же на всю жизнь калекой.
   Чтобы завтрашний день не стал для него последним, он решил, насколько возможно, подготовиться. Ведь он даже не знал, в какую сторону бежать, после того, как исполнит задание колдуна.
   Крайз отправился в город.
   Кое-что рассказал трактирщик. Коронация должна была состояться на площади Ридгара Великого, у здания курии, места собраний Высокого Патрициата народа румейского. Жёлудь вроде понятно объяснил, как пройти до площади Ридгара, но Крайз немедленно потерялся, едва вышел из "Красного Быка". Немудрено заблудиться в хитросплетениях столичных улиц, шумящих толпах народа, колоннадах храмов, дворцов и портиков.
   Он стоял и озирался у высокого здания, облицованного керамическими плитами со сценами охоты и жертвоприношений. Вскоре ему немного повезло: в толпе он увидел человека в серой тунике, на которой был нарисован попугай с хохолком. Крайз окликнул номенклатора, и за одну серебряную монету был, чуть ли не за руку, доведен до площади Ридгара Великого.
   Если бы он вышел на эту площадь сам, он и без подсказки понял бы: здесь коронуют ридгаров румейских.
   Размеры площади были такие, что на ней, наверное, уместились бы три Ястреба-На-Крыле с прилегающими садами и деревушками. Покрытие - плиты из красного гранита. Слева возвышался Апитолий, самый высокий из девяти холмов Румна (даже Алатинский холм был ниже). Через площадь проходила, поднимаясь на Апитолий, Священная дорога, выложенная белым камнем. У подножия Апитолия стояло здание курии, одно из самых старых зданий в Румне. Оно было сложено из огромных блоков белого известняка. К дверям курии вела длинная двойная лестница, не менее сотни ступенек, выложенная плитами темно-красного порфира. А перед фасадом здания, на ступенчатом возвышении, стояли и лежали крылатые львы леврахи, десяток или более. Хищники расположились, на первый взгляд, без особого порядка. Что же это могло быть, как не знаменитое Львиное возвышение?
   На вершине Апитолия стоял храм Яргоса Царя, слева от него - храм Археса, чуть пониже - храм Матери Бокаты, справа - маленький храм богини рока Сильфаны. Храм Яргоса был покрыт порфировыми плитами, храм Археса - плитами из красного гранита, храм Бокаты - белым мрамором, храм Сильфаны - плитами мрамора семнадцати сортов, что означало переменчивый нрав божества. За храмами Яргоса и Бокаты, если вглядеться, можно было различить здание из серого гранита. Это была крепость Жаворонков, в ней находились казармы восьмой и десятой городских когорт.
   Колоннады храмов и зданий были увиты цветочными гирляндами. Почти полтысячи рабов ещё трудились на площади, - развешивали цветы, сметали сор. Шли последние приготовления к завтрашнему торжеству.
   Крайз стоял с раскрытым ртом, пока его не задел бревном какой-то мастеровой. Очнувшись, он начал исследовать пути отступления. Ему объяснили, что самые близкие ворота отсюда - Эпиольские, северо-западные ворота Румна. Одна серебряная монета, и какой-то ротозей, не имевший хохлатого попугая ни на тунике, ни на шляпе, с удовольствием довёл его до Эпиольских ворот. Не сказать, чтобы это было близко, - две или три мили от площади Ридгара Великого.
   На обратном пути Крайз высмотрел постоялый двор с конюшней, "Золотое Яблоко". Уже в сумерках он перевёл Лягушонка в эту конюшню, чтобы сподручней было бежать.
   Поздним вечером он, в комнатке на втором этаже "Красного Быка", исследовал свой кошелёк. Дорого же обошлись ему красоты Румна! Завтра понадобятся деньги, а денег нет. Всего-то осталось, три серебряные монетки и горсть медяков.
   Видно, пришло время расстаться с последней розовой жемчужиной.
   Крайз отправился к трактирщику. Желудь, выслушав, поморщился, он не занимался перепродажей драгоценностей. Но, как ни морщился трактирщик Жёлудь, как ни кислился, жемчужину он все-таки взял.
   В начале четвертой стражи Жёлудь принес Крайзу девяносто пять золотых "колесничих" и триста серебряных сестерций. Это было настоящее богатство. Трактирщик заметил с вздохом, что, если бы без спешки, возможно было выручить за жемчужину втрое больше.
   Ночью ему приснился колдун. Аверс Авригат стоял перед ним без признаков болезни или усталости, только губы были бескровны и лицо бледно. На колдуне была просторная мантия, цвета которой менялись, - то чёрный, то золотистый, то ярко-красный с фиолетовыми прожилками, - цвет благородного порфира, цвет власти. Полог плаща закинут за левое плечо, складки красиво расправлены.
   Аверс Авригат долго смотрел на него, а потом вдруг засмеялся. А потом вдруг сказал: "Ты дважды назвал меня отцом. Посмотрим, назовёшь ли в третий раз".
   И опять засмеялся колдун. Что он хотел, чего добивался? Предостерегал, как бы Крайз опять не назвал его отцом, или хотел этого?..
   Вдруг колдун схватил его за плечи - как тогда, в избушке, в свой последний миг. "Последнее удовольствие..." Ледяные пальцы жгли огнём. Колдун затряс его, будто хотел вытрясти душу, и от этой тряски (а больше - от невыносимого страха) Крайз проснулся.
   Жёлудь тряс его за плечи: "Пора, пора, сахар сладкий". Он начал ворчать спросонья, но тут и сам увидел: солнце давно взошло.
   Мигом остатки сна слетели, как не бывало.
   Трактирщик успокоил:
   - Ну-ну, не стоит волноваться так. Ещё есть время. Коронация начнется часа через два, не раньше. Успеешь позавтракать, сахар сладкий.
   Жёлудь показал на столик: вертел с жареными жаворонками, блюдо с овощами, сыр, глиняная чаша с разбавленным вином.
   - А их величества уже отзавтракали и дожидаются, - добавил трактирщик. - Ее величество изъявили желание отправиться с вами.
   Крайз нахмурился. Ещё чего не хватало. От этой безумицы можно всего ожидать.
   - Ее величество останется у тебя, - резко сказал он.
   - Вряд ли получится, - вздохнул Жёлудь. - Вы же видели ее, молодой господин, какая она... Всё-таки вам придется взять ее с собой. От нее всё равно не отвяжешься, к тому же, она хорошо знает город. Поможет, когда придет время улепетнуть... Да и две дополнительные руки не будут лишними, ведь это у нее только голова дурная, а руки здоровые.
   Трактирщик покосился на его скрюченную руку.
   Крайз покраснел от злости и стыда.
   Пока трактирщик вёл его к принцу, он смягчился. В самом деле, одна рука у него будет занята чашей, а вторая - неживая, как же он "возведёт Юлия на Львиное возвышение"? Пусть уж императрица сама ведет мальчишку, а он будет держать чашу-череп, как велел Аверс Авригат.
   Принц Юлий и Алкмеона дожидались его, готовые к выходу. На ней была бледно-сиреневая туника, на голове - коричневая накидка с мелким травчатым орнаментом, края ниспадали до пят. "Их величество хотели траур надеть, но белого с чёрным у меня не нашлось", - шепнула Исменида. Крайз мало понимал в таких вещах, но тут сообразил: если бы царица надела траур, это сразу привлекло бы к ней внимание толпы. Женщина в трауре на столь торжественной и важной церемонии - дурное предзнаменование, их могли побить камнями, а то и арестовали бы.
   На принце был обычный наряд мальчика патрицианского рода: туника из белой шерсти с красной полосой посредине, на шее - золотой медальон с образом бога, висевший на простой бронзовой цепочке. Конечно, на медальоне был выгравирован Яргос Царь, а кто другой может быть на медальоне румейского наследного принца?
   Туника-безрукавка застёгивалась на плечах Юлия костяными пуговицами. На поясе висел вчерашний меч в простых кожаных ножнах.
   Крайз ни разу не видел, чтобы у мальчиков десяти лет на поясах болтались мечи.
   - Прошу прощения, ваше величество, - сказал он, обращаясь к Алкмеоне, - но меч... лучше пусть принц оставит меч здесь. Нам ведь придётся через всю толпу пробираться. Не хорошо, если на нас обратят внимание раньше, чем нужно.
   Трактирщик поддержал Крайза:
   - Когда короновали Уриена, при нём не было меча. И когда короновали Бренердина, вашего покойного супруга, ваше величество, он был без меча. Я хорошо помню тот день...
   Алкмеона затрясла головой:
   - У Уриена не было столько врагов, как у моего сына. А мой несчастный муж... Доверчивость привела его к могиле. - Она положила ладонь на голову сына, отчего тот чуть не захныкал. - Пусть мой сын убьёт хотя бы одного врага, прежде чем нас убьют.
   - Тогда возьмите плащ, - сказал Жёлудь. - Я дам его величеству длинный плащ, меч будет не заметен. А когда надо будет, плащ можно скинуть.
   На это предложение Алкмеона согласилась. Прежде, чем позволить сыну надеть плащ, она ощупала каждую складку, не спрятано ли где отравленной иглы.
   Крайз поправил сумку с деньгами и черепом колдуна. Кажется, теперь всё готово. Трактирщик вывел их на улицу через свой магазин керамических изделий. Крайза это немного запутало, ведь он изучил маршрут от дверей трактира. Алкмеона успокоила: не о чем волноваться, она прекрасно знает город.
   Румеи принарядились ради этого дня. В толпе часто попадались плащи с золотой и серебряной вышивкой, женщины закрепили на волосах тяжелые диадемы (начищенная медь блестела как золото). На каждом шагу - носилки со знатными патрицианками, и все движутся в одном направлении. На красивейших конях гарцевали патриции в плащах из тонкого виссона, рядом обязательно ехал оруженосец со знаменем. На углах улиц стояли бочки с вином, охраняемые городскими стражниками; виночерпии ждали сигнала.
   Площадь Ридгара Великого была оцеплена преторианцами в темно-синих туниках и плащах. На площадь пропускали всех, но конники должны были спешиться, а знатные матроны - покинуть свой паланкин. Коней и носилки оставляли на попечении слуг. За ограждением из преторианцев всем, - и знатным, и не знатным, - приходилось шествовать пешком.
   Площадь уже была заполнена народом. По обе стороны от здания курии стояли, многими рядами, патриции, - отцы империи, окаймлённые пурпуром. Напротив Львиного возвышения выравнивались войска, шли последние приготовления к церемонии. Было очень людно и очень тесно, свободной оставалась только Священная дорога, устланная белым камнем, - широкой лентой она шла со стороны Алатинского холма, огибала Таллий и поднималась на Апитолий.
   Напротив курии выстроились выборные от каждого из двенадцати Румейских императорских легионов, ярко-красные когорты легионеров чередовались с индиговыми когортами претория. Крайз всё силился разглядеть Львиное возвышение. Там, перед входом в курию, поставили курульное кресло - стульчик без спинки, с гнутыми ножками, сделанный из золота и слоновой кости. За стульчиком, на некотором расстоянии от него, встали двенадцать молодых мужчин в темно-красных хламидах с длинными рукавами, на плечах - розги и топорики. Императорские ликторы.
   Ниже, впереди порфировых лестниц, жрецы в желто-золотистых, солнечных мантиях готовились к жертвоприношению. Здесь установили походный алтарь Яргоса, взятый из храма бога. Предание говорило, что этот алтарь возил с собой в походах сам Ридгар Великий. Алтарь представлял собой плиту толщиной в ладонь, вырезанную из ствола красного кромалиса. Край плиты был волнистый, четыре угла выточены в форме львиных лап. В походе алтарь устанавливали на деревянные основания, вбитые в землю, но сейчас плиту поставили на кроваво-красный блок из благородного порфира.
   За легионерами и преторианцами, занимая всю площадь, широко раскидывалось море людских голов. Румеи стояли тесной толпой по обе стороны от Священной дороги, сдерживаемые городскими стражниками, которых, у входа на площадь, сменяли преторианцы. Алкмеона не подвела. Они прошли дворами и вышли неподалеку от здания курии. Крайз сроду не протолкался бы сюда в одиночку.
   После ругани, тычков и нескольких отдавленных ног они встали на хорошем месте. Перед ними - белая Священная дорога, по правую сторону - толпа патрициев и курия. Что происходило перед самой курией, правда, почти не было видно. Алкмеона поднималась на цыпочки и всё причитала, высматривая в толпе знакомые гербы: "Ты, Анизий Медулл... ты, Квинт Серв... неужели вы предали своего государя? Корнелий Юл, Марк Камилл... Сервий Кальв, князь Регинский... неужели вы предали своего государя? Аппий Кальв, твой герб - золотое сердце, - неужели ты предал своего государя, патриций Кальв?" Крайз зашептал: "Потише, государыня, ваше величество... Ради всех богов, потише..." С таким же успехом он мог успокаивать морской прибой.
   По счастью, на площади оказалось немного молчунов. Восклицания Алкмеоны тонули в гуле голосов. Но вот что-то случилось, площадь как бы вздохнула и замерла, а потом зашумела ещё пуще. Крайз услышал, по толпе волнами понеслось: "Генриетта... Генриетта..." И ещё говорили: "старуха".
   Вдовствующая императрица вышла из маленького храма Лара, бога-привратника, бога всякого начала. Обычно торговцы, отправляясь на рынок, бросают на землю мелкую медную монетку, памятуя Лара. С Генриеттой было два десятка патрицианок, да толпа прислужниц из простонародья. В толпе злопыхательствовали: вот сейчас полезет на Львиное возвышение, будто ее будут короновать.
   На этот раз вдовствующая императрица повела себя скромно. Она даже к курии не стала приближаться, осталась стоять у храма Лара. Единственное, преторианцы принялись расчищать перед ней пространство, для лучшей видимости. "Ведьма! Отравительница!" - послышались глухие протесты.
   Крайз покосился на Алкмеону. Бывшая императрица поднималась на носки, стараясь углядеть соперницу. Кажется, она готова была пробежаться по головам и накинуться на Генриетту, как ястреб на голубицу.
   Загудели длинные трубы-быки: "Уху...Уху-ху-ху...Уху-ху-ху!" После первых звуков к ним присоединились звонкоголосые трубы-олени: "Ту-ту! Ту-ту! Ту-ту! Ту-ту-ту-ту!" Крайз подумал: "Пора?" Но не было знака, гриф говорил - должен быть знак... Толпа начала затихать, - каждый, как мог, старался увидеть, что происходило перед курией.
   Тут новая волна голосов прокатилась по огромной площади: из здания курии вышел Джефрис. Ликторы расступились, пропуская его, и сразу же вернулись на прежнее место. Они окружат Джефриса и станут его почетной стражей после того, как на его чело возложат императорскую корону.
   Румеи встретили молодого государя радостными возгласами: Джефриса любили. После Медвей все вспоминали его славную победу под Нолой. Если бы Джефрис повел легионы на новийцев, а не дурак Уриен, иначе закончилось бы сражение у Медвейского озера...
   В особую заслугу наследному принцу ставили то, что во второй раз он женился против воли Генриетты. И все жалели его маленького сына Луция, погубленного старухой императрицей.
   Джефрис сошел по Порфировой лестнице к алтарю. Жрец в желтой мантии, расшитой золотыми леврахами, зажёг огонь в огромной медной чаше, стоявшей на золотом треножнике. Этот огонь мог быть зажжен только от небесного огня: жрец Яргоса использовал шлифованный горный хрусталь. Служители подняли на алтарь белого барана. Жрец рассёк горло жертве, вспорол живот, стал рассматривать внутренности.
   Голоса на площади стихли. Все знали, что жрец объявит о благоприятных знамениях, что бы он ни разглядел в бараньих внутренностях. И всё-таки все молчали, увлеченные величественностью и красотой обряда.
   Что-то сказал Джефрис, ветер унёс его слова. Начал говорить жрец. Уж этот-то голос, подобный львиному рыку, можно было услышать, кажется, и на ближайших к Румну холмах.
   Крайз едва слушал жреца. Он взмок от волнения. Всё шло своим чередом, но где же знак? Знак, который пообещал ему гриф? Знак, что ему пора вести Юлия на Львиное возвышение?
   Что такое?
   Его сумка внезапно потяжелела, будто чья-то невидимая рука опустила туда обломок скалы. Поначалу он пришел в замешательство, но быстро понял: вот он, знак.
   Крайз открыл сумку. В первый миг, он похолодел, - череп исчез. Но другой предмет появился: в его сумке лежала большая чаша из чистого золота, очертаниями отдаленно напоминавшая ту, прежнюю. Разглядывая ее, Крайз всё больше убеждался: колдовство началось. Чаша-череп с ножкой из человеческой руки не пропала, она превратилась в эту тяжелую золотую чашу. Очертания руки остались видны довольно хорошо, но очертания черепа совершенно смазались, вмещающая часть чаши выглядела идеально ровной и округлой.
   Золотая чаша вибрировала, издавая еле слышный звук. Такой звук бывает, если ударить по хорошему медному кубку. Или же это - звук храмового гонга?
   Крайз не мог видеть, а Алкмеона увидела: старейший из патрициев передал жрецу алмазную корону. Верховный жрец Яргоса и Джефрис стали подниматься на Львиное возвышение, жрец - по левой Порфировой лестнице, а Джефрис - по правой. Они сошлись вверху, над лестницами. Джефрис опустился в курульное кресло. Жрец что-то заговорил, высоко поднимая императорский венец, усыпанный алмазами, обращаясь то к ридгару, то к народу румейскому.
   - Нет, нет! - закричала Алкмеона как оглашенная. Голос был хриплый, резкий, но вместе с тем сильный и прекрасно слышный. - Здесь - ваш император! Здесь - ваш император!
   Она сорвала с плеч сына чужой плащ, швырнула его и, как пантера, ринулась на стражников. Те не смутились, привычные ко всяким безобразиям в толпе. Мигом посуровев, они перегородили дорогу копьями. И было видно, при необходимости они не дрогнут, используют не только тупой конец копья, но и остриё.
   Настал тот самый момент, иного не могло быть. Крайз выхватил из сумки золотую чашу. Ему отчего-то показалось, что чаша полегчала, когда он поднял ее над головой. Или мышцы от волнения сделались крепче?
   И вдруг Крайз понял и почувствовал: эту колдовскую чашу совсем не нужно было держать, достаточно слегка поддерживать. Чаша поплыла по воздуху, будто бы не весила совсем ничего, ему оставалось только поддерживать ее слегка и направлять.
   Звук, исходивший из чаши, сделался громче. Теперь всякий узнал бы его: в самом деле, это был звук гонга, далекий и чистый. И этот звук, и прозрачное синее небо, и два мальчика под золотой чашей, - старший и младший, и женщина с безумными глазами... Странное чувство охватило стражников, это был не страх, - безграничное изумление, смятение, оторопь.
   Двое, трое... два десятка стражников застыли с воздетыми копьями и остекленевшими глазами.
   - Вот он, ваш император! - закричала Алкмеона. Она схватила сына за руку и выбежала, почти волоча его, на Священную дорогу. Крайзу пришлось прибавить шаг, чтобы не отстать.
  
  

глава двадцать девятая

ГЕНРИЕТТА

   - Измена! - у Генриетты пересохло в горле. - Убить их! Убить!
   Нечто завораживающее и холодное, как змеиный взгляд. Страх. Боль. Отчаяние.
   Сколько сил она отдала, сколько крови пролила по капле, чтобы состоялось этот день! Шесть недель прошло, как умер Уриен, - шесть недель она была как натянутая струна. Сколько раз хотелось забыться в безумном плаче, в истерике, - но она стискивала зубы, а когда надо и щерилась в улыбке, но никогда - никогда! - не проявляла слабость. Она опустошила казну, она продала свои драгоценности - сокровища древних цариц ее рода. Она лгала и убивала ради этого дня. Уриен, Уриен... Разве она не любила его? Галантный красавец, истинный рыцарь, и ведь не трус, нет, - именно таким она вспоминала его теперь, таким он был первые десять лет их замужества. Жестокосердного пьяницу последних месяцев она уже позабыла, не вспомнила и сейчас.
   Она убила мужа ради этого дня.
   И что же?
   Толпа ликовала, славила Джефриса, свыше тысячи патрициев собрались у Порфировых лестниц для присяги. Блестят золотые драконы легионов, качаются на ветру прямоугольные знамена румейских князей. В свете этого торжества катастрофа у Медвейского озера казалась далёким прошлым. Мнилось, - империя воспрянула вновь, восстала во всем древнем порфировом великолепии и могуществе.
   Страхом, посулами, яростным светом былого величия он стянула к трону своего сына знамена. Сейчас сотни их трепал злой ветер, ветер враждебного колдовства.
   - Убить их! Убить!
   У нее перехватывало дыхание, слова коверкались и умирали на губах. Кровь молотками стучала в висках. А кругом стояла тишина - изумленное и почтительное молчание. Только хлопали раздвоенные знамёна румейских патрициев, - желтые, синие, зеленые, золотые, - со львами и барсами, со скрещенными мечами и пронзенными сердцами, с зубчатыми молниями и перевёрнутыми чашами, со сжатыми в кулак дланями и лучистыми солнцами.
   И хоть бы одна тварь взялась за меч.
   Правда, кое у кого мечи имелись в руках. Но проку?
   У помоста с мечами наголо стояли семеро князей Румейского Кольца. Помимо обычной клятвы императору, князья Румейского Кольца приносили клятву "на хлебе и крови". Эта древняя клятва делала двух воинов кровными братьями. "Клянусь защищать тебя и умереть за тебя", - говорил каждый из князей Кольца ридгару, и ридгар отвечал, словно простой воин: "клянусь защищать тебя и умереть за тебя". Вспоминали несколько случаев, когда ридгар с опасностью для собственной жизни на поле боя защитил раненого кровника, и куда больше имелось историй о князьях Кольца, погибших ради спасения императора. Согласно древнему обычаю, если умирал император, князь Кольца должен был умереть у его погребального костра. Если же ридгар был убит, кровный брат должен был отомстить убийцам, а уж затем последовать за ридгаром. Легенды рассказывали о множестве таких возвышенных смертей. Последним князем Кольца, исполнившим кровный долг, был Исмений Петринакс, он пронзил сердце мечом у трупа Констанция Льва. В позднейшие века уже не требовалось столь высокой и зловещей жертвы. Долг побратимов ридгара видели в ином: кровники должны были оберегать и защищать, хотя бы и ценой собственной жизни, законного наследника своего царственного брата, и обеспечить его воцарение.
   Сейчас князья Румейского Кольца стояли как заворожённые. Молодой Гергий Непот, так здорово выручивший Генриетту в дни Соломенного мятежа, был бледен и приметно дрожал. Верный старик Дакота тряс шишковатой головой как параличный, меч ходил ходуном в немощной руке, дряблая кожа висит как тряпка.
   В который раз она пожалела о Гае Кебрии. Вот уж кто был слуга так слуга. Если Дакота ждал прямого приказа, то Кебрий легко предугадывал ее желания. Проклятый Уриен нарочно придрался и убил его из-за какой-то малости, вроде изнасилованной булочницы.
   Молчали обласканные Джефрисом префект легионов и канцлер, "меч у трона" и "щит у трона". Оба царедворца стояли под Дикерахом, одним из четырнадцати каменных львов Львиного возвышения. У смуглого Тибула Саммонида, "меча у трона", лицо блестело, как маслом помазали. Легаты легионов каменели в своих белых праздничных плащах, на каждом - красиво повязанная белая перевязь, символ высшей военной власти. "Щит у трона", утробистый афарянин, прятался за спины, лица не видать. Да что винить иноземца, если свои, румеи, предают.
   Даже Феодор Саммонид. Даже он.
   Маленький, смуглокожий, морщинистый как чернослив, правитель Вардеи костенел в своём кресле-паланкине. Четыре внука стояли у рукоятей паланкина как истуканы, а за паланкином толпились многочисленные потомки и сродственники Феодора Саммонида. Отец Генриетты был обязан Феодору Саммониду своим троном. Князь Саммонид помог и ей. Если бы не он, кто знает, чем закончился бы Соломенный бунт?..
   Ты всегда был предан династии, старик, почему же молчишь? Ты немощен, но рядом с тобой, - твои сыновья и внуки, послушные любому твоему знаку. Почему ты не прикажешь им убить змею со змеёнышем? Или Феодор Саммонид, знаменитый воитель, втихомолку помер в своём кресле?
   А вы, благородные патриции, румейский Высокий Патрициат?
   Не меньше тысячи патрициев теснилось у маленького храма Сильфаны, богини рока, так что храма не было видать. Отцы-защитники, окаймленные пурпуром... Стадо трусливых баранов.
   Молчали преторианцы. Десять знаменосцев стояли навытяжку со знаменами-ликами, на древке - позолоченный профиль Джефриса. Согласно древнему обычаю, преторианцы присягали наследнику, как только он объявлялся правителем. Уриен объявил Джефриса своим наследником тридцать шесть лет назад, сразу после его рождения, тогда-то преторианцы и присягнули ему. Так почему же молчите, ветераны, гвардия небесной колесницы, цвет и сила Румна?
   Или вы одурели от золота, которым были осыпаны после Соломенного бунта?
   А вы, выборные от легионов, - знаменосцы, центурионы, солдаты? Она всё-таки собрала двенадцать легионов, двенадцать драконов сияли на солнце. Легионеры стояли словно истуканы, как будто не происходило ничего необычайного.
   - Позор! - прохрипела она, напрягая жилы шеи, искажая лицо до безобразия. - Позор! Позор!
   Ее сын вскочил с курульного кресла, как только началось волнение, хотел вмешаться, но понял, уж ему-то нельзя было вмешиваться. Сейчас он стоял на Львином возвышении с красным от стыда лицом и поникшими плечами. Она в одно мгновение поняла Джефриса, проникла в его душу. Сердце пронзила боль. Что мог поделать Джефрис Эпикорид? Приказать убить Алкмеону и ее щенка? Смерть женщины и ребенка в день коронации, у подножия Порфировых лестниц, - в глазах богов это было бы скверным деянием, а в глазах людей - ещё и скверным предзнаменованием. Ещё хуже было бы, если бы Джефрис сам скинул с лестницы афарянку и её змееныша.
   Рядом с сыном цепенел жрец Яргоса, зверовидный Сатурнин в ярко-жёлтой хламиде, расписанной золотыми крылатыми львами леврахами. В руках у жреца - алмазная корона, недёшево обошёлся ей головной убор. Жрец словно не знает, что делать, стоит как вкопанный. Или он нарочно выдает себя за дурачка?
   А это что за чудо? Белобрысый мальчишка, высокий и тощий, бодро шагает впереди змеи со змеенышем, в левой руке - золотая чаша. Вот он побежал по Порфировой лестнице... Мозгляк, светловолосая гадина! Она понятия не имела, кто это был, одно ясно - враг.
   - Это - ваш император! - закричала с надрывом Алкмеона. Двумя руками на сына показывает, как бы не перепутали. Сука, стерва ненавистная...
   На пути к алтарю афарянка трижды останавливалась, мальчишку ставила перед собой, ладони - ему на плечи:
   - Это - ваш император!..
   Генриетта стискивала зубы: змееныш как две капли воды был похож на Бренердина Эпикорида.
   - Убить их! Убить! - опять закричала Генриетта. Она не услышала собственных слов: лицо багровое, как у удавленницы, горло перехватывало от волнения.
   Оборванец с золотой чашей - на Львином возвышении, у храмовых колонн. Змея со змеенышем не отстают. Оборванец встал в двух шагах от её сына, будто Джефрис - ничто, пустое место. Алкмеона живо поставила перед собой змееныша, вознесла дубовый венок над его головой, закричала:
   - Юлий Эпикорид, кровью дракона венчайся на царство румейское!
   Афарянка трижды прокричала эту дерзкую чушь, как бесноватая кликуша, раздувая щёки и жилы на шее. Прокричала, - и надела дубовый венок на голову сына.
   Дубовый венок был одной из высших наград легионера, он давался за спасение в бою товарища. Знаменитый венец Эпикоридов, выкованный из драконьего золота, имел форму дубового венка. Венчая драконьим венцом правителя, его словно бы нарекали спасителем и отцом всех румеев.
   И этот мальчишка - спаситель и отец всех румеев? Сколько ему лет, девять или десять? На Генриетту накатила волна бешеного веселья. Нет, никто не спутает дубовый венчик с драконьим венцом, никто не признает мальчишку Алкмеоны императором, повелителем Румна Стовратного.
   - Убить их! Да чего вы стоите? - закричала она.
   На этот раз ее услышали. Преторианцы, и кое-кто из патрициев, кинулись к Порфировым лестницам. Она уже торжествовала победу, - вот он, крах дерзкой афарянки. Но радость была снаружи, внутри же, в костлявой груди ее, сердце сжималось от скверного предчувствия.
   И ведь не обмануло сердце.
   Не успели верные слуги подбежать к Порфировым лестницам, как звук, глухой и гулкий, раскатился над площадью. Это было подобно голосу огромного гонга, но Генриетте были знакомы все гонги в Румне, - храмовые, дворцовые, бастионные, гонги городских ворот и лобных мест. Не было такого гонга в Румне.
   Не было такого гонга, при звуке которого вздрагивала бы земля.
   Изумленные восклицания раздались над площадью. Непрошенная слеза заслонила зрение. Она с усилием зажмурила веки, так что глазные яблоки чуть не вдавились в затылок, затем открыла глаза (не могла же она вытереть слёзы руками, то-то будет позор, а заметят непременно).
   Зрение не обмануло ее, враги - на Львином возвышении. Четырнадцать каменных леврахов охраняли это место, каждый был сделан отдельным мастером, в каждом, как верили, заключалась особенная сила. Так где же ваша сила, слуги и воины Яргоса Царя, мудрые и свирепые крылатые львы, поставленные самим богом защищать священное место курии от всякой нечисти?
   Они встали у самого края возвышения. Слегка подтолкни сзади - упадут вниз головой, а высота приличная, футов двадцать будет. Джефрис, - понурившийся, почерневший, - в десятке шагов от них.
   Долговязый мальчишка поднял над головой змееныша ослепительную золотую чашу.
   Небо - ясное, ни единого облачка, но тени пролегли так, словно солнце горело не на небе, а невысоко над землей, над Львиным возвышением. Колдовской свет сияющими стрелами несся из золотой чаши, больно смотреть.
   Ей на память пришли две картины старинной работы, висевшие с незапамятных времен в перламутровой гостиной Хрустальной башни. На одной был изображен пастух, но он пас не свиней и не коз, а огромных бабочек, его загнутый посох излучал похожее золотое сияние. Внизу шла подпись: "Волшебник Гальдруэн с сыновьями". На другом полотне был нарисован человек, маг в кровавой мантии, в разрывах туч, а внизу - город в огне, и огонь, исходящий из длани кровавого мага... И этот маг был окутан схожим сиянием, полагающимся одному божеству.
   Так что же это за чаша, что за сияние?
   И тут Генриетта подумала (да и не одна она подумала), а ведь чаша - из драконьего золота. Обычное золото не могло светиться и сиять так.
   Над драконьей чашей плясали, перевиваясь змеями, языки пламени, - золотые, малиновые, красные.
   Чаша из драконьего золота и этот огонь...
   Древний венец Эпикоридов в момент, когда его возносили над головой нового государя, являл особенное волшебство: он загорался ярким красно-золотистым пламенем. Это продолжалось всего несколько мгновений, и в этих мгновениях была связь человека с небом и божеством, со всеми минувшими поколениями Эпикоридов и с первейшим из них - с великим основателем императорской династии, связь с драконами - и с силой драконьей, и с непостижимой драконьей мудростью. После этого ни у кого не оставалось сомнений: вот он, император румейский, признанный небом и драконьим огнём.
   Сейчас над головой змееныша держали не золотой венец, но чашу. В чаше бился и плескался огонь. И эта чаша драконьего золота, и этот драконий огонь, - всё это до безумия, до убийственной боли напоминало главный момент коронации эттинейских императоров.
   Нет, не просто "напоминало".
   У Генриетты заломило в висках: это было, было настоящей коронацией.
   Она немедленно отринула страшную мысль, словно вырвала из тела отравленную стрелу. Никакая это не коронация. Чаша, пусть и золотая, - не императорская корона. И вдруг она увидела: от волнения или от порыва ветра подросток-оборванец пошатнулся, и из золотой чаши на растрепанную голову мальчика, стоявшего под чашей, выплеснулся огонь. В первую секунду она обрадовалась: мальчишка сейчас сгорит. Любой металл плавился в огне дракона, что же говорить о человеческой плоти? Мальчишка должен был сгореть, но он только смахнул волосы со лба, разметанные порывом жаркого воздуха. Наверное, она ошиблась, ее ослепило солнце, она была слишком расстроена, и поэтому приняла солнечные отблески за жидкий огонь.
   Глаза обманули не только ее. Два преторианца из тех, кто только что торопился убить ублюдка, застыли на месте и отдали ему честь.
   Ее лицо покрылось красными пятнами. Она рванулась, - Лоллия Мандрила и Элжора Борса едва удержали. Она закричала хриплым, безобразным голосом, но на этот раз вполне внятным:
   - Убить их! Убить!
   Ближе всех к ней стояли патриции Лабиен, Корвий, Афр. Все трое - верные слуги, отличившиеся у Медвейского озера. Или, лучше сказать, не опозорившиеся... Эти вроде начали приходить в себя.
   - Убить!..
   Кто-то из патрициев, три или четыре князя, с десяток преторианцев кинулись к Порфировой лестнице. Оборванец уже не держал над головой змееныша свою золотую чашу. "Бежим, бежим!" - закричал оборванец...
   Шлюха Бренердина и ее ублюдок стояли как вкопанные, глупцы упивались украденным величием. Генриетта увидела, как оборванец толкнул в спину отродье Бренердина. Змееныш чуть не упал... Ее румеи были рядом.
   - Это - ваш государь! - закричала исступленно шлюха Алкмеона.
   Блеснуло лезвие меча. Взметнулись тонкие женские руки, край накидки... Оборванец опять пихнул упиравшегося мальчишку-отродье.
   Звон мечей. Кровь.
   Генриетта увидела, как упала Алкмеона. Мальчишка-отродье кинулся на преторианца, рубанувшего мечом его мать, взмахнул своим маленьким мечиком. Громадина преторианец, с пренебрежением попытавшийся отвести удар, упал с распоротым животом. Мальчишка нагнулся над матерью, но тут другой мальчишка, старший, ударил его тяжелой золотой чашей по руке с мечом. Змееныш выронил меч. Светловолосый мальчишка отшвырнул чашу, схватил за плечо змееныша и потащил. Они не могли уйти, даже если бы кинулись бежать: змеёныш дико вырывался, махал кулаками и отлягивался от подростка, пытавшегося его спасти.
   Со всех сторон к ним бежали. Поскольку все видели, как и почему упал преторианец, никто не собирался слюнтяйничать. Патриции доставали кинжалы, индиговые и красные плащи доставали мечи.
   Оборванец удвоил усилия. Поскольку он был взрослее, он всё-таки потащил за собой упиравшегося змееныша. Скоро, скоро их обоих прикончат... Отродье вдруг извернулся и укусил за руку своего защитника. Сильно укусил, даже челюстями потрепал настырную руку. Мальчишка-защитник отпустил негодного подопечного, попытался ухватить опять, - тот извернулся, кинулся бегом наверх по лестнице, к матери. Алкмеона лежала на верхних ступеньках. Если хоть один из богов ещё покровительствует Румну, она должна быть мертва...
   Мальчишка так и не добежал до упавшей матери. Оборванец настиг его, опять схватил за плечо, потащил. Генриетта заметила: защитник змееныша пользовался только левой рукой, правая висела как плеть.
   На самой нижней ступеньке с головы змееныша упал дубовый венок, и что-то блеснуло там, словно золотая искра.
   Ее румеи настигли их.
   Ослепительно сверкнул занесенный меч... Оборванец загородился от удара мёртвой рукой. Перерубленная рука упала на камень площади. Следующие удары должны были искромсать мальчишек в капусту, но снова гулкий звук разнесся над площадью, и земля вздохнула под ногами.
   Всё ее внимание было привлечено к тому, что происходило на Порфировой лестнице, а надо бы посматривать и на золотую чашу, брошенную светловолосым подростком.
   Чаша, брошенная Крайзом, упала на камень площади, но не застыла, как ей полагалось бы себя вести, а закрутилась волчком. Гул, шедший от чаши, всё усиливался, и в тот момент, когда преторианец перерубил Крайзу руку, земля задрожала, и в камне площади открылась трещина. Что-то темное, в клубах дыма, поднялось из земли. Генриетта различила человеческую фигуру. Безголовый призрак схватил чашу, с которой в миг слетела вся позолота. Показался желтый череп, пошедший на изготовление чаши... Призрак отодрал бронзовую ножку и надел череп себе на плечи. Серая, дымная плоть быстро покрыла жёлтую кость.
   Содрогаясь, Генриетта узнала в отвисшей коже, редких жёлтых зубах, ввалившихся глазницах Аверса Авригата. Призрак колдуна засмеялся, грозя длинным пальцем, эхо повторило его дьявольский смех. Но долгого веселья не получилось. Из провала вывернулись шипастые лозы и обвили тело колдуна, сотни зубастых пастей впились в его кости, две мелкие твари подлетели к его голове и через трубочки стали тянуть мозг. Смех колдуна перешел в хрип, но всё-таки он всё ещё смеялся, он визжал и смеялся, пока лозы и пасти не затащили его под землю и трещина не закрылась. Но и после этого эхо долго разносило над площадью, над Городом Стовратным, смех мертвого колдуна.
   Дымное облако быстро развеялось, разлетелось под дуновениями полуденного ветра.
   Генриетта стояла ни жива ни мертва.
   Или это привиделось ей? Но как же тогда оцепеневшие патриции, и опешившие, не похожие на себя преторианцы, и растерявшиеся легионеры, и изумленная толпа?..
   Она осмотрелась судорожно, словно лань, окруженная волками.
   На площади уже и следа не осталось от дымного облака.
   Кроме того, что было гораздо хуже, с площади исчезли оборванец и змееныш.
   Преторианцы кинулись искать беглецов, расталкивая ротозеев.
   Генриетта истерически захохотала.
   Злое колдовство отступило, убралось под землю, в преисподнюю, вместе со своим властелином. Но невозможно было позабыть, что случилось на площади. Отродье Бренердина, змееныш... Ей было трудно дышать. Кровь стучала в висках. Она ожидала чего угодно. Открытый мятеж, ядовитый укус измены, бестолковая сумятица, анархия... Судьба мира зависела от дуновения ветерка, от единственного сказанного слова.
   Джефрис опустился с Львиного возвышения, подошел к алтарю. Он сказал громко, отчетливо, словно ничего не произошло, словно коронация прервалась из-за какой-то мелочи, вроде солнечного дождика или плевка беззаботной пташки.
   - Жрец, подай нож.
   Младший жрец, стоявший с ножом-тесаком, подал своё орудие Джефрису.
   Её сын быстро рассёк кожу на плече, алые струйки побежали к кончикам пальцев. Он пролил кровь на алтарь, подождал, повторил слова, с которых началась коронация, только теперь не над бычьей кровью:
   - Яргос Царь, мой бог, бог империи! Прими эту жертву и да будь благосклонным ко мне, как ты был благосклонен к моим предкам!
   Передав нож жрецу, он вернулся на Львиное возвышение. Верховный жрец Яргоса, зверовидный Сатурнин, стоял дурак дураком, в руках - алмазная корона. Джефрис что-то сказал ему и опустился в курульное кресло. Хвала богам, Сатурнин ожил, приблизился к Джефрису, заговорил своим гулким, басовитым голосом:
   - Джефрис Эпикорид! Кровью дракона венчайся на царство румейское! И да будет над тобой милость Яргоса Величайшего, Археса Необоримого, Бокаты Всеблагой, Рении Владычицы и всех прочих богов Румна, богов блаженных!
   Почти это же только что говорила Алкмеона...
   Сатурнин надел алмазную корону на голову Джефриса.
   Трубачи из свиты Джефриса подняли длинные трубы-быки, и над площадью, над морем голов прокатился громовой напев: "Внимание! Внимание!", грозный голос войны и власти. Языки, купленные Каллистом, заработали в толпе: "Слава, слава императору румейскому! Слава Джефрису Эпикориду! И да сокрушатся враги! И да возвеличится Румн Стовратный!" А потом Джефрису стали приносить присягу князья империи, сначала - князья Румейского Кольца. Каждый из семи подходил к Джефрису, и жрица Бокаты подавала ридгару хлебец. Джефрис разламывал хлебец на две части, одну давал подошедшему князю.
   - Клянусь защищать тебя и умереть за тебя, - говорил князь, приносящий присягу, и клал хлебец в рот.
   Джефрис отзывался:
   - Клянусь защищать тебя и умереть за тебя, - после чего съедал свою половину хлебца.
   В прежние времена ридгар и его будущий кровный брат смешивали кровь из ран и макали хлебец в кровавую гущу, но этот обычай давно отошел.
   Следом на присягу встал Высокий Патрициат. Сейчас любой патриций был равен князю империи, - все разом преклонили колена, патриции с пурпурной полосой и князья, чей пурпур был заткан золотыми пальмовыми листьями. Свыше тысячи патрициев и тридцать семь князей преклонили колено, и жрец Яргоса начал зачитывать текст присяги. После каждой фразы он делал паузу, давая слово Высокому Патрициату, а слово было единственное: "Клянёмся!"
   После каждого возгласа патрициев распорядители кричали в толпу: "Слава, слава Джефрису Эпикориду!" и горстями раскидывали серебряные монеты (одно это расточительство обошлось ей в семь миллионов сестерций).
   Только она одна не славила сына. Бледные губы Генриетты шептали непрестанно: "Убить их... убить...". Лоллия Мандрила и Элжора Борса поддерживали ее, - угрюмые, хватающиеся за рукояти мечей. Она постоянно отталкивала их локтями, но они, тупицы, всё старались ее поддержать... И эти верные слуги не посмели прикончить соперницу и ее змееныша.
   Плебеи кидались за серебром, - где-то смеялись, где-то не обошлось без потасовки. Отовсюду неслись возгласы: "Слава, слава тебе, Джефрис Эпикорид!", поскольку распорядители метали монеты в ту сторону, где кричали громче.
   И вдруг она услышала чей-то глумливый голос:
   - Слава тебе, Юлий Эпикорид!
   Генриетта зашаталась.
   Она хотела забыть про змееныша, но разве теперь дадут забыть?
   Арса, верная собачка, кинулась на голос. Где ты была, когда афарянка вела по Порфировой лестнице отродье Бренердина?
   В этот день карлица, в кои веки, вышла на люди без оружия, как и полагается добродетельной матроне. Чтобы наказать насмешника, бывшая циркачка рванула кинжал с пояса гвардейца. Неудобная золототканая накидка, мешающая движениям, полетела под ноги.
   Кроме Арсы, на голос кинулись преторианцы. Генриетта посмотрела в сторону Порфировых лестниц, где центурион зачитывал присягу перед драконами легионов. Старалась вслушиваться в слова, а у самой - чугунный гул в голове. Очнулась, когда карлица потянула за край одежды.
   Она напрягла зрение. Карлица, перепачканная кровью, показывала ей курчавую голову с красивыми голубыми глазами. Парню не было и двадцати.
   Румеи продолжали славить Джефриса, как ни в чём не бывало. В огромной толпе немногие заметили, как был наказан наглец. Но завтра уже весь Румн прознает об этом, и все будут говорить, что она убила ни за что - за неловкую шутку, за пару необдуманных слов. А может, ещё хуже приплетут небылицу. Каллист как-то донес: в городе носились слухи, будто она предаётся порочной страсти с головами казнённых.
   Она пнула карлицу так, что та не удержалась на ногах и голову не удержала. Поднявшись, Арса хотела подобрать трофей, но тут в толпе опять закричали, и уже не один - несколько голосов:
   - Слава тебе, Юлий Эпикорид!
   Генриетта потеряла разум.
   - Убейте их!
   Арса первая кинулась исполнять приказ. На этот раз карлицы не было довольно долго. И назад она возвратилась без отсеченной головы.
   Что это у нее в руках?
   Генриетта взяла дубовый венок. Арса подала его, пряча взгляд... Тот самый, упавший с головы мальчишки. Теперь она могла бы хорошенько рассмотреть каждую веточку, каждый листок, но зачем? Венок как венок, мало ли она повидала таких...
   Вдруг она усмотрела. Среди сочной темной зелени, один листок с волнистыми краями и крепким черешком - золотой.
   Она поначалу недоумевала, но быстро поняла.
   Всё-таки несколько капель жидкого огня упали на голову мальчишки, отродья Бренердина, попали на дубовый листок венка, и вот что с ним сотворили.
   Листок тонкий, гнётся в пальцах, совсем как живой. Каждая жилка видна. Да только не живой он, а золотой.
   И не простой золотой.
   Предчувствие обдало холодом, как разверзнутый зев могилы. Затаив дыхание, она поднесла листок к своему наплечному браслету. Этот браслет, по ее заказу, изготовили специально к коронации: золотой дракон обвивал ее руку, - длинный хвост, маленькие крылья и некрасивая, уродливая голова. Сначала ювелир принёс дракона с изящной головкой, как у морского конька. Генриетта потребовала переделки. Она так и не добилась, чего хотела, а времени не было, поэтому пришлось согласиться на вариант с головой-кирпичом, как у рассерженного мопса.
   Так и есть.
   Едва она поднесла золотой листок к своему ожерелью, как золото ожерелья потускнело, посерело на глазах, уподобляясь серо-сизому свинцу.
   Легионеры, преторианцы, патриции и народ кричали славу ее сыну, а пальцы сжимали дубовый листок с венка Юлия, отродья Бренердина. Легкий, словно с живого дерева сорванный, листок был из драконьего золота. В драконьем золоте живет жар крови драконов, так говорили жрецы. Не алмазами, не чистейшими рубинами, не своеволием легионов или патрициев, - кровью драконов венчаются на царство ридгары румейские.
  
   КОНЕЦ
  
   21.12.05
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"