Клун Зевкирас, императорский маг и прорицатель, не выносил верховой езды. Его тучное тело мучилось и сокрушалось с каждым шагом лошади, а тут ещё неугомонный князь Луктар всё норовил пустить своего рыжего тирхетинца в галоп. "Нельзя ли потише, добрый князь?" - в который раз Зевкирас вопрошал Луктара, главу императорского посольства. Поначалу князь односложно отвечал ему, а потом и отвечать перестал. Быстро же старик позабыл, кто спас его от палача...
Луктар торопился: путь в Тай-Тавон неблизкий, а приказ императрицы должно исполнить в срок. Глядя на впалые щеки Луктара, его синие губы, нездоровый с просинью румянец Зевкирас думал про себя: не иначе, старик вознамерился в дороге помереть.
Луктар, Зевкирас и императорский оруженосец Кальгерий имели официальное поручение, привести к присяге трех правителей провинций: князя Форингии, князя Амбракии и князя Этрарии. Кроме того, имелось тайное поручение, данное императрицей Зевкирасу... А может, обойдется? Может, и не понадобится золотой империй? Зевкирас очень надеялся, что так и случится. Правитель Этрарии, князь Гаркаган Илигрет не глуп, он может претвориться верноподданным хотя бы на короткое время, пока они будут у него в гостях.
Залка ехала рядом, - в большой плетеной корзине, притороченной к седлу каурого жеребца. С другой стороны седла - корзина с провизией. Каурого держал в поводу мальчишка паж, ехавший на тонконогом авидонце гнедой масти.
Зевкирас получил мальчишку в услужение на втором дне пути. Луктар распорядился, догадавшись, что без посторонней помощи ему не обойтись. Он сразу предупредил пажа: если тот вздумает поживиться из чужих запасов, то будет немедленно превращен в ящерицу или слизня. Угроза как будто подействовала, но, на всякий случай, он нет да и поглядывал на мальчишку и свою поклажу.
Со стороны их кавалькада смотрелась блестяще. Впереди ехал князь Луктар на ухоженном тирхетинце, в роскошном пурпурном палудаменте. Только высшие военачальники и самые близкие к престолу вельможи имели право носить этот длинный плащ из тончайшего виссона, развивавшийся за спиной подобно языкам пламени, и только в особо торжественных случаях. За поясом старика - жезл из слоновой кости с золотым набалдашником в форме драконьей головы, - знак великого посланника. На фибуле князя - разящий дракон Эпикоридов, - золотой, с рубиновым глазом, три золотых языка пламени вырываются из пасти. Фибулу с драконом Луктару вернули, Генриетта не стала вредничать.
Рядом с главным посланником скакал знаменосец со знаменем-ликом, на древке крепилось профильное изображение головы Джефриса, - серебро, покрытое золотом. Такие знамёна имели только преторианские когорты, знамена легионных когорт делались из посеребрённой бронзы, - рука с прямой ладонью, или львиная голова, или страшная голова Медузы. Согласно Законам Двенадцати Щитов, знамени-лику приносили присягу как самому императору.
Императорских посланцев сопровождали преторианцы, пятьдесят воинов. Ими командовал центурион Квинт Церег, пожилой ветеран, грудь которого украшали шесть фалер, - две пары бронзовых, покрытых серебром, и пара серебряных, покрытых золотом. Серебряные с золотом фалеры император Кнорп давал за убийство вражеского военачальника или изменника, обладавшего военной властью. У Зевкираса не было желания выяснять, за что именно центурион получил свою лучшую награду. Драгоценная фалера несла рельефное изображение руки, держащей за волосы отсеченную голову.
Зевкирас поглядывал с недоверием и некоторой робостью на третьего посланника, тайгетца Кальгерия. Все знали, как привязан был Кальгерий к Уриену. Зевкирас краем уха слышал, что во время погребения императора, когда языки огня стали лизать мертвое тело, Кальгерий попытался взойти на костёр. Генриетта воспрепятствовала, не допустила нарушения обряда, - с декурией преторианцев не сумел совладеть даже знаменитый поединщик Кальгерий. Очевидно, тайгетец не прочь отомстить убийцам Уриена, раз у него не получилось умереть. А кого молва называла убийцами Уриена? На первом месте в списке - Генриетта, на втором - он, Клун Зевкирас.
В Румне только и разговоров было, что Простоволосый был отравлен женой, а яд изготовил придворный колдун.
На одном из привалов он взял слово с Залки, что та не станет дремать попусту, а будет поглядывать, не подбирается ли некая тень к драгоценному телу ее хозяина. На следующем привале он поймал змею спящей на прохладе, рядом с плётеной корзиной. Разбуженная Залка успокоила: они, змеи, улавливают малейшее колебание почвы, это чувство совершенно незнакомо людям. Ему не о чем опасаться, пусть только он не разгуливает по лагерю попусту, а устраивается на отдых рядом с ней, Залкой.
Они три дня в дороге. Кальгерий пока что не проявлял интереса к его шкуре, но был постоянно мрачен, как туча. Впрочем, это было его обычное состояние. Высокий, сухощавый, постный, тайгетец и при жизни Уриена одевался строго и скромно. Сейчас на нём - легкая коричневая туника из тонкой шерсти, без всяких орнаментов и украшательств. Под туникой угадывалась кожаная броня. И туника, и короткий плащ, - из хорошей материи, но выцветшие и изрядно потёртые. Рукоять его меча обернута воловьей кожей, поверх намотана медная проволока. Единственное украшение, - плащ Кальгерия скреплялся фибулой-заколкой с золотым драконом, точно такой, как у Луктара.
Преторианцы сопровождения, эти блистали. Не из щегольства: они получили приказ, всю дорогу ехать в парадной форме. Глубокого синего цвета туники и плащи - из отличной шерсти, на кожаных панцирях - рельефное золочёное покрытие с разящим драконом. Шлемы с пышными ярко-алыми плюмажами, заколки плащей - бронзовые, с рельефной драконьей головой.
Среди преторианцев не было ни одного воина моложе тридцати, - чтобы попасть в преторий, солдату полагалось не менее десяти лет отслужить в легионе.
Одеяние центуриона не особенно отличалось от блестящих одеяний его солдат, только что за поясом у него была виноградная трость - знак его власти, да наград он имел больше, чем любой из воинов.
Зевкирас ехал в последних рядах и изо всех сил старался не отставать. Это было непросто, ведь ему приходилось не только удерживать истомившееся тело в седле, но и приглядывать за мальчишкой пажом.
Князь Луктар гнал своего рыжего тирхетинца вперед и вперед. Селяне с повозками спешили освободить дорогу, а после долго глядели вослед, восхищенно сквернословя. Рабы, встречавшиеся в пути, загодя ставили поклажу и вставали на колени, а их хозяева кланялись до земли как заговоренные, пока не пропадали из вида.
В одном месте, сразу за деревенькой Червлёной, им повстречался князь со свитой. На четырехугольном полотнище зеленела зубчатая башня, пустившая древесные корни. Этого герба Клун Зевкирас не знал. Рыжеусый князь загодя отвел свой отряд на обочину. Когда мимо проезжал знаменосец претория, князь по-военному приветствовал посланцев императора, ударив кулаком в грудь и вскинув руку. Молодой княжеский знаменосец склонил четырехугольное знамя, - зеленая башня склонилась пред императорским ликом.
Они не стали останавливаться ни в Лилибаях, ни в Дарсе, ни в Митросе. Могли бы остановиться в Карнаве, откуда в Румн везли прекрасных копчёных судаков и угрей. Так нет же, старик Луктар объявил привал, только лишь когда конь под ним начал спотыкаться.
Время было уже за полдень. Они разбили лагерь у тисовой рощи, кругом - пышные самшитовые кусты. Солдаты принялись варить чечевицу в пяти котлах. Зевкирас расположился в сторонке. Стеганый коврик служил ему в дороге и креслом, и постелью. Он уселся, подвернув ноги по-сирингийски, заторопил:
- Мальчик, живее! Или хочешь уморить меня голодом?
Юный паж легко соскочил с коня и принялся отвязывать корзины. Его одежда копировала одеяние императорских гвардейцев - такой же темно-синий, с отливом, плащ, короткая туника, панцирь, - за единственной особенностью: по краю плаща и по тунике шла широкая бардовая полоса. Эта полоса придавала наряду пажа особенно праздничный и вместе с тем детский вид.
На Зевкираса паж поглядывал недобро. Он был из благородной семьи, прислуживал самому императору Уриену. Когда Луктар сказал, что берет его с собой, он целый день хвастался перед другими пажами, что отправляется в Тай-Тавон четвёртым посланником. Фантазия прожила всего два дня, и обернулось даже хуже, чем он мог ожидать. Оказывается, ему пришлось прислуживать даже не Луктару, все-таки имевшему княжеское достоинство, а безродному толстяку. Приказания Зевкираса мальчишка исполнял неохотно, на привалах вечно сбегал куда-то. Зевкирасу приходилось самому отгонять мух от съестного, а от себя - москитов.
На этот раз он с самого начала взял ворчливый тон, и мальчишка не посмел сбежать. Вскоре перед ним стали появляться всевозможные глиняные горшочки и кувшинчики. Он сорвал сразу две крышки, для чего понадобились обе руки. Над поляной запахло тушеной телятиной и хреном с имбирём, готовка трактирщика из "Рыжего коня". Торопясь избежать смерти от голода, Зевкирас принялся немедленно насыщаться. Одновременно кивками головы он поощрял пажа разгружать корзинку, и вскоре у его толстых ног собралось целое скопище всевозможных кувшинчиков и горшков.
Утолив первый голод, он приказал пажу поднести корзину со змеёй. Мальчишка нехотя исполнил. Он откинул плетёную крышку, чтобы Залка могла немного поползать, помышковать. Мальчишка запаниковал, сказал что-то сердито. Кажется, ругательство? Они в пути третий день, а мальчишка всё не мог привыкнуть к Залке. Зевкирас предлагал погладить змею его рукой, но паж почему-то отказался. Хотя, что взять с мальца? Даже ветераны преторианцы хмурились, глядя на его змею.
Залка была особенная змея, - тело змеиное, а на спине - острый гребень как у хищной рыбы, у углов рта два кожаных "веера" раскрываются. И цвет чешуи необычный, золотисто-красный.
- Не нужно паниковать, мальчик, - сказал Зевкирас успокоительно. - Если Залка смотрит на тебя, это не значит, что она в тебя влюбилась.
- Я отсеку ей голову, если только она... - Рука юноши дрожала на рукояти кинжала.
Зевкирас улыбнулся. Мальчишка хочет казаться храбрецом, искушенным в смертоубийстве, а душонка-то трепещет.
- Не тебе тягаться с Залкой, юноша, - проговорил Зевкирас. - Не стоит и пытаться, а не то нам останется только закопать твой синий труп. - Залка, сюда!
Змея заскользила к нему, ткнулась треугольной головой в руку. За мышами не стала охотиться, ленивица. "Сейчас, сейчас!" Зевкирас жирными пальцами вытащил из мешочка и положил перед змеей два пестрых перепелиных яйца. Одно из яиц Залка немедленно начала заглатывать.
В горле у него запершило.
- Подай мне запить. Живее! Да не воду, дурной!
Наконец паж догадался, подал плетеную бутыль с вином. Зевкирас хлебнул пару глотков, рыгнул, проворчал:
- Чего стоишь? Подай кубок. Мне что, так и пить из горлышка?
Паж, красный от злости, отыскал в корзине железный кубок.
С виду это было самое простое изделие, какие продают на любом рынке, за серебряный сестерций - пять штук. На самом деле, кубок был необычный. Зевкирас никогда не расставался с ним. Последний колдун, у которого он обучался, в конце обучения дарил каждому из учеников свою личную вещь. Зевкирасу достался этот кубок.
Обхватывая толстыми пальцами короткую железную ножку, он всякий раз чувствовал тепло пальцев другого человека, своего учителя. Вот признак колдовского могущества: предмет сохраняет след касания колдуна. Столь сильным колдуном был последний учитель Зевкираса, когда-то он сам надеялся стать таким.
И некоторые глупцы думали, что таким он был.
- Теперь дуй за водой, - приказал Зевкирас, наполняя кубок.
Вода, которую сноровисто принес паж, воняла тиной и лягушачьей икрой. Зевкирас разбавил ею вино (он редко пил неразбавленное вино), хлебнул из кубка и с гневом выплеснул содержимое кубка в огонь.
Он пристально посмотрел на юного слугу.
Только теперь он рассмотрел пажа достаточно внимательно. Мальчишке было лет четырнадцать. Худощавый, выше его почти на голову, с ржавыми пятнами веснушек и жёлто-карими глазами.
Паж смотрел в землю, готовый прыснуть со смеху.
Конечно, он нарочно набрал воду из нечистого источника.
Зевкирас ни на шутку разозлился. Для начала он приказал пажу перемыть все пустые горшки и чашки. Принимая работу, он придирался к каждой приклеившейся крошке. Когда, после всех усилий и перебранок, работа была закончена, он вспомнил, что от пустой посуды немного толка, и собственноручно переколотил все вымытые плошки и чашки.
После такого утомительного занятия Зевкирас, отдуваясь, улёгся на стёганый коврик. Тут ему показалось, что в воздухе кружились сонмы мошек, горевшие желанием отведать его крови, и он приказал пажу обмахивать его, используя ветку ивы вместо опахала.
Паж не посмел отказаться. Попробовал бы только.
Мальчишка принялся обмахивать его ивовой веткой, но обмахивал недолго, - выругался, отшвырнул ветку и убежал к собравшимся у котла солдатам. Вскоре Зевкирас услышал, как у котла засмеялись, и кто-то сказал "только сало топить".
Луктар дал отдохнуть всего два часа. Зевкирас почти догнал во сне визжащую молоденькую девчонку, когда запела труба. Проклятье! Он собрался пойти к князю, подсказать, что лошади ещё не восстановили силы, раз на людей Луктару наплевать.
Он опоздал, за потягиваниями и зевками. Шли последние приготовления к отъезду, - преторианцы седлали коней, два гвардейца бегом возвращались от ручья с вымытыми котлами.
Залка тоже проснулась и тоже была недовольна. Отдых слишком короткий, а тут ещё этот юнец. Мальчишка приторочил к седлу корзину с провизией и пустую корзину, в которой путешествовала Залка. Паж не обратил внимания, что змея ещё не заняла своё место. Теперь она плясала на хвосте, дожидаясь, когда же ее посадят в корзину. Забираться по ноге лошади она не собиралась, лошадиные копыта расплющивают хорошо.
- Чего ждешь? - рявкнул Зевкирас, почёсываясь под мышками. - Возьми Залку и положи ее на место, да понежнее!
У пажа задрожали губы, что Зевкирасу очень понравилось. Сжав зубы, юноша подошел к змее, наклонился. Залка послушно приняла самую смиренную позу и стала ждать. Если бы мальчишка уронил ее или сдавил до боли, быть ему укушенным. Но нет, юноша, осторожно подведя руки под скользкое туловище, поднял ее на ладонях и столь же осторожно уложил в корзину. Благодарная Залка не стала устраивать кутерьму.
Паж провинился в ином. Он хотел уложить в другую корзину последний горшочек со съестным, и не удержал горшочек, уронил. Глиняный горшок разбился, а ведь там была изысканная грибная приправа. Зевкирас собирался смаковать ее всю дорогу, используя по самой капельке. Надеялся, останется и на обратный путь.
Наверняка, мальчишка сделал это нарочно.
Исполненный возмущения, Зевкирас немедленно отправился с жалобой к князю Луктару. Старик угрюмо выслушал его, брезгливо глядя на студенистое тело. С неохотой, но он всё-таки встал на сторону Зевкираса. Младшие должны угождать старшим, какое в этом может быть сомнение?
Луктар подозвал юного пажа, сделал внушение методом затрещины. Щека юноши заполыхала огнём, после чего Луктар сухо потребовал объяснений.
Юный паж сказал со злостью:
- Приправа? Какая приправа? Сало приправлять?- и он надул щеки.
Зевкирас затрясся, испытывая жгучее желание надавать мальчишке тумаков. Эта выходка вывела из себя и Луктара, всю дорогу погруженного в собственные думы (раны, нанесенные палачом, ещё не зажили, было над чем поразмышлять).
Князь Луктар рассвирепел. Пажа высекли.
Он наблюдал за экзекуцией с удовольствием. Поделом юному негоднику, поделом! Возвратившись к лошадям, сказал, всё ещё клокоча от злости:
- А теперь помоги взобраться на эту скотину. Спину подставь!
Подобное услужение императорские пажи оказывали только самому императору.
- Чтоб тебя разорвало, толстый дьявол, - сказал юноша с ненавистью и слезами. - Пусть меня засекут до смерти, но я, сын князя, не согну спину перед тобой!
- Нет, тебя не засекут до смерти, - проговорил Зевкирас, а у самого дыхание перехватило от гнева. - Обойдемся без плетей. Просто я превращу тебя... да, я превращу тебя в девчонку! Провалиться мне на этом месте, если я не превращу тебя в девчонку! Все-таки я - императорский маг и провидец, и уж такое плевое дело, превратить мальчишку в маленькую, писклявую девчонку, я в два счета сумею сварганить!
Зевкираса считали во дворце за чудака, над которым не грех подшутить, однако в его магических способностях ни у кого сомнений не было. Угроза колдуна произвела должное действие: хватаясь за рукоятку кинжала, юный паж встал на колени и согнулся, чтобы Зевкирас использовал его спину как ступеньку.
Встав на эту "ступеньку", Зевкирас немного помедлил. Ему было приятно слышать, как под ним кряхтит и отдувается дерзкий мальчишка. Но все-таки в планы Зевкираса не входило сломать позвоночник юному пажу, поэтому в следующую минуту он взгромоздился в седло.
Труба пропела в третий раз. Кавалькада тронулась в путь.
С приближением Форингского леса растительность стала меняться: среди пробковых дубов и широколистных грабов теперь нет-нет да попадались могучие великаны с гладкой корой и заостренными листьями - древопапоротники. Среди нивяника, окопника и зверобоя стали появляться кожистые листья и яркие трубчатые цветки амариллисов. Над травами пронеслась стая огромных бархатистых бабочек, чьи крылья были больше человеческих ладоней, - такие водились только в жарком и влажном Форингском лесу.
До исхода дня они успели домчаться до Форингского леса. Прекрасный результат, лучший не требовался даже от императорского курьера. Тут бы и остановиться на ночлег, благо они поравнялись с постоялым двором "Золотой гусь". Но неугомонный князь Луктар и слышать не хотел о мягкой постели и сытном ужине: до заката они могли проехать ещё три-четыре мили.
Спустя час кавалькада въехала под полог ветвей огромных древопапоротников. Сразу стало сумеречно. Не всякое растение сможет расти и цвести в таком полумраке. В тени папоротников часто попадались лишь стрелки разнокрыльников, чьи цветки имели единственный лепесток, похожий на крыло ласточки, - желтый, красный или оранжевый.
Лианы с фиолетовыми и синими цветками оплетали коричнево-золотистые стволы. Тягучий медовый аромат стлался под деревьями. В ветвях прыгали и тонко верещали маленькие лемуры, перекрывая своими резкими голосами щебет птиц.
В Форингском лесу водились звери и покрупнее безобидных лемуров - хищные груаны, двурогие мумраки, кожистокрылые птице-ящеры, десятки видов удавов. Мумраки представляли немалую опасность для человека, но кавалькаде прекрасно вооруженных воинов, конечно, не стоило опасаться.
Для ночлега выбрали широкую лесную поляну. Выбирали со смыслом: здесь не было видно ни одного хохлатого донника, ядовитого для лошадей, зато плелось много аппетитных диких бобов. В жарком Форингском лесу нечего было и думать, чтобы спать в палатках, но одну палатку все же поставили, - для князя Луктара.
С наступлением ночи на охоту вышли хищники. Звенели цикады, вскрикивали ночные птицы. Эти безобидные звуки временами перекрывал далекий рев мумрака - зверя черного окраса, похожего на льва без гривы. Иногда со стороны древесных крон доносилось хлопанье кожистых крыльев птице-ящера. По счастью, для птице-ящера, размерами не превышавшего орла, человек был слишком большим и опасным противником.
Зевкирас потребовал для себя отдельный костёр: он заявил Луктару, что этой ночью ему нужно медитировать. На самом деле, он хотел поужинать спокойно, чтобы не заглядывали в рот. Посмеиваясь, воины запалили для него индивидуальный костер, - недалеко от основного костра, соблюдая меры предосторожности.
Он быстро разделался с грудинкой и сырной головкой, принялся за медовые коврижки и марципан. Дважды гонял мальчишку пажа за водой - для мытья рук и чтобы разбавлять вино.
С заходом солнца к кремовому запаху цветущих лиан начал примешиваться медовый запах ночных магнолий. Налетел ветерок, и воздух задышал прохладой и чистотой. Плохо только, что пробудились ночные пестрядки, маленькие жгучие мошки с полосатыми брюшками. Эти пестрядки пребольно жалили и сосали кровь с такой жадностью, что отваливались, не в силах взлететь. Все стали отмахиваться от настырных пестрядок. Зевкирасу пришлось тяжелее всех: мошки словно чуяли, какой он полнокровный. Солдаты, сперва шутя, а потом всерьез обратились к нему:
- Эй, колдун! Самое время сотворить какое-нибудь волшебство!
- Прямо сейчас сотворю, - со злостью проговорил Зевкирас, гоняя мошек двумя большими ветками. - Выбирайте, одно из двух: или я вызову с полдюжины драконов, чтобы они спалили мошек, или мошек превращу в драконов.
Всем стало ясно, от колдуна не выйдет толка. Уже решили ставить палатки, но один преторианец, родом из здешних мест, уговорил немного обождать. И верно, мошки лютовали недолго. Как только по небу рассыпались звезды, воздух наполнился ферринами - крупными ночными стрекозами. Брюшки феррин пульсировали, излучая свет. Феррины незамедлительно начали охоту на зловредных мошек, которые поспешили убраться с открытых мест, где ферринам легко было маневрировать.
Наконец-то стало возможно насладиться прохладой и цветочным благоуханием форингского леса.
Зевкирас расположился на своем одеяле, поджав ноги. Когда же в последний раз он доставал флейту?.. Он приказал пажу добавить сухих веток в костёр. Вскоре затрещал, разгораясь, огонь, и Зевкирас приложил тростниковую флейту к губам.
Мелодия полилась тонкая, переливчатая, немного "шершавая", и поэтому по-особенному душевная, живая. Залка, на этот раз поужинавшая мышами, не утерпела, начала танцевать на хвосте, покачиваясь из стороны в сторону. Вскоре змея утомилась, свернулась на траве и уснула, но песня флейты продолжалась.
Один за другим, стали засыпать преторианцы. Немногие из них оценили музыку Зевкираса. Но Зевкирасу не было дела до слушателей: он играл и вспоминал свою юность, когда он, тогда ещё не такой толстый и потный, отправился на обучение в Нинивею, к прославленному магу Прокушенету. В последнее время он частенько задумывался над прожитым, - чувствовал, что стареет, и тем чаще вспоминал об ушедшей юности.
Едва взглянув на его золото, знаменитый Прокушенет отказал ему. Конечно, в Нинивее отыскался колдун, согласившийся его обучать. Зевкирас имел в кошеле тридцать пять золотых, огромные деньги для простолюдина: отец-красильщик не поскупился, снаряжая сына в дорогу. Приняв его на учебу, колдун Мавроматис пропьянствовал две недели, совместно со своей женушкой, костлявой Люцинией. Что же до обучения, Мавроматис задавал своим ученикам задание, отчерчивая ногтем в книге, и эта черта горела огнем до тех пор, пока нужные страницы не были заучены. Вскоре оказалось, что умение чертить в книге огненные линии было единственным колдовским умением Мавроматиса. Другое дело, Прокушенет. В городе говорили о необычайных волшебных заданиях, которые маг давал своим ученикам, про невиданных волшебных зверей, обитавших в его доме-дворце, а время от времени над крышей дома знаменитого колдуна плясали разноцветные молнии - и это уже не сплетни, это видели все.
Что же до того, чему научился за одиннадцать лет учебы сам Зевкирас...
Кто-то приглушенно вздохнул у него за спиной, словно всхлипнул.
Не переставая наигрывать на флейте, он оглянулся.
Паж, дерзкий мальчишка, стоял перед ним. Рот приоткрыт, частое дыхание, новый всхлип... Щеки блестят от слез.
Зевкирас перестал играть.
- Что ещё стряслось?
- Это... господин... мой господин... - паж дрожащей рукой показал в огонь.
Пока Зевкирас играл, пламя подчинялось мелодии: огненные языки плавно покачивались, подобно водорослям, колыхаемым придонным течением. Между золотистыми языками порхали мотыльки всех оттенков красного цвета: алые, бардовые, рдяные, розоватые, малиновые, вишневые, цвета зари и закатного солнца. Зарождаясь в углях, мотыльки поднимались в потоках пламени, отрывались от дымных языков и упархивали в небо. А иные некоторое время кружили над поляной, прежде чем осыпаться щепоткой серого пепла.
У пажа дрожали губы, с подбородка и из носа капель.
"Увидел моих бабочек, стервец".
- Принеси воды, во рту пересохло.
Мальчишка, спотыкаясь, помчался исполнять приказ. В темноте упал, заверещал по-щенячьи. Смехота... На этот раз вода оказалась прохладная и вкусная. Для большей вкусности, Зевкирас плеснул в кубок немного фалернского.
Прихлебывая из кубка, он любовался ночным небом, - на чёрном призрачном полотне мчался козлорогий Пастух за двуногой Волчицей, Сеятель рассыпал бриллиантовую звёздную пыль, Ворон сверкал одним глазом, другой был притворно прикрыт...
До недавнего времени, эти огненные мотыльки были единственным волшебством, которое он мог сотворить. До появления Залки... В те времена он был простым предсказателем погоды в Сегунте, маленьком приморском городке на юге Самния. При всяком удобном случае Залка напоминала ему об этом, твердила, что без нее он - пустое место, брехливый предсказатель погоды.
Наверное, змея шипела так из врожденной злобности, и чтобы себе цену набить. На самом же деле, судя по мальчишке пажу, он умеет кое-что. Восхищение, потрясение хотя бы одного человека - высокая оценка любого художника.
Пожалуй, его скромное искусство даже слишком впечатлило юношу.
"Мальчонка совсем не в себе", - подумал Зевкирас, бросив взгляд на пажа.
- Что-то в животе забурлило, - поделился он и похлопал по тугому животу. - Не помешает прогуляться.
Издавая непристойные звуки, Зевкирас вперевалочку заторопился в кусты.
* * *
На другой день дрянной мальчишка словно переродился. Он бегом кидался исполнять малейшую прихоть Зевкираса, будь то прислуживание за трапезой или отгонка мух. Поначалу Зевкирас отнесся подозрительно, - вдруг паж готовил какую-то каверзу? Но к полудню солнышко прибавило жару, он размяк, сделался сонлив и перестал подозревать.
Они ехали по широкой дороге, мощенной серым булыжником. Справа и слева - зеленая стена. Темноватая зелень Форингского леса лезла на дорогу, вместо падубов - огромные кусты магнолий, вместо буков и дубов - пальмы с "мохнатыми" стволами, по которым вьются цветущие орхидеи.
Многие деревья и травы Форингского леса были необычны для Эттинеи. Воинственная, торжествующая и хаотичная зелень Форингии напоминала атриканские леса, как будто кусок суши перенесли из Атрики в Эттинею. А некоторые верили, будто так оно и было.
Одна древняя легенда рассказывала о колдуне Аль-Гизуре, жившем во времена, когда с вершин самых высоких гор можно было шагнуть на небо. Этот Аль-Гизур считался одним из семи Великих Проклятых. Рассказывали, будто силой его колдовства часть Атрики была перенесена в Эттинею. В чащобе атриканского леса, в самом глухом месте, Аль-Гизур возвёл для себя дом из костей человеческих и звериных.
На привале паж не отходил от Зевкираса, всё норовил хоть чем-то услужить. "Юноша, не мелькай перед глазами", - сколько раз лениво просил Зевкирас... Когда показались звёзды, он устроился с флейтой у костра.
Он вывел два переливчатых напева, и над углями вспорхнули огненные мотыльки. Мальчишка всхлипнул. Зевкирас покосился на него. Не хватало истерики или падучей. Или ещё чего мальчонка взбрыкнёт? Но нет, парень больше не проявлял признаков болезненного возбуждения, и Зевкирас заиграл.
Как нередко случалось с ним в последнее время, музыка пробудила воспоминания. Окончив обучение, он вернулся в Эттинею, где для него нашлось единственное занятие, стать бродячим фокусником-волшебником. В те времена всё его искусство заключалось в этих огненных мотыльках, его игра на флейте создавала их в пламени. Но что такое мелкие огненные мотыльки? Другие бродячие колдуны показывали публике страшных зверей, сделанных из дыма, строили в воздухе замки и корабли, сводили в битве призрачных воителей.
Зевкирас четыре года бедствовал, питался впроголодь, для его любовной потребности распахивались только самые грязные, непотребные чресла. Коротка была бы его история, если бы не одно обстоятельство. Как-то он начал примечать, а ведь мотыльки пляшут и кувыркаются в огне неспроста.
Пламя, как известно, способно привносить в мир картины будущего. Вот и эти мотыльки, парившие и носившиеся над угольями, - по их поведению можно было предсказать, какая погода настанет в ближайшие дни. Если мотыльки весело танцевали в огненных потоках, погода обещалась быть ясной и маловетреной. Если же они беспокойно носились в пламени, словно напуганные коршуном чайки, - близилась буря. Если их движения были ленивы и плавны, обещался штиль. Имелись и другие приметы, немало их Зевкирас подсмотрел за последующие дни.
В Сегунте, крупном портовом городе, он впервые испытал своё умение предсказателя. Поначалу предсказывал бесплатно, но когда выяснилось, что его язык не лгал, купил новый кошель. Купцы, имевшие торговлю за морем, рыбаки, аристократические любители морских прогулок, - многие нуждались в точном предсказании погоды и готовы были платить.
За год Зевкирас сменил три туники, и уж менял не на меньший размер. Вино и женщины, великолепный стол, прохладный морской ветерок и плеск волн, что может быть лучше? За восемь лет его тело окончательно потеряло человеческую форму и превратилось в огромный бурдюк, заполненный студнем и смальцем. После общения с ним у продажных девиц выворачивало желудки, но Зевкирас не обращал внимания на чужие трудности. Что поделать, в жизни он и сам нахлебался лиха.
В винограде не без кислинки, - за эти восемь лет его хорошенько поколачивали раз пять или шесть, когда он ошибался в прогнозе. Клиенты досадовали: корабли тонули, груз шёл ко дну. А как не ошибиться, огненные мотыльки - совершенные бесенята, иногда они нарочно дурили его.
А один раз Клун Зевкирас чуть не расстался с жизнью. Это случилось, когда по городу пробежал слух, будто он не предсказывает погоду, а ее делает, то есть наколдовывает. В те дни в Сегунте было немало пострадавших от недавнего шторма, и у его дома собралась большая толпа с камнями и палками. Выручил друг-приятель, непременный участник его пирушек, жрец Форнагор. Худощавый, лысый Форнагор служил богу ветров Гримну, он-то и разуверил толпу. Да разве мог их толстый Зевкирас повелевать бурями и штормами? Такое под силу только могущественнейшему чародею, какие рождаются раз в столетие. Обычно же ненастья насылаются богами за людские грехи, и думать иначе, - значит, сомневаться в могуществе богов, а это уже святотатство.
Зевкирас с его пухлыми щеками, огромным животом и толстым жабьим подбородком совсем не был похож на могучего колдуна. "Да уж, этот фрукт - не Аверс Авригат", - кто-то сказал в толпе. Сегунтийцы засмеялись и, делая охранный знак, разошлись. После этого Зевкирас ещё четыре года благополучно предсказывал погоду на самнитском побережье.
Он бы и дальше предсказывал, если бы не появилась Залка.
Сейчас змея лежала в двух шагах от костра, в мятликах и дурнишнике, треугольная голова с шипастыми "жаберками" - на чешуйчатом теле, жёлтые глаза полуприкрыты. Словно некий мыслитель уложил подбородок на кулаки.
С той поры, как Залка появилась, у него стало получаться настоящее колдовство. Ему на память пришли первые случаи. По пути в Румн, на дневном привале, на него напали лихие люди. Разделались очень просто, - показали нож, срезали с пояса кошелёк, забрали осла. Белобрысый бандит, который всё время смеялся, глумливо похлопал его по толстой щеке: "Что, тяжела жизнь, грудинки кусок?.."
Рыдая в три ручья, он наблюдал, как осел с его припасами уходил всё дальше, а после и вовсе скрылся за поворотом дороги. Тут-то к нему и подползла Залка.
"Ты же знаешь, что делать. Брось ливандеров пояс..."
Он забормотал что-то, ливандеров пояс - колдовство для колдуна с силой Прокушенета...
"Укушу!"
В самом прескверном настроении, он взялся за колдовство, придуманное и впервые сотворённое знаменитым колдуном Ливандером Сирингийским более двух тысячелетий назад.
Он положил на землю свою опояску, льняной шнурок, разложил правильно, чтобы получилось кольцо. Взял пригоршню дорожной пыли, начал сыпать на опояску, забормотал по памяти: "Конь вороной не спотыкнётся, белый конь вернётся..." Он не помнил дословно, что там наговаривал Ливандер, но он знал два десятка формул, подходящих на всякие случаи.
Зевкирас был уверен, что всё напрасно, колдовство не состоится, змея в своей ядовитой душонке насмеялась над ним. К его удивлению, после первых же слов просыпанная пыль пришла в движение. Пыльное облако трижды пронеслось над его опояской и устремилось следом за разбойниками. Из свитков он знал, что случится, - далеко впереди частицы пыли осядут на землю, создавая новую, обманную дорогу и скрывая дорогу настоящую.
Зевкирас приготовился ждать. Скоро трое добытчиков показались с правой стороны, - они весело переговаривались, довольные ловитвой. На него они не обратили внимания. Когда уже прошли мимо, белобрысый, который всё время смеялся, все-таки заметил его. Он что-то сказал приятелям. Смех оборвался. Добытчики заметно прибавили шаг, стали оглядываться, озираться, а там и кинулись бежать. Спустя недолгое время они, завершая круг, опять показались справа от Зевкираса. На этот раз они заметили его загодя, не дошли до него, бегом кинулись обратно. И вскоре показались на дороге слева от него.
Только теперь догадались, оставили на дороге осла. Белобрысый, который всё время смеялся, швырнул в сторону Зевкираса его кошелек. Теперь уже налегке, разбойники кинулись бежать.
Залка сказала: "Превратись в чёрную пантеру, нагони их и выцарапай их сердца".
Он покачал головой, опоясываясь своим шнурком.
"Так бы сделал любой колдун, - превратись, нагони и убей!".
"Как я превращусь в пантеру, - пробурчал он, проверяя содержимое кошелька. - Разве в медведя".
Залка долго шипела, но он не уступал. Пришлось змеюке отстать от него...
На следующий день он увидел, - на обочине кучкой стояли люди, случайные проезжие. Он подошел. Оказывается, все глазели на три раздувшихся трупа, - чёрные губы, синие пятна, веки и рты в зелёных мухах. С трудом Зевкирас признал одного, - белобрысого, который всё время смеялся.
У всех убитых напротив сердца сочилась гноем рваная рана. Вынуто сердце или нет, невозможно было разобрать из-за слоя мух. Он посмотрел, что змея. Залка спала в своей корзинке, как ни в чем не бывало. Для неё ночь выдалась бессонная, она приползла только под утро.
На пути в Румн ещё дважды на собственность Зевкираса делались поползновения. Оба раза он осаживал молодчиков в самом начале, - проводил руками по лицу, словно снимал кожурку, а там оказывалась такая личина, скорее ноги уноси. Залка очень расстраивалась, ведь они могли бы разыграть комедию, - он претворился бы безобидным простофилей, а после выцарапал бы у хитников сердца.
Искра от костра кольнула в щёку. Зевкирас вздрогнул. Воспоминания разлетелись прелой листвой, остались только флейта у него в руках и тихая, печальная мелодия. Да ещё мальчишка паж, - стоит, смотрит на его мотыльков, разинув рот. И не надоедает же. Что значит молодость, - парень весь день в пути, а словно не устал.
- Ты как бельмо на глазу, - сказал Зевкирас, прекратив играть. - Что, очень бабочки мои понравились?
- Бабочки? - Мальчишка взглянул на него с идиотским видом. - Господин, там... кто это? Кто она?
Змея неторопливо выползла из сумрака, встала на хвост.
- Покажи мне ее! - Зевкирас вскочил на ноги, замахал руками. Он задыхался. - Живо, покажи ее!
Сквозь шипение до него донеслись слова, сказанные с превеликим самодовольством:
- А кто говорил, что хорош-шо колдует и без моей помощ-щи?
Он сделал виноватое лицо и заплясал на месте, нетерпеливо махая руками.
Залка смягчилась, встала на самый кончик хвоста и вдруг изогнулась, сделалась как обруч. Он быстро посмотрел на пламя костра через этот живой обруч.
Он опоздал. В колдовском зеркале успел увидеть женское плечо с сиреневой розой и мелькнувший край дымчато-белой накидки.
В единый миг Зевкирас вспомнил, как это случилось с ним. Он был тогда младше этого мальчишки. Ему было лет одиннадцать. Как-то с детворой он смотрел представление бродячего волшебника. Колдун создавал из дыма медведей, лосей, росомах и приказывал им драться. Выглядело забавно, но, когда ветер дул в лицо, ело глаза. Его любопытство начало угасать, и вдруг из дымного тумана, из переплетения звериных тел вышла, как выплыла, женщина, - строгое лицо, дымные волосы, струящееся платье до пят. Она посмотрела на Зевкираса, - на него одного, впилась глазами в его слезящиеся глаза, и вдруг ее лицо, дьявольски прекрасное, очутилось прямо перед ним, и её дымные губы коснулись его побледневших губ. Так он стал колдуном и заодно приобрел первый сексуальный опыт.
- Сабилла, царица магии, - проговорил Зевкирас, смахивая со лба крупные капли пота. - Всякому колдуну она показывается единственный раз. В начале пути.
- Она поцеловала меня.
- Да ну, - усмехнулся Зевкирас.
- Она дважды поцеловала меня. Вчера и сегодня.
- Дважды?
А вот это новость. Если только мальчишка не соврал. Богиня магии редко кого удостаивала такой чести. Второй поцелуй - знак особой избранности.
На миг Зевкирас ощутил досаду. Неужели смазливая внешность - пропуск даже к сердцу богов? Остаётся надеяться, что в следующий раз Сабилла покажется парню в каком-то зверином обличии, ведь у богини магии тысячи обликов и личин.
Устраиваясь на одеяле, он спросил сердито:
- Как зовут тебя, юноша? - До этого он не удосуживался задать столь естественный вопрос.
- Гентерей... Гентерей, имя княжеского рода из Самния. Не из тех ли Гентереев ты будешь?
- Князь Секст Гентерей - мой отец, - сказал паж. - Он умер от ран, которые получил у Медвейского озера.
Зевкирас долго подгребал обугленные ветки в костёр. Сейчас в пламени невозможно было отыскать ни единого мотылька.
- Принеси-ка мне вина, Туллий Гентерей, - попросил Зевкирас, откладывая в сторону зелёный прут, использованный вместо кочерёжки. - Не бери олифийское, оно кисловато, и не надо цевасского, слишком водянистое. Возьми мех с фалернским.
Парень живо вернулся обратно, с мехом и железным кубком. Он хотел налить вино в кубок, но Зевкирас выхватил мех у него из рук и прямо из меха принялся пить.
В голове быстро зашумело. Он и не помнил, как повалился на кожистые листья пахучих геликоний.
* * *
До берега Форинского озера добрались к полудню. Замок Лесная Рыба, стоявший на острове посреди озера, был отлично виден, - желтые стены из обожженных глиняных плит, черепичные крыши башен. На шпилях развивались флаги князей Фрасков, правителей Форингии, - меч, оплетенный шипастой лианой. С берега герб на флагах был едва заметен.
На воде покачивались рыбачьи лодочки. Одна лодка стояла у самого берега, блестели капельки воды в плетениях рыбачьих сетей. На дороге, тянувшейся вдоль камышей, показались лесорубы, - крепкие ребята в кожаных туниках, бронзовые от загара, с топорами на плечах. Они остановились, изумленно взирая на кавалькаду. Нечасто здесь появлялись "индиговые мечи", как называли преторианцев.
Справа по берегу, в сотне футов, виднелся городок Кильбрет. Рядом протекала речка Лиренция, впадавшая в Форингское озеро. На берегах озера стояло пять небольших городков наподобие Кильбрета. Все они были связаны с островом паромной переправой.
Князь Луктар повел отряд к домику паромщика. Зевкирас увидел на берегу с десяток селян, дожидавшихся переправы. Луктар позвал его: "Твое место - у знамени-лика, домн Зевкирас..."
Пришлось становиться рядом со знаменосцем, изображать доблестный вид, вместо того, чтобы угоститься свиным окороком. И отчего Луктар назвал его домном, то есть властительным господином? Всей власти у него было - мальчишку пажа за уши оттрепать.
Когда кавалькада приблизилась к причалу, форингийцы склонились в поклоне. Разумно, иначе получили бы плётками по плечам.
- Приветствую вас, румеи! - сказал Луктар, картинно поднимая правую руку, но голосом не очень любезным. Только через четверть часа он велел отряду спешиться. Зевкирас исполнил приказ с такой поспешностью, что упал на куст магнолии.
Мальчишка Туллий подбежал к нему, помог подняться. Наверное, малец почувствовал в себе колдовскую силу, и теперь выслуживался, чтобы Зевкирас научил каким-нибудь штукам.
Он смерил взглядом юного пажа и остался весьма недоволен. По такому будут сохнуть и юные скромницы, и дебелые матроны, а вот кто бросит хоть единый добрый взгляд на него, толстяка Зевкираса?
Оттолкнув пажа, он принялся наблюдать, как форингийцы на берегу связывают бархатистые стволы древопапоротника в плоты. Не рыба и не пушистые шкурки лемуров, - древесина древопапоротника была настоящим сокровищем Форингского леса. Древесина древопапоротника - темно-коричневая, шедшая на строительство домов, и черная, используемая для строительства кораблей, и любимая резчиками красная, и божественная шафранная, самая дорогая, - не подвергалась гниению, отличалась особенной прочностью, прекрасно хранила тепло, а черная древесина к тому же была необычайно легкой. Неудивительно, что древопапоротник стоил в несколько раз дороже, чем лучшие сосна или дуб. Только кромалис да некоторые редкие сорта самшита и тиса стоили больше.
Зевкираса отвлекло движение: в воротах городка появились люди. Ну конечно, пока они дожидались парома, в Кильбрете прослышали об их отряде, и теперь городской эдил торопился со скучными поклонами.
Из города вышла делегация в шапках с перьями фламинго (кое-где в империи магистратами использовались петушиные перья, иногда - фазаньи, павлиньи, или перья лирохвоста). Наверное, здесь был весь городской совет, человек пятнадцать. Впереди вышагивал высокий тощий человек с традиционной золотой цепью городского эдила на груди. Рядом воин в шлеме с пышным плюмажем нёс четырехугольное знамя князя-правителя Форингии.
Позевывая, Зевкирас смотрел, как городской эдил со старейшинами гнули поклоны пред знаменем-ликом Джефриса. Это зрелище, поначалу забавное, успело приесться за время пути. Наблюдать за плотовщиками было куда интереснее... Эдил забормотал слащавую речь. Князь Луктар слушал хмуро, кусал губы. И вдруг Зевкирас заметил: да ведь старик Луктар едва держался в седле. Старый князь совсем измотал себя дорогой, но, какой упрямец, не думал сбавлять ход.
В туманной дымке, стлавшейся над озером, показался паром. Было велено оставить лошадей на берегу, здесь же осталась декурия преторианцев. Остальные начали грузиться. Зевкирас попытался тоже задержаться на берегу, но Луктар и слышать не хотел про его разболевшийся живот и натёртые седлом чресла. Какой живот, Зевкирас - императорский посланник, а не солдат сопровождения, и он обязан являть всю силу и мудрость Зубчатого Замка в доме каждого провинциального правителя.
Он долго брюзжал, потирая больные бока.
Когда отчалили от берега, он начал замечать кое-что, - и притих.
Небо над Форингским озером возвышалось чистое, светло-золотое. На ветвях лиан качались лемуры. По воде расходились круги, всплескивала рыба. Обдувал прохладный ветерок, донося медовый запах лесных цветов.
Незаметно они миновали половину пути. Зевкирас встал так, чтобы было видно, куда они плывут.
Впереди, в окружении спокойных вод, над зеленью острова поднимался коричнево-золотистый замок - сводчатые невысокие оконца, черепичные крыши башен, оплетенные лианами стены с редкими зубцами.
* * *
Замок Лесная Рыба был небольшим, его круглые башни никак нельзя было назвать высокими, его крепостные стены не отличались уникальной толщиной. Количество катапульт и скорпионов на стенах не восхитило бы ни одного стратега. Тем не менее, в лихое время Вороньих Войн замок Лесная Рыба был взят лишь единожды, и то, как говорили, лишь благодаря предательству. Неприступным его делали лианы, оплетавшие стены.
На острове рос особенный сорт лиан. Эти лианы, единственные из всех лиан Форингского леса, имели длинные и острые шипы. Сохранились рассказы, будто в древние времена, когда враги подступали к замку и пытались взобраться на стены, лианы шевелились и двигались как змеи. Зеленые плети язвили врагов своими колючками, и каждая колючка источала ядовитый сок.
Другая легенда рассказывала, как возник Форингский замок и каким образом он приобрел столь могучую защиту.
Однажды колдун Аль-Гизур осмелился бросить вызов самим Богам-Кузнецам, Альдасу и Хаггу, великим богам предначальным. Умелыми, сильными руками он создал из меди юношу и силой колдовства вдохнул в него жизнь.
А другие рассказывают иначе: Аль-Гизур совсем не собирался величаться и чваниться перед богами. Колдуны не должны иметь детей, такова их плата за дар волшебства, а Аль-Гизур хотел сына. Вот он и создал себе медного сына, в надежде, что эта медная статуя не вызовет ревности богини магии Сабиллы, тем самым он и сына обретет, и сохранит умение колдовать.
Как бы ни было, медный юноша встал с наковальни как живой, и имя ему дал колдун "Форинг", что в переводе с древнего языка ангеров означает "порожденный огнем".
Медный Форинг выглядел совсем как живой человек. Медная сущность его тела была сокрыта покровом колдовства, так что взоры юниц липли к черным как смоль волосам, сияющим синим глазам и к прекрасной бронзовой коже, под которой ходили крепкие мышцы. И голосом медный Форинг обладал недурственным, и был обходителен, а сила его медной мужественности превосходила всякое воображение.
Не удивительно, что вскоре во всей округе не осталось девушек, избежавших соблазна. Да и немало замужних матрон пало жертвой преступного чувства. Одна беда, юноша Форинг был непостоянен, никому не хранил он верности, и жар его медных губ проносился он селения к селению подобно огню.
Закончилось тем, что не выдержали женихи и мужья юных глупышек и потерявших голову матрон. Собралась ватажка, мужей с полсотни. Они выследили юношу Форинга и отвезли на остров посреди озера, чтобы там, в тайне, убить.
Осталось неизвестно, как вел себя Форинг перед смертью. Плакал ли он, просил пощады, или встретил участь с достойным мужеством? Легенда сохранила другое, способ, каким убили Форинга. Красавец Форинг был забит кузнечными молотами. Здесь не было какого-то изощренного мучительства. Только кузнечными инструментами, освященными в храме бога ремесла Эфрона, возможно было убить Форинга, рождённого в волшебной кузне.
Едва жизнь с последним выдохом покинула юношу, покров волшебства истаял. На земле, истоптанной калигами, убийцы увидели искорёженную бронзовую статую. Из разбитых суставов и медного рта текла лава.
"Небось, не оживеет", - и мужчины отправились в свои селения, радуясь, что извели такую нечисть.
Но юноша Форинг погиб не бесследно. Как оказалось, помимо меди, лавы и колдовства, чародей вложил в своё детище и нечто другое.
Лава, вытекшая из тела медного юноши, расплавила и зажгла подземные породы. Из-за этого, спустя недолгое время, под лесным озером разлилось другое озеро, озеро горячей лавы. Но это не был испепеляющий, всё уничтожающий огонь вулкана. Подземный огонь, зажженный от крови Форинга, давал тепло и порождал жизнь.
В заросшем осотом, заболоченном Лунном озере забили родники. Вокруг озера бурно разрослись деревья и травы, причем пробудились окаменелые семена давно ушедших эпох. Так впервые люди воочию увидели древопапоротники, вставшие по берегам Лунного озера и надёжно укрепившие берега. С той поры озеро стали называть Форингским, а лес, по которому расселились древопапоротники, - Форингским лесом.
Прошли века. Однажды на остров прибыл царь Юний из рода Фрасков, владетель маленького лесного государства. Сметливый Фраск нашел могилу Форинга и построил над ней святилище. Здесь же, на острове, Фраск возвёл крепость, куда перевёл свою резиденцию. Расчет оказался верен: Форинг, ставший божеством, из непостижимого далёка явил своему первому почитателю особенное расположение. Стены островного замка обвили колючие лианы, на века сделавшиеся для замка Фрасков надежной защитой.
Многие, слышавшие эту историю впервые, спрашивают: а как же Аль-Гизур? Почему могучий маг не догадался об опасности, нависшей над сыном, почему не явился на помощь? Наконец, почему колдун не отомстил убийцам?
Да потому что к этому времени Аль-Гизура уже не было в живых. Создав Форинга, он потерял всю свою волшебную силу. Так заповедано свыше: когда у колдуна рождается сын или дочь, магия покидает его... Магия не любит, чтобы у того, кто обручён с ней, появлялись чужие дети.
Чувствуя, как чудесная сила покидает его, Аль-Гизур сотворил своё последнее волшебство.
Колдун прочертил ногтем царапину на груди, через левый сосок. Ворон вылетел из раскрывшейся раны, птица несла в когтях красно-синюшное, в жёлтых прожилках, старое сердце.
Бывший могучий колдун повалился на землю замертво. Как и все люди, он не мог жить без сердца, ведь он уже не был колдуном.
глава шестнадцатая
АРИСТОН
Быстроходная либурна Аристона легко рассекала морские волны. Стоя на носу корабля, под сияющим чистым небом, среди сизой глади вод, он испытывал радость, простую и безоглядную. Соленый ветер и морской простор, что ещё нужно для афарянина? Вот только память будоражила, не давала вдоволь напитаться морем и чистотой.
И не только память.
Оглядываясь, Аристон видел другую либурну. Он вышел в море на двух кораблях. На одной был он с преторианцами, другая везла князя Дакоту. Перед самым его отплытием Дакота, видите ли, изъявил желание отправиться к принцу вместе с ним. Аристон догадывался, зачем. Дакота хотел обелить Генриетту в глазах ее сына, отвести от императрицы тень подозрения в убийстве Луция. А на словах Дакота сказал, что намерен приветствовать нового ридгара. Долг князя Румейского Кольца - помочь законному наследнику взойти на престол, и сейчас как раз такой момент. После всех этих верноподданнических фраз Аристон никак не мог воспрепятствовать старому князю.
Перед тем, как взойти на корабль, Дакота улыбнулся Аристону. Князь Дакота Краб сказал: "Слуга императрицы - не враг ее сыну и его слугам". Но взгляд, которым Дакота сопроводил слова, был куда правдивее его тонкогубой улыбки.
Аристон имел представление, где искать принца, но очень приблизительное. Перед отплытием Джефрис сказал, что отправится к островам Хребта Талоса, ворошить пиратские гнёзда, "а дальше - как боги дадут".
Хребтом Талоса называли четырнадцать островов Каменного моря, выстроившихся друг за другом, образуя дугу. Каменное море считалось рассадником пиратства, да и неудивительно. Воды здесь изобиловали рифами, берега островов - извитыми бухтами, где легко прятались пиратские суда. Но пираты не только прятались: на отдельных островах имелись целые пиратские крепости, построенные из дерева и песчаника, взять которые с ходу не смогло бы даже регулярное войско.
До этого Джефрис не раз выходил в Каменное море, поохотиться на пиратов. В лучшем случае, ему удавалось настичь и покарать тех, кто не успевал затеряться в скалах и извитых бухтах Каменного моря, иные же наглецы преспокойно становились под защиту пиратских крепостей. У Джефриса не было сил штурмовать сами крепости. Для этого он должен был бы поднять Ильский легион, на что требовалось разрешение самого императора. Правитель провинции не мог использовать свои легионы вне пределов провинции без такого разрешения, даже если правитель провинции - принц крови. Джефрис несколько раз обращался к отцу, но Уриен отмалчивался. Поговаривали, император побаивался, как бы слава сына не возросла под влиянием новых громких побед.
На этот раз Джефрис посадил Ильский легион на корабли и вышел в море, не испросив разрешения отца. В военном лагере под Илем осталась всего одна когорта. Кто мог обвинить наследника в самоуправстве? Слишком хорошо помнили о позоре Уриена, разгромленного под Медвеей. Джефрис желал кровавой битвой почтить память сына, это все понимали. Именно таких поминок, опасных и кровавых, требовала румейская гордость.
На вторые сутки пути Аристон увидел Схидну, самый северный остров Хребта. С этого острова начиналось обманчивое Каменное море, и рядом со шкиперами обеих либурн встали лоцманы, молодые ребята, оба - эллане родом. С лоцманами, водившими корабли по Каменному морю, всегда расплачивались по-царски, но в случае кораблекрушения они не сберегли бы голову на плечах.
Стояло раннее утро. Только что взошло солнце. Ветер гнал по водной глади мириады серебряных бликов. Аристон глубоко вдыхал пахнущий водорослями воздух, истекающий прохладой. Афарянин вглядывался в растущий на горизонте остров. Над зеленью холмов растекалась молочная дымка, стайки птиц на миг показывались и опять скрывались в пелене, словно рыбы выпрыгивали из воды. Остров Схидна был немаленький, здесь стояли три рыбачьи деревушки, две - элланские, и одна - самнитская. Пираты редко навещали Схидну, опасаясь засады.
Сейчас у берегов Схидны не было заметно ни единого судна. На берегу сушилось с десяток рыбачьих лодчонок, чёрными днищами кверху. Староста деревни, седоватый пожилой элланин, едва не сломал спину в поклонах. Да, они видели корабли его высочества. Нет, его высочество не высаживался на Схидне. Флот его высочества плыл в сторону острова Гифноса, "вон тот остров, ваша светлость, видите зеленую подкову?".
Аристон прикинул. До Гифноса можно доплыть часа за два, если весла будут помогать парусу. Но это, - если напрямик, по водной глади, а каменное море изобиловало рифами. Лоцманы Аристона наотрез отказались вести корабли дальше: тех мест они не знали. Пришлось трясти мошной перед схиднийцами. Аристон набавлял, пока не остановился на сотне золотых "колесничих", - сумма немыслимая для простолюдина. Всё было напрасно. Островитяне врали, что не знают морских путей, что рыбачат только в прибрежном мелководье. Выручил князь Дакота. Пока Аристон рассматривал карту в рубке, Дакота приказал вздёрнуть двух схиднийцев, что и было исполнено, благо подходящих деревьев на берегу хватало. До старосты деревни дело не дошло: схиднийцы, разражаясь горестными воплями, дали проводника.
Волей неволей приходилось признать некоторую полезность князя Дакоты. Хмурясь, Аристон пригласил старика на свой корабль.
С помощью нового лоцмана он добрался до Гифноса к вечеру. Берег оказался безлюден. В небольшом отдалении от воды, на пологом холме, возвышались развалины крепости Анагры, среди развалин башен ещё что-то горело. Кроме запаха гари, солёный морской ветерок доносил сладковатый запах тлена. Не менее сотни отрубленных голов пялилось с разрушенных стен на прибывших, да с полсотни трупов - раздувшихся, зелёных, с отваливавшимися членами, - было привязано к кольям у самой воды. Под развалинами пиратской крепости валялся разбитый камнемёт. Ни единого живого человека не было видно.
Судя по всему, Джефрис уже несколько дней как покинул Гифнос.
Не приближаясь к берегу, Аристон повёл корабли вдоль острова. Когда они завернули за мысок, он увидел на песчаной косе людей, с полсотни воинов, и триеру с убранным парусом, стоявшую на якоре. Пираты. Аристон приказал солдатам готовить стрелы и дротики, но в это время порывом ветра на триере развернулся флаг, закреплённый на мачте.
Подошедший Дакота показал на флаг:
- Шесть виноградин князя Фульва. Твоей светлости известно, что здесь делает этот пройдоха?
На Дакоте был кожаный панцирь с рельефной головой дракона, покрытый позолотой, за плечами - короткий индиговый плащ, какие носили преторианцы.
Аристон кое-что слышал о Фульвах, династии правителей Кирены, одной из двух атриканских провинций Румна. Да и как иначе, атриканское имение Аристона находилось всего в двух днях конного пути от Галеса, столицы Кирены.