ГЛАВА ПЕРВАЯ

Танец был самый обычный: сотня юношей, а может, поболее, сходились и расходились, слетались и разлетались в задорной удали - этот танец, так называемый танец "охотников за иглобрюхом", всегда можно увидеть на празднествах и в Лассиноре, и в Якоре Виссара, и в прекрасной Касилиссе, и в златовратном Абалоне.

Необычное заключалось в том, что подмостками юным танцорам служила морская гладь. Да, да, именно морская гладь, а не поверхность какого-то утиного озера, заросшего тиной и кувшинками (станцевать на поверхности озера вы, конечно, и сами сумели бы). И еще одно бросилось бы в глаза случайному путнику, оказавшемуся в этот день на берегу Изумрудной бухты. Здесь, у деревеньки Новое Лукоморье, море было спокойным, словно руки пахаря, возвращающегося домой на вечерней заре. А ведь день-то выдался ветреный! Совсем рядом, под скалистыми утесами, грохотал прибой, немногим дальше волна шутя рвала рыбачьи переметы и высоко вздымала на гребне маленькие лодочки добытчиков трески, макрели и жирнотелого двоезуба. Заметим, Изумрудная бухта была совсем не глубокой. Но даже будь она длинной и узкой, как чулок какой-нибудь длинноногой красавицы, всё равно было бы не понятно, отчего в этом месте над морем совершенно не чувствовалось ветра.

Между тем только расцвело. Огромный розовый Иллинор встал над морем и миром - в короне из сиреневого огня, сам молодой, словно росою с заповедных морских лугов умывшийся. День обещал быть ясным, и это было самое важное, потому как сегодняшний день был днем самого главного праздника морян из Нового Лукоморья.

Этот праздник назывался День Первой Зари.

За танцем юных лукоморцев с берега наблюдали старшие. Здесь были и крепкие мужчины, все, как один, - опытные моряки и умелые чародеи, и седовласые старцы, чьей мудрости повиновались даже яростные бури, и прекрасные женщины - старые и молодые, - и дети, очень много детей. Но вот семеро тритонов, стоявшие на хвостах у самого берега, протрубили в огромные витые раковины - протрубили в первый раз. По этой команде юные моряне, исполнявшие танец, в последний раз взмахнули обоюдоострыми апсаками и взялись за талисманы на своей груди. Над морем разнеслись слова, сказанные юными голосами, - это были слова заветного заклятья.

Не успели отзвучать волшебные слова, как море у ног юношей вскипело. Разнообразные твари и чудища морские показались из воды: где - дельфин, где - осьминог, где - морской конек (размером с хорошего коня), а где - толстый, губастый сомоус. Ребята вмиг оседлали своих скакунов - каждый - своего. Тут море словно бы вздохнуло. Высокие волны поднялись в Изумрудной бухте, и на этих волнах твари и чудища морские понесли к берегу своих юных всадников.

Сойдя на берег, ребята попрощались с верными друзьями. Кто-то похлопал морского друга по мокрому боку, сомоусам щекотали серое брюхо, а осьминогам жали упругое щупальце.

Тритоны протрубили опять. По этому знаку с нарядного корабля, стоявшего у деревянного причала, были спущены сходни, и группа мальчиков, человек двадцать, по команде взрослых стала подниматься на корабль.

По третьему звуку труб сходни были убраны, и корабль отчалил от берега.

На этом корабле взрослые моряне повезли двадцать своих ребят на остров Пилигримов - зеленую лужайку в волнах, милях в десяти от материка. Так было каждый год, - каждый год лукоморцы отвозили всех мальчиков, которым накануне исполнилось двенадцать лет, на остров Пилигримов. Там, силою древнего обряда, в юных морянах пробуждались родники морского чародейства. Что же до девушек лукоморцев, то они обладали чудесной силой с самого рождения. Правда, это была не мужская яростная сила, а сила женская, - мягкая, но упорная.

В том, что женщины лукоморцев не нуждались ни в каких обрядах посвящения, не было ничего удивительного. Известно же: сила мужчины идет от разума, которому еще нужно созреть, тогда так сила женщины исходит из сердца.

* * *

Среди мальчиков, которые в этом году должны были приобщиться к силе, одного звали Айри (или полностью - Айрон). Айри был сыном Большого Ишиба - деревенского вождя. Про Большого Ишиба говорили, что он проведет корабль даже по каменному морю, а это была высочайшая оценка колдуна. Правда, чародейским подвигам Ишиба минуло немало времени, потому как Большому Ишибу давно перевалило за шестьдесят (Айри был поздний ребенок).

Богиня плодородия Аспасия наградила Ишиба и его супругу Семелу пятью дочерьми, а вот сын у вождя был один, единственный наследник. Неудивительно, что рождение Айри вся деревня праздновала три дня, и уж на угощение Ишиб не поскупился.

Айри рос бойким, живым мальчишкой, куда более бойким и подвижным, чем его сверстники. И плавал Айри быстрее других ребят, и бегал быстрее, и под водою он мог находиться почти столько же, сколько и Толстый Ухиш, а ведь Ухиш был из рода Крабошеев, у которых у всех, даже у женщин, грудная клетка была что твой мельничный жернов. И глаз у Айри был меток, и рука верна - когда мальчикам исполнилось десять лет и их стали учить владеть апсаком, никто точнее и дальше Айри не кидал обоюдоострый апсак. Среди ребят Айри был заводилой во всем. Перепутаны рыбачьи сети - взрослые подзывали Айри, чтобы оттрепать за уши; учитель Калауф, любивший подремать за учительским столом, просыпался с бельевой прищепкой на носу - и опять виноват был Айри. А то Айри отправлялся во главе мальчишечьей ватаги искать необитаемый остров с пиратскими сокровищами, или как-то раз Айри придумал испытание храбрости - кто вытащит из норы кусачую водяную змею. Айри-то один и вытащил, а потом две недели пролежал, искусанный, весь в бинтах и болотных мазях.

Большой Ишиб бранил сына чуть ли не каждый день; случалось, и кулаком волосатым грозился, а сам прятал улыбку в вислых усах. Хороший будет у лукоморцев вождь!

Словом, накануне Дня Первой Зари в Новом Лукоморье только и разговоров было, каким живым существом одарит предвечное сына вождя, бойкого Айри. Кто же это будет - верзила кракен, зверь-рыба или сам морской змей? Уж наверное, поговаривали лукоморцы, не какой-нибудь тощий дельфин или осьминог причтется Айри в друзья. Несомненно, многосильное морское чудище станет волшебным спутником, и покровителем, и другом отважного не по годам Айри, Айрона - сына вождя и будущего вождя.

* * *

Каждый из лукоморцев, отчаливших на нарядном корабле, видел остров Пилигримов уже ни раз и ни два, даже дети. Слишком много этот остров значил для лукоморцев, единственных на всем Западном Побережье прирожденных морских чародеев.

На острове Пилигримов, в самом центре его, стояла Изначальная Раковина - витая, кремово-розовая, она была высотою с башню. Легенда рассказывала, что все моря и океаны планеты Андоры когда-то, в начале времен, излились из этой раковины. Так оно было или нет, кто знает, но несомненной правдой было то, что раковина таила в себе удивительную мощь. Всякому известно, что, стоит приложить обычную раковину к уху, как тотчас услышишь шум далекого моря, прародителя этой раковины. Так было и с Изначальной Раковиной на острове Пилигримов. Так, и не совсем так.

Голос Изначальной Раковины слышался за сотню шагов до нее, что, впрочем, было неудивительно, учитывая огромный зев этой раковины. Куда более удивительным являлось другое: голос раковины не был голосом моря. Голос Изначальной Раковины звучал многоголосым хором, причем временами возможно было различить отдельные слова и даже некоторые фразы. Что это были за слова, что за фразы - никто не пытался спросить о них или хотя бы их повторить. Просто столетие за столетием люди вслушивались в неземной многоголосый хор и улыбались, а некоторые улыбались и плакали.

Изначальная Раковина излучала добро, это знали и чувствовали все, недаром даже в самую жестокую бурю море вблизи раковины всегда оставалось безмятежно-спокойным. Со всех краев Андоры к Изначальной Раковине устремлялись моряки со своими заботами - стали ли докучать пираты, плохо ли ловился тунец или случись какая-то заморочка с соседями. Раковина никогда не давала ответа на вопросы - но при звуках её удивительного голоса мудрые всегда находили ответ.

Чародеи из Нового Лукоморья тоже частенько прибегали к волшебной помощи чудесной раковины. Однако для лукоморцев, прирожденных морских чародеев, Раковина значила гораздо больше, чем для кого бы то ни было из морян. Ведь именно голос Изначальной Раковины пробуждал в душах юных лукоморцев колдовскую силу.

В этом-то и заключался Обряд Озарения - обряд, совершаемый в День Первой Зари.

* * *

Корабль лукоморцев плыл к острову Пилигримов в совершенной тишине, только снасти слегка поскрипывали да где-то вдалеке кричали чайки. Даже капитан отдавал команду матросам знаками, а не словами. Ничто не должно было мешать задумчивой сосредоточенности людей, особенно - глубокому чувству двадцати детей, которые в самом скором времени должны были стать морскими чародеями.

Айри, сын вождя, неугомонный мальчик, тоже молчал и не видел вокруг себя ничего, как и озорники Тим и Вилли, или как Толстый Ухиш, или как любой из мальчиков лукоморцев. Только высокий, голубоглазый Кон, вечный соперник Айри во всех мальчишеских проделках, издавал некие неаппетитные звуки. Кон время от времени плевал в воду, дескать, Обряд Озарения - это ему нипочем, хотя всякий бы заметил, что Кон выглядел куда бледнее обычного. Впрочем, на Кона никто не обращал внимания. Не замечал его и Айри, хотя в обычное время мальчишки глаз не спускали друг с друга, ревниво проверяя, кто же из них самый сильный и самый храбрый.

Айри, затаив дыхание, смотрел на пенный след, который оставлял за собой корабль. Сердце мальчика тревожно билось. Так неужели же наконец свершится то, о чем он мечтал ночами, неужели же наконец он ощутит всю эту прелесть, всё наслаждение повелевать стихией колдовства? О, об этом чувстве не скажет ни один чародей, но это чувство удивительной радости и восторга легко читается в глазах любого человека, творящего заклинание.

Когда-то Айри спросил у отца: как это, творить волшебство, что чувствуешь в это время? Большой Ишиб ответил: "Помнишь, сынок, как я учил тебя ездить на лошади?" Айри сразу вспомнилось то необычайное ощущение, смесь страха и радости, когда он впервые взял в руки поводья и старая, умная лошадь, пегая в рыжих яблоках Рябинка - о чудеса! - послушалась его слабой руки. А через несколько дней он уже вовсю гарцевал без помощи отца. Ну, может, не через несколько дней, а через несколько недель, но ведь, в конце концов, он действительно научился хорошо держаться в седле. Ощущение это было удивительное - гнать во весь опор, так, что ветер свистел в ушах, чувствовать себя хозяином и другом живого существа, управлять конем и наслаждаться дружбой с ним. "Вот так же наше колдовство, сынок, - сказал Большой Ишиб, - только скачка эта будет в сто крат быстрее". "Значит, это и приятнее в сто крат!" - воскликнул тогда Айри. "Это и опаснее в сто крат, - сказал Большой Ишиб. - Даже смирная лошадь может ни с того ни с сего выйти из повиновения и понести, что же говорить про наше колдовство."

Айри вспомнил, как однажды на его глазах лошадь старого пасечника, многие годы привозившего в деревню мед, принялась взбрыкивать, словно пчела залетела ей в ухо. Старик пасечник, как на грех, только что взгромоздился в седло. Бедный старик упал и больно расшибся. Наверное, такое может случиться с каждым, - и что? Да пускай волна хоть десять раз швыряет его о камни - лишь бы однажды пронестись на гребне ее, пронестись не как жалкая щепка, не как выпавший с корабля неудачник, - пронестись как хозяин ее, пенной волны, - пронестись как господин, как бог!

На мгновение Айри вспомнилось выступление старших ребят, которое он видел этим утром. Мальчик ощутил зависть, и тут же - радость и великую надежду. А ведь скоро, очень скоро и он сможет вот также плясать на воде!

Интересно, кто же все-таки станет его верным другом, его вечным спутником, его покровителем? Кого же призовет из морской глуби его талисман? Все сулили ему морского змея, в крайнем случае - кракена или зверь-рыбу. А ведь ему, пожалуй, больше всего подошел бы веселый дельфин. Да, дельфин!

Хотя, улыбнулся Айри, что там говорить, и от морского змея он не отказался бы.

* * *

На остров Пилигримов моряне сошли всё в том же трепетном молчании - а потом взрослые стали произносить какие-то слова, а потом отец Айри как вождь племени вышел вперед, он тоже что-то говорил, то воздевая руки к громаде Раковины, то поворачиваясь к морю, то ловя в объятия облака. Айри стоял, не смея шелохнуться; он все видел и слышал, но все-таки он видел и слышал словно бы сквозь сон.

Когда все нужные слова были сказаны, взрослые расставили мальчиков вокруг раковины, а сами отошли в сторону. Потянулись мгновения. Айри примерно знал, что должно было произойти, но все-таки он вздрогнул и побледнел, когда голос Раковины, до этого слышавшийся как бы в отдалении, стал быстро нарастать. И вот уже стоголосый хор гремел над зеленой поляной. О чем же пели эти невидимые певцы, голоса которых эхом разносились над водами? Айри не мог разобрать слов, да и к чему их знать, если и без того с каждым напевом, с каждым возгласом душа рвалась вверх, под самое небо.

И вот случилось то, ради чего двадцать мальчиков прибыли на остров Пилигримов.

Вдруг из зева Раковины вырвался пенный поток. Струя воды взмыла ввысь, она поднялась так высоко, что обмыла розовый диск Иллинора, - а после поток хлынул с неба прямо на плечи юных морян.

Айри пробила дрожь - вода оказалась обжигающе холодной, но тут же мальчику стало тепло, и он почувствовал такую бодрость в теле, которую, наверное, испытывают только легкокрылые птицы. Айри вымок с головы до пят, ровно как и остальные мальчики, но он не замечал своей мокрой одежды. Едва вода схлынула, Айри, подобно своим сверстникам, ухватился за кусочек янтаря, висевший у него на груди.

Этот талисман на грудь Айри повесил его отец. Такой обычай бытовал у лукоморцев: если рождался мальчик, отец вешал ему на грудь кусочек янтаря, не подверженный никакой обработке, каких много можно найти и в Крабовой бухте, и на Жемчужной косе, да и дальше по побережью. Двенадцать лет этот кусочек янтаря висел на груди мальчика и так и оставался кусочком янтаря, но на году тринадцатом, в День Первой Зари, в мгновение, когда пенистая вода Раковины окатывала маленького чародея с головы до пят, в этом кусочке янтаря появлялось изображение живого существа. У кого-то это было изображение дельфина, у кого-то - иного морского животного, с этого мгновения становившегося верным помощником маленького лукоморца, и даже не помощником - а другом, и даже не другом, а названным братом. И именно с этого мгновения мальчик из племени морских чародеев начинал слышать и чувствовать море так, как его слышит и чувствует морской чародей.

Подростки, собравшиеся у Раковины, схватились за свои кусочки янтаря обеими руками, и радостные возгласы понеслись по поляне. Каждый, конечно, получил себе в друзья именно то живое существо, которое хотел, - низкорослый Мулиш всегда мечтал о летающей рыбе тавридии - и он увидел в янтаре маленькую тавридку. Том все последние дни болтал об электрическом угре - могучем бойце, способном, как говорили, прожигать днища кораблей, - пожалуйте, Том получил электрического угря. Черноволосый, смуглый Рич грезил о морском котике - в своем талисмане он увидел морского котика; Толстый Ухиш, конечно, получил в свое распоряжение сомоуса. Что до дельфинов, то они достались аж пятерым мальчикам. Если же какой-то мальчик накануне загадывал морского конька или дельфина, а в действительности получал ската-хвостокола, то и тут не было обид. Какие обиды, любой ребенок горою встал бы на защиту своего Друга.

"Так что же у меня, что?" Айри смахнул с глаз непрошеную слезу. Сердце мальчика готово было вырваться из груди. Айри не чувствовал противной мокрой одежды, он не видел ни Раковины, ни золотого Иллинора, бившего лучами прямо в глаза.

"Что же у меня, что?"

В свете Иллинора гладкая поверхность янтаря блестела, мешая видеть, и Айри с досадой повернулся спиною к светилу.

Мальчик поднес талисман к самым глазам.

"Что же у меня, что?"

В янтаре ничего не было.

Да, на самом деле, никакого изображения в янтаре не было. В глубине камушка-янтаря только поблескивали два пузырька воздуха, которые были знакомы Айри с раннего детства.

Да что же такое?!

Нет, этого не может быть.

Такого никогда не бывало, чтобы мальчик-лукоморец, прибывший на Обряд, не получил себе в спутники Друга!

Наверное, мелькнуло в голове у Айри, он просто ошалел от волнения, как девчонка, увидевшая мышь. Потому-то он никак не может разглядеть в янтаре своего Друга.

Айри все всматривался в злополучный янтарь, всматривался до боли в глазах, а тем временем его сверстники, вдоволь налюбовавшиеся на поселившееся в их талисманах чудо, гурьбою кинулись к морю. Ну конечно, детям не терпелось увидеть своего Друга воочию, погладить его по чешуе или по мокрой шерстке, пожать ему щупальце или клешню.

Сызмальства каждому лукоморцу было известно, как подозвать к себе Друга. Для этого любому мальчику, прошедшему Обряд, всего-то стоило потереть в пальцах свой янтарный камешек-талисман и вымолвить несколько слов.

Как только ребята стали тереть свои янтари, море вскипело у берега. В одном месте на поверхность выныривал угорь, в другом - дельфин или осьминог, а там маленький Мулиш засмеялся от радости - его рыба-летяга выпорхнула из волн прямо к нему в руки. Конечно, Мулиш немедля вернул ее в море. Как жаль, что она была такая маленькая, его рыба-летяга, и он не мог оседлать её и полетать на ней над волнами прямо сейчас!..

Мулишу предстояло ожидать пару-тройку лет. За это время его рыба-летяга должна была вырасти в огромную трехметровую рыбину. Чародеи, имевшие в Друзьях рыбу-летягу, не нуждались в лодках или яхтах: летающая рыба могла доставить их в любое место на побережье, причем намного быстрее, чем тот же морской конек или дельфин.

Мальчики, сверстники Мулиша, думали и мечтали, как и он. Сейчас их Друзья были всего лишь детьми, как и они сами, но пройдет время - и они вырастут, и их Друзья вырастут, и тогда каждый из юных чародеев ощутит всю прелесть дружбы с морским существом.

Да нет, что там надолго загадывать, всю эту прелесть они ощущали уже сейчас!

Мальчики похлопывали своих Друзей по мокрым спинам, они ласкали их, они мягко жали им щупальца, - и создания моря ластились к людям и рвались угадывать малейшие пожелания своих маленьких хозяев. Не удивительно ли, что все они, люди и твари морские, в эти мгновения были по-настоящему счастливы.

Один Айри тёр свой талисман и тёр, а ничего не происходило. У ног мальчика море было по-прежнему спокойным, равнодушным. Только один раз плеснулась волна, Айри уже готов был радостно закричать, однако поднявшаяся из глубины черепаха поплыла к соседнему мальчику, к толстогубому, медлительному Рулю.

Айри рад был истереть свои пальцы до кости о темный янтарь, только хотя бы одно живое существо признало его своим Другом. Увы, ни одному морскому червю, ни одной улитке, ни одному пескарю словно бы не было дела до живого, бойкого мальчика, сына вождя.

Только на один миг Айри отвлекся от своего отчаянного занятия - когда справа от себя он услышал изумленные восклицания взрослых мужчин. Айри невольно скосил глаза. А ведь действительно, в море неподалеку от берега происходило что-то странное. В одном месте вода кипела как в котле - брызги летели во все стороны, в хлопьях пены мелькали клочки водорослей. Вдруг будто остров поднялся над морем. Конечно, это был не то чтобы большой остров, скорее маленький островок, но всё равно выглядело очень внушительно.

Опять раздались восклицания, на этот раз не только изумленные, но и радостные, с оттенком восхищения.

У Айри перехватило дух: оказывается, море пенил кракен.

Конечно, это был не взрослый кракен, это был детеныш кракена, подобно тому как повсюду у берега плескались детеныши других морских существ. Вот только что это был за детеныш!

До этого Айри, как и большинство его сверстников, ни разу не видел кракена, разве на картинке из книжки. Кракены, вообще, звери редкие, к тому же мало кто остаётся в живых после встречи с кракеном. Поскольку никакой зоопарк ещё не обзавелся кракеном, расскажу, что увидел Айри.

Даже этот детеныш кракена своими размерами превосходил хорошую яхту. Зеленоватый круглый панцирь чудовища, отдаленно напоминающий крабий, был весь утыкан острыми шипами. Из-под панциря выглядывали рачьи глазки (каждый - с большую тарелку). Клешней кракену иметь не полагалось, все-таки это не рак и не краб. Да и к чему кракену клешни? Двенадцать щупальцев чудовища, защищенные толстенной чешуею-бронею, внушали страх любому подводному и надводному хищнику.

Отталкиваясь от дна мощными щупальцами, кракен в считанные секунды оказался у берега. Но кто же тот счастливец, который приобрел столь могучего друга?

Вопрос недолго оставался без ответа. Страшный кракен легко и изящно обхватил за пояс высокого, голубоглазого мальчика и посадил его к себе на панцирь.

Айри потемнел. Так и есть, это Кон прибрел себе могущественного помощника. Кон, тот самый мальчик, с которым Айри никогда не ладил.

Да и с какой стати ему ладить с Коном?

Айри сдержал стон, вздохнул глубоко, чтобы успокоиться, как учил его отец, и опять что есть силы принялся тереть пальцами свой талисман. Вот он обещает себе, вот он клянется: нет, он больше не посмотрит в сторону Кона, что бы там ни верещали взрослые и что бы ни выкрикивал Кон.

Айри тер себе талисман и тер. Наверное, он тер бы его до самого вечера, вернее, до той поры, пока сам ни рухнул бы на песок от усталости.

Вдруг мальчик услышал единственное слово:

- Сын!

Айри поднял глаза.

На него смотрел отец.

За весь этот беспокойный, суматошный день старый вождь не разу и вида не подал, что среди двенадцатилетних мальчиков, главных героев праздника, находился его сын. Большой Ишиб, вообще, на людях никогда не отличал Айри от других, да и дома он держался с сыном строго. Айри даже не мог припомнить, чтобы отец когда-нибудь назвал его "сынок" или детским именем "Айри". Всегда он был "Айрон" или "сын".

- Ты уже отпустил своего Друга, Айрон? - спросил отец.

Кусая губы, Айри попытался сдержаться, но было бы легче удержать реку, прорвавшую плотину.

Кипучие слезы хлынули из глаз мальчика.

- Это еще что? - не одобрил Большой Ишиб. - Надеюсь, твоим Другом не стала какая-нибудь козявка с мелководья. Давай-ка посмотрим!

Вождь не мог снять талисман с шеи сына: обычай требовал, чтобы талисман всегда оставался на груди у чародея, мальчика - юноши - мужчины. Чтобы не нагибаться до земли, Большой Ишиб, статью - настоящий богатырь, подхватил Айри, посадил на левую руку, а правой поднес талисман мальчика к своим глазам.

- Задери меня каракатица, но я ничего не вижу, - сказал Большой Ишиб спустя короткое время. - Проклятая старость! Что тут у тебя такое, Айрон?

- Н... ничего. Там нет ничего, - пролепетал мальчик.

- Ничего? Хорошее время ты нашел шутить с отцом! - Большой Ишиб, прищурив глаза, ещё раз вгляделся в талисман сына, после чего опустил Айри на землю. - Смотри, не пошути так с кем-нибудь еще! А если у тебя с глазами что-то, как у меня, то это мы дома разберемся.

Развернувшись, вождь зашагал к кучке взрослых, сопровождавших мальчиков.

Вдруг он обернулся:

- Так ты понял, Айрон? Обо всем - молчок!

Перед тем, как опять залиться слезами, Айри поразился: у его отца дрожали руки.

* * *

Возвращаясь в родную деревню, мальчики трещали без умолку. Каждый до небес превозносил своего друга, его черты и повадки. Том расхваливал электрического угря, Толстый Ухиш - сомоуса, трое мальчиков были без ума от морских коньков, пятеро ребят болтали и не могли наболтаться о повадках дельфинов - и какие дельфины умницы, и как весело носиться на дельфине по морю. Мулиш, этот вообще пищал, никого не слушая: пусть замолчат всё хвастуны со своими позорными дельфинами и морскими коньками, вот он, Мулиш, он в самом деле может гордиться своим Другом. Ведь теперь он может не просто плескаться в волнах - он сможет летать! И Мулиш с обожанием вглядывался в свой янтарь, - там, расправив плавники-крылья, красовалась грациозная рыба-летяга.

Только двое мальчиков молчали - Кон и Айри. Кон таил свое счастье в себе; изредка он улыбался с оттенком превосходства, когда взор какого-нибудь мальчика или взрослого падал на него. Еще бы, ведь было известно всего несколько случаев, когда кракен становился другом чародею-лукоморцу. Каждый такой случай считался знаком особой избранности, и неудивительно: чародей, имевший в услужении кракена, обретал огромную силу. Взрослый кракен способен был потопить целый флот - венценосцы отдавали горы золота, лишь бы только снискать расположение чародея, владевшего кракеном.

Сейчас в деревне ни один взрослый мужчина, ни один юноша не имел другом кракена. И еще Кон подумал: те лукоморцы из преданий, которые, как и он, имели в услужении кракена, все, до одного, становились вождями. Ну да, все они становились вождями! Значит, когда Большой Ишиб умрет, вождем станет он, Кон, сын Обукра, а не этот хвастун Айрон!

Интересно, а что там у нашего хвастунишки, сынка Ишиба, ему-то какого друга дала Большая Раковина?

Айри стоял на корме и смотрел в воду, держась за поручень. Он никак не мог прийти в себя. Да и возможно ли прийти в себя после того, что случилось с ним? Теперь мир для мальчика стал другим, совершенно другим. Каждой частицею души Айри чувствовал: он уже не принадлежал к веселой компании подростков, своих односельчан. Да, кажется, он уже и своему племени не принадлежал, он даже стал чужим своей семье. Самые близкие люди - мать, отец, сестры, - что скажут они ему, когда обо всем узнают? Мать, конечно, примется плакать, отец...

Да ведь отец уже знал обо всем. Знал, и велел ему помалкивать. Уж лучше бы отец утопил его там, на том месте, на острове Пилигримов, - тогда бы не было этих постылых слез и этого позора.

Мальчики долго не замечали молчания Айри, своего заводилы. Тут и без Айри было столько радости и столько переживаний, что впечатлений хватило бы на целый год.

Наконец необычайное молчание, отчужденность сына вождя, оказались замечены.

Толстый Ухиш ткнул Айри в бок:

- Ты чего губы дуешь? Что там у тебя в талисмане, каракатица или медуза?

Ухиш попытался заглянуть в талисман Айри, но тот отпихнул его:

- Не лезь!

- Да у тебя там, кажется, пиявка? Гля, ребята, у Айри в янтаре пиявка! - И Ухиш загоготал, радуясь своей незамысловатой шутке.

Этот смех услышали многие, и хотя толстый Ухиш был известный враль, вскоре вокруг Айри собралась веселая толкучка. Всех вдруг до смерти заинтересовало, какой же Друг появился у Айри. Айри попытался пройти к капитанской рубке, где стоял со взрослыми его отец. Куда там! Вчерашние друзья смеялись, беззлобно шутили над его замешательством, ведь никому и в голову не приходило, что с Айри приключилась большая беда. Многие думали: конечно, сын вождя хотел получить в свое распоряжение морского змея, а получил дельфина или черепаху, вот он и куксится. Айри хлопали по плечу: ничего, приятель, переживешь! И с черепахами многие выходили в великие чародеи и в вожди!

Разозлившись, Айри стал расталкивать ребят локтями. Он решил во что бы то ни стало пробраться к капитанской рубке.

Вдруг кто-то сказал насмешливым голосом: "Сейчас посмотрим, что там у него!".

С шеи мальчика рванули талисман.

Тонкий шелковый шнурок, на котором висел кусочек янтаря, едва выдержал. В следующее мгновение Айри увидел усмехающееся лицо Кона.

Всхлипнув, Айри с кулаками набросился на обидчика.

Кон не ожидал отпора. Конечно, в другое время он не осмелился бы задеть Айри - Айри был признанный среди мальчишек смельчак и драчун, но ведь сейчас сын вождя выглядел как побитая собака, тогда как Кон чувствовал себя героем, блистательным триумфатором.

В следующую секунду задиру покинуло сладостное ощущение превосходства.

Схватившись за рассеченную губу, Кон испуганно подался назад, за спины товарищей.

И тут он разозлился.

Кон схватился за собственный талисман, что-то прошептал... Неповоротливый Руль, случайно оказавшийся рядом и расслышавший слова злого мальчика, побледнел от страха.

Кон призывал кракена.

Верный друг всегда приходит быстро.

Едва Кон разжал пальцы, как море по правому борту корабля вспенилось, и над поверхностью воды поднялся огромный шипастый панцирь.

Это был тот самый кракен-детеныш. Парусник лукоморцев он все-таки потопить не мог, до такого подвига ему еще следовало дорасти.

Или - мог?

Трусливый Руль закричал от ужаса. Да что там говорить, все мальчики страшно перепугались, только не каждый так позорно объявил свой страх. А вот взрослые лукоморцы не струсили. Пятеро взрослых во главе с вождем, все - отменные чародеи, кинулись к борту корабля.

Чарли Пейпер прозвищу Огниво с ходу принялся творить заклинание "Хватка Бездны", которое ему обычно неплохо удавалось. По этому заклинанию все хищные существа от мала до велика, оказавшиеся поблизости, - будь то акулы, скаты или просто окуни, - должны были наброситься на несчастного кракена. Допустим, взрослый кракен даже не заметил бы всю эту мелюзгу, однако кракен Кона был ещё детеныш. При известной удаче кое-что могло получиться: к примеру, если бы неподалеку от корабля проплывала большая стая взрослых белых акул, а лучше - две стаи, эти неутомимые хищники могли изрядно досадить чудищу глубин.

Не договорив заклинание, Чарли Огниво взвизгнул. Это Кон с диким криком вцепился зубами ему в руку, - в ту самую руку, которой Чарли выписывал магические пассы.

Тут даже самые недогадливые догадались бы, что это был за кракен.

Большой Ишиб закричал:

- Читайте "Сонная Хмарь", живее! Живее!

Взрослые лукоморцы моментально поняли мысль своего вождя. Не промедлив ни мгновения, пятеро мужчин стали хором творить заклинание, которое должно было вогнать громадину кракена в сон.

С первыми же словами чародеев над водою, над тем местом, где пенил воду кракен, появилась зеленоватая дымка. С каждым жестом лукоморцев дымка становилась всё плотнее, вскоре она стала такой густой, что панцирь чудища с трудом можно было разглядеть сквозь нее.

Вдруг чудовище двинулось к кораблю.

Движения кракена были замедленны, но все-таки он двигался к кораблю. Не в повадках кракенов было таранить суда, обычно кракены присасывались щупальцами к днищу и утаскивали бедное суденышко на дно. Но кто знает, что было на уме у этого детеныша?

С перепуга один из лукоморцев, Тим Хволостун, подпустил петуха в голосе. Горячка Чарли сделал злое лицо. Конечно, в иное время он этим не ограничился бы, но сейчас его руки были заняты. Чарли держал за плечи Кона. Мальчишка уже не пытался укусить, но блестел прищуренными глазками весьма недружелюбно.

Кракен остановился в двух локтях от борта корабля. Только сейчас заклинание сработало нужным образом: совместная сила пятерых чародеев едва одолела детеныша кракена.

Страшный даже спящий, кракен какое-то время качался на волнах, словно огромная скорлупка. Спустя недолгое время чудовище, чьим домом была темная пучина, стало медленно погружаться в море. Кракен должен был прийти в себя примерно через сутки, так что корабельщики могли не опасаться новой встречи с ним на этом пути.

Чарли Огниво оставил в покое плечи Кона.

"Больше так не делай, сынок!", - только и сказал Большой Ишиб взъерошенному Кону. После этого старый вождь подошел к сыну, взял Айри за руку и, не говоря более ни слова, поднялся с ним на капитанский мостик.

На памяти Айри это было в первый раз, чтобы отец, пусть молча, но вступился за него и отличил его перед всеми.

* * *

Большой Ишиб не отпускал руку сына весь остаток пути. Айри видел и не видел, что было потом - как ликовал народ у пристани, как сестры подлетели к нему - радостные, сияющие, как к нему с довольным видом направилась мать... Потом они протискивались сквозь толпу, шли по улице... Улыбок больше не было. Взрослые сестры Айри исчезли куда-то - кажется, мать отослала их, "не до вас, ступайте к своим мужьям".

Перед глазами мальчика всё расплывалось, в ушах стоял трезвон. Айри только и понял: он вдруг оказался дома, в своей комнате, и где-то там, на другом конце вселенной, мать спросила: "Что случилось, отец?" Острая боль резанула мальчика по сердцу, а потом он заплакал, а потом на него навалилась блаженная темнота.

Это Айри уснул.

* * *

- Что случилось, отец?

Не глядя на жену, Большой Ишиб вымолвил:

- Айрон не стал чародеем.

Белолицая и пухлая, как все в роду Буккаров, Семела сморщилась, словно печеное яблоко. Едва сдерживая слезы, она прошептала:

- Значит, ведьма была права...

Тогда, девять лет назад, лукоморцы праздновали День Осеннего Чая; много было приглашенных, в числе которых на праздник приковыляла морская ведьма Беатриса, обычно отговаривающаяся от подобных визитов за старостью и хворями.

Одной рукою потирая поясницу, другой Беатриса трепала по щекам мальчишек и девчонок, которых подводили к ней. Согласно поверью, пожелания морской ведьмы всегда сбывались, а поскольку Беатриса была дама воспитанная, пожелания она раздавала самые что ни есть благоприятные. Одному мальчику ведьма пожелала стать большим, как кит, другому - в чародействе сравняться с легендарным Орном Ориланом, по слову которого из моря поднимались острова, третьему, худенькому мальчишечке, ведьма пожелала сделаться сильней морского змея - ну и далее в том же духе. Когда же к Беатрисе подвели Айри, старая ведьма начала сулить удачу - и запнулась. Она так и не договорила до конца, она долго гладила мальчика по голове, а потом вздохнула: "Устала я", - и занялась сладкими улитками с подливкой из морских гребешков.

Все были в замешательстве. Семела, никогда не отличавшаяся особой сдержанностью, запыхала огнем. И все-таки женщина проявила деликатность. Она выждала, пока Беатриса насытится, и только потом поинтересовалась:

- Как же это так, госпожа моя, отчего же у тебя не нашлось ни единого доброго слова для моего мальчика?

- Его пути мне неведомы, желай тут чего-то или не желай, - задумчиво проговорила морская ведьма.

- Как это "неведомы"? Мой сын станет морским чародеем, как и его отец, причем лучшим из всех, - это я тебе говорю, госпожа моя. А еще, когда время придет, он сделается вождем...

- Ну, вождем он, может, и станет, - сказала морская ведьма уклончиво.

Семела сразу уловила в тоне ведьмы неприятный намек.

- А морским чародеем он, по-твоему, не станет?

- Нашей силы в нем нет, - отрезала ведьма.

Не буду осквернять слух всякими разными словами, которые Семела обрушила на вещую старуху, скажу одно: больше никогда с того дня старая морская ведьма не показывалась в Новом Лукоморье, несмотря на все извинения и приглашения.

Сейчас Семела вспомнила тот разговор - и сердце матери сжалось от боли. Почто, почто боги лишили её сына дара чародейства? Лучше бы они лишили чего-нибудь её - ушей, языка или глаз! Да она, не задумываясь, пожертвовала бы собственной жизнью, лишь бы её мальчик, её Айрон, обрел такую естественную для всех лукоморцев способность колдовать!

Большой Ишиб сказал:

- Завтра я соберу стариков на совет. А сегодня... А сегодня праздник. Мы должны быть с нашими людьми, жена. Идем!

Ничего не сказала мужу Семела, только темные тени легли у глаз её. Женщина уже не плакала: бледная, постаревшая в одно мгновение, она покачивалась из стороны в сторону, как человек, чей разум совершенно затуманен горем. Кажется, ещё немного, и она бы не удержалась на ногах.

Большой Ишиб руки Семеле не подал, и даже бровью не дрогнул.

Вождь повторил:

- Пойдем, жена. Нас ждут.

Семела кивнула:

- Пойдем.

Больше в этот день они не сказали про сына ни слова - даже взрослым дочерям своим, жившим своими семьями, ничего не сказали ни мать, ни отец.

Праздник в этом году удался на славу: погода была отличная, угощение - вкуснющее, а шутки - самые что ни есть смешные. До поздней ночи в Новом Лукоморье не смолкало веселье, до поздней ночи на площади у дома Совета и по деревенским улицам горели разноцветные фонарики, раздавался веселый смех и ходили на головах заезжие паяцы. Несколько чинно было только за длинным столом, установленным ещё утром на площади, все-таки здесь сидели вождь со своею женою и самые важные из гостей. Конечно, веселья и прибауток хватало и тут - но все замолкали, да и вся площадь замирала, когда начинал говорить старый элларх - странствующий сказитель, со своею кифарой шедший, как говорили, из далекого Абалона.

Ни один праздник на земле не обходился без элларха - ни один чистый, волнительный праздник, потому что ни одна шутка, ни один успех не могли наполнить сердце той возвышенной радостью, которой были напоены голос элларха и его слова.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Так рассказывал старый элларх.

На опушке леса стояла избушка, и жили в ней две старушки - Мать Вечность и Стужа Ледящая.

Мать Вечность больше пряжу пряла, а Стужа Ледящая скрипеть поскрипывала да свистеть посвистывала, вот и вся работа.

Как-то пригорюнилась Мать Вечность, что-то взгрустнулось ей за ее вечною пряжей. И подумала Мать Вечность: вот бы был у меня ребеночек!

Мать Вечность была мудра, знала она, что делать. Вытянула ладони Мать Вечность, дунула на них, смотрит: зернышко появилось. Тепло сердечное шло от ладоней Матери Вечности, и одной слезинки хватило, чтобы из этого зернышка поднялся цветок.

На тонкой ножке встал он, листиками прикрылся, а там и бутон распустил, тысячи желтых лепестков.

И назвала Мать Вечность своего новорожденного Лучезар.

Радовалась Мать Вечность, глядя на своего сыночка, радовалась и не могла нарадоваться: какой он уродился стройный да пригожий. Даже пылинки от древней пряжи, крутившиеся бесцельно в воздухе, едва взглядывали на цветок - и тут же превращались кто в мохнатого шмеля, кто - в пчелу-труженицу, кто - в пеструю бабочку. А нектара у этого цветка чудесного хватало на всех.

Для своего сыночка Мать Вечность слепила из звездной пыли глиняный горшочек узорчатый, а землю-чернозем из лучшей космической черноты добыла. Так и встал цветок-стебелек на подоконнике, всем на радость.

Одна тетка Стужа Ледящая не радовалась. В то время, когда Мать Вечность только создала свой цветок, Стужа Ледящая тоже дунула себе на ладони, да так, что полсвета заморозила. Однако больше никакого проку не вышло: ураган ледяного дыхания не проронил в узловатую пригоршню Стужи Ледящей ни зернышка.

Много ли, мало ли времени прошло - как-то задремала Мать Вечность за своею вечною пряжей, а Стуже Ледящей только того и надо было.

Подкралась Стужа Ледящая к подоконнику и дунула на весенний солнечный цветок. Разом все лепестки облетели с вечного цветка, завяли листья, согнулся стебель - так умер чудо-цветок.

Учуяла Мать Вечность, как холодом потянуло, учуяла - встрепенулась. Вдруг увидела она свой цветок, увидела тысячи лепестков в воздухе, увидела - все поняла - и высоким гневом взъярилась.

Единственный взгляд лишь бросила бессмертная Мать на свою сестрицу коварную, а потом вдохнула глубоко - и дунула.

Едва дыхание вечности коснулось печальных лепестков - как закружились они уже не в падении, а в стремительном танце, закружилось их тысячи, и вдруг чудесное сотворилось. Иные лепестки стали превращаться в мохнатых мамонтов, иные - в чуда-юда морские, кто-то - в упитанного кита о трех хвостах, кто еще в какую живность. И на спине каждого существа вставал остров - да нет, не остров, а целая земля с мириадами ручьев, с могучими реками, с лесами, горами и морями. А над морями и лесами хрустальным куполом поднималось небо, и вот уже по тысяче небес поплыли кучерявые облака, и седые орлы воспарили высоко в прозрачном поднебесье.

Однако не только тепло - и слезы Матери Вечности жили в этих новых мирах мироздания, и ее радость жила, и ее гнев - и поэтому не могли быть эти миры бессловесны.

А раз слову суждено было быть, значит, кто-то должен был его произнести.

Так во вселенной, рожденной из лепестков Лучезара, появились Первозданные - удивительные двуногие существа с вещим словом в устах, чьей плотью было дыхание Вечности, а чьим сердцем - и печаль Вечности, и ее радость, и ее гнев.

Увидела тетка Стужа Ледящая, какое чудо сотворилось, - и злобно заскрежетала она своими зубами-тёрками. Как же, она-то думала - умер Лучезар, а он был жив, тысячи раз жив! Черной злобой зашлась Стужа Ледящая, ледяным огнем налилась - и, надувшись, дунула на лепестки-миры. Третий раз дунула от начала мира.

На миг (а может быть, на век) смертельный холод сковал все планеты-лепестки новой вселенной. Все планеты, кроме одной, центральной планеты, огромного острова, основанием которому послужила чашечка чудесного цветка. Спустя время лед истаял, но этого времени хватило, чтобы в жизненное начало Первозданных вошла смерть. От лютого холода спаслись только обитатели центральной планеты Лучезара. Этим счастливцам остались их бессмертие и их изначальная сила.

Так Первозданные разделились на смертных людей и бессмертных богов.

И воскликнула Мать Вечность, впервые воскликнула с начала времен: "Ты дала моим сыновьям Смерть - ты мне ненавистна! Ну так пусть никогда отныне добро не роднится со злом, правда - с кривдой, свет - с тьмой!"

И засмеялась Стужа Ледящая, засмеялась язвительно и страшно: "Да, да, никогда больше нам не быть вместе, не сидеть в одной избушке, не глядеть в одно окно - да ведь не только нам, сестрица, и детям твоим отныне никогда не быть вместе, людям и богам, смертным и бессмертным, живым и мертвым! И вот говорю я, вот слово мое, вот проклятье мое: пусть же Вселенная содрогнется и расколется, если боги и люди однажды встанут вместе и станут одно!"

Насупилась Мать Вечность, но быстро нашлась.

И сказала: "Ты три раза дышала на мир, сестрица, значит, за мной - третий раз".

Так в третий раз Мать Вечность дунула на чудо-лепестки, и с этим дыханием во вселенную Лучезара пришло нечто. Нет, люди не стали бессмертными и боги не снизошли до людей, но между людьми и богами возник некий удивительный мостик.

Этот мостик, это загадочное нечто, люди назвали магией.

Проклятие Стужи Ледящей навсегда разделило богов и людей - а магия, пронзившая свет и тьму, жизнь и смерть, их соединила. И пусть этот мостик призрачен и шаток - что же, тем более его достойны отчаянные и дерзкие, и упорные, и страстные, а главное - те, кто живет сказкою и мечтой.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

У Семелы, жены Большого Ишиба, не зря было прозвище Раскатная - природная полнота ничуть не мешала ей быть женщиной энергичной, деловитой. Пожалуй, она была даже слишком деловитой для супруги вождя, кумушки не раз прохаживались насчет ее визгливого голоса и крепких неженских ручек. Иные старушки вздыхали: и что нашел в ней Ишиб, а ведь он мог жениться на Алфее Анютины Глазки или на Мудреной Изольде. Впрочем, вождю и его супруге не было дела до досужих разговоров.

На другой день Семела уже корила себя: и чего это она раскисла? С ее мальчиком случилась беда - сглазили его или он заболел, ну так надобно дело делать, а не вешать нос.

Мать разбудила сына ни свет ни заря:

- Айри, вставай.

- Мама...

- Ну вот ещё, будешь мне хныкать.

Семела наскоро впихнула в мальчика кусок вареного лосося, после чего они отправились к старой знахарке Белле Бландине, лучшей знахарке в Новом Лукоморье, с успехом пользовавшей лукоморцев от всевозможных волшебных и самых что ни есть обыкновенных хворей.

- Беда у меня, госпожа моя Бландина, - строго сказала Семела, едва переступив порог.

- Что такое приключилось, миленькая? - прошамкала старушка.

Сухо, но вместе с тем предельно ясно Семела обрисовала ситуацию. "Вот он, мой именинник", - сказала она в заключение и выставила Айри вперед, как какой-нибудь фикус или кактус, отказывающийся цвести.

Старая Бландина долго жевала губами. Семела, насупившись, полезла в кошелек за золотыми, но старуха знахарка повела рукой: "Не торопись, дочка".

Наконец старуха вздохнула:

- Беда-то какая, а... Ить я ничем тебе не помогу, девонька.

- Шутки шутишь, госпожа моя Бландина? Ты - и не поможешь? Ты же спасла Кривого Жакоба, когда его укусила пёстрая двуустка; ты по косточкам собрала Мухра Подмухрышного, побывавшего в зубах у древоглаза. Или это не к тебе приходят из соседних деревень заговаривать болотную лихорадку?

- Будь туточки хворь какая, я бы, конечно взялась. Но ведь дело в ином. Ведь мальчик не болен!

- Как - не болен? Болезнь на виду: Айрон должен был стать чародеем, уже сегодня он должен быть чародеем, а ведь он до сих пор не чародей! Если это не болезнь, то это сглаз или порча.

- Сглазу я не вижу, и никакой порчи тут нет, в том не сомневайся. Болезнь? Какая же это болезнь? В мальчике просто нет источника, из которого берется ваше чародейство, вот и всё.

- Ты говоришь это так спокойно, ведьма? Ты, которой самой ведома радость колдовства! Да лучше бы он родился у меня глухим или незрячим, лишь бы он был чародей!

Старуха ничего не ответила, но Семела не собиралась просто так сдаваться:

- Послушай, госпожа моя Бландина, - проговорила она, - иногда, я знаю, ты можешь вылечить глаза, даже если они больны с рождения. Допустим, мой мальчик болен с самого рождения, но разве от его болезни во всем мире не найдется никакого лекарства?

- Иногда я могу вылечить больные с рождения глаза, - проговорила ведьма угрюмо, - но не станет зрячим тот, у кого нет глаз.

Лицо Семелы налилось свекольным соком. В словах ведьмы ей почудилась насмешка; пожалуй, если бы зрение женщины обладало той же силой, что и ее руки, то от старухи знахарки осталась бы только кучка пепла.

Сдержавшись, Семела взяла за руку Айри:

- Пойдем отсюда, сын.

Возвратившись домой, Семела достала с полки толстый обветшавший фолиант под названием "Заповедное рукоделье". Эта книга принадлежала ещё ее бабушке. Семела раскрыла содержание. Среди всевозможных рецептов типа "Как сделаться юной на два часа" или "Как заставить мешок с картошкой ходить" женщина нашла подзаголовок: "От непонятной хвори".

Кажется, это было то, что нужно, сказала себе Семела. Конечно, лучше бы деревенской знахарке заняться своим делом, но раз старуха оказалась ни на что не годна, она сама засучит рукава.

Бегло ознакомившись с рецептурой, Семела взяла за руку сына, захватила с собою бабушкину книгу (для верности) и отправилась на берег моря. Там она нашла укрытое от посторонних глаз местечко, велела Айри никуда не отходить и не плакать, после чего принялась за тщательное изучение нужной главы.

А что, надо попытаться, сказала она себе через полчаса.

Семела трижды обвела сына вокруг замшелого валуна и трижды облила его водой из пригоршни. Разумеется, при всем этом женщина приговаривала нужные слова, заглядывая в книгу, чтобы не ошибиться. Как и все женщины деревни, Семела по-чародейски чувствовала море; когда она произносила колдовские слова, синие искры проскакивали у нее между пальцев и целые снопы их сыпались на Айри, - на его плечи, руки и волосы. ( Семела очень старалась). В заключение Семела трижды плюнула мальчику в затылок. Теперь оставалось дождаться следующего утра ( в книге было написано, что колдовство подействует к утру).

До самого вечера Семела не находила себе места, и поэтому она не оставляла в покое огромное блюдо с ватрушками. Айри, наоборот, согласился только на одно пирожное. Вместе с пирожным мальчик ушел в свою комнату. Там он проглотил сладкое, запивая слезами.

После долгого шмыганья носом злосчастный сын вождя забылся во сне.

Большой Ишиб вернулся домой затемно. Совет старейшин затянулся; все были поражены бедою, о которой поведал вождь.

- Ну что? Что сказали тебе? - подступила к мужу Семела.

Большой Ишиб не спасовал бы и перед морским змеем - но сейчас он не знал, что отвечать.

- Вук Вукиш слышал от своего отца, а тот - от своего отца про одного мальчика, которого Раковина признала только во второй раз, - проговорил старый вождь, не глядя на жену. - Так может, мать, на следующий год нам повезет, и Айрон все-таки сделается чародеем?

- Ждать следующего года? - Семела со злостью рассмеялась. - Ну нет, мы еще в этом году поборемся!

* * *

Семела разбудила Айри затемно, едва небо побелело на востоке. Женщине не терпелось узнать, как подействовало ее лечебное колдовство. В талисмане Айри за ночь, правда, никакого изображения не появилось, и это был дурной знак. Но, может быть, еще оставалась надежда?

- Куда вы? - спросил Большой Ишиб, услышав, как Семела приказала сыну одеваться.

- Спи себе! - недовольно отмахнулась женщина.

Семела повела Айри на берег моря, вернее, не повела, а потащила за руку, строго-настрого наказав не реветь. Да Айри и не думал реветь, слезы катились у него из глаз сами по себе.

Согласно местному обычаю, все мальчики, прошедшие Обряд, начинали свои первые чародейские опыты на следующий же день. Юные лукоморцы становились под начало Самуэля Длинного, который обучал ребят самым заурядным умениям: ходить по воде, управлять течением и подчинять себе морских животных. Поначалу занятия проходили в Изумрудной бухте, в двух шагах от деревни. Здесь, в Изумрудной бухте, условия для начинающих чародеев были самые что ни есть тепличные: поскольку уже несколько столетий морские чародеи жили на этом месте, само море у их селения сделалось послушным и мягким, как мягким и послушным становится дикое животное, долгое время живущее подле людей. Самуэль занимался мальчиками два месяца - для приобретения начальных навыков этого было вполне достаточно, а уже дальше юные лукоморцы образовывались в собственных семьях, у своих отцов и старших братьев.

Семела решила сама поучить сына азам морского чародейства. И в самом деле, вмешивать сюда Самуэля было совершенно ни к чему.

На берегу Изумрудной бухты женщина сжала руку сына так, что тот вскрикнул. Не дрогнув ни черточкой, Семела вошла в море - и вдруг пошла по воде. Море, и небо, и песок, и морская галька - в Изумрудной бухте всё настолько пропиталось магической энергией, что здесь возможны были трюки, в ином месте на побережье чрезвычайно трудные, а то и совершенно невозможные.

Семела ждала от сына, что он вот так же легко пойдет по воде, как она.

Айри по воде не пошел.

Мальчик просто стал погружаться в воду. В результате бедной женщине пришлось буквально волочить сына на весу.

Как известно, некоторые птицы учат своих птенцов летать, сталкивая их с уступа скалы. Вспомнив об этом, Семела неожиданно отпустила руку сына. Айри бултыхнулся в воду. Конечно, он не утонул, он прекрасно умел плавать, но вот ходить по воде он решительно отказывался.

Семела долго билась с сыном. Она то волочила его по воде, то заставляла исполнять магические пассы и без конца повторять следом за ней заклинания. Всё было напрасно. Ни одна искра не вылетела из ладоней мальчика, ни одна волна не обняла и не подхватила его по-матерински. А ведь у Семелы, хотя она была всего-то женщина, голубые искры сыпались только что не из ушей.

Когда Айри провалил очередной волшебный опыт, женщину вдруг оставили силы. Семела - пухлая, грозная Семела, Семела Раскатная, - ничком упала на песок. Поскольку она долго не издавала ни звука, Айри пришло в голову, что его мама умерла.

Зарыдав в голос, мальчик кинулся тормошить свою мать.

К счастью, это был всего лишь обморок.

Семела очнулась.

В глазах матери Айри не увидел ни слезинки.

- Завтра поедем в Якорь Виссара, сынок, - сказала Семела.

* * *

Крупный портовый город Якорь Виссара стоял в ста милях от Нового Лукоморья, южнее по побережью.

Легенда так рассказывала о происхождении города

Три века назад в тамошнюю бухту вошло некое транспортное судно, перевозившее большой груз изумрудов. Моряки спешили укрыться от бури. Судном командовал капитан Виссар. Одну лишь ночь бушевала буря, а когда на другой день море притихло и Виссар решился продолжить путь, тут и оказалось - корабельный якорь буквально врос в морское дно. Рассказчики смаковали подробности: якорь пустил корни, а якорная цепь одревеснела. Виссар, конечно, счел происшедшее с его кораблем за знамение, сами боги велели ему прервать плавание и основать на этом месте город. Кстати сказать, первоначальный капитал у него имелся, вот эти самые изумруды. Что с того, что они не были его собственностью? Боги велели ему основать на побережье город, и, уж конечно, боги прекрасно понимали, что такое великое дело не сделаешь без денег. А разве он мог ослушаться воли богов?

Сами виссарцы рассказывают эту легенду немного иначе. Как люди совестливые и добропорядочные, они уверяют, что основатель их города отправил изумруды по назначению при первой же возможности.

Семела повезла сына в город морским путем. В перевозчики она наняла Матиуса Безъязыкого, владельца небольшой, но быстроходной яхты. Конечно, в действительности язычок у этого Матиуса имелся, просто он был молчун каких поискать, что Семела зачислила в особенную заслугу.

Пустившись в дорогу ранним утром, мать с сыном прибыли в Якорь Виссара далеко за полдень.

До этого Айри знал только свою деревню и несколько островков поблизости. Теперь, увидев город, он даже позабыл про свои невзгоды (на какое-то время, разумеется). Да и неудивительно. Якорь Виссара был не просто первым городом, увиденным мальчиком. Якорь Виссара был крупнейшим портовым городом на тысячу миль в округе.

Ещё подплывая к берегу, Айри поразился огромному количеству судов, стоявших в портовой бухте, входивших и выходивших оттуда, так что от этой круговерти рябило в глазах. Одних кораблей в бухте одновременно находилось не менее двух сотен, а яхт и шлюпок - не счесть. Ещё более мальчик изумился, взглянув на сам город.

В Новом Лукоморье все дома были одноэтажные, здесь же с моря открывалась величавая панорама: повсюду на холмах красовались дворцы знати - великолепные, с разноцветными стеклами и бронзовыми скульптурами, с фонтанами и вензелями. Эти роскошные символы богатства соперничали по высоте и блеску со зданиями храмов, чьи крыши из позолоченной черепицы покоились на громадных мраморных колоннах, выполненных то в виде пальм, то в виде ног мамонта, то наподобие страшных драконьих лап.

Айри не успел закрыть рот, как Матиус Безъязыкий ловко пришвартовался. Семела тут же отправила Матиуса обратно: в Якоре Виссара они пробудут, возможно, не один день, чего же их дожидаться. Когда понадобится, они преспокойно доберутся домой на попутном судне.

Мать с сыном сошли на пристань, и в ушах у мальчика загудело, зазвенело на тысячу ладов. Его взор заметался, не находя в кипящей пестроте ни единой жердочки для отдыха.

На портовой площади клокотал базар. Казалось, на торжище явились все народы и племена западной Ориландии и окрестных островов: здесь были светловолосые элланы, населявшие архипелаг Виль-Даре, и смуглолицые финикийцы с узкими бородами в высоких тюрбанах, лучшие торговцы на всей Андоре; желтоволосые сеттяне, дети песков Ангара и Ливании, и высокорослые эфросийцы, сыновья Эфросийских гор; кривоногие, маленькие киберийцы со своими знаменитыми конями и кахеланские ассирийцы с бородами, закрученными в кольца. Но больше всего, конечно, на площади было бривеланов, большеглазых широкоскулых людей, которые населяли город и к племени которых, кстати говоря, принадлежали и Айри с его матерью.

Раскатная Семела на базаре колготиться не стала. Что ей делать на базаре, свое горе продать да счастье купить? Семела пересекла широкую площадь, буравя торговые ряды тугими формами. Руку сына мать не отпускала ни на миг.

На этом краю базара Айри увидел приземистое двухэтажное здание старой постройки, над дверью висела вывеска: "Барракуда", ниже была намалевана рыбина с крокодильей пастью.

Семела, не замедлив шаг, повела сына прямиком к этой самой двери - по всей видимости, она знала, что делала. Когда они уже подходили к порожкам, из двери таверны вышел человек - а вернее, вывалился. На нем была одежда моряка - сапоги с отворотами, короткая кожаная куртка и пестрый платок на шее, и еще человек был вдребезги пьян. Поблескивая серебряной серьгой, моряк раскачивался, держась за дверную ручку. Увидев Семелу, он радостно загоготал.

Мать Айри как будто не смутилась и не возмутилась; и уж тем более не было видно, чтобы она испугалась. Семела не стала дожидаться, пока моряк вспомнит, куда ему надобно идти, - она тронула пьяницу своей неслабой ручкой, и тот живо освободил проход, кубарем покатившись по ступенькам крыльца.

В таверне было людно - пожалуй, поболее сотни моряков горланили веселые песни, орошали иссохшие глотки ромом и пощипывали портовых красоток. На невысоком помосте дули в дудки и дубасили в барабаны музыканты - в общем гвалте эти искусники вряд ли слышали сами себя. Кое-где за столиками сидели купцы - их легко можно было угадать по хитринке в усах. Самая крепкая выпивка не могла растворить эту примечательную хитринку.

У стойки протирала кружки сухопарая женщина с постно поджатыми губами.

Семела, держа за руку сына, подошла к стойке.

- А где же Усатый Жабрух? - поинтересовалась Семела.

- На базар ушел, скоро явится.

- Тогда я подожду.

Семела собралась устроиться за свободным столиком, но сухопарая женщина затараторила:

- А ваш заказ, сударыня? Сделайте заказ, совесть поимейте! Чего попусту место просиживать!

Семела спорить не стала. Она заказала копченую макрель две порции, горячие сосиски с чесночной подливой, жареного каплуна, начиненного яблоками, бутылку эля (самую пузатую) и - на десерт - пирог со сливовым повидлом и артишоки в меду. В конце этого перечня лицо сухопарой женщины смягчилось, и она даже сделала что-то вроде любезного жеста, указывая на свободный столик.

За время пути Семела перекусывала раза четыре, в то время как Айри не съел ни крошки, несмотря на все старания матери напичкать его силком. Теперь жизнь взяла своё. Несмотря на угнетенное состояние, Айри принялся на еду, едва на столе появился заказ.

Он как раз собирался поддеть вилкой розовощекую сосиску, когда над столом загрохотало:

- Ах ты свинуха поганая!

Это был тот самый моряк, которого Семела так лихо спустила со ступенек.

Спущенный со ступенек, моряк уже готовился захрапеть на том самом месте, где оказался. Тут, как на грех, поблизости проходили три портовых кочерыжки, - молодчики из тех, которые готовы на любую работу, лишь бы не вспотеть. Клички у них были Калач, Супоросый и Заглоти-Кость, а их имен не знал никто. Эти добрые люди живо растолковали морячку, какую смертельную обиду нанесла ему неизвестная никому толстуха.

Моряк, Гук Сиповатый, не то чтобы был злодей, но он был пьяница и человек вспыльчивый. Тот самый пустяковый, почти что материнский пинок, которым Семела попотчевала его, чтобы освободить себе дорогу, вдруг показался ему и в самом деле ужасным, непростительным оскорблением.

Рядом стояла бочка с дождевой водой. Новые приятели помогли Гуку повозить в ней головой (да так, что чуть его не утопили).

Обретя некоторую устойчивость в ногах, моряк кинулся за своей обидчицей.

Калач, Супоросый и Заглоти-Кость, конечно, последовали за Гуком Сиповатым, предвкушая представление.

Изрыгнув ругательство, Гук резко развернул Семелу к себе. Для начала он хотел увидеть страх в глазах женщины, а уж потом он собирался надавать толстухе по щекам.

Планам несчастного пьяницы не суждено было сбыться. Семела взглянула на буяна без страха, зло поджав губы. В следующее мгновение искры посыпались у Гука из глаз, и он заверещал от нестерпимой боли.

В питейном зале раздались изумленные восклицания. Немало зевак наблюдало за сценкой, и все они были потрясены тем, что увидели.

На Семеле была накидка из шкуры зубастой шишлёны. Жил такой зверек на мелководье, с виду - крыса крысой, но размером с лисицу и без хвоста. Воротник накидки представлял собой цельную шкурку шишлёны с искусно выделанной по тогдашней моде головой. Так вот, стоило бедному Гуку ухватить Семелу за плечо, как голова, высушенная голова шишлёны со стеклянными глазками-бусинками, вдруг приподнялась, дернулась и вцепилась мелкими острыми зубами в кисть незадачливого пьяницы.

Голова с утробным рычанием полминуты возила туда-сюда руку ошалевшего морячка, после чего острые зубы разжались, стеклянные глаза погасли и шишлёна успокоилась на плечах у Семелы, опять превратившись в премилый воротничок.

Кстати сказать, зубки у шишлёны были ядовитые, и хотя яд шишлёны по крепости уступал гадючьему, да и шишлёна была высушенная, все-таки маленькие частицы яда произвели своё действие.

Охая и подвывая, Гук Сиповатый принялся размахивать кистью, раскидывая капли крови на соседние столы и блюда. Моряк не знал, что ему дальше делать; страх и боль боролись в его душе с пьяным гонором.

Вдруг Гук почувствовал в здоровой ладони рукоять ножа. Это постарался Супоросый. Заглоти-Кость подтолкнул моряка в спину, чтобы тот поменьше раздумывал, а Калач, в свою очередь, жарко зашептал ему в затылок "Не опозорься, братишка!".

Все разговоры в трактире смолкли. Люди, разинув рты, словно завороженные смотрели на пьяного верзилу и его дебелую противницу.

Чародейская сила Семелы отнюдь не была неисчерпаемой. Несмотря на весь кураж, Семела была женщина, ее чародейство простиралось в область семейного быта, а не трактирной драки и не турнирного единоборства. Короче говоря, в этом маленьком волшебном опыте с шишлёной Семела почти полностью исчерпала себя. Теперь женщина чувствовала в теле такую усталость, словно она весь день разгружала баржу с медведями. О каком-нибудь новом чародействе не могло идти и речи; чародейке требовалось не менее месяца отдыха на сдобе и на молоке, чтобы полностью восстановиться.

Семела грузно поднялась. Неприметно она взялась за краешек стола, собираясь в самый критический момент опрокинуть на буяна стол с объедками.

Айри опередил мать.

Увидев в руке у страшного человека нож, мальчик похолодел, а в следующую секунду он кубарем кинулся под ноги злодею.

Моряк упал. Кривой нож полетел куда-то под столы. При падении Гук сильно ударился головою о половицу. Очевидно, от этого удара он поумнел, и поэтому он не поспешил вскочить на ноги.

Гук завозился на полу, мыча и растирая рукавом кровавые сопли. Нет, теперь он был совершенно не боец. Не желая столь скорого завершения стычки, трое поджигателей заверещали пронзительно: "Вы видели, видели, братцы? Это ведьма, ведьма! А мальчишка - ведьмовский змееныш! Вы видели, какие они воротнички себе завели? Это ведьма, сомнения нету! Вот отчего эта толстуха такая сдобная да румяная, сколько морячков она уже сожрала!"

Самая незамысловатая ложь покажется правдой, если ее с обеих сторон кричат в уши. К тому же учтем, что в таверне собрались отнюдь не мудрецы и не философы; если тут и были мудрецы, то только в смысле выпивки или как бы наполнить брюхо. Иными словами, собравшиеся в трактире люди не могли отличить белую колдунью от дьяволицы ночи. Зато многие вспомнили: а ведь злые волшебники для своего колдовства нуждались в человеческой плоти.

Три или четыре морячка, трезвея от страха, покинули таверну. Некоторые горячки стали закатывать рукава - а не отделать ли им ведьму под орех? Другие, не менее горячие, готовы были вступиться за даму, - не потому что Семела им приглянулась, а чтобы поразмять немного руки. Какой-то рассудительный голос одиноко прогнусавил: "Давайте сперва во всем разберемся, друзья!" В ответ кто-то с издевкой расхохотался.

Поднявшись на ноги, Айри увидел: люди уже не сидели за своими столами, они стояли полукругом, окружив его и его мать. Мальчик подошел к матери. Семела, хмурясь, обняла сына за плечи.

"Да что вы стоите? Бейте их!" - взвизгнул кто-то тоненьким козликом. Толпа колыхнулась; миг, и мать с сыном скрылись бы под грудой беснующихся тел, но тут на сцене появилось новое действующее лицо.

Низкий, утробный голос угрюмо поинтересовался:

- Это что еще такое? Почему вы все тут у меня стоймя? Хороните, что ли, кого?

- А, вот и хозяин объявился! - сказала Семела чуть насмешливо. Несмотря на мужественный тон, в голосе её, однако же, чувствовалось облегчение. - Приветствую тебя, Усатый Жабрух! Клянусь печенкой, задержись ты еще немного, тебе бы в самом деле не обойтись без поминок!

- Что слышу? Раскатная Семела?!

Толпа зашумела и раздалась в стороны. Усатый Жабрух - плотный низковатый мужчина, эдакий бочонок на колесиках, - бойко подошел к Семеле.

Лицо толстяка сияло:

- Обнять-то тебя позволишь?

- Каков шалунишка! - погрозив трактирщику пальцем, Семела сама обняла и расцеловала его.

Тут уж обмякли самые горячки. Толпа быстро начала редеть: люди возвращались к своим столикам с выпивкой и закуской. Немногие, правда, продолжали топтаться на месте, ловя каждое слово Семелы и Жабруха.

Узнав, что в его заведении Семелу чуть не убили, Жабрух ни на шутку рассвирепел.

- Да вы знаете, кто она? - загрохотал трактирщик, выкатывая черные, маслянистые глаза-виноградины. - Она - из Нового Лукоморья, она - супруга Большого Ишиба, а кто из вас, бездельников, не слышал о Большом Ишибе? Да вы знаете, что было бы с вами, если бы хоть один волос упал с ее головы?

В таверне установилась такая тишина, что стало слышно, как резвятся мыши под половицами.

Ну кто же, в самом деле, не знал про Новое Лукоморье, прославленную по всему западному побережью деревню морских чародеев! По южному побережью Ориландии было несколько деревенек морских чародеев, тогда как по западному побережью величалось одно Новое Лукоморье, в единственном числе. Между тем, морские чародеи были нужны всем, ведь люди побережья жили морем. Ну кто, скажите, если не морской чародей, сумеет подогнать стаю жирной трески к самому кораблю? Кто в штиль наполнит паруса попутным ветром? Кто уймет ни на шутку разошедшуюся бурю? Но ведь не только это. Всем прекрасно было известно, что морские чародеи умели и другое - насылать ураганы и топить корабли, вызывать из глубин моря страшных чудовищ и, повелевая течениями, нанизывать вражеские суда на островерхие камни. Уж верно, случись что с этой толстой бабой, и не только бы от "Барракуды" не осталось ни брёвнышка - никому бы из обидчиков толстухи не избежать мести, никому! Ведь чародеи знали всё, они имели свои способы выведывать прошлое и настоящее: с помощью чудесных камней, волшебных блюдец, а то и вопрошая мертвецов.

Свою гневную речь Усатый Жабрух закончил длинным ругательством, отчего у пригорюнившихся морских волков и енотов потеплело на душе. Очевидно, гроза миновала. Несколько дюжих морячков сорвались с места, - ребята загорелись желанием как следует намять бока трем портовым мерзавцам, Калачу, Супоросому и Заглоти-Кость. К сожалению, эта негодная троица улизнула из таверны, как только появился Усатый Жабрух. Тут же к Раскатной Семеле стали подходить самые авторитетные из моряков, шкипера и боцманы. Непривычные к извинениям губы бормотали что-то бессвязное, нет-нет да и проскальзывало крепкое словцо. Моряки по-мужски корили себя за свою дурость, но Семела не придиралась, сухо кивала всем, то и дело отворачиваясь, чтобы глотнуть воздуха вместо перегара.

Таким образом, мир был заключен. Усатый Жабрух напоследок ещё раз выбранил всех от души, после чего подал знак музыкантам - горькую пилюлю следовало подсластить. В таверне немедленно возобновилось веселье, а Жабрух и Семела уселись за столик потолковать. Что касается Айри, то Семела с гордостью посадила сына рядом с собою - но уж не для того, чтобы мальчик вмешивался во взрослый разговор.

Чтобы Айри не заскучал, Жабрух приказал сухопарой женщине, невозмутимо протиравшей кружки у стойки, принести кусок клубничного торта. Это блюдо не продавалось, Жабрух потчевал им только самых дорогих гостей.

- Ты, кажется, опять женился? - спросила Семела у трактирщика, провожая взглядом сухопарую женщину.

- Угу. Как только Люси померла, так сразу и женился. В моём деле, сама понимаешь, нельзя без хозяйки. - И, словно бы догадавшись, о чем Семела подумала, Жабрух добавил: - Это она, Розетта, как только те прощелыги народ забаламутили, сбегала за мною. А не то иначе завернулось бы ... Ну теперь про себя расскажи, как-никак восемь лет не видались. Всё с Ишибом живете, добра наживаете?

- Да уж, добра, - горько вздохнула Семела.

- Неужели случилось что?

- У нас не без этого.

- С Ишибом какая беда припеклась?

- С Ишибом в порядке. А я вот тут по делам, - С этими словами Раскатная Семела так посмотрела на трактирщика, что Жабрух понял: дальше расспрашивать не нужно. - Ты, я знаю, комнаты сдаешь внаём, - продолжила женщина. - У тебя не найдется свободной комнаты для меня с сыном? Заплачу, как скажешь, само собой.

- Что ты, что ты! - замахал руками трактирщик. - Какая плата! После того, что вы с Ишибом для меня сделали, и - плата? Или ты хочешь, чтобы у меня отсохли руки? Живи у меня сколько нужно, Семела. Самая лучшая комната наверху будет в твоем распоряжении!

У стойки послышался слабый вздох. Супруга трактирщика, правда, была женщина порядочная, но благородные жесты мужа она решительно не одобряла.

Жабрух так взглянул на супружницу, что та мигом прикусила язык.

Весь красный от стыда, Жабрух принялся рассказывать про город, что нового появилось в Якоре Виссара за последние годы, какие дворцы и храмы были воздвигнуты. А самого трактирщика трясло. Да разве мог, разве мог он хоть в чем-то отказать этой полной белокожей женщине, когда-то спасшей его от смерти?

Трактирщику на мгновение с необычайной яркостью представился тот день тридцатилетней давности.

Тогда Жабрух только что женился на беззаботном, легкомысленном создании, блондинке и кокетке Люси Белянь. Он звал ее "моя кошечка", а она его "мой барсучок". И вот с этой "кошечкой" Жабрух сразу после свадьбы отправился в свадебное путешествие.

Родители Люси, люди состоятельные, проявили щедрость: молодым наняли шхуну с двадцатью матросами команды и опытным шкипером. На этой-то шхуне Жабрух и Люси объехали с десяток приморских городов и дюжину островов. Всё шло расчудесно, пока однажды на море их ни застала буря. Кто знает, отчего так получилось? Или шкипер неправильно учел силу ветра, или обстоятельства сложились так, но корабль не успел войти в безопасную бухту.

Как на грех, побережье в этом месте изобиловало рифами и подводными камнями, поэтому шкипер отказался от первоначального намерения укрыться в бухте. Вместо этого он направил корабль в море, спеша оказаться как можно дальше от смертоносных скал.

Жабрух был родом островитянин, немало бурь и непогодиц он повидал за свою жизнь, но такой бури, кажется, ещё не видывал.

Шкипер и двое матросов изнемогали у штурвала, из последних сил пытаясь удержать корабль на курсе, остальные откачивали воду. Сам Жабрух трудился среди моряков не покладая рук.

Целый день люди сражались с бурей, как проклятые, но буря не унималась, и положение становилось всё хуже. Вода прибывала быстрее, чем ее успевали откачивать, и помощи неоткуда было взять.

Даром что по часам ещё был день - кругом расстилалась черная мгла. Казалось, корабль верхушкой мачты временами пронзал облака, а временами - нависшую свинцовую волну. Вспышки молний без конца распарывали небо и море, и вот, во время одной такой вспышки, Жабрух увидел совсем неподалеку на воде светлое пятно. Над этим пятном в тучах словно бы зияла пробоина, и широкий солнечный луч падал сквозь эту пробоину на волны.

На волнах, - там, куда падал солнечный луч, - покачивалась нарядная лодочка под парусом, с флажками и цветочными гирляндами.

Больше всего Жабруха поразили даже не эти цветы и флажки, а то, что лодочка именно покачивалась на волнах. Отчего она не металась из стороны в сторону, не хватала бортами воду, не перевертывалась, не тонула?

В тот момент Жабрух не знал (да и откуда ему знать?), что на этой лодочке другие молодожены совершали свое свадебное путешествие. То были Большой Ишиб, тогда еще - сын вождя, не вождь, и юная Семела, уже имевшая прозвище Раскатная. Кругом бушевала буря, но она не касалась этих двоих, в чьих жилах сила морского колдовства сплеталась с не менее чудесной силой любви. Конечно, будь на паруснике хоть десяток колдунов - демоны бури постарались бы разметать суденышко в прах, однако колдовство и любовь составляли удивительную гармонию, проверить которую на прочность остерегались даже духи разрушения и хаоса.

С другой стороны, двое влюбленных тоже не собирались испытывать свою силу на демонах бури. Ишиб и Семела просто плыли в лодке, радуясь своему счастью. Им и дела не было до того, что творилось вокруг них.

Так бы буря с чародеями и разошлась без стычки, если бы молодые волшебники не увидели гибнущий корабль.

- А ведь там, наверное, такие же, как мы, - сказала Семела, мгновенно оценив нарядный вид корабля, то есть следы того, что от нарядов осталось - порванные шелковые паруса небесно-синего цвета и какие-то обрывки веревок с разноцветными флажками.

Жабрух, конечно, не услышал слов белолицей девушки, не услышал он и того, что ответил ей молодой муж, рослый и сильный мужчина. Однако в это время корабль и лодка сошлись на близкое расстояние, и Жабрух кое-что увидел: незнакомый мужчина вдруг надрезал жилу у себя на руке, а потом он обнял свою любимую и словно бы сжался от боли, - но не от своей боли. Точно такой надрез сделала себе его юная супруга.

Кровь двоих стала падать крупными каплями в море, и слова старинного заклятья зазвучали над бурными водами. Два голоса творили это заклятие, два голоса звучали как один - и такая сила была в этом таинстве, что демоны бури не могли ни ощутить ее.

Завороженные, духи бури стали один за другим останавливать своих вороных коней.

Как круговые волны расходятся от брошенного в воду камня - так тихие волны покоя и умиротворения пошли от парусника, на котором стояли и пели двое, и там, где проходила эта волна, буря таяла, страшные пенные волны сменялись спокойной рябью.

Вслед за морем начало успокаиваться небо. Низкие, тяжелые тучи стали быстро таять, и вот уже кучерявые облака побежали по небесной сини, и красный диск Иллинора показался над водами.

Когда последнее облачко скрылось вдали, Ишиб и Семела прекратили обряд. Было видно, как они оба ослабли. Молодым чародеям пришлось привалиться к мачте, и девушка положила голову на колени мужа, а тот сам держался из последних сил.

Бледный, словно безумный, Жабрух кинулся на помощь к своим спасителям.

Вот так они и познакомились, Жабрух из племени шабарухов и Семела с Ишибом, молодая пара из Нового Лукоморья.

* * *

Семела остановилась у Усатого Жабруха, а ведь в Якоре Виссара у нее имелись и другие знакомцы. В городе жили несколько семей из Нового Лукоморья, в том числе - двоюродная сестра Семелы с мужем.

Ещё не хватало, чтобы о её горе вздыхали ей в спину, подумала Семела, выбирая Жабруха. И уж тем более она не хотела ни о чем откровенничать с болтливой сестрицей, теткой Адельфиной.

На другое утро Семела разузнала у Жабруха, где жил самый лучший в городе лекарь, и, не теряя времени, повела Айри по этому адресу.

Доктор Поччечуй Модильяни жил на набережной в большом двухэтажном доме, на фасаде которого была выбита эмблема его мастерства - божественный цветок гармозии в пасти дракона. Лечебница занимала весь первый этаж здания. Сперва страждущие попадали в прихожую, где их встречала строгая старуха в парике и роговых очках, предлагавшая всем вошедшим чашку чая с ромом и фисташками.

Семела вручила старухе мешочек с золотыми, после чего женщине пришлось выдержать атаку старушечьей болтовни. Это продолжалось три чашки чаю; для Айри самым противным оказалось то, что старуха то и дело щипала его за щёку, от чего у него в конце концов заныл зуб.

Наконец мать с сыном были препровождены в докторский кабинет.

Кабинет доктора Модильяни был просторный и светлый; семь огромных окон с посеребренными переплетами глядели на море. Здесь стояло несколько столов - пять, шесть или семь, сходу трудно было разобрать, потому как видимость затрудняли всевозможные скелеты, мумии, стопки книг до потолка, шкафчики с колбами и ретортами. В полном соответствии с тамошними воззрениями, доктор Модильяни немножко занимался алхимией, поэтому колбы не пылились без дела - в одних клокотали жидкости самых разнообразных цветов, в других, соединенных друг с другом змеевиками, что-то шипело, пуская разноцветные лучики. Зазвенели осколки разбитого стекла.

Айри скосил глаза - где-то здесь должен кувыркаться гомункулус - маленький человечек, живущий в пробирке. К сожалению, гомункулуса нигде не было видно.

Доктор Модильяни оказался сухощавым желтокожим старичком - родом он был сеттянин, из южных пустынь. Правая рука и плечо с лопаткой у него были обезьяньи, - следствие операции, проведенной его коллегами, но куда более мальчика поразил совершенно гладкий череп доктора с вытатуированным на лбу оптимистическим "НЕ УНЫВАЙ".

Модильяни ласково выслушал Семелу, после чего Айри был подвергнут самому внимательному осмотру. В заключение пациент поплевал на раскаленные угли. Бросив взгляд на пошедший пар, доктор Поччечуй Модильяни сказал:

- Мальчик здоров.

- Вы шутите, господин мой? - возмутилась Раскатная Семела.

- Да, сударыня, мальчик совершенно здоров. Что же касается чародейского дара, которого у него нет... Вы не догадываетесь, сударыня, сколько есть на свете мальчиков, ничуть не способных к чародейству?

- В Новом Лукоморье нет таких мальчиков.

Модильяни пожал плечами.

- Вы не понимаете, доктор, - сказала Семела голосом, дрожащим не то от злости, не то от слез. - В Новом Лукоморье мой сын - калека. Вы слышите? Калека! А ведь он - сын вождя и будущий вождь! Что-то там у него закупорилось, доктор, или что-то никак не может распрямиться, или что-то слишком крепко спит. Ну так разбудите - распрямите, раскупорьте его дар, и я заплачу вам тысячу - нет, десять тысяч золотых монет!

Доктор Модильяни задумался. По лицу сеттянина было видно - в его душе происходила борьба, но вот он устало вздохнул и сказал:

- Мое правило - никогда не обманывать тех, кто обращается ко мне. Так вот что я вам скажу, сударыня: мы можете посулить мне всё золото мира, но я всё равно не смогу вам помочь. Мне подвластна, и то отчасти, лишь одна сторона природы, тогда как чародейский дар и чародейская сила находятся по другую сторону. Единственное, я могу дать вам совет. За городом есть храм Прекрасной Аспасии. Когда мое ремесло оказывается бессильно, люди обращаются к ней, всемогущей божественной целительнице (с этими словами доктор, прижав руку к груди, поклонился мозаичному портрету на стене). Прекрасной Аспасии ведомы все стороны сущего, ее взор пронзает все грани бытия - только она может помочь вашему мальчику, если ему вообще что-то может помочь.

- Пойдем, сын, - сказала Раскатная Семела гневным голосом. А про себя она подумала: "Этот высохший сеттянин - дрянь лекаришка. Ладно же, найдем другого, получше".

Последующие четыре дня Семела только и делала, что водила Айри по разным докторам и шарлатанам, да и всевозможные ведуньи с ведунами не были забыты. Парадные приемные с роскошным камином и темными портретами в золотых рамках сменялись затхлыми подвальчиками и скособоченными лачугами, где страшные старухи варили в чугунных котлах свои заповедные зелья. Увы, все было тщетно: ни чародейская сила колдунов, ни сила человеческого знания не могли вылечить Айри. Никто даже не мог распознать его болезнь.

Теряя последнюю надежду, Семела повела Айри к старику чернокнижнику (чернокнижное колдовство было запрещено по всей Ориландии, так что за адресок Семеле пришлось изрядно заплатить). Одутловатый, с красными губами и красными, воспаленными глазами, чернокнижник скормил черного петуха желтому черепу. Череп немедленно оделся изъеденной плотью, как это и полагалось по колдовству, но вместо того, чтобы изречь прорицание, череп вдруг запрыгал по столу прямиком к Айри, страшно клацая зубами и пуча мертвые глаза. Семела, конечно, не дала черепу загрызть сына - она быстро смахнула черепушку на пол, а Айри еще и поддал черепок ногой. Старик чернокнижник принялся браниться. На этом Семела с сыном поспешили покинуть нехорошее место.

На исходе четвертого дня Семела вконец разуверилась и в лекарях, и в волшебниках. Но что же дальше, как ей быть? Несмотря на все неудачи, ее желание изменить злую судьбу сына - вылечить его, как она говорила себе, - ничуть не уменьшилось.

Горькие раздумья Семела подсластила медовыми коврижками, в результате чего у женщины появилась здравая мысль ( и весьма ожидаемая).

Что же, делать нечего, она пойдет на поклон к Аспасии.

Будь Семела обычным человеком, она давным-давно наведалась бы с сыном в храм Аспасии, божественной целительницы и избавительницы от всех недугов. Загвоздка заключалась в том, что и Семела, и ее сын были чародейского племени, а верховные божества Лучезара - божества Элидны - не очень-то привечали чародеев. Почему так? Корни этого были в самой сути магии и колдовства. Придание гласило: "Есть, есть дорога между людьми и богами, и эта дорога называется магия". Допустим, многие люди хотели ступить на эту дорогу, а чародеи шли по этой дороге, но разве богам понравилось бы, если бы кто-нибудь прошел эту дорогу до конца - и сделался вровень с ними, с божествами?..

В жертву Аспасии приносили фрукты и миндальные орехи, а некоторое, кто побогаче, несли драгоценные женские безделушки, - броши и кольца, браслеты и ожерелья, непременно с синими камнями или с жемчугом.

Приняв решение, Раскатная Семела заглянула в свой кошель. Несмотря на все траты, золота у неё еще оставалось изрядно. "Ничего, достучусь я до этой зазнайки Аспасии!"

На другое утро Семела прошлась по лавкам золотых дел мастеров, затем отправилась к торговцам фруктами. Как следствие, кошелек женщины потерял весь гонор и солидность, но вместо этого у Семелы появился длинный хвост из мальчишек-носильщиков, сгибавшихся под корзинами с цветами, апельсинами, миндалем, гранатами и финиками. Драгоценности Семела несла собственноручно.

Храм Аспасии находился в предместье. Он стоял на небольшом островке посреди круглого озера, так называемого Озера Священной Благодати. Через озеро богомольцев перевозили на пароме двое бородатых служителей храма, ничего не бравшие за свой труд, но не возражавшие, когда богомольцы кидали им в деревянную бадейку мелкие монеты.

Со своими корзинами Семела заняла почти что половину парома. Когда она переправлялась с сыном через озеро, ее прекрасные фрукты вызвали разлитие желчи у сморщенных старух богомолок. До Семелы то и дело доносилось про богачку, "которой так и надо, что она болеет".

Разумеется, в спор со старушками Семела вступать не стала. Что там болтовня старушечья, главное для неё - сына выручить из беды.

Храм Аспасии был построен в традиционном кофирийском стиле - четыре ряда колонн держали на себе беломраморный свод. Алтарь богини находился в центре храма, подле мраморного изваяния божества. Над алтарем и статуей Аспасии в крыше было проделано квадратное отверстие, дабы молящиеся могли общаться с богиней без затруднений. В серебряных курильницах дымились благовония; повсюду виднелись изображения простенького голубого цветка с двенадцатью тонкими лепестками - это был цветок гармозии, божественной травы, которая, как говорили, имела силу даже воскрешать усопших. Чудесная гармозия была совершенно недоступна людям - она росла только на Элидне - на небе Лучезара, обиталище высших богов.

Перед входом в храм возвышались беломраморные изваяния младших божеств, составлявших свиту Аспасии, по две статуи с каждой стороны. По левую руку стояли орел Орлакс и гигантская сороконожка Гертруда. Орлакс разрывал каменным клювом какую-то гадину, символизирующую болезнь, мраморная Гертруда держала в каждой лапке по склянке с лекарством. По правую руку стояли жук-рогач Бенедикт и лиса Сюзанна. Согласно поверью, Бенедикт был жук-защитник, с его панцирем не могла справиться ни одна хворь. Что же касается Сюзанны, то эта хитрая лисичка умела обманывать смерть.

В озерном храме богине служили тридцать восемь жриц, которые жили в длинном приземистом здании позади храма. Самое меньшее, пятеро из них постоянно находились внутри храма. Жрицы следили за порядком и, главное, за алтарем. Когда алтарь божества полностью заполнялся дарами, начиналась служба: жрицы курили благовония, пели гимны Аспасии, брызгали на богомольцев сливовым соком и, по ходу дела, неспеша переносили дары с алтаря в храмовую сокровищницу и амбар.

Когда Семела вошла в храм, алтарь был пуст, как раз только что закончилась служба. Заставить весь огромный алтарь дарами представлялось делом нелегким, тем не менее Семела устроила этот подвиг, и жрицы отметили такое похвальное благочестие. Все жрицы, находившиеся в это время в храме, подошли к столь щедрой дарительнице и побрызгали на нее и её мальчика подслащенным сливовым соком. После этого началась служба.

Во Вселенной Лучезара боги навещали людей несколько чаще, чем в некоторых других мирах, поэтому никто не удивился, когда, после очередного возгласа старшей жрицы, прямо из корзинки с гранатами вылетел коричневый жук-олень. Покружив под потолком, жук сел на пожилую женщину с изможденным лицом и сине-черными губами, - устроился у бедняжки на губе. В следующее мгновение уже не было никакого жука, а с лица женщины на глазах сошла болезненная усталость, щеки ее порозовели, губы вместо синюшных, трупных сделались ярко-алыми и сочными, как будто их полчаса натирали клубничной помадой. Зарыдав, женщина упала на колени пред статуей Прекрасной Аспасии. По рядам богомольцев пронесся вздох благоговения.

Спустя недолгое время все, находившиеся в храме, узрели еще один промысел божества: из глубокой чаши, наполненной виноградом ( Семела выбирала у торговца каждую кисточку) выползла громадная сороконожка. Под восторженный шепот толпы сороконожка быстро поползла к богомольцам. У Семелы заколотилось сердце - но нет, проклятая сороконожка проползла мимо Айри и забралась на башмаки толстого мальчика, стоявшего поблизости, лицо которого было густо покрыто жирной коростой. Мальчуган, не выказывая ни малейшего почтения к божеству, что-то жевал, но сороконожку это не смутило. Бойкая сороконожка быстро поднялась по одежде мальчишки до его складчатого подбородка, после чего она несколько раз наискось пересекла его толстое лицо - всё очень быстро. После этого сороконожка исчезла, и тут же короста толстыми пластами стала отваливаться с губ, со щек, со лба мальчика, открывая розовую здоровую кожу. Менее, чем через минуту, лицо мальчика сделалось совершенно чистым.

Обряд жертвоприношения продолжался еще довольно долго, но более никаких чудес не произошло. Когда всё кончилось, богомольцы принялись живо обсуждать увиденное.

Собственно говоря, два чуда за день - это было много. Ведь обычно приходилось ждать неделями, когда Аспасия явит в своем храме единственное чудо исцеления. Прихожане тут же принялись вспоминать, какие чудеса они видели собственными глазами. Один мужчина вспомнил, как однажды ему удалось узреть божественного Орлакса. Орел острыми когтями вырвал змею из груди человека, которого родственники принесли в храм на носилках. То есть это, конечно, была не змея, а болезнь... Одна старушка вспомнила, как Аспасия спасла ее племянницу. Бедняжка подцепила черную нузгу, от которой, как известно, не могли спасти ни лекаря, ни чародеи. Когда уже все надежды были потеряны, как-то во время жертвоприношения статуя Аспасии ожила, и сама богиня коснулась лба девушки цветком гармозии.

Семела слушала про все эти чудеса и закипала гневом. Сегодня она пожертвовала храму целое состояние, ну и где же благодарность Аспасии? Верно, верно говорят: божества ничуть не лучше людей, да что там, они хуже, в тысячу раз хуже - злее, неблагодарнее, несправедливее! Вся их заслуга - только что им повезло родиться куда более сильными, чем назначено человеку. Эх, найти бы на них силу, вошь их задери!

Или, быть может, Аспасия все-таки сжалится над ребенком? Допустим, она, Семела, не раз говорила лишнее про богов, но причем здесь её сын?

О, Прекрасная Аспасия, не держи зла - прости, помоги, спаси!..

Семела бормотала молитвы до самой темноты, но всё было тщетно. Не то чтобы орла Орлакса - даже навозного жука-рогача Бенедикта Аспасия не озаботилась послать к несчастному Айри.

С наступлением сумерек жрицы зажгли масляные светильники, а там богомольцев попросили покинуть храм. На ночь храм закрывался.

Семела с сыном вышли из храма последними.

Когда она подошли к берегу, паром только отчалил, так что теперь приходилось ждать, когда паромщик вернется. Кроме Семелы и Айри, на берегу никого не было видно.

Семела была женщина практичная. Несмотря на врожденную грубость, или, скажем, суровость характера, она могла, когда надо, и подольститься, и золотыми позвенеть, даром что была рачительная хозяйка. Иными словами, Семела находила выход из любой ситуации, однако сейчас она оказалась на грани отчаяния. До последнего мгновения она верила, что найдет выход, что она выручит сына из беды. Нет, всё было бесполезно. Что же ей делать теперь? Никакие уловки более не шли ей на ум. Да остался ли в мире хотя бы один способ, который она не испробовала? Было ли что-то, на что она могла понадеяться?

- Кхе - кхе - кхе - кхе...

Семела невольно скосила глаза.

Рядом с ней тряслась в кашле старушонка - вылинявшая кофта, седые волосы собраны в неопрятный клубок. В ночной темени лица старухи было не разглядеть, да и к чему Семеле её лицо.

- Что, тоже опоздали на паром, девушка? - прошамкала старушонка, наконец откашлявшись. - Вот дожидайся теперь этого ленивца паромщика, а ведь у воды стоим, как бы не просквозило! Почто, дочка, привела сынка к Аспасии? Хвороба какая его точит, или так просто, помолиться на всякий случай?

- Оставь, госпожа моя, - буркнула Семела. - Не до тебя.

- И-и, вижу, несладко тебе приходится, девонька! Не помогла, небось, Аспасия пресветлая? Ну да ничего, милая, не вся?ое дело в один раз содеется. Я вот, почитай, больше года к Аспасии хаживала, пока свое счастье не вымолила. Ты-то думала - навалю Аспасии фруктов-овощей разных, как свинье, оно разом по-моему и повернется. Вишь, какая прыткая!

В старушечьем голосе дребезжала такая неподдельная радость, что у Семелы слезы навернулись на глазах.

- Ах ты старая поганка! - сказала Семела. - Клянусь богами блаженными, если ты сейчас же не замолчишь, я тебя в воду брошу!

Старуху резкие слова ничуть не испугали.

- А ты сердита, дочка! И-и, как с бабушкой говоришь! Да не серчай, не серчай! Я ведь тебе добра желаю! Это мой совет тебе: походи с мое, так и вымолишь у Аспасии, чего хочешь!

- Нет, не вымолю, - вздохнула Семела, а про себя подумала: от старушонки ей, видно, не отвязаться.

К счастью, в это время подошел паром.

Семела и Айри быстро взошли на паром. Старушонка серой мышкой кинулась за ними, треща скороговоркой:

- Рано отчаиваешься, дочка! Рано отчаиваешься! Вот сын у меня болел - и-и, как болел! Моего сыночка каменная ехидна ужалила, прямиком в пятку, ну и окаменение пошло. Ни один колдун, ни один лекарь тут не поможет, так мне старая хрычовка-бабушка с Ведьмовской Окраинки сказала. Еле успела я со своими молитвами. Аспасия помогла, когда камень уже выше колена поднялся, - но ведь помогла, помогла-таки!

Старуха принялась отвешивать поклоны в сторону храма, бормоча подходящие к такому случаю благодарственные молитвы. Слушать это долго было невыносимо, а не слушать - невозможно, учитывая небольшие размеры парома.

Семела резко сказала:

- Моему сыну твоя Аспасия не поможет. Нет у неё сил таких!

Старуха осеклась на полуслове, но быстро нашлась:

- Это ты врешь, девонька. Аспасия любую хворь изведет, хоть чуму, хоть приворотное заклятье. Так что с твоим мальчиком стряслось, сударка?

Паром уже приближался к причалу. Семела могла бы промолчать, но все-таки она сказала, слишком накипело на душе:

- У него - особенная болезнь, у сыночка моего. Он чародеем не может стать, вот что. А ведь мы с ним из рода морских чародеев, среди наших деревенских он - как калека. Слышала про Новое Лукоморье? Оттуда мы. Э, да что объяснять!

На удивление, старушка быстро смекнула, в чем суть дела.

- А, так это твой сын не болен, дочка, это у него просто талантов нету к вашему чародейству-то! Тут не Аспасия - нет, тут другое нужно! У моего сынка, скажу тебе, тоже не сразу талант открылся. Кем он только не был, сынок мой, - и моряком, и гончаром, и плотником - а потом увидел одну вещицу, да так и вытаращил глаза. Золотых дел мастером стал мой сынок. Вот она, вещица эта! - Старуха достала откуда-то из кофты золотой браслет. - Ценная вещица! Дорогая вещица!

Паром пристал к берегу, и Семела с сыном сошли с парома. Семела уже была готова позабыть про старуху с ее аляповатым браслетом, но старуха-бабушка не отставала.

Хватая Семелу за платье, старуха зачастила:

- Вот ты серчаешь на меня, дочка, - а ведь я тебе помогу, помогу! Этот браслет твоему сыночку отдам - наверное, прок будет! Моему-то он теперь ни к чему. Сыночек мой годов уже пять как умер!

Не дожидаясь благодарности, старуха с быстротою белки нацепила Айри на запястье свой браслет грубой выделки.

Айри никогда не видел мать такой. Как пантера, Семела накинулась на старуху - старая старушечья кофта полетела клочьями. Дряблые старушечьи щеки и цыплячья шея должны были принять серьезный удар, однако вместо того, чтобы завопить, старуха запричитала как-то странно: "Ай, люшеньки-люли!"

Оттолкнув беснующуюся старуху, мать кинулась к сыну.

Снять браслет с запястья Айри оказалось отчего-то непросто. Семела, без колебаний, сломала золотую вещицу. Части браслета полетели в разные стороны, после чего женщина опять кинулась к старухе, но той уже и след простыл.

Мать обхватила сына за плечи, с ужасом заглянула к нему в лицо:

- Айри, как ты? Рука сильно болит?

- Не. Не сильно. Да не болит она!

Семела поднесла к глазам руку сына - ту самую, на которой только что висел золотой браслет. Ожогов, в самом деле, не было видно, а вот у Семелы все пальцы вздулись пузырями, как будто браслет был раскален добела.

"Видно, успела", - выдохнула Семела с некоторым облегчением. Вне сомнения, эта мерзкая старуха была ведьма, и все разговоры про сына и про Аспасию старуха плела только для того, чтобы усыпить бдительность матери, чтобы без помех нацепить мальчику на запястье страшный обруч. Такими подарками черные колдуны - чернокнижники - одаривали простаков, чтобы затем сосать из них жизнь, или чтобы сделать бедного глупца безвольной куклой, своим послушным орудием.

На этот раз старухе ведьме не повезло. Мать отреагировала весьма быстро, и, как результат, Айри остался здоров физически и не лишился рассудка.

Вернувшись в гостиницу Усатого Жабруха, Семела взяла лицо сына в ладони и долго смотрела ему в глаза. "Нет, - успокоилась она окончательно. - Не такие глаза у зомби".

Глаза у Айри были чистые-чистые, только что очень печальные.

На запястье мальчика от старушечьего браслета все-таки остался след - две едва заметные полоски, которые, однако же, вскоре исчезли.

На этом заканчивается первая часть "Мира Лучезара"...