Заканчивался 2001 год, оставалось почти девять часов, но поезда в Тодтнау ходят редко, последний в этом году уходил из Штуттгарта через две минуты, и я стоял перед кассовым автоматом и пытался купить билет. С завтрашнего дня должны были ввести евро, а пока глупый ящик ухмылялся отверстиями, подмигивал лампочками и в четвёртый раз выплёвы-вал десятимарковую купюру, с которой издевательски поглядывал Карл Фридрих Гаусс.
Карл Фридрих Гаусс недовольно поморщился, услышав, как внизу смеётся прислуга. Ему было не до смеха. Отвратительный февраль 1809-го, его любимая Йоханна умерла шесть дней назад при родах, да и мальчик родился такой слабенький, что дай Бог успеть крестить его, пока не умер. Но барон фон Цах ждёт его доклада в Готе, и поэтому он не выходит из купола обсерватории уже четыре дня, небо пасмурно, а сейчас ещё и снег пошёл, в крыше щелей полно, и снежинки , падая на линзу телескопа, стекают уродливыми слезами. Он уже понял, как пересчитывать орбиты и находить причины отклонений, и барон поймёт, может быть, но для остальных тупиц нужны наглядные примеры, а где их взять в такую погоду. Ольберс в прошлом году по его расчётам Весту открыл, а до того Палладу, а он сидит в этой дырявой коробке, откуда даже Луну не видно.
Луну не видно, но это даже лучше. Хотя свет её не так злобен, как солнечный, но и его Мерве не любил. Мерве любил читать, хотя это было очень трудно без света. Вечерами он приподнимал жалюзи ровно настолько, чтобы на полу показалась полоса лунного света шириной в книгу. Он клал книгу в эту полосу, а сам оставался в темноте и читал, иногда всю ночь, отвлекаясь, только, чтобы попить воды и намазать лицо кремом. Мерве был умный мальчик. В свои одиннадцать он знал такие слова, каких другие дети никогда и не слышали. Например, ксеродерма пигментозум. Ему было полгода, когда врачи поставили ему этот диагноз. По телевизору он слышал, что таких как он называют "лунный ребёнок". В два года у него появилась первая раковая опухоль на лице, а к десяти он перенёс тридца-тую пересадку кожи. Вечерами, когда уходили учителя, Мерве слушал Майкла Джексона. Он любил Джексона за его подростковый грустный голос, за лунную походку и за то, что они стали похожи внешне. Под утро, когда он уставал, и солнце угрожало вскоре выбраться из-за горизонта, он ложился спать, и ему снилось, что он светится ярче, чем любая звезда, и люди, от страха перед ним, закрыли его в большом ящике. Но он прожёг своими лучами дырки в стенках ящика, и теперь сжигал и солнце, и этих людей, так же, как это делали у Уэллса его жуткие марсиане.
Жуткие марсиане валялись вокруг холма, нелепо помахивая конечностями. Из перевёрнутых бочек поодаль лениво текла дымящаяся жидкость. Ассистенты скручивали провода и разбирали рельсы под вагонеткой оператора. Режиссёр жевал бесформенный бутерброд:
-- Нам осталось две сцены, в одной из них ты мне нужен.
-- Когда? - Сергей нетерпеливо глянул на молодую актрису, которая ждала его в УАЗике.
-- Во вторник. Тогда же и деньги.
-- Хорошо. - Сергей повернулся и быстро пошёл к машине. Времени было немного, жена прилетала сегодня ночью, Лариска согласилась провести с ним время, и пользоваться этим нужно было сейчас, пока она не передумала или чего доброго не стала слишком известной, тогда ей простого пиротехника уж точно не захочется.
Он не успел. То есть один раз он даже успел, но жена прилетела очень ранней ночью, ещё даже не стемнело как следует. Она презрительно прошипела что-то и громко хлопнула дверью в кухню. А когда Лариска перепугано пробиралась к выходу из квартиры, она вышла в коридор и нарочито спокойно сказала ей:
-- Думаешь ты особенная? Да для него все бабы, как его макеты, просто коробочка с дырочками - сюда водку наливать, сюда хер засовывать, от-сюда звуки слушать, а из этой дырки деньги вылазят!!!
К концу речи спокойствие уже пропало и она сбилась на визг. Сергей сто-ял, опираясь на косяк двери, и, закрыв глаза, думал: "Как я тебя ненавижу, когда ты уже заткнёшься, толстая свинья..."
Толстая свинья дрожала от холода и страха. Вообще-то, хозяин вёз её совсем не на убой, а как раз наоборот, к ветеринару. Это была его любимая свинья, его гордость, в следующем году он собирался забрать первый приз на выставке в Блауфельдене, и его совсем не устраивало, что она уже два дня кашляет и ничего не ест. Он знал, как это бывает: приедет ветеринар, посмотрит скотину и скажет: "Надо сделать рентген". А потом поезжай в клинику и плати второй раз. Нет уж. Хотя сегодня и короткий день всюду, он ещё утром созвонился с дежурной больницей и договорился на четыре. До шести провозятся, а в семь, ну, в полвосьмого, они уже будут дома. Свинья всего этого знать не могла, и её пугал трясущийся пол под ногами, резкие рывки прицепа на крутых поворотах серпантина и про-носящиеся за маленькими окошками блики света. Ей хотелось наружу, всё равно куда, только вон из этого холодного ящика с мигающими дырками в стенах.
До железнодорожного переезда оставалось полсотни метров, когда светофор мигнул в первый раз. Водитель вдавил газ, чтобы проскочить до того, как опустится шлагбаум, испуганная свинья прыгнула на стену прицепа, и его повело по гололёду в сторону. Хозяин выжал тормоз, машину развернуло, и перевернувшийся прицеп потащил её под громкий визг на дрожащие рельсы...
Дрожащие рельсы под колёсами поезда никогда не внушали мне доверия. Я с детства не любил поезда, мне представлялось, что они живут своей собственной жизнью и не любят людей. Так и не купив билет, я бежал к пятому перрону и не знал, успею ли. Следующий поезд утром, а мне обязательно нужно в Тодтнау сегодня. Ещё никогда я так не ждал Нового Года. У них там домик в горах, шумная компания и Юлька... Если поезд ушёл...
Поезд стоял, я влетел в первый же вагон и столкнулся с толстым проводником.
-- Можешь не спешить. Мы ещё никуда не едем.
-- Слава богу..., -- я никак не мог отдышаться.
-- Там где-то авария по дороге...
-- И сколько мы будем стоять?
-- Как почистят - поедем. Надеюсь ещё сегодня, -- он развёл руками и вышел на перрон.
Я сел у окна и выглянул наружу. Маленький, почти квадратный проводник стоял напротив, и, глядя, как медленно он выдыхает пар, я представил себе свой мир таким же маленьким живым ящичком, медленно выдыхающим время.