Девочка, выросшая в тех краях, где, по словам Ки-но Тономори "кончается дорога на Восток" и даже еще дальше -- какой же я, наверное, была дикаркой! Лишь из рассказов домашних я узнала о существовании романов. Днем, в досужие часы, или сумерничая, сестрица, мачеха и другие женщины пересказывали отрывки из того или иного рассказа "моногатари", например, о принце Гендзи, но разве могли они по памяти рассказать все? И я стала мечтать лишь о том, чтобы эти книги увидеть. О, сколь горя могут принести желания, если бы я только знала! Однако в своей страсти я была столь неуемна, что для меня вырезали будду Якуси в мой рост и вот, потихоньку от всех, я омывала, как положено, руки, затворялась и, павши ниц, перед изваянием, молила: "Сделай, чтобы мы поскорее переехали в столицу! Говорят там много повестей и романов -- покажи мне их все!"
Служанки же могли поведать иные истории и моя сестра Югао любила их поболе, чем романы. И мы заслушивались историями о тенгу, ведьмах, меняющих лик Нопэрапонах и каппа.
Хоть и страшными были эти истории, но сам рисунок обычных слов, словно на ткацком станке сплетавшихся в единое сказочное целое, завораживал и увлекал меня. Хотя даже ненастоящая смерть придуманных героев могла вызвать слезы на моих глазах.
Когда мне исполнилось тринадцать, пришла, наконец, пора ехать в столицу: закончился срок наместничества моего отца в провинции Кадзуса. И третьего числа девятого месяца мы совершили "выход из ворот". Мы поселились пока что в Иматати, дабы закончить сборы, ибо день счастливый для начала путешествия наступил ранее, чем мы успели их завершить.
Дом, где я в играх провела все эти годы, был весь разорен, весь нараспашку, царила суматоха. Когда солнце зашло, опустился страшный туман, а мы как раз садились в повозки. Я оглянулась, и мне стало так горько покидать моего Будду, которому я тайком била поклоны и молилась, что я украдкой поплакала.
После того, как мы "вышли из ворот", мы жили в каком-то неогороженном строении, покрытом наспех мискантом, даже ставень там не было, лишь кое-где для нас устроили занавеси и растянули полог. К югу далеко видны были видны поля и равнины, а с запада и востока -- море, совсем близко. Это было удивительно красиво! Уезжать отсюда мне было жаль и я грустила.
Приятно окунаться в светлые воспоминания, когда мы все были вместе, но я опущу все подробности нашего трехмесячного путешествия.
Второго числа двенадцатого месяца мы прибыли к столице. В город следовало войти в темное время суток, дабы следы усталости на лицах и беспорядок нашей одежды не были заметны. И мы двинулись в час обезьяны, а когда проходили заставу, то над временным дощатым ограждением, мы увидели статую возвышающегося Будды Мироку, что возводился у храма Секидера. Он был сделан еще вчерне, так что лишь его лицо было различимо. Глядя на него издали я думала, как печально выглядит этот Будда, воздвигнутый вдали от людей и безучастный ко всему, что его окружает! В тех краях, что мы оставили, я нигде не была так растрогана увиденным. В полной темноте мы добрались до нашего дома, расположенного к западу от дворца Сандзе.
Усадьба наша была велика и неухожена. Обширные заросли сада не уступали тем дебрям горных лесов, которые мы недавно миновали на своем пути, и уж совершенно не походило все это на столицу.
Жизнь наша еще не устоялась, во всем была неразбериха, а я только и думала: "Когда же? Скорей бы!". И подступала к матери с просьбами:
--Попроси у кого-нибудь повести! Покажи мне моногатари!
И вот она не выдержала моего напора и написала письмо нашей родственнице, госпоже Эмон, и попросила ее об этом. Та, кажется, удивилась, но была рада помочь и прислала мне в верхней половинке ящичка для туши превосходные брошюрованные тетради "соси". Госпожа Эмон служила во дворце Сандзе, так что мы не были поражены ее пояснению, что тетради достались ей от самой принцессы.
Вне себя от радости я погрузилась в романы и не отрывалась от них день и ночь. Но это хорошо было только для начала, мне хотелось еще и еще книг. Но кто же будет присылать их сюда, в усадьбу на окраине столицы, куда только-только поселились люди?
...В ту весну в мире было очень неспокойно, пришел мор, и моя кормилица, которую я так любила, тоже умерла в первый день третьего месяца.
Мне запомнилась последняя ночь, проведенная с ней, накануне того, как кормилица слегла. По просьбе Югао она рассказала нам новую страшную сказку: про смелого монаха, победившего четырех Роккуро-Кубай. Удивительно, что раньше нам никогда не рассказывали об этой нечисти: днем они имеют облик человека, а ночью их головы слетают с шеи и охотятся за людьми, ибо ничто так не лакомо для Роккуро-Кубай, как человечье мясо. Это была сказка со счастливым финалом, но в жизни все оказалось иначе, а я с тех пор невзлюбила страшные сказки.
Кормилица умерла, изменить ничего было нельзя, и это приводило меня в отчаяние, даже романы меня больше не занимали. Я проводила дни в слезах, и вот однажды, когда закатные лучи особенным блеском озарили дерево сакуры, я заметила, что цветы уже облетели все без остатка.
Цветы облетевшие
Снова вернутся с весною, Свидимся мы,
Но не с теми, кто нас покинул--
Как по ним тоскует душа!
Я слышала, что также умерла дочь Советника Императора Фудзивара-но Юкитнари. Я восприняла это близко к сердцу, ведь у меня самой было горе -- как же должен был страдать господин Тюдзе, супруг умершей!
Я пребывала в таком подавленном состоянии, что это истерзало сердце моей матери. Надеясь меня утешить, она достала где-то еще книг и показала их мне. Как она и надеялась, это меня отвлекло, и я постепенно успокоилась. Среди прочего мне попала в руки глава из романа о принце Гендзи "Юная Мурасаки", и очень хотелось знать продолжение, но не было человека, к которому я могла бы за этим обратиться. Все наши еще не освоились в столице, и им неоткуда было взять книги. Не зная, на что уповать, и пребывая в крайнем нетерпении, я постоянно про себя молилась: "Хоть бы увидеть повесть о Гендзи целиком, от первой до последней главы!"
Из провинции вернулась одна дама, которая приходилась мне теткой, и меня отправили ее навестить. Она приняла меня радушно, все удивлялась:
--Ах, какая же ты выросла красавица!
А когда мне уже нужно было уходить, сказала:
--Что ж тебе подарить? Так называемые "полезные вещи" не для такого случая. Я подарю тебе то, что, слышала, ты любишь!
И вот я получила от нее пятьдесят с лишним свитков повести о Гендзи, в особом ларце и еще повесть о Тюдзе Аргивара и "Тогими" и "Сэрикава". Как же была велика моя радость, когда я принесла домой все это, увязанное в один узел.
Повесть о Гендзи, о которой я так мечтала, которую видела краем глаза, но по-настоящему не знала, я теперь могла рассматривать, неспешно вынимая свиток за свитком, начиная с самого первого, и никто не мог помешать мне, покуда я расположилась у себя за пологом -- что по сравнению с этим даже участь самой императрицы!
О, именно так я чувствовала тогда, но не среди свитков я мечтала провести жизнь. Я жила тщеславными мечтами и вздорными ожиданиями, что появится возможность войти в ту блестящую жизнь, что описана в этих романах. Что я похорошею невероятно, и у меня непременно будут длинные-предлинные волосы и мой принц будет навещать меня раз в год в моем уединенном жилище на лоне природы.
Как-то глубокой ночью я не спала, потому что читала, вдруг послышалось нежное мурлыканье. Хотя откуда бы взяться кошке? Я очень удивилась, вышла на улицу. Холодный, мокрый снег падал на лицо. На улице и впрямь обнаружилась прехорошенькая полосатая киска, она мерзла и я взяла ее в покои. Наутро я собиралась разузнать от кого она могла прибежать к нам, но сестрица решила иначе:
--Молчи, не нужно никого спрашивать. Кошечка такая миленькая -- возьмем ее себе.
Кошка, видимо, очень привыкла к людям и все время лежала около меня. Мы боялись, что ее будут искать, и потому прятали ее и держали тайком. Она никогда не ходила на половину слуг, а все время была с нами, и ела только самую лучшую еду, а от прочей отворачивалась. К нам, сестрам, она так и льнула, и мы ее ласкали и баловали. Но когда моя сестрица Югао захворала и в доме поднялся переполох, я стала держать кошку во внутренних покоях на северной стороне дома, и она ужасно плакала и жаловалась, что я не беру ее к себе. Я не видела в ее поведении ничего особенного, но вдруг моя больная сестра неожиданно заволновалась:
--Где кошка? Принеси ее сюда!
--Зачем?
--Мне приснилось, что эта кошка подошла ко мне и сказала: "Я-- дочь Советника, таково теперь мое обличье. Наверное, нас с вашей барышней связывают нити прошлых жизней. Сама не зная отчего, она всегда проявляла сочувствие ко мне, вот я и явилась на некоторое время сюда. Однако в последние дни меня держат на половине слуг и это очень обидно!"-- вот, что она поведала, и ее жалобы были похожи на плач благородной госпожи. А когда я проснулась -- это мяукала наша кошка, да так горестно!
Услышав это, я была очень растрогана, и не отсылала больше нашу кошку в северные покои, а заботилась о ней.
Однажды она была в игривом настроении и, сбежав в сад, водила меня за собой. Дочь Советника увлекала меня в соседнюю заброшенную усадьбу и не откликалась на зов, а вскочила в дом: "Что за беда, если я пойду за ней?"-- решила я, и зашла в заброшенное обиталище. В доме было пыльно, но вещи лежали так, будто его покинули лишь на минутку и не вернулись. Я оглядывалась в поисках шалуньи и увидела на столике открытую шкатулку со свитками. Разве могла я устоять и не заглянуть туда? Я почти надеялась, что там окажется глава из Гендзи или что-то еще известное мне. И раскрыла верхний свиток. "Сарсина Никки" -- гласило заглавие.
"Девочка, выросшая в тех краях, где, "кончается дорога на Восток" и даже еще дальше -- какой же я, наверное, была дикаркой!"-- прочла я. Невольно опустившись на колени, я вцепилась взглядом в строчки, где была описана моя жизнь: увлечение романами, и путешествие в столицу. Стихи, сложенные в пути и смерть кормилицы. Появление кошки и даже некоторые мои сны, которых я никому не рассказывала-- все то, что было и происходило со мной. Губы мои дрожали, ибо не знали плакать или смеяться над этими словами. А дальше, дальше шел пожар в доме и гибель кошечки в нем, смерть сестры родами и любовь к осиротевшим племянникам, служба при дворе, что не принесла ни наград, ни почестей и скучное замужество в тридцать три года. Паломничества и вера в Будду Амида, появившаяся от безысходности жизни. Счастливейшее событие: рождение сына и тоска по умершему от болезни мужу. И старость, одинокая старость -- вот и все, что было мне уготовано, если верить этому мистическому дневнику.
И вдруг падающие строки легкого почерка появились внизу:
--
Такой ли ты желаешь видеть свою судьбу?
--
Нет, о нет!-- воскликнула я. Мой голос будто пробудил жизнь в этой странной усадьбе. Послышались шаги и молодой мужчина с Дочерью Советника на руках вышел ко мне. Закрыв лицо рукавом платья, я вскочила. Смущение и растерянность охватили меня.
--
Простите, барышня, я не хотел Вас пугать! Я только верну вам кошку и дам надежду...
--
Как? Простите, господин...
--
Вы не хотите прожить эту скучную жизнь. Ни славы, ни любви, ни имени в веках не даст Вам она, того ли Вы желаете?
Мне было страшно, я не хотела отвечать, но тот ответ, что уже было произнесен, обрел собственную волю и воздухе раздалось:
--Нет, о нет!-- сказанное ранее, но не сейчас.
--Здесь и сейчас вам дается редкий шанс переломить свою судьбу и пойти другим путем.
Я молчала.
--Подумайте еще раз, усмехнулся он. Почитайте и решите.
Послушная его воле я взяла свиток, открыла и взгляд упал на строки: "В первый месяц Нового года объявляли о назначении на должности, и отец пребывал в радостном предвкушении, однако все вышло вопреки его надеждам. И от человека испытавшего те же чувства, что и отец пришла весточка: "думал ну вот, теперь уже все... не спал всю ночь, ждал рассвета -- и такое разочарование!". Этому предстояло случиться следующей зимой.
А через год пожар. "Прежний наш дом был просторный и хоть стоял на отшибе, словно в лесу, зато, когда приходила пора цветения сакуры или осенних кленов, вид был не хуже, чем на склонах гор. Ни в какое сравнение не шло наше нынешнее жилище: тесно, ничего похожего на сад, ни деревца, -- настолько безрадостно..."
И от этих слов мне становилось все холоднее...Я не заметила, как исчез хозяин этого места, я читала про себя, про то, что со мной будет...
Состоится и любовь: однажды к человеку, которого видела раза три при дворе, и который, вероятно, меня не заметил и не запомнил... а потом богомолья, богомолья.
Вечерело. С трудом разбирая строки я перечитывала последние страницы:
"От дамы, с которой мы были очень дружны, не пришло ни одной весточки.
Уж не подумала ли ты,
Что в этом мире
Среди живущих больше нет меня?
Горюя. Плача и терзаясь,
Я все еще живу..."-- вот какие стихи мне предстоит слагать! Слезы проникли в меня и теперь. Хотелось уйти, сбежать. Эта усадьба с каждым уходящим лучом солнца приобретала все более зловещий вид, но я не могла стронуться с места.
И мысли: "О, нет. Разве можно так жить? Что угодно лучше этой предопределенной тоски. Жить и знать, что ничего из выметанного не сбудется... Но это ужасно, кто мог дать прочесть мне предначертанное, не зло ли подталкивает меня на другой путь? А хотя бы и оно, чем жить так, не лучше ли умереть?"
И лишь когда робкий протест окреп в моей душе, явился хозяин усадьбы.
--Готова ли ты изменить свою судьбу?
--Да, мой господин.
Ну что ж сегодня и со мной это будет просто!-- он рассмеялся.
Все пугало меня, и этот смех также, но дневник, названный "Одинокая луна в Сарасина", не давал мне отступать.
--Мы прочтем заклинание и ты вырвешься из этой кармы.
Я кивнула, челюсть занемела от страха.
--
Пошли!
Будто мало мрачности было в том помещении, мы перешли в еще более угрюмую комнату.
Я никогда не видела столь жутких ширм: черного цвета, расписанных демонами омерзительного вида. Дощатый пол, не покрытый циновками, был разрисован таинственными символами. Почему я не сбежала? А вот, например, потому: "В десятом месяце луна была необычайно яркой, а я глядя на нее плакала и плакала.
Беспросветно
Пасмурно на душе
Но и сердцу, ослепленному слезами,
Видится сиянье это--
Лунный лик!"
Мне не хотелось плакать и плакать и я покорно повторяла режущие слух звуки, бессмысленные для меня слова заклинания.
Ну вот и все,-- сказал хозяин,-- Остался последний штрих.
Он неожиданно и очень быстро выхватил меч и одним чистым движением снес мне голову. Тело, задумчиво покачавшись, свалилось на пол, но я... я видела его, я была тут, над ним...
--Почему? Зачем?--воскликнула я.
Он усмехнулся.
--Не отделив голову от тела Рокуро-Кубай не сделаешься.
И его голова плавно покинула шею.
--Добро пожаловать в мир демонов и злых духов!--произнесла летающая голова,--Добро пожаловать в наш мир!
