она - самое ценное, что может быть для меня в любой истории.
Она - намек на что-то большее, она и только она
придает рассказу значение и сакральный смысл, она как основание
айсберга, где внешняя, явная канва - лишь незначительная его часть,
вершиной вздымающаяся над поверхностью, под которой тянется
незаметный глазу, тайный и неименуемый, но смутно подразумевающийся
всем ходом повествования огромный массив льда, скрытого в толще черных вод.
Энрике Кустуриц 'Культурные трагедии'
***
Начать с того, что уже стемнело, дон Дюгон устал и продрог, а до дома, стоящего по другую сторону обширного поля, оставалось изрядно - лига, не меньше.
К тому же его напугал мальчишка. Но сначала из растущих по обочине кустов вылез дряхлый кот. Явно от кого-то убегая, он остановился возле ног Дюгона, разинул пасть, будто собирался сказать нечто важное, и тут на дороге появился преследователь. Необычный, можно даже сказать - необыкновенный.
Юный Кернуннос - а у Дюгона тотчас же сложилось совершенно определенное впечатление, что мальчишка именно охотится за котом - щеголял в штанах мехом наружу и распахнутой жилетке, под которой виднелось впалая грудь. Левый глаз его скрывала узкая черная повязка, волосы грязными прядями свисали до плеч.
Дон Дюгон не успел опомниться, как юнец схватил с земли камень и с такой силой запустил им в старого кота, что размозжил бедняге голову. Дюгон, с младых ногтей любивший кошек, мало что не подскочил, когда мертвое тело упало у его ног.
- Ты что творишь?! - возопил он, потрясая кулаками с намерением хорошенько поколотить малолетнего негодяя. Мальчишка развел в стороны руки, присел на широко расставленных ногах, подавшись все телом вперед и ощерившись, исступленно выдохнул:
- Шааааа!
Это было неожиданно и дико, Дюгон даже задохнулся от негодования - а мальчишка отпрыгнул в кусты и пропал, как небывало.
Опечаленный и раздосадованный, уставший и голодный, дон двинулся к дому не привычной дорогой, то есть узкой тропинкой, что петляла вдоль лесной опушки, но напрямик, через поле, и путь этот вывел Дюгона к амбару, строению громоздкому, обветшалому, мрачному, которое в других обстоятельствах он всегда обходил стороной.
И надо же было такому случиться, чтобы как раз когда Дюгон приблизился к стене, облепленной, словно лишаем, диким мхом, небо в натужном спазме извергло на землю свое содержимое. Разверзлись хляби - и дождь вкупе со снегом почти сокрыли амбар, чьи очертания выступили из тьмы перед Дюгоном. К слову сказать, тьма водворилась кромешная, будто небо с землей затянули полотнища черного бархата, так что лишь быстрые вспышки молний тончайшими ветвистыми расколами прочерчивали ее - а иных источников освещения более не осталось.
В этих стремительно возникающих и тут же гаснущих адовых всполохах дон Дюгон узрел перед собой двери амбара. Холодный мокрый снег падал на лицо, шелестел в ветвях кустов. С трудом открыв перекошенную дверь, мотая лысой головой и бранясь, Дюгон втиснулся внутрь.
Здесь было тихо. Впереди виднелась приставленная к сеновалу хилая лесенка. Дрожа от холода, Дюгон взобрался по ней, и влажный, липкий воздух окутал лицо, будто вымоченный в застоявшейся воде платок. Поразмыслив, дон решил переждать бурю и зарылся в сено под стеной. Он замер в роскошном, прелом тепле, лежа на спине, так, что лишь лицо его не было скрыто. Темное пространство под наклонной крышей заполоняли глубокие тени, расчерченные узором черных стропил, коих там было великое множество. Дождь - снаружи, а внутри - уютно, покойно. Дюгон прикрыл глаза, вспомнил о супруге своей, достойной Мари-Анне, без сомнения, не ложившейся спать в ожидании мужа, подумал о том, что она, верно, изрядно в эту минуту тревожится - и заснул.
А вернее будет сказать, не заснул, но впал в полудрему, от которой пробудился вскоре. Пробуждение не сопровождалось никаким случайным жестом, глубоким вздохом или поворотом головы, тело Дюгона пребывало в неподвижности, лишь глаза его раскрылись.
Причиной же того, что они раскрылись, стал блеклый свет, проникший под дюгоновы веки, принудивший их вначале затрепетать, а после приподняться. Свет, природа коего так и осталась для дона неопределимой, растворил тени, наполнявшие ранее неясную область над стропилами - темно-золотистый, почти янтарный, он был подобен свежему меду, растворенному в толике теплого молока.
Озаренные им, по стропилам шли кошки.
Они двигались грациозно, мягко переступали лапками. Здесь были все масти, от серо-белых до палевых. Завидев их, в первое мгновение дон чуть было не вскочил, но что-то удержало его. В движение зверьков, мерном и хаотическом, присутствовало нечто завораживающее, чудное, будто сказочное.
Лишь лоб да глаза Дюгона были видны сейчас, все остальное скрывало сено. Он лежал, казалось бы - совсем близко, но все же - в безопасности, и не знал, плакать или смеяться ему. Дон наблюдал за тем, как кошки идут по стропилам, а густой медовый свет волнами покачивается под крышей. Ощущение сладкой жути наполнило Дюгона.
Удивительное дело - кошки ходили, вроде бы, беспорядочно, но в тоже время их движение подчинялось скрытому ритму. Никакого смысла в кошках, марширующих по стропилам старого амбара, дон Дюгон, хоть убей, не наблюдал... и все же некая эманация, осмысленная волна исходила от одной точки среди них. Именно это незримое средоточие смысла, медленно смещаясь от дальней стены амбара к той, у которой возлежал дон, и придавало подобие смутной упорядоченности, создавала таинственную ритмичность в движении кошек. Дюгон вглядывался - ему казалось, что если он сумеет хорошенько рассмотреть, вычленить эту точку, то поймет, в чем тут суть. Источник, от коего пульсациями расходился ритм, подобно деревянной пробке на волнах, то погружался, исчезая в неупорядоченном движении зверьков, то выныривал на поверхность, более явно обозначая свое присутствие среди хаоса. Глаза Дюгона заслезились от напряжения. И наконец - он понял, в чем дело.
Странным образом, кошки не встречались на пересекающихся стропилах, каждый раз ухитряясь проскользнуть мимо друг друга - но вот, на одном из дальних стропил, пара кошек сошлась. Зверьки приостановились, один на мгновение ткнулся мордочкой в ухо другого, словно нашептывая что-то, после чего они разошлись. Та кошка, что будто бы получила некое послание, была черной. Дюгон вперил в нее взгляд, пытаясь вычленить среди других зверьков омываемый медовыми волнами смутный силуэт. Черная кошка преодолела извилистый путь и ткнулась в ухо еще одной кошке, передавая послание дальше. Затем все повторилось: соприкосновение двух кошек, это фокус тайного ритма, медленно смещалось, приближаясь к Дюгону. Тишайший шелест пушистых лапок, то делавшийся чуть громче, то почти совсем стихавший, призрачной вуалью висел, покачиваясь, над сеновалом. Шелест струился ленивыми волнами, и в такт ему, то угасая, то разгораясь, колебался медовый свет. Дон лежал недвижимо, лишь зрачки исподволь двигались, будто незримой нитью соединенные с источником ритма. Внутренний трепет нарастал, руки дона под сеном начали содрогаться. Колебания света усилились, нежный, янтарный оттенок его потемнел, свет набух подобно грозовой туче, утратив свою медовую консистенцию, сделался темно-коричневым. Вот две кошки на стропилах сошлись ближе, вот - еще ближе, а вот одна из них приблизила мордочку к уху третьей - и, наконец, настал миг, когда ритм достиг Дюгона. Прямо над ним палевая красавица ткнулась в ухо изящной блондинки, и тишайший, нежнейший, принадлежащий словно бесполому ангелу, напрочь лишенный чего-либо человеческого, голос молвил:
- Так передайте Боевульфу, что Беовульф умер.
Тут какое-то умопомрачение снизошло сверху, от стропил, на дюгонов рассудок. Мед обуглился, свет загустел, сделался черен, померк, и, не помня себя от необычайной, изумительной дивности происходящего, Дюгон вскочил, минуя лестницу, свалился на пол, распахнул дверь и вылетел из амбара.
Дождь к тому времени перестал, небо, распахнувшееся вширь и в глубину, зияло над полем прекрасной, крапленой звездами чернотой. Дюгон несся вперед, меся сапогами грязь, бежал, спотыкаясь, чуть не падая, через поле - и остановился лишь когда из тьмы выступили очертания его дома. Тут только к нему вернулась способность мыслить связно. Мыслей, правда, никаких не было - лишь удивление, необъятное, подобное океану, волнами прибоя билось в берега его рассудка.
Сквозь окошко проникал свет. Дюгон встал под дверью, отряхнулся. Несколько раз он, вздрагивая, глядел назад - дону чудилось, что во тьме за ним идут кошки - но нет, вокруг не было никого. В конце концов, более или менее приведя в порядок внешность и мысли, Дюгон открыл дверь и вступил в свой дом.
Родное жилище встретило его покоем и привычным уютом. Супруга дона, достойная Мари-Анна, женщина дородная и несколько задумчивая, чтоб не сказать - бездумная, сидела в большом кресле посреди комнаты с вязаньем. Россыпь углей алела в зеве камина, на столе достывал ужин. Услыхав стук двери, Мари-Анна положила вязанье на укрытые пледом колени и медленно подняла голову.
- Мари! - сказал Дюгон, делая шаг к ней. - Вы не поверите, что сейчас было. Дождь заставил меня укрыться в амбаре - помните тот старый амбар посреди поля? Я забрался в сено и заснул, а когда пробудился, надо мной были кошки. Они ходили по стропилам, туда-сюда, туда-сюда... - дон запнулся, осознав, что никакими словами он не сможет передать необычайность картины, свои ощущения от сокровенного ритма, что владел движением зверьков. - И внезапно, Мари, слышите меня? - и внезапно одна из них сказала другой... Я понимаю, как дико звучит это, но вы только подумайте, она сказала: "Передайте Боевульфу, что Беовульф умер".
Дон замолчал, заново изумляясь произошедшему в амбаре. В продолжении его слов супруга медленно, как только она и умела, перебирала пальцами нити вязания на своих коленях, теперь же ее бездумные глаза уставились на Дюгона. Кресло под ней приподнялось, дон увидел, как оно накренилось, встав на две боковые ножки, и домашний кот Дюгонов выбрался наружу.
- Что с тобой?! - вскричал дон, ибо вид кота напугал его - толстый, неповоротливый лентяй, отродясь не ловивший мышей, всю жизнь проспавший под креслом хозяйки, переменился необычайно. Обрюзгшее тело словно иссохло, отощало, лапы вытянулись, серая шерсть встала дыбом. Он прыгнул в камин, подняв алую завесу искр, взлетел, скребя когтями камни, вверх, в трубу, откуда донесся клокочущий безумным восторгом голос:
- Умер? Так значит теперь я - Король кошек!
Вслед за этим кот, уподобившись клубу мглистого серого дыма, взвился по дымоходу. Говорят, что никто из смертных более не видел его.
