Приблизительная собачья драма случилась в одном из Чоколовских дворов накануне очередных выборов. Освободителем собаки оказалось моя сестра - большой мастер влезать в какие-то неординарные ситуации.
Художник - Юлия Неприятель "Разговор".
Светлана Крещенская "СОБАЧИЙ ГОЛОС"
Накануне выборов в местные органы власти в огромном дворе, опоясанном двумя высотными полукруглыми домами, истошно выла бездомная собака... Примостившись по своей собачьей неразборчивости неподалёку от избирательного участка.
Устав от собственного воя, она замолкала на несколько минут и, немного отдохнув, начинала рыдать снова... То высоким, взвизгивающим, а то совсем низким, насквозь охрипшим голосом, так что казалось, будто голосит не одна, а целых две собаки: бедняга, как могла, пыталась привлечь к себе чьё-то внимание. И так - целое утро...
Но занятые ежедневными заботами жильцы, перебегали из подъезда в подъезд, в каждом из которых располагалось по магазину, отоваривались красочными пакетами, и снова возвращались в свои уютные квартирки, проносясь с безучастными лицами мимо надрывающего пасть настырного пса. Жизнь летела по карусельному кругу, и никому не было нужды до его собачьего дела!
Народ постарше знал понаслышке, что собаки воют не к добру и, поэтому, старался не замечать заунывного плача, полагая, что именно так, глядя в противоположную сторону, и можно отстраниться от надвигающихся неприятностей. В то время как лишённая предрассудков молодёжь, бесцельно разъезжая по просторному двору на скейтах и велосипедах, с издёвкой подвывала охрипшей собаке своими ломающимися голосами... Забавляясь таким - наипростейшим - образом.
А собака, взывая и к тем, и к другим, продолжала выводить то фальцетом, то басом, и нечеловеческие слезы стекали по её взъерошенной морде.
Если бы она хоть немного умела говорить, то объяснила бы этим бесчувственным и равнодушным людям, что ничего дурного она, безобидная чахлая дворняга, не собиралась предвещать. И вообще, все эти разговоры насчёт собачьих предсказаний, ни что иное, как собачья чушь!
Правда, жизнь заставила её, и бедная псина немного умела взвывать по-белужьи, и по-волчьи, но говорить по-человечьи, сколько она не крутилась между людьми, выучиться ей не удалось.
Да и как бы смогла освоить хитроумный человеческий язык простая дворовая тварь, если и сами люди, с портфелями, в очках и шляпах, что в её понимании отличало умных граждан от всех остальных, умом не отличающихся, никак не могли между собой договориться.
Уж ей, как никому другому, не раз приходилось наблюдать их интеллигентные стычки: вот так бы и набросились, вот так бы и вцепились друг в друга своими железными клыками! Так нет, очки мешают, да и шляпу жалко в лужу уронить. У собак всё проще, размышляла она, ни вставных зубов, ни портфелей, ни шляп - лай сколько хочешь. Без всяких двуличностей и неудобств!
Обидевшись на бессердечных людей, собака повернулась к ним хвостом. Да будь она трижды бродячим псом, она лучше околеет, сдохнет, окочурится, но не станет просить жалкие подачки у этих ненасытных Homo Sapiens, таскающих целый день свои полные сумки мимо её, исходящей горькой слюной, тощей морды. У неё ещё осталось собачье самолюбие!
Да и как же эти, презренные людишки, не могли понять: она нисколько не была виновата в том, что по своей горемычной судьбе попала в очень неудобное и крайне стеснённое положение, из которого без посторонней, то есть, их помощи выбраться было просто невозможно!
Вот и разносился её призывный плач, не находя сочувствия в непрошибаемых человеческих душах, по всей округе, вернее, по всему избирательному округу.
А ведь ещё вчера она весело и беспечно тявкала, грелась на солнышке и бегала в соседний двор навещать своих двоюродных сестёр - Альму и Пальму.
Да и сегодня утром, запрыгнув в своё любимое убежище - небольшое углубление возле подвального окна, заброшенное мальчишками как вражеский блиндаж, битым кирпичом и гнилой картошкой, она одним своим зрячим глазом наблюдала за людьми, занятыми бестолковой человеческой работой.
Из распылителей, как из артиллерийских орудий, выскакивали направленные в небо струи масляной краски. Прочертив перекрестные дуги, они разрывались над детскими площадками сине-жёлто-зелёно-красным фейерверком.
Не обращая внимания на этот хитрый дождь, во двор заезжали, одна за другой, грузовые машины и, поднимая на ходу переполненные кузова, спешно ссыпали в только что сбитые песочницы маслянистый, сырой, похожий на горчицу, жёлто-коричневый песок.
По всем дорогам и дорожкам разлетался дымящийся крупчатый асфальт (лопата - влево! лопата - вправо!), по которому тут же проезжали грозные катки, разминая серо-чёрную массу легко, как маковую начинку для праздничного пирога.
Все работы: и малярные, и дорожные, - оплатил некий Петрищев. Деньги он, по-видимому, потратил такие, что подгонять рабочих не приходилось: работали легко и слаженно, как цирковые артисты.
Впопыхах никто и не заметил, как в сторону подвального окна (лопата - влево!) полетел шкворчащий жирный асфальтовый шмат. По нему прошлась неразборчивая чугунная махина, и в две минуты никому не мешавшая собака оказалась замурованной в бетонном плену... Только один её чёрный глаз и мокрый нос виднелись из узкой щели.
А со всех дверей, щитов и витрин огромные печатные буквы провозглашали, убеждали и уговаривали: "Петрищев - наш депутат!"
Во время благоустроительных работ собака, перепуганная грохочущими машинами и горластыми людьми, не подавала голос. А когда и решилась позвать на помощь - звать было некого - строители разошлись. Шабаш работе!
Несчастная провела в сырой и холодной западне целую ночь и только на следующий день, когда отощавшее весеннее солнце, с трудом взобравшись на верхние этажи, лениво и медленно покатило по крышам, отважилась на спасительные призывы.
Но её никто не слышал.
Загнанной далеко не в винный погребок, где лакают кислое вино и заедают солёным мясом, после которого, она хорошо это знала, очень хочется пить, собаке пришлось провыть до обеда: близился третий час дня, а люди продолжали обходить её своим вниманием.
Единственное, что ей оставалось - уповать на чутьё и отзывчивость четвероногих.
Но на домашних собак, борзых и легавых, натасканных на дичь, рассчитывать было нечего - они были заодно со своими отмороженными хозяевами - придерживали силы для охоты. Да и знакомых дворняг, разогнанных строителями, не было видать: поджав свои погрызенные хвосты, они отсиживались в чужих дворах и подворотнях.
Так что, как ни верти, а помощи ждать было неоткуда - не было помощи!
Устав от холода, голода, а больше всего - от страха окоченеть в этой преисподней, собака уснула. Она не знала, что день, когда ей так не повезло, медленно приближался к своему концу.
Уже вечером, в пятом часу, её разбудил знакомый собачий лай: мимо неё победно проследовал хорошо откормленный ротвейлер, титулованный среди дворняг - Лордом.
Не удосужившись повернуть в сторону её склепа своей бугристой холеной шеи, обвитой золотой цепью, он размашисто расписался на новой скамье, сердито рявкнул и помчался домой - к напольным серебряным приборам.
Ему, дорогому, породистому псу, возвращающемуся с очередной собачьей выставки с очередной собачьей наградой, не пристало знаться со всякими бродяжками. Вот он и не знался - берег свою пёсью репутацию.
Ведь даже шикарные магазины, при входе в которые висел перечеркнутый собачий профиль - вход с животными воспрещён - ротвейлер посещал беспрепятственно: он не был животным, он был - лордом.
В своё время Лорд учился "Сидеть!", "Лежать!", "Взять!" в Англии и во Франции у лучших кинологов. С тех пор он заимел европейские взгляды и не терпел шовинизма.
Пропустив важное собачье лицо и выждав паузу, мимо зарёванной и разбитой бедолаги пробежала Шилда, облезлая розовая болонка, выброшенная на прошлой неделе спившимся жонглёром. Прямо из окна...
А ведь всего семь дней назад, именно здесь, она зализывала свой раненный бочок и подкреплялась припрятанной кем-то протухшей котлеткой!
- Подожди, подлая Шилда, отольются тебе мои слезы, - глядя подружке вслед, причитала измученная собака, - ведь ты могла остановиться и, если не помочь, то, хотя бы, поскулить со мной из братской солидарности...
Совсем обессилев, собака уронила свою разгорячённую голову на холодеющие лапы и снова провалилась в тяжёлый сон.
***
Тем временем прямо над её "усыпальницей" кто-то мазнул клеем, прилепил плакат - "Наш депутат - Петрищев!" и направляющиеся в разные стороны прохожие (один - в магазин, другой - в аптеку), остановились друг против друга... рядом со злополучным окном.
- Привет, Санёк!
- Здорово, Василий!
Они не виделись несколько лет и поэтому обменялись несколькими словами. Когда-то оба работали вместе, но потом их пути разошлись: оба двинулись по служебной лестнице в два её противоположных конца. Санёк, пониженный в должности, вскоре лишился работы. Василий, возглавив фирму, купил её за треть цены.
Оба смотрели на Петрищева, обещавшего им райскую жизнь, Петрищев смотрел на них, зная, что ни тому, ни другому помочь не сможет.
- За кого голосуем?
- Да... я решил не голосовать.
- Ты знаешь, и я того же мнения! Зачем мне их рай? У меня всё есть - мне ничего не надо!
- Тебе легче! А у меня... все так плохо, что перекраской не обойдёшься!
Услышав живую человеческую речь, собака очнулась. Она, наконец, вспомнила и была готова прокричать это единственное слово, которое ей чаще всего приходилось слышать от вечно голодных, грязных и оборванных людей. Так на неё похожих...
- Помогите!
Она открывала и закрывала свою пасть, напоминая задыхающуюся рыбу, но справиться со словом, таким простым и таким коротким, но таким непроизносимым, не могла!
Какие же эти люди глупые! Да если бы она была на их месте, она с радостью отдала бы свой голос за кого угодно: за Иванова, Сидорова, Петрова или, чёрт бы его побрал вместе с его асфальтом, Распетрищева! Лишь бы её вызволили из этого кромешного ада.
Она поднялась на четыре озябшие лапы, сунула морду в щель и чуть слышно проскулила.
Василий и Санёк присели на корточки.
- Ты посмотри - собака!
- Вот бедняга...Ведь пропадёт!
Василий махнул рукой - "Дворняга!"
Санёк согласился: "Судьба!"
Друзья замолчали. Разговор дальше не получался: слишком разными они стали, но расставаться не хотелось: совсем недавно всё ещё было по-другому. И по старой служебной привычке - снабженцы есть снабженцы! - они бросились искать кирпичи или камни, чтобы хоть чем-то раскрошить нависший над бедной собачьей головой зловещий асфальт.
Но Петрищев хорошо заплатил, и рабочие хорошо сработали: двор был убран, а мусор - вывезен. Не была принята в расчёт только собака...
И тут в пролет между домами с рёвом и скрежетом не въехал, а ворвался чёрный, блестящий, бесшабашно-лихой, и, может статься, далеко не безопасный, новенький джип.
- Cherokee... - боязливо прошептал Санек. - Надо уходить - это бандитские разборки...
- Манёвренная машина... - усмехнулся Василий. - Надо оставаться, Саня... Это ж агитаторы...
И оба кинулись к джипу, из которого молодые, здоровые ребята одну за другой выбрасывали пачки газет: "Петрищевская правда", его же "Знамя" и его же "Светлый путь".
Услышав про собаку, молодёжь на какое-то время отвлеклась от своей работы.
- Мужики... Не до собаки, верите? Нам ещё газеты по квартирам раскидать и пайки в ЖЭК забросить...
И пока петрищевские агитаторы объясняли праздношатающемуся народу, что ещё им надо провернуть сегодня, чтобы получить обещанные три десятки, одна из газетных пачек, соскользнув с вершины бумажного Пика Победы, шлёпнулась на землю, и сотни газет разъехались по тротуару как колода игральных карт. Дорожка от "Cherokee" до избирательного участка оказалась устеленной петрищевским "Светлым путем".
В спешке никто не обратил внимания на рассыпавшиеся газеты, тут же приклеившиеся к свежему асфальту, и в несколько минут бумажная полоса оказалась проштемпелёванной огромными рисунчатыми следами - "Made in China", "Made in China"...
Когда вся печатная продукция была выгружена, из машины, тяжёло дыша, выбрался важного вида вчерашний товарищ - сегодняшний господин. Он прошёлся по небрежно брошенным газетным обещаниям, прокашлялся и смачно сплюнул.
- Вот это пасьянс!
Глаза его хитро загорелись, и он загнул указательный палец толстым крючком.
- Никита! А-ну неси свою камеру! Будем снимать! Есть удачная экспозиция...
Через десять минут измотанная узница, успев еще и сняться в картине, была отпущена на волю. Её освободитель одним ударом гаечного ключа разбил асфальт, стал на колени и собственноручно вытащил полуживого пса из заваленной всяким дерьмом бетонной ниши. Местами измяв и местами испачкав привезенного из Рима, излишне изысканного для данной декорации, Армани...
Как оказалось, это и был многообещающий Петрищев. Продолжая стоять на коленах, он обязался "в случае своего избрания построить рай в отдельно взятом со всеми его собаками дворе, которому, невзирая на сходство с амфитеатром, ещё далеко до Италии".
Закончив свою коленопреклоненную речь, оратор встал с колен, поплевал на руки и раздраженно крикнул: "Никита! Ну, долго мне еще поклоны бить?!"
Без всякого сомнения, после этой истории и Санёк, и Василий голосовали за Петрищева: если бы не он, пропало б животное! А так ничего - радуется жизни. Известие об освобождении собаки быстро разнеслось по всему округу, и примеру бывших коллег последовали тысячи других, не менее сердобольных, граждан - Петрищев получил депутатский мандат.
Конечно, если бы не собака, жил бы себе бедный Петрищев как обыкновенный миллионер, а так Петрищев не просто олигарх, а известный собачий правозащитник! Такой характеристикой разжалобишь кого угодно. И Петрищев разжалобил!
Став депутатом, он, как многократный пред-, человек предусмотрительный и предосторожный, не стал дразнить дотошных журналистов и взял к себе в дом безголосую собаку - себе дешевле...
Он проявил заботу не только о ней, а и обо всём её собачьем роде. Сразу после выборов в городской газете было напечатано: "Вход в магазины господина Петрищева с животными - разрешён!"
Ну что ж, гуманизм - черта нашей жизни, конечно, в том случае, если эта жизнь далека от черты...
***
Прошло несколько месяцев. Собака господина Петрищева получила вставной глаз из индийского агата, статус неприкосновенности и настоящее собачье имя. Теперь она не просто псина, теперь она - Психея.
Психея живёт в богатом доме народного депутата и никогда не беспокоит своих хозяев собачим лаем. Всем известно, что она уже использовала свой голос, да и лаять на людей у неё теперь нет никакой необходимости. И, правда, зачем?
Она ест свои любимые тефтельки, приготовленные личным поваром. Она ест их в любое время и в таких количествах, что иногда приходится прибегать к антицеллюлитному массажу: Психея рассталась с дворовыми привычками, но сохранила уличный аппетит.
А в целом ей грех жаловаться - даже неблагодарной Шилде перепадает с её стола!
Психея спит на выплетенном специально для неё собачьем ложе под голубым батистовым балдахином. Да и вся её собачья жизнь складывается таким благополучным образом, что сам Лорд, уступив ей однажды на прогулке дорогу, намекнул, что, благодаря его кровям и её экстерьеру, у них могли бы получиться славные щенки.
А Лорд, действительно, неплохая партия! Правда, он уже был несколько раз женат на Матильде, Фасции и Барракуде, но при разводе с ними он честно рассчитался щенками, да и... Да и какой породистый кобель сейчас без греха!
Бывшие жены побрехивают, что у Лорда скверный характер и совершенно не эстетический оскал. Но глупым сукам невдомёк: лучше потратиться на дантиста, чем лишиться Лордовой родни. Как-никак его мать, рождённая в Саксонии, сторожит парижскую кофейню, а отец, выкормленный в Баварии, метит лондонские столбы.
Любой замужней собаке известно, что жизнь со свекровью - не сахарная кость. Но депутат Петрищев не вечен, а Париж стоит мессы! Пора и Психее подумать о своём собственном доме. Не валяться же ей всю жизнь, разыгрывая благодарность, в кривых хозяйских ногах!
Морща свой узенький лобик от брезгливого презрения к людям, она чуть было не уснула. Но чей-то отвратительно-заунывный вой, доносясь с улицы, не дал ей это сделать.
Психея прогнула спинку и, цокая по глянцевому паркету розовыми коготками, вышла на балкон.
- О Боже! - манерно протянула она. - Я этого не вынесу!
Психея была права. Чтобы наблюдать за тем, что происходило в её новом дворе, нужно было иметь далеко не собачьи нервы, потому что история, кажется, повторялась...
Какая-то бездомная собака, по привычке завернув к мусорным бачкам в поисках пропитания, попала в старорежимный, ржавый, но еще очень цепкий капкан.
Психея не стала смотреть на беспризорного пса, пытающегося выбраться из-под коварной железки. Она возвратилась в дальнюю комнату и растянулась у камина, наслаждаясь теплом догорающего огня. В открытое окно неслись тревожные звуки...
Несчастная собака замолкала на несколько минут и, передохнув, начинала рыдать снова, пытаясь обратить на себя хоть чье-то внимание... Но люди проходили мимо её беды, а Психея спала крепким и здоровым собачим сном. Двор жил своей обычной дворовой жизнью: мамаши гуляли с детьми, возле булочной паслись жирные голуби...