Весёлый нрав, несмотря на затасканность выражения, удел немногих, а, скорее всего, даже избранных. И в наше сложное время, эпоху всеобщей раздражительности и повального пессимизма, так и подавно перевёлся этот редкий, почти экзотический сорт людей, открытых, приятных и неназойливых, способных легко и тонко, за несколько минут развлечь малознакомую компанию, сделавшись без всяких потуг и усилий центром её беспечного внимания.
Через неделю, через месяц, через год любой из тех, кто провёл с таким весельчаком всего лишь вечер, недолго думая, займет ему последнюю "десятку" и с торжественной серьёзностью позовёт на крестины, теряясь назавтра в догадках: "Где же мы с ним встречались?.. В поезде? А, может, в командировке?.. Или на свадьбе у одноклассника?"
Но к нашему Ивану Ильичу это, к сожалению, не имело никакого отношения.
Иван Ильич был мастером испортить любой стол и любую компанию. В отсутствие серьёзных причин он всегда мог найти хоть какой-нибудь да повод: то на столе отсутствовала соль, то хлеба было нарезано не по-хозяйски много...
К его капризам и каверзам и домашние, и гости, кумовья да деревенская родня, так притерпелись, что перед любым застольем, на Пасху или на детский день рождения, его жена, Анна Григорьевна, женщина милая и душевная, всякий раз полушутя-полусерьёзно, спрашивала у детей: "А что, ребятки, отец уже выбрасывал свой фортель?"
Мальчишки-близнецы, белобрысые и круглолицые подростки, тут же в один голос, не замечая по детской наивности материной иронии, бойко отвечали: "Да!"
Это означало, что всё было в полном порядке: и холодец удался, и пироги не подгорели. Дом благоухал "Белизной" и стол, обставленный с двух концов кухонными тумбами в виде доминошной "рыбы", прогибался от закусок! Тут вам и скользкие солёные грибки, и хрустящие огурчики, дымящиеся котлетки и плавающая в гусином жиру сахаристая картошка, и метровый судак, положивший глаз на фаршированную утку, и хвост - на маринованную сельдь.
Всё это гастрономическое изобилие, сдобренное чесноком и луком, перцем и лавровым листом, издавало такой головокружительный аромат, что подошедшие гости с трудом вспоминали, кого и в связи с чем, они пришли поздравлять. Едва заняв места, мужчины тут же забывали о гастритах и галантностях, женщины - о талии и губной помаде. С одного конца стола на другой ритмично сновали селёдочницы и соусники, графины и кувшины. Томно звенели дорогие хрустальные фужеры, и кокетливо тенькали простенькие стеклянные рюмочки.
Уставшая Анна Григорьевна, примостившись с краю праздничного стола на облезлом кухонном табурете, умиротворённо радовалась громкому чавканью и смачному хрусту работающих челюстей. Не зря старалась хозяйка!
И только Иван Ильич, известное дело, был недоволен: на столе недоставало его излюбленного блюда - салата из капусты... Он демонстративно поднимался в самый разгар веселья и шествовал на кухню. Сердито выбивая дробь на кухонной клеёнке, Иван Ильич безжалостно разделывал кочан капусты. Затем закатывал рукава выходной сорочки, долго и усердно мял капустную стружку, щедро посыпая солью и салат, и стол, и пол...
Анна Григорьевна, тушуясь и краснея, бросала гостей и хваталась за веник. Стыдливо опустив глаза и скривив губы в виноватой усмешке, она одёргивала на муже сорочку, усаживала за стол и заправляла ему за ворот накрахмаленную салфетку - примирительный белый флаг был выброшен. Теперь Иван Ильич, честно отработав свой номер и вдоволь насладившись переживаниями жены, мог целый вечер методически жевать капусту, не обращая на себя внимания уже подвыпившей родни.
***
Иван Ильич имел диплом железнодорожного инженера, но благодаря вредностям характера и во избежание крушения поездов, работал не на транспорте, а в каком-то сверхнаучном институте на должности старшего инспектора. Что, когда и где он подвергал своим ревизиям - не знали ни институтский директор, ни начальник отдела кадров, ни - если таковой завалялся со старых времён - зоркий особист. Но в том, что Иван Ильич делал это с наслаждением, мастерски, не сомневался никто.
Зная о пристрастии Ивана Ильича к капустному салату, его коллеги совершенно безобидно шутили иногда между собой: "По поводу места рождения Иван Ильича не может быть сомнений. Разумеется, Иван Ильич родился в капусте".
Услышав бы это, наш инспектор, воспринимающий любую, самую невинную шутку за язвительную насмешку, обиделся бы, несомненно. Более того, он развил бы свою обиду до немыслимого оскорбительного значения. Но, к счастью, шутки сослуживцев не доходили до его ушей...
Достаточно изучив характер Иван Ильича, несколько приструнённый рабочей обстановкой, женщины осторожно обходили его как прикрытый шаткой чугунной крышкой, канализационный люк, и, обращаясь к нему исключительно по делу, глубоко и искренне сочувствовали его жене. Мужчины же, у которых на каждый случай было припасено по пару анекдотов, жалели именно Ивана Ильича, считая отсутствие чувства юмора неизлечимым заболеванием, уступающим по степени тяжести, разве что... невозмутимому мужскому бессилию.
Ну, а при неизбежных столкновениях со старшим инспектором коллеги ублажали его такими изощрёнными дифирамбами, благодаря которым только и можно было обезопасить себя от вспышек его вздорного характера. И как это не выглядело смешно, а Иван Ильич легко покупался на подхалимаж, хотя и сам не мальчик, отличал мёд от патоки, и чуял, что такое подобострастное отношение далеко от бескорыстия. Но его самолюбие довольствовалось и этим: приятно, чёрт возьми, когда вокруг тебя выплясывает столько народу!
Но не зря говорят бывалые люди, что за всё в этой жизни рано или поздно надо платить. И Ивану Ильичу, действительно, вскоре пришлось поплатиться за все свои фортеля и фокусы. Директор института, прослышав о вампирических способностях старшего инспектора, вывел из его непосредственного подчинения все, до последней, штатные единицы и оставил ему одну бумажную канитель - упорядочение позабытого-позаброшенного архива.
- Правильно!Пуская теперь копается в макулатуре! - не могла сдержать своей радости институтская вахтерша, пролившая из-за Ивана Ильича не одну слезу. - Дома надо характер показывать!
И Иван Ильич показывал...
***
Как-то раз, в выходной, когда Анна Григорьевна уже с утра вся тряслась от страха, потому что муж после сна был полон сил и энергии, в дверь позвонили и представились с похоронной торжественностью: "Фирма "Утрата", гроб заказывали?"
Анна Григорьевна и без того перепуганная, только всплеснула руками: на площадке, опираясь на простенок между дверьми, стоял оббитый красным сатином гроб, в белых кружевных рюшах. Из соседней квартиры, тут же уловив повод опохмелиться, выскочил Трофимыч со своей заспанной женой. Выпучив водянистые глаза, они только и смогли прохрипеть осипшими голосами: "А кто, собственно,... помер?"
Анна Григорьевна не знала, что и говорить. Иван Ильич от недоумения повис на перилах... Трофимыч обошёл со всех сторон гроб, оценивая ситуацию своим трезвым умом.
- Иван, я эти штуки знаю. Это ты кому-то сильно насолил...
Жена Трофимыча, высунув свой любопытный нос, размером и цветом в спелый баклажан, в дверную щель, ехидно сострила: "Если бы все, кому Иван насолил, прислали по гробу, пришлось бы открывать похоронное бюро!"
Вконец расстроенная соседями Анна Григорьевна металась по маленькому коридорчику перепуганной квочкой, хлопая себя по пышным бокам.
- Господи, да куда ж его спрятать? Иван, может его на балкон снести?
Тут Иван Ильич аж побагровел от злости - как раз под цвет гробу.
- Ну жена... Спасибо - присоветовала! Совсем мозгов нет! На балкон... Что б через полчаса весь двор смеялся?
Тогда Трофимыч, предвидя, что ему сегодня, как не верти, а придётся быть героем дня, великодушно предложил: "Вот что, соседи, ничего не поделаешь, надо вас выручать. Тащи, Анна Григорьевна, поллитру, а я, таки быть, снесу этот презент на чердак! Вам - ни к чему, а нам - сгодится! Чего добру даром пропадать!"
Анне Григорьевне не пришлось напоминать дважды, и через пятнадцать минут гроб, прикрытый ветошью, стоял на чердаке, а Трофимыч на пару с женой закусывал первач жирной домашней колбаской. Вот это подфартило, что называется, на пустом месте!
***
Весь субботний вечер Иван Ильич провёл в глубоких размышлениях: чья же это работа? А воскресное утро началось со звонка - кого ж ещё? - Трофимыча, конечно.
- Иван, что же это получается, я под горячую руку не разглядел, что гроб не комплектный, без крышки... Это никуда, дорогуша моя, не годиться... у меня ж радикулит! Мне туда может и через двадцать лет, а хочется с комфортом... Ты, Иван, это учти и прояви характер. Кому надо, прикрути гайки! Ты это умеешь... По этой части тебя учить не надо - в этом деле ты прохвессор! Доктор нервотрёпачных наук! На гроб сбросились, пускай как-нибудь на крышку стянутся! А с меня - поллитра, как полагается... я ж...
Не дослушав Трофимыча, Иван Ильич, натянул до предела подтяжки, стрельнул ими по голым плечам и, закусив губы то ли от боли, то ли от злости, направился в свою комнату. Трофимыч, обиженный таким невниманием, чуть не заплакал: "Иван, ты чего, оборзел, что ли? Мало одной поллитры? Тебе ж гроб достался на халяву... Тоже мне, сосед называется! Вот, жлоб, ладно, скупердяй ты хренов,... чёрт с тобой! Принесут крышку - с меня две пляшки казёнки".
***
В понедельник Иван Ильич с трудом вышел на работу. И что же? Одни коллеги, уткнувшись в бумаги, привычно обходили его лабиринтами институтских коридоров, и сложно было что-нибудь прочесть по их лицам. Другие, более усидчивые, приклеившись к экранам компьютеров, тоже демонстрировали полную непричастность к скандалу.
- Сговорились, сволочи! - порешил Иван Ильич и так громко хлопнул дверью, чтоб о его расположении духа, как и о степени запыленности районной атмосферы, известно стало всем - и тем, и этим.
За неделю он и похудел, и осунулся, но в злоумышленники никого не вывел. А спустя дней десять Иван Ильич совсем слёг, не упустив при этом случая лишний раз укорить жену: "Зря отдала гроб, безголовая..."
Анна Григорьевна, видя корень всех болезней в нервах, вызвала на дом психоневролога. Но врача, по-видимому, заваленного вызовами - время такое - нервное! - опередил старый знакомый - агент из ритуальной фирмы "Утрата". Анна Григорьевна, растерявшись при виде человека в мешковатой траурной униформе, сразу позвала на помощь Трофимыча, требовавшего от неё при каждой встрече недостающую крышку. Но "утраченный" агент без всяких изворотов объяснил, что в прошлый раз перепутал дома, так сказать "по пьяни", а сегодня, что называется, "не выпимши", приехал исправить ошибку и вернуть гроб законному владельцу.
Многозначительно и трезво посмотрев на бледную Анну Григорьевну, Трофимыч громко прокашлялся и нехотя полез на чердак.
- Вот это фортель...- прошептала жена Трофимыча в дверную щель.
***
Казалось бы, благополучная развязка гробовой истории должна была вернуть Иван Ильича к прежней жизни. Но где там! Иван Ильич всё свободное время проводил в раздумьях. В том, что гроб принесли именно в его дом, он видел не простую случайность, нет! Путём логических рассуждений он пришёл к выводу, что некто властный и мудрый с небес строго предупреждал его: "Не шали, Ваня..."
После бессонных ночей, карвалола и Карнеги Иван Ильич твёрдо решил измениться. Первым, что он намерился исправить, было лицо. И как он раньше мог проходить мимо зеркала, в котором отражалась его вечно недовольная физиономия! Но, увы, как ни пытался Иван Ильич улыбнуться, его лицо, как гипсовый слепок, оставалось неподвижным.
Старенький психоневролог из убогой районной поликлиники, наконец-то, добравшийся до Ивана Ильича, прошёлся по его лицу своими шершавыми пальчиками. "Да... Монументальная работа! С вашим лицом только поезда под откос пускать"!
Но разве мог Иван Ильич с этим согласиться?!
- Такое положение лица меня не устраивает!
Врач устало улыбнулся и с сакраментальными словами "Больничный нужен?" прописал больному клизмы и аспирин.
***
Прошло несколько недель. Назначенное лечение не принесло желаемых результатов. И Анна Григорьевна, разуверившись в докторах, позвала на помощь соседей.
Трофимыч прибежал сразу, вскочив с кровати и едва успев завернуться в дырявое одеяло. В рваных сандалиях, с гаечным ключом, он напоминал древнего грека, истерзанного своими собственными мыслями. Трофимыч с удовольствием сознавал, что становится национальным героем и, как всякий герой, был важен и немногословен.
- Вылечим! - изрек он, гордо выпятив впалую грудь.
После этого на тумбочке у постели больного неизвестно откуда появились замызганный гранёный стакан и пластиковая бутылка с мутной "буряковкой". Трофимыч бережно, не пролив ни одной капли, наполнил стакан и так же осторожно поднёс его к пересохшим губам Ивана Ильича. Тот, отворачиваясь и мыча, выпил самогон, откинулся на подушки и тут же уснул.
Оставив у постели больного его тихо плачущую жену, Трофимыч вышел из комнаты...
С чувством выполненного долга и золотым увесистым венком из репчатого лука.
***
В то время, как жена Трофимыча шинковала лук, а сам Трофимыч нарезал крупными кусками толстое домашнее сальцо, Ивану Ильичу снился сон. Как будто он, и в самом деле, умер и лежит в том самом злосчастном гробу - без крышки. А вокруг него идёт самая обычная, житейская работа - приём покойников на тот свет. И слышит он сквозь сон живые человеческие голоса.
- Петрович, тут покойник прибыл без крышки, так чего, будем принимать или... оформлять возврат тела?
- А ты не спеши... Посмотри сначала, что за покойник, а потом и будем решать...
- Ой, поганенький совсем, жёлтый какой-то, худой, перекошенный. Нет, этот не жилец...
- И точно, не жилец...Что ж его делать?
- А... давай примем... не возвращать же его, такую дохлятину, обратно... ни кожи, ни рожи, прости меня, господи, за твои же ошибки!... И составим акт о недостаче.
- Не понимаю, куда эти смертные там смотрят? Куда спешат?
- Кто его знает... Жить, наверное, спешат... А всё потому, что порядку нет! Вон у американцев - давно микроволновые печи поставили, а у нас всё по старинке - костёр да котёл. Народ помирать отказывается...
Поднимают Ивана Ильича за жёлты руки и сажают на стул.
- Ишь, новопредставленный..., а залежался как! Не отдыхать сюда ты прибыл. Тебе в дорогу, дорогой друг, на суд господний! Там тебе приговор вынесут и к делу приставят. Вот тебе харч - какой сам заработал... Ну..., к богу!
Выводят Ивана Ильича на дорогу. И смотрит он, а перед ним не просто дорога, а поле огромное, конца не видать, и все, как есть, засажено одной капустой.
Идёт он первый день... Проголодался, развязал казённый узелок, а там - капуста. Пожевал Иван Ильич, и - делать нечего! - опять в путь. Так он шёл три дня и три ночи. Голод - не жена, Анна Григорьевна, съел всю капусту. А в конце поля оглянулся и обомлел: не кочанами капустными поле засажено, а головами человеческими. Смотрят они на Ивана Ильича и говорят:
- Ты зачем, Иван, шинковал нас как капусту?
Упал Иван наземь, залился горькими капустными слезами и впервые заговорил человеческим голосом: "Не знал я, сотоварищи мои, что такая промашка выйдет. Простите меня..."
А головы ему отвечают: "Ступай, Иван, Бог простит".
Пошёл горемычный Иван дальше. Шёл долго, шёл пока не уткнулся лбом в золотые ворота. Распахнулись ворота. Видит Иван - стоит перед ним стол со всякими закусками. И чего там только нет: и грибочки солёные, и огурчики маринованные, один судак - метра полтора...Сел Иван за стол. Только хотел руку протянуть за пирожком или за котлеткой, как какой-то голос говорит ему: "Не спеши, Иван... Давай-ка лучше поглядим, чего на нашем столе не хватает".
Глянул Иван, а посередине стола - будь она трижды проклята! - салатница пустая. А голос продолжает: "Верно, Иван, нет у нас салата из капусты! А ну, где там наши повара? Пусть мне доложат, безбожники, в чём причина!"
Прибегают два повара и падают на колени.
- Прости нас, Господь Бог, не виноватые мы. Это Иван... не боится Вас! Он - всю капусту слопал...
Возмутился Бог: "Как это так - всю? Неужели ни одного кочана не осталось?"
А повара отвечают: "Как же! Остался! Всего-то один кочан... Одна, так сказать, расходная единица..."
Тронул Иван рукой свою голову - и обомлел: не голова это вовсе, а тугой капустный кочан. И слышит Иван, точат повара свои ножи. Только замахнулся главный повар над его головой, то есть, над кочаном капустным, Иван взял да и проснулся...
***
И понял он, что был это обыкновенный сон. А на самом деле, лежит он у себя дома, на перине под стёганным ватным одеялом, и слышит, как на кухне кипит обычная житейская работа: что-то парится, варится, жарится - в общем, всё готовится к приёму гостей. Встал он, умылся, рубаху свежую надел и пошёл на кухню.
- Родные вы мои! Давайте, я... помогу чем-нибудь!
Женщины прыснули в свои цветастые фартуки и дружно замахали на него замасленными полотенцами:
- Не мешай лучше, помогальщик!
- Ну, ты подумай! С капустным рылом и в калашный ряд!
Целый день валялся Иван на кровати. Бедняга еле дождался вечера. И вот, наконец-то, все гости в сборе. Сидит и он между ними за праздничным столом. Все целуются, обнимаются, один Иван Ильич как не родной - сам по себе. Вот уже налили первую рюмку и, присмотрев биточек - пожирней да поприжаристей! - скромно накололи по огурцу. Вдруг с одного конца стола чей-то ехидный голосок спрашивает: "А всё ли у нас на столе стоит?" А с другого конца ему кто-то так же насмешливо отвечает: "Да нет, тут у нас... салатница пустая!"
Эх, не стал наш Иван Ильич дожидаться конца разбирательств и крикнул во всё горло: "Не надо нам никакой капусты! Эка невидаль! И что это за еда на праздничном столе!" Ивана Ильича с голодухи тут же поддержали кумовья: "Вот это дело, Иван! Давай-ка, голубок ты наш, лучше выпьем!"
Как зазвенели тут рюмки, как заскрежетали, сцепившись с вилками, ножи, как заёрзали накрахмаленные скатерти, и-и-по-о-шла-гуль-ня-по-о-л-ным-хо-дом! Никто и не заметил, что уже через час Иван Ильич был абсолютно пьян. Его, как и двух других мужиков, одного - своего, а другого - приблудного, снесли на кровать и, стащив обувку, уложили валетом.
***
Прошло несколько лет. Наш Иван Ильич по-прежнему работает в своём хитромудром институте. Только теперь не инспектором, а простым вахтёром. Он как-то незаметно постарел и очень заметно поправился. И вряд ли в этом улыбчивом и добродушном человеке, любящем хорошо выпить и хорошо поесть, можно узнать прежнего Ивана Ильича.
Да и если вы спросите у его жены, Анны Григорьевны, самой бесхитростной из женщин, была ли в действительности эта странная история с гробом и капустным салатом, она заверит вас, и будет совершенно права, что все это - бабьи сплетни.