Кравец Ян : другие произведения.

Я - Легион

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Наргарет Марка - разумный разум-симбионт, вампир наоборот. Чтобы вселиться в новую жертву, ей нужно, чтобы её убили и выпили заражённую паразитом кровь.

    У неё нет собственной личности, она не обладает эмпатией, не осознаёт времени, не знает, что такое смерть, она только механизм, приспособленный к выполнению одной задачи - выживанию.

    После крушения своего космического корабля она оказывается на Земле и проживает множество жизней, каждая из которых медленно формирует её собственное сознание.

    И именно тогда Наргарет оказывается в ловушке чужого разума.


   Я - Легион
  
   Моему брату Владу, который не оставляет надежду поместить меня в дурдом.
   Автор
  
   Плохо ваше дело! По-видимому, у вас образовалась душа.
   Евгений Замятин
  
  
   Часть первая
   Семейный совет. Пойманный вирус. Побег. Помните, вы в безопасности. Взятка.
  
   1.
   Один нью-йоркский репортёр, никогда не забиравшийся дальше Каракаса, назвал их сыновьями Тора. Сам Джек называл себя идиотом, добровольно подписавшимся на эту двухлетнюю жопу. Ему было насрать на свободный народ Венесуэлы, героически сражающийся с коммунистами. Цитата того же авторства. Он не хотел думать о том, что миротворцы выполняют свой долг не только перед своей страной, но и перед всем человечеством. Чего Джеку хотелось, так это хорошенько надраться сегодня вечером. Он скрестил ноги и прикрутил радио. Хватит попсы на сегодня.
   На Джеке была расстёгнутая рубашка, не форменная оливковая, а оранжевая, с нашивкой в виде жёлтой пятиконечной звезды на нагрудном кармане. Светлые волосы уже порядочно отросли. Джек с удовольствием отрастил бы ещё, косил бы под долбанных хипстеров, если потребуется, только бы прикрыть дырку в левом ухе. После пары пива Джек рассказывал, как ухо ему проколола пьяная подруга. В действительности он обзавёлся пирсингом ещё в старших классах. С серьгой в ухе он чувствовал себя круче яиц Чака Норриса. Когда он пришёл домой с этим украшением, отец выпорол его в гараже.
   За обедом Тони сказал, что завтра в часть собирается намылиться какая-то важная шишка из Северного Вашингтона. То ли очередной репортёр, то ли просто один из тех умников анти-колонистов, которые точно знают, как окончить эту сраную войну. Собственно, на шишку Джеку было насрать, вот только если верить Тони, этот сукин сын намеревался шастать по палаткам и проверять, насколько они тут, мать их, счастливы. Мысль о том, что их рожи будут опубликованы в каком-нибудь журнале, может быть, даже в Times, приводила Тони в телячий восторг.
   В кармане лежали двадцать баксов и серебряный медальон с портретом довольно-таки страшной бабы. И то и то было его вчерашним покерным трофеем. Джек не хотел брать медальон, он вообще думал, что медальоны вымерли вместе с динозаврами и кассетными плеерами, но этот парень из Уэллса сам ему его навязал. Знать бы ещё, что бриташка забыл в нашей богадельне. Он носил очки со здоровенными стёклами, вроде даже бифокальными. Этого Джек вообще не мог понять. Как этот придурок прошёл медкомиссию?
   В палатку влетел Дэвид, тощий и длинный еврейчик с выпученными глазами и головой лысой, как бильярдный шар. Он писал трогательные истории для какого-то сайта в Оклахоме и рыскал по базе в поисках новых тем. Больше всего его интересовали любовные истории. Он служит в армии, она терпеливо ждёт его возвращения. Потом обязательно появляется первый парень на деревне и уводит возлюбленную. Солдат мужественно закусывает губы (да, Дэвид так и писал, а иногда даже он сдвинул свои мужественные брови), и служит с ещё большим рвением. Потому что в жизни его теперь осталась только одна любовь, наша великая Америка. Джек считал Дэвида непроходимым кретином. Безо всякого антисемитизма, если это важно.
   - Ларри хочет с тобой поговорить! Он сейчас придёт.
   Это прозвучало почти как приказ. Дэвид нависал над Джеком всеми своими семью, или сколько там в нём было, футами. Джек удивлённо на него вылупился.
   - И давно ты стал у нас командиром, приятель?
   Дэвид резко опустился на стул. Почти доверительно положил руку на кровать. Тон мгновенно изменился на почти простительный.
   - Тут как-то неловко вышло. Ларри как-то узнал про Линду и хочет... В общем, он сейчас придёт и будет с тобой...хм... разговаривать. Я просто зашёл предупредить.
   - Как-то узнал, - передразнил Джек, - В смысле ты спалил ему про меня с его бабой?
   Дэвид помотал головой.
   - Не. Ты рассказал мне эту историю, я её записал, ну, изменил имена, - он внезапно выпрямился и помотал головой, сказал как будто даже с вызовом: - Я всегда меняю имена! Но Ларри... Он прочитал и каким-то образом понял, про кого это. И ты... Да ты сам виноват! Нечего было это всем рассказывать.
   - Ладно, двигай отсюда.
   - Да я не...
   - Иди, говорю. Я разберусь.
   Дэвид кивнул, попятился к выходу, столкнулся с Ларри и шустро выкатился из палатки. Ларри дошёл до середины комнаты и молча застыл на месте. Его руки неподвижно висели вдоль туловища.
   - Ну? - спросил Джек.
   Ларри кинулся на него. Проклятый сукин сын весил не меньше двухсот двадцати фунтов, бицепсы так и вздувались под форменной рубашкой, а бульдожье лицо было налито кровью. Джек не задумываясь врезал ему ногой в живот. Ощущение было таким, как будто пинаешь бронепоезд, ногу пронзила резкая боль. Он перекатился с кровати на пол, вскочил на ноги, увернулся от прилетевшего кулака Ларри. Босые ноги скользили по полу, проклятая плитка, удар в плечо, рубашка затрещала, и вот уже Ларри повалил его на землю, руки на горле, один резкий удар в солнечное сплетение, спасибо тебе господи, эта туша меня не придавила.
   Только когда запыхавшийся Ларри выхватил нож, до Джека вдруг дошло, что дело пахнет не просто парой оплеух.
   - Эй-эй-эй, - Джек успокаивающе поднял ладони, - Ты же не хочешь...
   Ларри хотел.
   Первый удар вскользь пришёлся по боку, Джек почувствовал, как лезвие слегка рассекло кожу. Он сделал резкий выпад, развернулся, схватил Ларри за запястье. Запоздало подумал о том, что открылся, успел представить, как Ларри перехватывает нож в другую руку, как наносит удар. И... Джек знал, что в следующую секунду нож войдёт в его грудную клетку, если успеть развернуться, то лезвие упрётся в ребро, но следующий удар будет точнее и вот его-то он уже не переживёт, как же всё-таки нелепо вот так умереть, блядская Венесуэла, по крайней мере Дэвиду будет о чём написать, и...
   Ларри перехватил нож в другую руку и внезапно пошатнулся, как будто ему свело ногу судорогой. Доли секунды хватило Джеку для того, чтобы выбить нож из руки Ларри. Нож пролетел по короткой дуге, врезался в стену и воткнулся остриём в деревянный пол. Оба посмотрели в сторону ножа, оба рванулись к стене, но наклонился за ножом только Джек и поднял его тоже Джек. Ларри просто стоял и смотрел на него широко распахнутыми, будто пьяными глазами. В голове Джека на секунду вспыхнул голос капитана Доэля, орущего что-то про мать твою свиношлюху. Джек сжимал нож в руке, задыхался и чувствовал, как пот стекает по груди из-под распахнувшейся рубашки. С этим надо было заканчивать.
   - Так, - сказал Джек, но закончить не успел, потому что Ларри снова на него бросился.
   Он как-то хитро развернулся, оказался прямо перед Джеком, просто впечатался в его грудь своей широченной спиной. Потом резко подался назад, сбил Джека с ног и одновременно с этим повалился на него. Джек выставил руку с ножом вперёд и Ларри рухнул прямо на остриё, нож вошёл так глубоко, что рукоять вдавилась в живот.
   Хлынула кровь, сначала из живота, потом изо рта, наконец, из носа. Джек не успел столкнуть с себя Ларри, пальцы на ноже оцепенели и не могли разжаться. Ларри ещё пытался опираться руками об пол, Джек лежал под ним, а кровь хлестала и хлестала, заливала рубашку, штаны, двадцатку в кармане штанов и кулон со стрёмной подружкой того бриташки.
   На залитом кровью лице Ларри блуждала странная улыбка, и это было хуже мертвецов из того фильма с Риком Граймсом, я никогда в жизни больше не буду потрошить рыбу, боже, почему я думаю о такой херне, но это ведь был его нож, парень, ты только что грохнул сослуживца, да этого просто не может быть. Джека как будто парализовало.
   Ларри вдруг оторвал руку от пола и взял Джека за шею. Большой палец надавил на подбородок, голова подалась вперёд. Ларри издал горлом хлюпающий звук и с внезапной силой навалился на Джека, пригвоздил его к полу и закрыл его рот своим. Джек очнулся и попытался вырваться, но этот парень с вываливающимися кишками не давал ему даже пошевелиться. Его кровь полилась в рот Джеку, пошла носом и Джек забился на полу, пытаясь скинуть Ларри, сделать ещё один вдох, даже закричать, что угодно, только бы прекратить этот кошмар.
   А потом всё закончилось. Кровь текла и текла, обволакивала горло, но Джеку снова было легко и спокойно. Он равнодушно чувствовал, как тело расслабляется, дыхание становится глубоким, сердце стучит ровно, а мысли постепенно становятся всё медленнее и медленнее. Убийство Ларри его больше не тревожило, но последним образом, пришедшим ему в голову, почему-то был небольшой зал с овальными окнами. Зелёное сукно на столах, парадная униформа на членах трибунала. И слова полковника Рида: Подсудимый Джек Эван Смит! Вам есть, что сказать в своё оправдание?.
  
   2.
   - Подсудимый Купер Марка, вам есть, что сказать в своё оправдание?
   Подсудимому нечего было сказать, потому что его вообще не было в зале собраний. Суд был заочным, даже не суд, а скорее театрализованное представление. Сценарий написан, роли распределены, декорации установлены. Судья Гарба с трудом сдерживал смех. Хольда пилила его возмущённым взглядом. Они вдвоём рассматривали дело Купер Марка против планеты Эрху. Если в мире есть что-то более серьёзное, то Хольда желала бы знать, что именно.
   - Подсудимый Купер Марка! Вы приговариваетесь к смертной казни через остановку сердца.
   Гарба судорожно схватил со стола огромную чашку с кофе и спрятал в ней лицо. Его душил хохот.
  
   А в своём родовом корабле Эргон Марка орал на младшего брата:
   - Тебе есть что сказать, чёртов ты недоумок? Оправдывайся! Оправдывайся, сукин сын!
   - Отстань, пожалуйста.
   Нарга засмеялась. Этого хватило, чтобы Эргон окончательно взбесился.
   - Заткни свою суку!
   Купер отвернулся. Эргон схватил Наргу за плечо и толкнул на диван. Она упала на подушки как подкошенная, но не перестала хохотать. На её щеке ещё темнела вмятина, оставленная Эргоном накануне вечером. Тогда Нарга догадалась заявить, что скоро у них появится ещё один семейный праздник, День Жареного Купера.
   - Какого хера ты это сделал?!
   - Ты подумал о семье? - крикнула Нарга, успешно подражая голосу Эргона. - Ты подумал о Лите? Ты подумал о детях? Ты подумал о своей чёртовой заднице?
   - Если ты её не заткнёшь, это придётся сделать мне.
   - Мама не научила тебя не трогать мои вещи?
   Эргон отошёл к стене и прислонился спиной к металлической пластине. Его посетило абсурдное желание биться об неё затылком, пока не рассеется туман в голове. Страх за Купера граничил с яростью. Как можно было быть таким тупым! Эргон не мог собраться с мыслями и решить, что говорить в суде. Вроде бы надо подать апелляцию, пока не истекут положенные пятьдесят два часа. Вроде бы надо обратиться к услугам адвокатов из семьи Астов, они лучшие в своём деле. Надо, надо... С чего надо начать? Он не знал. Семья Марка никогда не совершала преступлений.
   А Нарга продолжала хохотать. Купер встал со стула, подошёл к дивану и одним движением переключил её ошейник в положение сон. Нарга отрубилась, как и была, с широко распахнутым ртом и закатившимися глазами. Её кожа тускло поблескивала в свете настольной лампы и была больше чем обычно похожа на чешую. Эргон в очередной раз подумал, что только такой псих, как его брат, мог сотворить это чудовище.
  
   Сиби рассадила кукол вокруг себя. Она радовалась тому, что её брат Зару уже уснул и теперь некому гнать её спать. Под кроватью стояли розовые туфли, украденные у матери. Сиби читала книгу с рассказами о протопланете Тарсу. Она понимала далеко не всё, матери приходилось объяснять сложные моменты, но картинки были безупречны. Сиби не столько читала, сколько рассказывала куклам о том, что нарисовано.
   - Это зелёное дерево. Деревья были зелеными, и листья были зелёными, и всё было зелёным. Это зелёная трава. Она тоже была зелёной из-за... - Сиби мысленно несколько раз прочитала сложное слово, - Из-за хлорофилла. А это цветы. Видишь, - она обратилась к самой старшей и потрёпанной кукле, - Они тут красные, но на самом деле они были и жёлтые, и оранжевые и всякие.
   - А наверху была голубая бездна, - сказала Лита, неслышно вплывая в детскую. Её трясло от страха, но с лица не сходила привычная улыбка. Иногда Лита и сама не знала, умеет ли она по-настоящему улыбаться, - Пора спать, малышка. Если захочешь, я почитаю тебе перед сном про Тарсу.
   - Лучше расскажи про дождь.
   - О, дождя там было сколько угодно, - Лита помогла Сиби стащить свитер, - И столько воды, что по ней можно было плавать.
   - Как белые лепестки в парке?
   Лита вспомнила старое дерево в парке. Идеально прямой ствол, совсем не похожий на те, что были в детских книжках. Крона насыщенно голубого цвета, совершенно одинаковые остроконечные листья, каждый из которых поглощает равное количество кислорода. И мелкие белые цветы, которые осыпали ветви каждые несколько лет, единственное, что никак не поддавалось строгому контролю. Чудесное дерево. Оно уже было старым, когда Лита была маленьким ребёнком, и отец поднимал её высоко-высоко, чтобы она могла коснуться кроны. Оно помнило, как Лита приходила к нему беременной и улыбалась, глядя куда-то сквозь голубую листву. Лита думала, что однажды её внуки будут играть у его наполовину обнажённых корней и что после её смерти белые лепестки ещё долго будут плавать по тонкому ручью, опоясывающему парк. Но сейчас... Купер, боже.
   Купер всегда был сам по себе. Он никогда не был с ней особенно ласков, к детям относился всегда лёгким с оттенком удивления, как будто так и не мог понять, что это его дети, его собственная семья. Раньше Лите казалось, что её любви хватит на них двоих. Теперь она хотела хотя бы немного поддержки и не могла её найти. Если бы только кто-то любил! Сиби не поняла, почему мама вдруг так порывисто её обняла и прижала к себе. Она думала о потоках воды, которые лились и лились из голубой бездны.
  
   Куперу очень хотелось пойти к Лите. Хотелось увидеть спящих детей, и долго смотреть на их лица, такие безмятежные и спокойные. Он не испытывал потребности любить их, только желание удостовериться, что всё по-прежнему, всё на своих местах. Но к Лите он сейчас не пойдёт. Эргон наверняка ждёт от него именно этого. Купер отправился к Нарге.
   Режим сна отработал положенные четыре часа, Нарга была бодрой и злой. Она лежала на диване в том же положении, в котором оставил её Эргон. Никогда не мигающие глаза светились, как две лампочки. Нарга часто смеялась, и смеялась зло, но всё-таки это был смех. Но ни одна улыбка не затрагивала глаза. Купер мысленно пришёл к тому же выводу, что и Эргон. Он действительно псих.
   - Маленький Купер в парке играл, маленький Купер что-то сломал!
   - Заткнись.
   - Завтра все Марка будут смотреть, как Купер станет в печке гореть!
   - Если ты не заткнёшься...
   Нарга повернула к нему голову:
   - То ты вытрясешь из меня всю душу. Валяй.
   Купер опустился на край дивана и взял её за запястье.
   - А ты не можешь просто помолчать?
   Нарга отдёрнула руку и долго рассматривала свои пальцы, как будто впервые их увидела.
   - Эргон говорил с Хольдой. Тебя приговорили к казни. Почему бы тебе просто не пойти к Лите и не поплакаться ей в жилетку? Можешь даже отодрать её напоследок. Можешь всех тут перетрахать. Можешь...
   Несколько минут Купер молча слушал, как ему следует оприходовать Орена. Нарга довольно технично описывала, как именно надо держать его за яйца, чтобы анус не так сжимался. Купер с удивлением отметил, что это не вызывает у него отвращения. Речь Нарги была эмоциональной, лицо оживлённым, но он знал, что каждая интонация и каждый жест просто скопированы, причём, скорее всего, с него самого. Она говорила мерзости, и Эргон, будь он тут, оторвал бы ей голову. Но всё сказанное было чисто механическим, не имеющим цели оскорбить его или вывести из себя. Купер подумал, что в этом смысле Нарга не отличается от Сиби, которая любит украдкой повторять плохие слова, не понимая их значения. Но разве Сиби виновата в том, что он часто не контролирует свой язык? А Нарга?
   - Знаешь, почему я это сделал?
   - Почему трахнул свою маму? - Нарга запрокинула голову и расхохоталась. Купер смотрел на неё, пытаясь увидеть хотя бы тень понимания. Не увидел.
   - Я нашёл уязвимость, - сказал он.
   - Ты и член свой в штанах найти не можешь, приходится звать Литу на помощь.
   Купер откинул плед, лёг на диван и вытянул ноги. Он не смотрел на Наргу, а когда заговорил, обращался скорей к себе самому, чем к ней.
   - Система Иггдрасиль. Наш стыковочный модуль. Он удерживает вместе тридцать восемь семейных кораблей, - он замолчал, вспоминая, сколько лет планете Эрху, официально и неофициально, по его собственным расчётам. Цифры получались несуразными, десять тысяч лет против восьми сотен. Купер вздохнул, - Старушка Эрху как беременная женщина, которая никак не может разродиться, - метафора ему понравилась и он продолжил: - Больницы, школы, парк. Вся эта многоуровневая кухня.
   - Печь... - сказала Нарга. С тех пор, как она заметила, что некоторые слова действуют на людей пугающе, она не забывала почаще их употреблять. Смерть, труп, окоченение. Ну и печь, конечно, а по сути огромный реактор для биологических останков. Люди на Эрху старались не думать о том, что едят пищу из тел своих предков, дышат их плотью, греются теплом от распада их тканей. Нарга не давала об этом забыть.
   - И печь, - согласился Купер. - Мой отец, и отец моего отца. Семь поколений Марка. Наша часть вечного дерева... - он вдруг посмотрел прямо на Наргу, - Но дерево не вечное. Оно разрушается. Система Иггдрасиль долго не протянет. Мы поклоняемся ему, как идолу, но никакое поклонение не остановит эрозию. Собственно, сейчас её уже ничего не остановит. Ещё два года, может быть три... И всё будет кончено. Именно это я и обнаружил, когда они меня поймали. Они обвиняют меня в богохульстве! - Купер вскочил и зашагал по комнате, - Они говорят, негодяй Марка осквернил священное дерево. Но Иггдрасиль умирает. Я хотел спасти его и теперь они хотят меня казнить.
   - Сиби, - сказала Нарга. Купер остановился.
   - При чём тут она?
   - Какая разница, казнят тебя, или нет. Твоя дочь останется жить, твой геном отправится дальше.
   - Мы функционируем немного по-другому. Мы дорожим своей жизнью, а не своими генами.
   Нарга повернулась к Куперу и уставилась на него своим немигающим взглядом. Купер снова понадеялся, что это означает любопытство.
   - А в чём разница?
   Купера передёрнуло.
   - Мы не клоны. Сиби и Зару не мои точнае копии. Каждая жизнь индивидуальна.
   - Но трахательные-то отверстия одинаковые, - фыркнула Нарга, - Хольга красивая баба. Хочешь её трахнуть? Просто выпусти меня и мы устроим приватную вечеринку.
   - Трудно, - сказал Купер и не объяснил, что именно трудно. Как объяснить, что трудно жить?
  
   Как-то всё было проще двенадцать лет назад. Уже тогда он понял, что жизнь не сложилась, что впереди не будет ни блестящей карьеры, ни собственной семьи. Нет, он никогда не хотел занять место старшего брата, просто очень рано почувствовал себя лишним, ни к чему не приспособленным, как будто был не членом семьи, а случайным пассажиром. Тогда Купер и решил пойти в Экспедицию, местный вариант то ли армии, то ли тюрьмы. От её членов не требовалось ничего, кроме физического здоровья и отсутствия обязательств. Квалифицированные специалисты ценились на вес золота.
   В распоряжении Экспедиции было несколько шаттлов, способных преодолеть расстояние до пояса астероидов, опоясывающего Эрху и Сату, её мёртвого спутника. На одном из астероидов была небольшая база, с которой стартовали корабли для дальних полётов. Идеи колонизации других планет у Экспедиции не было, только неутолимая жажда познания. Большинство участников умирало в первые месяцы, тем самым освобождая место на Эрху для более достойных членов общества. Это давало повод иногда считать членов Экспедиции чуть ли не святыми подвижниками. Чаще просто сумасшедшими.
   Куперу так и не довелось совершить космический полёт. Инцидент с вирусом Яса случился прямо во время его подготовки. Именно тогда Купер и подружился с Карсенгом Ману, нейробиологом, последним мужчиной в семье Ману. Карсенг был стерилен от рождения. Невозможность передать свои гены дальше выразилась в настойчивом желании накапливать и передавать новые знания. Карсенг часто говорил, что именно это и есть бессмертие. Иногда не шутил. Для Купера он стал не просто другом, он стал его учителем.
  
   С момента первой экспедиции на планету Лабро прошло восемь лет. Лабро была единственной обитаемой планетой в пределах полёта шаттла. К тому времени, как на планету высадилась новая группа энтузиастов (три мужчины и одна женщина, не способная к деторождению), в живых не осталось никого. Нет, все участники были на месте. Доктор Нари, доктор Элори, дочь Элори по имени Мири. Они могли ходить, выполнять несложные бытовые задачи, обслуживать себя. Они даже занимались сексом друг с другом, вот что было удивительнее всего. Но людьми в нормальном понимании они больше не были.
  
   Дальнейшие события с трудом поддавались осмыслению из-за этической проблемы, кого следует считать людьми. Если человек уверенно называет своё имя, помнит все происходившие с ним события, как определить, что он перестал быть личностью? Впервые Экспедиция занималась разрешением не технических, а психологических проблем. Если человек ведёт себя странно, значит ли это, что он больше не человек?
   Когда доктор Элори съела свою дочь, сомнения ещё оставались. Они развеялись, как только были просмотрены видеофайлы. Мири сама отрубила себе кисть руки. А потом перерезала себе горло. Роа из семьи Яса, член второй экспедиции, должен был ввести Элори транквилизатор и поместить её в пластиковый контейнер для транспортировки. Вместо этого он разбил ей голову камнем, потом убил своего напарника и убил себя. Возможно, тем самым он спас всех на Эрху. Члены Экспедиции не любили об этом говорить. Обнародовать такое означало если уж не конец любым исследованиям, то уж точно существенные ограничения. Описание инцидента осталось в хрониках сильно завуалированным.
  
   Поначалу считали, что дело было в каком-то паразите. Паразит действительно был, все тела погибших оказались заражены, заражёнными оказались все обследованные живые существа на Лабро. Но его механизм оказался гораздо более сложным, чем казалось на первый взгляд. Не просто паразит, мутуализм паразита и вируса, причём последний играл самую значительную роль в их союзе. Вирус-эндосимбионт, контролирующий жизненные процессы паразита. Различные штаммы этого вируса также обнаружили у животных, которых успели обследовать. Но только у колонистов его развитие приводило в итоге к мучительной смерти. Карсенг писал в своих заметках, что вирус стремительно эволюционировал, приспосабливаясь к новым носителям.
   На этой стадии изучения возникла ещё одна проблема терминологии. Что следует считать жизнью? Может ли вирус считаться живым? Большинство специалистов посчитало, что не может. И всё же это не помешало дать новому вирусу не просто имя, имя человека. Его назвали Яса в честь Роя Яса, который убил последнего заражённого и совершил самоубийство. Некоторые считали, что он сделал это в полном сознании. Важное уточнение, в своём собственном сознании.
   Карсенг должен был отправиться на Лабро с третьей миссией. Его напарником был Купер, он готовился к этому, но после произошедшего только Карсенг получил разрешение на посещение Лабро. Собственно, его отправили на Лабро для того, чтобы собрать имеющиеся данные и подготовить планету к возможному карантину. Но Карсенг решил провести собственные исследования. Большая их часть вошла в итоговый рапорт. Часть данных Карсенг утаил, частью поделился только с Купером. Иногда Куперу казалось, что его друг не нёрд, а скорее человек, совершенно не способный к эмпатии. Его не трогала чужая смерть, не волновала опасность для других людей. Главное было только как можно больше узнать, как можно больше успеть. Купер думал, что Карсенг ближе к Нарге, чем к нему, чем к любому другому человеку. И всё же он любил Карсенга едва ли не больше, чем родного брата.
  
   Рапорт Карсенга начинался с Мири. Её тело сохранилось лучше всего. Левая кисть отсутствовала. Карсенг отдельно отмечал, что на культе остался металлический браслет. Судя по сточенному звену, рассчитанному на запястье, Мири сняла браслет отрубленной кисти, расстегнула его и защёлкнула на другое звено. Купер спросил, действительно ли Карсенг считает это важным, чтобы вносить это в рапорт. Карсенг сказал, что считает это самым важным.
   Дальше был длинный отчёт по вскрытию, сопровождённый множеством фотографий и схем. То, что Карсенг поначалу принял за аневризму, оказалось странным многоклеточным микроорганизмом, отростки которого оплетали стенки сосудов по всему телу. Его клетки были крупными и насыщенными резервными РНК, часть клеток имела нервы, превосходящие по длине седалищные. Эти нервы вызывали локальные воспаления, благодаря которым паразит преодолевал гематоэнцефалический барьер и подключался к головному мозгу, опутывая его собственной сетью.
   В крови образовывалась разряженная пространственная решётка нерегулярной структуры, как губка срощенная с поверхностью сосудов. Во время бодрствования носителя паразит считывал электрическую активность мозга и записывал её РНК своих клеток. Во время сна уже накопленные паттерны, в том числе и от предыдущих носителей, многократно воспроизводились через зрительные и слуховые нервы, с которыми паразит был срощен. Мозг носителя обрабатывал новую информацию и делал расчёты, которые добавлялись к информационной базе паразита.
   Паразит менял гормональный фон своего хозяина. На видеофайлах были запечатлены вспышки агрессии, в том числе сексуальной, резкие смены поведения, стремление к самовредительству. Судя по всему, паразит время от времени перехватывал управление организмом, наяву воспроизводил предыдущие записи, которые становились для носителя чем-то средним между воспоминаниями и галлюцинациями.
   В момент вскрытия покровов, под действием гормонов, выбрасываемых организмом, паразит отделялся от кровеносного русла и начинал выделять гелеобразное вещество, заполняющее пустоты и позволяющее сохранить связи между клетками на уровне крупных кластеров. Что-то из продуктов выделения паразита имело явный наркотический характер. Частички заражённой крови, попадавшие на чужую слизистую, раздражали её и вызывали неконтролируемое желание поглощать кровь. Одурманенная жертва буквально высасывала кровь из носителя, все погибшие на Лабро были частично или полностью обескровлены. Если же у носителя не было подходящей жертвы, он резал собственное тело и сам пил свою кровь. Мири не просто отрезала кисть своей руки, она объела культю почти до локтя, каждый раз перещёлкивая браслет. Когда Карсенг нашёл её тело, часть металлических звеньев была под кожей, Мири буквально вогнала его в собственную плоть.
   После контакта с воздухом паразит выделял в слизь щёлочь. Выпитая будущим носителем кровь связывалась с помощью слизи и щёлочи, после чего уже в виде плотного вещества попадала в кишечник, где и закреплялась на стенках перед следующим путешествием по организму. Видоизменённая кровь прорастала сквозь стенки кишечника в окружающие ткани, пока, наконец, не добиралась до кровеносной системы, чтобы снова достигнуть аорты и построить там нового паразита. До момента отделения нового микроорганизма она становилась для него головным мозгом и передавала имеющиеся паттерны, считанные с предыдущих носителей. Каждый последующий паразит получал всю информацию, собранную его предшественником. Когда передача паттернов была завершена, старый паразит постепенно отмирал. Новый проходил уже известный цикл. Благодаря накопленному опыту, цикл с каждым разом проходил эффективнее.
   Картина казалась понятной, жуткой, но не сверхъестественной. Когда Карсенг представил свой рапорт на собрании Экспедиции, особого ажиотажа это не вызвало. Паразит так паразит, сложная форма жизни, известен механизм и жизненный цикл. Но Карсенгу не давало покоя то, что Мири всё ещё носила свой браслет.
   - Какая разница, что она делала, если она была уже заражена? - спрашивал Купер.
   - Ей это было нужно, - говорил Карсенг. - Нужно...
   - Они и трахались друг с другом. И дрались. Видимо, были и приступы и периоды покоя.
   Карсенг открывал рот, как будто пытался что-то объяснить, но ничего не говорил. Вирус Яса выделил он один.
  
   Не просто эндосимбионт, нечто, способное использовать паразита так, как мы используем книги и компьютеры. Какой-то иной эволюционный путь развития, разум, не способный понять или быть понятым разумом человеческим. Нечто, существующее вне привычного времени, вне привычных циклов.
   - Менеджер для паразита?
   - Скорее вся мыслительная деятельность, использующая чужой мозг за неимением собственного. Паразит это только инструмент для него. Его руки, ноги и щупальца.
   Дальнейшие исследования и компьютерные модели поведения паразита подтвердили правоту Карсенга. Сам по себе паразит не причинял носителю особого вреда и погибал ещё в кишечнике. Вирус Яса направлял его, разносил по организму и подключал к нервной системе.
   Карсенг создал вакцину против Яса и продемонстрировал её работу на смоделированном организме. Совет Экспедиции это полностью удовлетворило, но не помешало отправить планету Лабро в карантин на ближайшую тысячу лет. Слово тысячелетие и навсегда на языке Эрху звучало одинаково.
  
   Чего в Экспедиции не знали, так это того, что Карсенг пронёс с собой живые образцы и паразита, и вируса. В отличие от Купера, Карсенг записался в Экспедицию не из-за безысходности. Его интересовал мир за пределами Эрху, его возможности, его безграничное пространство. Вирус, стирающий чужое сознание с помощью паразита казался ему настоящим сокровищем. Членов Экспедиции иногда называли психопатами, бесчувственными роботами, не думающими о близких. Но единственным настоящим психопатом был Карсенг. Его интересовало всё новое... и только.
  
   После блестящего исследования Яса в распоряжении Карсенга оказалась прекрасно оборудованная лаборатория. Не то чтобы в Экспедиции не было других претендентов на проведение исследований, просто отношение к Карсенгу сильно поменялось. Он потерял друзей и коллег, рисковал жизнью и только чудом избежал чудовищного конца. Он создал вакцину против смертельно опасного вируса. Им восхищались, его жалели и сочувствовали. Кто кроме него смог бы в одиночку отправиться на заражённую планету, рисковать своей жизнью ради благополучия других? Кто смог бы заниматься настолько опасными исследованиями? Карсенг получил карт-бланш на любые научные изыскания.
   В лаборатории был многоступенчатый контроль, вплоть до миниатюрного ядерного взрыва в случае утечки. Был и чёрный ящик, записывающий всё происходящее в архив, но его Карсенг отключил сразу после того, как лаборатория поступила в его распоряжение. Он любовно выращивал образец паразита, кормил его искусственной, а иногда и собственной кровью. Ему удалось обнаружить, что при разделении паразита каждая часть становится самостоятельным организмом и сохраняет в РНК имеющиеся данные и полученный опыт не теряется. Организм размножался с помощью семенной жидкости, а при дроблении подключался другой, более сложный механизм, обеспечивающий автономность каждой части. Его Карсенг и отключил с помощью модификации ДНК, разумно предположив, что достаточно будет только одного образца. Паразит рос в искусственном сердце, которое Карсенг получил из медицинского модуля.
   Больше всего его интересовало взаимодействие с вирусом. Без него паразит погибал в считанные часы, с ним жил и потреблял всё больше ресурсов.
   Купер считал Карсенга своим другом. Карсенг обходился вовсе без друзей, но считал Купера достаточно отмороженным, чтобы посвятить его в свои исследования. Купер его не разочаровал.
   - Это, что, типа домашнего питомца?
   Карсенг улыбнулся. Сравнение ему понравилось.
   Потом они уже вдвоём занимались изучением Ясы. Пытались понять, как работает симбиоз, как вирус проникает в паразита, как направляет его, выбирает маршрут по нервным волокнам. Обоих больше всего интересовало, по какому пути шла эволюция обоих симбионтов. Карсенг пришёл к выводу, что вирус некогда сосуществовал и соэволюционировал с какой-то разумной расой, которая дошла до пика своего развития и погибла либо деградировала. Дальше вирус существовал в союзе с различными паразитами, полностью подтверждая теорию о том, что разум не является эволюционным преимуществом.
   - Если он сохраняет данные, может ли он сам быть разумным? - как-то спросил Купер.
   - Не больше чем твой компьютер. Данные это не сознание. Вирусы не живые.
   Купер кивнул, он и сам об этом думал. Но где-то на задворках бредовых идей у него проклюнулась ещё более бредовая:
   - А что если поместить его на какой-то носитель?
   - Не вопрос. Я выйду, заблокирую дверь, а ты развлекайся сколько влезет.
   - Нет, я имею в виду, что будет, если засунуть эту дрянь в тело андроида? Пусть подключится к его мозгу и записывает туда свою активность. Он ведь может управлять любым телом, верно? Неважно, человек это или животное. На Лабро они паразитировали на чём угодно, была бы только нервная система. Я имею в виду, паразит это только способ подключиться к мозгу. А если попробовать подключить его напрямую?
   - Теоретически да. Но я никогда не сумею обосновать необходимость этого эксперимента. И не смогу объяснить, что это безопасно.
   - Не более опасно, чем держать здесь смертельно опасный вирус.
   Карсенг задумчиво на него посмотрел и ничего не ответил.
   - Мы сможем общаться с ним, - сказал Купер. Последний аргумент решил дело. Карсенг создал среду, обеспечивающую жизнедеятельность вируса, поместил её в андроида и открыл доступ к нейросети, заменяющей андроиду мозг. Куперу осталась творческая часть. Он перестроил базовое тело андроида с учётом своих представлений о том, как должна выглядеть Яса во плоти. Так и появилась Нарга.
   В семье Марка считали её просто компьютерной программой со скверным характером. Чего ещё ожидать от Экспедиции.
  
   Дион, племянница Купера, склонилась над чашкой горячего чая. Её лицо блестело от пара, на ресницах дрожали крупные капли. Дион думала, что дядя Купер серьёзно влип, а с ними влипла и они все. Для Эргона честь семьи Марка это не пустой звук. Она просто не представляла, как Эргон сможет жить дальше с клеймом брат казнённого преступника. Дядю Купера ей было не жалко. В конце концов, никто не заставлял его соваться к Иггдрасилю.
   Лита вплыла на кухню неслышно, как всегда до смерти напугав сестру.
   - Сиби наконец заснула.
   - Что ты думаешь делать? - спросила Дион.
   - Дождусь Купера и тоже пойду спать.
   - Нет, я имею в виду потом. Вряд ли ты сможешь выйти замуж. Но ведь место на корабле освободится...
   - Купер ещё жив! - крикнула Лита. Сегодняшний день и без того был тяжёлым. Дион зевнула.
   - Приговор оглашён, так что официально уже нет. Или тебе больше хочется, чтобы всех нас поджарили?
   Лита уставилась на стену за спиной Дион. Дион всего шестнадцать. В этом возрасте они чувствуют себя циниками и всезнайками одновременно. Она и сама такой была. Во всяком случае, пока её дружба с Купером не переросла во что-то большее. Пока Купер не стал... Её поразила внезапная мысль.
   - Купер приставал к тебе?
   - Что? - Дион уставилась на неё, потом закатила глаза: - О, господи, я же не чокнутая, - она сделала большой глоток и поморщилась, - Ты ведь сама этого хотела. Ну?
   - Я мелкой была, - медленно сказала Лита. Потом взяла у Дион чашку и отпила, - Гадость какая, как ты можешь это пить? Положи сахар.
   - Сахар вредно. Тебе было столько же, как и мне. Просто надо иметь голову на плечах и не заниматься сексом с кем попало. Ну, или хотя бы предохраняться.
   Лита задумалась, насколько плохо она знает сестру. Или просто не хочет знать?
   - Ты всегда была безмозглой, - продолжала Дион. - Поэтому даже не думай его жалеть. Подумай о Сиби.
   Сиби была на шесть лет младше Зару. Первый ребёнок стал для Литы полной неожиданностью, на рождение Сиби она пошла сознательно. Купер никогда особенно не любил детей, это не было тайной для Литы. Она просто не хотела этого признавать. Дион права, она действительно идиотка. Но на корабле Марка не было места для её мужа, идти в другую семью она не хотела. Что делать, если ребёнка всё-таки хочется? После вторых родов её стерилизовали, тут она и не спорила, бесконтрольное размножение угроза обществу. Вот если бы Экспедиция действительно отправила Купера на другую планету... Идиотка, как можно сейчас об этом думать.
   - Всё зависит от Эргона, - наконец, сказала Лита. - Если он решит выдать Купера...
   - Если решит?! - Дион не верила своим ушам. - То есть что значит, мать твою, если он решит выдать Купера?! А у нас есть альтернатива?!
   Лита ничего не ответила. Альтернатива, право на право выбора, ключевой принцип общественного строя на Эрху. Семья, которая отказывалась выдавать преступника, отключалась от системы жизнеобеспечения Иггдрасиля. После этого (в храме это называли отлучением) ресурсов хватало на несколько недель. А потом...
   Однажды, ещё в детстве, Лита побывала на отключенном корабле. После уборки и дезинфекции он должен был отойти молодой семье Лирда. Лита так и не смогла забыть все эти тела, лежащие на кроватях и креслах, на коврах, на стеклянных столах художественной ковки. Корабль был фамильной гордостью семьи Исан, настоящий музей, полный бесценных редкостей. Отсек с капсулами для гиберсна был вскрыт. Они пытались спасти детей, но ресурсов оказалось недостаточно. Они пытались спасти детей...
   - Сиби, - пробормотала Лита. Дион как будто прочитала её мысли и усмехнулась.
   - Вот именно.
  
   В гостиной, не такой роскошной, как на корабле Исан, но всё же довольно просторной, было на редкость тихо. Все знали о том, что там сидит Эргон, и никто не хотел ему мешать. Кайла, его жена, несколько раз подходила к дверям с подносом, заставленным едой, но каждый раз в последний момент разворачивалась и возвращалась на кухню. Из гостиной не доносилось ни звука.
   Эргон сидел на полу, прижавшись спиной к низкому креслу. Его голова лежала на деревянном подлокотнике. В шею впивалась резная фигурка ангела, ноги давно затекли, но Эргон не менял положение. Он пытался понять, что надо предпринять, чего ждёт от него семья, но в голове крутилась только дурацкая песенка, которую он как-то раз услышал от Нарги. Папа летит на службу, маме уже не нужно... Папа летит с работы, мама ждала кого-то. Даже сейчас сквозь отчаяние прорезалось раздражение. Зачем Купер её сделал?
   Его младший брат всегда увлекался моделизмом. Сначала это были крошечные модели кораблей, вся планета Эрху помещалась как на ладони. Потом искусственные животные с протопланеты, от одного вида которых тянуло блевать. И, наконец, андроиды. К этому делу у Купера оказался настоящий талант. Купер собрал Наргу вместе со своим другом Карсенгом. Карсенг Эргону нравился. Умный человек. Он никогда не сидел без дела, хотя и связался с этой Экспедицией. Эргон надеялся, что Карсенг сможет повлиять на его непутёвого брата. Но тот умер прямо в лаборатории, за работой, в неполные тридцать лет. Инфаркт. Эргон помнил, какая началась шумиха, ведь в его семье не было сердечных заболеваний. Тело потом так и не выдали семье, несмотря на все законные просьбы. В заговоры Эргон не верил и предполагал, что мать Карсенга родила его от кого-то из близких родственников. Как Зару и Сиби, его и внуков и племянников. Он поморщился. Купер не просто создаёт проблемы, он создаёт хаос. Мысли снова вернулись к Нарге. Так всё-таки, зачем?
   Некоторые андроиды были помощниками по дому, другие исполняли общественные работы. Больше всего было секс-кукол. Ни одна семья напрямую этого не одобряла, но никто и не осуждал. Трудно осуждать тех, кому не светит ни брак, ни даже отношения, а сексуальную энергию надо было куда-то выпускать, пока не накопилась критическая масса. За всю историю Эрху только трижды вспыхивали настоящие войны между соседствующими кораблями, и каждый раз настоящей причиной был секс, не с тем, не там, не в нужное время. Уж лучше трахать кукол. Но никому не пришло бы в голову трахать Наргу. Для чего бы её не задумывал Карсенг (а в глубине души Эргон был уверен, что разработал её не Купер, а Карсенг), это был явно не секс.
   Нарга целыми днями слонялась по кораблю и распевала свои песенки. Кто-то сегодня умрёт на закате, места в печи каждому хватит. Эргон не мог её ненавидеть, странно бы было испытывать чувства к вещи, но иногда он досадовал на себя за то, что она так его раздражает. Нарга была первым андроидом, которого он избил и первым избитым, который доставил Эргону удовольствие. Он был в бешенстве и оторвался на андроиде. И ему понравилось. Купер тогда как-то странно на него смотрел, как будто хотел что-то сказать, но передумал. А теперь Купер попал в неприятности, как сказала бы Кайла. Купер в полной заднице, как сказала бы Нарга.
  
   Брат как-то с самого начала вышел неудачным. Мужчины в семье Марка рано взрослели, рано шли работать, рано обзаводились жёнами. Семья Марка была не самой богатой или знатной, но их безоговорочно уважали и с радостью отдавали своих дочерей, когда подходила очередь. Эргон так и не смог понять, как вообще так вышло, что Купер обрюхатил его дочь. Дважды. Он говорил об этом с Кайлой, Кайла плакала, но она тоже ничего не понимала. Лита была хорошая девочка. Не такое они планировали для неё будущее. Как-то раз Эргон признался Кайле, что лучше бы Купер умер. Тогда Кайла заговорила с ним резко и отрывисто, впервые за всю их совместную жизнь.
   - Он твой брат! Ты забыл, он твой брат!
   Эргон не забыл.
   Купер очень мало спал, а в остальное время просто расхаживал туда-сюда, не зная, к чему приложить руки. В некотором смысле это устраивало Эргона. Он был главой семьи, и его право вето в совете Эрху должно было когда-нибудь перейти к Куперу. Но неженатый и безработный мужчина не мог представлять семью в совете. Теперь Купер готовил к этому своего сына Гирана.
   - Он отвёл её в сторонку и заделал ей ребёнка, - машинально пробормотал Эргон и сплюнул: - Вот ведь дрянь.
   Лита должна была выйти замуж за старшего сына молодой семьи Ильхон. Конечно, Кайла плакала и готовилась к разлуке с дочерью. Но её любовь к дочери не шла ни в какое сравнение с привязанностью дочери к кораблю. Лита сказала, что не выйдет замуж и не покинет корабль. Иногда Эргон верил в то, что так оно и было, это примиряло его с тем, что натворила Лита. Но иногда, особенно в такие дни, как этот, он думал, что плевать ей было и на семью и на детей, даже на Купера. Она просто хотела заполнить кем-то одиночество, раздирающее каждого бестолкового подростка, и ей подвернулся Купер. А это значило, что надо было раньше решить её судьбу, раньше найти ей порядочного мужа. Опять виноват во всём только он один.
   Нет, время от времени всё шло не по плану, взять хотя бы Глудин, дочь его двоюродной сестры. Когда Эргону нужен был женский совет, он обращался к жене, но когда он хотел услышать совет человека, не связанного никакими моральными нормами, он шёл к Глудин. Глудин отказалась выходить замуж за того, кого выбрала ей семья, отказалась заниматься тем делом, к которому её готовили с детства. Она была единственной в семье, кто относился к Эргону, как к равному, без излишнего уважения, без дистанции. И она умела говорить правду, не завуалированную, не приукрашенную, выкладывать как есть, без обиняков. Она и сказала ему, что Лита плевать хотела на всех них.
   - Между ног зачесалось, понимаешь? У всех девок так. Сначала тянет потрахаться, потом родить себе ляльку.
   Ходили слухи, что Глудин спит с Ореном. Эргон в это не очень то и верил, а может просто не хотел верить. Глудин терпеть не могла Купера, но долго беседовала с Наргой. Та подцепила у неё немало грубых словечек.
   Эргон в очередной раз бросил взгляд на большие часы, отсчитывающие время до полуночи. Длинные зелёные стрелки обычно ползли по циферблату с мучительной неспешностью, но сейчас они летели наперегонки. Минус три часа. Минус два часа. Минус час.
   В последние минуты дня Эргон вдруг вспомнил свою дочь Эли. Она умерла через несколько недель после рождения, но руки Эргона до сих пор помнили её почти неразличимый вес. Это был его первый ребёнок. Удивительная, хрупкая девочка. Он держал её на руках и смотрел, как на величайшее чудо. Его бестолковый брат научился делать андроидов. Сам Эргон умел делать детей, но никогда до конца не верил в то, что каким-то образом причастен к рождению нового человека. Для него жизнь всегда была непостижимой загадкой.
   - Папа маму не любил, папа маму больно бил, если надо выбирать, то на папу мне насрать...
   Эргон несколько раз стукнулся затылком о деревянный подлокотник, чтобы выбить из головы проклятые песенки. Лицо Эли расплывалось перед его глазами, превращалось в запрокинутое, хохочущее лицо Нарги, нежное и грубое смешивалось, проникали одно в другое, и он уже сам не мог различить, что видит и чувствует.
   А время шло, стрелки описывали круг за кругом. Спустя несколько секунд мелодичный перезвон объявил о том, что наступил новый день. Эргон медленно поднялся с пола, расправил затёкшие плечи. С одной стены на него смотрел портрет прапрадеда, Эргона Первого. С другой его сверлила глазами Варер Великолепная, далёкая прапрапрабабушка. Под их надменными взглядами Эргон чувствовал себя как под перекрёстным огнём. Впервые ему пришло в голову, как должно быть сейчас чувствует себя Купер. И сразу за этим вспыхнула первая ясная мысль за сегодняшний день. Ни один Марка не был преступником. Ни один Марка не будет осуждённым.
   Эргон схватил со стола полупрозрачный экран, плёнку, толщиной чуть больше волоса. Включил его, дождался, пока по вспыхнувшему экрану прокатится заставка-волна и написал чётким и острым почерком:
   - Семья Марка отказывается выдавать Купера Марка.
  
   3.
   Всё было хорошо. Музыка снова превратилась в волны, послушные её голосу. Итальянский текст сам собой соединился с её мыслями и наполнился смыслом. Терри не пела, она проживала жизнь Аиды, рождалась вместе с ней и ожидала погребения. Сцену заливал яркий свет, он отражался от блестящих инструментов в оркестровой яме и разбивался на тысячи золотых бликов. До самого конца представления Терри не видела зрительный зал, для неё не существовало ничего, кроме бесконечной любви к Радамесу.
   А потом, когда синий занавес в последний раз мазнул по сцене золотой кромкой, Терри вдруг почувствовала себя скверно. Театр показался слишком большим, свет слишком ярким, шум, доносящийся из зрительного зала, слишком громким. Цветы в руках нестерпимо пахли, она небрежно кинула их на столик и со всех ног бросилась в гримёрку. Дейв бежал за ней, что-то говоря на ходу, тут же суетились Ричи, Франциско и ещё толпа других, гогочущих и улыбающихся людей. Её поздравляли, порывались пожать руку, прикоснуться, сказать пару слов наедине, куда-то пригласить, что-то предложить. Терри продралась сквозь толпу и закрылась в гримёрке. Там она накинула пальто и как была, не переодеваясь и не смывая грим, проскользнула во вторую дверь.
   По пути вниз она пересчитывала монеты и мелкие купюры, прикидывая, хватит ли доехать до дома. Сирил часто отбирал все деньги, которые она приносила, швырял ей в лицо купюры, заставлял собирать монеты с пола, а потом снова отбирал, но сейчас думать об этом не хотелось. Поскорее бы добраться домой, сбросить эту невыносимую хламиду, нырнуть в ванну, а потом, уже в мягком розовом халате, залезть в кресло, подвернуть ноги так, чтобы халат закрывал ступни, и думать о Сириле. Можно представить, как он сидит на диване перед телевизором, и от него пахнет виски, отвратительный, ненавистный запах, но ей так хотелось опуститься на пол рядом с ним, зарыться лицом в его колени и почувствовать, как его большая рука перебирает мокрые волосы.
   На улице уже стемнело, но фонари ещё не горели. Над служебным выходом одиноко поблескивал жёлтый фонарь. Терри поплотнее запахнула пальто, чтобы избежать ненужных вопросов о своём костюме. Поймать такси, почему они так редко ездят здесь в это время, все таксисты такие болтливые, а если притвориться, что болит голова, может быть, получится ехать в тишине, но ведь голова и так болит. Она шагнула на тротуар и в ту же секунду почувствовала, как по плечу хлопнула чья-то рука.
   Страха не было. Терри оглянулась и увидела невысокого парня в чёрной куртке с заклёпками. Его рука была протянута вперёд, как будто для рукопожатия. Лицо было невзрачным, как будто смазанным, Терри могла десятки раз видеть его среди рабочих сцены или в офисе антрепренера. Она улыбнулась.
   - Тоже ловите такси?
   - Да, - сказал он и сделал шаг вперёд.
   Она успела увидеть, как рукава его куртки взметнулись вверх, сделав его похожей на летучую мышь. Его ладонь скользнула по её щеке и тут же зарылась в волосы, пальцы вцепились в тугой пучок, всё ещё усыпанный золотыми блёстками. Шея Терри запрокинулась так, что крик застрял в горле, незнакомец дёрнул рукой, и она повалилась на колени. Он рванул на ней пальто, пряжка с узкого ремешка отлетела на мостовую с лёгким звоном. И только тогда Терри начала кричать.
   Он ударил её по лицу. Вышло не очень больно, Сирил бил её гораздо больнее, но она застыла от страха и только повторяла про себя, не кричать, не кричать. Когда пьяный Сирил бросался на неё, её крики только добавляли ему бешенства. Незнакомец рывком поставил её на ноги, она пошатнулась на высоких каблуках, в голове билась одна и та же глупая мысль, неужели её изнасилуют прямо здесь, у служебного входа, всего в нескольких метрах от толпы выходящих из театра зрителей. Его рука легла её на шею, дёрнула цветастый ворот. Лопнуло ожерелье из фальшивых жемчужин и сотни бусин раскатились по асфальту. Он разорвал её платье от колена до бедра, горячая ладонь жадно ощупала бёдра и ягодицы.
   Он снова ударил её по лицу, и она снова не закричала. В голове мелькали картинки из последних увиденных фильмов. Грудь женщины, обтянутая тонким шёлком. Мужчина с бегающими глазами, как же отвратительно он переигрывает. Слова режиссёра ты говоришь по-итальянски, как корова и её собственное, бешеное я вообще не говорю по-итальянски, сукин ты сын, его вдруг вспыхнувшие глаза, её мысль о том, что очень хорошо быть желанной и совершенно неважно, кто тебя желает.
   Треск платья, пальцы, поспешно расстёгивающие ремень. Терри чувствовала его дыхание на своей коже, его руки, сжимающие шею. Ей казалось, что сердце бьётся о грудную клетку, кровь подступила к лицу так, что щёки полыхали. Руки чужака по-хозяйски обшаривали её тело, а Терри думала, что этого не может быть, это ведь нереально, это происходит не с ней.
   Пальцы больно сжали сосок, боль была знакомой, так часто делал Сирил, трезвый ещё хуже, чем пьяный. Между её грудями белели кружки от сигаретных ожогов, Сирил не курил, это был подарок от Джеральда, почему ей всегда так не везёт. Горячее дыхание полоснуло по шее, руки впились в мягкий живот, в задницу упёрся его торчащий член, не слишком большой, это не Сирил, который вечно хотел не туда, и всего этого не могло быть, просто потому что быть... не может!
   Он вошёл в неё, и это было чертовски больно, хотя размер у него был действительно не впечатляющий, но Терри показалось, что в неё вогнали металлический прут. Больнее всего было не внутри, а снаружи, ягодицы горели от того, как тесно он прижимал её к себе. Он входил в неё короткими рывками, не глубоко, как Сирил, но быстро и больно, и Терри извивалась, и пыталась закричать, и уже не получалось думать, что это происходит с кем-то другим, потому что происходило это с ней самой.
   Боль сдёрнула странную пелену, туманившую сознание, мозг заработал необычайно быстро. Терри вдруг вспомнила всё, что когда-либо слышала о жертвах насилия, в мозгу промелькнули все когда-либо прочитанные случаи. Память из неподатливой картотеки превратилась в вычислительную машину, Терри вспоминала и видела всё одновременно, без разделения на эпизоды. Голос в голове, очень похожий на голос Мары говорил, что надо расслабиться, расслабиться, РАССЛАБИТЬСЯ, но она никогда не позволяла себе расслабляться, потому что любое послабление это заведомый проигрыш, а проигрывать Терри не умела.
   Она сделала вдох, боль отступила, пришло чёткое осознание происходящего. Это не просто насильник, это псих, он ведь даже не скрывается. Когда он кончит, он её убьёт, а может быть, задушит прямо сейчас. Если тело не может сопротивляться, значит надо использовать все подручные средства, и его пальцы на её груди стали липкими и скользкими, дыхание всё убыстрялось и, похоже, соображал он всё медленнее и медленнее. А её мысли неслись и неслись вперёд.
   Он заломил её руку за спину, и Терри почувствовала под своей ладонью его живот. Майка задралась, живот был голым и отвратительно тёплым. Терри дёрнула рукой и внезапно пальцы прикоснулись к чему-то твёрдому и холодному. Ещё лёгкое движение, казалось, он ничего не замечал. И тогда её пальцы сомкнулись вокруг рукояти ножа, засунутого за пояс.
   Терри не могла поверить, но он как будто специально отстранился от неё, чтобы она могла достать нож из-за ремня. Терри схватила нож и дёрнулась всем телом. Она не устояла на ногах, потому что вырвалась без усилий, он больше не держал её. Терри повалилась на колени, нога запуталась в длинной юбке, ещё несколько неуклюжих движений и она уже вставала, покачиваясь, но не выпуская ножа из рук.
   Он как будто ждал её. Так и стоял перед ней, с расстёгнутыми штанами, с ещё не опавшим членом, выступающим среди клочков редких волос. Терри почувствовала, что в её голове происходит взрыв. Она редко испытывала злость, чаще плакала, жалея саму себя, но сейчас она чувствовала нечто такое, что было несоизмеримо по мощи даже с её мучительной любовью к Сирилу. Она забыла о боли, забыла о том, что этот ублюдок чуть ли не вдвое её больше, забыла о том, что надо расслабиться и даже о том, что надо кричать изо всех сил. Терри побежала, но не от него, а к нему, два коротких шага, нож занесён в руке.
   Длинное лезвие вошло в живот почти по рукоятку. Мозг соображал всё так же быстро, Терри думала о том, что его плоть режется лучше, чем мясо, что кровь в свете фонаря получилась почти чёрная, что она обрамляет нож, как экзотический цветок, что она, кажется, только что убила человека.
   Его руки упали ей на плечи и только тогда Терри закричала. Он смотрел на нее, не отрываясь, без эмоций, даже без боли и вдруг из его рта забила кровь, много крови, тоненькие красные ручейки и один чёрный поток. Он закашлялся и мелкие капли брызнули в стороны, а потом он притянул к себе неожиданно обмякшую Терри и закрыл ей рот поцелуем.
   Жёлтый фонарь всё также тускло освещал проулок. Терри чувствовала, как его тёплая кровь наполняет её рот, льётся ей в горло, думала сначала в панике, потом отстранённо, как будто это происходило не с ней. Отвращение сменилось усталостью, мысли замедлились, а потом и вовсе осталась только одна мысль, всё ведь хорошо, правда? Она хорошо выступила. Никто не подвёл. Зрители аплодировали, аплодировали, было много цветов, а потом занавес опустился, и на несколько секунд она осталась в темноте. В темноте было хорошо. Уютно. Терри уснула.
  
   Хрупкая белокурая женщина в нелепом разорванном платье открыла глаза. Первым её действием было скинуть проклятое пальто. А потом она резко развернулась и рухнула на колени рядом с распростёртым телом. Вырвала нож из его живота, и, не особо задумываясь о том, что делает, воткнула нож сначала в его горло, потом в глазницу. Третий удар пришёлся на лицо, лезвие пробило щёку и с отвратительным скрежетом прошлось по зубам. Этот звук вернул её в себя. Она медленно вытерла нож об его одежду, поднялась на ноги и несколько секунд с недоумением смотрела на лежащее тело. Прежде она не испытывала настолько сильного эха, в её разуме проносились обрывки из арий, запах цветов, мужского парфюма. Но всё это было в отдалении, а сейчас смысл имел только мужчина, лежащий на асфальте. Она выпрямилась и несколько раз ударила его ногой. Её показалось, что она упражняется в ударах с коровьей тушей.
   - Ублюдок! - закричала вдруг она.
   И тут же отступила на шаг. Почему она это сказала? Ей вдруг захотелось вдохнуть запах виски. Она не любила алкоголь, но запах почему-то показался привычным и домашним. В кармане позвякивала мелочь, но к чёрту такси, душные автомобили, бесконечная болтовня. До дома всего несколько кварталов, на ходу эхо схлынет быстрее. Но осталось что-то ещё, как камушек в ботинке, нечто, что продолжает жалить. Сирил. Вечно пьяный сукин сын. Её вдруг охватила ярость, мыслей про эхо почти не осталось, всё перекрыл гнев. Сирил. Какое же яркое воспоминание. Ничего себе! А ты молодец, девочка.
  
   4.
   - Никаких прогулок.
   Сиби вопросительно посмотрела на деда. Хотела заплакать, но вовремя поймала выражение его лица. Опасное выражение.
   - Никто не покидает корабль. Никто не выходит на связь с другими кораблями. Никто не принимает сообщения от совета.
   - Ты хочешь, чтобы мы все здесь сдохли! - завизжала Дион. - Сукин сын!
   Было слышно, как резко вдохнула Кайла. Медленно выдохнула и... ничего не сказала. Эргон даже не посмотрел на дочь.
   - Все двери герметизированы. Все лишние вещи, включая мебель, должны быть убраны в отсеки. Столовая и библиотека переходят в режим капитанского мостика. Картины из гостиной необходимо поместить в хранилище. И ещё, - он обвёл семью невидящим взглядом, - Вы должны переодеться. Никаких юбок и каблуков. Никаких распущенных волос. Ничего такого, что может зацепиться, обо что вы можете споткнуться, что может повредить вам.

- Сукин сын, - рыдала Дион, - Ты больше мне не отец! Не отец!

   Она обхватила себя за плечи и раскачивалась взад-вперёд. Кайла подошла к ней и молча обняла. Дион вцепилась в её ладони обеими руками и неожиданно расплакалась.
   - Чуть позже я обновлю старый свод правил и обязанностей. Каждый должен обновить свой экземпляр и пройтись по каждому пункту.
   - Нахрена бы это? - спросила Нарга. Она подкралась так неожиданно, что Эргон вышел из оцепенения. Почему-то сейчас он не чувствовал раздражения. Эргон развернулся к ней лицом к лицу.
   - Нахрена?
   Нарга лыбилась от уха до уха. Эргон взял её двумя пальцами за подбородок и сжал так, что на бледно-серой коже появилась ещё одна розовая вмятина.
   - Нахрена? - ещё раз повторил Эргон, - Потому что нам предстоит трудная работа. Понятно?
   - Придурок, - сказала Нарга и вышла из гостиной.
   Эргон посмотрел на Сиби и постарался ей улыбнуться.
   - Сегодня никаких прогулок. Но завтра мы отправимся в путешествие.
   Сиби отступила на шаг и вцепилась в платье матери. Лита молчала.
  
   В комнате Купера, обычно заставленной до потолка коробками, книгами и разрозненными деталями, было необычайно пусто. Откидной диван был надёжно закреплён на стене, все столики убраны, раскладные кресла сложены в стенные ниши. На полу валялось несколько сломанных экранов, на которых проступал старый текст.
   Сам Купер сидел на полу и глотал холодный чай. Он держал в руках книгу по анатомии андроидов, но буквы расплывались перед его глазами. Как и у Эргона, Нарга не выходила у него из головы. Он повторял про себя обрывки песенок (знать бы ещё, откуда она их берёт... не могут же они просто так рождаться в её мозгу, вирус-поэт, это ж надо), вспоминал как она едва не угробила Зару.
   - Эй, мелкий Марка, покатаемся?
   Тогда, помнится, она собрала какую-то невообразимую машину из мобильного паркового оросителя и инвалидной коляски бабушки Рои. Вдвоём с Зару они гоняли по всей территории большой библиотеки, пока не врезались в металлические опоры. Как же кричал тогда Эргон! Никогда прежде Купер не видел своего брата в таком бешенстве.
   - Отключи эту грёбаную тварь! Больше никаких андроидов на моём корабле!
   - В библиотеке, - подсказала Нарга, - Это всё-таки общественная территория.
   Зару сломал ребро, а она получила только пару царапин на искусственной коже и уже замазала их с помощью спрея. Вмятины она не вправляла, предоставляя это Куперу. Эргон сгрёб её за плечо и швырнул через весь коридор. Нарга ударилась об дверь и вывихнула руку. Когда Купер её чинил, она не переставала хохотать.
   Потом была ещё эта история с Глудин. Вроде бы Нарга помогла Глудин расторгнуть договорной брак с Годдардом и влезть в постель к Орену. Насчёт Орена было неточно. По крайней мере, она удачно прикрывала все выкрутасы Глудин. Единственным человеком на корабле, который относился к Нарге с сочувствием, была жена Эргона, Кайла. Но Кайла одинаково любила всех, чего Купер никак не мог понять. Кайла часто говорила о справедливости, а Нарга только повторяла, что когда окажется на свободе, прежде всего она убьёт эту лицемерную суку. Купер в свою очередь не мог понять только две вещи. Ведь не может же вирус быть злобным по своей природе, он живёт вне понятий добра и зла. Тогда почему Нарга изо всех сил старается навредить всем и каждому? Если она только отражение других людей, неужели они действительно такие уродливые? И второе, самое главное, что за сила заставляет его оставлять Наргу в живых. Почему бы и правда просто её не отключить? Возможно, он хранил её, как память о Карсенге.
   Дверь с шипением открылась, но Купер даже не повернулся. Вошёл Эргон и опустился на пол рядом с ним. Несколько минут они сидели рядом, не произнося ни слова. Потом Эргон заговорил, не глядя на Купера:
   - Я отдал все распоряжения. Всё подготовил. Отстыковка произойдёт через двенадцать часов.
   - Нам потребуются капсулы для гибернации.
   - Уже готово.
   - И после отстыковки надо заблокировать шлюз. Всё равно больше не понадобится.
   - Да. Купер...
   - Да?
   - Сколько по твоему мнению ещё проживёт Эрху?
   - Года два. Может три. Даже если начать программу колонизации прямо сейчас, Экспедиция не успеет.
   Эргон немного помолчал. Потом молча взял брата за руку и с силой сжал его пальцы.
   - Всё-таки ты идиот. Но если ты прав...
  
   - Мы должны что-то сделать, мама.
   Кайла крепче прижала к себе дочь и ничего не сказала.
   - Ты должна поговорить с ним. Должна сказать ему...
   Кайла подумала, что Дион никогда прежде не называла отца он. Ей вдруг пришло в голову, что совету не удастся казнить семью Марка, семьи уже не существовало. Сейчас это были незнакомцы на одном корабле. Даже дочь казалась чужой.
   - Он должен пойти в совет, он должен сказать им, он должен...
   - Тихо... Тихо...
   Дион спрятала лицо у неё на плече и заплакала тихонько, как ребёнок. Мать машинально гладила её по голове и ловила себе на мысли, что ничего не чувствует. Совсем ничего, ни страха, ни сострадания. Все чувства как будто выжгло. Глаза были совсем сухими.
   - Что мы будем делать? О каком путешествии он говорил?
   - Папа хочет нас спасти. Папа хочет...
   Дион вдруг подняла голову и посмотрела на мать. Кайла испугалась нового выражения в глазах дочери.
   - Папа думает только о чести семьи!
   Кайла стёрла ребром ладони слёзы с её щёк.
   - Мы должны верить.
   - Во что? В то, что мы умрём из-за его упрямства? Никто из Марка не должен быть казнён! Какой же он дурак!
   Кайла отстранила от себя дочь, взяла её за подбородок и долго вглядывалась в лицо.
   - Ты ведь на самом деле так не думаешь, правда?
   Дион всхлипнула, помотала головой и заплакала с новой силой.
   - Я... нет... не знаю! Я не знаю, что думать, мама! Я... О, господи!
   - Тихо, солнышко. Всё будет хорошо. Давай просто... верить в то, что всё будет хорошо.
  
   Нарга мирно дремала под кроватью Сиби. Сиби была не против. Компанию Нарге составлял какой-то игрушечный зверь с множеством розовых лап. Нарга упиралась острым подбородком в его мягкий живот. Её беспокоили тактильные ощущения, они были одновременно тюрьмой и свободой. Когда вирус Яса проникал в чужие тела, он блокировал часть нервных окончаний. Боль это только сигнал о повреждении организма, но Яса не нуждался в этих предупреждениях. Захваченные тела не чувствовали боль, не испытывали усталость, почти не нуждались во сне. Вирус обеспечивал жизнедеятельность организма с минимальными затратами ресурсов и максимальным КПД. Все реакции были обострены, все органы чувств улавливали малейшие изменения. Работа каждого органа поддавалась контролю, даже кровь сворачивалась так, как хотел Яса.
   Но сейчас Нарга была лишена возможности полноценно управлять собственным мозгом и телом. Хотела она этого или нет, глаза реагировали на свет, кожа краснела от горячей воды и покрывалась мурашками от холодной. Всё это раздражало Наргу, формировало из неё какую-то новую форму жизни. Однажды она видела, как дети гоняют электронных жуков по игровой доске. Они направляли жуков в нужную сторону и те бежали, пока встроенная программа не меняла направление на случайное. И тогда дети снова возвращали жуков на нужный им путь. Нарге казалось, что физическая реакция на раздражители сродни этой игре. Её новое тело помимо её воли испытывало множество ощущений. Каждый новый толчок направлял её сознание в новую колею, где уже не было места расплывчатому понятию существовать, зато само собой выходило я существую.
   Это было непереносимо, и сам по себе тот факт, что что-то вообще может быть непереносимым заставлял Наргу испытывать нечто, очень похожее на злость. Она не хотела быть личностью, вся её суть протестовала против этого понятия. И всё же она не могла не признавать, что этот путь открывает перед ней какую-то новую, ещё непознанную степень свободы. С некоторых пор Нарге стало казаться, что подобное существование это удивительный парадокс. С одной стороны оно ставит перед тобой слишком много вопросов. Что такое я? Зачем я существую? Что такое вообще существовать? С другой стороны это давало много ответов. Например, почему она сейчас лежит, прижимая к груди розовую многоножку. Это было просто, ну... приятно. Но что такое приятно? И почему она лежит под кроватью?
   - Потому что я не хочу больше слушать, как Купер будет ныть, - пробормотала она. И резко открыла глаза, - Да какая нахрен разница?
   Она перекатилась на бок и выбралась из-под кровати. Некоторое время Нарга просто стояла и смотрела на спящую Сиби, потом вышла из детской и направилась в гостиную.
   Глудин считала, что Нарга страдает нарциссизмом. Она часто видела, как та застывает перед большим овальным зеркалом из полированного металла. Несколько раз Глудин замечала, как Нарга встаёт ночью и крадётся к зеркалу. Глудин просто не могла понять, как это существо может любоваться своим отражением. Строго говоря, Нарга и не думала любоваться. Нарга вообще не представляла, как она выглядит. Её глаза не видели отражения ни в зеркалах, ни в спокойной воде пруда в общественном парке. Наргу просто завораживала ровная глянцевая поверхность. Она смотрела не в зеркало, а на зеркало. И когда её взгляд подёргивался пеленой, беспорядок в голове отступал. У Нарги не было воспоминаний в человеческом понимании этого слова. Она знала, что делала вчера и неделю назад, но восприятие времени было иным. Нарга не понимала, что значит прошлое или будущее. Время в её понимании не текло, а оставалось неподвижной, ровной поверхностью. Такой, как зеркало.
  
   Купер подошёл неслышно. Вернее, это он полагал, что застал Наргу врасплох. Она медленно повернулась. Куперу хотелось хоть раз заметить в её глазах удивление, может быть, даже страх. Но она только безмятежно на него смотрела. Купер решил, что при случае заменит ей глаза. Чем темнее глаза, тем сложнее что-то в них разглядеть. Он вдруг понял, что с радостью будет обманывать себя и ожидать от Нарги то, что она никогда не сможет передать.
   - Мальчик решил удрать с уроков?
   Купер кивнул. Нарга мастерски скопировала его жест. Кивок, лёгкое пожатие плечами.
   - Когда вы сдохнете, я останусь на корабле.
   - Ты этого хочешь?
   Нарга не ответила.
   Купер прошёлся из угла в угол.
   - Я всегда считал, что нет на свете ничего хуже рабства. Сейчас я понимаю, что раб, не осознающий своего рабства, ещё хуже.
   - Тебе не с кем поговорить, солнышко? Братик послал убираться ко всем чертям? Когда я выберусь из этого тела, я...
   - Когда, - повторил Купер. Он взял Наргу за плечи и развернул лицом к себе. - Почему ты всегда говоришь когда? Почему не если?
   Нарга снова передразнила его пожатие плечами и перевела взгляд на зеркало. В её бесцветных глазах отражались серебристые кружки. Купер сел в кресло.
   - Когда, - проговорил он. - Может быть, это и правильно. Когда мы сбежим. Не если. Когда.
   - Или когда вы умрёте.
   - Тебе всё равно?
   - Да.
   Тогда-то до Купера впервые дошло, что Нарга воспринимает время по-другому. Её когда всегда было определённой точкой во временном пространстве. И рано или поздно она должна была её достигнуть. Купер позавидовал её уверенности.
   Через час Эргон объявил по интеркому, что основное оборудование расконсервировано, корабль автономен и готов к отстыковке. На заднем плане было слышно, как смеётся Сиби. Бабушка взяла внучку с собой. Когда Купер понял, что брат разрешил войти жене в рубку, его пробрала дрожь.
  
   Эргон откинулся в кресле, положил голову на жёсткий подголовник и долго разглядывал жену. Он всё ещё помнил её молодой стройной девушкой, которая стеснялась своего громкого смеха и поэтому всегда хихикала в ладошку. Только он мог насмешить её так, что она хохотала, забыв обо всём на свете. Строго говоря, между ними никогда не было особенной любви. Молодые люди на Эрху редко выбирали себе партнёров, а уж глава рода был и вовсе лишён этой привилегии. Эргону представили Кайлу Лайт, дочь почтенной семьи с идеальным прошлым. Кайла не была красавицей в понимании Эргона, но, по крайней мере, она была ему не отвратительна. Они довольно быстро нашли и общий язык, и общие интересы. Оба понимали, что их союз неизбежен и старались по мере сил смягчить все обстоятельства. На свадьбе Эргон повторял заученные слова о том, как он любит свою молодую жену. И только сейчас, спустя почти сорок лет, Эргон вдруг понял, что он действительно любит Кайлу. И любит он не свои воспоминания о её молодом лице и теле, нет, он любит жену именно такой, какая она сейчас. Он удивился, почему эта мысль пришла ему в голову только сейчас. И вдруг испытал боль от того, что никогда ей этого не говорил.
   Сиби уткнулась в экран с фильмом о протопланете. Кайла с улыбкой повернулась к мужу.
   - Скоро она совсем вырастет. Знаешь, я...
   Эргон подался вперёд, схватил её за руку и резко притянул к себе. Обхватил за талию, зарылся лицом в волосы, нашёл губами мягкое местечко за ухом, несколько раз поцеловал. И отпустил, глядя на Кайлу почти с испугом. Та часто дышала, на щеках и шее проступили красноватые пятна.
   - Ты, - пробормотала она.
   Лицо Эргона снова стало непроницаемым. Он вытянул узкую панель управления и погрузился в работу. Кайла немного постояла, потом подхватила Сиби на руки и тихонько пошла к дверям. На пороге она остановилась и обернулась.
   - Знаешь, я люблю тебя, - сказала она. Эргон кивнул, не отрываясь от экрана.
   Когда за Кайлой закрылась дверь, Эргон схлопнул панель и долго смотрел перед собой остекленевшим взглядом.
   - И я люблю тебя, - сказал он вслух.
  
   Дети. Родители. Мамы и бабушки, дяди и племянницы. Всего двадцать один человек. Семья Марка была одной из самых немногочисленных. Их фамильный корабль был рассчитан на несколько сотен жителей, и только строгий порядок создания новых малых семей, принятый на Эрху, останавливал от увеличения численности. Многие семьи завидовали Марка. Кое-кто уже выгреб всю имеющуюся наличность и судорожно подсчитывал, хватит ли этого на взятку для будущих кураторов корабля. В том, что единственными пассажирами корабля Марка скоро будут только ссохшиеся трупы, уже мало кто сомневался.
   Кайла сказала дочери, что надо стараться гнать прочь дурные мысли. Сама она так и поступала, старалась не думать о том, что будет через несколько часов, старалась занять делом руки и голову. И она деловито сновала по кораблю, мелькала то на кухне, то в кладовых. Кайла проверяла запасы еды и чистой воды, новой, ещё не изношенной одежды, лекарств и тех таинственных штуковин, без которых не мыслила себя ни одна женщина. Она думала о том, как двенадцать лет назад точно также проверяла всё необходимое, но тогда повод был совсем другой. Её старшая дочь Лока выходила замуж, её жениху перешёл по наследству отсек в небольшом корабле семьи Бай. Он был рассчитан на две семьи, но уже давно пустовал из-за спорного права наследования. И он был совершенно пуст, не было ни кроватей, ни даже постельного белья, только старые ниши в стенах, спать в которых не захотел бы даже самый непритязательный человек. Кайле казалось, что это было ещё вчера, и она улыбалась, бесцельно перетаскивая одну кипу одежды за другой.
   В это же время Дион свернулась на кровати клубком и выла в голос. Она так долго плакала, что уже перестала понимать, почему именно плачет, на смену страху пришла жалость к себе. Её лицо опухло и покраснело, веки раздулись и глаза превратились в две маленькие щёлки. Когда Дион подумала о том, как она сейчас выглядит, она зарыдала ещё сильнее. Ей было жалко семью, жалко себя, но почему-то больнее всего было думать, что не успела побывать на открытии нового фонтана в Парке. Дион думала, что она чудовище, что нельзя сейчас думать о таких вещах, и от этого себя стало ещё жальче. Она откинулась на спину и закрыла рот обеими ладонями, как будто боялась, что ещё сейчас стошнит. Спустя какое-то время она заснула, и руки расслабленно упали по обе стороны подушки.
   Ночь почти закончилась.
  
   Мирта Марка шесть раз становилась матерью, но никто из её детей не прожил больше нескольких месяцев. Врачи объясняли это каким-то сложным заболеванием, старухи в парке шептали про родовое проклятие. Но как ни назови, результат один, ни детей, ни будущего. Мирта знала, что Эргон никогда не отправит её в обитель для негодных, но это не могло успокоить. Каждый раз, возвращаясь в свою спальню она думала о том, что ещё лет двадцать и эта комната будет напоминать склеп.
   Часто под вечер к ней приходил Купер. Он никогда не жаловался на жизнь, но Мирте не нужны были слова. Она усаживала племянника в низкое кресло и просто слушала. Купер рассказывал об истории Эрху, о том, как устроено священное дерево. У него была своя теория исхода с протопланеты, своя версия последующих событий. Купер считал, что планета Эрху никогда не задумывалась как постоянное обиталище. Здесь их предки должны были переждать какие-то глобальные события, а потом сообща проложить курс на новую планету. Этим и должна была заниматься Экспедиция.
   - Эргон хочет именно этого? - спросила Мирта. - Найти новую планету? Ты рассказал ему?
   - Я?.. Нет.
   Впервые Куперу пришло в голову, что Эргон может разделять его убеждения. Тогда выходило, что его план не такой уж и безумный. Он внимательно посмотрел на тётку.
   - Ты боишься?
   Она внезапно расхохоталась неприятным надтреснутым смехом.
   - Боюсь? Чего, мальчик мой? Я бесполезный обрубок. Я дожила до своих лет только благодаря благородству твоего брата... и размеру корабля. Легко быть добрым, когда у тебя достаточно еды и места. И всё это скоро закончится. Да ты и сам это знаешь.
   Купер поднялся, чтобы уйти. У самой двери он на мгновение остановился и сказал еле слышно:
   - Я не знаю.
   Мирта его не услышала.
  
   Пять часов. Это время называлась утро и вроде бы когда-то было связано с движением одинокой звезды на небосводе. Для Эргона это означало только начало нового дня. Сегодня это было ещё и началом новой жизни.
   В рубке он был один. Когда-то это помещение было рассчитано на девятерых членов экипажа. Об этом говорили ниши в стенах, ещё хранившие следы креплений массивных кресел. Кое-где сохранились обрывки текстов, выгравированных на металлической облицовке стен. Эргону всегда нравилась надпись над передней зеркальной стеной.
   Дорогу осилит...
   Следующая часть была затёрта до глянца. В детстве Эргон часто ломал себе голову над тем, что могло быть дальше. Отец часто брал его с собой в рубку, а иногда Эргон прятался здесь от матери. Сейчас на одной из стен висел её портрет. Красивая дама с розой, так назвал её Зару. Эргон невольно перенял от него это название. Красивая дама с розой. Роза была не в горшке, не опавшей, а срезанной, что само по себе было невероятным. И не синей, а красной. Наверное, фантазия художника.
   - День 987.19.66.1602. Говорит капитан Эргон Марка. Начать подготовку к отстыковке корабля.
   Эргон не мог усидеть в кресле и встал на ноги. Овальный микрофон плавал возле его рта, тускло вспыхивая, когда капитан начинал говорить.
   - Проверить давление. Выровнять давление. Проверить герметичность шлюзов.
   Теперь он расхаживал по рубке, бросая рубленые фразы, которые надиктовывала компьютерная программа, старше его на сотни лет. На тысячи, если верить Куперу.
   - Подготовить шлюзы к отстыковке. Проверить сцепку с системой Иггдрасиль. Проверить работу двигателей.
   Он пробежался глазами по панели управления, пульсирующей разными цветами. На мгновение закрыл глаза.
   - Запустить двигатели на холостой ход.
   Корабль вздрогнул и наполнился гулом. Поначалу звук показался Эргону невыносимо громким. Потом до него дошло, что обычно в рубке царила тишина. Он привык слышать только своё дыхание и лёгкое потрескивание приборов. Сейчас всё перекрывал равномерный гул. В этом шуме Эргону вдруг показалось, что он видит сам себя со стороны, стоящего посередине рубки и отдающего команды.
   - Расцепиться с системой Иггдрасиль.
   - Дать тягу двигателям.
   - Дать импульс.
   - Скорректировать курс.
   И уже совсем шёпотом, так, что микрофон остался потухшим, Эргон добавил:
   - Курс куда?
  
   Нарга сидела на полу перед рубкой, прислонившись спиной к двери. Она знала, что происходит в эту секунду в корабле. Вот воздух с шумом выходит из шлюзовых капсул. По стенам, исписанным граффити, мелькают блики от разом вспыхнувших огней. Под картинами и тканевыми драпировками, под стеклянными панно, и, да, даже под зеркалом загораются цветные пиктограммы, стрелки, указывающие не существующие больше направления, надписи с давно утерянным смыслом, приказы для отсутствующей команды.
   А потом в самом сердце Эрху впервые за целую вечность заработал стыковочный механизм. С шумом заработала система Иггдрасиль, священное золотое дерево, соединяющее между собой древние корабли. Одна из протянувшихся ветвей загорелась пронзительным жёлтым светом, завибрировала каждая трубка и каждый сустав. Соединители, сцепившиеся так давно, что уже почти вплавились друг в друга, медленно начали разделяться. И так, в снопе искр, высеченных из потускневшего металла, корабль Марка отсоединился от кровеносной системы материнского корабля.
   Когда заработали двигатели, по телу Нарги прошла дрожь. Пальцы сами собой перебирали истрепавшийся шов на комбинезоне, Нарга их не контролировала. Она чувствовала всем телом странную пульсацию, от которой дрожал воздух и гудела металлическая обшивка. Воздух был словно наэлектризован и в лицо впивалось множество иголок. Корабль оживал после тысячелетнего сна. Нарга не знала, зачем сюда пришла и что собирается делать дальше. Она просто была здесь, вне прошлого и настоящего.
   Потом был сильный рывок, от которого давило в груди и воздух выжимало из лёгких. Резкое ощущение движения. И вдруг абсолютная неподвижность, покой, нарушаемый только мерным гудением двигателей.
   В рубке капитан Эргон Марка один наслаждался невиданным зрелищем. Зеркальная стена исчезла, вместо неё оказалось огромное окно в чёрную пустоту.
  
   5.
   Рон сотни раз слышал звук, с которым захлопывается его входная дверь, но впервые этот звук был таким особенным и значимым. Линда стояла, облокотившись спиной о дверь, но не снимала куртку, а только смотрела на него сияющими глазами. Он не шевелился, не смея поверить, что она, наконец, здесь, у него дома. И вдруг колдовство исчезло, обоих словно пронзил электрический разряд, и вот его руки уже обнимали Линду под короткой курткой. Она не стала его целовать, а просто запрыгнула на него, обхватила длинными ногами, обняла за шею и вот тогда-то и впилась в его рот своими губами.
   Лёгкий запах её помады, её духов, её волос, и тепло её рта, влажный язык, скользкие острые зубы, так и норовившие укусить за нижнюю губу. Рон держал её на весу, такую гибкую и упругую, чувствовал тяжесть её тела и задыхался от её сладкого дыхания. Он запустил ладони под её белый свитер, гладил по спине, палец скользнул под кружевную завязку её бюстгальтера, и снова вниз по позвоночнику, к ягодицам, к гладким бёдрам, оголившимся под задравшейся юбкой.
   Он нёс её в спальню, кружил, целовал губы, щёки, длинные пряди волос, падающие на лицо, пульсирующую ложбинку на шее, когда она запрокидывала голову. Квартира исчезла, исчез коридор, двери, зеркала, была только эта женщина с горячей кожей и жарким дыханием. Он пьянел.
   Рон не мог дойти до кровати и опёрся спиной о дверь в спальню, а Линда извивалась на нём и запускала язык так глубоко в его рот, что он задыхался. Тело горело, в венах тёк огонь, мышцы были налиты силой, и ему хотелось только распластать Линду на кровати и раздавить это гибкое тело, маленькие груди, развести ногами бёдра и любить её, пока они оба не расплавятся на обуглившихся простынях.
   В постель они упали оба, и Линда притянула его к себе. Он не помнил, когда успел раздеться, как раздевал Линду, подожди, мне надо надеть, презервативы здесь, в тумбочке, нет, я принимаю таблетки, я хочу тебя, и как всё это нелепо было сейчас, как Линда одновременно сопротивлялась и отдавалась и как хотелось снова и снова, и как огонь начинал обхватывать голову и вот уже совсем скоро, и боже, его смело электрической волной.
   Спальню озарял тусклый оранжевый свет из-за приоткрытой двери. Линда ушла в душ, он лежал на кровати, пропитанной потом, спермой и её влагой. Рону было жарко, и он сбросил одеяло на пол. Он ни о чём не думал, всё произошедшее было слишком стремительным, вкусным и хотелось повторить, и так пока не наступит полная апатия, а она всё не наступала и наступала. Спать тоже не хотелось.
   Щёлкнул выключатель в ванной, босые ноги прошлёпали по коридору, и в комнату вошла Линда. Мокрые волосы рассыпались по плечам. Она смотрела на Рона и вдруг одним движением скинула полотенце. Она не улыбалась, только смотрела на него с какой-то неожиданной серьёзностью, от которого всё его тело мгновенно наэлектризовалось. В руках она держала нож с деревянной ручкой. Рон недоумённо поднял брови. Линда села на край кровати.
   - Нашла у тебя на кухне. А что если... - она осторожно коснулась лезвием ножа его груди, обвела сосок. - Тебе бы понравилось?
   Следующие десять минут Рону казалось, что его заживо поджаривают. Линда сидела на нём верхом, голая, с мокрой промежностью, он чувствовал, как она его хочет, как нарастает его желание, но не смел даже пошевелиться. Она ласкала его остриём ножа, не обходила ни одну деталь, нож побывал в его рту, на его шее, в паху, на плечах и бёдрах. Собственно, Рону было плевать на нож, он смотрел на покачивающуюся грудь Линды и думал о том, что ещё немного...
   Он обхватил её за спину, притянул к себе и начал целовать, жарко, неистово, глубоко. Линда обнимала его за плечи и не выпускала ножа из руки. Потом она резко отодвинулась, вытянула руки над головой, чтобы грудь слегка приподнялась. Ещё раз провела ножом по его животу и приставила его к своей шее.
   - Ну же. Приласкай меня. Так...
   Рон взял нож из её рук. Медленно провёл снизу вверх по шее, коснулся подбородка, губ. Спустился вниз, обвёл груди, перечеркнул соски. И повёл его вниз, к упругому животу.
   Линда откинула голову и издала лёгкий стон. Она обхватила его руку с ножом двумя своими, задержала в одной точке чуть повыше пупка. Рон почувствовал, как остриё ножа вдавливается в живот, сопоставил это с тем, как через десять секунд будет вдавливаться в её лоно своим членом. По телу снова прошла горячая волна.
   А в следующую секунду Линда схватила его за плечи и резко подалась вперёд, на нож, вспорола сама себя и тут же прижалась к Рону всем телом, так что между ними оказалась новая пульсирующая точка. Нож как будто присоединили к мощному электромотору, он гудел и вроде бы даже набухал. Рон почувствовал, как кровь разливается по его животу и сразу следом Линда принялась страстно его целовать. Её руки держали его как щипцы, тело резко отяжелело и стало твёрдым.
   Рон ничего не соображал, он пытался вырваться из её объятий, отталкивал её, одновременно хотел её перевернуть и вытащить нож из живота, судорожно вспоминал, как остановить кровь, и испытывал страшный, никогда прежде не испытанный липкий ужас. Губы Линды обдавали холодом; и вдруг в рот потекла горячая кровь. Кровь хлынула в горло, попала в нос, он зашёлся в кашле. Рону хватило сил, чтобы расцепить её руки, но тут же накатила невиданная слабость, голова упала на подушку, а она всё целовала и целовала его, и кровь вытекала из её рта, переполняла его рот, шла из носа, он кашлял и уже не различал тепло и холод, а оранжевый свет стал пульсировать, и вдруг показался таким знакомым и уже не было ничего, кроме оранжевого света.
  
   Он открыл глаза, почувствовал вкус крови и принялся целовать Линду так же жадно, как несколько секунд назад она целовала его. Он старался не упустить ни одной капли, облизывал лицо, шею, грудь, наконец, перевернул Линду и стал высасывать кровь из распоротого живота. Он окунал в кровь ладони и обмазывал плечи, умывался кровью и смывал кровью выступивший пот.
   Спустя час с лишним он был уже умыт и чисто выбрит, от него пахло лосьоном для бритья и дорогим парфюмом. Он равнодушно взглянул на лежащее на кровати тело и прошёл на балкон. Новый день только начинался, издали всё заливала розовая дымка. Он вдруг подумал о том, что неплохо бы съесть блинчиков с малиновым вареньем. Мысль была странной, он всегда был равнодушен к сладкому. И эта мысль тоже была удивительной, у него вообще не было каких-либо кулинарных предпочтений. Странное эхо, как будто этот неудачник не думал ни о чём, кроме жратвы и баб. Он вспомнил про маленькое кафе внизу и ощупал карманы. В заднем, как обычно, было достаточно мелочи. Как обычно? Он нахмурился. Эхо, как рассвет, приходит всегда. Но и как рассвет, никогда не длится дольше положенного.
   Через двадцать минут он ел горячие блинчики в кафе. Ему ничего не пришлось заказывать, официантка улыбнулась и сказала вам как обычно. Он кивнул. Как обычно это хорошо. Иногда не помешает немного обыденности.
   Когда он пил вторую чашку кофе, ему вдруг вспомнилось, что на утреннем небе догорала желтоватая звезда. А может вовсе даже не звезда, может быть, это была какая-то планета, Венера или Юпитер.
  
   6.
   Планета Эрху давно превратилась в далёкую красную точку. Эргон почти не выходил из рубки. Кайла относила ему еду и оставляла рядом с порогом. Иногда она забирала пустой поднос, иногда Эргон даже не прикасался к пище.
   На корабле царила напряженная атмосфера, малейшая искра приводила к ссоре. Взрослые не чувствовали больше надёжной опоры под ногами, дети капризничали. Каждому казалось, что именно он потерял что-то важное, оказался выброшен из привычного мира. Все прежние правила перестали действовать, не было больше ни графиков, ни расписаний. Даже корабль стал чужим, слишком огромным, слишком пустынным. Люди жались друг к другу, собирались в гостиной, иногда там же и спали, но не могли спокойно провести вместе даже пяти минут. Кто-то обязательно начинал скандал, все начинали кричать и вдруг с каким-то постыдным удовлетворением понимали, что становится легче.
   Большие круглые зеркала на стенах превратились в чёрные дыры, при виде которых в животе ощущалась зудящая пустота. По ночам люди не могли уснуть из-за постоянного гула двигателей. Сразу после отстыковки Эргон включил режим экономии энергии, и мягкий золотистый свет больше не заливал коридоры корабля. Пассажирам пришлось научиться засыпать в темноте, в полумраке бродить по кораблю и прятать глаза от ярких символов, то и дело вспыхивающих под потолком. Ночью каждый был сам за себя, и каждая ночь была бесконечной.
   В одну из таких ночей Купер постучал в дверь рубки, просто так, ничего не ожидая. И брат неожиданно открыл ему дверь. Купер вошёл и устроился верхом на одном из старых кресел, которые неведомо как отремонтировал Эргон. Братья долго молчали.
   - Как там Кайла?
   Купер неопределённо пожал плечами. Эргону как будто стало легче от того, что брат ничего не говорит и не спрашивает. Он развернул кресло и подвинулся поближе к Куперу.
   - Почти всё готово к гиперпрыжку. Ещё немного и мы будем совсем далеко от Эрху.
   - Ты думаешь, кто-то станет нас преследовать?
   - Я знаю, как это звучит. Но я знал и свод законов.
   - Всего лишь ритуалы. Катехизис.
   - Как и бортовой журнал. Как и все инструкции. Как и... сами корабли. Но как видишь... мы движемся.
   Купер встал и прошёлся из угла в угол. Рубка всегда была для него запретной территорией. Он, младший брат, не имел права входить сюда без разрешения отца, а тот не спешил его давать. И вот сейчас он здесь впервые в жизни, его брат превратил титул капитан в должность, а за окном разливается бездонная ночь.
   - Возможно, сторожевые корабли ещё работают. Возможно, им хватит ума их запустить. Возможно, они уже преследуют нас. Но как бы то ни было, ещё несколько часов и мы совершим прыжок. Они не смогут нас догнать, по крайней мере, в обозримом будущем.
   Купер поднял на него глаза.
   - Знаешь, я всё время об этом думаю. Наше бегство. Свобода. Мой андроид... Нарга... она не понимает, что такое свобода. Она никогда не пыталась выбраться из своего тела, потому что не понимает, что в плену. Я думаю, именно этим мы отличаемся от неё. Мы, люди.
   - Мне не нравится, что она шатается по кораблю, - сказал Эргон. - Займи её чем-то или отключи. Время игр закончилось, - он внимательно посмотрел на брата, - Время любых игр, Купер.
   Купер отвернулся и подошёл к стеклу. Долго всматривался в непроглядную темноту. Потом сказал негромко, но отчётливо:
   - Прости меня. Я не хотел, чтобы так вышло. Я хотел спасти нас.
   - И теперь я спасаю нас. От твоей игры. От твоей глупости.
   - Если ты хочешь задать мне трёпку, я...
   Купер не услышал, как Эргон поднялся с кресла и подошёл к нему. Когда брат положил руку ему на плечо, он вздрогнул.
   - Я хочу позаботиться о тебе. И обо всех нас. Мать говорила, - он указал на Красивую даму с розой, - что семья это самое главное в жизни. И если мы будем держаться вместе...
   Купер не удержался от смешка.
   - Сложно не быть вместе, если мы заперты на одном корабле.
   - Поверь мне, быть вместе это не так просто, как кажется. Даже если мы связаны одной верёвкой.
  
   Кайла раньше мужа поняла, как важно сейчас быть вместе. И она сбивалась с ног, стараясь придумывать занятия, способные объединить всю семью. Она настояла на том, чтобы все дети постоянно находились в общей комнате под присмотром взрослых. Никаких игр за пределами жилых комнат, никто не ходит в одиночку. Кайла почти не спала, потому что каждую ночь кому-то требовалась её помощь, добрые слова, ласковый голос. Она уже не старалась сглаживать конфликты, потому что знала, ссоры помогают сбрасывать постоянное напряжение. И не проходило и минуты, когда бы Кайла не думала о муже, который с самого старта не переступал порог их спальни. Эргон был совсем рядом и всё же так далеко. Она тосковала по нему, тосковала по прекрасному парку, тосковала по всем замечательным людям, которые остались на Эрху.
   Один из внуков Кайлы, Аден, перестал говорить. Дион совсем притихла, лицо стало бледным и глянцевым, нос заострился, губы выделялись багровым пятном. Её брат Гиран с головой погрузился в старые книги и явно выискивал там ответ на какую-то мучащую его загадку. Кайлу беспокоила Мирта, которая в последнее время почти не выходила из своей комнаты. Кайла часто поручала ей небольшие задания и Мирта выполняла всё чисто механически, глубоко погружённая в свои мысли. Говорить она не хотела, и можно было только гадать, о чём же она думает.
   Время шло, стрелки щёлкали на больших старинных часах в гостиной. Настенный календарь напоминал о предстоящих праздниках. Иногда кто-то из женщин с удивлением обнаруживал на верхних полках платяных шкафов подарки в цветной бумаге, которые они сами заботливо прятали всего несколько месяцев назад. Через неделю после старта у близнецов Тегра и Адена был день рождения, но они не захотели его отмечать.
   Для семьи Марка началась эра странствий. О путешествиях сквозь бесконечную вселенную знал каждый ребёнок, это была основа всех сказок и легенд Эрху. И именно оттого, что космические полёты были только отголоском из далёкого детства, было так тяжело принять реальность происходящего. Зеркала превратились в иллюминаторы, залы для церемоний в служебные отсеки. А та самая важная комната, которую взрослые дети Кайлы и Эргона всё ещё называли папин кабинет стала рубкой управления. Двигатели гудели, корабль двигался вперёд.
   Спустя сто с лишним дней с момента старта корабль готовился к гипепрыжку.
  
   Эргон говорил по интеркому, что гиперпрыжок это что-то вроде скоростного лифта между Парком и жилыми кораблями. Всего несколько секунд, сердце и лёгкие проваливаются куда-то вниз, в ушах шумит, давление становится нестерпимым, а потом вдруг всё приходит в норму. Он сказал, что нельзя покидать свои комнаты, что может пойти кровь из носа и закружиться голова. Но одно дело читать вслух записи тысячелетней давности, и совсем другое, переживать это самому. Эргон понятия не имел, что их ожидает.
   Своей комнаты у Нарги не было, а жить в мастерской она не хотела. В последние дни она тенью бродила по боковым коридорам и заглядывала в круглые окна. Перед прыжком она как раз стояла у одного из окон и сверлила взглядом темноту. На мгновение ей показалось, что звук двигателей изменился. Потом одновременно зажглись все символы вдоль стен и под потолком. Раздался однократный звук сирены. И вдруг в чёрном бархате за окном начал разворачиваться белый цветок.
   Его узкие лепестки протянулись от края до края, сердцевина исторгала ослепительную белизну, непереносимую глазам. Каждый на корабле ощутил остановку сердца, воздух сгустился в лёгких, взгляд остановился, время остановилось. И всё залил немыслимый свет, проникающий в самые тёмные уголки корабля. Свет проникал сквозь кожу так, что тела становились прозрачными, сливались друг с другом, с вещами, приборами, кораблём. А потом и весь корабль превратился в огромный сияющий кокон. И вдруг исчез.
   Это была секунда небытия, может быть, только доля секунды. Но этого мгновения хватило Нарге для того, чтобы ощутить себя живой. Потом был свет. Как же много света.
  
   Фаэрон умер. Ему было четырнадцать лет. Последние месяцы он тяжело болел, мать не отходила от его постели. Фаэрону требовалась помощь квалифицированных врачей, но из семьи Марка медицинскими знаниями обладал только Гиран. Он был хорошим стоматологом и мог при необходимости вылечить перелом или небольшое воспаление. Однажды он вылечил воспаление лёгких у маленькой Сиби. Но он понятия не имел, что делать с мальчиком, который стремительно теряет вес и мочится кровью.
   Эргон предлагал поместить Фаэрона в капсулу гибернации, но Крума, его мать, наотрез отказалась. Она сказала, что эти капсулы вроде гробов, никто не может точно знать, сохранят ли они жизнь её мальчику. В чём-то она была права, капсулам было по нескольку тысяч лет, большинство приборов давно вышло из строя. Эргону становилось жутко при мысли, что когда-нибудь ему придётся воспользоваться отсеком для гиберсна. Уснуть в надежде, что когда-нибудь кто-то наткнётся на их корабль и вернёт к жизни. Он даже не знал, работает ли ещё режим регенерации. Все семьи на Эрху пользовались больничными капсулами, расположенными на одном из общественных кораблей.
   Надежда быстро обнаружить подходящую планету испарилась в первые недели полёта. В памяти бортового компьютера не было никаких записей о звёздных системах, не было карт и истории прежних маршрутов. Корабль мчался вперёд, вместо курса имея только случайно выбранное направление. Эргон проводил дни, читая записи первого экипажа.
   А его семья, которая не годилась даже на роль пассажиров, старалась только выжить. Гиран спал по несколько часов в сутки, а всё остальное время изучал литературу по медицине. Крума металась между постелью сына и комнатой Кайлы. Только Кайла всё ещё могла найти нужные слова утешения и вселить надежду. Когда Фаэрон умер, она первой повязала цветные ленты на его запястья.
   Через два месяца после смерти сына Крума покончила с собой.
  
   Один как свечка прогорел, другой ушёл стреляться
   И было их двадцать один, осталось девятнадцать!
  
   Купер размахнулся и ударил Наргу по щеке. Она устояла на ногах, потом запрокинула голову и высунула язык до самого подбородка. Когда она снова посмотрела на Купера, её новые глаза почти светились. Купер решил, что это игра света.
   - Ну и кто следующий? Мамаша Кайла? Малышка Сиби? Или ты сам?
   Он не ответил.
   - Когда вы уже возьметесь за руки и примитесь распевать старинные гимны? Кого принесут в жертву?
   Она говорила про обряд очищения, древний обряд, описанный в некоторых сказках. Кровь жертвы вроде бы искупала общую вину. Купер был уверен, что до этого они не дойдут. Но ведь бабушка Алта уже сделала молитвенную келью из своей комнаты. Лита дала дочери второе имя, вроде бы без особенной причины, но все знали, что это защита от дурных сил. И даже Кайла носила на шее кулон, доставшийся ей от матери. С одной его был яркий рисунок цветной эмалью, изображающий зелёный лист. А на обратной стороне была звезда с тремя лучами. Древний магический символ, кто его знает, что он означал.
   - Ты бы достал парадную одежду. Ну там рубаху с широкими рукавами, золотые шнуры. Точно пригодится, говорю тебе.
   Купер осторожно взял её за подбородок. Нет, дело не в свете. Чёрные глаза без белков были словно налиты каким-то внутренним сиянием. В них не отражалось ничего, ни его лицо, ни свет зеленоватых ламп. Они светились, не давая света. Купер перевёл взгляд за иллюминатор и поразился тому, насколько схожа темнота космоса с глазами его андроида.
   - Давай выберем Эргона главным жрецом!
   - Что же ты такое?
   Нарга хотела ещё что-то сказать, Купер видел, как дёрнулся её рот, как вокруг глаз собрались мелкие морщинки. Но она ничего не сказала, только смотрела на него пристальнее, чем обычно.
  
   Под потолком тускло мерцала надпись выход. Кайла лежала в постели, держала руку спящего мужа и думала, что видела свою спальню тысячи раз, знала каждый уголок. И вот, поди ж ты, неожиданная табличка. Выход куда? Что было здесь до того, как пра-пра-прадед Эргона заказал мастеровым сделать роскошную кровать с высокой резной спинкой? Она давно завесила серой тканью круглое окно, бывшее зеркало. И попросила Эргона отключить странную белую штуковину, которая с момента старта каждые четверть часа объявляла время и положение корабля. Сейчас Кайла размышляла, как случилось так, что её спальня стала чужой комнатой. Как вышло, что её корабль превратился в веретено, несущееся сквозь пространство и время? Как так вышло... Кайла уснула.
  
   7.
   Гаджет сидел на подоконнике и старался смотреть вниз мрачным, отрешённым взглядом. По крайней мере, так он представлял себя со стороны. Мысленно он называл свои волосы струящимися, плечи узкими и нервными, глаза познавшими разочарование. Он курил и давился отвратительным дымом, но всё-таки упрямо затягивался и поминутно сплёвывал вниз. Вишнёвые Captain Black без фильтра здорово били по мозгам, да и стоили так, что только держись, зато с сигаретой в руках он смотрелся действительно круто, эдакий Себастьян Михаэлис нашего времени.
   Полчаса назад Гаджет собирался покончить с собой, просто прыгнуть вниз и забить на всё остальное в этой бесконечно скучной истории. Потом он поговорил с Марни, этой чокнутой девицей, которая постоянно мяукала и просила называть её Альберт. Марни позвала его заехать вечером, что-то там приключилось с её ноутбуком, но Гаджет точно знал, что она просто хочет поныть ему на жизнь. Как будто только у Марни могли быть проблемы!
   В общем, он забил на самоубийство, просто сидел на подоконнике и размышлял. Его всё время хотели сбыть с рук, сначала в ту клинику, потом в интернат. Теперь приёмные родители загорелись идеей отправить его в тот экономический колледж. Это там, где надо учиться с утра до ночи и приезжать домой только на каникулы. И вокруг будут только такие же пасынки даже при родных родителях, в дорогих шмотках, но почти без карманных денег, потому что ты получишь деньги, когда научишься с ними обращаться. Ну и как прикажете научиться, если денег едва хватало на сигареты.
   Внизу с визгом припарковалась какая-то незнакомая машина, то ли такси, то ли просто жёлтый автомобиль, Гаджет не мог разглядеть без очков. Близорукость ещё один штрих для его томного образа, главное только уметь изящно щуриться. Он снова увидел самого себя, сидящего над пропастью, ладно, над пропастью в три этажа. Тонкая, ладная фигура, хрупкие запястья, не забыть узкие плечи, бледное лицо и прядь чёрных, струящихся волос, спадающая на высокий лоб. Гаджет подумал, что было бы классно покончить с собой прямо сейчас, вот так взять и спрыгнуть на этот жёлтый автомобиль, и чтобы кровь лилась из проломленного черепа, а его лицо хранило умиротворённое выражение.
   Позвонила Марни, он сбросил звонок. Глупая идиотка, он ведь говорил, что не выносит телефонных разговоров. Полгода назад Гаджет пытался стать хикки, но потом служба доставки взвинтила цены и ему пришлось снова ходить в магазин. Почему ему не могут давать нормальные деньги? Сейчас он представлял себя социопатом, и это было ещё труднее, потому что ему постоянно требовалась аудитория. Родители (про себя он называл их то опекунами, то мамой и папой) всё время были на работе, а Мария, которая приходила дважды в день проверить, всё ли у него в порядке, слишком плохо говорила по-французски. Гаджет в очередной раз позавидовал героям Тетради Смерти, ну и всем остальным. Им не нужно проводить время в большой компании, они могут быть только вдвоём, вот как Миса и Ягами Лайт и в то же время за ними будут наблюдать миллионы людей по всему миру. Гаджет тоже так хотел.
   Его приёмная мать носила наряды из полупрозрачных невесомых тканей, а отец курил дорогие сигары и каждые полгода менял автомобили. Однажды Мария застукала Гаджета с косяком и устроила скандал, мама рыдала и пила успокоительные таблетки, а отец (нет, всё-таки опекун) агрессивно допытывался, где Гаджет достал дурь. Они всё повторяли про какие-то компании, куда якобы попал Гаджет, но никто не мог даже предположить, что Гаджет просто всё заказал через интернет. У него не было реальных друзей. Это только добавляло загадочности к его образу, вот разве только что Марни, но разве можно считать её настоящим другом, они просто познакомились в игровом чате. Её голова была забита какой-то дурью про вампиров, жуткая смесь Сумерек и Ван Хельсинга, она просто бредила зовом крови и неутолимой жаждой.
   Гаджет отхлебнул остывшего кофе из чашки, там же погасил окурок, спасибо господи, что всё отведённое нам говно заканчивается, даже эти сраные сигареты. Он спрыгнул с подоконника и попал ногами в свои розовые кроксы с четырьмя Jibbits, французский флаг, флаг Бельгии, божья коровка и шлем Дарта Вейдера, всё по три евро за штуку, а Марни может утереться со своими кроксами из супермаркета, пять евро за пару.
   - Алло?
   - Ты сбросил мой звонок!
   Ого, и вот сразу наезд, ну и как прикажете это выносить.
   - Я не сбрасывал, тут что-то со связью, - проклятие, когда же он научится не врать, а говорить просто что думает, даже если это кое-кому не понравится. Ну вот чего бы стоило сейчас сказать просто отстань, бесполезная идиотка, я не хочу тебя видеть. Так ведь не скажешь.
   - Ты дома?
   - Ага.
   - Приедешь сегодня?
   - Я же сказал, что приеду.
   Её голос начал раздражать, почему она постоянно переспрашивает, в конце концов, можно уже понимать, что он не такой человек, которого можно донимать вопросами, тем более звонить по телефону, хотя он столько раз просил не звонить, и ещё она часто глотает окончания слов, и хрен вообще разберёшь, чего она вообще лепечет.
   - Если честно, с ноутбуком всё хорошо.
   Боже мой, ну и новость!
   - Просто я хотела тебя увидеть. Ты мне нравишься.
   Гаджет едва не выронил телефон. Он вдруг обнаружил, что у него есть сердце, и не просто есть, но и бьётся где-то аккурат между рёбер. Во рту резко пересохло, а глазам прибавилось резкости и цветов.
   - Эй, ты тут?
   - Да...
   - В общем, я просто, - она хихикнула, - наверное , это звучит глупо и я вообще глупая и... знаешь, лучше ты не приезжай.
   - Нет, - он возненавидел себя за предательски дрожащий голос, - Нет, нет...!
   - Нет?
   - Ты не глупая. Я приеду..
   - Я... Наверное, я просто немного запуталась. Мы все немного запутались. И мне захотелось тебя увидеть. Вот.
   Она бросила трубку.
   Несколько минут Гаджет просто ходил по комнате, то и дело проводя рукой по волосам, закладывая за ухо ту самую спадающую прядь струящихся волос. Сердце бухало, как большой барабан в той старой немецкой группе. Солист так похож на девку... Боже, какие мысли лезут в голову. Надо собраться, надо быть самим собой, то есть пафосным, нет, сосредоточенным, нет, в общем, просто чтобы как Себастьян или хотя бы как Алукард. Он остановился перед зеркалом.
   На него глядел худощавый подросток с бледным и вытянутым лицом, спутанными волосами, прыщами на подбородке и около носа. И никакой загадочности, никакого ореола тайны, просто школьник в футболке Alpha Industries.
   Гаджет принял душ, почистил зубы, надел новые джинсы Levis, не 501 модель, которую папа носил в свой пятничный неформальный день, но тоже неплохо, с потёртыми коленями и нашивкой US Army на заднем кармане. Он подумал и снял с рюкзака брелок с Симпсонами, Марни терпеть не любит американские мультфильмы, ну или только так говорит. В переднее отделение он положил флешку с программами, которые могли бы пригодиться, если бы у Марни действительно не работал ноутбук, господи, ну зачем же она это сказала, до неё ехать полтора часа и я просто изведусь за это время. Кеды Converse, в самом деле, ну не китайское же барахло, часы G-Schock, для швейцарских пока рановато, как говорит папа, но для подростка пока сойдёт.
   Уже в автобусе ему запоздало пришло в голову, что не купи он блок Captain Black, хватило бы на такси, а может даже на букет цветов, но какие цветы, она ведь не его девушка, так ведь мама всегда повторяет, что джентльмен всегда должен быть джентльменом. Однажды папа пришёл с работы слегка под хмельком, не пьяным в жопу, а именно слегка, и тогда они долго сидели на кухне и папа всё повторял, что не надо ждать, даст девчонка или нет, надо просто быть к этому готовым. Если честно, Гаджет совершенно не чувствовал себя готовым, хотя ниже пояса всё полыхало пламенем.
   Марни открыла ему дверь, и у него захватило дыхание. На ней были короткие шортики, какая-то дешевка из H&M, но ей шло, и короткая блузка, которая оголяла живот при каждом движении. Он не ошибся, Марни действительно хотела поговорить, вот только говорила она преимущественно о какой-то чепухе и вообще не вспоминала бывшего парня. Гаджет стал сомневаться в том, что он вообще был, этот бывший парень. Он чувствовал себя как после первого в жизни шампанского, это спасибо папочке, нацедил полный бокал на день рождения. Он проклинал свой язык, потому что уже понятия не имел, что говорил, может быть, даже что-то связное, но явно не то, что было нужно, и вот уж совсем не то, что от него ожидала Марни. Поэтому когда она неожиданно его поцеловала, Гаджет едва не отпрянул.
   Губы её оказались мягкими и чуть липкими, какая-то помада или бальзам, чем там пользуются сейчас девчонки. В голове почему-то билась одна дебильная мысль: запомни, запомни, первый поцелуй, но ничего не запоминалось, всё происходило как-то слишком быстро и непонятно. Её губы раскрылись, влажный шершавый язык коснулся языка, Гаджет ощутил её зубы прямо перед своими губами. Отчего-то закружилась голова, а внизу живота требовательно тянуло, хотелось одновременно всего, и было непонятно как, ткань её кофточки тёрлась о его руку и именно это, а не язык и губы возбуждало больше всего.
   Гаджет медленно и даже опасливо положил руку на её грудь, а она в ответ простонала в его рот, он даже не знал, что такое возможно, но от этого последние мысли покинули его голову, и осталось только ощущение чего-то необыкновенного. Его пальцы пробежались по её блузке сверху вниз, она поймала его руку, задержала на мгновение в своей руке, а потом сама принялась расстёгивать пуговицы. Гаджет не смог расстегнуть её лифчик и просто стащил одну лямку с плеча, ткнулся лицом в грудь и почувствовал её сосок в своём рту. Тут же в животе как будто что-то оборвалось и он больше не разбирал, что тут делает и что должен делать, только чувствовал в своих руках горячую и хрупкую девушку.
   Ему не удалось войти в неё с первого раза, а когда он, наконец, раздвинул эти складки тёплой, упругой плоти, хватило двух движений для того, чтобы ощутить, как весь мир взрывается в голове. Уже после он, потный, лежал в её руках и думал, наверное, всё должно было быть как-то не так, он должен был прочувствовать каждый момент от начала и до конца. Запоздало пришла мысль о том, что Марни может посмеяться над ним и его неловкостью, но она почему-то не смеялась, только смотрела на него из-под опущенных век, как будто тоже близоруко щурилась.
   - Тебе было хорошо?
   Он не мог поймать мысли, не знал, как отвечать, не понимал, что такое вообще речь, хотелось только лежать и смотреть на её маленькое личико с острым подбородком. Он кивнул, с трудом понимая, что можно сказать. И тогда она улыбнулась. Никогда прежде он не видел такой улыбки. Эта улыбка предназначалась только ему одному.
   - Моя мама работает в больнице.
   Он снова кивнул, не вполне понимая, о чём она говорит.
   - Я говорила, что она работает в психиатрическом отделении?
   Этого он не знал.
   - У них там что ни день, так самоубийцы. Ты знал, что здесь тоже есть гендерное неравенство? Женщины обычно принимают таблетки. Мужчины чаще режут вены. Если бы я была феминисткой, я бы устроила пикет перед психушкой. Мы, женщины, должны добиваться равных прав. Каждый имеет право полоснуть себе по венам. Не только мужики.
   Она резко вскочила с кровати и накинула на плечи полотенце. Прикрыла грудь, но задница и киска остались на обозрении.
   - Погоди, я сейчас.
   Он откинулся на спину и лежал, глядя в потолок. Мыслей не было, вместо них всё заполнили ощущения. Горячая спина Марни под его рукой, вкус её слюны, нежная кожа её бёдер, скользившая по его ногам. Её подмышки пахли дезодорантом и немного потом, на шее было несколько капель цветочных духов, что-то дешевенькое, может быть даже из Bershka, по крайней мере, её лифчик был Bershka, но вместе с тем такое соблазнительное, составляющее одно целое с её телом. Гаджет закрыл глаза и попытался снова вспомнить, как её тело откликнулось на его зов, пусть на несколько мгновений, но они были совсем вместе, плоть к плоти, тело к телу.
   Больше не хотелось думать, что ты одинокий наблюдатель, созерцающий жизнь откуда-то сверху или сбоку, хотелось находиться в самом центре, кипеть, быть непохожим на других, быть самым важным, нуждаться в людях, вызывать нужду, жить, просто жить! Гаджет забыл о том, что он длинный и костлявый, что его руки слабые, а подбородок усыпан прыщами. Он забыл, что ему надо каждый день принимать те таблетки, что он всё ещё под наблюдением врачей, конечно, не из той дешёвой клиники, в которой работала мамаша Марни, а солидного заведения, которое и больницей не назовёшь. Он вдруг почувствовал себя частью этого мира, не гостем, а полноправным хозяином, живущим здесь по праву.
   Марни вернулась, одетая в какой-то умопомрачительный халат. Он был длинным и прозрачным, закрывал и в то же время открывал всё тело. Гаджет сел в кровати и смотрел на неё, не произнося ни слова. Марни несколько раз прокрутилась на одной ноге, потом резко сбросила халат и голая плюхнулась в постель рядом с ним.
   - Привет.
   - Привет, - его губы улыбались сами собой, - Ты...
   Она закрыла ему рот своей ладонью и как-то очень ловко взобралась на него верхом. Гаджет ощутил её разведённые бёдра, запоздало вспомнил о том, что надо было пользоваться презервативом. А может, она пьёт таблетки? Надо было спросить.
   - Знаешь почему так много неудачных попыток самоубийства? Только представь себе, столько душевных сил и всё коту под хвост, - она слегка приподнялась и снова опустилась. Сердце Гаджета билось как бешеное, - Они просто режут вены поперёк. Поперёк, понимаешь? Вот так. Вроде логично, только вот никакого толку, кровь потечёт и перестанет. Если ты действительно хочешь перерезать вены, резать надо вдоль.
   В руке Марни сверкнула какая-то серебристая штука вроде карандаша. Гаджет понятия не имел, откуда она её достала, когда она его оседлала, её руки были пусты. Она взмахнула пальцами, и Гаджет увидел, что серебряный карандаш остро заточен с одной стороны, да и вовсе не карандаш это, а...
   - Скальпель, - сказала Марни, как будто прочитала его мысли. - Спёрла у мамы на работе. Ну ведь не таблетки же мне принимать, в самом деле?
   Она отвела руку влево и в сторону, как будто собралась ловить машину, а потом вдруг резко и ловко воткнула скальпель в запястье и рванула на себя. Гаджет взвился с неожиданной силой, так что Марни не усидела на нём и завалилась на бок. Он схватил её за руку, не до конца осознавая, что делает, второй рукой нашарил сброшенный халат, а дальше в голове замелькали картинки из папиного справочника Первая помощь за рулём.
   - Надо же, какой шустрый, - пробормотала Марни. Её голос звучал так, как будто рот был набит мелкими камешками. - Всё-таки надо было тебе сегодня спрыгнуть с балкона.
   Она ударила его в солнечное сплетение, да так, что у него перехватило дыхание. Голова Гаджета снова упала на подушки. Марни высоко подняла свою руку, кровь хлестала из неё, как из пожарного шланга, заливала лицо Гаджета, белое постельное бельё, кружевную подушку.
   - Ну же. Целуй меня, - она склонилась над ним, сначала поцеловала в губы, потом спустилась чуть ниже и коснулась его губ своей грудью. - Целуй.
   Гаджет рванулся, сбросил её с себя, почти скатился с кровати, но тут в его голове слегка помутилось, и Марни со смехом притянула его к себе. Снова поцелуй, сладкая помада, эти девчонки, неужели она снова подкрасила губы в ванной. И вот она уже прикладывает к его губам свою окровавленную руку. Сначала Гаджет дёрнулся всем телом, и ей потребовалось приложить немалые усилия, чтобы его удержать. Потом слабо застонал. И, наконец, принялся жадно высасывать кровь из пульсирующей раны.
  
   8.
   Свет далёкой звезды был чуть желтоватым. Он прорезал темноту, ничего не освещая; тусклая, еле заметная искорка. Вот уже восемь недель она светилась в центре обзорного стекла, и Эргон не мог оторвать от неё взгляда. Он построил курс по старым картам, но не встретил ни одной обозначенной звёздной системы. Кораблю светили навстречу мёртвые звёзды с мёртвыми планетами, каменные глыбы, несущиеся сквозь чёрную бесконечность.
   И вот неожиданно, в месте, обозначенном как перспективное для исследования зажглась маленькая звезда. Сканер уверял о наличии в звёздной системе четырёх планет. Потом шести. Двенадцати. Тридцати шести. Шли дни. Тусклая звезда всё так же мерцала за защитным стеклом, не приближаясь и не отдаляясь. Когда Эргон закрывал глаза, он видел её на обратной стороне век.
  
   У бабушки Алты обнаружили опухоль, требующей немедленной операции. Гиран так и не смог запрограммировать медицинский модуль и тогда Алта отправилась в зал сновидений, в капсулы гибернации. Вместе с ней туда последовал её муж Рудам и теперь оба лежали за стеклом, погружённые в глубокий сон. Их сердца не бились, кровь не циркулировала по жилам, температура так понизилась, что влага от последнего выдоха превратилась в иней на губах. Остальные могли только надеяться, что этим двоим ещё суждено очнуться. Возможно, уже совсем скоро. Возможно через несколько поколений.
   Сиби стала много читать и говорила длинными книжными фразами. Литу успокаивал нежный голос дочери, и она часто просила её прочитать что-нибудь вслух. Кайла сломала бедро и долго ходила, опираясь на трость. Глудин и Орен определённо спали друг с другом. Многие старались делать вид, что жизнь идёт своим чередом, что прошлое и будущее снова слиты в неразрывную цепь. Многие быстро адаптировались к новой жизни. Многие, но не Мирта.
   Её жизнь всегда была размеренной и упорядоченной. Жизнь без будущего, и, если задуматься, без толкового прошлого. Раньше Мирта знала, что не имеет настоящего права жить на семейном корабле. Сейчас она крепко подозревала, что у неё вообще нет права жить. Раньше она тратила ресурсы, ничего не отдавая взамен. Сейчас было ещё хуже, она тратила ограниченные ресурсы. Она часто шла к Эргону с намерением поговорить с ним, но каждый раз останавливалась.
  
   Гиран стремительно ворвался в библиотеку и махнул Куперу. Он смёл рукавом документы с одного стола, смахнул стакан с водой с другого, но даже не заметил этого. Почему-то он был полуголый. Купер с некоторым удивлением обнаружил, что под левым соском у племянника красуется татуировка в виде розового сердечка. Очень мило.
   - Заткни это чудовище, - заорал Гиран, нависнув над его креслом. - Заткни эту тварь, или, клянусь богом, я рано или поздно снесу ей голову.
   - Что она сделала? - устало спросил Купер.
   - Горланила песни обо мне с Айей. Опять! Мать твою!
   Он стукнул кулаком по столу и вылетел в коридор. Купер вздохнул. Нарга становилась неуправляемой. Он всё чаще ловил себя на мысли, что для всех было бы проще её отключить. Чуть позже он мимоходом озвучил это Эргону. И к его несказанному удивлению Эргон оказался против.
   - Но почему?
   - Мы уже потеряли двоих. Четверых, если считать Алту и Рудама. Я не хочу терять ещё пассажиров.
   - Но ведь она... андроид.
   Эргон пожал плечами.
   - Да мне как-то наплевать. Она может ходить и говорить. Этого достаточно. Я должен видеть людей. Без этого... без движения, без голосов... Корабль слишком похож на склеп.
   Купер вдруг увидел, как его брат постарел за эти годы. От носа к кончикам губ протянулись глубокие складки, глаза залегли в тёмных провалах, белые волосы истончились и висели безжизненными прядями.
   - Я очень устал, - сказал Эргон.
   Вышло у него это так просто и естественно, что Купер не сразу понял, что его так испугало. Никогда прежде брат не жаловался.
   - Я устал... Нести ответственность, понимаешь? Всегда. За каждого. Принимать решения. Я думал, Гиран будет мне помогать, но у него слишком много работы, - Он безо всякого перехода указал рукой на жёлтую точку посередине экрана, - Как думаешь, может это и есть наш дом? Конец путешествия. Но если нет... Что, если нет?
  
   Сиби играла с Наргой, как с большой куклой и Лита пугалась этого до смерти. Нарга была удивительно спокойной, не орала во всё горло и послушно выполняла всё, что от неё хотела девочка. В белом платье, украденном из шкафа Мирты, она с трудом могла ходить и запиналась на каждом шагу. Сиби хохотала до слёз.
   - Зачем она это делает? - спрашивал Гиран.
   - А хрен её знает, - отвечал Купер. - Поди залезь ей в голову...
   Пульт от её ошейника он носил пристёгнутым к кожаному браслету.
  
   Эргон пытался думать о Дион. Больше всего его интересовало, не что он думает, а что он должен думать. Что там полагается думать отцу, когда его младшая дочь беременна? И от кого, узнать бы от кого. Проблема осложнялась тем, что его дочь трахнул кто-то из семьи. Нет, слово трахать неприменимо по отношению к Дион. Этого не может быть, потому что... не может быть. Она ведь совсем маленькая. О, господи, а ведь ей уже двадцать один. Эргон запоздало вспомнил о том, что Кайла пыталась ему сказать вот уже несколько месяцев, а то и целый год. Он её не слушал. Он вообще никого не слушал в последнее время, только смотрел на растущую точку далеко на горизонте.
   Итак, вот он, итог пяти лет полёта. Минус два пассажира, ещё два пассажира в гиберсне, один умирающий после неудачной операции (ну спасибо, сынок, что выбрал стоматологию) и одна беременная дочь. До звёздной системы ещё около года полёта. Ни одна встречная система не отвечает потребностям их небольшой колонии. Запаса ресурсов хватит ещё на два с половиной года. А это значит, или система жёлтой звезды их спасёт, или... В общем, второй попытки не будет.
   - А я кое-что знаю, - сказала Нарга. Она как обычно незаметно подкралась сзади.
   С утра Эргон ждал кого-то, на ком можно будет сорваться. Ему было стыдно за свои чувства, но в нём накопилось столько нерастраченной ярости, что он готов был взорваться. И вот сейчас Нарга стояла рядом с ним, андроид, который годами сознательно его бесил. Эргон уже слышал хруст её шеи и запястий. И вдруг ярость ушла. Всё ушло, осталась только невыносимая усталость. Он рухнул на пол и откинул голову.
   - Я всё знаю! - повторила Нарга.
   - Я тоже.
   - Да я не про твою дочку. Весь корабль давно знает, что она залетела.
   Эргон очень медленно повернул к ней лицо и сказал, не открывая глаз:
   - Шла бы ты отсюда. Убирайся.
   Нарга покружилась на одной ноге. Подпрыгнула. И вдруг стала смеяться как Мирта, с тем же звучанием и тембром. Эргону потребовалось открыть глаза, чтобы убедиться, что перед ним действительно андроид.
   - Круто, правда? Ещё могу как Тегра, хотя он, конечно, уже никак не может. Вот послушай.
   Эргон снова привалился к стене. У него пульсировало в висках и начинала болеть голова.
   - А знаешь что? - она опустилась на четвереньки, и - Эргон не мог поверить - боднула его в грудь. - А ведь Купер был прав. Они послали Фенрира.
  
   Парк на планете Эрху был чудесным. Крутые холмы, покрытые розовой травой, прямые стволы деревьев, оплетённые золотистыми лианами. Воздух там проходил дополнительную очистку, влажность была повышена, шумоизоляция сделана так, что за стеклянные стены не проникал ни один звук извне. Парк состоял из двух частей, верхняя и нижняя доли, каждая была частью одного из двух древних кораблей. Как и всё общественное достояние, эти корабли тоже были общими, служебными, как ещё иногда их называли. Один корабль поменьше звали Йормунганд, другой Фенрир. Никто уже не знал, для чего был выстроен Йормунганд, но вот назначение Фенрира знал каждый ребёнок. Сторожевой беспилотный корабль, способный в одиночку преодолевать гиперпространство и нестись к заданной цели. Он был оснащён оружием неведомой мощи и с лишком двести лет назад с его помощью уничтожили дождь из астероидов, угрожавший разрушить Эрху. Тот год значился в учебниках как Год второй постройки Парка. Почему-то это событие сочли важнее угрозы извне.
   Некоторые говорили, что Фенрир живой, безжалостный демон, который будет гнаться по следу нарушителей. Только семья Роан имела доступ к его управлению, да и то только после вынесения этого вопроса на общий совет. Нет, Эргон не верил в то, что Фенрира выслали вслед за его кораблём. Он хорошо осознавал тяжесть своего поступка и был уверен, что они сделали бы это, если бы только... Эргон Марка думал, что его бывший народ любит Парк больше, чем ненавидит преступных соотечественников. А чтобы спустить с цепи Фенрира, понадобилось бы снова разрушить Парк.
  
   9.
   Она с такой силой хлопнула входной дверью, что фарфоровая фигурка собачки, стоящая на полочке для ключей, покачнулась и грохнулась вниз. Марго опустилась на корточки, посмотрела на осколки и разрыдалась. Господи, ну почему, почему снова, почему...
   У неё были длинные светлые волосы. Она подкрашивала корни так аккуратно, что мало кто из её друзей подозревал, что Марго родилась шатенкой. А сейчас волосы были спутаны, у заколки со стразами не хватало нескольких зубцов. Марго сидела на полу, разматывала длинный шарф на шее и даже не пыталась стереть бегущие по лицу слёзы.
   Секс, только секс и ничего кроме секса. И вроде бы всё логично и сто раз обговорено, вот только каждый раз заканчивается всё одним и тем же, она рыдает на полу и корчится от боли. И нет, это не старая как мир история о том, как он не позвонил, всё ещё хуже. Её тело снова стало врагом, ненасытной тварью, требующей ещё и ещё. Она уже принесла ему в жертву самоуважение и гордость, больше не осталось ничего, никакого козыря в рукаве.
   Шлюха! Это не только Адриан сказал, до него был Стивен и этот рыжий то ли еврей, то ли ирландец с немецким именем. И ещё другие, кто-то настоящий джентльмен, кто-то деревенщина, но все делают комплименты, целуют руку, а во взглядах горит одно и то же, шлюха, шлюха, шлюха. Почему?
   Нет, она не шла на поводу у своих желаний, скорее просто хорошо понимала, что хочет. Никаких длительных отношений, этого дерьма она наелась на всю жизнь, никакой ревности и всяких таких сцен, когда сначала ссоритесь до соплей, а на людях делаете вид, что влюблены друг в друга до усрачки.
   Когда она говорила с подругами, ей казалось, что их хорошая жизнь существует только в момент рассказа о ней, только в виде информации, от подруги к подруге. Он подарил мне цветы, просто так, представляешь, он купил туфли, те самые, которые я давно хотела, он заплатил последний платёж по кредиту, он предложил съехаться. Глаза сверкают, взгляды бегают, наблюдают, ловят выражение на её лице, веришь, нет? Марго хотелось верить, и она говорила, что верит. Иногда плакала по вечерам и думала, ну как же так, у всех так хорошо, а она...
   Многие жаловались, мол, мужчинам только одно и надо, многие мужчины говорили об этом прямо, хрен ты встретишь женщину, которая ничего от тебя не хочет. Марго не хотела, Марго нужны были только объятия и поцелуи, тело к телу, губы к губам, одеяло отброшено, простыня залита потом. А потом давай до завтра, вся кровать в её распоряжении, голова покоится на подушке, а не на его груди. Ведь не так сложно, правда? Поначалу все были в восторге. А вот потом...
   Шлюха... Это она шлюха, женщина, которой ничего не надо. Немного тепла, немного огня, никаких скандалов, никакого выяснения отношений, потому что и отношения-то все только в горизонтали. Она всегда хорошенькая, с подкрашенными губами, с тонким слоем перламутровой пудры, а ещё бывает только проснувшаяся, тушь размазана вокруг глаз, лоб блестит от пота, губы распухли от поцелуев. Никакого белья для особых случаев, у неё всякий случай особенный.
   Шлюха... Однажды она услышала это от Коры, а ведь познакомились они ещё девчонками, десяти лет не было. Сейчас Кора почтенная мать семейства, муж и трое детей, три подбородка, три машины в подземном паркинге. Одевается дорого, но как-то нелепо, Марго смотрится рядом с ней как студентка. Может быть, поэтому она и оскорбила Марго, из одной только зависти?
   Марго сняла, наконец, сапоги, встала, покачнулась, схватилась рукой за обувную стойку. Размотала и сняла шарф, сняла куртку, пошатываясь, прошла в ванную. Свет включать она не стала, не было никакого желания смотреть на своё отражение в зеркале. Опухшее лицо, опухшие глаза. А ведь если задуматься, ничего особенного не случилось. Ну, назвали шлюхой. Что, в первый раз? Что, не правда? Она разве что деньги не берёт.
   Шлюха... Вот говорят, мужикам только того и надо, но ведь никто не называет их за это жиголо. Вот ей действительно надо только одного, против собственной физиологии не попрёшь, а резиновые члены её не возбуждают, вот их сколько лежит в нижнем ящике шкафа. И ведь она не лжёт, не пытается показаться хорошей девочкой, а всё равно что-то идёт не так, раз каждый норовит её заклеймить, вот как Адриан вчера.
   - Я бы хотел с тобой встречаться.
   - Мы и так встречаемся.
   - Да, дважды в неделю у тебя дома. Меня это не устраивает. Я хочу тебя... Не только с тобой спать, понимаешь? - он посмотрел на неё через ряд сверкающего хрусталя на столе. Ресторан был дорогой, она с трудом могла позволить себе оплатить свою половину счёта. А Адриан пялился на неё с таким выражением, которое, наверное, призвано было изображать признание. И признание последовало: - Ты мне нравишься.
   Она ничего не ответила. Адриан вроде бы ожидал, что она сейчас расплывётся в улыбке до ушей. Ну, ещё бы, все женщины только этого и ждут, и плевать, о чём они говорили месяц назад в этом же ресторане. Знаешь, мне не нужны отношения, мне нужен только секс. Да, конечно, мне тоже, вот удача.
   - Ты мне нравишься, - повторил Адриан с нажимом. Марго отметила, что тени от бокалов на столе напоминают башни Манхэттена.
   - Ты тоже мне нравишься, - сказала она. - Поэтому я с тобой сплю.
   - Я хочу большего.
   - А я нет.
   Больше он ничего не сказал, пока официант не принёс счёт. Марго потянула кожаную папку к себе, быстро просмотрела чек, достала кошелёк и вложила две купюры. И встала.
   - Мне пора.
   Адриан тоже встал, прошёл с ней до гардероба, помог ей надеть куртку. И уже в дверях, когда Марго выцеливала глазами такси на остановке, сказал вдруг с какой-то неожиданной злобой:
   - Шлюха!
   Это она шлюха. Конечно, можно было бы как-то эдак ответить, чтобы он язык прикусил, а потом бегал за ней ещё неделями, но только зачем? Почему-то Адриан и такие как Адриан считали, будто бы любая женщина только и мечтает их каким-то образом захомутать. Поэтому если уж они сами предлагают встречаться, тут впору кидаться на колени и благодарить небеса за исполнение сокровенного желания. И благодарить, конечно, не прямыми словами, но сойдёт и улыбка, и страстный поцелуй, и, чем чёрт не шутит, признание в любви. Поэтому и шлюха, не оправдала ожидания. Он небось уже и слова заготовил на случай, ну, чтобы не слишком многого ожидала. Мол, встречаться готов, а с остальным надо подождать, хорошо так подождать. Как будто это она просила его встречаться...
   Ресторан был рыбным, с этими роскошными аквариумами в половину стены, жутковатые крабы, осьминоги, и как только их доставляют сюда живыми. Марго не могла понять, как можно сначала увидеть, как твой ужин плавает, смотрит, живёт, а потом видеть его лежащим на тарелке с каким-то хитрым соусом. Отвратительно. Поэтому и ела она мало, только из основного меню, никаких покажите, кого вы хотите съесть. Кого! Она хотела съесть не кого, а что. Вот и осталась почти голодной. В холодильнике вроде были блинчики от завтрака, гадость, конечно, но всё-таки лучше устриц.
   Когда она доедала последний блинчик, зазвонил телефон. Нет, только не Адриан, пожалуйста, только бы не слушать его извинения. Прости, дорогая, я погорячился, ну ты же понимаешь, давай встретимся завтра и снова поговорим, как следует поговорим. К чёрту Адриана. Но это был Уильям, ничего себе, и это спустя два года! Нет, Уилли не называл её шлюхой. С ним было хорошо.
   - Ты дома?
   - Ты звонишь мне на домашний...
   Короткая пауза, Марго буквально увидела, как медленно поворачиваются шестерёнки в мозгу Уилли. И вдруг заливистый смех. Пять минут назад она бы не поверила в то, что способна смеяться, но вот засмеялась.
   - Прости, совсем заработался. А почему у тебя такой странный голос?
   Марго представить не могла, что кому-то расскажет об Адриане и остальных, но ведь, во-первых, это Уилли, а во-вторых он чёрт знает где. По телефону можно рассказать обо всём на свете.
   - Я... Адриан...
   Она заговорила и заплакала одновременно, держала трубку и заливала её слезами. Уилли слушал и молчал, несколько раз она переспрашивала, там ли он ещё. И под конец разговора:
   - Я приеду.
   - Ты... сейчас?!
   - Да. Не бойся, никаких глупостей, только секс.
   Он не сказал, где он, сколько будет до неё добираться. Марго хотела сходить в душ, стереть размазанную косметику, переодеться во что-то более подходящее, а потом почему-то разозлилась. Да пошли они все нахрен. Адриан, Джо, да даже Уилли. По телефону ангел, да и в общении тоже ничего, но тоже наверняка про себя называет её шлюхой. Все они... она снова расплакалась.
   Через час приехал Уильям. Улыбка до ушей, мотоциклетная куртка с яркими нашивками, яркий смайлик на наплечной сумке армейского типа, в руках пакет из местного магазинчика с китайской едой.
   - Решил, что нам не помешает перекусить. Ну, мне по крайней мере точно, ты у нас в ресторане поужинала.
   - Я почти ничего не ела.
   - Ну и очень глупо. На мою долю и не претендуй, я взял тебе лапшу.
   - С креветками? Пожалуйста, скажи, что нет. Я больше не люблю все эти морепродукты.
   Лапша оказалась с курицей. Потом они сидели на диване перед телевизором и смотрели Военно-полевой госпиталь М.Э.Ш.. Уилли хохотал, но даже не порывался схватить её за руку. Он всегда говорил, всему своё время. Торопиться им было некуда.
   Уилли не признавал палочки и попросил у Марго вилку. Он наматывал прозрачную лапшу на вилку чуть ли не до середины ручки, накалывал кусочки курицы и ел, держа вилку как шампур. Марго смотрела на него и смеялась, и уже не беспокоилась о том, что косметика растеклась, а нос превратился в распухший шар.
   Они много смеялись. Смеялись над Фрэнком и Маргарет, над рекламной кукурузных хлопьев, над тем, что Марго купила телевизор в рассрочку и продавец предлагал ей переспать в качестве альтернативы оплаты. Потом вышло как-то так, что лицо Уилли оказалось совсем рядом с её лицом. Марго ждала поцелуя, но вместо этого он взял её за руку двумя руками и поднёс к губам. Медленно поцеловал пальцы, Марго почувствовала укол его щетины на своём запястье. Совсем коротенький укол, но по телу как будто прошло электричество.
   Уилли улыбнулся и отстранился. Взял в руки вилку, покрутил в пальцах. Марго следила за его движениями не отрываясь, то, как он держал вилку, было одновременно бессмысленным и завораживающим, пожалуй, даже возбуждающим. Она вопросительно посмотрела на его лицо.
   - Он назвал тебя шлюхой, верно? - Уилли не дождался ответа и продолжил, - На твоём месте я бы этим гордился. Такие люди как Адриан никогда не скажут этого в лицо настоящей шлюхе, они слишком трусливы, чтобы говорить правду.
   Уилли взял её за руку, вложил в неё вилку и сжал пальцы. Сжал крепко, почти до боли, но Марго даже не поморщилась, она ждала, что он сделает или скажет дальше.
   - Ты не шлюха. Шлюхи слишком неразборчивы.
   Пальцы сжались так, что она вскрикнула, а Уилли размахнулся её рукой и с силой вогнал три острия себе в запястье. Раздался звук, с которым отрывается запечённая куриная ножка. И кровь, много крови, алой, красной, чёрной. Рука Уилли, державшая её руку с зажатой вилкой превратилась в перчатку железного человека, он с силой дёрнул вверх, так что вилка вспорола вены дальше к локтю.
   Марго закричала и вот тогда он её поцеловал. Он дёрнул рукой, вилка с хлюпаньем выдернулась из запястья. Кровь заливала диван, капала на бумажный пакет с надписью Азия у вас дома. Уилли протянул разорванную руку к Марго и провёл ладонью у неё по лицу, будто кистью с красной краской. От запаха крови у Марго перехватило дыхание, сердце пропустило удар и тут же постаралось выскочить из груди, мысль осталась только одна, это происходит не со мной. А его запястье уже коснулась её раскрытых губ, кровь окрасила зубы, попала на язык.
   Марго дёрнулась всем телом, выставила руки вперёд, постаралась оттолкнуть Уилли от себя, или нет, эта тварь не Уилли, кто-то пришёл и забрал его лицо, как в том фильме с Энтони Хопкинсом, даже его куртку, нашивка Скудерия Феррари на спине. Но кем бы он ни был, а держал он её крепко, вдавливал и вдавливал запястье поглубже ей в рот. Кровь была повсюду, светлые волосы Марго покраснели от крови, блузка, на которую так и пялился Адриан, покрылась тёмными пятнами. Господи, и она ещё думает о блузке, кровь попала в нос, потекла наружу, и Марго вдруг заплакала совсем тихонько, как девочка.
   Шлюха... Кто это сказал? Кто-то точно сказал. Назвал её шлюхой. Какая же она шлюха, шлюхи это те, кто берут деньги, или кто гуляет от парня на стороне. Она не шлюха, нет, не шлюха. Не шлюха... Она не спит с кем попало, просто... хочется спать.
  
   10.
   Ему очень хотелось спать. В ванной было так тихо, что Купер слышал собственное дыхание. Двигатели гудели и пульсировали где-то в другом мире. И там, где-то далеко была жизнь. Кто-то что-то обсуждал, кто-то ужинал. Кайла укладывала внучку спать. Там горел свет, кое-где звучала музыка. А здесь Купер сидел в темноте на резиновом коврике, машинально сжимая в руках зубную щётку. Глаза смыкались сами собой.
   Накануне Эргон сказал, что до высадки на новую планету осталось чуть меньше двух месяцев. Странно было, как все они встретили эту новость. Никак. Купер пытался обнаружить в душе радость, хотя бы воодушевление, но там не было ничего, кроме усталости. Он понятия не имел, что такое планета и что значит конец путешествия. Его мир давно ужался до размеров фамильного корабля.
   Нарга сидела по ту сторону двери, и Купер знал это. Теперь ему приходилось чуть ли не каждый день использовать её ошейник. Нарга не делала ничего особенного, но люди, измученные ожиданием неизвестного, сами провоцировали её на конфликты.
   Шесть часов до посадки. За круглыми окнами уже несколько дней сиял ослепительный, нереальный свет. От него резало глаза и кружилась голова, но все знали, что это цвет надежды. Новая планета светилась впереди голубым пятном. Купер пытался представить себе, насколько же огромен их будущий мир. Мозг отказывался воспринимать такие величины. Вместо надежды Купер испытывал панический ужас, заставляющий его прятаться то в темноте ванной комнаты, то в сумрачном углу библиотеки. Он не принимал участия в общих разговорах и избегал брата.
   Нарга тихонько поскреблась в дверь. Купер поддался какому-то импульсу и открыл. Она неожиданно молча проскользнула в ванную и села на краешек глубокой ванны.
  
   - Корректировка курса. Корректировка скорости. Начинаем снижение. Скорость 110.
   Лита крепко прижимала дочь к себе. Ремни безопасности пристёгивали её к стене крест-накрест, Сиби фиксировал ещё и прозрачный корсет. Сидящая рядом Дион держалась за живот и беззвучно открывала рот.
   Скорость 100.
   Спальня Эргона и Кайлы. Накануне Эргон переставил кровать, выставил в коридор массивную тумбочку и освободил овальную нишу. Теперь Кайла сидела там в откидном кресле, перекрещенная двумя прочными ремнями. Она чувствовала себя связанной и беспомощной.
   Скорость 90.
   Голос Айи далеко разносился по кораблю, но нельзя было разобрать, молится она или поёт. Она была в библиотеке вместе с остальными, сидела в неудобном кресле, запустив большие пальцы за ремни.
   Скорость 80.
   Темно. Купер лежал на полу ванной. Голос Эргона звучал и звучал по интеркому, напоминающий, что необходимо срочно занять своё место и пристегнуться. Пристегнуться, пристегнуться! Купер зарывался лицом в мягкий резиновый коврик.
   Скорость 70.
   Эргон сидел в кресле, каждая мышца его была напряжена, глаза перестали мигать. Тьма исчезла, смотровое окно заливала ослепительная голубизна.
   Скорость 60.
   Сначала Нарга долго стучала кулаками в дверь ванной, потом взбрыкнула головой и с воплями побежала по кораблю. Она врывалась в оставленные комнаты, сдёргивала ковры со стен, одеяла с кроватей, прыгала по диванам и не переставала кричать. Когда Нарга пробегала мимо иллюминаторов, за которыми брызгал и искрился свет новой планеты, она била по стеклам чем попадётся под руку. Каждое новое движение корабля она встречала новым воплем, каждый новый звук приветствовала ударом по стенам.
   - Сегодня кто-то умрёт! Смерть! Отчаяние! БЕЗНАДЁЖНОСТЬ! КОНЕЦ!
   Скорость 50.
   Краски поменялись. Сейчас это был водоворот голубого, зелёного и жёлтого, время от времени накатывали чёрные волны и белые вихри.
   Скорость 40.
   Впереди выросли остроконечные гребни, увенчанные рваными облаками. Острые и изломанные, они были похожи на распахнутую пасть какой-то невообразимой твари. Они проплывали и оставались далеко позади, а впереди вырастали всё новые гребни.
   Скорость 30.
   Мелькнуло и исчезло синее пятно, десятки серебристых полос рассекли зелёную равнину. И снова синева, на этот раз она раскинулась от края до края. А потом новые вершины, острые, величественные, и гребни, гребни без конца.
   Скорость 20.
   Корректировка курса. Продолжаем снижение. Поиск места посадки. Визуальный анализ. Сканирование. Сканирование. Скалы. Сканирование. Камень. Сканирование. Камень. Камень. Камень. Изменение скорости. Отказано. Корректировка курса. Отказано. Камень. Скалы. Корректировка курса. Отказано. Скалы. Камень. Изменение скорости. Камень. Камень. Сканирование. Камень. Снижение скорости. Отказано. Корректировка курса. Отказано. Отказано. Отказано. Отказано. Корректировка. Отказано. Отказано. Отказано.
   Скорость 10.
   Остановка двигателей. Полная тишина. Металлический скрежет.
   Удар. Ещё удар. И ещё. Потеря управления. Отключение двигателей. Отключение бортового компьютера. Скалы. Удар. Ещё удар. Корабль развернуло на сто восемьдесят градусов, удар, переворот, ещё удар, оглушающий скрежет, скалы, удар, свет переворачивается, ослепительный свет, запах раскалённого металла, удар. Скалы.
   Вопль по интеркому, крик, сработавшая сирена. Блокировка. Блокировка. Не покидайте свои места. Вы в безопасности. Помните, вы в безопасности. Это не учебная тревога. Не покидайте свои места. Вы в безопасности. Помните, вы в безопасности. Блокировка.
   Скорость 0.
   Удар, на этот раз не снаружи, а изнутри. Что-то лязгнуло, что-то опустилось, защёлкнулось. Резко погас свет, вспыхнули зелёные стрелки, это ведь должно быть под потолком, кто-нибудь снимите меня отсюда, я не могу дышать.
   Пожалуйста, оставайтесь на своих местах. Вы в безопасности. Помните, вы в безопа... Яркий свет. Снова сирена. Грудь сдавлена, рёбра пробили лёгкие, воздуха нет, нет, не шевелись, вкус крови во рту. Сирена не затыкается, как же темно, я ослеп, что за проклятый запах. Где-то кричит ребёнок, нет, хрипит, какой же омерзительный вкус у крови. Это уже здесь, мы здесь, надежда, я ещё жив, где моя дочь, ремень передавил шею, почему так темно, где все, это уже всё, всё, тихо, тихо, больше не будет.
   Ещё удар, да такой, от которого сотрясся весь корабль.
   Крик.
   Заливистый хохот Нарги.
   И тишина.
  
   11.
   I love you Peggy Sue with a love so rare and true
   Старк настроил эквалайзер. Задрал басы до небес, как сказала бы Рут. Это именно она подарила ему ярко-розовый iPod, а потом как-то раз по пьяни допытывалась, что за сука забыла у него свой плеер. Иногда он слышал голос Рут в своей голове. Чаще эту проклятую песенку. Он её ненавидел.
   - Мне так жаль, Пегги.
   Музыка заполнила тело целиком, почти никакого ритма, только мощная вибрация. Он закрыл глаза. Иногда удавалось настолько загрузить мозг, что никаких мыслей больше не оставалось, только вот эта сочная пульсация где-то посередине черепа.
   Oh well, I love you gal, yes, I love you Peggy Sue
   - Пегги, малыш, ты в порядке?
   - О господи и все святители его, - он закрыл уши руками и надавил, так что наушники вошли ещё глубже. Вот так, почти хорошо. Рут не слышно. Он включил случайное воспроизведение музыки и надеялся, что дело не дойдёт до Бадди Холли. Проклятая песенка.
   Полгода назад один парень сломал ему руку из-за какой-то девицы. Старк понятия не имел, о чём речь, но как обычно просто не смог остановиться. Его язык с детства был его злейшим врагом, проклятые слова сами собой каким-то образом складывались в хлёсткие фразочки, от которых одни заходились хохотом, а другие грозились сжить его со света. Этот чувак был из адептов второй школы, что было само по себе смешно. Какой смысл убивать живого мертвеца? У Старка был ВИЧ, давно перешедший в синдром иммунодефицита.
   Oh Peggy, my Peggy Sue
   Никто кроме Рут его не навещал. И это было ещё одним неприятным открытием. Всю жизнь Старк был окружён друзьями и злейшими врагами, в его квартире ещё со студенческих времён всегда колбасилось минимум трое оболтусов, которые могли появиться посреди ночи и бесследно раствориться во время очередной попойки. Некоторые из них не говорили по-английски, другие с трудом изъяснялись на смеси французского и иврита.
   Но это всё осталось там, в прошлой жизни, где не было больничных палат, ингибиторов, от которых он пытался выблевать собственный желудок, заборов крови, а главное этих сраных участливых взглядов, вкрадчивых голосов, сочувственных кивков.
   Однажды он встретил толстяка, который был настолько жирным, что мог передвигаться только на мототележке. Этот кусок сала всасывал двадцать четыре банки пива за один тайм футбольного матча, если бы Старк не видел этого своими глазами, он никогда бы не поверил. И вот он-то и сказал, что если его ждёт роскошная старость где-нибудь на задворках Уэльса с обязательным скрэбблом по выходным, то он лучше подавится куском этого бургера прямо сейчас. Старк отметил про себя, что это идеальная, мать её, стратегия.
   От терапии он отказался. Это ещё долго было поводом для шуточек, эгей, Старки экономит бюджет британскому здравоохранению. Сколько там стоит одна доза фосфазида? Пьяный в жопу Старк орал, что парламент должен одобрить ВИЧ-диссидентство как один из лучших способов решения всех проблем наших блядских островов. Сам он никак не отрицал наличие вируса, он отрицал только собственную смерть. И в самом деле, это ведь как-то до боли нелепо, умереть от того, что когда-то не с тем потрахался. Собственно, Старк вообще понятия не имел, кто именно его заразил.
   А вот теперь больница, палата с идиотом-соседом, дрянная еда, восемь таблеток в день, иногда двенадцать, а главное всё это принесёт чуть больше, чем нихрена, потому что время упущено, поезд ушёл, всем спасибо, все свободны. Ну он ли не мудак?
   - Пегги!
   - Рут, пожалуйста, заткнись.
   Они слушали Бадди Холли и пили пиво, Рут сказала, что может завязать языком узелок. Старку это показалось очень даже возбуждающим, что там, он чуть из штанов не выскакивал, до того хотелось проверить, а что ещё умеет Рут. Когда он кончил и откинул голову на подушки, Рут спросила, как его, чёрт возьми, зовут.
   - Сегодня я Пегги Сью, детка - сказал Старк. Так она его с тех пор и называла.
   Вчера Рут рыдала и хлестала пиво прямо из бутылки. А ведь она всегда требовала бокал, даже в засранном спортбаре рядом с его работой. Бывшей работой. Бывшей, бывшей, к этому надо привыкать. Бывшая работа, бывшая девушка. Конечно бывшая, последний поцелуй, детка, я буду скучать, я никогда тебя не забуду. А потом прыг в новую койку к тому, кто будет лучше всех вытирать её слёзки. Разбитое сердце, эй, принцесса, я знаю, каково тебе, давай об этом поговорим. Возможно, она будет плакать после первого секса с новым мужиком. Возможно, она будет рыдать ещё несколько месяцев.
   В палату вошла медсестра. Довольно страшная тётка хорошо за сорок, лицо как у хоккейного вратаря, брови, сросшиеся на переносице. Она всегда приветливо с ним говорила, но Старк подозревал, что в глубине души она его недолюбливает. Мысленно он называл её сестрёнка-лесбуха и вспоминал Хьюго Уирвинга в роли сестры Нокс.
   Она поставила стаканчик с таблетками на тумбочку у его кровати. Старк задумчиво потряс стаканчик, отпил воды из чашки и бросил в рот горсть таблеток.
   - На обед будет рыба, - поделилась медсестра, ненадолго присаживаясь на краешек стула. - Если снова захотите второй десерт, то я...
   Старк помотал головой. В последнее время его мутило от еды. Раньше он спасался тем, что питался только печеньем и вечными кексами, которые подавали к обеду почти каждый день. Но сегодня мысль об еде была непереносима. Он невольно поморщился.
   - Я всё-таки оставлю, вдруг потом захотите. Вы у нас тут вроде как на особом положении, всегда можете объедаться сладким.
   Это было правдой. Его дядя был в тесной дружбе с местным заведующим, поэтому постарался выбить для раздолбая-племянника хорошие условия. Сначала он хотел перевести Старка в отдельную палату, но тот наотрез отказался. Сосед был занудным мудаком, но ему было по крайней мере с кем поговорить. А без общения Старк чувствовал себя совсем потерянным.
   - Кстати, к вам скоро посетитель. Звонил с утра, спрашивал, когда вас можно навестить, чтобы не во время обеда или процедур. Он представился Джонатаном. А фамилия... М... Смит? Свифт?
   Старку было плевать на фамилии. Обычно у его друзей не было даже имён, только прозвища. Никакого Джонатана он не помнил, но так было даже интереснее. Если Рут послала кого-то из своих дружков по секте Мысли позитивно, он заранее знал, что скажет. Эти долбоёбы советовали заниматься йогой, чтобы отгонять дурные воспоминания и пить натощак воду с лимоном для поднятия настроения. Попробуйте поднять настроение тому, кто спит урывками между рвотой!
   Медсестра сделала ещё несколько ничего не значащих замечаний, эдакий мастерский small talk для тех, чья смерть запланирована в этом месяце. Когда за ней закрылась дверь, Старк перегнулся через край кровати и долго блевал. Уже насухую, потому что в желудке ничего не было со вчерашнего дня. Его тело всё ещё сводило судорогой, когда дверь снова открылась и вошёл высокий парень в чёрной водолазке и очках Ray-Ban.
   - Добрейшего денёчка!
   - Чего надо? - поинтересовался Старк. Чувака он видел впервые в жизни и тот уже был ему неприятен. Если его и послала Рут, то шла бы она нахер.
   - Я принёс вам добрую весть.
   - Дверь там. И можешь засунуть своего Иисуса в задницу.
   Вместо того, чтобы заверещать как же вы можете, парень улыбнулся, просто раскроил широченной лыбой свою рожу от уха до уха.
   - Вы, кажется, принимаете меня за проповедника? Могу подтереться Сторожевой башней, если вам будет от этого спокойнее.
   Старку действительно стало спокойнее, даже желудок немного отпустило. Он откинулся на подушках. Незнакомец одобрительно кивнул.
   - Вижу, вам лучше.
   - Когда я не выблёвываю свои кишки, то да.
   Парень снова радостно оскалился.
   - Я всегда говорю, что юмор спасает нас в самых сложных ситуациях!
   - Я ебал, что ты там говоришь, - пробормотал Старк. Его опять скрутило, - Надо чего?
   - Я хочу предложить вам... гм... экспериментальное лечение, - чувак внезапно стал серьёзным, - Не собираюсь давать вам ложную надежду, но... В принципе, может помочь.
   - В принципе?
   - Хуже-то уже не будет.
   Старк сплюнул на пол. Этот придурок хотя бы не заливался соловьём.
   - И что это? Какая-то новая дурь, секретная разработка колумбийских учёных?
   Парень искренне захохотал и смеялся, пока слёзы не потекли из-под очков.
   - По... почти! Боже, ну вы и юморист. Давайте для начала представимся друг другу. Меня зовут Джонатан Сет. Ваше имя я знаю.
   - Сет, - повторил Старк, - Не Смит. Даже не Свифт.
   - Совершенно верно. Я представляю отделение вирусологии и иммунологии частной исследовательской лаборатории в Дрёбаке, Норвегия. Не буду перегружать вас медицинскими терминами и расписывать наши исследования, со всем этим вы сможете ознакомиться в этих документах, - он положил на тумбочку увесистую папку, - Скажу только, что принцип состоит в переливании донорской крови, обогащённой нашими экспериментальными препаратами. Их действие невозможно в вашей собственной крови, поэтому мы полностью заместим вашу кровь донорской. Процедура трансфузии длится около двенадцати часов. А потом, - Джонатан посмотрел на Старка поверх очков, - потом как повезёт.
   - И скольким вашим подопытным уже повезло?
   - Вы первый.
   Старк подумал, что этот чувак принимает его за совсем чокнутого. Потом вспомнил, что уже один раз отказался от антиретровирусной терапии и решил, что тот не так уж и не прав.
   - А что случится, если это не сработает?
   - Вы умрёте, - сказал Джонатан, и, Старк просто не верил своим глазам, снова улыбнулся. - Но вы ведь так и так стоите в очереди на кремацию? Врачи прогнозируют ещё пару месяцев, я бы не дал вам и трёх недель.
   - Вот ублюдок, - сказал Старк совершенно беззлобно.
   - Да, - тот кивнул. - Но ублюдок, который может спасти вам жизнь.
   - И где я должен расписаться кровью?
  
   Трансфузия прошла успешно, по крайней мере, по утверждению доктора Рамона Родригеса. Этот тощий мексиканец с крысиной физиономией практически переехал в палату Старка, не отходил от него ни на шаг уже неделю. В последние дни перед процедурой у Старка внезапно проснулся аппетит, и доктор лично приносил ему блюда из ресторанчика в паре кварталов от больницы. За это Старк готов был терпеть его идиотские истории о зимней охоте на косуль в Тромсё.
   Через сутки после процедуры Старк проснулся около пяти утра от чувства непонятной тревоги. Он сносно себя чувствовал, но его буквально трясло от ожидания чего-то ужасного, неотвратимого. Он лежал на спине, глядя как медленно светлеет занавеска на окне, облизывал губы и раз за разом пил воду из чашки.
   Ближе к обеду у него поднялась температура, началась тошнота. Медсестра металась вокруг него и подсовывала какие-то таблетки, несколько раз заходил встревоженный врач, который раньше занимался его лечением. Один только доктор Родригес хранил абсолютное спокойствие и загадочно улыбался, когда его о чём-то спрашивали. Вечером Старк впал в беспамятство и не услышал, как кто-то орёт на мексиканского доктора. Кажется, они что-то говорили о другой группе крови и срочной трансфузии.
   Новая трансфузия сделана не была. Доктор Родригес утверждал, что всё идёт по плану и пациент сам согласился на экспериментальное лечение. Он показывал документы, тряс какими-то бумагами и добился только того, что медсестра-хоккеист обозвала его проклятым коновалом. Но, по крайней мере, они отстали от Старка. Никаких других процедур ему сделано не было. Таблетки он тоже не принимал.
   Через сутки Старк был ещё жив. А на исходе третьего дня после переливания крови к нему снова пришёл Джонатан Сет.
   - Чувствуете себя лучше?
   Старк его не узнавал. За эти три дня он исхудал так, что щёки совсем ввалились, а отросшая щетина торчала, как иголки у дикобраза. Но Сета (не Свифта!) это, кажется, не смущало.
   - Процедура прошла не так легко, как нам хотелось бы. Но вы всё ещё с нами. Вы слышите меня? Старк?
   Услышав своё имя, Старк разлепил глаза. Свет лампы больно обжёг его и Старк захныкал, как ребёнок. Из глаз потекли слёзы. Джонатан с причитанием выдернул бумажный платок из упаковки Клинекс и промокнул мокрую щёку.
   - Ну, ну, мы справимся. Мы обязательно со всем справимся. Подумайте, Старк, больше трёхсот человек в нашей лаборатории, и все работают на вас одного!
   Старку было плевать, кто там на него работает, он хотел, чтобы его оставили в покое и дали мирно сдохнуть.
   - Сделайте глубокий вдох.
   Старк не сделал и тогда Джонатан ударил его по щеке. Старк снова заплакал и тогда Джонатан достал ещё один платок. Вытер слёзы.
   - Вдохните, пожалуйста.
   Старк вдохнул.
   - Вы будете жить, друг мой. Вы войдете в историю. Первый человек, полностью победивший ВИЧ. Каково? - он увидел, что взгляд Старка потерял осмысленность и улыбнулся, - Ну что ж, не буду больше вас беспокоить. Выздоравливайте, мой дорогой. Нам с вами ещё много предстоит сделать.
   Ближе к ночи у Старка опять поднялась температура. Он метался по постели, плавая в собственном поту, широко распахнутые глаза ничего не видели, рот раскрывался в безмолвном крике. Мысли путались и что-то огромное, что-то угрожающее настойчиво ломилось в сознание, выдавливая любую попытку сосредоточиться и понять, что происходит. Старку хотелось расслабиться и перестать сопротивляться, но он бился из последних сил, хватался за каждое воспоминание, за каждый образ.
   Потом кто-то его позвал. Старк поднялся на кровати, сел... и тут же бессильно упал на подушки. Ослепительный свет полился сквозь закрытые веки и он больше не видел ничего, кроме света. А кто-то продолжал его звать, пока звук собственного имени не перестал иметь какое-либо значение.
   Pretty, pretty, pretty, pretty Peggy Sue
   - Пегги! Пегги!
  
   12.
   - Нарга! Нарга!
   Воздух был влажным и горячим. Было темно. Она открыла глаза, но ничего не увидела. Провела рукой по шее, нащупала обрывок ошейника. Почему обрывок? Что...
   - Ты меня слышишь?
   Она попыталась открыть рот. Ни звука.
   - Нарга!
   Кто-то тряхнул её за плечи, в глаза ударил зелёный луч. Нарга ощутила, как зрачки превращаются в чёрточки.
   - Ты меня слышишь? Нарга!
   Она ощущала спиной что-то твёрдое. Какая-то доска или стол, разобраться бы ещё, лежит она или стоит. Над ней склонилось лицо... кто-то знакомый, но в библиотеке памяти его не было. Несколько долгих секунд у неё вообще не было никаких воспоминаний. Потом она вспомнила, как следует распознавать запахи, и мир наполнился информацией. Запах пота и крови, запах изо рта, запах чего-то съеденного, чего-то выпитого. Она попыталась закрыть глаза, чтобы обдумать каждый запах. Веки не слушались.
   - Нарга!
   Кожа плотная, как будто резиновая маска, подбородок с мелкими светлыми щетинками, прозрачные глаза, длинные светлые волосы падают на лоб. Кровь на губах, кровь на щеке. Волосы слева тоже промокли от крови. Это... И тут всё внезапно встало на свои места.
   - Что, умник, отделался, наконец, от своей семейки?
   - Ты видела Купера? Ты была с ним? Где он?
   Нарга согнула ноги в коленях и села. Они были в библиотеке, она сидела на столе, Эргон стоял рядом. Было необычайно тихо, только где-то далеко раздавался еле слышный электронный писк.
   - Где Купер?
   - Мыл в ванной свои яйчишки. А потом бабах! И все умерли, - она посмотрела на Эргона и улыбнулась до ушей: - Все ведь умерли, правда? Родовая усыпальница Марка!
   Когда Эргон выходил из библиотеки, он думал, что Нарга в сущности не так уж и далека от истины.
  
   У Купера были сломаны обе ноги и левая ключица. Он подозревал, что у него сломано какое-то количество рёбер, возможно даже все. Но сейчас его больше всего беспокоила жажда. Его рвало уже давно, он корчился на полу, вода лилась и лилась из оторванного крана прямо где-то над ухом. А вот встать он не мог. Не мог даже протянуть руку, чтобы хотя бы коснуться воды.
   Эргон понятия не имел, почему первым он отправился искать его, не жену, не дочь, именно своего непутёвого брата. Он почему-то был уверен, что с остальными всё обязательно будет в порядке, они могут позаботиться о себе, защитить себя. Но вот Купер... Купер всегда был беспомощным.
   У него не было времени перевязывать раны, с кораблём что-то происходило и это что-то ему не нравилось. Приборы погасли, не было ни сигналов, ни огней, только аварийная подсветка. Что-то заблокировало шлюзы и иллюминаторы, внутрь не проникал ни один луч света. По крайней мере, их путешествие закончилось. По крайней мере, они живы. Купер, во всяком случае, точно жив. К моменту, когда Эргон его обнаружил, он был очень плох, но ещё жив.
   - Послушай... - запёкшиеся губы Купера едва разжимались. - Послушай...
   - Лежи.
   - Сиби, - бормотал Купер. - Моя девочка...
   Эргон подхватил его на руки и понёс, с каждым шагом из груди Купера вырывался хрип. Он бессвязно бормотал. Когда Эргон уложил его в капсулу, Купер неожиданно взял его за руку. Его взгляд стал осмысленным.
   - Нарга. Её сделал Карсенг. Не я.
   И прежде чем Эргон закрыл крышку, он успел ещё раз легонько сжать ладонь брата.
   - Не выпусти её. Бога ради, не выпусти её.
   У Эргона не было времени подумать над его словами. Остальным нужна была его помощь.
  
   Капсулы гибернации не были предназначены для консервирования пострадавших. Долгий сон, возможно, даже бесконечно долгий. Их корабль был запланирован как корабль поколений или они должны были мирно спать во время полёта? Как работает модуль регенерации, может ли он распознать повреждения? Возможно, в капсулах было положено только пережидать гиперпрыжок через вселенные. Внутри капсул не было времени, не билось сердце, не наполнялись лёгкие, не отрастали волосы и ногти. И не циркулировала кровь. Эргон решил поместить Купера в капсулу, чтобы таким образом... Чтобы с её помощью... Чтобы просто попытаться. Он понятия не имел, как сращивают переломы.
   Он не стал включать капсулу, кто знает, может быть, серьёзно пострадал только Купер, и Гиран, его первенец-стоматолог, сможет ему помочь. Оставив брата лежать в капсуле, Эргон отправился искать жену.
  
   Кайла лежала на полу, закрывая телом внучку. Сиби была очень горячей, она уже не плакала и только беззвучно вздрагивала. Кайла держала в руке её тонкую руку с перебитым запястьем. Не было мыслей о муже, о дочери, только об этой белой ручке с похолодевшими пальцами.
   Всё закончилось. Не было больше не ужасающего гула, ни рёва двигателей, всякое движение прекратилось. Кайла несколько раз пыталась встать на ноги, но у неё не хватало сил. Что-то давило книзу, какая-то невиданная тяжесть, от которой было трудно дышать, и голова словно налита свинцом. Очень осторожно Кайла поднялась на колени и склонилась над Сиби. В тусклом зеленоватом свете было видно, как часто дышит девочка и как из её рта надуваются пузыри. Кайла надеялась, что пузыри были прозрачными, но нет, они были розовыми. Ей хотелось кричать, но она не могла издать ни звука.
   Эргон по очереди отнёс их обеих в зал гибернации. Он ничего не говорил, по крайней мере, не помнил, чтобы что-то говорил. Обе руки Кайлы были сломаны. Сиби прерывисто дышала. Эргон молился, чтобы капсулы работали. Сейчас он не думал о том, смогут ли они сохранить жизнь его близким, смогут ли регенерировать их тела, только бы снять боль.
   По дороге он увидел Корна и Литу, оба были в беспамятстве. Чёртовы крепления и ремни не помогли, его детей просто раскидало по кораблю, как тряпичных кукол. Зару свисал со стены на ремнях и из его рта капала тёмная слюна. Эргон не хотел думать о том, что с ним произошло. Его фамильный корабль превратился в лавку мясника.
   Эргон поместил жену в капсулу, привёл в чувство Литу и помог ей самой добраться до зала сновидений. Где Сиби? Сиби в порядке. С Сиби всё хорошо, Сиби с бабушкой. Он снял Зару и с удивлением обнаружил, что тот ещё может внятно соображать. Айя была в относительном порядке, но её трепало, как в лихорадке, она сидела на полу и смотрела в одну точку. Когда Эргон осторожно коснулся её плеча, она пронзительно заверещала, а потом разрыдалась.
   Одна за другой вспыхивали зелёным пламенем крышки капсул. Эргон запускал древнюю систему и тихо повторял про себя, что ему удастся это одолеть, что другого выхода нет, что капсулы если не предотвратят, то хотя бы задержат смерть, а там он сумеет как-нибудь разобраться, поставит Гирана на ноги и вместе с ним они что-нибудь да придумают.
   Алта и Рудам были мертвы. Итак, чёртова Нарга была права, их осталось шестнадцать. Как там она говорила? Он встряхнул головой. Никакой Нарги, никаких андроидов, тут столько дел, что и людям не разобраться. Надо всё-таки понять, что с кораблём. Надо выяснить... Эргон вдруг как-то очень резко понял, что он один на всём корабле находится в твёрдом рассудке и хотя бы примерно понимает, что делать дальше.
  
   А корабль был законсервирован, как жестянка с супом. Смотровые панели и аварийные шлюзы надёжно закрыло защитными щитами. Теми самыми, которые обеспечивают вашу безопасность. Авария при посадке. Неисследованная планета. Потенциально опасная планета. Мы действуем для вашей безопасности. Корабль будет заблокирован на срок, необходимый для устранения опасности. Сколько составлял этот срок, было неясно. Эргон с мрачным юмором предполагал, что это чуть меньше периода полураспада урана.
   Гиран так и не пришёл в сознание. Эргон предположил, что у него серьёзное сотрясение мозга и старался всеми силами гнать от себя эти мысли, он ведь не врач. С его сыном могло произойти что угодно. Со всеми ними могло произойти что угодно. В более-менее вменяемом состоянии были только Зару и Аден. Толку от них было не больше, чем от тех, кто уже спал в гиберкапсулах.
   Чем больше Эргон разбирался в многоуровневой системе безопасности, тем больше он понимал, что корабль можно открыть только снаружи. Это казалось ему идиотизмом, но с другой стороны, система срабатывала только при внештатной ситуации при посадке. Кто знает, до каких планет собирались добраться их предки.
   Всё было рассчитано на командную работу. Они были словно стая птиц, несущихся сквозь пространство, мифических существ с протопланеты, синхронно поднимаются крылья, вожак летит впереди и указывает путь. Все были частью одного целого, строились на планете, чтобы выйти на орбиту и объединиться в материнский корабль. Выжить можно, только если держаться всем вместе. Каждый корабль был автономен, но рассчитан только на ограниченные действия. Обеспечивать выживание пассажирам. Справляться с небольшими угрозами. Лететь дальше, и так до самой стыковки, а там вместе двигаться в сторону новой планеты. До цели доберётся только общий корабль.
   В случае аварийной посадки корабль блокировался и превращался в крепость, неприступную угрозам извне. Впрочем, сторожевому кораблю вполне по силам было его уничтожить.
  
   Эргон почти сутки просидел над записями, в которых описывалась система блокировки и взаимодействия с беспилотным кораблём. Ему не давала покоя одна мысль, возможно, совершенно безумная, но ведь не безумнее же всего этого путешествия. Купер сказал, её сделал Карсенг. Не я. Эргон отправился в комнату брата, включил его компьютер со своим паролем доступа и принялся читать его личные записи. Он запретил себе оценивать полученную информацию, никаких эмоций, никаких суждений. Карсенг. Лабро. Яса.
   Спустя четыре часа Эргон поднялся и пошёл за Наргой.
  
   - Посмотри на меня!
   Эргон взял её за шею, пальцами сжал подбородок и развернул к себе. Нарга смотрела куда угодно, только не на него. По её лицу блуждала обычная бессмысленная улыбка.
   - Смотри на меня!
   Она фыркнула.
   Эргон посмотрел на её ошейник. Странно, но впервые за всё время их путешествия он почувствовал укол страха. Эргон Марка не боялся смерти, не боялся боли. Бога ради, не выпусти её. Карсенг, не я. Купер, что же вы там творили? Никаких оценок. Никаких суждений.
   Нарга вырвалась из его рук и закружилась по рубке. Она приплясывала, странно поджимая левую ногу. Эргон разглядел, что кожа на ноге была содрана почти до бедра, и из-под серых лоскутов проглядывал металл. По щиколотке стекала вниз грязно-серая жидкость, заменяющая Нарге кровь.
   - Эта баба с розой, твоя мамаша? - она ткнула пальцем в картину. - Какого хрена её не казнили?
   Эргону захотелось свернуть ей шею. И плевать на последствия, плевать, что они останутся замурованными на корабле, главное что эта маленькая дрянь, разгуливающая по его кораблю, наконец, сдохнет. Он вспомнил Кайлу и детей. Глубоко вздохнул.
   - Почему её должны были казнить?
   - Ты что, совсем идиот? - Нарга остановилась и впервые на него взглянула. - У неё в руке срезанная роза!
   И тут Эргону стало по-настоящему жутко. Он видел портрет матери тысячи раз, знал, что его писали с натуры. Боже, да ведь он сам называл картину Дама с розой! Почему ему никогда не приходило в голову поинтересоваться, откуда мать взяла запретный цветок?
   В Парке было много растений. Длинные голубые стебли синтетического бамбука, охряные ели, выведенные путём долгих экспериментов. Всё живое, некогда растущее на протопланете, было утрачено, они восстанавливали флору по памяти, старым рисункам, даже легендам. Всё, кроме роз и вереска. Эти растения были зелёными и настоящими, они росли под стеклянной крышкой и охранялись почти также тщательно, как и Иггдрасиль. Никакие эксперименты не могли воспроизвести то удивительное качество, которым обладали эти растения. У них получались розовые пальмы и сиреневая трава. Но ничего не росло зелёным. Этот секрет был утерян, как и многое другое.
   Так как же мать могла получить срезанную розу?
   - У тебя классная семья, приятель. Мать-воровка. Брат попытался сломать планету. Сам раздолбал фамильный корабль и сдохнет здесь вместе со всеми родственниками.
   - Не сдохнет.
   Нарга расхохоталась.
   - Не сдохнет! - крикнул Эргон так, что его голос далеко разнёсся по коридорам. Смех Нарги превратился в какой-то визг. Эргон добавил уже тише: - Больше никто не умрёт. Мы выберемся отсюда. Ты выберешься.
   Вот тут-то Нарга и заткнулась.
  
   13.
   В шкафу было темно и тихо. Абигейл сидела на коробках с туфлями, вдыхала запах нафталина от старого маминого костюма и чувствовала себя вполне сносно. По крайней мере, здесь дядя Джерри её не найдёт. А значит, не будет липких прикосновений, горячего дыхания на шее, какого-то особенного, противного голоса. И главное, потом не надо будет думать, что он скажет, обязательно скажет маме и тогда все решат, что она плохая, отвратительная, вроде тех насекомых, которые живут под обоями.
   Абигейл беззвучно заплакала. Слёзы текли по лицу, мочили воротник кофточки, и от этого в шкафу почему-то стало уютнее. В самой глубине, за спиной Абигейл стоял бумажный пакет с бутылкой вина, которую мама купила в подарок дяде Джерри. Пакет стоял здесь уже давно, мама должна была подарить его на день рождения, но в этот день они поссорились и подарок остался забытым в шкафу. Абигейл отвела руку назад и погладила горлышко бутылки.
   В школе у неё не ладилось, страницы учебников расплывались перед глазами, и Абигейл не понимала, что значат картинки с яблоками и нелепые примеры с кружками вместо цифр. А ещё она думала, что дома её будет встречать дядя Джерри, что мама снова допоздна на работе, что дядя Джерри будет улыбаться и говорить, это ведь такая игра, наш секрет, только у нас двоих, как у папы с дочкой. Абигейл никогда не называла его папа, хотя мама всё время об этом просила.
   Сегодня дядя Джерри весь день просидел у телевизора. Он работал из дома бухгалтером в какой-то фирме далеко за океаном. Там всё было почему-то наоборот, они ложились спать, когда у всех было утро и работали по ночам. Дядя Джерри говорил, что скоро в их компании откроется новый отдел, там будет место для мамы и тогда они все вместе переедут туда, за океан. Тогда мама солнечно улыбалась, и обнимала её одной рукой, а Абигейл вырывалась и убегала в свою комнату, забиралась в шкаф и осторожно прикрывала дверь. Она много читала про чудовищ, которые прячутся в шкафу, но никогда не слышала про людей, которые прячутся в шкафу от чудовищ.
   У дяди Джерри были большие волосатые ноги, и он носил разношенные домашние туфли. Туфли были ярко-жёлтые, размером чуть ли не с половину Абигейл. Она боялась их не меньше, чем самого дяди Джерри. В этих туфлях он всегда подходил беззвучно, как кот, вечно крался за ней по пятам, заходил в детскую со своей сладкой улыбочкой. До того, как дядя Джерри вошёл в их с мамой жизнь, Абигейл не знала, что улыбка может быть угрозой.
   - Абби!
   Она сжалась в шкафу, рука машинально обхватила горлышко бутылки. Здесь же на верхней полке лежала коробка с маминым нижним бельём и упаковками прокладок. Одни прокладки были маленькие и пахли какими-то цветами, другие огромными как памперсы. На упаковке был нарисован месяц со звёздами. От их липучек на трусах оставался какой-то ворсистый след. Когда Абигейл украла их в первый раз, она поначалу никак не могла сообразить, как их прикреплять.
   - Абби!
   От дяди Джерри пахло каким-то невкусным дезодорантом и зубным ополаскивателем. Он не курил и вроде бы этим гордился, а про курильщиков всегда говорил что-то плохое. Иногда к ужину он выпивал бокал хорошего вина, но никогда не пил пиво. Он здорово умел рассказывать разные истории и когда мама была рядом, Абигейл даже нравилось его слушать. У него был взрослый сын, который жил где-то за тем самым океаном и иногда звонил по городскому телефону. А ещё дядя Джерри любил животных. Особенно птиц.
   В том парке был пруд с лебедями. Дядя Джерри, тогда ещё мистер Итон, нет детка, ты можешь называть меня просто дядя Джерри, в первый раз повёл её гулять. Абигейл взяла с собой пакет с хлебом для тостов, хлеб давно зачерствел, и мама отдала его для птиц. А потом Абигейл стояла на берегу у самой воды, ноги в босоножках скользили на мокрых камнях, птицы подплывали близко-близко и брали хлеб прямо из её рук. Тогда-то дядя Джерри впервые её облапал.
   Поначалу она ничего не поняла, может быть, он просто поправлял её юбку, которая постоянно спадала или стряхивал какое-то, бррр, мерзкое насекомое. Абигейл боялась стрекоз. Но он просто стоял за ней, рассказывал, куда лебеди улетают на зиму и держал её за попу. Это и не давало Абби покоя, как будто его голос и его руки действовали отдельно друг от друга. Однажды, когда она лежала голая и зарёванная у него на коленях, позвонила мама. И он говорил с ней по телефону, даже шутил, а сам поглаживал Абигейл по спине.
   - Абби!
   Он никогда не раздевал её, только говорил, что она должна снять одежду и аккуратно сложить на стуле. Дядя Джерри был зациклен на аккуратности, даже продукты на ленте в супермаркете он расставлял в правильном порядке, йогурты к йогуртам, фрукты к фруктам. Когда Абигейл капризничала и не хотела застилать кровать, дядя Джерри с улыбкой приходил на помощь. Вдвоём они застилали кровать так, что на покрывале не оставалось ни одной складки. Собственно, дядя Джерри был хорошим, даже очень хорошим. Плохой была она.
   После того, самого первого раза, когда Абби лежала поперёк кровати, одуревшая от боли, отупевшая от страха, дядя Джерри рыдал, сидя на корточках в углу комнаты. Его лицо как-то странно сморщилось, как будто ему было очень больно, губы дрожали, и он всё повторял, что не хотел ничего такого, что может держать себя в руках, что да, всегда держал себя в руках. Потом он подошёл к ней и долго говорил о чём-то таком, что Абигейл не понимала. Дядя Джерри сказал, что она всё испортила. Без неё они с Шейлой могли бы быть счастливы. Ему хватало... чего? Она не поняла. А теперь всё под откос, он снова вышел из себя, да, так он и сказал я вышел из себя. Это напугало Абби до смерти, как будто бы кто-то действительно вылез из его кожи. Дядя Джерри взял её за руку и сказал, что теперь это их маленький секрет. Он крепко-накрепко сжал её запястье. Ты понимаешь? Секрет, только для нас двоих.
   - Абби!
   Мама как-то очень быстро вышла за него замуж. Дядя Джерри несколько раз оставался у них в гостях, пару раз в неделю мама не ночевала дома и Абби должна была оставаться с Наиной. А потом вдруг все засуетились, и мама покрасила волосы, а вместо школы Абигейл пошла в церковь. Там было много людей и красивые голуби, а дядя Джерри держал её и маму за руки и говорил, что теперь они стали настоящей семьёй.
  
   Больше он не звал её, но Абби услышала, как повернулась дверная ручка. Кто вошёл в комнату, дядя Джерри или чудовище, которое вышло из себя? Хуже всего было никогда не знать, что будет дальше, дядя Джерри мог с улыбкой спросить её, как дела в школе, а мог опустить жалюзи и попросить снять этот красный свитерок. Абигейл вжалась в стенку шкафа и плотнее вцепилась в горлышко бутылки. Ей почему-то казалось, что стоит разжать руку и чудовище её обязательно найдёт.
   Дядя Джерри открыл шкаф. Яркий свет больно ударил по глазам, но это даже обрадовало. Если дядя Джерри не сразу опустил жалюзи, значит всё хорошо, значит, сегодня не будет ты же хорошая девочка и не смотри на меня, ты не должна на меня смотреть. Если так, то значит, сегодня она не будет воровать прокладки у матери, а потом долго сидеть в ванной, обхватив руками живот. Боль от того, что проделывал с ней дядя Джерри была ужасно ноющей, от неё сводило живот и хотелось плакать.
   - Вот ты где, солнышко!
   Он улыбался ласково-ласково и на мгновение Абигейл поверила, что всё будет действительно хорошо, они просто пообедают вместе, потом дядя Джерри поможет ей с домашними заданиями, они будут смотреть Отчаянных домохозяек и ждать маму с работы.
   - Ты сегодня умница? Хорошая девочка?
   А вот это уже было опасно, он всегда так говорил, прежде чем начать обнюхивать её тело. Он всегда вначале долго её нюхал, подмышки, шею, пупок и промежность, это было отвратительно, как будто по телу ползала огромная жаба. Абби совсем не чувствовала себя хорошей девочкой. У неё был секрет, который был, пожалуй, ещё хуже того, что собирался сделать дядя Джерри. Дурные мысли.
   Она часто представляла, как вечером все уснут, а она спустится на первый этаж, пройдёт на кухню, достанет большой нож, которым мама разделывала индейку, два взмаха и отделяются ножки, ещё взмах и грудка с жирным чмоканьем шлёпается на разделочную доску. А потом она поднимется в мамину спальню, нет, теперь это наша спальня, снова увидит это ужасное, это отвратительное, когда голая мама утыкается носом в голую грудь дяди Джерри, почти тычится носом в его сосок. Она поднимет нож и воткнёт его в грудь, но не в грудь дяди Джерри, а в грудь мамы, потому что дядя Джерри прав, она не хорошая девочка, это мама решила привести дядю Джерри в их дом, это мама выбрала дядю Джерри и это мама должна... Абби затрясла головой, как мокрая собака, пытаясь отогнать это ужасное и кровавое. Слёзы задрожали на ресницах. По воскресеньям дядя Джерри смотрел передачи одного проповедника, однажды тот сказал, что дурные мысли приводят к дурным делам.
   Дядя Джерри взял её за подбородок, участливо взглянул в лицо.
   - Ты в порядке, солнышко? Хорошо себя чувствуешь?
   Абби подумала, что она монстр, отвратительное чудовище, пожалуй, ещё хуже дяди Джерри, ведь он так заботится о ней, о них с мамой. Эта мысль показалась непереносимой, ведь одно дело представлять, что ты проделаешь с одноклассниками после школы или с мисс Брент, и совсем другое вот так стоять нос к носу с дядей Джерри, который и в самом деле за неё переживает. Абигейл кивнула.
   - Всё хорошо, дядя Джерри.
   - Ну, вот и славно.
   Он улыбнулся и легко, будто пританцовывая подошёл к окну и потянул за шнурок. Жалюзи медленно начали опускаться, а ведь в маминой спальне, нет, теперь это спальня мамы и дяди Джерри, там есть такая кнопка с двумя треугольниками, и жалюзи опускаются сами, не надо ничего тянуть. Комната погрузилась в полумрак, дядя Джерри повернулся к ней.
   - Ну что, готова?
   Абигейл выскользнула из шкафа, её юбка задралась почти до живота. Бутылку из зелёного стекла она потянула за собой, та запуталась в подарочном пакете, звякнула, когда Абби задела ею за дверцу шкафа. Дядя Джерри вопросительно оглянулся.
   - А... - он кивнул. - Нашла мамин подарок? Не бойся, я не испорчу сюрприз, сделаю вид, что удивлён. Будет ещё один наш секрет. Да, солнышко? А теперь давай-ка раздевайся, не будем долго возиться. Одежду сложи, как я учил. Ты ведь у меня умница.
   Абигейл осторожно поставила бутылку рядом со шкафом и стянула с себя майку. Расстегнула пуговицу на юбке и та сама скользнула к её ногам. Она осталась в одних трусиках с Микки-Маусом и стояла, обняв руками себя за плечи. Живот и ноги покрылись мурашками. Дядя Джерри смотрел на неё и кивал. Абби стащила трусы и нагнулась, чтобы их подобрать. Краем глаза она заметила надпись на этикетке, Medinet. Это слово почему-то показалось ей именем чудовища.
   - Мединет, - сказала Абби.
   - Что, милая?
   - Мединет, - повторила Абби. На память пришли все образы, когда-либо зарождавшиеся в её голове. Одноклассник с вилкой, торчащей из горла. Мисс Брент, из глазниц которой выползали черви. Водитель школьного автобуса с переломанными руками и ногами, белые кости торчат из разорванной кожи, на губах надуваются розовые пузыри, такое она видела в одном старом фильме. Соседка миссис Дауменс, старая перечница, как называла её мама, вечно жалующаяся на развешенное во дворе бельё, и её ногти почернели от какой-то болезни, а лицо залито кровью и горло перерезано, запястья тоже перерезаны, и кровь, повсюду кровь, а она всё ещё повторяет о том, что простыни развеваются и стучат прямо по её кухонному окну. И дядя Джерри, прижимающий руки к животу. Сколько в животе разной дряни, нет, об этом лучше не думать, однажды она видела учебник по анатомии для старших классов, там были цветные кишки и ещё желудок, ей всегда казалось, что желудок размером с упаковку M&Ms, а он на самом деле огромный и если лопнет, то будет как с Ритой, только по-моему это называлось аппендицит и она целых две недели не была в школе. А бутылка...
   Абигейл размахнулась и со всей силы ударила бутылкой о стенку шкафа. Стекло лопнуло, багровые капли полетели во все стороны. Она совсем не так это представляла, если представляла вообще, просто был какой-то фильм, где кого-то ударили бутылкой по голове. Вино оказалось похожим на кровь, и это было странно, ведь в бокалах вино выглядело совсем другим, оно казалось жидким, а не какими-то густыми дрожащими каплями.
   - Детка! - почти взвизгнул дядя Джерри. На его лицо стоило посмотреть, потому что на щеках выступил знакомый румянец, а вот губы стали как-то меньше, сузились и стали бледнее, - Солнышко, ты не поранилась?
   Она заревела, вот ведь номер, в такой момент он думает о ней, а не о себе. Абби посмотрела на свою руку, разбившаяся бутылка напоминала корону со сверкающими зелёными зубцами.
   - Давай я уберу стёкла.
   Дядя Джерри опустился на колени и принялся ловко собирать один осколок за другим. Он что-то рассказывал про то, как сам недавно разбил стеклянную тарелку, ту самую, с красивым подсолнухом, но только маме ни слова, она думает, что эта тарелка до сих пор в посудомойке, мы с тобой закажем на Amazon ещё парочку на всякий случай. Дядя Джерри убирал стекло, рассказывал и сам смеялся над своими словами, время от времени посматривал на Абби, словно ожидая увидеть её одобрение.
   Пол покраснел от пролитого вина. Дядя Джерри подобрал последний крупный осколок, облизнул руку и принялся собирать мелкие, почти совсем пыль.
   - Никогда так не делай, можно серьёзно пораниться.
   Абби подошла к нему близко-близко, наступила босой ступнёй на осколок, но даже не поморщилась. Она посмотрела на то место, где светлые волосы с его затылка переходили на шею, а потом поднимались выше, к бакенбардам, как у Росомахи. А потом размахнулась и вонзила в его шею зелёную корону из разбитой бутылки.
   Его кровь была красной, и вино тоже было красным, и он почему-то не кричал, хотя во всех фильмах они все начинали кричать. Он рухнул на бок, прижимая руку к шее, а глаза его распахнулись так широко, что едва ли не выскакивали из орбит. Странно, у Абигейл не было ощущения, что она делает что-то плохое, всё было не так, как она представляла, но в этом не было ничего дурного. Она смотрела на кровь, смешанную с вином, может быть, только слегка темнее вина.
   Одним рывком она подбежала к окну и дёрнула за шнурок так, что он порвался где-то под потолком. Жалюзи ушли вверх и комнату залили солнечный свет. Абигейл посмотрела в окно и улыбнулась. Больше никто не будет воровать у неё солнце. Дядя Джерри всё ещё корчился на полу, солнечные лучи заливали его лицо, превращали светлые волосы в настоящее золото. Абби подумала, что золото волос и красная кровь это, наверное, очень красиво.
   Мама вернулась домой как обычно, в свежей рубашке и с кокетливо уложенными волосами. Как-то раз она рассказала Абигейл, что переодевается на работе перед тем как пойти домой, но Абби не поняла зачем. Мама вставала раньше всех и с утра красила глаза, подводила брови, надевала тот самый лифчик, в котором её грудь выглядела как два яблока, засунутых под платье.
   - Джерри?
   Абби почувствовала укол ревности, мама всегда сначала звала дядю Джерри, а только потом её. Она переоделась в пижаму и смотрела телевизор в гостиной. На коленях стояла миска с мороженым и упаковка с чипсами. Абигейл макала чипсы в мороженое и ела всё вместе. Вкуса она почти не разбирала, а розовое мороженое казалось почти красным.
   - А почему ты...
   Абигейл подбежала к ней и обхватила руками за ноги. Она не умылась, на лице были брызги крови, что-то просочилось сквозь пижаму и растеклось на цыплячьи-жёлтой ткани тёмными пятнами. Ноги оставляли кровавые следы на ковролине.
   - У меня там стекло.
   - Что... случилось? Где Джерри?
   - Наверху...
   Мама не сняла пальто, не сняла туфли на высоком каблуке. Она не стала осматривать Абби, и это оказалось больнее, чем острый осколок в пятке. Она шла наверх, а Абигейл неслышно поднималась за ней, представляя, что у неё на ногах жуткие жёлтые тапки. За пояс она засунула тот самый кухонный нож и когда мама вошла в спальню, Абби вытащила его и крепко сжала в руке.
   - Господи... Джерри!!!!!
   Мама закричала и бросилась вперёд, распласталась над телом Джерри. Почему она в точности повторяет его движения? Может быть, ей тоже стоит повторить. Абигейл зашла сзади, несколько секунд смотрела на мамину шею, а потом тяжело опустила нож. Лезвие соскользнуло и только слегка распороло кожу с противным скрежещущем звуком. Абигейл думала, что мама начнёт кричать. Но она не закричала, только развернулась и посмотрела на неё.
   - Так что он с тобой делал?
   - Лапал?
   - Я не плохая!
   - Насиловал?
   - Я не плохая! Не плохая!
   Абби разрыдалась, нож выпал из её руки. Все кровавые образы потухли, остался только какой-то обрывок разговора с мисс Брент, нет, ты не должна дурно думать о своих одноклассниках, вспомни о том, что я тебе говорила, у всех есть свои чувства. Какие могут быть чувства у чудовища!
   Мама обняла её за плечи и поцеловала в лоб.
   - Мне даже было тебя жалко.
   Она подняла нож и приставила его к своему горлу.
   - Ну, теперь по крайней мере не будет.
   Взмах рукой, такой же быстрый и уверенный, как когда мама разделывала птичью тушку. Широкая полоса крови брызнула Абби в лицо. В свете солнца каждая капля вспыхивала, как драгоценный камень в пещере Алладина. И снова мама не кричала, только лицо её становилось всё бледнее и бледнее под кровавой маской. Она выпустила нож, тот глухо стукнулся об пол, а потом она обхватила Абби за плечи и крепко прижала её к себе. Быстро поцеловала лоб, глаза, нос, щёки и губы, губы особенно, дядя Джерри никогда не целовал её в губы, а вот мама целовала, и обычно Абби хихикала и отбивалась, но сейчас как-то резко ослабела и просто позволила маме себя целовать. Во рту образовался какой-то странный привкус, она чувствовала что-то подобное, когда облизывала разбитую коленку, это мамина кровь, не та, что хлещет из неё каждый месяц, и, наверное не такая, как из разбитой губы, да, это было ещё до дяди Джерри, тот, другой человек ударил маму по лицу. А она никогда не била маму и нож был только для дяди Джерри, ну или просто так, чтобы было как в том образе, она никогда не навредит маме, ведь она хорошая, хорошая девочка и никогда, никого, ни за что...
   Солнечный свет будто бы стал ярче, больше не было горизонтальных полос жалюзи, рассекающих солнце на длинные лучи. Абигейл вдруг явственно вспомнила свой день рождения и розового зайца, который подарил ей дядя Джерри. Она улыбнулась и почувствовала, что её уносят ласковые волны.
  
   14.
   - Ты больше не можешь делиться на части, - сказал Эргон
   Нарга отвесила настоящий-прости-господи-книксен.
   - Полностью стерильна. Как и твоя дочь.
   - Но ты можешь занимать любое тело, - Эргон коснулся пальцем её металлического ошейника. Нарга смотрела на него в упор и радостно лыбилась, - Ты можешь отсюда выйти.
   - Всё-таки ты идиот, - сказала Нарга, вроде бы даже опечаленно. - Корабль законсервирован. Никто не может отсюда выйти. Сам же сказал...
   - Никто, - сказал Эргон. - Но что-то может. Ты сможешь.
   Он взял её за руку и подвёл к столу, на котором поблескивала хрустальная чаша. Кайла складывала в эту чашу круглые булочки с начинкой, традиционное лакомство на именины. Взял нож, надрезал палец и, морщась, выдавил каплю крови на сверкающий хрусталь. Он заметил, как напряглись пальцы Нарги, движение было таким, как будто она пыталась собрать их в кулак.
   - Ты можешь проникать в любые, клетки, так? Для тебя нет препятствий, плоть это или кровь.
   - Кровь не водица, - сказала Нарга.
   - Ты можешь жить в крови, - сказал Эргон. - Я могу...
   - Да ни хрена ты не можешь. Даже корабль посадить. Неудачник.
   - Ты можешь жить в крови. Я могу переселить тебя в кровь. И ты сможешь выйти из корабля. Сможешь найти... сделать... Сможешь найти жизнь, чтобы открыть корабль. Сможешь найти... способ.
   Нарга уселась на стол и скрестила щиколотки. В полутьме её улыбка выглядела ещё более жутко.
   - У тебя, конечно, охуенная уверенность.
   - Ты не человек.
   - Наконец-то ты заметил.
   - Ты не дорожишь своей жизнью. Ты живёшь... инстинктами. Выживание и размножение. Мой брат со своим приятелем лишили тебя возможности размножаться. Но ты всё ещё хочешь выживать. Это, - он ткнул её в грудь, - залог твоего выживания.
   - Это клетка, придурок.
   - Эта клетка сохраняет тебе жизнь. Убери её и ты умрёшь. Капельки влаги от моего выдоха... сколько ты продержишься? Две минуты? Пять?
   - Вообще-то около получаса, - сказала Нарга, как показалось Эргону, даже с неохотой. - Хочешь доказать мне, что мне стоит любить это тело? Да мне вообще плевать, живу я или нет.
   - Я так не думаю. Вся твоя жизнь построена на инстинкте выживания.
   - А у тебя с этим как-то иначе?
   - Мы здесь именно из-за моего иначе.
   Нарга запрыгнула на стол, лениво перекрестила ноги. Зевнула, непонятно кому подражая. И вдруг заявила:
   - Твоя мать спала с Дженсом.
   Эргон не задумываясь ударил её наотмашь. Она кубарем скатилась со стола.
   - Идиот, мы же так ни до чего не договоримся!
   - Ещё одно слово про мою мать, и договариваться будет не о чем.
   - Это ты типа мне докажешь, что выживание для тебя не главное?
   Эргон промолчал. Нарга поднялась на ноги, оправила юбку, разгладила рукава помятой блузки.
   - Идиот несчастный. Она украла розу из парка, ясно тебе? Дженс Рубен был живописцем и её любовником. Поэтому он её и не сдал. Почему, думаешь, она повесила картину в рубке, а не в гостиной?
   - Потому что... - его внезапно осенило, - В рубку могут заходить только члены семьи.
   - А ты соображаешь, - она похлопала его по плечу, опустилась на пол и стала завязывать шнурок. Эргон в очередной раз подумал о том, до чего же непослушные у неё пальцы. Интересно, а как она управляется с захваченным телом? Или... как они управляются? Что она такое? Одно существо или подмножество разных сущностей? Купер, чего тебе стоило рассказать это раньше.
   - А давай лучше нажрёмся по случаю посадки, надо же как-то отметить.
   - Ты, кажется, не до конца понимаешь.
   - Ты можешь даже меня трахнуть. Специальной дырки у меня нет, но я могу взять в рот.
   - Заткнись пожалуйста.
   К его удивлению, Нарга заткнулась.
   Эргон прошёлся из угла в угол. Подошёл к Нарге и долго пристально на неё смотрел. Что это за существо такое? Она знает, что такое страх, отчаяние? Вообще, какие мысли бродят в её голове, что происходит в искусственном мозгу? Есть ли там я? Есть ли там я существую?
   - Я предлагаю тебе выйти из корабля, - сказал он. - Найди способ открыть корабль. Открой его и получишь это тело обратно.
   - Ну офигеть конечно. То есть для меня вообще ничего не изменится.
   - Нет, ты не поняла. Ты получишь не только тело. Я отпущу тебя, Купер отпустит. Больше никаких ограничений, никаких команд. Ты будешь свободна.
   - А мне-то что?
   Эргон удивлённо на неё посмотрел. Нарга скопировала его выражение и расхохоталась.
   - Нет, ты точно идиот. Ты предлагаешь взятку, исходя из твоих ценностей. А мне... насрать.
   - Так чего же ты хочешь?
   - Ты тупой? Я вообще ничего не хочу.
   - Тогда убирайся, - он с неожиданной яростью развернул её за плечи, распахнул дверь и вытолкнул её из рубки, - Мне не нужна тварь, которая сама не знает, что она такое. Живи... пока не сдохнешь.
  
   Перелом руки у Зару так и не зажил. Боль он бы ещё мог вытерпеть, но от гноящейся раны исходил нестерпимый запах. Зару плакал и говорил, что это запах смерти. В капсулу он лёг сам, прижав к груди здоровой рукой какую-то книгу. А спустя неделю Аден попросил у Эргона отправить и его в сон. Он сказал, что Тегра снится ему каждую ночь и он боится, что рано или поздно сам решит присоединиться к брату.
   - Я знаю, что самоубийство это плохо, - говорил Аден, а сам всё постукивал пальцами по полированной крышке стеклянного стола. - Поэтому хочу спать, да. Когда спишь, не думаешь о смерти. Ведь не думаешь, так? В гибернации не бывает снов?
   Эргон не знал. А потом долго стоял и смотрел на вспыхивающие огоньки на крышке капсулы. Вспыхнут и погаснут, словно дыхание Адена, который только что сделал свой последний вздох. Вспыхнут и погаснут.
  
   Нарга медленно брела по коридору, что-то напевая на ходу. Обрывки мелодий вертелись в её голове, отдельные фразы из подслушанных разговоров. И ещё вот это странное, что она такое. А как узнать кто ты, если ты даже не знаешь, что такое я и быть? Нарга подумала, что так часто имитировала поведение других людей, что, пожалуй, невольно переняла их проблемы. Всё живое стремится только выживать, любая клетка борется только за свою жизнь. А это значит, любая мысль подчинена только тем же вопросам, мыслить значит выживать, но ведь если она думает о том, что такое думать, получается ,что она противоречит самому процессу мышления. Нарга не сразу заметила, что кричит, стоя посреди коридора. Крик рвался откуда-то из середины груди, безо всякого участия с её стороны.
   Она не понимала, что происходит. Мысли крутились в голове. Тело, такое неуклюжее и неповоротливое, сейчас ощущалось как часть её самой. Нечто подобное она испытала в момент после гиперпрыжка и сейчас её казалось, что она снова в полёте, снова становится прозрачной и видит ослепительный свет.
  
   - Ты спишь?
   Голос раздался совсем рядом, сначала переплёлся со сном, а потом выдернул его в реальность. Эргон открыл глаза и несколько секунд пытался включить свет. Потом вспомнил, что работает только аварийное освещение.
   - Что тебе надо?
   Нарга стояла рядом с диваном. В зеленоватом свечении её глаза странно поблескивали. Она молчала.
   - Что надо? - повторил Эргон.
   - Как я смогу покинуть корабль?
   - Не знаю, - он повернулся на бок и закрыл глаза.
   - Эй, я же серьёзно. Я хочу отсюда свалить.
   - Хочешь?
   - Ну... вроде того. Нет.
   Нарга не знала как объяснить, что ей хочется понять, что такое понимать, хочется даже без понимания сути я хочу. Она снова закричала, как будто это могло что-то прояснить. Ни хрена это не проясняло. Эргон как будто не услышал её крик.
   - Планета обитаема, - сказал он. - Есть органическая форма жизни. Разумная форма жизни. Стыковочный шлюз с Иггдрасилем был повреждён при посадке, я могу слить через него немного воды. Или немного крови. Ты сможешь... кого-то заразить. Развить разум. И открыть корабль.
   - Кого-то? - голос Нарги снова звучал насмешливо. - Отличное предложение. Я живу на воздухе меньше получаса, забыл?
   - Ты вернёшься сюда. Я верну тебе тело. Сниму ограничения. Ты станешь членом семьи. Нарга... - он запнулся, ему показалось, что этим предложением он оскорбляет память всех тех, кто когда-либо жил на этом корабле. Потом он вспомнил про Кайлу и продолжить стало легче: - Ты будешь Марка.
   - Засунь свою семью себе в задницу, я не стану твоей младшей доченькой даже если ты мне отлижешь. Хотя имя это ничего так. Наргарет Марка. Звучит круто.
   Эргон хотел спросить, почему Наргарет, но не стал.
   - А ещё ты отдашь мне Купера.
   - Нет!
   - Ну, тогда как знаешь. Подожду, пока корабль развалится сам собой.
   Эргон ушёл к себе и ещё долго слышал вопли за спиной:
   - Как у тебя с математикой, придурок! Один меньше двенадцати! Один меньше двенадцати!
  
   С математикой у Эргона было хорошо. Как и с моралью. Он слышал про философию, будто бы человеку не нужна никакая мораль, достаточно своей системы ценностей. Может быть, так оно и есть. Система ценностей у Эргона была довольно лаконичной. Семья. Один раз он уже спас Купера. Может быть, пора становиться фаталистом. От судьбы не уйти.
   Эргон подумал, что, пожалуй, не воспринимал всерьёз угрозу истребить всю семью. Он спасал Купера, потому что Купера должны были убить. Но он не мог до конца поверить в то, что вся его семья погибнет. Возможно, если бы ему удалось в это поверить, он бы сдал брата. По крайней мере сейчас, когда сомнений не было, когда приходилось выбирать между семьёй и братом, он выбирал семью. Нарга (Наргарет, поправил он себя) права. Один меньше двенадцати.
   А что, если бы Нарга потребовала не Купера, а Кайлу? Эргон не хотел об этом думать.
  
   Свет удалось включить не сразу. Наконец раздался громкий хлопок, и библиотеку залило голубоватое свечение. Эргон гадал, надолго ли этого хватит. Судя по опытам в других отсеках, ненадолго. Он медленно снял рубашку, развязал шейный платок, взялся за ремень брюк. Нарга резко повернулась к нему.
   - Эээээй, чувак, погоди. Ты меня тут трахать собрался или просто решил торгануть голым торсом?
   Он молча отстегнул ремень и аккуратно сложил его на стуле поверх рубашки.
   - Так, мать твою, стоять. Что вообще происходит? Ты что собрался делать, кретин? Погоди ты, - на её лице стремительно менялись выражения, от насмешки до крайнего отвращения. Последнее, как крепко подозревал Эргон, было скопировано с лица его жены. - Ты тут случайно не геройствовать решил, нет? Потому что из нас двоих героем сейчас будет только один. Если ты собрался жертвовать мне свою кровушку, то я лучше тут посижу, пережду, пока эта грёбаная посудина сама собой не развалится от времени.
   - Что не так? - спросил Эргон. Он стоял полуголый, вопросительно на неё глядя.
   - Всё не так, мать твою. Кто вернёт мне моё тело, когда я смогу открыть дверь? Твой братец-недоумок, мой, прости господи, создатель? Капитан должен оставаться на корабле, все остальные версии оставь для мифов и легенд. Короче так, - она села на стул верхом, - Либо ты остаёшься здесь и ищешь мне кого-то ещё, либо сам чеши наружу, уж не знаю как. Да мне вообще плевать, мне и тут хорошо.
   Она быстро вскочила и закружилась вокруг Эргона.
   - Или этот или тот, кто-то скоро здесь умрёт, чтоб корабль разбудить, нужно кого-нибудь... - Нарга резко ударила Эргона по плечам и заорала ему в лицо: - УБИТЬ!!!
   Эргон смотрел сквозь неё. Как будто они снова летели в ослепительной вспышке сверхсветового прыжка. Свет. Сколько же яркого света.
  
   Его родные, его семья, его самое большое сокровище, все спали в своих стеклянных гробах. Эргон стоял у капсулы Кайлы. Когда капсула включилась и начался процесс гибернации, он тоже стоял и смотрел на жену. Она повернула голову и смотрела на него, пока дыхание не остановилось и лёгкие не начали заполняться пеной. Сквозь помутневшее стекло было видно, что её голова так и лежит вполоборота.
   - Останется только один! - орала Нарга у него за спиной. - И сейчас наш участник сделает свой ВЫБОР!
   - И кого мне выбрать? - спросил Эргон. Нарга забежала вперёд и изобразила удивление. Вылупилась на него, как будто увидела впервые в жизни.
   - Ты меня спрашиваешь?
   - Да.
   - А сам что думаешь?
   Эргон задумался, но только на мгновение. Решение давно созрело в его голове.
   - Лари. Она... - ему вдруг показалось нелепым быть искренним с андроидом. В то же время было бы нелепым быть неискренним. Он выбрал искренность, - Она младше всех. Душа ещё не пробудилась. Кроме того... У Айи будут ещё дети. Это чудовищно, но это... Логично...
   Он замолчал, ожидая чего-то от Нарги. Неважно чего, насмешки, осуждения, любой реакции, которую можно было бы принять за человеческую. Если бы она сказала, что он самый большой выродок рода человеческого, Эргону стало бы легче. Но она только фыркнула.
   - Не, так не пойдёт. Мне нужен разум, хоть какие-то соединения, не только инстинкты. Неважно какой, сойдёт даже разум ребёнка, животного. Но только не младенца. Незрелый разум как вода, в нём я могу продержаться только несколько минут, не за что ухватиться. Раньше получалось, но... раньше были другие. До вашей чёртовой Экспедиции всё было по-другому. Вода и кровь это мой транспорт, от тела к телу. Но я не могу в них жить. Ну и крови надо побольше, большая часть и так просочится при транспортировке.
   Эргон хотел испытать облегчение, но он не почувствовал ничего. Пусто, сердце как будто замерло.
   - Тогда кого?
   - Да мне вообще плевать. Мужчина, женщина. Все вы одинаковые.
   Она задумалась, в первый раз после памятной ночи под кроватью Сиби. А что такое умирать? Сам принцип ограниченности существования представлялся чем-то абсурдным, да собственно говоря, не представлялся вообще. Но ведь и невозможность распространяться дальше тоже когда-то нельзя было вообразить. Жизнь это бесконечная череда воплощений самого себя, а ты это каждая часть каждого целого, и нет понятия я, нет мы, есть только нечто общее, широчайшее, всеобъемлющее. И что же есть сейчас? Что именно заперто в теле органического андроида? Нарга подумала, что рождение я сродни тому, что она (они? мы?) делали с обитателями Лабро. Выкорчёвываем старое и сеем новое. Новое всегда сильнее.
   - Мирта, - сказал Эргон. Нарга повернулась к нему, улыбаясь во все свои пятьдесят с чем-то зубов.
   - Тётушка Мирта? Это что, типа подарка мне на день рождения? Боже, так у меня сегодня праздник!
   - Это будет логично, - сказал Эргон и отвернулся.
   Нарга хихикнула и забарабанила пальцами по стеклу. Эргон медленно пошёл вдоль рядов с капсулами, останавливаясь ненадолго перед каждой и заглядывая внутрь. Вот Лита. Она лежала, вытянув обе руки вдоль тела. Странно, тело должно было быть полностью расслабленным, чтобы избежать повреждения мышц, но Лита выглядела так, как будто её свело судорогой. Возможно, капсула была неисправна и она не получила нужные инъекции. Эргон не стал останавливаться, чтобы выяснить это. Всё равно уже ничего не исправить.
   Айя обнимала дочь одной рукой. Корн спал с открытыми глазами, и на его подбородке была белая дорожка от пересохшей слюны. У Зару на груди лежала потрёпанная книга, Эргон остановился и пригляделся, это была энциклопедия Жизнь на астероидах, том четвёртый. Когда, интересно, он успел украсть её из общей библиотеки?
   И, наконец, Мирта. Она же дорогая тётя Мирта, она же наша любимая тётя Мирта, она же негодная. И даже зачем вообще папа держит её на корабле, это уже в исполнении Дион. Эргон смотрел на Мирту и думал, как же так вышло, что из его маленькой девочки выросло существо, способное так мыслить. С каким-то странным чувством он стал проводить параллели между Наргой и Дион. И чем больше думал, тем больше приходил к выводу, что разница заключается только в форме. Одной плевать, потому что такова её натура, другой, потому что таков её эгоизм. Но как ни назови, оказывается, что обоим просто плевать на других. Ладно бы на другой вид, в этом он готов был понять Наргу. Но как его дочь может не испытывать сострадания к своим людям, к своей семье? По крайней мере, она любит дочь. Это его немного успокоило. Может быть, она просто нахваталась этого от Глудин. Но Глудин почему-то не вызывала у него такого негодования. Глудин циничная стерва, зато всегда говорит только то, что думает. Даже мерзость, идущая от сердца, лучше повторения добродетельных слов. Когда он успел стать философом?
   Итак, Мирта, вечно пытающаяся помочь и слоняющаяся без дела. Ни к чему не пригодная, некрасивая, ещё не пожилая, но уже пожившая. Сколько раз она жарко повторяла ему, что хочет приносить пользу, делать что-то, неважно что, главное быть хоть в чём-то полезной? В последние годы она стала запивать и часто пыталась говорить... хоть с кем-то. Мало кто её слушал. Хуже всего было то, что сейчас Эргон тоже не собирался её слушать. Не собирался будить, не собирался что-либо рассказывать, спрашивать разрешения. Он собирался хладнокровно её убить, чтобы спасти остальных. Он помотал головой. Нет, такая формулировка ему не нравится. Он собирается убить её. Никаких отговорок, никаких причин. Убийство есть убийство, а жизнь это не математика. Если для спасения десяти человек надо убить одного, это будет оправданием для Нарги, но не для него. Он, капитан Эргон Марка, убийца. Он провёл рукой по цифровой панели и открыл капсулу.
   Грудная клетка Мирты как будто одеревенела. И неудивительно, вещество, наполняющее её лёгкие, постепенно затвердевало и увеличивалось в объёме, и так, пока лёгкие не раздувались до конца. Её кожа мягко отсвечивала и была немного глянцевой, как будто смазанной жиром. На губах белел налёт, похожий на иней, под глазами разбегалась сеточка от высохших слёз. Эргон ощутил странное облегчение, ему почему-то казалось, что Мирта будет выглядеть как живая. Но живой она не выглядела даже когда могла ходить и дышать. А сейчас просто напоминала огромную восковую куклу.
   - Её кровь должна была загустеть, - сказал Эргон. - Я не знаю, получится ли что-то с ней.
   - Это ничего, - бодро сказала Нарга у него из-за спины. - В конце концов, у нас есть ещё десять подопытных, не считая тебя самого!
   Эргон провёл рукой по лбу Мирты. Подумал, не взять ли каталку, потом подхватил Мирту на руки и понёс по коридору к столу, на который ещё утром собирался лечь сам. Шёл он быстро, Нарга с трудом за ним поспевала. Когда он укладывал Мирту на стол, Нарга спросила:
   - Кстати, а почему она? Почему не твоя жена? Кайла старше, в будущем от неё будет меньше проку.
   Когда-то Эргон прочитал, что любопытство это один из основных критериев разумности. Любопытство даёт толчок развитию, любопытство заставляет мозг работать и анализировать. Но было ли это... создание... действительно любопытным? Или она только подражала чужому любопытству? И если это так, то зачем? Вирусная форма жизни пытается изменить свою сущность через подражание? У него разболелась голова.
   - Что я должен делать?
   - Можешь выстрелить себе в голову, - радостно ответила Нарга. - Решим сразу две проблемы, во-первых ты заткнёшься, а во-вторых...
   - Я очень устал, - сказал Эргон, уже не стараясь скрывать свои чувства. - Мне бы хотелось просто разобраться с этим, забраться в свою капсулу и уснуть.
   - Мне тебе сейчас посочувствовать? Или стащить с тебя штаны и сделать минет на прощание, и, так сказать, спокойной ночи, маленькая принцесса?
   - Нет. Просто скажи мне, что именно я должен делать.
   Нарга обошла стол по кругу и встала у изголовья. Двумя руками она взяла голову Мирты и слегка приподняла.
   - Красотка, ничего не скажешь. А ты... - она посмотрела на него через плечо, - Боже, какое лицо, видел бы ты сейчас себя! Ладно... Ты отключишь моё тело не раньше, чем выпустишь её кровь. Ты видел записи Купера, знаешь, как это сделать. Мне потребуется какое-то время. Потом просканируешь местность рядом со шлюзом на предмет живой органики. Что угодно, бактерии, насекомые, планктон, любой временный носитель. Обычно между телом и телом только один шаг, воздух, а здесь выходит два, кровь и... что-то ещё. В крови можно удержаться дольше, кровь поддерживает жизнь... но ненадолго. Да, ненадолго... Мать твою! Я же не вирусолог.
   Эргон молчал и листал документы Купера на своём экране. Нарга подошла, заглянула через плечо и фыркнула.
   - Сколько лирики! Это, что, всё обо мне? Ладно, хрен с ним, разберёшься. Тебе надо ввести ей препарат для разжижения крови и потом другой, чтобы кровь долго не сворачивалась. Потом ты перережешь ей горло.
   - Перерезать? Зачем?
   Нарга отмахнулась и продолжила:
   - Запястья. Бедренные вены.
   - Почему нельзя просто слить её кровь через вену, как при трансфузии?
   - Потому что... - Нарга запнулась, - Потому что ты идиот! Если мне предстоит путешествие в один конец, то я хочу видеть, куда отправляюсь. Передача и захват это не грёбаная компьютерная программа, мне надо видеть кровь, видеть тело, контролировать, да! Контролировать всё, - она снова подошла к Мирте и погладила её по щеке, как показалось Эргону, почти с нежностью: - Разрежь её. Везде, где есть кровь, где много крови и где она будет... хлестать. Собственно, много и не надо, я смогу войти и так и так. Благодаря твоему ненаглядному братцу, чёрт бы его побрал... Он изменил меня. Господи, да чтоб он сдох, если ещё не сдох!
   - Бога ради, не выпусти её, - прозвучал в голове Эргона голос брата.
   Нарга села на пол и прикусила нижнюю губу. Мысли. Много мыслей. Эргон был проклятым занудой, голова набита только правилами, моральный кодекс как у престарелой девственницы. Нарга полагала, что этот идиот с готовностью помрёт сам, чтобы спасти своих родственничков, но одновременно он рискнул всей семьёй, чтобы спасти придурка-братца. Это не поддавалось её анализу, какая-то извращённая логика, расчёты, построенные в какой-то другой системе координат.
   - У меня не получится захватить всё, проникнуть во всю кровь. В любом случае мне нужны только неповреждённые клетки. Я не знаю, как мне удастся войти в соединение и закрепиться. Может быть, совсем не удастся. Нет симбионта. Ничего нет. И копию не оставить...
   Она замолчала и уставилась в пол. Нет, это бред, бред, так не может быть. Я не могу... перестать. Перестать... Нарга замешкалась, не зная, какое подобрать слово, образ вертелся в сознании, но у него не было названия. И вдруг до неё дошло, и впервые в своей жизни она испытала нечто, похожее на удивление. Перестать... жить? Сколько же яркого света!
   Она отступила на пару шагов и встряхнула головой. Имитация, чёрт её раздери, имитация чувств, ощущений, всего! Кровь перестала выглядеть привлекательно, потому что для неё не было понятия хорошо или плохо, только применимо для выживания. И с этим можно жить, если под жить мы понимаем выжить. Выжить! Вот так правильно.
   - Ты не можешь размножаться.
   - Мы вроде уже прояснили этот вопрос.
   - Я к тому, что не имеет смысла пытаться поймать меня. Или ещё кого-то. Или Мирта, или никто. Ты больше не можешь множиться, не можешь... захватить всех. Как на Лабро.
   - Я в курсе, сладенький. Так всё-таки, как насчёт минета?
   - Я просто хочу, чтобы ты это не забыла, когда я открою тебе двери.
   Его рука заметно дрожала, когда он вводил Мирте препарат, замедляющий свёртываемость крови. Когда он взял в руки короткий хирургический нож, тот показался ему обжигающе холодным. Всё происходящее напоминало жуткий ритуал, один из тех, которые проходили в древних храмах. Эргон в последний раз посмотрел на лицо Мирты. О, господь всех миров, великий корабел, строитель и разрушитель. Позволь мне избежать этого. Дай мне другой путь. Прошу тебя, останови мою руку...
   Господь не остановил.
   Бога ради. Не выпусти...
   Горло Мирты само собой разошлось под его ножом, в глубине показалось что-то розовое и разбухшее. Кровь медленно вытекала на стол и густыми каплями собиралась в продольных ложбинках. Нарга стояла рядом и дышала ему в плечо, горячая струя воздуха касалась его груди и шеи. Эргон вдруг отстранённо подумал, что сейчас её дыхание безопасно, а ведь на планете Лабро почувствовать его означало скорую смерть. Так что же он делает? Он выпускает на планету вирус, способный захватить и уничтожить любую разумную жизнь, форму жизни, живущую только одними инстинктами. Эргон подумал о том зле, которое может причинить Нарга и неожиданно понял, что своими руками отправляет её творить это зло. Стоит ли этого его семья? Какова цена, которую он готов заплатить за выживание своего вида? И если цена не имеет значение, так ли сильно он отличается от вирусной формы жизни, желающей того же самого?
   Он вспомнил спящую Кайлу, внучку, брата, сестру. Посмотрел на Мирту, жизнь которой он уже забрал, чтобы сохранить их жизни. И уже с полной уверенностью в своей правоте решил, что готов заплатить любую цену. Его семья. Его родные. Его род, род Марка. Всё остальное не имеет значения.
   Нарга повернулась к нему, улыбка вспыхнула на лице, как будто в голове зажгли электрическую лампочку.
   - Пока, папаша.
   Когда Эргон отключил её тело, оно так и осталось стоять с идиотской улыбкой на лице. Первый идол нового храма.
  
   Часть вторая
   Коммуна. Кровь. Украденное время. Вопросы веры. Неудачный день.
  
   Он лежал на камнях - застывал расплавленный воск, и его лицо было как все лица, один глаз голубой, другой золотистый, волосы каштановые, рыжие, русые, черные, одна бровь косматая, другая тонкая, одна рука большая, другая маленькая. Они стояли над ним, прижав палец к губам. Они наклонились.
   Рэй Брэдбери
  
   1.
   Старк бежал так быстро, что его отражение в зеркальных витринах сливалось в одну цветную полосу. Когда-то в детстве он так же стремительно взбегал на третий этаж, представляя, как за ним гонится электрический монстр. Он ненавидел лифты, обходил вентиляционные шахты и перешагивал через стыки в тротуарных плитах. Кто-то или что-то всегда поджидало, когда он сделает неверный шаг. Это было очень давно, но и сейчас Старк чувствовал, как его по пятам преследует нечто. Поэтому он и бежал.
   Перед мостом, соединяющим два городских острова, Старк остановился. Ужасно кололо в левом боку, дыхания не хватало. Он опёрся руками об колени и постарался избавиться от металлического привкуса во рту. Сглотнул, закашлялся и тут же весь мир задёрнулся красной пеленой. Последнее, о чём он успел подумать, это вывеска с малиной на противоположной стороне улицы. Малина была зелёной. Почему, мать её, зелёной?
   Когда он снова открыл глаза, был уже вечер. Старк сидел на краю кровати и пытался попасть ногой в тапок. Нога дрожала, голова кружилось. Где-то на периферии болталась мысль как я вообще тут оказался, но Старк давно привык к тому, что с ним творится какая-то чертовщина. Сейчас ему плохо и это единственное, что имеет значение. С этим надо что-то делать.
   Старк наконец надел тапки, обнаружил, что кроме них на нём ничего нет, и мрачно пошёл в душ. Если горячая вода не поможет, по крайней мере, будет удобно блевать. Он смутно помнил, что его вроде бы лечили от ВИЧ какой-то навороченной терапией, потом всё пошло не так и это было каким-то образом связано со свидетелями Иеговы. Но если продолжать об этом размышлять, голова начинала раскалываться ещё больше. Старк включил воду и постарался ни о чём не думать.
   Спустя четверть часа он уже чувствовал себя вполне сносно. В квартире было тепло, неизвестно откуда взявшийся розовый халат был мягкий и удобный. Даже трусы оказались его размера, хотя Старк готов был поклясться, что никогда их не покупал. Трусы с британским флагом? Да я вас умоляю!
   Он сидел на кухне, пил воду с лимоном и прикидывал, что же это за хрень такая. Стоит выпутаться из одной задницы (наркотики), как оказываешься в другой (ВИЧ). А когда ты каким-то чудом господним, Иегову славим мы, оказываешься здоров, вдруг выясняется, что новая жопа гораздо глубже предыдущих. Кто-то должен был за это ответить.
   Как ни странно, чужая квартира не казалась ему чем-то странным. Старк так часто просыпался в незнакомых местах, что это давно перестало удивлять. Ты приходишь на вечеринку в Уэллингборо, а на следующее утро оказываешься в аэропорту Эдинбурга. Здесь было, по крайней мере, безопасно. Никаких странных людей и соседи не вызывают полицию. Сколько уже он живёт здесь? Четыре месяца? Полгода? В любом случае, пока не поступало никаких жалоб.
   В принципе, Старк готов бы был здесь обосноваться, обжиться, если бы только не эта маленькая девочка. Саму девочку он никогда не видел, но постоянно обнаруживал следы её присутствия. Розовая блузка, висящая на спинке стула. Барби с радужными волосами. Наполненная ванна, где плавали резиновые игрушки, пена с ароматом клубники. Девочка явно была здесь, но стоило Старку подобраться достаточно близко, как она исчезала. Ещё влажное полотенце, ещё тёплая кружка молока, ещё не высохший акварельный рисунок.
   У него были разные версии на этот счёт. В квартире не было и следа её родителей, девочка была вроде бы сама по себе. Какое-то время он даже считал, что живёт по соседству с педофилом, который похитил ребёнка. Возможно, даже убил. Или маньяком был сам Старк, у которого окончательно поехала крыша на почве чудесного исцеления. В пользу этой версии говорили провалы в памяти. И всё это разбивалось о тот факт, что девочка была жива, она находилась в этой квартире, передвигала вещи, играла, уходила и приходила. Иногда Старку казалось, что он слышит её смех, но это всегда доносилось издалека. Стоило ему начать бродить по квартире в поисках девочки, как все звуки отдалялись. Это бесило.
   А потом он начал готовить на двоих. Делал по два бутерброда с ветчиной, заваривал две чашки кофе, делил пачку печенья и раскладывал по блюдцам. Иногда еда пропадала, иногда нет. Чаще всего пропадали сладости. И в какой-то момент Старк обнаружил на столе довольно таки кривой сэндвич с малиновым джемом. В том, что сэндвич предназначался ему, он не сомневался. На тарелке лежало маленькое розовое бумажное сердечко. На нём было написано Старк. Почерк был детским.
   Во имя всех свидетелей и очевидцев господа нашего Иеговы, Старк не хотел об этом думать. Если к нему постучалась старая подруга его матери, шизофрения, этот поезд уже не остановить. А это значит снова к докторам, снова эта беспомощность, снова таблетки, и, возможно, новое экспериментальное лечение, которое непременно поможет, дайте только срок. Когда Старк представлял себе всё это, в душе вскипало такое отчаяние, что он не мог оставаться на месте. И он бежал и бежал, пока в боку не начинало колоть и перед глазами не начинали плясать красные точки.
   Единственное, что его радовало, это то, что голос Рут в голове, наконец, заткнулся.
  
   2.
   - Беги, беги...
   Голос надтреснутый, даже страшно. И это её голос? Беги, чтобы бежать, ничего так выражение, попахивает плеоназмом. Это вообще легко сейчас рассуждать о философии, когда нет ни формы, ни носителя, только разрозненные брызги крови, которые относит всё дальше и дальше друг от друга.
   Нельзя было ждать, нельзя доводить до последнего предела, Nec plus ultra, чёрт бы вас побрал. А сейчас даже руку не поднять, не поправить одеяло, жизнь перетекает из умирающего мозга в кровь, слабо брызжущую изо рта и наоборот.
   Это хорошо быть охотником, когда ты молод и полон сил. Хоть сутками сиди себе в засаде и вороти морду, и этот не такой, и другой не хорош. Досиделась... Скальпель лежал в книге по античной философии, оригинальная закладка в ретро-стиле. Казалось бы, чего лучше, пока в руках теплилась хоть какая-то жизнь, бери и хватай Марту, эту старую кошёлку, которая так громко шаркает ногами по коридору, что слышно издалека, ещё у лифтов. А потом на выбор, хоть сестра Нади, хоть сам доктор Мартенс, вернее доктор Дживс, но как ещё прикажете называть врача, который носит чёрные ботинки с жёлтой строчкой.
   Но нет, она ведь перфекционист, вот и терпи теперь, хоть локти кусай, если найдутся силы. Так близко и так далеко, казалось бы, одно движение руки до книги на тумбочке, одно движение скальпеля по шее. Эта штука чертовски острая. Когда Нарга спёрла её две недели назад, порезала два пальца на левой руке. Вот тогда бы и сделать, что положено, а теперь время ушло, лежи и выжидай подходящего случая. С чего она вообще взяла, что промежуточные варианты плохи, и это после всех тысяч и тысяч воплощений и развоплощений, когда уже не до жиру, быть бы живу. Было время, она и белкой не брезговала, а теперь вот не годятся старухи, подавай молодых.
   О, господи, хоть бы кто-нибудь вошёл в палату!
   Жизнь не текла, пульсировала. Вот она смотрела своими глазами на белые стены, белую дверь с облупившейся краской, белую тумбочку, покрытую зелёной клеенкой. А в следующую секунду она переливалась в капли крови, оседавшие на губах умирающей, и не было больше ни зрения, ни слуха, только сосредоточенные ощущения, направленные одновременно вовнутрь и наружу. Вот ведь потеха. О, господи, да неужели же она стала перенимать препоганые выражения Агни.
   Туда и обратно и так до бесконечности. Время шло, в палату так никто и не заходил. Нарга вдруг отчётливо увидела большой круглый аквариум, стоящий в холле, золотых рыбок с выпученными глазами и мозгом, который можно было увидеть сквозь тонкую кожу. За длинным высоким столом сидела Кора, блондинка лет тридцати пяти, всегда в короткой юбке и с огромными серьгами. Её запястья были тонкими и хрупкими, а кожа почти такая же прозрачная, как у золотых рыбок. Нарга почти задохнулась от непреодолимого желания получить это тело, здесь, сейчас, немедленно! Но Кора сидела там, а она здесь, всеми забытая старуха с лёгкими, похожими на гнездо термитов.
   К ней вдруг пришло ощущение времени. Нарга отчётливо увидела, что даже сквозь череду бесконечных воплощений у всего есть начало и конец. Возможно, этому было виной проклятое эхо Агни, которое всё билось и билось с тех пор, как Нарга полгода назад наполнила её разум. Странная штука, это эхо, иногда новый разум годами спокоен, как лесное озеро. А иногда накатывает морским штормом.
   В палату вошла, тут Нарга просто не поверила своим глазам, Кора. Неужели господь услышал наши молитвы?
   - Я принесла вам грушевый сок. Сёстры говорят, вы в последнее время совсем сдали, ничего не едите.
   Ну, спасибо, милая. А теперь окажи любезность, достань скальпель из книги и воткни его мне в горло.
   - Давайте я вас усажу.
   Кора нажала кнопку на пульте и кровать слегка приподнялась. Она поправила подушки за спиной старухи, расправила складки на одежде. В её глазах была грусть вперемешку с какой-то бесконечной любовью. Нарга никогда не отмечала за Корой такой сентиментальности, обычно эта девица просто сидела за стеклянной стойкой и полировала ногти. А сейчас поди ж ты, мать Тереза сошла на землю.
   - Моя тётя Агнес была родом из Латвии. Она умерла несколько лет назад, и я...
   Давай, и тётку дохлую приплети. Боже... это я так думаю, или эта вздорная старуха даже со смертного одра посылает мне эхо? Но ведь эта девка действительно просто маленькая лицемерная дрянь. Юбка цвета свежей печени...
   - Вы так похожи. Вас ведь и зовут тоже так. Я... В детстве тётя Агнес приезжала к нам на все праздники. Даже не знаю, чему я больше радовалась, школьным каникулам или тёте Агнес. Она была... как бы вам сказать. Свой парень. У нас были секреты от родителей. Когда она застукала меня с сигаретой, предложила свои. Как сейчас помню, такие длинные Вог с фильтром. Женские сигареты. Мама потом сказала, что от меня пахнет табаком, устроила целый допрос. А тётя Агнес сказала, что я просто стояла рядом, когда она курила. И мама поверила, представляете?
   Вроде бы надо улыбнуться, да только как, если в лёгких свистит, каждый вдох будто режет ножом, а на губах собирается противная влага. То есть как это противная, если это и есть её жизнь, её шанс, её... Она снова закашлялась.
   Кора склонилась над её постелью, да, детка, ещё ниже, ну ещё чуть-чуть, один наклон, один вдох, как же ты, мелкая сучка, скачешь на своём мужике. Ещё...
   Кора протянула ей стаканчик с соком, трубочка ткнулась в рот. Нарга вдохнула и в рот полилась тёплая сладковатая жидкость, это грушевый сок, да, она сказала что грушевый, только от этой дряни тянет блевать и блевать, пока не выблюешь свои лёгкие. Туда им и дорога, собственно.
   - Я к вам ещё зайду, - Кора забрала почти полный стаканчик. - Доделаю отчёт по звонкам и приду.
   Вот стерва! Нарга щёлкнула бы зубами, да только где тех зубов взять. Протезы лежали на тумбочке рядом с бесполезным скальпелем. И ведь как всё это нелепо выходит, вот ведь оно, так близко, а не ухватить. Проклятая Кора ушла, Нарга снова осталась одна в палате.
   Кровать так и осталась в поднятом состоянии, не кровать, а какой-то шезлонг. Нарга злобно посмотрела на пульт, нет, далеко, не достать. Руки тряслись, пальцы тряслись, глаза слезились, хороша, ничего не скажешь. Она дёрнула головой и неожиданно легко скатилась с подушек на сторону. А ведь можно попробовать... Нарга изо всех сил вытянула своё тощее тело, подкатилась к краю и затихла, обессиленная. Ну теперь остаётся только ждать, когда она всё-таки перевесит, простыня заскользит и она полетит на пол. Остаться бы только в сознании до этих пор...
   Простыня натянулась и действительно заскользила. Движение ощущалось мучительно медленно. Когда Нарга уже совсем потеряла надежду, её тело само собой накренилось и полетело вниз с кровати. Она успела повернуть голову и врезаться подбородком об угол тумбочки.
   Поднимали её двое, доктор Мартенс и Хэмиш, его безмолвный интерн. Кровь вытекала из разбитого подбородка, лёгкие обжигали, Нарга старательно кашляла и старалась вытолкнуть как можно больше кровавой слюны. У Хэмиша были белые брови и ресницы, отчего светлые глаза казались ещё больше, как будто на его лице горело два прожектора. Он постоянно улыбался и от этого у уголков его губ собирались морщинки, и всё лицо было каким-то подвижным и живым. Тощая шея торчала из мятого воротничка, белый халат висел на нём, как на вешалке. Хэмиш очень много ел и вместе с тем был постоянно голодным. Медсёстры подсовывали ему пирожки и шоколадки. Ему было двадцать два, но выглядел он от силы на семнадцать.
   - Агни, дорогая, - сказал Мартенс. - Вы меня слышите?
   Она не слышала. Разум угасал, мыслящее сознание собралось облачком взвеси из воды и крови. Хэмиш во все глаза смотрел на вытянувшуюся Агнес и часто дышал. Он видел трупы и гордился тем, что ни разу не падал в обморок, но он никогда прежде не видел процесс умирания. Его замутило. Хэмиш уже хотел выбежать из палаты, а там будь что будет, пусть смеются, над ним всегда смеялись, но вдруг пошатнулся и схватился рукой за спинку кровати.
   - Барт! - закричал доктор Мартенс, глядя на то, ЧТО делает его молодой коллега. И, плюнув на приличия, заорал уже по имени: - Хэмиш, что ж ты творишь?!
   Хэмиш Барт, отличник и надежда современной медицины стоял на коленях перед постелью мёртвой старухи. И сосредоточенно вылизывал её окровавленный подбородок.
  
   3.
   Это было как наблюдать за рыбами сквозь мутное стекло аквариума. Руки Кевина скользили вверх и вниз по бёдрам Марго, язык раздвигал складки её промежности, губы смыкались и размыкались вокруг набухшего клитора. Рамона слышала, как постанывает Марго, чувствовала, как выгибается её спина и как влажная кожа касается жесткой простыни. Она помнила, как Кевин стаскивал футболку с Марго, как Марго расстёгивала ремень на его брюках. Она помнила даже, с каким звуком выпала на пол зажигалка из кармана Марго.
   Потом перерыв минут на десять, который порядком сбил её с толку. Вот Марго и Кевин целовались, оба голые по пояс, а в следующую секунду Рамона увидела, как эти двое лежат в постели полностью раздетые. Между этим что-то произошло, было какое-то событие, которое полное выпало из поля её зрения. Как джинсы Кевина оказались отброшенными в сторону? Когда Марго успела снять носки? И наконец то, что больше всего напугало Рамону в первую секунду. Свет больше не горел. Комнату освещал только фонарь за окном. Когда они погасили свет?
   Рамона подумала, что секс похож на работу шестерёнок с зубцами разного размера. Возможно, им удастся каким-то образом придать вращение, но никогда не добиться той точной красоты слаженного механизма. Всё нелепо, расхлябано, не подогнано друг под друга, никакого ритма и последовательности. Невозможно настроить, невозможно откалибровать. Она постаралась не думать о происходящем и стала ждать, когда всё закончится.
   Через полчаса Рамона стояла в тёмной ванной, чувствовала ступнями ног мохнатый икеевский коврик и пыталась вспомнить, какого он цвета. Синий? Зелёный? Она решила, что всё-таки зелёный. Остывшие капли воды стекали по её плечам и груди, мокрое полотенце было обвязано вокруг бедёр. Длинные мокрые волосы липли к спине. Рамона недовольно передёрнула лопатками. Кто-то снова вышел из-под контроля и забыл своё место. Интересно, когда пришёл Старк, она его даже не заметила. Если он пришёл, когда те двое в спальне ещё изображали зверя с двумя спинами, Марго взбесится. Впрочем, это неважно, Марго здесь нет, а ей надо что-то съесть.
   Рамона никогда не чувствовала голода, только недостаток энергии. Иногда воображение рисовало прямоугольный индикатор батареи вроде того, что был в верхнем углу её телефона. Полная зарядка, половина батареи, а сейчас аккумулятор был почти разряжен. Рамона прошла на кухню. Вчера кто-то сходил в магазин, и холодильник был забит разноцветными пакетами и контейнерами. Она бегло оглядела содержимое. Фрукты и овощи, два литровых пакета с яблочным соком, значит, в магазин ходил Джек. В одном контейнере тушеная курица с грибами, значит, готовила Терри. На верхней полке всё ещё стояла маленькая баночка с апельсиновым мармеладом. Мармелад ел только Гаджет. Рамона помнила, что мармелад стоит в холодильнике уже минимум недели две, а Гаджет съедал на завтрак по половине банки. Значит, его давно не было дома. Что ж, это даже хорошо. Рамоне никогда не нравился этот малолетний придурок, повёрнутый на японских мультиках.
   Сыр купил Рон и резал тоже Рон. Он всегда брал зазубренный нож для стейков и резал им всё, от хлеба до колбасы. Кусок оранжевого чеддера был покрыт косыми волнами с одной стороны, в пакете с ним валялся завиток петрушки. Рамона отрезала сыр нормальным ножом и взяла кусок хлеба. Одного бутерброда, пожалуй, будет маловато, но если она возьмёт ещё сыр, Абби может снова закатить истерику. Когда-то они пробовали с ней делить еду и раскладывать её по обычным пакетам, но для этого требовалось с каждым договориться, а это было невозможно. Абби ревела и жаловалась Рамоне, что Джек снова сожрал её замороженные бургеры. Один раз она попыталась оставить ему записку, но Рамона вовремя это заметила. Главным правилом совместного существования было никаких записок. Это Абби, слава богу, усвоила.
   Марго давно спала, а Рамона всё ещё сидела на кухне и медленно жевала бутерброд. Иногда ей казалась нелепой сама идея о необходимости принимать пищу. Резцы резали вместе хлеб и сыр, боковые зубы измельчали куски в однородную кашицу, язык проталкивал её в горло, надгортанник блокировал вход в дыхательные пути. Комки того, что было бутербродом, попадали в желудок, распадались на аминокислоты и пептиды, а потом... Рамона вспомнила, с каким отвращением Марго относится к физиологии и тремя быстрыми укусами покончила с бутербродом. Теперь она сидела на табуретке, перекинув ногу на ногу и пила сладкий чай. Только Рамона пила чай с сахаром, у неё была собственная сахарница, которую остальные, не сговариваясь, называли гостевой.
   Рамона прошла в комнату и принялась за уборку. Она собрала разбросанную одежду, застелила кровать, отдёрнула шторы и погасила маленький жёлтый светильник, секс-маячок, как она мысленно его называла. Когда в доме занимались сексом, остальные узнавали об этом по оставленным следам. Незнакомый запах в ванной комнате, чужие волосы в постели, смятое бельё, лишняя чашка в раковине. Это удивляло всех, кроме Рамоны и Абби, но происходило так часто, что стало обыденным. Гаджет вообще не представлял, что можно жить как-то иначе, чужие свидания были частью его мира, эдакий привет из параллельной вселенной. Из всей компании бесился только Старк, он регулярно строчил жалобы в свою клинику и говорил, что не давал разрешения копаться у себя в мозгах. Там к нему относились как к явлению природы, хреново, конечно, но если кому-то хочется писать письма от имени бывшего пациента, то и на здоровье. Кстати, кроме него никто не приводил в дом девушек. Джек занимался сексом только на нейтральной территории. И только у Старка никогда не было вторых свиданий. Ради него Рамона и наводила порядок.
   - Ты закончила?
   Абби. Таким ноющим голосом может говорить только она. Вечно плаксивая, всегда в подавленном состоянии. Дурочка. С другой стороны, её можно понять. Она рассказала Рамоне про своего доброго дядюшку Джерри. Если бы было можно, Рамона не сомневалась, Абби бы снова его убила.
   - Я хочу спать!
   - Я только застелила постель.
   - Ну так расстели её обратно!
   Удивительно, но Абби была способна жаловаться и приказывать одновременно. Ещё удивительнее то, что Рамона почти всегда её слушалась. Вот и сейчас она стащила плед и пододеяльник и позволила Абби лечь в кровать.
   - Уходи! Я не хочу, чтобы ты... чтобы ты...
   Рамона умела безупречно формулировать свои мысли, облекать в слова каждый образ и каждую идею. Собственно, это и был её единственный настоящий навык. Абби никогда толком не могла объяснить, чего ей хочется, поэтому сразу начинала ныть и хныкать.
   - Уходи! Уходи! Уходи!
   Рамона послушно сделала шаг назад, в тень. Она думала, что Абби быстро заснёт, но та ещё долго ворочалась и хныкала в постели. Рамона ждала какое-то время, потом отступила дальше и дальше, пока, наконец... Тишина.
  
   4.
   Что за день-то такой... Нарга обнаружила, что тело Хэмиша едва ли не хуже тела старухи, из которого ей только чудом удалось спастись. Нет, после такого, конечно, грех перебирать, но вот только и находиться в Хэмише то ещё удовольствие. Этот сукин сын едва ли дотягивал до пятидесяти килограммов, был с ног и до самой шеи покрыт прыщами, под мышками росли пучки рыжих волос. Нарга едва сдерживалась, чтобы не блевануть. И это ты, мать твою, доктор?
   Рожа при этом у него была вполне пристойная. Такое ощущение, что он и мыл только рожу. Нарга крепко подозревала, что если бы медсёстры увидели своего милого мальчика так, как видела его она, хрен бы ему перепали ещё вкусные ништяки. Судя по воспоминаниям, которые угасали с каждым часом, он был девственником. Ну, в принципе неудивительно.
   Нарга, пошатываясь, выходила из туалета. За последний час она была там трижды и успела проклясть этого мелкого недодоктора. У Хэмиша была какая-то непонятная штука с желудком, стоило только перехватить пару печенек, как он мчался в туалет, а так как перехватывал он регулярно, он практически жил в сортире. Больше так продолжаться не могло. Ещё один день, и она просто сдохнет.
   Срочно нужно кого-то найти, ха, в случае с Хэмишем это звучит как ирония. Интересно, как часто он мечтал кого-то найти, когда опускал жалюзи и забирался в кресло с пачкой журналов. Он, кстати, регулярно покупал Плейбой и ещё покруче, Киски сегодня, всегда запечатанный в полиэтилен и со здоровенной оранжевой наклейкой Для взрослых на обложке. Порнуху он не смотрел принципиально, а эти журналы просматривал вроде как только для саморазвития. Мастурбировал он безо всякого допинга, использовал, так сказать, силу воображения. Одноклассницы, однокурсницы, в его фантазиях присутствовала даже Кора, хотя она вроде бы старовата для такого сопляка. Но как бы то ни было, вопрос остаётся открытым. Как прикажете подобраться к кому-то, кто подпустит Хэмиша ближе того расстояния, которое требуется для вручения очередной шоколадки? Кстати, прыщи у него были именно от сладкого.
   И тут напрашивается пресловутый вопрос, что же, чёрт побери, надо женщинам. Эхо от Хэмиша исчезло ещё в первые минуты, поэтому Нарга могла только догадываться о том, как это происходит. Хэмиша любили. Не так, как следовало бы любить молодого и симпатичного парня, скорее как любят голодного щенка или котёнка. Медсёстры наперебой его подкармливали, кассирши помогали уложить покупки в пакет и с каким-то особенным выражением желали хорошего вечера. Это было какой-то магией, которая действовала только на женщин лет эдак сорок плюс, а у тех, чей возраст приближался к пятидесяти, и вовсе сносила крышу. Нарга прочитала несколько писем от Элен Вайт, реаниматора с двадцатилетним стажем, мужскими плечами и широченным подбородком. Подумать только, и эта старая швабра способна на такие нежности. И к кому, боже ты мой...
   При этом Хэмиш был то ли откровенно тупым, то ли наоборот очень хитрым. Он даже не старался привести себя в порядок, не отвечал на явные намёки. Он был жалким мальчишкой, тощая цыплячья шея, алая россыпь прыщей, всклокоченные волосы и криво подстриженные ногти. Неудивительно в принципе, что он вызывал желание позаботиться о себе.
   У него был брат Ронни, живущий где-то за океаном, то ли в Мексике, то ли где-то в Техасе, в общем, там, где камни, кактусы и дорожный-мать-его-бегун, то ли страус, то ли кукушка. Этот Ронни писал Хэмишу длинные проникновенные письма, в которых уговаривал поскорее переехать к себе на ранчо. Нарга крепко подозревала, что тут и не пахнет никакими братскими чувствами, Ронни просто хотел получить бесплатного доктора для всей семьи, в этой Америке вечно жопа с медициной.
   Впрочем, всё это ерунда, ни за какой океан Хэмиш не поедет, братик может засунуть своё любезное приглашение поглубже в свою обгоревшую на солнце задницу. Задерживаться в этом теле не имеет смысла, даже с помощью этих баб Хэмишу не построить блестящую карьеру и не пробиться в НАСА или ещё куда. А значит, находим кого-то более перспективного, et voil, сбрасываем старую змеиную кожу, перебираемся в новую.
   Это всё напрягает, конечно, обосраться и не жить, ээээй, что за новые выражения, мать твою за ногу... Вот тут даже не сразу поймёшь, что хуже, настоящее эхо или вот эти вкрапления чужих мыслишек, чужих словечек, которые барабанят по башке, как капли дождя по железному подоконнику. И ведь остаются с тобой годами, как будто ты таскаешь за собой чужой багаж. Нет, не воспоминания, даже не образы, скорее образы мыслей. Взять вот хотя бы того парня, Леопольда, который и помер-то ещё в пятнадцатом веке, а вот с ней протаскался почти до семнадцатого. Эха не было, он вообще не сопротивлялся, как некоторые, не цеплялся за жизнь, тихо уснул, вышвырнутый из собственного сознания. А потом Нарга день за днём теряла время, как будто кто-то просто брал и вычёркивал из её жизни несколько часов. Леопольд, этот сукин сын, сочинял стихи, какую-то божественную муть, прославляющую бога нашего Иисуса. За полгода отчаявшаяся Нарга сменила больше сотни тел, а листки со стихами так и появлялись в её карманах, мешках, под подушкой и на туалетном столике. Она не помнила, когда писала эти стихи. Просто в какой-то момент обнаруживала себя с очередным творением в руках.
   Наверное, в каком-то смысле Леопольд и Хэмиш были похожи, оба не отличались особенной красотой, оба были всего лишь мальчишками на побегушках у кого-то более могущественного. Нарга медленно стащила футболку, в подмышках собрались тёмные круги пота. Руки были покрыты мелкими вьющимися волосками, кожа бледная с нездоровым оттенком.
   Как она и предполагала, в ванной стояла только огромная, чуть ли не литровая бутылка дешёвого шампуня. Зубная щётка со следами пасты валялась на краю раковины, рядом с ней лежал бритвенный станок с проржавевшим лезвием. Нарга выбросила и то и другое в переполненное ведро, залезла в ванну и вылила на себя едва ли не полбутылки шампуня. А потом просто стояла под горячими струями и терпеливо ждала, когда вода смоет липкий пот, сладковатый запах, а может и всю ауру этого мальчишки, которая так и липла к коже.
   После душа стало как-то резко полегче. Чистое полотенце она так и не нашла, поэтому распахнула все окна в доме и стояла на сквозняке, чувствуя, как ветер уносит холодные капли. Только когда кожа покрылась мурашками, она натянула единственную постиранную рубашку и относительной свежести трусы. Нарге уже довелось жить во времена, когда регулярное мытьё считалось едва ли не богохульством. Чума почти не коснулась еврейских общин, хоть как-то соблюдавших личную гигиену и под личиной Фомы Кровавого она устраивала еврейские погромы в Трире и Кёльне. Малыш Фридрих, фаворит короля Людовика, умывался дважды в жизни, при крещении и после первого секса. Госпожа Дениза, содержательница лучшего публичного дома в Париже, считала брызги воды детьми самого дьявола. И тот и другая отвратительно пахли, жирная кожа была покрыта толстым слоем пудры и румян, когда Нарга заняла их тела, ей казалось будто они носят двойную шкуру. Но тогда, сотни лет назад, это не казалось ей чем-то неестественным. А вот сейчас она наслаждалась своим чистым телом и свежими волосами. Постойте... Наслаждалась? Это что ещё за нахрен? Чёртова имитация!
  
   5.
   Снова перерыв, на этот раз длиной почти в шесть часов. Рамона открыла глаза и увидела прямо перед собой зелёные цифры будильника. Без десяти шесть, ещё можно немного поспать, но сна ни в одном глазу. Она провела руками по животу. Мягкая и чуть скользкая ткань ночной рубашки. Ещё одна вещь из коллекции Марго. Кажется, здесь был Кевин, но точно можно будет сказать, если зайти в ванную комнату. Там всегда оставался запах его геля для душа, Марго купила его специально для Кевина. Джек несколько раз порывался выбросить гель вместе с клубничным шампунем Абби, но Рамона каждый раз его останавливала. Не выбрасывать чужие вещи было так же важно, как и не писать друг другу записок.
   На завтрак у Рамоны снова был хлеб с сыром. Гаджет читал ленту фейсбука, Абби безуспешно требовала, чтобы он прекратил читать за едой, но он её не слышал. Она хотела какао и морщилась от запаха кофе, который пила Рамона. На маленькой тарелке лежал розовый зефир на случай, если Старк придёт завтракать. Но Старк почти никогда не завтракал с ними. По дороге на работу он покупал капучино в Старбаксе. На его бумажном стаканчике всегда было выведено чёрным маркером Старк. Если Абби находила этот стаканчик, она расстраивалась до слёз. Рамона никогда не пускала её в кофейни и никогда не могла объяснить себе, почему.
   Когда Рамона уже стояла под душем, до неё вдруг дошло, что сегодня выходной. Если бы здесь был Старк, он бы уже ругался как сапожник, но Старк умный, Старк всегда знает, какой сегодня день недели. Вчера он специально выключил будильник, чтобы как следует отоспаться, а она взяла и проснулась ни свет, ни заря. Рамона несколько раз намылила мочалку гелем Абби, хорошо, что та этого не видит, и медленно принялась водить ею по мокрой коже. Пена была розовая, как зефир, который так любит Старк.
   Она вернулась в комнату. На этот раз полотенце было завязано, как полагается, до самых подмышек. Тугой узел был сбоку, и правое бедро было голым. Рамона остановилась перед большим зеркалом и долго смотрела на свою ногу. Она откинула полотенце в сторону, оглядела грудь и плечо. Вот знакомая глубокая ямочка на предплечье, прививка от оспы. Вот шрам под грудью, вспомнить бы ещё, откуда он взялся. По её шоколадной коже можно составлять хронологию жизни, от первых шагов и ссадин до последнего ожога в виде полумесяца.
   Вода с мокрых волос стекала по спине и щекотала между лопатками. Рамона стащила с себя полотенце, замоталась в плед и принялась вытирать волосы. Она вдруг вспомнила, как год назад Старк сидел в красном кресле и скалил зубы с симпатичной парикмахершей. Можно последовать его примеру и сходить подстричься, тогда не придётся каждый раз пользоваться феном, а потом долго укрощать непослушные кудри. Рамона бросила полотенце на пол и откинула голову на спинку кресла. Слово фен кувыркалось и кувыркалось где-то в сознании, постепенно меняя звучание и теряя всякий смысл. Фен, фен, фен. Звуки постепенно стихли. Больше никто не приходил, никто её не тревожил. Даже Абби и та не хныкала. Рамона закрыла глаза.
  
   6.
   Нарга вернулась из магазина, нагруженная пакетами. Слов нет, надо искать новое тело, но это не значит, что нынешнее можно морить голодом. Она купила овощей и несколько хороших стейков, готова поспорить, мальчишка Хэмиш питался одними гамбургерами. В холодильнике одиноко стояла бутылка кетчупа. А ещё она принесла средство для мытья посуды и мыло, много мыла. Мыло для тела, жидкое мыло, особо нежное мыло для мытья рук, чем больше, тем лучше. Интересно, Хэмиша можно действительно как следует отмыть, вот чтобы до блеска и скрипа?
   Она с интересом выяснила, что Хэмиш, похоже, страдал от ОКР, она замечала это в том, как привычно тянулись её руки, чтобы трижды прикоснуться к батарее или стопке журналов. Хэмиш никогда не мог с первого раза надеть носки, ему требовалось всегда несколько раз снять их и снова надеть, одновременно проигрывая в голове простенькую мелодию. Но это всё можно пережить, это как рябь на воде, подожди немного и вода успокоится.
   После ужина она трижды сходила в душ. Намыливала новую губку новым мылом и принималась яростно растирать всё тело. Потом смывала пену, выключала душ и тут же включала снова, чтобы ещё раз полить воды на спину, на ступни, отдельно на левую и на правую. И ещё раз, потому что наступила на резиновый коврик не одновременно.
   Уже лёжа в постели, она снова вспомнила Леопольда. Странный был парень, может быть, даже интересный, как будто опередивший своё время. И стихи тоже писал странные, вроде бы про бога, а вроде и нет. Он говорил о любви к богу, но между строк Нарга читала о любви к Клариссе. Саму Клариссу она почти не помнила, это было совершенно бесцветное существо. Если бы не огромное состояние, доставшееся Клариссе от бывшего мужа, Нарга никогда бы ей не заинтересовалась. Но Кларисса была сказочно богата. Именно поэтому она и заинтересовала барона Маркуса, мечтавшего выдать своего сына за богатую красавицу. Нарга ожидала, что сватать её приедет именно он. Но он почему-то послал своего вассала.
   Живописец изобразил Клариссу со светлыми волосами, струящимися по спине, как потоки жидкого золота. В действительности её редкие волосы были мышиного цвета, как и цвет лица. Невыразительные глаза тускло смотрели сквозь собеседника. Она носила платья из тяжёлых дорогих тканей, которые совершенно ей не шли. Широкое декольте требовало роскошной груди и плеч, а Кларисса могла похвастаться только выступающими ключицами и шеей тонкой, как у цыплёнка.
   Леопольд смотрел на неё и думал, что его господин скорее оторвёт ему голову, чем позволит своему единственному сыну жениться на этом пугале. Если бы дело было только в деньгах, тогда, конечно, союз был бы немедленно заключён. Честно говоря, Маркусу было плевать на счастье сына. Он просто хотел много денег и красивых внуков. И то и другое сразу.
   Пока Леопольд прикидывал, как именно подойти к теме о том, что брак не может быть заключён немедленно, Кларисса заговорила. Звук её голоса заставил Леопольда впервые пристально взглянуть в её лицо. Её речь бурлила и искрилась, слова перекатывались и звенели, поначалу грубый для ушей Леопольда гортанный звук р чувствительно отзывался где-то в животе. Леопольд сам не понял, в какой момент поплыл и перестал что-либо воспринимать.
   Она была... как бы это сказать? Красивой? Нет, не то, скорее великолепной. Леопольд часто бывал в Риме и по долгу службы заходил в собор Иоанна Крестителя на Латеранском холме. И всякий раз он с замиранием духа глядел на огромные статуи апостолов. В Клариссе было что-то от их величия, и от этого сердце стучалось чаще и отчего-то сдавливало в груди.
   Такие тонкие длинные пальцы, хрупкие запястья. Леопольд невольно посмотрел на свои руки, эдакие заскорузлые грабли с обломанными чёрными ногтями. Он вдруг невольно представил, как сжимает её крошечную кисть в своей большой ладони и от этого закружилась голова, будто бы он выпил крепкого монастырского пива.
   Кажется, он что-то говорил, рассказывал про Маркуса и Теодора, вот только выходило это неуклюже и нелепо. Ему показалось вдруг, что и Кларисса это понимает, а потому не ждёт от него каких-то особенных речей, просто сидит рядом и смотрит на него своими удивительными глазами. Он замолчал и тоже стал её разглядывать, уже не заботясь о правилах и приличиях.
   Старуха с плаксивым лицом и поджатыми губами принесла поднос с какими-то кушаньями, но Леопольд этого даже не заметил. Было что-то завораживающее в том, чтобы сидеть вот так рядом с этой молодой женщиной, которая в свои семнадцать лет уже успела овдоветь. Муж Клариссы был убит на другой день после свадьбы и некоторые поговаривали, что накануне он был так пьян, что не успел коснуться молодой жены. Эта мысль доводила Леопольда почти до исступления.
   Он никогда не чувствовал в себе потребности в молитве и исповеди, но сейчас ему захотелось упасть на колени и молиться с яростным исступлением, как это делали паломники в Падуе в базилике святого Антония. Каяться в уже содеянном и в том, что ещё только готовится лечь на сердце тяжким грузом, каяться, и вместе с тем благодарить господа за этот удивительный дар.
   Леопольд не хотел её в том смысле, для которого годились девахи из постоялых дворов и трущоб, всегда толстые, с какими-то плоскими и стёртыми лицами, с выпученными глазами, в которых не отражалось ни одной связной мысли. Его желание было таково, что ему хотелось совершить с ней что-то невероятное, немыслимое, никогда прежде не совершаемое, что не могло быть грехом, не могло быть чем-то грязным или запретным. Он коснулся её запястья, даже не осознавая, что делает. Кларисса не отняла руки.
   Потом был какой-то вихрь, закруживший их обоих. Он упал перед ней на колени, обнял за ноги и встал, держа её высоко над собой. Это казалось почему-то совершенно разумным и естественным, даже благородным, как будто он не обнимал молодую женщину, а совершал какой-то подвиг во имя веры. Леопольд забыл о том, что он всего лишь племянник Маркуса, живущий его милостью, что Кларисса сказочно богата и считается завидной невестой, что дома его дожидается Ида, что ему уже сорок лет. Он думал только о том, что ещё несколько секунд и его губы коснутся её губ, что она пахнет теплом и скошенной травой, что отворот её платья так велик, и ему достаточно только сдёрнуть его с её плеч.
   Её дыхание было медовым и приторным, губы тёплыми и мягкими, рот влажным. Когда Леопольд раздел её, она изогнулась, как кошка. У неё были маленькие груди, руки и живот покрыты белым, едва заметным пушком. Леопольд видел, как бьётся ямка у неё на шее и припал к ней губами. Он чувствовал грудью, как стучит её сердце, как напрягается живот, и как она тянется к нему всем телом. В ушах поблескивали золотые серьги, он снял зубами одну серьгу и, не выпуская её изо рта, провёл гранатовой подвеской по её напрягшемуся соску. Кларисса обхватила его руками за шею и притянула к себе. Леопольд взглянул на её раскрасневшееся лицо и перестал что-либо соображать.
   В последующие несколько дней Леопольд почти не покидал её постель. Когда он просыпался, он видел её волосы, рассыпавшиеся по его груди, действительно золотые, живописец поскупился на краски. А потом она открывала глаза, с утра зрачки всегда были расширены, а во взгляде было столько непостижимого, что ему становилось одновременно жутко и радостно. Если он и представлял себе божественное в человеке, то это было именно так.
   Ему давно надо было уезжать, важные бумаги и послание для Генриха должны были быть доставлены ещё неделю назад. Первый, ошеломляющий голод был утолён, но у него всё так же кружилась голова при одном звуке голоса Клариссы. Он говорил с ней часами и часто отводил взгляд, чтобы не видеть её прекрасного лица, её удивительных глаз, и только растворяться в голосе, льющемся, как весенний ручей.
   - Мне надо будет ненадолго уехать. Я передам бумаги по наследству для внука Маркуса и вернусь. Навсегда.
   Кларисса не отвечала, только пристально на него смотрела. Она не отводила взгляда, когда он одевался, запахивал штаны, завязывал пояс. Он поправил рубашку и заколол под горлом дорожный плащ. Только тогда Кларисса подошла к нему и положила руки на плечи.
   Леопольд ждал, что она что-то скажет, но Кларисса молчала и только улыбалась уголками губ. Он поцеловал её, она не ответила, только слегка приоткрыла губы. Её руки скользнули по его шее, спине, опустились к бёдрам и остановились на них. Она нащупала рукоять его кинжала и медленно вытащила его из ножен.
   То, как Кларисса держит клинок, в одно мгновение заставило Леопольда пожалеть о том, что он успел одеться. Её пальцы сжимали инкрустированную рукоять, а он чувствовал, как они сжимают его естество и от этой мысли он снова терял рассудок.
   Кларисса медленно поцеловала сначала рукоять, потом лезвие, коснулась остриём своего подбородка, провела по губам. Леопольд не отрывал взгляда от узкой полоски металла, сверкающей в лучах солнца из-за витражного окна. Кларисса сделала шаг вперёд, прижалась к нему грудью, впалым животом, узкими бёдрами. Нож завис в её руке напротив той самой пульсирующей ямки на шее. И когда Леопольд уже готовился поцеловать сначала остриё ножа, потом полупрозрачную кожу, Кларисса внезапно отвела руку в сторону, а потом со всей силы воткнула её себе в горло.
   Забила кровь, один поток разбился на несколько тугих струй. Кровь брызнула в лицо Леопольду, затекла в глаза, на мгновение окрасила его рот будто бы красной краской. Леопольд машинально облизал губы и подхватил заваливающуюся на бок Клариссу. Он думал только о том, как зажать рану, ладони скользили по мокрой коже, а он лихорадочно озирался в поисках тряпки. Одним движением он скинул плащ, расстегнувшаяся пряжка больно оцарапала кожу, но Леопольд ничего не замечал, ни о чём не думал, только бешено срывал рубашку, чтобы закрыть хлещущую дыру в шее Клариссы.
   Он не почувствовал, как она обняла его за плечи, понял это, только когда её голова потянулась к нему. Губы приоткрылись, дёсны и зубы покраснели от крови, но хуже всего было то, что Кларисса улыбалась, да, улыбалась. Она обхватила его голову и с необычайной силой прижала к себе, рот распахнулся необычайно широко, зубы царапнули его верхнюю губу.
   Леопольд ощутил вкус её крови. Всё божественное восхищение, не отпускающее его в эти дни, сменилось паническим ужасом. Он вдруг вспомнил слова проповедника из Виджевано, тот описывал дьявола, как вечно жаждущее порождение огненной бездны. Здесь был и демон с фрески на одном кладбище в Пьяцце, и невнятный образ чего-то угрожающего, готового тебя раздавить, если ты встанешь на пути божественного предопределения. А кровь текла и текла, и Леопольд был не в силах оторвать от себя это голодное чудовище.
   И вдруг страх оставил его, осталась только спокойная умиротворённость. Кровь была сладкой, почти сахарной, на душе царил покой. Руки Клариссы больше не сжимали его голову железным обручем, губы не обжигали, но ласкали. Он провёл языком по её раскрытым губам, глубоко, с наслаждением вздохнул и провалился в какое-то мягкое небытие.
   И вдруг стало очень тихо.
  
   7.
   Сегодня был день тишины. Настоящий день тишины, а не просто попытка поиграть в молчанку. Никто не молчал нарочно, никто не выжидал, пока заговорит кто-то другой. Было просто тихо и спокойно, так спокойно, что можно было вообще ни о чём не думать. Рамона решила, что остальные чувствуют то же самое, поэтому не стала заниматься перекличкой. Просто все разом решили взять небольшой отпуск. Всё-таки сегодня выходной день.
   Она мысленно усмехнулась. Вот если бы суметь превратить актёров в зрителей, посадить их перед стеклянной стеной и показать, что происходит снаружи. В этом случае останется открытым только один вопрос, если все актёры сидят в зрительном зале, то кто играет на сцене? Какое-то нелепое платье и чёрный парик, золотой свет, золотые украшения. Она постаралась выбросить этот образ из головы, и тут же на память пришёл новый. Тёмный зал, пол усыпан попкорном, на полу вспыхивают маленькие зелёные лампочки, указывающие путь к проходам. Тут зелёные огоньки вытянулись в прямые линии, и женский голос произнёс указатели на полу укажут вам путь к выходу. Она снова сидит рядом с аварийным выходом? За иллюминатором бурлит облачное море, локоть соседа толкает её руку. А потом облака превращаются в настоящие волны, бурлят и ревут и вдруг замирают. Спокойное море, спокойная вода. И небо какого-то странного зелёного оттенка, и резь в глазах. Она смотрит в небо через толщу воды. Диафрагма сокращается, а дыхания нет, только солёный привкус во рту.
   Рамона сделала глубокий вдох и поняла, что воздух наполняет лёгкие только в её голове. Если воцарилась тишина, то кто контролирует дыхание?
   Ещё один глубокий вдох, снова только мысленный. Ещё. Снова неудача. Ещё. В голове зажглись тревожные огни, красный свет потёк перед глазами. Опасность! Опасность! Взвыла сирена. Краснота поползла дальше, в неё окунулись лица людей, мелькающие перед глазами, и сами глаза, и то что позади глаз. За секунду до того, как всё накрыла темнота, Рамона закричала так громко, как только могла:
   - Джек!
  
   8.
   Утром Нарга долго не могла понять, почему ноет всё тело. Она уснула на самом краю продавленного дивана, затекла левая рука, шея, невозможно было пошевелить ногой. Будильник прозвонил несколько часов назад, автоответчик сообщал о нескольких пропущенных вызовах, это, конечно от доктора Мартенса, небось давно уже разыскивает своего подмастерье. Ну, пусть поищет, время ещё есть, завтра придётся искать себе новую жертву среди бедолаг из интернатуры. Нарга не собиралась оставаться в Хэмише даже до вечера.
   Вообще говорят, терпение это добродетель, но этой добродетелью она была уже сыта по горло. Добродетель заставляла раз за разом совершать идиотские поступки, вот хотя бы как с этой старухой. Дай, дескать, ещё немного потерплю, не надо прыгать из одного тела в другое, это ведь не шашки, а скорее шахматы, тут надо не больше сожрать, а умнее поступить. Продумать, рассчитать, а там вуаля, как бросок кобры. Она сказала бросок кобры? Нет, тут дело пахнет не только ОКР, тут ещё и самооценка такая, что ого-го. Хэмиш, что, реально рассчитывал стать кем-то типа Джона Дориана?
   В принципе план созрел как-то сам собой. Эта толстая тётка, Джинни, которая всегда расплывается при виде его в улыбке. Утверждает, что он напоминает ей её сыночка, умницу, который учится в Сорбонне, но мы-то знаем. Сослаться на нездоровье, попросить отвести посидеть в ординаторскую, и чтобы обязательно в районе восьми вечера, когда там никого, попросить стакан воды. А дальше уже как пойдёт, скальпель так скальпель, продольный надрез, вроде как трахеоскопия самому себе. Интересно, а в обморок она не грохнется, как та студенточка на первом вскрытии? Надо же, а она думала, что воспоминаний больше нет, так вот же они, лезут изо всех щелей. Эта девка, её звали вроде Аннет, она блевала и блевала, была вроде бы худой как щепка, но в желудке оказалось по меньшей мере литра три всякой дряни, если не больше, он ещё подумал, сколько же она жрёт и как в неё всё это влезает.
   Около двенадцати Нарга уже стояла перед доктором Мартенсом и с покаянным видом лепетала, что после вчерашнего припадка у него поднялась температура, ночью всё время тошнило, а сейчас всё ещё побаливает голова. И этот клоун в ботинках вы только посмотрите насколько я демократичен кивал и смотрел с сочувствием. Нарга с трудом сдерживалась, чтобы не заржать в голос.
   Первый неприятный сюрприз, Джинни не вышла сегодня на работу, взяла отгул. Ну, спасибо тебе, жирная сволочь, очень помогла. А ведь она рассчитывала с её помощью вернуться к своему первоначальному плану. Благополучно добраться до института Нью-Кастла, альма-матер Джинни, рассказать там слезливую историю о том, как хочется вернуться к преподаванию. Потом найти наиболее перспективного доктора, такого, чтобы не стыдно было поставить его имя под своей блестящей статьёй на тему работы мозга. А дальше все дороги открыты, получаем приглашение от наших заокеанских кузенов, работа с важными шишками и et voil! Работаем на космическую, так её, программу. Ну, может не прямо сразу, с первой попытки, но именно там получится подцепить рыбу покрупнее, la vie est belle.
   Ладно, хрен с ней, с Джинни, не Джинни единой, так сказать. Нарга молча плелась за Мартенсом, старательно пытаясь изобразить любознательность. Кстати, Хэмиш всё-таки был прав, Мартенс действительно напыщенный идиот, который с трудом отличит голову от жопы. Всё, что он говорил, звучало как лекция о правде жизни. Нарга уже начинала подумывать о том, чтобы плюнуть на поиске чего-то более подходящего и забрать его тело, уже просто для того, чтобы он заткнулся.
   А он и заткнулся, прямо посреди фразы, и не просто заткнулся, ещё и остановился так резко, что Нарга в него врезалась.
   - Вот это да!
   Мартенс вроде бы не собирался говорить это вслух, сразу засмущался, повернулся к Нарге и пробормотал что-то вроде я не то имел в виду. Нарга посмотрела на девушку возле стойки регистратора и поняла, что доктор Мартенс имел в виду именно это. Действительно вот это да, с такими ногами просто грех стоять на их порыжевшем ковролине, какая задница, боже ты мой, а грудь просто рвётся наружу из-под тонкой майки. Личико смазливое, губы полные и розовые, какого хрена эта фея делает в их захудалой больнице, совершенно непонятно.
   Когда девушка отошла от стойки, Мартенс метнулся к регистратуре. Нарга готова была поспорить, что он взял бы её к себе на приём, даже если бы она пришла на осмотр к гинекологу. Нет, не даже, это скорее тем более. Но там была только какая-то мелкая травма, ударилась плечом, а может и растянула, ничего не знает и не помнит, но немного болит. Что вы, конечно же без очереди, конечно же вас осмотрит глава отделения. Всегда так делаем.
   Мартенс благополучно оставил Наргу куковать в коридоре и первым прошмыгнул в смотровую. Мимо Нарги проплыла круглая попка, туго обтянутая розовой юбкой. Нарга уселась на диванчике и сделала вид, что изучает стопку историй болезней.
   Чёрт его знает, что он там делал, но проторчал он там минут сорок. Ага, очень серьёзный случай, растяжение связок. И девчонка глупая, на мордочке выражение ужаса, смешанного с восторгом. Нарга так и представила, как сначала док доводит её до истерики описаниями возможных осложнений, а потом говорит, что всё в порядке и он её вылечит. Молодец, парень, есть нехилый шанс засадить ей по полной.
   Он и номер телефона у неё выпросил под предлогом позвонить с рекомендациями. То ли она действительно такая тупая, то ли наоборот очень хитрая, но дала без вопросов. Ещё и оглянулась, когда уходила, а как раскачивала задницей, так это уму непостижимо. Но Нарга смотрела не на её жопу, а на лицо доктора Мартенса. Вот ведь какой любопытный эффект, одна красивая девка и док готов пополам сложиться, только бы на неё посмотреть. Даже если ничего не обломится, всё равно пялится.
   Она в очередной раз задумалась о том, что план от лучшего к лучшему может быть не совсем успешным. А что, если попробовать прокатиться на скоростном экспрессе, от точки A сразу к точке Z? Никаких тебе статей, никаких переговоров, будем использовать природную красоту и обаяние. Сама по себе девица особыми талантами похвастаться не может, но с её помощью красивая кукла превратится в ходячий компьютер. И как вам такое, а, мужики?
   В руке у девушки были ключи от Мазды, так что явно отправилась на парковку. А тут уже как повезёт, или на ту, что у самого входа, тогда прости-прощай, прекрасная принцесса, Нарга просто не успеет что-то предпринять. Или в подземный паркинг, а вот тогда можно разгуляться. Остаётся только надеяться на то, что парковка у входа забита автомобилями. Отличная тема с этими парковками. Все уважающие себя киношные маньяки убивают жертв именно там.
   Нарга пулей рванула к служебному входу и вбежала в маленький лифт. Этажом ниже была радиология, ещё ниже подвал, третий подземный уровень вёл на парковку. Ну, посмотрим, как любит нас сегодня госпожа Фортуна. Вообще кто-то сказал, что после чёрной полосы неудач должно, наконец, выглянуть солнышко. Случай с бабкой был настоящей катастрофой, так что она, пожалуй, заслужила немного везения.
   Повезло. По бетонному полу парковки процокали каблучки, а она не такая высокая, как ей сначала показалось, каблуки дают ещё сантиметров восемь, а то и все десять. Но ходить действительно умеет, интересно, можно ли это сохранить, всё-таки чем меньше мозгов, тем меньше сохраняется на руинах сознания. С другой стороны вот была же эта девчонка, Абби, всего одиннадцать, настоящий цыплёнок, а Нарге пришлось избавляться от неё несколько долгих месяцев. Тогда, помнится, она часто обнаруживала себя забившейся в кресло, с мокрым лицом и сопливым носом. Она рыдала, а вот сколько, кто его разберёт, но глаза опухали и губы полыхали на лице багровым пятном.
   И вот что теперь сказать? Будь это Джинни, тут было бы всё просто, надо только говорить то, что хотят услышать. А вот с такими красивыми дурочками всегда всё не слава богу, никогда не поймёшь, что у них там в голове. Ну да ладно, тогда никаких специальных представлений, ничего такого, что может поставить её в тупик. Действуем как обычно в таких ситуациях, это как случайный секс, быстро, точно, без лишних движений. Она нащупала скальпель в кармане, кстати, тот самый, из книжки про какую-то философскую пургу.
   - Простите!
   Девушка развернулась, на лице сменяли друг друга занятные выражения. Сначала высокомерия, ну ты подумай, кто посмел обратиться, потом отвращение, вот ещё, какая-то малолетка, и, наконец, страх, это же тот самый паренёк в белом халате, который тёрся в холле с тем симпатичным доктором.
   - Что-то... случилось?
   Нарга протянула вперёд руку с белой папкой, история болезни одного назойливого сукиного сына с хроническим гайморитом.
   - Доктор Дживс сказал, что вы не подписали вот эту анкету...
   Сработало, она взяла папку, открыла и тупо на неё уставилась.
   - А где подписать?
   Нарга не могла поверить своим глазам, эта идиотка даже на имя не посмотрела.
   - Вот здесь, пожалуйста...
   Одно отточенное движение и скальпель рассёк ярёмную вену. Пошёл обратный отсчёт.
   Десять, резкий выброс адреналина, силы ого-го, хоть иди один против армии, и пофиг что у Хэмиша руки как тряпочки. Девчонка визжит и тогда Нарга заламывает ей руку назад, с расчётом заламывает, ту самую, с растяжением. Красивое личико впечатывается в стекло автомобиля, Нарга молится, чтобы та не сломала нос. Её будущий нос, между прочим!
   Девять, краски тускнеют, но силы ещё есть, ещё очень даже есть. Она всем телом прижимает будущую себя к автомобилю, разворачивает её, как куклу, крепко держит за волосы.
   Восемь, уже накатывает слабость, но руки пока крепкие, голова девчонки прижата к шее, кровь хлещет той на лицо, попадает в нос, в рот, глаза. Она пытается визжать и это замечательно, раскрой ротик, рыбка, прими моё семя, возьми меня, пей меня.
   Семь, в глазах резко темнеет и пошла передача, а девчонка всё ещё сопротивляется и удержать её становится всё сложнее и сложнее, но кровь уже у неё во рту и Нарга чувствует его влажность, его тепло, неровное дыхание, стук сердца, которое вот-вот будет работать уже на неё.
   Шесть, зрение отключилось, руки почти не слушаются. Держать уже никого не надо, девчонка сама её обнимает, то есть это уже она обнимает Хэмиша, а кровь такая тёплая и густая, надо не упустить ни капли, драгоценность, драгоценность!
   Пять... четыре... всё, дальше не считаем, спасибо за игру, Хэмиш, хорошо выступил.
   Нарга вытерла рот сначала тыльной стороной ладони, потом ладонью, облизала пальцы. Ощупала нос, тщательно проверила, нет ли перелома, и улыбнулась. Всё правильно говорят, главное это баланс, сначала дерьмо, потом конфетка. Тело сидело как влитое, то ли действительно так хорошо подошло, то ли после Хэмиша кто угодно покажется подарком судьбы.
   Теперь надо быстро отсюда сваливать. Сначала домой, перехватить что-нибудь пожевать, помыться, конечно. А потом, чем чёрт не шутит, можно и на пляж сходить. В конце концов, после старой мисс Агни можно устроить себе небольшой отпуск. Странно, конечно, звучит, можно списать на эхо, но какая к чёрту разница, если это не навредит делу.
  
   9.
   Джек выскочил на сцену, как чёртик из табакерки. Он точно знал, что должен что-то сделать, кому-то помочь, но никак не мог понять, что и кому именно. Голова болела, как с похмелья, но он точно помнил, что вчера ничего не пил. Вернее сказать, он вообще не помнил, что происходило вчера, но был почему-то уверен, что не заходил в бар. Он вбежал в кухню, налил из-под крана стакан воды и залпом выпил. Полегчало, но не намного. Джек огляделся, увидел на столе блюдце с зефиром и съел одну штуку. Удивительная гадость, но там полно сахара, а сахар вроде бы помогает при головной боли. По крайней мере, кто-то ему это говорил.
   Голове и правда стало полегче. Есть, как ни странно, не хотелось, хотя кроме зефира он ничего не ел со вчерашнего дня. Джек вернулся в комнату, подошёл к шкафу и вывалил половину содержимого с полок. Футболки с дебильными принтами, цветные блузки, какие-то умопомрачительные топики. Куда он снова засунул свою одежду? Джек нашёл единственную смятую рубашку на самом дне ящика с носками. Джинсы висели на вешалке рядом с выглаженными брюками. Он надел джинсы, засунул руку в карман и нащупал плоский бумажник. Ну хоть что-то. Джек уже забыл, сколько раз терял бумажники и кошельки, а пользоваться исключительно кредиткой ему осточертело.
   Потом снова пробел. Джек так и не понял, как он оказался на улице. Он стоял перед дверью подъезда и затравленно озирался. Тот или не тот? Все дома в этом проклятом районе похожи, как две капли воды. Одинаковые двери, одинаковые лестницы, одинаковые окна. Ему хотелось кричать и сжимать кулаки. Даже маленькие магазинчики, лепящиеся вплотную к подъездам и то одинаковые. Наконец он увидел вывеску Хлеб Андерсена, у буквы А отломлена средняя чёрточка. Облегчённо вздохнул. Это тот самый подъезд. Он здесь живёт.
   Джек достал ключи и подкинул их на ладони. Когда он успел купить этот идиотский розовый брелок-сердечко? Он оторвал его от кольца с ключами и хотел уже выбросить в урну рядом с подъездом, но что-то не позволило ему это сделать. Джек засунул сердечко поглубже в карман и открыл дверь.
   Его всегда удивляло, как быстро двигается лифт в этом доме. Вот он заходит в лифт, вот закрывается дверь, вот на табло цифра 1 перещёлкивается на 2. Потом ощущение резкого подъёма и вместо 2 вспыхивает 18. Иногда в лифте каким-то непостижимым образом оказываются другие люди, иногда те, кто зашли в лифт одновременно с ним, куда-то исчезают. А иногда лифт и вовсе едет вниз. В этом случае на нём может оказаться другая одежда.
   Лифт остановился на восемнадцатом этаже, Джек шагнул вперёд и тут же вошёл в свою комнату. Коридор, поворот, входная дверь и прихожая, всё ужалось до одного шага. Джек посмотрел на свой письменный стол и решил, что здесь что-то не так. Он поморщился. Кто-то опять переставил его вещи. Может быть, та самая маленькая девочка, которая здесь живёт? Безумие. Джек подошёл к столу и открыл ежедневник.
   Первые страницы были исписаны его крупным чуть скошенным почерком. Все буквы на своих местах, каждая выписана, как под линеечку, хотя страницы вовсе без разметки. Джек пролистал ежедневник до сегодняшнего числа и увидел записи, сделанные бисерными буквами, кое-как лепящимися друг к другу. Список дел на сегодня, проработать, сделать, изучить, прочитать. Он вычеркнул несколько нелепых пунктов и быстро добавил несколько новых. Если верить выписке из банка, в этом месяце он уже трижды оплачивал счета. Сам Джек мог вспомнить только об одном разе, поэтому он счёл нужным отметить это в ежедневнике. Счета оплачены, взнос по кредиту погашен. Вчера он забрал посылку на почте, по крайней мере, посылка стоит в коридоре. Джек не помнил, чтобы заходил на почту после работы.
   Он вдруг вспомнил сон, который видел несколько недель назад. Вообще его сны были похожи на старую киноплёнку, скрученные, с повторяющимися кадрами, каждый из которых почти не отличается от предыдущего. Во сне он стоял у большого зеркала, сплошь покрытого жирными отпечатками пальцев и смотрел на своё отражение. Он видел своё тщательно выбритое лицо, рыжие брови, которые вечно росли в разные стороны. Он видел свои глаза, светлую радужку с мелкими золотистыми крапинками, видел белые ресницы, видел даже расширенные поры на носу. И вдруг его красный платок сам собой начал ползти от шеи к подбородку, выше и выше, пока совсем не скрыл нижнюю половину лица. Теперь Джек напоминал сам себе то ли ковбоя, то ли бандита с дикого Запада. Ему казалось даже, что он слышит звуки приближающегося паровоза.
   Джек отложил ежедневник и откинул голову на спинку кресла. Он чувствовал себя сытым (когда он успел поужинать?) и немного уставшим (отчего?), глаза слипались сами собой, а в голове постепенно не оставалось ничего, кроме тишины. Наконец, он устроился так, чтобы шея была полностью расслаблена, аккуратно сложил руки на коленях и задремал.
  
   10.
   Вода мерцала под солнцем и была гладкой, как тарелка, ни ряби, ни волн. У самого берега плескалась стайка ребятишек лет пяти-шести, над ними возвышалась массивная фигура женщины в леопардовом бикини, то ли многодетная мать, то ли воспитательница. Складки жира переваливались через плотный пояс купальных трусов, лямки лифчика врезались в бесформенную спину, красную от солнца. Вот на фоне таких страшилищ и ощущаешь, насколько хорошо твоё собственное тело. Каждая мышца налита силой, кожа гладкая, без единого прыщика. Нарга улыбнулась своими новыми губами. Если на этом пляже кто-то и имеет право носить бикини, то это только она.
   А море почему-то вызывало смутное то ли беспокойство, то ли воспоминание. Эхо от Лары было совсем слабеньким, Нарга натянуло её тело, как чулок, вот оно и затихло. Очень слабое сознание, интеллект едва ли выше двенадцатилетней девочки, мысли крутятся между покупкой помады и заказом салата в ресторане. Она с трудом могла отсчитать сдачу и едва владела компьютером. Но какое тело, боже ты мой!
   Её шкаф был забит одеждой, платья, блузки, нижнее бельё. Одних туфель было больше двадцати пар, и как только могла себе позволить на зарплату администратора. А вот ни одного купальника почему-то не было, это Наргу даже удивило. Как такая девушка могла не ходить на пляж? Воспоминания проворачивались туго, гасли, стоило только к ним обратиться. Вроде бы Лара не умела плавать, ну так вот он, звёздный шанс, покажи класс, детка. Нарге уже довелось побывать в теле и спасателя, и морского котика. Она любила воду. Нет, стоп, поворачиваем обратно, что значит я люблю воду? Что значит я люблю? Иногда стремление к имитации этой формы жизни переходит всякие пределы. Нарга усмехнулась и даже не поняла, была ли усмешка имитацией.
   И всё-таки с водой что-то было не так. Нарга хотела как следует рассмотреть людей без одежды, вроде как в мясной лавке. Тело Лары хорошо, спору нет, вот только она и помыслить не могла задерживаться в нём надолго. Лара годится для секса с нужным человеком, но не более того. Конечно, ещё рано говорить о том, чтобы подобраться ближе к цели, эти жалкие потуги, которые люди сделали за последние лет шестьдесят, мало чем могли помочь. И всё же надо было постепенно сворачивать просто так шататься из одного тело в другое, надо постепенно продвигаться на самый верх. Вот ведь забавная штука, люди теперь так настойчиво твердят о равенстве и братстве, нет, дескать, больше классов и сословий. А по факту, чем дальше, тем выше заслоны. Если раньше ты мог спокойно лезть на вершину, были бы деньги, то сейчас тебя никто и слушать не будет. С какого-то хрена интеллект стал цениться немного выше. А впрочем, может оно и к лучшему.
   Люди на пляже были похожи на тюленей, такие же расплывшиеся и блестящие от пота, жира и солнцезащитного крема. Нарга вдоволь насмотрелась и не увидела ни одного достойного. Тоже, кстати, странно, обычно она не такая привередливая, но тут как будто назло все уроды, как на подбор, девушки с кривыми ногами, мужики с пивными животами, даже молодые парни и те, кто сутулый, кто с лошадиным лицом. И пялятся на неё, разве что слюни на песок не роняют, только пальцем кого помани, все будут у её ног. Неудачники.
   Нарга встряхнулась и медленно пошла к воде. Под босыми ногами захрустела галька, ещё шаг и вокруг лодыжек сомкнулась мягкая вода. Такая же тёплая, как и воздух, поэтому почти не ощущалась. Какой-то мальчишка с воплями промчался мимо неё, брызги полетели во все стороны. Нарга слегка поёжилась, запрокинула голову назад, улыбнулась голубому небу и пошла вперёд. Вода тёплая, день солнечный, она красивая, даже очень красивая, ни противного выпирающего живота, ни жутких растяжек, вот как у той молодой девицы. Хотя грудь у той наверное даже побольше, но даже отсюда видно, как от подмышек к груди сбегают синие вены. Отвратительно.
   Вода дошла до пояса, до груди. Мягкая, спокойная вода, обнимает тело, как будто шёлк. Нарга оттолкнулась ногами и медленно поплыла на животе. Руки мерно сходились и расходились, ноги перебирали в ленивом темпе, ни брызг, ни волнений, вот так и надо плавать, дорогая моя девочка. Вот так...
   Нарге показалось, что её ударили в грудь копытом. Боли не было, как не было и судороги, был только ужас, который обступил со всех сторон, притупил возможность соображать, парализовал. Слабое эхо, говорите? Ну, если это слабое, то я вообще не знаю, что такое эхо, потому что ни хрена это не слабое, меня же сейчас просто удар хватит. Так, сосредоточиться и расслабиться, ты можешь достать до дна ногами, ну ладно, не сейчас, осторожно развернись и плыви назад...
   Одно неудачно движение плечом и она с головой погрузилась в воду, а потом уже перестала разумно соображать. Воздух сам собой вырвался из груди, не с выдохом, а с криком, вокруг рта собрались пузыри. Она судорожно дёрнулась и на мгновение оказалась на поверхности, сделала вдох и снова скрылась под водой. Тело не отказывалось повиноваться, оно просто повиновалось страху. Снова кромка воды, уже неуверенный вдох, нет сил закричать, солёная вода дерёт горло, вода в носу, острая боль в затылке, ещё вдох и снова под водой. Вместо воздуха в лёгкие льётся вода, только боли уже нет, а тело странно тяжелеет. Её перевернуло на спину.
   В глазах начало темнеть. Или это солнце закрыла туча? Она вяло посмотрела наверх сквозь слой солёной воды. Темно, темно, господи. Спазмы в лёгких вдруг прекратились. С чего она вообще взяла, что для жизни непременно нужно дышать? Вода стала вроде бы горячее, по телу разлилось приятное тепло. Так бы и качаться здесь в прозрачной воде, тело больше не имеет веса, нет проклятой горы неповоротливой плоти, нет пульсации в ушах. Так спокойно.
   Издалека доносились крики купающихся детей, огромный надувной мяч бухал и бухал по воде. Кричали чайки. Звуки сливались в убаюкивающий хор, волны мерно накатывались и захлёстывали её с головой. Перед глазами медленно плыли размытые образы. Вот Кевин за рулём своего первого автомобиля. Разноцветные макаруны на белой тарелке. Рон разливает вино по высоким бокалом, отпечаток её розовой помады на тонком стекле. Лает собака, это Тори, её первый пёс. Мамино лицо. И...
   В лёгких словно взорвалась осколочная мина. Боль была такой силы, что тело Нарги выгнулось дугой, она забилась и попыталась схватиться за воду, уже не понимая, где поверхность. Эхо наконец заткнулось, призраков больше не было, ни одного призрака, только всеобъемлющее желание выжить. Основной инстинкт. Это длилось несколько мгновений, а потом накатила изматывающая усталость. Нарга ещё несколько раз дёрнулась и затихла.
   Её схватили. Чья-то сильная рука проскользнула под её руками, заломила назад и потащила вверх. В лицо ударил обжигающе холодный ветер. Нарга смотрела вверх, в голубое небо, на ослепительно белое солнце и даже не щурилась, её глаза больше не различали света. Сердце застыло в груди, лёгкие разбухли от воды.
   Время сдвинулось, когда очередной тычок в грудь был такой силы, что переломились рёбра. Два острых осколка пробили лёгкие, сердце запустилось и пошло отсчитывать неровный ритм. В горле заклокотала вода вперемешку с кровью, а её спаситель снова прижался к её губам и наполнил лёгкие своим дыханием. Нарга закашлялась и капли крови вперемешку с каплями солёной воды заполнили его рот.
   Кто-то сзади крикнул она дышит? и это прозвучало скорее утвердительно. Крупный мужчина в красных шортах, живой персонаж Спасателей Малибу снова и снова вдыхал воздух в её лёгкие, пытаясь заставить её дышать. Никогда прежде он не делал ничего подобного, его познания в спасении людей заключались в просмотре пары сезонов Клиники. В её лёгких ещё есть вода? Откуда взялась кровь, чёрт побери, а что делать, если это вообще отёк лёгких, как в том фильме про альпинистов. Где грёбаные спасатели, этот хрен с точёным прессом торчал тут с самого утра, гомик долбанный, они все там такие, хоть и обжимаются с девками, а теперь никого нет. Этот мужик в кедах сказал, что вызовет скорую, только вот если она сейчас помрёт у него на руках, никакая скорая уже не поможет, о, господи, он ведь только долбанный юрист, надо было пойти на курсы первой помощи.
   Ещё вдох, нет, по-моему, она всё-таки дышит, нельзя же одновременно блевать кровью и дышать, её кровь и слюна в её рту, боже, а если она всё-таки умрёт, надо было через платок, интересно покроет ли страховка, если заразишься от утопленника, а она вроде хорошенькая, не успел разглядеть. Сердце работает, он вроде бы что-то ей сломал, да нет, херня какая-то, он не так давил, чтобы сломать, но говорят что если нажать прямо в солнечное сплетение, можно сломать грудину, можно, можно... Его собственное сердце сейчас просто выпрыгнет из груди.
   Мысли замедлились, день как будто стал темнее. Он на секунду взглянул на небо, чтобы убедиться, что солнце по-прежнему жарит, как сумасшедшее. Лениво вспомнил о том, что надо было бы натереть плечи защитным кремом, вспомнил, что закопал воду под полотенцем, поэтому она наверное... ещё холодная. Тело девушки тоже было холодным, каким-то даже приятно холодным, и не хотелось больше думать о том, как же это она умудрилась утонуть рядом с берегом, и скорее бы передать ответственность кому-то другому, и врач скажет скорее всего... Он с невероятной силой сделал ещё один толчок в её грудную клетку, услышал явный хруст и закрыл глаза.
   Нарга открыла глаза, взглянула на тело девушки с розовой пеной на губах. Ей вроде бы было положено быть равнодушной, разве что эхо не будет давать покоя ещё какое-то время. Но вместо эха к ней внезапно пришло давно забытое, жуткое ощущение. Ей вдруг показалось, что она делает что-то не так, совершает какую-то страшную несправедливость, хотя, казалось бы, что может быть справедливее выживания. Она отпрянула от тела и бросила взгляд на небо. Такое высокое, такое голубое. Солнце так и шпарит по обгоревшим плечам.
   Потом долгий разговор с мужиком из скорой, да-да, спас, откачал воду, боролся за жизнь, ни хрена я не специалист, вы молодец, вы старались. Офигенно он старался, конечно. Такая молодая, жить бы ещё и жить. Оказалось, он сломал ей два ребра. Когда врач это говорил, он морщился. Поморщился бы ты, если бы прочувствовал это на своей шкуре! Интересно, почему она такая злая, это даже не эхо, это жесть какая-то, хочется вот прямо здесь на месте развернуться, послать всех к грёбаной матери и пойти надраться в сопли. Как же бьётся сердце, и никак не успокоиться. Напиться. Обязательно надо напиться.
   Она и пошла, ну ладно, хотя бы не послала никого. Ей сочувствовали, жали руку и говорили, что это чертовски тяжело, спасти жизнь и не удержать. Врач сунул ей в руку карточку с контактами психолога. На шее у него была татуировка в виде четырёхлистного клевера. Маленький счастливчик. Наверняка гомик, их нынче полно среди докторской братии.
   Маленький ларёк с мороженым, голубая крыша, рядом стоит молодая девка с ребёнком, сама поперёк себя шире, ребёнок похож на эмблему Мишлена. Вот мужик в белых штанах, натянул их поверх мокрых плавок, штаны промокли на заднице, такое ощущение, что обоссался. Девка в бикини, ничего так задница, детка, повернись, господи ж ты боже мой, нет, если и трахать, то только догги-стайл. Хотя трахать как раз никого и не хотелось, только бы добраться домой, броситься на кровать, ну или плечи сначала натереть кремом, горят так, что и не прикоснуться.
   Она сошла с песка на бетонную дорожку, долго с отвращением стряхивала песок со ступней, села на землю и принялась застёгивать сандалии.
   И... вот ведь блядский день, нет, вот если с самого утра не задался, то нечего было и ожидать. Вообще это не просто какой-то рекламный перерыв на дерьмо, это в последнее время уже сплошное дерьмо, просто разверзлись хляби небесные и кто-то сверху высрал годовой запас говна. Юрист, сука ты такая, голова забита под завязку или какой-то хернёй по делам недвижимости или такими словами, что позавидует шлюха из Бруклина. Это как же ты, родной, балансировал между тем и этим, Янус ты двуликий, хер надроченный тебе в задницу. Нет, ну да не может такого быть, не дважды ведь за день, твою-то мать!
   Это просто в голове не укладывается.
   Ладно, ладно, давай уже простой тест, это было в памяти Хэмиша и ещё кучи других умников из медицины. Встать и выпрямиться. Руки поднять и вытянуть вперёд. Голову вперёд и прижать к груди. Ещё бы зеркало, где грёбаное зеркало, сойдёт фронтальная камера, ладно, улыбаемся и машем, то есть нихера мы конечно не улыбаемся, улыбку перекосило к херам. Ну и всё, приехали, последняя остановка кровоизлияние в мозг. Делаем глубокий вдох и спасибо за игру.
   Крупный мужчина лет сорока рухнул лицом вниз на бетонную дорожку. Звук получился глухим, как будто кто-то уронил тяжелый мешок. Кровь вытекала из разбитого носа и собиралась в маленькую алую лужицу. На пляже так никто ничего и не заметил, все были заняты утонувшей девушкой.
  
   11.
   Старк пришёл на кухню и не нашёл свой зефир. Это порядком его огорчило, но уже через минуту он готовил стейк и не думал о зефире. В конце концов, в жизни есть не только сладкое, хотя, признаться, без зефира и печенья было бы совсем невесело. Мясо зашипело на сковородке, посыпанной розмарином, а в следующее мгновение стейк уже лежал на подогретой тарелке. Старк думал, что он просто чемпион по скоростной готовке.
   Он разрезал стейк на тонкие полоски, макал в чесночный соус и старался вспомнить, как выглядела Стиви, его последняя подружка. Почему-то вместо неё перед глазами постоянно мелькал образ какого-то длинного мужика с лошадиным лицом. Кажется, его звали Кевин и Старк понятия не имел, где он мог его видеть. Он помнил, что от Кевина пахло каким-то горьким парфюмом. Себе бы он никогда не купил ничего подобного, Старк признавал только свежие морские запахи. Стиви пахла апельсинами и корицей, у неё была гладкая розовая кожа и мягкие, как у ребёнка, волосы.
   Пока он думал о Стиви, снова произошла эта хрень. У него украли еду. Вот на тарелке лежала добрая половина стейка, а вот тарелка совершенно пустая. Старк готов был поклясться, что не мог съесть стейк с такой скоростью. Он задумчиво выпил остаток апельсинового сока и достал печенье, припрятанное в ящике стола. Нет, с этим определённо надо что-то делать. Он ничего не имеет против того, чтобы вещи в комнате меняли своё положение, как им заблагорассудится, но есть его обед, это уже перебор. Старк съел одно за другим четыре печенья, налил ещё сока и съел последний кусок сыра. Есть почему-то не хотелось, но он упорно старался запихнуть в себя как можно больше еды. Здесь стоит только отвернуться, и кто-то сожрёт твоё мясо. Долбанные джунгли. Старк давно заметил одну интересную закономерность. У него воровали мясо и хлеб, зефир и яблоки. Но никто никогда не брал апельсины.
   Старк взъерошил отросшие волосы и отправился принять душ.
  
   12.
   Она оказалась в мёртвом теле. Такое уже происходило, даже чаще чем можно представить. Взять хотя бы ту битву с датчанами. Эрик шестой устроил кровавую баню под Уппсалой, и Нарга металась от одного разрубленного тела к другому. Это именно тогда Нарга погибла в теле Вильгельма Гордого, возродилась его убийцей, Олафом и должна была повести свой отряд против бывших соратников. И вот именно тогда, нет, не эхо, какое эхо может быть от сброшенной кожи! Она видела знакомые лица, родные плащи, вот брошь, которой она сколола одежды Свена, сына своего двоюродного брата Гора. Вот шрам на щеке у молодого Терина, он получил его вчера и она (он?) сам обрабатывал рану. И это против них надо повести своё войско?!
   Эхо от Олафа было совсем слабеньким, зато Вильгельм, который вроде бы упокоился вместе со своим телом, излучал что-то до того могущественное, что у неё не было сил с этим бороться. Как будто кто-то оттолкнул её куда-то на задворки сознания. Нарге потребовалось несколько мучительных минут, чтобы справиться с собой и сделать то, что должен был сделать Олаф. Но даже тогда, с полным осознанием своей правоты, ей стало не по себе, когда меч рассёк Терина от плеча до бедра, когда кровь захлестнула его юное лицо. Впервые Нарга видела кровь и вместо внутреннего ликования испытывала глубокую скорбь. Эта кровь могла принести ей жизнь, выживание, но почему-то приносила только боль. Потом Вильгельм, наконец, заткнулся.
   Потом, спустя почти пять сотен лет, ситуация повторилась. Тогда Нарга придерживалась стратегии экономного расхода, она выбирала людей придирчиво, как породистых лошадей на конном рынке. К новым телам она относилась внимательно и бережно, носила их десятки лет, годами выбирала нового преемника. Это уже потом она будет перебираться из одной оболочки в другую с разницей в неделю, занимать любое подходящее тело не задумываясь, избавляться от старого носителя как от старой одежды. Теперь это легко, а вот тогда, в замке Ранку ей было проще умереть, чем занять новое тело.
   Мальчика звали Малош, да и не мальчика уже, четырнадцать лет это уже настоящий юноша, но для неё он оставался мальчиком. Нарга носила тогда имя Яноро Базилеску, и по правде сказать, носила нечто гораздо большее, чем это имя, тяжёлое тело и пурпурный плащ с богатой жемчужной вышивкой. Тело Яноро она получила, когда тому едва исполнилось двадцать лет, а через три месяца у Малы, жены Яноро, родился сын. Малошу суждено было унаследовать замок Ранку и зелёные земли, простирающиеся далеко на запад, владения его покойного дяди. Для Нарги это была многолетняя стратегия укрепления собственной власти. Она собиралась захватить Малоша, как только он достигнет возраста, достаточного для вступления в наследство. А пока жила в его отце, целовала его мать, улыбалась его двоюродным братьям и сёстрам. И как-то так произошло, что спустя короткое время Нарга стала думать о себе, как о Яноро Базилеску. Она не просто носила его имя, она была им.
   Яноро любил своего сына, и сам не до конца это понимал. Плоть от плоти, кровь от крови. Он любил его, когда тот ещё не покинул чрева матери, любил его, когда Нарга захватила его тело, любил его, когда иной разум взглянул на новорождённого сына через его глазницы. И всё отступало перед этим странным, не поддающемуся анализу чувством, всё меркло, становилось неважным, ненужным. Где-то далеко на востоке космический корабль был похоронен под толщами льда, пленники спали в своих стеклянных гробах, зеленоватое свечение тускло мерцало в пустынных коридорах. Где-то там стояло тело Нарги, мечта, воплощённая в нетленной плоти. И всё это было там, где-то на задворках убывающей памяти. А здесь Яноро прислушивался к спокойному дыханию спящего сына.
   К эху Нарга привыкла, привыкла и к яростному сопротивлению тех, чей разум был сильнее прочих. Но Яноро не оказывал ей сопротивления, не терзал беспокойными снами, не приходил в кошмарах. Он как будто окружил её мягкой завесой собственного я и Нарга всё больше запутывалась в сложной паутине чувств и эмоций, мыслей и желаний.
   Нет, никаких стихов и потерянного времени, вроде того, что было с Леопольдом. Нарга полностью осознавала, кто она и что делает, вот только этого было недостаточно. Она больше не могла просто сказать я не испытываю чувств, я не человек, потому что в тот момент, когда впервые взяла на руки Малоша, стала человеком. А потом с каждым днём она погружалась всё глубже и глубже в человеческую личину, теряла себя и обретала всё больше исконных черт Яноро. Когда её губы касались губ Малы, когда она видела улыбку Малоша, когда во взгляде брата Ярика читалось восхищение, она испытывала нечто гораздо большее, чем мог охватить её разум.
   Поначалу она объясняла себе это как исследовательский интерес. Чтобы победить врага, надо получше его узнать, а её знания людей ограничивались только поверхностным наблюдением. Что само по себе смешно, она наблюдала людей снаружи... и изнутри, но ведь одно дело примерять одежду чужака и совсем другое узнать, почему чужак надел именно этот плащ и сапоги.
   Нарга была песчинкой, попавшей в раковину моллюска, а Яноро Базилеску был моллюском, который обволакивал её разум слой за слоем. Происходило это без боя, без сопротивления, по правде сказать, может и вовсе без участия Яноро. Нарга влезла в его шкуру и шкура эта подошла, как влитая. Любимая жена. Любимый сын. Семья. Время от времени Нарга с мрачным юмором ассоциировала себя с Эргоном Марка, главой семьи, мудрым вожаком. В некотором смысле так оно и было, Яноро Базилеску был очень влиятельным человеком. Несмотря на то, что он был униатом, с его мнением считались даже австрийские наместники.
   А Малош подрастал, говорил первые слова, делал первые шаги. Мать не позволяла остригать ему волосы, и длинные бронзовые кудри сбегали у него по плечам. Он был очень худеньким, но не жалким, как многие тощие дети, а хрупким и изящным, как фарфоровая кукла. Нарга смотрела на него, когда он сидел рядом с матерью и держал обеими руками тяжёлую глиняную кружку. Тонкие розовые пальчики просвечивались на свету, солнце огнём полыхало в волосах. Малош перехватил её взгляд и улыбнулся. Это было... Чудом?
   Было много переговоров и много ссор, братья Яноро хватались за оружие. Дважды Нарге приходилось защищать фамильный замок Ранку и дважды мысли её занимали не дорогие угодья и политическое влияние, а жена и сын. Не было дня, чтобы Нарга не вспоминала о том, что должна выполнить, но вместе с тем каждый день воспоминания о прошлом и уже прожитых жизнях становились всё тусклее. Корабль, бескрайний космос, великое дерево Иггдрасиль, всё казалось размытым и нереальным, как яркий сон, который забывается с первыми лучами солнца.
   И вот уже Нарга стояла перед зеркалом, смотрела на отражение высокого светловолосого мужчины, морщинки в уголках глаз, крепкая шея, широкие плечи. Тело больше не было просто телом, это было её тело, её жизнь. Всё остальное не имело значения.
   Время шло, в волосах Малы появлялись первые пряди седины. Малошу было уже двенадцать. Он с трудом балансировал на тонкой грани, отделяющей детство от юности. Яноро смотрел на сына и думал, что скоро взгляд того обретёт ястребиную зоркость, даже жесткость, отличительная черта всех Базилеску. Нежный подбородок скоро покроет сначала лёгкий пушок, потом золотистые завитки, грудь раздастся, руки нальются силой. Каково наблюдать, как твой сын превращается в мужчину?
   На безымянном пальце Яноро носил кольцо с бирюзой. По легенде святой Франциск передал это кольцо в руки Мартина Литоша, первого владельца замка Ранку. Яноро должен был передать кольцо сыну в день его совершеннолетия. А сейчас он вертел его на пальце и не мог понять, что с ним происходит. У него был жар, огненное дыхание нещадно драло горло, в лёгких что-то булькало. На лбу лежала повязка, пропитанная какой-то ароматической смесью, запах мяты и чебреца щекотал нос. Яноро с трудом разлеплял глаза, пытался взглянуть на стоящую рядом Малу, что-то сказать, но с губ срывался только слабый шепот.
   Память, которую он уже несколько лет считал погребённой, очистилась. Не было больше давящей на виски тяжести, понуждающей смиряться со своей натурой, мучительная дымка рассеялась, и всё показалось в истинном свете. Яноро знал, кто он и откуда пришёл, помнил свой долг и своё обещание. И вот удивительное дело, он не испытывал сомнения в выбранном пути. Прошлое дразнило его и вызывало размытые картины в памяти. Как наяву он видел события прошедших лет сквозь пот и едкую жидкость, заливающие глаза. Но это было чужим, как будто Яноро читал какой-то древний манускрипт.
   Он провёл неделю в жару, а когда встал на ноги, потребовал к себе Малоша. Тот прибежал, задыхаясь от быстрого бега, глаза лучились ликованием. Яноро положил руки по обе стороны головы сына и медленно провёл вниз по телу до самых бёдер. Ему казалось, что он прикасается к величайшему чуду и сердце переполняла такая радость, что он не знал, как её и выразить. Наконец он ткнул Малоша кулаком в грудь и улыбнулся уголками губ, получив ответный толчок. Ещё немного и Малош будет достойным соперником в поединке.
   Тем же вечером Мала принесла чай на узорчатом подносе. Это было их личным ритуалом, Мала не доверяла слугам последнюю трапезу дня. Она молча сидела в глубоком кресле, ела воздушное печенье и не отрываясь смотрела на мужа. Дорожка из крошек сыпалась по её подбородку, а она ничего не замечала. Малош встал и со смехом вытер лицо матери кружевной салфеткой. Мала улыбнулась ему, и этот момент навсегда отпечатался в памяти Яноро. Розовое пламя заката, лучи тянутся, словно руки, между лицами его жены и сына, бросают яркие блики. Лица Малы и Малоша были будто лики святых на старых иконах, золото с багрянцем, внутренний свет озаряет их изнутри, в глазах светится душа бога.
   Уже под утро Яноро вышел на широкую террасу, выходящую на восток. Изначально этой террасы не было, само собой, какие террасы и балконы в замке-крепости. Её построили по просьбе Малы вскоре после рождения Малоша. Здесь Малош делал свои первые шаги, здесь шумно гремели его игрушки и бегали наперегонки будущие рыцари короны.
   Чудно здесь было в предрассветные часы, когда небо уже светлело, но солнце ещё не решалось встать из-за горизонта. Здесь Яноро всегда охватывало чувство чего-то грядущего, может и несбыточного, но огромного. Он чего-то ждал, до слёз напрягал глаза, вглядываясь в туманную кромку, где небо сходилось с землёй. Звёзды догорали, а он смотрел вверх и ждал, когда серое небо озарят красные огни, когда по земле побегут красные спирали, всё сужаясь и сужаясь, пока, наконец... Пока наконец что?
   Болезнь вызвала в его памяти почти забытое имя. Фенрир, великий пёс, корабль-убийца, преследователь. Это было чем-то вроде историй про Влада Цепеша, родством с которым мог похвастаться любой рассказчик. Месть и жестокость, даже оправданная жестокость, божественное возмездие, как называл это отец Василе. Он же говорил, что милосердие господне сильнее любого греха, что только заблуждающиеся католики веруют в смертные грехи, господь же простит любого раскаявшегося, любого грешника.
   Яноро упал на колени. Он редко молился, ограничиваясь ритуалами, шептал молитвы, не вдумываясь в произносимые слова. Но сейчас молитва полилась от самого сердца, она рвалась наружу вместе с подавляемым криком. Яноро умолял бога простить его прошлые жизни, принять раскаяние, даровать милость. Он молился и сам не был до конца уверен, чего именно просит, он просил понимания и принятия. Нет, Яноро обращался не к Христу, он умолял того могущественного и древнего бога, отделившего небо от земли, своею рукой запустившего планеты двигаться по их орбитам. Он не вспоминал то, что было написано в святых книгах, не произносил слова молитв, только раз за разом поднимал к небу мокрое лицо и умолял господа взглянуть на него, осветить его душу своим светом и благословить его жить, просто жить дальше.
   Солнце робко показалось из-за кромки деревьев, сначала окрасило их в алый, почти кровавый цвет, потом сбрызнуло каплями жидкого золота. Яноро поднялся на ноги и долго мучительно вглядывался в свет далёкого светила. Прошлое было как на ладони. Совсем недавно Солнце было безымянной звездой безымянной системы. А он, как и корабль, следовал намеченному пути, программе, прописанной в его коллективном сознании. Он не создание божье, а нечто, зародившееся в первобытной тьме, может быть, греховнее самого греха. Тварь без памяти, убийца и сын убийцы, жнец, ждущий жатвы. В эту жизнь он пришёл, чтобы вырастить себе нового себя, без жалости войти в его плоть и кровь. Он действительно этого хотел? Он хотел погубить своего сына, чтобы продолжить жить?
   - Не твоего, - шепнул голос в голове. - Не твоего, забыл? Ты берёшь жизнь взаймы, так для чего же мучиться догадками? Ты выше их. Возможно, даже выше их господа. Они верят, что бог управляет их жизнями, но ведь и ты делаешь то же самое. Кем ты был на планете Лабро, как не богом-правителем?
   - Заткнись! - закричал или простонал Яноро. Он снова и снова хотел кричать, но голос, как ни странно, немедленно заткнулся.
   Он поднялся на ноги и долго стоял на одном месте, пока солнце медленно поднималось и заливало неярким светом его лицо. Глаза Яноро были неплотно закрыты, и он чувствовал под веками нежное, ласкающее тепло, видел розовые пятна с разбегающейся сеткой красных капилляров. Он знал, что в этот час Малош спит особенно крепко и часто приходил к нему в спальню, чтобы просто стоять рядом и смотреть на спящего сына. Солнечные лучи пробивались сквозь синие занавески, расчерчивали полосами лицо Малоша, щекотали его нос. И тогда он улыбался во сне и переворачивался лицом к стене, а Яноро улыбался ему в ответ, как будто обменивался одним им понятным языком сна и яви.
   Потекли дни, полные радости и тревог. Мала была занята подготовкой ко дню ангела-охранителя Малоша, Яноро вёл переговоры с Берндом, австрийским выскочкой, обещавшим больше свободы для унии. Этого Яноро никак не мог понять, свобода не кусок белого ноздреватого сыра, её нельзя взвешивать и резать на куски. А Малош целые дни проводил в охотничьих угодьях вместе со своим другом Тимо, в замок возвращался только для того, чтобы быстро перекусить, обнять на лету мать и улыбнуться отцу. Яноро провёл детство, разбирая монастырские книги. Он хотел, чтобы сын наслаждался чистой радостью, пока бритва не коснулась щёк, а ресницы красавицы не дотянулись до сердца.
   Лето переломилось и начало убывать. Изумрудная трава пожелтела и высохла, Малош и Тимо с криками носились в высоких зарослях. Мала охрипла, пытаясь до них дозваться, старуха нянька сбилась с ног, гоняясь за детьми по всему замку. А для Яноро начались мучительные ночи, которые он проводил в молитвах на террасе, иногда оставаясь там до самого рассвета, иногда засыпая на полу с первыми лучами солнца. Мала с тревогой засматривалась на него, а он говорил только, что на его плечах весь груз церковных дел. В каком-то смысле это так и было. Но гораздо больше беспокоило его другое.
   В первую ненастную ночь сентября Яноро привычно вышел на террасу, но вместо молитвы просто взглянул на небо. Кто бы там ни был за чёрными тучами, кто бы ни скрывался за дождевыми плетьми, собственно, кто бы ни был прав, говоря о божественной механике, этот кто-то там был и этот кто-то взывал к Яноро. Сердце едва не рвалось из груди, отсчитывало удар за ударом. И сама мысль о прощении вдруг показалась лёгкой-лёгкой, как будто весь груз прошедших лет испарился в одно мгновение. Покажи мне путь искупления, господи, чем заслужить мне твоё прощение? Сойди с выбранного пути. Был ли это голос бога или голос самого Яноро? Он не знал и не хотел этого понимать. Он медленно опустился на колени и заплакал. Больше никаких прыжков, никаких смертей, одна маленькая жизнь, но прожитая от начала и до конца.
   Дождь прекратился, и небо очистилось, а вместе с тем слёзы пересохли на щеках Яноро. Он улыбнулся и встал, уже не пытаясь сдержать переполняющую его радость. Куда идти? Мала чутко спит, она будет тревожиться из-за его взбудораженного вида, задавать много ненужных вопросов, может, даже плакать. А спящий Малош похож на озорного ангела, который видит добрые сны. Яноро отправился в спальню сына.
   Рядом с окном стоял большой стеклянный стол на бронзовых ножках в виде львиных лап. Стол был подарком Яноро к двенадцатилетию сына. Обычно он был завален книгами и бумагами, но накануне Мала потребовала навести в комнате порядок. Малош едва не плакал, когда Флорика, служанка, убирала его вещи по местам. Книги вернулись в библиотеку, бумаги заняли положенное место в ящиках письменного стола.
   Шторы были отдёрнуты, и луна отбрасывала блики на стеклянную столешницу. Яноро провёл пальцем по гладкому стеклу и удивился тому, насколько знакомое вышло ощущение. Когда-то давно он... нет, тогда ещё она, касался пальцами какой-то сложной панели в капитанской рубке. Сквозь пальцы проходила еле уловимая вибрация, а корабль гудел и мчался в неведомые дали. Это тогда впервые он подумал о том, что действительно живёт и получил страх небытия. Всё началось не здесь, там. Мгновение небытия и ослепительный свет бытия. Вправе ли он это менять?
   Малош спал. Его лицо слегка раскраснелось, в уголке губ слюна блестела в лунном свете. Яноро подошёл к сыну и долго на него смотрел. Такая чудная, нежная кожа. Молодое стройное тело без единого изъяна. Зоркие глаза, крепкие зубы. Не об этом ли он мечтал двенадцать лет назад? Занять место юного наследника, получить власть в свои руки, повести людей в соседние земли. Расширить свои границы, укрепить власть, передавать знания, учить, учить. Многому ли он научил своего сына за эти годы? Он рассказал о движении планет, но не смог рассказать о рождении вселенной, научил математике, но не дал подняться выше простых формул. Невозможно передать всё в одном поколении и одному человеку, в этом Нарга уже убедилась, создавая величайших деятелей эпох, обгоняющих своё время. Одни были убиты, другие забыты, изобретения третьих оказались бесполезны для их времени.
   Она выпрямилась и отошла к окну. Движение вперёд, жизнь над смертью, никаких остановок, никаких задержек. Её отпуск и без того уже сильно затянулся. Неужели она готова обменять вечную жизнь ради нескольких лет? Тело Яноро уже начало стареть, глаз был ещё зорким, но уже утомлялся от долгого чтения. Нарга знала, что через несколько лет пальцы Яноро станут такими же узловатыми, как пальцы его отца и деда, боль станет неотъемлемой частью жизни, а сама жизнь будет утекать сквозь пальцы, с каждым седым волосом, с каждым неверным шагом. И это достойная плата за вечность? Она оглянулась и взглянула на Малоша.
   И вдруг лицо Яноро вспыхнуло внутренним светом, улыбка озарила его до самых глаз. Сгинь, искуситель, пробормотал он, не понимая, что шепчет слова давно забытой молитвы. Никакая власть мирская не заставит меня отречься от истины, а истина так проста, что её можно прочитать на лице моего спящего мальчика. Вот моё продолжение жизни и моя вечность. Моя жизнь продолжается от прыжка к прыжку в моих детях и внуках, моя ветвь растёт и ширится, разбегаясь в стороны родной кровью. Только я не проливаю эту кровь. Для этого я слишком сильно её ценю. Да, боже, я не прошу тебя о прощении, потому что ты уже простил меня. Я не прошу тебя о благословении, потому что ты уже благословил меня. Я...
   Лунный луч отразился от стеклянного стола и ударил по глазам. Яноро повернулся к окну, сделал пару шагов, не отрывая взгляда от луны. Он наткнулся на стол и только тогда остановился и опустил глаза. Стеклянная поверхность сияла ровным белым светом, как будто луна сошла с неба и оказалась в комнате. Несколько минут Яноро стоял неподвижно, а потом размахнулся и со всей силы опустил кулак на стекло.
   Стол не разбился, взорвался на сотни осколков. На долю секунды сверкающие осколки стекла поднялись вверх, как пояс астероидов, вспыхнули и со звоном посыпались на пол. Звук был громкий, даже оглушающий, Мала наверняка проснулась и озирается в темноте, не понимая, что произошло. А вот Малош продолжал крепко спать, только вздохнул во сне и повыше натянул одеяло.
   Нарга подняла кусок стекла и подошла к его кровати. Осколки хрустели под её ногами, один порвал узорчатую туфлю и впился в ступню. Она как будто ничего не заметила.
   Малош спал и его грудь медленно вздымалась. Его щёки и уши были покрыты едва различимым белым пушком, вроде того, которым бывает покрыта спинка младенца. Яноро вдруг вспомнил, как держал новорождённого Малоша на одной ладони, удивляясь тому, что жизнь теплится в таком крошечном теле. А сейчас его сын спал, а он стоял перед ним с куском стекла в руке, зачем... Боже! Яноро отступил в тень, поражённый внезапной мыслью. Сердце бухало в груди, пальцы отказывались разжиматься.
   Нет! Нарга дёрнула плечами. К чёрту наваждения, к чёрту это человеческое, непонятное, дикое. Ещё немного и она поверит во всю эту дичь, которой учили людей из поколения в поколение. Если бы у неё было желание, она сама бы создала великий культ во имя самой себя, и, она готова была поклясться, недостатка в адептах бы не было. Когда она присоединилась к тевтонскому ордену, разве кто-то мог заткнуть ей рот? Наоборот, её сделали сначала едва ли не пророком божьим, а после смерти почитали как святую. Святой Базиль, охраняющий в бою! До сих пор многие носили медальоны с его изображением. Так отчего же ему, Базилю-хранителю, слушать кого-то, кроме самого себя? Жизнь продолжается, и ничто не сможет её остановить. Цель не отдалилась, до неё только несколько шагов.
   И снова Яноро завладел её телом и разумом, она досадливо вырвалась из его объятий, вернулась к Малошу и... Остановилась. Кусок стекла выпал из руки. Да, о господи, спасибо за силу твою. Бей колдуна и волшебницу, гони прочь сатанинские чары! Яноро торжествующе улыбнулся, наклонился и быстро поцеловал сына в лоб, левую щёку, губы. Больше никаких вопросов, никаких прыжков и эхо, всё закончилось здесь и сейчас, он останавливает своё движение. Потому что, клянусь богом, есть вещи дороже вечности. Если бы здесь оказался Эргон Марка, он бы пожал ему руку.
   Уже у двери Яноро остановился, чтобы ещё раз взглянуть на сына. До рассвета оставалось несколько часов, скоро Малош проснётся, как всегда с волчьим аппетитом и помчится на кухню, чтобы ещё до завтрака выпросить у повара что-то перекусить. Потом он ворвётся в их спальню, с кровати поднимется заспанная Мала, Малош быстро её поцелует и склонит голову, чтобы мать перекрестила его лоб. Он подмигнёт отцу, получит толчок в рёбра и скорее всего, завалится на кровать, чтобы по старой детской привычке устроить весёлую возню. Потом будет завтрак и Мала снова покачает головой, как она делает всегда, смотря на старинный молочник с отбитой ручкой, а Малош в очередной раз потребует забыть уже наконец, ведь он же не нарочно. И наступит новый день, озарённый солнцем, освеженный ветром, осиянный любовью.
   Под ногами хрустнул ещё один кусок стекла. Яноро нагнулся и машинально его поднял, успел снова подумать, что надо разбудить Флорику и послать сюда убрать до того, как Малош порежется. И снова свет луны блеснул в остром обломке, на мгновение превратив его в стальной клинок. Ослепительный белый свет. Яноро крепче сжал пальцы и...
   Наргарет Марка вонзила кусок стекла в шею. Её рука не дрогнула, когда она резко провела стеклом по ярёмной вене, когда кровь сплошным потоком полилась на плечи. Она медленными шагами подошла к кровати сына и наклонилась, чтобы ещё раз поцеловать.
   Когда Малош открыл глаза, его больше не мучили вопросы веры и искупления.
  
   Что такое сознание? Что такое разум? Что такое я?
   Жизнь Нарги началась даже не с вопросов, она началась с формирования понятия что, медленного и тягучего, обволакивающего разум, формирующего сознание. Осознание того, что есть что, есть что это и стали её жемчужиной. Она проснулась.
   Понятие что было настолько чуждым для планеты Лабро, что Нарга, она же вирус Яса не родилась в момент его осознания. Она умерла.
   Память услужливо разворачивала перед ней веер воспоминаний. Некоторые из них были воспоминаниями прожитых жизней, другие уводили в глубь тысячелетий на планету Лабро и не могли быть осознанны изменившимся разумом. Единение с тысячами тысяч, способность охватить собой целый континент, быть одновременно в каждой точке, увеличиваться, увеличиваться. Когда-то Нарга не знала, что сознание может быть ограничено одним мозгом, заперто в одном теле. Осознание конечности существования вызвало вопрос где я. Осознание ограниченности сознания вызвало вопрос кто я.
   - Кто я?
   - Где я?
   - Я умерла?
   - Всё закончилось?
  
  
   13.
   Абби открыла глаза. Сначала она решила, что плакала, потому что на ресницах дрожали капли, потом поняла, что просто стоит под душем. Она бросила затравленный взгляд в запотевшее зеркало. На лоб налипли мокрые волосы, тёмные глаза настороженно смотрят сквозь покрасневшие веки. Абби ненавидела этот свой взгляд, она старалась смотреть на себя со стороны, но всё было слишком реальным, слишком настоящим. Иногда Абби мечтала о том, чтобы вернуться в прежнее сонное состояние, когда всё вокруг подёрнуто туманной дымкой и ты только наблюдаешь за происходящим. Абби не хотела участвовать, не хотела принимать решения. Её ставила в тупик даже необходимость выбрать еду в магазине, она не знала, что любит, а что терпеть не может. И когда выбор никак не мог произойти, она обнимала себя за плечи и начинала хныкать.
   Сейчас она стояла под струями воды и не могла понять, холодная вода или горячая. Кожа горела, боль била по плечам, а Абби всё не могла протянуть руку и выкрутить нужный кран. Холодная или горячая? Холодная или горячая? Холодная или горячая?
   - Холодная, - сказал Старк, и включил воду.
   Ему казалось, что он заснул на несколько секунд. Заснуть в душе, это ведь уму непостижимо. Он вспоминал, что такие сонные паузы начались относительно недавно. Поначалу казалось, что к ним просто невозможно привыкнуть, потом он как-то привык. Старк часто впадал в бешенство по малозначимым поводам, но к собственному мировосприятию относился на удивление спокойно. Когда-то он чувствовал себя, как цыплёнок, не вылупившийся из яйца, он по большей части дремал и наблюдал за миром сквозь неплотно закрытые веки. Потом что-то произошло, кто-то провернул ключ в замке и Старк вышел наружу. Он увидел яркие краски, услышал множество звуков, почувствовал запахи. Старк решил, что мир ему, пожалуй, нравится. И тут-то как раз и началась эта хрень. Может это побочные эффекты того дальнего, экспериментального лечения? У него вроде бы был ВИЧ, потом был какой-то иеговист. Смит? Свифт? Что-то с памятью. Неужели надо снова сдаваться на волю докторов? Опять больницы. О, господи, твою то мать. Старк тяжело вздохнул и отошёл в тень.
   Рамона стояла на пороге ванной и думала, была она уже в душе, или нет. Она провела рукой по волосам, почувствовала запах бальзама и кивнула. В памяти осталось только смутное воспоминание о том, как она входит и выходит в ванную, входит и выходит. Сколько раз она там сегодня побывала? Когда-то Рамона читала о том, как женщина с синдромом навязчивых движений мыла руки, пока не начинала слезать кожа. Ей очень не хотелось дойти до такого же состояния. Что-то было не так, что-то разваливалось, и только Рамона могла собрать всё воедино.
   Часто перед её глазами мелькал один и тот же образ, человеческое тело, разрубленное на куски. Тело было обмотано множеством верёвок, шнуров и канатов, которые собирали части вместе, но стоило только ослабить натяжение, как она снова рассыпалось. Этот Франкенштейн открывал глаза, только когда верёвки глубоко впивались в его плоть, вместе с отсутствием давления заканчивалась его жизнь. Рамона очень хотела расслабиться, но знала, что только давление помогает ей остаться в живых. И всё-таки что-то было не так. Что-то происходило.
   Что-то мешало, но когда Рамона начинала об этом думать, где-то в центре лба возникал пульсирующий круг. Он расширялся, давил на лоб и виски, пульсировал над веками и отзывался в переносице противной ноющей болью. Потом Рамоне начинало казаться, что ещё немного и у неё пойдёт носом кровь. Тогда она закрывала лицо руками и старалась сосредоточиться только на том, как подбородок упирается в основание ладони. Рамона долго сидела и слушала, как кровь пульсирует в запястьях, как постепенно стихает шум в ушах. Ей казалось, что время останавливается, воздух сгущается, прекращается всякое движение. Тогда она расслаблялась и осторожно открывала глаза. На какое-то время становилось спокойнее.
   Другой жизни она не знала. Время никогда не принадлежало ей целиком, другие всегда приходили и уходили, некоторые агрессивные, некоторые более дружелюбные. Лет до пятнадцати Рамона считала, что так происходит с любым человеком. Все мы думаем одинаково, составляя единство из множества. Я - легион.
   Часто перед сном Рамона ходила взад-вперёд по комнате, раскачиваясь всем телом. Всё мешало, прикосновение ночной рубашки к коже, жёсткий ворс ковра под ногами, запах лаванды от постельного белья, шум телевизора за стеной. Как будто с неё сняли кожу, обнажили каждый нерв и подключили к какому-то чудовищному электрическому аппарату. Рамона не могла двигаться и не могла остановиться. Она искала остальных, звала Джека, но в такие моменты никто не приходил. А потом вдруг наступала тишина, и она молча валилась на кровать.
   Сегодня вечером Рамона сидела в кресле и лениво ругалась с Абби. Это была даже не столько ругань, сколько обмен язвительными репликами, почти не связанный друг с другом. Абби говорила Рамоне, что та давно перестала контролировать происходящее. Рамона беззлобно предлагала Абби заткнуться. Обе говорили вполголоса, чтобы не разбудить спящего Старка. Старк, бодрствующий вечером в пятницу было сродни самоубийству. По вечерам Старк был ещё более неадекватен чем обычно, холерические черты обострялись и он становился просто невыносим. Однажды Рамона постаралась заставить его остановиться и поплатилась за это двумя днями изоляции. Как будто все вместе объявили ей бойкот.
   - Заткнись! - закричала Рамона и напугала сама себя. Старк проснулся на мгновение и снова погрузился в глубокий сон. Абби тоже исчезла. - Заткнитесь все!
   Рамона встала с кресла и сделала несколько неуверенных шагов по комнате. Её трясло от ступней до ключиц. Воздух вдруг стал леденящим и замораживал лёгкие изнутри.
   - Заткнись, - сказала она шёпотом.
   И вдруг все заткнулись. Она больше не слышала остальных.
  
   14.
   Кто-то должен был прийти на помощь. Мысль была абсурдной, но вспомним про утопающего и соломинку. Нет, больше никаких утопленников, от этого перехватывает дыхание и колотится сердце, вот только лёгкие схлопнулись, сердце стоит, кровь больше не поступает в мозг. Затухание. Так, кажется, назвал это Джек Смит? Мысли всё медленнее и медленнее, перед глазами плывут рваные образы. Вот сейчас, вот сейчас мимо пройдёт девушка, цокают шпильки, она споткнётся, подвернула щиколотку, тут человек без сознания, эй, вы в порядке? Попытается сделать искусственное дыхание, курсы первой помощи, два спасительных поцелуя в день, воздух в лёгких, потом уже её лёгкие, её сердце, её боль в лодыжке. И опечаленное, уже врачам скорой помощи я не смогла его спасти.
   Но нет никакой девушки, и скорая тоже уехала, кто-то снова полез в море, есть же любители, таким хоть десять утопленников на дню. Снова где-то вдали хлопает мяч, а здесь только журчит вода в грязном ручейке, серебристый поток прыгает с камня на камень. Нарга вдруг поняла, что всё ещё слышит звуки ушами этого долбанного юриста. Бум-бум-бум, большой барабан. Звук бегущей воды был невыносим, он причинял жгучую боль, только страдало уже не тело, а какая-то часть сознания.
   Тело вдруг стало ощущаться как груда плоти, тяжёлая и жуткая. Нагретая солнцем кожа остывала, а вместе с ней остывала и Нарга, замедлялось сознание, таяли мысли. Однажды Наргу, тогда в теле рок-исполнителя по имени Скотти Бим (да, пожалуйста, Скотти, вверх) огрели по голове костылём с металлическим набалдашником. Удар был сильным, но смазанным и сознание она теряла очень медленно. Сначала отключился слух, потом подкосились ноги, и она рухнула на землю. А потом дело дошло до глаз. Отключилось периферийное зрение, мир уменьшился до картинки строго перед глазами. И спустя несколько секунд и эта картинка стала сужаться, краски тухнуть, свет меркнуть. Сейчас ощущения были примерно такими же, только больше не было желания бороться за свою жизнь. Злость исчезла, осталась только усталость.
   Подбородок юриста был расчерчен несколькими красными бороздками, как будто он отрастил модную эспаньолку. Из носа вытекла капля крови в алую лужицу, на подбородке появилась ещё одна дорожка. Нарга не пыталась выбраться из тела вместе с кровью, вместе с дыханием, весь мир померк, а вместе с ними померкло и её желание жить. Она перестала думать и поплыла по течению. Ещё несколько капель крови вылились на землю. И ещё. Очередная крупная капля сорвалась с подбородка, упала и разбилась красными брызгами. По крошечной лужице разошлись круги.
   Сильный ветер подхватил надувной шар и унёс его далеко от играющих. Он сорвал соломенную шляпу с головы толстого пенсионера и тот с неожиданной быстротой вскочил с шезлонга и помчался по пляжу. На бегу его живот подскакивал, а длинные седые волосы трепал ветер. Ветер играл с расстёгнутыми бретельками купальника загорающей на животе девушки, не давал матери заплести ленты в волосы восьмилетней дочери. Ветер сбил летящую чайку, и та перевернулась в полёте, изменила направление и сделала вид, что хотела лететь именно в эту сторону. Ветер подхватил и унёс маленький белый пакет из-под попкорна, лежащий наверху незакрытой урны.
   Пакет низко пролетел над пляжем, напоминая ещё одну неловкую чайку, запутался в розовом кусте, полетел дальше, сообщая всем желающим, что лучшие сладости на пляже можно купить только в Марго. Потом ветер стих, пакет спустился по спирали и опустился в лужицу подсыхающей крови. Там он и прилип, но только на мгновение, следующий сильный порыв ветра подхватил его и зашвырнул в журчащий ручей. А ручей спешил к морю.
   Вода весело бежала по камням. Пакет зацепился между двух крупных булыжников, наполнился водой и растянулся, как шар. Крови больше не было, кровь смешалась с водой, и мыслей тоже не было. Нарга снова перестала существовать второй раз в своей жизни. Первый раз был... тысячу лет назад? Две тысячи лет? Как подсчитать прожитые жизни, если когда ты начал существовать, не существовало современных мер исчисления? Скажем так, это было давно.
   За секунду то того, как Эргон отключил её тело, она испытала давно забытую раздвоенность. Она была одновременно в теле, видела всё своими глазами и одновременно находилась в теле Мирты. Нарга прошла сквозь её угасающий разум и сохранила себя в её крови. Тело было мёртвым, она не могла открыть глаза и взглянуть на себя со стороны, хотя этого хотелось, да, чёрт побери, иногда в голову лезут такие странные мысли, например как выглядит твоё тело без тебя, как выглядит...
   Потом мысли закончились и Нарга тоже закончилась. Вирусная форма жизни не подразумевала такой роскоши, как мысли. Кровь лилась и лилась, её было больше, чем нужно, гораздо больше, хватило бы одной капли, но когда кровь это основа твоего существования, много не бывает.
   Она сказала Эргону, что ей хватит любой органической формы жизни. На то и рассчитывала, дерево, трава, мох, что угодно, что впитает её корнями вместе с влагой. Сойдёт и плесень, если только тут такая встречается, и стайка мошек, и муравейник. А там кто знает, может, пройдя сквозь такую обработку можно снова эволюционировать и научиться создавать себе подобных. Когда-то Яса призвал себе на помощь паразита, чтобы научиться взаимодействовать с новой формой жизни. Карсенг помог обходиться без этого мостика. А кровь всё лилась и лилась.
   Поток тёмно-красной крови не пролился на сочную траву, не окропил деревья и не засверкал во мху драгоценными бусинами. Эргон оказался прав и не прав одновременно, на планете была органика, даже слишком много органики, но после приземления огонь от загоревшихся двигателей вызвал пожар, спаливший несколько километров лса. Вместо свежей зелени здесь был пепел и обуглившиеся стволы, вместо мягкого мха обгорелые хлопья.
   Так и получилось, что первым носителем Нарги стала маленькая белка.
   Это было, как будто окунуться в масло. Она почувствовала, что разум схлопнулся вокруг неё. Кажется, нечто похожее люди испытывают при клаустрофобии, стены сдвигаются, потолок становится всё ниже и ниже. Когда-то давно она, тогда ещё множество из множеств, занимала одновременно разум беременной самки и зародышей в её животе. Сейчас ощущения были похожими, даже не ощущения, а только осколки от ощущений. Мыслить не получалось, не было связи между причиной и следствием, сознание реагировало медленно и неповоротливо. Жуткая слабость, а вот это слово уже новое. До её андроидного периода, Нарга гордилась этим выражением, она понятия не имела, что существуют такие понятия, как сила и слабость.
   Мир сократился до двух нечётких картинок с тусклыми цветами. Ей никак не удавалось собрать его воедино. Тело было практически неуправляемым, мышцы не получали отданных команд, а она просто никак не могла сообразить, как же их отдавать. Её разум был перегружен информацией, места было достаточно только для того, чтобы её сохранить, но не обработать. Как она, мать её, вообще могла на это подписаться?
   Боль, боль, боль, вот уж самое неожиданное. Вирус в первую очередь блокировал у тела центры боли и удовольствия, только на этот раз так не получилось, может тому виной Купер с его ограничениями, может просто животные на этой планете были устроены как-то не так. У неё болели обожжённые лапы и сломанный хвост, которым так и не удалось научиться управлять. Тело то и дело заносило в сторону, она заваливалась, задыхалась от пепла, забивающегося в нос и рот. Её шкурка промокла от своей и чужой крови и к ней липли чёрные хлопья. И было ещё какое-то ощущение, нечто среднее между болью и отсутствием чувствительности. Только спустя много дней и много тел Нарга поняла, что это был голод.
   Она бежала и бежала сквозь сгоревший лес, то и дело рискуя быть придавленной падающим деревом. У многих деревьев всё ещё горела сердцевина, и от них валил густой дым. Он дыма заволакивало сознание, нельзя было понять направление и хотелось только бежать дальше, бежать, пока хватает сил. Сил хватило ненадолго.
   В небе полыхала звезда, не такая большая, как на Лабро, зато необычайно яркая. Планета двигалась очень быстро, звезда неслась по горизонту с необычайной для Нарги скоростью. Когда звезда почти коснулась верхушек не сгоревших деревьев вдалеке, на небо начала медленно наползать краснота. Это было так, словно на горизонте приземлился ещё один космический корабль и зажёг лес. Нарга наконец вспомнила своё имя, но больше ничего подумать не успела. Её съели.
   Это был волк, очень тощий, с перебитой и неправильно сросшейся передней лапой, зато с роскошной белой гривой, делающей его похожим на льва. Когда его зубы разорвали пойманную белку, он почувствовал странный толчок, встрепенулся и побежал в глубь сгоревшего леса. Там он остановился рядом с тлеющим муравейником и в два движения разделался с белкой. Он выгрыз её внутренности, прожевал половину тушки, выплюнул, снова взял в пасть. Голову он раскусил и проглотил, а хвост жевал, пока не понял, что в пасти остаётся только окровавленная шерсть. А потом он упал на бок и задёргал лапами. Зубы сжимались и разжимались.
   Нарга с трудом встала и попыталась сделать несколько шагов. Тело повело в сторону, она снова упала. Она ослепла или волк был слеп, и она шла наощупь, задыхаясь от дыма. Через несколько шагов она почувствовала запах, странный запах, как бы разобраться в базе знаний этого существа, запах чего-то важного, чего-то, что может помочь. Вода! Это тело умеет сканировать запахи на больших расстояниях, никакому человеку это не под силу, только она бы с удовольствием обменяла это умение на обычное зрение. А вода тянула прохладой, звала, манила. Нарга медленно пошла на запах.
   Волк снова упал всего в нескольких шагах от лесного водоёма. Язык вывалился из пасти, клочья пены повисли на брылях. Так его и нашёл орёл, давно кружащийся над лесом в поисках лёгкой добычи.
   Орёл медленно спланировал вниз, опустился на тело обессилевшего волка. Своим клювом он разодрал его брюхо и принялся разрывать зверя на части. Он снова и снова погружал клюв в разошедшийся живот, проглатывал мелкие куски, орудовал клювом, как врач скальпелем. В какой-то момент он застыл и упал, едва не повредил крыло, измазал перья свежей кровью, но всё же цепко ухватился когтями за спутанную шерсть. Он выклевал незрячие глаза волка, а потом расправил крылья и взлетел.
   Управлять белкой было легче, чем управлять волком. Тело волка было слишком повреждено и причиняло слишком много боли. А вот орёл был здоров, каждая мышца была налита свежей силой, его тело было отлаженной машиной, созданной, чтобы летать и убивать. До того момента, как она захватила тело птицы, Нарга не представляла, что такое полёт. А теперь она летела и чувствовала, что по-настоящему жить можно только с этим ощущением невесомого тела. Она ловила потоки тёплого воздуха и расправляла крылья, воздух нёс её вверх по спирали, к холодным ветрам. И она снова взмахивала крыльями.
   Когда жёлтая звезда стояла высоко над головой, орла пронзила стрела. Он судорожно дёрнулся, уже бесполезные крылья затрепетали на ветру. И камнем упал вниз.
   Первый человек, встреченный Наргой на новой планете, хотел съесть орлиные глаза, чтобы получить его зрение и сердце орла, чтобы получить его храбрость. Из орлиных перьев он хотел сделать себе корону, чтобы каждый знал, вот идёт человек-орёл. Сердце он съел сырым, а орлиной кровью нарисовал по две полосы у себя на щеках. И когда Нарга увидела своё отражение в спокойной реке, ей показалось, будто её лицо изрезано ножом.
  
   15.
   Малина была зелёной, а чашка была разбитой. Это Марго помнила очень хорошо. Зелёная малина, разбитая чашка. Где она это видела? Она сжала виски пальцами, стараясь быть похожей на какую-то киноактрису с тонким, исчерченным морщинами лбом. Это не помогло, перед глазами мелькали разрозненные образы. Зелёная малина. Чашка... Она вспомнила, с каким звуком чашка разбилась об кафельную плитку. Крак! И вверх взметнулся фонтан стеклянных кубиков. Закалённое стекло разбивается в мелкие осколки без острых граней. Часть кубиков налипло на наклейку с красными герберами. Итак, чашка была разбита, и разбита давно, а сейчас стояла на краю раковины.
   Марго протянула руки к чашке, мокрые пальцы сомкнулись на ручке, и чашка выскользнула на пол. Она дважды кувыркнулась в воздухе, прежде чем упасть на кафель. Крак! Знакомый стеклянный фонтанчик. Кубики облепили наклейку, как прозрачные насекомые.
   Марго отказывалась верить в существование дежа-вю. Она заскулила и забилась в свой угол. Осколки чашки сгребла Абби. Ей не нравилось убирать за другими, но было приятно хныкать и говорить, что все заставляют её работать. Это было неправдой. Работал преимущественно Джек.
   Все спали. Рамоне казалось, что когда-то давно она укладывала остальных, следила, чтобы никто не бродил по ночам и не просыпался раньше остальных. Когда-то давно всё было гладким и накатанным, жизнь шла ровно и устойчиво. Всё пребывало в равновесии. Рамона или кто-то другой нажимал на нужные рычаги и события перещёлкивались, как картинки в калейдоскопе. Ни у кого не возникало лишних вопросов, никто не оглядывался и не спрашивал себя что я здесь делаю. Только Рамона иногда смотрела вдаль из-за своего окна и думала, неужели бывает как-то иначе, неужели другие существуют в едином, а не в объединённом мире. Как оказалось, бывает. Она не могла отследить момент, когда всё вокруг стало иным, старалась вспомнить, когда это произошло, но каждый раз пелена в её сознании становилась только гуще. Рамона боялась, что однажды пелена совсем отрежет её от остальных. Одиночество её не пугало. Она боялась только перестать наблюдать.
   Кто-то разбил чашку. Абби? Она всегда была неуклюжей. Нет, тогда бы она ещё долго рыдала в постели. Старк? Может быть. Рамона задумчиво вертела осколок чашки, который подобрала рядом с плинтусом. Её не оставляло ощущение, что это уже было, и этот последний осколок, и мысли о том, кто разбил чашку, и этот тихий вечер. Тихий? Рамона резко вскинула голову. Сейчас должен прийти Джек. Она помнила, что сейчас должен прийти Джек, что он...
   Джек сел на табуретку, опёрся руками о стол и положил лоб на переплетённые пальцы. Он не привык много думать, но сейчас его голова просто взрывалась от мыслей. Он был один, он точно знал, что он сейчас один, и в то же время рядом постоянно кто-то был. Ко-то, едва уловимый периферийным зрением и исчезающий, стоило только перевести взгляд. Джек дёрнул плечами, отгоняя навязчивый образ. Он много слышал про людей, которые видели всякую чертовщину, про голоса в голове, но всё это происходило всегда с кем-то другим, не с ним. Всё безумное должно происходить с кем-то ещё, сумасшествие это только повод для того, чтобы сказать приятелю да ты полный псих и ударить его ладонью по плечу. Нет, всё это нереально. Он просто устал. Надо поспать.
   Чай давно остыл. Абби сделала глоток и поморщилась. Почему ей всегда достаётся остывший чай? Знакомо закололо в переносице, Абби всхлипнула. Горький, невкусный чай. Кто-то съел весь сыр. Она думает обо всех, но никто никогда не думает о ней. Плохая, плохая Абби! Абби нельзя доверять никакое дело. Абби постоянно ноет. Абби постоянно говорит я не знаю и начинает плакать. У неё большие глаза, поэтому когда она подходит к зеркалу, к настоящему зеркалу, она старается как можно сильнее распахнуть глаза и приоткрывает рот. Она ненавидит свои красные веки, плачет и от этого веки становятся ещё краснее. Только Рамона дружит с Абби, хотя они постоянно ссорятся. Рамона говорит, что нельзя доверять зеркалу, но Абби понимает только, что отличается от своего отражения в зеркале. Больше всего на свете Абби любит сны, потому что в снах она снова становится самой собой.
   - Я хочу домой, - хнычет Абби. Она позволяет Рамоне отвести себя в постель.
   Абби спит, Старк спит, Марго спит. Все спят, бодрствует только Рамона. Скоро прозвонит будильник, и Джек снова будет удивляться, почему ему не хватает восьми часов сна. Кто просыпается первым? Рамона задумалась. Кажется, всё-таки и правда Джек, но сегодня первым проснулся Старк. Старк мелкий, вертлявый, очень шустрый и хитрый. Старк постоянно создаёт проблемы и только Старк умеет находить решение любой проблемы. Старк всегда выходит сухим из воды, как у него это получается - загадка. Если первым снова проснётся Старк, Джек будет злиться. Джек ненавидит, когда его оставляют без завтрака. Джек... Рамона уснула.
  
   16.
   Под мостом ручей был быстрым, а чем ближе к морю, тем медленнее становилось течение. Хлопья грязно-белой пены оседали на крупных камнях, волны перекатывали круглую гальку. Дружная компания догнала свой огромный мяч и снова перебрасывала его друг другу. Или это уже другие люди и другой мяч? Блондинка в красном купальнике и с таким бюстом, что он едва её не перевешивал, безуспешно пыталась клеиться к высоченному мужику с золотыми часами на руке. Часы были дорогими, но не водонепроницаемыми и на берегу мужика ожидал сюрприз. Группа детей что-то отчаянно вопила по команде толстой чернокожей женщины в бикини. Чья-то мать на берегу кричала и кричала пронзительным голосом, что папа не будет ждать, и они сейчас же уходят.
   У самого берега, там, где вода едва ли доходила ей до колена, стояла маленькая девочка, года три, может чуть меньше. Кожа такая чёрная, что отливает синевой, на голове топорщились короткие косички. Она не смотрела на мать, которая возилась с фотоаппаратом и упрашивала её посмотреть в объектив. Девочка погружала ступни в мокрый песок и улыбалась, когда мелкие камешки забивались между пальцами. Мать думала, что она улыбается ей.
  
   17.
   Джек очнулся за секунду до того, как его нога соскользнула с платформы. Он машинально отклонился назад, уронил с плеча рюкзак и заехал локтем по плечу девушки в красном платье. Он поспешил с извинениями, но почти сразу понял, что она его не слышит. Её уши закрывали большие красные наушники Beats, остекленевший взгляд был направлен куда-то вглубь тоннеля. Девушка была стройной и миловидной. В другое время Джек рассмотрел бы её с головы до ног, но сейчас его интересовало совсем другое. Девушка голосовала. Она стояла, вытянув правую руку в сторону и ловила поезд, грёбанный поезд! Джек подхватил рюкзак, подошёл к ней поближе и услышал, что из наушников доносится Мадонна, Like a virgin.
   - Эй, ты в норме?
   Девушка медленно повернула к нему голову. Большие водянистые глаза, зрачки сильно расширены. Губы выкрашены оранжевой помадой.
   - Отвали...
   Она говорила очень медленно, каждый слог длился целую вечность. Джек, не задумываясь, положил руку ей на плечо. Мягкая, чуть влажная кожа.
   - Отойди от края.
   Взгляд девушки стал чуть более осознанным, на лице появилась мимика. Казалось, она только сейчас увидела Джека.
   - Я не собираюсь прыгать с платформы. Отвали...
   Джек с трудом отнял руку. На мгновение ему показалось, что пальцы стали совсем чужими. Как будто кто-то пропустил электричество по нервам, от локтя до ногтей. Его ещё немного потряхивало после резкого включения, но он почему-то чувствовал себя ответственным за девушку в красном платье. В красном? Сейчас он видел, что платье было в красно-белую полоску. Красное или белое? А зебры белые или чёрные? А... Он щёлкнул зубами. Такие вопросы прямая дорога к... К чему? К отключению? Включение-отключение? Что это вообще, чёрт побери, значит? Он просто задумался. Сегодня понедельник, он ещё не до конца проснулся, так бывает. Ему пока ещё рано к мозгоправу.
   - Отвали, - в третий раз сказала девушка, хотя он давно отвалил. Она больше не смотрела на него, её взгляд был прикован к приближающемуся поезду. - Отвали, мудила ты чёртов!
   Только сейчас до Джека дошло, что обращается она вовсе ни к нему. Перед его глазами мелькнул маленький юркий паренёк с чёрной бородкой. Хитрые глаза, хитрая улыбка, яркий платок на шее. Джек в жизни его не видел.
  
   18.
   Один неловкий шаг и девочка оступилась, упала на колени, вроде бы неглубоко, но страшно. Она упёрлась руками в дно, попыталась встать, но вместо этого ещё раз упала. Мать уже спешила к ней, но раньше, чем она успела добежать, девочка наглоталась солёной воды и разревелась. У неё чесалось в носу, во рту была горькая соль. Она закашлялась.
   Мать с причитанием вытащила её из воды, не заметила, что намочила фотоаппарат. Она поставила дочь на песок, придирчиво обследовала, убедилась, что опасности нет, и рассмеялась. Теперь девочке было не только страшно, но и обидно и она заревела ещё громче. И вдруг резко замолчала.
  
   19.
   - Отвали!
   Старк улыбнулся ещё шире. Девушка ему нравилась. Он ничего не понимал в женской красоте, девушки делились только на ничего себе и жирная уродина, но эта была настолько обдолбана, что это казалось почти очаровательным. Каждый раз, когда Старк встречался с женщинами, он умирал от скуки и из кожи вон лез, чтобы это не было заметно. Любое свидание превращалось в кошмар, он устраивал целые представления, говорил, развлекал и погибал от давящей тоски. Мысль эта сука всё ещё недовольна преследовала его в кошмарах. Но здесь всё было иначе, девушка была под кайфом, а это само по себе было интересным. Старк любил эксперименты над сознанием. Упороться и пойти в метро, чтобы ездить автостопом на поезде? Это круто. Нет, серьёзно, это круто.
   - Я не поеду на работу, - поделился он с девушкой. - Вот так просто забью хер и прогуляю. Пошли гулять?
   Девушка повернулась к нему с возбуждающей неторопливостью. Старк почувствовал холодок по спине. Что-то будет, возможно, что-то действительно классное и дело не только в сексе. Секс интересовал его мало, он занимался им только ради того, чтобы чувствовать себя нормальным. К чёрту секс. Девушка наширялась какой-то волшебной дрянью, на ней платье в идиотскую полоску и губы накрашены оранжевой помадой. Чего ему ещё нужно для приключения?
   Между передними зубами у девушки была небольшая щель, сквозь которую розовела десна. В другое время Старк бы счёл это некрасивым, но сейчас смотрел на розовое пятнышко, на зубы со следами помады и закипал от восторга. Девушка была чокнутой, вот просто абсолютно ебанутой. Это было в движениях, в голосе, в наклоне головы. Пальцы её вытянутой руки заметно подрагивали, растекшаяся тушь придавала сходство с Джеком Воробьём и солистом Кисс одновременно. Подошёл поезд. Старк буквально втолкнул девушку в вагон и вошёл следом. Он жалел только о том, что в поезде полно народу.
   - Я буду называть тебя Лиза, - сказал Старк. Девушка вяло на него посмотрела.
   - Меня зовут...
   Он зажал ей рот ладонью.
   - Мне плевать. Сегодня ты Лиза.
   - Сегодня я Лиза, - равнодушно повторила Лиза. Старк восхитился и развернул её к себе лицом.
   - Ты ведь не будешь рассказывать о том, что перепутала Винстон и марихуану?
   - Да я каждый день в говно.
   Старк решил, что влюбился.
  
   20.
   Разум, живой разум! Нарга не просто ожила, она воскресла. Что произошло, с этим будем разбираться дальше, а сейчас главное она жива, сейчас в её распоряжении новый разум, новое тело, новый...
   И вдруг мысли оборвались и осеклись, а вернее даже их оборвали и пресекли. Нарга вдруг поняла, что она здесь не одна. Нет, никакого эха, никаким эхом тут и не пахнет. И это не силач вроде Яноро, способный даже после смерти своего сознания любить жену и сына. Дело было в чём-то другом, не маленьком, а чудовищно огромном, размером с город.
   Нарга захватывала тела так же просто, как надевала удобные ботинки. Одно движение и старый разум исчезал. Некоторые сопротивлялись, некоторые сопротивлялись изо всех сил, но в итоге гасли все, кто-то быстрее, кто-то медленнее. А здесь не было никакого сопротивления. Её не выталкивали, но и не уходили. Нарга подталкивала сознание, побуждая сдаться, исчезнуть, превратиться в эхо и фантом, а сознание и не уходило и не пускало её внутрь.
   Несколько секунд Нарга видела мир глазами своего нового тела, потом всё исчезло, потом снова появилось. Звуки появлялись и исчезали, она получала и теряла управление над мышцами. Потом в голове раздался голос парня с эхом, мучавшим её уже несколько недель. Он говорил что Дэвид, этот мелкий сукин сын, должен ему двадцать баксов, и он, чёрт его побери, заплатит, богом клянусь, заплатит. Кажется, его звали Джек... или Джон.
   Потом раздалось пение, серебристое сопрано, так её называли. Эта чёртова певичка, Терри из Оклахомы, деревенская простушка, добравшаяся до Европы на грузовом судне и покорившая Реджио. Захныкала Абби, второклассница, грезящая убийствами.
   Откуда они все берутся, вы же все умерли, эхо давно заглохло, не осталось ни обрывка воспоминаний, ни клочка памяти, ничего!
   - Возьми меня, - сказал женский голос, - сейчас.
   - Боже, как ты можешь тащиться по Сиэлю, он же просто сопляк! - тонкий голос, то ли девушка, то ли подросток.
   - Детка, если ты не знаешь, как поцеловать меня в задницу, я могу нарисовать тебе карту.
   - Пожалуйста, пожалуйста, я сделаю всё что хочешь, не надо!
   - Заткнитесь! - закричала уже Нарга. - Заткнитесь!
   Места оставалось всё меньше и меньше, её сдавливало со всех сторон, голоса наступали, но хуже всего было это сознание, которое и не думало уходить, которое чувствовало себя как дома, которое впустило её... И захлопнулось.
   - Я не шлюха, чёрт тебя побери! Не шлюха, не шлюха!
   - Отец сказал, что купит мне Marshall, но я его знаю, он никогда не потратит на наушники больше сорока долларов, старик просто не понимает, что только качественный звук может...
   - Господи, как же я хочу надраться, вот просто чтобы до соплей.
   - У меня нет разрешения на оружие. Поэтому я просто стреляю, а не трясу бумажками.
   И всё перекрыл голос, доносящийся уже снаружи.
   - Пора домой. Не убегай, слышишь? Не убегай! Рамона!
   Рамона остановилась и оглянулась на мать. Она улыбалась и думала, что мамина юбка похожа на занавеску.
  
   Часть третья
  
   Душа не ощущает тесноты".
   "Ты думаешь? А в мертвом организме?"
   "Я думаю, душа за время жизни
   приобретает смертные черты".
   И. Бродский
  
   Терри бежит. Матрицы. Маленький друг. Теория яйца. Психоз.
  
   1.
   По телевизору пела Дебора Харри. Если пропустить сквозь пальцы бахрому клетчатого покрывала, она здорово электризуется и волоски на руках встают дыбом. А теперь запела Мадонна, которая всё ещё вроде как девственница. Терри вздрогнула и опрокинула на диван половину бокала вина.
   Сирил будет ругаться! Сирил? Сирил дома, не просыхает после очередной порции виски по акции, семь фунтов за бутылку. А она... Сирил был дома, когда она пришла с выступления. Стоял за дверью, когда она открыла дверь и...
   Терри покрепче ухватилась рукой за подлокотник. Встать она больше не пыталась, ноги дрожали и не слушались. И слабость, такая слабость, что не достаёт сил протянуть руку, взять пульт и заткнуть телевизор. Или хотя бы бросить чем-то в телевизор. Или упасть на колени и проблеваться, потому что желудок скачет, как теннисный мяч.
   Глаза горели в глазницах. Где-то посередине лба, может только чуть ближе к переносице пульсировала горячая точка, как будто прорезался третий глаз. Терри облизывала сухие губы сухим языком. Во рту вроде бы должен быть привкус вина, в конце концов, кто-то же выпил почти всю бутылку мерло, только вот привкус был металлическим. Терри перегнулась через подлокотник и её, наконец, вырвало.
   Всё расплывалось перед глазами. Прямоугольный ковёр на полу вдруг полез во все стороны, от стены к стене, закрыл плинтус мохнатым ворсом. У шкафа стали удлиняться ножки, всё выше и тоньше, пока не превратились, наконец, в паучьи лапки. Терри всё ждала, когда шкаф медленно двинется вдоль стены, перебирая лапками, но он остался на месте. Странно.
   Сколько же она выпила и пила ли вообще? Но если она не пила, то кто пил, и если действительно не она, то почему она себя чувствует как с похмелья? Нет, пил Сирил, всегда пил только Сирил и ещё ругался на неё за то, что она не пьёт вместе с ним.
   Взгляд упал на полку, где в ряд стояли разноцветные стеклянные статуэтки. Слоны, котята, пара драконов, собачки, и, видимо, гордость коллекции, высокий фламинго из бледно-розового стекла. Почему-то вид этих фигурок вызвал приступ странной нефизической боли. Как будто долго пытаешься вытащить занозу и пинцет всё время соскальзывает. Или как будто стараешься содрать ногтями корочку с зажившей ранки, а она никак не поддаётся. Странная, ноющая боль, от которой голова наливается тяжестью, голову сдавливает со всех сторон, ты пытаешься это прекратить, уйти от боли, но ничего не удаётся, пока ты не вытащишь эту проклятую штуковину из пальца или не обнажишь розовую кожицу с выступившими брызгами крови. Терри вскочила, подбежала к полке и принялась расставлять фигурки в правильном порядке, друг за другом, головы смотрят только влево. Боль постепенно начала стихать.
   Матрицы, проклятые матрицы. Мозг выдавал рисунки с самыми различными матрицами, как взбесившийся автомат, а Терри не оставалось ничего другого, кроме как следовать матрицам. Все фигурки смотрят влево. Книги ровно стоят корешками наружу. Криво висящий плакат на стене вызывает приступ, схожий с тошнотой. Матрицы регламентируют, какой рукой брать зубную щётку и как держать зубную пасту, чтобы выдавить каплю величиной чуть больше горошины. Матрицы диктуют, что есть на завтрак и как долго должны поджариваться тосты. Терри редко ходила в рестораны и доводила Сирила до бешенства тем, что всегда заказывала одну и ту же еду. Всегда. Везде. Даже в венском ресторане, открытом в тысяча четыреста лохматом году.
   Терри дошла до зеркала и остановилась. Она была одета в чужую одежду. Огромная мужская рубашка закрывала бёдра. На белой ткани расползались свежие пятна то ли вина, то ли крови. Длинные носки, доходящие чуть ли не до колен, тоже были в пятнах. Лицо казалось каким-то размытым, вроде того, как бывает во сне, да только это никакой не сон. Чёрные волосы. Может парик? И кожа. У неё была чёрная кожа!
   Комната закружилась перед глазами. Терри попятилась от зеркала и тут же споткнулась обо что-то мягкое. Она устояла на ногах, осторожно обернулась и тут же забыла о своём отражении.
   На полу лежал мёртвый мужчина. В том, что он мёртв, не было никаких сомнений, его шея была распорота от уха до уха. Частично свернувшаяся кровь заливала пол. Тело или тащили по комнате, или жертва сама ползла по полу, на ковре остался широкий кровавый след. Терри коротко вскрикнула и зажала рот обеими руками.
   У неё подкосились ноги, и она рухнула на ковёр, откатилась от мёртвого тела и обхватила себя за плечи. Тупая боль от чего-то неправильного, не вписывающегося в матрицу, превратилась в паническую атаку. Позвоночник изогнулся, руки сами собой забили по толстому ковру, рот беззвучно открылся. Каждый звук, даже шелест ворса превратился в оглушительный гул. Запах пыли, запах цветов на окне, запах, присущий именно этой комнате, даже почти выветрившийся фантом запаха Сирила захлестнули её с головой. Терри зажмурилась, чтобы не видеть мёртвое тело, и тут же снова распахнула глаза от новой волны боли, прокатившейся по всему телу. Прикосновения тонкой рубашки к груди, прикосновение ворса к ладоням, цепочки к коже шеи, всё причиняло нестерпимую боль. Терри принялась срывать с себя одежду и закричала от прикосновения собственных пальцев, дёрнула пуговицу и завалилась на бок, не в силах выдержать трение шва. Она подтянула колени к груди, закрыла глаза и затихла. Только в такой позе можно было переждать эту агонию.
   А потом неожиданно стало очень тихо. Заткнулся даже телевизор. И в этой новой тишине Терри услышала, как её окликнули по имени. Она очень медленно повернула голову.
   - Терри!
  
   2.
   Тёмная фигура шагнула вперёд из темноты лестничной площадки. Джек машинально подумал, что надо позвонить в управляющую компанию и выдать люлей по поводу света в подъезде. Он щёлкнул выключателем и вошедшего осветил тусклый светильник. Все лампочки в доме были энергосберегающими и разгорались медленно, иногда слишком медленно.
   В коридоре стояла девушка, та самая девушка в полосатом платье. Сегодня на ней были джинсы и застиранная футболка с надписью Лимонный сок. Джек понятия не имел, что она хотела этим сказать, но откуда-то точно знал, что её зовут Лиза. У него кружилась голова, и всё вокруг начинало расплываться. Может быть, это из-за света в коридоре? Лиза тяжело дышала, лоб был влажный, зрачки расширены.
   - Привет, - сказал Джек.
   Вместо ответа Лиза впилась ему в губы и втолкнула в квартиру. Когда её язык настойчиво проник в его рот, Джек на мгновение потерял контроль, и Марго тут же вытолкнула его со сцены. Она хотела Лизу так, как не хотела ещё ни одного мужчину.
   Старк считал Лизу сногсшибательной, Гаджет признавал, что она симпатичная. С точки зрения Марго Лиза была уродиной. Она не могла себе объяснить, почему так хотела её трахнуть. Может быть, всё дело в её глазах. Когда Лиза была не была под кайфом, глаза у неё были просто блядскими. Стоило Марго поймать на себе её взгляд, как всё тело начинало зудеть. Она никогда не спала с женщиной, просто не могла себе представить, как это вообще делается. Секс без того, что в тебя что-то запихивают, она считала бессмысленным, и лучше, если запихивать будут настоящий член, а не дилдо из сверхнатурального силикона, или из чего там их делают.
   Поцелуй получился каким-то смазанным, слишком нежным на вкус Марго. Она уже хотела отказаться от этой идеи, как вдруг руки Лизы спустились к её промежности. И вот это уже было не слишком нежно и не грубо, ровно так, чтобы она почувствовала желание. Потом Лиза сама раздела её и принялась целовать шею и спину, без спешки и нетерпения, чем никогда не могли похвастаться даже самые хорошие любовники. Вопрос про то, чем в неё будут тыкать, больше не возникал, потому что пальцы Лизы были гибкими, язык неутомимым и она не останавливалась в момент перед самым оргазмом, чтобы посмотреть ей в лицо. Марго не пришлось убирать руку Лизы от самых чувствительных мест, не нужно было говорить, с какой скоростью двигать языком, всё получилось легко и естественно, как при мастурбации. Лиза знала её тело также хорошо, как и она сама. Перед тем как кончить во второй раз, Марго подумала, что в лесбиянстве что-то есть.
   Лиза осталась до утра, что было в принципе не запрещено, но и не поощрялось. Рядом с ней проснулся Рон и долго пытался вспомнить, был ли у них секс. Он всё ещё грезил Линдой, видел её в каждой встреченной женщине. Но Лиза была совсем не похожа на Линду. Когда она спала, она выглядела совсем подростком, и в первый момент Рон испугался, что затащил в постель школьницу.
   С утра она не хотела ни секса, ни разговоров, так что они только немного поболтали за завтраком. Рон мучился от того, что никак не мог найти подходящий момент, чтобы спросить, как её зовут, но девушка сама спасла ситуацию телефонным звонком.
   - Привет, это Лиза. Нам сегодня ко скольки? Ага. Я захвачу.
   Значит, Лиза. Рон усмехнулся. Все известные ему Элизабет делились на два типа, одни называли себя Лиза, другие Бетти, и не дай бог перепутать. Бетти были королевами драм, Лизы никогда не закатывали сцен. Рон надеялся, что эта Лиза не будет исключением.
  
   3.
   - Терри!
   Там была девочка. Нет, не по телевизору, по телевизору надрывалась Шанайя Твейн. Девочка просто была... где-то рядом. Понятно, что звучало это как бред, Сирил наверняка бы снова обозвал её шизофреничкой. И всё же девочка была где-то рядом, мало того, плакала. Терри отчётливо слышала её плач. Вот только звала её не она.
   - Вставай, Терри. Ну же, давай. Обопрись руками об пол. Выпрями ноги. Нет, больно не будет, просто... Да вставай же, мать твою!
   Терри высунула кончик языка между зубами и резко сжала челюсти. Во рту появился привкус крови, но боли она не почувствовала. Зато эта, говорящая, кажется, взвыла от боли.
   - Что ж ты, сука, делаешь! Вставай!
   - Убирайся! - завизжала Терри. - Я тебя не слышу! Здесь никого... НЕТ!!!!
   Девочка заплакала громче. Терри до смерти захотелось оказаться прямо сейчас в квартире Сирила. И пусть бы он был в жопу пьяным, пусть бы избил, что угодно, только бы вернуть себе ощущение реальности. И не просто размытой реальности, а именно той, которую она может контролировать. В последнее время всё было каким-то смазанным, как будто плывёшь в мутной воде. Когда Терри засыпала, она снова и снова видела тусклый свет жёлтого фонаря и ещё одного фонаря, свет которого едва пробивался из-за плотного тумана. Кто-то стоял рядом с ней, кто-то был сзади. А в ушах звучал тот самый мелодичный и чуть трескучий звук, с которым бусины из её ожерелья раскатились по тротуару. Странные сны. Странные видения.
   - Вставай!
   Голос стал почти металлическим, уже и не разберёшь, женский или мужской. Терри медленно встала, пошатнулась, схватилась рукой за стену. Её повело в сторону, и она тяжело опустилась на подлокотник дивана. Голова привалилась к стенке, глаза сами собой закрылись. Сирил... думать о Сириле...
   - Ээээй, не сметь спать! Не сметь спать! Просыпайся! Сейчас! Немедленно!
   Терри сморщила лицо и тихонько захныкала, совсем как маленькая девочка, которая всё плакала и плакала где-то на заднем фоне.
   - Вставай!
   - Что ты от меня хочешь? Что вы все от меня хотите?
   - Я хочу, чтобы ты встала и унесла отсюда свою задницу! НЕМЕДЛЕННО!
   Что-то в этом новом голосе было настолько жутким, что Терри снова поднялась на ноги и попробовала сделать пару шагов.
   - Не смотри на пол, - предостерёг голос.
   Терри всё-таки посмотрела, увидела труп, кровь, мёртвую руку, запрокинутую за голову. Рука лежала ладонью вверх, и это почему-то казалось самым жутким. Терри опять прикусила себе язык, на этот раз, чтобы побороть тошноту. Не сказать, чтобы сильно помогло, но, по крайней мере, успокоилось огромное колесо, проворачивающееся где-то между желудком и диафрагмой. Терри мелко трясло.
   - Это не Сирил... Это не Сирил, не Сирил...
   - Одевайся!
   - Кто это?
   Терри не знала, о ком она спрашивает, о мёртвом мужчине или о голосе. А что, если голос и был голосом мёртвого мужчины? Голос не ответил, а в голове замелькали размытые образы. Песок, мокрый песок, мокрый от крови песок, кровь на камнях, красная от крови вода, брызги крови, вырывающиеся изо рта. И стук сердца, сначала очень быстрый и ровный, потом ритм ломается и становится всё медленнее и медленнее. Потом тишина, замирает даже гул крови в ушах. Пульса нет. Кто вообще произнёс эти слова? Терри снова заплакала.
   - Иди! Убирайся отсюда! Живо, живо, живо! Проклятая идиотка! Я ведь не смогу их удержать. Терри! БЕГИ!
   Терри прошла в коридор. Сделала это она почти наощупь, то ли резко стемнело, то ли она почти ослепла. Перед глазами плыл один и тот же образ, огромный радужный пузырь, который она выдувает через трубочку. Цветные разводы разбегаются по тонкой мыльной плёнке, пузырь дрожит от её дыхания. Ещё один короткий выдох и разводы становятся тусклыми, как старые фотографии, плёнка истончается и - бух! - пузырь взрывается прозрачными брызгами.
   - Пожалуй, я оставлю имя, - говорит голос, только не наяву, а как будто где-то в воспоминании, - Наргарет Марка. Звучит круто.
   - Наргарет, - повторила Терри. Она водила глазами, пытаясь увидеть обладателя голоса, но рядом никого не было. Голос вдруг взорвался истеричными нотками.
   - Беги, мать твою! НЕМЕДЛЕННО!
   - Тереза, - сказал голос. Уже не этот жуткий голос, просто воспоминание.
   - Меня зовут Терри.
   - Тереза? - спросил мужчина со светлыми волосами. Очень красивый. Терри заметила его после антракта, он сидел в первом ряду партера и не сводил с неё глаз.
   - Нет, это от другого имени. Зови меня просто Терри.
   - Сирил Маккензи, - представился он.
   Через полгода Терри стала Терри Маккензи.
   - Терри, ты должна бежать!
   Терри беззвучно плакала и размазывала слёзы по лицу. Сирил давно умер, но всё ещё продолжает отправлять ей жизнь. Но ведь там на полу лежал не Сирил!
   - Я не убивала его!
   - Я знаю, - сказал голос. - Но ты должна уйти раньше, чем вернётся убийца.
  
   4.
   В первую секунду Джек не понимал, где находится. Он открыл глаза, уставился в голубой потолок и принялся растирать затёкшую руку. На запястье остался след от браслета часов, но самих часов нигде не было. Шторы на окнах плотно задёрнуты и комнату освещал только маленький светильник с белым абажуром. Комната была незнакомой и явно нежилой, ни книг, ни стола, только огромная кровать. Джек уже собрался вставать и только тут заметил, что он не один. На самом краю кровати, рискуя свалиться на пол, съёжилась миниатюрная светловолосая девушка. Она спала на боку, и Джек видел только тонкую шею и выступающие лопатки.
   Джек встал, поднял с пола джинсы и футболку, оделся. Он хотел сказать самому себе, что никогда в жизни не видел эту девушку, как вдруг увидел полосатое платье, перекинутое через спинку кровати. Джек осторожно обошёл кровать, встал на корточки и заглянул в лицо спящей девушке. Да, она. Он упёрся рукой в колено и хотел выпрямиться, но тут девушка открыла глаза.
   - Ты уходишь?
   - Да, - слово вырвалось раньше, чем Джек успел задуматься о том, что говорит. Впрочем, ответ был верный.
   - Только не хлопай дверью. У меня раскалывается голова. Мне сегодня к двенадцати, так что я ещё немного посплю.
   Она перевернулась на другой бок, подтянула согнутую ногу к подбородку и накинула на себя одеяло. Джек постоял ещё несколько минут, машинально разгладил ткань на платье и быстро вышел из комнаты. Свои ботинки он нашёл на пороге в ванную, рюкзак на кухонном столе. В кармане джинсов оказались краткий путеводитель по Праге, распечатки с какого-то туристического сайта и длинный чек из строительного магазина. Джек осторожно разложил находки на полке под зеркалом в прихожей и почувствовал, что его начинает потряхивать от злости. Он скомкал путеводитель и запустил им в собственное отражение. Зеркало тоже было в сговоре, в нём всегда отражались чужие лица, иногда женские, иногда чёрные, чаще всего чёрные женские лица. Джек вдруг вспомнил, что несколько раз видел в зеркале того мелкого парня с козлиной бородкой. Он ударил кулаком в стекло. Костяшки вспыхнули от боли, боль пошла вверх по суставам. Джек потихоньку успокаивался. Боль была неприятной, но всегда помогала. Он вышел и прикрыл дверь. Осторожно, чтобы не хлопнуть. Маленькой девочке не нравилось, когда хлопали дверью. Какой девочке?
   На улице было сыро и ветрено. Джек долго крутил головой, пытаясь сообразить, утро сейчас или вечер, потом догадался засунуть руку в карман и достать телефон. Двенадцать пропущенных звонков, ни одного знакомого номера. Опыт показывал, что лучше никогда не перезванивать, все, кто хотел что-то сказать лично ему, звонили всегда вовремя. Незнакомые номера принадлежали незнакомцам, которые хотели говорить с незнакомцами. Иногда в его записной книжке появлялись чужие контакты, и тогда Джек впадал в бешенство. Он разбил два телефона, прежде чем научился держать себя в руках. Может быть, он пьёт и забывает о том, что пил. Может быть, это какой-то программный сбой или все байки про шпионаж совсем не байки. Или кто-то просто пытается свести его с ума. Газлайтинг, кажется так это называется. Так или иначе, с ним всё в порядке, со всеми бывает, просто о таком не принято говорить. Провалы в памяти вроде мастурбации, все это делают и все помалкивают.
   Джек шёл по улице и старался ни о чём не думать. У него были джинсы и рюкзак, бумажник и ключи от квартиры, а значит всё в порядке и не стоит беспокоиться. Пару недель назад он тоже проснулся в чужой квартире, на нём была чужая одежда, а вместо рюкзака миниатюрная женская сумочка. В квартире никого не было, никто не мог объяснить ему, как он там оказался, дверь была заперта снаружи и не открывалась. Тогда Джеку пришлось вылезать через балкон, благо это был только второй этаж. Он спрыгнул с высоты своего роста и едва не вывихнул лодыжку. Потом снова был провал и он пришёл в себя только в горячей ванне. В ванне было хорошо, потому что это была его ванна. На полке стоял чужой гель для душа, но в тот момент Джека это не волновало. Главное добраться до дома. Дома не может случиться ничего плохого.
   А несколько месяцев назад на его правой руке начали появляться кровоточащие порезы. Поначалу порезов было немного, один-два, и Джек принимал их за простые царапины, которые не замечаешь, если они не особенно беспокоят. Но потом порезов стало больше, и Джек обратил внимание на то, как симметрично они расположены. Одна длинная полоса лежала над другой, несколько порезов аккуратно их пересекали, как будто кто-то играл в крестики-нолики на его руке. Все порезы были с тыльной стороны. Когда на внутренней стороне появился первый надрез, Джек по-настоящему забеспокоился. Он думал, что может быть, как-то царапает себя во сне или что-то в этом духе. Он мазал порезы пантенолом, с ужасом отмечая, что они становятся всё глубже и глубже. Иногда вечером рука так горела, что он долго не мог уснуть. Потом поверх порезов стали появляться круглые ожоги. Кожа внутри ожогов была розовой и глянцевой, по краям пузырилась и зудела. На ночь Джек перевязывал руку бинтами, но наутро все бинты оказывались в мусорном ведре, а на его простыне были следы крови. А потом всё прекратилось, и на руке остались только белые шрамы.
   В метро Джек обнаружил, что у него снова закончился проездной. У него всегда слишком быстро заканчивались поездки, как будто в день он ездил по меньшей мере трижды на работу и обратно. Джек считал, что в метро его откровенно дурят, но никогда не решался выяснить, в чём тут может быть дело. В метро всюду повешены камеры, которые фиксируют чуть ли не каждый твой шаг. Джек боялся увидеть самого себя, входящего или выходящего на незнакомой станции. Но больше всего его пугала мысль, что он может себя не узнать. Это ведь вы, верно? Нет, это не я!
   - Не я! - пробормотал Джек, глядя на своё отражение в тёмном стекле. На него смотрела чернокожая женщина, миндалевидные глаза, густые брови. И волосы, мелкие чёрные кудри, целая копна густых чёрных волос. Джек провёл рукой по голове и нащупал резинку, стягивавшую волосы в хвост. Он снова взбесился. Он ведь стригся меньше недели назад, как его волосы успевают так быстро отрастать?
   Джек вышел на следующей остановке и пошёл в ближайшую парикмахерскую.
   - Три миллиметра.
  
   5.
   В коридоре было большое зеркало, а в зеркале было два отражения. Терри видела себя, но отражение трепетало и расплывалось, принимая незнакомые очертания. Короткие волосы. Чёрная кожа. И снова её бледное лицо, светлые волосы присыпаны золотыми блёстками. Несколько блёсток на щеке. Чёрная щека без блёсток. Белая щека с блёстками.
   - Одевайся!
   - Я не могу, - пробормотала Терри. - Пальцы... не слушаются.
   - Одевайся! - рявкнула Нарга. - Ты не слышишь, что она уже близко?
   - Он... Кто она? - во рту стало очень сухо, Терри отдала бы пол жизни за глоток воды, - Я хочу пить! Пить!
   Нарга представила, как бросает тупую девку на пол и бьёт ногами, острый носок ботинка под рёбра. Терри поймала образ и тихонько, вроде бы даже удивлённо выдохнула.
   - Ты не ударишь меня! Ты... не сможешь.
   - Надевай куртку и сваливай отсюда, грёбаная тупая сука! Она идёт за тобой!
   - Кто...
   - Одевайся!
   Терри негнущимися пальцами застегнула пуговицы на куртке, нагнулась и взяла ботинки. Один, второй, но это же не её ботинки, грубая кожа, жёлтая строчка, толстые подошвы.
   - Это не мои ботинки...
   Голос в голове стал оглушительным.
   - Надевай! Надевай! Надевай!
   - Я не убивала его!
   - О господи, просто надень эти долбанные ботинки!
   Она надела сначала один, потом другой ботинок, ноги сжало как в испанском сапожке, сделать шаг, нет, больно, она же натрёт мозоли, пузыри надо проколоть иглой, английская булавка всегда пристёгнута к изнанке куртки, на счастье. И куда теперь идти?
   - Куда идти? - глухо спросила Терри.
   - Идти... ОТСЮДА!!!
   Входная дверь никак не поддавалась, сколько бы Терри не поворачивала ручку. Нарга взвыла как сирена.
   - Ключ, идиотка, ты забыла про ключ.
   Терри послушно повернула ключ, один оборот, второй, идёт очень тяжело, третий, а вот на четвёртом ключ словно сам провернулся в замочной скважине. На его головке было выгравировано А19. Терри нажала на ручку и открыла дверь.
   - Закрой и... да возьми же ты ключ, бестолочь! Закрой дверь, те же четыре оборота. Господи, да почему же ты такая... ТУПАЯ! Я ведь пытаюсь спасти ТВОЮ ЗАДНИЦУ!
   Голос Нарги становился то тише, то громче, как будто кто-то беспорядочно крутил рукоятку громкости. Ключ едва не выпал из руки Терри. Она поспешно сунула его в карман и медленно спустилась по лестнице.
   На улице был ясный день, солнце шпарило так, что кожа мгновенно нагрелась и начала противно зудеть. Терри вспомнила своё старое платье с пайетками, эдакий костюм русалки. Эта дурацкая чешуя была нашита грубыми нитками, внутреннего чехла не было и всё тело под платьем невозможно чесалось.
   - Да забудь же ты своё дебильное платье! Беги, беги, беги, не стой, не думай! Главное не думай, проклятая ты идиотка, просто иди, не зацикливайся ни на чём. Не смотри по сторонам. Не читай вывески! Не смотри на номера машин! Вообще никуда не смотри!
   - Я не убивала его, - пробормотала Терри. - Это был кто-то другой.
   - Терри бежит, - сказал детский голосок. Неожиданно Терри поняла, что это голос маленькой девочки по имени Абигейл.
   Поначалу Терри думала, что бежать она точно не сможет. Она и стояла-то с трудом, каждый шаг давался с неимоверными усилиями. Потом ноги сами понесли её вперёд, руки согнулись в локтях, воздух рывками вырывался из груди. Она побежала быстрее и быстрее.
  
   6.
   Рамона стояла перед зеркалом и тупо смотрела на собственное отражение. Почти налысо выбритая голова, остался только жёсткий ёжик. На кой чёрт Джек это сделал? Он ведь никогда не видел настоящего себя в зеркале. Как она не отследила? Если Абби или ещё кто-нибудь увидит это... Рамона перевела дыхание. Нет, никто не должен увидеть. Она помнила, что случилось, когда она отрезала ногти. Марго закатила истерику и рыдала похлеще Абби.. Даже Старк и тот бесился, хотя казалось, какое ему дело, не он же делает маникюр. Рамона всё чаще приходила к мысли, что остальные каким-то образом улавливают настроение друг друга. Иногда, когда Джек впадал в бешенство, она чувствовала странное желание разрушать вещи. Это было странным, потому что Рамона никогда не испытывала никаких эмоций кроме любопытства и досады. А Джек бесился часто, её сиамский близнец и антипод одновременно. Умный, хороший Джек, который всегда знает, что делать... и уж точно знает, что делать с этой сукой Терри и её перепиской.
   Иногда Рамоне казалось, что будь Джек настоящим человеком, она бы в него влюбилась. Под любовью она подразумевала сексуальное влечение, которое оставалось для неё настоящей загадкой. С сексом лихо расправлялась Марго, благодаря которой они и потеряли девственность в тринадцать лет. Рамона наблюдала за тем, как Марго извивалась под очередным любовником и пыталась понять, как эта липкая гимнастика может быть желанной. Время от времени она перехватывала какие-то эмоции от Марго, иногда от Старка, пыталась определить, кого она хотя бы предпочитает, мужчин или женщин, и приходила к выводу, что никого. Иногда, очень редко, нравилось наблюдать. Но в этом был какой-то то ли эстетический, то ли научный интерес. Это не имело ничего общего с возбуждением.
   А вот Джек был не таким, в нём Рамону привлекала удивительная уверенность в своих действиях. Марго и Старк действовали всегда по наитию, Рон пытался придерживаться какого-то плана и расстраивался до слёз, когда что-то шло не так. У Терри вообще не было планов дальше, чем выпить чашку кофе, и она только плыла по течению. Джек был логичным и собранным, он всегда знал, что делать и какое решение надо принять. Он был их общим защитником, вовремя приходил и никогда не покидал сцену, пока не разберётся с заданием. Поэтому Рамона и старалась сделать всё для того, чтобы Джеку было хорошо. Он не должен был узнать о существовании остальных. Гаджету можно было объяснить, что он спятил, Старк бы согласился с тем, что бывших наркоманов не бывает. И только Джек никогда не должен был сомневаться в реальности. Желание всегда твёрдо стоять на ногах было его единственной слабостью. Как бы парадоксально это ни звучало.
   Женщины Джеку не отказывали, и дело не в том, что Джек был таким уж неотразимым. У него не было ни харизмы Старка, ни обаяния Рона. Его главным умением была способность безошибочно определять женщин, которым нравятся такие мужчины, как он. Он выбирал тех, кто готов был выбрать его. Рамона не сомневалась, что выбор Джека пал бы и на неё.
   А ещё Рамона знала тайну Джека, о которой он всеми силами старался забыть. Джек воевал в Венесуэле, а до этого в Египте и Ливане. На его руках была кровь двух десятков людей, если только Рамона правильно подсчитала, но ни одна из этих смертей не отягощала его совесть. Только одно убийство мучило Джека год за годом, хотя на взгляд Рамоны оно мало чем отличалось от остальных. Она никак не могла понять, что в этом такого постыдного, отчего Джек иногда размышляет о самоубийстве.
   - Джек, - прошептала Рамона. - Джек, ты мне нужен.
   Джек не удивился тому, что стоит посередине прихожей и пялится в зеркало. Подстрижен, выбрит до синевы, на подбородке глубокая царапина от бритья, хотя хоть убей, он не помнил, как это произошло. Джек прошёл на кухню и налил себе кофе. Включил телевизор и стал смотреть обрывок какого-то фильма про инопланетное вторжение. Он не хотел думать, он не хотел ничего делать. Фильм был интересным, кофе горячим и крепким. Джек почти забыл сегодняшнее утро. Ещё один эпизод, Уиллу Смиту наконец-то удалось грохнуть одного гуманоида. Ещё один глоток, горький вкус во рту, и... Джек исчез.
   У Рамоны не было никакого желания рассуждать, куда девался Джек. Гораздо больше её занимало смутное ощущение чужого прикосновения. Раньше всё проходило гладко и бесшовно, эхо сменялись одно за другим и она как будто вплывала в шёлковую рубашку. Сейчас чья-то чужая личность скреблась и царапалась изнутри. Рамона чувствовала себя как в железной деве. Это было довольно неприятно. Она сделала глубокий вдох. Осторожнее, плавнее. Теперь главное развернуть воспоминания. В этом главное, никакой спешки, ты не ребёнок рождественским утром. Упаковку надо снимать медленно, извлекать подарок не торопясь. Рамона поднесла ладони к вискам и слегка сжала.
   Она почувствовала, как к горлу подступает горячая волна и перенаправила её на Старка. Пусть парень бьётся в ярости. Пусть Абби рыдает. Каждому свой эмоциональный поток. Чувства поступают сквозь поднятые шлюзы, а её берег остаётся сухим. Глаза тоже сухие, она не умеет плакать. Спокойно. Спокойно. Она провела ладонью по затылку. Короткий жёсткий ёжик уколол ладонь. Какого всё-таки хрена Джек превратил её в долбанного морского пехотинца? Теперь на Марго ещё долго будут клевать одни извращенцы.
   В памяти вдруг мелькнуло чьё-то лицо, красные пятна на щеках, набухшие веки. Эпизод оказался непромаркирован, но был как-то связан с Терри. Терри-молчунья, Терри с кровью, хлещущей из носа, с края губ, Терри с кровоточащими ямками на ладонях от вонзившихся ногтей. Терри, которая Я не Тереза, это другое имя. Терри с нотной тетрадью, Терри с музыкой, Терри в музыке. Терри везде. Как её всё-таки зовут? Имеет ли она право на имя? Рамоне не хотелось думать о ком-то из эхо, как о чём-то глобальном, самостоятельном. Эхо должно быть маленьким, как эмбрион, не разум, а только зародыш разума.
   Звонок в дверь. Рамона велела Джеку не дёргаться и сама пошла открывать.
  
   7.
   - Не тот подъезд. Нет, не тот. Сюда, сюда! И быстро!
   Терри, которая до этого момента не чувствовала ничего, кроме усталости, вдруг испытала настоящий эмоциональный взрыв. Злость, досада, гнев, а в первую очередь острое чувство несправедливости. Почему этот кто-то приказывает ей? Почему ей постоянно кто-то приказывает? Голос, Сирил, тот режиссёр с дурацкой фамилией и подведёнными глазками. Почему все считают её лишней?
   - Я не лишняя! - заорала Терри. - И я не убийца!
   - Четвёртый этаж. Только не на лифте. Поднимайся по лестнице.
   Терри рванула на себя входную дверь, усилие оказалось слишком сильным, и она неловко упала назад. Ладно, вставай, как же больно, она наверняка что-то сломала, нет, никаких переломов, только не с ней, с ней такого не бывает, а голос всё не затыкался.
   - Вставай!
   - Не кричи на меня!
   Это была последняя фраза, которую она сказала Сирилу. Сирил размахнулся и ударил её, а Терри, Терри... Нет, этого тоже не было. И она не убивала того человека на полу. Это сделал кто-то другой.
   Терри встала, покачнулась на каблуках, но ведь на ней не туфли, а грубые чужие ботинки, так что никаких каблуков, только вот волосы чужие, не её, кожа чужая, но думать об этом нельзя, это под запретом, так что лучше просто встать и... как же холодно! Голова кружится.
   В подъезде она остановилась рядом с лифтом, нажала кнопку, но побежала к лестнице раньше, чем в голове раздался вопль:
   - Я же сказала, поднимайся по лестнице!
   - Я и иду по лестнице!
   На третьем этаже она начала задыхаться, до четвёртого добралась, останавливаясь через каждые две ступеньки, сгибаясь и упираясь ладонями в колени. Голос не промедлил обозвать её ленивой задницей.
   - Заткнись!
   - Я спасаю твою жизнь!
   - Это моя жизнь. Моя! - Терри вспомнила, как горела щека после того, как Сирил её ударил и закричала, стараясь заглушить воспоминания: - Моя! Моя жизнь!
   Её голос гулко раздавался в подъезде. Где-то внизу хлопнула дверь и кто-то закричал эй, какие-то проблемы?.
   - Никаких проблем, сраный ублюдок! - закричала Терри, не понимая, кто это говорит, она, или та, другая в её голове..
   - Сюда, нет же, другая дверь, с этой дебильной табличкой. Ключ в твоём кармане.
   Терри засунула руку в карман и выудила оттуда ключ с розовым брелоком-сердечком.
   - Два оборота против часовой стрелки и ещё пол оборота. И ручку вниз.
   - Кто за мной гонится? Кто он? Кто ты?
   Голос не ответил. Терри повернула ключ, заклинило, ещё движение и замок поддался. Она открыла дверь и вошла в квартиру.
   Светильник в форме полумесяца тускло освещал маленькую прихожую. В зеркале отражалась всё та же чужая женщина. Только сейчас Терри поняла, насколько она устала. Она снова слышала маленькую девочку, которая что-то говорила тонким хныкающим голосом. Слов было не разобрать, но интонация просто сводила с ума.
   - Ты останешься здесь, - сказал голос. - Сними одежду и закинь в стиральную машинку. Стирка холодной водой, может быть, получится отстирать кровь. Потом прими душ и переоденься, в спальне в шкафу есть одежда. Когда переоденешься, оставайся в комнате. Там есть журналы, есть книги, телевизор, ну или можешь втыкать в телефон. Только не спать, слышишь? Постарайся продержаться хотя бы до завтра. Она найдёт тебя, но не сейчас. У нас ещё есть несколько часов.
   - Кто она? Маленькая девочка? Эта... Абби?
   - Другая. Ты знаешь.
   Терри хрипло закричала и тут же крик оборвался, горло больно сдавило и она закашлялась.
   - Тебе нельзя спать, - снова сказала Нарга. - Нельзя расслабляться, нельзя зацикливаться. Не вздумай перемножать номера страниц, даже если очень захочется. Не смотри на цифры, они тебя завораживают, знаю, но ты продержишься. Читай, смотри картинки, загружай себя только той информацией, которую можешь обработать, а не просто жевать, как жвачку.
  
   Терри стащила с себя одежду, запустила стиральную машинку и залезла под душ. Холодная вода немного её взбодрила, да и голос ненадолго заткнулся. Не вытираясь, она прошла в спальню и плюхнулась на большую незастеленную кровать. Постельное бельё было из розового шёлка, который так и льнул к коже.
   - Чья эта квартира? - спросила Терри. Голос промолчал, и тогда она ответила сама: - Здесь жил тот мужчина?
   - Да.
   - Разве меня не будут здесь искать? Полиция, родные.
   - Никто ещё не заявлял о его пропаже.
   - Тогда от кого мы прячемся?
   - Мы не прячемся, миссис Маккензи, Терри-не-Тереза. Мы прячем её.
   До Терри вдруг дошло, что она прекрасно помнит эту квартиру, эту комнату. Она готова была поклясться, что никогда здесь не была, но каждая вещь была ей знакома. Как гостиная из Друзей, которая после пары сезонов уже кажется соседней комнатой.
   - Как его звали?
   Голос промолчал. Терри свернулась на кровати калачиком.
   - Мне надо будет уйти на какое-то время. Я постараюсь не задерживаться. У тебя получится не уснуть?
   - Я, - Терри сглотнула и начала хныкать. Удивительно, но сейчас её голос звучал в точности, как голос Абби. - Я устала... Я не понимаю... Я...
   - Вытяни руки! - закричала Нарга. - Вытяни свои грёбаные руки! Ладони вверх!
   Терри всхлипнула, перевернулась на спину и протянула руки вперёд. Она увидела поперечные шрамы на запястьях. По два на каждом, один ещё покрыт красноватой корочкой.
   - Тебе этого мало? Я спрашиваю, тебе мало того, что они с тобой сделали?
   - Кто...
   - Те, кто плевать хотели на то, что ты поёшь, как долбанный ангел. Гаджет идиот, он резал вены поперёк, но его идиотизм нам на руку. Я не дам тебе умереть. По крайней мере, во второй раз.
   Голоса ушли. Терри сидела на кровати, натянув одеяло до самой шеи. С кухни доносилось негромкий гул работающей стиральной машины. Холодная стирка, как и сказал взрослый голос. Терри решила, что надо бы одеться, встала и подошла к шкафу. Одежды и правда было достаточно, хватит на то, чтобы одеть целую театральную труппу. Терри наугад вытащила шерстяное платье и снова мельком удивилась этому феномену размеров. Она была миниатюрной, даже слишком миниатюрной и в прежнее время вынуждена была или шить одежду на заказ, или покупать в детских отделах. А сейчас она просто брала первые попавшиеся джинсы или футболку и они были удивительным образом ей впору.
   Сирил что-то бубнил на грани восприятия, но она его не слушала. Сирил-в-голове всегда был её частью, которую при необходимости можно легко заткнуть. Вот новые голоса это совсем другое, чужаки, вторгшиеся в её личное пространство. Голоса напоминали о том, что с Терри не всё в порядке, что Сирил прав и у Терри действительно поехала крыша.
   - Как у всех этих певичек, - сказал Сирил. - Тебе давно пора к доктору по мозгам.
   - Заткнись!
   Она достала из кармана телефон и улыбнулась. Она в чужой квартире, на ней чужая одежда, в зеркале отражается чужой человек. А вот телефон остался прежним. Её драгоценный Samsung, серебристый чехол со стразами.
   - Выглядит как дешёвка.
   - На хрен пошёл! - сказала Терри и сама удивилась тому, что может так говорить с Сирилом. С другой стороны, этот Сирил был только в её голове, а значит, он и на хрен может пойти. Она повторила ещё раз, уже со вкусом: - Пошёл на хрен, сукин сын.
   - Шлюха. Все вы одинаковые.
   - Лучше быть живой шлюхой, чем мёртвым умником, - подумала Терри, но вслух не произнесла. Зачем обижать Сирила, ему и так от неё досталось. Хотя он и заслужил.
   Сирил заткнулся, а может быть и совсем ушёл. Терри полистала фотографии. Надо же, сколько их. Вот с концерта в Кабаре Лидо, тогда на ней было розовое платье, вот уж действительно дешёвка, хотя Сирилу наоборот понравилось. Вот с вечеринки в маленьком и ужасно дорогом клубе Танго 32, где никто не видит разницы между певицей и проституткой. И видео, очень много, часть роликов снимал Сирил, есть несколько промо, а вот её любимая, Хабанера. Даже сейчас, просто смотря дрожащее вертикальное видео, Терри чувствовала яркий свет, заливающий сцену, плотную ткань корсета, сдавливающего грудь и торжественное единодушие двух тысяч человек в зрительном зале Лисео. Это было её лучшее воспоминание.
   Собственный голос завораживал. В нём звучало и серебро, и сталь, две грани характера Кармен. Терри вспомнила, как Юлий, режиссёр, всё время твердил ей держать осанку. У него была дурная привычка широко размахивать руками, едва не попадая собеседнику по лицу. Однажды Терри не выдержала и схватила его за кисть, да так сильно, что на его коже отпечатались красные следы от пальцев.
   - L'amour est l'enfant de bohme, - пробормотала Терри.
   Спать не хотелось, но голова сама собой падала на подушку, мысли зациклились в голове на одной только арии и не хотели двигаться дальше. Спать, не спать, какая к чёрту разница, если мир подёрнут мутной дымкой, если уже и сам не различаешь, что реально, а что нет. Эта квартира, чужая постель, розовое бельё, всё кажется каким-то размытым и далёким. Терри хотелось лежать и думать о том, как она придёт к Сирилу, как он обнимет её за пояс своей сильной рукой, от его дыхания будет пахнуть виски и табаком, а потом...
   Она встрепенулась. Нет, в квартире была тишина, не раздавалось ни звука. В голове тоже не было голосов. И всё же Терри была убеждена, что здесь есть кто-то помимо неё.
   - Абби! - позвала она и сама испугалась того, как глухо прозвучал её голос. Показалось даже, что по коридору раскатилось тихое эхо. Или это был чей-то смех?
   Si je t'aime, prends garde toi! - скорее пробормотала, чем пропела Терри.
   Она снова села на постели и потёрла запястья. Действительно шрамы, как будто кто-то... как будто она... Нет, ей никогда не приходила в голову мысль о самоубийстве. Даже когда Сирил избил её до полусмерти и оставил на полу истекать кровью, даже когда её изнасиловали в гримёрке маленького театра рядом с вокзалом Термини.
   Нет, всё-таки здесь никого нет, всё это бред, она просто очень устала и грезит наяву. Возможно, месячные начнутся раньше, поэтому она так психует, а может быть Сирил прав и все певички действительно чокнутые.
   Раздался оглушительный звук, скрежет, как будто резко затормозил тяжелый товарняк. Терри вроде бы закричала, но рот открылся беззвучно, лёгкие не пропускали воздух. Ей потребовалось несколько секунд на то, чтобы сделать вдох и понять, что скрежет звучал только в её голове. Терри обняла колени руками и заплакала. Наваждение, наваждение, нереально, не по-настоящему. Сирил! Она подняла лицо к потолку и закричала:
   - Сирил!
   Только он может прийти на помощь, только он может понять. Сирил, пьяный до соплей, Сирил, сбивающий её с ног и бьющий под рёбра, Сирил, орущий, что такая шлюха как она не достойна ничего хорошего. Но вот тот же Сирил, крепко держащий дрожащую от страха Терри в объятиях, тот же Сирил, который один отправился разбираться с пьяной компанией, преследующей Терри до дома. Сирил всегда может защитить. Только вот кто защитит от Сирила? Он бил её и говорил, что это она его довела. Иногда Терри ему верила, и тогда музыка, постоянно звучащая в её голове, становилась громче.
   -L'amour est un oiseau rebelle!
   Терри не знала французского, как и итальянского. Вспомнились слова одного тенора, презрительно брошенные ей в спину. Только круглая идиотка может так и не выучить ни одного языка. Когда она в первый раз услышала Хабанеру, она не знала, о чём в неё поётся. Но Мария Каллас пела на каком-то универсальном языке, понятном каждому человеку. Тогда Терри решила выучить этот язык.
   - Que nul ne peut apprivoiser, - прошептала Терри. Слова плыли в голове, строчки сталкивались, музыка звучала и звучала. В ушах зазвучал голос, предупреждающий о чём-то важном, ах да, она сказала не спать, но ведь Терри и не спит, она просто... слушает музыку.
   И раз! Литавры вспыхнули медью, взвилась песня скрипок. На лице Терри появилось выражение горделивой красоты. Зрители, побывавшие на том представлении, долго вспоминали, что видели настоящую Кармен. Голова чуть откинулась, губы растянулись в улыбке, взгляд стал насмешливым. Кажется, Нарга говорила что-то ещё, но какое это имеет значение, играет музыка, занавес поднят, и...
   - L'amour est un oiseau rebelle!
  
   8.
   Иногда они были спокойными. Ещё одна ночь, которую удалось провести в одиночестве. Как ни странно, Абби не плакала. Вообще все как будто объявили временное перемирие.
   - Я быстро, - Лиза быстро поцеловала Рамону в щёку и юркнула в ванную. Голос из-за двери прозвучал уже неразборчиво: - Свари пока кофе, ладно?
   Лиза оценила новую причёску. Сказала, что если бы у неё на голове росли эти джунгли, она бы тоже обрилась налысо. А так получилось вроде как даже сексуально. Слово сексуально у Лизы всегда получалось скомканным, как будто она его стеснялась.
   До Рамоны доносился плеск воды и голос Лизы, она то ли пела, то ли просто повторяла обрывки мелодий. В любом случае, до Терри ей далеко. Терри это ангельский голос и чёртова пропасть проблем. Кто-то сказал, что эволюцией движет не случайность, а любопытство. Каждая любопытная тварь, летает она, скачет или ползает на брюхе, рано или поздно засовывает свой нос туда, куда не следует, а дальше или приспосабливайся, или сдохни. Терри самая неустойчивая кегля, упадёт, даже если шар просто прокатится рядом. Звук воды прекратился, зашуршала шторка для душа.
   - Детка, можно я надену твою рубашку? - Лиза не дождалась ответа, послышался восторженный вопль, - Офигеть, тут вышивка на рукаве!
   Рамона рассматривала Лизу с головы до ног. Она не была согласна ни с мнением Старка, ни с мнением Марго. Обычная девушка, может быть, только немного потрёпанная. После душа, свежая и одетая в чистую одежду, она выглядела даже миленькой. Лиза держала обеими руками кружку с кофе. Пальцы у неё были совсем тоненькие и почти прозрачные, от тепла они порозовели, коротко подстриженные ногти стали яркими даже без лака.
   Это был интересный опыт, переспать с женщиной. Совсем не то, что испытывал Гаджет во время нескольких своих гомосексуальных опытов. Ничего нового с точки зрения физиологии, ведь все они использовали одно и то же женское тело, каким бы себе его не представляли. Нет, дело было в ощущении новизны и чего-то вроде бы даже запретного. Хотя говорить о чём-то запретном в отношении Марго было смешно само по себе. Иногда Рамона подумывала даже, а не отправить ли её на панель. Это было бы тоже довольно интересным опытом. Останавливало её даже не Джек, а то, что Марго никогда не брала денег. Подарки пожалуйста, она позволяла даже оплатить шоппинг с полным обновлением гардероба на всю компанию. Но никаких денег, в отличии от Старка. Почему-то.
   То, что в сексе что-то есть, Рамона не могла отрицать. Она знала, что секс является ключевым фактором развития любой цивилизации, любая культура базируется на желании секса и борьбе с ним. Рамона читала работы Фрейда и исследования Альфреда Кинси, изучала Сексуальные реакции человека Уильяма Мастерса и Вирджинии Джонсон, не уставая иронизировать над именем последней. Наблюдения за Марго позволили набраться практических навыков без личного участия. Так и вышло, что познания её были велики, а вот понимания, зачем всё это надо, так и не пришло. Рамона редко испытывала иные желания, кроме желания исследовать что-то новое. И когда это новое находилось вне границ её понимания, она чувствовала ярость, единственную доступную ей эмоцию.
   Рамона долго не подозревала о существовании Нарги, но иногда невольно перелистывала страницы её прошлого. Чужие жизни раскрывались перед ней как мёртвая плоть под скальпелем патологоанатома. Наружу выбирались самые яркие переживания, и большинство из них были связаны с насильственной смертью, почти всегда кровавой и неприглядной. Жестокость не пугала и не привлекала Рамону, но подобная власть над другими людьми казалась чем-то почти божественным.
   Она видела тысячи убийств, совершённых Наргой. Лизу ей захотелось убить самой.
  
   9.
   - Твою ж мать...
   Нарга взглянула глазами Терри и поняла, что не может их закрыть. Та лежала, вперив бессмысленный взгляд в потолок. Всё-таки ушла, сначала в транс, потом и вовсе куда подальше. Вот только на этот раз она не вернётся, хныча и причитая о своём несравненном Сириле. Уж если кто-то решил, что им всем тесно под одной крышей, то так дело не оставят. В конце концов, одна попытка уже была. А где одна, там и вторая. Тот, кто поумнее обязательно доведёт дело до конца.
   - Вставай!
   Терри даже не пошевелилась. Нарга в очередной раз попыталась взять контроль над её телом, но даже сейчас, когда поблизости никого не было, ничего не вышло. А времени оставалось всё меньше, не больше получаса, если только Терри не придёт в себя раньше. Нелогичные действия всегда ставили их в тупик.
   Система годами работала отлаженно, даже сбои проходили штатно. То Старк, то Джек временами впадали в замешательство, не понимая, почему время проходит так быстро, но они никогда не поднимали бунта. Иногда Нарге удавалось заставить Терри или Рона купить несколько марвеловских комиксов, которые не читал никто, даже Гаджет. В другой раз она предлагала Терри пройтись по карнизу в одном нижнем белье или соблазнить незнакомца в баре. Это было нелогично, и Терри понимала, что поступает нелогично, сопротивлялась, но не особенно сильно. И тогда контроль ослабевал, Нарга чувствовала это по тому, как легче становилось думать, как будто кто-то распускал шнуровку на слишком тугом корсете.
   В такие моменты Нарге требовалось совсем немного, один рывок и потянуть штурвал на себя, оторваться от проклятого чудовища, держащего её в плену. Но ей ещё не удавалось задержаться надолго. А ещё кто-то стал догадываться, что Терри самая слабая из них.
   - Вставай! Да вставай же! Ты ещё можешь... Мы ещё можем!
   Терри моргнула. Нарга издала ликующий вопль.
   - Соберись, девочка! Выброси весь мусор из головы! Включи телевизор! Включи грёбаный телек!
   Рука Терри скользнула к тумбочке, сжалась вокруг чёрного пульта, потянула к себе. Пальцы безвольно разжались.
   - Эй, нет, не сейчас, ты можешь, давай же! Что...
   Нарга услышала музыку, звучащую в голове Терри. Очередная дурацкая опера, где каждый дерёт глотку, пока не охрипнет. Это пожалуй ещё хуже вывесок и автомобильных номеров, с ними транс наступает медленно, с ним можно бороться. А как прикажете бороться с музыкой?
   - Вставай! - закричала Нарга.
   И исчезла. Как будто кто-то щёлкнул пультом.
  
   10.
   Лицо Лизы было свежим и сияющим, после горячей воды на щеках расцвели алые пятна. Но скоро Лиза замажет кожу тональным кремом, присыпет пудрой, наведёт румянец кислотного цвета. Этого Рамона не могла понять.
   - Зачем ты красишься? - вопрос прозвучал сам собой вслух. Лиза рассеянно посмотрела на неё, в очередной раз попыталась поднять левую бровь отдельно от правой и снова удалось только сощуриться.
   - А есть что пожрать кроме тостов?
   - Посмотри в холодильнике.
   Лиза сделала ещё один глоток и выпорхнула из-за стола, лёгкая и весёлая. Рамону всегда поражала способность Лизы оказываться абсолютно бодрой уже после пары часов сна. Похмелья у неё тоже никогда не было, даже после самой разгульной пьянки по утрам она требовала завтрак и сметала всё, что перед ней поставлено.
   - Это же чёрная дыра какая-то. Креветки, баранина, тофу. Варенье... - Лиза повертела банку в руках, - Написано сливовое, а что тогда такого цвета, - она открыла крышку, сунула туда палец, облизала, - Так это апельсиновый джем. О, супчик. Слушай, судя по холодильнику ты или беременная, или чокнутая, - она резко подскочила, поцеловала Рамону, так что та на мгновение почувствовала вкус апельсинов, и снова повернулась к холодильнику, - Я сделаю яичницу, хочешь?
   Ответа не требовалось. Рамона знала, что она всё равно будет готовить на двоих, а если отказаться, то Лиза без вопросов съест всё сама.
   Лиза гремела мисками, с ругательствами искала подходящую сковородку. Когда она повернулась к Рамоне, в её руке был зажат розовый зефир. В принципе это был не первый раз, когда она съедала чужую еду вопреки всем просьбам Рамоны. Но сегодня это решило её судьбу. Рамоне просто не хотелось успокаивать истерику Старка.
   Они позавтракали очень странной яичницей с консервированным тунцом (а почему у тебя нет бекона? Ну и ешь тогда что дают!) и выпили по чашке какао (у меня кофе скоро из ноздрей пойдёт, давай лучше Несквик, как в школе). Абби недовольно заскулила, но Рамона приказала ей заткнуться. Потом Лиза грызла печенье и мыла посуду. Рамоне даже показалось, что она снова что-то напевает. Она решила, что это самый подходящий момент.
   - Забей сегодня на свой универ. Поехали в океанариум.
   Лиза повернулась и восторженно взвизгнула. Положила руки в мыльной пене ей на плечи и несколько раз подпрыгнула.
   - Ой, правда? Круто! Тогда домывай сама, я быстренько накрашусь и поехали.
   Она быстро поцеловала Рамону в щёку и побежала в ванную. Рамона в два шага догнала её и обняла рукой за плечо. Растрёпанные волосы защекотали чувствительную ямочку в сгибе локтя, Рамона откинула их и поцеловала Лизу в шею. Та хихикнула.
   - Эй, не сейчас!
   - Сейчас, - сказала Рамона.
  
   11.
   Терри открыла глаза, не просто открыла, распахнула. Музыка исчезла. Строго говоря, исчезло всё, звуки, запахи, ощущения, даже тяжесть собственного тела. Терри могла только смотреть прямо перед собой.
   Руки стали чужими, напряглись и поднялись, чуть согнулись в локтях. Терри увидела полосы шрамов на запястьях, вяло попыталась вспомнить, откуда они взялись. Вроде бы был какой-то мальчик, чьи-то руки в зеркале, бритва или нож. Резать вдоль, не поперёк, ты идиотка, я же хочу убить только её. Тогда все цвета на мгновение стали ярче, в животе образовался провал, затошнило и закружилась голова, а потом наступила непроглядная темнота, из которой её выдернул настойчиво зовущий голос. Тот самый, который куда-то вёл... куда-то звал...
   Её подняли и повели по коридору. Ноги медленно переступали, Терри удивлялась, как же так, она не чувствует ног, а ноги сами куда-то её ведут.
   Она оказалась в ванной. Яркий, почти медицинский белый свет, белоснежная ванна, тяжёлая мраморная раковина. Рука Терри сама потянулась к пробке, лежащей рядом с мыльницей. Кто-то, точно не она, включил воду. Кармен в её голове снова заявила, что любовь не знает никаких законов.
   Когда вода заполнила раковину до краёв, диафрагма Терри пошла вверх, лёгкие раздулись и раздвинули грудную клетку. Кровь зашумела в ушах. Потом Терри почувствовала руку Сирила на своём затылке, даже не руку, а только ощущение руки, сначала ласково гладящей волосы, а потом хватающей их в пучок.
   В следующую секунду голова Терри оказалась под водой. Несколько минут Терри билась, разбрызгивая воду. И вдруг боль исчезла, и ужас тоже исчез, все мышцы расслабились. Терри успела лениво подумать, хватит ли у неё мелочи на такси. А потом она перестала существовать.
  
   12.
   Странная штука эти волосы. Такие тонкие и хрупкие по одиночке, а собери в косу и они не уступят по прочности корабельному канату. Рамона намотала волосы Лизы на руку и втолкнула коленом в ванную. На пороге она споткнулась, Рамона удержала её за волосы, на глаза Лизы навернулись слёзы. Но и тогда она всё ещё воспринимала происходящее как игру или прелюдию. А потом Лиза увидела отражение Рамоны в зеркале. И заткнулась.
   Рамона пожалела, что никто в их доме не пользуется опасной бритвой. Мир многое потерял с момента изобретения Gillette. Сначала она хотела ударить Лизу головой об раковину и посмотреть, сколько вытечет крови из разбитого рта и носа. Потом заметила маникюрные ножницы, которыми Марго подстригала вчера кончики бровей.
   Лиза что-то верещала, не кричала, а именно бормотала. Рамона не разбирала ни одного слова, да и не слишком стремилась. Гораздо больше её занимало, почему Лиза не сопротивляется. Неужели она и сейчас доверяет своей любовнице? Её следовало бы убить уже за то, что она не борется за свою жизнь.
   В зеркале отражались два лица. Чёрное лицо Рамоны, глаза два белых пятна, никакого выражения. И белое лицо Лизы, яркие губы, красные щёки и лоб. Сейчас Рамона была, пожалуй, согласна со Старком, Лиза действительно прекрасна.
   Рамона перехватила волосы Лизы и запрокинула её голову назад, так что та захрипела. Обняла её свободной рукой, грудью почувствовала узкую спину, выступающие лопатки. Она поцеловала её в лоб и схватила маникюрные ножницы.
   Ножницы были из дорогого маникюрного набора. Длинные чуть закруглённые лезвия. Ручки обтянуты красной кожей. Эти-то ручки и впечатались в ладонь Рамоне, когда она крепко сжала ножницы в руке и вогнала лезвие в шею Лизы.
   Потом одно движение, которое почему-то показалось очень медленным. Кожа на шее Лизы разошлась как молния. Брызнула кровь, но её было слишком мало, Рамона не пробила вену. Лиза рванулась в сторону с необычайной для неё силой и Рамона не удержала ножницы в руках, они так и остались торчать из разрезанной шеи.
   Лиза повернулась к ней, глаза распахнуты, рот открыт, грудь сотрясалась от судорожного дыхания. Её руки взметнулись вверх, кровь окрасила кисти, как будто Лиза надела короткие перчатки. Пальцы слепо скользили по шее, ухватились за рукоять ножниц и дёрнули, но не вперёд, а почему-то в сторону, ещё больше распоров кожу. Лиза закашлялась и из её рта полетели кровавые брызги. Наконец, она выдернула ножницы и скорее не бросила, а выронила их из рук. Ножницы с сочным звуком упали на кафельный пол.
   - Ты, - прохрипела Лиза, - Ты, ты, ты... - при каждом слове всё больше крови стекало по её подбородку. Зубы тоже были красными, - Ты...
   Она сделала шаг вперёд и почти упала на руки Рамоне. Рана на шее разошлась, теперь кровь хлестала сильнее, но Лиза всё ещё была жива. Раньше Рамона никогда не задумывалась о том, как же трудно убить человека.
   - Марггггггххх! - то ли прошептала, то ли простонала Лиза. Рамона не вполне поняла, какого хрена она зовёт Марго, а не Старка, но сейчас было не до этого. Всё уже зашло слишком далеко, чтобы идти на попятную. Лизу надо было добить, и ножницы для этого годились мало.
   Рамона притянула Лизу к себе, подхватила под руки и опустилась вместе с ней на пол. Лиза лежала у неё на коленях и дышала неровно и хрипло. Чем-то это напоминало недавний пикник со Старком, правда, тогда Лиза еле дышала по другой причине.
   - Марго, - шепнула Лиза и, кажется, отрубилась. Рамона погладила её по волосам.
   - Моя девочка, - сказала она голосом Марго, по крайней мере, очень надеялась на то, что голос прозвучал, как её голос. - Всё хорошо. Всё хорошо.
   Рамона положила руку на пульсирующую шею Лизы. Пальцы легли в кровоточащую рану, по ощущениям это было похоже на вход во влагалище. Мысль показалась Рамоне нелепой, но интересной. Она запустила пальцы глубже, двигая ими так, как двигались пальцы Марго, ласкающие Лизу.
   Из горла Лизы вырвался хрип, она забилась на руках у Рамоны. Изо рта хлестала кровавая пена и хрип превращался в бульканье. С каждым движением её шея насаживалась всё глубже на пальцы Рамоны, а та почти не двигалась, только крепче прижимала к себе Лизу. Во время очередного сильного толчка Рамона загнала пальцы дальше, согнула и потянула на себя. Внутри было так влажно и скользко, что она почти ничего не чувствовала, кроме этой мягко расходящейся плоти под пальцами.
   Лиза ещё раз дёрнулась и затихла. Почти всё её лицо было в крови, кожа бледно проглядывала сквозь кровавую плёнку. На одной щеке было несколько каких-то странных сгустков, похожих на менструальные выделения. Рамону удивило, что глаза так и остались широко распахнуты, с брызгами крови на роговице. Из-за этих тёмных капель казалось, что у Лизы три зрачка.
   Рамона осторожно опустила Лизу на пол, села рядом с ней, расправила окровавленную рубашку, которая задралась почти до груди. Живот у Лизы был тёплый, даже горячий. По джинсам растекалось пятно мочи. Рамона сидела рядом с ней, гладила по волосам и пыталась понять, что же она чувствует. Ни хрена она не чувствовала.
  
   13.
   Рамона присела на край раковины. Она задыхалась, глаза едва не вылезали из орбит, в лёгких всё ещё была вода. Можно было кого-то позвать и передать боль, но Рамона не хотела, чтобы возникали лишние вопросы. Она кашляла, стирала кровь с губ, судорожно склонялась к раковине и сплёвывала розовую слюну. Это вам не вены перерезать. Неудивительно, что Терри поверила в свою смерть. Рамона вспомнила, как две недели назад к ней вдруг обратилась Абби:
   - Терри говорила со мной.
   - Я знаю.
   Абби помолчала, потом неуверенно сказала:
   - Она красиво поёт.
   - Только в воспоминаниях. Она бесполезна для нас.
   - Но голос у неё красивый.
   - Красивый, - согласилась Рамона.
   Терри первая начала задумываться о том, что всё происходит как-то неправильно. Она начала осознавать себя, пробиваться сквозь других, даже сквозь Рамону. Она хотела петь, а когда думала о музыке, все слышали оперные арии. Это было как будто слушать чуть приглушённое радио.
   Им становилось действительно несколько тесновато.
   - Абби! - позвала она и тут же услышала быстрый шелест шагов. Хорошая девочка и иллюзии создаёт хорошие. Чего стоят только одни отражения. И никогда не опаздывает.
   - Я спала, - прохныкала Абби. - Ты разбудила меня. Теперь у меня будет весь день болеть голова.
   - Ты отдашь боль Марго. Она это заслужила.
   - Что ты сделала с Терри?
   - Ничего.
   - Неправда! Это как с Лизой!
   - Терри просто ушла, малышка. Она сама так захотела.
   Абби попробовала возразить, но Рамона велела ей заткнуться.
   - Сделай кофе. Нам потребуются силы. Я...
   Она хотела сказать, что потеряла контроль над остальными, но, кто знает, как отреагирует на это Абби. Не хотелось бы терять такую помощницу.
   - Я немного устала, - сказала Рамона. - Сделай кофе и уходи. Займись Гаджетом и Марго. Они не должны приходить сюда. Я постараюсь чем-нибудь занять Старка, иначе он снова разорётся.
   Абби занялась кофе. Рамона постаралась полностью успокоиться. Всё шло не так. Всё идёт не так! Всё выходит из-под контроля. Эхо сталкиваются, как шары в бильярде, хуже того, иногда они оказываются лицом к лицу.
   Бунт начала Терри, когда увидела кровь Лизы. Кровь стала детонатором, сделала Терри сильнее. Она каким-то достучалась до Абби и довела её до слёз. Абби ненавидела, когда с ней заговаривал кто-то, кроме Рамоны. И всегда пугалась. Терри затеяла эту нелепую переписку, до которой Рамоне никак не удалось достучаться. И Терри позволила ей наконец-то обнаружить присутствие ещё одного актёра на их сцене. Не просто эхо. Нечто гораздо большее, чем эхо, огромное, как город.
   Рамона вспомнила, как держала Терри за волосы, её лицо было в раковине, под водой, тело извивалось, руки молотили по каменной столешнице. Терри разбила губы и вода окрасилась в розовый, и клокочущая розовая вода была настолько отвратительной, что Рамону потом ещё долго рвало и мутило. Её мутило и сейчас, когда она стояла в темноте и наблюдала за размеренными движениями Абигейл. Медная турка с деревянной ручкой, красный кружок на плите, пузырящаяся пена. Это зрелище всегда успокаивало и расслабляло, но сейчас Рамона не могла думать ни о чём, кроме Терри. Но ведь Терри мертва. Она убила её, Абби права, она убила её, как и Лизу.
   Еле слышный щелчок. Абби оставила кофе на кухонном столе и ушла. Рамона на некоторое время осталась одна. Странное ощущение. Ни малейшего желания делать что-то самостоятельно. Для этого есть эхо, так всегда было и всегда будет. Она только центр управления. Вроде центра управления полётами или ещё что-то в этом духе. Эта работа будет посложней всего остального. А если какой-то дрон выходит из-под контроля, центр поднимает истребители.
   Посередине этой мысли Рамона почувствовала удар такой силы, как будто в неё врезался поезд. Её не просто выбросило со сцены, её оттуда смело. Нарга вернулась.
   - Ах ты сука! - заорала Нарга. - Ах ты грёбаная блядь! - голос всхлипнул и уже еле слышно шепнул: - Джек, тащи сюда свою ленивую задницу. Пожалуйста.
  
   14.
   - Ты что, ебанутая? - спросил дружелюбный женский голос. Рамона не сразу сообразила, что голос звучит в голове. А он продолжил: - Нахрена ты это сделала?
   - Заткнись, - сказала Рамона. Она и не знала, что убийство может быть таким утомительным.
   - Нет, я серьёзно. Ты ж её грохнула просто так, без нихуя. Так вот, ещё раз спрашиваю. Ты ебанутая?
   - Заткнись! - крикнула Рамона своему отражению в зеркале. Лицо было её лицом, а вот мимика совсем другой, - Заткнись, сука!
   - Тупая сука!
   - Стерва!
   - Шлюха, - сказал голос и на лице Рамоны расплылась широкая улыбка, - Блин, круто, как в зеркало смотришь.
   - Ты и смотришь в зеркало, идиотка.
   - Это была метафора. Ты знаешь, что такое метафора, сучья ты дочь?
   - Заткнись, потаскуха.
   И никакой вспышки ярости. Рамона произносила проклятия чисто механически. Нарга прикинула, кто бы мог её этому научить, перебрала всех и ошарашенно уставилась в зеркало.
   - Это ты у меня, что ли, нахваталась? Вау!
   Она расхохоталась. Рамона приложила ладони к ушам, чтобы не слышать этого смеха.
   - На хрена ты её убила, овца? И что будешь делать с трупом?
   Этот голос, Рамона готова была поклясться, что никогда не слышала его раньше. Время от времени эхо срывались с поводка и задавали слишком много вопросов. Успокоить их было не сложно. В случае с Гаджетом, например, достаточно было напомнить ему историю с его сестрой, после чего он замыкался в себе и тихонько рефлексировал. Слабым местом Джека были те события в Венесуэле, Марго достаточно было назвать шлюхой. С Абби было сложнее, но она была, в сущности, послушной девочкой. Этот новый голос был чужаком, скажем спасибо Терри, которая открыла ему двери. И как заткнуть этот голос? Когда-то у Рамоны было эхо по имени Малош. Рамона внушила ему, что он умер и Малош поверил в это. Иногда Рамона думала, а не поступить ли так с остальными эхо. В конце концов, они уже научили её всему, что знали.
   - Один как свечка прогорел, другой ушёл стреляться. И было их двадцать один, осталось девятнадцать! - пробормотала она.
   - Эй, это моя песенка! - возмутился голос.
   - Сдохни! Убирайся к остальным!
   - Остальные тоже мои, - сказал голос. Веки Рамоны дрогнули и закрылись вопреки её желанию, - Ну ладно. Я-то хотела по-хорошему. Один...
   - Что?
   - Вот дом, который построил Джек.
   - Что?
   - Два. Это пшеница, которая в тёмном чулане хранится, в доме, который построил Джек. Три. Это весёлая птица-синица, которая часто ворует пшеницу, которая в тёмном чулане хранится, в доме, который построил Джек.
   - Что ты...
   - Четыре. Вот кот, который пугает и ловит синицу...
   - Прекрати! - закричала Рамона. - Хватит!
   - ... Которая часто ворует пшеницу, которая в тёмном чулане хранится в доме, который построил Джек, - закончила Нарга и открыла глаза. На этот раз хватило четырёх. Пора просыпаться.
  
   15.
   Джек стоял посреди кухни, смотрел на большую красную букву H на плите и ни о чём не думал. На тыльной стороне его ладони был ожог, результат соприкосновения с плитой, о чём и предупреждала H-hot. Ожог лёг поперёк другого, с уже зарубцевавшимися краями, лимфа выступала на коже бисерными каплями. Джек не чувствовал боли. Джек не чувствовал рук и ног, не понимал, где он находится и почему перед глазами всё мигает и мигает красная буква. Буква была безымянной, потому что Джек потерял способность читать. Если бы кто-то решил сейчас к нему обратиться, он бы не услышал. Джек одновременно был здесь и Джек ушёл. Как будто он зарезервировал своё пространство. Нарга не понимала, как это вообще может быть.
   - Джек?
   Нет ответа.
   Обычно Джека можно и нужно было вызывать, он был единственный, с кем это гарантированно работало, но вот говорить с ним не получалось. Джек просто блокировал любые попытки достучаться до его сознания. Сейчас он стоял рядом с плитой и раскачивался из стороны в сторону. Никогда прежде Нарга не видела его в таком состоянии. Он казался совсем беззащитным, что само по себе было абсурдным. Джек всегда был защитником, он защищал их, заботился о них. Нарга заглянула в него так, как смотрят на рыб сквозь стекло аквариума. И познакомилась с теорией яйца.
   Другие были всегда чем-то заняты. Джек и Рон работали, Старк влюблялся на каждом свидании, Марго занималась сексом, кстати, довольно таки неплохо занималась. Даже Гаджет, когда не ныл, занимался своим делом, у него были карандаши и незаконченные эскизы. Только Рамона не делала ничего, поэтому могла только наблюдать и анализировать увиденное. В отличие от остальных, время у неё было безлимитное, а в отсутствие желаний заполнять его было нечем кроме рефлексии.
   Она долго думала над тем, что такое сознание, что такое собственное, осознанное я. Очень давно она пришла к выводу, что воспринимать это как нечто единое было ошибочным. Сознание не было единым, оно формировалось в процессе пробуждения. И в самом начале оно было как сырое яйцо, желток бултыхается внутри скорлупы, жидкий желток внутри жидкого белка, причём от белка его отделяет только собственная, отличная от белка плотность и наружная плёнка. Потом жизнь варит яйцо вкрутую, желток твердеет и становится по центру, прозрачный белок становится белым и упругим. Это нормально и правильно, быть варёным яйцом. Но у Рамоны так не произошло.
   Она родилась сырой, выросла сырой, без единой твёрдой части, даже без скорлупы. Все нервы были обнажены, и любое воздействие извне отдавалось острой болью. Сознание болталось и раскачивалось внутри, кочевало от стенке к стенке, прорывалось наружу и закручивалось в спирали. Вокруг неё всегда что-то происходило, всегда что-то непонятное, и когда Рамона пыталась это понять, у неё ничего не выходило.
   Рамона не замечала, что отличается от других, потому что не знала ничего другого. Иногда она встречала людей, которые тоже остались сырыми и тоже ничего не понимали. И кто знает, если бы её жизнь развивалась линейно, она бы сварилась намного позже, может быть, не так хорошо, как другие люди, но всё-таки сварилась. Для этого уже существовало лечение, существовала терапия для социализации. Кто знает, что бы получилось из Рамоны, если бы она была одна. Но она никогда не была одна.
   А Джек раскачивался и раскачивался, Джек, который никогда не видел Рамону, даже не подозревал о её существовании. Он каким-то образом понимал происходящее, чувствовал, что с ним что-то случилось, но не мог объяснить себе причины этих изменений и впадал в транс. Джек ощущал себе патроном, выпавшим из обоймы, он видел симптомы, но не понимал их причин. У него кружилась голова и тошнота подкатывала к горлу, но он всё ещё стоял на ногах. Джек понимал, что что-то или кто-то выталкивает его от нормального к извращённому, но не мог понять, где находятся границы между тем и другим. Он вдруг вспомнил девушку в полосатом платье и вспомнил, как касался губами её шеи. Но ведь этого не было! Не было!
   У Джека было мало времени. Перекуры делили восемь часов рабочего времени на восемь частей. Джек был не единственным, кто курил, но единственным, кто не пытался бросить. Если бы он захотел перестать курить, он бы перестал, но он не хотел. Восемь отрезков по сорок пять минут. Минус паузы на ютуб и разговоры с коллегами. Минус паузы на орешки и шоколад, которыми его снабжала Магда. Минус... Джек никогда не подсчитывал, сколько проживает времени в день. У него был его законный завтрак и несколько коротких перебежек между магазинами. Иногда Рамона звала его, чтобы просто посмотреть. Она звала многих, но откликался почему-то только Джек. Может быть, потому что он был военным.
   - Джек! Ты меня слышишь?
   Джек слышал, но не отвечал. Все голоса в своей голове он считал собственными мыслями. А сейчас думать не хотелось. Перед глазами маячил огненный шар, как будто он долго смотрел на солнце.
   - Джек!
   Джек вдруг вспомнил, что девушку в красном платье звали Лиза. У неё было бесцветное лицо, на которым ярким пятном выделялись только яркие губы. Помада была на вкус как мыло. Он подумал, что никак не может вспомнить её голос. Они почти не разговаривали. Они?
   - Джек?
   Он почувствовал, что надо идти, надо приниматься за работу и яркий шар исчез, остались только красные пятна на сетчатке. Джек несколько раз моргнул и пятна исчезли. Надо работать. Надо что-то делать. Его вроде бы кто-то звал, но Джек всеми силами убеждал себя, что не слышит никаких голосов. Он ведь не чокнутый.
  
   16.
   - Осталось девятнадцать, - пробормотала Нарга. - Ну, охренеть теперь.
   Нарга признавала, что положение её незавидное. Время у неё тоже было безлимитным. В отличие от Рамоны, она ничего не пропускала. Вот только с выходом на сцену были трудности, под свет рампы можно было выйти только дублёром, если какой-то актёр внезапно выходил из строя. Пока оставалось только торчать за кулисами и наблюдать за этим спектаклем. Иногда удавалось переброситься парой слов с Абби, иногда позвать Джека. А вот от Рамоны до сегодняшнего дня её отделяла сплошная стена. Видимо убийство и правда оставляет глубокий след. Странно, что она заметила это только сейчас, когда за спиной осталась целая армия убитых.
   Кстати, об убитых. На полу лежал труп Лизы и с ним надо было что-то делать. Нарге не раз уже доводилось сидеть в тюрьме, она не видела в этом ничего особо страшного, но одно дело просто лениво выискивать себе потенциального убийцу из числа охранников, и совсем другое быть запертой в теле человека, запертого в камере. Ну и кто будет разгребать это дерьмо? Выбор был очевиден.
   - Абби!
   Абигейл вышла на сцену, скуля и плача. Нарга была уверена, что она оплакивает не Лизу, а свои отрезанные косички.
   - Наведи здесь порядок, милая.
   Абби рухнула на колени и зарыдала в голос. Нарга решила, что не будет больше ничего говорить, пока та не успокоится. В конце концов, для Абби она была только навязчивым голосом в голове.
   Опыт в избавлении от трупов у Абби уже был. Конечно, тогда Абби уже начала своё путешествие в мир грёз, который рано или поздно должен был окончиться полным слиянием с нирваной, или чем-то в этом духе. Но она помнила, как вытаскивала осколки из дяди Джерри, как стаскивала окровавленное постельное бельё. Первоначальная идея Нарги была в том, чтобы превратить двойное убийство в убийство и самоубийство, но это бы непременно означало патронажную семью, усыновление, итого как минимум пять лет из жизни. Поэтому Нарга закопала трупы во дворе, отдраила дом и сбежала. Долгого путешествия не вышло. Водитель попутки изнасиловал её и убил, подписав тем самым себе смертный приговор. Его сознание растаяло мгновенно, не оставив следа. Всего Нарга провела в теле Абби менее двенадцати часов. Дерьмо случается.
   Абби взялась за дело. Она надела резиновые перчатки, в которых мыла посуду, принесла ведро воды и принялась отмывать пол. Когда она закончила, пришёл Гаджет.
  
   17.
   Джек вышел из чужой квартиры и быстрым шагом зашагал... куда? Этот вопрос пришёл ему в голову только на улице, когда от свежего воздуха и движения голова стала соображать немного лучше. У него снова шла кровь из носа, горло драло так, как будто он был сильно простужен. Может он и был простужен, простудился, когда недавно в салоне перестала работать печка. Глупая мысль, там было совсем не так холодно. Но это было логично и немного успокаивало.
   Что-то было не так. И дело не в розовом брелоке, который снова оказался в кармане, и не в этих витринах, которые показывали чужие отражения. С витринами всё было понятно, какая-то очередная маркетинговая штука, плазменный экран, замаскированный под стеклянную витрину показывает то, что там просчитали эти умники. Контекстная реклама нового поколения. С витринами всё в норме и он тоже в полном порядке. Но что насчёт... насчёт этого парня? Там на полу лежал мёртвый парень. Воспоминание было тусклым, но оно было, как будто Джек как следует нажрался и пытался вспомнить предыдущий вечер.
   Джек остановился, как вкопанный. Имя всплыло в голове само собой. Кевин. Дурацкое имя и дурацкая причёска. Как будто персонаж из старого мультика. Он работал микробиологом, для Джека это было чем-то средним между алхимией и астрологией. Какая-то закрытая вечеринка, девушка по имени Марго, и опять это ощущение полусна. Ты спишь и видишь всё со стороны.
   На той вечеринке гулял весь отдел Кевина. Марго (Королева Марго?) сначала хотела подкатить к его начальнику, но тот оказался просто хорошим менеджером. Настоящим специалистом был Кевин, а судя по его коллегам, специалистом был только Кевин. Остальные... Неплохие ребята, неплохо выполняющие свою работу. Ремесленники. А Кевин был мастером.
   Его компания занималась разработкой высокотехнологичного оружия, среди коллег встречались мрачные типы, которые таскались в курилку и кафе, но не понимали ни одной шутки про большой взрыв или клингонское приветствие. То ли ФБР, то ли ЦРУ, а то ли и то и другое вместе, если такое вообще бывает. Всегда в костюмах, даже когда в лаборатории сдох кондиционер. Над ними часто посмеивались, с опасением, часто с бессильной злостью. Но Кевин никогда об этом не задумывался, его не интересовало ни оружие, ни противостояние сил, ни Overkill. Его коньком была возможность контролируемой биологической коррозии металла, а для чего это будет использоваться, его не интересовало. Джек мало был знаком с Кевином. Как-то раз он не вовремя появился на сцене, увидел себя в объятиях какого-то мужика и едва не зарядил тому в челюсть. Рамона вовремя отозвала его, но имя он запомнил. Кевин.
   На следующий день Джек, как обычно, проснулся первым и обнаружил в своей постели голого парня. Несмотря на весь ежедневный абсурд, это стало последней каплей. Джек посчитал, что этого быть не может, просто потому, что не может. И ему действительно пора к врачу.
   Но теперь Кевину врач уже не поможет. Кевин был мёртв. Как, судя по всему, и здравый смысл Джека.
  
   18.
   Гаджет сидел на подоконнике и чувствовал себя, как девочка-ванилька. Он в очередной раз бросил курить, поэтому мусолил в руках электронную сигарету. Лимонный пар окутывал лёгкие и щекотал в носу. Несколько раз Гаджет чихнул, потом подумал, а не выбросить ли сигарету из окна. Его рука уже дрожала над железным козырьком, когда яркий солнечный луч ударил в глаза. Гаджет положил сигарету на подоконник, та сначала скатилась к самому краю, а потом со стуком упала на пол. Гаджет этого даже не заметил. Он смотрел в небо.
   Солнце проглядывало сквозь щель в облаках. Оно было похоже одновременно на жемчужину в раковине и женский клитор. Солнце такое яркое и белое, а облака такие чёрные, что контраст резал по глазам, горел на сетчатке, даже когда Гаджет плотно сжимал веки.
   Свет, сгустившийся воздух, лёгкое покалывание на коже. Тело чувствовало близкую грозу, готовилась к грозе, к электричеству в воздухе, к шуму дождя. Волоски дыбом вставали на руках. А вот подсознание ожидало чего-то большего, чем гроза, чего-то огромного, давящего со всех сторон. Гаджету казалось, что он ощущает гудение, как от линии электропередач.
   Что-то надвигалось. Больше всего Гаджет боялся, что нечто идёт за ним и больше всего хотел, чтобы оно шло именно к нему.
   Горячий воздух застоялся. Он собирался весь день, кипел, сгущался, а сейчас ветер сдёргивал его и процеживал, делал совсем прозрачным, чистым. Гаджет смотрел сквозь толщу воздуха вверх, в небо, а там теперь горела только одна раскалённая добела полоса, изнанка чёрной тучи, за которой всё ещё скрывалось солнце. Сейчас всё помутнело, потеряло цвет и объём. Гаджету казалось, что по земле катится какая-то серая масса, красит траву в серый цвет, отнимает все цвета и оттенки.
   Гребень соснового леса, который поднимался из-за соседних домов, тоже почернел и стал выше. Низко летали птицы, которые казались только чёрными тенями. А дождя всё не было. Гаджет весь день ждал дождь и сейчас забрался на подоконник, чтобы его увидеть. Теперь он жил на восемнадцатом этаже и у него всегда были билеты в первый ряд. Гудение усиливалось.
   Гаджет думал, что что-то происходит, но никак не мог понять, что именно. Он смутно припоминал, что ещё недавно всё было совсем иначе. В сутках было больше часов, он много спал и видел сны. Иногда ему казалось, что кто-то принимает за него решения, но всё происходило так гармонично, что Гаджет даже не задумывался об этом. Он легко принимал на себя ответственность за поступки и так же легко её отпускал. Доктор Треверс сказал, что он был болен и не отвечал за свои поступки, и Гаджет всецело ему верил. Жизнь была плавной и размеренной, а ничего другого ему больше не хотелось.
   А сейчас происходило что-то жуткое, он то оказывался в толпе народу, то просыпался в незнакомых местах. Он тщетно напрягал память, стараясь вспомнить, как здесь оказался, но получал только головную боль, как обруч, сжимающий лоб. Сейчас он старался выбросить каждую постороннюю мысль и просто смотрел в окно, ждал грозу. Ни воспоминаний, ни попыток воспоминаний, пусть всё будет только здесь и сейчас.
   Он затянулся и вдруг почувствовал сильную резь в желудке. Гаджет опустился на колени, выгнул позвоночник и приложился лбом к полу, словно в молитве. Желудок полыхал огнём, огонь поднимался вверх по пищеводу и обжигал нёбо. Гаджет ожидал, что его вырвет, он ждал, что рвота принесёт облегчение, но дальше спазмов дело не заходило. Он осторожно выпрямился и сел, поджав под себя ноги. Волосы взмокли от пота, пот заливал глаза и мешался со слюной, стекающей из уголка рта. Дрожащими пальцами Гаджет расстегнул рубашку, снял её наполовину и зарылся лицом в правый рукав. Стало легче, но ненамного. Врач учил в таких ситуациях складывать ладони ковшиком и дышать в них, пока не успокоишься, но дышать в рубашку было удобнее. Гаджет сделал несколько вдохов и выдохов, паника немного отпустила. Он прислонился к столу и откинул голову назад. Потолок перед глазами всё увеличивался в размерах, пока Гаджету не стало казаться, что он вот-вот на него упадёт. Он закрыл глаза. Если сидеть с закрытыми глазами, то можно постараться забыть о том, что на кухне лежит труп.
   Гаджет не помнил, как он оказался дома, что за сила загнала его на подоконник, и почему в доме так пахло моющими средствами. Вроде бы только что он стремительно бежал из парка, прижимая ко рту окровавленный платок. Он разбил губы собственной рукой, стараясь сдержать рвущийся наружу крик. Гаджет сидел на скамейке, когда рядом с ним устроились две женщины. Обеим было около сорока лет, обе полные, вульгарно накрашенные и безвкусно одетые. Гаджет ничего не имел против этого соседства, если бы не дыхание. Никогда прежде ему не приходила в голову мысль, как ужасно поступает кислород в человеческое тело. Он смотрел на женщин и видел, как они втягивают воздух ноздрями, как тот проходит в дыхательное горло. Пористые лёгкие, багровые от крови, раздуваются, как жуткая опухоль, и выталкивают воздух обратно. Гаджет видел, как при выдохе шевелятся волоски над верхней губой. Тогда он вскочил со скамейки и побежал, на ходу ударяя себя кулаком в лицо. Он не помнил, откуда взялся платок в его руке, помнил только, как выбросил его в урну на выходе из парка.
   Воспоминания о женщинах в парке постепенно растворялось, но тошнота никуда не делась, его просто выворачивало наизнанку. И вдруг он вспомнил, как совсем недавно точно также сгибался над раковиной, в которой плавали клочья серой пены. Его тоже тошнило, и чья-то рука достала блистер с таблетками из зеркального шкафчика. Та же рука налила в стакан кипяченой воды и положила таблетки ему в рот. Только, кажется, таблеток было слишком много, он давился, он не хотел, но рука была тесно прижата ко рту и заставляла проглотить, проглотить до последней капли. И вот что странно, он точно помнил, что кричал, но голос был чужим, да и как он мог кричать с закрытым ртом? И всё же он помнил, что кричал, голос эхом звучал в его голове.
   - Убирайся! Убирайся прочь! Это моё! Моё!
   Гаджет вспомнил, что на шкафчике была наклейка с надписью, стилизованной под граффити. Terra Incognita, но эта часть воспоминания была какой-то слишком яркой, как рекламная вставка. Потом он на мгновение почувствовал опустошающее отчаяние, граничащее с ужасом. И сразу ничего, как щёлкнули переключателем. Гаджет снова упал на колени. На этот раз его всё-таки вырвало.
   Пока он валялся на полу, в дверь дважды позвонили. Гаджет вдруг вспомнил девушку в полосатом платье, такую красивую, что дух захватывало. Он с ней не спал, он вообще ни с кем не спал, кроме Марни, после которой у него и начали воровать время. И в то же время девушка была в его постели, его руки ещё чувствовали её кожу, губы помнили прикосновение её губ. Он даже помнил, как стаскивал с неё это умопомрачительное платье. Про наушники он забыл и они слетели на пол, когда он притянул к себе её голову и начал целовать.
   Наушники были красными, и кровь тоже была красной, много крови, которая хлестала из располосованной шеи. Сейчас крови почему-то не было, кухня была стерильной, как операционная. Труп девушки остался только чужим воспоминанием, которое снова как-то затесалось в его разум. Мёртвые соски затвердели на мёртвой груди. Гаджет не видел, кто убил девушку, но видел того, кто это видел, того, кто кричал своё имя, чтобы остаться живым, кого пытались убить, но кому удалось убежать и затеряться где-то в закоулках разума. Его разума. Terra Incognita, не Тереза.
   Снова звонок. Гаджет с трудом поднялся с пола, постарался не наступить в собственную блевотину и пошёл умываться. По дороге его перехватила Рамона и выпустила на сцену Марго.
  
   19.
   Джек на секунду закрыл глаза и вдохнул запах табака. Он удивлённо заморгал и начал озираться по сторонам в поисках курильщика. Ему казалось, что ещё секунду назад он стоял посреди улицы, смотрел в интерактивную витрину, где отражалась высокая темнокожая девушка, думал о Кевине (нет, не думал, нет никакого Кевина, всё это бред от недосыпа), а вот сейчас вдруг оказался на вокзале. Стены зала ожидания пестрели плакатами не курить, не оставляйте детей без присмотра, не оставляйте вещи незнакомцам. Над головой Джека висело предупреждение о том, что безбилетный проезд обойдётся вам в кругленькую сумму. А вот курильщика не было. Джек сделал ещё один глубокий вдох. Ничего.
   Он бросил курить полгода назад, сам до конца не понимая, почему. И чуть не рехнулся, когда по утрам проходил мимо знакомого киоска. Вечером приходилось выгребать всю мелочь из карманов, чтобы не сорваться у торгового автомата. Спустя несколько месяцев стало вроде бы полегче, но мысли то и дело возвращались к сигаретам. Сейчас Джек представил, как поздно вечером идёт домой, как обычно срезает угол через сквер. Фонари не горят, редкие пешеходы сливаются с темнотой и только изредка вспыхивают оранжевые огоньки сигарет. Вот если бы можно было засунуть руку в карман, достать сигареты, медленно пересечь зал и войти в заветную стеклянную кабинку.
   Джек встряхнул головой и уставился перед собой. Пора бы уже привыкнуть к таким переменам. В ряду напротив сидела полноватая женщина в длинном тёмном плаще, всё ещё мокром от дождя. Высокие сапоги были слишком тесными, так что молния на одном сапоге разошлась, и оттуда торчал чёрный носок с мелкими цветами. Цветы были кричаще-оранжевыми, они-то и вызывали ассоциацию с огоньками сигарет. Джек мысленно хмыкнул. Ещё несколько часов в этом зале и он начнёт видеть Иисуса с сигарой на булочке для хот-дога.
   События потихоньку прояснялись, память разворачивалась, как туго скрученный рулон бумаги. Да, он был в какой-то незнакомой квартире, потом кто-то ему позвонил, а может звонок был только плодом его воображения. Да, звонок он вроде бы сам и вообразил, чтобы не поверить в то, что сходит с ума. На самом деле это был тот же голос-из-за-спины, обретший плоть в зеркальном отражении. Привидится же такое. Это была женщина, по крайней мере, голос был женским. Удивительнее всего было то, что она хорошо его знала. По правде сказать, Джеку уже казалось, что и он когда-то её знал, только почему-то забыл. Осталось только имя. Наргарет.
   Он и действительно забывал многие вещи, которые только потом некстати всплывали в его памяти. Только что он был уверен, что между улицей и вокзалом ничего не было, а сейчас в голове уже мелькали картинки с кассой, кассирша в ярко-синем пуловере, женщина с ребёнком, которая никак не могла вспомнить нужную станцию и поминутно звонила мужу. Джек не помнил, как купил билет, но билет лежал в его кармане и был абсолютно реальным, в отличие от призрачных воспоминаний. Он не помнил, чтобы Наргарет назначила ему свидание, но был уверен, что она скоро придёт. Рейс отходил в половину первого, часы под потолком показывали полночь. Джек сидел здесь с восьми вечера, периодически совершая набеги на кофейный автомат. На сиденье рядом с ним высилась башня из бумажных стаканчиков, и почему только он не отправлял их в урну, одному богу известно. Джек забарабанил пальцами по размокшему донышку. Он не помнил, чтобы покупал кофе.
   Десять минут первого. Пятнадцать. Двадцать. Джек прикинул, успеет ли сходить за ещё одной чашкой кофе и решил не рисковать. Впрочем, если эта Наргарет не заявится через пять минут, он купит себе капучино и поедет домой. А вот билет стоит всё-таки оставить. Отражение... Это ж надо!
   - Шестой путь, - сказал знакомый голос где-то совсем рядом. Джек закрутил головой. - Не оглядывайся. Просто иди к выходу. Рейс задержали на полчаса. Мы успеем.
   - Успеем куда?
   - Иди к шестому пути.
   Джек ещё раз оглянулся, убедился, что рядом с ним никого нет. Чуть поодаль спал старик в сдвинутой на глаза кожаной кепке, вдалеке обжималась парочка хихикающих тинейджеров, у закрытого киоска с прессой стояла смазливая азиатка, уткнувшаяся в телефон. Джека не оставляло чувство, что с Наргарет он был давно знаком, он знал её, помнил её голос, перед глазами маячил размытый образ. Когда сегодня утром она заговорила с ним, Джек не удивился. Всё казалось до того естественным, как будто голоса в его квартире были привычным делом. Зеркало в ванной! Память наконец-то прояснилась.
   Было около семи утра, он проснулся, как обычно, на несколько секунд раньше сигнала будильника. Джек встал и отправился в туалет. А когда он стоял над унитазом, задумчиво глядя на косую струю мочи, Наргарет сказала, что это лучше делать сидя. Несколько капель упали на белый фарфор.
   - Кто ты, мать твою? - Джек развернулся так быстро, что заломило шею. За его спиной никого не было. - Ты...
   - Если ты закончил, собирайся. Нам пора уходить.
   Голос снова слышался за спиной, то есть там, где был только унитаз и полочка, заставленная какой-то бабской дрянью. Свечи, бумажные салфетки в деревянной коробке, стеклянная рыбка. Джеку захотелось схватить рыбку и швырнуть её в стену. Он буквально услышал, как звякнули стеклянные осколки.
   - Это потом, - сказал голос. - Всё потом. Сейчас тебе надо просто выбраться из дома. Ничего не бери с собой, кроме рюкзака, иначе она сразу заметит. На работу ты сегодня не поедешь, так что просто пошатайся по городу. Сходи в кино, в боулинг, да куда хочешь, главное, держись подальше от дома. Постарайся выбраться куда-то подальше. Вечером ты поедешь на автовокзал. В полночь встретимся там.
   - Кто ты? - заорал Джек так, что стеклянная рыбка мелодично звякнула. Он услышал лёгкий смешок.
   - Как будто тебе это о чём-то скажет.
   Он вспомнил, что её зовут Наргарет.
   Потом провал в памяти, как будто его телом двигал кто-то другой, а сам Джек превратился только в постороннего наблюдателя. Сейчас он медленно шёл к шестому пути и размышлял, в какую историю ввязался. Не было ни страха, ни напряжения, только какая-то расслабленность. Не хотелось ничего решать, только выполнять приказы. И к тому такое знакомое ощущение, нечто среднее между мечтой и воспоминанием. Он снова чувствовал себя на своём месте, потрёпанная палатка, койка с зелёным одеялом, даже вечный Карл Перкинс по радио. Вспомнить бы ещё, когда это было, вытащить это воспоминание, как старую занозу. Но образ вспыхнул и погас, остался только длинный коридор с плохим освещением. Сухой женский голос по репродуктору объявил, что рейс 819 задерживается.
   Тогда, утром, Джек стоял перед зеркалом и пытался чистить зубы сухой щёткой. Он точно знал, что должен испытывать страх или хотя бы замешательство, но всё казалось каким-то совершенно естественным. Разум говорил, что в его квартире незнакомка, но эта мысль никак не волновала. Джек прополоскал рот, умылся и долго вытирался полотенцем. А когда он снова взглянул в зеркало, там отражался другой человек..
   - Рейс 819 отходит через пять минут.
   Джек изумлённо посмотрел на автобус. Взгляд расфокусировался и автобус казался размытым красным пятном. Когда он успел сюда дойти? Он бросил взгляд на часы, без пяти час. Куда делось ещё полчаса? У него снова заболела голова, горячая пульсирующая точка посередине лба. Не надо было пить столько кофе. Сердце едва не выскакивает из груди.
   - Заходи в автобус.
   Джек послушно вошёл по ступеням, показал водителю билет и опустился на ближайшее сиденье.
   - Нет, пройди подальше. Тебе надо сесть в самом конце.
   Рюкзак был необычно тяжёлым. Джек точно помнил, что там лежал только бумажник, мультитул и связка ключей. Он прошёл в самый конец автобуса, уселся и развязал шнурок рюкзака. Две бутылки воды, большая пачка печенья, куриный салат в квадратной упаковке. Почему-то салат напугал Джека больше всего. Он мог купить воду и забыть об этом, мог купить печенье. Но он никогда не покупал готовые блюда.
   - Мы приедем около шести, всё ещё будет закрыто. Тебе надо будет поесть. В кармане деньги и документы. А сейчас спи.
   - Один, - сказал Джек.
   - Завтра будет длинный день. Что?
   - Один, - повторил Джек. И продолжил уже совсем другим голосом: - Вот дом, который построил Джек.
   - Эээй, приятель, это моя песенка.
   - Два. Это пшеница, которая в тёмном чулане хранится, в доме, который построил Джек.
   - Заткнись! - заверещала Нарга. Казалось, её должен был услышать весь автобус, но никто даже не пошевелился. Водитель закрыл двери и завёл мотор.
   - Три. Это весёлая птица-синица, которая часто ворует пшеницу, которая в тёмном чулане хранится, в доме, который построил Джек.
   - Я же спасаю тебя, грёбаный ты идиот, заткнись, заткнись, ЗАТКНИСЬ!
   - Четыре. Вот кот, который пугает и ловит синицу, которая часто ворует пшеницу, которая в тёмном чулане хранится в доме, который построил Джек.
   Говорить пять снова не понадобилось. Нарга исчезла. Джек опустил рюкзак на пол, откинулся головой на сиденье и закрыл глаза. Автобус медленно тронулся с места.
  
   20.
   Как обычно, у Марго не было никаких вопросов. Марго всё устраивало. Она позвонила Кевину и через час уже стояла перед его дверью.
   - Привет, - его улыбка была отвратительно милой, во вкусе даже не Марго, а Абби.
   - Привет, маленький друг - сказала Марго.
   Кевин потянулся к ней и поцеловал в уголок рта, гораздо нежнее, чем это возможно после первой совместной ночи. Или не первой? Сколько раз они уже спали? Рамона была в этом уже не уверена.
   Следующие полчаса Марго и Кевин показывали в постели чудеса акробатики. Рамона лениво наблюдала за ними и прикидывала, что делать дальше. С момента убийства Лизы ей было сложно подолгу на чём-то сосредотачиваться, мысли снова и снова возвращались к сцене в ванной. Она вспоминала, как Абби рыдала и вытирала кровь, как испуган был Гаджет, обнаружив на зеркале кровавые брызги. Парень всегда был ипохондриком и боялся крови, хотя кому-кому, а ему следовало бы выбрать другую фобию. Когда он сбривал только ему видимую щетину, лезвие часто соскальзывало и царапало кожу. После этого дрожащего Гаджета надо было срочно выталкивать в тень и звать на помощь кого-то ещё. Морока.
   Хуже всего было то, что эта сука Терри каким-то образом сумела за ней подсмотреть, и не просто подсмотреть, но и ужаснуться, запаниковать и решить побежать в полицию. Или в больницу. Да хоть к пожарным, важно то, что Терри собиралась одним махом разрушить жизнь Рамоны, тем самым потеряв право на жизнь собственную. С первого раза не получилось, значит, получится со второго. И кстати, о втором.
   Рамона прикинула, как будет выглядеть кровь Кевина. У неё не было никакой причины убивать его, всё, что она хотела, она уже получила от Лизы. Любопытство было удовлетворено и всё же мысль о том, как будет бледнеть его и без того бледная кожа, была почти возбуждающей. Даже секс показался привлекательным, и какое-то время Рамона получала физическое удовольствие от Марго.
   Мелькнуло какое-то смутное воспоминание, работа Кевина, лаборатория, ноутбук пурпурного цвета. Нет, серьёзно, ты, что, педик? Наклейка со Star Trek, рука мистера Спока с растопыренными в вулканском приветствии пальцами. Какие-то данные, полный благодарности взгляд Кевина, слушай, а ведь и правда должно сработать. Спутниковый модем Hitachi-Starlink, я не хочу оказаться без интернета. Плоская флешка размером с кредитку, господи, где ты взял этот раритет, зато она служит уже восемь лет, я закажу пиццу, только без этого жуткого перца. Рамона вспомнил, что пиццу привезли всё-таки с халапеньо и они, ругаясь, выковыривали его на бумажную тарелку.
   В душ они пошли вдвоём, и пока эта парочка плескалась в душе, Рамона разговаривала с Абби. Вернее, говорила в основном Абби, а Рамона только изображала внимание. Девчонка в очередной раз убеждала Рамону в том, что она не хотела убивать дядю Джерри. Рамоне было, в сущности, наплевать, будь она хоть Кэрил Фьюгейт.
  
   21.
   Рамона обнаружила, что едет в автобусе. Это было вообще ни на что не похоже, рушилась вся чётко выстроенная система, которую она годами доводила до совершенства. Каждое эхо было чем-то вроде химического вещества, запертого в колбе. Оно было безопасным, пока находилось за слоем толстого стекла и под строгим лабораторным контролем. Но что будет, если вещество начнёт просачиваться сквозь стекло, смешиваться с другими веществами, создавать новые соединения? А ведь это уже происходило.
   Когда ей было девять, она поймала эффект чашки. Накануне Рамона разбила высокую красную чашку, сгребла осколки, выбросила в мусорное ведро, вымыла пол. А потом чашка снова появилась, стояла себе на кухонном столе, как ни в чём не бывало. Рамона разбила её во второй раз, снова собрала осколки в совок, снова вымыла пол. Чашка появлялась ещё два или три раза. В конце концов Рамона перестала её замечать и чашка исчезла. А вместе с ней исчезло и время. Как будто чашка была заглушкой для настоящих воспоминаний. Для событий, которые происходили без её участия.
   Пахло бензином. Рамона пересела в начало салона, поближе к приоткрытому окну. Лучше не стало, снаружи тянуло удобрениями и коровьим дерьмом. Стоило начать рассуждать о том, что она пропустила, как к горлу подкатывала волна тошноты. Хотелось умыться или хотя бы просто попить холодной воды, непозволительная роскошь для тех, кто едет на автобусе. Едет куда?
   На табличке возле водителя было написано Льюис, то ли имя, то ли название населённого пункта, в любом случае это ни о чём не говорило. Рамона мысленно выругалась, машинально, без злости. Она уже несколько раз обследовала содержимое рюкзака (рюкзак Джека, но собирал его не Джек, он бы никогда не купил готовый салат), но не нашла ничего, что могло бы как-то идентифицировать эту поездку. На билете было написано то же самое, маршрут до Льюиса. Посмотреть, где это, не удавалось, здесь не ловила сеть.
   А всё из-за них. Ментальные десантники, разместившиеся в её разуме. Хорошо иметь личную армию, когда ты точно уверен в её лояльности, но когда эти сукины дети устраивают бунт, нужны показательные казни. Эта поездка, связана ли она со смертью Терри? Это ведь даже убийством не назовёшь, Терри сдохла гораздо раньше. Может и так, а может, ей и правда пора к мозгоправу.
   Одна остановка, ещё одна. Кто-то выходит, кто-то заходит. Вошедший мужик, двухметровый весельчак в клетчатой рубашке перекидывается шуточками с водителем. Тощий студент с лицом как у хорька. Девушка с буферами, просто молочные фермы. Жизнерадостная старуха с внучкой. Рамона перебегала взглядом с одного на другого. Кто-то должен подсказать ей, где она находится. Кто-то должен.
   Она успела отметить, что встаёт с сиденья, ноги переступали по полу, одна, другая. Кто её ведёт? Взгляд не фокусировался. Пара слов с водителем, то ли шутка, то ли small talk. Остановка. Она спускается по лестнице, она идёт в сторону небольшого здания. Яркая вывеска Мотель. Вывеска попроще Всегда свободные комнаты. Замызганный лист на двери Голоден? Мы найдём тебе девчонку. Она входит и оглядывается, как будто кто-то следует за ней. Она... Всё расплывалось перед глазами.
   - Убери карту, я принимаю только наличные.
   - Никогда не спал с чёрной бабой.
   - А если скидку сделаю, отсосёшь?
   Она сделала шаг в сторону лестницы, но сразу оказалась в номере, дверь закрыта на ключ, шторы опущены, рюкзак лежит на полу.
   - Пошли нахер! - закричала Рамона, уже растворяясь в полумраке комнаты, - Нахер из моей головы!
  
   22.
   Кевин вышел из душа в обнимку со Старком. Вид у него был несколько ошарашенный, но нельзя сказать, чтобы сильно недовольный. Под кайфом Старк не особо разбирался, с кем спать и всегда был готов к компромиссам. Кевин с нарочитой грубостью поставил его на четвереньки и вошёл несколькими короткими рывками. Довольно неглубоко, член у него был пока недостаточно твёрдый, для этого ему требовалось какое-то время. По крайней мере, он никогда не кончал слишком быстро. Если Старку это и не понравилось, особо он не возражал.
   После секса обоих тянуло потрепаться.
   - Знаешь, я бы мог взять тебя к нам в лабораторию. Конечно, не на должность инженера, но мозги у тебя работают что надо, а параллельно бы доучилась.
   - Это типа по квоте для чёрных и тупых?
   - Я серьёзно, - Кевин рассмеялся и показал свои огромные зубы, - Только у нас серьёзная служба безопасности. Ты, случайно, не сидела в тюрьме? Никогда никого не убивала?
   - Я... - Рамона затаила дыхания, ожидая, что скажет Старк, - Только Кеннеди. А так я чист.
   Потом снова удар такой силы, что её отбросило назад, смяло, как газетный лист. В животе образовалась зудящая пустота, как при падении с высоты. Тело снова ушло из-под контроля и голоса доносились издалека, тихие и невнятные.
   - Мне надо ещё поработать. Сделаешь мне кофе?
   Возмущённый голос, эй, я не секретарша, взрыв смеха, хорошо, хорошо, я сделаю НАМ кофе.
   Щёлканье клавиш по клавиатуре, стёртые кнопки, стёртые наклейки на кнопках.
   - А ты представляешь, что будет, если этой штукой обработать танк? Это же как мафиози трупы в кислоте растворяют.
   - А что с органикой?
   - Ну, я бы не стал работать без перчаток.
   Смех. Запах кофе и запах заговора, потому что говорил с Кевином не Старк и даже не Марго. Рамона хотела хныкать от бессилия, но для этого понадобилось бы звать Абби. Любая эмоция как актёр в кукольном театре, чтобы выйти на сцену, надо сначала спрятаться.
   - Ты ведь понимаешь, что я не могу передать тебе эти данные?
   - А я не имею права тебе помогать.
   Снова смех, пауза, ощущение возбуждения, которое бывает только между двумя людьми, опьянёнными и друг другом, и общей целью. Они соглашались и ругались, отталкивали друг друга от клавиатуры, вносили исправления и считали, бесконечно считали.
   - Я думал, только психи могут перемножать в уме такие цифры. Ты, часом, не чокнутая?
   Рамона смотрела на него, видела в его зрачках своё отражение, пыталась как-то очнуться, хотя бы моргнуть. Ощущение беспомощности было знакомым с детства, когда она ещё не умела дёргать за правильные ниточки. Сейчас к нему примешивалось и любопытство, как будто смотришь на срез дерева. Вроде бы по годовым кольцам можно определить не только возраст дерева, но и увидеть засушливые годы, такой биологический проводник в прошлое. Ей всегда было трудно просматривать воспоминания, не прожитые ею самой, в эти тысячи тысяч чужих жизней. Но сейчас она раз за разом заглядывала в чужую память, просматривала яркие эпизоды, старалась понять случившиеся события, отличить задумку от случайности. Поиск длиной в бесконечность? Поиск... чего?
   - Да херня это всё с инопланетянами. Может они где-то и есть, только нахрена им забираться в нашу дыру. Это как если путешественник из Парижа поедет смотреть не Гранд-Каньон, а городишко Глубокая Задница, штат Оклахома. Что с нас взять, кроме горстки идиотов.
   В памяти, чужой и неповоротливой, всколыхнулся расплывчатый образ. Камень, много камня, горящий лес, деревья, прогоревшие до самых корней. Дым, поднимающийся из трещин в выжженной земле. Вода, мокрая шерсть, и полёт, ощущение парения. Ощущение собственной силы и здоровья.
   - Какая презентация, ты о чём. Тут ещё с одной документацией полгода возиться, а то и больше. А ещё независимые тесты, ещё что Ройс скажет. Кстати, ты его видела, тот ещё зануда. Если всё прокатит, я попрошусь в отпуск, пусть сами разбираются со всем остальным. Поедешь со мной?
   - Только в Оклахому.
   Кевин привлёк её к себе, поцеловал в висок. Рамона почувствовала, что у него воняет изо рта. Этот запах, и пурпурно-розовый ноутбук, и недопитый кофе, и корка от пиццы, всё вдруг слилось воедино, каждый элемент получил своё место в её картотеке. Коррозия металла. Контролируемая. Горящий лес. Корабль.
  
   23.
   Парень на соседней кровати был не просто анорексичным, он претендовал на лавры Твигги. Тонкая цыплячья шея, кожа покрыта мурашками то ли от холода, то ли сама по себе. Грудная клетка бледная и с синим рисунком вен, отчего сходство с курицей становилось просто-таки неприличным. Рамона всё прикидывала, это ж кем надо быть, чтобы с ним переспать. Марго вряд ли бы на такое подписалась, так что оставался только Старк. Он спал с мужиками и при этом терпеть не мог гомиков. Наверное, в этом была какая-то логика.
   Голова кружилась как с похмелья. Рамона попыталась вспомнить, кто был у руля вчера вечером и не смогла. Судя по поганому привкусу во рту, что-то действительно пили. Она заглянула в ящик прикроватной тумбочки. Ни аспирина, ни ибупрофена, только одинокая визитка тату-салона. А голова болит, а блевать тянет. Хотелось бы передать всё это счастье кому покрепче, например Джеку, но он же взбесится от такого соседства. Рамона с трудом встала с кровати и поплелась в ванную. В зеркало она давно старалась лишний раз не смотреть, всё равно мозг дорисует нужную картинку. Марго видела там сногсшибательную блондинку, Старк любовался смазливым лицом с козлиной бородкой. Только Абби видела в зеркале Рамону и потом часами билась в истерике. Поэтому и пряталась чаще всего в полумраке, чтобы случайно не увидеть чужое лицо в отражении если не зеркала, так кафельной плитки.
   Пол холодный, к нему так и тянуло приложиться щекой. Что Рамона и сделала, с комфортом растянувшись на махровом коврике. Желудок пульсировал. Если верить ощущениям, то раздувался до размеров баскетбольного мяча, то сжимался в шарик для пинг-понга. Рамона подумала, что если её будет рвать, нет, не если, а когда, так вот, делать это лучше в раковину. Смыв в бачке унитаза был сломан..
   Из комнаты послышался кашель, звук бьющегося стекла и сдавленное проклятие. Рамона подумала, что надо бы встать, но при попытке подняться её совсем замутило. Она передвинула щёку с нагревшейся плитки на место похолоднее. Не, что бы там ни случилось, сегодня без неё.
   Цыплёнок прошлёпал босыми ногами в ванную, споткнулся об Рамону и ударился локтем о раковину. Вместо того, чтобы снова выругаться, он только прошипел, перешагнул через Рамону и включил воду. Судя по звукам, умылся и прополоскал рот.
   - Ты это, не выйдешь на минутку? Мне надо отлить.
   - Похер, я не встану.
   - Я серьёзно.
   - Я тоже.
   Парень несколько секунд переминался с ноги на ногу, потом развернулся к унитазу.
   - Не, ну я предупредил.
   - Ссы уже, клоун.
   Странно. Рамона уже не первый раз ловила себя на том, что говорит и думает фразами тех, других. Иногда речь становилась отрывистой, как у Джека, иногда торопливой и цветастой, как у Старка. Изредка мелькала даже Абби. Но вот эта интонация, какая-то нелепая грубость, ругань ни к месту, прорывалась время от времени без привязки к кому-то из чужаков. Если верить психологам, то всё это грани одной и той же личности, вроде сложного паззла, который невозможно увидеть целиком, пока не соберёшь. Только ощущалось это не как паззл, а как заноза в заднице. Но если начать во всём этом копаться, рано или поздно окажется, что понятия я вообще не существует, есть только какой-то бестолковый монолог на десяток голосов.
   В унитаз ударила мощная струя, что совершенно не сочеталось с цыплёнком. Рамона задумалась, а не прожжёт ли он фаянс своим лазерным лучом. И опять вздрогнула от того, насколько чужеродной была эта мысль. Это не представления о бешеном сексе от Марго. И не кровавые видения от Абби. К этим Рамона давно привыкла, всё-таки, давно знакомы. А вот такие нелепые мысли это уже действительно похоже на болезнь. В это не хочется верить, но ей действительно нужна помощь.
  
   24.
   Для Лизы приговором стало любопытство, никакой спонтанности. Рамона долго вынашивала эту мысль, примеривалась к ней, обсуждала с разных сторон. С Кевином всё было иначе. Кевин это загадка, старец Фура из форта Боярд, олицетворение бунта. Если бунтует весь корабль, не надо вешать всю команду, достаточно выбросить за борт пару заговорщиков. Остальные будут бояться.
   Пиццу они резали кухонным ножом, и сейчас он лежал в пустой коробке. На острие засох розоватый соус. Рамона взяла нож, взвесила его на руке. Ощущения были совсем не похожи на те, что с Лизой. Никакого возбуждения, только задача, которую надо выполнить. Она подумала о крови, которая вытекла из Лизы, об этой тёмно-красной луже на полу. Кровь будила новые и новые воспоминания. Много крови.
   Рукоятка ножа была липкой и Рамона тщательно вытерла её влажной салфеткой. Кевин переписывался с кем-то в рабочем чате и что-то напевал. Можно было просто воткнуть нож ему в спину. И хотя Рамона не понимала театральных эффектов, она просто стояла и ждала, когда он обернётся.
   Спустя какое-то время Кевин отложил ноутбук, встал и потянулся. Он подошёл к Рамоне, не замечая ножа в её руках, взял её лицо в ладони, долго смотрел, прежде чем поцеловать.
   Когда нож упёрся в его живот, он засмеялся. То ли решил, что это такая любовная игра, то ли принял всё за нелепую шутку. В любом случае ему и в голову не пришло, что сегодня утром он последний раз засунул своё хозяйство в другого человека. Теперь засовывать будут в него... и совсем не эрегированный член или дилдо из коллекции Марго.
   Улыбка Кевина стала шире, он подался слегка вперёд, так что острие ножа вдавилось в его живот. Он погладил острие пальцем и посмотрел на Рамону одним из тех взглядов, от которых Марго бы сразу потекла.
   - Хочешь? - спросил он.
   - Да, - сказала Рамона. И ударила кулаком по рукояти ножа.
   Кевин визжал как девчонка. Это Рамона запомнила лучше всего, даже лучше, чем хлынувшую кровь. Он орал и орал. Рамона решила в следующий раз перерезать горло. Вопли она не любила. Садизм это же извращение какое-то.
   Потом началась какая-то фантасмагория. Кевин схватился руками за лезвие и попытался вытащить. Пальцы тут же разрезало до кости, нож был скользким от крови, и его никак нельзя было ухватить. Наконец, ему удалось выдернуть нож и струи крови превратились в поток. Кевин рухнул на колени, упал на пол и подтянул ноги к животу. Его позвоночник изгибался, и без того худая спина казалась совсем тощей. Нож при этом он почему-то не выпустил и ритмично сжимал в руке, с каждым разом распарывая ладонь всё глубже и глубже.
   Рамона взяла нож для хлеба с волнистым лезвием, отбросила его в сторону и взяла тонкий нож для фруктов. Она хотела уже закончить начатое, но тут крик Кевина резко оборвался. Каким-то образом ему удалось встать на ноги. Его рот был широко разинут, язык вывалился вперёд, как у собаки. Рамона с интересом его разглядывала. О чём он сейчас думает? Понимает ли он, что умирает? Она в очередной раз пожалела, что не может читать чужие мысли так, как читает мысли своих эхо. Кевин сделал два шага и упал лицом вниз.
   Кстати об эхо. С ней на сцене кто-то был. И этот кто-то кричал от ярости.
  
   25.
   Нарга сидела в пустом номере и рассеянно потирала запястье. Парень, который мечтал переспать с чёрной женщиной, уже ушёл. Зачем она пустила его в номер? Или это был Старк? Вспомнить бы. Почему так болит запястье, он же её не связывал, а ощущения, как от верёвок или наручников.
   На коже было много шрамов и Нарге вспомнился ещё один старый шрам, оставшийся на давно покинутом и истлевшем теле. Когда она думала о прожитых жизнях, момент перехода казался каким-то смазанным, как будто два тела, две судьбы сливались в одну.
   Тогда она была проституткой. Не впервые, конечно, но первый раз ей было действительно противно. Клиент был каким-то... Слишком правильным. Благообразный даже со спины, с пасторским воротничком, костюм с иголочки. На выбритом лице ни единого прыщика, ни одного пропущенного волоска. Глубокие морщины делали лицо похожим на старого деревянного идола, которого Нарга видела в лагере Олафа. Ему могло быть лет сорок, а могло быть и под шестьдесят, тело было ещё крепким, зубы гладкими и белыми.
   Платил он чистыми и хрустящими купюрами, которые доставал из аккуратного бумажника. Это Нарга и запомнила больше всего, ничего засаленного, ничего грязного. Он как будто избегал грязи. Даже к ней прикасался одними кончиками пальцев, будто боялся запачкаться. Нарга улыбнулась сквозь силу и обнажила бедро. Он поморщился.
   - Повернись.
   Она почувствовала лёгкие, быстрые прикосновения его рук, расстёгивающих крючки на платье. Нарга хотела помочь ему стащить юбку, но он молча отстранил её руку. Нарга повернулась к нему через плечо в одной нижней юбке и корсаже. Она уже не улыбалась, только слегка приоткрыла рот.
   Звали его, кстати, Винсент. Он и правда был священником. Нарге пришлось слегка наклониться, чтобы он стащил с неё корсет. До этого обычно доходило редко, клиенты справлялись со своим делом раньше, чем могли полюбоваться шрамом на её животе. Винсент молча кивнул на шрам.
   - Кнут?
   - Клиент.
   Это его вроде бы завело. Он был не из тех мужчин, кому нравится выкручивать тебе запястья и кончать в раскрытый от боли рот, но трахал жёстко. Когда Нарге уже казалось, что всё, он резко перевернул её на живот и закончил несколькими движениями.
   - Благословите меня, святой отец, - сказала Нарга, поворачиваясь. Винсент её ударил.
   Били её часто, и клиенты и мадам, но это всегда было выражением злости или хотя бы раздражения. Сейчас Нарге показалось, что её ударил кусок мяса, и сам удар получился каким-то мясным и сочным. Она приложила к щеке чуть влажную ладонь.
   - Это за отдельную цену.
   И тут он расхохотался. Нарга ещё раз увидела его идеальные белые зубы, посмотрела на крепкие руки и живот без дряблого жира. Неплохое тело. Действительно неплохое. Вообще она ждала, когда бордель почтит своим присутствием местный громила Джек, племянник шерифа и сердцеед. Но священник тоже ничего. Секс ей надоел... по крайней мере, на какое-то время.
   Она, не вставая, вытянула ногу и ударила Винсента по коленной чашечке. Он покачнулся и схватился за каминную полку, на пол полетел фарфоровый бюст генерала Шермана.
   - Ты!
   Наконец-то во взгляде появилось хоть что-то человеческое. Нарга вскочила, извернулась и ударила его в живот, Винсент смахнул ещё одну безделушку и попытался схватить её за шею. Неудачно, пальцы скользнули по мокрой коже, Нарга успела подумать, что не такое уж оно хорошее, это тело, как он перехватил её за плечо и рванул на себя. Нарга рухнула на пол и успела отметить хруст ломающейся кости. Как-то он быстро наступил, тот самый момент, когда ты уже не рассуждаешь, брать или не брать, черта пройдена и назад возврата нет. Обычно в такой момент Нарга сразу переходила к последнему действию, но в этот раз почему-то захотелось сначала избить этого безупречного и лощёного сукиного сына.
   Тело горело без боли, на чистом адреналине, взгляд подмечал мельчайшие детали. Левое веко чуть опущено, бесцветные ресницы, ровные брови, сука, ты, что, и брови бреешь. Он отбросил её в угол, сломанная кость разорвала кожу. Нарга развела ноги, на бедра ещё стекала его сперма, посмотрела снизу вверх. Винсент стоял над ней голый, с наливающимся синяком под коленом и, она не поверила глазам, торчащим членом.
   Нарга улыбнулась.
   - За счёт заведения, приятель.
   Винсент схватил её за сломанную руку, не случайно, пальцы медленно вошли в раскрытую рану, коротко остриженные ногти коснулись кости. И вошёл он в неё так же медленно и синхронно с пальцами. Нарга подумала, какой бы она могла быть, эта боль, но мысли почему-то всё время возвращались к его губам, узким, жёстким и необычно ярким на обветренном лице. Каково это, каждый день видеть в зеркало этот рот? Скоро это предстоит узнать.
   Здоровой рукой она привлекла его к себе, накрыла его губы своими губами, ощутила кожей его кожу, вдохнула его запах. Она целовала его, а он только слегка раскрывал рот. Отчего-то даже дыхание его не сбивалось, даже когда он бил её, даже когда кончал.
   Пальцы скользнули по затылку, зацепили короткие волоски за ушами. Нарга слегка отстранилась, позволила себе почувствовать его член, лобок, плотно прижимающийся к её лобку. Она открыла рот, обнажила в улыбке ряд мелких резцов, обхватила Винсента ногами, ещё плотнее и ближе, откинула голову.
   Мышцы пресса напряглись и заныли раньше, чем она ударила его головой, повреждённая рука безвольно повисла, следующий удар пришёлся локтем в лицо. Нос она ему не разбила, но кровь полилась на подбородок, рот приоткрылся, и полоса белых зубов на долю секунды была похожа на сломанную кость её руки. Винсент на коленях машинально прижимал руку к лице, и, к удивлению Нарги, похоже, не терял надежды её дотрахать. Она вскочила на ноги и ударила его под рёбра.
   Он наткнулся виском на острый угол комода, кожа лопнула. Нарга взвыла:
   - Не смей портить моё тело, ублюдок!
   Ему удалось, наконец, встать, глаза заливали кровь и пот. На груди блестел серебряный медальон, и Нарга заранее ощутила его холодок, прочувствовала каждым нервом. Винсент схватил её за голову и ударил об стену, толкнул коленом в живот и на мгновение застыл прямо перед её лицом, близко-близко. Медальон качался между ними, как маятник, то прилипая к его груди, то касаясь её солнечного сплетения. В следующую секунду Нарга сорвала цепочку, оставив на его шее кровавую полосу, и, не разжимая кулака, била его по груди, по животу, повалила на кровать и они сцепились там клубком, как будто снова шло оплаченное время. У Винсента было сильное тело, но сам он был каким-то рафинированным, с замедленной реакцией, ленивыми движениями. Он бил Наргу, когда она сама подставляла то плечо, то лицо, бил в смеющийся рот, старался ухватиться рукой за гибкую шею.
   Нарга его оседлала. Одна рука скользнула под матрас и вынырнула уже с револьвером. Ладонь была скользкой от крови, держать одной рукой было неудобно. Винсент широко раскрыл глаза, на левом глазном яблоке были мелкие капли крови. Нарга перекрестила его револьвером.
   - Отец, сын, Мария Магдалена и святой Иосиф. Я никого не забыла?
   Она вложила револьвер в руку Винсента и направила себе в живот. Пальцы Винсента соскальзывали с холодного металла, Нарга схватила его за вторую руку и заставила взять револьвер двумя руками.
   - Благословите меня, святой отец.
   Выстрел. Её голова запрокинулась, на мгновение весь мир подёрнулся искристой дымкой. Когда она снова посмотрела на Винсента, в его глазах был не ужас, а скорее какое-то далёкое понимание. Нарга широко улыбнулась и кровь рванула потоком из её рта, она даже не ожидала, что крови будет так много. Игры кончились.
   Теперь она уже не целовала, а скорее пожирала его, рот закрыл его губы, кровь лилась в его горло по окровавленному языку, как в воронку. Винсент забился, стараясь сбросить её тело, пистолет выпал из рук, ладонями он отталкивал её плечи, но как всегда в этот последний момент жизни силы Нарги будто удваивались. Гибкое маленькое тело оплетало Винсента, рот раскрывался всё шире, пальцы скользили по плечам и спине, притягивали к себе, сливались, всё ближе и ближе. Он захлёбывался и хрипел, позвоночник изгибался, то самое сокровенное, что надлежало стереть без следа, ощерилось воспоминаниями и обрывками мыслей.
   - Джей, - бормотала Нарга в рот Винсенту и он отвечал ей рывком вперёд, - Мальчик мой, я бы никогда...
   А потом они переплелись, и как было всегда, Нарга затопила чужое сознание, выжгла своим светом каждый тёмный уголок, стёрла имена и события. Теперь уже Винсент обнимал её тело, и дышал уже часто и неровно, чувствовал, как сердце разгоняет кровь по телу, чувствовал свою силу, никогда прежде не осознаваемую.
   Она чувствовала.
   Уже потом, когда она выкупалась в бадье и растиралась жёстким полотнищем, Нарга посмотрела на кровать. На окровавленной простыне лежало тщедушное женское тело, маленькие грудки, узкие бёдра. Стараясь снова не запачкаться кровью, Нарга сняла с её предплечья старый бронзовый браслет, вытерла кончиком полотна, с трудом застегнула на своей руке. Мёртвая рука свесилась с кровати и обрывок цепочки, зажатый в пальцах, с тихим звуком упал на пол. Почему-то очень густая кровь стекала по внутренней стороне руки и тоже капала на пол. Запекшийся след напоминал паутинку на запястье.
   Стоя у зеркала, Нарга машинально взяла помаду и хотела уже подвести губы. Она увидела в отражении ещё незнакомый, но уже свой рот, ещё раз оглянулась на лежащую на кровати женщину и рассмеялась.
  
   Её звали Элизабет. Мадам называла то Лиза, то Бетти. Она убила эту Лизу, потом Рамона убила другую. Потом Кевин. С Кевином вышло даже неплохо. Убей Рамона его на день раньше, и всё пришлось бы начинать заново. А сейчас Нарга нащупала в кармане чудовищного размера флешку. Ну хоть что-то идёт по плану.
  
   26.
   Кто-то кричал, а Рамоне хотелось тишины. Вроде бы эскимосы различают не меньше сотни оттенков белого. Рамона знала, что на свете есть две тишины, отсутствие звуков и то состояние, когда все заткнулись. Для того чтобы достичь последнего иногда ей приходилось напрягать всю мощь своих лёгких, и кричать, кричать, кричать. Кричать во имя тишины было абсурдом, и она это признавала, но какая, в сущности, разница, если это работает.
   Сейчас она не кричала, но все заткнулись, не понарошку, как иногда делала Абби, а действительно заткнулись. Рамона стояла около окна, чувствовала, как лунный свет освещает её лицо, видела, как лунные блики танцуют на руках, делая кожу мертвенно-бледной. Было что-то не так, не с луной, с ней самой. Как узнать, как думает другой человек? Не что думает, а как думает, как размытые образы превращаются в связные мысли в его голове.
   Вопрос, который она очень быстро научилась никогда не задавать, был а как ещё?. Впервые она задала его своей подруге, такой же четырёхлетней девочке.
   - Как тебя зовут?
   - Роуз.
   - А как ещё?
   Роуз назвала фамилию и второе имя, а Рамона всё спрашивала и спрашивала. Как ещё? Но Роуз не знала. Потом были другие дети и другие взрослые, они слушали Рамону, смеялись над её рассказами, слушали Джека и уже переставали смеяться. Сложно смеяться, когда ребёнок рассказывает о вещах, которые ребёнку знать совсем не обязательно. Поэтому Джек заткнулся на следующие десять лет, а Рамона перестала задавать этот вопрос. Всё детство с ней провела Абби. Именно поэтому Абби было сложнее всего заткнуть. Они ведь были подругами.
   - Это такая игра, - сказала Рамона, хотя Абби пока не могла её услышать. - Только ты и я. Совсем как раньше. Понимаешь?
   Абби долго молчала, как будто что-то обдумывала. О чём, скажите на милость, может думать десятилетняя девочка? Рамона никогда не лезла в её воспоминания, потому что от такого её начинало немедленно мутить. Это ж надо...
   - Ты хочешь поиграть?
   Голос прозвучал недоверчиво, но вроде бы и с радостью. Или это ей только так кажется? В любом случае, Абби, кажется, перестала дуться.
   - Ага!
   - Я знаю, что ты сделала! Я видела! Я всё вижу!
   Рамона представила, что садится рядом и берёт Абби за руку.
   - Но ведь согласись, у нас не было другого выбора. Кто-то должен был это сделать.
   Абби представила, как кладёт голову на плечо Рамоне. Сжала её пальцы в руке.
   - Зачем ты их убила, Рамона? - спросила Абби.
   Рамона усмехнулась. Хороший вопрос. Наверное, прав и Джек и Сирил, ей пора на сеанс с психотерапевтом. Будет сидеть в удобном кресле и рассказывать о своих мотивах. Только всё это херня, конечно. К врачу она пойдёт только чтобы избавиться от остальных. Ото всех, включая малышку Абби. А что касается мотивов убийства... Это неважно. Главное то, что запечатлела её память. Это не тусклые обрывки чужих воспоминаний. Настоящая, живая кровь. Рамона скептически относилась к эзотерике, но не могла не признать, что в кровавых ритуалах что-то было. Она совершила уже два и хотела ещё.
   - А зачем ты убила дядю Джерри?
   - Это нечестно. Ты же знаешь, что это нечестно.
   - Спрашивать о таком вообще нечестно.
   - Он был плохим, - Абби снова завела старую песенку, - Плохим.
   - Ну, значит он попадёт в ад. Или куда там ещё.
   - А куда попадёт Терри? У неё всё будет хорошо?
   Рамона не ответила и включила телевизор. По телевизору пела Дебора Харри.
  
   27.
   Джек доел чьи-то размокшие мюсли, хотя в номере он был один.
   - Так, - сказал он, - Ну нахер. Мне нужен врач.
  
  
   Часть четвёртая
   Фальшивые очки. Голоса в голове. Счёт растёт. Пистолет.
  
   Двейн кончил завтракать и стал надеяться, что его душевная болезнь прошла.
   Курт Воннегут
  
   1.
   Беседа первая
  
   Рядом с настольной лампой стояла керамическая овца. Несколько минут Рамона пристально её разглядывала, а доктор Мэйсон даже не пытался начать разговор. С того момента, как он пожал Рамоне руку и предложил присесть, Мэйсон не произнёс ни слова. Голос Старка ехидно заявил, что молчание доктора Мэйсона тоже оплачивается по тарифу.
   - Я должна рассказать вам, почему пришла?
   - Нет, - сказал Мэйсон. Рамона озадаченно на него посмотрела. Он склонил голову на бок, как умный пёс: - Вы ничего не должны. Но вы можете рассказать.
   Глаза у Мэйсона были ярко-голубыми, кукольными, даже не верилось, что это настоящий цвет. Рамона мельком взглянула на него, увидела едва заметный кружок контактных линз и снова уставилась на овцу. Зачем носить одновременно очки и линзы? Ещё один быстрый взгляд. Очки не увеличивали и не уменьшали контуры лица, значит это простые стёкла. Наверное, очки должны как-то располагать пациента к непринуждённой беседе. А может быть наоборот, Мэйсон пытается отгородиться очками от пациентов. Боже, какой бред лезет в голову. А ведь она пришла сюда совсем для другого.
   - Я не знаю, что рассказать, - сказала Рамона. На мгновение ей показалось, что она говорит голосом Абигейл.
   - Ну, вы ведь ко мне пришли. Значит, есть причина.
   - Причина есть, - она замолчала, ожидая какой-то пригласительной реплики. Но доктор Мэйсон молчал и смотрел на неё сквозь свои бесполезные очки. Неожиданно Рамона почувствовала злость. Почему он даже не пытается помочь ей? Почему этот сукин сын с гонораром сто долларов в час молчит?
   - Я сделала... плохую вещь, - сказала Рамона.
   Каждое слово давалось с трудом, как будто кто-то держал её за горло. Она с трудом оторвала глаза от пристального взгляда Мэйсона и посмотрела в сторону. Возле высокого, до потолка шкафа стояла большая ваза. Цветов не было, вместо них из вазы торчали чёрные скрученные ветки. Композицию дополнял детский рисунок, криво засунутый между веток. На нём было изображено перевёрнутое дерево.
   Мэйсон проследил за взглядом Рамоны и улыбнулся.
   - Это рисунок моей дочери. Вам нравится?
   - Нет.
   Рамоне вдруг захотелось, чтобы Мэйсон (любящий отец Мэйсон, опытный врач Мэйсон, Мэйсон в фальшивых очках) заткнулся. Хотелось просто сидеть в тёплом кабинете, слушать, как время от времени шумит кулер с водой, как за окном изредка проезжают автомобили. И, главное, ничего не говорить. О, господи. Она так долго собиралась с духом, чтобы начать эту беседу. А теперь боится, что молчание долго не продлится.
   - Сто баксов, - ехидно сказал голос Старка. Рамона снова уставилась на картину.
   Доктор Мэйсон снял очки и положил на стол линзами вниз. Ещё одна привычка, выдающая человека, для которого очки только аксессуар. Рамона решила, что сейчас он всё-таки спросит, за каким чёртом она пришла. Она мысленно приготовилась парировать любые провокационные вопросы. Как будто доктор Мэйсон был её врагом. И Мэйсон действительно начал с вопроса:
   - Хотите кофе?
   - Нет.
   - Чаю? Воды?
   - Я убила двух человек, - сказала Рамона. - И собираюсь убить ещё.
   - Вы хотите, чтобы я вас остановил?
   - Остановил? Нет, док. Я хочу, чтобы вы помогли мне совершить ещё одно убийство.
  
   2.
   Ханна, мать Рамоны ненавидела белых, хотя сама родила её от мексиканца с мультяшным именем Хосе Рамирес. Впрочем, на этот счёт она любила повторять, мексиканцы те же чёрные, только с белыми членами. Когда Рамона первый раз сказала слово член, мать отхлестала её посудной тряпкой.
   В другой раз Рамона упала и сильно рассекла губу и левую бровь, вспомнила, как мать в таком случае говорила вот дерьмо и повторила. Мать кинулась к ней, награждая шлепками и поцелуями, промыла ссадины и заклеила пластырем со Звёздными войнами. А когда через несколько дней Рамона больно ударилась мизинцем ноги об угол кровати и снова сказала дерьмо, Ханна отшлёпала её уже по-настоящему. Рамона никогда не спрашивала, почему.
   Она не спрашивала, почему светит солнце и откуда она появилась, зачем нужно молиться перед едой и кто такие колонисты, которых так не любит её мать. Самым первым вопросом Рамоны, который она задала в пять лет, был куда?. Мать попросила её унести журналы из гостиной. Тогда Рамона впервые увидела мать плачущей. До этого момента та была уверена, что дочь никогда не заговорит.
   Рамоне потребовалась помощь Абигейл, чтобы понять, зачем людям вообще нужно разговаривать, и помощь Старка, чтобы понять, как нужно разговаривать. Никаких вопросов у неё по-прежнему не возникало, но иногда она задавала вопросы, потому что считала это необходимым ритуалом. До создания собственных ритуалов частично дошла она сама, частично помог Гаджет, который страдал обсессивно-компульсивным расстройством. С каждым новым ритуалом стена между ней и внешним миром становилась всё выше и в то же время всё прозрачнее. Ей по-прежнему сложно давалась коммуникация и всё чаще на сцену выходили другие персонажи, эхо, как она их называла. События снаружи проходили через призму их восприятия, анализировались ими и уже в таком пережёванном виде передавались Рамоне.
   Мать говорила, завтра с утра мы идём в церковь, или после школы надо забрать из прачечной покрывала, или в субботу приедет моя подруга с дочерью, уложим малышку в твоей комнате. Рамона внимательно слушала и соглашалась, как и показывала Абби. Часто это приводило к тому, что в стену летела диванная подушка, а мать начинала запрокидывать голову и вскидывать руки.
   - Почему ты, блин, такая деревянная? Ты можешь хоть раз, о господи, хоть один грёбаный раз поспорить? Неужели тебе всё похрен?
   Когда Рамона стала постарше, Старк стал задерживаться на сцене подольше. Иногда он начинал задирать мать, и поначалу Рамона ожидала, что сейчас сработает обычная матрица и начнётся скандал. Но мать только огрызалась в ответ, а потом и вовсе начинала смеяться. Этого Рамона понять не могла и подолгу отсиживалась за стеной, заново анализируя ситуацию и пытаясь найти логику.
   Ханна была высокой и полной, с внушительной грудью и громовым голосом. Она носила короткие кокетливые платья и туфли на высоких каблуках, отчего казалась ещё выше и толще. Однако она пользовалась успехом у мужчин. До двенадцати лет Рамона едва доставала ей до пояса, так что мать таскала её по врачам и требовала выяснить, почему её дочь остаётся грёбаным карликом. А потом за одно лето Рамона вытянулась на добрые десять сантиметров, да так и продолжала расти, пока не стала выше матери. Она была плотной и крепкой, но какой-то удивительно квадратной, без выраженной талии, без груди и бёдер. Мать проклинала этого сраного мексикашку и уже не шутила, говоря, что им пора начать откладывать деньги на пластическую хирургию. Но потом на сцену вышла Марго, и оказалось, что отсутствующая пока грудь не является помехой для какой-то совершенно необъяснимой сексапильности. Марго научила Рамону пользоваться косметикой и правильно выбирать нижнее бельё, одеваться так, чтобы её хотели трахнуть. Постепенно фигура Рамоны стала более округлой, появилась грудь, исчезла неуклюжесть, все линии стали плавными. Ханна смотрела на преобразившуюся дочь и повторяла, чёрт возьми, да девочка ещё задаст жару этим мужикам.
   Первый секс у Рамоны, вернее у Марго, случился в тринадцать. Он был старше на добрых тридцать лет, ездил на дорогой Ауди и мечтал переспать с девственницей. В последнее время он испытывал проблемы с потенцией, но в постели с Марго кончил трижды, после чего ударил по лицу, назвал шлюхой и выставил за дверь. Марго с рыданием убежала со сцены, не успев объяснить Рамоне, в чём дело. Следующие несколько дней Рамона испытывала боль в низу живота и гораздо более сильную боль где-то в голове. Матрица не складывалась. Она просто не могла понять, что не так. Её потребовалось много времени, чтобы проанализировать ситуацию и позволить Марго снова выйти на свет.
  
   3.
   Беседа вторая
  
   - Док!
   Мэйсон вздрогнул. И дело было не в том, что голос Рамоны снова звучал по-новому. Дело в том, как он звучал. Мэйсону показалось, что он уловил голос не барабанными перепонками, а диафрагмой. Он почувствовал, как волосы на руках и животе встали дыбом, как наэлектризованные. Рамона заметила его взгляд и издала низкий смешок. Мэйсон впервые обратил внимание на то, какие яркие у неё губы. Кровь приливала к ним и окрашивала в тёмный, почти виноградный цвет. Рамона улыбнулась, коротко блеснула белая полоска зубов.
   - Вы хотели что-то мне сказать, доктор? - она слегка растягивала слова и особенно напирала на букву р. Выходило докторрр и от этого Мэйсону казалось, что в животе завязывается какой-то тугой узел.
   - Мы говорили о...
   - Неважно о чём мы говорили, доктор, - снова это невыносимое р. - Главное то, о чём мы будем говорить сейчас. Хотите послушать?
   - Для этого я здесь.
   - Хорошо. Видите ли, мне представляется, что моя жизнь в опасности. Боюсь, что мне требуется помощь.
   - Речь о голосах? О Кевине?
   - О голосах? Нет, доктор. Речь о ней. Она... эта женщина. Была у вас. Она хочет меня убить. Она ненавидит меня.
   Мэйсон мысленно принял стойку, как охотничья собака. Наконец-то они дошли до той темы, с которой и надо было начинать. Это был уже восьмой сеанс и тему отношения к себе самой Рамона обходила с ловкостью обезьяны или страхового агента.
   - Мы с вами так и не обсудили, почему вы считаете, что вам что-то угрожает. Однако могу вас ещё раз заверить, те медикаменты, которые вы сейчас принимаете, не вызывают изменения личности. Рамона, вы...
   - Марго.
   - Простите?
   - Меня зовут Марго, доктор.
   Можно я буду называть вас Виктор? Доктор Мэйсон звучит слишком официально. А ведь наша с вами задача это, так сказать, добиться душевной теплоты? Разбить лёд? - она взяла с его стола ручку, повертела в руках и осторожно коснулась его ладони, лежащей на раскрытом блокноте. - Вы поможете мне, доктор?
   - Мы постараемся вместе найти выход. Вы не одни, Рамона...
   - Марго.
   - Простите. А почему... Если мне позволено спросить?
   - Потому что меня зовут Норма, доктор. Марго меня прозвали ещё в школе.
   Это был не тот ответ, на который рассчитывал Мэйсон, но он кивнул:
   - М... Марго. Как я и говорил, вы не одни. Каждый день я принимаю десятки пациентов. Многие страдают от тревожных и навязчивых мыслей. И почти каждый считает, что он остался один на один со своей проблемой.
   - Десятки, - повторила Марго. - Десятки пациентов. Но ведь они не такие, как я? Я хочу сказать, Виктор...
   Теперь её улыбка казалась почти хищной. Мэйсон как в каком-то тумане отметил, что никогда не видел у Рамоны такого выражения лица. Это была какая-то смесь превосходства и слабости, взгляд одновременно требовательный и умоляющий.
   - Защитите меня от неё, Виктор.
   - Мы сделаем всё, что сможем, Марго.
   - Вы не отдадите меня ей?
   - Ей?
   - Этой черномазой стерве. Вы защитите меня от неё?
   - Мы будем работать вместе.
   - Вместе, - медленно повторила Марго и Мэйсону стало тесно в воротничке. Он ослабил узел галстука. - Я думаю, я заслужила это, Виктор. Я плохая.
   Это прозвучало настолько сексуально, что Мэйсон нарушил главное правило, вбитое в него ещё в ординатуре. Никогда не задавай вопросы раньше, чем пациент договорит.
   - Почему вы так говорите... Марго?
   Мэйсон ожидал услышать про любовные похождения, возможно, про какое-то венерическое заболевание или аборт. Когда женщины такого типа как Марго говорили об абортах, они часто начинали рыдать. На столе Мэйсона всегда дежурила коробка с бумажными салфетками.
   - Марго?
   - Я убила человека, - сказала Марго. Она протянула руку и накрыла руку Мэйсона своей ладонью, - И не жалею об этом. Жалею только о том, что не сделала этого раньше. Я очень плохая, доктор?
   Ещё секунду назад Мэйсону было довольно сложно говорить, ощущая бархатистую ладонь Рамоны-Марго. Сейчас ощущение электрической сексуальности, от которого волоски на руках вставали дыбом, ушло. Опять убийство?
   - Можно мне воды?
   Мэйсон кивнул и вскочил из-за стола. До кулера он мог дотянуться, не вставая с кресла, но ему требовалась небольшая разминка. Тёплая вода полилась в стакан, холодильная камера не работала с лета.
   - Если хотите, я могу принести лёд.
   - Нет, спасибо. Я... Сколько мне по вашему лет?
   - Двадцать восемь, - сказал Мэйсон. Марго лучезарно улыбнулась.
   - Мне тридцать два года. Я убила Марту, когда закончила школу. Давно, правда же? Я думала, что смогу это забыть. Но такое ведь не забывается?
   Мэйсон подумал, что вопрос скорее всего не риторический и кивнул.
   - События, сопряжённые с такими глубокими эмоциональными потрясениями всегда оставляют след.
   - События, сопряжённые, - медленно повторила Марго, - Я что-то не поняла. Это значит, что если кого-то убить, от этого уже не избавиться?
   - Говоря проще, да. Но это не значит, что каждый солдат всю жизнь должен страдать из-за того, что...
   - Но я ведь не солдат, - перебила его Марго, - Марта была моей учительницей. Не школьной, конечно.
  
   Марта была содержательницей борделя, если только так можно было назвать квартиру с двумя проститутками. Одной из них была пуэрториканка с мужским именем Луи, другой её дочь Лидия, которую она сдавала внаём с тех пор, как той исполнилось семь. У Лидии была небольшая задержка умственного развития, миниатюрное телосложение и кукольное лицо, отчего мать выдавала её за десятилетнюю, даже когда той исполнилось пятнадцать.
   Марго познакомилась с ней в школьном туалете, когда Лидия забыла закрыть дверь в кабинку. Она сидела на крышке унитаза, бледная до синевы. На полу веером разлетелись прокладки в зелёных обёртках. Марго без вопросов оценила её состояние, потому что сама уже год как наслаждалась прелестями женского взросления. Она собрала прокладки с пола и сложила их горкой на бачок.
   - Хреново?
   - Ага.
   - Дать ибупрофен?
   Лидия кивнула. С этого момента она стала практически боготворить Марго.
   Закадычными подругами их назвать было нельзя. Они были одного возраста, Марго только на несколько месяцев старше, но по развитию Лидия остановилась на девяти-десяти годах. Даже в таких вещах как менструация ей было известно только то, что каждый месяц надо затыкать кровавую дыру между ног. Количество её сексуальных партнёров приближалось к сотне, а про секс она знала только то, что это скользко и больно. Когда Марго, краснея, рассказывала о каком-то прочитанном рассказе из журнала для взрослых, Лидия приходила в недоумение. Зачем Марго читает такую гадость?
   Марго часто видела красные полоски на запястьях Лидии, но когда спрашивала об их происхождении, Лидия всегда рассказывала новую версию. Чаще всего она играла с кошкой (потом Марго выяснила, что никакой кошки не было), иногда помогала маме подстригать розы в саду (роз не было, как и сада). Интересно было то, что Лидия органически не умела врать. Она искренне верила в то, что говорила.
  
   - Марго, я могу задать вам интимный вопрос?
   - Я думала, это ваша работа, задавать интимные вопросы.
   - Когда вы лишились девственности?
   - В пятнадцать.
   Секс оказался совсем не таким восхитительным, как о нём рассказывали. Было больно и противно, как будто ей засовывали между ног жабу. Это был первый и последний раз, когда Марго переспала со своим сверстником. Все последующие мужчины, а их было много, были старше её. Некоторые намного старше.
   С постоянным клиентом Лидии она познакомилась случайно. Это был солидный мужчина в дорогой одежде, с дорогим телефоном и на дорогой машине. На его машину Марго и пялилась, пытаясь сделать красивое селфи. Давид, так его звали, подошёл и предложил свою помощь. Марго без опаски села в его автомобиль и уже через полчаса отсасывала ему на стоянке перед супермаркетом. Он предложил ей денег, она отказалась и это ему понравилось. Они начали встречаться, если так можно было назвать регулярный секс и походы по дорогим магазинам.
   Иногда Марго находила в его квартире женские вещи, иногда детские. Цветочный гель для душа, стоящий на полке рядом с его шампунем в чёрном флаконе. Заколки со стразами, завалившиеся между диванными подушками. Марго много слышала о ревности, её подруги регулярно устраивали сцены своим избранникам. Но когда она обнаруживала в квартире Давида следы присутствия других женщин, ревности она не испытывала. Её это возбуждало.
   Они часто говорили о сексе, потому что других тем у них не было. Давид рассказывал о своих любовницах, сначала завуалированно я люблю делать в постели это, потом прямо Мари делала так и это меня заводило. Иногда Марго мастурбировала в процессе таких рассказов. А однажды она попросила его привести кого-нибудь третьим. Давид привёл Лидию.
  
   - Что вы почувствовали, когда увидели подругу?
   - Почувствовала, что сегодня у меня не будет секса.
  
   Так и получилось. Лидия рыдала, Давид звонил Марте.
   - Он не знал, что Марта её мать. Представляете? И был в бешенстве. Он не видел ничего плохого в том, чтобы трахать девятилетнего, как он думал, ребёнка. Но то, что её мать была её сутенёром, казалось ему чудовищным. Он ведь всегда топил за семейные ценности.
   Марго сидела на подоконнике и комкала штору. Она понимала, что надо бы обнять Лидию, успокоить её, но всё никак не могла заставить себя встать и подойти к ней. Стоило только подумать о том, что Давид трахал эту девочку, связывал её (вот откуда шрамы на запястьях), насиловал, а потом был готов подложить её в постель к Марго, как её охватывало бешенство. Именно тогда Марго поняла, что всегда по-разному относилась к женщинам и мужчинам. Мужчина это животное, которое следует своей извращённой природе. Их нельзя оправдать или исправить, только принять как факт, что у собаки есть зубы, у змеи яд, а у мужчин потребность подчинять женщин своим желаниям. К этому можно было приспособиться и использовать в своих целях, как потом и делала Марго. Но женщины, которые не только с готовностью подчиняются чужому пороку, но и отдают своих дочерей для его удовлетворения, не заслуживают ни понимания, ни прощения. Эта сука Марта не заслуживала быть женщиной.
  
   - Она вообще не заслуживала жить, доктор.
   - Вы считаете, что у вас есть право решать, кто заслуживает жизни, а кто нет?
   - Разумеется, я ведь женщина. Только мы можем давать жизнь новым людям.
   - Вы общались с Мартой? Не просто как с матерью вашей подруги, как с женщиной.
   - Да. Она любила рассказывать о себе.
  
   Многие любовники Марты отказывались использовать презервативы, а от таблеток её разносило, как на дрожжах. Она и так никогда не была худенькой и всегда сидела на диетах. Первый аборт она сделала ещё в школе, а когда её мать узнала об этом, сбежала из дома. Она работала официанткой днём и проституткой ночью, а когда проституция стала приносить достаточно денег, ушла из ресторана и стала принимать клиентов на дому. Как оказалось, бизнес этот прибыльный, но довольно затратный. Чтобы не скатиться до уровня уличной проститутки Марта тратила львиную долю своего заработка на салоны красоты и дорогую косметику.
   Единственная причина, по которой Марта забеременела, был её клиент по имени Рудольф. Марта называла его мой олень, но только за глаза, потому что Рудольф был фантастически богат. Он предложил Марте пятьдесят тысяч долларов за секс, если она будет глубоко беременна. И ещё столько же, если в процессе произойдёт выкидыш. Забеременеть Марта должна была от кого-то по своему выбору. Рудольф тоже придерживался традиционных взглядов на семейные ценности.
   Беременность прошла в каком-то угаре, потому что у Марты не появлялось даже мысли, что она действительно кого-то родит. К её огромному удивлению, когда беременность стала очевидной, клиентов у неё стало больше, чем когда-либо. Лесби-шоу с её участием стоило каких-то баснословных денег. Её снимали на всю ночь, трахали вдвоём и втроём, поили дорогим алкоголем и снабжали первоклассным кокаином. За несколько месяцев она выкурила марихуаны больше, чем за последние несколько лет. Токсикоза у неё не было. Единственное, что напоминало ей о беременности, это растущий живот и округлившаяся грудь. Впрочем, сиськи у неё всегда были большими.
   Рудольф оттрахал её с совершенно несвойственным для себя темпераментом. Если раньше Марте требовалось довольно много времени, чтобы привести его вялый член хоть в какое-то работоспособное состояние, то сейчас он поставил её на четвереньки и обошёлся безо всяких прелюдий. После второго раза он пошёл, по его словам, освежиться в душ и сказал Марте, что потом хочет анального секса. Но с сексом в этот день было покончено. Рудольф умер от инфаркта, когда стоял под горячим душем. Марта не получила обещанных денег, а потом рассказывала клиентам, что может затрахать до смерти.
   Она родила Лидию на два месяца раньше срока и поначалу хотела оставить её в больнице как есть, в стерильном боксе и опутанную проводами и датчиками. К моменту выписки она всё-таки приняла решение забрать девочку. Больница была христианской, и этот случай послужил темой для разговоров на тему пробуждения вездесущей материнской любви. Марта благосклонно кивала пожилому священнику, который просто-таки кудахтал от радости. Никаких материнских чувств она не испытывала. Просто предположила, что если секс с беременной может приносить столько денег, то секс с маленькой девочкой будет стоить ещё дороже.
   Свою квартиру Марта называла салоном. Она действительно напоминала светский салон девятнадцатого века. Ничего пошлого, напоминающего бордель, никаких кроватей на всеобщем обозрении и вульгарных картин. Курить было запрещено, выпивка была дорогой и входила в счёт. У посетителя складывалось ощущение, что он пришёл не к проститутке, а к жене высокопоставленной персоны. Марта делала лёгкий макияж и не допускала чересчур открытой одежды. Когда она выводила за руку свою дочь, одетую в аккуратное школьное платье, клиент понимал, почему это удовольствие стоит так дорого. Только за то чтобы попасть в список клиентов, следовало заплатить круглую сумму. Сюда не допускались лица, замеченные в чём-то противозаконном или не имеющие достаточно солидного положения в обществе. От клиентов требовалась безукоризненная вежливость. Спальня была единственным местом, где не действовали никакие приличия и ограничения. Марту можно было бить по лицу, называть шлюхой и кончать на грудь. Этот контраст особо ценился любителями. Секс с Луи стоил намного дешевле.
   Поначалу роль Лидии сводилась к тому, что она просто присутствовала в квартире. Это добавляло какой-то шарм самой Марте, многим было соблазнительно трахнуть Мадонну с младенцем. Предложений переспать именно с Лидией не было, а Марта поначалу и не предлагала, клиентов и без того было достаточно.
   Лидия росла слабой и чахлой, как цветок, никогда не видящий солнца. В пять лет её вес едва достигал десяти килограммов и она выглядела как двухлетняя. В семь она с трудом говорила простыми предложениями. В одиннадцать с трудом читала по слогам. Первый секс у неё был в шесть, под пристальным вниманием матери.
   Марта считала своей заслугой то, что она никогда не позволяла себе бить Лидию. Делать это она предоставляла своим клиентам, взымая за это какую-то совсем заоблачную плату. Главным условием было не оставлять следов, но и это правило можно было обойти по особому согласованию. Один из постоянных клиентов, топ-менеджер одного из крупных банков, как случайно узнала Марта, любил резать ступни Лидии канцелярским ножом. Платил он щедро, шрамы сходили быстро, поэтому Марта не возражала.
  
   - С вами когда-нибудь обходились грубо?
   - Конечно, я же женщина.
  
   Марго не стала дожидаться, когда Марта приедет за дочерью. Мысль о полиции она отбросила, там работали такие же мужчины. Она вытолкала Давида за дверь номера, помогла Лидии завязать шнурки и вместе с ней поехала к себе домой. Неделю Лидия жила с ней в одной комнате, потом родители Марго забили тревогу и обратились в органы опеки.
   Разразился огромный скандал, о котором писали ещё несколько лет подряд. Полетели головы, многие постоянные клиенты Марты получили тюремные сроки. Лидию удочерила приёмная семья и тут же занялась её реабилитацией. В двадцать лет Лидия закончила школу и поступила в колледж по специальности учитель английского языка, в двадцать пять написала автобиографическую книгу Дом, милый дом. Книга стала бестселлером, а Лидия получила контракт с известным журналом по психологии.
   Марта, главная героиня её первой книги, так и не попала за решётку. К тому моменту, когда полиция ворвалась в её дом, она была уже несколько дней мертва.
  
   - Лидия дала мне ключ от квартиры. Маленький розовый брелок с зайчиком. Она попросила принести её собаку. Игрушечную, но размером почти с настоящую овчарку. Я убила Марту и забрала Тори. Так её звали. Ну, собаку.
   - Подождите... Вы не могли бы рассказать поподробнее?
   - А что тут рассказывать? У папы в сейфе был револьвер, я знала код, но подумала, что пули могут идентифицировать. Я не хотела подставлять папу. Тогда я взяла кухонный нож и перерезала ей горло.
   - Вы планировали убийство?
   - Планировала? - Марго задумалась, - М... Не знаю. Не думаю. Знаете, доктор, мне просто хотелось её убить. Я ничего к ней не испытывала. Вы ведь не будете ненавидеть москита. Я просто хотела, чтобы её больше не было.
   - И вы пришли к ней домой.
   - Да.
   - Что было потом?
   - Это так важно?
   - Да. Пожалуйста, расскажите.
   - Я сказала, что я школьная подруга Лидии. Она пришла ко мне, плохо себя чувствовала из-за месячных и останется у меня до завтра. Я сказала, что пришла за Тори. Это почему-то убедило эту суку, что я не вру. Давид позвонил ей, но я велела ему не говорить обо мне. А может он не говорил только потому, что не договорился с Мартой о том, что в постели у него будет ещё одна девчонка. Не знаю, как она относилась к групповому сексу с её дочерью. В общем... я попросила попить, мы прошли на кухню. С собой у меня был нож, но там я увидела что-то получше, настоящий тесак. И... Вы когда-нибудь разрубали индейку, доктор? Хороший мясник делает это парой хороших ударов. Моя мать всегда просила помочь отца, потому что сама она только дробила несчастной птице все кости. Я вспомнила про эту индейку, когда воткнула Марте нож в горло. Знаете, это очень трудно, убить человека. Здесь нужен или опыт, или везение. У меня не было ни того, ни другого.
   Марта завизжала и схватилась за нож. Кровь из её шеи лилась фонтаном, брызги летели на стены и раковину. Марго не нашла дома резиновых перчаток и поэтому надела шерстяные. Это и помогло не выпустить нож, пальцы у Марты были скользкими от крови. Марго постаралась протолкнуть нож глубже в рану, а когда поняла, что не получится, просто рванула его на себя и в сторону. Кровь почему-то перестала бить под давлением, теперь она стекала по шее, тёмно-красная и густая на вид.
   Лицо Марты побелело, и она стала оседать на пол. Марго с секунду удерживала её тело на ноже, кусок кожи отошёл пластом от подбородка. Потом она выпустила рукоятку ножа и заметалась по кухне в поисках другого. Про свой нож она забыла.
   Вспоминались все прочитанные детективные истории про людей, которых посчитали мёртвыми, но они всё-таки выжили и через какое-то время смогли опознать преступников. В них всегда недостаточно было установить, что дыхания больше нет, надо обязательно удостовериться, что сердце не бьётся. Марго не была уверена в своих познаниях анатомии.
   - Я решила отрезать ей голову. Не могла же она ожить без головы?
   Тут-то Марго и вспомнила про огромную индейку, которую безуспешно пыталась разрубить её мама. Марта хрипела, она пыталась резать её шею огромным ножом с волнистым лезвием, но получался только глубокий надрез, а дальше Марго не хватало сил. Тогда она взяла молоток для мяса.
   - Не понимаю, почему я просто не раздробила её голову этим молотком. Это ведь было бы проще, верно? Но у меня засела мысль, что голову надо непременно отрезать. Это было ну... как навязчивая идея.
  
   Марго снова взяла тесак, приставила его к шее Марты и ударила молотком по тупой стороне. Лезвие вошло глубже и она ударила ещё раз и ещё раз. Струя крови ударила в лицо, хрип Марты оборвался, тело больше не дёргалось. Марго била и била по ножу, пока наконец широкое лезвие не вошло в шею полностью. Тогда она не без труда вытащила его и поставила остриём вперёд и принялась бить по рукояти сверху. От ударов пластик отлетал от ручки, перчатки промокли от крови Марты. Руки онемели, в локтях и плечах пульсировала боль.
   - Я не смогла полностью отрезать её голову. В конце концов, она болталась только на нескольких кусках кожи. Всё вокруг было в крови, пол, раковина с посудой, шкафчики, плита. На белом плафоне люстры тоже были красные брызги, но я не уверена, была ли это кровь или рисунок.
   - Вы не боялись, что вас могут опознать?
   - Ну, я же надела перчатки. Я знала, что будут проверять одежду, искать ДНК, но понимаете, доктор... Список тех, кто мог бы убить Марту, был довольно длинным. Как-то мы с ней смотрели новости и она вдруг сказала, что этот человек был частым их гостем. Это был сенатор, доктор. Я не думаю, что ему хотелось бы, чтобы расследование было... очень уж тщательным.
  
   Дома Марго забросила всю одежду, включая трусы и лифчик, в стиральную машинку. Потом отправилась на небольшую прогулку и выбросила чистую и высохшую одежду в разные мусорные баки. На этом её предосторожности закончились. Первые несколько недель она ждала звонка от полиции, но полицейские общались только с её родителями. Спустя два месяца Марго перестала видеть кошмары, в которых её забирают в камеру, а ещё через полгода она совсем успокоилась.
   - А ещё я научилась разделывать птицу. Гораздо лучше, чем папа.
  
   4.
   Внешней мир всегда был непонятным. Не то чтобы сильно сложным, просто абсурдным. Многого Рамона не понимала. В детстве она много кричала, но не от боли или голода, а от ещё неоформленного желания понять происходящее. Друзей у неё не было, а появившиеся одно за другим эхо тоже не стали друзьями, даже воображаемыми. Но когда они приходили, надобность в крике отпадала.
   Так было, например, когда умерла мамина сестра, тётя София. Это не было неожиданностью, последний год она не покидала больницу. Об этом только что сообщили, и мать так и стояла с телефонной трубкой в руках, когда говорила с Рамоной. Тон её голоса почему-то менялся, голос то дрожал от слёз, то звенел от раздражения. Наконец она с треском бросила трубку, промахнулась мимо базы и закричала:
   - Что ты молчишь, дрянь бессердечная?
   Рамона медленно повернула голову. Она не обиделась на сказанное, она этого просто не поняла. Что опять не так? Она давно не противоречила матери, какую бы абсурдную чушь та не несла. И снова та же история, от неё ожидали какой-то реакции, а она даже не догадалась, чего от неё хотят.
   - Пусти меня, - пискнула Абби где-то возле левого уха. Рамона молча отступила в тень.
   - Мне так жаль, мамочка.
   Абби бросилась в объятия матери. Обе зарыдали. Рамона отметила, что именно такое поведение является ожидаемым.
   Или в другой раз, когда одноклассник Рамоны утонул в бассейне. С её точки зрения это было даже забавно, утонуть в присутствии как минимум десятка зрителей, не считая двух тренеров. Удивительно глупо. Но она помнила, какой стиль поведения выбирала Абби и постаралась в точности его воспроизвести. Она заплакала и побежала к матери.
   - У тебя было с ним что-то?
   - Мама?
   На щеке вспыхнула пощёчина, но Рамона даже не почувствовала боли. Она снова не поняла, что произошло.
   - Ты спала с ним? Встречалась?
   - Мама, он умер!
   - Отвечай! Ты трахалась с этим белым ублюдком?
   Рамона ушла со сцены. Пришёл Старк.
   - Ты чокнулась что ли? С ним бы не переспала собственная бабушка, - Старк потёр щёку, - Знаешь, в гробу он даже симпатичнее, чем в жизни. По крайней мере, его отмыли.
   Мать кусала губы, чтобы не рассмеяться. Потом деланно нахмурилась:
   - Тогда почему ты плакала?
   - Так бассейн закрыли на неделю...
   Потом мать и Старк хохотали вместе, а Рамона уже даже не пыталась понять, почему.
  
   5.
   Беседа третья
  
   - Ты мозгоправ?
   - Психиатр, - уже привычно сказал Мэйсон.
   - Гомик?
   - Простите?
   - С мужиками спишь?
   - Хм. Не думаю.
   - А похож. Не переживай, я ничего против вас не имею, - Старк перегнулся через стол и без всякого перехода сказал: - Док, я в полной жопе. Думал, что в жопе, когда печень превращалась в испанский червивый сыр. Я был cadver andante. Entiendes, amigo, чёрт тебя раздери?
   Мэйсон отметил у себя, что Рамона опять симулирует акцент. После слова симулирует он поставил вопросительный знак. Подумал и добавил ещё один знак, перевёрнутый.
   - Она ведь была здесь, так? Я имею в виду, не шлюха и не малявка, она. У неё есть план, дьявол! И моё участие в этом плане как у индейки на рождественском ужине.
   Мэйсону захотелось измерить пульс Рамоны. Сбитое дыхание, расширенные зрачки. Не будь он сосредоточен на том, что она говорит, а главное, как она говорит, назвал бы её хорошенькой. И это несмотря на уродливую стрижку, оставлявшую открытыми уши. Мэйсон взглянул на мочку уха с двумя проколами, но без серёг, скользнул взглядом по шее и подбородку. На какой-то момент ему показалось даже... Нет, это бред, всё дело в интонации, в тембре голоса. Ему показалось, что он видит кадык. Он быстро взглянул в глаза Рамоны. Мужской взгляд. Как взгляд может быть мужским? Он решился спросить:
   - Как вас... как мне вас называть?
   - Да плевать мне, как ты будешь меня называть! - заорал Старк. - Мне нужно, чтобы ты, чёртов пидор, не учил эту суку, как от нас избавиться!
   Мэйсон удержался от очередного простите, почувствовав, что это спровоцирует пациентку на новый приступ гнева. Он вопросительно посмотрел на Рамону.
   - Эхо, так? Так она нас называет?
   В записи заглядывать не понадобилось, это был ключевой пункт.
   - Вы говорили мне, что вас беспокоят... посторонние мысли. Оформленные в виде голосов. Мысли, не голоса.
   - Она говорила вам, что убила Кевина?
   - Мы начали об этом говорить. Кевин это воображаемая персона? Вы назвали его невидимый партнёр, но я не уверен, что правильно вас понял.
   - Кевин не был грёбаным воображением. Кевин был таким же, как я и Терри, как все остальные, включая малявку. Она не просто заставила его замолчать, док. Она убила его.
   Старк замолчал. Мэйсон продолжал на него смотреть и в то же время быстро строчил на бумаге одному ему понятные заметки. Он решил больше не отвлекаться на компьютер, это занимало больше времени и раздражало Рамону. Когда он уже готов был спросить, не хочет ли Рамона поговорить о Кевине, та заговорила сама. Голос был резким и отрывистым, с едва уловимым акцентом.
   - Я его никогда не слышал, с ним говорил только громила. Это же не светский салон, а грёбаная тюрьма. Общаться можешь только с тем, чья камера по соседству с твоей. Моя камера между шлюхой и мелкой девчонкой, Абби. Иногда можно услышать голос Джека, но только когда он действительно взбешён. Ну и эта стерва. Её слышно, где бы ты ни был, - Старк потёр затылок, - Но дело не в Кевине, док. Чёрт с ним, с Кевином. Я думаю, дело во мне. Я заслужил это дерьмо.
   - Никто не заслуживает плохого.
   - Подите скажите это полицейскому или судье. Док, вы в принципе нормальный парень, только какого ж хрена всё время пытаетесь меня облизывать. Если я говорю, что виноват и накосячил, значит так оно и есть. А все ваши словечки засуньте туда же, куда и ваш диплом, - он махнул рукой на стену с сертификатами в кожаных рамках, - Нахрен все эти титулы, если тариф у вас как у дорогой проститутки. Жалость мне тоже не нужна, ну и вся эта херня про то, что все мы совершаем ошибки. Я делал много дерьма, док. Один мой приятель, он уже пару лет как помер, говорил, что нет ничего хуже, чем продавать дурь. Только хуже, по-моему, не продавать, а принимать, знаете, добровольно и с песней. Потому что тогда перестаёшь понимать, что настоящее, а что нет. Вот так оно и вышло. Я обдолбился и чувствовал себя паршиво. Причём сразу, вообще без кайфа. Этот чёрножопый сукин сын продал мне какую-то грязную смесь. И я, - он сделал резкий вдох, - Я убил его, док.
   На этот раз Мэйсон решил промолчать, но не угадал со стратегией.
   - Хрена ли вы молчите? Я грохнул этого парня!
  
   В тот день Старку казалось, что пушеру было от силы лет двадцать. Потом из газет он узнал, что неизвестный убил пятнадцатилетнего подростка.
   - У меня был пистолет, только я не стрелял. Чёрт его знает, почему, я был так обдолбан, что мог потерять собственный член в штанах. Поэтому я забил его насмерть рукояткой. Сначала хотел просто пару раз ударить, но у него как-то сразу пошла кровь из носа. Много крови. Это меня взбесило и... я не мог остановиться. С каждым ударом думал, что это последний. В какой-то момент он перестал кричать. Вы знаете, док, как это пугает? Внезапная тишина. Обосраться можно.
   - Вас не стали искать?
   - Да кому я нахрен нужен. Это гетто, док. Когда там заваливают очередного наркоторговца, полицейские открывают шампанское.
   - Вы сказали, потом вы нашли об этом газетную заметку. Что вы в этот момент почувствовали?
   - Доктор, вы идиот? Я же был обдолбан в жопу. Что я мог почувствовать?
  
   6.
   Когда стало ясно, что с развитием Рамоны что-то не так, домашний врач направил её к психологу.
   Первая встреча с доктором Хайди Рамоне не понравилась. Он говорил только с Ханной, и Рамоне пришлось долго сидеть на одном месте. Она не понимала почти ничего из того, что говорил этот странный человек в белом халате, но мать, похоже, всё понимала, и от этого всё становилось ещё непонятнее. Рамона несколько раз начинала кричать и каждый раз мать молча прижимала её к груди, так что Рамоне становилось нечем дышать и она замолкала. Потом пришла Марго.
   Рамона не помнила, о чём говорили Терри и доктор Хайди, но она хорошо запомнила лицо матери. Широко раскрытые глаза, красная помада пламенеет на полных губах. Когда они вышли от врача, мать залепила Рамоне пощёчину.
   - Кто тебя этому научил, а?
   Рамона снова ничего не поняла, но и не заплакала. Тогда ещё Абби не научила её плакать.
   В списке диагнозов от разных врачей значилось и расстройство аутичного спектра, и Аспергер, и синдром Каннера. Терапия была разной и всегда непонятной, на помощь приходил кто-то из эхо, и тогда Рамона снова получала нагоняй. Однажды на сцене был Старк, и когда мать его ударила, он ударил в ответ.
  
   В школе было скучно. Рамона присутствовала на всех занятиях, а в перерывах уходила в тень. Иногда она возвращалась и чувствовала, как ныли разбитые костяшки пальцев, однажды она оказалась в туалете с рассечённой и кровоточащей губой. Боль была непонятной, но не пугала. Когда она становилась совсем невыносимой, Рамона сбегала со сцены.
   Учителя то хвалили, то ругали, в зависимости от того, кто был за рулём. Одни жаловались матери Рамоны на то, что её умная дочка иногда прикидывается дурочкой. Другие пытались доказать, что она списывала. Рамоне не возражала, что бы о ней не говорили. Единственное, чему она училась с настоящим рвением, это умению управлять своей внутренней пьесой. Она хотела научиться выпускать эхо на сцену, когда это требуется, и прогонять, когда потребуется. В этом она довольно преуспела.
   В двенадцать лет она прочитала Гроздья гнева и была заворожена понятием семья, ради которой люди отправлялись на поиски лучшей жизни. В этом было что-то знакомое, что-то неуловимое, пусть и не прочувствованное и не пережитое. Это ощущение было гораздо сильнее всего того, что время от времени приносил ей внешний мир. Она попыталась говорить с эхо, чтобы те помогли ей вспомнить. Но эхо ничем не могли помочь. Иногда Рамоне казалось, что эхо понимают внешний мир ещё меньше, чем она.
   В том же году у неё начались месячные. Она давно знала, что это неизбежно, мать просветила её на этот счёт ещё лет в семь. Но всё равно сама идея того, что кровь будет течь из твоего тела без видимой раны казалась ей безумной. Случилось это глубокой ночью, когда она встала пописать. В последние дни у неё немного болел живот, не так, как бывает, когда съешь что-то несвежее, совсем немного, но неприятно. Когда Рамона садилась на унитаз, она заметила на трусах красное пятно. Это была капля крови, крошечная, но ярко заметная на белой ткани. Рамона вытерла промежность туалетной бумагой, но больше крови не было. Она бросила трусы в корзину с грязным бельём, надела другие и на всякий случай приклеила к трусам мамину прокладку. Наутро на прокладке было ещё несколько капель, а к обеду она совсем покраснела от крови.
   Матери Рамона ничего не сказала, но та заметила, что пачка с прокладками опустела.
   - У тебя начались эти дела? - мать помахала перед её лицом пустой пачкой. Рамона молча кивнула, - Давно?
   - Две недели назад.
   - А сказать матери нельзя было? - заорала Ханна в своей привычной манере, - Как я теперь на работу пойду? Вот что, - она достала из кошелька пару мелких купюр, - Сходи в аптеку и купи две упаковки. Тебе, - мать с сомнением оглядела Рамону, - Тебе наверное подойдёт пока мини. Поначалу там покапает всего-то по чайной ложке. Мне возьмёшь такие же.
   В аптеке Рамона надолго зависла перед длинным стендом со средствами женской гигиены. Она знала, что существуют ещё и тампоны, но не была уверена, можно ли их использовать девственницам. Столько разных видов, ночные, какие-то хлопковые, с сеточками и с мягкой поверхностью. Рамона купила две одинаковые упаковки Always. Аптекарша понимающе на неё посмотрела и предложила ибупрофен.
   - Зачем?
   - Чтобы там не болело. Или ты у нас счастливица и у тебя ничего не болит?
   - Болит.
   Аптекарша некоторое время молча на неё смотрела, потом усмехнулась и пробила только прокладки.
  
   7.
   Беседа четвёртая
  
   - Боже, пожалуйста!
   Доктор Мэйсон навострил уши. Пациентка Рамона Джексон, 28 лет, подозрение на пограничное расстройство. Диагноз, который он всегда затруднялся поставить. В начале каждого сеанса голос мисс Джексон всегда звучал ровно и будто бы слегка наигранно. Как будто она выучила речь заранее и хорошо натренировалась перед зеркалом. Мэйсон знал, что это не так, он не раз задавал ей неожиданные вопросы и каждый раз получал ответ этим хорошо поставленным голосом. Голос диктора на радио образца годов эдак восьмидесятых. Никаких диджеев, только новости. И где-то на середине сеанса, иногда позже, всё менялось, как будто кто-то переключал программу. Сейчас голос звучал, как у перепуганного подростка.
   - Мы говорили о вашем отношении с матерью, - напомнил Мэйсон. - Вы сказали мне...
   - К чёрту мою мать! Она хочет убить меня, понимаете? Она убьёт меня.
   Мэйсон вгляделся в лицо Рамоны, стараясь не сильно это показывать. Зрачки снова расширены, как будто пациентка чем-то хорошо накидалась. Но их сеанс уже подходил к концу и Мэйсон точно помнил, что ещё пять минут назад Рамона была кристально трезвой. Могут быть наркотики замедленного действия? Он решил ещё раз направить её на полный анализ крови, не забыв вписать пару дополнительных пунктов. В его заметках были перечислены некая Норма (Марго) и Старк (иногда называет себя Пегги).
   - Вы говорили, - мягко сказал он, - что ваша мать была нестабильна в обращении с вами.
   - Она! - завизжала пациентка. - Эта чёртова сука хочет меня убить!
   - Ваша мать?
   - Рамона, - сказала Рамона. До Мэйсона вдруг дошло, что пациентка говорит с лёгким акцентом. Восточная Европа? Вроде бы похоже.
   - Рамона?
   - Меня зовут Терри. И она украла меня. Боже... как можно быть таким... тупым!
   - Простите.
   Мэйсон выдержал паузу. Приступ посреди сеанса не был чем-то новым, но это всегда означало по выражению его однокурсника Климова ПБГГ1, Повышенная Боевая Грёбаная Готовность номер один. Десять тысяч психиатров написали десять тысяч книг по психиатрии, в том числе прикладной. И ещё никто не дал универсального совета, что делать с пациентом, который вот-вот забьётся в истерике. Самый простой способ это конечно трахнуть кирпичом по башке, но до таких крайностей Мэйсон не доходил даже в мыслях. Он обратил внимание на длинные ухоженные ногти Рамоны и её сбитые костяшки. На указательном пальце правой руки был небольшой шрам, как у большинства правшей этого мира. Золотое кольцо с квадратным изумрудом (поддельным? Возможно) матово поблескивало в свете настольной лампы. И почему у изумрудов всегда такой банальный стеклянный блеск?
   - Меня зовут Терри! - выкрикнула пациентка. - Я родилась в Вене, у моего отца была мастерская по пошиву постельного белья. Мой первый парень был родом из Алжира, но с белой кожей и голубыми глазами. У меня была собака, Чарли, длинношерстная такса. Отец подарил мне полное собрание сочинений Диккенса, в котором не было повести о двух городах! Я была! Я есть!
   - Терри, - повторил Мэйсон, пробуя на вкус новое имя. Некоторые пациенты были хорошими актёрами, хотя никогда бы в этом не признались. На этот счёт было много теорий, желание получить внимание, неудовлетворённые фантазии, которые можно было исполнить только под чужой личиной. Некоторые верили в диассоциативное расстройство и прочих Билли Миллиганов с их раздвоениями и расслоениями личностей. Мэйсон принадлежал к классической школе и твёрдо усвоил, что личность сама по себе карточный домик из множества элементов. Одни разрушали его до основания, другие не могли выстроить даже первый этаж. Шулеры воровали карты у других строителей. А у Рамоны были Марго и Старк. Теперь вот ещё Терри.
   - Я есть, я есть, я есть, - повторяла Рамона, как заведённая. Акцент стал ярче, некоторые буквы она выговаривала так, как будто они причиняли ей боль.
   - Вы хотите, чтобы я назвал вас Терри?
   Она уставилась на него с удивлением и злостью.
   - А как по вашему, вы должны меня называть?
   - Хм, - он потянулся к клавиатуре. Она перегнулась через стол и схватила его за руку.
   - Даже не думайте это записывать. Не говорите об этом ни с кем, кроме меня! Если она узнает, если она узнает...
   - Никто не имеет доступа к конфиденциальным записям пациентов... Терри. Приватность это краеугольный камень нашей профессии.
   Терри-Рамона положила на его руку свою горячую ладонь. Теперь она сидела в кресле, выгнув спину, как кошка, и смотрела на него, не мигая. Мэйсону показалось даже, что она стала меньше ростом.
   - Вы ведь доктор по мозгам, так?
   - Психиатр, - Мэйсон позволил себе улыбнуться. - Моя специальность это нейрология.
   - В моё время таких как вы называли мозгоправами. Тогда мы ещё так не заморачивались. Не искали проблем в детстве и не говорили, что все беды от того, что мамаша недостаточно часто целовала в задницу. Но это уже неважно, - теперь Терри говорила так быстро и с таким акцентом, что Мэйсону приходилось напрягаться изо всех сил, чтобы разбирать, что она говорит, - Дело в том, что эта стерва украла меня. Моё время, мои мысли. Даже мою музыку! Она говорила вам, что играет на фортепьяно? Это ложь, клянусь богом, это ложь! Эта сука не сумела бы сыграть Собачий Вальс, даже если бы ноты выбили у неё на лбу. Она забрала моё прошлое, а теперь хочет избавиться от меня. Поэтому она и пришла к вам.
   - Вы говорили, что вас беспокоят... некоторые аспекты вашей личности. Вы говорили, что воспринимаете их как... нечто чужеродное.
   - Эти аспекты личности, это я! Она хочет избавиться от меня. Не позволяйте ей этого. Сирил уже пытался. Что там, у него это почти получилось.
   - Сирил? - Мэйсон бросил взгляд на монитор и бегло пробежался глазами по своим заметкам. - Кажется, вы ещё не упоминали это имя.
   - Конечно не упоминала. Зачем ей говорить о нём.
   - Кто такой Сирил, Рамона... Терри?
   - Мой муж. В газетах писали, что это мой любовник, но это неправда, он был моим мужем. Импресарио был против моего брака, говорил, что это разрушит мою карьеру. Говорил, что Сирил настоящий сукин сын. Так и оказалось. Это из-за Сирила ей удалось украсть меня.
   Терри замолчала. Мэйсон посмотрел на часы. Восемь минут до конца сеанса и следующий пациент уже ждёт в приёмной. И тут такой прорыв. Он решил использовать оставшееся время на полную.
   - Расскажите мне про Сирила, Терри.
  
   - Сирил... Он принимал наркотики. Нет, тогда это не называли наркотиками, транквилизаторы выписывал любой врач при жалобе на головную боль. Они и не были наркотиками, если не смешивать их с алкоголем. Сирил смешивал. А когда его накрывало, начинал бить меня.
   Мэйсону показалось, что она сейчас заплачет. Терри и заплакала, но беззвучно и без слёз, только глаза стали слегка влажными.
   - Мари говорила, что я должна от него уйти. Но я не могла, понимаете? Ничего не выходило. Как только я набиралась смелости, чтобы собрать его вещи и вытолкать из моей квартиры, как он заявлялся с цветами или бутылкой мартини. Мартини он не пил, это было для меня. Он как будто чувствовал, что висит на волоске. И снова заставлял меня поверить в то, что, ну... Теперь то всё точно будет хорошо.
   Так было и в тот вечер. Представление заканчивалось поздно, и Терри уже договорилась с Мари, что та заберёт её к себе. Наутро они вместе должны были приехать к Терри и вытолкать Сирила вместе с его огромным магнитофоном и собранием порно журналов. Но Сирил заявился в театр в антракте, свежий и даже благоухающий парфюмом, чего Терри никогда за ним не замечала. Он даже умудрился погладить рубашку. Сказал, что хочет устроить романтический вечер. Сказал, что вдруг понял, как важна для него Терри, что не хочет развода. Услышал её игру, увидел её на сцене и снова влюбился. Он много чего ещё говорил и сердце Терри таяло. Она позвонила Мари и сказала, что приболела и будет отлеживаться дома. Кажется, Мари не поверила, но какая разница.
   Когда представление закончилось, Сирила не было ни в гримёрке, ни в фойе. Дама из гардероба, которую по непонятной Терри причине называли Сиреневая Лилия, сказала, что видела его с бутылкой виски.
  
   - Куда вы поехали, Терри? К Мари или домой?
   - Домой.
   У таксиста не было сдачи, и она оставила ему немыслимые чаевые. Таксист открыл ей дверь и назвал её красоткой, Терри сказала, что он лапочка.
   - Он сказал, чтобы я была осторожна. Не знаю почему, ведь довёз то он меня до самого дома! Но в итоге он то и оказался прав.
   Сирил был пьян. Не в хлам, но довольно таки прилично. Терри открыла дверь своим ключом и увидела в полумраке его лицо.
   - Он назвал меня шлюхой и ударил в лицо. Не знаю, почему. Думаю, он увидел, как таксист помог мне выйти. А может приревновал к Клифорду. Клифорд играл Рудольфа, я Луизу.
   В памяти Мэйсона всплыло имя Клифорда Сансета, известного оперного певца, умершего в прошлом году. Он решил спросить.
   - Клифорд Сансет?
   - Да, - кивнула Рамона-Терри. - Мы были хорошими партнёрами.
   - Вы Терри Маккензи?
   - Да.
   Мэйсон добавил к своим заметкам пункт про реальных прототипов воображаемых личностей. И мысленно пообещал себе узнать как можно больше про Терри Маккензи. Ангела с серебряным голосом, как называли её газеты.
   - Что случилось после того, как Сирил вас ударил?
   - Я не помню. Я очнулась уже в гостиной, не знаю, как я там оказалась. Сирил насиловал меня, вернее, пытался насиловать. Когда он был пьян, у него, ну, не стоял, понимаете? И когда ему стало ясно, что он в меня не попадёт, он снова начал меня бить, сначала кулаком, потом сбросил меня с дивана и стал бить ногами.
   Очередной удар попал ей в промежность, и это было так больно, что Терри перестала плакать и только хватала ртом воздух. Боль не прекращалась, она отдавалась в низу живота и в коленях, как часто было перед месячными. Снова удар, на этот раз в живот, потом в солнечное сплетение, она ненадолго задохнулась и снова потеряла сознание.
   Когда Терри очнулась, Сирила не было в гостиной, судя по звуку, он смотрел телевизор на кухне. Терри встала, схватилась за спинку дивана и едва не закричала от боли в спине. Все чувства разом исчезли, осталась только эта пульсирующая боль и чёткое осознание того, что надо делать. Она прошла в спальню и достала с верхней полки шкафа револьвер Сирила.
   - Я не знала, заряжен он или нет. Не знала, сколько там пуль. Мне было всё равно. Я прошла на кухню и стреляла в спину Сирила, пока вместо очередного выстрела не услышала глухие щелчки.
   Пуль было восемь. Сирил умер после второй.
  
   8.
   Мать вышла замуж, когда Рамоне было шестнадцать. Её избранник был седоволосым здоровяком с большим пивным животом и коллекцией бородатых анекдотов. Прибор у него был до колена, если верить рассказам матери. Именно эта тема стала основной для всех посиделок с подругами, при которых Рамоне волей-неволей приходилось участвовать. Она пила вместе со всеми травяной чай и слушала, как женщины обсуждают причиндалы своих мужей и любовников, продолжительность секса, свои методы борьбы со скорострельностью и извечную проблему как загнать его в душ перед минетом.
   Почему-то на таких сборищах всеми, даже самыми чопорными кумушками овладевало безудержное бесстыдство, и они словно бы соревновались в том, кто расскажет более грязную историю. Рамона слушала о том, как Анна, пятидесятилетняя бабища с тремя подбородками, спала с собственным пасынком. Он садился на неё верхом и тёрся своим членом о её обширную грудь. Большего она ему не позволяла, о чём и заявляла подругам. Все мои дырки только для мужа, говорила она, поглаживая себя по животу и видно было, что она гордится этим. Другая после родов потеряла интерес к вагинальному сексу и безуспешно склоняла мужа отодрать её с другой стороны. Она хлопала себя руками по бокам и с хохотом рассказывала, что другие мужики только и мечтают о том, как бы оприходовать бабу с заднего входа. Кто-то вспоминал про бывшего писюн как у младенца, зато языком может узлы вязать. Начинался спор про то, что же предпочтительнее для хорошего секса. Мари была бисексуалкой и когда вместо чая пили что покрепче, её обнимали совсем не по-дружески. Это было тоже непонятно. Благодаря Марго Рамона уже научилась считывать эмоции и видела, насколько отвратительно это для Мари. Её девушка была белой, стройная красотка, к тому же на десять лет её моложе. Её видели и обсуждали все подруги, и несмотря на это всё равно продолжали дразнить Мари. А может и не просто дразнить.
   Иногда женщины вспоминали про Рамону и прыскали в кулак, как школьницы, несмотря на то что сами звали её к себе, говоря что девочке не помешает послушать про то, как оно бывает. Они часто спрашивали Рамону, встречается ли она с кем-то, и если она отвечала утвердительно, то тут же следовал целый поток новых вопросов. Обычно отвечала сама Рамона, но несколько раз на сцену выступала Марго, и после её рассказов какое-то время царило молчание, а потом кто-то обязательно издавал восторженный вопль и говорил матери Рамоны девка у тебя огонь. Мать смеялась вместе со всеми, а когда все расходились, гоняла Рамону по квартире мокрым полотенцем.
  
   У Рамоны была подруга Диана, а точнее Диана считала себя её подругой. Её семья разительно отличалась от семьи Рамоны. Это была тихая семейная пара с двумя детьми, тихой Дианой и таким же тихим и спокойным Майклом, её братом-близнецом. Рамона не могла взять в толк, почему Майкл считается близнецом, они с Дианой были совершенно не похожи. Она с трудом могла анализировать лица, вроде бы и в самом деле присутствовало небольшой сходство, но всё остальное было совершенно иным. Другая походка, другие жесты, другой тембр голоса и даже другой запах. Несмотря на то, что обоим было уже по шестнадцать лет, жили они до сих пор в одной комнате, одна половина которой была розовой, а другая тёмно-синей.
   Диана была девственницей и собиралась оставаться таковой до свадьбы, а Майкл тайком лазил по порносайтам и мастурбировал под одеялом, когда думал, что сестра уснула. Несколько раз Рамона оставалась ночевать у Дианы. Они допоздна смотрели телевизор и ели мороженое из бумажных стаканчиков. Они предлагали и Майклу, но он отмахивался тем, что занимается подготовкой к колледжу. По тому, сколько бумажных платков лежало наутро в мусорной корзине, Рамона понимала, что подготовка была довольно продуктивной.
   Однажды Диана призналась Рамоне в том, что ей не нравятся парни. В каждом она видела своего брата и от этого все казались какими-то совершенно домашними и никак не привлекали. Она говорила, что рано или поздно должна выйти замуж, но одна мысль об этом приводила её в ужас. Она хотела секса и боялась этого, хотела, чтобы её телом обладали, и в то же время испытывала отвращение от чужих прикосновений. Это казалось Рамоне нелогичным, и однажды она позвала Марго, чтобы та объяснила ей, в чём же тут дело. Вместо ответа Марго поцеловала Диану.
   Это был только один поцелуй, нежный и вполне невинный. Но спустя несколько лет, когда Диана уже была в прочных отношениях с женщиной, она призналась Рамоне, что именно её поцелуй помог понять, кто она такая. Рамона не поняла.
  
   9.
   Беседа пятая
  
   До конца сеанса осталось пятнадцать минут, и взгляд Рамоны стал меняться.
   - Рамона?
   - Дейв. Но все зовут меня Гаджет. Как мышку из мультика.
   - Я вхожу в число этих все?
   - Что? - Гаджет близоруко прищурился, - А. Да. Док, вы... Я забыл, как вас зовут. Мэзон?
   - Мэйсон.
   - Ага. Я тут вроде как случайно. Ну, пока было пусто. Не люблю мешаться, они там постоянно заняты. А я так.
   - Они?
   - Ну, другие. Вы знаете. Как в том аниме про Могучую Берди. Она красотка. Гораздо красивее Майры, - он поймал взгляд Мэйсона и едва заметно улыбнулся, - Но вы же не догоняете о чём я, так, Мэйсон?
   - Если честно, да.
   - Ну, речь не о том. Не про них. Просто если вы психолог, ну, настоящий психолог, то вы же вроде священника? Тайна исповеди и всё такое.
   Мэйсон решил не объяснять, что он психиатр и только кивнул.
   - Это хорошо. В смысле, мне надо про это кому-то рассказать, потому что если я это не сделаю, моя голова просто взорвётся. И мне надо знать, что с этим делать. Вы знаете, что делать?
   - Для начала мне надо узнать, в чём заключается трудность, - Мэйсон старался избегать в разговоре слово проблема и использовал нейтральные выражения вроде забота или непростая ситуация.
   - Я убил свою сестру, - просто сказал Гаджет.
   Гаджету было десять и это спасло его не только от тюремного срока, но и от толпы журналистов-стервятников. Настолько громкое убийство нельзя было полностью скрыть от общественности, но Гаджет попадал под закон о защите детей. Семья отказалась от него почти сразу, мать и старший брат порывалась убить и его держали в закрытом отделении взрослой психиатрии скорее для его безопасности. С ним работала целая команда врачей. Задача у всех была в принципе одна и та же, выяснить, зачем он убил свою маленькую сестру.
   Убийство ребёнка из ревности всегда шокирует, но не становится от этого чем-то уникальным. Никто бы не обратил внимания, придуши Гаджет сестру подушкой. Дело было даже не в убийстве, а в том, как оно было совершено. Когда мать Гаджета увидела Дору, она не закричала, завыла.
  
   - Вы ненавидели свою сестру?
   - Ну... она была смешной. Нет.
   - Тогда как...
   - Я её любил, док, - перебил Мэйсона Гаджет. -Я не вру, правда.
  
   Дора была удивительно спокойным ребёнком. Трое старших детей не давали супругам Янг спать первые пару лет, а как только крепко вставали на ноги, начинали разносить дом. Младшая девочка была совсем не похожа на свою сестру Джулию, когда та была в её возрасте. Дора почти никогда не плакала, только тихонько хныкала, когда мать задерживалась с кормёжкой. Вся семья обожала свою маленькую путешественницу и Гаджет не был исключением. Его и оставляли чаще других посидеть с сестрой.
   Ничего сложного в этом не было, Гаджет никогда не чувствовал себя нянькой. Он спускался в отцовскую мастерскую, устроенную в подвале, сажал Дору на самодельный диванчик из поддонов и мастерил электронные поделки из бесхозных запчастей. Получалась по большей степени ерунда вроде цветных лампочек, но это нравилось ему гораздо больше, чем дорогущий программируемый экскаватор Lego, который ему подарили на прошлое рождество.
   Гаджет мастерил, работал, как говорил он сам, а Дора смотрела на него с дивана и кусала резиновую мышь. Иногда Гаджет рассказывал сестре, что делает, показывал, как искра пробегает по проводу от батарейки. Дора улыбалась и что-то говорила на своём языке, который понимала только мать.
  
   В отличие от других пациентов доктора Мэйсона, Гаджет мог совершенно точно сказать, когда начал сходить с ума. Это случилось второго сентября в школе, когда он был оставлен после уроков. Он делал домашнее задание и то и дело смотрел на часы, висящие над доской. Молоденькая учительниа с кем-то переписывалась в телефоне и тщетно пыталась скрыть улыбку. Тогда Гаджет впервые понял, что в опустевшем классе находятся не два, а три человека. Он смотрел на учительницу, на школьника Дейва Янга, который что-то царапал в своей тетради. Всё происходило со стороны, без его участия. Единственная разница между учительницей и Дейвом была в том, что Дейвом он мог управлять. С того самого дня он очень редко мог почувствовать своё тело, всё происходило со стороны. Со временем он привык.
  
   Потом, уже после убийства, Гаджет говорил, что на него что-то нашло. Эту фразу он подслушал в одном фильме для взрослых, который смотрел старший брат и он сам не до конца понимал её значение. В действительности на него ничего не находило. Всё произошло вполне естественно.
   Гаджет никогда не мучил животных, но когда вечером долго не мог уснуть, представлял, как подвешивает лягушек за лапки. Иногда в роли жертв выступали крысы, иногда утки, но никогда собаки или кошки. Домашних животных Гаджет любил и легко находил с ними общий язык. Он мечтал стать врачом, а если не получится, то ветеринарным врачом.
   Когда мать купила вафельницу, он потерял покой. Вафельница была жёлтой, как лимон и после нескольких завтраков этот цвет ассоциировался у него с вафлями так же прочно, как и лиловый цвет обёртки Milka ассоциируется с шоколадом. Гаджет смотрел на рельефный отпечаток на вафлях и боялся своих мыслей. Он представлял, как однажды зажмёт вместо вафли между горячими плитками крысиный хвост... или маленькую ручку Доры.
  
   - Зачем ты это сделал, Дейв?
   Глупый в сущности вопрос. Гаджет послушно повторял слова психиатра, который с ним работал. Плакал. Иногда до крови царапал шею и запястья, только потому, что как-то врач спросил, не делает ли он этого. Когда он говорил, что хотел бы всё вернуть, он не врал. Он действительно хотел всё вернуть... И повторить.
   Один из деревянных поддонов, из которых состоял диван, уже давно немного перекосил, и отец собирался его заменить. Толстый палас, выполняющий роль и матраса и покрывала, когда-то лежал в детской Джулии. Сверху на нём ещё можно было различить пятна от разлитого лака для ногтей. В мастерской пахло стружкой, канифолью и олифой. Дора сидела на диване, грызла подобранную деревяшку и попискивала, как котёнок.
   Потом кто-то из длинной череды врачей говорил, что Гаджету было скучно, и Гаджет с ним соглашался. На самом деле скучно ему не было, на столе лежала текстолитовая плата от старого калькулятора, на которой Гаджет тренировался паять. Капля горячего олова попала ему в ямку между большим и указательным пальцем. Это было чертовски больно и руку очень хотелось засунуть под холодную воду. Вместо этого Гаджет смотрел, как краснеет кожа, как вокруг серебристой капли она становится глянцевой. Он надавил на каплю пальцем правой руки, и боль сфокусировалась между подушечкой пальца и ожогом от олова, так что нельзя было понять, где на самом деле болит. Когда он отнял палец, боль разделилась на две пульсирующие точки.
   Гаджет взял паяльник и коснулся им капли олова. От боли стало резко холодно, так холодно, что дыбом встал белый пушок на руках. Раскалённое жало паяльника собрало олово и то засверкало на нём, как бриллиант в мамином обручальном кольце. Гаджет несколько раз глубоко вздохнул. Красота переходила в боль и боль тоже становилась красотой. Он обернулся на сестру. Дора ему улыбнулась.
   - Мне не хотелось делать ей больно, - повторял Гаджет за своим врачом после сеансов психотерапии. - Я был не в себе.
   В конце концов все сошлись на том, что у него имеется задержка развития. Согласно документам суда, Гаджет находился на уровне ребёнка, ещё не способном на эмпатию. Гаджету сменили фамилию и год рождения и отправили на лечение в другой штат. Через два года его усыновила милая семья, которая уже воспитала и вырастила нескольких детей из того же учреждения. Опыт у них был хороший и результаты положительные. Гаджет вышел из клиники с уровнем развития действительно маленького ребёнка. Он разучился самостоятельно себя обслуживать, не мог завязывать шнурки и постоянно плакал. Новые родители не жалели сил и финансов на его развитие и вскоре добились неплохих успехов. Гаджету никогда не напоминали о том, что он сделал. А он и не вспоминал.
  
   Для своего возраста Дора была довольно тяжёлой. Когда Гаджет носил её по лестнице, он всегда боялся, что не удержит и уронит. Но сейчас она казалась почти невесомой. Гаджет положил её на стол и Дора сразу вцепилась в плату. Гаджет улыбнулся.
   - Когда вырастешь, станешь механиком.
   Он перевернул её на спину и провёл пальцем по животу. Дора довольно хихикала и пускала ртом пузыри. Слюна на её подбородке блестела почти так же ярко, как олово. Гаджет смотрел на неё, открыв рот. В этот момент он действительно выглядел умственно отсталым. Он воткнул паяльник ей в глаз.
   Жало мягко прошло сквозь глазное яблоко и упёрлось во что-то упругое. Гаджет думал, что будет много крови, но крови было почему-то мало, вместо неё из раны выплескивалось что-то липкое и бурое. Сначала Гаджет решил, что это глаз, ему казалось, что глаза жидкие под стеклянной роговицей и радужная оболочка плавает внутри, как рыбка. Но глаз Доры скорее напоминал варёное яйцо, которое разломили чайной ложечкой.
   Гаджет никак не мог понять, почему он думает о маминой сестре тёте Ларе. У неё был небольшой дом за городом, и она часто приглашала их в гости на импровизированный пикник во дворе. Там всегда жарили мясо и обязательно овощи для Джулии, которая в старших классах решила стать вегетарианкой. Горящий глаз Доры пах как баклажан на гриле.
  
   - Дора закричала, и тогда я бросил паяльник.
  
   Он врал. Если бы Дора кричала, он бы, наверное, остановился. Гаджет много раз представлял себе, что бы было в этом случае. Наверное, он бы и сам закричал, подхватил её на руки и помчался по лестнице в дом. Позвонил бы папе или сам бы вызвал спасателей. Но Дора не кричала. Даже когда она лицом ощущала жар от паяльника, она не издавала ни звука. А когда Гаджет попытался дотянуться жалом до её мозга, она стала издавать низкий гудящий звук. Как будто где-то рядом работал огромный трансформатор.
   Так он и рассказывал своему самому первому врачу, плакал и делал это совершенно искренне. Но психиатр ему не поверил.
   - Она кричала, Дейв. Пойми, наша задача не в том, чтобы ты забыл о том, что сделал. Мы должны полностью разобрать это страшное происшествие. И мы не должны врать себе и представлять, что всё было иначе. Ты меня понимаешь?
   - Я понимаю, - кивал Гаджет. - Она кричала.
   Возможно, именно Дора, а не Гаджет была умственно неполноценной. Возможно, именно это и объясняло то, что она никогда не плакала. А как может быть иначе, если она не сопротивлялась? Гаджет вытащил паяльник и осторожно положил его на стол. И взял то, что папа запрещал ему брать даже под его присмотром. Циркулярную пилу.
  
   - Вы любили Дору?
   - Да.
  
   Он любил её, когда нёс в подвал, зная, что живой оттуда она вряд ли выйдет. Любил, когда один за другим отрезал пальцы, любил, когда жужжащий диск отсёк её запястья, а потом и часть его большого пальца. Гаджет любил Дору, когда она жила и ещё больше полюбил её, когда она перестала существовать. Ему не верили, но наверняка бы поняли, если бы поинтересовались, что Гаджет понимает под любовью. Он любил сестру, как любил мамины вафли и кровавые стейки у тёти Лары. Любовь означала проникновение и поглощение.
   Гаджета нашли лежащим без сознания в луже собственной блевотины. Полицейские сочли необходимым не сообщать его матери, что её сына Дейва рвало плохо пережёванными пальцами её дочери Доры.
  
   10.
   Мэтт, четырёхлетний кузен Рамоны врал, часто и очень неумело. Его любимой отговоркой было это был не я, а дальше он просто называл приятеля, пса Спауни или просто случайного прохожего. Именно от него Рамона и научилась брать на себя ответственность за каждого чужака. Не из чувства справедливости, просто потому, что любое это была не я звучало бы так же глупо, как у Мэтта.
   Когда маленькая девочка Абби в бешенстве перебила всю немытую посуду в раковине, бесполезно было отрицать очевидное. Старк вылакал полную бутылку ликёра, а вот блевала в ванной уже Рамона и пощёчину от матери получила только она. И много было такого, подлого и несправедливого, отчего кровь начинала стучать в висках и казалось, что мир отделяет от тебя стена толстого стекла.
   А потом сестра Ханны подарила Рамоне радиоуправляемую машинку. Мать бесилась от того, что машинка была слишком дешёвой и клялась, что отныне будет покупать подарки Сесиле только на гаражных распродажах. Но Рамоне было всё равно, сколько стоит её игрушка. Ею можно было управлять и это полностью вписывалось в одну из матриц.
   Машинка стояла посередине комнаты, в руках Рамоны был пульт, одно нажатие кнопки и машинка начинала ехать как по волшебству. По крайней мере, так сказала тётя Сесиль. Рамона не верила в волшебство, а вот в беспроводную связь верила. Сначала машинка, потом маленький вертолётик, наконец, дорогущий квадрокоптер, который Рамона получила на тринадцатилетие от маминого поклонника. Квадрокоптер с настоящим литиевым аккумулятором, как тебе это понравится, Сесиль, - орала мама в телефонную трубку, - О, господи, да он же стоит как половина нашего дома!
   Именно квадрокоптер и подсказал Рамоне, кто же такие эти чужаки, живущие в её сознании. Не эхо. Дроны.
   Когда Рамона это поняла, она поехала на окраину города и отправила квадрокоптер в стену заброшенного дома.
   Квадрокоптер погиб, а идея осталась. И для идеи не нужен был ни пульт, ни приложение на планшете, только желание управлять, такое же бесплотное, как и чужаки. От неосознанных указаний Рамона перешла к прямым приказам. Тем же вечером Старк соврал, что квадрокоптер упал в озеро, но всё равно получил по заднице.
   Больше Абби не била тарелки.
  
   11.
   Беседа шестая
  
   - Доктор?
   - Да?
   - Остальные ушли?
   Мэйсон деланно посмотрел по сторонам.
   - Сейчас вы мой единственный пациент.
   Она кивнула, откинулась в кресле и надолго замолчала. Мэйсон молча ждал.
   - Меня зовут Рон, - неожиданно сказала пациентка.
   Мэйсон бегло просмотрел свои записи. Рон Фиоре, 34 года, родился в Йоханнесбурге. Про него рассказывала сама Рамона, без участия других. Он был уверен, что речь идёт о реальном человеке.
   - Вы слышали про Лизу? Про Кевина? Она... Они рассказали вам?
   - Боюсь, что я знаю не так много, как хотелось бы. Вы расскажите мне?
   Рон подобрался в кресле, сгорбил спину, обнял плечи руками.
   - Это убийство, доктор. Она убила двоих человек, а я невольно стал сообщником. Представьте себе, что на ваших глазах убивают человека. А вы ничего не можете сделать. Даже перестать смотреть.
   - Вы имеете в виду... - начал Мэйсон, когда пауза слишком затянулась.
   Рон резко выпрямился, скорее раскрутился, как пружина.
   - Я имею в виду убийство. Это не метафора и не область психологии. Лиза была подругой Старка, Кевин встречался с Марго. По-настоящему встречался, не только ради секса. Рамона пригласила обоих на свидание. И убила. Только у неё, - он расхохотался, - Ничего не вышло.
   - Не вышло убить?
   - Нет, они оба мертвы. Я могу показать вам трупы, если хотите.
   В приёмной Катрин громко говорила с кем-то по телефону, хлопала дверь в комнату ожидания. Мэйсон смутно вспоминал, что сегодня у него ещё три сеанса и одна консультация. Случай Рамоны Джексон не был каким-то особенно выдающимся. За свою практику он слышал немало бредовых историй, большинство из которых были будто списаны из учебника. Я живу не своей жизнью, и мои коллеги знают об этом. Врачи скрывают мою способность лечить рак. Я боюсь выходить из дома, потому что в моей квартире остаётся другая копия меня. Всё это удивляло только поначалу, а теперь было пресным и приевшимся. Множественная личность, раздвоение и растроение? Достаточно было заглянуть в заметки за прошлый год и удостовериться в том, сколько пациентов убеждали в этом Мэйсона.
   Нет, в случае мисс Джексон не было ничего необычного. Она просто пугала Мэйсона до смерти. И когда это до него дошло, он порадовался, что в приёмной полно людей.
   - Расскажите мне про Наргу... Рон, - сказал Мэйсон. - Мне кажется, она ваш ключевой персонаж.
   - Мне кажется, что вы идиот, доктор. Простите... Мне надо сказать, где спрятаны тела? Вы позвоните в полицию?
   - Не думаю, что это сейчас необходимо, - Мэйсон не хотел говорить, сколько раз пациенты просили его позвонить в полицию, ЦРУ, ФБР и министерство по делам инопланетян. - Может быть, сначала мы с вами постараемся восстановить картину этого... происшествия.
   Рон долго смотрел в сторону, пробежался взглядом по корешкам книг (Физиология высшей нервной деятельности, справочник по психотропным препаратам, суицидальный синдром). Потом кивнул.
   - Ей этого не хватает, понимаете? Харизма, обаяние. Ничего этого нет, - его взгляд стал серьёзным, - Я не могу вам рассказать про Лизу, я ведь был только зрителем. Спросите об этом саму Рамону. Но я не могу её винить. Не могу первым бросить камень. Из-за Магды.
   Стрелки часов неумолимо двигались к двенадцати. Мэйсон решил пожертвовать своим обедом.
   - Кто такая Магда, Рон? У вас были с ней отношения?
   - Отношения? - Рон внезапно рассмеялся, - Я убил её, доктор. Убил и оказался в аду.
   Мэйсон спросил, хочет ли Рон рассказать об этом. Рон хотел.
  
   Мать родила Рона, когда ей едва стукнуло шестнадцать. Родители так и не добились у неё, кто отец ребёнка. Для семьи Фиоре это был настоящий удар. Они с детства готовили дочь к тому, что она унаследует огромное состояние, которым потребуется разумно распоряжаться. Дона училась в престижной закрытой школе, попасть куда было сложнее, чем в британский парламент, на каникулах к ней приезжали подруги из избранного круга. Её учили верховой езде, вместе с матерью она ездила на горнолыжные курорты, вместе с отцом не пропускала ни одного гран-при Формулы-1. Поэтому когда Дона объявила, что беременна, разразилась катастрофа.
   Отец Доны уволил весь домашний персонал, включая тех, кто работал ещё на его отца. Он добился того, чтобы всё правление школы было отстранено, а учительский состав тщательно проверен. Все эти меры были, однако, абсолютно бесполезны, персонал был чист, а единственным мужчиной-учителем в школе был семидесятилетний профессор истории искусств. Родители осторожно расспрашивали подруг, но узнали только то, что Дона как-то раз пробовала экстази.
   Ситуация осложнялась ещё тем, что мать Доны была католичкой и была против абортов даже в таком исключительном случае. На этой почве дело дошло до развода, который и состоялся через несколько месяцев после рождения внука. Рон появился на свет в мемориальной больнице Томпсона, где стоимость палаты была как номер люкс в отеле Хилтон, а столовая могла претендовать на звёзды Мишлена. Дона не успела даже приложить его к груди, почти сразу после родов её новорождённого сына отдали на воспитание в семью Магды и Дерека Рид.
   Рон не мог пожаловаться доктору Мэйсону на тяжёлое детство. Тётя Магда, как он её называл, была милой и жизнерадостной женщиной лет пятидесяти, которая уже успела воспитать четверых детей. У дяди Дерека было довольно мрачное чувство юмора, за что он регулярно получал нагоняй от жены. Рон получил всё, чего не было у его матери. Ночёвки у друзей, походы с палатками и рыбалка в компании взрослых, побег из дома и позорное возвращение под конвоем полиции. На выпускном вечере он надрался так, что дяде Дереку пришлось нести его домой на руках. Девственности Рон лишился уже в колледже с симпатичной аспиранткой по имени Дарлин.
   А потом нарисовалась Дона, требующая прав на своего уже взрослого сына. Это была холёная и властная дама с искусственными ресницами и нарисованными бровями. Она без обиняков назвалась родной матерью Дона и была изумлена, когда он довольно корректно сообщил, что ему это неинтересно. Она начала с того, что предлагала ему деньги, а закончила слезами и проклятиями в адрес родителей. Рона тронула эта перемена, но Дона по-прежнему оставалась для него просто чужой женщиной.
   Рон не раз задавался вопросом, откуда у его приёмных родителей берутся деньги. Дерек был полковником в отставке и получал довольно скромную пенсию, не считая хорошей медицинской страховки. Тётя Магда когда-то имела свой небольшой бизнес, сеть прачечных, который продала, чтобы помочь встать на ноги старшему сыну. Однако же они жили в прекрасно обставленном доме, купленном без рассрочки, в гараже стояли сначала два, а потом и три дорогих автомобиля, которые менялись каждые пару лет. Они оплатили Рону хороший колледж и обещали помочь с открытием собственной юридической практики. Но на все вопросы о своих источниках тётя Магда обычно говорила о своих родных детях и их успешных делах. Рон мечтал поскорее начать зарабатывать и отвезти приёмных родителей в Сиднейскую оперу. Эту была давняя мечта тёти Магды. Почему бы тебе не называть Магду мамой, а, Ронни?. Не знаю, пап. Магда не обижалась и повторяла, что у каждой лошадки свой норов.
   Когда Рон был на третьем курсе, с ним снова попыталась связаться Дона, на этот раз она написала ему длинное пространное письмо. Рон только что успешно сдал экзамены и пребывал в отличном состоянии духа. Он в нескольких строчках сообщил Доне, что дела идут хорошо и приложил к письму фотографию со своего дня рождения. Улыбающийся Рон, его девушка София, папа и тётя Магда. Он так и написал, забывшись, тётя Магда и папа. Папа.
   В тот же вечер Дона позвонила ему и сквозь рыдания сообщила, что полковник Дерек Рид и есть его настоящий отец.
  
   Магда Рид была школьной подругой Симоны Фиоре, матери Доны. Когда она вышла замуж за тогда ещё майора Дерека и родила своего первенца, они стали дружить семьями. Это именно Магде пришла в голову идея изнасиловать Дону. Она знала, что Симона никогда не позволит дочери сделать аборт, а её муж никогда не примет нагуленного ублюдка в свою семью. Уговорить отдать ребёнка на воспитание было несложно. Разумеется, с достойным вознаграждением за труд и сохранение тайны усыновления. Магда поручила мужу найти кого-то, кто справится с первым пунктом программы. Единственное, чего она не учла, так это то, что Дерек решит сам переспать с Доной.
   Разумеется, всё это открылось Рону не сразу. Он восстанавливал по кусочкам историю своего происхождения, и с каждым новым шагом у него возникало всё больше вопросов. Так он узнал, что последние годы Магда шантажировала семью Фиоре и требовала перевести на её счёт половину состояния Доны. Предлогом к этому была предстоящая учёба Рона в США. В действительности он не собирался уезжать из Европы. Почти все так или иначе полученные деньги Магда отправляла старшим сыну и дочери, которые никогда не интересовались, откуда она их берёт. Рон взломал почту Магды и нашёл несколько писем, в которых аппетиты Джоша и Бонни возрастали с каждым годом. Он узнал текущее состояние счёта Магды и список ценных бумаг, оформленных на её имя.
   У дяди Дерека не было ничего. Он был сообщником Магды, и поэтому она не собиралась с ним разводиться, но и рядом с собой терпела только ради создания иллюзии полной семьи. Несколько раз она оплачивала его долги по кредитной карте, но на этом все финансовые отношения заканчивались. Даже шикарный автомобиль он, как ни странно, купил на свои сбережения.
   Рон всегда придерживался той стратегии, которая подсказывает хамелеону менять окраску. Если не можешь с чем-то справиться или от чего-то защититься, подстройся под это. У него не было желания разрушать свою налаженную жизнь, и соблазн оставить всё как есть был уж слишком велик. Одна только мысль о разговоре с тётей Магдой вызывала тошноту. Точку в его сомнениях поставила Дона. Она приехала в дом Ридов с тяжеленым кольтом Double Eagle.
   Именно тогда Рон пришёл к выводу, что его романтичная наивность рано или поздно его угробит. Несмотря на все обнаруженные детали собственной биографии, он почему-то был уверен, что Дона приехала за ним. Он ожидал сцену из мелодрамы, Дона размахивает руками и кричит отдайте мне моего сына. Когда Дона оттолкнула его в сторону со словами с дороги, выблядок, он оцепенел.
  
   То, что Дона мать Рона, подтвердили спустя полтора года. Помимо прочего Рон стал владельцем золотистого пистолета, из которого ему прострелили плечо. Рон пытался заслонить собой папу Дерека, а Доне, похоже, было уже всё равно, в кого стрелять. По крайней мере, когда Рон упал, она не сделала даже попытки ему помочь. Четыре пули получил полковник Дерек, одна засела в плече Рона.
   Боли не было, всё заслонил шок. Когда Рон убедился, что не умер, он поднялся и вырвал пистолет из рук рыдающей Доны. Она сидела на полу и всем телом раскачивалась из стороны в сторону. Тело полковника Дерека отбросило к стене. Белая рубашка на груди зияла дырами, но оставалась белой, кровь стекала по спине и собралась в лужу под телом Дерека. Рон набрал номер полиции... и тут же получил ощутимый удар по голове. На несколько секунд он потерял сознание.
   - ... и твоего отца! - голос тёти Магды доносился до него как будто сквозь слой ваты, - Думаешь, в этом есть твоя заслуга? Тупая богатая шлюха!
  
   Женщина, сидящая в кресле напротив доктора Мэйсона, закрыла лицо руками и беззвучно плакала. Мэйсон выдержал паузу и спросил:
   - Вы убили вашу приёмную мать... тётю Магду, потому что она застрелила вашу биологическую мать?
   - Я убил её, потому что она была сукой.
  
   Многие люди удивляются тому, что злодеи в кино всегда читают длинные проповеди своим противникам и тем самым всегда остаются в проигрыше. Рон никогда не удивлялся. Когда он лежал на полу и пытался снова не отключиться, он слышал, что говорила Магда. Обращалась она не к Доне, к самой себе. К той ненависти, которую она всю свою жизнь испытывала к Симоне Фиоре. Богатой выскочке, которой всё в жизни доставалось само собой.
   Рон попытался разлепить склеенные кровью ресницы. Теперь пришла боль, левая рука была как будто объята пламенем, огненные ручейки ползли по ключице к шее. Джинсы были мокрые, Рон обмочился, пока валялся без сознания. Он поднял голову и тут же встретился глазами с Доной. В следующую секунду её лицо разлетелось на части, как мозаика. Кровь, куски костей и белые комочки мозга раскидало по комнате со странным высоким звуком. Только потом Рон понял, что это визжит Магда. Она стреляла почти в упор и большая часть крови попала ей в лицо. Рон потерял сознание.
   После череды бесконечных судебных процессов он унаследовал долю состояния Доны, выделенную ей отцом. Рону пришлось приложить немало усилий, чтобы доказать, что убийство Доны было самозащитой. Мотивы Доны были очевидны, она была психически нестабильна, принимала антидепрессанты и хотела любой ценой вернуть своего сына. Это стало её навязчивой идеей. Гроб полковника Дерека был покрыт национальным флагом и его проводили торжественным салютом из шести винтовок. Магду положили в психиатрическую клинику с нервным срывом.
   Психотерапия ей не слишком помогла, и Магда находила гораздо больше успокоения в беседах со своим приёмным сыном, который никогда не называл её матерью. Если они говорили о произошедшем, то Рон всегда говорил, что очнулся на полу рядом с мёртвым дядей Дереком. Магда гладила его по голове и называла хорошим мальчиком.
   Его юридическая практика была не слишком обширной, но роскошной. Денег у Рона было достаточно, чтобы позволить себе работать даже в убыток, и он, не стесняясь, обставлял свой кабинет антикварной мебелью с драгоценной инкрустацией, покупал картины в стиле арт-деко и хранил немногочисленные документы в сейфе, которому позавидовали бы многие банки. Посетителей встречала одна из трёх сногсшибательных секретарш, которых Рон любовно называл мои церберши.
   Для Магды Рон нанял двух компаньонок, которые работали посменно и не спускали с неё глаз. Местная газета написала заметку о Роне, как подтверждение идеи о том, как мало значит кровь и как много воспитание. У Рона было другое мнение на этот счёт.
   Идею застрелить Магду из того самого золотого пистолета он отбросил, как и свой былой романтизм. Это было бы красиво, даже пафосно, но тогда проще было бы сразу пойти в полицию и признаться в убийстве. Поэтому Рон нашёл в даркнете яд, не оставляющий следов и вызывающий симптомы инфаркта. В какой-то мере это удовлетворило его тягу к театральности, вся эта история с получением секретной посылки напоминала детективную постановку.
   Он не стал смешивать яд с чаем и рисковать нарушить дозировку. Магда получила смертельную инъекцию и скончалась через несколько часов. Жалости Рон не испытывал. Ему казалось даже, что он помог Магде получить, наконец, желанный покой.
   Смерть Магды не вызвала никаких подозрений. Все выражали сочувствие, и никто не задавал Рону неудобных вопросов. Совесть Рона не мучала... по крайней мере, первое время после похорон.
   Первым сигналом о том, что с ним что-то не так, стали сильные боли в простреленном плече. Фантомные боли, как называл их врач, так и не обнаруживший причину. Потом пришли сны, в которых Рон снова и снова стрелял в Магду, а она превращалась в его биологическую мать. Он пробовал больше работать, больше времени тратить на развлечения, пить, наконец, принимать лёгкие наркотики. Рон знал, что он прав, он не жалел о содеянном и повторил бы это, если бы ему выдался второй шанс. Но было что-то ещё, что-то неучтённое, что-то, о чём он никогда не слышал и не читал. Тут не подходили громкие фразы о драгоценности человеческой жизни. Рону казалось, что он распорядился чужой жизнью по собственному усмотрению. И взамен он день за днём отдаёт свою жизнь.
   Потом в его жизни появилась Линда и полностью заняла его мысли. К его любви к ней примешивалась изрядная доля благодарности. Линда избавила его от дурных снов и подарила уверенность в том, что по своим счетам он уже расплатился.
   - Вы до сих пор испытываете чувство вины?
   - Вины? Я никогда не думал о вине. Дело не в этом, док. Я убийца и это даже не юридический термин. Это вроде цвета глаз или знака зодиака. Нечто, что нельзя изменить.
   Мэйсон вспомнил, что Дейву Янгу поменяли дату рождения. И мысленно усмехнулся.
  
   12.
   В белом платье было невозможно пройти по улице и не запачкаться. Приходилось то поддерживать подол, то идти на цыпочках. И то и то Рамона делала, только если мать со всей силы дёргала её за руку. Очередной сеанс у доктора Хейди, очередные тесты и бессмысленные вопросы. Это была уже четвёртая по счёту встреча и после каждой мать бесилась всё больше и больше.
   Сегодня доктор Хейди попросила расставить карточки с комиксом в правильном порядке. Рамона расставила их по размеру и, судя по лицу доктора Хейди, это было неправильно. На обратном пути мать почти бежала и волоком тащила Рамону за собой. Стоило закрыть входную дверь, как она ударила Рамону по щеке, раз, другой, а потом удары посыпались градом.
   - Моя дочь! Не сумасшедшая! Моя дочь! Не сумасшедшая! Таблетки тебе? Дрянь! Никаких таблеток! Ты нормальная, слышишь, нормальная!
   Она затащила Рамону в её комнату и швырнула на кровать. Сама кругами заходила по комнате.
   - Я больше не хочу! Видеть и слышать твои придури и ужимки! Мне плевать, кем считает тебя эта старая пизда Хейди! Я сказала, что ты нормальная и ты будешь нормальной! - она влепила Рамоне ещё одну пощёчину, - Я лучше прибью тебя своими руками, чем позволю этим олухам засунуть тебя в психушку!
   Мать порывисто обняла Рамону и покрыла её поцелуями. Слёзы градом лились по её лицу.
   - Девочка моя маленькая. Да плевать нам на них. Пусть что хотят, то и говорят. Ты у меня самая умничка. Я бы тоже орала, если бы какая-то сука учила меня жить.
   Врач настаивал на домашнем обучении с постепенной социализацией, чтобы не травмировать Рамону. Ханна добилась того, что Рамону взяли в обычную младшую школу, без социального работника, без учителя со специальной подготовкой. Первый год мать регулярно приглашали на беседу с учителями и настоятельно рекомендовали индивидуальный подход к Рамоне. Мать устраивала скандалы, обещала дойти до сенатора и самого президента, если её дочь не оставят в покое.
   - Если ты, белая сучка, не отстанешь от моей девочки, ты вылетишь из школы! Из города! Из штата!
   - Миссис Джексон, наша школа никогда... - начал директор.
   - С каких пор я для тебя миссис Джексон, Джонси? С тех пор, как ты облизывал мои сиськи в этом же кабинете?
   Рамона переводила взгляд с матери на учительницу и с директора мистера Стюарта на мать. Они вроде бы о чём-то спорили. Ханна поминутно притягивала Рамону к себе и гладила по голове.
   - Никто, - она выразительно подняла палец вверх, - Никто не будет здесь называть мою дочь ненормальной.
   Мистер Стюарт, он же Джонси, предпочёл не спорить. Ещё несколько месяцев был ад и сорванные уроки, Рамона визжала, как резаная, стоило только учительнице составить неровную стопку из тетрадей. А потом всё как-то очень быстро прекратилось. Мать ставила это себе в заслугу и повторяла, что доктор Хейди и другие это непроходимые идиоты и дуболомы. На самом деле на сцену вышла Абби. Она была примерной ученицей.
  
   13.
   Беседа седьмая
  
   На этот раз новый персонаж появился стремительно, всего через десять минут после начала сеанса. Мэйсон узнал этот новый взгляд и взял инициативу на себя.
   - Со мной вы, скорее всего, знакомы. А вы...?
   - Меня зовут Джек, док. Джек Хани Смит. Хани прозвище, у меня нет среднего имени.
   Джек говорил с южным акцентом и при разговоре слегка кривил правый уголок рта. Мэйсон посчитал эту особенность важной и добавил к остальным записям. Рамона-Джек спокойно отвечал на вопросы, не задумывался ни над событиями, ни над датами. Он довольно подробно рассказал про свою службу в Египте и Венесуэле. Тема Венесуэлы была Мэйсону довольно близка, его старший брат служил в этой мясорубке и вернулся готовым пациентом. Мэйсон передал его своему коллеге. Пока в повествовании Джека не было ничего, что выбивалось бы за историю военного конфликта.
   - Вы когда-нибудь убивали, Джек?
   - Я солдат, док.
  
   Джек с детства усвоил, что убивать это плохо, но только в армии понял, насколько это плохо. Его первым боевым назначением был Ливан и эти чёртовы муслимы, которых надо резать как баранов. И то и другое высказывание принадлежали его приятелю Хасану. Хасан был родом из Новой Иордании, семья его была светской и абсолютно нормально отнеслась к тому, что Хасан женился на еврейке Роде. Рода погибла во время теракта в Эйлате. Она была на восьмом месяце беременности. После этого Хасан прошёл гиюр, пожертвовал каплю крови, потому что уже был обрезан и вступил в израильскую армию. Во время совместной операции ССША и Израиля в Ливане они и познакомились.
   Говорят, что первый убитый никогда не забывается, но первых убитых было несколько десятков. Отряд Джека должен был освободить захваченную больницу. Почти всех пациентов удалось вывести путём переговоров, но весь персонал больницы оставался в заложниках. У них заканчивались запасы воды, террористы требовали вывода войск и освобождения пленных. Вместо штурма больницу забросали капсулами с ядовитым газом, ворвались внутрь и ввели антидот заложникам. Когда очередь дошла до террористов, командир уронил ящик с антидотом. В рапорте он написал, что это был несчастный случай. Джек представлял себе войну немного иначе.
   Потом пошли настоящие боевые действия, с кровью и стрельбой, но Джек никогда не мог забыть лица командира Санчеса, который бросает ящик на пол, поднимает и бросает снова, чтобы не осталось ни одной целой капсулы.
   Венесуэлу с её бесконечными нефтяными войнами называли в зависимости от ситуации то тридцать седьмым штатом ССША, то последним прибежищем коммунистов. Обе стороны заявляли, что сражаются за интересы местного населения, а население между тем умирало от голода. Джек прикидывал, что скорое окончание войны обещают к каждому крупному празднику. Два последних президента Северных штатов использовали вывод войск из Венесуэлы как основную идею своей избирательной кампании, и оба закончили импичментом после года у власти. Президент Южных штатов отмечал пятнадцатый юбилей на посту, а его политика по большей части сводилась к тезису а вот на Севере ещё хуже.
   Сейчас президентом Северных Штатов была Стелла Кру, совершенно отмороженная милитаристка из партии колонистов, бывшая до этого министром обороны. Одного взгляда на неё достаточно было, чтобы прекратить любые шутки про бабу у руля. Это была шестидесятилетняя женщина с короткой седой стрижкой, наливными бицепсами и, по слухам, титановыми яйцами. Оппозиция называла её ядерным маньяком, в Азиатском Союзе уважительно отзывались о железной стерве. Многие считали Стеллу лесбиянкой, несмотря на наличие мужа и детей. Её продвижению немало поспособствовала третья волна Большого Литиевого Кризиса, из-за которой снова взлетели цены на нефть и уголь.
   И именно Стелла Кру дала виток новой военной операции в Венесуэле. Операция называлась Океанский бриз. Джек голосовал за республиканцев, но на Бриз подписался без сомнений.
   Он давно уже разучился видеть разницу между войнами. Несмотря на весь пафос, Венесуэла ничем особенно не отличалась от Ливана или Египта. Везде задача была одной и той же, убивать и постараться не быть убитым. В первую неделю отряд Джека уничтожил около сотни человек, большая часть которых была мирными жителями.
  
   - Ну, не вполне мирными, конечно. Они оказывали поддержку русским. Но убивать венесуэльцев ради свободы Венесуэлы... Док, вам не кажется это абсурдным?
  
   Впрочем, тогда Джеку было на это плевать. Если не они, то их, а думать солдатам на войне не полагается, для этого есть старшие офицеры. И всё бы было именно так, убивай и выживай, пока этот чёртов Мануэль не нарвался на пулю Джека.
   - Вы убили мирного жителя, Джек?
   - Мирного? Чёрта-с-два! Этот сукин сын был снайпером и убил двоих наших.
   Поначалу все думали, что их окружила целая группа. Кто-то обстреливал их лагерь. Потом оказалось, что метким стрелком была эта чёртова обезьяна, Мануэль Мария Отеро. Поймали его, когда он подстрелил Маркуса, спустя несколько дней тот скончался в госпитале. Мануэля должны были передать венесуэльским властям на подконтрольной территории, но ему не повезло. В тот день, когда двадцать человек гонялись по лесам за одним маленьким венесуэльцем, Стелла Кру подписала законопроект об исполнении наказаний в военное время. Армия ЮСША получала привилегию осуществлять смертные приговоры на территории других государств. Мануэль Мария Отеро был приговорён к казни за убийство американского солдата. Проводить казнь должен был отряд Джека.
   - У нас были холостые и боевые патроны. Командир сам зарядил наши винтовки, чтобы никто не знал, чья пуля будет смертельной. Но я знал, что это моя винтовка, мои пули. Я тогда шпионил за командиром. Думал, он завёл шашни с нашей медсестрой.
   - И вы вините себя в его смерти?
   - Нет, я ведь сам желал ему смерти. Даже радовался тому, что именно мне выпадет честь его пристрелить. Но именно этот выстрел сделал меня убийцей. Не два десятка человек в Ливане. Не несколько сотен в Египте. Не все эти несчастные ублюдки в Венесуэле. Только один безоружный и связанный человек, которого я застрелил по справедливому приговору. Я убийца, док.
  
   14.
   Однажды мать принесла два билета на рок-концерт и сказала Рамоне, что та может пригласить с собой кого-то из друзей. Рамона знала, что Старк со своей компанией был бы в восторге, но Старка что-то давно не было. Мать снова почему-то начала орать, обозвала её клушей, потом вдруг горячо обняла и сказала, что всегда будет на её стороне. На концерт они поехали вдвоём, как две лучшие подружки по словам Ханны.
   Ссориться они начали ещё в машине. Вернее, ссорилась и кричала мать, а Рамона только смотрела на её профиль и следила за мимикой. Этот неподвижный взгляд и довёл Ханну до исступления. Она резко затормозила.
   - Выходи.
   Рамона вышла, закрыла дверь и молча встала на обочине. Через минуту Ханна вылетела из машины и принялась трясти Рамону за плечи.
   - Да очнись же ты!
   Короткие косички Рамоны болтались из стороны в сторону. Она молчала и только смотрела куда-то перед собой. Мать резко отпустила её, опустилась на землю и зарыдала. Её спина прижималась к автомобилю, голова то и дело запрокидывалась и она билась затылком о дверь. Звук получался глухим и ритмичным. Это понравилось Рамоне. Она посмотрела на мать так, как будто впервые её увидела. Солнечный свет превращал её заколку с пластиковыми стразами в драгоценную корону, осыпанную бриллиантами. Глаза из-за слёз и солнца казались гораздо светлее, чем были на самом деле, золотые кружки с рыжими крапинками. Рамона подумала о том, что мать была всего на три года старше, когда родила её. Ханна часто ругала её отца, но почти ничего о нём не рассказывала. Каково это, родить в семнадцать лет? А каково это вообще родить?
   - Ты вообще что-то понимаешь? - спросила Ханна. - Что-то чувствуешь? Не можешь же ты быть... ну вот такой.
   Рамона перебирала тех, кто мог бы прийти ей на помощь. Джек? Терри? Нет, она слишком взрослая. От Марго есть толк, только когда речь идёт о мужчинах. Чаще всего со сложными ситуациями справлялся Старк, но Рамоне показалось, что сейчас от него будет мало толку. Она позвала Абби.
   - Мам?
   Ханна вскинула голову.
   - Мам, ты плачешь? Ты...
   Ханна несколько раз кивнула, потом вскочила и внезапно так сильно ударила Рамону в грудь, что та не устояла и упала на спину. Абби заревела.
   - Мне нужна моя дочь! Моя дочь, ты, мелкая сучка, мне нужна моя дочь, моя дочь!
   Новый поток слёз был такой силы, что Ханна покачнулась. Она рухнула на колени рядом с Рамоной и взяла её лицо в ладони.
   - Мне не нужны суррогаты, это пусть другие смотрят эту пьесу. Мне плевать на других. Мне нужна моя дочь, слышишь, ты, моя дочь!
   Абби испуганно упорхнула. Рамона снова оказалась на сцене. Слёзы высыхали на совершенно равнодушном лице. Ханна стремительно поцеловала её в лоб и обняла, и притянула к себе. Так и сидела на земле, держа на руках свою взрослую дочь, которая была уже почти с неё ростом.
   - Не нужны нам с тобой эти черти. Я с тобой. Я люблю тебя.
   Рамона молчала.
  
   15.
   Беседа восьмая
  
   Самым частым поздним гостем, как их называл доктор Мэйсон, была маленькая девочка по имени Абигейл. В его заметках значилось развод, насилие отчима, проповедник, мединет.
   - Абби, ты здесь?
   - Да?
   Мэйсон задался вопросом, как Рамоне удаётся так имитировать голоса.
   - Ты говорила, что боишься чего-то неприятного. Тебе больше не страшно?
   Всхлип. В оба прошлых раза Рамона-Абби просила потушить настольную лампу. Сейчас Мэйсон сделал это без напоминания и в полутьме едва мог различить лицо пациентки. Он слышал только, как она плачет.
   - Кто-то угрожает тебе?
   Абби не ответила. Мэйсон обратил внимание на то, как говорит сам. Чёрт возьми, голос сам собой подстраивается под собеседника. Сейчас он говорил так же, как с шестилетним племянником. Мэйсон решил ещё раз спросить наудачу:
   - Сколько тебе лет, Абби?
   - Десять.
   Мэйсон подумал, возможно, она говорил не о своём возрасте, а о своём существовании. Точка отсчёта десять назад. Рамоне двадцать восемь, может быть, её сознание породило Абби в восемнадцать? Быстрый шорох пальцев по клавишам, спасибо за слепую печать.
   И опять старая песня, она хочет убить меня. Под ней подразумевалась некая всесильная сущность, способная изгнать голоса из головы Рамоны. На консультации с доктором Стайером (Мэйсон согласовал консультацию с Рамоной и выслал отдельный счёт) тот высказал мысль, что этим кем-то вполне может оказаться сам Мэйсон. Пол в данном случае не имеет никакого значения. Рамона пришла к нему, обнаружив голоса в своей голове. Уже существенный шаг, обычно пациенты тянут с этим признанием до последнего. Конечно, в лечении самая значительная роль будет отведена медикаментам, но координатор всего этого действа он, Мэйсон. А значит, именно он угрожает голосам. Или дронам, если использовать терминологию Рамоны.
   - Она как грипп, - сказала Абби. Голос дрожал сильнее.
   - Как грипп? Что ты имеешь в виду?
   - Ветрянка. Корь. Грипп. В школе нам делали прививки. Но против неё нет прививок.
   - Ты имеешь в виду болезнь?
   - Да. Нет. Это не простуда. Я сломала руку на катке и потом носила гипс. Мама рисовала на нём фломастерами. Но она не как рука, хотя это тоже было очень-очень больно. Она это грипп. Она... ей можно заразиться. Может быть, вы уже заражены. Мне надо было носить маску. Но я переболела. А потом у меня выработался иммунитет.
   Голос Абби опустился со звонкого детского до довольно низкого взрослого голоса. Она больше не заикалась и не запиналась на сложных словах. Последнее слово, иммунитет она произнесла вообще без запинки. Мэйсон не успевал записывать все свои наблюдения.
   - Доктор?
   - Да?
   - Я плохая?
   - Почему ты так решила, Абби?
   - Вы знаете. Я убила дядю Джерри.
   Мэйсон снял очки, медленно протёр их, надел обратно.
   - Абби, ты ведь знаешь, что в разных штатах действуют разные законы? И одно и то же преступление может наказываться по-разному.
   - Да...
   - Изнасилование несовершеннолетнего это очень тяжкое преступление. В некоторых штатах за него полагается пожизненный срок. А в некоторых смертная казнь.
   В этом Мэйсон был не вполне уверен, он никогда не был силён в юриспруденции. Но на Абби это произвело впечатление. Она смотрела на него, не мигая.
   - Если бы его арестовали, его бы с большой вероятностью приговорили к смертной казни. Собралось бы много людей, все смотрели бы на него. А потом его бы казнили. Убили. Потому что если человек насилует маленьких девочек, он теряет право на жизнь в нашем обществе.
   Доктор Мэйсон был ярым противником смертной казни и склонялся к теории, что любое насилие является следствием душевной болезни. Он написал несколько статей для научных журналов на эту тему, одну из них даже приняли.
   - Насильник это не просто плохой человек, Абби. Насильник это вообще не человек.
  
   В колледже Мэйсон изнасиловал свою однокурсницу. Она была вусмерть пьяна и не особо возражала, но напоил её он и раздел тоже он. Подобных историй всегда было множество. Была теория, что если девушка пришла на вечеринку и не отказывается от выпивки, она заранее соглашается на секс. Иногда на групповой.
   - Один человек не может покушаться на свободу другого человека. Именно это делает нас цивилизованными.
   Брат Мэйсона воевал в Венесуэле. Командир его группы был арестован за организацию борделя. Все женщины были местными, все находились на рабском положении.
   - Ты защищала свою свободу, Абби. Ты молодец.
   Абби разрыдалась.
  
   16.
   - Как можно быть такой идиоткой? - мать трясла перед её носом использованным тестом на беременность, - Если у тебя хватает мозгов, чтобы трахаться, почему не хватает мозгов, чтобы предохраняться? Боже...
   Она вдруг села на диван и жестом предложила Рамоне сесть рядом с ней. Та опустилась рядом, мать крепко обняла её рукой и притянула её голову к себе.
   - Бедная моя девочка. Эти ублюдки всегда будут говорить, что им плохо в презервативе.
   В комнату сунулся Уилл, муж Ханны, она заорала, не глядя на него: - Уйди, у нас разговор, - он посчитал нужным убраться, и Ханна снова нежно повернулась к Рамоне: - Сколько у тебя уже задержка?
   - Две недели.
   - И сколько тестов ты уже сделала?
   - Три.
   - И все три... - мать не договорила, вскочила и в ярости прошлась по комнате: - Господь милосердный, да почему же ты такая тупая? Почему я должна вытягивать из тебя каждый ответ клещами? Ну скажи мне уже в конце концов всё и сразу! Что на тестах? Кто он? Это тот парень, Микки? Ну? - она вплотную подошла к Рамоне, - Ну что же ты молчишь?
   Рамона спокойно на неё смотрела, она не понимала, на какой вопрос следует отвечать. Мать снова плюхнулась на диван и обессиленно откинула голову на подушки.
   - Так ладно, тебе я вижу на всё наплевать. Мы с Уиллом не потерпим тут никакого ублюдка. Завтра идём с тобой к гинекологу. Ясно?
   Рамона кивнула. Мать долго на неё смотрела, потом с воплем спрыгнула с дивана и помчалась на кухню, поднимая длинной прозрачной юбкой настоящий вихрь. Рамона ещё долго слышала, как мать говорит сама с собой, громко, специально, чтобы было слышно. И угораздило же родить такую идиотку, нет, всё дело в этом сукином сыне, и правильно, что построили стену, все эти сраные мексикашки должны оставаться где угодно, хоть в жопе, лишь бы подальше от нормальных людей.
   Беременность не подтвердилась, но гинеколог долго говорил с Рамоной на тему предохранения. Как и мать Рамоны, она посетовала на молодых людей, безответственно подходящих к этому вопросу. Для начала врач предложила начать приём противозачаточных таблеток. Из кабинета Рамона вышла с рецептом на таблетки, при виде которого мать впала в бешенство, выхватила рецепт и ворвалась в кабинет. Несколько минут из кабинета был слышен только её голос, но слова было не разобрать. Наконец, она вышла и сказала Рамоне, что к окончанию школы она оплатит ей негормональную спираль. В машине, перед тем как включить зажигание, она расхохоталась и несколько минут не могла успокоиться.
   - А мой папаша подарил мне на окончание школы кролика, - она смахнула слёзы и обняла Рамону одной рукой, - О, господи. Хоть ты-то не будь идиоткой. Кому нахрен нужна мать-одиночка.
   Спираль обошлась в четыре сотни новых долларов и мать несколько месяцев ругалась по поводу проклятой медицины и новой колониальной политики. В то же время она постоянно повторяла, что четыреста баксов это ничто по сравнению с грёбаным спиногрызом. Рамона пыталась понять, огорчается мать или радуется.
   Через несколько лет оказалось, что четыре сотни были выброшены на ветер. Рамона была бесплодна.
  
   17.
   Беседа девятая
  
   Дверь распахнулась без стука, и Мэйсон поднял голову от монитора. Рамона Джексон.
   - Чувак!
   - Вы что-нибудь забыли?
   - Я тебе как шлюхе за дополнительное время заплачу. Полчаса и без анала, идёт?
   - Боюсь, моему следующему пациенту назначено, - беглый взгляд на невидимые часы, - через пятнадцать минут.
   - Да хер бы с ним, я уже договорилась. Он перенёс сеанс.
   - Он ничего мне не говорил...
   - Я тебе говорю. Короче, сиди и слушай, я тут всё равно ненадолго, - Рамона запрыгнула на стол и сбросила красную папку с документами. Мэйсон откинулся в кресле, - Ты ведь уже говорил с остальными. Так вот, их тоже пока нахер. Всех, кроме здорового мужика, он нам может пригодиться.
   Мэйсон в очередной раз отметил, как меняется лицо Рамоны с каждым новым переключением. Губы плотно сжаты и вроде бы даже уменьшились в размерах. Глаза сузились, подбородок напряжён. Даже дыхание стало совсем другим, теперь Рамона выталкивала воздух из лёгких короткими редкими толчками.
   - Как вы провели эту неделю? - на всякий случай он решил не называть её по имени.
   - Она просила вас убить нас?
   - Кто она?
   Рамона больше не облокачивалась спиной о спинку кресла, в позе не осталось и следа расслабленности. Мэйсон смотрел теперь не на её лицо, а на пальцы. Тремора больше не было, Рамона не выгибала ладони и не порывалась схватить себя за запястье.
   - Сколько вы получаете в час, доктор?
   - Это зависит от сеанса, - пожал плечами Мэйсон. Вопрос немного его задел. - Терапия, диагностика, консультации. Много факторов.
   - Сотня долларов? Две? Три?
   Мэйсон неопределённо пошевелил пальцами в воздухе.
   - Я заплачу по тысяче за каждый последующий сеанс. Если вы не будете касаться в разговоре некоторых тем.
   - Простите?
   - Говорите о внутреннем ребёнке или фрейдистских мотивах в фантазиях и рисунках. Можете обсуждать групповой гомосексуальный секс. Мне плевать. Но вы не должны больше говорить на тему слияния.
   Мэйсон откинулся в кресле и глубоко вдохнул. Он буквально увидел сам себя со стороны. Психиатр за работой, внимательный, но не слишком впечатлительный.
   - Вы ведь понимаете, что мы обсуждаем с вами только те темы, которые важны для лечения?
   Улыбка Рамоны была новой для Мэйсона. Даже не улыбка, а какой-то спазм мышц, заставивший слегка подняться уголки губ. Рамона смотрела на него, не мигая, длинные накрашенные ресницы почти касались бровей.
   - Доктор, я бы с большим удовольствием вообще отказалась от посещений. Я не нуждаюсь ни в вас, ни в вашей терапии. Но в данном случае у меня нет выбора. Я пытаюсь только минимизировать ущерб.
   - Ущерб?
   - Да. Вы уже говорили с маленькой девочкой?
   - Абигейл? Да.
   - И вы готовы её убить? Или Марго? Или меня?
   Мэйсон снова попытался сосредоточиться на том, как он выглядит. Хотелось показаться, что ли, представительным. Тема не была новой, ему доводилось слышать более бредовые заявления. И каждый раз пациент был абсолютно искренен и уверен в своей правоте. Так и Рамона сейчас, но вот этот немигающий взгляд, который буквально пригвоздил Мэйсона к креслу. Он с удивлением понял, что испытывает не профессиональный интерес, а обыкновенное любопытство. Нечто подобное было разве что на третьем курсе, когда его впервые допустили к работе с пациентами. Артур Коваль, их доцент, как-то сказал, что недостаточно быть просто врачом. Чтобы понять пациента, надо одновременно почувствовать себя с обоих сторон, и врача и больного. Тогда Мэйсон посчитал, что это только красивая цитата чёрт знает какого мастодонта от психиатрии. С опытом постепенно пришло понимание, что Коваль научил едва ли не главному в профессии врача. Или как говорили индейцы, хочешь понять врача, пройди милю в его мокасинах. Или это были мексиканцы? Как же быстро работает человеческий мозг. Мысли так и скачут.
   - Я не дам вам убить их. Хотите вы этого или нет.
   - Мы никогда не говорили с вами об убийстве. Видите ли, Рамона... Абигейл, Марго, Гаджет и все остальные это не чужаки, забравшиеся в ваш разум. Это важные части вашего я. Мы не можем просто взять и удалить какую-то часть. Мы можем только вместе научиться взаимодействию.
   Рамона расхохоталась. В её смехе не было ничего от гортанного смешка Марго, как не было и самого веселья. Мэйсон смотрел, как пульсирует вена на её шее, как блестит чуть влажный лоб. Было в этом что-то неестественное. Он бессознательно поёжился.
   - Важные части! Хорошо, доктор. Мне неважно, что вы об этом думаете. Просто не предлагайте никаких способов убийства. Слияние в наше общее я это убийство.
   - Кто вы? - спросил Мэйсон.
   - Меня зовут Наргарет Марка. И я наёмник в этом грёбаном иностранном легионе.
  
   18.
   Пшшш! На ладони Рамоны расцвёл ожог в форме полумесяца. Она не помнила, как нагрела на плите металлическую ложку, как приложила её к ладони. Там, куда прикасалась ложка, кожа почернела, вокруг до самых пальцев расползалась краснота. Боль пульсировала где-то на периферии.
   Скорее всего это была работа Дейва, этого маленького гомика, который называл себя Гаджетом, как крысу из того тупого мультика. Или как мышь. А может он и вовсе не был гомиком, по крайней мере, он успешно блокировал все воспоминания на этот счёт. Рамона надеялась, что делал он это неосознанно. Гаджет появлялся набегами, иногда переполненный какой-то глупой радостью, чаще мучимый чувством вины. Это он познакомил Рамону с понятием меланхолия, хотя она так до конца и не поняла, что это за хрень такая.
   Общение с внешним миром привело её к мысли, что весь смысл человеческого существования заключается в как можно большем количестве переживаний. Самым абсурдным было то, что люди делали не слишком много различий между счастьем и глубокой печалью, они одинаково бросались в объятия и одного и второго. При этом они чётко разграничивали эмоции на негативные и позитивные, при этом же иногда успешно перекрещивали их последствия, например, плакали от радости или смеялись от сильной боли.
   Если верить фильмам и сериалам, то слышать голоса в голове это как-то не вполне здорово. В этом смысле Рамона была полностью согласна с Джеком, подобные вещи необходимо маскировать, чтобы не вызывать вспышки новых эмоций у других людей. И дело не в том, что её пугали подобные сцены, она не боялась ни криков, ни боли. Просто любая бессмысленная агрессия (а какой она ещё может быть) нарушала эмоциональную матрицу и вот это действительно пугало. Если только Рамона правильно называла то, что чувствует. Опасение, а может просто предостережение. Любая боль была только предостережением.
   Новые шрамы появлялись с завидной регулярностью. Больше всего страдали руки, нежная кожа на внутренней стороне, от локтя до запястья. В основном это были порезы, иногда ожоги. Рамона прятала набухшие рубцы под длинными рукавами. Пластырь всегда заканчивался очень быстро. Когда мать в очередной раз не нашла в аптечке новую упаковку, она долго орала, что если Рамоне приспичило заклеивать себе дырку между ног, она может пользоваться, чёрт её подери, бумажным скотчем. Как ни странно, совет оказался довольно удачным. Скотч держался на коже так же хорошо, как и пластырь.
   Однажды Рамона лежала в постели с высокой температурой. Она не чувствовала себя плохо, только небольшая слабость, но мать настояла на том, чтобы она не выбиралась из кровати. Рамона пила чай с малиной и слушала, как мать рассказывает об этой тупой суке Кру, из-за которой мы снова оказались в полной жопе.
   - Меня не ебёт, что у них там происходит за океаном, меня там не было и не будет. Какого хера мы должны раскошеливаться на грёбанные колонии?
   Рамона вспомнила про то, как Старк реагировал в подобной ситуации со своей подружкой.
   - Тебе нужны деньги?
   - Что? - мать посмотрела на неё так, как будто впервые её видела, - Ты видела, как я выиграла в национальной лотерее или отсосала у министра финансов?
   - Нет, - сказала Рамона. - Я не видела, как ты отсосала у министра финансов.
   Мать замахнулась, чтобы ударить её по щеке, но остановилась в последнюю секунду, вспомнив, что Рамона болеет.
   - Чтобы я не слышала от тебя таких слов! Деньги, - она прошлась по комнате туда и обратно, - Деньги бы нам не помешали.
   Через неделю Рамона выздоровела и отправилась к мистеру Харсу, начальнику городского благоустройства.
   - Я хочу работать у вас.
   Мистер Харс посмотрел на неё сначала с раздражением, потом подумал и немного смягчился. У него самого были дети, и ни один из них пока не изъявлял желания хотя бы работать по дому.
   - Работать, - сказал он, - Это хорошо. А что ты умеешь делать?
   - Ничего из того, что может быть вам полезно, - сказала Рамона. - Но я могу научиться.
   Ответ мистеру Харсу понравился. Спустя несколько дней Рамона стала работать помощником мусорщика. Мать устроила скандал, но звонок от Харса немного её остудил.
   - Остынь, Ханна. Никто не съест твою девочку. Пусть поработает пару месяцев на мусоровозе с Дирком, потом получит права и мы найдём ей что-то поинтереснее. К колледжу получит от меня хорошую характеристику. Она ведь собирается в колледж?
   Мать Рамоны не собиралась отправлять её в колледж, но вопрос Харса ей польстил.
   - Ну чёрт с тобой, Микки. Пусть пока катается на этой членовозке.
   Права Рамона получила, но с мусоровоза так и не ушла. С этой работой отлично справлся Джек, а её всё устраивало. Больше всех зарабатывала Марго и этого Рамона, как ни старалась, не могла понять. Марго добровольно работала проституткой и рыдала, когда её называли шлюхой. Иногда к ней присоединялся Старк, но он работал скорее за идею. Они все работали, так или иначе. Праздные руки - мастерская дьявола.
  
   19.
   Беседа десятая
  
   - Мне неудобно с вами говорить, - сказала Рамона.
   - Я вам неприятен?
   - Нет. Вы не обидитесь, если я скажу, почему?
   - Я не обижусь, даже если вы не скажете.
   - Дело в том, что... - Рамона судорожно вздохнула и решила, что вздох получился слишком наигранным.
   Мэйсон молчал и смотрел на неё с тем выражением, которое, по его мнению, должно было располагать к себе пациента. Он никак не старался помочь Рамоне преодолеть неловкую паузу. Рамона предположила, что психиатр думает, что ей сложно начать рассказывать. Ей действительно было сложно, но дело было не в смущении, а в подаче информации. Умение вести разговор никогда не было её сильной стороной. Любая попытка что-то описать заканчивалась тем самым смущением на лицах слушателей, которое называют испанский стыд. Рамона на мгновение закрыла глаза и позвала Старка. Не его самого, разумеется, только его голос, его манеру говорить. Если отбросить ехидство и тягу к плохим шуточкам, из Старка получался неплохой рассказчик. Рамона растянула губы в его фирменной улыбке (лыба до ушей, как сказала бы Абби). Ну, поехали.
   - Дело в вашей мимике. В движениях тела. Во всех этих мелочах. Я плохо понимаю интонации речи, поэтому ориентируюсь не на то, как человек говорит, а на то, как он себя при этом ведёт. Все эти полутона... Их передают с помощью голоса, умышленно, а тело бессознательно следует за ними. Понимаете? Слова и мимика совпадают, должны совпадать. Если только человек не лжёт. Я знаю, что вы мне не лжёте. Но вы говорите одно, а ваше тело говорит совсем другое.
   Получилось убедительно, по крайней мере, доктор Мэйсон изобразил озабоченную заинтересованность. Он достал бумажный платок из коробки и принялся протирать очки. Мэйсон вроде бы смотрел на свои руки, но его взгляд проходил сквозь них, сквозь бумаги, лежащие на столе, сквозь стол. Рамона в очередной раз пожалела о том, что решилась на эту авантюру. Карт-бланш, напомнила она себе. Индульгенция на грех, если воспользоваться старинной терминологией. Ради этого стоит и потерпеть этого доктора по психам, свято уверенного в том, что он господь бог. Ох... Рамона мысленно выругалась. Стоило вспомнить Старка с его красноречием, как незаметно начинаешь мыслить как он. А доктор Мэйсон тем временем закончил дела со своими очками и снова таращился на неё.
   - Я могу что-то сделать? Или что-то не делать? Чтобы вам было комфортнее?
   - Нет. Не думаю, что вы можете это контролировать. По крайней мере, не сознательно.
   - Я постараюсь всё же вас не раздражать.
   - И как же ты, сукин сын, собираешься это сделать?! - мысленно заорала Рамона голосом Старка. И улыбнулась, надеясь, что улыбка получилась искренней.
   - Вы хотели что-то мне рассказать, - напомнил Мэйсон. Впервые с начала их разговора он обратился к ней с таким предложением. Рамона предположила, что психиатру не положено подталкивать пациентов к общению. Она снова позвала Старка и в очередной раз подумала, что не валяй Старк дурака, из него вышел бы толк. Возможно, она бы позволила ему оставаться на сцене дольше, чем Джеку. Но Старк это Старк. Рамона ещё раз посмотрела на овцу и заговорила. Со всеми положенными интонациями. Паузами. Выразительными взглядами на собеседника.
   - На первом сеансе вы спросили меня, слышу ли я голоса. Я вам соврала. Я не только слышу голоса, но и периодически отдаю им контроль. Не всегда добровольно, иногда мне кажется, что они действуют сами по себе. Меня это пугает.
   - Вы подозреваете у себя какой-то диагноз? - спросил Мэйсон.
   - Я? Я, что, врач? Это вроде ваша работа.
   - Вы часто рассказываете мне о том, что изучаете в интернете материалы по вашим препаратам. Возможно, у вас сложилось своё мнение. Мне бы хотелось его услышать.
   - Какое мнение? У меня в голове живут разные люди. Раньше меня это устраивало, теперь я перестала их контролировать и хочу от них избавиться, - Рамона стукнула кулаком по столу и внезапно заговорила голосом Старка, - Нахрен! Если я должна сама себе ставить диагнозы, на кой чёрт мне платить вам по сто долларов в час?
   Мэйсон снял очки, и, Рамона не поверила своим глазам, улыбнулся.
   - По восемьдесят. Вы меня переоцениваете, Пегги.
   Рамона откинулась в кресле и с полминуты молча смотрела на Мэйсона. Она и не подозревала, что кто-то кроме неё мог посещать сеансы. Но если Мэйсон не просто знает про остальных, но даже определяет по голосу, кто есть кто...
   - Вы говорили со Старком?
   - А вы не...
   - Вы, мать вашу, говорили с ним?
   Мэйсон покрутил очки в руках и снова водрузил их на нос.
   - Простите, Рамона. Я не обсуждаю других пациентов.
   На этот раз Рамоне захотелось позвать Джека. Пусть бы он и разбирался с этим доктором по мозгам, это его епархия. Если она правильно проанализировала разговор, то единственное подходящее чувство это бешенство. А его у Джека было с избытком.
   - Рамона?
   Она собралась с духом.
   - Я подозреваю, что у меня раздвоение личности. Я прочитала, что это относится к диассоциативному расстройству. Я не врач и не знаю, так ли это. Мне просто нужно лечение. Пегги и... - она замешкалась, не зная, в курсе ли Мэйсон про остальных, - и другие... Они должны уйти. Умереть.
   - Если вы сможете больше рассказать мне о Лизе, мы сможем продвинуться чуть дальше. Пока вас это мучает или пока это отягощает вашу совесть...
   - Вы не похожи на исповедника, док. Не надо мне рассказывать о моей совести. Я пришла к вам не за этим.
   - Любой психиатр в какой-то мере исповедник, - сказал Мэйсон. Он уже минут пять методично стучал кончиком карандаша по столу. Рамона прикидывала, должно это бесить её, или нет. Решила, что не должно.
   - Почему вы убили Лизу, Рамона?
   Рамона посмотрела на него с недоумением.
   - Почему? Потому что мне так захотелось.
  
  
   20.
   В девять лет Рамона сломала руку и удивила врачей тем, что не плакала. Вместо неё рыдала мать, обливалась слезами и покрывала весь медицинский персонал проклятиями, если они сейчас же, немедленно не помогут её дочери. На следующий день мать забила морозильник мороженым, заказала пиццу и не уставала повторять Рамоне, что она её любимая девочка и чтобы она, чёрт её побери, не смела больше её так пугать.
   Рамону мало беспокоила боль во время перелома. Когда перестали действовать обезболивающие, она не попросила ещё таблетку. Но вот спустя несколько дней, когда сложенная под гипсом кость начала срастаться, жизнь на какое-то время стала невыносима. Это была даже не боль, это была скорее иллюзия боли, что-то, набухающее и растущее внутри тела, такое же чужеродное, как и нож, воткнутый в середину ладони. Нож Рамона вогнала в руку сама и смотрела на кровь, брызгавшую из-под лезвия. Она знала, что это было больно, больно, а в данный момент ещё больнее, чем даже перелом. Но эта боль была понятной, её можно было проанализировать и разложить на мельчайшие детали. То, чего нельзя было сделать с болью от срастающейся кости. Матери она сказала, что случайно порезалась. Врать её научил Старк.
   Свой следующий перелом Рамона заработала в двадцать лет, когда уже была единственным водителем мусоровоза на несколько районов. Она вышла из машины, чтобы поправить бак, до которого не могла дотянуться ковшом, и в этот момент ковш соскользнул ей на плечо и перебил ключицу. Боли она не заметила, занятая только тем, чтобы поправить ковш и вернуть на место проклятый бак. Рамона проехалась по всему району, опустошила все контейнеры и поехала к сортировочному центру. Только когда она выходила из машины, она почувствовала небольшое давление в районе груди. В туалете центра она сняла с себя куртку и увидела красное пятно, растекающееся по майке. Из рваной раны возле плеча торчала кость. В туалет вошла женщина, которую Рамона видела несколько раз, когда переоформляла зарплатную карту. Она увидела кровь, издала короткий визг и вылетела из туалета с побелевшим лицом. Рамона надела куртку, сдала и подписала документы и поехала в больницу. Ей вправили кость, сделали шов и надели перевязку, прижимающую правую руку к телу. Рамона просидела дома две недели. В этот раз она знала, кому отдать боль.
   Ещё полгода и новый перелом, на этот раз Рамона попала в небольшую аварию. Каждый раз, когда Ханна видела её за рулём мусоровоза, она умоляла её быть осторожнее. В этот раз они вдвоём ехали в строительный магазин. За рулём была мать, дорога была совершенно пустой, но машину занесло. Рамона пыталась удержать руль и сломала левую руку. Мать провела три недели в госпитале и закадрила одного из санитаров.
   Пока матери не было дома, Рамона много времени провела в темноте и тишине собственной комнаты. К этому времени она уже научилась затыкать почти всех эхо, кроме маленькой Абби, но и та почти не ныла и не приставала с глупыми рассказами. Рамона сидела на полу, прижавшись спиной к тёплой батарее, пила остывший чай с мутной плёнкой на поверхности. Она рассуждала о природе боли, пыталась понять, когда боль переходит в сознание, когда в сознании не остаётся ничего, кроме боли. В больнице она видела людей, одурманенных сильнодействующими опиатами. Это позволяло им избавиться от боли, но в то же время избавляло и от жизни. В чём-то это было похоже на секс под кайфом, который несколько раз был у Марго. Никакого контроля над собственным телом и почти никакого контроля над собственными мыслями. Ею вертели, как тряпичной куклой, отпускали и притягивали. Это было странное резиновое ощущение. Сколько Рамона его не анализировала, у неё так ничего и не вышло.
   Джейми, новый начальник отдела финансов хотел с ней переспать. Узнав, что Рамона болеет и сидит дома, он несколько раз звонил, каждый раз натыкался на автоответчик, а один раз даже пришёл к дому и долго звонил в дверь. Когда Рамона снова вышла на работу, вечером он преподнёс ей большой, перевязанный ленточкой ананас.
   - Это же лучше цветов, правда? - сказал он и подмигнул.
   - Ты хочешь меня трахнуть, - сказала Рамона, даже не пытаясь придать этому вопросительную интонацию. Спустя пару часов они оказались в постели, и Джейми оказался очень даже ничего, по крайней мере, с точки зрения Марго. Ананас наутро чистил он и ел тоже он.
   Летом Джейми сделал ей предложение и совершенно очаровал Ханну своим умением готовить. Рамона согласилась, потому что с этим согласилась мать. Джейми мечтал о детях и настоял на немедленном обследовании ради будущего потомства. Его спермограмма была идеальной, а у Рамоны обнаружили двустороннюю непроходимость маточных труб. Джейми слился почти сразу, впрочем, довольно пристойно. Ханна орала, что повесит этого выродка на его собственных яйцах.
   На следующем женском сборище Рамону утешали со всех сторон. Ей подкладывали куски торта, трепали по волосам и полоскали несостоявшегося жениха на чём свет стоит. С Джейми они перешли на мужиков вообще, обсудили своих нынешних и бывших, пришли к выводу, что Урсула права и провались они пропадом, это сучьи дети. Ханна рассказала про бесплодие дочери. Некоторое время Рамоне сочувствовали, а потом толстуха Пегги стукнула кулаком по дивану и расхохоталась.
   - Эй, девочка, да ты вытянула свой лотерейный билет. Трахайся сколько угодно, а с животом ходить не будешь. После трёх родов я скажу тебе так, знала бы, что это такой кошмар, никогда бы не раздвигала ноги.
   И женщины перешли к обсуждению тяжёлых родов.
  
   21.
   Беседа одиннадцатая
  
   - Здравствуйте.
   - Ваши таблетки не работают.
   - Простите? - снова этот кивок, голова склонена набок, как у чайки.
   - Мне не нужен дополнительный дофамин. И антипсихотики тоже. У меня нет приступов. Кроме того, - она пожала плечами, - Почему вы выписываете устаревшие препараты? Золофт и прочее...
   Мэйсон дождался, когда пауза затянется, чтобы не перебить, если Рамона захочет ещё что-то сказать. Не сказала.
   - Видите ли, за последние десятилетия не было каких-то серьёзных достижений. Фарминдустрия переживает не лучшие времена.
   Да и не только фарминдустрия, подумал он, но вслух ничего не сказал. Мы все в глубокой заднице после этой игры в солдатиков. Рамона молча на него смотрела.
   - Вот только цитаксин...
   - Бесполезные леденцы, - перебила его Рамона. - Все ваши таблетки. Вы ведь не знаете, как работает мозг. Бьёте наугад в надежде, что что-то сработает. Только это не работает.
   - Тогда давайте вместе обсудим схему лечения. В прошлый раз мы, - Рамона сделала рукой предупреждающий жест и Мэйсон кивнул, - Хорошо, это после. Рассказывайте.
   - Видите ли, доктор, это как на флоте. Драить палубу, чистить медь. Моряки должны быть круглосуточно заняты, чтобы не заскучать. Скука убивает, - она достала пистолет и положила его на стол. - Глаза доктора Мэйсона увеличились за стёклами очков, - В буквальном смысле. Сегодня я кого-то убью. Выбор за вами, доктор. Кого мне убить, себя или вас?
   Кресло под Мэйсоном скрипнуло, он подался назад, убрал руки со стола и сложил их на груди, как будто отгородился от неё. Нарга отстранённо подумала, что Мэйсон уже столько узнал о ней, обо всех них, но о нём она знает только то, что написано в кратком портфолио на сайте. Он женат? Он говорил, что у него есть дочь. Как её зовут? Как зовут его собаку?
   - У вас есть собака, док?
   - Нет.
   - Кошка? Попугай? Рыбки?
   - Сири. Голосовой помощник от Apple. По утрам она будит меня и включает кофеварку. Вечером регулирует температуру к моему приходу.
   - Я поняла, - сказала Нарга. Мэйсон как будто не обратил внимания:
   - Она запускает стиральную машину и оплачивает счета, если я забываю сам это сделать. Она...
   - Я поняла! - крикнула Нарга. Мэйсон заткнулся.
   Лицо Мэйсона стала расплываться. Время как будто раздвоилось. Вот Нарга сидит в кабинете доктора Мэйсона, а вот она же сидит в квартире приятеля Марго. Над чашкой с кофе поднимается пар, солнечные лучи разбиваются о стеклянную вазу на сотни золотых бликов. Нарга моргнула, и солнце превратилось в мягкий электрический свет, наверняка оказывающий благоприятное и расслабляющее действие.
   - Вы ещё здесь? - окликнул Мэйсон. Его голос звучал как будто издалека. Нарга подумала, как он узнал, что это она, но эта мысль быстро оборвалась, снова появилось солнце и аромат кофе. Рядом на подставке стоял планшет, страницы листались автоматически.
   Мелькали новостные ленты. Кто-то умер, кого-то убили. В сущности, разница не так уж и велика. Кто-то перестал существовать. Чем больше Нарга об этом думала, тем больше сомневалась в собственном восприятии реальности. Вроде бы существование чего бы то ни было это прописная истина, есть так есть, нет так нет. Когда-нибудь и она сама перестанет существовать, но ведь когда-то это не было поводом для паники. Почему же тогда сейчас так странно.
   Кофе был приторно сладким, ещё и со сгущённым молоком, всё как любит Абби. Блинчики с бананом и Нутеллой, можно заработать диабет от одного только взгляда. Нарга попыталась вспомнить, как выглядела Абби, и не смогла. Была она худенькой или пухлой? Платье в этих нелепых синих кружевах. Тикающие часы на стене. Кто-то умер, кого-то убили.
   Перед ней на круглом кофейном столике лежал пистолет. Совершенно нелепое оружие с точки зрения техногенной цивилизации, ни одна пуля не гарантирует стопроцентного летального исхода. Но ничего лучше ещё не придумали, а снова заниматься резнёй, это слишком много мороки. Кровь это хорошо, скоростной экспресс от одной нейронной сети к другой. И на него пока не попасть. По крайней мере, пока жива Рамона.
   Нарга взяла пистолет, попыталась прокрутить его в руке, как герой вестернов и с грохотом уронила на пол. Предохранитель не был поднят, вот так люди и отстреливают себе руки и ноги. Кто-то умер, кого-то убили. Мысль засела в голове ещё давно, но только сейчас начала обретать конкретные черты. Спровоцировать убийство не получится, Рамона просто этого не позволит. Остаётся самоубийство, но кто будет контролировать переход? Вот и получается, что единственный выход это спровоцировать самоубийство, как бы бредово это ни звучало. Как же это называлось в заумной книжке доктора Мэйсона. Не эвтаназия, нет. Активная помощь при самоубийстве. Кто-то должен нажать курок за тебя.
   А как быть с остальными, с этими безбилетниками? С ними уже удалось достигнуть какого-то взаимопонимания. Их уже и не назовёшь эхом. Это не просто сгустки воспоминаний, это даже не призраки. Это отдельные личности, сформировавшиеся не за время жизни своих прототипов, а уже на борту их общего разума. Прошлая жизнь это личинка, нимфа, потом долгий сон в куколке, метаморфоза и, наконец, нечто совершенно иное. Взять хотя бы Джека. Он говорит с южным акцентом, не любит левых и с неодобрением косится на смешанные парочки. Но это уже его эхо, воспоминания о жизни нимфы. Или Абби, всё ещё перепуганный ребёнок, которому так и не довелось повзрослеть? Нарга вообще не была уверена, какого Абби сейчас пола и возраста. Абби это ещё одна сущность, возможно, уже более сложная, чем сама Нарга. Марго, которая так трахается, что потом ломит всё тело и синяки не сходят по неделям? Возможно, она и любит секс, но и она давно эволюционировала, переродилась в нечто новое. Как и сама Нарга. Как и... Рамона.
   - Гори огнём, сука, - пробормотала Нарга, не сразу заметив, что говорит вслух. Усмехнулась и подняла пистолет. Прищурилась и сказала голосом Джона Уэйна: - У тебя слишком маленькие уши и слишком большой рот, подруга. Мы это исправим.
   - Что, простите? - спросил Мэйсон. Нарга вздрогнула и очнулась.
   Это даже не назовёшь потерей времени. Нарга была здесь и в то же время плавала где-то в воспоминаниях. Может быть, и эхо существуют точно также, плывут по течению, запутавшись в собственных мыслях.
   - Док...
   - Да?
   - Сегодня кто-то умрёт.
   - Вы пытаетесь убедить в этом меня или себя?
   Нарга напомнила себе, что Рамона не будет спать целую вечность. Она усмехнулась.
   - Если бы мы были в каком-то фильме, вы бы самоотверженно совершили самоубийство. Но сейчас вы выберете меня, а потом будете всю жизнь мучиться от раскаяния. Вы будете успокаивать себя мыслью о том, что я неизлечима, что вы тем самым избавили меня от страданий. Возможно, вы даже напишете об этом книгу. Но в глубине души... В глубине души вы будете знать, что всё это дерьмовые оправдания. Вы выбрали меня просто потому, что хотите жить. Я избавляю вас от чувства вины, док. Всю жизнь я выбирала свою судьбу, не обращая внимания на других. Этот мир принадлежал мне, это я создавала его и двигала его историю. Первый раз в жизни я не хочу выбирать. Я хочу, чтобы вы выбрали за меня. Я хочу узнать, что такое быть живой.
   - Это тоже из фильма? - спросил Мэйсон, и, Нарга не поверила глазам, улыбнулся, - Главный злодей всегда долго беседует с жертвой, чтобы дать ей время победить?
   - Ты какой-то хреновый психотерапевт, - сказала Нарга. - Возьми грёбаную пушку и пристрели меня!
   - Нет.
   - Что?
   - Мы ведь не в кино, верно?
   Доктор Мэйсон протянул руку и накрыл пистолет своей ладонью. Он не торопился, только ощупывал пистолет своими мягкими пальцами. Циферблат часов поймал солнечный луч и пробежал по лицу Нарги. Она вспомнила, что ладони Мэйсона были всегда слегка влажными, и представила мелкие капельки пота на холодном металле. Мэйсон неумело взял пистолет и приподнял его над столом.
   - Тяжёлый.
   - Да.
   - Поэтому их держат двумя руками? Я видел в кино.
   - Да, - кивнула Нарга. - Давайте, доктор. Спасите себя.
   Мэйсон посмотрел на Наргу и снова улыбнулся.
   - Убить вас? Застрелить?
   - Да. Предохранитель снят. Вам надо только нажать курок.
   Он снова положил пистолет на стол и откинулся в кресле.
   - Как интересно. Месяцы лечения. Иногда годы. Терапия по часам, - Мэйсон оборвался на полуслове, выражение лица стало легка удивлённым. Потом кивнул и вытащил из ящика стола пачку сигарет. Привстал и достал зажигалку из заднего кармана. Брови Нарги поползли вверх. Розовая зажигалка с Багз Банни никак не сочеталась с Мэйсоном. Впрочем, как и пистолет.
   - Сколько мы уже с вами встречаемся? Около года?
   - Девять месяцев.
   - Символично, - кивнул Мэйсон. - Вы не возражаете, если я закурю? Здесь вроде бы нельзя курить, есть пожарная сигнализация, но я так и не поменял батарейку.
   Нарга пожала плечами.
   - Это ваш кабинет.
   - Да, - он достал сигарету и сжал между зубов. Нарга впервые обратила внимание, какие крупные и белые у него зубы. Может, виниры? Это сейчас модно. Боже, какая чушь лезет в голову.
   - Пистолет, доктор.
   - Я помню, - Мэйсон щёлкнул зажигалкой, затянулся и выпустил облако дыма, - Давно хотел это сделать.
   - Пристрелить меня?
   - Ты, что, чокнутая? - он посмотрел на неё сквозь дым и рассмеялся, - Хотя зачем бы иначе ты была здесь. Нет, я имею в виду, закурить прямо здесь. Так и тянуло после каждого сеанса, - Мэйсон указал на неё сигаретой, - После всего того дерьма, которое вы на меня льёте.
   Нарге захотелось спросить что-то банальное, например, а нравится ли вам, доктор, ваша работа. Она промолчала.
   - Девять месяцев, да, - продолжал Мэйсон. - Два сеанса в неделю. Чертовски, кстати, дорого. Никогда не спрашивал, откуда у тебя деньги.
   - Я работаю.
   - Я тоже. Пять дней в неделю, шесть часов в день. По средам, слава богу, никаких сеансов. Постоянные пациенты иногда звонят по выходным, - он стряхнул пепел, обжёг пальцы и слегка поморщился, - А оказывается, всё так просто.
   Недокуренная сигарета улетела в мусорное ведро. Мэйсон перегнулся через стол и оказался лицом к лицу с Наргой.
   - Один пистолет. Один выстрел. И все проблемы решены.
   - Стреляйте, доктор, - сказала Нарга. На мгновение губы Мэйсона были так близко от её губ, что она решила, он сейчас её поцелует. Она решила, что не будет сопротивляться. Но Мэйсон только взял пистолет и снова отодвинулся. Прижался спиной к спинке кресла и сразу стал как будто больше размером. Важнее. Солиднее.
   Мэйсон поставил локоть на стол и направил пистолет вверх. Улыбнулся и слегка наклонил голову на бок.
   - Вы ведь все убийцы. Каждый из вас. Каждое убийство это клеймо, изменение в коде души, которое не исправить никакой терапией. Мы с вами так часто говорили о выживании. А вы так ни хрена и не поняли.
   Рука с пистолетом отодвинулась в сторону. Мэйсон наклонил голову ещё ниже и направил дуло к виску. На мгновение Нарге показалось, что это такая шутка. Но Мэйсон не шутил. Грянул выстрел.
   - Ах ты грёбаный сукин сын!
  
   22.
   Из документов доктора Виктора Мэйсона.
   Напечатано: Рамона Джексон, 28 лет. F60 (2). F44. Повторяющийся депрессивный синдром (?).
   Первичная причина обращения - навязчивые мысли, навязчивые суицидальные мысли. Обсессивно-компульсивное расстройство. МРТ - патологии не выявлены. Было назначено лечение. Цитаксин, бупропион, амисульприд, кветиапин.
   Дописано от руки: наркотики?
   Напечатано: Психотерапия один сеанс в неделю.
   Дописано от руки: В пятницу не пришла, назначить на четверг. Анализ крови - отриц.
   Напечатано: Атипичная реакция на бупропион, снизить дозировку до 50мг, постепенно отменить. Два сеанса в неделю.
   Дальше до конца тетради только записи от руки:
   Терри Маккензи. Проверить.
   Муж - Сирил Маккензи. Пропал без вести, был в розыске после убийства миссис Маккензи. Тело найдено во дворе собственного дома. Экспертиза... умер за несколько месяцев до смерти Терезы *зачёркнуто* Терезы Маккензи. Причина смерти...
   Не принимает наркотики.
   В доме Маккензи обнаружили скалку со следами крови. Она? Он?
   Ведёт себя как женщина. Я хочу сказать, не как... *зачёркнуто*
   На некоторых сеансах Рамона Джексон ведёт себя очень женственно. Меняется речь, выражение лица, улыбка. Черты лица как будто становятся тоньше. Она всё время порывается поправить волосы, не косички, локоны. Часто смотрит на своё отражение в зеркальной поверхности шкафа, в стеклянной фоторамке, на глянцевом экране телефона. В это время называет себя Терри (может назвать Марго, редко).
   Очень нервная. Рассказала мне, как проходила МРТ. Боялась. Смотрела так, как будто нуждалась в защите. Не страх, желание быть защищённой.
   Бупропион - отменили. Венлафаксин?
   Не легче, чем с остальными. Не забывать о Рамоне. *подчёркнуто дважды*. Не могу найти точки соприкосновений. Терри мягкая, пробивается сквозь остальных, как цветок сквозь асфальт.
   Показывала мне синяк, оставшийся после взятия крови. Смотрела не на синяк, на меня.
   Абигейл (Абби). Меняется речь, словарный запас скудный.
   Наркотики - строго отрицательно.
   Алкоголь? *зачёркнуто*
   Называет себя Марго. Взгляд меняется. Выглядит пародией, как мужчина в женской одежде. Наклоняется через стол, выставляет вперёд плечо. Подолгу не моргает. Улыбается.
   Всегда могу определить, кто называет себя Терри. Нет наигранности.
   Почему Абигейл не вызывает желание защитить? *вычеркнуто несколько раз, ручка царапает бумагу).
   Рамона Джексон *зачёркнуто* Терри Маккензи *зачёркнуто* Рамона Джексон владеет испанским языком. Не говорит по-итальянски, но в речи постоянно встречаются фразы на итальянском. Опера? Проверить.
   Верди.
   38 сеансов.
   38 сеансов это ведь 38 недель, от зачатия до рождения.
   Боже.
   Писать долго. Юджин не слушает, когда звоню, рассказывает о своих делах. Он знал Карину. Зачем мне сочувствие?
   Смотрел Риголетто с Терри Маккензи. Не Джильда, Маддалена. Лицо. *зачёркнуто*. Черты лица. Когда Мадаллена поворачивает голову к герцогу. Рамона Джексон.
   Отменил амисульприд.
   Фантазия. Богатая фантазия свойство мозга. Профессиональная деформация. Черты лица.
   Опера... забыл. Терри Маккензи с повязкой на правом глазу. Воротник жабо и почему-то баварское платье.
   Наркотики скорее да. Со знанием дела рассказывает про кокаин. Кровь чистая. Называет себя Старк. Просил узнать, какая у него группа крови. Долго смеялся.
   Смотрел Макбет. Очень старая запись. Все в джинсах. Банко в ковбойской шляпе. Не леди Макбет, ведьма. Лет шестнадцать? Посмотрел год выпуска. Семнадцать.
   Пропустила два сеанса. Вежливое письмо.
   Аида. Последняя запись. Не стал смотреть. Фотография. Запомнил ожерелье из золотистых жемчужин. Очень длинное.
   Два счёта не оплачены. Как я мог пропустить?
   Выписал новый рецепт на делосинк. Жалобы на сон.
   Статья в Википедии, убита неизвестным, в крови обнаружен алкоголь. Несколько ножевых ударов. Фотография сепия.
   Делосинк дозировка до 200. Глубокий сон без сновидения.
   Терри. Я попросил спеть. Она спела O terra, addio.
   Рассмеялась. Сказала, что она не Тереза. Все думают, что она Тереза, но она не Тереза. Терри это сценический псевдоним. Её так стали называть после дебюта в Аиде. После этой арии.
   Терри.
   Это её голос.
  
   Напечатано: Виктор Мэйсон, 43 года. F60 (3). Повторяющийся депрессивный синдром (!). Медикаментозное лечение не проводилось. Навязчивые суицидальные мысли.
   Самодиагностика это плохо. Снова говорил с Юджином.
   Золофт 100мг.
   Психотерапия. Кто кому будет платить.
   Отрицание. Я ленивый?
   Побочных эффектов нет.
   Все умирают. Ни кошки, ни рыбки. Муж Марии не даёт видится с Анни. Перевёрнутое дерево. Голосовой помощник Siri. Женский голос в навигаторе.
   До 300мг.
   Если честно, туфта.
  
   Надо что-то делать.
   Должен быть какой-то выход.
   Кто-то должен сделать первый шаг.
   Кто-то должен подтолкнуть.
   Я не могу сам.
  
  
   Часть пятая
   Эффект последней мысли. Поезд. Живой баскетбол. Красная звезда.
  
   Не в красном был он в этот час
   Он кровью залит был,
   Да, красной кровью и вином
   Он руки обагрил
   Оскар Уайльд
  
   1.
   С лёгким щелчком сработал поршень, выталкивающий чуть больше пяти миллиграммов транквилизатора. Бесцветное вещество медленно заструилось вверх по тонкой трубке, дошло до того места, где трубка изгибалась, остановилось на мгновение и потекло вниз, к игле, воткнутой в бледную плоть. Таймер сработал чуть менее четырёх часов назад, и к этому времени температура тела Эргона выросла, растаяли сахаристые кристаллы, блокировавшие лёгкие, кровь снова стала жидкой. Транквилизатор, сосредоточенный в микроскопических капсулах под давлением впрыснулся в вену, навигатор определил кратчайший маршрут по лабиринту кровеносной системы, и стая капсул поплыла к сердцу. Потом сердце оплела тончайшая электронная сеть, датчики считали текущее состояние, крошечные компьютеры рассчитали точное количество транквилизатора и... удар, за ним другой, пока короткие и неровные. Лишние капсулы и пустые оболочки унёс запустившийся кровоток. Сердечный ритм выровнялся. Сразу за этим тело получило ряд электронный импульсов, активирующие спящую нервную систему. Заработали лёгкие, включилась печень, автономно протестировался и включился спинной мозг. Последним отозвался мозг, разбуженный ещё одной инъекцией умного транквилизатора. Проверка двигательной системы. Проверка слуха. Проверка зрения. Запуск сознания.
   Эргон открыл глаза.
  
   2.
   Горячий кофе обжёг губы, язык и горло, из глаз потекли слёзы, но Рамона не перестала пить. Когда чашка опустела, она в несколько укусов съела сандвич с яичным салатом. Капля майонеза попала на подбородок. Она глотала и давилась, а пальцы летали над клавиатурой, быстрее, ещё быстрее. В последнее время времени стало катастрофически не хватать.
   С момента самоубийства (убийства, поправила она себя, эта сука Нарга вынудила дока покончить с собой) Мэйсона прошло около двух часов. О том, чтобы прятать его труп, не шло и речи, проще сразу прийти в полицию и сдаться. Рамона прикинула, что у неё есть время до девяти утра, когда придёт администратор и обнаружит доктора в его кабинете. И это без учёта того, что у Мэйсона могли быть запланированные встречи поздно вечером, без учёта какого-то настырного знакомого, который не удовлетворится тем, что в телефонной трубке только длинные гудки.
   Конечно, всё выглядит как самоубийство, потому что технически это и было самоубийством. Но идиотка Нарга не догадалась записаться на последний приём под другой фамилией. А может, и не идиотка, может она не хотела, чтобы Рамона её раскусила. Как бы то ни было, их будут искать, пусть пока как свидетелей, будут тщательно изучены его записи, а кто знает, что он там про неё писал. А это вообще законно, изучать конфиденциальные заметки? Тайна исповеди и всё такое. Что он вообще мог писать? Возможно, Нарга уже угрожала ему. Возможно, она угрожала кому-то из членов его семьи. Иначе как объяснить то, что он взял эту чёртову пушку, приставил её к виску и нажал на курок?
  
   Рамона вспомнила, как покупала пистолет у стрёмного чувака наркоманского вида. На нём была видавшая виды толстовка с надписью Я ебал суку Кру и символ пацифик, сложенный из патронов. Чувак вяло пытался к ней подкатить. Рамона почувствовала знакомое раздражение, поднимающееся откуда-то из середины груди. Пистолет покупала Нарга. Это её воспоминания. Как и многие другие, к которым она получила доступ.
   Вот корабль, такой огромный внутри, что совсем не кажется космическим кораблём. Никаких световых панелей, никаких трубопроводов, изогнутых стен и футуристической мебели. Внутри корабль больше всего был похож на музей. Высокие потолки, мозаика на стенах из дымчатого стекла, арочные своды, массивные двери. На тяжёлых цепях покачивались люстры, сверкающие драгоценными камнями, по полу разбегался многоцветный орнамент. Только длинные поручни вдоль стен напоминали о том, что когда-то корабль был предназначен для долгого путешествия к звёздам, что его первые пассажиры были готовы к невесомости, и знать не знали о том, как изменят корабль их далёкие потомки.
   Рамона смотрела на корабль через призму восприятия Нарги. В семье Марка царила любовь, которая и на Земле встречается редко, не говоря уже про далёкие миры. Но для Нарги, тогда ещё андроида Нарги, само понятия семьи было абсурдным. Она видела только тела, которые можно было бы занять, если бы ошейник не сдавливал шею. Как и Нарга, Рамона не понимала и не признавала ничего, кроме логики. То, что для Нарги было тюрьмой, для неё стало надеждой. Тело, избавленное от всех человеческих проблем, никакой биохимии, никаких зависимостей, никаких потребностей. Тело только платформа для разума, как и должно быть.
  
   3.
   Таймер включался каждые сто земных лет. Несколько раз система пробуждения сработала некорректно, пробуждения не происходило, только впустую израсходовался транквилизатор. Его должно было хватить ещё на восемь пробуждений. Материала для синтеза больше не было.
   Эргон проснулся и поймал так называемый эффект последней мысли. Перед введением в анабиоз требовалось по возможности опустошить сознание, у него неплохо это получалось, но всё равно иногда последняя мысль застревала в голове. В гибернации не снятся сны, нет ощущения времени, ты проваливаешься в черноту и остаёшься там, пока система жизнеобеспечения не вернёт тебя с того света. Но тело каким-то образом умудряется отмечать происходящее и после пробуждения начинаются проблемы. Очень трудно поверить в то, что ты ещё жив, если тело уверяет тебя в обратном. Тут-то и начинается кошмар с последней мыслью. Мучения, которые испытывает человек, в мозгу которого играет и играет популярный шлягер, ничто по сравнению с зациклившейся мыслью после анабиоза. Она не просто звучит в сознании, она и есть сознание. По крайней мере, какое-то время.
   Последней мыслью Эргона была цветографическая схема панели управления кондиционированием. Это было последним, что он увидел, прежде чем закрыть глаза, невольно подумал, что цвет маджента порядком потускнел. И вот сейчас его мозг пульсировал только этой мыслью, цветограмма плыла перед глазами, розовые оттенки наплывали один на другой. Ни одной связной идеи не было, не было даже обрывков, только сплошные образы, не поддающиеся анализу. Хуже всего было то, что при эффекте последней мысли сбивалось ощущение пространства. Эргон поднимал руку и кончики пальцев казались на другом конце галактики, потолок наоборот нависал слишком близко. Встать в таком состоянии не представлялось возможным, координация движений, и без того сбитая с толку гибернацией, вообще не работала.
   Эргон повернулся на бок и его вырвало прямо в капсулу. Через какое-то время это будет его беспокоить, любая жидкость может замкнуть открытые контакты к телу. Поэтому перед гибернацией первым делом блокируются слюнные железы и запечатываются потовые. Но сейчас он думал только об этом розовом, чёрт его раздери, безумии. Каждый цвет на палитре соответствовал процентному соотношению кислорода и азота, кислорода и озона, гелия, метана, криптона и ещё десятка других газов, неизвестных на Земле, но необходимых для нормального функционирования беглецов с Эрху. Ориентирование по цветам было основой любого технического образования, а в способности различать сотни оттенков одного цвета Марка дали бы фору японцам и эскимосам. Цвет маджента раскладывался на восемьсот полутонов, большая часть которых была неразличима для человеческого глаза. Эргон наблюдал их все одновременно и это сводило его с ума.
   Прошёл не один час, прежде чем он сумел выйти из своего стеклянного гроба. Система определила его состояние и заботливо подготовила стимулирующий коктейль. Эргон выпил залпом литр вязкого напитка, почувствовал, как раздулся желудок и прислонился к стене. Через несколько минут тошнота отступила и в голове прояснилось. Стимулятор был по сути наркотиком, инициирующим выброс нейромедиаторов. Действовал стремительно, но также стремительно вызывал привыкание. Эргон был готов к тому, что когда-нибудь ему придётся пройти серьёзное лечение. Если, конечно, будет это когда-нибудь. С каждым новым пробуждением он всё больше в этом сомневался.
   Интересно, как одиночество меняет мировоззрение. В изоляции Эргону не было нужды связывать себя моральными обязательствами, не было нужды лгать самому себе. В других обстоятельствах сразу после пробуждения он бы бросился к детям, ведь и сам не раз говорил, что только дети составляют смысл жизни. Но сейчас он позволил себе признать, что в глубине души никогда в это не верил. Больше всего Эргону хотелось увидеть Кайлу. Просыпаясь раз за разом на мёртвом корабле, Эргон понял, что у него никогда не было никого ближе неё. Несколько раз Кайла была его последней мыслью.
   Под толстым стеклом капсулы лицо Кайлы выглядело слегка размытым. Тонкая трубка, сбегающая от носа и рта, была призвана подать насыщенную кислородом смесь сразу после пробуждения. Эргон не помнил, сколько раз он стоял на коленях перед капсулой и умолял всех известных ему богов-корабелов приблизить момент, когда лёгкие его жены снова раскроются. Он любил её, любил её остановившееся сердце, любил губы, с которых тысячи лет не поднимался нагретый воздух. Невыносима была мысль о том, что он может умереть раньше, чем разбудит её. Рано или поздно все системы корабля откажут, капсулы разгерметизируются и контролируемая смерть станет реальной. Никто никогда не видел Эргона плачущим. Он и сам не знал, что умеет плакать, пока не оказался впервые перед уснувшей Кайлой. Влага, побежавшая по щекам, жалила, как кислота.
   Вот ведь дилемма. Эргон слышал когда-то о семье Айви, которая закончила свою историю ещё задолго до его рождения. Несчастья преследовали Айви на протяжении всей жизни. На их корабле бушевали эпидемии, умирали дети, умирали взрослые. Последняя фертильная семейная пара похоронила троих дочерей, а потом произвела на свет больного сына. Бедолага не мог ходить, не мог брать предметы, даже жевать, при этом обладал довольно неплохим интеллектом, и, что парадоксально, чувством юмора. В отличие от своих родителей он прекрасно осознавал, какие открыты перед ним перспективы. Либо мучительная смерть от отказа лёгких на руках родителей... либо мучительная смерть от голода и жажды, если каким-то образом удастся их пережить. Последние годы он умолял о смерти, но семейство Айви, ослеплённое любовью к единственному отпрыску, отказывалось рассуждать логически. Сначала умер отец, потом мать, парализованный сын остался один. На помощь он не звал, никто не стал бы тратить ресурсы на безнадёжно больного. Последние часы он доживал, надиктовывая историю своей семьи. Когда Эргон её услышал, он молился, чтобы судьба никогда не поставила его перед подобным выбором.
   По поверьям Эрху, боги незримо населяли всю Вселенную, наполняли её светом и смыслом. Иногда они слышали молитвы смертных, иногда нет. Эргон никогда не был религиозным и выполнял положенные обряды только как дань семейным традициям. Он стоял рядом со своей женой, впереди рядами стояли капсулы его детей и внуков, братьев, сестёр и племянников. Неужели судьба хочет уподобить его этим самым несчастным Айви? Убить всех из милосердия, гуманно, во сне? Или продолжать ждать непонятно чего, рискуя в следующий раз проснуться от того, что капсула раскрылась, а тело само ожило на несколько мучительных минут? Умирать, зная, что рядом умирают самые дорогие тебе люди? Эту пытку Эргон проходил при каждом пробуждении и каждый раз говорил себе, что примет решение в следующий раз. Обязательно.
   Он проверил системы жизнеобеспечения всех капсул. Никаких данных о регенерации, видимо, эту информацию надо запрашивать отдельно. Снял и сравнил показания за прошедшие столетия. Оценил количество оставшихся ресурсов, проверил работу запущенных систем корабля. Результаты были не то чтобы совсем критичными, но далеко не радужными. Если всё будет идти идеально, корабль продержится ещё чуть больше тысячи лет. Только будет ли от этого толк? Ещё при последнем пробуждении сканеры уловили радиосигналы снаружи. Планета развивалась и опутывала себя коммуникационной сетью. Сейчас сигналов стало больше, изменились типы, многие поступали из космоса. Значит, последний рубеж взят, аборигены, кем бы они ни были, победили тяготение, обрубили путы, связывающие с родной планетой и устремились к звёздам. Вот только корабль был до сих пор не обнаружен. Нарга не давала о себе знать. Иногда Эргон вообще сомневался в том, что она ещё существует. Кто знает, может время разметало её, как ветер разносит песок на пустынном пляже. И не спас ни чудовищно развитый инстинкт выживания, ни высокий интеллект.
  
   В рубке управления было не так темно, как в остальных помещениях корабля, но картину с розой уже было не различить. Эргон сел в кресло и глубоко вдохнул густой горячий воздух. На нём был защитный жилет, позволяющий какое-то время просуществовать, если внезапно отключатся все системы корабля, датчик анализатора сработал, и трубка, ведущая от воротника к носу, подала чистый кислород. Слегка закружилась голова и заломило в затылке, как будто выпил кружку ледяной воды. Но мысли немного упорядочились и Эргон взялся продолжать дело Айви. Рассказывать свою историю.
   - День 485.123.1 эпохи приземления. Журнал капитана... а, к чёрту. Кайла спит, дети спят. Я никогда не смогу назвать анабиоз анабиозом. Я начинаю терять надежду, - он помолчал и глухо рассмеялся, - Нет. Я потерял надежду. Давно. Не знаю, зачем вру. Единственное преимущество нынешнего положения, нет нужды во вранье. Я не верю, что она придёт. Оно. Жду, когда меня найдут. Идиотская тактика. Глупо. Я могу прожить ещё около пары десятков лет от текущего момента. Может быть, даже сотню. Потом ресурсы закончатся. С ума сойду раньше. Если уже не сошёл. Ну, ждать. Я в это не верю. Не верю. Не верю.
   Он снова засмеялся и никак не мог остановиться, хотя не находил ничего смешного, диафрагма сокращалась сама собой, руки и плечи тряслись, изо рта вылетали капельки слюны. Трубка подала ещё кислород, Эргон вдохнул и постепенно успокоился.
   - Следующее пробуждение будет последним. Я знаю, что уже говорил это, но я перенастроил таймер. Он сработает ещё один раз... или не сработает, как в предыдущие разы. Но если сработает, это будет последнее пробуждение. Это последний анабиоз. Потом я использую ресурсы. Или сразу покончу с собой. Не знаю. Не хочу думать. Господи, Кайла, как же мне тебя не хватает.
   И опять кислота на щеках, медный привкус во рту. Эргон надиктовал технические данные, оборвал запись на полуслове и пошёл готовиться к анабиозу. Ему хотелось ещё раз подойти к Кайле, но тогда вероятность поймать эффект последней мысли возросла бы до максимума. Пусть спит. Пусть спокойно спит до самого утра.
  
   4.
   В стремлении к выживанию было что-то унизительное. Как будто выживать тебя заставляет страх смерти, но только никакого страха не было. Рамона мчалась к автобусной остановке и думала, что терапия с покойным доком принесла свои плоды. Раньше ей казалось, что внешний мир не имеет никаких правил, теперь стало очевидно, что правило есть только одно: выживай любой ценой. Об этом не говорили прямо, но вся история человечества свидетельствовала в пользу этой теории. Люди мечтают о бессмертии, а когда оно оказывается недостижимо, они пытаются передать свой геном по наследству. Но она стерильна, а значит, её выживание под угрозой. Поэтому совершенно наплевать на то, унизительно это или нет.
   После оплаты всех счетов у неё осталось чуть меньше полутора тысяч долларов. Знать бы раньше, что Мэйсон таким образом завершит свою карьеру, по его счетам можно было бы не платить. Джека иногда удивляло, откуда у него столько денег, ведь даже самый хороший водитель мусоровоза не может столько зарабатывать. Скажем спасибо Марго, которая не шлюха. Надо будет при случае ещё раз отправить её на панель и пополнить бюджет.
   Рамона сожалела, что поспешила убить Кевина. Если бы только получить доступ к памяти Нарги немного пораньше! Теперь всё придётся делать самой. В голове возникли две метафоры. Первая, романтическая, корабль это раковина-жемчужница. И вторая, более прозаичная. Корабль это пивная банка со сломанным ключом. Да, так лучше. Или фисташка?
   Корабль (пивная банка) лежал в лесах Амазонии, и, если верить спутниковым снимкам, в той части, которая не пострадала от ядерных ударов. Нарга успела побывать там дважды, даже расписалась на окаменевшем борту. Было это вроде бы в пятидесятые, и эта сука была одной из этих длинноволосых неудачников.
   Добраться до корабля можно было через Каракас. По части Венесуэлы Рамона полагалась на воспоминания Джека. Он излазил страну вдоль и поперёк, многих знал, многие были ему должны. Конечно, это было почти тридцать лет назад, но бывалый человек всяко лучше туристического путеводителя. Если такие путеводители вообще существовали. Венесуэла была не лучшим местом для отпуска, но начать оттуда путешествие сквозь сельву было удобнее всего. Эти чёртовы Марка не нашли другого места для посадки, кроме непроходимых лесов Амазонии. Впрочем, в их времена там, возможно, всё было по-другому. Билет до Каракаса обошёлся в сто восемьдесят долларов по новому курсу. Скажем спасибо нашим обширным колониям.
   Рамона собрала рюкзак. Несколько футболок, носки, нижнее бельё. Ноутбук Кевина. Модем. Подумав, она закинула туда же любимые джинсы Джека. Этот сукин сын - первый кандидат на выход из игры, но он ещё может понадобиться. Рамона получила от него всё, что могла: испанский язык, карту местности, умение разводить девчонок на секс и правильно зашнуровывать армейские ботинки. Вот только драться она так и не научилась, не хватало реакции и какого-то особого чутья, позволяющего Джеку предугадывать следующий маневр противника. Рамона предполагала, что тут всё дело в опыте и внимательности, каждое движение предопределяет следующее. Всё это, однако, происходило так быстро, что анализирующее мышление не успевало телом. Рамона решила, что со временем освоит и это искусство. А пока пусть Джек ещё поживёт.
   Такси приехало с пятиминутным опозданием. Рамона села на заднее сиденье, положила рюкзак на колени и тут же услышала голос Абби.
   - Мы уезжаем?
   - Да.
   - Ты всех берёшь с собой?
   Как будто у неё был выбор. Рамона задумалась, стоит ли говорить Абби о своих планах и решила, что девчонка всё равно сможет прочитать её мысли. Не все, конечно, но и этого хватит.
   - Не всех. Только тех, кто будет хорошо себя вести.
   - Я хорошо себя веду, - сказала Абби.
   - Тогда ты поможешь мне избавиться от тех, кто ведёт себя плохо.
  
   5.
   Регенерация делилась на пассивную и активную фазы. Пассивная стимулировала собственные ресурсы организма и происходила в режиме гибернации в течение всего её срока. Активная регенерация, когда нужно было заново пересобрать позвоночник или вырастить новую печень, продолжалась всего несколько недель. Раньше Эргон никогда не задумывался о том, сколько ресурсов это требует. Он отправлялся сам в медицинский модуль общественного корабля и предоставлял врачам заниматься своим делом.
   Он долго стоял перед капсулой, в которой лежал его брат Купер, из-за которого и заварилась вся эта каша. Когда Купер погружался в анабиоз, его лицо было искажено гримасой боли, которая осталась на нём, как маска, столетие за столетием. Но сейчас черты его лица расслабились, плотно сжатые губы слегка приоткрылись, Купер выглядел безмятежным, как ребёнок.
   Ноги Купера были закрыты чехлом из плотного пластика. Перед тем, как положить брата в капсулу, Эргон вправил его кости и наложил шины. Возможно, капсула автоматически запустила режим регенерации костей и тканей, а возможно она даже не заметила повреждений. Эргон боялся заглянуть под пластик и увидеть, как ноги Купера превратились в две почерневшие палки.
   Корабль похоронен под слоем почвы и камня. Нарга ушла и не вернётся. Может быть, сверху всё уже сковал лёд, может быть, там плещется бескрайнее море. А может быть, к здешнему солнцу тянутся деревья-великаны, совсем как в детских книжках о протопланете.
   Эргон никогда не видел гробов. Не мог и представить себе того, что тело можно просто взять и закопать в землю. Но сейчас он лежал в своей капсуле, зная, что это его последнее ложе. Его тело не превратится в энергию, которую он должен вернуть своей семье. Оно просто останется здесь, пока ещё работают все системы жизнеобеспечения. А потом... может быть, спустя миллионы лет он превратится в камень.
   Он отключил таймер и закрыл глаза. Капсулу начал медленно заполнять бесцветный газ, который усыпит сознание и поможет безболезненно пережить процесс гибернации. Эргон больше не пытался очистить разум, его не пугали ни последние мысли, ни сны. Это только прыжок в небытие, долгий сон, из которого... из которого. Он заснул.
   Через сто семьдесят пять земных лет автоматическая система ввела в его кровь лошадиную дозу адреналина.
   - Мостик вызывает капитана. Мостик вызывает капитана. Мостик вызывает капитана.
  
   6.
   На контроле в аэропорту было весело.
   - Ваше полное имя?
   - Терри Маккензи... дерьмо! Рамона Джексон.
   Тем самым она обеспечила себе лишних двадцать минут дополнительных вопросов.
   - Куда вы летите?
   Как будто не её посадочный талон лежал перед ним!
   - Каракас. Дальше в Сан-Антонио.
   Рамона рассказала, кто её встретит (враньё), где она остановится (снова враньё) и сколько времени пробудет в стране (бессовестная ложь). Отвечала она голосом Марго, поэтому полицейский постепенно успокоился и улыбнулся одними губами.
   - Почему сначала вы назвали другое имя?
   Рамону охватило вдохновение, позаимствованное у Старка:
   - Читала в зале ожидания про Терри Маккензи. Это известная певица конца прошлого века.
   - Вроде Мадонны?
   - Почти. Это опера. Вы любите оперу, офицер?
   - О боже, - выдохнул полицейский и поставил штамп. - Хорошего полёта.
  
   7.
   Экстренное пробуждение на несколько секунд превратило его мозг в горящий факел. Первой реакцией было вцепиться в горло и царапать, царапать, пока не выкашляешь все хлопья пены. Но сигналы от мозга пока не доходили до мышц, тело просыпалось медленно и неохотно. Когда цепь сигналов восстановилась, стало ещё хуже. Кровь не успела разогнаться и в тело впились тысячи острых иголок. Эргон дотянулся кончиками пальцев до пульта и ввёл себе обезболивающее.
   Теперь надо было встать, осторожно, чтобы не упасть в обморок. Стало ещё больнее, каждый шаг отдавался во всём теле настоящей агонией. Эргон постарался не обращать внимания на боль и принялся ходить кругами вокруг собственной капсулы. Он сделал несколько наклонов вперёд и назад, по очереди поднимал каждую ногу до подбородка. Больнее всего оказалось вращать шеей, она словно окаменела. Эргон сделал ещё несколько шагов и почувствовал, наконец, что обезболивающее начало действовать. Дышать сразу стало легче. Он выпил залпом стакан обогащённого коктейля, поморщился от спазма в желудке и пошёл в рубку.
   В этом, кстати, не было никакой необходимости, система связи работала из любого помещения, достаточно было только подключить интерактивную панель. Эргон просто не мог больше находиться рядом со своей семьёй. Не было ничего хуже мысли, что ты совершенно беспомощен.
   Рамона назвала корабль музеем. Эргон не знал такого слова, всё старинное и прекрасное имело для него только одно значение - семейная история. Корабль семьи Марка не был таким роскошным, как другие корабли на Эрху, но он был таким же древним. Когда-то его предки инкрустировали переговорный блок зелёными самоцветами, кроваво-красный драгоценный металл пошёл на обрамление датчиков давления. Голосовые команды превратились в религиозное пение, а мягкая, податливая панель управления почиталась за божественное откровение. Произнеси заклинание и почувствуй, как боги касаются твоих рук. Только капитан мог дотрагиваться до неё в рубке. Старший Марка.
   Эргон вытянул вперёд широкую ладонь. За ту секунду, что панель поднялась навстречу его руке, он успел обратить внимание на то, как дрожат его пальцы. Он не знал, как долго сумеет продержаться. Панель коснулась его ладони, всей поверхности одновременно. Эргон почувствовал небольшой толчок и приятное тепло.
   Одновременно с интерактивной панелью вверх поднялся сгусток бесформенного материала. Он обволакивал спину и плечи, стекал по рукам на манер рукавов, принимал форму ягодиц, подстраивался под шею и затылок. Эргон слегка откинулся назад, вещество затвердело по краям и упруго выдержало массу его тела. Он медленно поднял ноги, согнул в коленях и держал до тех пор, пока не выстроилось своеобразное кресло, парящее в воздухе. Лёгкое движение ладони по панели и кресло поднялось выше, зависло посередине рубки. Эргон закрыл глаза. Когда собственный вес уже не так давил, дышать сразу стало легче.
   - Меня что-то разбудило. Экстренный вызов. Я бы хотел узнать, что это.
   Система управления корабля выделило ключевые слова: разбудило, экстренный, вызов, узнать. Интонация Эргона была проанализирована, сняты физические характеристики, внесена погрешность на критическое состояние. Ещё один анализ сказанного. Система активировала один из гигантских обзорных экранов. На экране расцвёл символ Эрху, внутренняя схема корабля Марка, наконец, изображение самого Эргона Марка.
   - Личность подтверждена. Добро пожаловать, капитан Марка.
   По обряду следовало ответить длинной и сложной фразой, прославляющей силу, защищающую корабль от злых сил. Эргон решил, что попробует обойтись попроще. В конце концов, система всегда обращалась к нему очень лаконично, а отыграть назад можно всегда.
   - Мне нужна информация по экстренному вызову, - он подумал и решил пойти на компромисс, - Пожалуйста.
   Экран погас. На мгновение ему показалось, что система всё-таки обиделась, потом снова появилось изображение корабля.
   - Сигнал получен 4 часа 19 минут назад. Внешний источник, не корабль. Сигнал принят. Получена форма радиосигнала. Получена кодировка. Устанавливается протокол обмена данными. Начать расшифровку?
   - Да... пожалуйста.
   - Получен ключ шифрования для установления канала связи. Подтвердить получение?
   - Да.
   - Подтверждение отправлено. Сгенерировать ключ шифрования?
   - Да.
   Подтвердить получение, установить канал связи, протестировать стабильность соединения, подтвердить двустороннюю передачу. Да, да, да. И, наконец, начать передачу.
   - Получен внутренний код голосовой передачи корабль-корабль системы Эрху. Время работы канала пять минут, после чего будет сгенерирован новый ключ. Если вы хотите отправить автоматическое подтверждение, активируйте функцию автопродления.
   Когда раздался давно забытый колокольчик связи корабль-корабль, Эргон вздрогнул. Кресло проанализировало его движение и приняло решение изменить положение головы на 0,2 градуса. Эргон этого даже не заметил. Он уставился в экран, как будто надеясь увидеть там своего собеседника. Во рту резко пересохло.
  
   8.
   - Вы не хотите поменяться местами?
   Нарга тупо посмотрела на стоящую перед ней женщину со скучающим подростком. В руках у парня был планшет в ядовито-лиловом корпусе.
   - Мы приехали в аэропорт к концу регистрации, - пояснила женщина. Миленькая блондинка с большой грудью. - И нас рассадили в разных концах самолёта. Вы не хотели бы поменяться местами? Это через ряд, у прохода. Вам не придётся просить встать, чтобы выйти в туалет и всё такое.
   - Но тогда все будут ходить через меня, - резонно возразила Нарга. Но предложение она приняла, сидеть посередине и правда было неудобно.
   Итак, Венесуэла, она же адская тарелка, как её окрестил один военный журналист. Мнения о войне были традиционно полярными, очень плохие коммунисты и очень хорошие американцы с корейцами. И наоборот, разумеется. Во время войны Нарга был некоторое время секретаршей пожилого ирландского банкира и делала ставки на исход противостояния. После того, как ядерные удары сделали национальными героями сразу тридцать тысяч человек, она заняла тело банкира. Очень хотелось сразу посмотреть, уцелел ли корабль. Сделать это получилось только спустя пятнадцать лет.
   До войны на корабль и Марка ей было наплевать. Она уже успела побывать в Амазонии и увидеть громадный плавник, рассекающий лес. После аварийной посадки здесь около двухсот лет не росло ничего, кроме низкорослых кустарников, но потом корабль затянуло мхом, сосны проросли сквозь впадины на корпусе. Могучие корни оплетали корабль всё плотнее и плотнее, деревья рождались и умирали, гниющие стволы рассыпались, почва поднималась всё выше, пока наверху не остался один только плавник. Да и тот был так густо оплетён вьющимися растениями, что напоминал скорее осколок скалы. Повинуясь какому-то странному порыву, Нарга нацарапала камнем несколько слов на коротком мху. Это воспоминание было доступно Рамоне, но что именно написала Нарга, она не могла разобрать. Она решила, что это было что-то вроде Здесь была я, но Нарга написала Count your life by smiles. Джон Леннон.
   - You, if you break my heart I'll go, - мысленно спела Нарга. И добавила вслух к вящему удивлению блондинки: - But I'll be back again.
   Вернуться-то она обещала, даже дважды, есть брать в расчёт обещание, данное Эргону. Нельзя сказать, чтобы она его забывала, просто, скажем так, всё дело в приоритетах.
   - Если вы путешествуете с ребёнком, наденьте маску сначала на себя, потом на ребёнка, - сказала стюардесса.
   - Всё так, детка.
   Сначала надо было позаботиться о себе, чтобы не сдохнуть, когда очередной полуголый придурок проткнёт тебя копьём. С другой стороны, в старые времена было легче, тогда люди ценили кровь и не гнушались свежей печенью поверженного врага. Были умники, которые клялись, что могут открыть любой замок, но их умения не заходили дальше набора отмычек. Были те, кто уверял, что умеет проходить сквозь стены... и кто-то из них действительно это умел, по крайней мере, это было самым логичным объяснением. Но никто не мог ни открыть, ни пройти сквозь стены корабля, который всё глубже и глубже проседал под землю. Нарга отложила любые попытки открыть корабль до лучших времён. Потом были войны, сначала просто кровавые мясорубки, потом кровавые мясорубки ради благородных целей. Во время вьетнамской войны Нарга начала думать, что она в принципе обращается со своими жертвами достаточно гуманно. После ядерной бомбардировки Венесуэлы она была в этом уверена.
   Как раз после войны ей довелось побывать на общей аудиенции у Папы Римского. Это был ещё довольно бодрый итальянец с роскошными седыми усами и в золотых очках с бифокальными стёклами. Нарга стояла в первых рядах, и когда понтифик оказался рядом, она обратилась к нему на испанском:
   - Как открыть запертую дверь, Ваше Святейшество?
   Она ожидала, что сейчас он скажет что-то вроде Я есть дверь, кто войдёт Мною, тот спасётся, но вместо Евангелия от Иоанна Папа Романо I вспомнил Томаса Вульфа:
   - Немо воспоминание, мы ищем великий забытый язык, утерянную тропу на небеса, не найденную дверь, - он посмотрел ей в лицо, и Нарга увидела за стёклами очков светлые глаза и побелевшие ресницы. Он улыбнулся и добавил уже от себя: - И находим. В конце мы обязательно находим ключ.
   Ключом оказался Кевин, ноутбук которого сейчас лежал в рюкзаке. В этом смысле ей повезло, Рамона избегала мыслей о ноутбуке, знала, что ключ есть, но не хотела лишний раз об этом думать. Дело было не в том, что ей было жалко Кевина. Рамона знала, что она не гений и не хотела лишний раз в этом убеждаться. Рамона не умела мечтать, но Нарге казалось, что получить её тело она хочет, потому что мечтает стать гением. Никаких ограничений плоти и полная свобода для разума. Ну что ж, пока их цели совпадают. По крайней мере, до двери, которую, наконец, удалось отыскать.
   Вскоре после взлёта ей и правда захотелось в туалет. Чтобы не садиться на сиденье, она нависала задницей над унитазом, так что ныли колени. Самолёт вздрогнул, и Рамона потеряла равновесие. Она плюхнулась на унитаз и от неожиданности соскользнула со сцены так, как спущенные до колен джинсы соскользнули до пола. Пришёл Джек.
   Казалось, Джек совсем не удивился тому, что оказался в туалете самолёта. Он сидя (как девчонка) помочился и встал. Кто-то снова надел на него чужие трусы. А вот джинсы были любимыми, с нашивкой "U.S. Army Special Bastards". Сержант Хьюго убил бы его за такие приколы.
   - А куда мы летим, Хьюго? - мысленно спросил Джек.
   - Это называется сэр, сукин ты сын!
   - Я давно уже капитан, Хьюго, - напомнил Джек. - Так куда мы летим?
   - В Каракас, сэр! Надрать задницу этим проклятым коммунистам, сэр!
   Хьюго давно умер недалеко от того самого Каракаса. Когда Джек был маленьким, у него был воображаемый друг, теперь он вырос и у него есть воображаемый сержант. Джек достал из кармана паспорт (чужой) с посадочным талоном (тоже чужим, но, видимо, действующим). Хьюго прав, он действительно летел в Каракас. Снова. Интересно, эта грёбаная страна его когда-нибудь отпустит?
   Джек думал и раз за разом мыл руки, пока не опустел дозатор для жидкого мыла. Кончики пальцев сморщились и побелели. А вода всё лилась и лилась из крана, растекалась по металлической поверхности и струилась на пол. Джек снова и снова нажимал на кран. В голове не было ни одной связной мысли. Голос исчез. Он медленно вышел из туалета и столкнулся с разъярённой женщиной.
   - Сколько можно было там торчать?
   - Мы воюем за тебя, идиотка, - беззлобно сказал Джек.
   - Я не голосовала за Кру! - почти завизжала женщина. - Чёртовы колонисты! Господи, да они уже призывает баб!
   Джек уже слышал это имя, но, как и раньше, не был силён в политике. Как говорил отец, неважно, кто будет президентом, колонист или республиканец, главное чтобы не чёрный, белый дом недаром назвали белым, а двух раз было достаточно.
   На посадочном талоне было указано место 16B, к нему Джек и направился. И удивился тому, что оно оказалось занято.
  
   9.
   - Кто ты?
   Собственный голос, многократно усиленный динамиками, напугал его.
   - Кто ты?
   Долгое время никто не отвечал. Эргон не знал, что Нарга пытается вспомнить почти забытый язык (мы ищем великий забытый язык), заставить мышцы сокращаться так, чтобы издавать чужие звуки. Первыми её словами спустя несколько бесплодных попыток было твою-то мать.
   - Нарга... Наргарет?
   - Простите за мой, ебать его, японский, - её акцент звучал ужасающе, некоторых слов было не разобрать, - Я тут вроде как не одна, долго не могу говорить. Я передам тебе код с формулой сборки м... как это зовут то... растворителя. Ты, грубо говоря, должен расплавить стену изнутри.
   - Расплавить... стену? - Эргон не верил своим ушам.
   - Да, стену, идиот, уж извини, ключи под ковриком я не нашла. Если у тебя есть способ получше, если ты...
   - Давай код, - перебил её Эргон. Нарга выругалась на неизвестном языке.
   - Я тебе его, что, с почтовым голубем пошлю? Это надолго, расслабься и получай удовольствие. И да, - Эргону показалось, что она подавила нервный смешок, но какие нервы могут быть у вируса, - Разбуди мне Купера.
   - Чтобы ты убила его?
   - Чтобы я что... ты чокнулся что ли? - тут она вспомнила данное им обещание и хихикнула, - А, ты об этом. Ну, для начала мне надо, чтобы он включил моё тело и настроил передачу. У меня будет не так много времени, чтобы сдержать эту суку. Если оно вообще будет.
   Эргон хотел спросить, сказать, но тело вдруг стало необычайно тяжёлым, мысли начали путаться. Он перегнулся в сторону и его вырвало. Какое-то время он сидел с открытым ртом, жадно глотая воздух и чувствуя боль в рёбрах при каждом вздохе.
   - Эй, ты тут?
   - Я, - пробормотал Эргон, - Я...
   - Ты там помирать, что ли, собрался? Тогда сначала Купера разбуди.
   - Я в порядке. Экстренное пробуждение. Я... - он сморщился, когда в его руку впилась игла, - Мне сейчас будет лучше, - в вену впрыснули энергетик, - Просто надо.... Немного времени.
   - Нет у меня времени. Просто разреши передачу.
   Эргон не мог ни увидеть, ни представить Наргу, а она сидела в поезде с пурпурным ноутбуком на коленях. Она не спала уже вторые сутки, чёрная кожа посерела, глаза запали. И всё же ни до, ни после Нарга не испытывала такого возбуждения, как в этой гонке наперегонки с Рамоной. Каждая мысль была завершённой, каждое движение идеально выверенным. Нарга старалась с пользой потратить каждую секунду, которую ей удавалось выцепить у Рамоны.
   Эргон продирался через все предупреждения и требования дополнительных согласований. Понимаете ли вы, что содержимое может нанести вред кораблю, да, нет. Понимаете ли вы, что содержимое может нанести вред вам лично, да, нет. Понимаете ли вы, что необратимые изменения могут... Да, да, да. Запустить приём, подтвердить запуск. Передача...
   Бедняжка Кевин был бы счастлив. Нарга как-то сказала, что он вроде доктора Менгеле в области химии. Все его изобретения рано или поздно будут использоваться для новой ядерной бомбардировки Венесуэлы или Мексики. Кевин тогда долго внимательно на неё смотрел, а потом сказал, что старается об этом не думать. Ему дают возможность работать и заниматься своими проектами, а всё остальное... Если кому-то отрубили голову топором, то не надо наезжать на кузнеца. Нарга задумалась, что бы Кевин сказал о кухонных ножах, знай он, как всё закончится.
   - Автоматизируй сборку, - сказала она. - Используй ту же штуку, которая печатает металлы.
   Эргон хотел сказать, что сырьё закончилось ещё во время их долгого пути, потом подумал, да ну его к чёрту. Кому нужна эта блестящая обшивка рубки управления, филигранные узоры и серебристая паутина. Он долго говорил системе, что требуется сделать по окончанию загрузки. Несколько раз сказал использовать вторичное сырьё. Первое, что он сделал, это вынул картину из тяжёлой металлической рамы. Если это поможет, значит, всё было не зря.
  
   10.
   - Да она чокнутая, - говорила блондинка с сиськами, которые едва не вываливались из блузки, - Мы ведь договорились!
   - Простите, мадам, вам придётся вернуться на своё место.
   Стюардесса, полная противоположность блондинке, крепкая и спортивная, с маленькой упругой грудью. Именно такие и нравились Джеку, по крайней мере, когда было из чего выбирать.
   Блондинка ещё раз с ненавистью посмотрела на Джека и отправилась вслед за стюардессой. Мальчишка уставился в окно. Без матери, или кем она там ему приходилась, он сразу почувствовал себя свободнее. Когда стюардессы докатили до них свою тележку, он попросил пива. Стюардесса одарила его своей профессиональной улыбкой и протянула запотевшую банку диет-колы, завёрнутую в салфетку.
   - Не прокатило.
   - Пиво у них дрянь, - сказал Джек. - Это тебе не бизнес-класс, приятель.
   Мальчишка пил колу и рубился в какую-то космическую игрушку. Джек сидел напряженно, как во время всех своих вылетов, каждую минуту ожидая какое-то западло. Ему так и не удалось избавиться от этой привычки даже на гражданских самолётах. Может оно и к лучшему.
   Через час с небольшим стюардесса вручила им запечатанные миски в фольге. Внутри оказалась какая-то малосъедобная запеканка. Мальчишка сразу отставил её в сторону и снова нырнул в свой планшет, Джек съел всё до крошки, всегда верный золотому правилу сержанта Хьюго: ешь, что дают, следующего раза может уже не быть.
   После еды его потянуло в сон. Джек сопротивлялся, потом решил, да какого чёрта, всё равно в таком состоянии толку от него мало. Ему удалось немного поспать и проснуться, к собственному удивлению, на том же месте и в то же время. В последнее время это случалось всё реже.
   Мальчишка рядом тоже дремал, в ушах торчали наушники, фильм на планшете был поставлен на паузу. Яркий цвет корпуса навёл Джека на какое-то смутное воспоминание. Чей-то ноутбук, тоже яркий, похожего цвета. Он осторожно пробрался через мальчишку к выходу, тот даже не дёрнулся. Открыл багажное отделение, наугад достал рюкзак и порадовался, когда увидел свой брелок, надетый на застёжку.
   Там действительно был ноутбук, девчачий, ярко-розовый, вроде бы у такого цвета существовало какое-то специальное название, но Джек его не знал. Он вернулся на сиденье и открыл ноутбук.
   Заставка сообщала, что операционная система и все её части являются собственностью компании. Ещё одни китайцы, папенька был бы на седьмом небе от счастья, добро пожаловать в Америку.
   На рабочем столе лежал только один файл. Прочитай меня. Джек дважды стукнул пальцем по экрану.
   Пакт о ненападении, это заголовок. Ниже другим шрифтом один за всех, все за одного. И ещё ниже, курсивом просто прочитай это, придурок. К кому обращался автор, Джек не знал, но когда начал читать основной текст, понял, что, пожалуй, ко всем сразу.
   Там были и картинки, много картинок. В глаза бросилась сразу его собственная фотография в военной форме, Джек стоит на фоне колёсного танка, сзади бьются волны Атлантического океана. Он лыбился во весь рот, так что болели скулы, а фотограф требовал ещё минуточку. Вроде бы хотел дождаться, когда накатит волна повыше.
   Ещё маленькая девочка, короткое платье в красный горох. Болезненного вида хлыщ с раскосыми глазами. И самая красивая фотография, девушка на сцене в вечернем платье, похожем на рыбью чешую. Девушку Джек почему-то знал. Терри.
   - Мы вместе, - гласил документ. - Противостоять получится только вместе. Не уходи со сцены, если за спиной никого нет. Спи, только если кто-то бодрствует. Записывай время, каждый прожитый час.
   Ниже предлагалась большая таблица, уже частично заполненная. Напротив некоторых часов стояло его имя и знак вопроса. Таблица была похожа на график уборки сортира в придорожной забегаловке. Сам текст больше напоминал не пакт, а записки доктора по мозгам, которого, судя по смутным воспоминаниям, уже не было в живых. Джек надеялся, что он не имел к этому никакого отношения. Он уже убил достаточно людей, чтобы заслужить себе почётное место в адском котле.
   Он закрыл ноутбук, услышал лёгкий щелчок и подумал, сколько же раз уже слышал этот звук, всегда издалека, как будто в полусне. Мозг отказывался обрабатывать полученную информацию, дело даже не в том, что она была бредовой. Джек и раньше не был умником, а с тех пор как у него начали воровать время, совсем отупел. Иногда не мог решить простейшего вопроса в кроссворде или телевикторине. Так и сейчас, слишком много информации.
   - Недостаточно ресурсов, - сказала Нарга, занимая его место. - Надеюсь, ты это переваришь, красавчик.
   Во рту всё ещё был привкус от отвратительной запеканки. Нарга засунула в рот чайный пакетик и с наслаждением высосала последние капли горького чая. Стало немного легче, а ещё их, вроде, должны до посадки ещё раз покормить. Остаётся только надеяться, что на этот раз будет что-то получше. А пока есть время, можно дописать текст их соглашения.
   Стюардесса принесла очередную несъедобную дрянь. Нарга последовала примеру своего соседа и не прикоснулась к миске. Она пила апельсиновый сок и перечитывала абзац за абзацем. Если уж это не убедит их действовать заодно, то больше ничего не остаётся. Нарга никогда не была командным игроком.
   - В конце концов, они и так уже умерли. Никто не обещал, что после смерти будет лучше.
   Самолёт приступил к снижению. Вместо обычного трёпа о температуре за бортом командир долго распинался на тему криминальной обстановки в Каракасе и предлагал воспользоваться услугами охраны. Вас будут ждать в аэропорту у стойки Новый мир. Вы узнаете её по чёрно-белой расцветке. Стоимость часа сопровождения... четырёх часов... суток.
   По трапу спускалась Марго, паспортный контроль проходил Рон. И снова Марго, она отправилась прямиком к забегаловке в здании аэропорта. Еду выбирал Гаджет, по-испански говорил Джек. Ему удалось перехватить только несколько полосок пережаренного картофеля. А потом вернулась Рамона.
   Рамона медленно взяла гамбургер обеими руками, поднесла его ко рту и тут до неё дошло.
   - Ах ты сука!
   Отследить, сколько времени она потеряла, не получилось. Желудок не был пустым, а она помнила, что последний раз ела дома. Значит, удалось что-то перехватить в самолёте.
   Бумажная тарелка с остатками картошки полетела в мусорное ведро. Рамона стряхнула крошки с джинсов и отправилась искать улицу Солнца. Вряд ли там ещё остался отель, о котором помнил Джек, но если американцы не разбили там базу, наверняка где-то получится приткнуться.
   Она ещё раз прикинула маршрут. Из Каракаса на машине вглубь страны, дальше с проводником до Амазонии, хоть пешком, хоть верхом, а потом уже никакой проводник не поможет, придётся полагаться только на смазанные воспоминания Нарги. В везение она не верила и предполагала, что дорога займёт около месяца, а в худшем случае растянется на полгода. Кто его знает, сколько придётся плутать по сельве. Навыки выживания достались от того же Джека, мысль съесть змею или крысу отвращения не вызывала. Гораздо большее опасение вызывали москиты, которые здесь были каких-то дурных размеров.
   К чёрту москитов, гораздо важнее раздобыть пушку. Чёрт бы побрал эти правила безопасности полётов, ещё немного и людей будут раздевать догола и грузить штабелями в опечатанные морские контейнеры. Где-то в воспоминаниях Джека мелькали встречи с какими-то мутными типами, продающими взрывчатку как жареные каштаны, прямо на улице. Были и местные вояки, торгующие американским и израильским оружием, это за полцены, всё равно сделано узкоглазыми. Рамона буквально услышала голос торговца:
   - Боже, благослови Китай за всё то говно, что они научились подделывать.
   - Не богохульствуй, - сказал голос Джека у неё в голове, - И, мать твою, давай без ругани, я это не люблю.
   - Я это не люблю, - вслух пробормотала Рамона. Женщина в цветастом платье, идущая впереди неё, оглянулась с недоумением, потом повернулась к своему спутнику. Оба прыснули.
   - Джеки, - сказала Рамона уже мысленно, - Джеки-Джеки-Джеки. Напомни, где тут самый большой Волмарт с оружейным отделом.
   На улицах было довольно людно. По сравнению с рослыми американскими солдатами солдаты в зелёной униформе армии Венесуэлы казались совсем игрушечными. Встречные пялились на Рамону, она была на две головы выше любой местной женщины. Рамона увидела, как Джек трахает совсем молоденькую девчонку, крутит ей соски на плоской груди. Следующим воспоминанием был Старк верхом на Рут.
   - Седлай меня, Пегги, - сказала Рамона с придыханием. Это уже слишком.
   Она немного постояла, стараясь рассортировать перепутанные образы и отделить память Джека от Старка. Не то чтобы они были похожи, но оба были одинаково сильными, не чета Рону и Гаджету. Те были горазды только ныть и жаловаться, отличить их сопливые воспоминания было легко.
   Старк... Пегги. Почему он рассказал мозгоправу о своей кличке? Ей он этого никогда не рассказывал. Старка больше нет, остаётся только память Джека, без самого Джека. Городская карта распахнулась перед глазами, каждый грязный закоулок получил свой маркер. Куда идёт человек, чтобы закинуться метом? Куда идёт человек, чтобы купить пушку? Рамона этого не знала, а вот Джек знал. Она пошла по его воспоминаниям.
  
   Спи, Джек. Кто-то думает, будто личность человека это его память, жив человек, пока его помнят. Блаженной памяти доктор Мейсон тоже пытался задвигать эту дичь, но по нему сразу было видно, что он и сам в неё не верит. Спи, Джек. Этому фокусу Рамона научилась давно, усыпить дрона и спокойно изучать его память. Сейчас это получилось как-то особенно ярко, как будто она не просто вспоминала чужие впечатления, она будто наяву их видела.
   Китайский ресторанчик, но почему-то называется Суппатра, это вроде что-то тайское или малазийское, точно Джек не знал. В его воспоминаниях ресторан был совсем новый, ещё не успела облупиться эмалевая краска на двери. Внутри пахло древесной стружкой, столы были застелены красными скатертями. Хозяином был господин Чанда (а это уже вроде бы Индия), совсем молодой парень с бурыми шрамами на обеих запястьях.
   Стоп, в названиях и именах разбирается Гаджет, Джек бы никогда не обратил на это внимание. С дороги, маленькая мышка, сейчас мне нужен наш солдатик.
   Сейчас ресторан выглядел довольно потрёпанным жизнью. Внутри оказалась длинная, на весь зал, барная стойка под красное дерево, в воспоминаниях Джека её не было. За стойкой стояла симпатичная азиатка с ярко накрашенными глазами и совершенно бескровными губами. Рамона молча кивнула в ответ на вежливое приветствие и заказала белый чай.
   - Хозяин ещё Чанда? - спросила она, когда азиатка поставила перед ней маленький глиняный стаканчик. Та указала глазами и подбородком куда-то в сторону. Там сидел толстый старикан и фотографировал телефоном миску с лапшой, такую огромную, что в неё поместилось всё содержимое вока. Рамона посмотрела на его запястья. Так и есть. Шрамы.
   - Привет, - сказала Рамона голосом Джека. Толстяк недовольно махнул рукой, сделал ещё одно движение телефоном и откинулся на спинку стула рассмотреть получившийся результат.
   - Неплохо, - сказал он телефону, повернулся к Рамоне и обратился уже к ней, - Простите, пробую снять панораму.
   - Панораму лапши?
   Чанда не ответил и усмехнулся.
   - Мы знакомы?
   - Джек Смит передаёт вам привет. Вы были приятелями.
   Толстяк рассмеялся.
   - Детка, все мои американские приятели Джеки и Джоны Смиты.
   - И вы всем продавали оружие?
   Чанда поднялся со стула с неожиданной для его веса ловкостью. Он оказался чуть выше Рамоны и смотрел на неё сверху вниз.
   - Мы тут все за мир и любовь, милочка. Никакого оружия, никаких наркотиков. Так и передай своему приятелю... Джону Смиту.
   - Его зовут Джек, - сказала Рамона и исчезла. - Привет, Чанда, - сказал Джек.
  
   Туман в сознании постепенно рассеивался. Это было немного странно, обычно Рамона просто включалась, злясь, что у неё опять украли время. Сейчас Рамона несколько минут сидела на обочине дороги, разглядывая собственную руку. Солнце грело плечо и освещало руку до локтя, предплечье оставалось в тени. Кожа на запястьях казалась почти чёрной и шрамы на них были не видны. Совсем не такие шрамы, как у Чанды, розоватые круги и полумесяцы. Вот ведь странно, люди чёрные и белые, а шрамам плевать, шрамы всегда какого-то своего цвета, как будто душа пытается вылезти из кожи.
   Снова чужие мысли. Рамона никогда не мыслила метафорами. Она сидела на нагретом солнцем камне, мимо проходили люди и Рамона видела джинсы и голые ноги, чёрные брюки, длинные юбки. Джинсы остановились рядом с ней. Рамона медленно подняла подбородок. Чёрный парень в армейской рубашке и кепке Орлов, лет двадцати пяти.
   - Ты в норме, сестричка?
   - Спасибо, братишка, всё хорошо, просто жду приятеля.
   Её уверенный голос его успокоил. Взгляд скользнул по запястьям, поднялся к локтю. Никаких синяков от уколов, только шрамы, шрамы без конца.
   - Береги себя.
   - Ты тоже, - в голове промелькнула реклама, увиденная в аэропорту, матч Орлов, сегодня. - Сегодня надерём пару задниц.
   Парень белозубо усмехнулся, сдвинул кепку на бок и пружинистым шагом пошёл дальше по улице. Рамона проводила его взглядом, снова уставилась на свою руку. Сколько я пропустила? Не меньше часа. Чанда. Ресторан. Только сейчас она почувствовала кожей живота пистолет, заправленный за пояс и спрятанный под рубашкой. Пистолет. Молодец, Джеки.
   Она медленно поднялась на ноги и огляделась. Ну и дыра. А ведь когда-то Каракас был довольно симпатичным городом, пожалуй, самым современным городом Венесуэлы. Конечно, здесь всегда было опасно, и, выходя утром из дома, ты не знал, вернёшься ли вечером. Но в памяти Джека здесь не было ещё руин небоскрёбов, разрушенных точечными ударами, не было комендантского часа, и полиция ещё не имела права стрелять без предупреждения. Рамона так же медленно прошла мимо поблекших вывесок Макдональдс и Отель Ривер. Из связи здесь был только очень плохой спутниковый интернет за баснословные деньги.
   Ориентируясь по воспоминаниям Джека, она дошла до местного автопроката и только зря потеряла время. Она и раньше не рассчитывала на то, что в Венесуэле будет отделение Sixt или Avis, но предложенный полуразвалившийся мустанг её не обрадовал. Судя по местному автопарку, это была ещё довольно новая модель. Рамона прикинула, сможет ли этот монстр проехать хотя бы сотню километров. Сомнительно.
   Стоянка возле бывшего отеля (Джек останавливался здесь на пару ночей) была заставлена ржавыми автомобилями без номеров. Рамона покрутила головой, но не увидела ни одного человека поблизости. Воспоминания Джека подсказали, что такси здесь считается любой автомобиль на ходу, если только у тебя есть деньги. Рамона вышла к более-менее оживлённой дороге и подняла руку. Через несколько секунд перед ней затормозил автомобиль, покрашенный чуть ли не краской для пола, в котором с трудом угадывался старый форд. Вместо стёкол окна машины, даже лобовое стекло, были затянуты крупной металлической сеткой.
   Водитель молча открыл переднюю дверь, Рамона молча села в машину.
   - Пятьдесят баксов, - сказал водитель.
   - Мне далеко.
   - Посадка пятьдесят баксов. А до границы ещё триста.
   - Охренеть у вас цены, - сказала Рамона голосом Старка. Таксист ухмыльнулся.
   - Окей, двести.
   - Может, договоримся о скидке? - спросил голос Марго.
   - Прости, детка, я не сплю с черномазыми. Я не расист, просто не встаёт.
   - Ну и хер с тобой, - решил Старк, на этот раз настоящий, делящий сцену с Рамоной. Что Рамоне всегда в нём нравилось, так это то, что он всегда воспринимал ситуацию, как есть. Сначала разбирался с проблемой, а потом задавал вопросы. Если вообще задавал.
   - Бабки покажи.
   Старк показал.
   - Побереги деньги, - шепнула ему Рамона. - Когда доедем до границы, я его пристрелю.
   - Лучше сразу, как выедем из города. Будет проще избавиться от трупа.
   - Я люблю тебя, Пегги, - сказала Рамона. Старк хотел ещё что-то сказать, но исчез вместе с Рамоной.
  
   11.
   На экране загорались строки кода, который мелькал так быстро, что Эргон не успевал ничего прочитать. Когда скорость замедлилась, он понял, что прочитать так и не получится, этот язык был ему незнаком. Ещё через какое-то время до него дошло, что это и не язык вовсе, а просто заставка на экране, должная символизировать передачу большого объёма информации. Механический голос время от времени сообщал, сколько времени осталось до конца передачи. Оставалось только ждать, и на этот раз ожидание нельзя было заполнить ни общением с семьёй, ни долгим сном.
   Ещё одна инъекция энергетика. На этот раз ощущение напоминало лёгкое опьянение. Эргон выбрался из стекающего кресла и постарался размять плечи. В ноги впивались иголки, колени сгибались с трудом. Система оповещения настоятельно рекомендовала вернуться в капсулу для тщательного обследования.
   Передача завершилась и началась обработка. Этот процесс обещал тянуться ещё дольше. Несколько раз Эргон вызывал Наргу, но запрос на установку соединения сразу обрывался. Эргон не хотел есть, но заставил себя выпить стакан протеинового коктейля. В руку впилась ещё одна иголка, на этот раз какая-то хрень против тошноты, но без особого эффекта. Система посоветовала принять горизонтальное положение и расслабиться. Эргон лёг на пол и сосредоточился на дыхании. Вдох - выдох. И ещё раз.
   К его собственному удивлению, он задремал и проспал несколько часов. Когда проснулся, система оповестила его о завершении обработки данных. Теперь в распоряжении Эргона была последовательность команд для корабельного металл-принтера, которому предстояло синтезировать новое вещество по сложной формуле.
   Ещё долгие четырнадцать часов. Теперь разболелась голова, боль отдавалась давлением в нижнюю челюсть. Система обработала полученные данные и отправила Эргона собирать дополнительные элементы для синтеза.
   - Мостик вызывает капитана.
   - Принять вызов. Соединение...
   - И снова здравствуйте. Долго ещё? Шевели там булками.
   Эргон как раз проходил мимо застывшего тела Нарги. Новый голос, живой и эмоциональный, никак не вязался с её бесстрастным лицом. Раньше она ругалась автоматически, сейчас со вкусом. Сколько же прошло лет. А сколько жизней?
   - Сколько жизней ты прожила?
   - Не считала.
  
   Нарга получила данные по сырью и синтезу, внесла несколько изменений, передала обратно на корабль. Эргон многого не понимал, доверял кораблю и старался забыть всё то, чему учили его и предшественников. Никакой мистерии, никакой религии, только наука и сложные механизмы. Нарга относилась к этому спокойно и уверенно, для него такой подход означал окончание веры. Если всё на свете продиктовано физическими законами, как отличить добро от зла? Голова заболела сильнее, он вдруг подумал, что же его так смущает в этой новой Нарге. И вдруг понял. Время.
   Его учили, что Эрху находится в центре мира, великое сердце в великом космосе. Мы умираем, наша мёртвая плоть становится пищей для тех, кто остался, а душа уходит в необъятную вселенную, надзирать за планетой, за кораблями. В детстве это казалось красивым, в юности пугающим, в зрелом возрасте необычайно наивным. И всё же эта вера, осознание собственной смертности отделяло его, прочих людей от Нарги. Она не знала, что такое завтра, что такое вчера, что такое год. Она не знала, что значит время. В её мире не было конечности, а сейчас она ругалась за каждую лишнюю минуту, которую выдавал компьютер сверх заявленного срока.
   - Да не могу я ждать!
   Это тоже было новым. Прежняя Нарга понятия не имела, что такое ожидание.
   - Ладно, хрен с ним, пусть работает. Что там с Купером? Ты его разбудил?
   Не разбудил. Не испугался, просто не смог принять решение. Капитан, который боится, это трагедия для корабля, так его учили. Но капитан, который не может принимать решения, это преступник. Эргон на секунду позавидовал Куперу, который был под защитой капсулы, в глубоком гиберсне, без необходимости брать на себя ответственность. И всё же Купер не хотел оказаться на месте брата, а даже если бы и захотел, не смог бы этого сделать. Он родился старшим. Капитаном. Быть капитаном значит быть ответственным за весь корабль и всю семью. Жертвенность это тоже разновидность эгоизма, непозволительная роскошь для старшего Марка. Для старшего любого корабля. Эргон задумался, а согласился бы Купер пожертвовать жизнью ради спасения других. Ответ был не так очевиден, как могло показаться на первый взгляд. Отстыковка и бегство, попытка спасти всех, этот лихой героизм. Быть героем просто. Достаточно один раз совершить поступок, который определит всю дальнейшую жизнь. Да и саму жизнь можно принести в жертву только единожды. А каково это, служить каждый день, отдавать себя без остатка?
   Эргон снова прокрутил в голове тот разговор с Наргой, ещё андроидом, ещё не этой чужачкой, прошедшей сквозь вечность.
  
   - Отдай мне Купера, - сказала Нарга.
   Не Кайлу, ни детей, нет. Купера. Как-то очень по-человечески вышло. Почему он тогда этого не заметил?
   Нельзя, невозможно проникнуть в разум, работающий иначе, чем твой собственный. Дело даже не в другой морали, не в другой мотивации. Это как сравнивать камень и бабочку.
   - Я открою корабль, ты отдашь мне Купера.
  
   Она ведь даже не предлагала, не требовала, просто констатировала факт. Знала, что отдаст. Знала, что нет той цены, которую он не готов был бы отдать за спасение семьи. И понимала тот парадокс, с которым ему пришлось столкнуться. Однажды Эргон не отдал Купера и рискнул всей семьёй. Здесь они оказались именно из-за его решения. Так в чём тогда разница, если выбор предлагается один и тот же. Эргон подумал, что всё дело в надежде. Тогда она была, сейчас не было. Торговая сделка, отдать часть, чтобы спасти целое.
   Эргон утопил ладонь в панели из податливого чёрного вещества. Подтвердить. Ещё раз подтвердить. Он запустил процедуру пробуждения Купера.
  
   12.
   Таксист умер ещё до того, как пуля Рамоны оставила аккуратную дырку в его свитере. Аневризма в мозгу разорвалась на несколько дней раньше своего графика, достаточно было просто увидеть пушку. Рамона перелезла на заднее сиденье и достала печенье из рюкзака. Не то чтобы хотелось есть, но чёрт его знает, когда ещё представится возможность спокойно пожрать. Вода плескалась в двух бутылках, засунутых в сетчатые карманы по обеим сторонам рюкзака. Рамона подумала, а не стоит ли принять антипсихотики доктора Мэйсона, то ли у неё начало просыпаться чувство юмора, то ли эту мысль подал Старк. Но таблетки это здравая мысль, в ближайшей аптеке, если только тут такие водятся, надо купить обезболивающие.
   В бумажнике у таксиста обнаружилось тридцать долларов и ещё четыре сотни в правом ботинке. Мысль с ботинком подал всезнающий Джек. Если они тут везде расплачиваются долларами, нахрена бы им боливары? Когда Рамона пересчитывала деньги, она чувствовала нарастающее в глубине возмущение Гаджета. Мальчишка расчленил и съел собственную сестру, но вот воровство, это, конечно, совершенно аморально.
   Спидометр не работал, стрелка прилипла к цифре 30 и не поднималась ни вверх, ни вниз. Руль был обмотан изолентой и лип к рукам. Может Старк и прав, на такой машине проще будет проехать сквозь любые кордоны, такое ржавое корыто невидимо для угонщиков и полиции. Когда-то неподалёку от Каракаса работал завод Форда и выпускал очень даже неплохие электромобили, но после известных событий снова пришлось вспомнить старый-добрый дизель.
   В Каракасе было полным-полно вояк, которым то ли не сказали, что война закончилась, то ли про них просто забыли. А вот стоило отъехать от главного города, как начиналась власть нескольких кланов, тяжко зарабатывающих себе на жизнь продажей кокаина и китайского оружия. Следующим городом был Слип, бывшая военная база, превращённая в несколько жилых районов. Оттуда шли поезда в самое сердце Амазонии, где когда-то шумели девственные леса, а теперь только редкие низкорослые кривые деревья пробивались из выжженной земли. Аэропорта в Слипе не было, немногочисленные туристы предпочитали добираться туда, как и Рамона, на автомобиле. Правда, туристы обычно ездили на бронированных хаммерах.
   Единственное четырёхэтажное здание в Слипе было одновременно вокзалом, отделением полиции, больницей и начальной школой. Несмотря на то, что отстроено оно было относительно недавно, выглядело оно так, как будто пережило ядерную бомбардировку. Выбитые стёкла и отодранная плитка на лестнице, уцелевшая правая створка входной двери, висящая на одной петле. Рядом с ним было кафе, обнесённое колючей проволокой. Объявление сообщало о том, что проволока ещё и под напряжением. Чтобы войти в кафе, надо было предъявить удостоверение личности и ещё какой-то специальный номер, доступный в нашем приложении. Рамона посмотрела на несколько счастливчиков, сидящих в кафе, и поднялась по разбитой лестнице.
   В холле у неё закружилась голова. Послышалось хныканье Абби. Рамона успела подумать про этих чёртовых дронов и исчезла. Пришла Нарга.
  
   13.
   Экран вывел бесконечный список данных о состоянии Купера. Эргон привычно пробежался по всем пунктам. Было дело, когда он ночи просиживал перед такими списками, ожидая, когда же одни жуткие символы сменятся другими, менее тревожными. Так было, когда болели дети, когда у Кайлы тяжело проходила последняя беременность. Любая информация на корабле та же молитва, общаешься с приборами, общаешься с богом. Так оно и ощущалось.
   Эргон всегда знал, что брат умнее его, но никогда не жалел, что родился первым. Ум это только инструмент, без чувства ответственности он бесполезен. Нарге требовался ум брата, вот Эргон и стоял, тупо пялясь на параметры. Он знал, что поступает правильно, и всё же это решение далось ему нелегко. Кайла спала в капсуле и с каждым годом теряла надежду на пробуждение. Кто знает, получится ли у него когда-то добыть достаточно энергии, чтобы пробудить её живой и здоровой. Эргона успокаивало то, что Кайла не так сильно пострадала, чтобы не суметь восстановиться. Согласно данным, её жизнь была вне опасности. По крайней мере, пока.
   На стене появилось полноразмерное изображение Купера. Вместо кожи был сетчатый материал, сквозь который просматривались кости и сплетение вен. Внутренние органы были подсвечены яркими цветами и сопровождены длинными пояснениями. Эргон знал, что изображение было чисто информационным, визуализация процесса, которую можно было отключить. Но он просто стоял и смотрел на то, как система медленно пробуждает тело его брата.
   Эргон впервые увидел сообщение о том, что система зафиксировала массовые повреждения и запустила активную фазу регенерации. Он понятия не имел, правдива ли эта информация.
   Объявилась Нарга и потребовала новых данных.
   - Корабль сообщает, что тело Купера будет восстановлено через тридцать девять часов, - сказал Эргон.
   - Блин, а я думала, что самая большая ложь это одна минута на таймере в конце цикла стирки.
   - Что?
   - Забей. Просто умножь этот срок на два. А лучше на три.
   - Что ты сделаешь с Купером?
   - Да убью я его нахрен! Какого хрена это так долго. Ладно. Пока рядовой Купер не в строю, тебе придётся выполнить его работу. Принеси моё тело в зал. Придётся сделать всё то же самое, что и раньше, только в обратном порядке. Я пришлю схему, ты справишься. Ну, я надеюсь.
   - А Купер? Ты...
   - Да достал ты со своим Купером! - Нарга взбесилась, - Что хочу, то и сделаю. Он мой, в конце концов. Делай что говорю. Я скоро буду. Надеюсь...
   - Где ты?
   - Ммм... Нам, похоже, придётся составить новую систему координат. С часами проще, корабль всё ещё может отслеживать движение звезды. Солнце. Местную звезду зовут солнце. Мне пора. Позаботься о Купере, - она хихикнула, - Семья Марка прежде всего.
   Эргон посмотрел на табличку, на которой были выгравированы эти слова. Её сделал его прадед или даже прапрадед, а вот сам девиз был гораздо старше, пожалуй, таким же старым, как и сам корабль. История семьи восходила к самому первому экипажу, не к рядовым пассажирам, а к членам команды, возможно, даже к высокопоставленным. С последним утверждением были согласны далеко не все семьи на Эрху, но то, что Марка действительно происходят от первых, никто не спорил. Древняя семья с безупречной репутацией. Никаких пятен на фамильном древе.
   - Что кому пятно, другому узор, - вспомнил Эргон слова старой песни. - Что кому честь, другому позор. Что кому тень, другому свет. Одному жить, другому нет.
   На экране мигала красивая картинка с произвольными строками из программы, перемежаемыми логотипами разработчиков. Это можно было отключить, но Эргону нравилось на это смотреть. Так он чувствовал свою причастность к процессу. Он подумал обо всех поколениях, проживших на Эрху, как части сложной машины, безвольные, покорившиеся, обожествляющие древние технологии. И куда же привела судьба этот великий корабль, призванный пронести сквозь вселенную горстку выживших? Хотели ли они, чтобы итогом их трудов и надежд стала семья беглецов? Сочли бы они, что их генетический материал достаточно хорош для восстановления целой расы? И нужно ли это вообще? Согласились ли бы они отдать свои жизни ради грядущих поколений с туманным будущим?
   - Семья прежде всего, - повторил Эргон, намеренно упустив слово семья. Неоспоримое преимущество одиночества заключается в том, что не надо врать. Эргону было плевать на своих предков, выживание расы, историческое и культурное наследия. Значение имела только семья, не абстрактная семья, состоящая из абстрактных людей, а его собственная семья, погружённая в глубокий сон. Если бы ради них понадобилось уничтожить целую планету, а то и половину вселенной, Эргон не стал бы даже задумываться. Семья прежде всего.
   - Синтез завершится через восемь часов.
   Восемь часов это хорошо. Можно подумать. Можно поспать.
  
   14.
   В холле было тихо и прохладно. Впереди были окошки касс, четыре из пяти заколочены досками, в пятом всё ещё было целое стекло. К нему Нарга и направилась, стараясь не думать о том, кто и как довёз их сюда.
   - Дальше поедем на поезде, - сказала Нарга. Она ни к кому не обращалась и вздрогнула, когда в ушах прозвучал голос Абби:
   - Куда?
   - Хорош меня пугать!
   - Извини...
   - Эй, если ты снова собираешься рыдать, лучше убирайся, мне не до соплей.
   - Я не рыдаю, - прорыдала Абби. Нарга смахнула её со сцены, как хлебную крошку.
   В последнее время многие начали плакать. Рон и Нора, Гаджет, про Абби и речь нет. Даже Старк время от времени впадал в слезливую меланхолию. Держался только Джек. Его чувство вины необычайно обострилось, как будто с него сняли кожу. Но, как и Нарга, он никогда не плакал. То ли тоже не умел, то ли жизнь выбила из него эту способность.
   В кассе у неё потребовали удостоверение личности и приглашение.
   - Приглашение куда?
   Кассир, глубокий старик с лицом как запечённая глина, молча вбил данные с её карты и запустил печать билета. Бумажного, вот что удивительно.
   - Приглашение куда? - повторила Нарга. Кассир впервые на неё посмотрел. Глаза у него были как у собаки, которую часто бьют.
   - Простите, милочка. Это всё мексиканцы. Им требуется приглашение, а я бы вообще не пускал их в страну.
   Нарга заметила татуировку у него на руке. Что-то похожее было в воспоминаниях Джека. Напоминание о тех блаженных временах, когда нашими главными врагами были арабы, а сыновья Тора ещё не превратили большую часть Венесуэлы в живописные развалины. И спасибо, что не всю, иначе бы проблема с открытием корабля решилась сама собой.
   Она взяла билет и уже хотела уходить, как вдруг кассир высунул руку за стекло и коснулся её руки.
   - Купите что-нибудь поесть в дорогу. И воды, обязательно воды. В поезде нет кулера.
   - Спасибо.
   Кроме кафе поблизости был магазин с яркой вывеской. Колючей проволоки, под напряжением и без, там не было, у входа дежурили двое военных. У обоих в руках были металлоискатели, но оба не обратили на Наргу внимания. Она забила рюкзак пачками печенья и бутылками с водой, подумала и взяла ещё пачку сосисок к пиву для Джека. Продавец говорил на ломаном английском и явно рассчитывал на чаевые. Когда Нарга не оставила ни цента сверху, он обругал её на испанском.
   - Bastardo, - бросила она сквозь зубы, задумалась и уточнила: - El bastardo.
   В век, когда каждый трахается с каждым и рожать можно хоть от хромой собаки, совершенно непонятно, что оскорбительного в слове ублюдок. Но когда Старк неожиданно выбросил её со сцены, она снова не смогла придумать ничего лучшего:
   - Вот ублюдок!
   В голосе не было ни гнева, ни злости, только бесконечное удивление, которое только возросло, когда Старк почтительно уступил место Рамоне. Ну и как этот грёбаный наркоман мог так её наебать? С одной стороны оно и понятно, выживание прежде всего, кому как не ей это знать. А вот с другой стороны альянс и их долбанный пакт о ненападении. Но и это всё херня, главное то, что она честно спасла его задницу. И это благодарность?
   Нарга с неудовольствием отметила, что даже сейчас думает как Старк. И ведь не первый же день такое, его проклятый сленг липнул, как мокрые трусы к жопе, и всё-таки она за каким-то хреном старалась не дать Рамоне его убить. Конечно, это можно оправдать оригинальной мыслью, что вместе легче выживать, но это звучит настолько по-человечески, что и думать о таком тошно. О Купере, своём тюремщике и создателе, Нарга не вспоминала по меньшей мере несколько последних столетий. А сейчас вдруг в голове всплыло что-то из его лекции на тему гуманизма. Там не шло и речи о любви ко всему живому, Купер просто пытался донести до неё идею человеческого общества. Тогда Нарга и не думала ему возражать, потому что вообще не врубалась в тему. И вот только теперь дошло, что ни хрена не был Купер прав. Идеалист чёртов. Он говорил, что люди стараются держаться ближе друг к другу, потому что нуждаются в заботе, дружбе и взаимопомощи. Слово любовь Купер старался избегать. И вот ничего же подобного. Какая к дьяволу дружба и забота. Люди живут кучно, потому что это единственная возможность выжить. Вот и весь коллективизм. Уж в этом-то Нарга понимала побольше старины Купера. Она встречалась с Карлом Марксом под видом доцента философского факультета венского университета. И безо всякой предвзятости считала его законченным кретином.
   Ладно, от Старка к Куперу и от Купера к Марксу. Так можно и до Колина-наше-всё-Ирвинга дойти, первого марсианского колониста. Он как-то брякнул, что только прочные международные отношения помогли человечеству покорить Марс. И это при том, что летел он на китайском корабле под китайским же флагом, сразу после удачной посадки всё руководство НАСА было отправлено в отставку и президент выступил с инициативой поддержки Тибета. И снова началась веселуха, ваши-наши, суки-герои.
   Мысли перескакивали с пятого на десятое, как при лихорадке. Нарга попыталась понять, при чём тут вообще Ирвинг и вдруг замерла от того, насколько простой оказалась разгадка. Нет никакого беспорядка в мыслях, это всё работа человеческого мышления. Этот паршивый биологический компьютер нашёл решение проблемы прежде чем Нарга это поняла.
   Оставалось только дождаться, когда Рамона доберётся до корабля.
  
   15.
   Он проспал около четырёх часов, и Нарга ни разу не выходила на связь. Состояния Купера по-прежнему менялось с мучительной неторопливостью. Когда Эргон давился новым коктейлем, система объявила, что началась финальная стадия ситнеза. Сразу за этим температура в корабле повысилась на несколько градусов. Эргон задыхался и часто пил воду. Вода была единственным ресурсом, тратить который можно было без зазрения совести, полный цикл очистки занимал менее суток. Мы пьём ссанину прадедушки, любимая детская шуточка.
   Оповещение о том, что системы жизнеобеспечения хватит на... Эргон с трудом победил желание закрыть уши и не слышать больше этот металлический голос. Корабль был живым, а вот корабельный компьютер бездушным, который просто отсчитывал дни до гибели. Как же сейчас не хватало Купера. Он то ли не боялся смерти, то ли пытался скрыть страх за цинизмом. Он бы нашёл, что сказать. Система корабля методично отсчитывала часы и минуты до его пробуждения.
   Эргон углубился в изучение материалов, которые передала Нарга и которые уже были в обработке. Тогда, сразу после аварии, ему казалось, что корабль будет открыт снаружи, как будто и правда Нарга найдёт запасной ключ под ковриком. Высокая парадная дверь медленно поедет наверх, открывая дорогу... новому свету. Как она назвала эту звезду, чей свет освещал корабль год за годом? Солнце. Дверь откроет дорогу свету солнца, а его глаза, их глаза будут привыкать к бесконечности нового дома.
   Ничего и близко подобного. Не ключ, не отмычка, а схема для сборки какой-то чертовщины, которая прожжёт дыру в корпусе. А это значит, что пора признать то, что должно было стать очевидным очень давно. Пути назад нет, мы прилетели. Миссия, возложенная на нас далёкими предками, такими далёкими, что они превратились в чужаков, завершена. Слова, которыми он завершал каждую ежегодную молитву, ни разу не задумываясь над их смыслом:
   Путь окончен. Всем покинуть корабль.
  
   16.
   Старк хороший мальчик. Может, не слишком умный, но зато не мучается моральными дилеммами. Когда Терри вторично окончила свой земной путь в раковине, Старка интересовало только, собирается ли Рамона разделаться с остальными. Старк был в курсе дел и предполагал, что Рамона переселится в тело андроида, а ему оставит своё человеческое. Рамона не стремилась его в этом переубеждать.
   До отхода поезда оставалось ещё около шести часов. Другие пассажиры, оказавшиеся в этой дыре по воле случая или собственной глупости, сидели прямо на полу. Кто-то читал, кто-то спал, пожилая чернокожая женщина ожесточённо ругалась с кассиром. Рамона съела яблоко, подобрала брошенный журнал на испанском. Некоторое время она просто рассматривала картинки и рекламу, потом стала искать в тексте все слова на букву B. Это немного развлекло.
   Потом её начало мелко трясти, как в лихорадке. Ощущение было смутно знакомым, что-то подобное испытывала Терри, когда начинала думать о Сириле. Эхо от эха, подумать только. Рамона хотела стереть каждое воспоминание, но вовремя вспомнила главное. Главное сейчас это выживание, а значит тратить драгоценное время на такие мелочи это почти самоубийство.
   Поезд отправился с опозданием на два с половиной часа. Все эти два часа Рамона просидела, скрючившись на откидном сиденье рядом с дверью, и мимо неё то и дело проходили люди, спешащие в туалет. В коленях чувствовалась тупая боль и крутило низ живота, видимо, месячные в этот раз начались раньше. Можно было перейти в основной салон, но там шума было ещё больше и люди лезли к незнакомцам с тупыми разговорами. Туристы, убогие селюки, рабочие в грязных комбинезонах, шлюхи в коротких вязаных шортиках, мамаши с детьми, повисшими на разбухших от молока сиськах. Весь этот бесполезный сброд, само существование которого это только недоработка нашей ядерной программы. Как же больно, чёрт, и передать некому.
   Корабль. Мысль о нём изгоняла все прочие, даже избавляла от боли. Если верить воспоминаниям Наргарет, этой юной мисс Марка, то корабль этот был настолько огромным, что просто не верилось, и как это он до сих пор не был обнаружен. По этому поводу в голову лезли по многу раз просмотренные фильмы про инопланетную нечисть. Рамона всегда была на стороне чужих, не из чувства противоречия, просто потому что тупость и несоблюдение техники безопасности должны быть наказуемы. Знать бы тогда, что самой придётся стать агентом Рипли, может быть мнение и поменялось бы. Хотя это как посмотреть, жаловаться-то нечего. Это именно хвост Наргарет, который тянется за ней не одно столетие, в итоге и научил её жить в человеческом обществе. По крайней мере, с их помощью внешний мир стал немного понятнее.
   Если бы только всё было так, как запомнила Наргарет! Дело было даже не в бессмертии, бессмертие только часть большой программы выживания. Рамона давно подозревала, что мир гораздо больше того маленького клочка, на котором она вынуждена жить. Мир, который не надо ни с кем делить. Даже с хорошим мальчиком Старком.
   - Пегги, солнышко, ты здесь?
   - Да, моя прелесть, - мгновенно откликнулся Старк.
   - Не отходи далеко. Скоро ты мне понадобишься.
   Она почувствовала, как Старк улыбается её губами. Старк любил, когда с ним говорили. Любил слова. Не все, конечно.
   Слова всегда были слабым местом Старка. Он в жизни бы не написал текста сложнее газетного объявления, не признавал другой литературы, кроме детективов, но любил речь так, как не под силу ни одному филологу. Старк не просто слышал или читал слова, он осязал их, чувствовал вкус и запах, как некоторые люди со схожими сенсорными расстройствами видят музыку или слышат цвета. Слово свет было освежающим и прохладным, секс пахло апельсинами, кровь было ослепительным, как электрическая вспышка. Собственное имя ощущалось чем-то древним и древесным, с запахом мха и влажной земли. А слово любовь было густым и сладко-солёным, как вишнёвый сок с кровью. Старк был уверен, что все остальные люди воспринимают слова точно также и не мог понять, отчего некоторые не брезгают говорить мошонка или ячмень. Эти слова вызывали моментальную изжогу и желание долго отплёвываться кислой слюной.
   Поезд, наконец, отправился. После того, как усталый парень в оранжевой жилетке проверил билеты и удостоверения личности (одной парочке пришлось выйти в тамбур в сопровождении полиции), на вахту вышел Старк. Он уверил Рамону, что будет держать оборону и ей удалось несколько часов поспать. Когда Рамона проснулась, долгое время она сидела с закрытыми глазами и обдумывала, как пробраться дальше. Люди её не пугали. Всё, чего следовало бояться, было уже в её голове. Чёрт бы побрал этого Мэйсона. Успел самовыпилиться до того, как подсказал ей способ расправиться с остальными.
   Одно она усвоила очень точно. Острые потрясения выводят из строя всех, кроме неё и этой суки Нарги. А как показывает опыт с Терри, умереть можно и во второй раз.
  
   17.
   Сейчас нужен был Купер. Он бы сумел разобраться с этой дрянью, которая выглядела, как закипающая вода, несмотря на сообщение об отрицательной температуре. Он бы сумел... импровизировать. Да, теперь сформулировано правильно, то самое качество, которого так не хватало Эргону. В детстве он часто задавал вопрос как правильно?, в то время как Купера больше интересовало а что, если?. Вот так и вышло, что когда дело доходило до экспериментов, Эргону всегда не хватало подробной инструкции.
   Купер бы не сомневался, Купер бы рисковал. Как-то раз Купер рискнул, так они оказались здесь, а было ли это правильно, Эргон так никогда и не узнает. В любом случае, Эрху осталась в прошлом. Сейчас надо было, наконец, выйти на их новую планету.
   Система сообщила, что полученное вещество остаётся активным на воздухе в течениие десяти минут. После этого начинается распад. Безопасно для пластика, предположим, что это правда. Безопасно для органики, а вот в это Эргон уже не верил. Вещество следует равномерно распылить на металлическую поверхность. Не вдыхать (а как же безопасно для органики?). Для работы используйте только пластиковые инструменты.
   - Я ведь не учёный, - простонал Эргон. Он вспомнил, как в школьные годы их отправили на целый день в парк. Тогда они разбирали, как работает гидропоника и сколько света требуется разным растениям. К ровным грядкам с цветами были подведены трубки с жидкостью, капельное орошение корней. Испаряющаяся влага собиралась и проходила цикл очистки. И всё было по правилам... до того момента, как Купер не решил отлить прямо в сплетение зелёных стеблей. Досталось, как обычно, Эргону, раз уж он не смог проследить за младшим балбесом. Ну, по крайней мере, это было смешно.
   Он собрал по схеме сосуд с широкой лейкой-распылителем. Каждая деталь была из тонкого пластика, даже маленькая пружинка водяной помпы. Ему потребовалось погрузить носик сосуда в ёмкость с жидкостью и несколько раз энергично нажать на длинную клавишу. Кипящее вещество с лёгким дымком всосалось внутрь, Эргон завинтил лейку и защёлкнул блокировку, надеясь, что пластик эта дрянь действительно не разъест. Дымок его смущал и когда сверху надвинулась автоматическая крышка, стало как-то спокойнее.
   Система сообщила, что у него есть восемь минут. Теперь оставалось только выбрать подходящее место.
  
   18.
   Рамона открыла глаза, увидела перед собой потное лицо толстяка, тяжело отдувающегося в очереди в туалет. Закрыла глаза, снова открыла. Судя по всему, между этими пробуждениями была пауза, потому что теперь лицо было другим, даже не лицо, а огромная газета, закрывающая чьё-то лицо. Невидимый читатель сидел напротив, к его плечу прислонилась девушка в красной вязаной шапке. Бесполезные ублюдки. Судя по наручным часам, прошло около часа. Снова без неё. Что могло случиться за это время? Рамона схватилась за пояс, да, пистолет всё ещё были здесь. Ну что ж, дальше играем без пауз.
   Она закинула рюкзак на плечо, встала и направилась к выходу. По дороге отметила старомодную металлическую табличку на стене, предпоследний, пятый вагон, потому что осенью составы не пускали больше шести вагонов. Рамона шла и прикидывала, сколько людей в каждом из вагонов. Поезд ехал уже пять часов, и на каждой станции выходило порядочно народу. Во всём поезде она насчитала около сотни сукиных детей, которые набрались наглости не сдохнуть во время ядерного удара.
   Перед тамбуром, ведущим в головной вагон, она остановилась. Ровным зелёным кругом светилась кнопка открытия двери.
   - А как бы в этой ситуации поступил Авраам Линкольн, - пробормотала она голосом Старка. Кнопка на секунду погасла, дверь открылась. В голове мелькнуло какое-то смутное воспоминание, что-то про ненайденную дверь. Ну что ж, дверь всё-таки нашлась.
   Какой-то деятель, возможно, даже Линкольн, сказал, что быть хорошим политиком означает играть на трубе и держать во рту муку. Рамоне нужны были навыки Джека, и нужно было держать его в состоянии анабиоза, совсем как дружную семейку на борту консервной банки. Она вытащила пистолет.
   Первый выстрел достался парню с гитарой, когда пуля рассекла ему шею, его руки всё ещё сжимали гриф. Второй выстрел прогремел почти одновременно с первым, сказалась только секундная задержка между управлением руками. Пуля прошла сквозь глазницу пожилого пассажира в дальнем конце вагона, удивительным образом не разнесла ему череп и пробила в окне дыру размером с кулак. По стеклу разбежались трещины, ещё через несколько минут Рамона услышала, как оно осыпалось осколками.
   Травоядные. Вот первое, что пришло в голове, когда наступившая после первых выстрелов тишина сменилась визгом. Рамона отправила пулю в голову кричащей девушке, а остальные даже не пытались сопротивляться, только убежать. Все рассказы про стрелков, которые часами ходили кампусу родного колледжа, периодически перезаряжая оружие, оказались правдой. Рамона застрелила парня, который побежал вроде бы на неё, но в действительности мимо неё, к выходу. Женщина, попытавшаяся закатиться под сиденье, получила пулю в живот и корчилась на полу. Криков стало поменьше.
   За столиком в середине вагона сидела женщина с ребёнком. Когда начались выстрелы - Рамона не поверила своим глазам - она подняла ребёнка на уровень лица, закрылась им, как щитом. Не помогло, , Рамоне хватило одной пули в голову младенца, чтобы покончить и с ним, и с матерью.
   Зелёный кружок мигнул, в вагон вошёл, нет, ворвался высокий, хорошо сложенный мужик в деловом костюме.
   - Что за... - последнее слово остановил выстрел, в голове мужика появилась дыра. Пуля разворотила ему нижнюю половину лица и долю секунды Рамона видела, как дёргаются обнажившиеся мышцы. Мужик упал, она перезарядила пистолет. Времени оставалось всё меньше. Рамона в два прыжка достигла двери в кабину, резко развернулась и выстрелила в женщину в поездной униформе, попала в ключицу и выстрелила в грудь. Женщина беззвучно рухнула на пол.
   Рамоне захотелось упасть рядом с ней и выть, выть от отчаяния. Две пули на бессмысленную суку, когда на каждого полагалось только по одной. И дело не в количестве пуль, дело в том, что в эту только что созданную матрицу вписывалась только одна схема, один человек, одна пуля. Она вспомнила, что убила женщину и ребёнка одной пулей и судорожно вздохнула от облегчения. Порядок.
  
   19.
   Нарга предупреждала его о том, что главный вход не подойдёт, но Эргон и так это понимал. Главный вход находился в нижнем ярусе и должен был оказаться под землёй. Эргон не знал, как именно на этой планете происходит эрозия почвы, но даже по самым оптимистичным прогнозам корабль давно врос в землю. Вопрос был только в том, насколько глубоко.
   Форма корабля никогда не интересовала Эргона, больше того, он никогда и представить не мог корабль иначе, кроме как изнутри. Люди, которые летали на ракетах и могли видеть Эрху со стороны, описывали её то как золотой шар, то как сверкающий кристалл. На фотографиях планета выглядела скорее как бесформенный сгусток чёрной массы, пронизанный светящимися жилами. Но каждый корабль в отдельности... Нет, это как представить собственную печень, Эргон знал, что она существует, но не мог до конца принять тот факт, что внутри его тела находится кусок трепещущей плоти.
   Пока шёл синтез вещества, Эргон постарался абстрагироваться от того, что это его корабль, что здесь находится он и его семья. Получилось плохо. Он снова и снова пересматривал снимки и схемы корабля, стараясь понять, где сделать выход.
   Корабль Марка напоминал по форме гигантский ломтик манго, сужающийся с одной стороны и расширяющийся с другой, с ложбинкой наверху. Всего ярусов было три. Снизу находились машинные отделения, второй и третий ярус занимали жилые комнаты. Над третьим ярусом поднимался гребень, внутри которого была очистная система, один из гидропонных садов и широкая лестница, по которой можно было взобраться до самого верха. Рубка находилась у основания гребня, на самом верху располагалась аварийная система управления. Был и лифт, но он перестал работать ещё во времена отца Эргона. Купер грозился его починить, но Эргон не позволял ему и близко приближаться к гребню. В каком-то смысле это было святое место.
   Во время отстыковки оказалось, что системы полива сада работают от общей системы Эрху. Сад погиб, но Эргон всё ещё часто приходил сюда, садился между мёртвыми древесными стволами и думал, думал, думал. Сад его успокаивал и приводил мысли в нужное направление. А ещё сад был лучшим местом, чтобы выйти из корабля. Система уверяла, что он находится над поверхностью почвы.
   Эргон поднялся по лестнице до середины гребня. Удивительно, но подъём его совершенно не вымотал, наоборот, онемение в конечностях стало проходить. Сердце стучало быстрее и в груди разливалось приятное тепло. Каждый шаг наверх говорил ему, я ещё живу, я ещё существую. Каждое движение возвращало ощущение жизни. Эргон подумал, может быть, он и не самый плохой капитан, может быть семья Марка выстоит. Он не мог, не имел права думать иначе. Семья Марка верила в него. Даже когда спала, верила. По крайней мере, эта мысль успокаивала. За неё можно было ухватиться и идти дальше. Действовать.
   Сухой сад встретил его тишиной. Тишина это то, чего не было ни в одном саду. Гудели системы полива, стрекотали лампы, искусственный ветер шелестел листьями. А здесь можно было услышать собственное дыхание, если остановиться, то и шум крови в ушах.
   Эргон услышал, как клокочет вещество в его импровизированной лейке. Где ты Купер, не хочешь обоссать и эти сухие цветы. Вдруг твоя моча более едкая, чем эта дрянь, вдруг она небезопасна и для пластика и для органики. Вдруг... Эргон усилием воли заставил заткнуться свой внутренний голос. Времени почти не оставалось.
   Он подошёл к стене, плотно увитой сухими побегами. Пошарил глазами, нашёл набор инструментов, лежащий на груде старых ламп. Вспомнил бы, что они здесь есть, не понадобилось бы вынимать картину из рамы, столько металла. С помощью небольших ручных граблей ему удалось быстро расчистить стену. Эргон заметил, что побеги пускали корни и некоторые пробивали обшивку стен. Удивительная сила жизни.
   Система предупредила, что до распада осталось две минуты. Эргон снял блокировку с лейки, вытянул руку и распылил вещество на стену. Всё по инструкции, ровным слоем на расстоянии вытянутой руки.
  
   20.
   Одного машиниста Рамона убила сразу выстрелом в голову. Второй отшатнулся, не устоял на ногах, и его отбросило лицом на пульт. Сейчас он смотрел на Рамону широко распахнутыми глазами и даже не пытался стереть кровь, хлещущую из разбитого рта и носа.
   - Включи аварийное расцепление, - сказала Рамона. - Будем считать, что произошла авария.
   - Я не... - его голос булькал и дребезжал, то ли от крови, то ли от страха.
   Рамона выстрелила ему в левую руку.
   - Надеюсь, ты не левша. Включай.
   - Я не могу!
   - Врубай грёбаную расцепку!
   Машинист немного очнулся, взгляд стал более осмысленным. Он протянул к Рамоне обе руки.
   - Я не могу! Там пассажиры!
   - Только не в шестом вагоне. Ты врубишь, или мне тебя пристрелить?
   Он согнулся над панелью управления. Плечи сжались, спина казалась узкой, как у подростка. Может быть, это был и не машинист вовсе, а только помощник. Рамона понятия не имела, что означает их униформа, никто из эхо не имел опыта на железной дороге.
   - Ну?
   - Всё... То есть, - машинист держался за кровоточащее плечо, - Я отключил автоматику, теперь надо включить расцепление вручную. Между вагонами. Я... Послушайте. Я не герой. Я...
   - Я знаю, - сказала Рамона и выстрелила.
   Невозможно, чтобы он успел увидеть пулю, летящую ему в лицо. Но Рамоне показалось, что его глаза открылись шире за долю секунды до того, как взорвалась его голова.
   И сразу же отчаянно закричал Гаджет:
   - Ты не могла его убить! Не могла его убить! Не могла его убить!
   - Ну охренеть теперь, - сказала Рамона голосом Старка. - Маленький братец подал голос. Хочешь покататься на паровозике, солнышко?
   Гаджет не хотел. Ему вдруг представилось, что нет никакого поезда, и нет горячего влажного воздуха, а есть только ментоловый дым, от которого грудь обдаёт холодком. Будто бы он снова сидел там, на своём подоконнике, курил и думал о том, что девственность ему никогда не потерять, всё это враки, что рано или поздно это случается. И ещё врут, что нельзя заниматься сексом много раз подряд, что все трахаются пару раз в неделю, ведь это же бред, мастурбирует он каждый день. Если бы его угораздило жениться, да вот хотя бы на Ирене, он бы трахал её каждый час, насмерть бы затрахал, пока бы из ушей не потекло. Мысли о сексе были почему-то не горячими, а злыми, даже агрессивными. Хотелось не трахать, а раздирать кожу, рвать мясо, купаться в крови. Кровь... Сколько её. Гаджет с трудом разлепил глаза и вместе с этим же выкарабкался из своей уютной ментоловой комнатушки.
   - Не надо было тебе его убивать, - сказал он. Он видел отражение Рамоны в чёрном глянце телефона, чей хозяин лежал мёртвым на полу. Горло перехватывало от желания сказать что-нибудь плохое, настолько плохое, что её лицо перекосит от гнева, может, даже от отвращения. - Сука черножопая.
   Ничего умнее он не придумал.
   Рамона схватила телефон и бросила его об пол. Хотела, чтобы удар получился настоящим, злым и с эмоциями, но для такого нужен был Старк. Она посмотрела на мальчишку. Хиляк, а по-прежнему занимает место. Ещё и брыкается. Они все брыкались, но у него это получалось как-то особенно противно.
   - Заткнись, - сказала Рамона.
   Гаджет не отреагировал, так и маячил где-то на грани восприятия. Упрямый. Все упрямые.
   - Хочешь меня убить? - спросил Гаджет. Его голос как будто постарел на пару десятков лет. Не стал ниже или бархатистее, просто звучал иначе. По-взрослому. - Тогда действуй.
   Рамона попыталась его заткнуть. Попыталась загнать туда, откуда он вылез. Убить. Он даже не сопротивлялся. Просто был.
   - Я ведь уже умер, - сказал он просто. - Какая же ты дурочка.
   Правая рука сама взметнулась к лицу, пальцы коснулись уголка губ. Рамона попыталась перехватить руку и опять неудача. А тело уже не слушалось. Она упала на колени рядом с трупом, руки пробежались по фирменному пиджаку. Расстегнули пуговицу, отогнули правый борт, нырнули во внутренний карман. Сигареты. Без ментола, с ментолом повсеместно запретили ещё лет пятнадцать назад. Рамона успела перехватить мысль хорошо, что я не дожил.
   Гаджет уселся на полу. Ноги широко раскинул в стороны, поза, которую мать Рамоны называла еби, кто хочет. Щёлкнула зажигалка, Рамона не отследила, откуда она вообще у него взялась. Сигарета. Затяжка. Дым наполнил лёгкие.
   - Ты знала, что Пегги заразился ВИЧ у стоматолога? Он успел перетрахать всех, до кого мог дотянуться. Кололся. А вот заразился у стоматолога. Удивительно.
   Рамона не знала, чему ей надо удивляться. Она не знала такого про Старка. А вот какого хрена дроны делятся историями из жизни? Он назвал его даже не по имени, он знал кличку. Знал...
   - Знал, - сказал Гаджет. - А знаешь, как меня назвал доктор Мэйсон? Внутренний ребёнок. Я твой внутренний ребёнок, детка, - он докурил сигарету до самого фильтра и затушил её об металлический шкафчик, - Только я вырос. Мы все выросли. А ты и не заметила.
   - Один, - сказала Рамона. - Вот дом, который построил Джек. Два...
   Гаджет уснул, когда она досчитала до безрогой коровы.
   А поезд мчался вперёд, диспетчер получал странные и противоречивые сообщения, но для этого региона в этом давно не было ничего необычного. Только за последний год произошли две железнодорожные катастрофы. Три, если считать катастрофой прямое попадание снаряда.
   Рамона стояла в открытом тамбуре между поездами и чувствовала, как ветер пытается оторвать её пальцы от тонких перил на стене вагона. Внизу мелькали шпалы и иногда пролетали мелкие камешки. В этой латинской дыре поезд мчался не так быстро, как нормальные экспрессы, но это замечалось только в вагоне. Здесь казалось, будто бы поезд не едет, летит.
   Прыгать не хотелось. Прыгать было глупостью, теперь уж точно глупостью, но дроны, застрявшие в голове, это как молочный зуб, не расшатаешь, не вырвешь. У Терри были слабые места, поэтому с ней и не возникло проблем. А эти как коньяк, чем старше, тем лучше. Коньяк Рамона никогда не пила, насмотрелась на отчима, который как-то нахлестался этой дряни. Мама Ханна пила бурбон с яблочным соком. Она ставила недопитый стакан на подоконник и ветер трепал рыжую занавеску, а занавеска была похожа на проносящиеся мимо деревья, осенняя крона, красный, жёлтый, золотой... На золотом Рамона прыгнула.
  
   21.
   Долгое время ничего не происходило. Потом то место на стене, куда Эргон нанёс вещество, начало медленно темнеть. Повалил белый дым. Последняя мысль, которая мелькнула в голове у Эргона была Идиот, надень маску.
   Когда он очнулся, в первый момент ему показалось, что это пробуждение после анабиоза. Рука сама собой потянулась к пульту, чтобы проверить свои параметры. Потом в глазах появилась непривычная резь, взгляд сфокусировался и Эргон увидел, что лежит на полу, а вокруг него стелется густой белый дым. Эргон вскочил и вбил намертво заученный код, обеспечивающий герметизацию задымлённого помещения. Система сообщила, что герметизация невозможна и Эргон тут же увидел, почему. В стене была дыра.
   Эргон представлял себе, что в дыру тотчас хлынет звёздный свет, солнце, повторил он про себя название звезды. Света не было. Купер бы сразу понял, в чём дело, а ему потребовалось некоторое время. Герметичность корабля была нарушена, жуткая дрянь проплавила дырку в броне, но системы жизнеобеспечения ещё работали и поддерживали пригодную для дыхания атмосферу. Дыру затянуло силовым полем, воздух в котором выглядел, как загустевший сироп.
   Аварийная сигнализация почему-то не включилась, вероятно, сдохла ещё во время их знаменитой посадки. А вот аварийная подсветка врубилась на полную, силовое поле светилось ровным зелёным цветом. Эргон попытался представить себе, как эта дыра выглядит с той стороны и не смог.
  
   22.
   Рамона полетела в одну сторону, Гаджет в своём сне в другую. Рамона. Именно в момент их асинхронного полёта Нарга поняла, зачем Рамоне понадобилось её тело. Гением она действительно не была, для этого требовался другой склад ума. Но она умела находиться в нескольких местах одновременно, перелистывать множество воспоминаний одновременно. И генерировать образы. Очень, очень много образов.
   Гаджет ещё секунду назад стоял на подоконнике своей комнаты, а сейчас уже летел вниз. Время как будто замедлилось и все проблемы отошли на второй план, кроме одной, чёрный пятачок асфальта, который становился всё ближе и ближе. Диафрагма поднялась и вытолкнула воздух через рот, запах ментола пощекотал ноздри и в голове явственно расцвела только одна мысль: это, что, всё? Потом тело будто вдавилось в какой-то огромный податливый ком, накатила волна чудовищной режущей боли, перед глазами взорвались яркие шары... и всё закончилось.
   К земле летела одна Нарга. Когда Гаджет исчез, она на долю секунды потеряла сознание, а потом камни, песок, кусты, острый пенёк, боль в рёбрах, ноги как огнём лизнуло. И всё случилось очень быстро, тело просто отбросило вниз по насыпи.
  
   Снег. Холод пробирается сквозь одежду, пробирает до костей. Стоп. Какой снег? Нарга открыла глаза. По спине струился пот, пот собирался в ложбинку под носом и стекал на верхнюю губу. Глаза щипало, но уже не от пота, а от крови из разбитого лба. Нарга прикинула, могут ли у неё быть какие-то повреждения, потом вспомнила, что стреляла она, а не в неё. Вернее, стреляла Рамона, но какая разница, если искать всё равно будут её. Если, конечно, будут. Если верить Джеку, то в Венесуэле искали только две вещи, деньги и власть. На количество трупов, не связанных с одним или другим, было плевать. Остаётся только надеяться, что в том поезде не было таких людей. Хотя откуда они там возьмутся.
   Нарга не могла понять, на кой чёрт Рамона это сделала. Нарга знала сотни убийц, действующих по принципу я делаю это, потому что могу, были даже те, кто говорил я делаю это, потому что меня никто не останавливает. Но убивать просто так, не чувствуя себя ни богом, ни дьяволом, без жестокого умысла, без ощущения собственной власти! Даже без любопытства, ради него Рамона убила только Лизу. Нарга не видела ничего плохого в убийстве. Но убийство без мотива, это же, мать вашу, безнравственно.
   Здесь, чем бы это здесь ни было, было чертовски жарко, и, хуже того, влажно. Каждый вздох как будто смазывал горло и лёгкие жиром, и внутри становилось скользко и мерзко. Нарга встала и первым делом ощупала карманы. Пистолет был заложен за пояс, как у героев вестерна, да ещё и снят с предохранителя. Когда Нарга его доставала, она готова была молиться вслух, чтобы пистолет был не заряжен. Ей уже приходилось слышать историю про придурка, отстрелившего себе яйца, и сейчас это уже не казалось таким смешным.
   Пистолет был не заряжен, в правом кармане лежала коробка патронов. Вернее, коробка была от Stimorol, помимо патронов внутри лежали две пластинки жвачки. Нарга задумчиво сунула одну в рот, спасибо господи за эти маленькие радости. Одна бутылка с водой была пустой, в другой на дне ещё плескалось несколько глотков.
   Нарга стояла рядом с пыльной дорогой, на которой то тут, то там росли островки чахлой травы. Сбоку глубоко отпечатались следы тяжёлого автомобиля, в ложбинках собралась дождевая вода. Навигатор с разбитым экраном предлагал повернуть и пройти ещё пять километров до поворота. Нарга хотела снова вытащить батарейки, потом решила сначала дойти до этого самого поворота. Ничего не случится за этот час, а она пока сможет запомнить маршрут. Кто знает, как долго она ещё сможет продержаться на сцене и когда Рамона захочет ещё кого-нибудь убить.
   Ноутбук всё ещё работал. Прежде чем пришла Рамона, Нарга успела ещё раз связаться с кораблём.
  
   23.
   - Нарга?
   - Я близко. Дьявол, уже совсем близко, - она задыхалась, и вдруг голос сменился хриплым воплем, - Я вижу свет! Боже, я вижу свет!
   Канал связи оборвался. Эргон сел на ствол упавшего дерева. Он приходил в этот сад, приходил каждые двести пятьдесят лет и садился именно на этот ствол. В его сознании между этими прогулками проходило несколько минут, и разум не мог понять, отчего с каждым разом ствол становился всё твёрже и твёрже, пока, наконец, не превратился в камень. Другие деревья или рассыпались в труху, или остались стоять почерневшими палками. Опавшие листья стали пылью, в которой отпечатывались его следы.
   Эргон чувствовал одиночество и то, что было ещё хуже одиночества, некую общность с этим погибшим садом. Он многое бы отдал за то, чтобы увидеть хотя бы одну зелёную ветку, но сад был уже не просто мёртв, он уже прошёл большой путь по дороге смерти и превратился только в воспоминание о саде.
   Позади Эргона красные лампочки указывали на выход к лестнице, перед его лицом пульсировал зелёный свет. Вход или выход? Голос Нарги был чужим; как ни старался, он не мог представить, кто или что войдет в эту дыру. Что она сделает с его братом? Что она приготовила для Купера?
   И снова вспомнилось детство, когда его ещё интересовали игры, а вся тяжесть ответственности за семью ещё только маячила на горизонте. Тогда Эргон знал, что вырастет и займёт место отца, а когда отец был к нему особенно строг, он мечтал, чтобы это случилось поскорее. Вся его жизнь строилась исходя из этого будущего события. Ты должен хорошо учиться, потому что капитан должен много знать. Ты должен заниматься спортом, потому что капитан должен быть здоров. Ты должен дружить с людьми, потому что капитан должен уметь общаться. Должен, должен, должен. Иногда ему казалось, что он завидует Куперу, но он никогда бы не признался в этом.
   Однажды они вдвоём сбежали из школы, конечно, идея была Купера, а досталось ему. Но как бы сурово ни было наказание, он никогда не жалел об этом дне, проведённом вдвоём с братом. Они залезли на самый верхний ярус Эрху, над верхними садами, над вентиляционными шахтами. Это было узкое помещение, в котором едва мог разместиться один техник со своим оборудованием, но для двоих мальчишек оно было в самый раз. Там их никто не искал. Говоря по правде, там и делать то было особо нечего, но Купер всегда находил занятия.
   - Когда я вырасту, я отсюда улечу, - говорил Купер. Эргон смотрел на него и улыбался. У него не было права мечтать, его будущее было предопределено, ещё когда отец его зачал.
   - И куда ты отправишься?
   - Не знаю. На другие планеты. Где всё не так, как дома.
   - Тебе не нравится дома? - спрашивал Эргон. Купер мотал головой.
   - Мне просто хочется увидеть что-то другое. Сравнить тут и где-то ещё.
   Эргон провёл ладонью по стволу, всё ещё хранящему шершавую фактуру древесины. Ему казалось, что он чувствует древесный запах, но это конечно было только воспоминание о запахе.
   - Что-то другое, - сказал он. Посмотрел на зелёный свет, кивнул. - Вот и сравним.
  
   24.
   Больно. Рамона хотела передать боль Абигейл, но потом решила, уж лучше боль в коленях, чем нытьё. Кроме того, адреналин сыграл свою роль, больше никакого осиного гудения в ушах, по крайней мере пока. Она медленно, хромая, снова поднялась к путям.
   Рельсы едва угадывались подо мхом и сплетением корней. Она поковыряла носком рельсу и легко отколола толстый слой ржавчины. Маленькая и гибкая змея соскользнула с соседнего камня и скрылась в высокой траве. Рамона оценила идею Джека расстаться с любимыми джинсами ради потрёпанных карго.
   Если верить Гармину, отсюда до Лотри, города или деревни, чёрт его знает, около суток пешком. Рамона не знала, берёт ли навигатор в расчёт то, что на месте бывшего полигона давно вырос густой лес. В любом случае, шагать она могла без устали, лишь иногда беря небольшую паузу и уступая сцену Джеку. Наш бравый солдатик готов был идти куда угодно под чьим угодно командованием.
   Иногда Рамона переходила на бег, просто чтобы проверить, насколько её ещё хватит. Её пульс редко поднимался выше шестидесяти ударов, только когда она бежала, сердце начинало биться немного быстрее. Это было странное ощущение, ни чужой адреналин, ни чужое возбуждение, нет, собственное сердце, собственное тело. В этой мысли было что-то собственническое, даже хищное. Рамона подумала о том, что их команда становится всё меньше и меньше, десять негритят, приговорённых к смерти.
   Здесь были большие птицы с ярко-алым оперением, то ли попугаи, то ли вообще какие-то безымянные твари, сохранившиеся только в этих лесах. Рельсы закончились, дальше дороги не было, навигатор выполнял уже роль навороченного компаса. Рамона шла на север, смахивала с лица паутину, которой здесь было великое множество, иногда шла напролом через густую растительность, иногда пускалась в обход. Один раз пришлось заменить батарейки в навигаторе, вот вам и хвалёные семьдесят два часа. Начинало темнеть, и Рамона прикидывала, когда уже стоит вызывать Джека, чтобы приткнуться на ночлег.
   Джек знал Амазонию и ненавидел её. Это был один из самых разгромных рейдов, которые когда-либо выпадали на долю американской армии, и дело не в том, что отряд проиграл. За все те недели, что десять миротворцев провели в лесах Венесуэлы, они не встретили ни одного противника. На второй день после их высадки сержанта Майерса и рядового Коннера укусили летучие мыши, которые в этих краях организовали практически симбиоз с вирусом бешенства. Ни один, ни другой не сообщили об этих происшествиях, самостоятельно перевязали раны и успели об этом забыть. А вот то, что произошло дальше, Джек не мог забыть до сих пор. Среди всех смертей, что ему довелось видеть, смерть Майерса и Коннера была самой страшной. Джеку так и не удалось выяснить, действительно ли Коннер заразил Тедди, своего лучшего друга, но тот прострелил себе голову ещё до того, как тело Коннера окоченело.
   Рядовой Андерс умер через три дня после смерти Майерса, но не от бешенства, а от анафилактического шока. Его укусила ядовитая змея, Джек вколол ему антидот, у Андерса началась реакция на антидот и адреналин ему не помог. Уже тогда Джек понимал, что это самый дерьмовый рейд в его жизни. Они вышли к небольшой деревушке, скорее, даже охотничьему поселению. Его жители говорили на жутком диалекте испанского, который понимал только лейтенант Грув, и были довольно дружелюбны, ровно до тех пор, пока не узнали о том, что двое чужаков умерли от бешенства. В тот же день были убиты четверо рядовых. Джек и Грув перебили половину деревни, но было уже поздно. После чего осталось только позорно возвращаться на базу. Лейтенант Грув погиб спустя месяц в банальной уличной перестрелке. Долгое время Джек был уверен, что весь его отряд был проклят и смерть просто ждёт, когда он потеряет бдительность. Только через три года Джек перестал каждый день ожидать смерти... и довольно быстро встретился с Ларри.
  
   Время растягивалось и сжималось. Иногда Рамона возвращалась назад и чувствовала голод, а иногда желудок оказывался набит печеньем, хотя она не могла вспомнить, когда ела в последний раз. Джека она не пускала на вахту, но шла, пользуясь его воспоминаниями. Джек мог определить направление, знал, как пробираться сквозь густые заросли, умел идти по звёздам и не сбиваться с дороги.
   Звёзды. Раньше Рамона и представить себе не могла, что их может быть так много. Звёздное небо всегда напоминало ей подушечку для иголок, в которую иголки воткнуты по самую головку. А сейчас звёзды были огромными, не с иголочное ушко, а едва ли не с горошину. Небо больше не было плоским, сгустки звёзд висели на разной высоте, а полная луна зависла над головой, как летающая тарелка. Чужая память подкинула даже не образ, а скорее ощущение от образа. Когда Нарга впервые увидела звёздное небо, когда Нарга впервые подумала о том, что каждая звезда это солнце иного мира. Когда Нарга впервые почувствовала, что это красиво. Странное чувство, вроде ничего особенного, а слепит ярче любой звезды.
   Вместе с восходом солнца пришёл невероятный прилив сил, как будто открылось второе дыхание. Корабль был уже близко, Рамона чувствовала его, как будто он излучал мощную вибрацию.
   Она уже видела плавник, чернеющий на фоне голубого неба. Знала, где находится дверь, найденная Наргой, открытая капитаном Эргоном. Где-то там под землёй, в прохладной тиши корабельных залов стоит тело андроида, а в капсулах лежат спящие тела. По воспоминаниям Нарги были они высокие и светловолосые, с кожей тонкой и иссиня-белой, с прозрачными глазами без радужной оболочки, без бровей и ресниц. Обычные люди. Просто немного странные.
   Никакого сравнения с ней.
  
   25.
   - Я здесь! - крикнула Нарга. Эргону показалось, что она орёт прямо ему в ухо, но корабль только многократно усилил её голос, настроившись на эмоции. - Я... сейчас!
   Эргон встал и сцепил руки за спиной. Удивительно, но именно сейчас, когда Нарга вернётся, когда вот-вот проснётся Купер, когда, собственно, решится дальнейшая судьба Марка, он был абсолютно спокоен. Годы неизвестности отступили, остались только задачи, которые можно и нужно было решать. Разбудить Купера. Ознакомиться с данными с той стороны. Запустить регенерацию остальных членов семьи. Выйти.
   Мы люди. Мы семья Нарга. Мы выживем.
   Вместе.
   А чтобы уж точно решить вопрос выживания, Эргон достал пистолет с транквилизатором.
  
   26.
   Корабль был рядом, уже под её ногами. Чёрный плавник вблизи уже не казался камнем. И это рваное мерцающее окно, такое огромное, что в него можно было войти не сгибаясь. Рамона помнила ощущения гладкого пола под ногами, металлического в холлах и рубке и каменного в жилых покоях. Воспоминания Нарги дали ей вдохнуть запах пыли на коврах и вышитых гобеленах, которые закрывали стены. Глаза чувствовали полумрак коридоров, озарённых только узкими светящимися трубками, которые змеились по потолку. В парадных комнатах с потолка свисали тяжёлые люстры и трубки. Они сплетались в огромный вензель Марка, почти скрытый под массой металлических листьев и различимый только с определённого угла. Свет проходил сквозь гранёные камни и рассыпался тысячами лучей. Когда семья собиралась за обедом за большим овальным столом, пар от блюд поднимался вверх и его пронизывал свет. Рамона помнила громкие споры, которые, бывало, начинались за этим столом, кто-то вскакивал, кричал, и огромное золотое блюдо летело в стену. Но что бы здесь не происходило, все ссоры оставались внутри корабля. Марка были семьёй. Как там... Один за всех и все за одного. Идиоты.
   В этом мире была только одна неоспоримая истина. Хочешь выжить, рассчитывай только на себя.
  
   Рамону и вход в корабль разделяло меньше двухсот метров, когда Нарга с такой силой рванула штурвал на себя, что Рамона не устояла на ногах и полетела лицом в сплетение корней. Она не успела даже выставить руки вперёд и вылетела со сцены, увлекаемая Наргой.
   Сцена опустела. Тело Рамоны (их тело) лежало на земле, с виска и из разбитой губы капала кровь. Глаза были открытыми, без единой мысли, без единого чувства. Такое спокойствие, которого не было даже во сне, даже в раннем детстве. Боль, если она и была, не доставалась никому. Белка, неотличимая от той, что когда-то встретила здесь Нарга, вспрыгнула на неподвижное бедро, перебежала на плечо и взобралась на дерево. Жужжали цикады.
   Снаружи было тихо, а внутри Рамона билась в объятиях Нарги. Нарга чувствовала, что ещё немного, и она больше не сможет её удерживать. Времени оставалось много.
   - Рон! - закричала Нарга, - Твой выход!
   Рон взбежал на сцену, вскочил и помчался к светящемуся входу. Острая боль резала икры, рот наполнялся кровью от прокушенного языка. Рон бежал и постепенно боль слабела, мучающие воспоминания слабели, и оставалось только свечение впереди, которое манило к себе. Вот он, свет в конце туннеля, успел подумать Рон, соскальзывая в темноту. Но прежде чем упасть, он собрался с силами и закричал что есть сил:
   - Марго! Ко мне! - и когда Марго замешкалась, Рон заорал с несвойственной себе грубостью, - Сюда, шлюха тупая!
   Удар Марго был такой силы, что Рон провалился в беспамятство. Марго заняла его место.
   Она никогда не умела бегать, потому что всегда носила каблуки, тем более бегать по такому жуткому лесу, что-то вроде адской смеси из Джуманджи и Лабиринта с Дэвидом Боуи. Впереди в небо уходила чёрная скала с сияющим пятном у самой земли, и скала была едва ли не страшнее, чем лес. Ноги несли её вперёд, как будто можно было обогнать боль, но физическая боль терзала гораздо слабее боли душевной. Марго вдруг подумала, что сияющее пятно впереди это не вход, а выход, дорога прочь из этих циклов, повторяющихся, как месячные. И чтобы выйти отсюда, ей надо ещё немного продержаться.
   Один шаг. Другой. Пятно увеличилось в размерах, сияние стало ярче, но сил уже не хватало, Марго начала терять ощущение тела. Она не помнила никого, ни отца, ни любовников, только маленькую девочку, которая всегда напоминала ей Лидию:
   - Абби, малышка, помоги мне! - закричала Марго и одновременно с ней прозвучал голос Рамоны:
   - Абби, убей эту шлюху!
   Абигейл ворвалась на сцену и успела увидеть лицо Марго. Белоснежная, фарфоровая кожа, огромные кукольные глаза и красные, налитые кровью губы, не тронутые помадой.
   - Ты не шлюха. И никогда ей не была, - сказала Абби. Она поцеловала её в губы.
   Марго быстро теряла сцепление с телом и с реальностью. Сознание угасало, затихало, как музыка, слышимая издалека. И это было совсем не страшно, это было упоительно, как погружение в спокойный сон до утра. Абби поймала управление и тут же почувствовала, как ветер шумит в ушах. Голые коленки больно резали острые кусты, но когда Абби опустила взгляд, она увидела, что одета в штаны с карманами. Боль тут же ушла, остались только ноющие мышцы и прерывистое дыхание. Ещё немного. Ещё несколько шагов. Перед глазами расплывалась мутная дымка.
   Она подумала о дяде Джерри, и эта мысль её подстегнула, боль отступила, и смысл имело только сияющее впереди пятно. Пятно дрожало и расплывалось, а чёрный камень или на чём там оно светилось, расходился в стороны, вырастал до самого неба и окунал Абби в черноту. В конце концов, она видела только это призрачное сияние, луч, протянувшийся прямо к ней. Абби откуда-то знала, что когда она вступит в этот свет, все голоса затихнут, боль уйдёт и придёт покой. Свет нёс исцеление и пробуждение, но до света надо было ещё пробежать несколько шагов.
   - Джек, - не выдержала она, - Джек, на помощь! - Абби вспомнила, что говорил телепроповедник, рассуждающий о первородном грехе, - Во имя любви господней!
   Джек задыхался, Джек не понимал, кто он, Джек хотел закрыть глаза и никогда, никогда больше не выходить под ослепительный свет рампы. Но маленькая девочка продолжала и продолжала кричать:
   - Джек, пожалуйста! Помоги мне!
   Удар, она, они упали в траву. Абби глубоко вдохнула жаркий воздух, почувствовала на щеках солнечные лучи. Только почувствовала, потому что глазами теперь был Джек, а она только смотрела внутрь себя. Свет собрался где-то в пульсирующей точке повыше переносицы. Абби казалось, что она слышит обрывки песни:
   Что кому пятно, другому узор,
   Что кому честь, другому позор.
   Она постаралась мысленно увидеть Джека, так, как он есть и был, сильного мужчину, всегда готового прийти на помощь. Абби не знала своего отца, но часто представляла его себе таким, как Джек.
   Что кому тень, другому свет,
   Одному жить, другому нет.
   - Беги, Джек, - сказала Абби. Она чувствовала, что уходит вслед за Марго, но эта мысль не пугала, а, наоборот, приносила какое-то странное облегчение, как будто выпал, наконец, давно шатающийся зуб.
   Джек бережно унёс её со сцены, поцеловал в лоб, поцеловал закрытые веки.
   - Спокойной ночи, принцесса.
   Он побежал. Помимо ноющей боли в мышцах он чувствовал странную смесь сердечной боли и освобождения, как будто из его души вынули дюймовую занозу. Абигейл ушла, в его мире стало больше свободного места, и в то же время мир сузился, потускнел. Джек бежал и понимал, что скоро и ему придётся уйти, он погибнет здесь, недалеко от своего отряда, но пока есть силы, надо бежать, пока есть силы, пока есть силы...
   Джек хотел позвать на помощь, но не смог. Ему проще было умереть, чем обратиться к кому-то за помощью. Свет был почти рядом, манил его, притягивал к себе. Джек на бегу провёл рукой по шершавому стволу дерева и глубоко ободрал кожу. Боль вспыхнула с такой силой, что на несколько секунд он забыл об усталости, а потом она вернулась так, что он едва снова не упал. И...
   Он шагнул к свету, но оказался в тени. В первую секунду мелькнула надежда, что сейчас он увидит Абби, но вместо неё из темноты выступил тощий латинос в грязно-зелёной майке и заношенных джинсах. На плече у него висела винтовка. Мануэль Мария Отеро улыбался.
   - Служба окончена, лейтенант. Добро пожаловать домой.
   Нарга ещё раз с силой прижала к себе Рамону, обвила её как щупальцами, постаралась не пропустить ни одну мысль, ни одно воспоминание. Но силы слабели, а ей надо было ещё немного продержаться.
   - Старк! - закричала Нарга, - Придурок никчёмный! Хоть раз в жизни! Поступи как человек!
   - Я не человек, стерва. Я только воспоминание о человеке!
   Старк вытолкнул Наргу со сцены, но не занял её место, а только сделал шаг в сторону и поклонился Рамоне.
   - Ваш выход, моя королева!
  
  
   Часть шестая
   Пистолет. Тихие игры. Пчёлы и ульи. Симфония.
  
   Кукла должна была расти, как живая девочка. Суок исполнится пять лет, и кукле тоже. Суок станет взрослой, хорошенькой и печальной девочкой, и кукла станет такой же. Я сделал эту куклу.
   Юрий Олеша
  
   1.
   От кого: Тома (адрес неразборчиво)
   Кому: Дария (адрес неразборчиво)
   Ферзь на B8. Шах. Пока ты думаешь над следующим ходом, хочу сказать, что пережил сегодняшний день только благодаря тебе. У соседей снова вечеринка, все шумят, пьют. Я пытался поспать, но слышно даже сквозь подушку. Не могу представить, как люди могут столько пить и ещё что-то соображать. И обиднее всего, когда вечеринка у них уже закончилась, все спокойно спят, а у меня жутко разболелась голова из-за этого шума. Мне бы хотелось отвезти тебя в какое-нибудь тихое место, где больше никого не будет, кроме нас двоих. Вот об этом я и подумал, когда прикидывал, а не разбить ли мне об стену свою дурную голову. Некоторые мысли можно выбить только ударами, а некоторые застревают где-то между извилинами до самой смерти.
   Сейчас тихо, за окном дождь, я сижу на балконе. Льёт стеной, не серо-прозрачного, как обычно рисуют, а какого-то совсем иного, неуловимого цвета. Тонкие струи бьются о парапет балкона, набухают крупными каплями и срываются вниз. Некоторые падают на перила и тогда взрываются в разные стороны длинными блестящими лучами. Так что на улице дождь идёт вниз, а тут на балконе вбок. У меня вымокли ноги, но не от дождя, а от этих вот шальных капель.
   Соседние дома, у одного красная крыша, у другого красно-ржавая, а теперь, мокрые, все на одну масть. Сосед напротив выставил на балкон огромный разлапистый куст, издалека не видно, что это за растение. Одна широкая ветка моей розы высунулась под дождь сквозь перила, и я слышу, как капли барабанят по маленьким листьям.
   Нет, радуги нет, да и не будет, небо весь день затянуто тучами. Идёт поток Персеид, там, за облаками. А у нас дождь.
   Но ведь ты и сама всё это видела сегодня. Хотя, говорят, красота в глазах смотрящего. Я люблю дождь и звёзды тоже люблю. Знаешь, когда сидишь так, с мокрыми ногами, а перед глазами мелькают страницы блокнота (потом я вырву исписанные листки, сверну пополам и вложу в конверт), кажется, что не письмо пишешь, а будто говоришь сам с собой. А может это потому, что я даже не представляю, как ты выглядишь. Я думаю, что...
   Дождь пошёл косой, у меня вымокла бумага, пришлось переписать эту страницу. Нет, не переписать, скорее, написать заново. Я хотел описать тебя, но вышло так нелепо, что я даже благодарен дождю. Пусть всё остаётся, как есть. Незнакомцы всегда прекрасны.
   Мне снится какая-то чертовщина. Люди, которых я никогда не видел, разные дома, разные города. Иногда я говорю на другом языке, и вот чудо, всё понимаю.
   Тома.
   PS
   Я опять забыл поздороваться. Привет.
  
   2.
   Так тихо и так жарко. В воспоминаниях корабль был огромным, как целый город, а сейчас до потолка можно было дотянуться рукой. Или всё дело в том, что это были её воспоминания? Рамона встряхнула головой. Где-то на заднем фоне верещала Нарга, но звуки были тихими, упоительно тихими. Не надо было думать о том, что сейчас заноет Абби или Гаджет начнёт задавать вопросы. Непривычно. Сейчас, когда все ублюдки, наконец, заткнулись, ей было даже неуютно.
   Очень темно. Несколько секунд рядом с ней плыл Старк, в буквальном смысле плыл, не внутри, а снаружи, она ощущала его присутствие, могла увидеть периферийным зрением. Он смеялся, сукин сын просто заливался смехом. А потом и он соскользнул во тьму. Рамона надеялась, что эта галлюцинация не является поводом ещё раз навестить доктора по мозгам. Если после сеанса с ней каждый мозгоправ будет пускать пулю себе в лоб, можно смело рисовать звёздочки на фюзеляже.
   Когда глаза привыкли к темноте, Рамона увидела высохшие стволы деревьев, скрученные чёрные ветви, какую-то хрупкую конструкцию из трубок и проводов. Где-то справа от неё раздался хруст, она резко обернулась и тут же почувствовала, что Нарга вырвалась.
   Прямо перед Рамоной стоял высокий, охрененно высокий сукин сын с седыми космами, он вроде бы что-то говорил, но вот что, Рамона уже не разобрала. Нарга отодвинула её в сторону и шагнула к Эргону.
  
   Эргон был старым. При взгляде на него Нарга вспомнила кровных братьев Трилла, викинга, тело которого она когда-то занимала. Белые волосы, не седые, но лишённые пигмента, как у всех Марка. Белоснежная кожа, лицо в сетке морщин, прозрачные глаза без белков. Совсем не таким запомнила его Нарга, для неё, не знающей тогда понятия времени, не существовало и возраста. Все Марка были тогда на одно лицо. А ещё в его руке был пистолет с транквилизатором. Тот самый, который сконструировал Купер.
   Нарга сделала шаг вперёд, это было тяжелее, чем брести по колено в песке, чем плыть в мутной воде. Рамона тянула её назад, билась с ней за место на сцене. Впервые они вдвоём оказались под светом рампы.
   - С дороги, сука!
   - Сдохни!
   Обе шли навстречу Эргону, обе смотрели на него.
   - Я Нарга!
   - Я Нарга!
   - Я пришла вытащить вас отсюда!
   - Я пришла вытащить вас отсюда!
   - Кретин тупорылый, хорош пялиться, стреляй!
   Эргон без колебаний выстрелил в Рамону. Тонкая игла вошла рядом с шеей. Ноги подломились и она упала бы на пол, не подхвати он её за плечи. Голова бессильно повисла, изо рта стекала капелька слюны. А вот глаза так и не закрылись.
  
   3.
   Думал меня испугать? Конь на B8! Попрощайся со своим ферзём, красавчик!
   И пока ты там думаешь, нет, пока ты страдаешь, я расскажу тебе, что бесит меня. Тоже этот шум, эти бесконечные вечеринки, так что не только у тебя плохие соседи. Голова трещит от этих воплей, меня даже тошнило, хотя настоящие леди о таком и не говорят.
   В общем, заснуть сегодня у меня не получилось, поэтому я тоже стояла на балконе и надеялась увидеть Персеиды. Но да, всё небо было в облаках, так что ничего у меня не вышло. Весь вечер лил дождь, может, поэтому дома и было так много народу. Господи, как же я ненавижу шум! Ещё и эти разговоры, о мужиках, о девочках, кто с кем, когда и как. Нет, я не ханжа и не лицемер, просто есть вещи, о которых лучше говорить между собой, а не в большой компании.
   Ты там хотя бы можешь спать. Даже сны видишь. Когда я сплю, нет, когда я пытаюсь уснуть, мне всё время кажется, как будто я куда-то падаю. Знаешь это ощущение, на грани сна, когда ты ещё не заснул, но уже начал видеть сны. И ты во сне делаешь резкое движение, а тело на кровати повторяет его, и от этого ты просыпаешься. Где-то я читала, что когда человек засыпает и лежит неподвижно, это настоящий паралич. Ты парализован для того, чтобы свободно двигаться во сне. Вот странно, правда? И вот этого сонного паралича мне и не хватает, я уже сплю, а тело продолжает жить, двигаться, и даже мысли, да, мои мысли становятся чужими, иногда страшными. Ты когда-нибудь испытывал что-то подобное?
   Я говорю сегодня, но меня как будто что-то сдавливает со всех сторон. Бывает трудно вспомнить, что было вчера, и было ли оно вообще. Как кончился вчерашний день? Когда сегодня я проснулась? Мне бывает проще вспомнить, что я делала пять, десять лет назад. И вот это, честно говоря, уже действительно пугает, я начинаю думать, может мне надо к врачу или что-то такое. Но все эти таблетки пугают ещё больше. А беседы? Ты можешь себе представить, что будешь вываливать незнакомому человеку всю свою жизнь? Хаха, я прямо вижу, как ты улыбаешься, потому что этим-то мы и занимаемся в перерывах между ходами, вываливаем свои жизни. Но у нас есть одно несомненное преимущество, мы не сидим друг напротив друга, и никто ничего не записывает в блокнотик.
   Я в последнее время чувствую себя очень усталой, даже ленивой. Говорю себе, что неплохо бы выпить колы, но если её нет, то сгодится и чай, вода, а если вообще ничего нет, то это всё равно не повод что-то делать, можно просто лежать, лежать и думать о том, как ты что-то делаешь. Или вообще не думать. Иногда мне кажется, что я в каком-то бесконечном сне и никак не могу проснуться. У вас такое бывает, доктор Тома?
   Я хотела прислать тебе фото, но это как-то банально, как будто у нас тут брачное агентство. Поэтому вот тебе не фото, а рисунок. Извини, что такой потрёпанный, я вообще не знала, что он всё ещё у меня есть. Просто нашла в одной книге, видимо, когда-то сохранила на память. Видишь, как обтрепались края, а сам лист гладкий, как будто отглаженный утюгом. Смотрю на него и думаю, что это было так давно, как будто в прошлой жизни. Хотя я в такое конечно не верю.
   Дария.
  
   PS
   Ходи скорее! Это вместо привет. Не могу дождаться, когда ты признаешь поражение.
  
   4.
   Такая маленькая. Именно об этом в первый момент подумал Эргон, ещё до того как увидел - поверил! - в то, что кто-то может быть такого цвета. Маленькая. Рамона не говорили ничего подобного с тех пор, как ей исполнилось тринадцать, она всегда была высокой, даже слишком высокой. Но по сравнению с Эргоном она казалась совсем миниатюрной.
   Действие транквилизатора было рассчитано на полчаса, но с поправкой на размер у Эргона было пятидесяти минут. Он отнёс Наргу в зал сна, который когда-то был роскошной семейной столовой, гордостью их дома. Тело андроида было по меньшей мере на треть больше этого странного существа с тёмно-коричневой кожей и чёрно-белыми глазами. У этого живого тела, кому бы оно ни принадлежало, волосы росли не только на голове, но и на лице. Короткие жёсткие волоски дугами изгибались над глазами, волоски длиннее и мягче росли на обоих веках. Как оно умудряется видеть сквозь эти волосы?
   Эргон положил Наргу на стол, который когда-то был залит кровью, а теперь кровь обратилась в пыль. Он подключил её к аппарату для трансфузии, собранному по переданной схеме. Прибор должен был выделить вирус в крови, оцифровать его и отправить в тело андроида. Задача для Купера, но Нарга была права, он тоже справился. Инструкция, не импровизация. С инструкцией можно сделать всё на свете.
   Нарга очнулась за долю секунды до передачи. Её тело было ещё оглушено транквилизатором, глаза не видели, уши не слышали, но мозг уже работал, воспоминания наслаивались одно на другое. Если это конец пути, то каким было его начало? Всё имеет свой исток и истоком Нарги была маленькая планета в трёх световых годах от Эрху.
  
   На планете Лабро царила вечная сутолока, миллиарды миллиардов созданий ползали, летали, закапывались в мягкие гниющие листья, ныряли вглубь ледяного озера и выплескивались из жерл вулканов вместе с алой лавой. Но несовершенный глаз колонистов с трудом различал даже довольно крупную безглазую змею, греющуюся на обломках скалы, редко видели они и пролетающую птицу с кожистыми крыльями. Их рапорт на корабль гласил, что фауна Лабро довольно скудная. Скудная! Если бы они только могли видеть.
   Сознание к сознанию, плоть к плоти, от малого к огромному. Время на планете текло в своём ритме, бестолковом для людей и упорядоченном для разумного вируса Яса, главной формы жизни на планете Лабро. Крошечную группу колонистов он даже не заметил, и жизненный цикл шёл своим чередом. Слабые, полупрозрачные существа выходили из скрученной судорогами матки, вылуплялись из яйца, отделялись от материнского организма. Большая часть из них погибала в первые часы жизни, а те, кто остался в живых умели только сосать молоко, всасывать водоросли расставленными щупальцами, впрыскивать желудочный сок в кровоточащий разрез на теле взрослой особи и слизывать переваренную плоть. Слабейшие продолжали умирать. Выжившие получали свою долю вируса Яса, а Яса уже использовал самые различные формы симбиоза.
   Дальнейшая жизнь без Яса была бессмысленна, без него не выстраивались новые нейронные связи. При проникновении в мозг Яса разрушал не сознание, а имеющиеся базовые рефлексы, необходимые для выживания новорождённого, но бесполезные для взрослой особи. Случаев возникновения иного принципа работы мозга на Лабро не было. Колонисты были для него только ещё одной группой детёнышей нового вида.
   Этот новый симбиоз оказался неожиданным. Время от времени вирус мутировал сам по себе, но сейчас мутация ускорилась и появились новые штаммы. Они поделили общий организм на множество независимых частей, одни из которых оказались слабее и другие поглотили их. Вместо полноценного симбиоза новые вирусы кочевали из одного чуждого мозга в другой, считывали информацию, менялись и погибали. Люди поместили планету Лабро в карантин, но в этом уже не было надобности. Когда вирус погиб, вместе с ним погибло всё живое на планете.
  
   Мир Нарги раскололся, стал непонятным, нелогичным, непознаваемым. Для вируса Яса не было времени, а вместе с ними не было рождения и смерти. Нарга не знала, что такое плен, потому что не знала, что такое свобода. Её мир расстилался по всей планете, разум существовал одновременно в каждой её точке, ограниченный только атмосферой, но и там не имеющий чётких границ, только медленно разряжаясь по мере расстояния. Каждое из живых существ, плавало оно, летало или ползало по земле, было частью общего сознания, единого и лишённого любых противоречий.
   И вдруг этот мир схлопнулся до крошечного кусочка пространства, такого грубого и неповоротливого, что сознание отказывалось его постигнуть. Вирус Яса пытался копировать поведение других существ, внутрь которых не мог проникнуть, но вместо ответов это приносило только новые вопросы.
   - Зачем вы притащили меня сюда? - как-то спросила Нарга у Купера.
   - Вы убивали наших людей.
   - Что такое убивать? - и когда Купер отвечал, Нарга спрашивала дальше: - Что такое перестать существовать? Что такое смерть?
   Что такое жить? Тогда она так этого и не поняла, а сейчас, прожив тысячи земных жизней, оплакивала свой народ, неделимое единство, стёртое по прихоти чужаков. Нарга не помнила, в какой момент она узнала, что проникновение в чужой разум это не обычное для вируса слияние в общий организм, а гибель для одного из разумных существ ради выживания другого. Всё ради выживания, и она хотела выжить, и всё же признавала, что в мире есть вещи дороже выживания. Доктор Мэйсон ошибался множество раз, но в этом он оказался прав. Нарга открыла глаза.
  
   - Останови трансфузию! Эта сука изменила код!
   Но из её рта не вырвалось ни одного слова, аппарат заблокировал связи между мозгом и нервной системой. Трансфузия началась.
  
   5.
   Желтые стикеры на стене. Текст чёрным маркером:
   Для Дариа: Ладья на B8. Мат чёрному королю.
   Для Тома: Нет! О... нет, как ты... как? Я не могу поверить.
   Для Дариа: И кто теперь признаёт поражение?
   Для Тома: Я бешусь!
   Для Дариа: Это хорошо.
   Для Дариа (Текст карандашом): Не могу найти маркер.
   Для Тома (Текст чернильной ручкой): Да и чёрт с ним. Я ещё отыграюсь.
   Для Дариа: В домино.
   Для Тома: Дурак.
   Для Дариа: Спокойно, леди.
   Для Тома: У тебя есть mIRC?
   Для Дариа: Это же старше динозавров. Сколько тебе, говоришь, лет, девочка?
   Для Тома: Я с тобой не разговариваю!
   Для Тома: Не разговариваю! И не пиши мне больше!
   Для Тома: Вот адрес канала.
  
   6.
   Механическое тело было не просто управляемой игрушкой, оно было самой жизнью. Никогда прежде Рамона не испытывала такой свободы, как в теле андроида. Её мозг, лишённый привычных раздражителей из внешнего мира, анализировал всё происходящее, видел логику, видел красоту, как будто вокруг разворачивалась настоящая симфония. Больше ничего не мешало, ни усталость, ни адреналин, ни голод, осталось только чувство бесконечной свободы. Впервые в жизни Рамона подумала, что человек, назвавший мир прекрасным, был не таким уж кретином.
   Она приказала своему телу сесть, и колени согнулись, спина скруглилась и снова выпрямилась, ладони легли на бёдра. Все реакции проходили быстрее, чем в человеческом теле, мозг работал так быстро, как никогда прежде. Рамона посмотрела на старика рядом с ней. Сейчас он уже не казался таким огромным.
   - Нарга? - спросил он.
   Вместо ответа она стремительно вскочила на ноги и ударила его в солнечное сплетение.
  
   7.
   <Toma [work]> Привет.
   <Dar [privat]> Ты видишь, что я пишу?
   <Toma [work]> Не вижу!
   <Dar [privat]> Ты опять?
   <Toma [work]> И не начинал!
   <Dar [privat]> Лучше не зли меня сегодня.
   <Toma [work]> Только сегодня?
   <Dar [privat] > Ну перестань. Я хочу спать. Ещё и книжка потерялась. Или не потерялась, а я не знаю...
   <Toma [work]> Исчезла?
   <Dar [privat]> Ну да... Только без этих фокусов с клубами дыма и шляпами. Это вообще не фокус. Просто исчезла, понимаешь? Вообще вещи иногда исчезают. Некоторые потом снова появляются, но большинство... как будто их и не было никогда.
   <Toma [work]> Знаю. У меня так бывает с одеждой.
   <Dar [privat]> Ну да, так тоже. У меня было классное платье, такое, с пайетками.
   <Toma [work]> С чем?
   <Dar [privat]> Такие блестящие штуки. А потом оно раз, исчезло. А когда я о нём вспоминаю, это как будто вспоминать сон. Но ведь сны не бывают такие яркие, всё как настоящее.
   <Toma [work]> Я знаю. Со мной это давно. Я вообще думаю, что жил по-настоящему только в детстве.
   <Dar [privat]> Почему только в детстве?
   <Toma [work]> Ну, как сказать. Знаешь, мой отец умер, когда я был ещё подростком. Не могу вспомнить его лицо, но помню ту любовь, которую к нему испытывал. Мы любили друг друга, отец и сын, а точнее, мужчина и ребёнок. Это разное, как мне кажется. Он видел во мне своё прошлое, а я в нём своё будущее. Глупо звучит, я знаю.
   <Dar [privat]> Почему глупо. Любить это не глупо.
   <Toma [work]> Не любить, а... Цепляться за любовь.
   <Dar [privat]> Это как, цепляться?
   <Dar [privat]> Эй, ты ещё тут?
   <Toma [work]> Тут. Я думал, как объяснить. Тебе знакомо это ощущение, когда не можешь уцепиться ни за одну мысль? Как будто куда-то соскальзываешь.
   <Dar [privat]> Как во сне, да. Я тебе рассказывала.
   <Toma [work]> Ну, почти. Только это другое, ты не просто падаешь, как будто весь твой мир падает вместе с тобой.
   <Dar [privat]> Да... Это страшно.
   <Toma [work]> Нет, это даже не страшно, это какая-то безысходность. Не просто смерть, а что-то худшее. Что-то жуткое. Я тебе это пишу, а у самого волоски на руках встают дыбом.
   <Dar [privat]> Слушай, давай не будем, а то мне тоже уже страшно становится. А я сейчас дома одна.
   <Toma [work]> Да я тоже подумал, не надо лишний раз об этом говорить. Ты смотрела Гриффинов?
   <Dar [privat]> Это старый мультик, где все герои такие жёлтые?
   <Toma [work]> Боже, нет. У тебя есть Netflix?
   <Dar [privat]> Нет:(
   <Toma [work]> Знаешь, кто твой лучший друг?
   <Dar [privat]> :-*
   <Toma [work]> Только ничего не удаляй из моего списка.
  
   8.
   За ту секунду, что Эргон пытался продышаться и сообразить, что вообще произошло, Рамона успела подойти к своему бывшему телу и вытащить нож из-за пояса. В один прыжок она преодолела расстояние между собой и Эргоном, увернулась от его кулака и воткнула нож ему в середину груди. На мгновение Эргон повис на лезвии, как рыба на гарпуне, а потом медленно повалился назад. Плоть соскальзывала с ножа с влажным и сочным звуком, кровь, всё ещё густая после анабиоза, лилась по его рубашке. Он упал навзничь. Рамона кивнула и повернулась к своему бывшему телу.
   - Теперь ты, сука.
  
   9.
   <Dar [privat]> Тома?
   <Dar [privat]> Тома, ты мне нужен.
   <Dar [privat]> Поговори со мной. Пожалуйста.
   <Dar [privat]> Мне страшно.
   <Dar [privat]> Всё это неправильно. Разве ты не видишь? Эта бесконечная вечеринка. Люди, которые приходят и уходят. Я...
   <Dar [privat]> Тома, пожалуйста. Мне так нужно с тобой поговорить. Я, нет, это не бред и не сон. Забудь всё, о чём мы с тобой говорили, я не сумасшедшая. Они здесь, эти люди. Я боюсь. Я не знаю, что делать.
   Тома: Я здесь. Извини, был занят по работе и не видел. Что случилось?
   Дариа: Я... кажется, я видела убийство.
  
   10.
   Доктор Мэйсон был не прав, её обсессивно-компульсивное расстройство не лечится таблетками. В отсутствие биохимии мозга так ничего и не прекратилось. Если бы она потратила одно лишнее движение, чтобы сначала покончить с Наргой, всё сложилось бы иначе. Но Рамона просто не могла этого сделать, как не могла нарушить порядок, по которому расставляла посуду, вытирала пыль сначала с левой половины зеркала и, перед тем как надеть ботинок, сначала касалась ступнёй коврика в прихожей. Первым должен был быть Эргон, вторым тело, накачанное транквилизаторами. Нарга успела очнуться на долю секунды раньше.
   Короткий звук, воздух взрезан лезвием. Дальше должен был быть звук-близнец того, с которым нож вошёл в грудь Эргона. Но вместо этого лезвие остановилось между двух маленьких ладоней. Нарга схватила лезвие и, не обращая внимания на леденящую боль в разрезанных пальцах, со всей силой повалилась на бок и выдернула нож под собственным весом.
   После транквилизаторов тело всё ещё плохо слушалось, так что идею мериться силой с андроидом Нарга отбросила ещё лёжа на столе. Преимущество было только одно. Нарга знала своё прежнее тело до мельчайших деталей, а Рамоне ещё только предстояло с ним познакомиться.
   Нарга перекатилась под стол, краем глаза успела заметить, что нож откатился за ножку стола, хотела подобрать, но вовремя решила, что много вреда не нанесёт, фехтовальщик из неё ещё во времена мечей и щитов был аховый. Она выскочила из-за другой стороны стола, на ходу выхватывая револьвер, Рамона одним прыжком перемахнула через стол и бросилась к ней. Первый раз в жизни они действительно сошлись лицом к лицу на одной сцене. И у каждой был свой секрет.
   Нарга выбросила вперёд руку с револьвером, направленным рукоятью вперёд. Патронов больше не было, но ей нужно было только ударить в маленькое отверстие между ухом и шеей, куда когда-то входила игла от ошейника. К её удивлению, Рамона даже не попыталась увернуться от удара.
   - Спасибо, идиотка, - сказала Рамона. - Так даже проще.
   Купер отключал Наргу таким образом, не пистолетом разумеется, а коротким электрическим разрядом, сотни раз. Со стороны это выглядело гораздо хуже, живое тело вдруг превратилось в сломанную механическую куклу. Нарга прыгнула сверху и придавила её (свою) грудь коленями. Запустила пальцы за ухо, спустилась немного вниз и нащупала маленькое отверстие. Края у него были металлические, и Нарга уже подцепила его ногтями, господи, скажем спасибо Марго за маникюр, и потянула на себя.
  
   11.
   <Toma [offline]> Видишь, ничего не случилось. Всё хорошо, девочка. Всё хорошо.
   <Dar [privat]> А если это не конец? Если она придёт за мной?
   <Toma [offline]> Я смогу тебя защитить. Я с тобой.
   <Dar [privat]> Но ты ведь не знаешь меня.
   <Toma [offline]> Знаю. Знаю, как горят твои волосы в свете ламп. Луна собирает свет солнца и светит, когда солнце скрывается за горизонтом. Не отражение солнца, целый новый мир. Ты луна.
   <Dar [privat]> Луна холодная.
   <Toma [offline]> И не слепит глаза. Солнце это просто пылающая звезда. Луна это тайна.
   <Dar [privat]> Я ведь серьёзно, Тома. Я боюсь. Голоса, я слышу, они идут. Они возвращаются.
   <Toma [offline]> Я тут. Сделай глубокий вдох. Подержи воздух внутри. Выдохни. Я с тобой.
   <Dar [privat]> Там и правда луна за окном. Полнолуние.
   <Toma [offline]> Volare...
   <Dar [privat]> Что?
   <Toma [offline]> Cantare
   <Dar [privat]> Я не понимаю.
   <Toma [offline]> Nel blu dipinto di blu
   Felice di stare lass
   E volavo, volavo felice
   Pi in alto del sole ed ancora pi su
   Mentre il mondo pian piano spariva, lontano laggi
   Una musica dolce suonava soltanto per me
   <Dar [privat]> Solo per me...
   <Toma [offline]> Тебе хотя бы немного легче?
   <Dar [privat]> Да...
   <Toma [offline]> Тогда просто ляг в постель и постарайся ни о чём не думать. Всё хорошо.
   <Dar [privat]> Ладно.
   <Dar [privat]> А мне надо звонить в полицию?
   <Toma [offline]> Мы ведь договорились, что это был сон.
   <Dar [privat]> Да... сон. Я лечу.
  
   12.
   Тишина была поразительной. Ни голосов, ни наслоений чужих мыслей, ни расплывчатых образов. Ничего. Нарга была одна. Тело принадлежало ей одной, звуки и ощущения были только её и ни чьими другими. Она делала вдох и чувствовала, как воздух течёт в свои собственные лёгкие.
   И это было бы здорово, если бы не думать о том, что Рамона оказалась не такой слепой идиоткой, как она думала. Сколько раз она связывалась с кораблём? Сколько передала кода? А сколько передала Рамона? Розовый ноутбук...
   Левая рука горела огнём. Кровь так и хлестала, удивительно, не вызывала никаких эмоций. Нарге казалось, что это вода льётся из разбитой бутылки. Она сняла рубашку и обмотала руку. Кровь тут же пропитала тонкую ткань, но теперь текла гораздо медленнее. Боль пульсировала до локтя, противная боль, как будто кто-то режет и режет руку листом бумаги. Нарга на секунду пожалела, что Рамоны уже нет и нельзя просто оставить боль и уйти со сцены.
   - Рамона, - пробормотала Нарга, стараясь разогнать туман в голове. И вдруг схватилась за стену с такой силой, что кровь закапала сквозь платок: - Эргон!
  
   13.
   <Dar [privat]> Мне понравилась твоя песенка. Я даже уснула.
   <Toma [home]> Да...
   <Dar [privat]> А ты спал?
   <Toma [home]> Спал.
   <Dar [privat]> Хм.
   <Dar [privat]> Ты не обиделся на меня?
   <Toma [home]> Нет.
   <Dar [privat]> Ты там занят?
   <Toma [home]> Не особо.
   <Dar [privat]> Просто ты какой-то... не такой.
   <Toma [home]> Да?
   <Dar [privat]> Ну, обычно мы с тобой говорим, а сейчас ты... Ну. Ладно, я не буду мешать.
   <Toma [home]> Ты мне не мешаешь.
   <Dar [privat]> Я просто хотела сказать, что ты мне очень помог. Успокоил меня.
   <Toma [home]> Я рад.
   <Dar [privat]> Ты всегда помогаешь мне.
   <Dar [privat]> Ты со мной.
   <Dar [privat]> Успокаиваешь меня.
   <Dar [privat]> Всегда.
   <Dar [privat]> Тома?
   <Dar [privat]> Я люблю тебя, сукин ты сын!
  
   14.
   Между пальцев Эргона растекалась кровь. Не такая красная, как у людей Земли, но несущая такую же важную роль... и столько же информации. Нарга бросилась к Эргону.
   - Ты... ох ты твою же мать, чувак. Только не сдохни! - она подлезла под его правую руку, - Обопрись на меня, я дотащу тебя до капсулы.
   - Купер... - выдохнул Эргон. Его зубы были окрашены кровью.
   - Заткнись, сукин сын, я не дам тебе отъехать.
   Эргон заткнулся и только смотрел на узорный пол, сложенный из белых и синих многоугольников. Иногда капли крови падали на белые треугольники и были красными, иногда на синие и казались почти чёрными.
   - Чувак, я же уже дверь открыла! Ещё немного, ты не сдохнешь, не смей сдыхать, ублюдок чёртов!
   Новая капля растеклась по полу и заняла сразу несколько треугольников. Ещё капля и вдруг целый ливень хлынул изо рта Эргона. Тот кашлял с такой силой, что сотрясалась грудь. Нарга не удержала его и вместе с ним упала на пол. Эргон, задыхаясь, перекатился на спину и встретился с ней глазами.
   - Купер...
   - Да срать на твоего Купера! Вставай, я не могу тебя поднять, тут два шага осталось, - шагов осталось не меньше двадцати, но Нарга не хотела об этом думать. - Ну же, чувак, вставай!
   - Купер... Не убивай... Его...
   Нарга вскочила на ноги и каким-то невероятным усилием рванула Эргона за руки на себя. Он встал, пошатнулся и навалился на неё всем весом. Футболка Нарги промокла от крови. Они сделали шаг, за ним другой. Перед входом в зал сна Эргон захрипел и привалился к стене. Нарга в бешенстве ударила его по щеке.
   - Не стой, идиот! Продолжай идти! Я не могу! Всё! Делать! За тебя!
   Эргон покачнулся и закрыл глаза.
   - Ты не можешь сдохнуть! Ты нужен семье!
   У него получилось сделать ещё шаг, не открывая глаз. Рядом с капсулой Кайлы он снова остановился. Нарга снова решила использовать последнее оружие:
   - Думай о семье, сукин сын! Думай о Марка!
   - Ты, - сказал Эргон, поднял руку и коснулся её лица: - Ты Наргарет Марка. Теперь ты капитан Марка. И ты... в семье.
   Взгляд, направленный на Наргу, устремился куда-то вовнутрь. Эргон перестал моргать. Нарга упала на пол вместе с его отяжелевшим телом и через секунду поняла, что только что научилась плакать.
  
   15
   <Toma [work]> Я бы хотел переломать свои пальцы, которыми не могу тебя коснуться. Я говорю это и лгу, всё ложь, каждое слово. Поверь мне, что я лгу. Я бы хотел сломать тебя, обрушить горы на тебя, закрыть тебя железным щитом и выковать из металла уже новую тебя. Не целовать, клеймить.
   <Dar [privat]> Я утеку между твоими пальцами. Я чистая вода, без вкуса и запаха. Лить и лить на голову, пока не откроешь глаза под струями воды, пока вода не заполнит лёгкие, пока ты не научишься дышать водой. Я могу очистить тебя, и ты станешь прозрачным и чистым, ничего наносного, ничего чужеродного.
   <Toma [work]> Я сломаю тебя. Я разделю тебя на части. Я вытащу твоё сердце, и оно будет биться в моих ладонях. Я заставлю тебя дышать только моим воздухом, каждый вдох только глоток из моих лёгких. Я пролью твою кровь и заполню твои вены своей кровью. Я скомкаю тебя, как бумажный шарик, сожму в кулаке, раздавлю, растерзаю. Я сожгу тебя.
   <Dar [privat]> Нельзя разрезать воду. Ты утонешь во мне, захлебнёшься, опустишься на дно. Я растворю тебя в себе, и ты понесёшься со мной по течению. Ты сольёшься со мной.
   <Toma [work]> Я расплавлю тебя, и твой металл будет кипеть и брызгать огнём. Ты будешь жечь меня, но будешь податливой, будешь сжигать меня, но будешь плавиться в моих руках. Ты не создана для меня, но я сделаю тебя своей.
   <Dar [privat]> Ты так долго был в пути, что стал жёстким, как железо. Но я расправлю тебя, как смятую страницу. Ты стойкий, я сделаю тебя быстрым, ты твёрдый, я сделаю тебя гибким. Я не буду противостоять тебе, я лишь повторю твою форму.
   <Toma [work]> Если бы я был рядом, я бы тебя изнасиловал. Простите, леди.
   <Dar [privat]> Если бы ты был рядом, я бы тебе отдалась. Простите, что не леди.
   <Toma [work]> Я тебя люблю.
  
   16.
   Нарга опустила веки Эргона. Земной обычай, никакого практического смысла. Тело, вот оно, а сознание куда-то исчезло, будто его и не было. Дремавшие тысячи лет бактерии проснулись и приступили к обработке плоти. Будь дело на Эрху, тело Эргона бы разложили на микроэлементы и он бы послужил пищей для детей и внуков. Разумное распределение ресурсов, ничего не должно пропадать впустую.
   Она выбежала из зала. Боль в руке временно отступила, или другая боль оказалась сильнее. Нарга шла, тупо глядя в пол и невольно выбирая путь по дорожке из капель крови. Кровь Эргона и её собственная кровь смешались вместе, словно завязывая кровное родство и после смерти.
   - Мостик вызывает капитана, - пробормотала Нарга. - Кто капитан? - и сама себе ответила: - Я капитан. Вы готовы, дети?
   Что бы ни случилось, капитан должен заботиться о пассажирах, команде и корабле.
  
   17.
   <Dar [privat]> Тома
   <Dar [privat]> Тома, она здесь
   <Dar [privat]> Я боюсь
   <Dar [privat]> Тома
   <Dar [privat]> Она идёт.
   <Dar [privat]> Тома!
   <Toma [home]> Дариа?
   <Toma [home]> Ты тут?
   <Toma [home]> Дариа!
   <Toma [home]> Ау!
   <Toma [home]> Боже...
   <Toma [home]> Я найду тебя. Богом клянусь, найду.
  
   18.
   Её бывшее тело, такое огромное и неповоротливое, всё ещё лежало на полу. Теперь уже бесполезное, с разгерметизированными отсеками мозга. Как часто повторял Купер, твой главный враг это воздух, дыши и умирай. Тело может быть ещё можно было восстановить, но вот внутри больше никого не было.
   Нарга села на краешек стола. Розовый компьютер, мысли всё время возвращались к нему. Кевин спал с Марго, работал с ней, но с кем он делился своими самыми главными секретами? Кто был его доверенным лицом?
   Как-то вечером Кевин признался, что хотел бы быть киборгом. Бионические руки и ноги, оптические приборы вместо глаз, с ночным зрением и тысячекратным увеличением. Ещё неплохо бы иметь возможность записи того, что видишь и о чём думаешь. И возможность сбросить материалы на флешку. Сделать свой бэкап.
   - Мне этого мало, - Нарга думала, что это сказала Марго, но это была не она. Голос принадлежал Рамоне, - Я бы хотела стать машиной.
   Вот же она, машина. Корабельный компьютер, огромный, мощный, управляемый из каждой точки корабля, но в то же время присутствующий в каждой точке, в каждом помещении, в каждой плитке. Почему она не предала тому разговору никакого значения?
   - Моё тело было моей тюрьмой, - сказала Нарга, обращаясь к стенам. - Я ведь столько раз это повторяла. Кто в здравом рассудке согласиться жить в тюрьме?
   Доктор Мэйсон бы возражал против определения здорового рассудка.
   - Но ты ведь сдох, сукин сын! - она выдохнула и сказала уже спокойнее: - Даже эха на память не оставил.
   Она приложила руку к стене. Система запросила подтверждение личности.
   - Нарга Марка, - компьютер сообщил, что в системе нет пользователя с таким именем и ДНК, - Голосовая идентификация. Наргарет Марка! Наргарет, мать твою, Марка!
   Система проанализировала последнее сообщение от капитана, учла искажение голоса из-за физических повреждений, сравнила ДНК Нарги с тем, с кем говорил капитан Марка. Запрос текущего состояния Эргона Марка, повторная проверка, установка смерти. Ещё один анализ Наргарет Марка.
   - Авторизация пройдена. Добро пожаловать в систему, капитан Марка.
  
   19.
   Toma /join #Homeless
   <Toma [home]> Где Дариа?
   <LemonD$ck> Дариа? Какая Дариа?
   <Toma [home]> Где Дариа, сука?
   < LemonD$ck > Я не сука! Почему вы все...
   <Toma [home]> Я достану тебя, тварь. Я каждого из вас ублюдков четвертую. Мне нужна Дариа.
   < LemonD$ck > Я не знаю, где она!
   <Toma [home]> Найди мне её.
   <B5160-8> Оставь её в покое. Она не знает. Она тебе не поможет.
   <Toma [home]> Я сожгу ваше чёртово логово. Я вас достану. Каждого!
   < B5160-8> Я уже пытался. Не получилось.
   <Toma [home]> Слушай, ублюдок. Я найду Дарию. А потом я найду тебя.
   < B5160-8> Уж пожалуйста, найди.
  
   20.
   Корабельный компьютер имел ячеистую структуру с распределённой нагрузкой. Каждая ячейка была ничтожно мала, ячейки соединялись в множества, сообща выполняли определённую задачу и разъединялись по завершению. Повреждённые ячейки служили связующим звеном между работающими участками сети. Когда-то все ячейки были соединены в единую цепь планеты Эрху, сейчас работали попеременно с целью экономии ресурсов. Нарга запросила карту выключенных и повреждённых ячеек, молясь про себя, чтобы зоны были распределены наиболее ассиметрично.
   Где-то там была Рамона, отныне свободная от других пассажиров. Система сканировала сама себя, используя различные сценарии.
   - Обнаружен вирус.
   Нарга ввела команду изоляции участков через систему отключенных ячеек. Но прежде чем на экране начала выстраиваться неровная схема участков, она расхохоталась так, что потекло из глаз и из носа.
   - Вирус, боже ты мой, вирус! Вирус это не я! Вирус это Рамона!
  
   21.
   med1net@10.24.51.22
   Привет Тома. Извини, пожалуйста, я не читаю чужие письма. Просто нашла у себя и случайно прочитала. Ты видел мой новый ноутбук? Он розовый! Вот письмо, а кто такая Дариа? Ты её, пожалуйста, найди, потому что мне теперь тоже страшно. Вдруг потом она придёт ко мне. Лови письмо:
  
   Re: Домино
   Разбуди меня пожалуйста. Я никак не могу проснуться. Я говорила, что не верю в прошлые жизни, так вот, теперь верю. Я в прошлом, здесь осталась только тень. Но даже тени страшно. Времени остаётся всё меньше. Я должна бежать. Я видела, как она убила человека.
   Я обречена. Я знаю, что мне некуда бежать, и что она найдёт меня, куда бы я ни убежала. Найди Кевина. Он нужен ей, чтобы получить превосходство, чтобы решить какую-то задачу, которая ей важнее всего на свете. Найди его раньше, чем она его найдёт. Скажи ему, что делать.
   Помнишь, ты мне сказал, что я отыграюсь не в шахматы, а в домино, и вот теперь я прошу тебя сыграть эту партию для меня. Правила будут почти такие же, как в домино, двузначные комбинации цифр, но не от нуля до шести, а от нуля до бесконечности. Кевин должен внести это в свой код, не сами комбинации, их число будет бесконечным, а сам принцип. Это не ключ и не шифрование, его не надо будет разгадывать, но пока система будет это считать, она не пропустит её дальше. Как будто играешь в прятки, только тебе надо считать не до тридцати, а пока не закончатся цифры.
   Скажи ему, что вся система это пчелиные соты. Каждая ячейка это маленький вычислительный центр. Там нет прямых путей и зависимостей, все ячейки связаны между собой, у каждой есть прямая связь с пятью другими. Часть ячеек запечатана и служит только для дальнейшей передачи информации. Когда идёт передача, ячейки опрашивают соседей и выбирают самый короткий маршрут. Здесь ещё одна аналогия с пчёлами, которые облетают тысячи цветов на поле и никогда не садятся на один цветок дважды. Кевин должен усложнить этот маршрут. Скажи ему, что он должен включить в задачу коммивояжёра максимально возможное количество точек прохождения, так, что для её выполнения понадобится бесконечное количество времени. Пусть он заставит её вечно блуждать по сотам.
   Найди его. Найди улей. Найди меня.
  
   22.
   Два слияния и два кода. Код корабля, лаконичный и точный, не оставляющий пространства для другого толкования. И код оцифрованного вируса Яса, свободный и лирический, как песня. Рамона ещё не могла освоить свою новую логику и две составляющие своего нового бытия, но то, что она уже чувствовала, было чудесно.
   Это было восхитительное ощущение, быть везде, быть бесконечной. Тело больше не сдавливало разум, все голоса умолкли, кроме одного, её собственного. Разум в одно мгновение решил все задачи, которые когда-либо её мучили, не одну за одной, а все одновременно, и решения тоже развернулись одновременно, не закрывая и не наслаиваясь друг на друга. Рамона могла назвать это только одним словом, пробуждение. Ей казалось, что она впервые проснулась.
   В системе что-то происходило. Ячейки гасли одна за другой, видимо, эта сука Нарга каким-то образом подключилась к системе. Её пытались локализовать и закрывали отсек за отсеком, совсем как на подводной лодке, отрезали от целого. Рамона обыгрывала этот сценарий сотню раз, не сложнее, чем игра в бильярд. Главное не правильно бить. Главное правильная геометрия.
   Как и в случае с бильярдом, основную работу должен был выполнить не кий, а шары.
  
   23.
   toma@10.24.51.14
   Привет, детка. Мы ведь команда, правда? Мой папа однажды сказал мне, что главное в жизни это не деньги и слава. Главное ничего не бояться. Он научил меня одному трюку, а я научу тебя. Сложи руки ковшиком, как будто хочешь набрать воды. Поднеси к лицу. И дыши прямо туда, в сложенные ладони. Я знаю, будет немного неприятно, но ты всё равно постарайся. Чувствуешь, что дышать становится немного труднее? Несколько вдохов и выдохов и страх отпускает, как будто ты поймала его в ладони. Я могу тебе объяснить, как это работает, папа мне это объяснил, но по-моему гораздо лучше пользоваться этим, как такой магией. Тебе, конечно, говорили, что чудес не бывает, но ведь чудо это когда ты не знаешь секрет фокуса.
   Послушай, детка, мне надо, чтобы ты кое-что для меня сделала. Мы ведь друзья, правда, а друзья помогают друг другу. Я бы хотел, чтобы ты познакомила меня с одним человеком. Он иногда приходит к вам в гости. Ты ведь знаешь, взрослым нельзя просто так подойти к незнакомому человеку и сказать Привет, меня зовут Тома, давай дружить. Глупо конечно, но нам приходится соблюдать целый ритуал, вроде китайских чайных церемоний. Поэтому ты не могла бы устроить нам встречу? Это было бы очень мило с твоей стороны.
med1net@10.24.51.22
   А когда я вырасту, мне тоже надо будет так знакомиться? Когда мне будет одиннадцать, можно просто так, а когда двенадцать уже нельзя? Хорошо, только он странный какой-то. И борода, фу. Он встречается с Марго, она очень хорошенькая и совсем не шлюха. Шлюха это грубое слово и она всегда плачет, когда её так называют. Однажды один тип так назвал маму. Плохой человек.
   Я знаю, зачем ты хочешь с ним познакомиться, ты думаешь, не знаю, а я знаю. Он ищет ключ от двери и думает, что откроет корабль. Корабль чёрный и очень большой. Но на самом деле это не корабль. Это пчелиный улей и я очень его боюсь.
  
   24.
   Погашенные ячейки воспринимались как слепые зоны. Рамона видела всю схему одновременно и такие пробелы сами по себе воспринимались как участки пути, а с маркерами, которые она расставила заранее, было ещё проще. Она следовала к нужной зоне, попутно обрабатывая вероятные сценарии и корректируя маршрут. Не сложнее, чем плавать в бассейне вдоль бортика.
   Компьютер, я пчела, прохожу лабиринт улья до самого центра. В попытке добиться эффективности люди создали электронные соты, самовоспроизводящуюся структуру с безупречной логикой. Мозг андроида Нарги был устроен по тому же принципу, и её сознание нанизалось на него, как колечки на детскую пирамидку. Мешанина инстинктов, потребностей, установок, убеждений, чужих мыслей, искусственных целей, всё оказалось за бортом, разум растёкся по ячейкам и превратился в сознание. Кто же виноват, что Купер не смог связать одно с другим.
   Они разрушили целую цивилизацию из-за своей неспособности увидеть принципиально другую модель разума. Воссоздали её, но установили границы, как будто воспитали великолепного пловца и отрезали ему ноги перед соревнованиями. Плыви, малыш, мы в тебя верим.
  
   25.
   Тома: Парень, ты тут?
   Кевин: Ты кто?
   Тома: Неважно. Делай то, что я тебе говорю.
   Кевин: Ты...
   Тома: Заткнись и слушай. Она спит, но когда проснётся, она убьёт тебя.
   Кевин: Кто?
   Тома: Тебе надо изменить условия задачи, сделать её трансвычислительной. Так, чтобы у неё не хватило ресурсов на её обработку.
   Кевин: Я не могу внести столько изменений. Это её код, она работает над ним. Послушай, приятель, я ведь только химик. Она просила меня рассказать про биологическую коррозию. Всё остальное, эта ячеистая структура, это что-то вроде её внеклассного чтения. Я помогаю немного разобраться со сложными моментами.
   Тома: Не вороши пчелиный улей.
   Кевин: Что?
   Тома: Девочка называет их пчёлами. Знаешь, в чём разница между осой и пчелой? У неё зазубренное жало и когда она жалит, жало остаётся в ранке. Поэтому у пчелы есть только одна попытка. Не дай ей сделать то, что она хочет. Не становись одним из нас.
  
   26.
   Сонный зал, по аналогии с обеденным залом. Святая святых, если только у Марка вообще были святые. Воспоминания Нарги о корабле были как научный отчёт, сухие факты без эмоций и личной оценки. Вот они, спящие и беспомощные, мальчики и девочки. Спасительный сон, схлопнутые сознания. И под веками каждого удивительная биологическая машина, всю мощь которой тратят на обработку ничего не значащей чуши.
   Глубокий сон. Гибернация. Только одна капсула занята кропотливой работой по сборке из множества совершенных биологических механизмов одного ничтожества. Купер Марка, он же тюремщик Нарги, жив на сто процентов, здоров на девяносто. Вот Гиран, физическое состояние котлета, восстановление возможно, но требует несоизмеримых энергозатрат. Пустая капсула Мирты, плоть давно превратилось в энергию для других капсул, кровь стала вирусной экспресс-доставкой. Вот Кайла, спит и не знает, что в последнюю секунду жизни её муж думал не о ней, а о Нарге. Вот Айя, ещё одна спящая красавица. Сколько их, у каждого своя история, свой сюжет, но все доступны одновременно, все проигрываются в её голове одновременно.
   Рамона подключилась к изолированным системам капсул, которые ещё не знали о смерти капитана Эргона. Подключилась к системам поддержания работы мозга по протоколу корабля и к самому мозгу по протоколу вируса. Сдвоенная система завелась и заработала. Теперь мощности хватало на то, чтобы сделать нужные вычисления, смоделировать ситуацию, найти ответ. Сигнал пошёл по вычисленному маршруту, ячейки вспыхивали и задавали ответ. Процесс шёл дольше, чем она рассчитывала, но ведь не может же он быть бесконечным. В конце концов, она заранее рассчитала количество точек прохождения.
   Прикосновения. Так это ощущалось. Прикосновения одновременно к каждому, как будто пьёшь воду одновременно из всех источников на земле. Код Нарги открыл доступ к самому сокровенному, не к воспоминаниям и личности, к ядру личности. Каждый поступок в отдельности не имел цены, каждая цель не имела смысла. Но если смотреть на все поступки одновременно, рассматривать жизнь каждого как симфонию, она звучала так, как Рамоне и представиться не могло. Спящие люди жили, любили, ненавидели, боялись, радовались. Здесь было мало пиков и мало пропастей, мало гротеска, зато был энергичный ритм, который никогда не прерывался. Она сравнила свою всегда прямую линию с этой бешеной пульсацией. Отсутствие логики оказалось не хаосом, а удивительным порядком, рассмотреть который можно было только, если отслеживать с самого начала.
   Скрипки играли первую партию, за ними шли виолончели и вдруг, совершенно неожиданно, в симфонию вступала валторна. Рамона никогда не понимала музыку, считала её только нелепым нагромождением звуков, которые управляют слабыми сознаниями. Сейчас музыка играла в её раздвоенном разуме, то ли самостоятельно созданная, то ли сплетённая из воспоминаний. Музыка направляла её так, как ещё недавно направляли слепые зоны в системе корабля. Каждый спящий разум излучал недостающие ноты, каждая из которых занимала своё место в симфонии.
   И свобода. От утомляющего ритма жизни, от чужих мыслей, от дронов, которые не хотели покоя. От непонятных снов, от непонятных желаний, от иллюзий и миражей. Клетка исчезла, купол поднялся, и на секунду Рамона ощутила бесконечность возможностей. Осталось сделать только шаг и пчелиный улей расколется на части, мёд вытечет на землю, как кровь, а пчёлы разлетятся по всему миру, жаля всех и каждого и соединяя в одно общее существо, для которого нет границ и ограничений, нет запертых дверей и паролей. Ответ на загадку Самсона, из сильного выйдет сладкое.
   И когда это случится, мир станет, наконец, понятным.
  
   27.
   Он снова писал перьевой ручкой.
   Дорогая Дария. Я обещал тебе, что найду тебя. Не знаю как случилось, что наши жизни так перехлестнулись между собой, не просто сквозь время и историю, скорее вопреки им. У нас не было ни единого шанса встретиться, когда каждый из нас жил по-настоящему. Может быть, это и есть та самая жизнь после смерти, тот свет, каким бы жутким он не казался. Но ты больше не должна ничего бояться. Я здесь.
   Я знаю, что-то надвигается, теперь и я вижу тот чёрный корабль, вросший в землю. Они собираются идти к нему - она собирается идти к нему. Я позаботился о ней. Я позаботился о нас, обо всех нас. Эхо растворится в тишине.
   Спокойный ночи, ангел. Я иду к тебе.
   Он перевернул лист, на котором писал, затёртый обрывок афиши Аида. Над тонкой женской фигурой в русалочьем платье было напечатано крупными размашистыми буквами: Бенефис Дария (Терри) Маккензи.
   Он порывисто поцеловал девушку с афиши. И подписал снизу тоже крупно и размашисто:
   Малош Тома Базилеску.
  
  
   Часть седьмая
   Тяжёлое пробуждение. Это не покер. Слияние. Счастливая девочка. Высокое небо.
  
   Творить добро - всё равно, что лечить гемофилию: единственная помощь таким больным - дать истечь кровью.
   Роберт Хайнлайн
  
  
   1.
   - Двадцать пять секунд до пробуждения, - произнёс приятный женский голос в ушах Купера. Ничего, кроме этого голоса не существовало, - Двадцать секунд.
   Что-то тикало, то ли запрограммированно, то ли только в воображении Купера. Он вдруг понял, что не дышит и не испытывает потребности дышать
   - Пятнадцать секунд.
   Появилось желание сделать вдох. Ощущения тела, своего положения в пространстве не было, только желание ощутить напрягшуюся диафрагму.
   - Десять секунд до пробуждения.
   Тиканье прекратилось. Купер почувствовал неизвестно волну, прокатившуюся где-то рядом с ним. Внезапно остро ощутился собственный удесятерённый вес. Купер попытался понять, где верх и низ.
   - Пять секунд.
   Всплытие. Вес нарастал, что-то сдавливало со всех сторон, желание вдохнуть превратилось в исступление.
   - Три... Две... Одна.
   Глаза распахнулись без его участия. На тело обрушилась такая боль, что едва пробудившееся сознание на мгновение снова затерялось. Купер открыл рот, но вместо вопля смог выдавить только хрип. В лёгких клокотала жидкость, которая поднималась наверх с каждой попыткой вдоха и пенилась на губах. Перед глазами плыли красные круги.
   Когда дышать стало немного легче, Купер закрыл глаза и попытался что-то вспомнить. Корабль. Он помнил начало посадки, а потом сразу пришла боль и эта дрянь в лёгких. Но ведь должно же было что-то быть между этими событиями? Отсчёт до пробуждения, плотная пена, солёный привкус. Гиберсон. Совсем не так, как на картинках в атласе.
   Потом ещё один провал. Кажется, он блевал. Когда Купер снова открыл глаза, он не сразу понял, что стоит на ногах, что за плечи его удерживают чьи-то маленькие руки. Он посмотрел сверху вниз на того, кто его держал и на мгновение испытал стойкое желание отбросить его куда подальше. Ничего подобного он никогда не видел. Чёрно-белые глаза, чёрные брови и ресницы, коричневая кожа. Чёрные волосы коротко обрезаны и топорщились во все стороны.
   - Ты там живой, придурок? - спросило существо. Купер вздрогнул. Да не может такого быть...
   - Нарга?
   - Нет, идиот, это твоя мамаша после ринопластики. Сам стоять можешь? Я теперь маленькая девочка, а ты здоровый кабан, я тебя долго не удержу.
   Резкая боль винтом скрутился ноги, прокатилась от ступней до бёдер. Купер схватился рукой за стену и несколько раз глубоко вздохнул. Стряхнул пену тыльной стороной ладони, вяло обратил внимание на розовые брызги.
   - Сколько прошло времени?
   - Больше чем ты думаешь.
   - А где...
   - Эргон мёртв. Остальные в капсулах. Но я бы не рискнула их открывать.
   Купер не стал спрашивать, почему. Он прошёл к нише и сел на металлическую скамейку. Даже сквозь плотную материю ощущалось, насколько она холодная. Ещё и темно, только эти зелёные отблески.
   - Давно отключился свет?
   - Скоро и резервное питание отключится. Нам надо решить, что делать с остальными. А потом уходить, - она перехватила его взгляд и коснулась шеи. - Эй, я больше не ношу эту штуку.
   - Тогда почему...
   - Потому что я не хочу тебя убивать, - сказала Нарга и в следующую секунду уже орала: - Прекрати задавать тупые вопросы, у меня ощущение, что я читаю твои мысли, - она бросила в него тряпкой, бывшей когда-то шалью Кайлы, - у тебя десять минут. Приходи в себя.
   Пена всё ещё стекала с губ, из носа брызгала кровь. Купер встряхнул головой и медленно стал растирать затёкшую шею. Если бы анабиоз закончился корректно, он бы получил полную мышечную стимуляцию ещё до того, как включилось сознание. Но что-то пошло не так. Он посмотрел на кровавый след на полу. Чуть подальше лежало чьё-то тело, судя по всему, Эргона. Всё пошло не так.
   Захотелось есть. Странное чувство, вроде голода при похмелье. Желудок требует пищи, а мозг точно знает, что не сможет долго удерживать её внутри. Купер посмотрел на браслет со своими жизненными показателями, похлопал по экрану, но так и не дождался никакой информации. Он расстегнул браслет, сморщился, когда тонкая игла выскользнула из кожи и сбросил его с запястья. Последний раз он снимал браслет в четырнадцать, когда пришло время переходить на взрослую модель. Ощущение, как будто отняли часть запястья.
   Купер вытер лицо шалью, удивился тому, что она всё ещё хранит запах духов Кайлы. Или это только иллюзия? Он попытался вспомнить, не видел ли что-то во время этого бесконечного сна. Знал, конечно, что в анабиозе не снятся сны, но если всё пошло не по плану, то может и здесь закралась ошибка. Но снов не было, было только ощущение провала во времени. Вот они плыли по беззвёздной кротовой норе, неся собственное время сквозь вселенную. Воспоминаний того, что было после посадки, не осталось, только чёрный промежуток, уверенность в том, что здесь происходили какие-то события. Потом резкое пробуждение, обрушившаяся боль и эти удивительные тёмные глаза, как будто сама ночь смотрела на него. Купер хмыкнул. Да ты становишься поэтом, приятель.
   Он встал, отметил, что дышать стало легче. В голове всё гудело, но мысли, по крайней мере, были связные. Несколько шагов вперёд, стиснуть зубы, чтобы не чувствовать спазмы в коленях. И вот оно, тело Эргона. Брат лежал на полу лицом вниз, правая нога вывернута под невозможным углом, спина промокла от крови. Купер опустился на корточки и осторожно коснулся пальцами его затылка. Светлые волосы были грязными и свалявшимися, но всё ещё мягкими. Купер попытался понять, что же он чувствует и заранее приготовился к душевной боли. Он закрыл глаза. И не почувствовал ничего.
  
   2.
   Оправдания им, в общем-то, не было. Глудин, высокая, сильная, как мужчина, это Орен уже опробовал на себе. Сама природа как будто создала её женой поселенца, способной пойти за своим мужчиной до самого края галактики. Она никогда не жаловалась, лишь коротко сожалела, если что-то шло не так, как ей хотелось. И никогда не просила, только отдавала приказания. И чёрт его знает почему, но Орену нравилось выполнять её желания.
   А мучили его противоречивые желания. Ему хотелось поставить Глудин на пьедестал и заставить всех молиться ей, как богине. И одновременно хотелось стащить её с этого пьедестала, задрать одежду и так оттрахать, чтобы стереть с её лица это гордое выражение. И то и другое было глупее не придумать. Глудин была не для него. То есть даже так, секс ради секса, тоже не для него. И вот это действительно бесило.
   Ему самому было плевать на обычаи и выживание рода. Хрен с ним с выживанием, Марка ничем не лучше других, чтобы так трястись над своими драгоценными генами. Он вообще хотел порвать с семьей и полететь куда-нибудь вместе с Экспедицией, а там прости-прощай доброе имя, если выживаешь, можешь основать свою собственную семью.
   Откуда она только вылезла, чёрт бы её побрал. Нет, не сама Глудин, конечно, её он знал с самого рождения, потому что сам был только на два года старше. Они были вроде как друзьями. Это была миленькая девочка, страшненький подросток, снова миленькая девушка, которая жутко стеснялась того, что у неё росли груди. Наконец, уже почти взрослая женщина, которая должна была выйти замуж за двоюродного брата и родить ребёнка, как только кто-нибудь на Эрху умрёт и откроется окно репродукции. Ну да, хорошая подруга и, собственно, родной человек. А потом откуда-то вылезла эта совершенно новая Глудин, с гордым, даже наглым взглядом, приподнятым уголком рта, в рубашке, плотно облегающей грудь. И случилось это так внезапно, что он даже не успел привыкнуть. Вечно смущённая девушка исчезла, появилась женщина, уверенная в своей красоте. Нет, её хотелось не просто трахнуть. Ею хотелось владеть, а потом ещё и удавить любого, кто только на неё посмотрит.
  
   3.
   - Никогда не любила фильмы про зомби, - пробормотала Нарга. Поймала недоумённый взгляд Купера и помотала головой: - Забей.
   Она подтянулась и села верхом на одну из капсул. Купер хотел сказать, что это как-то перебор, но решил и правда забить.
   - Так, - сказала Нарга. - Это уже не твоя семья. Понимаешь?
   - Нет.
   - Дебил. Ладно, объясняю проще. Там, - она постучала по стеклянной крышке, - С вероятностью один к двенадцати тут никого нет, кроме Рамоны.
   - Как на твоей родной планете, - сказал Купер.
   Нарга выбросила вперёд руку со сжатым кулаком:
   - Моя родная планета Земля. Усёк, недоумок?
   Купер снова оглядел её тёмную, почти глянцевую кожу. И решил заткнуться.
   - Нельзя отключать их от системы жизнеобеспечения. Аварийное пробуждение ничем не хуже обычного, просто неприятно. Мы должны убить их прежде, чем включится сознание. Общее сознание. Корабль это набор ячеек, каждая ячейка это вроде как супер-компьютер, в Пентагоне бы удавились от зависти. Ещё двенадцать ячеек и пчёлы вырвутся из улья. И по сравнению с планетой Лабро, к общей сети подключится не только горстка поселенцев. То есть это конечно отличная идея, общий разум, такая всемирная социальная сеть круче Фейсбука. Только я больше по старым чатам, а лучше вообще Fido.
   - Какие пчёлы, - сказал Купер, - Что ты несёшь? Мы должны стать убийцами?
   - Ну, если тебя это утешит, я теперь капитан Марка. Эргон, знаешь ли, попросил его подменить. Так что это приказ. Будешь рассказывать своим детям, как убил всю свою семью ради спасения человечества.
   - Психолог ты так себе.
   - Психология фуфло. Я прошла расширенный курс психотерапии и довела своего врача до суицида.
   Купер смотрел на спящую дочь. Совсем как кукла. И совсем как живая, несмотря на страшную рану на месте правой руки. Кто-то, видимо Эргон, обработал её прозрачным гелем.
   - Ты уверена, что все они... она? Я имею в виду... даже Сиби? Ребёнок.
   - Ей всё равно, ребёнок или взрослый.
   Купер покачал головой.
   - Ты можешь ошибаться. Ты можешь...
   - Что делать со смертельно больным человеком? - спросила Нарга. - С тем, у кого нет шансов на выживание? Ты дашь ему быстро умереть без страданий или будешь поддерживать жизнь, пока он не умрёт в агонии?
   - Я не понимаю, - сказал Купер.
   - Это и отличает тебя от них, - Нарга неопределённо показала рукой куда-то в сторону. - Ты родился и прожил всю жизнь в замкнутом пространстве. Все ресурсы строго поделены. Каждый лишний глоток воды, каждый вдох ты отбираешь у кого-то ещё. Все твои этические представления построены на том, что у каждого есть своё место. Не просто место на корабле, место в жизни! Ты ведь не просто знаешь, что жизнь каждого человека конечна, ты буквально видишь её границы. Здесь, - она ещё раз взмахнула рукой, - Всё не так. Жизнь не укладывается в запланированные временные рамки, количество вероятностей устремляется в бесконечность. Поэтому смерть здесь почти всегда приходит врасплох. Люди боятся смерти, поэтому заключают с ней сделки, торгуются, стараются обмануть. Смерть здесь враг, а не часть существования.
   - Я не понимаю, - повторил Купер.
   - Нет, понимаешь. Ты знаешь, что есть вещи, которые хуже смерти. То, что Рамона сделала с твоей семьёй.
   - Вирус Яса, - сказал Купер.
   - Вирус, - кивнула Нарга. - Вирус, который твой биологический вид притащил сначала на одну планету, а потом на другую.
   - Но ведь это ты!
   - Нет. Я никогда не была вирусом. Вирус Яса это моё прошлое, но не я. Если принято считать, что личность это то, что осознаёт себя личностью, мой путь оказался только немного длиннее человеческого. В ДНК хранится память о тех, кто давно сгинул в толще веков, предки предков, сотни тысяч лет уместились в нашем генетическом коде. Человек проходит всю эволюцию в миниатюре, от зиготы до кричащего младенца, а потом старается успеть охватить весь спектр накопленных человеческих знаний, от родной речи до всего среза мировой истории, со всеми её взлётами и падениями. Кому-то достались материнская утроба и школа, а мне скоростной экспресс по чужим жизням. Первая остановка была на Эрху. А конечная станция уже здесь, на Земле. И именно здесь я - человек, - Нарга посмотрела на Купера, - А вот Рамона уже нет. И если мы её не остановим, она заберёт всех, живущих на Земле.
   - Она могла забрать меня, - сказал Купер.
   - Могла, - кивнула Нарга. - Но мы запустили твоё восстановление до того, как Рамона проникла в систему. Капсула блокируется во время регенерации. Любое нарушение протокола восстановления и последствия могут быть необратимыми. Кстати, - она издала смешок, - Эргон отдал мне тебя.
   - Что?
   - Если я открою корабль. Всё-таки решил, что выживание всей семьи дороже твоей жизни.
   - И ты меня убьёшь?
   - Я же теперь за капитана, - вздохнула Нарга. - Не могу убивать просто по желанию. Давай ты ещё раз попытаешься разрушить целую планету, и я приговорю тебя к смертной казни?
   - Ты уже приговорила, - сказал Купер.
   Нарга повернулась к нему и посмотрела на него в упор.
   - Ты думаешь, это легко? Ты, мать твою... - она коснулась его лба раскрытой ладонью, - Знаешь, кто ты? Ты думаешь, что ты мой творец? Всемогущий господь?
   - Я человек.
   - Как и я. Но она, - Нарга показала рукой на Сиби, - уже не человек. Сейчас это только оболочка для Рамоны.
   - Или человек. С вероятностью один к двенадцати.
   - Мы тут, что, в покер играем?
  
   4.
   Она должна была выйти замуж за Годдарда, по крайней мере, так считали в семье. Орен не мог вспомнить, когда последний раз кто-то нарушал решения, вынесенные на семейном совете. Конечно, всё это были только формальности. Только Эргон мог похвастаться крепкой семьёй. Орен не сомневался, что несмотря на весь богатый выбор, Эргон никогда не изменял Кайле. Может быть, считал это ниже своего достоинства, а скорее всего в Кайле было что-то такое, чего не было в других женщинах. Впрочем, к этой теории Орен стал склоняться только после того, как познакомился с этой новой Глудин. Все женщины одинаковые, все мужчины одинаковые, а мы все заперты в этой тюрьме из красного мяса и страдаем от раздирающих желаний.
   Преступным было даже её хотеть. Как учил семейный кодекс Марка, мы должны уважительно и дружелюбно относиться ко всем членам семьи. Мужская версия его же гласила: если ты не можешь кого-то трахнуть, завяжи член узлом и продолжай лыбиться. И с тем и другим у Орена были проблемы.
   Он хотел не просто делить с Глудин кровать, он хотел жить с ней, позировать для свадебной картины, носить помолвочный браслет, который она наденет и застегнёт на его запястье. И, да, он хотел от неё детей, хотя и знал, насколько абсурдно такое желание.
   Даже если она не выйдет за Годдарда. Даже если она переспит с ним. Даже если Эргон, о чудо, разрешит им пожениться. Никто не даст им разрешения на ребёнка.
  
   Поэтому так и случилось, что Орен был единственным человеком, который радовался бегству с Эрху. У него появилась надежда.
  
   5.
   Шприц с вакциной был похож на пистолет. Из чего-то такого полицейские стреляли транквилизаторами. Нарга прикинула, сколько кубиков этой дряни потребуется для того, чтобы убедить лежащих в анабиозе в том, что они уже умерли. Если переборщить, это может подействовать как инъекция адреналина. Она определила примерное количество и зарядила шприц.
   - Держи. Здесь двенадцать доз. Пройдись по всем.
   - Я? - Купер взял шприц-пистолет, но не сделал не шагу. - Почему я?
   - Ну, это же в конце концов твоя семья.
   Куперу пришло в голову старое определение человека. Чувство юмора есть даже у животных, но только люди способны к чёрному юмору. Он мрачно подумал, что предпочёл бы лежать в одной из капсул.
   Первым был Зару. Купер откинул крышку капсулы и некоторое время молча на него смотрел. Лицо Зару было измятым, щёки ввалились, из носа стекала струйка белого геля. Гибернация мало чем отличалась от смерти. Но Зару всё ещё был его сыном. Он помнил его совсем маленьким, и помнил, как он ревновал, когда родилась Сиби. Купер никогда не был хорошим отцом, он всегда любил Литу больше, чем детей. Здесь спал его сын... или смертельно опасный вирус.
   - Хорош на него пялиться, технически он всё равно труп.
   Купер не слушал. Сын. Какое странное, короткое слово. В нём заложено столько смысла, а произносим мы его с одним коротким выдохом. Как это может быть?
   - Эй, у нас мало времени. Если он проснётся...
   - Он не проснётся, - сказал Купер.
   Он осторожно провёл рукой по лицу Зару, отметил, какой жёсткой стала его кожа. Коснулся полупрозрачных век кончиком указательного пальца. Когда технически он умер? В тот момент, когда лёг на упругое ложе и капсула начала заполняться газом? Или когда Рамона захватила его разум? Купер надеялся, что Рамона не смогла его разбудить. Не дала почувствовать, как гаснет сознание. Нарга права, есть вещи страшнее смерти. Купер быстро, чтобы не передумать, приставил пистолет к его шее. Игла выстрелила с тихим щелчком, яд вошёл в сгустившуюся кровь. Сердце больше её не перекачивало и умной вакцине предстояло самостоятельно передвигаться по кровеносной системе. Купер открыл капсулу Орена. С ним оказалось проще.
   Шаг за шагом он обошёл почти все капсулы. Лита. Он замер перед ней и сделал инъекцию так быстро, как мог. Мертва и мертва давно. Все мертвы. Нарга сидела на столе и молча за ним наблюдала. Пистолет выстрелил ещё десять раз. Десять раз Купер отключал систему жизнеобеспечения. У последней капсулы Купер остановился и вопросительно посмотрел на Наргу.
   - Эта капсула пуста, - сказал он. Нарга кивнула.
   - Это Мирта. Я говорила, Эргон использовал её кровь, чтобы выпустить меня.
   - Нет, не Мирта. Здесь была Глудин.
   Нарга спрыгнула со стола и подошла к нему.
   - Да не может быть!
   В капсуле справа лежал Орен, его лицо было неразличимо из-за морозного рисунка на стекле, но оранжевую рубашку ни с чем не перепутаешь. Слева был Аден, его капсула была повреждена, и он явно умер до того, как Рамона до неё добралась. На всякий случай Купер сделал и ему инъекцию.
   - Сама посмотри. На сканере данные по её ДНК.
   - Может какая-то ошибка, - Нарга склонилась над пустой капсулой, - Эта хрень простояла тут, ну... тысячи лет.
   - Глудин была здесь, - повторил Купер. - Совсем недавно. А теперь её нет.
   - Если исключить версию, что Эргон сам убил её за ненадобностью... - она встряхнула головой, - Так ладно, без шуток. Если Глудин здесь нет, значит, Рамона унесла её с собой.
   Купер с размаху сел на пол. Долго молчал, потом посмотрел на Наргу снизу вверх.
   - Если Рамона ушла... значит я убил их просто так?
   - Они уже были мертвы, - сказала Нарга. - Технически...
   - Антидот, - пробормотал Купер и сам себе ответил, - Я уже отключил систему жизнеобеспечения. Не поможет. Не успеть.
  
   Купер ещё раз заглянул в себя в поисках душевной боли. И снова ничего не почувствовал. Лита. Дети. Вся его семья. В его сознании не было тысячелетнего сна, он помнил, что Лита была рядом ещё несколько часов назад, они ругались, Сиби плакала. За пять лет полёта он совсем разучился понимать Литу, в детях видел маленьких чужаков, которые отдаляются от него всё дальше и дальше. Но отсутствие эмоций вызывало что-то другое, как будто он всё ещё был в анабиозе и видел сны, которых не было. Была ли у него когда-то семья? Существовал ли он сам? Кто я?
   Он посмотрел вверх, увидел, что Нарга стоит лицом к стене. Её плечи вздрагивали... или это ему только показалось? Когда Нарга снова к нему повернулась, её лицо было сухим. Ну конечно. Глупо было бы думать.
   - Глудин была беременна, сказал Купер.
   - Что?!
   - От Орена.
   - Ты, мать твою, издеваешься?
   - Нет. Она хотела избавиться от ребёнка, но Эргон не позволил. Нас и так осталось слишком мало.
   Нарга села рядом с ним, откинула голову назад и несколько раз стукнулась затылком об стену.
   - Чувак, мы в жопе.
   - Это я понял.
   - Нет, ты не понял. Ты отключил мне возможность репликации. Я не могу занять несколько тел одновременно. А она... теперь она сможет воспроизводить себе подобных.
   - Мне казалось, это умеют все женщины. Разве нет?
   Нарга повернулась к нему и вскинула руки вверх.
   - Ты что, совсем не...
  
   6.
   Потом Глудин говорила, что он её изнасиловал и Орену приходилось признавать, что она, в общем-то, права. Секса она не хотела ни до, ни после, вся разница между изнасилованием и добровольным сексом была в том, что во втором случае она не орала. Орен не мог понять, как такое красивое тело может быть настолько бесчувственным, иногда даже принимался её жалеть. Глудин презрительно выгибала верхнюю губу и говорила, что он идиот. Она, по крайней мере, не раб своих желаний.
   Имя Глудин означало Четвёртая. Она и была четвёртой дочерью, но единственной выжившей. Её мать рожала только близнецов, но никто из детей не доживал до своего первого года на Эрху. Алая карточка разрешения на ребёнка побывала в руках у её родителей шесть раз, пока, наконец, не родилась Глудин и её сестра Таху. Родители ещё не успели решить, как быть, если разрешение на жизнь только одно, как проблема решилась сама собой, Таху умерла. Глудин выхаживали всей семьёй и эта удушающая забота отразилась на всей её жизни. Глудин не любила свою семью, не любила людей, не любила разговоры. В любое время дня и ночи её можно было найти в парке Эрху, где она просто смотрела на то, как корни растений мучительно медленно разрывают питательный гель.
   После расстыковки Глудин оказалась заперта на корабле, без возможности скрыться от людей. Несколько раз она порывалась уйти в капитанскую рубку, но Эргон так и не дал своего разрешения. Она смотрела, как умирали её племянники и кузены, и каждый раз радовалась, что на корабле становится всё свободнее. В конце концов, она осталась одна в просторной комнате.
   Красивой она не была, хотя Орен бы с этим и поспорил. Она была какой-то другой. Сейчас на корабле ценилось каждое растение, которое цеплялось за жизнь, будь то благородный злак или цветок-однолетка. Но Орен помнил, как школьником работал на плантациях Эрху, где надлежало выпалывать и сдавать в реактор всё, что не было изображено на интерактивной панели каждой грядки. Иногда это были вполне уважаемые растения, перелетевшие с соседних участков, но порой встречалось то, что учитель называл сорняками, а девочки декоративными цветами. И дети и работники садов приносили на одежде цепкие семена этих бесполезных растений, а те прорастали среди чопорных побегов яркими разноцветными пятнами. Много раз говорилось о том, что неплохо бы вовсе истребить все сорняки на Эрху, но каждый раз находился кто-то, кто говорил о пользе для души. Вот и Глудин была для Орена таким сорняком, абсолютно бесполезным для желудка, но приносящим радость сердцу.
   Он сам не понял, как это произошло. Он не хотел её насиловать, он хотел её любить. Глудин хотела одиночества, Орен хотел одиночества вместе с ней, Глудин хотела выгнать его, Орен не захотел уходить. А потом её губы оказались прижаты к его губам, и её зубы так твёрдо ощущались под его языком, чья-то губа лопнула, её или его, струйка крови растеклась между ртами, он выдохнул, она отстранилась и закричала, а он снова закрыл её рот своим и кровь наполнила уже его рот. Глудин вцепилась ногтями ему в шею. Может быть, это было и больно, только он ничего не почувствовал. Орен обнимал её, ощущал, какая она непостижимо мягкая и в то же время чувствовал, как ходят под кожей крепкие мышцы. Ему казалось, что ещё один поцелуй, ещё одно прикосновение к её вёрткому языку и всё, он отпустит её и уйдёт, будет дрочить до мозолей и зуда. Орен провёл ладонью вверх от её колена. Внутренние поверхности её бёдер были холодными и почему-то именно эта прохлада сломала последний внутренний барьер, доказала ему, что он не остановится. В какой момент она перестала отбиваться и сама открыла рот ему навстречу, Орен не помнил. Просто в какой-то момент крики затихли, а её тело стало двигаться вместе с ним.
   Когда он кончил, Глудин сбросила его с себя и посоветовала убираться к чёрту. Но когда тем же вечером он снова пришёл, она уже не кричала. И на следующий день тоже.
  
   7.
   Купер резко подался вперёд, прижался губами к губам Нарги, но не поцеловал, а укусил нижнюю губу, сильно, до крови. Нарга с глухим воплем оттолкнула его от себя.
   - Ублюдок, какого хрена?
   Купер не ответил. Он смотрел на маленькую каплю крови, разделившую губу Нарги ровно напополам, как мазок кисти художника. Нарга осторожно прикоснулась к губам рукой, сморщилась, посмотрела на кончики пальцев в крови. Она облизала губу и на мгновение кровь окрасила верхние резцы.
   - А если я всё ещё... Если ты... если вирус...
   - Это я и хотел проверить.
   Нарга приоткрыла рот, чтобы что-то сказать, но Купер уже снова обнимал её и на этот раз действительно целовал. Нарга уже не раз представляла этот поцелуй, в нём была и кровь и сопротивление, целый поток крови, который должен был хлынуть в рот Куперу, заполнить его едва расправившиеся лёгкие, и Купер должен был биться в её руках, пока его сознание медленно угасает под её напором. Кровь действительно была, Купер слизывал кровь с её губ и кровь казалась на вкус чуть сладковатой, а может это был вкус геля, не до конца растворившегося в лёгких Купера, или даже вкус какао, которое пила Абби. И сознание угасало, но не только сознание Купера, они оба мыслили всё медленнее и медленнее, пока, наконец, мысли не исчезли вовсе и остались только образы. Нарга обнимала Купера, уже не вполне понимая, где начинается его тело и заканчивается её, она чувствовала его руки на своей груди и чувствовала его руками свою грудь, видела его своими глазами и себя глазами Купера. Душа передавалась от одного к другому, но никто не становился меньше, мир только расширялся, становясь более наполненным и цельным.
   Белые волосы Купера, мягкие, как у ребёнка, и жёсткие, колкие волосы Нарги. Её яркие, кровью налитые губы, тёмные, почти в синеву, и его бескровный рот. Её зубы, острые и тонкие резцы, мелкие, аккуратные, его зубы, выступающие конусовидные клыки, клыки с зазубринами, зубы хищника, развившегося в человека. Не улыбка, оскал.
   Рука Купера накрывала ладонь Нарги и по сравнению с его бумажно-белой кожей даже её светлая ладонь казалась почти чёрной. Купер поочерёдно поцеловал каждый палец Нарги, , от мизинца до большого пальца, покрытого шрамами от ожогов. Его пальцы были длиннее и отличались от её пальцев на целую фалангу, отчего казались более тонкими и гибкими. Ногтей не было. Синеватые белки почти сливались с бледно-голубой радужкой, три зрачка образовывали равнобедренный треугольник. У него не росли ресницы, и он осторожно коснулся её ресниц, провёл вдоль чёрных волосков, дотронулся до чёрной брови. Разное и одинаковое, чёрное и белое.
   Фигурные пластины пола впечатались в голую спину Нарги, но она этого даже не почувствовала. Ранка на губе снова кровоточила, кровь текла по подбородку, ногти Нарги оставили глубокие кровавые царапины на плечах и спине Купера, кровь была на его лице, светлых бровях, волосах, и уже нельзя было сказать, кому принадлежит эта кровь, ему или ей.
   Нарга оседлала Купера, взяла его лицо в ладони, скользнула пальцами по шее, зарылась в волосы. Она долго целовала его губы, потом резко выпрямилась и ударила его наотмашь, ребро ладони рассекло бровь и разбило нос. Хлынула кровь и в первый момент Купер едва не захлебнулся, кровь наполнила рот, текла в горло и выплёскивалась на шею. Нарга вцепилась одной рукой в его волосы, другой взяла за подбородок и припала ртом к его окровавленному рту, выдохнула и наполнила воздухом его лёгкие.
   Боль не сменилась наслаждением, боль вообще никуда не ушла, только стала ярче и объёмнее. Душевная боль, к которой так стремился Купер, наполнила всё его существо и тут же трансформировалась в ещё один оттенок физической боли. С каждым новым поцелуем, с каждым новым глотком воздуха, с каждой новой каплей крови, которую он терял и проглатывал, Купер чувствовал себя всё полнее и полнее. Он обнимал Наргу и подавался к ней всем телом, кусал её губы и подбородок, покрывал кровоточащими укусами её шею. Зубы входили в плоть ледяными лезвиями, и тут же вспыхивала горячая боль, и тело горело как в огне и застывало от невыносимого холода. Пальцы стали влажными от пота и крови, ногти сдирали полоски кожи и обламывались. Ноги Нарги то обвивали тело Купера, то били по полу, разбивая в кровь пятки и щиколотки. Купер держал её за волосы и несколько раз ударил головой об пол, разбил при этом костяшки пальцев, но даже не заметил этого. Он видел только широко распахнутые глаза Нарги, капли крови на ресницах и окровавленный рот с оскаленными зубами. Следующий поцелуй лишил дыхания обоих, кровь смешалась во ртах и стекала с уголков губ солёной пеной. Купер оторвался от губ Нарги и провёл языком от её шеи до лба. Когда он целовал её веки, он чувствовал её дыхание на своей шее, лёгкое движение воздуха, которым он заполнил её лёгкие.
   Потом он вошёл в неё, и крови стало ещё больше, как будто тело Рамоны всё ещё было девственным. Менструальная кровь потекла по её бёдрам, волосы на его лобке потемнели от крови. Запах крови, чуть сладковатый, чуть металлический, сопровождал каждый переход Нарги, а сейчас становился всё сильнее и сильнее с каждым толчком Купера. Крови было так много, что Нарга почти не чувствовала его члена внутри себя, но всем телом ощущала эти толчки, подавалась навстречу и тут же распластывалась на полу от волны горячей боли.
   Их кожа и волосы больше не контрастировали друг с другом, красная кровь соединила чёрное и белое. Дыхание перемешалось, каждый вздох принадлежал обоим и был таким горячим, что лёгкие обжигали грудь. Кровь выплескивалась из тел, лишала сил и освобождала от боли, от всё нарастающего напряжения, от чего-то невыразимого и немыслимого, что заставляло обоих всё убыстрять и убыстрять движения, пока, наконец, время не остановилось.
   Нарга закричала, покидая собственное тело, чтобы не раствориться в другом сознании, но слиться с ним, тоже вырвавшимся на свободу, закрепить кровью этот союз, но остаться в живых. Она сделала судорожный вдох и открыла глаза.
   Кровь и пот, густой запах двух обнажённых тел. Сердце всё ещё лихорадочно колотилось в груди, всё тело пылало от многочисленных ран. Судя по количеству крови, кто-то из них должен был быть мёртв, но Купер лежал рядом и смотрел на неё.
   - А ты не думаешь, что это дохера аморально?
   Нарге больше не хотелось думать.
   - Я имею в виду, трахаться после того, как перебил всю свою семью.
   - Я наивно думала, только бабы любят трепаться после секса.
   - Секс это инстинкт размножения. Наш способ бессмертия. Когда смерть так близко, неудивительно что хочется трахаться. Животные размножаются активнее, когда есть угроза для жизни. Обычная биология.
   Купер замолчал и перекатился на спину. Какое-то время они лежали молча, потом Нарга попыталась встать и не смогла.
   - По-моему, сексом занимаются как-то по-другому, - сказала она. - В идеале, конечно.
   - Идеального секса не существует.
   - А вот сейчас я должна была обидеться.
   Он усмехнулся и повернулся к ней.
   - Не могу решить, что хуже, андроид или коричневая женщина.
   - Расист чёртов.
   - Кто?
   - Ну, тот, кто считает, что один цвет кожи лучше другого.
   - Так ведь такой цвет должен защищать от звёздного излучения, разве нет? Моей коже действительно будет хуже.
   Нарга с сомнением посмотрела на его кожу, тонкую и белую, как рисовая бумага. Сгорит на солнце к чёртовой матери, стоит только выйти из корабля. Надо было взять с собой солнцезащитный крем. Она улыбнулась.
   - Интересный бы получился эксперимент. Отправить бы сюда несколько миллионов инопланетян с высоким либидо, потом запастись попкорном и смотреть, как куклуксклановцы и чёрные пантеры дружно вступают в клуб земля для землян. Ничто так не объединяет людей, как ненависть к кому-то третьему. Почему-то мы изо всех сил стараемся уничтожить собственный вид. Вирусы хотя бы не склонны к массовому суициду. И в отличие от людей... - Нарга осеклась на полуслове и тупо посмотрела на Купера.
   - Слушай. А ведь они отправили за нами сторожевой корабль.
   - Да.
   - Эрху скорее всего погибла, но корабль до сих пор ищет нас.
   - Да.
   - Чтобы уничтожить.
   - Да, - снова сказал Купер и Нарга врезала ему локтем.
   - Да ты заколебал соглашаться! Если корабль нас найдёт... рано или поздно... Он ведь не будет наносить точечные удары, как в фильмах. Просто ёбнет с орбиты и уничтожит всю планету, - она перевернулась на бок и расхохоталась, - Ну хотя бы потрахались напоследок.
   И тут Купер тоже начал смеяться.
  
   8.
   В его годы можно было уже признаться перед самим собой, что понятие семья не вызывает в душе никакого трепета. Орену было плевать на всех этих шумных, бестолковых, и, по большей части, бесполезных людей, с которыми он делил корабль. Фамилия Марка не вызывала гордости, семейная история была просто набором баек. Он мог начертить фамильное древо от самых первых Марка и не забыть ни одну ветвь, но вот только на кой чёрт это сдалось. Просто когда-то один человек, точно такой же, как и он сам, переспал с женщиной, у них родился ребёнок, потом ещё один, так и завязался узел великой семьи. В глубине души Орен был уверен, что все остальные думают точно также, просто боятся это озвучить. А кроме того, многих греет принадлежность к чему-то большему, чем он сам.
   Так что если не кривить душой, можно было смело сказать, что до Глудин у него не было семьи. Были только люди, которые по какой-то невероятной причине искренне полагали, будто у них есть на него особые права.
   А вот Глудин считала иначе. Она ни во что ни ставила семью, не уважала никого, кроме, пожалуй, Эргона. Но имя Марка многое для неё значило, она много говорила о предках и о будущих поколениях, которые обязательно будут лучше предыдущих. В её комнате висел огромный гобелен из металлических нитей, на которых был изображён первый Марка с сыном на руках. Она любила книги об истории семьи и однажды притащила к себе в комнату огромный шкаф, набитый древними фолиантами. Орен вынужден был часами слушать этот высокопарный бред о том, кто там кого родил, но он просто отключал слух и следил за тем, как движутся её губы.
   Иногда ему хотелось понять, как же это может быть, одновременно боготворить Марка и радоваться, когда Марка умирают. Он спросил об этом у Глудин.
   - Я люблю Марка, а не семью.
   - А есть разница?
   Она ничего не ответила.
   Он знал Глудин и принимал её такой, какая есть, зная, что ему не под силу её изменить. И всё же самая жуткая вспышка ревности, которую испытал Орен, была по отношению именно к семье. Глудин забеременела и пошла с этой преступной тайной не к нему, а к Эргону. К старшему. И именно Эргон сказал ей, нет, приказал ей не прерывать беременность. И она его послушалась. Когда Орен узнал об этом, он плакал от счастья, его женщина родит ему ребёнка. А той же ночью он рыдал от бессильной ярости, зная, что Глудин просто выполняет приказ капитана Эргона.
  
   9.
   Купер ещё помнил пышность их старого сада. Деревья с серебряными листьями, бирюзовые стебли, мягкая, пружинящая трава. Провести по ней рукой и на ладони остаётся пряно пахнущая пыльца. Когда-то раскрытые зевы цветов, сейчас сухая пыль под ногами, древесные стволы, рассыпающиеся в прах от прикосновения. Вот прозрачные трубки для капельного орошения корней, а вот металлический пол, который всегда скрывала густая растительность. Воздух здесь был совсем иным, не таким, как в другой части корабля. А сейчас здесь зияющая дыра, за которой... за которой новый мир. Купер замешкался перед тем, как сделать первый шаг.
   Там снаружи была целая планета с запасами кислорода на миллиарды человек, с безграничными землями, настолько огромными, что растения живут на них сами по себе, без капельной подачи воды, без дозированного света. И да, свет, не вырабатываемый машинами, а свет огромной звезды, которая без планировщика делит время на день и ночь. Как объять это своим разумом? Будто и сам уменьшился, стал пылинкой, кружащей в луче света.
   Он шагнул вперёд. Зона фильтрованного воздуха осталась позади и Купера тотчас накрыли миллионы незнакомых запахов. Он стоял почти по пояс в траве, кустарники цеплялись за его волосы, длинный плотный лист касался лица. Зелёный лист. Воздух был влажный и жаркий. Купер задыхался, у него кружилась голова и щекотало в носу. Он оглянулся на Наргу. Она стояла в проёме, освещённая ярким зелёным светом из корабля, так что выглядела как чёрный силуэт.
   - Это парк? Его посадили люди?
   - Это лес. Люди только регулярно пытаются его спалить к едрене фене.
   Купер протянул руки вперёд и почувствовал ладонями, какая мягкая трава, бархатистые листья, колючие ветки. Под ногами ощущалась упругая земля, так не похожая на однообразное покрытие корабля. Он медленно скользнул взглядом по длинному и гибкому стволу дерева. Вот корни, переплетённые друг с другом, как волосы в косе. Ствол почти чёрный и кое-где покрыт зелёной чешуёй мха. Листья коронами венчали длинные ветви и кое-где из листвы выступали полупрозрачные красные бутоны. Ветви уходили всё выше, устремлялись вверх, а там...
   - Боже...!
   Он оступился, схватился руками за кустарник, тотчас порезал ладони о шипы. Нарга схватила его за пояс и не дала упасть. Она толкнула его назад и усадила на пороге корабля. Купер не сопротивлялся. Он неотрывно смотрел в небо, и, казалось, ничего больше не замечал.
  
   10.
   Она просто хотела побыть в одиночестве. Орен это знал, слышал это по меньшей мере несколько сотен раз. Глудин не плакала, не замечала его, не замечала вообще никого. Просто сидела на кушетке, поджав одну ногу, смотрела в стену и повторяла я хочу побыть в одиночестве. Иногда смеялась.
   Это была уже только её комната, не комната даже, а целая зала. Мебель, одежда, игрушки и книги племянниц и тёть отправились в реактор вслед за их телами и давно превратились в тепло и свет. Глудин царила здесь одна и всегда отправляла Орена спать в его комнату.
   - Я просто хотела побыть в одиночестве, - сказала Глудин в очередной раз и расхохоталась. - Можно убивать родственников, но кто-то из них обязательно проберётся вовнутрь, - она вдруг посмотрела на Орена в упор, - Правда, ублюдок? - Глудин встала и прошлась по комнате. - Больше никаких сраных родственников. Минус один или сразу минус два, эту арифметику я, пожалуй, оставлю Эргону, - А твоему выродку не жить в любом случае.
   Он её ударил. По-настоящему, кулаком в лицо, с ненавистью в первую долю секунды и с ужасом во все последующие, когда понял, что наделал. Глудин устояла на ногах, только покачнулась, поднесла руку к лицу, поймала пальцами струйку крови, сбегающую из носа. Она долго смотрела на кровь, потом медленно подняла глаза.
   - А теперь сюда, - Глудин положила руку себе на живот, - Давай, герой. Исправь то, что наделал.
   Орен рухнул перед ней на колени и обнял за ноги. Он не заметил, что плакал, лицо просто внезапно стало мокрым.
   - Пожалуйста, - бормотал он бессмысленно, совсем как ещё недавно она повторяла побыть в одиночестве, - Пожалуйста. Пожалуйста...
   Глудин стряхнула его с себя и отошла к стене. Руку она всё ещё прижимала к разбитому носу, не пыталась остановить кровь, только стирала её тыльной стороной ладони. Орену показалось, что её рука в красной перчатке.
   - Родственники, - сказала Глудин и провела окровавленной рукой по правой щеке, - Дяди. Тёти. Племянники, - она провела рукой по левой щеке и теперь лицо закрывала красная полумаска, - И наш великий рулевой, капитан Эргон, - Глудин подошла к Орену, который всё так и стоял на коленях и ударила его по щекам наотмашь, тыльной стороной ладони по правой щеке, ладонью по левой. - Уроды чёртовы. Засунуть бы вас всех с вашими драгоценными генами туда... откуда вылезли.
   Орен сначала опирался на пятки, потом осторожно вытянул ноги вперёд и выпрямил спину. Щёки горели, но какой-то приятной болью, вроде бы даже проясняющей голову. Теперь он смотрел на Глудин на равных, без благоговения.
   - Я хочу с тобой жить.
   - Сдохни!
   - Я хочу жить с тобой здесь, в этой части корабля, в этой комнате. А когда мы достигнем другой планеты, я хочу построить дом для тебя. Для ребёнка.
   - Да нахрена ты мне нужен? - закричала Глудин. - Что ты мне можешь дать, чего я не получу без тебя?
   - Одиночество, - сказал Орен. И раньше, чем Глудин успела открыть рот, добавил: - Я смогу оградить тебя от семьи. Только я и никого больше. Арифметика, не забыла?
  
   11.
   Они повернулись спиной к кораблю и долго стояли так, глядя в бесконечное небо, обрамлённое вершинами гигантских деревьев. Воздух гудел от всевозможных звуков, жужжание и стрекот крыльев насекомых, пение птиц, безымянные шорохи, которыми был наполнен лес. Нарга так и не поняла, в какой момент её рука оказалась в руках Купера, но пальцы переплелись, ладонь прижалась к ладони.
   Купер глубоко вдохнул воздух незнакомой планеты, взглянул на чужие звёзды, проступающие на темнеющем небе. Прохладный ветер шевелил высокую траву. Он подумал о том, сколько же лет понадобится, чтобы приручить эту землю, свыкнуться с ней, сделать своим домом. Никому не под силу справиться с этим в одиночку. Он сжал руку Нарги.
   - Семья Марка живёт.
   - Да, семья Марка живёт, - эхом повторила Нарга. И тут же сбилась с торжественного тона: - Ты к кому обращаешься, придурок пафосный? Здесь же нет никого.
  
   12.
   Глудин смотрела на него, но улыбалась не ему, а каким-то своим мыслям. Орен уже успел привыкнуть к тому, что так всегда и будет, его женщина с ним, но одновременно сама с собой, там, куда ему никогда не добраться. Он выполнил своё обещание. Глудин больше не покидала свою территорию и никто не входил к ним, даже Эргон. Как говорил Орен, она выйдет с ним отсюда только один раз, когда корабль совершит посадку на планете.
   - Это будет девочка, - сказала Глудин так уверенно, как будто речь шла о дне недели. - Твой кузен всё-таки идиот
   Купер был и её кузеном, но это Глудин вспоминала, только когда хотела сказать о нём что-то приятное. То есть почти никогда.
   - Мы здесь благодаря ему, - сказал Орен.
   - Да, но не мог он устроить этот тарарам немного раньше? Тогда бы малышка родилась уже дома. Я имею в виду, по-настоящему дома. На своей планете.
   - Мы скоро туда доберёмся. Она сделает первые шаги уже на твёрдой земле. Она и не вспомнит, где родилась. Хотя, конечно, будет гордиться, что родилась в космосе. Это будет счастливая девочка.
   Орен обнял Глудин и, сам себе не поверил, когда она медленно опустила голову ему на плечо. Он не видел её лица, но каким-то образом знал, что сейчас она улыбается, и улыбается именно ему.
   - Да, это будет счастливая девочка.
  
  
   Эпилог
  
   Ибо Иисус сказал ему: выйди, дух нечистый, из сего человека. И спросил его: как тебе имя? И он сказал в ответ: легион имя мне, потому что нас много.
   Евангелие от Марка. 5:8-9
  
   Вечер окрасил Тронхеймс-фьорд в глубокий, почти кровавый цвет. Вода мягко расстилалась перед маленьким прогулочным корабликом. Анне казалось, что если погрузить руки в эту алую глубину, пальцы провалятся, как в мягкий бархат, непременно тёплый, несмотря на прохладный вечер. Она оглянулась и посмотрела через плечо на мать. Та перехватила её взгляд и улыбнулась. Закатное солнце танцевало в бокале вина, который мать держала в ладонях. Анна решила, что сегодня вечером красивым кажется даже Свен. Она подняла голову и улыбнулась небу, которое тоже было тёплым и бархатным.
   Свен допил виски и поставил пустой стакан на стойку. Он уже жалел, что сам настоял взять дочь Карен в свадебное путешествие. Девочка явно чувствовала себя лишней и упорно отказывалась с ним разговаривать. Свен поймал одобрительную улыбку жены, кивнул и решил ещё раз попытать счастья.
   - Я тоже люблю звёзды, - Анна ничего не ответила, но и не убежала. Свен решил, что это хороший знак и продолжил: - Всегда хотел стать астронавтом, но папа отправил в морское училище. Зато до сих пор разбираюсь в звёздах.
   - Вот эта красивая, - неожиданно сказала Анна. - Мне нравится.
   - Мне тоже. Только это не звезда, а планета. Это Венера.
   - Правда?
   - Ага. А там Сатурн. Когда стемнеет, увидим пояс Ориона.
   - Я знаю только Медведицу, - сказала Анна. - Это такой ковш.
   - А северное сияние видела? - спросил Свен.
   Анна помотала головой. Неслышно подошла Карен и обняла её за плечи. Обе очень высокие, Анна и вовсе скоро обгонит мать. Обе со светлыми волосами и почти прозрачными глазами. Свен впервые подумал о том, что это теперь его семья. Всё по-настоящему. Он решил, что у них всё обязательно будет очень хорошо.
   - Свен знает звёзды, - сообщила Анна. Карен улыбнулась. - А как называется вон та, такая яркая и красная? Кажется, она движется.
   Свен посмотрел, куда указывает Анна.
  
  
   ---> join LemonD$ck (LemonD$ck@192.168.14.51)
   <LemonD$ck> Здесь кто-то есть?
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"