Утро. Солнце еще не появилось, но ореол, которым озарялся горизонт, отражался в соленой морской воде. Ночные сумерки расступались, расступалась и морская тьма. Я остановился на секунду, посмотрел на восток и продолжил свой путь по берегу. Осторожные волны едва касались моих босых ног, следы ненадолго сохраняли свою форму на влажном песке. От этой прохлады я вздрагивал каждый раз. Спокойствие и бесконечная тишина, нарушаемая только шёпотом моря, парила в воздухе. Дышалось легко, до ужаса легко, и свободно! Я просто таял, растворялся. Рассвет занимался уже в полную силу и появился край солнца. Его размытое отражение в воде дополняло показавшийся край, получилось полузакрытое око с опухшим нижним веком. Красный-красный кусочек диска на фоне темного неба, с которого пропадали звезды... Такой красивый контраст...
Впереди, в далеко море, уходил искусственно насыпанный пирс, кое-где на нем уже росли незатейливые растения, а, в начале, полностью и по бокам на всем протяжении он был выложен массивными брёвнами, кое-где уже сгнившими. Мне нужно было подойти к нему, и двигаться вперед к самому его краю, который от многочисленных обмываний потерял свои очертания и размывался с каждой волной. Такая не долговечная конструкция, почему она сделана из земли и песка и гравия, почему укреплена только сваями и кусками плавника? Я сравнил это пирс с собой, со своим дряхлым телом, подрытым волнами времени. Когда я прошел по всему насыпному пирсу к самому его концу, я остановился, посмотрел на море, на рассвет, отдался в волны налетающего прохладного ветерка, отпустил время и ступил вперед в воду. Море должно было впустить меня в свои недра, поглотить меня. Когда я шагнул, все вокруг утонуло в туманном сумраке, всего на секунду, как будто мне дымкой завесило взор. И тут вновь подул прохладный ветер, все цвета и вся яркость возвратились на свои места. Я оказался не под водой. Мои ноги прочно стояли на чем-то твердом. Когда туман окончательно развеялся, моему взору открылась чудесная перспектива морской глади, раннего утреннего света и глубочайшей тишины. Я посмотрел себе под ноги и увидел, что стою по щиколотку в воде, стою на деревянной шпале, а на ней лежат две железнодорожные рельсы. Я не знал, что мне делать дальше, и я просто продолжил свой путь, двигаясь по колее, вдаль от насыпного пирса. Шпалы и рельсы были проложены по насыпи-горке, которая становилась все выше, в то время, как море становилось все глубже. Я шел, солнце подымалось сзади от меня, я ощутил его теплеющие лучи на своей спине. Мне стало грустно и в то же время как-то возвышенно. Два чувства, такие разные, но такие одинаковые. Даже мысли не беспокоили меня. Я растворялся в этом свете, только стопами я ощущал прохладу воды.
А вот и станция. Я выбрался из воды на пустой перрон. Тут не было даже кассы и ни одной лавочки, что бы присесть. И тут я понял, что тот насыпной пирс - это то же платформа, как и эта, только там над ней властвовало время. Порыв ветра растрепал мне волосы. Безбрежная, чуть подернутая гладь воды блестела в лучах. Я посмотрел на проделанный мною путь. Где-то там была кромка берега, которую я решил оставить, отправившись в этот путь. Она была в той стороне, откуда я пришел на платформу-пирс по железнодорожной колее. Я даже стал немного скучать по последним шагам, сделанным по песку, по запаху листьев, по треску сухого дерева, облизываемому алыми струями огня. Поля... Я почему-то вспомнил их, вспомнил то чувство, чувство свободы которое ощущал на них; как, расправив руки, пытаясь лечь на ветер, который, гладя колосья, прижимал их к земле, падал, чувствовал боль, чувствовал что жив. А тут я видел только поля воды, и свет солнца. Последнее ощущение, которое я еще мог сохранить это - прохладу каменной плат-формы, на которой стоял босиком. Хм... Я все еще держал в левой руке свои шлепанцы, которые скинул с ног, когда дошел до пляжа. Зачем они мне здесь, зачем они мне тут? И я их выбросил, просто бросил в воду, и долго наблюдал как невидимые морские течения, играя с ними, уносят их все дальше и дальше. Потом я видел только точку, а потом ничто не смущало рябую гладь воды.
Сколько еще мне ждать поезда я не знал. Время как-то пропало, оно не спешило и не убегало; даже, когда я посмотрел в небо и попытался оценить, как высоко стоит солнце, не смог определить достигло ли оно зенита ил нет: толи его не стало, а свет заполнил все пространство, толи оно было столь ярким, что слепило меня. Но как только я поднимал голову к небу, в прищуренных глазах лучи света дробились на радужные блики. Жарко не было. И я вспомнил, как однажды, обгорел на солнце, уснув на берегу после полудня, а открыл глаза только когда начался прилив, и меня обдало холодной волной. К вечеру я весь горел, а потом с меня слазила кожа. Вдруг я услышал шум воды, рассекаемой воды - слева я увидел темную точку поезда...
Когда поезд подошел к перрону, мои ноги вновь окатило прохладной морской водой. Состав остановился, открылись двери. Я медлил, никак не мог решиться войти, не то что бы я думал, взвешивал, стоит или нет, ведь вернуться назад уже невозможно, просто я стоял на границе, стоя в нигде: ни там уже и не здесь еще. Я просто стоял. Поезд ждал меня. И вот опять волной спокойной грусти, не сожаления, светлой грусти, которую когда-то давным-давно я назвал своей свободой, проявлением своей свободы, я занес себя в вагон одним единственным шагом босых ног. Двери закрылись за мной плавно, не издав ни единого звука, и поезд мягко начал движение, постепенно набирая скорость. Я сел в кресло и посмотрел в окно. Вода и небо - все, что открылось моему взору, я обернулся, что бы еще разок увидеть платформу, на которой стоял неизвестно сколько, ожидая поезда. Она плавно удалялась, а поезд оставлял волнующуюся воду, но где-то там, где он стоял, ожидая меня у платформы, вода вновь была уравновешена, чуть морщинясь от бриза. Перрон пропала, и вновь осталось только зеркало моря и свет. Я открыл окно - ветер тут же растрепал мне волосы - и посмотрел вниз: поезд шел по воде, рассекал ее и волнами кидал в сторону; рельс, по которым шел состав в этой бурлящей воде, видно не было. Я вернулся на свое место и продолжил созерцать открывающийся мне вид. Мягкие белые-белые курчавые облака неспешно плыли в небе. Откуда они? Небо было чисто, откуда же взялись облака? На секунду я задумался об этом, но потом отпустил эту мысли и просто смотрел на облака. Вновь возникла размеренная грусть, и только перестук колес и плеск воды разрывал тишину. Мимо проплыл остров, покрытый зеленой травой, и одинокое деревце ютилось на самом его краю; он вновь вернул мне обрывки тех воспоминаний, которые я начал уже забывать, мягко погружаясь в чистоту и забвенность тех облаков. Как мягко было лежать на живой зеленой траве, какой чудесный был ее аромат, какая свежесть исходила от нее. Я закутался в воспоминая, как в одеяло. Но тут поезд стал снижать скорость и, подъехав к платформе, остановился, вырвав меня из воспоминаний. На платформе было пусто, только табличка "Љ4" одиноко стояла на самом краю. Значит, моя платформа была третьей. Интересно, а кроме меня в поезде есть еще кто-нибудь? Я сел в первый вагон, он был пуст. А второй?
Поезд двинулся дальше. Вновь за окном был все тот же пейзаж: вода до горизонта, небо с облаками, единственно, что поменялось так это свет. Стало немного темнее, нет, не темнее, стало не так ярко. Где-то там на самом краю горизонта, мне показалось, что я увидел кромку земли. Но это видение скоро пропало. Я начал дремать, постепенно проваливаясь в туманную пустоту. Меня оттуда вырвала очередная остановка поезда, более стремительная и резкая чем на платформе "Љ4". За оком было уже по-вечернему темно, но платформа была освещена фонарем и на ней уже была будка-касса, окошко которой было закрыто, а весящая табличка, очевидно, гласила, что касса закрыта до такого-то часа. Часа? Я посмотрел в хвост поезда и увидел, как одинокая тень вошла во второй вагон. Все-таки сегодня я был не единственный. Поезд двинулся вперед. И опять стук колес, плеск рассекаемой воды, сумрачный пейзаж, загорающиеся звезды и уже редкие едва заметные перистые облака. Справа от меня за окном пронеслось два красных огонька и дребезжащий то ли звон, то ли писк: видно тут железную дорогу пересекала автомобильная, но в сумерках я разглядел светофор и землю, которая подходила к колее, а другим концом исчезала в воде. Но звук уже пропал давно, только в моей памяти он все еще отдавал своим звоном.
Зажегся свет в вагоне. Теперь в окне не было видно ни чего, только мое отражение в стекле, как в зеркале. Я посмотрел себе в глаза, потом скользнул взором по острым чертам лица и опять провалился в поток воспоминаний. Когда я был молодым, я думал, что многое еще успею; когда я был молод, я не задумывался ни о чем кроме сегодняшнего дня; когда я был ребенком, я был ребенком и никем другим. Теперь, постарев, я понимаю, что больше не живу сегодня, я живу где-то там, в будущем, в будущем моих стремлений и моих надежд, хоть я и понимал, что многим из них не суждено воплотиться. Я все равно упрямо шел, я жил на этой границе, которой на самом деле нет, на границе сегодня и где-то там, завтра. Когда я прожил свою жизнь, я понял, что все мои стремления, стремления перескочить из настоящего в будущее и оставить прошлое в забытии, это всего-лишь амбициозные рывки, на которые я зря тратил все свое время. И, опять, меня окатило волной свободной грусти, такой чистой, как летний свет, такой прохладной, как утренняя роса в полях, такой сочной и свежей, как ранняя весенняя зелень, такой контрастной, как все мое это последнее путешествие на этом поезде, который идет по воде.
Поезд стал вновь тормозить. Платформа номер шесть приближалась, даже в темноте вечера я ее мог уже различать: пустая, такая же, как и та с которой я садился в этот состав. Открылись двери. Я почему-то медлил. Мыслей не было. В полной тишине я встал и направился к выходу. Рукой заскользил по поручням и ступил босой пяткой на холодный камень перрона. Двери осторожно закрылись, и поезд, медленно набирая ход, стал отдаляться. Рассекаемая колесами вода как будто шептала, но что она хотела сказать, я не понял. Последний раз, взглянув в небо, опять полное курчавых облаков, красивых, темно-фиолетовых с контрастной синеватой каймой, направился к незамеченному вначале входу в подземный переход. Вернее было бы сказать подводный, так как никакой земли вокруг не было, вода, морская гладь отражала изредка выглядывающие звезды, а где-то далеко-далеко на севере огни какого-то города как небольшое зарево давали знать, что там есть жизнь, бурлящая, к чему-то стремящаяся жизнь. На самом краю темного зева входа я остановился, теперь никакие мысли о прошлом меня не посещали, я просто стоял, стоял и смотрел на воду. Сколько времени прошло мне неизвестно, там где я находился, его не было. И я в один шаг скрылся в тёмном проеме, ведущий неведомо куда...
Когда я шел по берегу, подходил к насыпному пирсу, мне было восемьдесят три, когда я садился в поезд, мне было сорок шесть, когда я выходил из него и медлил перед темным зевом перехода платформы номер шесть, мне было двадцать три...