Аннотация: Была когда-то девушка Даша. И еще игрушка Medieval Total War.
Душа.com
Осколок 1.
load time and space
done
load game logic
done
load level textures
done
load characters
done
load player
done
levelstart
Красный шел быстро, не останавливаясь, отчасти оттого, что это был единственный способ эффективно продвигаться в плотной и неподатливой толпе, просто шагать, раздвигая окружающих тяжелым холодным взглядом, отчасти потому, что ему просто нравилось так шагать и обжигать проходящих глазами, которые в помещении выглядели карими, но на открытом воздухе приобретали тревожный зеленоватый оттенок, не теряя, впрочем, своей отстраненной холодности.
Лица мелькали рядом, молодые лица большей частью, вполне зрелые, но все с одинаковой печатью порока, не смытого даже недавно обрушившимся на город небывалым и невиданным еще доселе холодом. Анализ этих лиц был делом слишком тонким, чтобы производить его в такой спешке и терять на ненужный, в общем-то, процесс драгоценное время. Красный просто продвигался вперед, потому это и было его делом, просто продвигаться вперед, он уже выходил из дверей, уже почти вышел, когда вдруг увидел ее.
load extra npc
done
Ее звали Даша, они были знакомы, он уже не помнил сколько, но довольно долго, возможно, даже слишком долго, но он никак не мог отстраниться от нее, чтобы взглянуть на ситуацию трезво, так что они просто были хорошо знакомы, довольно близко, насколько это позволяла консервативная буржуазная мораль, не доходя, впрочем, до непоправимого, после которого нынешнее положение вещей должно было резко прекратиться, изменив свою форму и суть.
Он улыбнулся ей. Улыбка не должна была нести никакой дополнительной смысловой нагрузки, она просто означала традиционное "Привет, я рад тебя видеть", и ничего больше, на большее у него просто не было времени, ни сейчас, ни впоследствии.
Она не ответила на улыбку, направившись к телефону. Красному даже показалось, что она обиделась, но, по зрелому размышлению, он отбросил эту нелепую идею, поскольку, хотя иногда его улыбка и производила не вполне адекватное воздействие на некоторых людей, неподготовленных к подобной вспышке эмоций его обычно невозмутимого эго, ничего явно негативного она в любом случае не несла, да и вообще, пора было уже привыкнуть к таким простым, обыденным вещам.
Он и Арташ выбрались, наконец, на пыльное крыльцо университета, где Арташ, быстрый, черноглазый и смуглый, немедленно принялся упражняться в красноречии и скудно подобранном остроумии, но в случае с Красным не слишком преуспел, хотя Красный, конечно, исправно кривил губы, отметив про себя, что, на его взгляд, Арташ в последнее время сильно поглупел.
Красному на секунду пришло в голову, что место ему было вовсе не здесь, а в тихом огромном поле, возможно, окруженном лесом, и чтобы высокая трава тихонько шуршала, и восходящее солнце казалось не злым красным гигантом, а ярким оранжевым кругом, как будто вырезанным на светло-голубой бумаге весеннего неба, и армии, выстроившиеся одна напротив другой, лишь негромко позвякивали бы оружием и броней. Возможно, ему стоило бы стать королем в Средневековье, впрочем, даже сейчас еще не все было потеряно.
--
Эй, - обрадовался Арташ. - А вон там, это же Тема, гляди! Привет, Тема!
Красный всмотрелся. Ничего.
zoom in
done
lock time
Красный всмотрелся. В висках вдруг заломило, застонала на одной ноте тягучая однообразная мелодия, словно он неожиданно нырнул на большую глубину. Потому что на крыльце стоял Тема, известный по первому курсу товарищ, один из многочисленных трахалей Яны, впрочем, мало ли кто трахал Яну, Арташ вот тоже в свое время сподобился, а более важно было то, что
load file Yana_audio_11_2003
done
Яна: Вчера выхожу на крыльцо, там стоит Тема, ну, мы поболтали немного, я спрашиваю, ты кого-то ждешь, он говорит, да так, одну с третьего курса, тут выходит твоя Даша и на морозе направляется к нему, говорит, пойдем Артем, и они уходят.
Красный: Спасибо, Яна.
Мало ли кто трахал Яну, Арташ вон тоже в свое время сподобился, а более важным было то, что Красный не обратил тогда внимания на предупреждение Яны, хотя может быть как раз и обратил, иначе как бы он смог мгновенно сопоставить два факта и сделать единственно возможный вывод.
Время все еще стояло, Красный по-прежнему видел улыбающуюся горбоносую физиономию Арташа, вечер все так же неторопливо опускался на землю, но только за его спиной еще просматривался Тема, он, конечно, не знал, он вообще ничего не знал, он только вернулся из армии, а Даша все еще звонит, наверное, домой, алло привет, я сегодня приду домой поздно, да, в кино, конечно, а вообще-то знаешь что, наверно, я приеду только завтра утром, да, наверно, меня привезут, да, не беспокойся, все хорошо.
unlocktime
done
Время вдруг опять принялось неспешно отсчитывать свои единицы. И ничего не изменилось, все стояли как прежде, все улыбались, Тема неподвижной глыбой высился в тех же двадцати метрах, а Даша в пяти, не вполне подходящие друг другу, но к чему выступать, ее дело, выбирает кого хочет, вольная птица, кажется, это тоже входило в поставленные тогда, давным-давно, друг другу условия. Красный прочистил горло, кашлянул, проверив внезапно осипший голос, и четко, равнодушно ответил:
--
Действительно, Тема. Подходить не будем, уже поздно, на автобус опоздаем. Погнали.
Он и Арташ неспешно, солидно спустились с крыльца, не потеряв при этом ни капли достоинства, и направились к остановке, изредка перекидываясь словом-другим, касающимся окружающего или прошедшего, или же любого другого, попавшегося им под руку, абстрактного понятия. Кто-то посмеивался над ними, кто-то злился, кто-то обижался, возможно, кто-то и презирал, но, по крайней мере, не находил в этом ничего странного, ибо им было все равно. Всем было все равно, и потому все шло так, как шло, уже много, много лет. Наверняка в неправильном направлении, но только это было уже неважно - новая история была ничем не хуже.
level end.
Осколок 2.
Стивен, король Английской Империи, по-прежнему, как и час назад, неподвижно стоял посреди поля. Начинался вечер. Стивен вспоминал свою историю. Это начиналось очень давно, когда он был еще ребенком. Англия уже была силой, с которой приходилось считаться не только ее ближним соседям, но и могучим державам на юге и востоке и поэтому каждый год в Лондон направлялись многочисленные посланники и дипломаты. Некоторые предлагали союз, другие руку одной из своих принцесс, а иные были и вовсе призваны для того, чтобы оборвать царственную жизнь монарха. Последнее было особенно сложно, поскольку Уильям, отец Стивена, как, впрочем, и все в их роду, был человеком подозрительным и верил дипломатам ровно настолько, насколько они заслуживали. Потому топор у королевского палача никогда не оставался без работы, и работники секретной пыточной канцелярии всегда имели свой кусок свежего, ароматного хлеба.
Стивен вспомнил свое восшествие на престол. Он был совсем не готов к этому, так уж повелось, что его отец, крепкий седой старик, сумевший и к восьмидесяти годам сохранить ясность ума, внушил всем придворным, да и родным тоже, мысль о том, что пока на троне остается он, все будет идти как надо. Поэтому несколько недель после его смерти при дворе всерьез витали мысли о перевороте, и даже предложения трону королю континентальной Франции, что было вдвойне унизительно, ибо именно Франция в последние тридцать лет только отдавала Англии свои земли, ничего не получая взамен, кроме позора и громких поражений французского оружия.
Англию спасло то, что Стивен, использовав передавшуюся ему от отца решительность, незамедлительно подавил намечающийся раскол в зародыше. Несколько голов особо вольнодумных дворян в течение месяца украшали майские шесты перед королевской резиденцией, укрепляя колеблющихся и вдохновляя многочисленных верных, громко и искренне присягавших новому королю.
Стивен пошел даже дальше отца, в первый же год своего царствия умудрившись захватить принадлежащую Франции провинцию Анжу, незамедлительно прибрав к рукам знаменитые анжуйские подвалы. Гарнизон столицы, Анже, был никогда не годным, и Стивен распорядился с ним наилогичнейшим образом - то есть казнил всех. Трупы довезли до границы соседней провинции, Иль-де-Франс, и там бросили. Столица же принялась в скорейшем порядке перестраиваться, обзаведшись мощными каменными стенами, башнями, баллистами, камнеметалками, кулевринами и прочими непременными атрибутами пограничного города. Стивен не тешил себя иллюзиями по поводу смирения французского монарха.
Он поглядел на небо. Небо было безоблачным, и сейчас на нем уже, одна за другой, неспешно появлялись звезды. Ночи здесь становились холодными. Стивен глубоко вздохнул. В самом деле, он был плоть от плоти этого времени, этой страны, и никто не мог ему помешать в осуществлении своих замыслов, даже сам Господь Бог. Собственно, он, по распространившемуся в последние годы поветрию, и в бога-то как следует не верил.
Король Франции вполне оправдал его, Стивена, ожидания, вторгшись на следующий год в Анжу во главе многочисленного войска, основу которого, впрочем, составляли все же крестьяне, дешевая, необученная сила, годная лишь для быстрой рукопашной схватки с такими же, как они, неопытными бойцами. Английская армия, нисколько не брезгуя потерей лица, отошла за стены Анже. Карл Французский, ошибочно приняв это за проявление слабости, возликовал, и, не став дожидаться подкреплений из Парижа, принял решение атаковать немедленно.
Поначалу ситуация складывалась в пользу французов. Огненные стрелы королевских лучников смогли поджечь одну из оборонительных башен англичан, а подкатившая катапульта сумела пробить во внешней стене изрядную брешь. Обрадованные легкой победой и извечным правом победителя - тремя днями разгула и грабежа в павшем городе - крестьяне, размахивая вилами, ринулись на приступ.
Стивен улыбнулся. Он сам тогда был там, в первых рядах кавалерии, "изволил необоснованно рисковать", как потом выразился его советник, но тем не менее, дело того стоило и дало ему возможность разглядеть изумленное выражение на лицах этой деревенщины, когда они поняли, на кого напоролись. Королевские рыцари, элита тяжелой конницы, под предводительством самого Его Величества Короля Англии! И первые из крестьян, которые быстрее остальных уразумели то, до чего еще не дошел сам Карл Французский, а именно, что они уже проиграли, не потеряв ни одного человека, не захватив ни одного флорина, уже проиграли, попытались отступить. Они попытались, но сзади напирали новые, которые еще ничего не понимали, а из-за стен уже посвистывали стрелы приблизившихся лучников, полагавших, что дело идет к долгожданной и окончательной победе славного французского рыцарства.
У Стивена были веские основания полагать, что Карл, отважный, молодой, но, увы, наивный монарх, так до самого конца и не сообразил, что произошло. Просто в какой-то момент из-за дымящихся стен предположительно сдавшейся цитадели вдруг вынырнули незнакомые всадники. Лучников, случившихся на их пути, они просто смели, растоптали, и по их окровавленных телам прорвались к ставке короля. Телохранители и немногие, сопровождавшие монарха дворяне, попытались сопротивляться, но подоспевшие конные арбалетчики вычеркнули их из плотных рядов обороны короткими мощными трассами. Карл, забыв о приличиях и рыцарских правилах ведения боя, согласно которым монарх не мог быть убит в схватке, а лишь с почетом взят в плен, попытался бежать, и был уже на излете почти надвое разрублен страшным замахом огромного боевого топора. И пошел дождь...
Иль-де-Франс, последний оплот гордой французской знати, сдался через год осады и стал частью Английского королевства, вассалом короля Стивена Первого.
Осколок 3.
Сейчас тихо. Совсем тихо. Только гравий поскрипывает под ногами, обутыми в разваливающиеся кроссовки китайской фирмы, пожелавшей остаться неизвестной. И рядом тоже ноги - но в модных туфлях. Статус один, а отношение к нему разное.
И еще разговор. Неспешный. Негромкий. Не новый. Это Красный разговаривает с Арташом.
topic dasha
voice chat start
--
Что-то я Дашки твоей давно в универе не видел.
Красному далось это нелегко. Но он все же улыбнулся.
--
Скучаешь?
--
Да нет. Ты?
На одну короткую секунду лицо его собеседника утратило ироническое выражение, Арташу даже показалось, что он сейчас услышит, что-то важное, то, что никто никогда и никому не говорил, а сейчас вот скажет, и тогда он поймет...
--
Ужасно, - тихо сказал Красный.
На одну секунду. Потом все прошло.
Красный замкнулся и поглядел в небо. Арташ тоже поглядел в небо. Погода действительно подкачала. Небо укрывалось толстыми пуховыми облаками, настолько грязно-серыми, что их, вероятно, с полным правом уже можно было называть тучами. Окружающие их деревья тихо и мерно пришептывали что-то свое, немного отвлекая. Красный предположил, что, возможно, к вечеру на землю опустится туман.
Некоторое время они шли молча.
--
Ты думаешь, она тебя любит? - вдруг спросил Арташ.
--
Нет, - уверенно ответил Красный. - Я думаю, нет.
--
Думаешь, еще полюбит?
--
Нет, - повторил Красный. - Да я и не хочу этого.
Мимо пролетали птицы, из окон университетского корпуса выглядывала девчонка, что-то рассказывая кому-то в глубине комнаты, ее волосы трепетали на ветру, и это тоже было очень красиво, почти как когда он давным-давно, много лет назад сидел ночью на берегу моря, и черные волны, ревущие вначале вдалеке, подкатывались в конце концов к нему тихими покорными брызгами.
--
Так в чем тогда проблема? - Арташ покровительственно улыбался, наверно, очень гордясь собой, впрочем, это было его отличительной чертой, гордиться всем, в том числе и тем, чем гордиться уж никак не следовало.
--
В том, - тихо и с расстановкой пояснил Красный, - что это я люблю ее. И в этом, как ты только что правильно заметил, и заключается проблема.
Арташ тактично помолчал. Красному пришло в голову, что это было как минута молчания, словно ему только что сообщили о смерти или тяжелой, неизлечимой болезни близкого родственника, и хотя он еще жив, все равно это нисколько не отдалит неизбежное, так что на всякий случай он отдавал свою минуту молчания уже сейчас, на случай, если потом будет слишком поздно.
- Почему? - спросил, наконец, Красный. Арташ хотел ответить, это у него, да и у Красного тоже, было привито дотошными университетскими преподавателями, отвечать еще до того, как вопрос будет задан, это гарантировало их первенство и вело к продвижению по пути к заветным зачетам, но сообразил, в конце концов, что как именно сейчас ему следует ответить, он не имел ни малейшего понятия.
- Почему девушки следуют этому странному ритуалу? - сформулировал свой вопрос Красный. - Они слетаются к богатым парням как мухи на... хм, на мед, и согласны на любую мелочь, на любой знак внимания с их стороны, например, бокал мартини, и после этого готовы с ними куда угодно, как угодно, где угодно... Обычно это происходит прямо в машине, большом красивом "бумере", или еще большем, еще более навороченном "кабане", большего этим самым богатым обычно не нужно, а после этого этих красивых девочек, этих светских львиц ведь просто выбрасывают за ненадобностью, неужели они этого не понимают?
--
Я... - вставил Арташ.
--
Я думаю, понимают, - ответил ему на это Красный. - Думаю, отлично понимают, но только это ведь круто, согласись, ездить на классной тачке, хотя и всего один вечер, пить классное мартини, трахаться c крутым статусным парнем, скажешь, нет? Конечно, всего один вечер, но в этом-то и кайф, завтра будет другой парень, и с ним тоже можно будет трахнуться... за один бокал. Но есть и другие ребята, которые, быть может, любят этих девушек, и готовы для них сделать гораздо больше, гораздо. Вот только они не входят в этот статус. Они - черная кость, поэтому не представляют для гламурных девчушек большого интереса, так, на самый крайний случай. У них ведь тоже есть свой статус, который необходимо поддерживать, подруга крутых ребят, это тебе не хухры-мухры... Блин, как же все мерзко-то, все на продажу, одно и то же, всегда, повсюду...
Красный еще раз со свистом втянул воздух сквозь плотно сжатые губы и замолк.
Дни становились похожими друг на друга, за плотной пеленой облаков, которых все же следовало бы назвать тучами, уже совсем не проглядывало солнце, поэтому определить точно, или хотя бы с большой долей уверенности, день стоял или ночь, не представлялось возможным. На часы полагаться тоже особого резона не было, так что Красный предпочитал считать, что одна из ночей когда-то просто забыла закончиться.
--
А вдруг? - предположил, в конце концов, Арташ. От удивления он даже остановился, ветер трепал, или, вернее сказать, приглаживал его скудную шевелюру. - Вдруг она тебя все же любит, по-настоящему, только скрывает, а? Как считаешь?
Красный тоже остановился и не спеша коснулся пальцем брови. Взглянул в небо. Небо по-прежнему молчало, неодобрительно и неспешно шевеля своими серыми выпуклыми желваками. Вокруг стояла тишина, столь глубокая и непоколебимая, словно многие сотни и тысячи невидимых зрителей, а вовсе не только Арташ, как казалось на первый взгляд, терпеливо ожидали его ответа.
Красный качнул головой.
В его глазах в последний раз тихо мигнула и медленно погасла надежда.
- Вряд ли, - сказал он, наконец, сквозь зубы. - Но если и так, странно она все-таки решила это продемонстрировать, ты не находишь?
chat end
Осколок 4.
Император Уильям Третий, глава огромной Британской Империи, раскинувшейся от Нормандии на западе до Киева на востоке, и от Финляндии на севере до Каира на юге, был весьма разочарован.
Строго говоря, он пребывал в разочаровании уже третьи сутки, с тех самых пор, когда оказалось, что завоеванные с огромными потерями Египет, Палестина и Триполи наотрез отказывались повиноваться новому монарху. На них не произвела особого впечатления, ни блистательная победа сэра Роджера Персиваля над турецким султаном, контролировавшим эти земли, ни мощное снижение налогов, ни подавление поднявшегося было восстания, подавление холодное, легкое и корректное, обошедшееся англичанам всего в четырех погибших и одного легкораненого, а восставшим - в две сотни убитых и несколько десятков захваченных в плен. Уильям проявил тогда максимум милосердия, царственно повелев казнить лишь зачинщиков смуты, всего-то двенадцать человек, но напряжения среди местного населения это нисколько не снизило, а скорее наоборот, подстегнуло новых повстанцев. Они, казалось, говорили: "На, получи, мы знаем, ты добр и никогда не пойдешь на большие жертвы, ты никогда не станешь убивать нас, нас слишком много для тебя, а кроме того, и это главное, мы никогда не станем повиноваться королю-неверному!"
Уильям покусал губы. Ситуация требовала немедленного разрешения, но отдать прямой приказ о казни всех, подстрекающих к мятежу, он не решался. Возможно, ему не хватало решимости, в которой не знали недостатка его предки, а возможно, он приобрел уже слишком много и научился не рисковать без особой необходимости, важно лишь то, что, хотя его советники неоднократно напоминали о необходимости принятия незамедлительных мер, кои, как выразился один из особо щепетильных адъютантов, "должны быть не менее суровы, нежели причины, побудившие их к жизни", король не мог заставить себя обречь на смерть сотни и тысячи людей.
Возможно, это было слабостью.
На следующий год в покоренных странах вновь полыхнули мятежи. Его солдаты десятками умирали в попытках сдержать яростных, обезумевших бунтовщиков, и крестьяне уже поднимали на вилы кричащих офицеров, когда, наконец, Уильям, проклиная все на свете, дал приказ наступать. Конечно, против регулярных экспедиционных войск мятежники шансов продержаться не имели. Снова победа, снова полсотни голов на центральной площади... снова восстание. Уильям, перестав, наконец, разбираться и искать виноватых, рубил головы не колеблясь, направо и налево, но, как ни странно, а может быть и вовсе не странно, ярости и боевого духа арабов это ни в малейшей степени не ослабляло.
Казалось даже, что, напротив, после каждого нового поражения, они набирают все больше и больше силы, получая новых приверженцев, готовых со временем превратиться в фанатичных, преданных своей вере и имаму солдат. Разумеется, Уильям и не думал отступать, в его жилах текла кровь гордых английских королей, поэтому все новые и новые армии отправлялись на юг, в непролазные белые пески, в невероятной красоты города и прекрасные оазисы в поисках той соломинки, которая поможет сломать спину упрямому мусульманскому верблюду.
Три дня назад все еще оставалось как раньше, южная часть Империи продолжала гореть в огне постоянных стычек, сотни пленных толпились в цепочках приговоренных к смерти, а тысячи их собратьев все рвались и рвались в бой, потому что джихад, война против неверных, не мог быть прекращен никем и никогда.
Три дня назад ситуация изменилась. На побережье Крыма, на Корсику, Родос, в Италию и Алжир высаживались новые неизвестные армии, солдаты которых были свежи и многочисленны, опытны и обучены, и без труда одерживали быстрые шальные победы над разленившимися британскими гарнизонами.
В войну вступила Византийская Империя.
Именно тогда Уильям Третий объявил во всеуслышанье, что он весьма и весьма разочарован.
Пока ситуация еще не была критической - мелкие провинции, хлам, отребье Империи в счет не шли. Жили они всегда вольготно, куда как вольготнее чем при нынешних захватчиках, которым для того, чтобы обосноваться на новых землях наверняка понадобятся огромные, заоблачные налоги. А это, в свою очередь, означало недовольство народа, смуту, возможно - восстание, и уж наверняка - партизанскую войну. Достаточно будет бросить спичку... И костер запылает.
Вовсе не это тревожило сейчас Уильяма. Педантичный практик, он всегда придерживался золотого правила стратега - бить врагов по отдельности и никогда, никогда не поворачиваться к ним спиной. Тактика проста - воюй только против одного врага. Разделяй и властвуй, как говорили когда-то сумрачные римляне, пришедшие своими прочными квадратными легионами на древнюю британскую землю. Печально, но сами они не смогли придерживаться собой же установленного закона - и их империя дрогнула, как ветхий карточный домик, развалившись под ударами диких бесславных гуннов.
Уильяму, в отличие от римлян, всегда удавалось лавировать между братьями-монархами. Кого-то можно было подкупить, кого-то запугать, за кого-то выдать юную дочь, глупую наивную девчонку, еще верившую в чистую любовь и незнакомую с большими политическими играми своего отца... Так или иначе, ему всегда удавалось добиться своего, и после множества аудиенций, совещаний, пиров и взаимных заверений в вечной дружбе и преданности, его враг внезапно обнаруживал, что против него стоит мощная, крепко и тщательно сбитая коалиция недавних союзников, возглавляемая, вот неожиданность, вот сюрприз, все тем же вездесущим Британским Императором. Ему всегда все удавалось, и поражений он не терпел. До сегодняшнего дня.
Собственно говоря, от него ничего не зависело. Объявляй или не объявляй официальную войну Византии, все равно боевые действия велись уже третий день, и надежды на мирный исход практически не оставалось. Пока фортуна была не на его стороне. Даровать Египту и прочим автономию в составе Империи тоже представлялось не лучшим выходом - сегодня Египет и Триполи, а завтра? Нет, арабов следовало давить, и давить нещадно, но Уильям боялся, в первый раз в жизни боялся, и не без оснований, что силы британского льва на двоих не хватит.
Может быть, Империи пришел конец?
Осколок 5.
"Поцелуй меня", - сказала она, и он придвинулся, потому что здесь содержалось четкое указание, которое не допускало двусмысленных толкований, но его глаза были пусты, и она дрогнула, отстранившись. Красный знал, что не возьмет первого места на конкурсе красоты, и все-таки, все-таки причина была не в этом. Вероятно, дело было в нем самом - не таком уж злом, если разобраться, по крайней мере, к тем, кого он любил
char 1 natasha
char 2 yana
char3 dasha
Вероятно, дело было именно в нем - не таком уж злом и гнусном, если разобраться, по крайней мере, к тем, кого он любил, точнее, в его отношении, холодном и рациональном, не ставящим в расчет ничего, кроме своего желания, вероятно, все же в этом и заключался его порок.
- Мне плохо. - Красный сперва не сообразил, что сказал это вслух, а когда сообразил, было поздно. Даша глядела на него глазами, в которых было недоумение, смешанное с пониманием, хотя Красному всегда было неясно, как это можно совместить, но видимо можно, и еще там была ее обычная ирония, совсем легкая, не чета его иронии, конечно, но тем не менее, это была одна из тех ниточек, что связывали их и иногда не давали распасться.
Дашин облик не поражал неземной красотой, она не была фотомоделью (а может быть, просто не распространялась на этот счет) и, наверно, тоже не произвела бы фурора на конкурсе "Мисс Мира", во всякой случае, если бы этот конкурс снова проводили товарищи с вполне теперь традиционной, но все же несимпатичной Красному ориентацией, еще и из-за того выражения, которое зачастую бытовало у нее на лице. Время от времени Красный подвергался вопросам с пристрастием, действительно ли она похожа на ангела, и выражает ли ее облик тихую и откровенную невинность, вопросы, на которые он с обычной откровенностью, которая, несомненно, была еще одним отпугивающим фактором, отвечал, что при взгляде на нее, слово "невинность" еще никому и никогда на ум не приходило.
Красный неоднократно пытался определить, какое же слово максимально точно отражает его, а вероятно, и не только его состояние при виде Даши, но каждый раз у него ничего не выходило, в голову неизменно приходили различные романтические видения, от случая к случаю все более нереальные, не создавая, впрочем, никакого цельного образа. И только недавно, с традиционной уже беспощадностью задав себе вопрос "Даша - ассоциация?", он получил мгновенный и точный ответ, ответ, который тогда его самого немало удивил и заставил сомневаться в точности выбранного решения. Тем не менее, сейчас он был готов принять даже такой вариант.
"Одиночество?" - задумчиво сказала Даша, продолжая глядеть на него с этим непонятным выражением в глазах, которое Красный уже не рискнул бы квалифицировать, впрочем, он не хиромант, чтобы угадывать и предполагать, и даже не Арташ, чтобы знать наперед, чего ожидает женщина, и не разочаровывать впоследствии их ожиданий. Он учился.
- Мне так показалось, - объяснил Красный. - Когда смотришь на тебя, не возникает вообще никаких ассоциаций. Чисто визуально - да, хороша, красива даже, но это и все, и чем дольше смотришь, тем меньше мыслей остается в голове, за исключением всякой пошлой мелюзги, которая и мыслями-то по определению не является. Поэтому смотреть на тебя следует короткими точными острыми взглядами, несущими максимальный оценочный заряд... Чем я, собственно, и занимаюсь.
Только в этом случае становится понятно, что твой вид абсолютно самодостаточен, полностью автономен... и, как следствие, одинок. Ты сама решаешь свои проблемы, сама с ними справляешься, используя, конечно, доступные ресурсы... наподобие меня. - Красный покривил губами - улыбкой это назвать не решился бы даже самый утонченный и опытный физиономист. - Итак, ты действуешь, ты выбираешь... хотя выбирать, по большому-то счету, должны тебя. Я не думаю, что тебя не устраивает данная ситуация, в противном случае, ты бы давно изменила ее... как поступала множество раз. Мне просто кажется, что это неправильно. Но это только мое мнение.
Даша не ответила. На экране компьютера что-то происходило, белые фигурки гонялись за черными фигурками, отрицая законы гравитации, кто побеждал или хотя бы имел преимущество, было непонятно, поэтому Красный даже не стал пытаться это выяснить. Вместо этого он продолжил.
- С другой стороны, все может иметь и другое объяснение. Взять, к примеру, меня. Я пишу рассказы. Некоторые получаются более удачными, некоторые менее. Тем не менее, в каждый я вкладываю то умение, которым обладаю, тот талант, ту душу, в существование которой, я, правда, не верю, но которой очень легко обозначить то, чего не понимаешь. Я рву эту душу для того, чтобы кто-то прочитал этот рассказ, я раскаляю ее добела, как ядро для штурма непокорной крепости... и я бросаю. И ядро уходит в болото, с таким громким шипящим и чавкающим звуком, какой обыкновенно бывает, когда что-то горячее, кипящее ударяется обо что-то грязное и холодное.
Чавк! И все, и нет больше кусочка души, он ушел на продажу, на оправдание собственного бесящегося эго, вот, дескать, я, конечно, сволочь, зато как писать могу, талантлив, ну до чего талантлив, шельма, прямо хоть Нобелевскую премию выдавай. Ядро за ядром, одно за другим, они все, все уходят в этот безумный крестовый поход, в эту гнусную погоню, и все ради того, чтобы потом кто-нибудь сказал: "Да, неплохо писал чувак". Ради четырех коротких слов я в конце концов опустошу свою собственную душу, ради дурацкого тщеславия я уничтожу себя самого.
Даша снова долго молчала.
"Мне кажется, - сказала она наконец, - что если твои ядра смогут для кого-то стать опорами и помогут когда-нибудь перебраться через болото, это уже само по себе сможет служить достаточным оправданием".
Красный покусал губы. Снова пригладил бровь. Даше даже показалось, что он уже забыл о том, что только что спросил, и обдумывает совершенно новый вопрос, который только что пришел ему в голову, и который имеет для него никак не меньшее, а может быть и большее значение.
- Из наших отношений, мне кажется, я уже выжал все что можно. Но я знаю, что должен теперь делать. - Он торжествующе поглядел на девушку, ожидая, что она спросит, что именно.
Но она не спросила.
Осколок 6.
- Ваше Величество! - Первый советник ворвался в личные покои Уильяма с прытью, на него обычную чинную походку совершенно не похожей и вельможе его ранга вовсе неподобающей. - Ваше величество!
Уильям не спал. Он сидел на краю своей кровати, не ложа, не лежбища, обычной кровати, может быть даже чересчур скромной и аскетической. Первый советник внезапно и не к месту вспомнил, что женат король не был, и хотя добрые языки неоднократно рекомендовали ему заполнить этот досадный пробел в биографии, Уильям неизменно отмахивался и полушутя полусерьезно утверждал, что женится он только на смертном одре, когда единственной заботой жены останется подать стакан воды, а до этого он не видит смысла в обременении себя столь тяжелым и нерациональным грузом. Король был умен. Он знал, что его наследнику, даже если таковой появится, не дадут шансов вырасти. Он даже знал, кто в любом случае примет трон, независимо от наличия или отсутствия у него сына. Он знал все, кроме точной даты. Но, по всей видимости, ждать осталось уже недолго.
Уильям медленно поднял голову, и советник поразился, насколько тяжел был его взгляд.
--
Ваше величество! - выпалил он, задыхаясь. - Беда. Беда...
Лицо короля как каменная скала. Ничто не изменилось в его прямых и четких линиях. Но что-то показалось советнику, что-то настолько страшное, древнее и печальное, что, отбросив все приличествующие случаю церемониальные пышности, он сразу перешел к делу.
--
Война, Ваше величество. Гражданская война.
"Гражданская война". Его, Уильяма, крест, то, чего он боялся больше всего на свете, то, чего никак не могло произойти, не должно было, кто, как не он заботился о своих подданных, следил за их жизнью, вершил правосудие, самый правый суд, какой когда-либо видел свет, ведь он, он... любил их, да, можно и так сказать. Он любил свою страну. Но это произошло.
И он не мог отступить.
Советник отвернул голову от своего ссутулившегося короля, втянул голову в плечи, словно опасался, что ему, принесшему плохую весть, по древнему обычаю отрубят голову, хотя нет и не было никогда таких обычаев при английском дворе, а лишь в диких арабских пустынях долго бытовал он, пока король, божьей властью помазанник, не отменил жестокую забаву.
- Вам больно, Ваше величество? - вдруг, непонятно зачем, и почему-то шепотом спросил он. Король, секунду назад согбенный разбитый старик, вскинул на него холодные зеленые глаза, и советник понял, что никакой он еще не старик, он крепкий боец, он будет драться до последнего и никогда не отступит. Он не отступит.
--
Да, - резко ответил Уильям. - Но это только моя боль. Насколько все плохо?
Советник, уже почти оправившись от своего минутного замешательства, принялся на память перечислять мятежные провинции. Провинций было много. Первыми взбунтовались Аравия, Синай и Сирия, гарнизоны их были разбиты, уцелевшие солдаты бежали, а благородные бело-красные английские флаги спущены со всех шпилей и заменены старыми священными полумесяцами. После этого, неожиданно, поднялись иберийские государства: Кастилия, Наварра, Кордова и Португалия. Здесь Уильям был склонен подозревать козни младшей ветви каталонских князей, никогда по-настоящему не присягавших Империи, что король вынужден был терпеть, удовлетворившись торжественным устным обещанием знати никогда не замышлять вреда своему сюзерену. Час назад о беспорядках доложили в Гельветии, Австрии и Бургундии. И наконец, только что пришла весть о бунте на востоке, в Литве, Киеве, Чернигове и Переяславле.
Настораживала слаженность мятежников, которые, казалось, по точнейшим часам взвесили все и выбрали наиболее подходящий момент для восстания. В дальнейшем им не будет препятствий, верные монарху войска заперты на востоке, юге, на севере, где и будут планомерно уничтожаться или же перейдут на сторону восставших. Перебросить ближайшие части из Дании или Норвегии не представляется возможным, прошел слух, что Северное море контролируется повстанцами, да и английские порты уже успели стать ненадежными.
Оставалось одно - собрать немногих сторонников, верных, надежных людей и бежать. Забыть о монархии, о своем королевском происхождении - бежать, прятаться от сотен наемных убийц, что уже, вероятно, проникли в город. Путать следы, менять имя, внешность, что угодно, но не оставаться здесь, в замке в центре метрополии, в грязном шумном официальном Лондоне, здесь - смерть. В лучшем случае - на эшафоте с позолоченным топором и официальным королевским палачом с дворянской родословной, в худшем - в грязной пыточной камере кого-нибудь из претендентов на престол.
Уильям некоторое время сидел молча, буравя неподвижным взглядом покрытый ковром красного - фамильного - цвета пол. Потом коротко глянул на советника - и тот снова поразился, как много было в нем этой тяжелой глухой волчьей тоски.
- Разве я был плохим монархом? - внезапно и жутко изменившимся голосом спросил король. - Разве я не был справедлив ко всем, всем до единого? Я ведь никогда не был жесток, я был только лишь справедлив!
- Простолюдины иногда склонны смешивать сии понятия, ваше величество, - тихо сказал советник.
В окно влетел посторонний звук.
--
Что это? - очнулся от своих мыслей Уильям.
--
Восставшие, милорд, - твердо ответил вельможа. - Они идут к дворцу. И я настаиваю, чтобы вы тотчас же дали согласие на проведение немедленной эвакуации из сего неблагополучного места. Только так ваше величество может избежать неблагосклонной ныне к нашей многострадальной родине судьбе.
Уильям поднялся с кровати, но застыл, отвернувшись к окну. В широкий его раствор уже влетало лязганье оружия, запах гари, крики и короткие деловитые команды офицеров со двора. А далеко-далеко по всей Империи уже пылали города и поселки, и солдаты, рожденные для смерти, шли в бой за своего короля. Начинался новый век - век боли и крови. Это был не его век. Но он не мог отступить.
- Нет, - отрывисто сказал Уильям. Вельможа, уже шагнувший к дверям, недоуменно взглянул на него. - Нет, - повторил он. - Я знаю, что я должен делать. - Он торжествующе поглядел на своего советника.
- Что же, ваше величество? - робко осведомился тот.
- Я начну все сначала, - сказал скорее себе, чем ему, Уильям. На его лицо уже привычной маской опускалось выражение презрительной жестокости.
Советник промолчал. Из окна все сильнее и сильнее тянуло дымом, а вскоре к нему примешалось и характерное шипение пропитанного маслом пламени - сумбурное, торопливое наступление неудавшейся революции.