Аннотация: Неважно, сколько дней ты сумел протянуть без нее... истинная любовь живет вечно.
PART 1: INCHOATION
- Сдохни, сука!
На секунду Франц Петерсон, инквизитор, остановился. По какой-то причине все шло не по заранее намеченному и подготовленному плану. Почему-то эта девушка у его закованных в тяжелые, военного образца сапоги ног не желала умирать.
- Нет, ну ты посмотри. - Франц аккуратно утер пот со лба. К тяжелой физической работе он был вполне привычен, не первый раз, и, надо думать, не последний. Чего можно ожидать от человека, в которого с рождения вдалбливали, что только тяжелый и упорный труд может привести к успеху? Так что работы он вовсе не боялся. Просто уставал очень. Как сейчас.
- Не хочешь умирать? - догадался Франц. - А кто хочет? Я - нет. Я тоже не хочу, знаешь ли. Да и вообще, я не сторонник насилия. Всякую проблему можно разрешить мирно, без рукоприкладства. Этого мне никто не говорил, я сам пришел к подобному выводу. Насилие - последнее прибежище некомпетентности. Но я также не сторонник немотивированного насилия. Как в фильмах Тарантино. Им нравится убивать. Мне - нет. Тем не менее, тебя убить следует. Это не вопрос морали - морали у меня кот наплакал.
Франц несколько секунд пытался выяснить, умеют ли коты плакать, а потом, не в состоянии придумать более емкой метафоры, снова вернулся к ней.
- Это также не вопрос жестокости. Это вопрос времени. А вот времени у меня хоть отбавляй. Так что ты должна умереть. Я занимаюсь этим редко, но упорно. Не всякое состояние души является подходящим для прихода к тебе. Иногда я совсем размякаю, думаю, отчего это я должен ее убивать, пускай живет. Но это неверно. Сейчас я это понимаю. Это как вирус в компьютере. Можно ли себе представить, чтоб я, обнаружив вирус, подумал: "А ладно, пусть себе живет"? Невозможно такое представить. По трем причинам. Во-первых, я приучен чистить свое рабочее место. Ничего лишнего. А вирус - это, понятное дело, явно лишний элемент в моем компьютере, как пятое колесо у телеги. Хотя не уверен, что пятое колесо телеги сравнимо с вирусом. Но мы представим, что сравнимо. Я надеюсь, ты не против?
Она молчала, что дало Францу основания предполагать, что она также не против, более того, благодарна ему за передышку. Хотя, кто знает, доступно ли ей чувство благодарности, Франц никогда за ней ничего подобного не замечал.
- Это была первая причина. Вторая - я не знаю, какие последствия будет иметь оставление вируса в моем компьютере. Может, это просто куки, замаскировавшиеся под вирус. Ну, бывает же так, вроде бы опасно, а на самом деле - ничего подобного. Но я сторонник надежности, в духе - лучше пусть погибнет сто невиновных, чем один преступник избежит ответственности. Так что и в этом случае вирус следует удалить. Но есть и третья причина. Знаешь, какая?
Она снова предпочла не ответить, что с одной стороны указывало на пренебрежение к рассуждениям Франца. И это, в общем-то, было оправданно, раньше он с ней никогда так не говорил, обходясь большей частью шутками и междометиями. С другой стороны, молчание могло означать ее чрезвычайную увлеченность рассказом, до такой степени, что даже невозможно было оторваться на простой ответ. Это, конечно, служило оправданием. Франц решил придерживаться именно этой версии. Хотя, по большому счету, теперь это не имело ни малейшего значения.
- Третья причина самая неважная, - объяснил он. - Самая свинская, поэтому я и отнес ее в конец. Плохие новости я всегда приберегаю напоследок. Последняя причина, почему я всегда удаляю вирус - это то, что я в это время обычно сижу в Интернете. Диал-ап, поминутная тарификация, скорость загрузки три килобайта в секунду. У меня просто нет времени размышлять, вирус ли это или просто глюк. Проще и удобнее удалить сразу и ни о чем не жалеть.
Франц присел на корточки. Его лицо почти касалось ее лица.
- Теперь понимаешь? Ты и есть вирус. Ты соответствуешь всем признакам, следовательно, тебя нужно уничтожить. Я думал, это будет проще. Как в компьютере: удалить - и он сразу пропадает. Разрушается. Но ты не хочешь умирать. Ты упорна, почти как я. Или...
Франц приложил руку к ее шее, несколько секунд его лицо выражало внимание и сосредоточенность, а потом расслабилось.
- Я так и думал, что ты не слушаешь, - сказал он, поднимаясь.
PART 2: MISDIRECTION
Мотор машины гудел беспрерывно. К этому можно было привыкнуть, а если не особо вслушиваться, словно в надежде расслышать что-то необыкновенно важное, то вполне можно было и игнорировать. Франц сидел на мягком псевдокожаном сидении, неторопливо глядя вперед, изредка, впрочем, посматривая и на девушку рядом. Девушка молчала, сосредоточенно уставившись прямо перед собой. Сосредоточенность эта начинала уже Франца всерьез беспокоить. Он перевел глаза с пыльной серой струны дороги на ее лицо, пожал бровями.
- Ну, я не буду снова повторяться. - Слова медленно терялись, пропадали в механическом гуле. Машина мчалась вперед, не притормаживая на остановках - видимо, таковы были указания. - Может быть, я виноват. Может быть. Я не сказал тогда тебе. Ну, неважно. Но не может быть уже поздно? Конечно, нет. Мы можем попробовать еще раз. Всегда можно начать заново, это не от окружающих зависит, понимаешь? Это зависит от нас, от нашего терпения, от желания. Так что эти банальности типа "любовь умерла, завяли помидоры" оставим. Любовь не умерла. Когда-то я думал - жаль. Потом понял, что это счастье, когда она живет в тебе, постоянно, вечно, всю жизнь. Потом все же понял, что и это неправильно. Это ограничивает.
Он обернулся к водителю. Но водитель ничего не слышал, сосредоточенно и печально ведя машину. Опять же, шум помешал бы, даже если бы он и хотел послушать Франца. Франц на секунду задумался о причине молчания водителя, но вскоре решил, что это неважно. Тот, вероятно, был всерьез озабочен своими проблемами, и совершенно не было резона вмешиваться в них, или, того пуще, размышлять об их причинах.
Франц уставился на выражение лица собеседницы, пытаясь угадать, о чем она думает. Не угадал. Выражение могло означать и бесконечную скуку, и бесконечное внимание, и смертельную усталость, и абсолютное счастье, и еще тысячу вещей, все в одну секунду. Франц мимоходом в очередной раз поразился совершенству девушки - как тогда, как впервые. Наклонившись к ней, он снова заговорил.
- Знаешь, я молчал. Я не сказал это тебе, когда было нужно, я боялся, того, что случится, может случиться, если я скажу. Поэтому и не сказал. Ты хотела это услышать от меня, как бы ни отрицала все раньше. Мы не слышали друг друга, не хотели слышать. Но сейчас я говорю это потому что нет никого, кто мог бы нам помешать. И я скажу то, что не решался, потому что свой страх нужно убить, можно убить, потому, что я хочу его убить, уж этому-то я научился. Я хороший ученик, ты же помнишь. Талантливый.
Он перевел дыхание, покачал головой. Сердце билось как сумасшедшее, ему нужно было больше кислорода. Еще больше.
- Я люблю тебя, - мягко сказал он. - Я - люблю. Я знаю, что это нужно сказать, хотя бы сейчас, даже если бы было поздно, но сейчас ведь не поздно. Не поздно никогда. И я до смерти устал от притворства, от этого мудрого молчания, бессмысленных усмешек, от всей этой негодной мишуры. Я не боюсь того, что ты можешь сказать, что ты скажешь, что ты должна сказать в ответ. Я боюсь, что ты не ответишь, поэтому ответь, пожалуйста, ответь, почему ты молчишь, скажи что-нибудь! Пожалуйста...
Машина остановилась. Какие-то люди споро отворили заднюю дверцу, вскочили внутрь, кивнули Францу, крякнули, и медленно, осторожно вытащили гроб наружу. Франц остался неподвижно сидеть в машине. Он все еще ждал ответа своей девушки.
PART 3: EVOCATION
В этом году осень удалась на славу. Черные строгие стволы пожилых деревьев лишь подчеркивали торжественную красоту природы. Они принимали смерть, зная, что возродятся. Франц знал, что для этого им понадобится менее пяти месяцев. Ждать так долго он не имел права.
Он подошел к намеченному месту. Место ничем не отличалось от множества других, все те же маленькие, незаметные издали детали, что придавали почти карикатурную схожесть с каноном. Франц на секунду прикрыл глаза.
Тогда тоже была осень. И тоже было жестоко холодно, и деревья стояли обнаженными, лишь слегка прикрытые первым снегом, и Рона уже укрылась под первым предательским ледком. Но тогда ему стало теплее, потому что...
- Тогда мы и познакомились. В том самом автобусе. Я сказал "привет", ты села мне на колени и мы всю дорогу болтали о всякой ерунде. Мы улыбались друг другу. Все вокруг тоже улыбались, отчасти из солидарности, отчасти из зависти, что вот так вот мне подфартило. Прямо сказать о своей зависти они не могли, я уже тогда слыл человеком морозным и в общении тяжелым, так что им оставалось только улыбаться и беззлобно подшучивать. Весть уже скоро распространилась по всему университету, без моей, кстати, помощи. Я тоже был не против об этом рассказать на каждом углу, но не стал, зная, что с этим справятся и без меня, слишком уж много людей тогда было, слишком плотно был набит автобус. Арташ позднее признался, что без колебаний отдал бы правую руку за то, чтобы оказаться на моем месте. Я важно улыбнулся. Я был горд. Тогда.
Франц немного помолчал. Ветер тихо шевелил листами высоких надменных деревьев. Их гордый, величественный вид придавал ему спокойствие и холодную уверенность в себе. Франц некоторое время пытался вспомнить, как они называются, пока название само не пришло на ум. Кажется, они назывались туями.
- Потом было рождество. Православное рождество, шестое января. Тогда я думал, что это моя удача. Потом решил, что это лишь начало. Теперь я понимаю, что это был конец. Так или иначе, все шло отлично довольно долго. Слишком долго, чтобы не начать меня беспокоить. Тем не менее, я контролировал ситуацию. Или, может быть, мне так казалось.
Франц отвлекся и поглядел в небо. Небо было серым, как это обычно случается в октябре, оно хмурилось и обещало скорый дождь. Хотя, и это тоже было вполне вероятно, быть может, дождь уже прошел и теперь небо лишь вспоминает свое суровое нахмуренное лицо, за которым больше ничего не стоит. Франц не смог припомнить, был ли дождь когда он направлялся сюда, но в конце концов решил, что это неважно. То, за чем он пришел сюда, не займет много времени.
- А потом настал июнь. Ты помнишь его? Наш июнь. Я спросил: ты ответила, и тогда я снова спросил, и ты опять ответила, и так мы разговаривали довольно долго, во всяком случае, достаточно долго, чтобы прийти к однозначному выводу. Не знаю, пришла ли ты к тому же, я могу говорить с уверенностью только о себе. И в конце концов ты предложила мне выбор: да или нет. Итак, да или нет? Это, знаешь, как в том древнем анекдоте: чай или кофе? А вот и не угадали - чай. Только здесь я действительно имел выбор. Ты помнишь, что я выбрал? Я тоже помню - кофе. Рассчитывая на чай, тем не менее. Как обычно, игра на два фронта. Тогда это не прошло.
Франц улыбнулся. Даже не то, чтобы действительно улыбнулся, а скорее позволил губам искривиться в легком подобии усмешки. Он припомнил, что был тогда огорошен, разбит и неорганизованно отступал по всем фронтам, теряя авиацию, артиллерию, танки и живую силу, бездумно и бессмысленно оставляя все добро противнику. Он вспомнил попытки организовать сопротивление, которые раз за разом проваливались, но были, в конечном счете, обречены на успех, потому что он ведь, в конце концов, был сильным, должен был быть, по крайней мере, поэтому он снова собирал силы и гнал войска в отчаянные самоубийственные контратаки.
- А потом ты умерла. Я помню это поразительно четко. Я сам убил тебя, забил до смерти сапогами, совершенно в стиле этих тупых голливудских боевиков, спасибо им за науку. Я сам сделал так, чтобы ты умерла. Я не жалел об этом тогда, не жалею и сейчас, я никогда ни о чем не жалею, такой уж я есть. Я победил, а победителей не судят. Если только они не начинают сами судить себя. Я должен был сделать так, как сделал, и тем не менее, я хочу, чтобы ты была здесь и сейчас, рядом со мной.
Франц снова улыбнулся, на этот раз более заметно, потому что дела обстояли именно так, она была рядом с ним, здесь и сейчас, вот только это было не совсем верно, потому что ее не было рядом с ним. Франц вновь окинул взглядом местность, ровные, прямые ряды камней из черного мрамора и мраморной крошки, железные кресты и тяжелые каменные валуны, звезды и чугунные цепи, хранившие тех, внутри, от вмешательства таких как он. На секунду ему показалось, что рядом есть кто-то еще, он резко оглянулся, но нет, он был по-прежнему один на этом пустынном, забытом всеми кладбище.
Раздался какой-то приглушенный расстоянием звук, и тут он снова увидел ее, такой, какой она была раньше, такой, какой он ее всегда помнил. Она улыбнулась ему.
- Лаура, - тихо сказал Франц Петерсон, бывший инквизитор. Он не улыбался уже, и не произнес больше ни слова, но по каким-то признакам она догадалась, что он тоже рад ее видеть.