Аннотация: "Лёгкое" славянское фэнтези. Писалось для конкурса изд-ва "Росмэн". На данный момент, согласно требованиям организаторов, готово 6 а.л. По причине того, что книга писалась под подростковую аудиторию, стиль максимально "облегчен".
Воины болот
Пролог.
Блёклый бестолковый мотылёк, суетливо пихаясь крылышками об воздух, обречённо закружился вокруг свечи, всё стремительнее укорачивая свою, и без того-то не очень долгую, жизнь. Немного повихлявшись возле манящего лепестка пламени, он наконец решился и с разлёту вляпался в горячий воск. Пару раз судорожно дёрнулся и скукожился, истекая дымком крохотной своей души.
"Трагедия" эта, однако, никого не содрогнула.
Единственный, кто мог бы ему посочувствовать - могучий осанистый старик с глубоким косым шрамом через всю левую щёку, с длинными седыми волосами, собранными сзади в косу, был занят иными, куда как более важными делами.
Обширный стол перед ним почти без остатка закрылся бумагами, которые он внимательно читает, делая на полях какие-то пометки.
Тихий стук в дверь вытянул на его лицо выражение лёгкой досады, тут же стёртое хозяином, и он отозвался:
- Входи.
Дверь неторопливо отворилась и неприметный человек в сером прошёл к столу.
- Уверен? - откинулся старик на резную спинку стула.
Вошедший промолчал, хотя и блеснул взглядом остро, никак не ожидаемо на, казалось бы, безликом лице. Только вот его собеседника эта удивительная деталь никак не заинтересовала, потому что знакома была, похоже, сыздавна.
- В пытошную сволокли? - риторически поинтересовался хозяин.
И, не дождавшись ответа:
- Что говорит?
- Интересное. Поначалу, правда, упорствовал. Но, ты ж знаешь, Клещ кого хочешь разговорит. Так что - уже поёт. Да только прервались мы пока. Хотим, чтоб ты сам послушал.
Старик кивнул, вернулся к бумагам, что-то в них дописал и легко, причём как-то уж чересчур легко для своего возраста, поднялся и вышел из-за стола.
Пыточная встретила их спёртым воздухом, тяжело пахнувшим болью, страданиями и лечебными настоями.
Прибывших ждали и приготовились, примостив посредине невысокий табурет, а также приведя пленника в более-менее вменяемый вид.
Лазутчик, невысокий молодой мужик, лежал на голом изгвазданном кровью железном столе, с ногами и руками хитрым выкрутом распяленными в стороны. Его обнажённое жилистое тело дрожало от болезненного напряжения. Губы и нос превратились в сплошное месиво. Левый глаз заплыл, придавленный огромным шишаком. Правое бедро было наискось распахано почти до кости и, несмотря на тугой жгут выше раны, обильно сочилось кровью, сквозь которую розово светились переплетения жил.
Старик с неодобрением глянул на "серого":
- Что, побережливей не могли?
За того ответил пыточный мастер:
- Да не, эт не мы! То ловчие его таким доставили. Говорят, он принялся, было, клинком махать, вот они его и того... Угомонили слегка. А как уж там всё взаправду было - рази ж у них, окаянных, дознаешься!
- Что сказывает?
- Что сказывает? А я вот щас его разговорю, а ты послушай, - ухмыльнулся палач и направился к пленнику, с ненавистью глядящему на него.
Взяв с невысокого столика, стоящего возле "кушетки", некрасивые, злого вида инструменты, он подошёл к правой руке бедняги, закрыл её собой. Его плечи и локти коротко дёрнулись. Послышался негромкий хруст, и, сквозь сжатые зубы, глухой, с подвывом, стон. Ноги парня судорожно напряглись, пятки сухо стукнули об железо.
- Ну, сказывай, родимый, с чем к нам пожаловал? - вкрадчиво, почти ласково, поинтересовался допросных дел мастер.
Пытаемый начал говорить не сразу. Сквозь тяжёлое и частое, с пристаныванием, дыхание, до слуха присутствующих донеслось:
- Н-не н-надо больш-ше... Т-так скажу...
Передохнув, пленник заговорил снова:
- Меня послали разведать, где стоит ваше становище и все подходы к нему...
- Сколь разведал? Успел ли передать кому?
- Разведать - разведал, а передать не успел...
- Верно ли - не успел?
- Да верно, верно! - чуть не криком зашёлся бедолага.
Палач качнулся в его сторону, и тот тут же затравленно притих.
- Для чего?
- Не знаю. Разведать и вернуться в Калиноград.
Что уж мастеру-экзекутору в его речах пришлось не по вкусу, но он недовольно скривился, пару раз укоризненно качнул головой и осуждающе пощёлкал кривыми щипцами. Дальше этого дело не пошло, но пленнику хватило и угрозы, и он сподвигся на более искреннее общение.
- Всё, что узнал бы, следовало передать мастерам смерти, что идут по головы ваших старшин.
- Кто такие? Сколько их? Когда будут? Место встречи?
Тут пленник надолго замолк, взгляд его "провалился" в себя.
Палач повернулся к старику, как бы интересуясь: "Продолжать, или?..". Тот останавливающе качнул головой и спросил сам:
- Как скоро будут, и где встреча? Что им велено делать, если тебя на условленном месте не дождутся?
Но пленник словно бы его и не услышал. Он настолько ушёл в себя, что вполне могло показаться, что он в обмороке.
Спустя некоторое время дверь в каземат отворилась, крепкий седоватый мужик подошёл к "серому", подал ему свёрнутый лист бумаги и вышел. "Серый" бегло просмотрел полученное, сунул за пазуху.
Прошло немало времени, как вдруг пленник встрепенулся и, с вызовом глядя на своих мучителей, процедил сквозь зубы:
- А нечего мне больше вам поведать! Не знаю я больше ничего!
И такой отчаянной дерзостью были полны его слова, что старик недоумённо вскинул брови, а палач подался вперёд, метя заткнуть герою рот.
Но тот уже умолк и так, и, откинув голову на стол, отрешённо уставился в едва видимый в густом сумраке потолок.
Старик нахмурился, подождал немного и дал экзекутору знак продолжать. Тот с готовностью принялся за дело. Но как он ни старался, парня словно бы подменили. Лишь стоны, да яростные проклятья - вот и всё, что удалось из него выдрать.
Наконец главарю всё это наскучило, он поднялся и негромко буркнул:
- Оставь его пока, да позови лекаря. Завтра ещё попробуй. Коли заговорит - зови.
Сказал и направился на выход.
Следом двинулся и "серый". Когда казематы остались далеко позади, сообщил:
- Доставлены вести от Жабы.
Взгляд старика, брошенный из-под кустистых бровей, тяжело упёрся ему в переносицу:
- Что у него?
- Он тоже говорит, что из Калина града вышел отряд. И что в нём и верно есть девка.
- Так что, выходит не сбрехал пленник-то?! - старик даже сбавил шаг.
- Выходит, что - нет.
- И давно они вышли?
- Да дня три уж как.
Повисло долгое молчание. Лишь шорох подошв нарушал его.
Наконец тишину разрезал полувопрос-полуутверждение:
- Как мыслишь, - "игла"? - мышцы под левым глазом старика нервно дёрнулись, змеёй шевельнулся глубокий шрам.
- Кабы вовсе не старшая... - всё также невозмутимо уронил "серый".
- Худо!
Молча дошли до комнаты старика. Взявшись за петлю двери, он распорядился:
- Предупреди всех! Удвой дозоры! Проверь все ловушки!
"Серый" едва заметно склонил голову, но остался стоять, совсем не спеша исполнять приказ.
- Что ещё?! - в голосе старика мелькнуло нетерпение.
- Последыш покинул становище и двигается в нашу сторону.
- Тьфу ж ты, мать его! Его-то куда так не вовремя попёрло?!
"Серый" насмешливо хмыкнул: "А ты, мол, не знаешь?!", но недовольный взгляд сурового собеседника усмешку стёр, заставил почтительно склониться и спросить:
- Велишь завернуть обратно?
Последовало задумчивое молчание и наконец, после долгого размышления:
- Нет, пусть идёт...
Глава первая.
Озёрный Край.
Пряный аромат гниющих трав тягуче тёк над болотом, перебивая все прочие запахи, чахлые деревца понуро клонились к лиловым кувшинкам, безмолвно скорбя о своей горемычной судьбинушке.
И в самом деле - угораздило же их прорасти не где-нибудь, а на этом чёртовой трясине, раскинувшемся на многие поприща окрест.
Одинокий утец испуганно выпорхнул из недалёкого колтуна осожки и, заполошенно крякая и часто-часто втыкая кончики чёрно-зелёных крыльев в серое зеркало воды, понёсся наутёк.
Иверень с усмешкой проводил птицу взглядом, но бить не стал. И не потому, что не достал бы. Легко! Просто припасы ещё были, а зря бить птицу или зверя - на такое горазды лишь беззаконные поляне, но никак не люди болот!
Он медленно грёб, протискивая свой чёлн через узкую протоку, соединявшую два заросших красной ряской озерца, одни из бесконечной череды, образующих бесконечное кружево Озёрного Края.
Несмотря на красивое название, Озёрный Край был всего-то лишь огромным затхлым болотом, раскинувшимся на более чем сорок дневных переходов от края до края. Тверди тут особой-то и не было, если не считать за таковую различные плавучие островки, образовавшиеся за долгие годы из останков погибших низкорослых кустарников, ряски и прочей растительности. Именно на них-то и жили люди, с незапамятных времён поселившиеся в разных местах Великого Болота, или, как они между собой поэтически прозвали место своего обитания, - Озёрного Края. Однако эти мелкие клочки "суши" были совершенно неспособны нести на себе какое-либо приличное жилище, а порой даже и лёгкий шалаш был для них неподъёмной обузой.
Поэтому болотники, особенно те, что позажиточней, в поисках спасения от повсюду проникающей воды, строили дома на плотах. И на то, и на другое в больших количествах шло синь-дерево. Древесина его легко обрабатывалась и практически не гнила в здешнем сыром и тёплом климате. Плохо было, что, по понятным причинам, на болотах оно не росло и его приходилось выменивать у чащобных дикарей, доставлявших его с востока, из своих непроходимых лесов. Главным товаром для обмена, ради которого звероподобные лешаки не жалели ни сил, ни, порой даже, и жизней, служила стерворыбица, приготовленная особым хитрым способом, секрет которого хранился людьми болот в величайшей тайне.
Огромная зубастая зверюга, а знающие люди говорили, что дорастает она порой и до страшных десяти локтей в длину, свирепой дикости нрава и хитрая, словно бестия, легко могла погубить неопытного или неосторожного ловца.
Это, и, что самое-то главное, её мясо, по какой-то странной причине излечивавшее от многих хворостей, вздымало её ценность, а с ней соответственно и цену, прям-таки до заоблачных высот.
Иверень, сын Кислицы, по прозвищу Быстрый Кулик, или, как его звали дома, - Ивер, Иверко, а то и вовсе - Ивка, был меньшецом из рода Болотных Ползунов, именно-то и славившихся тем, что знали они некий хитрый секрет готовки нежной плоти злобной тварюги. Мясо, привезённое Ползунами для обмена, заметно дольше, чем у иных, оставалось свежим и не теряло свои целебные свойства. А именно это-то и было самым важным для торгашей, поставлявших рыбу зажиточным, но вечно больным жителям Закатного Поля, в которое, постепенно подсыхая, переходило на западе Великое Болото. Потому как дорога туда забирала порой столько времени, что товар, обмененный у иных болотников, в конце концов превращался в прям-таки ну совершеннейшее непотребство. Благо, в харчевнях для бедных и его отрывали с руками, но о тех барышах, что приносил купцам свежак, поставляемый на кухни богатеев, разговора, понятное дело, быть уже не могло!
Другие кланы тоже ловили эту зверюгу, и неплохо её готовили, но чего-то им всё же не хватало! Хотя и их товар был нарасхват, ибо хоть и были Ползуны родом крепким и довольно-таки многочисленным, но всё Поле прокормить, само собой, всё же не могли.
Кроме уже упомянутой стерворыбицы, торговцы также охотно брали и дивный мех бурого бобра-рогача, зверя крупного и тоже немало свирепого, ну и, конечно же, драгоценнейшее кричное железо, в избытке залегавшее на севере болот.
Про прочее мясо, рыбу и птицу упоминать и вовсе не стоило, ибо всё это водилось в Озёрном Краю в каких-то прямо неимоверных количествах, и особой ценности в глазах местных жителей не имело.
И пусть заезжие купцы и закупали дичину возами, а вернее, огромными плоскодонными лодками, чтобы на границе уже перегрузить на телеги, никому из болотников даже и в голову не заходило нажиться на этом обстоятельстве.
Ну, в самом деле, не будете же вы торговать дорожной грязью или сухими листьями, опавшими с деревьев весной.
Да и к тому же, невзирая на многочисленность жителей болот, никому не хотелось из-за такой ерунды навлечь на себя гнев соседей.
Понятно, что собравшись всеми племенеми, они сумели бы отстоять свою землю, а вернее - топь, как это не раз уже и бывало. Но зачем, скажите на милость, по столь несерьёзному поводу бросать все важные дела и терять на никому не нужной войне лучших рыбарей и ловчих!
Жители Закатного Поля, или, по-местному, Поляне, слыли умелыми ремесленниками, но насчёт добычи пропитания, увы...
На счастье болотников западные земли к той поре совершенно оскудели зверем и птицей. И если просо, овёс и прочую "брюкву", используя хитрые машины и разные зелья, там ещё худо-бедно выращивали, то домашняя скотина там никак не приживалась, а попытки одомашнивания того зверья, что ещё можно было отловить в тех краях, заканчивались обычно неудачей. Да и не было среди тех диких тварей, что ещё обитали там, сколько-нибудь годных для нормального приготовления из них пищи. Из тех же, кого ещё можно было с немалым трудом назвать съедобными, получалось состряпать лишь некую неудобоваримую бурду, да и то только тщательно перемолов, смешав всё это со злаками и добавив огромное количество специй. Но и в этом случае есть это блюдо соглашались только бедняки. Зажиточные же граждане предпочитали живое и нежное мясо стерворыбицы и другой дичи, в огромном количестве обитаемой в жарком и влажном климате Болот.
Глава вторая.
Серые Тени.
В-общем, торговлю и этакую завистливую "дружбу" старались сильно не рушить, ибо хорошая война не всегда оказывалась лучше худого мира!
Старики, правда, сказывали, что много лет назад жители Поля захотели, было, сами добывать рыбу и дичь, а самое-то главное - железо! Однако, огромный отряд, рассчитывавший легко одолеть разрозненных и глуповатых "дикарей", столкнулся с жестоким сопротивлением кланов, населявших топи. Нелюдимые и гордые болотники объединились тогда всем миром и вышвырнули завоевателей обратно в Поле.
Да к тому же захватчики, незнакомые с местностью и не готовые ни к вечной сырости, ни к туманам, гибли чуть ли сотнями от стрел и от ночных вылазок лихих ловчих, от болезней и от нападений всевозможных обитателей трясин, а потому и отступили, так и не дав местным решающего сражения.
И вот именно в ту-то войну и появился легендарный клан "Серой Тени", куда уходили, и уже никогда не возвращались обратно, лучшие из лучших. Самые отважные и сильные, они становились лазутчиками и воинами ночи, умевшими раствориться в любом месте и подобраться вплотную к любому, и даже самые опытные бойцы из охраны торгашей немало опасались их. А ещё Иверень слыхал, что будто бы "серый" воин, прошедший обряд посвящения, получал во владение поистине уж удивительные силы, которые многократно возрастали именно в пору вечерних сумерек, и что в такие минуты он становился практически неуязвим, мог исчезать с места и тут же появляться за много локтей от него, да и много чего ещё. Но этому Иверень уже не верил. Это что ж получается - обычный человек, рождённый нормальной бабой с болот, становился подобен богам?! Об этом Иверень даже и думать себе запрещал - а незачем зазря гневить пресветлых!
А ещё старики поговаривали, что когда-то на месте болот было столь большое городище, каких нет ныне даже и в Западном Поле, но столь велики стали однажды прегрешенья людей, его населявших, что боги прогневались на них и выжгли гнездо греха небесным огнём. Но из-за того, что пламень пожарища всё не угасал, и вот-вот грозил перекинуться на земли ни в чём не повинных соседей, послали тогда боги на землю великий ливень и затопили тут всё к едрене-фене. Но и после этого небесный огонь не угас до конца, а и до сей поры продолжает тлеть под огромной толщей воды. Потому-то вот в Озёрном Краю даже и в самые суровые сезоны туманов намного теплее, чем даже у южных соседей.
Иверень, прознав про то, долго потом недоумевал - что же такого нужно было сотворить, чтобы так сильно разозлить суровых, но справедливых богов.
Что бы там не рассказывали старики, а теперь на этом месте была огромная лужа, называемая Озёрным Краем, в коей ныне бурлила хитросплетённая жизнь огромного количества различной живности.
Людишки же выживали здесь с немалым трудом, да и то, только лишь за счёт природной смекалки и ума. Ну и само собой, за счёт умения приспосабливатьсяк почти любым условиям.
В Западное Поле жители трясин старались не выбираться, ибо те, кто там бывал, и пробыл там сколько-нибудь прилично времени, возвращались потом домой с дряблой кожей и сухой коростой по всему телу. И только мясо стерворыбицы помогало вернуть их обратно к жизни.
Что-то было не так в тех землях! Очень уж сильно не так!
И похоже именно поэтому, каждый год, по окончании сезона туманов, к восточным соседям с запада тянулись караваны, гружёные оружием и иной снастью из нержавеющего железа, а также прочими другими необходимыми вещами, заказанными в прошлый товарообмен. И торгаши, хоть и посмеивались над местными, и за глаза называли их мокрицами, однако все договора исполняли с великим тщанием и точностью. Ибо если болотники и сумели бы уж как-нибудь обойтись без товаров, изготовленных у Западников, кость сизого губожора, к слову, почти вовсе не уступала по твёрдости железу, но вот Поле-то уж точно протянуло бы без них не очень долго.
Глава третья.
Иверень.
Так или примерно так, размышлял Иверень, продолжал свой путь, и только ему одному было ведомо, куда и зачем он направлялся. Ни один человек не был извещён о том, что ушёл он на поиски своих родичей: отца, трёх старших братьев, и, чем Водяной не шутит, может быть посчастливится найти даже и деда. Все они в разное время отправились в Северную Топь, где, по преданиям, и обретался клан "Серой Тени", да так оттуда уже и не вернулись.
Иверень был высоким крепким парнем, с молочно белой, с голубоватым оттенком, кожей. Светлые, почти совершенно белые, волосы, доходившие ему до пояса, были собраны сзади в тугую косу. Длинные усы плавно переходили в короткую бородку.
В-общем, был это самый обычный молодой болотник, ничем особенным от своих сородичей не отличавшийся, если бы не чересчур высокий рост. Складка, жёстко перечеркнувшая переносицу, и выражение упрямства в его светло серых глазах, говорили о непростом характере и о много виденном в жизни. В свои пятьдесят семь он только-только переступил рубеж, отделяющий молодость от мужчинства. Для обитателей болот это был возраст, когда они уже сами отвечали за свои поступки и деяния, и не должны были ежеминутно оглядываться на старейшин. Впрочем, любой болотник, доживший до этих лет, имел все основания именоваться именно мужчиной, ибо слабые телом и духом в суровом Озёрном Краю просто не дотягивали до обряда наречения взрослым именем. Однако же и в зрелом возрасте каждый болотник оставался верен заветам стариков, и старался не говорить непроизносимого, и не совершать позорного. Никто, конечно, за тобой не следил, но и без этого ни один из сыновей рода Болотного Ползуна не станет вести бытьё своё в разладе с Каноном, иначе милостивые боги могут так приласкать, что потом до скончания дней своих останется тебе лишь чесать репу головы своей и тупо недоумевать, когда ж это ты так прокололся?
Кстати о возрасте! Здесь тоже крылась немалая загадка, ибо для жителя болот, не погибшего в младенчестве и детстве, это было всего-то лишь начало его взрослой жизни, возраст свершений и поисков. В то время как жители Поля, в свои шестьдесят, выглядели уже немощными стариками, со сморщенной и дряблой кожей, трясущимися членами и увядшими мышцами. Причём таковыми гляделись зажиточные граждане. Бедняки же и вовсе редко дотягивали до сорока - сорока пяти.
Для Ивереня это было непонятно, ведь любой болотник, к которому приходила смерть от старости, свободно доживал до двухсот - двухсот пятидесяти. И пусть не частые счастливчики дотягивали до столь преклонных годов, ведь опасности поджидали в топях на каждом шагу, но крепкие мужики ста - ста пятидесяти лет были совсем даже не в редкость. Что могло быть причиной тому, Иверень не знал. Может милость светлых богов, может мясо стерворыбицы, а может и вовсе что-то иное, ему не ведомое!
Да и, если честно, его это не особо-то и интересовало. Пусть над этим ломают свои премудрые головы седобородые мудрецы, или, вон, Большерепый Докучай, а его дело - дело делать.
Вспомнив о старинном товарище, вместе с ним выросшего и частенько выручаемого из различных передряг, в которые тот, от слишком большой своей пытливости, или, как думали окружающие, от немалой дурости, постоянно влезал, Иверень усмехнулся и озаботился, а не вляпался бы умник снова в куда-нибудь без его присмотра. И тут же, вспомнив, куда направляется, подумал, что, скорее всего, не видать ему уж ни Докучая, ни родных мест на востоке Большого Болота.
Так перепрыгивая в мыслях с одного на другое, но неизменно возвращаясь к главному, Иверень продолжал свой путь. Главным для него сейчас было найти старшуков, и, чем Водяной не шутит, стать кровником в клане Серой Тени.
Иверень изо всех сил надеялся и верил, что братаны и отец обретаются среди этих легендарных лазутчиков и воинов ночи, и старательно гнал мысли о том, как запросто они могли сгинуть на бескрайних просторах болот и стать кормом для многочисленных тварей, населявших их.
Вдыхая знакомый с детства запах, влажный и пряный от гниющих растений, прислушиваясь к звукам бурной жизни обитателей трясин, он, который уже день, упорно продвигался всё дальше на северо-запад. Так далеко от родного становища он не бывал ещё ни разу, а потому постоянно был начеку.
По причине летней духоты, несмотря на справедливый запрет, он разоблачился аж до самого пояса.
Мелкий гнус, тучей вившийся над болотами, парня, однако, не трогал. Ведь кожа его за долгие годы настолько пропиталась противогнусным зельем, что даже и не поднови он смазку перед выходом из дома, и тогда б старого запаса хватило бы ещё, наверное, на несколько недель.
Штаны-сапоги из наикрепчайшей кожи редкого уже теперь губастого моргача, малоподвластной зубам многих болотных тварей, поддерживал широкий ремень, на котором были подвешены ножны с добрым ножом, подарком отца в день, когда совсем тогда ещё сопливый Ивка впервые и голыми руками одолел взрослого бобра-рогача.
Наборная костяная рукоять его была обтянута шершавой кожей рыжего секача, дабы не надумала выскользнуть даже б и из мокрой ладони, а клинок имел почти локоть длины и кован был чуть ли не из самого? легендарного харалуга! По крайней мере, светлые кривулины по буроватому полотну железа очень даже походили на то, какими описывали знатоки старинные кинжалы.
С того памятного дня утекло немало времени, и ныне мало кто из Ивкиных знакомцев мог похвастать, что управляется с оружием лучше него.
Вся кожа парня была испещрена старыми и не очень шрамами и рубцами. Эти памятки оставила ему многочисленная живность, населявшая этот суровый край. Некоторые, правда, появились благодаря встречам с лихими молодцами из других родов. Эти стычки были закономерным результатом негласной борьбы за лучшие места охоты и рыбалки. Да и девицы из других кланов манили почему-то всегда больше, чем свои, с детства знакомые по играм и проказам. Что, впрочем, совершенно не мешало защищать родовиц от назойливого внимания парней из соседних селений, которое те, дурищи, принимали почему-то куда как благосклонно.
Глава четвёртая.
Лунный Цвет.
ВнезапноИверень ощутил какой-то новый привкус в привычном с детства запахе болот. И хотя и был он схож с обычной железистой кислинкой кричных делянок, но было в нём и что-то незнакомое, а потому - настораживающее.
Неясная тревога охватила его, и он перестал грести, тут же потеряв ход.
Неподвижно замерев, прислушался.
Да нет, всё вроде было как обычно.
Но что-то не давало ему двинуться снова, сковывая сильнее, чем зимний колотун.
Переждав немного, но так и не обнаружив окрест ничего предвещающего опасность, он, хоть и не одолел в себе тревожного чувство беспокойства, всё же решил продолжать свой путь.
И тут, когда он уж, было, взмахнул веслом, намереваясь плыть дальше, из воды, в опасной близости от его челна, с негромким свистом показался и с каждым мигом всё быстрее начал вздыматься над поверхностью край какого-то тонкого сверкающего круга, окутанного клубящимся паром. Далеко разбрасывая в стороны мелкие брызги, кусочки ила и мха, завивая вокруг себя струйки белёсого тумана, он всё больше увеличивался в размерах, грозя наискось рассечь лодку.
- Ах ты ж, зараза! Угораздило же! - ругнулся Иверень и отчаянно взмахнул веслом, но было уже поздно.
Лунный Цвет, а именно так называлась эта хреновина, резко, рывком взметнулся вверх, и, с противным жужжанием, легко, словно бы и не встретив на своём пути никакого сопротивления, напрочь рассёк крепкое дерево лодки, весло и левую руку Иверня чуть повыше кисти.
Отскочив на корму, он стоял и тупо смотрел на беспомощный обожжённый обрубок, оставшийся на месте того, что ещё мгновенье назад было сильной и ловкой рукой.
Боли он поначалу не почувствовал, лишь резко дёрнуло предплечье. Потом в ноздри шибануло жжёной древесиной, горелой травой и жареным мясом.
Время настороженно замерло, и Иверень увидел, что круг, бывший в поперечнике более десятка локтей, состоит из нескольких огромных, очень тонких лепестков голубого пламени, каким-то чудом удерживающих свою форму, и очень быстро вращающихся.
Разглядев это, парень словно бы проснулся и, за те мгновенья, что боль ещё не подступила, он успел увидеть, как Лунный Цвет, так же резко, как и появился, канул в топь.
Тут-то его и прихватило!
Волной, начиная от раненой руки, всё тело словно бы охватил нестерпимый жар. Голова разом пошла кругом. Кишки закрутило в тугой узел, а закуска, съеденная на последнем привале, тут же настойчиво запросилась обратно. Пальцы уцелевшей руки плотно обхватили осиротевшее запястье, намереваясь пережать сосуды.
И только неистовый вопль, больше похожий на рёв разъярённого кракена, чем на человеческий крик, несколько облегчил его страдания.
Почти ослепнув от боли, он, тем не менее, сумел рассмотреть, что кровь из обрубка почти не идёт, потому что плоть по краям запеклась горелой чернотой, словно бы побывав в огне. Да это, в общем-то, так и было, если верить увиденному.
Лодка, вернее то, что от неё осталось, быстро заполнялась болотной жижей, погружаясь в трясину, но лёгкая древесина, ещё не успевшая за время похода пропитаться водой, пока ещё держалась на поверхности. Времени, однако, оставалось немного.
Глубоко, со стоном дыша, он огляделся, намереваясь найти какой-нибудь островок, на котором можно будет спастись.
Неподалёку был один такой, и до него как раз можно было добраться, одолев совсем небольшой участок чистой воды.
Преодолевая слабость во всём теле, он подцепил уцелевшие, хоть и намокшие изрядно, пожитки, метко метнул их в сторону островка и прыгнул в трясину следом. Оставляя за собой кровавый след, он, сделав несколько гребков ногами и правой рукой, выбрался на "сушу".
Развернувшись, дабы бросить прощальный взгляд на погубленный чёлн, он вдруг увидел, как из воды, почти одновременно, вылетело ещё несколько огненных дисков, находившихся друг от друга на расстоянии менее чем в ладонь.
Миг спустя от лодки, короткого охотничьего копьеца и лука со стрелами осталась лишь стайка разновеликих деревяшек, сиротливо кружащихся по поверхности воды.
Лунный Цвет был одной из множества ловушек, которые поджидали в болотах зазевавшегося путника. Старики верили, что это злобные души тех гнусных греховодников, что жили на этом месте до божественной казни, пытаются таким образом отомстить людям, поселившимся в этих местах после них.
Бывалые болотники умели их распознавать и обходить. Порой, правда, опыт этот давался слишком уж дорогой ценой!
Ивер же, сквозь затягивающую взор пелену беспамятства, внезапно понял, что спасся-то он почти чудом, оставшись в живых лишь только благодаря тому, что вовремя почувствовал опасность. И не остановись он, и не переберись потом на островок, дело явно не завершилось бы одной-то лишь отрезанной рукой. Всё б его тело в один миг превратилось бы в несколько неаккуратно распиленных кусков мяса, и в эту минуту, вперемешку с костями и ливером, шло бы на дно, на радость подводным жителям.
Последней мыслью перед наступающим беспамятством было: "А рука-то - ничего, рука-то - ерунда! Лет через пять будет как новая!".
После этого тьма поглотила его.
Глава пятая.
Бересень.
Сколько он так провалялся, то неведомо.
Очнулся же Иверень от того, что кто-то настойчиво облизывал огрызок раненной руки, урча при этом от удовольствия.
Не открывая глаз, он медленно потянулся к ножу.
Едва ладонь легла на шершавую рукоять, он одновременно выхватил клинок, резко сел и уставился на "лизуна".
Неподалёку от него стоял, опершись на мощные задние лапы, бересень.
Зверёк этот был в локоть высотой, безобидный для взрослого и здорового мужика, но опасный для маленького ребёнка или обездвиженного. Вообще-то, по большей части, питался он падалью, да живностью намного меньше себя, но если чувствовал слабину, то мог напасть и на больного или ослабевшего зверя и заметно крупнее себя.
- Чё, жрать хочешь? - вслух пробормотал Иверень.
К его изумлению зверёныш коротко кивнул, плотоядно ощерился, показывая узкие, как иглы, зубы, и передними лапками погладил своё брюшко.
- Ни фига себе - сказал я себе! - присвистнул от изумления Иверень. И тут же добавил: - А вот шиш тебе, живой я ещё...
Потом прислушался к дёргающей боли в обрубке и, уже много тише, пробормотал:
- Пока...
Бересень, похоже, понял его очень даже неплохо, потому как на его мордочке поочерёдно отразились следующие чувства: выражение голодной надежды исчезло, сменившись явным и не менее голодным разочарованием, но, едва он услышал слово "пока", как снова обрадовано оскалился, сделал небольшой шажок поближе и радостно закивал своей головёнкой.
- Но-но, ты эт полегче, а то как бы я сам тебя не сожрал, такого умного! - предостерёг его на всякий случай Иверень, и выставил вперёд нож.
Зверёк проворно отскочил назад и в сторону. Причём в ту, с которой находилась повреждённая рука, что ещё раз подтвердило его немалую сообразительность.
Морщась от боли, он подтянул к себе торбу с пожитками.
Парень он был предусмотрительный, а потому среди припасов были и чистые тряпицы, и зелье, в которое пошло много чего полезного: печень стерворыбицы, желчь молодого костогрыза, существа неуклюжего, но чрезвычайно умного и смышлёного, а потому в поимке неимоверно тяжёлого, молотый рог взрослого самца бобра-рогача, и много, много чего ещё.
Потом, когда рана затянется, надо будет найти кустик молодой травы-живки, которую необходимо тщательно изжевать и приложить к ране. Но именно молодой, потому как на второй год, не говоря уже про третий, трава становилась очень недоброй и могла запросто человека сожрать, то есть прорасти прямо в живое тело. Избавиться от этой напасти можно было только лишь отсеча поражённый ею член, да и то намного выше того места, где она пустила корни.
Помогая себе зубами и всем, чем только помогалось, Иверень с превеликим трудом смастерил и затянул на культе повязку. Тряпицы, чтобы не сползали, пришлось прихватывать ремнями. Отсыревшая кожа слушалась плохо и узлов из себя делать не давала, но, потратив немало времени, парень совладал и с этим.
Покончив с перевязкой, он с превеликим трудом стянул с себя штаны-сапоги, вывернул их наружу и внимательно осмотрел. Ибо в таком случае, как сегодня, никак нельзя было лениться и пускать дело на самотёк.
Ведь нырнув в топь, он черпанул за пояс немало болотной водицы. И дело тут было даже и не волдырях, которые обязательно натрутся от сырости (эка невидаль! волдырей мы не видали!), а по причине обитания в ней, в болотной-то водице, всякой живности. Каковая, если не заметить, да вовремя с себя не снять, так и сжирает потом, зараза!, вместе со штанами!
Проверив следом и себя, он снова, нещадно ругаясь и подвывая сквозь зубы, оделся и достал из сумки здоровенный пласт стерворыбицыной печени.
Отмахнув ножом немалый кусок, он, превозмогая тошноту, принялся его через силу жевать, с кислой миной вспоминая об её целебных свойствах.
Бересеню, стоявшему на безопасном расстоянии поодаль и жадно поглядывавшему на его провиант, он показал здоровенную фигу и махнул прогоняюще рукой.
Тот на это нисколько не повёлся, лишь проскрипел что-то ехидное, и продолжил стоять в ожидании каких-то лишь ему ведомых событий.
Подкрепившись, Ивер посидел, раздумывая над тем, что же ему делать дальше.
По всему выходило, что обратной дороги ему нет!
Ведь от родного селища он отдалился уже аж на целых тринадцать дневных переходов!
А ведь болотники переходы меряют для человека, пробирающегося через топи на челне! У него ж теперь остались только две ноги, да одна рука. Он, конечно, и так в родных болотах с голоду не помрёт, но возвращение домой могло занять слишком много времени, и сезон туманов очень даже может застичь его где-нибудь на полпути.
Да и возвращаться обратно с пустыми руками тоже что-то не особо хотелось - ясно было, что ползуновская молодёжь, прознав про его неудачу, тут же примется зубоскалить. А он-то и постоять за себя теперь толком не сумеет!
Правда, и на тёплый приём в клане Серой Тени тоже теперь рассчитывать не сильно приходилось. Кому-то бы нужен был однорукий вояка?!
Тоскливо вздохнув, он зло высморкался, натянул рубаху и куртку, и, упаковав пожитки в суму, снова двинулся прежним путём.
Глава шестая.
Мереся.
Рука всё ещё горела огнём. Но целебное зелье понемногу делало своё дело, и боль нехотя оставляла его. А сверху, там где обуглившаяся кожа постепенно переходила в нормальную, уже даже появился слабый зуд, говоривший о том, что дело понемногу начало двигаться на лад!
И если на следующем привале он увидит, что вздувшаяся краснота не продвинулась выше, значит у него будет повод порадоваться!
Уныло перепрыгивая с кочки на кочку, и тем постоянно тревожа раненную руку, он всё дальше удалялся от злосчастного места.
Несколько раз позади себя он слышал негромкие шлёпанья и сопения, и каждый раз, обернувшись, обнаруживал назойливо следующего за ним бересеня. Поначалу он пытался его отогнать, но потом плюнул и перестал обращать на него внимание.
Теперь Ивер шёл и перебирал в голове все подобные истории, случавшиеся с его сородичами, да и, чего греха таить, пару раз и с ним самим. Правда, в прошлые разы он терял всего-то лишь: одинажды - палец, другожды - половинку уха. Так оба члена потом отрасли. У пальца на это ушло около двух лет, у уха так и вовсе - полгода!
Тут главным было - всё время есть печень стерворыбицы и прикладывать к месту утраты траву-живку. И если с последней особых забот не предвиделось, на болотах она редкостью не была, то вот подлую зверюгу поди, добудь ещё, да к тому же ещё и с одной-то лишь рукой!
Вдруг некстати вспомнилась быль, однажды слышанная от стариков.
А была она о жившем в стародавние времена могучем богатыре по имени Мереся.
Так вот, Мереся этот, сражался однажды против тёмных богов на стороне светлых. И была на небе страшная битва, и был там наш славный герой. Лихо рубясь с врагами, он и не заметил, как накатило на него благостное боевое безумие. Яростно крушил он нечисть, а к нему, тем временем, подло, сзади, подобрался злобный крылатый бес Люфтвафер (тьфу ты, нечистая сила! выбрал же себе, подлюка, имечко!). И вот злобный бес этот, воспользовавшись моментом, взял да и сшиб своей огромной палицей смелого витязя с небес! И рухнул витязь вниз, да и угодил рылом прямо в топь. И пока он очухивался, выскочил на него огромный бурый медоед, растопырил своё страшное хлебало и отхватил ему разом обе ноги. Но не зря Мереся слыл могучим богатырём. Страшно разгневавшись, он собрал все свои силы, и даже и без ног сумел одолеть ужасное чудовище, а затем много поприщ полз ещё через топи к родному становищу, борясь за свою жизнь и убивая по дороге множество диких тварей, рыщущих в поисках поживы по болотам. И дополз-таки до своих и стал большим человеком, главой рода. А ноги у него потом отросли обратно. И ушло у него на это всего-то лишь лет семь или восемь.
Вот такую вот сказку-быль баяли старики у костра.
Вообще-то, ничего удивительного в этом рассказе Иверень не видел. Ведь на то боги и рождают нас мужчинами, чтобы мы, даже и пред самым уже ликом смертного посланца, продолжали показывать свой гонор и смеяться ему в лицо.
Единственное, чего не мог понять он, каким это, собственно, макаром, Мереся оказался на небе. Неужто в стародавние времена люди умели летать, как боги.
Врут, небось, старики!
Лично Ивереню всё представлялось несколько иначе - развесил Мереся уши, да и не углядел, куда ноги ставит, вот и поплатился! Ведь болото такого не прощает.
А то и ещё смешней могло быть - накурился мужик дурь-травы, да нет, чтобы сидеть спокойно у костра, да о пупке своём благостно размышлять, потянуло его тотчас же на подвиги. Знамо дело, богатыри - они ж без башни совсем, им бы только дай какой-нибудь подвиг погеройствовать, а там хоть ряска не цвети. А что к своим дополз - то, конечно, молодец, то по-богатырски! Не каждый сумеет без ног даже и пару переходов по топям одолеть - сожрут же к свиням собачьим. На запах крови-то ого-го сколько зверья набежит.
Глава седьмая.
Корчажник.
Так, размышляя о героях прошедших эпох и об их отросших ногах, наш герой и не заметил, как чуть было не лишился своих!
Как будто руки ему мало было!
Прыгая уже на очередную кочку, он внезапно увидел, что цвет её, как и облепивша растительность, заметно отличаются от остальных.
И когда ноги его втыкались в упругую, синевато-серую поверхность, он уже наверняка знал что это, а вернее, кто!
Но было уже поздно!
Вот что значит считать куликов, когда делать это совершенно ни к чему!
Едва каблуки его ударили в спину сизого корчажника (а это был именно он!), как та нервно содрогнулась, упруго просела, а затем резко прянула в сторону, вырываясь у него из-под ног.
Потеряв равновесие, он бестолково взмахнул руками и с шумом, расплёскивая далеко в стороны болотную жижу, неловко плюхнулся в топь.
Понятно, что бывалого болотника этим не напугаешь, и Ивер, едва коснувшись спиной воды, тут же по-змеиному извернулся и, в пару приёмистых гребков, достиг недалёкой кочки.
Плохо было то, что корчажник, зверь огромный и могучий, но питающийся, в основном, болотной растительностью и всякой мелочью, только лишь по своей дурости попадающей в его ненасытную утробу, и на людей и других животных обычно не нападающий, в таком случае, как сейчас, мог, однако, и отступиться от своих "правил", ибо нрав имел очень даже раздражительный, а потому запросто, из одной только тупой зловредности, мог взять, да и угробить "обидчика"!
А возможностей у него для этого было более чем предостаточно!
Матёрый самец представлял собой огромную тушу длиной около пятнадцати-двадцати локтей, да и поперёк себя дотягивал почти до десятка. Здоровущая раззявистая пасть, полная плоских, но крепких и заточенных по верхнему краю зубов, легко могла раздробить все кости, и притом было совершенно неважно, на каком месте они сомкнутся.
Очутившись на маленьком островке, Ивер мгновенно обернулся назад и с отчаяньем увидел, что зверюга, заложив здоровенный круг, теперь с шумом и громким сопением гребётся в его сторону.
Большущие волны, поднятые им, уже мотали вверх-вниз совсем даже не очень далёкие кочки.
Бежать было некуда, и парень, выхватив нож, приготовился встретить свою судьбину достойно.
Но в тот момент, когда уже фонтанчики мелких брызг из ноздрей зверя взметнулись всего-то лишь в каком-то пятке локтей от него, а широченная синюшная щель пасти принялась расти прямо на глазах, превращаясь в небольшую пещеру, и Ивер напружинил ноги, готовясь взвиться в последнем прыжке, всё вдруг пошло наперекосяк.
Уже почти видя себя в полёте, он внезапно ощутил, как между лопаток его воткнулось что-то мягко-увесистое.
Телу, которое в тот миг касалось земли уже только лишь носками сапог и вот-вот должно было распластаться в длинном броске, этого хватило!
Иверень криво-косо полетел больше в бок, чем вперёд, и с ходу, хоть и в опасной близости, миновал жёлтые долота зубов, оскаленных в предвкушении расправы над "мелким наглецом".
Нож, вместо героического вонзания в растопыренное рыло, глубоко, утонув почти до половины рукояти, вошёл в огромные пласты плечевых мышц, да и увяз там намертво в переплетении жил, мяса и плотного жира.
Будь у Иверня обе руки, он бы всяко сумел высвободить драгоценный клинок, ну а так...
А так, ему оставалось лишь следить за тем, чтобы не потерять сумку с припасами, не поймать раззявленным хлебалом болотной водицы и не расцепить пальцы, судорожно сжатые на скользкой от крови и нутряного сала рукояти.
Поверьте, для однорукого человека, истощённого ранением и долгим переходом, без всякой опоры распластавшегося вдоль тугого скользкого бока огромной животины и нещадно мотаемого волнами, вздымаемыми могучей тушей, и это немало!
К тому же раздражённый корчажник то и дело принимался метаться из стороны в стороны, страстно желая, по видимому, избавиться от непрошенного, да к тому же ещё и такого занозистого, наездника. Это отнимало у парня последние силы, и вот уже вскоре подошло время, когда Иверень, совсем уже отчаявшись, решился было уж расцепить совершенно уставшие пальцы, как вдруг краем глаза увидел на хребте зверя какое-то движение.