Когда-то, давным-давно, very long time ago, как говорят англичане, и даже не важно где, я была рекой, а ты - подвесным мостом над нею. Да, там еще были берега, левый и правый, и мы так к ним привыкли, что совсем этого не замечали. Но что такое есть река без берегов? И для чего нужен мост, если не для того, чтобы соединять их - левый и правый? Но мы были самоуверенны и юны для того, чтобы задумываться о подобных вещах. И когда я говорила себе, что есть берега, которые мешают мне стать океаном, ты звонко смеялся всеми своими конструктивными элементами. Ты понимал, что эти разговоры - для взрослых.
Взрослых ты не любил, хотя иногда приходилось мириться и с ними. Они были слишком тяжелы для тебя, подвесного? Или поступь их не ладила с твоим сердцебиением? Я не спрашивала. Ты бы не ответил. Но стоило кому-то из детей лишь взяться за твою веревочную руку - ты выпрямлялся, как радуга, и, казалось, что в эту минуту даже ураган не в силах будет помешать тебе перенести эти маленькие ножки с левого берега на правый. И дети знали это и любили тебя. Для них ты был самым безопасным подвесным мостом на свете.
Я тоже не любила взрослых. И не воды мне было жалко, и не песка. Меня угнетал их приземленный, методический подход к моей душе, к моему телу - освежиться, помыться, постирать, утонуть... Совсем другое дело - дети. Они идут к реке, чтобы поймать волшебную говорящую рыбину, чтобы сделать плот из тростника и доплыть на нем до Антарктиды, чтобы найти в песке под ветлой неподъемный сундук, доверху набитый пиратскими сокровищами. Правда, иногда попадаются неправильные дети, которые приходят, чтобы освежиться или утонуть. Но их меньшинство. Они рано становятся взрослыми. Мне всегда было жалко таких, и поэтому я прямо в руки подбрасывала им и говорящих рыб, и волшебные раковины. Но этого они не замечали. У них была другая цель. Это методика взрослых - не обращать внимания ни на что, кроме конкретно поставленной цели. Но я все о взрослых. А они так скучны. Давай лучше снова о нас.
Помимо детей я еще очень любила дожди. От них меня все прибывало и прибывало, и казалось, что даже берега не смогут удержать, и я превращу их в илистое дно, над которым поселятся говорящие рыбы. Я была очень наивной рекой.
Но ты не любил дожди. Начиная с апреля, ты вздрагивал, завидев на горизонте свинцовые тучи, несущие небесные водопады и небесный огонь. Даже зимой, укрытый мягким слоем инея и снега, ты плакал во сне и тогда я знала - тебе снится, что вначале фиолетовая молния бьет тебя сухим разрядом прямо посередине - там, где у всех-всех мостов находится сердце - и ты выгинаешься от невыносимой боли так сильно, что сперва что-то отрывается от правого берега, потом от левого, а потом ты глохнешь от спазматического грома и огня, охватывающего твои веревочные мышцы... От этих снов ты долго и мучительно скрипел и раскачивался до рассвета. Я видела из-подо льда, как тебе было страшно, но ничего не могла сказать в утешение. Реки немеют зимой, поэтому так ненавидят лед и боятся холода. Как подвесные мосты - фиолетовых молний. У нас у всех - свои недостатки. У мостов и у рек. У детей и у взрослых. Так устроен мир. Но о мире - так скучно... Лучше снова о нас.
И ведь в нашем тихом-тихом краю, там, где мы были рекой и мостом, были дожди, но не было молний. О них тебе рассказал жестокий и язвительный южный ветер. Он о многом трепался - о жарких пустынях, о губительных песках, о тайфунах. Но именно молнии задели тебя за живое. С тех пор ты потерял покой. И все думал, думал, думал о внезапности фиолетовой гибели и в задумчивости - или полубреду - раскачивался слишком сильно. Так раскачиваться непозволительно подвесным мостам. Даже если для детей они самые безопасные на свете.
Я пыталась остановить тебя, но меня было так мало в берегах, чтобы достать до твоего сердца хотя бы затихающим росчерком самого сильного всплеска... И мне нужна была гроза, мне нужно было очень много гроз, чтобы вырасти, достать до тебя и объяснить, что нечего бояться. Гроз, от приближения которых на тебя находила смертная тоска. Гроз, которых никогда не было в нашем тихом краю. А ты всегда - так высоко, так высоко!..
Я кутала тебя в туманы и разгоняла надоедливых утренних птиц. Рождала омуты, в которых селились русалки, чтобы лишний раз трусливым и скучным взрослым не пришло в голову тебя потревожить. Взрослые боятся русалок, и пройдут много миль до другого моста, только бы все было так, как они привыкли, а не так, как есть на самом деле. И они ходили по другим мостам, и мосты уставали, роптали, грозили, а я берегла тебя. Ты был самым лучшим и ты был так болен...
Рано или поздно ты переборешь себя, и все забудется - думала я. Но движения твои становились все резче, все скипучее становился голос. Северо-восточные ветры, пролетая мимо, качали седыми от инея головами. Как он постарел - говорили они друг другу так, чтобы не слышала я. И это слово - слово 'старость' было далеким, непреодолимо странным для меня. Я была очень наивной рекой. Я не знала тогда, что реки живут во столько раз больше подвесных мостов, что им порой уже не хочется быть, а они все несут и несут к океанам свои постаревшие воды и слой ила все прибывает и прибывает, так, что порой совсем невмоготу дышать.
Однажды утром что-то в тебе не выдержало и тебя не стало. Нет, 'не стало' - это когда очень быстро, за мгновение, за два... Я слышала надсадный скрип канатов, рвущих себя изнутри, видела, как медленно - одна за другой - отстают друг от друга и падают доски в мои ладони, влажность которых теперь была бесполезна в желании утолить твою лихорадку. И во мне тоже все рвалось тебе навстречу, чтоб поддержать, остановить, успеть, и я закричала... Этот крик длился вечность, но вечность неумолима. Дети проснулись, дети выбежали на берег, кто в чем, дети плакали: 'Наш Мост умирает! Наш Мост!'. И маленькая девочка сказала: 'Посмотрите, как плачет река...'.
Но дети выросли, ил растворил твои останки, а я все бесцельно несла и несла свои воды куда-то, пока время не сжалилось надо мной, превратив в облака. Рано или поздно даже время способно понять, что ни к чему река, если нет над ней подвесного моста. Иногда время тоже вспоминает, каким оно было в детстве.
И теперь ты журавль, а я - кувшинка.
Теперь я мудрая, я знаю, что кувшинки
живут намного меньше журавлей.
И это прекрасно, потому что они не успевают
даже доцвести до слова 'старость',
не говоря уже о более невыносимом слове - 'смерть'.
Но мне так страшно за тебя, журавль.
Я боюсь, что мелочный коварный южный ветер налетит внезапно
и снова расскажет тебе о фиолетовой молнии.
И ты опять неотступно станешь думать о том,
что она может поразить тебя в самое сердце.
И эти ненужные, тревожные мысли помешают тебе однажды перелететь через океан, в который я когда-то впадала.