Шкапочка Снежка : другие произведения.

Чёрный фимиам

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 6.61*22  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Родился свободным, а стал рабом? Твоя дурость. Убил хозяина и бежал? Твоя удача. Хотел выжить, но только подстегнул смерть? Твоя ошибка. Спасая родную душу, не уберегся сам? Твоё наказание.
    Знаешь, раб, что из любой тьмы можно выйти к свету? Это - твоя надежда. Теперь слушай своё сердце. Считай удары.
    Продолжение от 29 июня.

Красная Шкапочка и Белая Снежка

Чёрный фимиам

  
   Старый Пэйт всю жизнь, сколько себя помнил, провел в пути. Он колесил из города в город, из деревни в деревню сперва с родителями, потом с женой, затем с детьми и, наконец, с внуками. Все их нехитрое добро умещалось на четырех повозках, которые тащили четыре лошадки. За последней кибиткой, давно, еще тогда, когда дети были малы, трусила коза. Звали ее просто Козой, учили отбивать копытом счет, кланяться и выставлять рога, если кто-то чужой подойдет слишком близко.
   Когда ребятишки подросли, козу откормили, вычесали, натерли рога и продали в незнакомом городе какому-то простофиле. Сошла за трехлетнюю, хотя к тому времени бегала за повозками пятый, не то шестой год. Поэтому, удачно расторговавшись, Пэйт не стал пытать судьбу и снялся с места на следующий же день. Ему было не привыкать.
   Да, не было в Дальянии и сопредельных государствах таких дорог, по которым не колесили повозки старого балаганщика, как не было той грязи, которую не месили в распутицу копыта его крепких толстоногих лошадок.
   Впрочем, нынешняя весна выдалась сухой. Сухой и теплой. Так что досаду учиняла разве только пылищей. А вот в прошлом годе боги, словно озлились - долго не дарили ласкового солнца, всё прятали и прятали его за низкими тучами. Тогда затяжная хмарь и ветры с гор принесли с собой промозглый холод, а с ним грудную немочь. На исходе первого месяца весны Пэйт схоронил сына и старшего внука. Те занемогли внезапно и тяжко. Покуда доехали до ближайшего города, где можно было отыскать лекаря, оба сгорели в лихорадке.
   У переброжих вельдов не имелось домов. Их народ скитался на протяжении веков, зарабатывая на жизнь лицедейством, мелким ремеслом, а то и жульничеством. Поэтому старый Пэйт, как всякий, у кого нет родного погоста, похоронил умерших просто у дороги. Он запомнил название города - Ильса. Если когда-нибудь его балаган снова здесь проедет, вдруг да получится отыскать два старых холмика. Впрочем, сердце то не утешило.
   Всех погостов, на которых покоились близкие ему люди, Пэйт не помнил. Отец лежал где-то под Налтом. Старшая сестра - в землях Пирру. Мать - возле деревни такой крохотной и убогой, что названия ей никто дать не додумался. Там на въезде росло огромное дерево - накренившееся и черное. В дерево когда-то ударила молния. Крона упала, остался только ствол. Вид он имел самый паскудный, поэтому название, которое мимоезжие дали селению, было еще более паскудным.
   Пэйт старался не думать о том, что его мать покоится в таком поганом месте. Про себя старый балаганщик называл тот погост просто глухоманью. Ибо "погост при Горелом Уде" вообще никуда не годилось.
   Невестка балаганщика умерла родами недалеко от холмов Алата. Там ее и похоронили вместе с младенчиком. Жена лежала в истоке Ллурды. Зять - в одном из лесов Килха... Одним словом, если б Пэйт задался целью объехать все могилы и навестить всех своих дорогих покойников, у него ушло бы на это несколько лет. Потому как братьев, сестер, детей и племянников схоронил он без счету. Впрочем, и его ждали где-то впереди не то погост, не то придорожная канава - как-никак шестьдесят лет уже трясся старик в кибитке и в зной, и в холод.
   Балаган за эти годы опустел. Осталась сестра - кособокая Эгда, что была младше Пэйта на пять годков, две внучки-близняшки - Алесса и Хлоя, да Эгдин последний сынок - Гельт. Девчонкам-кобылицам сравнялось семнадцать, Гельту тринадцать.
   Еще кочевали с ними три собаки. По одной на каждую повозку. Четвертую-то повозку, как сын помер, продали вместе с лошадью. А пес сам по себе околел с тоски.
   Собаки были здоровые - той самой вельдской породы, которая искони бегала за телегами и караулила добро, детей и коней. Серые, лохматые, брылястые. Эгда с близняшками вычесывали с них шерсть. Весной и осенью - каждый день по охапке. Потом пряли и вязали носки, чулки, теплые накидки. Все это хорошо раскупалось на ярмарках. Шерсть вельдских сторожевых псов ценили за мягкость и тепло. Ну и сносу ей не было, что верно, то верно. А стоила - жалкие медяки.
   Так вот и ездил себе Пэйт от города к городу, от поселения к поселению. Он, три лошади, три кибитки, три псины, две девки-трещотки, баба кособокая и мальчишка тощий. Но в Фетги случилось с ними то, чего уж много лет не водилось. Старый Пэйт взял попутчика.

* * *

   Тот день выдался солнечным и немилосердно безветренным, да еще гнус вывелся, одолевал и людей, и животных. Лошадки остервенело били хвостами, а псы, трусившие в тени кибиток, то и дело трясли башками. Мошка роилась так густо, что воздух казался серым.
   Пэйт клял гнуса, погоду, Эгду, которой загорелось расхвораться спиной, близняшек, в очередной раз затеявших перепалку. Досталось даже молчаливому Гельту, что забыл на последней стоянке топор. Балаганщик понимал - по уму надо отправить парня обратно за пропажей. Кто ж добром разбрасывается? Но от одних мыслей о повороте назад, у старика начинали ломить немногие остатки зубов. Вельды считали возвращение самой дурной приметой.
   Наверное, именно из-за своей угрюмой досады балаганщик проглядел путников. Показалось, они возникли, на дороге, словно из ниоткуда. Будто из воздуха соткались. Рослый молодой мужик с дорожной сумой за плечами, одетый на дальянский манер - в стоптанные сапоги, штаны, поношенную рубаху и безыскусную тунику поверх оной. За руку незнакомец вел невысокую девушку в широком платье и бурнусе песочного цвета. Голова, лицо, шея, даже плечи девушки были обернуты синим палантином. Ничего странного, Пэйт и сам был обмотан по глаза - только это от гнуса и спасало. Необычно было другое - спутника девушки мошка не донимала, он под витками ткани не прятался.
   Шли странники медленно и повозки вельдов быстро с ними поравнялись. Псы тут же подобрались и зарычали, готовые кинуться по первому знаку хозяина. Перехожий человек, впрочем, не испугался. Спокойно задвинул спутницу себе за спину и посторонился, давая небольшому обозу проехать. Пейт с какой-то злой усмешкой смотрел, как колеса первой кибитки поднимают пыль и та щедрыми клубами оседает на страннике.
   Балаганщик все ждал, что чужак чего-нибудь скажет, хоть выругается и тогда на нем можно будет выместить недовольство, отвести душу. Но путник глядел молчаливо и равнодушно. Налетевший ветер рванул полы одеяния его спутницы и Пэйт увидел, что девчонка, жавшаяся к спине своего защитника, тоненькая, как подросток. Правда, смотрела она со строгим осуждением. Это делало ее старше. Под внимательным взглядом темных глаз балаганщик даже растерял свою досаду.
   На мгновенье сердце кольнула не то жалость, не то стыд. Девчонка-то показалась ровесницей внучек. Впрочем, вельд крепко-накрепко, еще с юности запомнил: нельзя брать случайных попутчиков, если они не твои единоплеменники. От чужаков одни беды.
   Пэйт и сейчас, нет-нет, да припоминал скорбное прошлое родной сестры.
   Как-то к стоянке балаганщиков подошел рыжий наемник с севера. Он был одинок, безоружен и хотел тишком пробраться домой в Забатонские пустоши. Тогда правитель Пирру как раз присоединил Алат. И вот теперь наемники из разбитого войска расползались в поисках лучшей доли. Но и на глаза дальянам старались не попадаться. Не любили те их. Да и было за что.
   А вельдам-то какая разница до чужих раздоров? Чужак хорошо заплатил, его за это приняли со всем почтением, дали место под телегой, накормили похлебкой. Он ехал с балаганом несколько недель до самого Вигорда. Там и распрощались. Мужик подался в ближайший порт, вельды на потешную площадь.
   Потом, правда, выяснилось, что тот рыжий прихватил с собой медный котелок. Котелка, конечно, было жалко, но дело поправимое, чего уж там. Происшествие так бы и забылось, не роди через девять месяцев Эгда рыжего, как пламя, младенца. Вот тут-то гроза и грянула.
   Сестра Пэйта, как всякая вельдинка, была смуглой и черноволосой. Таким же был ее муж Стах... а тут ребятенок рыжий, как на солнце прожаренный. С тех пор Эгда стала кособокой. Стах так ее отметелил, что бабу перекривило на левый бок. Болела долго. Думали, не поднимется. Но ничего. Отживела. Потом даже через год снова родила. Уже такого младенца, какого надо - чернявого, как головешка. На счастье дуры-бабы ублюдок ее рыжий и дня не прожил, не то бы муж ей еще и рожу кривой сделал. У Стаха рука была тяжелая, а память крепкая. До самой смерти он сам не забыл, и Пэйту не давал забывать, как опасно брать попутчиков.
   И вот теперь, проезжая мимо двоих странников, балаганщик вновь вспомнил и рыжего наемника, и Эгдин кривой бок, и Стаха, помершего за месяц до рождения меньшого сына.
   Поэтому кибитка старика не остановилась.
   - Уважаемый, до Фетги не довезешь? - невозмутимо окликнул чужак.
   Как будто не было ясно - не повезет "уважаемый", даже лошадей не придержит.
   - У нас своя дорога, у тебя своя, - буркнул Пэйт.
   - Да уж вижу, - усмехнулся мужчина и добавил: - Только я бы на твоем месте моей дорогой пошел.
   Старик в ответ на это по-особенному переплел пальцы левой руки и махнул на чужака, тем самым защищаясь от сглаза:
   - Лекка пусть обтешет твой дурной язык.
   Мужчина в ответ на это пожал плечами. Видимо не знал ничего о вельдинской богине Пути, которая противостояла всякому злу.
   Балаганщик же сплюнул с облучка в пыль, хлестнул лошадку кнутом и покатил дальше.
   Неизвестно, был ли незнакомец колдуном или просто злобное его слово услышали духи из числа Путающих Дороги, однако тракт через холмы не принял обоз Пэйта. Неприятности посыпались одна за другой. Сначала кибитка, в которой ехала Эгда, подскочила на каменюке. И ладно бы просто колесо отвалилось, так нет же, ступица треснула! Хорошо, запасная с собой была. Переменили с Гельтом, ругаясь и матерясь сквозь зубы.
   Не успели отъехать и на четыре перехода, лошадь потеряла подкову. Пришлось снова останавливаться и по жаре махать молотком. А потом, когда до Фетги оставалось пути чуть да маленько, и холмы уже сменились Мертвым лесом, дорогу перегородило упавшее дерево. Не объехать.
   Мертвому лесу было уже много веков. Деревья тут стояли огромные, в несколько обхватов, с облезшей корой и кривыми ветвями. Листья на них не росли уже сотни лет, потому дуновение ветра приносило с собой не шум крон, а сухое перестукивание. Жутковатое место. Ни зверя, ни птицы. Да еще хворост тутошний не годился для костра. Совсем не горел, словно каменный. Зато здесь текли несколько хороших ручьев с чистой водой, и не гудела, забиваясь в рот и нос, мошка.
   В общем, пока отваливали могучий ствол с дороги, пока то да се, завечерело. Уж и матерился старый вельд, уж и призывал на голову встречного странника проклятия, думая, что тот все-таки сглазил балаган. Попадись о ту пору балаганщику проклятый незнакомец, не раздумывая, спустил бы он на него псов. Даже девку тощую не пожалел бы. И не страшило, что проведать о злодействе могли меченосцы правителя-далера, которые сурово карали за несоблюдение законов.
   Фетги балаган достигнул аккурат к закрытию ворот. Издалека Пэйт видел, как опускается решетка. Тьфу, ж ты пропасть! Но, делать нечего, пришлось ночевать за стенами. Оно, конечно, не впервой, однако все равно - обидно.
   В город въехали ранним утром. Пестрые кибитки благополучно миновали стражников. Те лениво заглянули внутрь, велели открыть несколько ларей, а потом, не найдя ничего запретного, махнули, мол, проезжайте. Балаганщик заплатил положенную мзду - по медной монете с каждой повозки. Фетги - большой город, тут чутко следили за сбором податей. Приехал - плати. На эти деньги подновляли мостовые и городскую стену, надзирали за чистотой улиц и площадей. Это хорошо. Все лучше, чем, например, где-нибудь в Килхе, где от вони сточных канав слезятся глаза, а по улицам слоняются нищие, попрошайки, а то и лихие людишки.
   А в Фетги спокойно. Здесь маленький балаганчик старого Пэйта заработает немного деньжат. Пёстрые куклы, что лежат до поры до времени в коробах, скоро вынырнут на свет. И не далее, как нынче днем будет разыграно очередное представление. Кривая Эгда разложит на повозке шерстяные носки, чулки и накидки, а то и возьмется гадать. Дара прозирать будущее у дуры-бабы не было никакого, но глядеть она умела пронзительно, а густые смоляные волосищи с тонкой проседью, да кривой бок делали ее сущей ведьмой. Люди верили, когда она бросала вороньи косточки или перебирала руками гладкие камешки с кривыми насечками на выпуклых боках.
   Ну, а не сладится у Эгды с гаданием, так тогда близняшки покажут, что умеют - побросают в воздух деревянные шары, ловко перекидывая их из ладони в ладонь, покажут обманные трюки со стаканами и монетками. Найдется, на что поглазеть детворе и городским зевакам. Одно плохо - девки вошли в самую гадкую пору. Титьки, задницы - все налитое, глаз мужицкий так и цепляет. А защитников чести ихней при балагане двое всего - Пэйт беззубый, да Гельт, которого соплей перешибешь. Поэтому плясать, как раньше, ходить на руках или садиться на шпагаты, дед им строго-настрого воспрещал. Мужей-заступников найдут - тогда другое дело.
   Кибитки Пэйт поставил на потешной площади. Одну из телег быстро обустроили - сняли полог, сдвинули в сторону и накрыли старым покрывалом лари с добром. Получился вроде как помост. Поставили легкую ширму. Гельт взялся доставать из сундука кукол. Были они яркие, нарядные, но уже порядком выцветшие и потасканные. Хлоя устроилась на краю возка и начала насвистывать на дудочке. Алесса, надев ношенное, еще материно видавшее виды пестрое платье отбивала в бубен ритм.
   Ну, а дальше, как водилось: девчонки выкрикивали приглашения, зазывали поглядеть представление. Гельт с Пэйтом, не сговариваясь, готовились разыграть легенду про падение Миаджана.
   Легенда была старая, знал ее в Дальянии каждый, но все одно не уставали смотреть. То ли потому, что до сих пор жила в людях темная страшная память о стране Тьмы, то ли потому, что каждый балаган обязательно показывал, как жрецы Шэдоку совокупляются с рабынями. Уж такую-то подробность кто ж упустит? У Пэйта даже нарочно были сшиты и должным образом раскрашены куклы в виде голых девок - в одних лишь бусах и браслетах. Хотя, поди, дознайся теперь, как оно там было на самом деле.
   У Гельта рассказывать выходило лучше, чем у деда. То ли потому, что все зубы у парня еще были на месте, то ли потому, что обладал он редкой способностью говорить певуче. Мимо пойдешь - остановишься, заслушавшись. Иные рассказчики из лицедеев слова бормотали или выкрикивали с противными завываниями, а Гельт, не гляди, что сопляк, умел так рассказывать, что слышался в его голосе и вой ветра, и грохот волн, и девичий плач, и кровавый бой.
   Выставили нарядный задник, на котором близняшки еще года два тому искусно вышили лес и ступенчатые величественные храмы. Гельт заговорил, как мед лить начал:
   "Сто на десять веков стоял Миаджан. И строились там преогромные храмы. И возводились гробницы. И говорили, будто уходили мертвецы из гробниц прямо в нижние царства смерти, туда, где тянулись каменные подземелья, в которые не было ходу живым, а только жрецам Шэдоку".
   Пэйт исправно тряс куклами жрецов - с глазами в виде черных точек, с лысыми головами и в накидках цвета обожженной глины.
   "И входили в порты корабли с рабами. И везли людей из всех земель, ибо не было врагов у Миаджана, а были только слуги. И отбирали жрецы Шэдоку самых красивых дев..."
   Тут пришел черед Пэйту потрясти крестовинами голых рабынь, что вызвало одобрительный свист и гул со стороны зрителей.
   "И делали их баядерами в храмах, и танцевали они там неистовые танцы, призывая из земли древнюю страшную силу, вместить которую могли лишь невинные девушки..."
   Гул и свист усилились, ибо рассказ подбирался к одному из самых любимых моментов.
   "Брали жрецы баядер на алтарях Шэдоку, и в положенный срок рождались у тех дети невиданной силы. И девочки становились танцовщицами, а мальчиков, едва входили они в возраст мужчин, убивали..."
   На этот случай, тоже любимый у публики, у Пэйта была припасена особая деревянная кукла в бурой рубахе. Под рубахой прятался рыбий пузырь, в который близняшки наливали воду, смешанную с красной глиной, когда подходила пора, один из "жрецов" ударял по пузырю и тот начинал сочиться жижей, похожей на кровь.
   "Их подвешивали на крючья и пускали кровь. Знали жрецы Шэда, чем дольше уходит из тела жизнь, тем больше магии смогут они пожрать из своих жертв. Так, долго стоял Миаджан. И не было колдунов могущественнее, не было магии чернее, опаснее и безжалостнее. Но однажды не выдержала земля злодеяний. Говорили еще, будто одна из баядер не отдала в родах свою силу жрецу, не излила ее в плод, но выплеснула прочь. И зашаталась крепь. Рухнул старый храм, погребая под обломками служителей Шэда и их жертвы..."
   Пэйт передал свои крестовины Гельту и щедро высыпал на кукол ведро камней. Зрители завыли от восторга.
   "А потом задрожала земля, подалась и затрещала. Оседали в пыль великие храмы, словно глиняные, рассыпались алтари Шэдоку, падали, как щепки, деревья, а солнце на много дней закрыла серая хмарь. И уж после того пришла с моря огромная волна. Обрушилась она на уцелевшие города Миаджана и ушли те под воду вместе с руинами храмов и гробниц, вместе с рабскими рынками и пыточными, с домами и людьми. И текло море, покрывая собой все".
   Старый балаганщик изобразил кончину Миаджана, сперва свирепо затопав, потом быстро заменив задник на новый - с вышитыми на нем руинами, а затем покрыв все это голубым отрезом ткани. Зеваки затаили дыхание.
   "Десять на десять веков миновало с той поры. Нет больше Миаджана. Не осталось его храмов, исчезли его жрецы, а земли Раскола поросли деревьями. Но и по сей день не идут туда люди, хотя и болтают, будто много сокровищ таит в себе зеленая чаща. Однако же, кто бы ни шел пытать туда удачу - исчезает навсегда... Лишь одно осталось от тех времен: женщины с особым даром, коих в Дальянии зовут Многоликими. И как прежде рожают они великих мужей. И из века в век крепнет магия, передаваясь от отца к сыну, от сына к брату. Оттого стоит Дальяния, во славу далера и Безликого брата его. И царят в наших землях покой и процветание".
   Заканчивался спектакль непременно появлением красивой куколки в одеянии Многоликой, которая раскланивалась под свист и воодушевленный топот зрителей.
   Алесса побежала с бубном мимо зевак. Монетки посыпали щедро. Балаган у Пэйта и впрямь был хорош, на загляденье. И вот, покуда меньшая из близняшек суетилась, собирая со зрителей монетки, довольный старик оглядывал сборище зевак. Тут-то взгляд Пэйта и запнулся о знакомое лицо, словно нога о камень.
   Давешний странник стоял, сложив руки на груди, и задумчиво смотрел на балаганный помост. Девчонка его, по-прежнему замотанная в палантин, жалась рядом. Какая еще дурная сила их сюда привела? С Пэйта будто водой смыло вчерашнюю злобу. Стало вдруг не по себе. Да еще Эгда, дура старая, подошла и дергает за рукав, да глазищами косит в ту сторону, мол, гляди, гляди!
   По-хорошему, позвать бы кого из меченосцев, чтобы схватили колдуна и волокли в Храм. Но меченосцев поблизости не было.
   - Деда, деда, смотри, - зашептала Хлоя.
   Тьфу ты, дуры ж! А то он не видит! Старик понадеялся, что колдун развернется и уйдет, но тот, напротив двинулся к балагану. Чего ему надо-то от них?
   - Ну как? - спокойно спросил мужчина, подойдя. - Не передумал попутчиков брать?
   У Пэйта немного отлегло от сердца. Все-таки говорил чужак спокойно, не злорадствовал, авось, обойдется все.
   - Ты это... своей дорогой ступай, не то оружных позову... - сказал балаганщик, стараясь, чтобы в голосе не сквозил страх.
   - Так сильно боишься? - хмыкнул незнакомец. - Я же ничего дурного тебе не делал.
   - А дорогу кто мне скривил? - мигом вскипел старик.
   Но чужак покачал головой:
   - Ничего я не кривил. Дорогу ты сам выбрал. А ведь я предупреждал, что лучше моим путем до города ехать. Да ты не послушал.
   Балаганщик зло подергал ус.
   - Чего тебе надо? Что привязался? Иди, вон, к другому кому.
   Мужчина усмехнулся:
   - Зачем мне к другому?
   - А ко мне зачем? - Пэйт и впрямь не понимал. Да мало ли обозов в городе? К любому примкни и езжай, так нет же.
   - С тобой одни бабы и мальчишка. Мне надо доехать до Миль-Канаса.
   Старик не понял, какая между этим связь. Его собеседник, видимо, о том догадался и пояснил:
   - У меня мало денег, у тебя нет крепкого мужика. Дорога неблизкая. Случиться может всякое. Вместе лучше, чем порознь.
   - Не беру я попутчиков, - буркнул Пэйт. - И в Миль-Канас мне не надо.
   - Доехать спокойно хочешь? - прямо спросил мужчина.
   У балаганщика в груди все снова вскипело. Пугать, значит, вздумал?!
   - Ты...
   - Со мной доедешь, - просто сказал незнакомец. - Без меня - нет. Ты и сам ведь знаешь - за Фетги места лихие, дорога там приграничная... А что в Миль-Канас не надо, так врешь ты. Куда тут еще податься с твоим балаганом? Много вы в деревнях заработаете?
   Сказал, стервец, и глядит! Как мысли прочитал! Знал все это Пэйт. И про дорогу опасную, и про то, что по пути из окраинной Фетги впереди только один стоящий город - дальянская столица. Знал. Оттого и собирался примкнуть со своим балаганом к большому обозу, ибо идти через те холмы в одиночку было верным самоубийством.
   - Я могу помочь в дороге. Ты за это возьмешь меньшую плату. Доедем до Миль-Канаса и расстанемся, - тем временем продолжил незнакомец.
   Балаганщик нахмурился:
   - Ты не беглый ли, парень?
   Он цепким взором окинул собеседника: высокий, крепкий, темноволос, но не смугл, а глаза синие, неожиданно яркие. Не понять, каких кровей. Да еще и волосы короткие - в хвост или косу не соберешь. Рабов же (если они не для удовольствий) всегда бреют наголо - от вшей, да и просто, чтобы в глаза бросались.
   - Не беглый?
   Незнакомец в ответ на это усмехнулся:
   - Вольноотпущенник. Выкупился. Домой возвращаюсь.
   У Пэйта отлегло от сердца. Вольноотпущенник баловать не будет, ибо за малейшую провинность вернут хозяину - не умеешь свободой дорожить, так и нечего. А лихих людишек, если подумать, мог бы он на него еще вчера вывести в Мертвом лесу. Или ночью, под городскими стенами.
   Снова Пэйт оглядел странника, подмечая то, что мог упустить с первого взгляда. Но, как ни вглядывался, ничего подозрительного не увидел. Мужик, как мужик. Злобы в лице вроде нет, в душу влезть и понравиться не пытается. Не лебезит, зубы не заговаривает, на Алессу с Хлоей не пялится. Опять же девчонка с ним.
   - А это кто? - кивнула на девку балаганщик. - Жена?
   - Сестра, - ответил мужчина.
   Лучше бы, конечно, чтоб жена, но сестра тоже неплохо.
   - Как звать-то тебя? - спросила Эгда девушку.
   Та в ответ лишь беспомощно улыбнулась и посмотрела на брата.
   - Безголосая она, - пояснил ее спутник. - Немая. Даже мычать не может. Родилась такой.
   Балаганщик вздохнул:
   - Ну... ты это... обещай не баловать... - сказал он.
   Как будто обещание незнакомого попутчика с темным прошлым могло иметь хоть какую-то силу!
   - Обещаю, - сухо ответил собеседник. - Но, узнаю, что сбыть меня с рук хочешь тайком, не взыщи.
   Пэйт пожал плечами:
   - Вельды вольный народ. Мы людьми не торгуем, Лекка не велит, - а про себя балаганщик с запоздалым пониманием подумал еще, что незнакомец, навязавшийся ему в попутчики, небось, об этом знает, потому и прицепился, как клещ. - Денег-то сколько у тебя?
   Мужчина сбросил с плеча подорожную суму, пошарил там и высыпал в широкую ладонь старика горстку меди. На прокорм хватит. Но не более.
   - Ладно. Иди вон в тот возок, - кивнул Пэйт.
   Его новый попутчик подтолкнул сестру к кибитке. Девушка послушно заторопилась. Она не выглядела запуганной, однако была в ней какая-то обреченная покорность воле брата. Это балаганщик заметил сразу.

* * *

   Их звали Эша и Сингур, они были родом из Вальтара и оказались на редкость уживчивыми спутниками. Эша быстро подружилась с Гельтом и близняшками. Как эти две трещотки смогли поладить с немой девкой - для их деда было загадкой, но он предполагал, потому и сошлись, что бездольная не умела говорить.
   Поначалу обитатели маленького балагана держались со спутниками настороженно - не доверяли, да и тяготили их чужаки. Однако брат с сестрой были спокойны и доброжелательны. Первой оттаяла Эгда.
   Дело было вечером за скромной трапезой.
   - С рождения вы в кабале-то были или из-за беды какой попали? - осторожно спросила кривобокая баба Сингура.
   Мужчина усмехнулся:
   - По дурости. Так тоже бывает.
   Собеседница покачала головой:
   - Как же не продали вас по отдельности?
   Эша, сидевшая рядом, уронила взгляд в свою тарелку и словно оцепенела.
   - Повезло, - ответил ее брат. - Хозяин добрый попался. Эша жила с кружевницами, те ее обучили своему мастерству. Она прилежно работала. Ну и я... тоже. Потом выкупились.
   - Ой, - всполошилась болтушка Хлоя. - Это, правда, повезло вам, повезло! Мы в Вальтаре не были - далеко, за морем, но говорят, у вас легко могут в неволю скрасть. Нет там порядка... усобицы постоянно. В Дальянии тоже всякое случается. Помнишь, деда, у нас Ньялу скрали? Скрали, скрали, сестрицу Гельтову. Но деда сразу в Храм пошел...
   Алесса тут же подпрыгнула на месте, словно ее ущипнули за зад и перебила, найдя повод для препирательств:
   - И ничего не сразу! Он сперва по городу ходил, даже в воровском квартале был, думал, выкупить удастся. Это уж потом он в Храм пошел к Многоликой, справедливости просить...
   - Вот и нет! - заупрямилась Хлоя. - К Многоликой он после пошел, когда ему сказали, что видели, кто девку скрал!
   - А ну цыц! - прикрикнул на трещоток Пэйт. - Разгалделись.
   Сингур усмехнулся в тарелку, а девчонки потупились. Только старшая пнула меньшую, незаметно для деда, в щиколотку. Алесса тот час ответила тем же. Гельт нахмурил брови. Девушки успокоились, хотя Хлоя и показала мальчишке язык.
   Эша смотрела на происходящее широко раскрытыми глазами, переводя взгляд с одного лица на другое.
   - И что, нашли девку? - спросил Сингур.
   - Нашли, - горько вздохнул в ответ балаганщик. - Только к тому дню уже месяц миновал. Натерпелась она. Потом родами померла. Чего ей было-то пятнадцать всего...
   - Не повезло, - кивнул собеседник. - Жалко.
   - Мечники храмовые разбойникам тем головы посекли, но девчонку-то не вернешь... - сказал Пэйт и бросил ложку в плоское кривоватое блюдо. - Тьфу, дуры! Разбередили... Теперь и есть неохота!
   Он пихнул тарелку в руки виноватой Алессе и ушел в кибитку.
   ...В Фетге балаган провел еще несколько дней, за которые Эгда успела нагадать горсть медяшек, а близняшки собрать монеток за кукольные представления. По вечерам показывали похабную сказку про то, как капризная дочь торговца выбирала жениха. Эша краснела до корней волос и пряталась в возке. Эгда посмеивалась. Но, когда балаган Пэйта потянулся из города на дорогу, Эша, похоже, испытала нешуточное облегчение.
   Вельды сперва не знали, как разговаривать с немой девкой. Пэйт обычно наклонялся к вальтарийке и говорил нарочито громко. Сингур, увидевший это, сказал спокойно:
   - Что ты орешь? Она же немая, а не глухая.
   - Как же вы разговариваете? - почесал балаганщик плешивый затылок, надежно спрятанный под витками палантина. - Ну, ты-то, понятно, а она?
   За эти дни старик ни разу не видел, как "говорит" немая. Та лишь молчаливо и беспрекословно выполняла приказания брата. Сингур говорил: "Просыпайся", и она тут же вставала, спешила умыться. Он спрашивал: "Голодная?" Девушка кивала. Велел: "Иди в тенек". Она шла. Будто воли своей не имела!
   Вообще Сингур был очень внимателен к сестре, видать понимал ее с полувзгляда, с одного движения бровей. И ещё он отчего-то каждое утро и вечер чутко прислушивался к её дыханию. Требовательно клал руки на плечи девушки и приказывал:
   - Дыши.
   Она прилежно делала несколько спокойных вдохов и выдохов, после чего брат, как правило, успокаивался и возвращался к своим делам.
   Хлоя, язык у которой был длиннее обеих кос, как-то не выдержала и спросила:
   - Сестра твоя хворает что ли?
   - Да, - сказал Сингур. - Жаба у нее грудная. Душит.
   Близняшки переглянулись, и Алесса сказала с жалостью:
   - Бедная... Жабу только колдун, говорят, вытащить может. Эша, поди, ночью с открытым ртом спала, вот она и влезла, а потом в груди засела и присосалась...
   - Наверное, - ответил Сингур. - У нее это с детства. То, будто на поправку идет, а то задыхается ни с того, ни с сего, аж синеет.
   Эгда покачала головой и погладила съежившуюся на телеге Эшу по плечу. Девушка смотрела куда-то вниз. Вельдинке показалось, что Эше больно слушать, как судачат о ее болезни, а брат то ли не обращал на это внимания, то ли не понимал, что было наиболее вероятно.
   - Я показывал ее лекарю в Лефоссе. Хорошему лекарю. Тот сказал, исцеления от такого нет. Можно лишь облегчение дать, если кровь пускать время от времени. Хотел я этому умнику самому кровь пустить, но пожалел, подумал, вдруг, и впрямь кого-то вылечит.
   Пэйт же про себя поразился тому, насколько спокойно Эша переносила болезнь, будто и не беспокоилась тем, что где-то в груди у неё притаилась неведомая и неизлечимая хворь. Однако, когда Сингур рассказывал о сестрином недуге, балаганщик видел, как крепко девушка стискивает в кулаке висящую на шее свистульку. Старик заметил, Эша частенько так делала, то ли в пору отчаяния, то ли в пору глухого одиночества.
   На девичьей груди свистулька смотрелась нелепо, едва ли не смешно. Когда балаганщик впервые увидел это "украшение" болтающимся на девичьей шее, он удивился - зачем? Сингур напомнил, мол, сестра немая, случись чего, даже на помощь позвать не сможет, окликнуть. Эша тогда смутилась и словно окаменела. А побелевшими пальцами стиснула свистульку. Она всегда цепенела, если брат с кем-то о ней говорил. Поэтому девушка старалась найти себе какое-нибудь занятие, чтобы как можно реже быть у спутников на глазах без дела.
   Перетряхнув всё балаганное барахло, Эша долго корпела над ним, вооружившись костяной иголкой и старенькими нитками. Она что-то выкраивала из обрывков и лоскутков ткани, украшала это затейливой вышивкой и собственноручно сплетёнными шнурками. Пэйт сперва не понял, чего она там такое делает, но когда девчонка показала новые наряды для кукол, тут даже трещотки-близняшки ахнули. Одежки получились ладные, а уж какие красивые!
   Словом, нежданные попутчики не доставляли балаганщику и его семейству хлопот. Сингур не чурался никакой работы, начиная с починки телеги и заканчивая чисткой балаганных лошадок. Эша старалась помочь Эгде и девочкам в любом деле, какое было ей по силам, но при этом всегда беспрекословно подчинялась брату. Пэйт видывал, конечно, невольников за свою жизнь, но даже среди рабов найти послушнее и покладистей сестры Сингура было, наверное, сложно.
   Впрочем, постепенно вельды привыкли к попутчикам. А застенчивая до болезненной неуверенности Эша, даже начала потихоньку "разговаривать", объясняясь с близняшками и Гельтом жестами. Пару раз Пэйт видел, как она улыбается. Миловидная девушка, только странная, вся в себе. Будто огонь в ней живой едва теплится, не огонь даже, а так, уголек.
   Балаганщик не приставал к спутникам с расспросами и Эгде с девчонками тоже строго-настрого наказал не лезть. Однако это не мешало Пэйту подмечать небезынтересные подробности. Например, однажды вечером, когда Сингур, раздевшись по пояс, умывался, вельд заметил у него на спине безобразный шрам. Шрам тянулся от затылка вдоль хребта и уходил под ремень штанов. Прежде старику не доводилось встречать такого странного увечья, он даже не представлял, как можно было получить такую рану.
   Дурехи-близняшки Сингуров рубец увидели через пару дней, то-то уж замучились переглядываться и перешептываться.
   - Деда, - вечером, тихонько спросил балаганщика Гельт. - А ты видал, чего у него на спине?
   И мальчишка стрельнул глазами в сторону повозки, в которой спали Сингур и Эша.
   - Видал. Не нашего это ума дело, - оборвал внука старик. - Мало ли что бывает.

* * *

   На следующий день кибитки балагана выкатили на главный тракт, к придорожному улусу - месту, где из года в год на протяжении десятилетий становились лагерем торговые караваны. Пэйт был уверен, что здесь удастся найти попутчиков, с которыми можно будет в относительной безопасности миновать земли приграничья. При богатых торговых обозах всегда ехали оружные отряды, охранявшие странников и их добро в пути.
   Так оно и вышло. За три серебряные монеты балаганщику удалось сговориться с купцами из Льесса, которые везли в Миль-Канас на продажу ткани и чеканную посуду. С ними был и десяток наемников, вооруженных до зубов. Хоть по уговору и тащились кибитки вельдов в хвосте обоза, однако все одно - под защитой.
   Равнины давно сменились предгорьями и виды открывались такие, что захватывало дух. Здесь - среди желтых, как топленое масло, валунов буйно росла зелень, и текли кипучие вспененные ручейки, убегавшие и бесследно исчезавшие среди острых камней. Гнус пропал, как его не было, и воздух стал заметно жарче. Теперь уже путники обматывали головы палантинами, чтобы не пекло солнце и не обгорали лица.
   Пэйт даже на стоянках старался держаться в стороне от купцов. Те были заносчивы и надменны, а наемники, ехавшие с ними, как один, молодые мужики. Из женщин же при всем обозе были только Пэйтовы девки-трещотки да Эша. Впрочем, та если и выходила из кибитки, неизменно держалась поближе к брату и тискала в руках свою свистульку.
   На привалах Эша устраивалась в тени кибитки с рукодельем на коленях - она сноровисто вышивала новый задник для представления про Миаджан - в ход шли лоскутки, обрывки ниток, старые рваные палантины... Уж и мрачные получались на ее вышивке леса, но такие, что казалось - настоящие! Никогда прежде старый балаганщик не видывал эдакой красоты.
   - Ей бы ниток да тканей хороших, знатная бы белошвейка вышла, - как-то сказал Пэйт Сингуру.
   Тот в ответ усмехнулся:
   - Она и есть белошвейка. На ткань и шелковые нити нужны деньги. У меня их пока нет.
   Балаганщик почесал подбородок:
   - В Миль-Канасе можно будет купить. И работы там много...
   - Знаю, - ответил Сингур.
   В этот миг старик почувствовал, что его собеседник напрягся и, словно ощетинился весь. К их кибитке подошел один из наемников - широкоплечий мужик средних лет со сломанным носом и темными волосами, заплетенными на виргский манер во множество кос.
   - Мне знакомо твое лицо, - сказал наемник Сингуру. - Ты не был в той заварухе при Алате?
   - Нет, - ответил тот. - Не был. Возможно, просто, на кого-то похож.
   Его собеседник задумчиво кивнул:
   - Возможно, - и тут же оживленно добавил: - Я встречал одну шлюху, которая с лица была точь-в-точь, как моя невестка. Было занятно поиметь ее за несколько монет. Правда, она оказалась такая пьяная, что заснула. Поэтому, я, когда уходил, забрал деньги. За что мне платить, если она в деле не участвовала?
   Он расхохотался, хлопнул Сингура по плечу и сказал:
   - А жаль, что ты не был при Алате. В их молельных крепостях было столько нетронутых девок. И все-таки, где-то я тебя как будто видел...
   Сингур ответил:
   - Вряд ли.
   На том их беседа и закончилась. Однако Пэйт нутром чуял - его попутчику этот разговор пришелся против шерсти. На следующий день, когда солнце поднималось в зенит, телеги выкатились к Зеленому Устью. Два пологих склона зажимали между собой дорогу, и та, петляя, тянулась в их тенистой ложбине несколько переходов.
   Сингур все это время безмятежно сидевший в кибитке, вдруг тронул Пэйта за плечо:
   - Стой. Надо проверить колеса.
   Балаганщик недоуменно поглядел на попутчика и спросил:
   - Чего это ты всполошился?
   - Остановись. Мы их нагоним. Надо проверить...
   Пэйт все-таки натянул поводья:
   - Отстанем ведь.
   - Эгду окликни, - сказал на это Сингур.
   Балаганщик пронзительно свистнул, чтобы сестра, ехавшая впереди, тоже остановилась.
   - Ну? Чего еще? - снова повернулся старик к попутчику.
   - Переждать надо.
   У балаганщика округлились глаза:
   - Ты спятил что ли? На солнце перегрелся? Так водой облейся. Тут самые лихие места, а ты нам от охраняемого обоза отстать предлагаешь? Совсем рехнулся?
   И тут же закружились в голове тревожные мысли - ведь узнал его откуда-то тот виргский наемник! Что за лихого человека везет балаганная кибитка? Не удумал ли злого чего? Однако Пэйт вовремя напомнил себе, что все злое Сингур мог сделать и раньше.
   - Не следует за ними ехать, - тем временем сказал ему собеседник. - Надо переждать.
   - Чего пережидать? Скажешь ты толком? - вспылил Пэйт, глядя на Зеленое Устье, в буйных кущах которого уже скрылась последняя телега с последним же всадником, ее сопровождающим.
   - Они не доедут. Нам нужно остановиться.
   Эгда, спрыгнула с облучка своей телеги, подошла к мужчинам и стала рядом.
   - Чего вы тут замерли, как присохли? - удивилась женщина. - Отстанем ведь! Ждать-то они нас не будут.
   - Вы как хотите, а мы с сестрой не поедем. Эша, выходи! - приказал Сингур.
   Его сестра, ехавшая в повозке с близняшками, тот час же послушно спрыгнула на дорогу. Девчонки Пэйта высунули одинаковые любопытные физиономии - одна справа, другая слева - поглядеть, что происходит, отчего остановились.
   - Хотите, езжайте. Мы остаемся, - Сингур вытащил из кибитки свою видавшую виды суму.
   Пэйт выругался и хотел было хлестнуть лошадь, но сестра его удержала.
   - Не торопись. Давай и правда повременим. Ежели чего, просто повернем на северный тракт и дождемся нового обоза.
   Балаганщик досадливо врезал кнутовищем по облучку и снова выматерился.
   - Ну, чего вылупилась? Давай, харч доставай, уж коли стоять, так с пользой! Да и лошади пусть отдохнут.
   Сингур поднялся по склону, отыскал ручей и набрал два меха воды. Был он спокоен и нетороплив. А Пэйт про себя досадовал, злился неведомо чему. Солнце уже катилось к горизонту.
   - Может уж и заночуем тут? - спросил балаганщик, потому как не видел смысла в том, чтобы пускаться в дорогу, когда вот-вот начнет смеркаться.
   - Нет. Ночью будем ехать. Медлить нельзя, - сказал Сингур.
   - Тьфу ты, Лекка тебя успокой! - выругался старик. - То стоять надо, покуда светло, то ехать всю ночь! Куда ты поедешь по дроге такой? Одни камни! А ежели колесо сломается или ось треснет?
   - Не треснет, - невозмутимо ответил Сингур. - А мешкать нельзя. Устье нужно к утру миновать.
   Эгда вдруг удержала его за запястье и сказала:
   - Ты зачем пугаешь так страшно? Что там на дороге?
   Он ответил только:
   - Увидишь.

* * *

   Они и впрямь увидели. Солнце уже закатилось за склон холма-горы, но в Устье еще было светло, и камни казались золотыми в закатном свете. Давешние попутчики балаганщиков - нагие и окровавленные - валялись кто где.
   Пэйт подозвал собак, чтобы не взялись вылизывать кровавые лужи. Псы отошли от тел с неохотой и с такой же неохотой запрыгнули в кибитки. Старик тем временем счёл погибших. Не хватало пятерых, не то шестерых. Значит, живьем взяли. Из наемников он не досчитался двоих. Остальные лежали, кто со стрелой в глазу, кто со стрелой в боку, кто зарубленный.
   Добра при убитых не осталось. Налетчики не брезговали - забрали и окровавленную одежду, и сапоги. У некоторых отрубили пальцы вместе с перстями.
   Балаганщик осенил себя охранительным знамением и прошептал:
   - Кутталь забери тех, кто это сделал...
   Сингура открывшееся зрелище не напугало и не удивило. Он спрыгнул с телеги и растащил в стороны тела, которые мешали проехать. Из материной кибитки выглянул бледный от страха Гельт. Он обнимал за могучую шею пса и с ужасом глядел на мертвецов. Увидев одного с разрубленной головой, мальчишка позеленел и спрятался за кожаным пологом.
   - Поехали, - Сингур забрался обратно в повозку.
   Они двинулись вперед в молчании. У Пэйта даже мысли ворочались в голове с трудом. Он никак не мог осмыслить, откуда его попутчик мог узнать о случившемся? Неужто и впрямь колдун?
   Вельды ехали весь остаток дня, весь вечер, всю ночь и лишь, выкатившись на широкий тракт, остановились. Пэйт обернулся к спутнику:
   - Откуда ты знал? - спросил он. - Говори, или дальше я тебя не повезу.
   Сингур посмотрел на него исподлобья, а потом ответил:
   - Я чую дорогу.
   - Ты - колдун? - насел на него балаганщик. - Повелеваешь темными силами?
   Его собеседник в ответ усмехнулся:
   - Если бы... Нет. Я не колдун. Но умею чувствовать дорогу. Это... дар такой.
   Старик рассвирепел:
   - Ах, дар? Дар такой? Те люди могли не погибнуть, если бы ты им сказал, что впереди нет дороги и ждет засада! Мы платили им...
   Сингур посмотрел на Пэйта и тот осекся, будто подавился невысказанными еще словами:
   - Тем людям я не обещал добраться до Миль-Канаса невредимыми, с ними у меня никакого уговора не было. А с тобой был. Скажи я им, что пути впереди нет, они бы подняли нас на смех и все равно погибли. А если бы поверили и прислушались, то я бы уже не был вольноотпущенником. Так что ты просто сиди и радуйся, тому, что жив, в отличие от них.
   Пэйт как-то притих и съежился, а потом сказал неловко:
   - Ты... не гневайся... спасибо, в общем...
   Сингур в ответ промолчал. Больше они в тот день не разговаривали.

* * *

   К Миль-Канасу балаганчик старого Пэйта подъехал на закате. Каменистые холмы делались все больше и выше, а рощи деревьев на них и ленты узких рек казались вышитыми. Дорога текла и текла вперед - к белому городу, казавшемуся в лучах закатного солнца и розовым, и лиловым, и багряным, и пурпурным...
   Сингур слышал, что столица Дальянии строилась не вширь, а в высоту, ибо город поднимался вверх по холму и венчал его Храм Джерта. Отсюда были видны на фоне темнеющего неба величественные арки и колонны, сияющие маковицы. Зачем нужен храм без стен и крыши?
   К счастью, при въезде в столицу никаких заминок не случилось. Белые ворота, оббитые кованым кружевом, оказались ещё распахнуты. Бойкие толпы приезжих потихоньку иссякали и уже не были особенно многочисленны. Телеги скрипели не столь пронзительно, как утром и в полдень, когда повозки наводняли тракт. Даже лошади и те фыркали устало и негромко, а люди переговаривались вяло, вполголоса, утомлённые долгим странствием.
   На привратной страже тут стояли мечники Храма. Они пропускали паланкины и телеги, взимали мзду, подсказывали, где можно оставить лошадей и повозки. Плата за въезд в Миль-Канас была установлена по числу лошадиных голов и количеству путников, цена, конечно, немалая, но и не бессовестно высокая. Плохо тут было другое - передвигаться на повозках получалось лишь в нижней части города, которая, располагалась, собственно, у подножия холма. Больше дорог в Миль-Канасе не было, ибо состояла столица Дальянии из одних лестниц. Лестницы эти были разных цветов, длины и ширины. Они тянулись вверх, соединяя улицы, и разбегались в стороны, перетекая в кварталы. Поэтому перемещаться по столице можно было либо на своих двоих, либо на паланкинах, которые носили специально обученные рабы или вольнонаемные.
   Сингур жадно оглядывался по сторонам. Город был высоким и белым, а улицы мощеные желтым песчаником не знали ни пыли, ни грязи, ни луж. Даже желоба сточных канав и те выкладывали камнем. А деревья, если находили клочок земли, на котором могли укорениться, росли с толстыми узловатыми стволами, с раскидистыми кронами.
   И дома тут словно переходили один в другой, поднимаясь по холму белыми уступами, выпирая квадратными двориками и плоскими крышами, опоясываясь узкими улочками, огибающими холм. С той, другой стороны, можно увидеть море. Оно будет, как на ладони, а блеск воды и белизна стен ослепят...
   Миль-Канас был красив. И богат. Хороший город. Сингуру понравился. Если бы не Храм на вершине. Храмы брат Эши не любил. Никакие.
   Недалеко от городских ворот Пэйт отыскал площадь для постоя. Тут был колодец, сточная яма, рядом конюшни и постоялый двор. Хочешь - останавливайся на площади бесплатно, хочешь - покупай место под крышей для себя или лошадей. Денег у малого балагана было не в избытке, поэтому остановились просто так. Напоили коней, напились сами. Эгда в каменной чаше, нарочно сделанной в мостовой, развела огонь, приготовила ужин.
   - Мы свой уговор выполнили, - осторожно сказал Пэйт, намекая Сингуру на то, что пора бы ему и честь знать - оставить их в покое.
   - Да, - кивнул собеседник. - Но мне все еще нужна твоя помощь, - сказал он и добавил сразу же: - Не безвозмездная.
   Балаганщик смерил мужчину задумчивым взглядом.
   - Что за помощь?
   - Для тебя никакого риска, - ответил тот. - Завтра сходите со мной в одно место. На том и распрощаемся.
   Пэйт уперся:
   - Никуда не пойду, пока не скажешь, чего затеял.
   Сингур терпеливо объяснил:
   - Я ведь не просто так сюда приехал. Это столица как-никак. Богатый город. Здесь можно заработать. Все по закону. Тебе отдам пятую часть от вырученного. По рукам?
   Старик вздохнул.
   - Сперва погляжу, как ты зарабатывать собрался, а там уж и решим.
   Сингур кивнул:
   - Завтра. Эша, ты сыта?
   Сестра поспешно кивнула, словно боялась, что брат сочтет, будто она голодна и несчастна.
   - Иди спать.
   Пэйт ожидал, что девушка, как прежде покорно выполнит то, что велено, но она его удивила. Отставила в сторону треснувшее блюдо и взяла брата за плечо. Он посмотрел безо всякого выражения. И тогда тонкие девичьи пальцы замелькали в воздухе. Язык немых. О чем она говорила? Балаганщик не знал, а Сингур ответил только:
   - Это мне решать. Иди, ложись.
   Ее лицо болезненно дрогнуло, а худая рука стиснула свистульку, болтающуюся на груди. Эша ссутулилась, словно ее ударили, и ушла в повозку. Старику в этот миг было ее жалко. Да и не только ему. Судя по тому, как замолчали трещотки-близняшки, до этого о чем-то привычно спорившие с Гельтом, Эшу пожалели и они, и Эгда, и даже мальчишка. Один брат спокойно ел, глядя в рдеющие угли костра.

* * *

   На следующее утро Сингур растолкал Пэйта еще в потемках.
   - Собирайся.
   Старик зевнул и потер лицо:
   - Куда ты собрался-то? Скажешь хоть?
   - Скажу. Здесь есть поединочные круги. И делают ставки. Если ставка удачная, можно заработать очень много.
   Балаганщик хмыкнул:
   - Я уж всерьез поверил, что ты собрался зарабатывать. А ты собрался ставить? Для этого бойцов надо знать, да и деньги какие-никакие иметь. А ты гол, как камень придорожный. И у меня не проси. Не дам.
   В ответ на это Сингур вытянул из-за пазухи тяжелый золотой перстень с желтым прозрачным камнем.
   - Вот это поставим. Держи.
   Он отдал перстень старику. Балаганщик сперва онемел, разглядывая массивное украшение, а потом охнул:
   - Да ты спятил?! Его, если продать, год можно жить безбедно!
   - Год - это мало. Жизнь длинная, - сказал вальтариец. - Идем.
   Конечно, Гельт от их разговора проснулся и увязался следом. Девок и Эгду оставили спать в повозках. Однако когда уходили, Пэйт почувствовал спиной чей-то взгляд, а обернувшись, заметил, что кожаный полог повозки, в которой вместе с близняшками спала Эша, всколыхнулся, опускаясь.
   Мужчины отправились в верхнюю часть города. Отродясь балаганщик не ходил столько пешком. Да еще эти лестницы! То вправо, то влево, то желтые, то красные, то синие. И дома стоят впритык, окна у некоторых закрыты ставнями, а у других заставлены цветами, чтобы не впускать жару и шум улиц.
   Миль-Канас был красив, но старикам тут приходилось тяжко - столько ступенек! Под конец у Пэйта уже кололо в боку, а перед глазами ползли белые пятна. К счастью, идти осталось совсем мало, если судить по приближающимся крикам и гулу множества голосов. Гельт тот час навострил уши. Любопытно-то как!
   - Ты одумайся, - увещевал Пэйт Сингура, сипло и с трудом дыша. - Одумайся. Зачем так рисковать? Проиграешь все! Лучше снести в лавку и продать. Хорошие деньги выручишь!
   Сингур в ответ на это лишь качал головой.
   - Идем ближе.
   Народу на площади оказалось полным-полно. Тут даже были сделаны каменные скамьи в несколько ярусов. Но сидеть на таких, чтобы видеть бой, как на ладони, можно было только за деньги. Кто не хотели или не могли платить, толпились на мостовой. Иные даже приносили с собой скамеечки, чтобы встать на них и наблюдать из-за голов за происходящим.
   Пэйт с Гельтом пробирались следом за своим спутником, локтями распихивая зевак. Трижды Пэйту перепало по ребрам, пару раз ему наступили на ногу. Но то мелочи. А перстень он крепко сжимал в кулаке. Так стискивал, что боялся - пальцы разжать не сможет. Сингур тем временем вышел к арене. Балаганщик нагнал его и стал рядом. Двое крепких бойцов бились, разбрызгивая кровь и пот. На уличных сшибках запрещалось использовать оружие, только кулаки.
   В городе, конечно, была и каменная арена, место, где собиралась знать. Зрелища там стоили немалых денег и были кровавы. Но на каменный круг не мог выйти биться никто из толпы. Только опытные бойцы, за которыми стоял или хозяин, или гильдия. Вольнонаемных туда не пускали. А сражались любым оружием и чаще всего - до смерти. Впрочем, то зависело от уговора сторон. Если хозяин ценил выставленного бойца, ему могли сохранить жизнь.
   Здесь же - на городской арене - биться мог всякий, у кого хватало смелости. И всякий же мог делать ставки. Вон, в стороне от круга, рядом с каменным столом стоят здоровые мордовороты, а с ними тощий желчного вида человечек - считарь. Он принимает деньги и ценности, ведет список на деревянной доске, а сделавшим ставку выдает кусочки кожи, с начертанным на них именем бойца и суммой поставленных монет. Все без обмана.
   Читать из простолюдинов мало кто умеет, но у бойца всегда есть кличка, которую легко отобразить кривым рисунком. Например, сейчас дрались "Вепрь" и "Тесак".
   На Вепря поставлено было больше, вон, сколько палочек, и каждая означает человека. На Тесака поменьше. Но шансы у них почти равны - оба здоровые, мощные и бугрятся от мышц. Опытных видно сразу - они не бахвалятся, не выделываются, берегут силы и каждое движение их точно и лишено суетливости. И Вепрь, и Тесак были опытными. Видать, выставляли их от разных лестниц. Народ орал до хрипоты.
   - На кого будешь ставить? - прокричал Сингуру на ухо Пэйт.
   - Пока ни на кого, - ответил мужчина. - Присмотреться надо.
   Вепрь был могуч, но медлителен. Тесак двигался быстрее, однако удары у него были менее сильными, а оттого словно бы не доставали противника, хотя тот не всегда успевал увернуться. Сам Вепрь ударил дважды. Один раз в бок. От этого удара Тесак согнулся, а толпа ликующе взвыла. А второй раз Вепрь отправил противника прямиком на каменную мостовую. Тот упал, приложился головой и сомлел.
   Бой был окончен.
   Разводной выбежал в середину круга, взмахнул руками и прокричал, прерывая общий гвалт:
   - Поединок закончился победой Вепря! Сделавшие ставки подходите забрать выигранное!
   Толпа оживилась и зрители, кому довелось снять с боя куш, потекли в сторону считаря.
   Вепрь же отсел на каменную скамью. Кто-то из сотоварищей, либо тех, чью лестницу он представлял, облили взопревшего бойца водой, обтерли полотенцем. А на круг вышли двое других. На этот раз "Пятерня" и "Зуб". У Зуба не хватало зуба, а у Пятерни были такие ручищи, что казалось, он отдыхает, сворачивая шеи быкам.
   Противники сменялись один за другим. Затем оставшиеся выходили против друг друга. Толпа свистела, подбадривая любимцев, топала ногами, требуя бойцов не кружить, выжидая, на месте, но бить сильнее и чаще.
   Пэйт поглядывал, то на своего спутника, то на арену и помалкивал. Перстень во вспотевшей руке балаганщика стал горячим. Однако торопить Сингура старик не решался. Догадывался, что тот ждет итоговой схватки. Когда сильный выйдет против сильного. А там уже можно и рискнуть. Ставки поднимутся до небес...
   Однако когда прошло уже несколько часов и, наконец, Пятерня вышел против Вепря, Сингур не шевельнулся. Пэйт решил, что сегодня он рисковать остережется. А вот это правильно. К бойцам надо присмотреться, заложить кольцо можно и завтра, и послезавтра. Удачу лучше пытать, не торопясь.
   Вепрь уложил Пятерню за несколько минут. Не потому, что тот устал или дрался хуже. Такие бойцы не устают. Их выносливости позавидует и тягловая лошадь. Просто Вепрь, несмотря на монолитность и неспешность, был силен, а, если присмотреться внимательнее, то и достаточно ловок, когда это было необходимо. Помимо этого он обладал еще одной редкой способностью, которой обладает только очень хороший боец - умел предугадывать действия противника. Хотя и выглядел тупой горой мышц.
   Разводной выскочил на круг, вскидывая руки и объявляя победителя сшибки этого дня. Обычно такие битвы заканчивались всегда одинаково. На круг позволяли выйти ради потехи любому, кто хотел попытать удачи. Тут можно было заработать, просто выстояв против победителя несколько минут, или рассмешив публику. За риск хорошо платили. А если удавалось показать какую-никакую драку - одаривали и вовсе щедро. Другое дело, что вся эта щедрая плата потом могла уйти на лекарей. А то и не хватило б ее вовсе.
   - Бой с победителем! - прокричал разводной, вскидывая руку Вепря за запястье. - Бой с победителем!
   - Скомороший или всерьез? - тут же отозвались из толпы.
   Разводной поглядел на вепря. Тот приглашающее ухмыльнулся.
   - Всерьез! На ставку, на деньги! Простоять пять минут - одна серебряная монета. Уронить - кошель!
   Толпа загудела. Зевакам хотелось зрелища. Если найдется дурак, который согласится выйти, со зрителей соберут плату за смотрины - по несколько медных монет. Но оно того стоило. И законом не возбранялось.
   - Бой с победителем на ставку! Есть желающие?
   В этот миг Пэйт увидел, как Сингур неспешно расстегивает пояс и стягивает через голову рубаху.
   - Ты чего это? - всполошился балаганщик. - Ты чего это?!
   Сингур словно не услышал старика, сунул ему в руки свою рубаху и сказал разводному:
   - Желающие есть.
   После этого повернулся к Пэйту и негромко произнес:
   - Иди, ставь перстень. На меня.
   Балаганщик открыл и закрыл рот, стискивая потной ладонью драгоценное украшение.
   - Ты...
   - Ставь на меня. И возвращайся сюда же.
   Пэйт кинулся через толпу. Гельт спешил впереди деда, распихивая локтями зрителей. Зеваки оживились, увидев новичка. Засвистели, заулюлюукали. Пэйт слышал, что на кругу разводной спрашивает поединщиков, добровольно ли вышли они на бой, готовы ли к тому, что исход может быть любым, напоминал об условиях - по причинному месту не бить, за волосы друг друга, как девкам, не таскать, до смертоубийства не доводить...
   Возле считаря толпы не было. Ставить в таком бое дозволялось только на новичка. Поэтому неудивительно, что Пэйт оказался единственным из желавших рискнуть. И на него с его перстнем поглядели, как на круглого идиота. Старик смахнул со лба пот и сказал, будто оправдываясь:
   - Если победит, сниму куш.
   Считарь хмыкнул, мордовороты, что его охраняли, переглянулась и, небось, заржали бы, но тут дело серьезное, и ставка большая. Поэтому сдержались.
   - Как заявлять новичка? - спросил считарь. - Имя-то хоть его знаешь? Или кличку?
   Балаганщик только руками развел.
   - Ну, ступай, гляди. Ежели выстоит, сюда снова подойдешь, - сказал считарь, после чего вручил старику кусочек исписанной кожи и кивнул одному из своих охранников: - Проводи человека, чтобы наперед встал и видел все.
   Пэйта вместе с внучком со всем почтением вывели к краю круга. Дед замер, стискивая Гельта за плечо. Эх, и дураки же они! Ну, ладно, Сингур, без ума в дело влез, но уж он-то - Пэйт - старый хрыч, мог и отговорить! Да если бы он знал, какая у этого стервеца надежда на заработок, разве б стал связываться?
   - Бьются двое! - тем временем огласил разводной, которому кивнули, что деньги со зрителей собраны. - Вепрь с человеком со стороны. Ставка на новичка одна. Начнут, как рукой махну.
   С этими словами разводной выбежал с круга и выдержал короткую паузу, давая поединщикам оценить друг друга, а зрителям оценить поединщиков.
   Противники оказались одного роста. И теперь Пэйт глядел на своего бойца, с ужасом понимая, что против видавшего виды Вепря, ему не выстоять. Мужчины стояли друг напротив друга. Вепрь смотрел с насмешкой. Сингур же был спокоен. Словно это не его сейчас будут калечить при всем честном народе. Пэйту померещилось, будто вальтариец мысленно производит какие-то подсчеты. Лицо его хотя и казалось бесстрастным, но при этом было слишком уж сосредоточенным.
   Вепрь стоял скалой. Он и казался монолитом, состоящим из мышц и бугров. Голова у него плавно перетекала в шею, шея в плечи, а плечи раздавались в ручищи и отливались в выпуклую широкую грудь. Все гладкое, мощное, маслянисто блестящее, загорелое.
   Рядом со своим противником Сингур выглядел не так впечатляюще - веса и мышц в нем было куда меньше, кожей бледен. Пэйт со своего места пытался разглядеть хоть что-то, что могло бы сказать о Сингуре, как о хорошем бойце, но, будто назло, зацепился взглядом за какую-то засаленную плетенку у него на запястье и теперь в панике думал только об одном - убьют, убьют ведь дурака!
   Толпа затаилась, предчувствуя знатную сшибку.
   Разводной махнул, давая начало бою.
   У Пэйта от этого простого движения в животе словно провернулись тупые жернова.

* * *

   За виденные сегодня бои Сингур смог оценить и сильные, и слабые стороны противника. По привычке он сперва наблюдал за людьми на кругу. Хотя нынче это было пустой тратой времени. Сейчас имело значение только одно - удары сердца. От шестидесяти до восьмидесяти. Он считал. А еще чувствовал, что на него смотрят. Не все эти люди, нет, кто-то другой. Смотрит со вниманием, пристально. Он кожей осязал чей-то пронзительный взгляд, и от этого сердце волей-неволей пыталось пуститься вскачь.
   Нет. Нельзя. Это потом. Все потом.
   Противник подобрался.
   Сингур нарочито вяло махнул рукой, будто собираясь ударить. Вепрь отпрянул и его кулак размером с походную наковальню полетел в лицо противнику. То, что произошло дальше, зрители не смогли толком разглядеть.
   Пэйт так крепко вцепился в плечо внуку, что аж пальцы свело. Впрочем, мальчишка мертвой хватки не почувствовал, он, расширившимися глазами смотрел на арену.
   Сингур сдвинулся с места всего на полшага и наотмашь ударил Вепря по запястью, а когда противник покачнулся и сунулся вперед, то был встречен резким и сильным ударом в голову. Остальное Гельт не разобрал, просто увидел, что рука, которой Вепрь попытался ударить Сингура, перехвачена, вывернута, а противник припал на колено и кричит. Сингур выворачивал ему руку еще несколько мгновений, пока Вепрь хрипло, заходясь от боли, не проорал: "Хватит!".
   Бой занял несколько мгновений, а победитель, не дожидаясь, пока разводной выбежит на круг, шагнул прочь, взял из рук онемевшего Пэйта рубаху и сказал, склонившись к уху старика:
   - Быстро забирай деньги. Идите налево, потом по красным лестницам вниз, несколько переходов по оранжевым и выйдете на рыночную площадь, там затеряетесь и дойдете до кибиток. Но торопитесь, за вами отправятся.
   С этими словами он подтолкнул опешившего балаганщика к считарю, а сам взял из рук разводного туго набитый кошель с монетами и ввинтился в толпу. Впрочем, толпа вдруг раздалась в стороны, будто течение реки, встретившее неожиданную преграду.
   Пять, шесть, семь, восемь... Сингур считал. Он понимал - откат неминуем. В голове уже гулко стучалась кровь. И кто-то смотрел ему в спину. Что-то еще кричали вслед. Он ушел слишком быстро, так не принято, нельзя. Но плевать он хотел на обычаи поединочных кругов.
   За ним шли. Двое, может, трое.
   Он перебежал через широкую площадь, быстро спустился по синей лестнице, свернул в короткий переход. Улица здесь была узкая - двоим не разминуться и круто шла под уклон, он миновал ее бегом, по-прежнему слыша за спиной шаги. Нырнул в тень длинной каменной арки, быстро взлетел по короткой пестрой лестнице на верхнюю улицу, снова свернул между домами, в несколько шагов пересек узкий дворик, в котором удушливо пахло незнакомыми сладкими цветами. Какая-то женщина поливала цветы из маленькой лейки. Она недоуменно оглянулась. Лицо запомнила. Драг их всех тут раздери!
   Сингур чувствовал, как медленно закипает кровь, расходясь горячими потоками, стекая от затылка, вдоль позвоночника, разбегаясь обжигающими токами по телу. Сердце заторопилось, споткнулось и понеслось. И тогда он, уже не пытаясь беречься, бросился вверх по очередной, попавшейся на пути мозаичной лестнице.
   Может, Пэйту повезло больше? Если он послушался, то сумел уйти, это наверняка. Главное, чтобы не замешкался, когда получит деньги. Деньги и перстень.
   Он снова свернул на очередную лестницу и остановился. Не запыхался, нет. Но сердце колотилось так, что перед глазами темнело. Сингур привалился плечом к ровной стене незнакомого дома. Попытался сосредоточиться. Девяносто ударов. Это предел. Больше нельзя. Надо успокоиться. Успокоиться... Он сделал медленный глубокий вдох. Успокоиться. Восемьдесят пять. И приблизительно полчаса до отката.
   Медленно он начал подниматься вверх.

* * *

   Красивая женщина в богатом синем платье шагнула к нему из-за увитой виноградом арки.
   - Постой! - она преградила ему дорогу и стала напротив, вскинув руки - белые-белые, тонущие в длинных шелковых рукавах.
   Сингур замер, глядя на узкие ладони, словно измазанные мелом. Их обладательница выглядела, наверное, ровесницей Эше. У нее были глаза цвета морской воды на рассвете - бирюзовые, яркие, слегка приподнятые к вискам. И волосы светлые, как метелки ковыля. Она казалась похожей на фарфоровую статуэтку. Сингур видел однажды фарфоровую статуэтку. Давно.
   - Отойди, женщина, - сказал он.
   Незнакомка тот час отступила, разведя руки в стороны, словно крылья, показывая, что не хочет ни к чему принуждать.
   - Я не несу с собой зла. Я лишь хочу знать, откуда у тебя это, - она кивнула на засаленную плетенку на его запястье.
   - Оттуда, - ответил вальтариец и отправился дальше, вверх по лестнице.
   Однако женщина снова обогнала его на несколько шагов и встала впереди:
   - Послушай, я могу заплатить, сколько ты хочешь?
   - Я и сам могу заплатить. Сколько ты стоишь? - ухмыльнулся он.
   Бирюзовые глаза распахнулись широко-широко.
   - Госпожа... - негромко и спокойно сказали из-за спины Сингура.
   Плохо дело. Он даже не услышал, как к нему подошли.
   На несколько ступенек ниже стоял спутник незнакомки - крепкий молодой мужчина, одетый в дорогой кожаный доспех поверх красивой белой сорочки.
   - Он очень зол, будьте осторожны, - сказал мужчина.
   Женщина упрямо мотнула головой, однако Сингур подтвердил:
   - Послушались бы вы своего спутника, госпожа. Он дело говорит.
   И все-таки незнакомка вместо того, чтобы оставить его в покое спустилась еще на пару ступенек:
   - Скажи, на кого я похожа?
   Сингур смерил ее тяжелым взглядом:
   - На сумасшедшую, - ответил он, обошел ее и снова направился вперед.
   - Пожалуйста, хотя бы скажи, откуда у тебя это! - воскликнула женщина и в последней попытке до него достучаться удержала собеседника за локоть.
   Он повернулся мгновенно, всем телом. Она отшатнулась, потому что его лицо сделалось землисто-серым, а зрачки стремительно светлели.
   Женщина попятилась.
   - Иди... иди... прости меня...
   Он развернулся и быстро скрылся за поворотом.
   - Эная, - с нотками осуждения в голосе сказал ее спутник. - Нельзя было давать ему уйти, раз тебе столь необходим ответ.
   - Нельзя было его удерживать, - ответила женщина по-прежнему глядя в ту сторону, в какой исчез человек, который так ее заинтересовал. - Прикажи, чтобы его проводили, Стиг.
   - Я уже приказал, - ответил он.
   - И скажи, чтобы ему не навредили, - добавила она.
   - Уже сказал, - снова ответил мужчина. - Идем, незачем тут стоять.
   ...Сингур слышал, что его преследуют, сперва довели до красных лестниц, затем звук шагов изменился, и беглеца проводили до синих лестниц, там опять кто-то шел следом. Вальтариец понимал - раз идут и меняются, значит, очень он им нужен. Несколько раз он нырял в арки, переходил через короткие дворы. И слушал шаги. Идут. Все равно идут...
   В голове уже шумело так, что даже звук собственного дыхания причинял боль. Время утекало сквозь пальцы... И деться некуда. Драг бы побрал эту безумную бабу! Сингур заметил колоннаду богатого дома удовольствий и нырнул в ее тень. Толкнул дверь, прошел через просторную залу, по которой сновали разодетые и полуголые девки, сунул в руки встречающему его евнуху монету, схватил за локоть какую-то черную и поволок вверх по лестнице.
   В доме удовольствий его не тронут. Будут ждать, пока выйдет. Потому что плох тот бордель, в котором позволяют навредить хорошо заплатившему посетителю. Вне стен - милости просим, внутри - будьте добры не портить репутацию Дома.
   Шлюха, которую он подцепил, лопотала на шианском. Он понимал с третьего слова на пятое, да и не очень интересно было. Однако на втором этаже она вывернулась, сама взяла его за руку и повела вперед.
   Всеотец, какие длинные у них тут коридоры! Ума же лишиться можно... Но вот, наконец, девка толкнула дверь, ввела своего спутника в комнату. Одним движением скинула платье, Сингур толкнул ее в сторону, а сам запер дверь и мягко скользнул к окну. Внизу никого не было. Он вернулся к двери и подпер ее кроватью, которую сдвинул одним махом.
   Девка стояла, прижавшись к стене, и в ужасе глядела на происходящее. Глаза у нее были... Такие только у шианок бывают - огромные, как тарелки и пронзительно-голубые.
   - Спать хочешь? - спросил ее Сингур на шианском.
   Девка испуганно закивала.
   - Ложись и спи. Услышу, что пошла к двери - сломаю нос. Станешь уродкой и тебя прогонят.
   Это была действительно жуткая угроза. Девка-то красивая. А если искалечишь - правда ведь выгонят. Он дал на входе половину серебряного талгата. Считай, купил эту дуру. Денег-то как жалко...
   Сингур сел на пол под окном.
   Ему уже было жарко - пот обсыпал от волос до пяток. И дышать нечем. Следующим, он знал, будет холод. А пока жар. Вот же дурак он все-таки!
   Девка глядела на него от стены, а потом осторожно сделала шажок к кровати. Мужчина на это никак не отреагировал, и она легла, подтянув длинные ноги к груди. Волосищи - черные и кудрявые - свесились до пола.
   Сингур молчал. Ему было плохо. Тело начала бить изнутри мелкая дрожь. Надо перетерпеть. Это недолго. Сейчас сердце выровняется, кровь успокоится и все пройдет. Просто перетерпеть. Первой затрещала сломанная еще лет десять назад голень. Он скрипнул зубами, понимая, что ошибся и все куда как хуже, чем он себе внушал. И лучше не станет. Ему надо дойти до дома, туда, где Эша, где Пэйт. Иначе... кое-как он поднялся и выглянул во двор. Никого. Светло и никого. Прислушался, но даже сквозь грохот крови в ушах ничего не услышал. Стонали в соседних закутках шлюхи, рычали мужики, скрипели кровати, где-то надрывно кричала девка.
   Ему было больно. Всеотец, как же больно... Он снова опустился на пол, пытаясь заставить сердце биться ровнее. Девка села на кровати и сказала ему на дальянском:
   - Такое плохо.
   Он усмехнулся. И промолчал. Права ведь.
   - Такое плохо, - повторила она, откидывая с коричневого плеча черные кудри. - Надо лежать. Я делала и было хорошо.
   Он посмотрел на нее мутными глазами. Да уж знал он, чего она делала. И был уверен, что оно было хорошо. Девка-то ничего, даже и не потасканная еще. Было б ему не так мерзко...
   - Я делала было хорошо, - повторила шианка и поманила его длинным пальцем. - Надо лежать, чтобы было хорошо.
   Вот же дура. Может, и правда ей нос сломать? Хотя нет, жалко. Красивая ведь.
   Он вытянулся на полу, чтобы она отвязалась и закрыл ледяными ладонями пылающее потное лицо. Как же плохо... Но шлюха оказалась настырной. Подошла и заставила его, очумевшего от боли, подняться, довела до кровати, уложила.
   Сингур сжался на грязных простынях, но девка мягко принудила его перевернуться на живот, погладила напряженную спину и уселась сверху. От этого он чуть не заорал в голос, но сдержался, уткнулся лицом в тюфяк и лишь прикусил щеку. Во рту стало горько от крови.
   Руки у нее были сухие и холодные. А Сингуру было очень жарко. Поэтому на миг он расслабился, чувствуя, как ладони скользят по плечам, по спине. Она стянула с него потную рубашку, снова погладила пылающую кожу. Поцокала языком и что-то пробормотала. Он не понял что. Она была легкая, как перышко, но все равно ему было больно. Сломанные некогда кости трещали и гнулись.
   Он зацепил зубами подушку, чтобы не орать, но девка, словно почувствовала его боль, стала гладить, пропускать под пальцами мышцы. Руки у нее были... приятные. Он передумал сбрасывать ее на пол.
   Когда Сингур начал мерзнуть, она укрыла его покрывалом, легла рядом, прижавшись всем телом.
   - Надо лежать. Я видеть. Это больно. Ты смотреть, глаза бешеный. Я понимать. Обещай не бить мой нос.
   Бить ее нос... Сингур сейчас даже за зад ее ущипнуть не сумел бы. Девка прижалась к нему и замолчала.
   Его трясло еще около часа. Бросало то в жар, то в холод, выворачивало кости, казалось, плоть трещит вдоль хребта, расползаясь, слезая с костей... Потом боль стала утихать. Отступала она медленно и неохотно. Все же ему повезло. На этот раз хотя бы быстро. Девка уже задремала, но когда он сел, она открыла глазищи и мягко коснулась рукой его груди.
   - Болеть и умирать. Плохо так.
   Он сказал на ее родном языке:
   - А ты ноги перед всеми раздвигаешь. Это как, хорошо?
   Девка пожала плечами:
   - За это платят.
   Тоже верно.
   - Ты умирать, если так болеть, - сказала она, как о решенном.
   Настал его черед пожимать плечами, а шлюха продолжила:
   - Меня звать Нелани. Тихая вода. Знать, что такое тихая вода?
   Она села напротив него и дождалась, пока Сингур покачает в ответ головой.
   - Тихая вода - есть слезы.
   Пальцы длинные и тонкие скользнули по его груди:
   - Ты хорошо платить. Ты не бить мой нос. Не делать боль. Нет тихая вода. Все хорошо.
   Он подумал, а ведь и правда. Да и заплатил уже.
   ...Когда он одевался, Нелани лежала на кровати. Темно-коричневая кожа делала старые несвежие простыни белее. Даже как-то будто чище.
   - Ты приходить еще? - спросила девка.
   Он покачал головой. Она с сожалением вздохнула:
   - Жаль. Хорошо платить. Не делать боль.
   Сингур легко отодвинул кровать вместе с лежавшей на ней шлюхой. Нелани вскинулась и рассмеялась.
   - Сильный! Как буйвол. Жаль, что болеть и умирать. Приходи еще. Пока можешь.

* * *

   Как свободные люди попадают в рабство? Ну, если исключить все слезливые истории про то, как в бою тяжело раненный и истекающий кровью воин попал в плен, как совершили на мирную деревню набег коварные налетчики, как несчастного сироту продали злобные родственники, как наивную девушку проиграли в кости, похитили, обманули, мучили, издевались... Если опустить все эти слезливые истории, как?
   Чаще всего, конечно, по дурости. Потому что дурость собственная она гаже и коварней любого вероломства. Вероломство, это когда тебя кто-то поимеет к собственному удовольствию, пользуясь твоей же наивностью. А дурость - это когда ты поимеешь себя сам. И удовольствия в этом никакого.
   Поэтому, если говорить о том, как Сингур попал в рабство, можно было бы, конечно, напустить слез и соплей. Можно. Но зачем? Некоторые вещи прощать нельзя. Даже самому себе. Поэтому перед собой Сингур был честен. Невольничьих "радостей" он хапнул полным хлебалом только из-за собственной дурости.
   В ранней юности, конечно, мало кто блещет умом, но не все при этом попадают на невольничий рынок и продаются, как скотина.
   Не сказать, что жизнь у него с детства была безоблачная. Не была. Но не была она и совсем уж поганой. Получше, чем у многих, да.
   Отца своего Сингур не помнил. Тот умер, когда ему было пять лет. Растил его второй муж матери. Неплохо растил. Почти не бил. Ну, если только подопьет когда. Однажды, правда, сломал ему ребро, но кто не без греха. Ребро зажило, а Сингур навсегда запомнил - к пьяному дураку под руку не суйся. А если суешься, так делай это умеючи.
   Поэтому, в душе поблагодарив отчима за жестокую науку, в следующий раз пасынок от кулака увернулся. И в другой, и в третий. А в четвертый ударил сам. Отчиму сломал челюсть, а себе несколько пальцев. И вдруг стало как-то враз понятно: чтобы не быть битым, бей первым. Всеотец, просто-то как! Хотя потом ему от щедрой родительской руки еще прилетало и не раз, ну так это уже была ерунда. Ему тогда было тринадцать. Заживало все быстро.
   Отчим гонял мать, гонял пасынка, но дом и ферму держал крепко. Жили они в достатке, ели досыта, хотя и работали, как лошади.
   Однажды отчим взял Сингура в город. Пасынку тогда было пятнадцать. Эше - дочери - сравнялось девять. Отчим, к слову говоря, девчонку любил. Во-первых, своя, во-вторых, покладистая, как овечка, в-третьих безъязыкая. Ни слова не говорила.
   И вот, значит, город. Поехали. Что-то там купить, что-то продать. Сингуру было неинтересно. Главное - не их деревня. В Лиоссе, конечно, народу, не как в столице, но тоже много. Рынки разные, кабаки, дома удовольствий. По улицам ходили полуголые женщины. Ну, тут понятно. Ему пятнадцать, а у них видно грудь. Отчим над парнем смеялся. Еще бы! Эша закрывала личико ладошками. Стеснялась.
   А потом, одно, другое третье... Что-то купили, что-то продали, остановились на постоялом дворе переночевать. Назавтра ехать обратно. Отчим, конечно, удачную поездку отметил. И Сингуру налил. Вино было кислое. Но в голову дало хорошо. И потянуло на подвиги.
   Как водится, батя завалился спать. Пасынку же спать не хотелось. Отдохнуть можно и завтра в дороге или, на худой конец, дома. Поэтому он оставил Эшу на постоялом дворе, а сам ушел. Интересно же. Да и светло еще. Но в городе на все требовались деньги. И в первую очередь на женщин. На них особенно. Денег у Сингура не водилось. И достать их ему тоже было негде. Поэтому он просто ходил и глазел по сторонам. Тут его Эша и догнала. Как она не заплутала - поди пойми. Видать, сразу пошла следом.
   Пока брат на нее ругался, уже и завечерело. Отправились назад. Немного поплутали и вышли на площадь.
   Там оказалось шумно и людно. Народ стоял, взяв в плотное кольцо двоих дерущихся. Орали, кричали, руками размахивали. Поединочный круг! Сингуру стало интересно. Он протиснулся вперед, втягивая за собой сестру. Той было страшно - все кричат, руками машут, но брат вклинился в толпу и поставил девочку перед собой, чтобы не задели.
   Дрались так себе. Без огонька. Смотреть не на что. Отчим и тот, когда в раж входил, месился веселее. Тут же - топтались. И удары вялые. Видно, что берегутся. Обоим бойцам, может, года на три побольше, чем Сингуру. Ходят кругами, приноравливаются, кулаками машут, увертываются, но все медленно, опасливо. Народ уже и кричать устал. А чего кричать? Скука, а не схватка. Один другому давно мог бы нарезать, но уже несколько раз упускал удачный миг, когда противник раскрывался для удара.
   Эша подергала брата за руку, мол, пойдем. Он сказал:
   - Дай поглядеть. Я тебя с собой не звал. Так что не жалуйся.
   Она вздохнула. Личико чумазое. С дороги так и не умылась. Эша была страшненькая. В том возрасте, когда все девчонки, как лягушата: ножки тоненькие, ручки-палочки. Непонятно, откуда у девок потом все вдруг вырастает? Хотя, Эше вряд ли это грозит.
   Когда двое бойцов закончили махаться и один другого повалил, Сингур уже хотел протискиваться обратно и искать дорогу к постоялому двору. Но тут объявили, что тот, кто сойдется с победителем, получит десять медных дилермов. Это были неплохие деньги за раз подраться.
   И Сингур вскинул руку. Выглядел он старше своих лет. Тяжкий труд на ферме и в поле раздал его в плечах, а ростом парень пошел в отца. Тот высокий был.
   Ну, ему махнули. Он вышел. В общем-то, драки тут было на пять ударов. Противник уже устал порядком, да и сам по себе не отличался ловкостью. Медлительный, как улитка. Он ударил трижды и все три раза промахнулся, потому что Сингур оказался быстрее и внимательнее. Ну, тут все просто - он же был отдохнувший. А потом двумя ударами Сингур вбил поединщика в пыль. Так, собственно, всё и закончилось.
   Ему отдали десять монет, он забрал Эшу и отправился прочь. Даже запыхаться не успел. И был очень собой доволен. Купил Эше, чтобы не дергала, сладких орешков. И теперь довольны были уже оба. Ему хотелось отвести сестру обратно, а потом... но дошли они в сгустившихся сумерках только до третьего проулка. Там перед глазами Сингура неожиданно всё потемнело.
   Когда он пришел в себя на полу вонючего погреба, на нем уже были веревки, завязанные так, чтобы при малейшем шевелении на горле затягивалась удавка. Эшу тоже связали, но пока их обоих не трогали.
   Несколько дней пленников поморили голодом, чтобы совсем ослабли, потом Сингура избили. Хорошо так, крепко. Он высекся даже, поэтому, как грузили в крытую повозку и ночью вывозили из города, запомнил смутно. А стражников на воротах прошли, видимо, откупившись. Иначе, кто б выпустил?
   Ну и после этого была поездка через половину Вальтара до порта Абхаи. В пути ему доступно объяснили - драться надо было хуже. А так привлек ненужное внимание. Теперь же, если хочешь, чтобы все было хорошо - слушайся и не дергайся, иначе сестрицу твою у тебя на глазах того. Женщиной сделают. А потом и матерью. Если доживет. В общем, он понял. Собственно, тогда-то он и начал постепенно избавляться от глупости. Не сразу, конечно...
   И стыдно было. Как же стыдно. Вот ведь дурак, идиот же! Да ладно бы сам, один. Еще и сестру за собой втянул. Эша держала его крепче любых цепей. Когда в Абхаи их погрузили на корабль, Сингур понял, что теперь, пожалуй, всё. Совсем всё. Для него, так уж точно. Оно, конечно, вышло не совсем так, но близко.
   Сперва его продали в Шиане. Вот уж был мрак. Одни черные рожи. А речь похожа на собачий кашель. С шианских поединочных арен его перекупил спустя четыре года виргский вельможа. Снова плыли через море. А когда через пять лет Сингура выставили на рынке уже в Вирге, стоил он не десять и даже не двадцать серебряных, а полную горсть золотых дархемов. Хорошо обученный крепкий боец с тощей немой девкой в придачу - их купил человек неизвестного племени в одеянии цвета красной охры.
   Человек был лыс, безбров, безоружен и бледен, как свежий покойник. Он приказал расковать раба и спокойно ждал его у подножия помоста. Сингур спустился.
   Его и раньше не постоянно держали в цепях. В неволе кому как везло, но у ценных рабов доля была не такой уж и горькой, как принято считать.
   - Идем, - сказал человек и махнул рукой.
   Сингур пошел, ведя за руку Эшу. Так они вышли с торжища на широкую светлую улицу. Новый хозяин обернулся и спросил:
   - Тебе нравится убивать?
   Раб в ответ пожал плечами. Он об этом не задумывался. Драка она и есть драка. Чего тут может нравиться? Кто-то должен упасть. Иной раз и умереть.
   - Значит, все равно, - верно истолковал его молчание мужчина. - Это хорошо. Ты ни разу не пытался бежать?
   Сингур покачал головой. Куда бежать? Как? Болтаться с сестрой по чужой стране - без надежных спутников, без денег, да еще с отряженной по следу погоней? Нет уж. Однажды он по дурости натворил дел. Второй раз не хотелось. Он был не против свободы, а очень даже за нее. Стоять на соседнем со скотом помосте и гадать, кто купит - то еще удовольствие. Однако Сингур уже понял - если невольник зол и рвется на волю, первое, что будет делать новый хозяин - усмирять. Это больно. Зачем ему лишняя боль? Зачем ему плохой хозяин?
   Первое время он не сбегал, потому что не знал языка и потому что... потому что Эша. Куда с ней побежишь? Она на десятом шагу уже начнет сипеть и задыхаться, а затем синеть и умирать. Потом, позже можно было сбежать. Случались удобные моменты. Но сбежать мало. Нужно свободу еще суметь сохранить. Иначе, проносишься, как бешеный пес, а потом снова будешь посажен на цепь, только еще короче прежней.
   До Вальтара месяцы пути. Часть из них морем. Да и что ждет в Вальтаре? Он там уже десять лет не был.
   Хотя, про побег Сингур наврал, кончено. В начале, еще до Абхаи, в Вальтаре они пытались с Эшей бежать. Ох, как доходчиво ему объяснили ошибочность этого решения, когда поймали. Били долго и со вкусом, а потом подвесили за ноги, а захлебывающуюся сестру топили в ведре с водой. Он навек зарекся бегать.
   - Хорошо, - неведомо что одобрил незнакомец. - Идем.
   Сингур видел - на них смотрят. Прохожие оглядываются, но тут же отводят взгляды и прибавляют шаг.
   - Идем, идем, - повторил мужчина.
   Они дошли до высокой каменной ограды одного из богатых домов. Здесь новый хозяин Сингура оглянулся на своего раба, посмотрел на него с насмешкой и провел ладонью в воздухе. Пространство перед ним всколыхнулось знойным маревом, а потом расползлось надвое, словно кусок ткани. Из образовавшейся червоточины потянуло запахом воды и дикого леса.
   Человек стиснул Сингура за плечо и шагнул вперед в темно-зеленую прореху. Зной и слепящее солнце виргского полдня остались за спиной, а Сингур, Эша и их новый хозяин ступили на позеленевшие от мха каменные ступеньки. Узкая лестница плавно тянулась вперед и вверх вдоль заросшей длинными лозами скалы, через темно-зеленую чащу.
   Так Сингур оказался в Миаджане.

* * *

   Эная поднималась по широкой каменной лестнице к высоким колоннам Храма. Стиг шел следом, почтительно отстав на несколько шагов. Он чувствовал ее смятение. Смятение и растерянность.
   - Стиг, я хочу поговорить с Безликим, - оглянулась девушка к своему спутнику.
   Мужчина кивнул:
   - Я подожду вас, госпожа.
   Она помолчала, а потом спросила:
   - Скажи мне, сколько у тебя было храмовых жен?
   Мечник удивленно вскинул брови:
   - Пять, госпожа. Зачем вам это?
   - А детей?
   Он ответил с улыбкой:
   - Двое. Оба - мальчишки.
   - Что с теми тремя женщинами, которые не родили? - продолжала расспросы собеседница.
   - Они вышли замуж, Эная, - спокойно произнес Стиг. - Зачем ты выспрашиваешь то, что и так знаешь?
   Девушка поспешно спустилась к нему и взяла за руку:
   - Стиг, мне страшно. А вдруг я тоже не смогу родить?
   Мужчина снова улыбнулся и сказал:
   - О, Многоликая, ты родишь близнецов. Воины не умеют провидеть, но я хочу, чтобы было так. Ты родишь Безликому мужу двоих детей. Все будет хорошо.
   Эная топнула ногой:
   - Прекрати насмехаться!
   Он мягко удержал ее за локти и поцеловал в лоб:
   - Я могу иногда насмехаться. Я - твой брат, пускай только по отцу. Чего ты испугалась? Зачем собралась к Безликому?
   - Об этом я скажу только ему, - ответила, отстраняясь, собеседница.
   Мечник почтительно склонил голову и спустился на две ступеньки ниже:
   - Простите, госпожа. Я спросил, не подумав.
   Энае в этот миг очень хотелось его обнять. Больше всего на свете. Он был такой виноватый! А еще она не знала, как объяснить самой себе чувства, которые испытывает к брату. Красивый молодой мужчина, воин - в его покорности ее воле было что-то унизительное, но держался он с неизменным достоинством.
   - Прости, Стиг.
   Он стоял, склонив голову, но она знала - он улыбается.
   - Скажи, что ты думаешь о том человеке, которого мы встретили?
   Мужчина ответил:
   - Я ничего о нем не думаю, госпожа, кроме того, что он был не в себе. Это очень бросалось в глаза. В нем какой-то серьезный разлад. Таких людей не нужно останавливать, если не собираешься удержать. Лучше было бы не подходить к нему вовсе.
   - Если бы я могла хотя бы предположить, как он себя поведет, не подошла бы.
   - Знаю, Эная, - кивнул он. - Я ни в чем тебя не виню. Лишь ответил на твой вопрос.
   От этих его слов сестра лишь еще заметнее погрустнела:
   - Мне жаль, Стиг, что так вышло. Я попробую поймать его в Сеть.
   - Попробуй, Многоликая. Может, и получится. Если же нет, тогда его буду искать я.
   - Спасибо.
   - Не за что благодарить, я еще ничего не сделал.
   К подножию стройных высоких колонн они поднялись в молчании.
   - Удачи вам, госпожа, - сказал Стиг.
   Она кивнула и вошла под изящную арку в прозрачное марево Храма.

* * *

   Храм Джерта был огромен и очень стар. Внутри он представлял собой каменный лабиринт, лишенный окон и дверей, но освещенный огнями и окуренный благовониями, тлеющими в плоских чашах жаровен. Жаровни с высоты резных квадратных колонн рассылали в стороны медленный бледный дым. Медные бока чаш сверкали, желтый камень колонн казался теплым, словно прибрежный песок, пламя текло и трепетало в узких желобах вдоль стен, а колеблющиеся тени дрожали и рассыпались.
   Эная шла длинными извилистыми коридорами, вдыхая ароматы благовоний. Голова слегка кружилась от сладкого запаха. И мерещилось, будто древние статуи мечников и храмовых дев, стоящие в нишах, провожают пришелицу взглядами незрячих глаз.
   Многоликая любила рассматривать изваяния. Ей даже казалось, будто всякий раз они неуловимо меняются. Складки одежд иногда лежали не так, как прежде, могли стать иными наклон головы или выражение лица. Эная знала живую скульптуру Девы, держащей в руках жаровню с благовониями. Иногда из-под каменного платья виднелся носок сандалии. В другой раз он исчезал. А, может, просто казалось...
   Шелест одежд, слабое эхо шагов, треск огня и безмолвие. Голоса многотысячного города сюда не долетали. Ни шум моря, ни дыхание ветра. Так тихо, словно толща воды укрывает святилище, отрезая любые звуки.
   Простой человек заплутал бы здесь и никогда не вышел. Но Эная не была простой смертной, поэтому за очередным поворотом коридора ее ждала дверь. Невидимая для непосвященных.
   Девушка толкнула древнюю створку и шагнула вперед.
   Многоликая не пыталась постигнуть древнюю магию и понять, как можно, пройдя по лабиринту, оказаться на вершине храма - в открытой всем ветрам зале, обнесенной лишь резными каменными перилами, да колоннами, которые поддерживают высокий мозаичный купол. Это был главный зал Храма. Здесь плелась Сеть.
   Шестеро женщин сидели на полу в мягкой россыпи атласных подушек и удерживали сверкающие нити простертой между ними Сети. Нити переливались, тянулись, дрожали.
   Эная опустилась рядом и переняла у одной из "прях" тонкую канитель. Кончики пальцев обожгло и Многоликая взялась ловко свивать диковинную пряжу, тянуть, захлестывать ее на соседние нити, стягивать тонкими узелками.
   Мерцающий невод сиял ровно, нити нигде не обрывались и не путались. Как ни перебирала в уме свои вопросы девушка, Сеть не отзывалась, не вспыхивала, не чернела, не осыпалась хлопьями пепла.
   - Как странно, - задумчиво сказала Эная, встала, встряхнула руками, и Сеть разлетелась на ослепительные искры, которые устремились прочь из залы и подхваченные ветром осыпались вниз, на готовящийся ко сну город.
   Другие пряхи тоже начали подниматься.
   - Мне как-то маетно сегодня, - сказала самая юная и тоненькая со жгуче-черными глазами и косой, в которую были вплетены низки бус всех оттенков зеленого. Одеяние у девушки было глубокого малахитового цвета, отчего смуглая кожа, казалось, сияла. - Нет покоя. Будто змея сердце обвила.
   - Сеть не отыскала магии, нечего бояться, Азари. - ласково сказала Эная. - Просто близится твоя луна, вот ты разволновалась.
   Азари вздохнула.
   - Может быть...
   Эная улыбнулась и пошла прочь. Ей и самой было не по себе, однако она не хотела показывать смятения. Дева храма вышла из залы, но вместо того, чтобы вновь окунуться в полумрак лабиринта, зажмурилась, ослепленная сиянием заходящего солнца.
   С полукруглого просторного балкона белоснежный город, ступеньками спускающийся к морской глади, был виден, словно на ладони. Внизу, на волнах у пристани покачивались корабли и челны, пришедшие из далеких стран. Серыми громадами вздымались в сизой дымке дальние горы.
   Безликий муж! Он не стал дожидаться, когда она придет и пригласил сам, иначе как Эная очутилась в его покоях, попросту закрыв за собой дверь главной залы?
   - Ты хотела поговорить со мной, - услышала девушка спокойный низкий голос. - О чем?
   Мужчина, стоявший возле невысоких перил, был уже не юн, но и еще не в летах. Скорее, он находился в том неуловимом возрасте, когда годы являют себя не столько в чертах лица, сколько в его выражении, делая человека, то моложе, то старше, в зависимости от ситуации. Сейчас Безликий улыбался и казался лишь немногим старше Стига...
   Глаза у брата правителя Дальянии были голубыми, а длинные волосы светло-русыми. Дева Храма всматривалась в лицо повелителя, силясь, запомнить черты, хотя знала, что все равно не получится. Ни у кого не получалось.
   - Истр, пусть будут долгими дни твоего брата.
   - Ты прекрасна, Многоликая. Присядь, - он кивнул.
   Девушка шагнула к невысокой скамеечке, покрытой шелковой подушкой, и присела.
   - Я встретила сегодня мужчину, - начала она. - Хотела с ним поговорить, но... он не узнал меня.
   - Не узнал? - ее собеседник удивленно вскинул брови.
   Эная смешалась:
   - Нет... Я не ожидала ничего подобного и, похоже, все только испортила. Он испугался и рассвирепел. Стиг отправил за ним мечников, но этот человек как-то сумел скрыться, и где он сейчас я не знаю.
   - Ты пыталась поймать его в Сеть? - уточнил мужчина.
   - Пыталась... - растерянно и виновато ответила Многоликая. - Она не смогла его отыскать.
   Истр задумчиво прошелся по балкону:
   - Почему Стиг просто не удержал его? Почему ты не приказала? - спросил он.
   Девушка ответила:
   - Он бы не смог его удержать. Я никогда такого прежде не видела... Зрачки почти белые, а лицо, будто присыпанное пеплом и столько силы... Останавливать такого - ошибка. Мечники Стига вели того человека до дома удовольствий в квартале пурпурных лестниц, а потом он исчез. И куда делся - никто так и не понял. Я решила, это может оказаться колдун или маг, но Сеть не почувствовала ни магии, ни колдовства.
   - Почему этот мужчина вообще привлек твое внимание, Эная? - спросил Безликий.
   Собеседница легким движением отвернула длинный рукав своего платья, являя взору белое, словно фарфор, запястье:
   - Он дрался на поединочном кругу и, когда он вынырнул из толпы, при нем был целый кошель денег. И тут я увидела у этого человека на руке засаленную плетенку. То ли из узких тряпок, то ли из ниток. Она обвивала запястье в несколько оборотов. Я лишь хотела разглядеть поближе. Думала, раз он это носит, то даст посмотреть. Ничего плохого в моей просьбе не было. Но он рассвирепел и... не узнал меня!
   Эная беспомощно замолчала.
   Истр задумчиво постучал пальцами по перилам балкона. Многоликая подошла к нему и застыла в нескольких шагах.
   - Этого мужчину надо найти, - сказал ей собеседник. - Я поговорю с далером, чтобы отправил на поиски людей, а ты скажи Стигу, пускай меченосцы пройдутся по всем поединочным аренам. Тот, кто хотя бы раз одержал победу на кругу, непременно вернется туда снова.
   Девушка кивнула, а Безликий улыбнулся:
   - Все поправимо, прекраснейшая. Мы его найдем.
   - Почему он не узнал меня? - снова спросила девушка. - Это невозможно! Должен был узнать! Я ничего не понимаю...
   - Успокойся. Он узнал тебя, просто не подал виду. Скорее всего, это беглый храмовник из Алата.
   - Но откуда та плетенка? - в последней попытке понять происходящее спросила Эная.
   - Мы узнаем. Не надо бояться.
   Он наклонился и коснулся губами ее губ... Девушка закрыла глаза, а в следующий миг оказалась совершенно одна - стоящей в залитом сиянием факелов и дымом благовоний лабиринте.
   Статуя храмовой девы с медной чашей в мраморных руках была строга и задумчива, а из-под подола одеяния выглядывал носок тонкой сандалии, словно каменное изваяние собиралось сделать шаг вниз и сойти со своего постамента.

* * *

   Сингур вернулся к балагану под вечер. Улицы города уже омыли закатные краски, в арках домов таились сиреневые тени, а деревья казались черными на фоне темнеющего неба. Но даже в сумерках, Миль-Канас оставался красив и светел. Совсем не похож на шианский Этхаш. Не было у него сходства и с виргским Илкатамом. Да, собственно, и ни с каким ранее виденным Сингуром городом тоже. Казалось, тут почти безопасно. Почти.
   Когда Сингур вышел к балагану, то увидел, что у костра, сидит, закутавшись в бурнус одинокая девушка. Она услышала его шаги, а, может быть, почувствовала взгляд, вскочила, обернулась, всматриваясь в полумрак, а потом бросилась навстречу.
   Брат подхватил ее, потому что она запуталась в подоле и едва не упала. Эша вцепилась в мужчину и затрясла его, заходясь в беззвучном гневе.
   - Успокойся, - сказал он. - Все хорошо.
   Но сестра вместо того, чтобы последовать совету, ударила его кулаком в грудь.
   - Эша! - Сингур перехватил тонкое запястье. - Прекрати.
   Тогда она вырвалась, круто развернулась и скрылась в кибитке. Зато из соседней телеги тотчас показалась Эгда, а за ней и Пэйт. Видимо, услышали разговор и ворчание псов, которые нового попутчика терпеть не могли.
   Балаганщик даже подумал, в который уж раз - отчего собаки, обычно спокойные, никак не хотят принять Эшиного брата? Хотя, только ли собаки? Старик озадачился и припомнил, что и лошади-то рядом с вальтарийцем тоже беспокоятся, прядают ушами и тревожно фыркают. Даже когда чистит, видно, что смирные коньки обмирают и дергают боками. Вот и псы нынче опять рычали с пустой угрозой в голосах, вроде как пугали чужака, мол, не подходи, но на деле слышно было - сами боятся.
   Сингур впрочем, не обращал никакого внимания.
   Пэйт шикнул на собак, подошел к вальтарийцу и сказал, виновато отводя глаза:
   - Я забрал ставку, но считарь ихний сказал, что у него не лавка каменьев, сколько стоит перстень, он-де может определить только на глаз. Вышло много, но все равно меньше, чем должно было.
   Сингур пожал плечами:
   - Не беда, возьми столько, сколько уговаривались.
   Балаганщик кивнул, не зная, что еще добавить. Его попутчик не собирался уходить, да и Пэйту теперь было как-то неловко его гнать - деньги с поединка старик получил такие, что окупил не только дорогу со скудными трапезами двоих навязавшихся спутников, но еще остался в немалом прибытке. Очень немалом.
   - Идем, покормлю тебя, - сказала Сингуру Эгда. - Голодный, небось?
   Мужчина пожал плечами. Не голодный, но поесть надо. Он устроился на старой циновке возле огня. Эгда положила ему из старой сковородки остатки тушеных с острым перцем помидоров, дала пресную лепешку. Вальтариец медленно ел, глядя в пламя. Близняшки тут же подсели к мужчине с двух сторон.
   - А ты откуда так ловко драться выучился? - зашептала Хлоя, которая больше всего боялась, что дед или тетка заметят, напустятся, выбранят и заставят прекратить расспросы.
   - Жизнь выучила, - просто ответил Сингур.
   Сестры переглянулись и Алесса спросила:
   - Ты что же и раньше на поединочные круги выходил?
   Сингур усмехнулся, вспомнив свою самую первую победу:
   - Выходил.
   - А еще пойдешь? Завтра? - перебила сестру Хлоя.
   - Пока не знаю, - ответил им собеседник. - Но скоро видно будет.
   Девчонки снова с удивлением переглянулись.
   - Скажи, Гельта можешь драться научить? - спросила Алесса. - Трудно это?
   Мужчина усмехнулся:
   - Научить любого можно, да только, зачем ему? Братцу вашему и без того неплохо, никакой нужды нет претерпевать и лишаться.
   Близняшки смешались, не зная, что на это ответить.
   - А сестра твоя нынче расхворалась, - склоняясь к самому уху вальтарийца, известила Хлоя. - Утром как вы ушли, она прямо места себе не находила, среди повозок бродила, все на небо глядела, потом заволновалась, стала белая вся, а когда деда с Гельтом вернулись, задыхаться взялась. Уж они успокаивали, успокаивали, да только без толку - она руки к груди прижала и давай сипеть, будто дышать разучилась...
   - Вот как? - Сингур отставил тарелку и отправился в кибитку, в которой скрылась от него сестра.
   Девушка лежала на низком топчане, прижав к груди тощее лоскутное одеяло.
   - Эша, - брат опустился рядом. - Ты сегодня задыхалась?
   Она смотрела в пустоту.
   - Поговори со мной, - негромко попросил он. - Почему ты обижаешься?
   Сестра рывком села, отбрасывая покрывало. Тонкие пальцы замелькали в воздухе. Собеседник едва успевал понимать, что до него пытаются донести.
   - Нет, я не думаю только о себе, - сказал Сингур, когда она прервалась. - Я думаю о тебе. Ты же понимаешь - еще год, может, полтора и все... Нам нужны деньги. Тебе нужны деньги. А я не умею зарабатывать иначе.
   Пальцы снова заплясали стремительный танец. Лицо Эши раскраснелось от гнева.
   - Зачем еще мне тебя спрашивать? - удивился в ответ на безмолвную тираду мужчина. - Это я иду на круг, а не ты.
   Девушка вздрогнула, спрятала лицо в ладонях, отгораживаясь от собеседника, давая понять, что не хочет его видеть, не хочет говорить. Однако потом, видимо, передумала, отняла руки и медленно-медленно, глядя в глаза брату, стала что-то объяснять, переплетая непослушные пальцы. Он внимал с молчаливой враждебностью. А когда она закончила, ответил:
   - Погибнуть может любой. Люди вообще живут для того, чтобы умирать. Никакого другого выхода у нас нет. Особенно у меня. Есть год. Полтора, если очень повезет. Или половина года, если повезет меньше. Нужны деньги. И тянуть с этим нельзя, пойми уже, наконец! Не надо виснуть у меня на руках и осыпать попреками.
   Она дернулась, словно он влепил ей пощечину. В глазах задрожали слезы.
   - Смотри, что ты делаешь, - сказал устало брат. - Сейчас ты начнешь плакать, потом опять задыхаться, и те деньги, что сегодня были заработаны, придется потратить на бесполезных лекарей и зелья, которые снова не помогут. Давай, ты просто успокоишься и будешь послушной?
   Эша медленно кивнула и лицо ее, до этого мгновенья такое живое, словно бы окаменело.
   - Так-то лучше.
   Сингур хотел добавить что-то еще, но по деревянному бортику кибитки постучали. Мужчина прислушался и усмехнулся.
   Когда он выбрался из повозки, у каменной чаши, в которой горел огонь, стояли Пэйт и Эгда, держащие за ошейники псов. Чуть в стороне от балаганщиков невозмутимо покачивался с носков на пятки невысокий обритый налысо незнакомец в богатых одеждах. Не из знати, но и далеко не простолюдин. Сингур, еще когда сидел у костра, слышал, как этот незнакомец подошел к месту стоянки. Слышал он и то, что с лысым пришло еще шестеро крепких мужчин. Однако сейчас они оставались где-то в стороне. Сопровождающие...
   - Гладких дорог и спокойных ночей, - приветствовал лысый Сингура на вельдский манер.
   - Солнца над домом, - ответил ему вальтариец. - Отчего наш балаган почтили сразу семеро мужей?
   В глазах незнакомца промелькнул удивление, а потом он рассмеялся:
   - А тебя не проведешь! Заметил? - и тут же протянул пухлую ладонь, с тяжелым перстнем на мизинце. - Меня зовут Атаис Лароб и я держу поединочные круги всех лестниц со стороны моря. Нынче днем ты побил моего человека. Я уже много лет зарабатываю поединками, но такого давно не видывал. Это плохо, когда хороший боец выступает, как одиночка. Вот, хочу предложить тебе выходить от наших лестниц. Хороший заработок. Очень хороший. Я ценю крепких бойцов. Так что мы с тобой можем договориться.
   Краем глаза Сингур увидел, как из кибитки выскользнула и замерла безмолвной укоряющей тенью Эша.
   - Нет. Я не бьюсь на поединочных кругах. Просто нужны были быстрые деньги, - ответил ее брат.
   Атаис осторожно взял собеседника под локоть, отвел в сторону от костра и сказал вполголоса:
   - Подумай, не отказывай сгоряча. Это хорошие деньги, да и риск не так уж велик для такого бойца, как ты. Это ведь не арена для знати - до смертоубийства у нас не доводят, а деньги хорошие.
   - Нет, - снова покачал головой Сингур. - Мы уезжаем через несколько дней, я не собирался оседать в Миль-Канасе.
   Его собеседник не желал сдаваться так легко:
   - Ты говорил, нужен был быстрый заработок. Хочешь, предложу несколько поединков, как у нынешнего бойца, которого ты побил? Люди сделают ставки...
   - Нет, - опять ответил Сингур, однако тут же, словно смягчившись, добавил: - Но на один поединок выйти могу. Только один. Если тебе это, конечно, будет интересно.
   Глаза Лароба заблестели:
   - Я бы выставил тебя против лучшего человека Сальхи Гульяны, от их лестниц выходит сильный, очень сильный боец, которого уже больше трех лет никто не может свалить. Если ты уронишь Сальхиного быка, я щедро заплачу.
   - Сколько? - спросил Сингур и прямо-таки спиной почувствовал, как напряглась сестра.
   - Я дам двадцать золотых талгатов. Но за эти деньги нужно так покалечить Гульяниного быка, чтобы драться он больше не мог. Три года он лишает меня хорошего дохода. А вчера ты еще свалил Тесака, так что теперь Сальхины бойцы и вовсе приободрились.
   - Тридцать, - покачал головой Сингур. - Тридцать - покалечить так, чтобы не мог больше драться. Сорок, чтобы умер к вечеру после драки.
   Атаис удивился:
   - Так тоже сможешь?
   - Смогу, если необходимо.
   - Сорок золотых талгатов - немалая сумма. На эти деньги можно купить поместье.
   Сингур развел руками:
   - Решать тебе.
   Его собеседник потер подбородок, раздумывая:
   - Это риск... Но если бы я не рисковал, мне бы не принадлежало пять поединочных кругов Миль-Канаса. - Он усмехнулся. - Что ж, пусть будет сорок.
   Мужчины пожали руки и тут Лароб вспомнил:
   - Ты не сказал, как тебя зовут. Имя твое как? Или хоть кличка.
   - Сам придумай, мне все равно, - пожал плечами Сингур.

* * *

  
  
  
  

Продолжение от 29 июня

  
  
  
  
  
   Мама говорила, что Эша часто спала в детстве с открытым ртом. Отец, по совету храмовника, повесил над ее колыбелькой янтарную слезу, а на ночь оставлял коптиться масляную лампу, чтобы свет и солнечная смола защищали дочь от зла. Но янтарь был мелким, а лампа однажды погасла от сквозняка. Когда под утро спохватились, всё уже случилось.
   Полуночная мара, которая крадет души детей и бросает в люльку мертвых подкидышей, прокралась в спящий дом. Солнечная смола помешала ей похитить девочку и тогда мара через открытый рот забрала у малютки голос, а вместо него вложила холодного чёрного жабёнка, и тот скатился, втянутый дыханием, в грудь.
   С тех пор жабёнок рос вместе с Эшей. Он ворочался осклизлым комком за перегородкой плоти и холодил сердце. Но чаще, конечно, спал... В эти дни дышалось легко-легко! Увы, если жабёнка что-то будило - внезапный испуг или быстрый бег, тяжелый труд или резкая боль, он злился и в отместку душил свою жертву, пока у той перед глазами не начинали плыть разноцветные круги.
   Эша думала, что однажды этот злобный слизняк все-таки удавит её насмерть и выпрыгнет через открытый рот. Утешало девочку то, что после этого, жабёнка от погибели уже ничто не спасет и он, наконец-то, поплатится. Сингур отомстит за сестру. Раздавит гаденыша, оставив только мокрое место - липкое и черное...
   Но жабёнок был осторожный, хитрый, присосался накрепко. Иногда девушка чувствовала, как скользят по сердцу липкие перепончатые лапы, как, тесня его, раздувается белесый лягушачий зоб. В такие мгновения грудь тянуло от боли, глухой и монотонной... Как сегодня. Эша куталась в тощее одеяло. Ей не было холодно. Ночи в Дальянии стояли теплые, но одеяло дарило обманчивое ощущение объятий, которых ей так не хватало.
   Разве много нужно человеку? Ласковое слово, ласковый взгляд, ласковое прикосновение... Нет, она, Эша, все же слишком капризна и себялюбива! Ей мало того, что брат оберегает ее и заботится. Мало того, что он дает ей защиту и делает все, чтобы ее жизнь была вне опасности. Неблагодарная у Сингура сестра. Как он ни старается, ей всё мало.
   Горькие слёзы подступили к глазам. Да, ей и впрямь мало его заботы. Ей хочется тепла от него, нежности, но Сингур не умеет ни согревать, ни дарить ласку. Он чёрствый, как засохшая губка и холодный, как лезвие ножа. Все, что было в нём человеческого, умерло или было убито на кровавых аренах Шиана, Вирге, Килха, бесследно сгинуло в рабстве, износилось в оковах, растратилось за годы неволи... А то немногое, что ещё оставалось, без остатка выжег Миаджан. И кто был в этом виноват?
   Сингур, скажет, что только он сам. Но ведь это будет ложью. Попасть в рабство может кто угодно - и босяк, и знатный вельможа. А тогда, много лет назад, Эша с братом были всего-навсего деревенскими детьми. Много ли ловкости надо, чтобы их своровать?
   Девушка знала и другое - не будь её, Сингура не довезли бы до Абхаи, он никогда бы не увидел Илкатам, не стоял бы на рабских помостах. Он сбежал бы еще в первые дни пути. У него почти получилось тогда. Если бы не сестра. Она пыталась потом ему это объяснить, пока он еще мог понимать, пока еще был тем юношей, который помнил свободу и не потерял себя. Но потом их разлучили. Надолго. Как ей показалось на целую вечность. Должно быть, на год или даже больше. Эшу отдали в обучение рабыням-кружевницам, а что случилось с братом, она не знала. И плакала ночи напролет, думая, что осталась одна навсегда.
   Но он вернулся. И так изменился! Сделался еще выше, раздался в плечах. Взгляд же стал тяжелый и усталый. Эша, увидев Сингура, испугалась. Она сидела в комнатушке невольничьего дома и плела кружевную накидку, когда вошел брат. Точнее, когда его привели. Надсмотрщик закрыл дверь, оставляя их одних.
   Сестра, оцепенела, стиснув мягкую подушку-валик. Коклюшки перепутались, а одна из булавок впилась в ладонь, но девушка не почувствовала боли. Она сидела на скамеечке, не в силах подняться, сделать хоть шаг. Брат подошел сам. Он улыбался. А потом опустился на пол, как делают только рабы, которых держат в клетках. Сел у ее ног, коснулся ладонями щиколоток. Его руки были жесткими и горячими, а глаза смотрели с радостью и недоверием. Будто бы Сингур опасался подлога, не верил в то, что перед ним сестра.
   Эша с опозданием поняла: она-то ведь, наверное, тоже изменилась. И тогда, не заботясь о рукоделии, оттолкнула от себя подставку с недоделанной работой и повисла на брате. Она ощупывала его и беззвучно плакала. Сингур гладил ее по трясущемуся затылку, плечам, спине и что-то шептал, прижимал к себе крепко-крепко. У сестры весь воздух вышел из легких. Жабёнок недовольно заворочался в груди.
   Брату и сестре больше не запрещали видеться. Хотя Сингур так и не рассказал, почему их разлучили. Эша могла лишь строить догадки. И строила. Потому что он не отвечал на ее вопросы - стал скупее на слова и улыбался теперь редко.
   Нет, девушка все равно его любила. Таким тоже. Пускай этого мужчину она почти не знала, а о том, через что он прошел, могла только догадываться, но он по-прежнему был ее братом. И Эша надеялась, что рано или поздно он, если не станет прежним, то хотя бы вспомнит, каким был когда-то.
   Он не вспомнил.
   В то время сестра своим еще детским умом не понимала, что брат повзрослел. Жизнь изменила его. Тот долговязый подросток, который когда-то носил болезненную девчонку на закорках, играл с ней, покупал ей каленые орешки или дергал за ухо, чтобы не досаждала - умер. Неизбежная смерть, вызванная мужанием. Но, чтобы осознать это, Эше самой требовалось повзрослеть.
   Сестра ласкалась, надеясь утешить брата нежностью, заботой, любовью. Увы, они тяготили его. Ему не нужны были ни ее нежность, ни забота. Эша видела синяки на теле, видела рубцы, видела повязки под одеждой. Потом они исчезали. Но с каждой новой зажившей раной Сингур неуловимо менялся, будто рубцевалась и затягивалась не только плоть, будто зарастала коростой душа. Все верно. Нельзя ведь изо дня в день встречаться со смертью на глазах у ревущей толпы и оставаться прежним.
   Однако девушку пугало то, что брат от неё отдалялся. С каждой новой встречей он казался всё более чужим, всё менее знакомым. Незаметно для себя она привыкла относиться к нему с почтительным трепетом. Он был старше, мудрее, сильнее. Он не пускал её в душу, а ей - безголосой - нечем было с ним поделиться.
   Ему было важно, чтобы сестра не знала горя и лишений. Чтобы она была сыта, одета, обута, цела и невредима. Об ином он не заботился, тогда как Эше хотелось от него всего одного - тепла. Того самого тепла, которое и делало их роднёй.
   А потом были удушливо-влажные джунгли Миаджана. И руины храма Шэдоку, наполовину ушедшие в черную воду, наполовину оплетенные лианами. И покрытые мхом осклизлые ступени, спускающиеся в темную глубину. И белые водяные черви - слепые, отвратительные, длинные, словно веревки. И пурпурные хищные цветы патикайи, похожие на мокрые тряпки, качающиеся на волнах. И огромные водяные пауки, горбатые спины которых усеивала россыпь кроваво-красных глаз. И существо, ставшее хозяином Эши и ее брата. Существо, которое хотело быть похожим на человека...
   Все это было позже. Но девушка даже предположить не могла, что останется с этим ужасом один на один. Потому что там, в Миаджане незнакомец, облаченный в одежды цвета красной охры, убил Сингура. Уничтожил в нем то людское, что еще оставалось - способность к милосердию. Сестра пыталась согреть остывающее сердце, но, лишенная голоса, не могла поделиться с братом ничем, кроме как прикосновениями. Но от её прикосновений он напрягался и ощетинивался. Они его раздражали.
   Как могла, знаками, Эша пыталась объяснить, что любит его, что хочет лишь одного - дарить ему утешение, быть поддержкой, опорой. Сингур оставался глух. Не понимал. Ему не нужна была ласка, не нужна была поддержка. Только уверенность, что сестре ничего не угрожает. Уверенность, которая постепенно переродилась в одержимость.
   И тогда Эша смалодушничала. Уступила деспотичной воле. Приняла ее. Стала не сестрой, но тенью неизменной спутницы. Покорной и благодарной. Брата это устроило. Никогда в жизни Эше не было так страшно, как тогда. И никогда ей не было так одиноко, как теперь. Она знала, что Сингур умирает. Она страшилась его потерять и в то же время ждала, когда это произойдет. Она устала его бояться. Того, чем он стал.
   Девушка знала, он может ее убить. С той же яростной страстью, с какой опекает, и даже во имя этой страсти. Она знала, что он опасен. Знала, что он жесток. Знала, что быть с ним рядом - все равно, что бросать и ловить остро отточенные ножи. Нельзя забавляться до бесконечности. Однажды ты устанешь или зазеваешься, и нож вонзится в тело. Убьет ли, покалечит ли - неизвестно. Но уж точно сделает больно.
   Все это Эша знала. Однако в память о том, давно сгинувшем Сингуре, она любила этого. И хотя человек, который находился сейчас с ней рядом, уже давным-давно не был ее братом, девушка не могла ни бросить его, ни сбежать. Но она по-прежнему иногда спорила с ним. Она хотела достучаться до него. До того, что еще оставалось им. Он будто бы слышал и даже сдерживался. Он выглядел почти прежним. Почти Сингуром. Увы, Эша знала - это лишь видимость.

* * *

   Пэйт растерянно хлопал глазами.
   - Ты понял? - спросил его Сингур. - Всё понял, что я сказал?
   Старик потер лоб и повторил:
   - Я поставлю все деньги на тебя и встану поближе к считарю. Когда бой закончится, я сразу же иду забирать выигрыш. Выхожу с площади и отдаю деньги Гельту, - балаганщик кивнул на внучка.
   Мальчишка глядел обиженно, исподлобья. Когда стало понятно, что бой ему не глядеть, а вместо этого как дураку околачиваться на площади, ожидая деда, он надулся от досады и теперь всем видом показывал, как сильно оскорблен.
   - Гельт, что делаешь ты? - повернулся Сингур к пареньку.
   - Я бегу к синим лестницам, оттуда через улицу белых домов, затем по голубым лестницам, зеленым и там отдаю деньги Алессе.
   - А я, - не дожидаясь, когда к ней обратятся, выпалила девушка, - забираю кошелек и через желтые дома спускаюсь к балагану. Эгда с Хлоей собирают кибитки, деда и Гельт уже будут здесь, когда я прибегу, мы сразу уезжаем.
   Сингур кивнул.
   - Да. И мы в расчете. Я ничего вам не должен и больше с вами не поеду. Вы сами по себе. Мы - сами по себе.
   Пэйт, стиснул в кулаке бороду и сказал только:
   - Опасно...
   Его собеседник пожал плечами:
   - Не особо. Если всё сделаете, как говорю, и не будете мешкать.
   Пэйт вскочил и забегал туда-сюда в сгустившемся полумраке.
   - Послушай, рисковое дело-то. Может, нанять каких охранителей?
   Мужчина хмыкнул:
   - Каких? Тебя тут никто не знает, ты тоже никого не знаешь, а выигрыш понесешь такой, что на месте охранителей я бы тебя уложил в первой же канаве. А, может, и на площади прямо. Нужен ты им, охранять тебя.
   Пэйт замер. В нём в непримиримой схватке сошлись страх, здравый смысл и жажда наживы.
   - Ты так уверен, что я получу этот выигрыш, что...
   - Ты получишь этот выигрыш, - спокойно сказал Сингур. - Но ты можешь не рисковать. Я просто предложил. Если хочешь. Если нет...
   Эгда смотрела на брата со страхом и надеждой одновременно. Если он поставит все имеющиеся сбережения и Сингур вправду одержит победу в схватке, у них будет столько денег, что можно будет осесть, купить домик и хозяйство. Потому что ездить в кибитках, когда нет крепких мужиков в попутчиках, с каждым годом все опаснее. Да и девки входят в такую пору, что им пора подыскивать мужей, а кому они нужны - без гроша за душой? Старики же с каждым годом становятся лишь дряхлее.
   - И лишнего с собой не тащите, - посоветовал Сингур, подавляя зевок. - Если вдогонку пустятся, вам барахло только помешает. Я б на твоем месте всем по лошади купил, а кибитки бросил.
   У Пэйта сердце подскочило к горлу. Ввязывается же он на старости лет! Ой, дурень плешивый... Его собеседник, словно почувствовал немудреные опасения и потому изрёк:
   - Если боишься, лучше вовсе не браться. Страх - плохой помощник.
   - Деньги нужны, - хмуро ответил Пэйт.
   - Это да, - согласился вальтариец. - Деньги всегда нужны.
   - То-то и оно.
   Сингур покачал головой:
   - Не дрожи. Я вижу дорогу. Если все сделаете, как сказано, ничего вам не грозит, кроме отбитых об сёдла задниц.
   Алесса и Хлоя захихикали.
   - Бой послезавтра. Озаботься лошадьми.
   Балаганщик мрачно кивнул, но потом не удержался и спросил:
   - А почему тот, второй, не приходил к тебе? Сальха. Мог бы перебить цену Лароба...
   Эшин брат усмехнулся:
   - Зачем? У него самый сильный уличный боец в Миль-Канасе, а, может, и во всей Дальянии. Он в нём уверен. А меня знать не знает.
   - Лароб рискует, - поерзал Пэйт.
   В ответ Сингур равнодушно пожал плечами:
   - Не особо. Как и ты. Просто он об этом не знает.
   Старик опять подергал себя за бороду и спросил:
   - А чего ты так уверен, что можешь свалить Сальхиного бойца? Он, вон, говорят, здоровый, как бык.
   - И что? - спросил мужчина. - Тесак тоже был здоровый.
   - Но Сальхин боец бил Тесака! - возразил Пэйт.
   - Дак чего ты тогда волнуешься? - удивился вальтариец. - Я ж его тоже побил.
   - Тьфу! - балаганщик сел. - А если этого не побьешь? Чего ты уверен так?
   - Побью, - успокоил его собеседник. - Сиди ровно, спи крепко, не дергайся. Я любого побью.
   В ответ на это бахвальство кособокая Эгда только неодобрительно покачала головой, а Хлоя, Алесса и Гельт с восхищением переглянулись.

* * *

   Брат привел её в гостевой дом. Белый с плоской зелёной крышей и красными цветами в глиняных вазонах на входе. Двери здесь были, как везде в Миль-Канасе - сверху полукруглые, железные и с тяжелым кольцом вместо ручки. Внутри же оказалось прохладно и чисто. Служанка провела постоялицу в одну из небольших, но уютных комнат.
   Эша огляделась. Красиво... Очень красиво. И можно помыться. В маленькое окно не заглядывает солнце, потому что дикий виноград висит снаружи пологом.
   Девушка повернулась к брату:
   "Я буду ждать тебя здесь?"
   Он кивнул.
   - Тут хорошо. Пэйт со своими уедут сразу после боя. А ты сиди здесь. Выкупаешься, поешь, выспишься на кровати. Дождешься меня. Если вдруг не дождешься, деньги вот, - он положил на стол кошель с несколькими тяжелыми монетами. - Но ты дождешься. Я приду в тот же день или на следующий. Как повезет.
   Сестра вцепилась ему в руку, испуганно заглядывая в глаза, а потом ее пальцы запорхали, сплетая знаки в слова.
   "Тебе будет плохо. Очень плохо. Возьми меня с собой!"
   - Переживу. Ты останешься здесь. Поняла? Никуда выходить не будешь. Здесь тебя никто не найдет.
   Он замер, словно прислушиваясь к чему-то в себе, кивнул и повторил:
   - Никто. Если сама не выйдешь.
   "Не выйду".
   - Вот и молодец. Давай мне кисет.
   Услышав эти слова, девушка побледнела и отступила на шаг.
   - Давай сюда, - повторил брат.
   Эша покачала головой.
   - Я. Сказал. Дай. Кисет.
   Его глаза потемнели, зрачок стремительно расширялся, заполняя собой всю радужку, Эша испуганно отвернулась, пошарила за пазухой и вытянула на свет кожаный кармашек с плотно затянутой горловиной.
   Сингур взял кармашек, раскрыл его и, не глядя, на собеседницу, сказал:
   - Иди, тут есть баня, служанка тебя ждёт и проводит. Мойся. И не торопись. Кто знает, когда в следующий раз придется.
   Эша кивнула, хотя в горле было горько от подступающих слез. Она ушла. А когда вернулась, брат уже исчез, только воздух в комнате стал еще горше да на столе лежал потертый кисет.

* * *

   Евнух - невысокий круглый человечек - выбежал навстречу нежданным гостям из-за реющих занавесей, которыми была разделена общая зала. Лицо смотрителя дома удовольствий сперва сделалось растерянным, затем испуганным и уж после исполнилось понимания, деланного восторга и почтения.
   - Ах, моя госпожа, ах, моя госпожа! - залепетал с придыханием человечек и, поймав длинный рукав одеяния Многоликой, в знак почтения коснулся губами шелкового краешка.
   В лицо гостье он старался не заглядывать и всячески отводил глаза. В этом не было ничего удивительного - простым смертным смотреть на Многоликую неприятно и больно. Стиг видел, как побледнел хранитель дома при первом взгляде на храмовую деву - не поверил глазам. И правильно.
   Пока человечек раскланивался и выражал всяческий восторг от визита высокой гостьи, глаза его - холодные и пронзительные, пристально следили за дюжиной мечников, которые втянулись в залу следом за своей госпожой.
   Четверо вооруженных мужчин сразу устремились к лестнице ведущей наверх и встали по бокам, еще четверо быстро рассредоточились по залу, проверяя альковы, двое остались стоять за спиной спутницы, еще двое застыли у входных дверей.
   Хранитель дома обеспокоенно обводил вооруженных охранников глазами, не забывая при этом льстиво улыбаться.
   Эная смерила евнуха растерянным взглядом и замерла, озираясь:
   - Как твоё имя? - спросил у смотрителя, выступивший из-за спины Многоликой Стиг.
   - Хоко Арн, - поклонился евнух и тут же сверкнул на кого-то глазами, одновременно щелкнув пухлыми пальцами.
   Через миг из-за шелковой занавеси выбежала служанка с подносом, на котором стоял кувшин вина, чеканный бокал и ваза с фруктами. Девушка склонилась перед дорогой гостей, но Эная раздраженно взмахнула рукой, отказываясь от подношения вежливости.
   Мечники застыли, словно каменные изваяния.
   Хоко снова щелкнул пальцами и рядом с ним тот час вырос крепкий мужчина при оружии. Судя по бугрящимся мускулам, переломанным ушам и кривому носу, когда-то этот человек выходил на ратный круг, а сейчас, по всей вероятности был нанят домом старшим в охрану.
   - Чем обязаны? - спросил евнух, деликатно отступая на полшага и давая Многоликой возможность пройти. - Чтобы ни привело вас сюда, знайте, в нашем доме не происходит ничего противозаконного и нечего опасаться.
   - Вот печать далера, - сухо сказал Стиг. - Нам дозволено всё здесь осмотреть. Прикажи своим людям, чтобы все оставались внутри, пока мы не уйдем.
   И он протянул Арну глиняный оттиск с золоченой лентой.
   Евнух почтительно поклонился, не глядя передал печать служанке, и кивнул своему мордовороту:
   - Ашват, делай, как приказано - везде проведи, всё покажи, проследи, чтобы никто не возмущался.
   Охранник кивнул и коротко свистнул, видимо подавая сигнал своим людям.
   Многоликая не слушала разговоры мужчин. Если же сказать вернее, её эти разговоры не занимали. Пока велась беседа, храмовая дева внимательно оглядывалась, словно к чему-то прислушиваясь. В выражении её глаз не было любопытства, лишь сосредоточенность, будто она искала потерянную вещь, которая, как доподлинно известно, должна находиться где-то здесь, под этой самой крышей. Эная отдернула одну из занавесок, прошла через роскошную залу. Следом за ней неотступно следовали двое мечников.
   Голая рыжая девица, устроившаяся верхом на посетителе, испуганно ойкнула и замерла, не зная, что делать - то ли продолжать то, за что ей заплатили, то ли скатиться на диван.
   Стиг помог ей с принятием решения - швырнул покрывало, чтобы шлюха и ее клиент прикрылись и не оскорбляли взор гостьи. Впрочем, Эная смотрела сквозь людей.
   - Это не здесь, - сказал дева храма, круто развернулась и вышла обратно в холл.
   Про себя Стиг подумал, что сестра привела их в дом удовольствий в самый удачный час - ночные посетители, даже припозднившиеся, уже разошлись, а вечерние еще не стянулись. Потому девки в большинстве своем отдыхали от трудов и не бегали туда-сюда, тряся прелестями. Да и полупьяные мужики со спущенными штанами не сидели на каждом диване.
   Хоко Арн с недоумением следовал за гостями и такими взглядами одаривал выглядывавших из альковов любопытных шлюх, что они почитали за лучшее исчезнуть.
   Возле входных деверей, у самого порога, Многоликая снова замерла, прислушиваясь к чему-то и, по всей видимости, этого не слыша. Легкая тень набежала на прекрасное лицо, и дева храма небрежно тряхнула кистями рук. С тонких пальцев по воздуху медленно поплыла золотая пыль.
   Евнух шумно сглотнул, следя глазами за струящейся мерцающей кисеёй. Та медленно плыла над полом, взвихряясь и распадаясь, словно клочья тумана. Однако уже через миг стянулась в общий поток, уплотнилась и потекла вверх, вдруг превратившись в переливающийся силуэт стройной полуголой девушки с длинными ногами и копной вьющихся волос. Девушка, странно изогнувшись, спешила к лестнице.
   - Госпожа, это... - начал было Арн, но старший мечник негромко и предостерегающе поцокал языком и евнух осекся.
   Эная слова смотрителя борделя не слушала, она поднималась за мерцающим видением. Стремительно прошла длинным коридором, не обращая внимания на толпящихся вдоль стен шлюх, завернула за угол и замерла перед запертой дверью.
   Золотой призрак проплыл сквозь створку и Эная кивнула оцепеневшему Хоко. Тот встрепенулся, сдернул с пояса связку ключей, отпер дверь и уже собрался было идти следом за Многоликой, но один из мечников удержал его за плечо и отстранил.
   Немолодой уже мужчина лежал на кровати, стиснув бедра стройной, прыгающей на нём чернокожей девки. Увидев вошедших, он резко отшвырнул от себя шианку и испуганно сел, поспешно запахиваясь покрывалом. Потное лицо побледнело, рот открылся и закрылся:
   - Сэлли, ты...
   Однако уже через миг взгляд посетителя дома прояснился.
   На мужчину не обратили внимания, а голую шлюху, которую он с себя сбросил, цепко ухватил за локоть мечник.
   Тем временем золотой силуэт продолжал бродить по комнате. Эная наблюдала. Призрачная девушка склонялась к кому-то, с кем-то говорила, провела кого-то на ложе... Многоликая видела всё, что происходило, но не видела главного - мужчину, который был в этой самой комнате, с этой самой девкой.
   - Кто покупал тебя? - повернулся Стиг к чернокожей. - Говори.
   Та хлопнула глазищами и ответила растерянно:
   - Мужчина покупать. Хорошо платить. Очень хорошо. Как звать - не знать. Ничего не рассказать, сделать свое и уйти. Я звать, чтобы приходить еще. Очень щедро платить, не делать боль. Но сказать - дорого.
   - Зачем он сдвигал кровать? Почему ты лежала одна? - жестко спросила Эная.
   Шлюха развела руками:
   - Мужчины странный. Они, то одно хотеть, то другое. То сверху, то сзади, то снизу. Что в их голова я не знать. Он двигать кровать, чтобы ему не мешать. Потом смотреть окно. Я думать, он бояться, что кто-то глядеть, сказать жене. Тут стоить дорого, он не быть богат.
   - Почему ты его испугалась? - спросил Стиг.
   Чернокожая скривила полные губы:
   - Он двигать кровать, быть... Как это сказать... - она пощелкала пальцами, пытаясь подобрать нужное слово.
   - Испуган? - попытался угадать Стиг.
   - Нет! - возмутилась шлюха. - Не испуган.
   Она снова пощелкала пальцами:
   - Быть... распалён, вот! Хотеть женщина. Очень хотеть. Я бояться - он делать боль, - девка качнула шелковистым бедром и сказала, мечтательно закатив глаза: - Но он не делать, совсем. И платить очень хорошо. Много.
   Эная задумчиво смотрела на шианку.
   - Он тебе понравился? - спросила она.
   Та мечтательно улыбнулась:
   - О, да... так хорошо платить редко...
   Стиг хмыкнул.
   - Куда он пошел, знаешь? Что-нибудь он тебе говорил?
   Чернокожая погрустнела и потеребила в руках длинную кудрявую прядь:
   - Нет. Сказать, я слишком дорогая шлюха.
   Многоликая оглянулась на евнуха и спросила:
   - Сколько он заплатил?
   - Серебряный талгат, - без запинки ответил Хоко. - Госпожа моя, он очень спешил, был возбужден, мне показалось, деньги ему не важны, важнее было... уединиться.
   - Талгат? - удивился Стиг. - Что такого в этой шлюхе, что за нее заплатили, как за виргского скакуна?
   Арн развел руками:
   - Ничего. Он её даже не выбирал, схватил за локоть и поволок наверх, а монету мне сунул, не глядя. Это огромная плата, мы не подходили к дверям и не приставляли охрану. За эти деньги он мог делать с ней все, что угодно, и дом не предъявил бы претензий.
   Девка, о которой говорил евнух, горделиво улыбалась.
   - О чем ты говорила с ним? - спросила Эная. - Ты болтала очень много. О чем?
   Чернокожая пожала плечами:
   - Не помнить. Он быть распаленный. Такой мужчина надо успокоить, иначе он делать боль. Я говорить о том, как он хорош и как я в восторг, что он меня купить, я мять его тело, чтобы он стать добрее, я лежать с ним, пока он отдыхать, а потом я делать ему хорошо, когда он захотеть. И все без боль.
   Эная задумчиво прошлась по комнате. Заведение было одно из самых дорогих в городе. Здесь следили и за чистотой, и за красотой, и за обстановкой, и за девушками. Мужчина, который так заинтересовал Многоликую, вряд ли нарочно выбирал этот дом, он просто уходил от преследования. Но как он почувствовал, что за ним идут? И как успел скрыться? Впрочем, понятно, как. Если даже магия храмовой девы его не чувствует, то что уж говорить о мечниках.
   - Идём, - кивнула Эная Стигу.
   Брат склонил голову и отступил, пропуская спутницу вперед.
   - А мне не платить? - послышался удивленный голос.
   - Что? - Стиг обернулся.
   Шлюха смотрела на него с обидой:
   - Мне не платить, за что я рассказать? - с разочарованием спросила она.
   Евнух цыкнул от двери на наглую девку, но та и ухом не повела. Мечник усмехнулся, пошарил на поясе и бросил ей медяк. Шианка ловко поймала монетку и улыбнулась, сверкнув белыми зубами.
   - Если он придет снова, и ты пришлешь за нами в Храм, получишь два серебряных талгата, - сказал Стиг.
   Голубые глазищи вспыхнули.
   - Я прислать, если он приходить! Ты хорошо платить!
   Ну, еще бы.

* * *

   Стиг не часто встречался с Безликим, и его это вполне устраивало. Сложно смотреть в глаза тому, чьи черты не угадываются. Вне храма Истр был незаметен, его лицо уже не казалось зыбким, как отражение на воде. Оно просто не запоминалось. Вообще. Увидишь и забудешь. Магия, дающая множество преимуществ. Однако она же просит высокую плату.
   Когда-то Истр умрёт. Но в тот же день в одном из храмов Дальянии родится новый Безликий. Возможно даже, его дар перейдет к Стигу. Впрочем, какой сосуд выберет себе отлетевшая душа, угадать невозможно. Вместилищем может оказаться любой из храмовых мечников старше двадцати. И не имеют значения ни местоположение храма, ни заслуги выбранного, ни ловкость, ни ум, ни способности к магии. Выбор был необъясним и оттого мог пасть на каждого. Возродится Безликий, умрёт мечник, но для того, чтобы первый снова мог жить в ином воплощении. Так было и так будет, на этом держится сила и власть Дальянии, поэтому перед ней склоняются другие государства. Нет ничего сильнее магии бессмертного Безликого. Убить его невозможно, отыскать тоже. Он может ходить, где хочет, не боясь быть узнанным.
   - Мы не нашли того человека, - сказал Стиг. - Эная не смогла поймать его в Сеть, не смогла увидеть даже тогда, когда мы отвели ее туда, где его потеряли - в дом удовольствий в квартале пурпурных лестниц. Даже шлюха, которую он покупал, ничего ценного не рассказала.
   Истр улыбнулся.
   - А ведь это прекрасно, Стиг, ты так не думаешь? - спросил он мечника.
   Тот в ответ на это с непониманием спросил:
   - Что именно прекрасно? Что человек сумел скрыться или что мы не можем его отыскать?
   - Азарт, - пояснил Безликий. - Предвкушение. Любопытство. Я разговаривал с далером, а тот узнавал у покровителей Ночных Теней - ничего ли не случалось странного и противозаконного в Миль-Канасе за последние сутки. Ничего. Тишина. Если не считать того, что кто-то побил человека Лароба на поединочном кругу. Не нужно отращивать вторую голову, дабы понять - Лароб попытается отыграться. У него давнее соперничество с Сальхой. А человеку, который побил его бойца, наверняка нужны деньги, сколь бы странным он ни был. На поединочные круги идут только за деньгами и потом уже за славой. Думаю, на днях будет бой с хорошими ставками. Я попросил далера, чтобы нас известили о том, где этот бой произойдет. Ваше дело - не упустить нужного нам человека снова. Его необходимо задержать хотя бы потому, что он не подчиняется магии.
   Стиг удивленно посмотрел на собеседника:
   - Если Лароб отыскал этого мужика, значит, мы уже сейчас можем узнать, где он?
   Истр кивнул:
   - Можем. И я узнал. Но там, где он был, его уже нет. И куда он снова растворился, не знают даже Ночные Тени. Но согласие Лароб от него получил.
   Мечник помолчал и спросил снова:
   - Не лучше ли взять его до боя?
   Безликий в ответ на это лишь покачал головой:
   - К чему спешить? После боя он устанет, как было и в прошлый раз. Уставший человек часто совершает глупости. В прошлый раз вы смогли довести его до дома удовольствий, верно? Но тогда вы не знали, на что он способен. Сейчас знаете. Он не полез в драку и пытался сбежать, значит, он был слаб и не хотел неприятностей. Пусть себе выйдет на круг. Люди сделают ставки, покричат, кто-то сорвет выигрыш. А вы присмотритесь. Да и я тоже. Он не знает, что сбежать уже не получится, пусть доводит своё дело до конца, а мы доведем своё. Такой человек не должен ходить на свободе. Ему нужен хозяин.
   Стиг кивнул, но не успел даже поклониться, как вновь оказался в прохладном полумраке Храма, напротив статуи девы, держащей в руке чашу с огнем.
   Беглецу нужен хозяин... Стиг не был кровожаден, не был он и бессмысленно жесток, но, как и всякий храмовый воин, привык неукоснительно исполнять приказания. Любые. И все же в этот раз что-то не давало ему покоя. Он замер, пытаясь понять, что за противоречие бередит душу?
   Так и не разобравшись, он двинулся прочь. Каменная дева проводила его взглядом незрячих белых глаз.

* * *

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   34
  
  
  
  
Оценка: 6.61*22  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"