Аннотация: /Акутагава Р., И.Бродский, Ч.Милош, Ф.Кафка, Б.Паскаль/
КАФКИАНСКАЯ ВЕРСИЯ СОБЫТИЙ В ЭДЕМЕ
Когда мне удается упиваться молодым вином,
тонкими золотыми нитями плести свои песни
и радоваться этим счастливым дням,
я чувствую себя блаженствующим пигмеем.
АКУТАГАВА РЮНОСКЭ "Слова пигмея"
Наверно, не нам судить, однообразна природа или нет, но в своих сюжетах она явно вольна повторяться, вследствие чего лица мадонн Кранаха, на которые налюбовалось что-то около шести поколений до И.Бродского и Марины Басмановой, напоминали поэту черты "смуглой леди его сонетов". Тому примером словесная иллюстрация к "Венере с яблоками", как ее называют в литературе(1). Однако, единственное знакомое мне кранаховское эрмитажное дерево, отягощенное пятнадцатью сферическими плодами, листья которого шелестят, "отталкиваясь друг от друга", находится за спиной "Мадонны с младенцем" 1530 года. Классический случай удачного соединения художественного мастерства с назидательностью темы, где яблоко символизирует и грехопадение, и спасение через грядущую жертву Христа (шестнадцатая сфера на картине крепко сжата ручкой младенца).
Так кто же воспет нижеследующим образом: мадонна, ренессансная дева или М.Басманова?
В накидке лисьей - сама
хитрей, чем лиса с холма
лесного, что вдалеке
склон полощет в реке,
сбежав из рощи, где бог
охотясь вонзает в бок
вепрю жало стрелы,
где бушуют стволы,
покинув знакомый мыс,
пришла под яблоню из
пятнадцати яблок - к ним
с мальчуганом своим. (...)
Ч.Милош, знакомя Бродского со своим постижением Пастернака, не невзначай оперся на воспоминания Надежды Мандельштам, а именно: "поэт может быть чем угодно, но только не соблазнителем"(2). А дальше, будто двое играли в мяч, воспоследовал незамедлительный ответный удар, что высказывание в рассматриваемом случае истинно в отношении моральных, этических принципов, но никак не эстетических.
Такому прозаическому детищу И.Бродского, как эссе "После путешествия, или посвящается позвоночнику" обеспечен законный вечный приют в библиотечном зале, ведь у него был вполне реальный отец, "человек" Акутагавы, то бишь пигмей, напропалую комментирующий свое состояние при встрече с местным (жителем) югославского происхождения, "хватавшимся за сердце ничуть не меньше моего": "Встречая такого сорта людей, всегда чувствую себя жуликом, ибо того, за что они меня держат, давно (с момента написания ими только что прочтенного) не существует. Существует затравленный психопат, старающийся никого не задеть - потому что самое главное есть не литература, но умение никому не причинить бо-бо; но вместо этого я леплю что-то о Кантемире, Державине и иже, а они слушают, разинув варежки, точно на свете есть нечто еще, кроме отчаяния, неврастении и страха смерти"(3).
Не беда, что мы не знакомы с сугубо внутренним генеральным планом, сообразуясь с которым, наш поэт осенью 1989 года интервьюировал Чеслава Милоша (ибо найденный в архиве листок с подробным списком предложений, оканчивающихся вопросительными знаками, определенно, не то); счастье, что по N2 "Старого литературного обозрения" известны достоверные частности, - в том числе неожиданное решение вопроса, для чего следует, по мнению двух нобелевских лауреатов, приходить в искусство(4).
Когда Кафка называл себя "задачей" и, в придачу, фиксировал факт отсутствия корпящего над ней ученика, он перефразировал широкоизвестное "Познай себя", познай Вселенную(5). Когда И.Бродский трудился над личностью (творца) Милоша, он, по сути, разгадывал поэта Бродского, ибо нет притягательнее (и неразрешимей) загадки, чем акт Творения. Он, крадучись по территории Милоша, подбирался к богу внутри себя.
Соблазна никогда не было. Взамен соблазна день ото дня участников действа пользует терапевтический аспект искусства, ибо его слуги "как люди и как художники составляют одну и ту же личность", бессмертие коей всецело зависит от того, насколько успешно она пестует (ради чаемого грядущего превосходства божественного в себе над человеческим в себе же) художественную сторону своей натуры. В поисках старинной рецептуры "три части - дело человека, семь частей - дар неба" Акутагава лишний раз ворошит страницы "Луньши". Устало глядя куда-то вперед, мимо читателя, его "пигмей" все еще думает: "Искусство - мрачная бездна. Если бы не жажда денег, если бы не влечение славы, если бы, наконец, не страдания от творческого жара, то, возможно, у нас не хватило бы мужества вступать в схватку с этим зловещим искусством"(6).
Мыслящий тростник Паскаля блюдет свое достоинство, обращаясь к философии. Раздумывая о частном акте творения, он должен бы заговорить, что и происходит в лице тандема Милош-Бродский, о необходимости дистанции между собой и объектом, занимающим воображение, вплоть до мгновенной, кратковременной (и гарантирующей возвращение волшебным образом на круги своя) аннигиляции своей анализирующей материи перед объектом, получившим на какие-то наносекунды превалирующее право на единоличное бытие. Уничтожить себя, а вместе с тем и теорию, чтобы создать что-то! Врастая одним корнем в буддизм, создатель Милош, заодно созерцает свой второй, столь чудно вгрызающийся в склонную к саморефлексии западную почву. "Но с другой стороны, как поэты и художники мы ужасно тщеславные люди и полны желания навязать другим свою индивидуальность"(7).
Семена (только на вид) слабенькой травы, назовем ее Кафкой, занесены космическим ветром с бледной планеты Блеза Паскаля, и, видимо, в этом секрет живучести позднейшей поросли. Она болеет, бесконечно страдает бессонницей, но шелестит вечной жизнью на своих манящих прихотливой беготней искорок болотах. Одной из ее любимых песен стала, конечно, та, что внутренним слухом распознавалась исполнительницей как наиболее удающаяся ("иногда мне кажется, что я понимаю грехопадение лучше, чем кто бы то ни было"). "Словно Ева хотя и сорвала яблоко ..., но лишь затем, чтобы показать его Адаму, потому что оно ей понравилось. Окончательным и бесповоротным было откусить кусочек, а играть с ним хоть и не разрешалось, но и не запрещалось тоже"(8).
Мы не совершим большой ошибки, заключив, что интересующийся машинами камерный человек Кафки, получал кратковременное избавление от головных болей, вызванных шумом окрест, занимаясь математическими изысканиями, иначе зачем бы ему понадобилось ставить "две задачи начала жизни: все больше ограничивать свой круг и постоянно проверять, не спрятался ли ты где-нибудь вне своего круга"(9). Он чертил воображаемую окружность в пределах собственной комнаты, а после заклинал своих духов согласно выстраданному церемониалу: "Тебе не надо выходить из дому. Оставайся за своим столом и слушай. Даже не слушай, только жди. Даже не жди, просто молчи и будь в одиночестве. Вселенная сама начнет напрашиваться на разоблачение, она не может иначе, она будет упоенно корчиться перед тобой"(10).
Последняя строфа иллюстрации к "Мадонне с младенцем под яблоней", -
Головку набок склоняя,
как бы мимо меня,
ребенок, сжимая плод,
тоже смотрит вперед, -
так кстати напоминающая об искуплении и спасении, весьма настойчиво возвращает нас к Природе, этой устрашающей сфере Паскаля, "центр которой везде, а окружность нигде"(11).
17 ноября 2011
Примечания:
(1) - Иосиф Бродский: Опыт литературной биографии / Лев Лосев. - 4-е изд. - М.: Молодая гвардия, 2010. - 447[1] с.: ил. - (Жизнь замечательных людей: сер. биогр.; вып. 1247);
(2) - см. беседу с Иосифа Бродского с Чеславом Милошем "Погоня за реальностью" в пер. с англ. Галины Палагуты под ред. Виктора Куллэ; из Книги интервью/ Иосиф Бродский; [сост. В.Полухина]. - Изд. 4-е, испр. и доп. - М. : "Захаров", 2008. - 784с., ил. - (Биографии и мемуары);
(5) - см. "Размышления об истинном пути" из кн. Кафка Ф. Превращение: Рассказы, афоризмы / Пер. с нем. С.Апта. - СПб.: "Азбука-классика", 2004. - 320с.;
(6) - см. "Слова пигмея" из кн. Ворота Расемон: Новеллы / Акутагава Рюноскэ; [пер. с япон.; предисл. и коммент. В.Гривнина]. - М.: Эксмо, 2008. - 800с.: ил. - (Библиотека Всемирной Литературы);
(7) - см. (2).;
(8) - Кафка Ф. Письма к Милене / Пер. с нем. А.Карельского, Н.Федоровой. - СПб.: Издательский Дом "Азбука-классика", 2006. - 256с.;
(9) - см. (5);
(10) - см. (5);
(11) - см. Х.Л.Борхес "Сфера Паскаля" из книги "Новые расследования" (Otras inquisiciones) (1952); цит. по Собрание сочинений: в 4т. / Хорхе Луис Борхес; [сост., предисл. и примеч. Б.Дубина]. - 2-е изд., испр. - СПб.: Амфора. ТИД Амфора, 2005.