Август налит желтым цветом, как мелкие садовые сливы, лопающиеся от спелости на деревьях и покрывающиеся частою сеткою трещинок с поперечными зазубринками коричневого цвета. Сельская местность. Дождей давно не бывало. Слева и справа от дороги, которая твердостью близка к кирпичу, расстилаются нивы, по каковым бегут волны колышущейся пшеницы. Тяжелые колосья, унизанные остинками, набиты созревшим зерном. Где-то ужасно высоко-высоко над гребнями золотистого моря злаков крутится песня жаворонка, которого не может видеть никто, кроме Бога и ангелов. К лазурному небу, подернутому ласковой дымкою, кто-то приколотил блюдо солнца с короною лучей желтого бриллианта.
Из Мадрида возвращается в свое поместье дон Умберто, шляпа которого сдвинута на затылок. Гидальго, обширный в груди и в плечах, а также в области живота, едет на повозке, влекомой поступью двух слоноподобных волов.
Местность, совершенно, до крайности однообразная, состоящая из вереницы полей, разделенных межами, утыкающимися в края дороги, на которых стоят либо несколько пирамидальных тополей, либо воронье пугало в рваном черном плаще, кажется, по неким непонятным, одному гидальго известным признакам, становится дону Умберто знакомой. Гидальго вертит головой по сторонам.
Впереди показывается участок, на котором начали уборку урожая крестьяне дона Умберто. На половине земли, над которой поднимается густая, соломенного цвета щетка колючего жнивья, в шахматном порядке возвышаются перевернутыми гигантскими скорлупками аккуратно сложенные стога. Между остальною частью поля и жнивьем виднеется отчетливая граница в виде стены крайнего ряда несжатых колосьев.
Четыре крестьянина влезли на верхушку доделываемого стога, вооружившись граблями. Больше поблизости никого не наблюдается, впрочем, в волнообразно бегущую пшеницу забрели лошадь с жеребенком.
Лицо дона Умберто багровеет от гнева, и он, резко поднявшись на ноги, начинает стегать пару сонливо бредущих волов длинной розгою, весьма похожей на удочку. Оба глаза гидальго заплыли так, что с физиономии маячат только две щелочки, словно перевернутые дольки мандарина. Волы ускоряют шаг и съезжают с дороги прямо в поле, направляемые погонялом хозяина к стогу, на котором вверху быстро мелькают грабли крестьян, представляясь дону Умберто, которого зрение не может похвастаться зоркостью по причине несчастного случая, таким образом, что перед прочими работает один, а за ним - невидимо ворошит колосья другой, повернувшись с первым влево, а за этими двумя - третий и четвертый, также скрытые фигурой первого, машут граблями, повернувшись вправо.
Позади дона Умберто подпрыгивают в повозке два бочонка меду, купленного на Мадридском рынке. Ранее, когда путь гидальго пролегал по каменному ущелью из скал, где селились дикие пчелы, на него напали роем упомянутые жалящие насекомые, привлеченные запахом отменного вкусного меда, очевидно, рвавшимся в их носовые рецепторы из стыков дубовых досок. Кроме отвоеванных доном Умберто у диких пчел бочонков, в длину повозки протянувшись древком, скачет алебарда, прихваченная храбрым гидальго из дому для обороны своего добра от разбойников под предводительством дона Хосе, который обосновался в ущелье на пути гидальго, но отсутствовал вместе с шайкою по благочестивой причине, ибо повел всех в церковь замаливать последние пару ограблений путников, которых угораздило забрести в скалы.
Ничего не подозревающие крестьяне кипятящегося дона Умберто усердно воздевали и бросали вниз грабли, пока повозка господина не подкатила к стогу, развернувшись боком, а дон Умберто не запрыгнул лихо с быка наверх к потным работягам, держа наперевес алебарду.
- А-а!!! Мельницу построил, пока меня не было!!! - завопил гидальго, ослепленный укусами диких пчел. - Дон Мануэль!!!
Народ со стога сыпется горохом на землю и бежит во все лопатки, побросав грабли, в пшеничное поле мимо лошади с жеребенком.
Заплывший в области глаз Дон Умберто в растерянности, что "мельница" рассыпалась на куски и улетела, оглядывается и поворачивается по сторонам, нежданно оказавшись на стоге в одиночестве.
Поскольку какие-то фразы еще застряли в горле гидальго невысказанными, он не в силах безмолвствовать и говорит ругательное слово:
- Каналья!
Волы дремлют до тех пор, пока над ними не начинают виться слепни и оводы. Дон Умберто, слыша скрип колеса, смотрит в подножие стога и видит, что повозка ползет, благодаря воле волов, в гущу пшеничных колосьев, а на жнивье выбегает жеребенок. Гидальго орет волам:
- Стой, кому говорят!
Толстяк съезжает по скату стога, выставив вверх сапоги, и приземляется, шмякнувшись, как яблоко в саду, которое переспело, расквасилось и рассыпалось на семечки и остаток шматка мякоти. Поднявшись, дон Умберто тяжело топает, волоча алебарду стальным лезвием по жнивью, за своей повозкой, в которую швыряет алебарду, а следом лезет сам.
Крестьяне дона Умберто, недалеко убежавшие и прятавшиеся в пшенице, встают в полный рост, когда гидальго, обращенный к ним жирной спиной, дергает поводья, сидя в повозке, и направляется к дороге.