Помещик Клопов пьет чай из медного самовара за столом, накрытым в саду. Яблоневая ветка, окутанная бархатистыми листьями, покачивается над скатертью и кажется очень зеленой на крахмально-белом фоне. По сероватой коре пушистой ветки туда-сюда живенько бегают по свои делам муравьи, спрыгивая в сахарницу, где ползают, словно свежие лыжники, выбравшиеся на заре из швейцарского шале, по граням мерцающих Альп и Пиренеев, наколотых кухаркой.
Рядом с Клоповым сидит помещик Кларнетов, на кончиках пальцах какового вздето блюдце, из какового Кларнетов втягивает мелкими глотками коричневую горячую водицу, прерываясь, чтобы осторожно подуть, отчего по поверхности к противоположному краю отплывает гармошка мелких морщинок волн.
Блюдечко Кларнетова вздрагивает, когда Клопов, с кряком вставший со стула, жалобно скрипнувшего, старое дерево в осеннем лесу, ибо сидевший был крупен, осанист и тяжел, пошедший вперевалку к самовару на другом конце стола и отвернувший кран с завитушками, дабы плеснуть кипятку в опорожненную чашку, кричит громогласно калиновому кусту:
- Ну, куда, куда ты, Тишка, прешься! Я сейчас тебя самого отправлю под замок!
Норовивший прошмыгнуть к сараю мужичок, непонятно, в чем душа держится, какового, кажется, одним щелчком можно было бы сбить с ног, приставным шагом отходит вбок от щедро рассыпающихся калиновых сучьев и останавливается стоять в отдалении от стола, на каковом лоснится медью самовар и играют глубокими синими тенями от яблоневых веток слепяще-белые приборы чайного сервиза, держа в руке корзину, обвязанную по верху ситцевым бабьим платком в синюю точечку и с бордюром из синеньких цветочков.
Клопов кашляет для острастки, а Тишка старательно трет кулаком себе лоб, отодвинув с морщин над поднявшимися бровями шапку назад.
- Сказал ведь: не ходить, преступника не навещать, еды ему не таскать! - пророкотал Клопов.
Мужичок не двигается с места и молчит, как будто с рождения никогда в жизни не произнес ни одного слова, только глазами хлопает.
Клопов поясняет Кларнетову:
- Это к моему заключенному с передачей опять посетитель.
Кларнетов, смотря поверх блюдца, в полном недоумении переводит взгляд с Клопова на мужичка и обратно.
Собеседник и сотрапезник Кларнетова с полной чашкой идет к своему стулу, каковой скрипит пронзительней прежнего, когда Клопов плюхается на сиденье.
- Ну-ка, Тихон Федорович, поди сюда, показывай, чего тебе туда сложила Федосья Ивановна, - говорит Клопов, в голосе какового поубавляется гнева, но сердитость не испаряется.
Застигнутый с поличным мужичонка радостно как-то встряхивается и как бы вприпрыжку семенит к барину, приговаривая высоко и с заливистым смешком от смущения:
- Да разве это гостинец, так просто, Парфен Семенович! Хозяйка моя рыбку пожарила, я утром на речку удить ходил.
На столе оказывается корзина, под каковую Клопов, вытянув обе руки перед собой, с резвостью утки, ныряющей с берега за лягушкой в пруд, подсовывает плоскую большую тарелку из-под только что с аппетитом съеденных оным на пару с Кларнетовым пирожков с капусткой.
- Ай, Парфен Семенович, забыл я, что дно у корзинки грязное! - ошалело вопит Тишка, отдергивая руку с корзиной от стола вверх.
- Вот, дурья башка! - восклицает Клопов. - Тарелку уже испачкал, ставь уж на стол и показывай, чего несешь контрабандой Аристарху!
- Ничего не несу! - орет мужичок в испуге.
- Как не несешь? - строго говорит Клопов. - Только что я слышал от тебя, что в корзине под платком Федосьи Ивановны лежит у тебя жареная свежая рыба, вот Степан Ионыч не даст мне соврать!
- Рыбу несу, а контрабанды не несу! - упрямится Тишка, держа корзину двумя руками над тарелкой, пестрящей помимо жирных пятен от подсолнечного масла, на каковом пеклись пирожки, ошметками сырой глины и вырванными пучками травы, - и то, и другое, по-видимому, прибыло с берега, где мужичок рыбачил.
Клопов вытягивает перед собой руки в другой раз и хватается за бока корзины, силясь перебороть Тишку.
В дело вмешивается Кларнетов, подбадривая мужичка:
- Тихон Федорович, тарелку кухарка вымоет после. Покажите вы рыбу свою Парфену Семеновичу, мы не голодные и есть ее не будем, я обещаю! Ну, что она у вас, из чистого золота, что ли?
- Караси это, - буркает мужичок и водружает корзину на тарелку.
Платок Тишкою развязывается, и Клопов с Кларнетовым опускают головы над корзиной, едва не стукаясь лбами. На листьях крапивы блестит жирным блеском пяток карасей. Пахнет вкусно, пальчики оближешь.
- Ванька! - повелительно кричит Клопов в сторону сарая, от покосившейся деревянной стены какового погодя отделяется фигурка крестьянского мальчишки в закольченных штанах, в рубашке косоворотке и с пятнами грязи на щеках.
Мальчишка плетется к чаевничающим, щелкая на ходу слева и справа ивовым прутом по выросшей под яблонями крапиве.
Тишка, поняв, что оного к сараю Клопов не подпустит, смиряется с тяжелым вздохом и вытаскивает наружу карасей, завернув крапивные листья с боков, и вручает передачу оборванному Ваньке. Ванька уходит с карасями, засунув ивовый прут себе под мышку.
- Спасибо, Парфен Семенович! - голосит мужичок, следя заботливо за тем, чтобы Ванька не поел карасей и донес до пленного Аристарха. - И от Федосьи Ивановны, Парфен Семенович, вам тоже спасибо!
- Ну, чего голосишь, Тихон Федорович! Будет тебе криком надрываться у меня над ухом! - с неудовольствием возражает против выражения эмоций Тишкою Клопов. - Передавай Федосье Ивановне, что не до смерти посек я Аристарха. Жив он, здоров, и ведь снова, подлец этакий, пойдет к камню, хотя я ему запретил категорически! Вон, гляди, руки в окошко протянул, а Ванька карасей ваших ему подает.
Мужичок кланяется столу, подхватывает корзину, платок сует себе в карман и, пятясь, говорит:
- Благодарствуйте!
Клопов важно кивает и ждет, чтобы Тишка скрылся за калиновым кустом.
Чаепитие возобновляется, после того, как Клопов выплескивает остывший чай на траву и совершает поход к самовару и обратно.
Кларнетов берет серебряными щипчиками кусок сахару и сдувает муравья на скатерть, а затем спрашивает:
- Парфен Семенович, так за что у тебя Аристарх посечен розгами и в сарай на гауптвахту посажен?
Клопов разгрызает сахар коренным зубом и прихлебывает чай, раздробляя кусочки челюстями, проглатывает и отвечает:
- Аристарх убогий у меня, вообще-то, в конюхах ходит, ну, а как надобно по хозяйству запрячь лошадей в телегу, распрячь или поехать на луг за сеном, так его никогда не найдешь, не докричишься. Вон, Ваньку приходится заставлять возиться с упряжью и заместо возницы кнутом махать.
- А к какому камню он там наведывается, Парфен Семенович, очень меня сие заинтересовало, когда слушал я вашу с беседу с Тихоном Федоровичем?
- Да, к обрыву на реке, откудова к нам в деревню даже из других сел наезжают, чтобы скидываться в воду и тонуть в волнах, когда у кого какая беда случиться. На всю губернию у нас самый высокий утес, потому все топиться и едут, чтобы наверняка. Аристарх же ноги сами туда несут, я же говорю, убогий, оный сидит под обрывом и, как только кто в воду бултых, Аристарх лезет в волны спасать. А Федосья Ивановна как раз гостинец и приготовила за спасение жизни Тихона Федоровича, какового угораздило подвергнуть себя утоплению, когда корова ихняя издохла, и ребяткам неоткуда было молока достать.
- А-а! - восклицает Кларнетов и поднимает блюдце на пальцах ко рту, чтобы подуть на коричневую жижицу, от каковой поднимается пар. - Может ему туда в сарай с Ванькою чашку чая и пирожков с нашего стола послать?
- Ванька-а! - кричит Клопов, не глядя в сторону сарая, и накладывает на блюдечко пирожков со сливой.