Аннотация: /как жанр, я бы предпочла "модернизм", но в списках он, увы, "не значится".../
АЩЕ ЗАБУДУ ТЕБЕ, ИЕРУСАЛИМЕ...
(ВЕСНА В КАЗАНИ)
Каждая жизнь - множество дней, чередой один за другим.
Мы бредем сквозь самих себя, встречая разбойников, призраков,
великанов, стариков, юношей, жен, вдов, братьев по духу,
но всякий раз встречая самих себя.
ДЖЕЙМС ДЖОЙС "Улисс"
Один из трех поездов метро домчал его до места, на котором гнездился город-в-городе, увенчивая круглую голову холма периметром яичной кладки с башенными выбросами вверх, нарушающими однообразную красивость белокаменной короны. Он выбрался наружу из темной норы, дырявящей подножье холма, и постоял, зажмурившись на бело-голубое с золотыми полумесяцами, на мыслимое под миндалевидными веками, но не открывающееся с нижней смотровой площадки бело-синее с золотыми звездами, - на это неукротимое в вере пропеллерное зодчество (мечети и собора), готовое сию минуту, шибко-шибко раскрутившись, вознестись в разносортицу так пока и не порешивших ни о снеге, ни о дожде облаков.
Теперь как раз один из двух переувлажненных сезонов, когда страница в ежедневнике так и просится быть помеченной "надцатым мартобря"(1) с упором на первый слог существительного, поскольку истинно: воскресший Дух береговой ласточкой снует в бездне отпрянувшего от земли высокого неба; сезон, когда вынос аккуратно взорванного льда за городские пределы обеспечивается круговой порукой сплетшихся рукавами рек, а самое название города вытягивается в узкую тень кормовой мачты судна, мчащего на всех парах к широкошумному Югу(2); и даже тот факт, что утро за утром судно обнаруживается на все том же заржавленном рейде, не в силах стереть блаженствующей улыбки с лица абстрактной команды, ведь ностальгию по опережающей северную оливковой вспышке природы Юга призвана скрашивать все та же, кстати, успешно справляющаяся со своей женственной ролью, городская река, принимающая подвижную форму то развивающегося, то свивающегося в кольцо пепельного локона вдоль подставленной к ней ребром, будто в порыве защиты, длиннейшей ладони выложенной квадратной плиткой набережной, чья внешность фундамента так и не коснувшейся неба Великой Китайской Стены сформировалась из соображений неуместности довления подобного объекта над прочими в черте бессрочно пришвартовавшегося в центре России города.
И тут, вслед за тем, как геометрия плеснево цветущей последним снегом мостовой с ее кое-где прорезавшимися из зимнего плена междуплитьями, инкрустированными россыпью пивных и минеральных крышек, сделала из него записного археолога, парапет вполовину его роста, подъехав под вскинутые в испуге локти, отменил назначенное было каблуком неминуемое падение к вытаявшему скелету археоптерикса в ореоле мятых голубиных перьев. По ту сторону парапета - река покусывает за ноги рассеянно разбредшийся по ней за ночь камыш, спустившийся с коричневой грядки в бесцветную хлябь. Откуда-то слева полетела, застревая в соломенно-розовых, обжитых улитками растительных конечностях, засорять открытую воду писчая бумага. Порыв ветра установился в ровный ток. Мелко-исписанные клочья, кто косо, кто прямо зацепившись, в струнку вытянулись плоскими школьными фигурами по ветру, и хлопанье перешло в треньканье со взвизгом. Камыш кренился несгибаемым старческим корпусом, лущился бельевой бумагой, грозясь растерять между кисельных берегов рабским потом нажитое белье двенадцати колен израилевых. С веревок по-над землей, в нарушение закона всемирного тяготения. Поискал глазами откуда. Студенты суетились у парапета, пытаясь спасти расхищенное остервенелым дутьем высоконаучное содержимое папки с резинками. Два ученика халдеев наклонялись по четырем сторонам света, подбирая правой красной обветренной клешней. Ловили уносящееся и подсовывали по левую, крепко прижимающую лохматящийся пук бормочущей что-то там университетское целлюлозы к расстегнутой груди. Один перекинулся худосочным корпусом через парапет, выловил бумажную пару; потом, наскоро подровняв отвоеванное, сунул в папку, защелкнув резинками по углам; потом перемахнул за стену рывком обеих ног и побежал к сгрудившемуся в ожидании расхождения вод чермного моря камышу, шумя ломающимся мусором пластика, древесных палочек и пакетов по сухому; потом зачавкал отмелью, успокоившись, по-хозяйски будто снимал, перекидывая через предплечье, белье, занявшееся от дождя косоватыми оспинами.
Он перестал посещать лекции Вересова еще до того, как Вересов умер. Личный апокалипсический ураган, коим непреложно и незримо оканчиваются судьбы, скрупулезно прошелся по каждому из освоенных Вересовым кольцевых маршрутов, по очереди примеряя на себя их нежные имена по алфавиту от второй Бет, третьей Гимель, четвертой Далет и так далее до последней Тау(3), разрушительной силой приравняв всю буквенную последовательность к одной Омеге Откровения, все многоразличные имена Конца, которые до одного были бы невозможны без неизвестной вересовской квартиры где-то в центре, в Начале, в отправном пункте А, он же первая материнская Алеф, он же греческая Альфа, следующая во втемяшенном в нас словесном порядке за "Я есмь"; квартиры, где Вересов скоротал, должно быть, большую часть очередного воскресного пикника в Манвантару(4), которым оборачивается коротенькая человеческая жизнь; квартиры на горе Нево, на вершине Фасги, что против Иерихона, откуда "показал ему Господь всю землю Галаад до самого Дана, и всю [землю] Неффалимову, и [всю] землю Ефремову и Манассиину, и всю землю Иудину, даже до самого западного моря, и полуденную страну и равнину долины Иерихона, город Пальм, до Сигора"(5).
"Я дал тебе увидеть ее глазами твоими, но в нее ты не войдешь."(6)
Поначалу Вересов вспоминался ему часто, и тогда Вересов держался в образе, каковой выбрал по погоде в оказавшийся вдруг последним ведомым нашему герою академический час, в синей джинсовой куртке, с двумя вспорхнутыми треугольниками расстегнутого воротника клетчатой рубашки, полуприкрытого мелкими кудрями щедро посеребренной бороды, гиацинтовой посеребренной же шевелюрой, со взглядом, полным выраженья проживаемой с народом минуты за окнами прямоугольных очков, жестикулирующий до пальцев обгоревшей сигаретой в сторону зрителей над карточным раскладом стихов и прозы по черному ломберному крылу залапанного актерским составом рояля; обращающий аудиторию в иудейский слух, чтобы она слухом слышала копытный сбой на неверно сомкнувшихся Началах и Концах. "И сказал мне: совершилось! Я есмь Альфа и Омега, начало и конец; жаждущему дам даром от источника воды живой. Побеждающий наследует все, и буду ему Богом, и он будет мне Сыном. Боязливых же и неверных, и скверных и убийц, и любодеев и чародеев, и идолослужителей и всех лжецов участь в озере, горящем огнем и серою."(7)
Тут он, отделившись от парапета, пошел, худой и, как говорят англичане, узкий, подбрасывать вострыми коленями полы своего отливающего сажей пальто, не выходя из образа. А ближняя перспектива выдвинула к нему из-за ствола, какую весну раздирающего душу обрубками ветвей, выдвинула к нему верблюжье пальто, которое разбило зеркало воспоминаний надвое, не растеряв картинок, симулировавших диптих, причем одна составляющая тревожила кусочком сказки Вересова о посетившей город легенде шестидесятых, по наследству снабдив нашего героя трогательным впечатлением учителя от всего-навсего внешнего убранства знаменитости, трогательным в глазах ученика по причине замеченного сочетания наивности и рассудительности, когда крайнюю степень восхищения от встречи с прекрасным, а это было верблюжье пальто, очнувшись, поспешно прячут в шкаф, но не как скелет, а нечто голубое и розовое, танцующее в балетной пачке в музыкальной шкатулке мальчика; второй частью диптиха было воспоминание об игре воображения над статьей в газете, представлявшей собой сливки восприятия вересовских занятий в некрологе по нем, пущенные в печатную иордань кем-то из бывших кружковцев, одетым, как казалось нашему герою, непременно в верблюжий макинтош.
Несмотря на то, что людское приречное движение застопорилось, солнце продолжало некоторое время свой бег на месте, мелькая то в одной, то в другой лазурной глазнице, то из подмышки, то из-под колена барельефа Буонарротти, где о сю пору тесались и разбивались неистовствующим художником не удающиеся фигуры. Наконец, работа была завершена, и облака накрепко сплелись проявленными телами борцов.
Когда он удалился от парапета? Пальцевый посвист ветра, после которого пустая коробка сигаретного блока еще влачится по серым квадратам. Остановилась. Уловил краем правого глаза что-то белоширокое, оказавшееся высоколетящим пакетом из супермаркета. Когда Дух упал в материю, то, пролетев семь ее этажей, он предался некому занятию, притаившись за круглыми стеклами пары цветных человеческих глаз. Главным образом, созерцанию прошлого, ибо вся информация о мире поступает к нам с запозданием, которому мы обязаны нашим медленным, медлительным, медлящим органам чувств. Всегда прошлое. Ближайшее прошлое. Всегда.
Как-то в воскресенье, ибо за роялем никого из актеров не бывало в полдень по воскресеньям, он за дверями дожидался окончания чтений, как можно незаметнее свалив в дверь от чего-то нестерпимо телесно-любовного, в тот момент озвучиваемого из оркестровой ямы, за что и был ожидаемо обдан фырканьем автора, коему было невдомек, что дезертир уже изъездил свои мечты "окололитературного трутня" протекторами разрушения, одному Богу явив коллекцию громадных лемнискат(8). Как обычно, после чтений жужжащая толпа, немного пороившись по белым лестницам купины, высыпала на леток музея, сверкая голыми женскими ногами и мужской обувью, и в несколько взмахов юбок и брюк пути их разлетелись. Кроме тех, что, с Вересовым во главе процессии, впятером прогулялись до полей скорби. Июнь в тот год стоял дождливый. Зонтами утяжеляли сумки, обременяли свободные руки; на те, что не складывались, опирались при ходьбе или укладывали одна на другую спокойные руки при долгом разговоре посреди улицы, ими, наконец, прикрывались в случае, если небо проливалось из алавастров. А оно проливалось. И вся пестуемая армия городских зеленЕй цвела и тянулась к солнцу, прорастая до последнего живым зерном, чтобы к середине лета впасть в самое настоящее душевное буйство. Вересов хотел научить их находить могилу забытого местного поэта. Шестеро, у каждого свернутый зонт, двигались цепочкой в изумрудном лабиринте щелей между коваными оградками вдали от центральных аллей, там, где сутолока призрачных, в человеческий рост, железных и деревянных крестов и сереньких стел со звездочками. Фотография отсутствовала. Вересов сказал, что поэт был знаменит лицом со шрамами, то бишь имел даже героический облик. Шрамы были заработаны падением лицом на решетку ливневки известно в каком состоянии. Пока Вересов говорил, порывы зачесывали чубы американских кленов, меняя стороны лба.
"При реках Вавилона, там сидели мы и плакали, когда вспоминали о Сионе; на вербах, посреди его повесили мы наши арфы."(9)
И тут ветер вынес из-за его спины и сразу веером раскрыл по набережной спешащую троицу: две марии в черном на низких - призмами - каблуках и иосиф с забытой траурной повязкой на черном кашемировом плече. Откуда они? Или куда? Позади - железнодорожный вокзал, впереди - речной порт. Справа - почти ледоходная река. В оставшуюся сторону - скамейки, обрубки деревьев, словом, нечто. С женщины, что шла ближайшей к парапету, сорвало шарф. Вся группа сбилась с шага и замелькала белыми лицами вполоборота, в то время как мужчина хватал пальцами воздух, а черная вуаль раскручивалась драконом, скрывая в клубах пепла набитое римскими статуями небо. Старшая женщина отмахнулась рукой и пошла вперед, поддерживаемая младшей в обтягивающей голову черной шапочке. Длинные прямые волосы младшей пытались заштриховать пространство между ними. Еще усилие. Группа воссоединилась в Pieta(10).
Поначалу Вересов вспоминался ему часто, потом - все реже и реже. Наконец, дело дошло до того, что он стал вспоминать Вересова не чаще нескольких раз в год. Через десять лет лицо Вересова вытеснилось из памяти и совершенно заменилось чертами Святого Иеремии с гравюры Дюрера. Метаморфоза совпала по времени с моментом, когда он почувствовал, что понемногу начинает освобождаться от тяжести, что он так и остается в неоплатном долгу перед Вересовым за увиденное и услышанное, за то, что так и не собрался купить Вересову трубку из вишневого дерева, такой товар был редкостью, да и сам он мог забрасывать родню телеграммами наподобие джойсовых "Domattina otto. Pennilesse."(11), все равно так и не собрался купить, а всего-то, что плеснул, среди прочего, словесным жиром утешения на вал по-детски искательного беспокойства, причиной которому был виденный внове, принесенный кем-то на вересовские занятия ноутбук, диковина, верблюжье пальто, чьим нуменом вполне мог быть вброшенный в старое здание прямиком из космоса метеорит, голубоватый отсвет которого, падая на склонившееся к нему лицо, делает оное неземным; плеснул квасцами и йодом, что, по слухам, прилаживать машинку себе на грудь или на колени считается вредным для здоровья.
Замаячил речной порт, царапая сквозь воздух глаза подъемными кранами. Чего бы он ни дал за то, чтобы линию горизонта заслоняла, отряхиваясь, серопарусная после зимней спячки флотилия, а лучше, чтобы она и вовсе не знала сезонов, как незнаемая квартира Вересова, где силы, руководящие жизнью, с утра раскрикивали, как из диспетчерской названия земель, сократив их до имен патриархов (по коленам): Галаад, Дан, Неффалим, Ефрем, Манассия, Иуда, "даже до самого западного моря, и полуденную страну и равнину долины Иерихона, город Пальм, до Сигора", и он вслед за Вересовым спешил бы занять свое место на отплывающем судне, зная, что порт назначения в реальности окажется чем-то не менее значимым, чем Америка для Колумба, но шут его возьми, если испанцу не мечталась Индия, а Вересов всякий раз не оказывался в Вавилоне(12).
март-апрель 2012
Примечания:
(1) - см. стихотворение И.Бродского "Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря...";
(2) - кормовая мачта = бизань;
(3) - иудейские буквы;
(4) - Манвантара (сенскр. manvantara). Период проявления, в противоположность пралайе (растворению, или покою), относится к различным циклам, особенно ко Дню Брамы в 4 320 000 000 солнечных лет, и ко времени царствования одного Ману - 308 448 000 лет. Буквально, Ману-антара - между Ману. См. Блаватская Е.П., Теософский словарь. - М.: Изд-во Эксмо, 2004. - 640с., илл. (Великие посвященные).;
(5) - см. Пятая Книга Моисея, Второзаконие, 34 [1-3];
(6) - см. Пятая Книга Моисея, Второзаконие, 34 [4]. Моисей, как известно, умер, так и не войдя в землю обетованную.;
(7) - см. Откровение Святого Иоанна Богослова (Апокалипсис), 21 [6-8];
(8) - лемниската (Бернулли) - плоская кривая, имеющая вид восьмерки;
(9) - см. Псалом 136 [Давида], [1]; [5-6]: "Если я забуду тебя, Иерусалим, - забудь меня десница моя; прилипни язык мой к гортани моей, если не буду помнить тебя, если не поставлю Иерусалима во главе веселия моего".;
(10) - Pieta = оплакивание (итал., лат. pietas) - как правило изображение скорбящей Богоматери у тела Христа;
(11) - "Domattina otto. Pennilesse." (весьма по-джойсовски - на англо-итальянском) = "Завтра [в] восемь. Нищ."; см. Кубатиев А.К. "Джойс" - М.: Молодая гвардия, 2011. - 479 [1] с.: илл. - (Жизнь замечательных людей: сер. биогр.; вып. 1353);
(12) - Вавилон - здесь, как место пленения человеческого духа, невозможность приблизиться к Богу, к Израилю духа.