Однажды-в-Навсегда
Ты поцеловал меня однажды,
Когда я не смотрела, как ты целуешь.
И никогда не целовал меня больше,
Хотя я смотрела на тебя
Все время.
Больно думать:
Ждала чего-то, что
Не могло случиться с нами.
Все казалось игрой,
А на деле прошло два года.
Многие прижимали к моим губам свои -
Впустую.
Ведь, даже целуя их -
Тебя целую.
Черешня
Мы неслись за черешней под страшный ливень,
Потом в ванной горячей топили
Простуды симптомы.
День то шалостью, то истомой
Пронзал меня.
До сих пор не сыщешь
Черешни слаще,
Хоть сластей - тыщи.
Я все думаю: откуда пришла беда?
Тогда думать - не было совершенно когда,
Оттого было когда любить.
Я все ношу ту черешню на языке -
Ни прожевать, ни сплюнуть.
Вот и все что осталось от нас -
Слышишь,
Отпетый мой и прощенный?
Я так и живу с черешней невозвращенной
Прошлому.
Апрель уточняет ноябрь
Апрель уточняет ноябрь,
Особенно в этой стране.
У меня повысилась чувствительность
На две третьих себя и тебя `целую.
Потому нежно це`лую
И отсылаю тебя
Белым конвертом,
Не наклеив марки.
Климат такой, что не будет жарко.
Слякоть даже посередине разговоров наших
Неясных, топких,
В которых то один, как на льдине,
То как в болоте, не проложишь тропки.
Вот и выходит, что ноги сушу без конца на чужих батареях.
И кутаюсь, и берегусь,
Но болею, болею...
Это видимо, затяжное:
Даже мир за окном целый год не меняет красок.
Ты боялась перестараться,
Однако чрезмерно ласков
Никто не бывает.
Я смотрю на тебя,
Но перекрывает
Тоска по тебе ушедшей.
И лучше дается
О настоящем говорить в прошедшем.
Сколько сможешь
Вытирать длинные темные лужи
За мокрой походкой?
Тебе сделался кто-то нужен -
Ты посчитала меня находкой.
Как нелепо.
Я едва ли сошла за слепок
С одного из твоих желаний.
Наш апрель не оставил ничего напоследок,
Кроме ноябрьских воспоминаний.
Фото
Твое фото никогда не смотрело на меня так,
Как сегодня утром.
Я поглядываю на облака, которые плывут за горизонт,
А из-за горизонта еще ни разу не возвращались.
Как вышло так,
Что не вернулась ты,
Когда мы не прощались?
Ты смотришь на меня то требовательно, то с насмешкой.
Орхидея в волосах то становится яркой, то исчезает.
И я, не выдержав, моргаю.
Чудно, что ты таки сумела собрать все вещи.
Руки прозрачные твои я так и вижу,
Выхватывающие из шкафов цветные куски материй.
Мне трудно верить,
Что, ворох одежды и жизнь мою перерыв поспешно,
Со своей фотографии ты можешь взирать на меня с насмешкой...
Я замечаю то губы твои на зеркале помадой красной,
Tо старые чулки, свернувшиеся на кресле змеей опасной.
Ни вспоминать бы мне,
Ни имя всуе
произносить... Но я целую,
Все равно целую
Тебя тоненькую,
В поезд влетевшую с опозданьем,
Запыхавшуюся, в окружении незнакомом,
В предвкушении маршрута от меня
На все четыре,
И куда глаза,
Оставляющую мне только облака,
Которые плывут
За...
Не плачь
Не плачь.
Пусть дождь
По крышам, по ветвям, по асфальту
Начнет чужие следы стирать.
Попроси его,
И он ночь напролет
Будет рыдать
Вместо тебя.
Помнишь, пили чай
На манер китайский.
Ты сидела на полу, читала книгу,
Отрываясь только, чтобы поискать
Пиалу с чаем
И его глаза.
Все загадывала:
Если он посмотрит на три секунды дольше,
Тогда...
Но он так и не посмотрел
Этих лишних секунд в твоем направлении.
Чего же теперь плакать?
Все возможно объяснить.
На любом языке
Объяснения не стоят монеты медной.
Пока ты стояла потерянной, бледной,
Он резал метры объяснений тебе на платье.
Ведь ты соглашалась такое носить.
Склеивала из бумаги, слюны и крови
Маленькие любови
И высылала ему в конвертах мятых
Давно... когда-то...
Они еще потом болели, как живые -
Раны ножевые.
Но надо
Себе прощать,
Надо к себе иметь снисхожденье.
Дождь обеззвучивает движенье,
Обезболивает память,
Обязуясь плакать
За тебя всю ночь.
Ошибка
Говорил мне:
Давай сегодня не совершать ошибок,
А то как же завтра мы будем смотреть друг на друга?
Ошибки прятались мне под пальцы,
Которым - либо хрустеть-ломаться,
Либо ласкаться.
То-то в нашей комнате всегда хрустело,
А ты то и дело спрашивал, что.
Конечно, миленький, мы не совершили
Никаких ошибок,
И, чтобы у нас двоих не прорезались нимб и крылья,
Мы пили в пятницу,
В субботу пили,
А в воскресенье падали от бессилья.
Учились летать, не желая учиться падать,
Странным образом разбиваясь прямо в полете.
Так расстались совсем. И не о чем плакать.
Где еще счастливцев таких найдете?
Моя Наружность
Ничто не менялось.
Молчалось, немоглось и жалось
По углам,
Как хлам и прочая ненужность.
Среди всего моя наружность -
Корява, очень угловата,
Сутула так,
Что, видимо, крылата,
Костлява так,
Что может быть, я мальчик,
В котором лишь одна струна иначе
Звучит, по-женски,
Но все больше плачет.
Отвергнутость,
Как вывихнутость пальцев,
Которые - не будь суставов - спицы.
Им вечно хочется во что-нибудь вцепиться
(Дай Бог не задушить).
Такая узкокостность, что решить,
Где узость - красота, а где - уродство,
Не удается. Прячу тело в платье.
Ни поцелуй тревожный, ни заклятье
Мне не поможет выиграть тебя
У всех других,
Которые отличны,
Которые ведут себя прилично,
А может, неприличнее ведут.
Но все-таки - ОНИ тебя ведут,
Верней сказать, уходите вы дружно.
А я в углу надломленно-послушна,
Где не меняется ничто
И все не нужно...
Глаголы
Во всем виноваты глаголы.
Они - поступки, действия,
Причины кривотолков.
Ты пишешь столько
Прилагательных, существительных -
Мстительных словечек,
Цепляющих за глаза,
Проходящих в мое нутро,
Которому все равно,
Какую пищу переваривать, и за
Что ей выпадает такая честь -
Мне ведь ее есть,
А не спрашивать...
Но глаголы -
Их можно вынашивать,
Обожать, рожать,
Растить,
Убивать, если страшно
Или урод,
Резать и заживлять,
Ежели заживет -
Снова резать.
Их можно - жить.
А ты не пишешь
Ни одного.
Письма в конверт не сложить -
Оно колом торчит,
Кровоточит без связок;
Кто-то обязан
Его лечить, бинтовать,
Свои глаголы в него вставлять -
Чтобы жгло, текло и читалось
То, что от нашей любви осталось.
Наши истории
Все уже было написано про нас,
И это кто-то даже читал.
Я держала руку на твоих глазах,
Когда ты спал.
Ты говорил,
Что мои ладони прожгут твой лоб -
Так прошел год...
Бабочкой кружил автобус наши тела.
Уставшие языки не хотели говорить.
Я ничего уже не могла.
Ты мог курить.
Так прошел год.
Не исключено, что и ты скучал,
Шлялся, грел руки на чужих плечах.
Равнодушно смотрел на бескрайнее море,
Потеряв больше того, что искал.
А потом захлопнул дверь,
Из которой сквозняк.
Ибо не перепишешь наших историй,
Чтобы случились заново и совсем не так.
Календарный март
Календарный март
Никогда не март на самом деле.
Зима на пределе,
Весна на дуэли,
Ликуя, всаживает по пуле
В каждый миллиметр тела
Противника.
Ты, противная,
Удираешь во двор
Играть в ладушки
С соседским мальчиком.
Деревья склеивают низкое
Небо, которое протекает.
Ты смотришь вверх, моргая
На дождь.
В каждом твоем шаге - танго,
Которое я не станцую,
В каждом вдохе - птица,
Которую не поймаю.
Я останусь с мартом
И всем его ветром,
А ты - с солнцем,
Все ближе к маю,
Несешься вместе с соседским
Мальчишкой:
Ваши слишком сладкие губы
Склеиваются в одно
Брусничное обветренное пятно,
Теряя дыханье друг в друге.
Я стою, кутаюсь в платок,
Льну к окну, как последний
Сугроб к бордюру.
Весна по календарю,
На самом деле,
Никогда не весна.
Но ты забыла перчатки и шарфик,
А мальчик соседский,
В прищуре со сна
Прячет что-то такое,
Чего мне не вспомнить.
Телефонный разговор (к А., осень 2004)
- Как дела?
Погода привелась в порядок?
В Клайпеде ветра и не слышно.
Кто дышит, а кто уже умер?
Ты, конечно, сидишь под
Пледом батареи возле...
А как наш автобус, все еще возит
Тем же маршрутом?
Ты льстишь мне, тихо
Шепча "скучаю"...
Какой отважный, я замечаю,
Был этот шёпот, - соломинке
Мечом не стать -
Но нету силы перестать
Родниться,
Хоть голоса почти не слышно...
Все это слишком
Печально, что ли...
И я - не воин. И ты - не воин.
Да кто же с временем
И расстояньем бороться может?
Тебя не гложет
Меня потеря
В каких-то странах?
Но как ни странно,
Я все же верю,
Что профиль твой
Еще увижу...
Ну что ж, до встречи.
До самой скорой.
"Скучаю" в трубки немые шепчем,
Как в доме тёмном
Шепчутся воры...
Мои шрамы
Мои шрамы и зудят, и ноют.
Глазам своим едва ли я верю.
Все же, фото рисуют тебя иною,
А я знаю какой, да сказать не умею...
Слишком многое вышло у нас словами,
А порою хотелось касаний-жестов.
Ты кого-то целуешь и целовала,
Отвергая губы мои из жести.
Из шести
Мне ведомых чувств
Шестым была ты.
Но когда этот канал обрублен,
Сказать, что не сбылись мои мечты -
Как сказать, что не выдался день,
Когда год загублен.
Но о грустном не сметь
Петь дольше, чем полстроки,
А я уже превысила все лимиты.
И мне странно, фото твое разглядев,
Увидеть в нем то, что мы все-таки квиты...
Хочу к тебе
Это как жить в Лондоне - мечтать о Париже.
Я сплю, и ночью все ближе, ближе,
Прикрывая глаз веком и пледом,
Все равно вижу, как еду
К тебе ...
Еду целую вечность, с опозданием полным,
То какие-то рельсы, то какие-то волны...
Не важно, кто ты есть,
Важно то, какой помню
Тебя, ресницы над карим глазом,
Которым решалось все и сразу
Решилось: наша отдельность
Друг от друга - есть мазь от зуда...
Посему не всегда "куда" важней, чем "откуда"...
Меня влечёт туда, где чудо
Кажется оптимально возможным:
И осторожно я сплю...
Пока ты снишься...
Не дышу...
Не знаю страны, где улицы могут стать наркозом,
Где не смотрят прохожие косо, а дети - взросло,
И многое другое, чего здесь нет...
Я приеду к тебе,
Приеду...
Ошарашу приездом, растеряешься очень,
Не выгонешь даже.
Но пока снись мне дальше,
Снись дальше,
Снись дальше...
Если...
Февраль.
Конец февраля, говоря точнее.
Лондон.
Снег.
Ничего больше не происходит.
Только шуба находит
Свое примененье чаще,
Чем хотелось бы...
- Зайдем, чаю?
Или пройдем мимо?
Там за углом кафе,
Мне кажется, было
Еще открыто.
Но я не уверена
Ни в чем.
Как битая чашка
Теряет уверенность
В крепости чая.
- Да, я скучаю,
Снег - в окно.
Так создается уют.
Слышишь, как ткут
Пауки наш разговор?
Мы - мухи, налипшие на него.
И все б ничего,
Но это февраль.
- Каждое утро,
Свитер заткнув в штаны,
Сглатываю сны,
Остальное сплевывывая, как зубную пасту.
Месяц хотел,
Но не смог быть ласков.
- Кто-то резкость навел
На все предметы.
Стало видно,
Что я не уеду.
В каждом корабле
Скрытая проявилась брешь.
Знаешь,
Когда давит лишнее,
То отрежь.
Я думаю так.
- Нет, не уеду
Ни завтра, ни после...
Дороги, как дорогие романы,
Пришлось отложить на срок.
Так не лучше,
Так просто нужнее.
А рот твой растягивается до ушей.
Но когда что-то слишком широко,
То ушей.
Я думаю так.
На промерзлой земле
Зерну не взрасти,
Зерну не хватает силы.
Так я комкаю в ладонях
Свое "прости"
За то, что будет, и есть, и было.
В конечном итоге, один февраль,
Проведенный вместе -
Дешевый выкуп.
Но когда чего-то совсем не жаль,
Возьми да и выкинь.
Я думаю так...
***
Убиваю ленивым пальцем
Муравья, по столу бегущего.
Ну что сказать о будущем?
Все обсудили, вроде.
Ничего нового, милый.
До пальца спичку не жги.
Целую неделю в городе дожди.
Я займусь вышиванием.
Ты возьмешь газету.
Наш дом оккупируют муравьи.
И понедельник незаметно
Напялит на себя среду.
Не оставь хлеба на столе.
Тем более, сахара.
Чай ровно в четыре желательно.
Никакого основания
Думать, что что-то изменится основательно.
Я убиваю пальцем муравья,
В который раз по столу бегущего.
Тем, кто не ощущает сегодняшнего дня,
С какой же стати задумываться о будущем?
Французская речь
Французская речь.
Скрипенье табуретки.
Пыль на рамах.
Город, не стучась, входит через окно,
Прикалывает замок мне на кофту, как брошь,
Спрашивает автомобильным гудком:
- Идешь?
- Иду,
Оглянуться не смею -
Один взгляд назад
Меняет весь путь вперед;
Позже спать не дает
Череда пропущенных поворотов.
Здесь, встречая кого-то,
В тот же миг провожаешь кого-то еще.
Каждый минус свой плюс находит,
И такое на ум приходит,
Что больше нигде не придет.
Разрезая город, меня вези.
Опускай мои страхи,
Как младенцев в воду.
А нащупав мою природу,
Далеко заходи
Обожая -
Я, встречаясь с тобой,
Себя провожаю.
На день следующий
Двери открываются только
В сторону вокзалов.
Я бы сказала -
Расставаний обычный день,
Но я промолчу.
Правда мягче не станет,
Если месить ее языком.
Она не такого склада.
Когда становишься с кем-то близко знаком,
Кого-то другого забыть надо.
Но я не играю в такую игру.
Замок тяжел мне, а город мал;
Ты уже безнадежно устал.
Роли принцев
Никак не даются пажам -
Ты ушел, на память рукой пожав
Моей руки тень.
Иногда ночь, перетекшая в день -
Просто долгая ночь,
Как на раме пыль.
Ее можно смахнуть
В надежде, что - небыль.
Но она вернется,
Заявляя, что - быль.
Потерянный вторник
Белое. Черное. Архитектура
Проступает из тьмы местами,
Подставляя столбы,
Колонны, бордюры, стены.
Ты пролазишь под кожу городу,
Ты можешь потрогать вены.
Ограждаешь себя
Светом фонаря,
Электрической лампы, фары,
Но город упрямо
Заволакивает тьмой,
Пока не становится тобой
Твоя тень.
Задергиваешь штору,
Ложишься спать,
Проникаешь из понедельника
Сразу в среду.
И овсянку себе на завтрак несешь,
А приносишь уже к обеду.
В этом городе мерзнут стены,
Церковки плачут ладаном.
Что-то важное стало второстепенным
И забылось давно,
Но вспомнить надо бы.
Город знает, куда и как вести тебя,
Выгибая мосты, как спины кошек.
Только в этот раз путь ведет назад,
А вперед обычно гораздо проще.
Это - путь в твою память,
С которой ты распрощался давно
И разве что письма
Все писал ей,
Прощенья ее прося.
Ибо чувствовал, что она тебя ищет.
Ибо чувствовал, как находит тебя
В этом городе то, что осталось
В городе совершенно другом.
А казалось, сбежишь...
Но на самом-то деле,
По своим же следам
Ходишь кругом.
Город выплакал, как соринку из глаз.
То, что жаждал забыть,
Вспоминать разучился...
Ты бродил и бродил,
Ты не спал и не спал.
И с тобой
Твой потерянный вторник случился...
***
Ветка бьет по окну
От ветра или от счастья,
Что явилась весна до срока.
У ветки она раз в сотый,
А мне в 25ый много.
Мне в этот раз приелось,
Прижглось по открытым ранам:
Как будто кустом терновым
Пришлось, да по гольфам рваным,
Как будто кровохарканье
На белый чистый платочек,
Как если вместо ответа -
Не слово, а много точек.
Я слишком привыкла к шубам,
К своим вечерам совиным.
Весна - не как горсть изюма,
Как горсть пахучего тмина,
Который не хочешь, хочешь,
А жуй, и глотай, и думай
О том, как она прекрасна,
Спесива, глупа, бездумна,
О том, как она калечит
Порядок, зимою данный,
И идеальную почку
Раздавливает бездарно
В зеленый яркий росточек,
Хотевший родиться, или -
Немного тепла и света
Все за него решили.
Ветка стучит по стеклам,
Выстукивая: "Полезно,
Немного тепла и света.
Смотри, и в тебя пролезет.
С тобою случится тот же
Зеленый куцый росточек,
Скрытый под белой кожей,
Что вылезти страстно хочет".
Мой Секс
Забетонировали поле маков.
Было красиво - стало чисто.
Стер с тела мою помаду,
Стал одинаков
С другими.
Я же старалась всю ночь
Ставить метки:
Мол, была здесь,
Губами жалась плотно.
А ты стирал мою суть салфеткой,
Сетуя то на потно,
То на грязно.
Мой мальчик атласный,
Я ведь завтра снова
Напишу по тебе пошлое слово,
В казаки-разбойники поиграю,
Стрелки расставлю
В кожу - ногтями
По самую рукоятку.
Ты будешь выскуливать свое "приятно",
Будешь стараться сдерживаться,
Но все же сцеживаться
В лужицу воды.
А я на утро буду ликовать,
Смотря улыбчато
На то, как ты стирать
Замучаешься
Все мои следы.
Почему-бы-и-нет
Я танцевала танец "почему-бы-и-нет".
Каждое па
Рождало ошибку.
Я пыталась быть гибкой.
Готовясь уйти,
Умудрялась остаться.
Так ищут себе партнера по танцам.
Ты подал ключ,
Желая узнать -
Посмею ли я войти и взять.
Я посмею,
Верь мне.
Лишь одно любопытно -
На каком языке
Станешь мне объяснять,
Что и в этот раз
Я ошиблась дверью.
***
Поверил простак лукавцу.
Протянул ему руку,
А когда забрал, недосчитался трех пальцев.
Это не смешно, это такая правда.
Я училась играть музыку,
Будучи двупалой,
А сыграла только то, как скучала
По тем потерянным трем.
Когда мы чувства с мыслями трем,
Выходит то, что болит,
И наша изнанка становится лицевой.
На нас горит,
Как на воре шапка,
Грустная правда о нас самих.
Но когда твой голосок звенит,
Я опять подаю тебе руку.
Если бы их было десять -
Подала бы все.
Насовсем.
Не прося назад.
Ибо только тогда из меня выходит простак отменный,
Когда я люблю и хочу быть верной.
***
Люблю женщин с часовым механизмом бомбы.
В них что-то тоньшает, доходит до визга,
Заставляя окна дрожать.
Люблю, когда нет функции рожать
На первом плане,
Или она замята
Фантиком из-под конфеты в сумочку,
Которую годами не открывали...
Женщин, которые и не знают, что могут родить,
Что, может, уже рожают...
И даже,
Что их рожали...
Люблю женщин, которые не берут на жалость,
А сразу - на ножи
Вверх поднимают, втыкая в область паха.
Люблю тех, к кому подходят, как под нажимом,
Как перед концом,
Точно они - плаха.
И кончают без ахов,
Со сдавленным ртом.
Люблю ходящих уголком
С пяткой, в которой гвоздь,
Ускользающих от пустоты,
Смотрящих сквозь,
Не видящих во мне
Ни плоти, ни света, ни мечты.
Я люблю тебя
Все это -
Ты.
ЕВА
Это было в субботу.
Возле рождественской елки.
Он встал рядом.
Спроецировал на меня глаза-щелки
И сказал,
Что я плохо ем,
Воображаю о себе ужасно много,
И последнее со мной насовсем.
Заявил, что может предсказать
Все что угодно -
Чуму-наводнение-язву-проказу.
Я сказала: "Спасибо,
Но лучше не все.
Или хотя бы не сразу".
Мы переместились в кафе.
Прямо в теплую липкость
Располагающей атмосферы.
Я уже принимала на веру
Его дурманящие слова,
Как вдруг вошла Ева,
Той самой походкой,
Которая сразу везде права.
Ева села нога на ногу.
Ева была уверена в себе.
Несмотря на кривенькие зубки,
Ева была акулкой
И определенно была в воде.
Потом
Она милостиво дала
Мне телефон,
И весь вечер была везде и во всем.
Небо орало на меня в мегафон:
"ЕВА! ЕВА! ЕВА!"
Ее насмешливые глаза
На каждом предмете:
ЕВА! ЕВА! ЕВА!
Так нельзя!
Так нельзя...
Я и по сей день плохо ем,
Но ничего не воображаю о себе,
А только воображаю:
ЕВУ! ЕВУ! ЕВУ!
И это может быть насовсем.
Письмо
Когда я читаю твое письмо,
То слова поднимаются
Вверх по горлу.
Я боюсь захлебнуться,
Словно что-то во мне
Давно усыплённое
Хочет проснуться.
Одиночество - хлеба необходимая корка
Мне дана,
Но не сказано сколько
Надо грызть,
Чтобы зубы заточить в клыки
И впиваться легко
В сочное мясо новых знакомств.
И пока - только голод.
Во времена лихие
В тревожный город
Приходят письма твои,
Словно маленький пир из слов,
Из обугленных воспоминаний,
Из чувств ничем не прикрытых,
Из мыслей, разбитых на островки.
Письма твои - словно корм с руки.
Но ими голоду не помочь,
Слышишь, не помочь!
Ты все про день пишешь,
А вокруг меня ночь.
Ты говоришь - обстановка,
А я молчу - пустота.
Как же глаза неловко
Тебя читают с листа.
Тебя, которого нету,
Ни рядом, ни за версту.
Тебя, к кому я не еду,
Чьего приезда не жду.
И горлом прет мое горе,
Через меня, сквозь все.
Вот ведь оно какое,
Это твое письмо.
Городок
Городок,
До колик в животе,
До смешащих иков,
Ты истыкан моею шпилькой.
А я выживаю,
Нелепой походкой по тебе вышивая
Рисунок свой.
Не умею изо дня в день
По тем же тропкам
Отыскивать новые клады.
Мне часто бывает надо
Что-то менять.
Тогда прощаться,
Руки жать,
Щеки трепать,
И извиняться за краткость визитов.
Кошки идут вниз по крышам.
Кошки идут вверх по деревьям.
Кошки идут, идут везде.
У них такие лапы,
У них такие ночи!
Очень-очень хочется
Как они.
Городок,
Всех продавщиц цветов
Надо носить на руках.
Надо чаще менять погоду,
Небо над головой,
Любимых с уважаемыми местами.
И не бояться зацеловывать губы
До цвета вишен.
Тогда все станет, как говоришь,
А не так, как обычно желают слышать.
Городок,
Я вошла в тебя,
Очень похожая на весну в облаках.
Ты, конечно же, сразу пришел в восторг
И ах-ах-ах -
Растолкал всех прохожих,
Чтобы меня разглядеть.
Мне лестно,
Но те, кого растолкали,
Шипят, плюются.
Они мне не даются,
Портят рифму в стихах.
Я люблю, когда все - как я.
А все никогда
Как я.
Во сне
Вижу, как хожу по тебе
Вдоль, поперек.
Хожу, как режу
Тебя на холсты,
По которым потом рисую маршруты.
Каблуком во сне отбиваю "ты",
И прислушиваясь к этому звуку, как будто
Слышу дальнейшее: э, ю, я.
Так мы получаемся рядом
В алфавитном порядке.
А все оттого, что мне надо
Быть в чьих-то снах.
Тогда намного спокойнее спится.
Очень большое спасибо
Тебе за тебя,
Только я - перелетная птица,
Мне всегда улетать в конце
Чего-нибудь,
И скучать,
И тебя забывать
Постепенно учиться.
Маме
Автобус выжигает фарами ночь,
Везет меня и хранит, как мать - дочь
В своем животе до срока.
Мама, все же жестоко
Звонить мне за полночь,
Требовать рассказать,
Нашептывать,
Что я распустилась,
Как свитер на нити.
Да, распустилась!
Фасон был не в моде.
Еду к любимому,
Одетая не по погоде,
В расстегнутом пальто,
Очень поздно
И без перчаток.
Говорю с акцентом на всех языках,
Нервная - кружки бьются прямо в руках,
Тонкие губы не целованы сотни недель,
Мама, зачем ты звонишь мне, в самом деле?
Я желала, чтобы дрались из-за меня на дуэли,
И перчатками звонко в лицо - бац!
А мне выпал один любимый, и тот далеко.
Вот все, что случилось со мною, вкратце.
Мам, я тебя люблю и как маленькую жалею,
Даже вареньем бы кормила с ложки,
Но домой приехать сейчас не сумею -
Слишком сложно!
Ужасно сложно:
Возвращаться, когда весь транспорт -
Вперед;
Отказаться,
Когда любимый зовет;
Одеваться тепло в начале апреля.
Мама, ну что ты молчишь, в самом деле?
И не звонишь совсем...?
Совсем...
Мальчики
Мальчики на причале ловили рыбу.
И каждый втайне - золотую.
Лишь старый моряк сквозь дрему
Бурчал: "Впустую, впустую..."
Моряку - бокальчик золотой-родимый.
А Мальчики в сказку играют долго,
Мальчики в сказке непобедимы.
А рыбы в море - знаешь, сколько?
Подходи, девочка, будешь Гердой,
Возле наших удочек посадишь розы.
Только моряка ножкой не трогай -
Он когда не выспится, очень грозный.
А ладошки у тебя нежные больно.
Подходи, здесь каждый будет тебе Каем.
Правда, в сказках были еще Королевы,
Но пока их нет, мы с тобой поиграем.
А моряк за свое: "Впустую, впустую..."
Он тебя, девочка, путает с рыбкой -
Да и как не спутать тебя такую.
Подойди поближе, поделись улыбкой.
Тоска по дому
Тоска по дому -
Близорукость глаза,
Немощь речи.
И музыка Шопена, как предтеча
Ностальгии,
Которая меня, под плечи
Подхватив,
Втягивает в свой мотив.
Под языком кисло,
На надежде всем телом висну.
Прошусь с острова на континент -
Не завтра, а сей момент.
Шопен звучит несравненно тоньше
Между Парижем и Польшей.
Прижавшие меня ностальгии поршни,
Слегка отпустив,
Подхватывают
Мой мотив.
***
Когда голубое заменится черным,
Я пойду по улицам кошкой ученой.
Старушки, шмыгающие из дома в дом,
Пятачки фонарного света,
Искажение знакомых лиц до привидений -
Все это
Положит начало сказкам.
По золоченой цепи
Ходи-не ходи
Налево-направо -
Далеко не уйдешь.
Не споешь
Всех песенок старых улиц,
Всех ярких девичьих снов.
Учености не хватит слов,
Изящной скрипке не хватит музык,
Сыграть, как щемяще узок
Уличный пролет для встреч двоих,
Как обреченно он широк для них,
Расставшихся.
Кошки не рассчитываются на первый-второй.
Только на первый.
И шаг вперед - в темноту улиц.
Если не узнаешь лиц,
Не мурлычешь годами приветов,
То это - благо.
Ибо лишние слова сказкам -
Как железу влага.
Улица и кошка - один на один.
До углов, тупиков ее исходи,
Темная, ласковая она
Благодарно погладит за ушком,
И всякая старушка
Даст молока.
Утро
То солнце. То дождь.
Метро - старый шарф на Лондонской жилистой шее -
Уже в работе,
И все бегут и все при деле.
И только кот,
Хоть ловит свой хвост,
Но еле-еле...
То дождь. То солнце.
Для тех, кто дома забыт,
Время скомкано в зевки и ужимки.
Но даже для них выпускает пружинки...
Они заваривают крепкий чай,
Волокут по дому халат,
Наступают коту на лапу,
Выходят в садик и говорят:
"Доброе утро, Лондон".
А Лондон, как истинный джентльмен,
Снимает шляпу...
Темза
Темза течет, смывая мысли.
Обычное для Темзы дело.
Мысли наталкиваются на мосты.
Мосты - направо.
Мосты - налево.
Мостов всегда больше, чем рек.
Мосты вошли в Темзину шею,
Как жесткий ошейник.
Она - красавица,
Скованная корсетом, -
Вечно на балу,
Вечно тяжело дышит.
Но человек слышит
Только урчание своего живота.
Человечество распухло.
Оно по мостам не ходит, но ездит.
Ходить человечеству - маята.
Но никто в частности не виноват, Темза.
Человечество - это все.
А мы всех не хуже,
Мы как все.
Тогда ведь и все - как мы.
И нестрашно давать
Время взаймы
Работе, телевизору, детям.
Ибо общество за результат в ответе.
Мы напряженно стараемся, Темза,
Дышать тебе в такт,
Улучшать пищеварительный тракт,
Мы бьемся на смерть, чтобы все наше
Стало всех других дальше, больше, краше.
Чтобы наше "мы" таки победило
В забеге за словом "лучше".
Но лучше почему-то только тем,
Кто откинул мечи насовсем,
Сидят в сторонке и гигикают.
И еще другим,
Но до них тяжело и далеко, как до Тибета,
Ах, втеки в мою голову, Темза,
Да смой все это...
Я не хочу мерить свою талию твоим корсетом,
Не хочу мерить твою глубину своим телом -
Это старомодный метод решенья проблемы.
А мы, люди связи, отдаляемся от подобных безобразий.
Приближаясь, впрочем, к безобразиям другого рода.
Без безобразий как таковых нельзя -
Не позволяет порода...
Какие-то составные части нашей отравы
Твой окрас делают серовато-бурым.
Скажи, Темза, носила ли ты такую же шкуру,
Когда была моложе?
Или, когда бриттские свинцовые колья в твоей глотке
Бурили римские корабли, рвало ли тебя нежно-голубым?
Скажи, Темза!
Ничего, что молчишь.
Оно и понятно...
У рек твоей длины на слово по веку.
У меня меньше минуты,
Но я чаще жалею.
Все думаю:
Музыканты, поэты
Пытались с тобою вести беседы.
Они придумывали вопросы,
Потом ответы...
А ты молчала...
Стайка ежеминутных знаменитостей
Тоже, небось, поплевала
В тебя - внесла свою лепту.
А ты, как шелковое покрывало
Лондона, как в холодную зиму,
Так и в жаркое лето,
Неизменна и неизменна...
Шесть граней
Если смотреть на дом,
Как на шесть граней,
С которыми у меня нет общей текстуры
(Я не являюсь упорядоченно-прочной натурой)
И с которыми я плохо знакома,
То можно заключить, что мне не надо дома.
С таким подходом жить несравненно легче-лучше -
Не нужно то, чего не получишь.
От одного места к другому стая улиток
Тянется медленно, храня в себе слиток
Надежд, клубок ниток,
Да завещания свиток
(На всякий пожарный).
Одну половину -
Тем, кто без камина,
Кому не жарко.
Вторую - тем, кто и без горелки.
Ничего не жалко.
Да и нет ничего - одно старье.
По заграничной мерке,
До 30ти человек вольный-шальной,
После 30ти должен с собой ужиться,
Добром обжиться,
Отгородиться стеной
И строить нового человека,
Играя с ним в поддавки
До его 30летнего рубежа.
А там, глядишь, дойдет дело
До сада, дома и гаража.
Тогда будет человек восхваляем за труд
Обществом, в котором все трут
Один и тот же волшебный шарик*.
Мне повезло: нет 30ти.
Не натер шею старенький шарфик.
Я продолжаю сумкой трясти
В метро-поездах-автобусах
На разных частях нашего глобуса...
Продолжаю мечтать миллион разных мечтаний,
Меня не смущает разносторонность метаний,
И плевать на те самые шесть незабвенных граней,
Пока восхищает кропотливость стараний
Улиток в движении.
* А. и Б. Стругацкие, "Пикник на обочине"Минотавр
Минотавр ожидал дольше моего.
Карты атласы на полу -
Ожиданье побега насквозь прожгло,
Мою жизнь легко обратив в игру.
Если отсюда уплыть, то куда?
Пером цепляя пару-другую строк,
Представляю, как
Минотавр затачивал рога,
Пока Тезей заострял клинок.
Один - чтобы умереть красиво.
Другой -
Чтобы Ариадну целовать до боли.
Минотавр честнее,
А Тезей за чужую нить
Цеплялся крепче, чем
За силу воли.
Непонятно - если отсюда, то куда?
Ногтем по глобусу поскрести,
Пальцы крестом свести
И почти услышать,
Как ать-ать-ать -
Гарцует радостный Минотавр.
Аааврррррр -
Рассекает Тезей.
И тысяча черных ночей
На бедный лабиринт.
Ну и зачем теперь, и куда?
Ноги послушно лижет вода,
Но так ли важно бежать вперед -
Можно просто ждать,
Тезей сам придет.
***
История помнится подвигами,
Как апельсин делится на рыжие дольки.
Хунны перешли непереходимое -
Черствую коварную пустыню Гоби.
И дальше на север -
Щекотать нервы местным.
Кочевникам постоянно тесно.
Способом чудесным
Залетела в меня капля
Их неприкаянной крови.
Я жилья не строю.
Сплю с краю.
Знаю, что
Здесь - до поры
С тобой - для пробы.
Впереди у меня -
Гоби, полная злобы.
Хунны с сердцем тигра и волка
Любили Гоби нудно и долго.
Входили в нее острым клином,
Слизывали песчинки языком длинным.
Гоби по-женски голодна в постели.
Любого любит, мягко стелет.
Вот только можно и не проснуться.
Хунны знали, но ужаснуться
Не успевали -
Сердце кочевника
Долгих раздумий снести не может.
Его дорога как камень гложет.
Оно в дороге без перерыва
Через пустыни,
Вниз по обрывам.
На миг зажглось,
За миг остыло.
Пустыня Гоби не залюбила,
Не зажалела, не заласкала.
Она, пожалуй, не успевала
За этим сердцем.
Мое же сердце - подобной сути:
Держу в ладони - бросаю людям.
Вхожу в толпу - как укротитель.
Вы голову мою хотите -
То в пасть, то в пекло, то в сугробы?
Толпа - это пустыня Гоби.
И можно языком по телу,
И можно ласково зубами
Ее жалеть в тупые лица,
Желать ее зады, как знамя.
А можно ветром, словно Хунны,
Пройти и следа не оставить
В несносном ненасытном теле.
И дальше, и вперед, на север -
Стращать и править.
Мне мое
Мне, ни Европейке, ни Азиатке,
Мне, мисс Между-Между,
Сидеть на террасе
На одиноком стуле,
Греть спину платком -
Спину, которую мне продули
Ветра насквозь.
Сидеть на стуле,
Из которого гвоздь
Тянется прямо к закату
И болит, как память.
И пальцы выстукивают:
Было-было-было
Когда-то-когда-то-когда-то
Было:
И небо - акварелью,
И дома - гуашью,
И мосты - тушью,
И река - маслом.
А потом день стал вдруг
Вчерашним.
Свернулся в листочек
И был раскурен - наспех...
Все сегодняшнее - на смех.
Все сегодняшнее - осточертело.
И даже моя постель то и дело
Сводит меня с ума -
Досками в ребра.
И я просыпаюсь разлинеенная, как зебра.
Все наоборот:
Лицо высвечивает пятку,
Пятка повторяет лицо.
Что с кем было ночью -
Ничего не помню,
Но было не очень...
Утра мои овсяные,
Залитые диетически-жидкой бурдой.
Есенин, вечно молодой,
Заливал свои утра в Баку густым бульоном,
Лучшим с похмелья,
Зарисовывал мелом по асфальту стихами
Свое веселье, свою тоску...
Нынче, Есенин, бульон -
Только когда деньги.
У меня 37p* бренчат в кармане.
И я непрерывно думаю о манне...
Где же манна? Дети Израиля
Переселились в Лондон, а манну оставили,
Видимо, за воротами древнего Иерусалима...
Иными словами, я иду халявы мимо,
А не наперерез.
У кого-то в кармане перевес.
А мне, однако, тоже голод претит,
Но жвачка только и светит.
Светит дешево и сердито -
Не победить аппетита за 37p.
Подайте мне на обед весь город Лондон:
Богатых и битых,
Больных, беззаботных,
Безвольных и безработных,
Бестий и прочих.
Мышка ест крошку.
Мышку ест кошка.
Люди - всеядны.
Кто ест людей?
Тучных и сочных,
Нежных, непрочных -
Автобус
Открывает рот, заглатывает
И - вперед.
Автобус - источник доступных мне скоростей,
Не признающий теории относительности
(Двигаться может только он,
А я, мол, должна стоять...)
Впрочем, если ты меня будешь держать
За рукав, хорошенький,
Я соглашусь простоять вплоть
До заигрывающего пиликанья светофора...
Я ведь тоже плоть, и не против велений плоти.
Правда, меня иногда колотит
От блондиночек между нами:
С длинными ногами - с черными усами,
Которые выписывают на себе сами:
"Сальвадор Дали жил-жив-будет жить"
(Надпись не меняется на заборах,
меняются только заборы...)
А дальше
В грудь дышит мощный St. Paul"s**,
Ничего не помнит, ничего не слышит.
Проглотил тело - выплюнул тело.
И орган надо всем этим делом.
Скучно, ей-богу...
Кто доживает свой минимум
У твоего порога?
Ты слишком, St. Paul, престижен.
И каждый нищий слишком пристыжен
Твоей великостью.
Лежишь мощной костью
Посреди бедлама - в спасение двери.
И шастает всякий веря-не веря.
Ты сам-то веришь?
А дальше...
Что дальше?
Дальше домой.
Минут 30 ходьбы,
С оттоптанной пяткой - все 45.
Кто там будет меня
Утешать-врачевать.
Стул на террасе -
Стены-стены-кровать.
* р - сокращение от англ. pence, произносится как "пи"
** St. Paul"s - Собор Св. Павла в ЛондонеРимская Империя
Римская империя наступает на пятки -
Это хуже чем просто
Трусость, нежность, глупость,
Мешающие быть императором,
Чья империя жаждет развала,
А значит сама виновата в том,
Что развалится
Не сегодня-завтра.
Не дадут
Ни защититься от ее паденья,
Ни даже туникой лица прикрыть.
Цезарь,
Решивший плыть за Рубикон,
Мальчик среди пожара -
Калигула,
Разыгравшийся за пределы сцены
Нерон -
Все они были,
Их всех без остатка пожрал ими строимый дом
Или то, что они в нем хотели разрушить.
Рим привередлив,
Из него не вытянуть душу
За так, любому,
Не подвесить ее трофеем:
Проявишь слабость -
Не выживешь дня
В городе, который как старая крыса
Ничего уже не боится,
Кроме огня.
Подданные, любите правителя
Хотя бы недолго.
У кого сколько
Получалось плясать
Под сумасшедшие
Дудки "хлеба и зрелищ",
Которые счастье для всех
Кроме тех,
Кто - хлеб и зрелища,
Для которых - злость.
Рим бросает миру жирную кость,
Кричит "Я - великий самый!
Мне веришь?"
Мир вгладывается в римскую ляжку -
Цедит кровь.
Мир не умеет хватать за горло,
Хватать за горло умеет Рим.
Некролог правителя от и до повторим,
Его толпа наизусть заучивает.
Тщетно вытягивать руками
Себя за мертвую голову,
Которая говорит еще
Лишь потому, что озвучивает
Свой приговор,
Как Сенека, рассказав свою смерть,
Замолчал.
У всех кровь одинаково каплет с меча.
Кровь роднит по вкусу и цвету.
Так, идя по ее следу,
Продолжаешь тот след своей.
У кого сколько
Шагов выходило сделать,
А Рим, став ребенком,
От страха проснувшись рано,
Ручки навстречу тянул
Тирану.
Табу
Кто нарушил табу,
Тот стал табу.
Я дую в трубу,
Сидя на тротуаре,
Наблюдая синдром:
Каждой твари по паре.
Каждой левой ноге
Дана правая в помощь.
Только грубый костыль
Намекает на немощь.
У немногих людей
Солью сыпаны лица.
Им сам случай велел
Всех быстрей измениться.
Тот же случай открыл
И мне нечто такое:
Мол, коснешься табу,
И вас станет двое.
Двое нас.
От мозолящих глаз
Не спасает ни зонт, ни плащ.
Мы с тобой - словно мягкий хрящ
Меж стальных костей
Предрассудков любых мастей.
И как те, кто снашивает костыль
Легче, чем я - каблук,
Мы загнаны в некий круг
Наших комплексов, наших бед,
Которые нам во вред,
Без которых нельзя и шагу.
Остается только
Самолетиком складывать бумагу,
На которой написано: "Прошу все исправить,
Божество святое,
Или, по возможности, нас оставить
В покое".
Код
Ты применяешь код:
Привет-пока-как живешь-почем
Нынче тряпка/дружба/рука/плечо,
Которое вместо носового платка -
Как, не продашь нипочем? -
Ну, тогда пока.
У меня на крик не хватает голоса -
Включается короткий-длинный-короткий.
Я берегу волосы -
Рву на себе колготки.
Ангельский английский
Покрывает мысли,
Как туза покрывает джокер.
Но я хочу - говорить,
А не играть то в дурака, то в покер.
В твоем генотипе
Заложено - блефовать.
В моем - открывать все карты сразу -
Карамазовская зараза -
Всей душой ложиться под нож,
Думая, ты не возьмешь.
Но ты возьмешь,
И зарежешь, и руку запустишь
По самые нервы.
Ты просто был первым,
С кем в этой стране столкнулась лбом ко лбу.
Зато научилась на "how do you do?"
Отвечать очень четко: мимо иду.
Арифметика
Приступаю к сложенью:
День ко дню;
Хороший к не очень;
Длинный к тем, что вышли короче -
Выходит время.
Далее вычитанье:
Завтраки минус обеды;
Дорога минус куда не еду;
Деньги - минус, который константа;
Друзья - минус в слове "остаться" -
Выходит то, что имею.
Перехожу к деленью:
На много себе и тебе немножко;
То, где обидела наверняка,
На то, где обиделись понарошку;
Время, когда полмиски оставь,
На время, когда облизывай ложку, -
Выходит то, с кем живу.
И умноженье:
Каждый маршрут на ухабы в дороге;
То, что болит, на то, что не трогай;
Все сквозняки на тяжелую дверь;
Встречи в квадрате на дроби потерь -
Выходит то, как выходит жить.
Можно вычесть, можно сложить,
Можно руку на пульсе держать
У лежащего рядом,
Чтобы увериться, что не сейчас,
Что еще не скоро.
Но если случилось,
Значит, так было надо.
Жизнь
Жизнь - соприкосновение запятых спинками друг к другу;
Некое подобие неровного круга;
Искажение лица в памяти зеркал.
Кто сказал, что мир мал,
Тот нашел, видимо, точку начала нашей планеты.
Я знаю одно - точек у жизни нет.
Все полуоткрытые двери хранят для меня пространство,
Но нет во мне постоянства. Как ни кричи "стой",
Я ни в этой, ни в той, а скорее сквозь.
Обучаю всех жить со мною врозь,
А сама учусь встречать прямой спиной
Хлопанье дверей в форме запятой.
Может быть, это - зря,
Но я ставлю запятые за "и" и "но" -
И живу, как каскадер в кино.
Есть, однако, примета:
Когда подсчитываешь запятые, как
В кармане монеты,
Тогда на смену страсти идет усталость.
Ах, сколько же их там еще осталось?
Как бы так жить тише и строже,
Чтобы только не вышло себе дороже.
Но не помогает ни лекарство от боли,
Ни сила воли -
Строй запятых обреченно реже.
Любишь каждый предмет за то,
Что он подержан моей рукой.
И - странное дело -
Любишь покой.
Вполне вероятно
Вполне вероятно, что я сойду с ума
Где-то к 60-ти, когда сама
Буду старой, немощной, злобной, как черт.
Хотя это все сейчас ни при чем,
Но я представляю,
Как мой женский,
Мой черный глубокий зрачок
Солнце выжжет и сквозь него протечет
В мое тело, мозг, голосок,
И из глаз не слезы пойдут, а песок.
Вязкий как дюны,
Хваткий как сеть -
Одинаково прочная
Для них - для всех:
Кого помню, кого забываю, кого
Люблю, даже забыв.
И, наверное, взвыв,
Я ударю себя
По глазам
Что есть сил
И ослепну.
Но коридоры больниц -
Самые прямые дороги на свете,
Заблудиться слепому по ним не дано.
Они всех исправно приводят к смерти,
Особенно тех, кто у жизни нащупал дно.