Крапивина Анна Георгиевна : другие произведения.

Дочки-Матери

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Трагическая истрия любви и ненависти, облаченная в детективную форму. Начните читать - не оторветесь.

  Пролог
  
  Колючий мартовский ветер пронизывал до самого нутра. Уже не было сил стоять перед этой проклятой могилой. Церемония еще не закончилась, но толпа уже начинала редеть. Желающих почтить память покойного было на удивление мало, если учесть, что тело, из которого в настоящий момент вылетала душа, принадлежало не увешенному сединами старцу, а совсем еще молодому человеку - юноше немногим старше 20 лет. В этом возрасте человек еще не растерял старых друзей и не рассорился с новыми, и желающих проводить усопшего в последний путь всегда наберется предостаточно. Смерть...! Каждая из троих поежилась... И такая смерть... Заслуженная смерть. Если только смерть можно заслужить...
  Первой ожила Ника.
  -Я не могу больше на это смотреть, пойдемте отсюда... Что вы тут стоите?! Это все уже закончилось! Слава богу, что все это закончилось! - ее била истерика.
  -Успокойся, Ника, на тебя люди смотрят, можешь хоть на двадцать минут сохранить достоинство? - укоризненно сказала Леля.
  -Пусть смотрят, а тебе все нипочем, у тебя вообще чувства не развиты. Вон посмотри на Шурупчика - ей тоже плохо, и она себя не сдерживает. Сморкается в платочек, который ей мама погладила, слезки трет. Почему я должна кого-то стесняться?!
  Шурупчик, она же Юля Шкарупина бросила затравленный взгляд на Нику, но огрызаться не стала. Она тихо сказала:
  -Нужно уходить, Ника права. Все равно мы не можем больше изображать тут вселенскую скорбь, когда каждая из нас знает, что...
  Юля была не права. Нет, уходить было, конечно, нужно. Она была не права в том, что каждая из них знала ЭТО....
  
  1
  Жалкие остатки летнего солнца заливали смотровую площадку перед зданием МГУ. Там стоял раскатистый гул голосов собравшейся толпы. Было первое сентября - начало нового учебного года. В числе возбужденных студентов были три юные девушки, стоявшие в конце колонны первокурсников. Они познакомились совсем недавно на вступительных экзаменах. Дружба завязалась мгновенно, как это бывает в юности...
  Это было сочинение, кажется. Ника пришла слишком рано и сидела около аудитории, борясь с приступами кишечной слабости - ее обычная реакция на все виды нервной активности. Ее рассеянный мозг посылал сигналы в ложном направлении. В здании было еще пусто, видимо, другие абитуриенты предпочитали волноваться в домашних условиях. Вдруг в конце коридора раздалось звучное постукивание каблучков.
  -Кто-то хиляет, - с отвращением подумала Ника. - Теперь в сортир по-человечески не сбегаешь.
  Из дымки льющегося из окна солнечного света материализовалась невысокая девушка, в скромной, по представлениям современных девушек, блузке и некой профанации юбки, предлагающей для обозрения загорелые ноги, обработанные эпилятором. Она глуповато улыбалась.
  -Привет! - лучезарная улыбка стала еще шире.
  -Здрасьте, - мрачно поздоровалась Ника.
  -Ты на сочинение? - улыбчивая не собиралась отвязываться.
  -Нет, у меня урок фигурного катания.
  Девушка с удивлением колыхнула ресницами, удлиненными и загущенными фиолетовой тушью, и продолжила допрос:
  -А что же ты тут сидишь?
  -Жду, когда на улице каток зальют...
  -Ты шутишь, - неожиданно догадалась лучезарная.
  Во избежание конфликта Ника решила помолчать. Но у доброжелательной были другие планы. Ей, наверное, в детстве не хватало живого общения.
  -Я - Юля, - поделилась она сокровенным. - Тебя как зовут?
  -Юдифь, - с мукой выдавила Ника.
  -Какое странное имя, еврейское что ли? - эрудиция добродушной не знала границ.
  -Слушай, ну что ты пристала? Не видишь, плохо мне. Страдаю мизантропией, людей не люблю!
  -У меня тоже голова иногда болит, но с людьми я нормально, - открыла еще одну маленькую тайну человеколюбивая.
  Этого было достаточно. Ника уже готова была пойти мучиться в другое место, но вокруг уже постепенно начали собираться другие абитуриенты, изможденные бессонной ночью, проведенной в лихорадочном повторении того, на что в школе отводится одиннадцать лет. Непостоянное внимание сияющей уже было сосредоточено на ком-то другом, возможно, более доброжелательном, чем Ника. Прошла еще четверть часа, и абитуриентов пригласили в аудиторию, где и должна была произойти реинкарнация знаний, добросовестно укорененных в подсознание школьной программой.
  Навестив туалет в последний раз, но не получив искомого облегчения, Ника тяжелыми шагами командора потащилась на отведенное место. Заняв место с краю, чтобы свести количество соседей к минимуму, Ника осмотрелась вокруг. Справа, слава богу, был проход - молчит, с вопросами не лезет, списать не просит. Слева сидела девица хиповатого вида с чертами лица, выдающими всю родословную до пятого колена. "Вот она - Юдифь", - подумала про себя Ника, но, скрестившись с соседкой взглядом, унизилась до улыбки.
  -Ника Осмолина, - зачем-то представилась Ника.
  -Соня Беккер, - без симпатии ответила соседка, почесав ручкой горбатую переносицу.
  На этом вступительная часть знакомства закончилась, потому что кто-то из официальных лиц приемной комиссии, покончив с пугающими подробностями того, что будет, если вдруг абитуриенту придет в голову проконсультироваться с соседом или, что еще хуже, списать, объявил о начале экзамена. Несколько часов пролетели незаметно. Ника сделала все, что могла, чтобы не расстроить маму с папой и сделать свое поступление более или менее правдоподобным. Выходя из аудитории, Ника Осмолина вдруг ощутила подзабытую легкость в нижнем отделе живота и приливы человеколюбия, захлестывающие верхний отдел головного мозга. "Я опять счастлива и открыта общению, - с удовлетворением подумала она про себя. - Надо будет забуриться сегодня куда-нибудь, чтоб отметить по-человечески". Результаты ее мало волновали, они были известны уже после эпохальной встречи папы с председателем приемной комиссии на даче у вышеупомянутого. Никино студенческое будущее было улажено за десять минут. Ровно столько времени понадобилось папе, чтобы передать пухлый конверт, набитый иностранными дензнаками в потные, трясущиеся руки председателя. Остаток времени был потрачен на то, чтобы, потягивая французский коньяк, принесенный папой, натужно делать вид, что не за этим, в общем-то, они здесь собрались. Председатель приемной комиссии имел навязчивую привычку закреплять удачно обтяпанный контракт с партнерской стороной за счет последней, чему служила неоспоримым доказательством синева, покрывающая мясистый, пигментированный нос, и неуемные в своей подрагивающей пляске загребущие руки, транспортирующие пухлые конверты в карманы брюк, сильно потертых в местах транспортации.
  Людской поток вынес Нику из аудитории, затем занес в лифт. Плечом к плечу с ней держалась ее горбоносая соседка, не предпринимающая ни малейшей попытки вступить в контакт, чтобы поделиться пережитым. "Мымра какая-то", - поставила диагноз Ника, шевельнув ногой, что означало попытку отодвинуться. Двигаться на самом деле было некуда, потому что при каждом неосторожном движении или особенно глубоком вдохе Никино тело, слегка смещаясь назад, ощущало неприятное прикосновение анатомически выделенной части другого тела, принадлежащего быковатому парню с татуировкой в виде кролика Банни на недобритой щеке. "Вот с такими козлами придется изучать прикладную лингвистику", - подавив приступ отвращения, подумала Ника. Юнец против Никиных прикосновений ничего не имел, и, неприятно осклабившись, пытался заглянуть в разрез ее платья, чтобы получить зрительное представление о том, к чему нельзя было прижаться.
  Когда стремительный поток вынес Нику из лифта, она ощутила себя во враждебном кольце, стиснувшем ее справа - горбоносой девицей, сохраняющей выражение потусторонней отчужденности, а слева - поклонником кролика Банни, расправляющим затекшие в лифте члены.
  -Слушайте, девушки, а не поиметь ли нам по рюмке пива? - решил начать романтическое знакомство татуированный абитуриент МГУ. - Меня, кстати, Леха зовут.
  -Почему бы нет? - неожиданно включилась хиппи справа.
  Нику приглашение не удивило. Не было тайной, что Кролик Банни очень хотел с ней познакомиться. К такому обороту дела Ника уже давно привыкла, потому что в свои неполные девятнадцать лет она уже была измучена мужским вниманием, обволакивающим ее везде, где бы она ни появлялась. Ника была замечательная красавица. Ее саму иногда приятно удивляло совершенство ее анатомии. Она была высокой шатенкой с волосами азиатских шелков, стекающими по плечам водопадом. Ее нежная, как велюр, кожа лица, почти не тронутая косметикой, подчеркивала безупречность тонких и благородных линий носа и губ, запредельную глубину слегка насмешливых серых глаз, убранных длинными угольными ресницами, а коралловая полоска по-младенчески пухлых губ была украшена примостившейся над верхней губой легкомысленной родинкой.
  Неожиданно на Нику снизошло миролюбие. Покопавшись в себе, она не нашла причин, чтобы отказать татуированному Банни в его невинной просьбе - скрасить его по-холостятски одинокий вечер своим дурманящим присутствием. Напрягала только чужеродная хиппи, магически переместившаяся из состояния транса в состояние лимитированного возбуждения.
  -Ладно, пойдем, красавчик, - так сформулировала свое согласие мадмуазель Осмолина.
  Уже нацелив свои стопы в сторону выхода, группа была остановлена пронзительным криком, который мог издавать только человек, опоздавший на самолет, улетающий на Бали.
  -Юди-и-и-ифь!
  После секундного анализа, Ника поняла, что это по ее душу. Сомнений быть не могло и в том, что так назвать ее мог только один человек на свете - улыбчивая, лучезарная, человеколюбивая, длинноногая и короткоюбая лапушка Юля, с которой судьба свела ее с утра перед дверьми аудитории. Но Юля была не одна. Стремительно и настойчиво, как ледокол "Ермак", пробивающий себе дорогу к большой земле во льдах Арктики, девица прокладывала себе путь сквозь толпу, таща за собой еще одно невинное создание с лазоревыми, застывшими в боязливом удивлении глазами. Венчал процессию высокий молодой человек чрезмерно симпатичной наружности, стильно прикинутый в широкие, по-американски бесформенные штаны, модную рубаху и ботинки, ранее явно обитавшие на полке "Крокус Интернешенал". Его коротко стриженные темные, почти черные волосы были поставлены торчком усилиями геля для волос, а в правом ухе болталась сережка в виде католического крестика.
  Потом Ника часто вспоминала эту минуту, потому что это была первая минута их встречи - противоречивая, неправильная, неизведанная минута, несшая в себе ипостась вещей так отличную от той, которая сложилась позднее.
  Кролик Банни уставился на стоящих рядом с ним девушек. На его лице была заметна напряженная работа мысли, катализируемая сильным желанием узнать, которой из двух принадлежало это необычное имя. Чувствовалось, что он всем сердцем желал, чтобы Ника оказалась Наташей, Верой или, на худой конец, Глафирой, но только не Юдифь... только не Юдифь, господи, боже ты мой, только не это!
  Удивление перерастало в неловкость и смятение. Нужно было что-то делать.
  -Хай, - по иностранному поприветствовала Ника вновь прибывших.
  -Ой, приветики! - затараторила лучезарная Юля. - Ну, как вы, отстрелялись? Я так боялась, что, по-моему, все напутала, проверить даже времени не было. Слава богу, последний экзамен. Теперь хоть отдохнем по-человечески. Кстати, знакомьтесь - это Леля. А это - Макс, они тоже поступают. Я - Юля. Ну, тут я только Юдифь знаю, а остальных как зовут?
  Услышав чужеродное имя, Ника вздрогнула. Волна удивления прошла по другим лицам. Леха выглядел разочарованным, в его глазах замерцала тоска.
  -Я хочу внести некоторую ясность. Я пошутила. Я не Юдифь, а Ника. Ника - это мое настоящее имя.
  -А мне Юдифь больше нравится, - неожиданно встрял "в модной рубахе".
  Жизнелюбивая зашлась гомерическим хохотом.
  -Ой, ну надо же такое придумать, а я, дура, и поверила.
  Леха опять стал проявлять интерес к жизни.
  -А Ника это от чего? - осведомился он.
  -Это от Виктории Генриховны, - положила Ника конец надоевшему ей разговору.
  -Ну, ладно, - решила выступить по делу дружелюбная Юля, узнав, наконец, имена остальных. - А вы, куда это собрались, может, мы с вами?
  -Мы выпить хотим, у нас трубы горят, - коротко сформулировал ближайшие планы Леха.
  Хохотнув над шуткой, Юля засуетилась о деталях.
  -Мы тоже думали, что надо где-то отметить. Здорово, что мы вас встретили. Давайте в "Патио пицца" пойдем, здесь недалеко.
  -Вы просто фонтанируете блестящими идеями, - начал выпендриваться Макс. - С вашего общего разрешения, один звонок драгоценному родителю и нежной возлюбленной, и я с вами.
  Сопровождаемый тяжелым взглядом Лехи, стильный юноша направился к телефонам, висевшим неподалеку в вестибюле.
  -Ты где этого пижона откопала? - голосом пролетария, угрожающего владельцу парфюмерной лавки, произнес кролик Банни.
  -Он - милый, - впервые обнаружила свое присутствие тихая Леля. И вдруг, с тревогой в голосе, - Соня, тебе плохо?
  Тут все посмотрели на Соню. Сказать, что Соне было плохо, значило сделать Соне незаслуженный комплимент. Потому что по ней было видно, что ей было ужасно. По лицу разливалась мертвящая бледность, местами прорывающаяся в синеву, руки стиснуты кольцом так, что ногти, похоже, нарушая тонкий покров эпидермиса, проникали глубже в плоть, терзая сосуды. Ее глаза с расширившимися от какой-то внутренней боли зрачками, выглядели безумными, готовыми выпрыгнуть из орбит и побежать от этого места лошадиным галопом. Она была близка к какому-то припадку, ведущему к длительному помрачению сознания. В общем, она выглядела так, как будто провела ночь в покойницкой, где трупы, обреченные на скорое захоронение, неожиданно воскресли и устроили шабаш.
  -Я...ничего... Мне надо домой срочно... Я забыла, меня ждут, - невнятное бормотание Сони ничуть не объясняло ее неожиданную дурноту. Даже Ника, не склонная к сантиментам и милосердию, почувствовала укол жалости. Соня, на негнущихся ногах поплелась к выходу, развивая скорость улитки, преследуемой голодным хищником. После короткого обмена гипотезами, объясняющими случившееся, было решено, несмотря ни на что, праздник себе не портить и пойти в "пиццу", чтобы напиться, как следует.
  -Только я не пью, - вдруг застеснялась Леля.
  -А мы мирные люди, отрицающие насилие, так что заставлять не будем, - успокоил ее подоспевший Макс.
  -Я на "колесах", - обрадовал всех Леха, - Нас пятеро, все влезем.
  Гомоня по дороге, сиюминутно сплоченная компания двинулась к выходу. Прямо перед зданием, нарушая все мыслимые правила парковки, покоился Лехин БМВ, заставляя матерящихся прохожих обходить его справа и слева, наступая при этом в грязные, мутные лужи, оставленные вчерашней непогодой.
  -Какая тачка! - задыхаясь от восторга, смешанного с мистическим ужасом перед большими доходами, всхлипнула Юля.
  -У моего папы такая же, только другого цвета, - просто, как в подготовительной группе, заметила Леля.
  -Ну, я смотрю, я тут один малообеспеченный, - продолжил обсуждение Макс. - А вы, мадам, чем владеете?
  Вопрос был адресован Нике, но ответила на него Юля.
  -Мне папа тоже обещал, когда я права получу.
  "Значит, еще не скоро", - почему-то подумала Ника.
  Забравшись всей компанией в комфортное, кондиционируемое авто, молодые люди понеслись по суетящемуся в своей дневной рутинной занятости Ломоносовскому проспекту.
  В ресторане гуляли широко, как в последний день перед исповедью. Макс неистощимо острил. Его элегантная, наполненная афоризмами, тропами и идиомами речь, вызывала поступательное помрачение взгляда простоватого Лехи. Лехино неуязвимое при обычных обстоятельствах самолюбие унижало не только то, что суть некоторых высказываний велеречивого Макса ему была недоступна, "обидно было, что все бабы за столом смотрели в рот этому говнюку".
  А справа сидела будоражащая Ника. От нее исходил аромат, который щекотал ноздри и путал мысли. Леха знал женщин, а женщины знали его. Но Ника была другой, настолько другой, что его смятая в одночасье и разорванная как письмо неверного супруга, молящего о прощении, чувственность вызывала толчкообразные движении в паховой зоне, рискуя разодрать в клочья тугой барабан джинсовой ткани. Но сладкоголосый конкурент не унимался. Было видно, что за столом шла немая борьба искрящегося интеллекта с железобетонной силой воли. Ставка в игре сидела рядом, томно заводя ресницами в поднебесье одной ей ведомой думы. Движение головкой в сторону Лехи, обращенный к нему взгляд, вопрос, прорвавший бурлящий поток Максовой болтовни, и толчки в области паха стали переходить в землетрясение.
  -Слушай, Леха, а как это тебя на филологический занесло? - Никины глаза выражали то ли интерес, то ли недоумение.
  -Да мне батя сказал, что мне надо в институт идти после армии. Я говорил, что хочу на банкира, чтоб потом у него в банке работать. А он мне говорит: "Ты - дурак, а там учиться надо. Иди в литературный, там один мужик за экзамены отвечает, он мне бабки должен".
  -Это, Ника, часто встречается, когда конвульсивные желания, порожденные противоречивыми импульсами, внезапно обрываются обнаженной, как правда, действительностью. Вот перед нами, возможно Риккардо или Смитт политэкономии, а его суровый, не признающий в нем таланта родитель, толкает в объятия не нашедшей себе места среди девяти других музы филологии.
  -Лабуду ты какую-то сказал, Макс. Сам ты Рикки Мартин, - встрепенулся Леха. - Мой батя, между прочим, МГИМО закончил и на трех языках хреначит.
  -Я поражен! Но почему же не чувствуется благотворного влияния интеллектуала, обреченного передать свой могучий умственный запас генетическим путем?
  -Потому что сидел он десять лет. А мать с ним не жила и мне не давала встречаться. А пять лет назад в больницу попала, и батя меня к себе взял.
  Над столом нависло неловкое молчание, порожденное жутью услышанного рассказа. Только Ника, сощурив бездонье серых глаз, озвучила мучающий всех вопрос:
  -А за что сидел-то?
  -Валютные операции, - хмуро изложил подробности Леха.
  -Так за это же не сажают, - вздохнула с облегчением Юля, которой казалось, что в острог попадают только за убийства.
  -Сейчас не сажают, а в восьмидесятые "вышак" давали, - пояснил осведомленный в вопросах юриспруденции Леха.
  -Слава богу, наступила эпоха завоеванной демократии и тотальной реабилитации. На государственную службу призваны воры в законе, федеральная казна доверена подпольным фальшивомонетчикам, службах охраны засели выпущенные на свободу душегубы, - продолжал юродствовать Макс.
  Взгляд Лехи нехорошо затуманился. Кролик Банни вдруг заходил на его щеке в бодром танце из-за конвульсивного подрагивания каких-то лицевых мышц, а стиснутые кулаки были выброшены на стол, демонстрируя опасную мощь тренированного тела.
  -Слушай, ты, жертва аборта, заткнись, пока не огреб!
  Леля вздрогнула, как будто бы оскорбленная звонкой, как пощечина, грубостью не относящегося к ней высказывания, ее лазоревые глаза налились мольбой. Казалось, что если сейчас опять поднимется пена забродившего конфликта, она этого не вынесет, и сердце ее будет разбито.
  -Мальчики, не надо. Вы оба не правы. Ну, зачем так? Ведь мы конец экзаменов отмечаем.
  Юля тоже выражала беспокойство. С одной стороны, ей до боли было жалко перманентно сиротствующего Леху, а с другой стороны внезапная симпатия, почти любовь с первого взгляда, уже проникала к ней в сердце, и она только и ждала момента, чтобы выразить свою преданность Максу. Одна Ника, продолжала сидеть, прищурившись, проявив свое отношение к ситуации только тем, что переложила испускавшую едкий дымок сигарету из одной руки в другую.
  Стало заметно, как занервничал Макс. Привыкнув сражаться в интеллектуальных боях, он совсем не знал, что надо делать, когда тебя просто бьют.
  -Ладно, приношу свои чистосердечные до искренности и своевременные до неизбежности извинения. Я был не прав, в чем каюсь прилюдно.
  Лехино приподнявшееся было в боевую стойку тело, грузно осело, кулаки расплелись, а кролик Банни вернулся в статичное положение, зарывшись обратно в двухдневную щетину. Леха выхватил у разбуженной такой неожиданной резкостью Ники окурок, нервно притушил его в пепельнице и сказал простым, без окраски голосом:
  -Я заплачу...
  Потом компания в молчаливой дурноте, прерываемой время от времени рассеянными повизгиваниями Юли, растворялась по домам. Скоро в машине остались только Ника и водитель.
  -Ну, а тебе куда? - осмелившись положить руку на спинку сиденья, полуобнимая свой кумир, неуверенным голосом осведомился Леха.
  -А я, красавчик, сегодня переночую у тебя, если не возражаешь... - лишенным вопросительной интонации тоном, ответила Ника.
  
  2
  В квартире резким переливом надрывался звонок. Его трель глухо отдавала в пустой, освобожденной от мыслей, затуманенной героином голове. До Сони не сразу дошло, что это звонит телефон. Вихрь звуков носился у нее в голове, сплетаясь в сюрреалистическую фантасмагорию набросанных в беспорядке нот. Потребовалось минутное усилие, чтобы определить направление движения в сторону телефона. Потом еще долгое, тяжелое мгновение, чтобы найти и приподнять трубку. Язык намертво прилип к гортани, затрудняя звукопроизношение.
  -Кто это? - с усилием выдавила Соня.
  -Узнала, тварь? - свинцовые пули слов выстрелили в пустоту Сониной головы.
  -Кто это? - не осознавая бессмыслицы повторения, опять спросила она.
  -Опять наширялась? - металл в голосе собеседника не исчезал и терзал пустоту в голове у Сони.
  -Зачем ты звонишь? - молния на секунду включила сознание, обдав тело жидким страхом, когда Сонин мозг опознал говорящего.
  -Чтобы предупредить тебя, что если ты по собственному недоразумению вдруг пикнешь где-нибудь, то тебе опять будет больно, как тогда. Ты помнишь, как было больно?
  -Помню...- прошелестев языком по обсохшим губам, выдохнула Соня.
  -А ты хочешь, чтоб было так же больно?
  -Не хочу, - наконец уверенная в своем ответе произнесла Соня.
  Голос в трубке умер, замигав короткими гудками конца связи.
  Соня сидела на полу, больно подогнув ногу, но, не чувствуя боли. Она смотрела на трубку, и память ее разрывали воспоминания, ожившие как всегда с фотографической точностью. Она вспоминала, как тогда было больно...
  
  Утро Ники в чужих домах и постелях никогда не начиналось с яичницы и чашки кофе. Утро Ники всегда начиналось со звонка домой. Сдвинув с примятой груди безволосую конечность Лехи, она окунула руку в глубины своей сумки, валявшейся у кровати в ворохе одежды, чтобы выудить оттуда сотовый телефон. Леха потянул носом, выражая сонное беспокойство, но просыпаться не стал.
  -Але, мама, это я, - Ника знала, что через это все равно надо пройти.
  -Шлюха! - неласково донеслось в ответ. - Кому какое дело, что это ты? Скажи это своему отцу - он тоже шлялся всю ночь. Ему интересно будет обменяться с тобой впечатлениями, - в голосе матери уже начинала появляться истерика. Ника скосила глаз на часы. "Половина двенадцатого, - отметил мозг, - и уже напилась".
  -Мама, я только хочу сказать, что я еще жива, так что порадовать тебя нечем...- прорываясь через поток пьяной многословности, сказала Ника. На этом обычно диалог заканчивался, продолжаясь монологом растрепанной женщины со следами стираемой временем и алкоголем красоты на измятом, неровно припухшем лице.
  Регина Осмолина, запомнившаяся миру откровенными ролями в кино, являлась кровной Никиной родительницей со всеми на то правами и отсутствием обязанностей. Она с лабораторной точностью повторяла судьбу своих экранных воплощений - женщин с трудной судьбой. Ее карьера в кино началась неосмотрительно рано, как впрочем, и созревание ее огнедышащей плоти, что и определило ее артистическое амплуа. Роли с намеком на прелести Лолиты, тогда стыдливо маскируемые требовательным к моральной чистоте советским кино, сыпались на нее, как из рога изобилия. Потом Регина нашла себя в параллельном кинематографе... Как-то на съемках очередной картины к ней приблизился высокий молодой человек с фигурой натренированного атлета, в модном замшевом пиджаке. Неокрепший мозг Регины быстро смекнул, что тридцатилетний красавчик одет вызывающе дорого и слишком уж по заморскому, что свидетельствовало о том, что одежду он себе покупает не в Мосторге с заднего крыльца, а в магазине "Березка", где торгуют шмотками за валюту. Или, может быть, жил за границей, черт его знает. Незнакомец держал себя на съемочной площадке завсегдатаем, пожал руку режиссеру, перекинулся парой слов с гримершей, но его настырный взгляд прочно прилепился к Регине, мешая ей сосредоточиться на роли. Наконец она не выдержала:
  -Я не могу играть, когда на меня в упор смотрят посторонние. Это не Театр оперетты!
  Получилось очень грубо, но режиссер только пожал плечами и сказал:
  -Ладно тебе, капризничать. Иди, отдохни маленько, мы тут с ребятами подумаем над следующим эпизодом.
  Регина накинула на костюм халатик и засеменила в гримерную - покурить и выпить чайку. Краем глаза она отметила, что незнакомец в замшевом пиджаке, что-то на ходу бросив режиссеру, двинулся за ней. Он догнал ее в коридоре, грубо как-то ухватил за руку и сказал:
  -Погоди, красавица, поговорить надо...
  -Некогда мне разговаривать, и, вообще, вы мне мешаете работать! Что вы на меня уставились, да и кто вы такой?! Отпустите, мне больно! ... Ну, что вцепился!? - Регина пыталась высвободить руку из цепких пальцев "замшевого пиджака", но тот не уступал, давая понять, что отпустит руку только с оторванным рукавом.
  -Да что ты так разошлась, красавица, - полусмеясь сказал незнакомец. Регине он стал еще более неприятен, после того как она учуяла напевный южный акцент. Московский апломб мешал ей уважать приезжих с Украины.
  Их борьба начинала перерастать в фарс. Стали оглядываться проходящие люди, но, повинуясь какому-то негласному уставу, в ситуацию не вмешивались. Регина поняла, что ведет себя глупо, привлекая внимание, все равно этот "пиджак" не отвяжется.
  -Чего надо?! - она перестала дергаться, но любезничать не стала.
  -Поговорить, - он ослабил хватку.
  -О чем это? - в ее словах появилась тень интереса.
  -Про кино, про твои роли.
  -А ты что, кинокритик что ли? - тень интереса начинала сгущаться.
  -Я режиссер.
  Регина Осмолина к тому времени уже была известной актрисой. Не звезда, конечно, но в фильмах мелькала, учитывая специфичность амплуа. Но безмятежной жизни мешали два обстоятельства - отсутствие образования, чем еще можно было пренебречь, и отсутствие денег, на что не обращать внимание было уже сложнее. Цепкий ум понимал, что в дальнейшем первая проблема будет все сильнее влиять на вторую, превращая ее в неизбежную, как возмездие, катастрофу. В то время кустари, даже талантливые, не ценились. Всех интересовало формальное образование. В кино еще можно было пристроиться, но вот в театр уже не брали - там вообще киношных терпеть не могли, считали себя духовно выше. Ко всему прочему ситуация осложнялась тем, что Регина взрослела, и вся прелесть ее сексапильной невинности улетучивалась по мере того, как из смазливого подростка, обещающего больше, чем она пыталась скрыть, она превращалась в разбитную деваху, чьи пороки можно было прочесть на заштукатуренном гримом лице. В общем, карьера перешла пиковую фазу и начала плавное снижение. А денег - настоящих денег, таких, чтоб шикануть на полную катушку, по-прежнему не было. Учиться же не хотелось до отвращения. Все было сильно запущено - еле-еле вытянула аттестат о среднем образовании, переведясь в вечернюю школу. Да и не хотелось ей снова садится за парту, после того, как побывала в зените славы и известности.
  "Замшевый пиджак" по имени Генрих Шнуровский действительно оказался режиссером. Однако, режиссером тайного кино, такого кино, продукты которого продавались в электричках глухонемыми инвалидами с потерянными в боях конечностями, или распространялись среди "своих", по специальному заказу. Прямо говоря, тридцатилетний "режиссер" Генрих Иванович Шнуровский, уроженец города Боровичи, Хмельницкой области снимал жесткое советское "порно". Жесткое оно было в относительном измерении. По фабуле и сценическому антуражу оно, конечно, было мягким и даже стыдливым, но по отношению и сравнению с массовым народным кино жестче фильмов тогда не существовало. Конечно, Генрих Иванович ходил под статьей, сопрягая свою творческую деятельность с ежедневным риском быть пойманным и осужденным за многочисленные правонарушения - от растления малолетних до незаконной коммерческой деятельности. Но его это не сильно беспокоило, потому что среди его постоянной клиентуры были и такие персоны, которым по долгу службы надо было оберегать закон. Однако дружеские и деловые связи с Генрихом не позволяли им вот так вот взять и бросить его на нары. Оставаясь не чуждыми всем человеческим страстям и слабостям, эти люди представляли собой ту самую десницу, оберегающую оборотистого коммерсанта-пионера от юридических опасностей. Дело у Генриха было поставлено с размахом - была оборудована подпольная киностудия, замаскированная под фотоателье "Милый образ", была собрана совершенно безнравственная труппа актеров, временами обновляемая новыми талантами, и денежный, не облагаемый государственными налогами поток мерно тек в карман отечественного Тинто Брасса, позволяя развивать бизнес и окружать себя комфортом.
  Когда Генрих увидел Регину, он сразу понял, что это как раз то, что украсит его новый шедевр. Женская составляющая труппы уже как раз пообносилась - частично спилась, частично забеременела, да и как-то спала с лица - нужны были свежие кадры. Регина подходила идеально.
  Регину, к легкому удивлению Генриха, уламывать долго не пришлось. Несмотря на недоброжелательную встречу, дальнейшие отношения выстраивались почти идеально. Это была милая особенность Регины - ее всегда притягивало все, что пахло деньгами. Наконец-то в ее жизни наступила светлая полоса. Генрих со временем стал для нее не только режиссером, сценаристом и продюсером (в советском токовании этого слова), но и сексуальным наставником. Что уж греха таить - снимаясь в "порно", изображать из себя невинность было неубедительно. Со временем предложения из традиционного кино вообще перестали поступать, и Регина посвятила себя целиком служению подпольной музе. Но и ее отношения с режиссером Шнуровским не стояли на месте. И однажды летним, дымчатым от июльской жары днем Регина сообщила Шнуровскому, что она беременна.
  -Ну, а я-то здесь при чем? - уже обдумывая замену актрисы, выбывающей из строя по причине профнепригодности, спросил Генрих.
  -Как при чем? Ребенок ведь твой? - Регина понимала, что борьба будет сложной.
  -А почему не Дубинина, не Марковского, не Шольца, или, кто у нас там еще в штате?
  -Ты ведь знаешь, что кроме тебя я ни с кем не сплю, - слезы уже начали появляться на глазах у Регины.
  -А если ты меня коварно обманывала?
  -Слушай, я тебе вот что скажу. Ты знаешь, что ребенок твой. Аборт я делать не могу - у меня резус отрицательный, придется рожать. Хочешь ты этого или не хочешь, но это случилось, и ничего я тут поделать не могу. Ты знаешь, что мне от тебя надо. Если не печать в паспорте, так хоть с деньгами помоги.
  -Регина, детка, да если бы всякий раз, когда ко мне приходит баба, с которой я переспал, и говорит, что она от меня беременна, я женился на ней, то меня уже давно бы привлекли за многоженство, а все мои доходы уходили бы на алименты. Ты сопли лучше подотри и подумай, чем ты себе сама можешь помочь. Будешь проявлять лишнее беспокойство и настырность, придется парочку картин показать твоей маме. Она ведь следит за твоим творчеством?
  -Скотина, я знала, что ты - скотина, но что такая! - Регина отчетливо поняла, что ломится в железобетонную конструкцию и пробить ее она не сможет, даже подогнав танк. Все рухнуло! Все потеряно! За те годы, что она снималась у Генриха, она не сделала никаких сбережений - было много соблазнов, все хотелось попробовать. Прорва денег уходила на тряпки у спекулянтов и рестораны. Теперь она осталась одна, без работы, по существу, без денег, да еще с ребенком, у которого никогда не будет отца. Идти ей было некуда - о том, чтобы заявиться домой к маме не могло быть и речи. Еще тогда, когда она объявила матери, что переезжает жить к Шнуровскому, ее мать - завуч школы и депутат райсовета - сказала, что дочь всегда была позором семьи, но позором терпимым. Теперь она переходит в новую ипостась - уличной шлюхи, соответственно от нее - отличника народного образования и педагога с тридцатилетним стажем - Регина не получит ни помощи, ни участия. А прогноз, который ее прозорливая мамаша дала на будущее, был почти полной аналогией той ситуации, в которой и оказалась неудавшаяся актриса спустя годы. Излишним было бы говорить, что за это время между ними не состоялось не единого телефонного разговора, ни мимолетной встречи, не случайно переданного через знакомых привета.
  В связи с беременностью Регину не только "уволили" с "киностудии", но и, несмотря на проявленное сопротивление, выселили из барской квартиры Шнуровского на улице Качалова. Ей было выдано "пособие по уходу за ребенком" из щедрого кармана биологического отца и снята квартира - из соображений экономии в отдаленном районе нового строительства. У Регины была ужасная беременность - токсикоз мучил ее постоянно, и она все время надеялась, что у нее будет выкидыш. Ей помогала только одна подруга, уцелевшая еще со времен кинокарьеры у Шнуровского.
  Родила она досрочно. Девочка вышла дохленькая, болезненная, не сразу закричала.
  -Ну, малохольная, просыпайся, получай дитя на кормежку, - так оглашала палату своим зычным голосом дежурная нянька баба Таня, раздавая детей на кормление. Регина неохотно вставала, брала в руки туго упленутый кулек, содержащий крохотное голубоватое тельце. Она ничего не чувствовала, кроме свинцовой тоски и беспросветного одиночества. Присутствие еще одного живого существа в ее неопытных руках это одиночество только сгущало.
  Девочка грудь не брала, да Регина и не настаивала - так что ее всегда уносили голодной. Нянька страшно ругалась: "Понарожали здесь, как кошки уличные, а дите и накормить толком не могут". Но девочку жалела и докармливала ее потом из бутылочки.
  Больше всего раздражало Регину, когда соседки по палате, свесившись наполовину из окна и напустив в палату весеннего воздуха, ворковали со своими мужьями, пришедшими потоптаться под окна роддома. К ней никто не приходил, ею никто не интересовался, она была никому не нужна. "Но и мне никто не нужен", - решила про себя Регина и направилась в кабинет главврача.
  -Я хочу написать отказ от ребенка, - без преамбулы заявила она, едва только закрыв за собой дверь кабинета.
  Главврач подняла на нее усталые глаза, спрятанные под толстыми линзами очков, и спросила:
  -А что так, мамочка?
  Проглотив "мамочку", Регина пояснила:
  -Я не замужем, у меня нет средств к существованию, я не могу содержать ребенка.
  -А когда ты в койку к нему ходила, у тебя все это было? - усталая женщина в белом халате встала из-за стола и подошла к Регине.
  -Да, как вы смеете так со мной разговаривать?! - задыхаясь, произнесла Регина.
  -Я смею. Я тут таких, как ты, каждый месяц по полудюжине вижу. И у всех обстоятельства. А в доме малютки уже мест нет для отказников. Что же это мы в мирное время сиротство разводим. Да ты посмотри на себя - девка молодая, здоровая. Бог тебе дите подарил, а ты бросить его хочешь, осиротить. А ты в детском доме хоть раз была? Ты этих детей, которые на каждую женщину с криком "мама" бросаются, видела? Иди, Осмолина, подумай еще. Тебя только через неделю выпишем, за девочкой понаблюдать нужно. Вот тогда и решим.
  Сжав кулаки, Регина выбежала из кабинета. Бросилась на кровать в палате и беззвучно зарыдала. Принесли детей - она кормить отказалась. Нянечка долго еще ворчала в коридоре, что "таким вот кукушкам не место в советском роддоме". Регина уже приняла решение и менять его не стала бы, если на пороге палаты в один прекрасный день не появился бы Генрих Шнуровский с огромным букетом гвоздик. Регина лежала ничком, подогнув под себя худые ноги и уставившись пустым взглядом в плохо прокрашенную неровность больничной стены.
  -Ну, где тут моя любовь, принесшая мне наследника, пардон, наследницу, что, конечно, один хрен? - шумно вошел Шнуровский. Своим появлением он заставил палатных обитательниц оторваться от своих будничных занятий и с удивлением поднять глаза на Регину. Шнуровский прямым шагом штабного офицера направился в угол, занимаемый Региной, по дороге хлопнув по ягодичным мышцам "мамочку", висевшую в окне и балагурившую со своим "топтуном".
  -Смотри, кишки простудишь? - пояснил он ей в ответ на вздернутые до бровей удивленные глаза.
  -Что-то, девушки, у вас тут не весело. Кто у вас тут главный по культмассовой работе?
  -У нас тут нянька, баба Таня по культмассовой главная. А по семейно-патриотической еще не назначили. Вот, поэтому у нас тут и лежат бабоньки, к которым ни одна живая душа не приходит, - ответила за всех пожилая роженица, принесшая в мир седьмое дитя, чье семейство во главе с тщедушным мужичонкой по совместительству мужем, страшно, видимо, гордившимся своей такой неуемной мужской потенцией, каждый день приходило потоптаться под окна, громко гомоня наперебой обо всех семейных новостях.
  Генрих непрозрачный намек понял, но в дискуссию ввязываться не стал, махнув устало рукой в сторону матери-героини.
  -Регина, детка, здравствуй, это я - отец твоего ребенка к тебе пришел. Собирай свои пожитки, мы покидаем эти стерильные стены и едем к родному семейному очагу.
  Регина была оглушена. Ей показалось, что в проеме открытой двери мелькнули тяжелые линзы, прятавшие внимательный и вопрошающий взгляд. Поймав солнечный зайчик из коридорного окна, они исчезли, осталось только укоризненное видение главврача, будто бы говорящее: "Видишь, Осмолина, и муж, оказывается, у тебя имеется, а ты родного ребенка хотела государству подкинуть". Мысли путались, она не могла не только принять решение, но даже осознать происходившее. Ее угнетенное воображение много раз воспроизводило картины ее будущей жизни, но там, на этих нечетких скетчах никогда не было Шнуровского. И вот теперь он тут собственной персоной, и собирается увезти ее домой.
  Второе явление Генриха в ее жизни никак не было связано с внезапным потеплением чувств или запоздалым осознанием отцовского долга. Причина заключалась в том, что коммерческая активность подпольного кинематографиста вдруг дала сбой. Генрих был своевременно предупрежден, что "пора сворачивать балаган и ложиться на дно". Предупредить было гораздо легче, чем сделать. Шнуровский поломал голову пару дней, а потом его вдруг осенило, что ему совсем не надо растворяться в сибирских лесах, чтобы не угодить в тюрьму. Все, что ему необходимо было сделать, это просто немного перевоплотиться.
  Так, спустя три месяца, на свет появился Генрих Осмолин - руководитель фотоателье "Милый образ", молодой, счастливый отец и нежный, заботливый супруг. С порноиндустрией на время, правда, пришлось покончить, но Генрих верил в свою звезду и знал, что придут времена, когда его неоспоримый режиссерский дар опять понадобится сановным любителям запретных утех.
  
  3
  Сопливое московское лето пронеслось, как обычно, стремительно. И вот уже граждане стали потихоньку возвращаться с теплых морей к привычным для них городским делам. Студенчество, известно, отправилось в классы, чтобы, ломая зубы, грызть гранит наук. Теплая компания, состоящая из божественной Ники, многословного Макса, бескомпромиссного Лехи и хохотушек Лели и Юли, шумя и смеясь, радовалась встрече. Восторг сменялся удивлением, радость кокетством, нетерпеливое ожидание сонливым утомлением. Не хватало только Сони, про которую, как ни странно, все еще помнили.
  Ника поворачивалась в разные стороны, чтобы остальные могли получше рассмотреть, как ровно лег испанский загар на ноги и на спину, намекая на то, что и те места, которые обычно остаются белыми, у нее тоже равномерно и густо подкрашены щедрым испанским солнцем. Еще Ника не скупилась на подробности, рассказывая о том, как классно ей помогал скрасить досуг мускулистый массажист Марко, обнаруженный ею в одном из развеселых местечек гостеприимной Барселоны. Этот Марко, по словам Ники, был удивительно упорный каталонец. Через три дня, а точнее ночи, проведенных с русской русалкой с угольными ресницами, бедняга впал в состояние неудержимой эйфории и немедленно предложил Нике руку, сердце, банковский счет на две с половиной тысячи долларов и знакомство с мамой, братьями (числом шесть человек) и незамужней сестрой Терезой, подрабатывающей в отделение патологоанатома местного госпиталя. Ника, слегка растерявшись от такого напора, пыталась объяснить влюбчивому идальго, что так далеко вперед она еще не заглядывала, а также, что замужество и следующая за ним беременность могут плохо сказаться на фигуре. Обезумевший от любви массажист ничего не хотел слушать. Он рыдал, как маленький, призывал в помощь всех католических святых и клялся, что он убьет Нику, а потом себя, если его любовь не найдет ответа. Ника ясно представила себя на металлическом столе, где сестра Тереза ловко вскрывает ее брюшную полость для проведения анатомической экспертизы. После этого с Марко пришлось завязать.
  -Ну, и что же потом? - дрожа от волнения и сглатывая слезы, спросила Юля Шкарупина.
  -А потом ничего, Шурупчик, - равнодушно ответила Ника, - может, удавился с тоски, я не знаю.
  Юля начала рыдать - ей было жалко каталонского массажиста. Леля тоже переживала, хотя ей было трудно понять, как это можно было так сблизиться с человеком, которого знала всего один вечер. "Наверное, они очень сильно полюбили друг друга с первой встречи", - подумала Леля, не найдя другого объяснения.
  -Это сюжет для мексиканского мыла, надо только переработать финал, - включился в обсуждение Макс. - Леха, а ты что помалкиваешь, тебе тоже массажиста жалко? - Макс похлопал приятеля по спине.
  -Я убью этого подонка! - неожиданно побагровел Леха и резким движением смахнул руку Макса. Потом он дико зыркнул глазами вокруг, как будто бы пытаясь сориентироваться в незнакомой местности, и вдруг, прихватив свой рюкзак, быстро пошел в направлении парковки.
  -Если в ближайшие два часа достанет билет до Барселоны и визу в испанском посольстве, то хоронить будут массажиста, если нет, то уже к вечеру можем заказывать гроб с музыкой Лехиного размера, - прокомментировал Макс. - Ника, твой жизненный путь усеян трупами мужчин, я надеюсь миновать эту отравленную страстями чашу, - добавил Макс.
  -Ой, смотрите, кто идет? - резко нарушив повисшую тишину, вскрикнула Юля. Все развернулись в указанном направлении и увидели бредущую в их сторону неторопливыми шагами Соню Беккер. Она была на этот раз в лучшей физической форме. Волосы ее были помыты, а местами даже и причесаны, но под глазами лежали темные круги, наводя на мысли о старческой бессоннице. Соня сразу узнала своих. По некоторым неопределенным жестам можно было заключить, что она если и не обрадовалась встрече, то уж во всяком случае, ничего против собравшихся не имеет. Девочки окружили ее немедленно, осыпая вопросами разного содержания, на которые Соня силилась ответить по порядку, но потом обречено махнула рукой, достала сигарету и глубоко и с удовольствием затянулась, давая понять, что разговор окончен. Макс, прищурившись, наблюдал за ней, не говоря ни слова.
  Соню оставили сидеть на бордюре клумбы, не дожидаясь просветления ее сознания. В это время бодрые напутственные речи ректора и приближенных к нему наконец-то закончились, и первокурсники были отпущены восвояси до следующего дня. Почти все уже ушли, когда рядом с Соней на бордюр присела Ника, вытянув загорелые ноги на пожухлой траве газона.
  -Как ты? - спросила Ника.
  -Хреново..., - ответила Соня.
  -И давно ты колешься? - не вкладывая в вопрос никакой интонации, спросила Ника.
  -Полтора года...
  -Это срок. Скоро умирать пора, - продолжила Ника.
  -Лучше бы я сразу умерла.
  -Знаешь что, давай я тебя отвезу домой.
  -Не знаю, мне надо двинуться срочно, а то ломка начнется. Ты знаешь, что такое ломка? - Соня подняла уставшие глаза, зафиксировав их на уровне Никиной переносицы.
  -Читала в медицинской энциклопедии.
  Соня резко встала, удержавшись в горизонтальном положении. Потом она подобрала свой видавший виды рюкзак с надписью "Fuck you" на кармане и сделала несколько неловких шагов в произвольном направлении. Ника взяла ее за руку, давая понять, что теперь ее не выпустит.
  -Сонь, постой, я ведь серьезно предлагаю, поехали со мной, - Ника как будто умоляла.
  -А зачем тебе все это? - Соня уставилась Нике в глаза.
  -Я хочу воспользоваться твоим беспомощным состоянием и обчистить тебя до нитки, - засмеялась Ника.
  -Нитки у меня есть, денег нету, - вздохнула Соня. - Ладно, вези меня. Ты на машине?
  -Нет пока, но один мой друг может нас подвезти, - Ника потянула Соню в нужном направлении.
  Невдалеке, прячась за деревьями, стоял Никин "друг". В друзья он вполне годился Никиному папе, но одно достоинство делало его привлекательным для молодых девушек - он был состоятелен и щедр. Подтверждением тому, что Иннокентий Павлович, как представила его Ника, преуспевал в денежных делах, являлся новенький джип "Рэнж Ровер", абсурдно смотревшийся на фоне своего пожилого владельца. Нику противоречие не смущало, впрочем, как и возраст ее седеющего ловеласа.
  -Здравствуй, пусик, - загулила Ника. - Соскучился, противный? Мы сейчас мою подругу подкинем домой, а потом ты повезешь Нику развлекаться.
  Пусик и Соня окинули друг друга ненавидящими взглядами. Каждый из них недоумевал, что стоящий напротив может иметь общего с Никой. Еще Пусику стало жалко обивку в салоне после того, как Соня плюхнулась в грязных джинсах на заднее сиденье. Но это была его плата за обладание Никой.
  Ника как будто не замечала напряжение. Она, смачно затягиваясь, рассказывала своему пожилому обожателю последние новости прожитого дня. Он, морщась от табачного дыма, пытался вникнуть в суть Никиных рассказов.
  На самом деле пустой болтовней Ника пыталась отвлечь себя от мучившего ее вопроса - зачем она возится с этой Соней? Ника пыталась прямо ответить на этот вопрос, но ответа не нашла. Она пыталась подвергнуть анализу свои чувства и эмоции, которые она испытывала, но и тут кроме легкой брезгливости она ничего не обнаружила. "Надо у Иннокентия Павловича взять Фрейда почитать", - решила Ника.
  А в это время шумливая компания, состоящая из Макса и двух романтичных болтушек Юли и Лели решала, как провести остаток дня. Девушки все тянули своего кавалера куда-нибудь в кафе или ресторан, чтобы в комфортабельном уединении общепита не только подкрепить подтаявшие от ректорского занудства силы, но и пококетничать в меру с обаятельным Максом. Однако, Макс настырно отказывался, невнятно ссылаясь на то, что он не голоден.
  -Девушки, я сыт любовью, - отшучивался он.
  Настоящую причину его нежелания "погудеть" в ресторане Макс не выдал бы даже под пыткой. У него просто не было денег. Совсем, даже на школьный буфет. Несмотря на франтоватый вид городского прощелыги, Макс был беден, как сотрудник ГАИ, решивший из идейных соображений не брать взяток. Его доход складывался из эпизодической, как сексуальная жизнь разведенной женщины, переводческой халтуры, которую он, знаток двух языков, перехватывал, где только мог. Все добытые каторжным трудом средства уходили на поддержание приличного внешнего вида.
  В последнее время в связи с объявленным государством ликбезом в области иностранных языков на ниве художественного перевода трудилось бесчисленное количество специалистов по различным языкам и наречиям, начиная с китайского и заканчивая не таким уж распространенным языком локванго - диалектической ветвью группы языков кванго, распространенных в долине нижнего Нила. Макс в одном из издательств видел перевод "Анны Карениной" на язык локванго, представляющий собой красочно оформленную брошюру с изображенной на обложке отчаявшейся темнолицей женщиной, лежащей в ожидании поезда на рельсах узкоколейки, связывающей отдаленные селения африканской глубинки.
  Непревзойденными конкурентами в области перевода с европейских языков традиционно считались жены главных редакторов издательств, которым уже не хватало домашних занятий для заполнения вакуума в личной жизни, а хотелось еще и приносить пользу обществу. Одолев язык на курсах "при МИДе" и научившись отличать "паст перфект" от "презент континиус", дамы с энтузиазмом взялись за перевод, перекрыв тем самым кислород множеству маститых переводчиков.
  Леля что-то шепнула на ухо Юле, та одобрительно кивнула головой, тихонько толкнула подругу локтем в бок, как будто подбадривая. После этого Леля, краснея и запинаясь, сказала:
  -Макс, может, тогда пойдем ко мне в гости. У меня папа с мамой на даче, приедут только в конце недели.
  -Вот эта идея мне нравится больше. Если мой желудок стоит перед непростым выбором между "деликатесами" общепита, куда нужно ходить есть, если жизнь вконец опостылела, и незатейливыми блюдами домашней кухни, то я всегда безошибочно выбираю последнее. Вы, кстати, девочки, уже сдали кулинарный минимум? У меня пороки гурмана.
  -Кого? - не поняла Юля.
  -Пользуясь вокабуляром нашего красноречивого друга Лехи, пожрать люблю, - беря девушек под руки, терпеливо объяснил Макс.
  Помня, что Леля живет неподалеку, Макс ловко поймал такси и, усаживаясь на переднее сиденье, с интонацией верховного главнокомандующего произнес:
  -Проспект Новые Черемушки, Царское село, шеф.
  
  -Алле?
  -Добрый день, это Маша?
  -Какая Маша? Здесь таких нет, не сюда попали.
  -Я как раз сюда попал, Марья Тихоновна. Это Генрих.
  -Ой, Генрих, извини. Не признала сразу. Ты ж редко звОнишь, я и не узнаю тебя.
  -Сколько раз тебе говорил, надо говорить звонИшь. Да, тебя бесполезно учить, так дурой на тот свет и отправишься.
  -Чуть что, сразу дура. ЗвОн... ЗвонИшь раз в год, да только обзываешься.
  -Ладно, я не затем у себя время отрываю, чтоб тебя воспитывать. Ты мне скажи лучше, как Юлька. У нее в университете-то как, все хорошо?
  -Ой, Генрих, спасибо тебе. Учится, слава богу. Без тебя бы никогда туда не попали. Хоть она выучится, не будет, как я, подай-принеси в ресторане всякую пьянь обслуживать.
  -Хорошо, если что надо, звони. Муж-то как?
  -Слава богу, хорошо, все твоими молитвами. Место на рынке взял, как ты советовал. Деньги есть, даже вот стенку новую хотим купить, а Юльке компьютер на день рождения подарили, спасибо тебе. А деньги, что ты ей на машину дал, лежат, ждем, когда курсы закончит, тогда и купим.
  -Я позвоню еще...
  
  Леха лежал в комнате и стрелял бумажными катышками в потолок через соломку для коктейлей. Рядом с ним на низкой тахте, свернувшись клубком, спала растрепанная девица в ажурном белье, выдающем профессиональную стезю. Леха приподнялся рывком, ухватил ее за одну ногу и резко стащил с кровати, проследив, чтобы голова не очень сильно ударилась при этом об пол, разумно рассудив, что голова девице еще понадобится, если не для умственных усилий, то хотя бы для того, чтобы красить губы. Девицу пробудилась, встрепенулась, как зимующий воробей при виде брошенной булочки, и недовольно пробурчала:
  -Ну, ты, че? Совсем охренел? Чуть ногу с башкой не оторвал.
  -Были бы мозги, было б сотрясение, - сказал Леха и глумливо захохотал.
  Девица обиженно замолчала, расправила ажурный корсет и пошарила рукой в поисках остальных принадлежностей туалета. Потом стала неспешно одеваться под немигающим взглядом Лехи, очевидно одобряющим понятливость девицы. Ему до смерти хотелось остаться одному. Подобранная в кабаке шлюшка, куда он зашел, чтобы заглушить щемящую под диафрагмой тоску, не оказала на него терапевтического действия. Он окончательно убедился в том, что все суррогатные связи, которые он заводил в последнее время в попытке выкинуть из своей головы все мысли о Нике, не действуют на него, как просроченный аспирин на заболевшего гриппом.
  Что сделать, чтобы заставить Нику хотя бы относиться к себе серьезно? За прошедшие два месяца с момента из первой встречи их отношения безнадежно уносило в русло дружеской, необязательной связи, напоминающей любовь мальчика и девочки из отряда пионерского лагеря "Огонек" - только во время подъема флага на утренней линейке, они могли подержаться друг за друга потными ладошками. Ника все попытки Лехи переродить их "дружбу" во что-то более серьезное сводила на нет одним движением бровей. Она высоко скользила ими по широкому лбу, говоря при этом: "Леха, я женщина, не поддающаяся одомашниванию". Усугубляя его нравственную пытку, она с наслаждением садиста рассказывала ему обо всех переживаемых ею любовных приключениях, часто, будто всерьез спрашивая совета. Она насмешливо называла его "мой советник по сексуальным отношениям с зарубежными странами". Вообще, Леха как не силился, так и не мог понять, когда Ника говорила серьезно, когда смеялась, что было вымыслом неуемного воображения, что искренней слезой, когда Ника просила о помощи, а когда пыталась отдалить себя от навязчивой опеки. Он не знал, когда она появится, когда пропадет, кто будет третьим при следующей их встрече; или она в полночь придет одна, говоря, что устала без него, а он в это время будет не один, и, смешно суетясь, будет пытаться преградить ей проход в комнату, в то время как она, как будто задумавшись, будет крутить в руках женскую заколку, подобранную на полу в прихожей. Она была энигма, неразгаданное пазоло, не сложенный кубик Рубика. Она была непредсказуема, как волна цунами, смывающая селения с побережья Японии - так она вымывала страсть, оставляя боль в сердце Лехи. Он прощал ей все, потому что знал, что, не простив однажды, он потеряет ее навсегда. Нить, удерживающая ее около него, была истончена и стерта, как ручка поношенной авоськи, которую его бабка по советской привычке все таскала с собой в супермаркеты, боязливо отказываясь от бесплатных пластиковых пакетов.
  Леха, оставшись один, сделав над собой усилие, выудил учебник по теории эстетики и, вгрызаясь в непонятный текст, решил подготовиться к завтрашнему коллоквиуму.
  
  4
  Через неделю по коридорам филологического факультета разнеслась удивительная весть - сельское хозяйство окружающих столицу деревень совсем как при большевиках терпит страшное бедствие. Невиданных урожай корнеплода картофель, обрушившийся на селян с неожиданностью незапланированной беременности, невозможно было убрать скромными силами местных фермеров, перекованных из бывших колхозников. В деканат факультета поступило слезливое письмо с просьбой, вспомнив былое, прислать на подмогу студентов - помочь побороть урожай. Тезис о том, что это мероприятие сугубо добровольное опровергался непрозрачными намеками на то, что тех, кто добровольно откажется стать добровольцем, ждет жестокая месть на зимней сессии. Однако студентов и не надо было пугать угрозами. Трудно было придумать лучшего способа на три недели отряхнуться от навязчивого родительского опекунства и отправиться с друзьями куда подальше от уже надоевших лекций, семинаров и коллоквиумов. На сборы было отведено два дня, за которые нужно было успеть сделать немало. Прежде всего, надо было создать неиссякаемый запас алкогольных напитков - будни предстояли суровые, и никто не сомневался в том, что в поселке Ховрино Можайского района надежды на интересный досуг были столь же фантастичны, как шанс найти автомат с газированной водой в барханах Средней Азии.
  -Ну, гигиенические пакеты у них там хотя бы продаются? - вися уже второй час на телефоне, спрашивала Ника Макса.
  -У крестьянок не бывает менструаций, - отмахивался Макс.
  -А че мы там жрать будем? - переживал Леха на другой линии.
  -Суп из черепахи с анчоусами, - с надеждой в голосе предполагала Ника.
  -А можно мама с папой приедут? - ныла Юля.
  -Лучше не надо...!!!- предостерегал Леха.
  -Соня, ты слышишь меня?! Соня, это я - Ника, ответь... Соня, перезвони мне, когда сможешь...- гудки отбоя.
  
  -Слушай, стерва, - металлический голос несся из автоответчика. - Я ведь за тобой наблюдаю. Тебе не надо дружить с Никой. У тебя будут проблемы. А у нее еще больше....
  
  Наступил день отъезда. С утра к зданию МГУ подкатили турецкие "Мерседесы" с ободранными внутренностями, но еще довольно свежим экстерьером. Студенты медленно стекались к месту сбора. Водилы с испитыми лицами, поплевывая вокруг, смолили "Золотую Яву", высказывая всем своим видом полное презрение к шумливой суете, охватившей отъезжающих и провожающих. Кто-то из родителей пытался давать напутственные указания, но было видно, что их обожаемые чада уже совсем далеко от уютного домашнего очага со свежим борщом на обед и блинчиками по воскресеньям. Они, не до конца еще оперившиеся птенцы, уже выбрали свободу в ущерб, может быть, привычному для них комфорту и отлаженности быта, но зато с пьянящим чувством вседозволенности и волшебным исполнением сокровенных побуждений.
  Поодаль группировались ребята, живущие в общежитии. Для многих из них сама жизнь уже стала дорогой - все их личные вещи умещались в один чемодан, который задвигался под кровать в общаге, а смена места обитания превратилась для них в рутинный экзерсис сродни посещению бани. Они с внешним презрением и с терзающей завистью в душе посматривали на москвичей, опекаемых родителями, недоумевая, отчего же так суетно вокруг.
  Со стороны стоянки появились Ника, одетая в тугие джинсы, "копыта" - туфли на грубой платформе и соблазнительный блузон неясной расцветки. За ней плелся Леха, сгорбленный под тяжестью двух огромных спортивных сумок, в которых могло бы уместиться по носорогу, и внушительных размеров чемодана из дорогой кожи, который он неловко катил за собой, ухватившись за ручку свободной рукой. Ника стрельнула глазами вокруг, ловко выудила своих, и, небрежно указывая дорогу, дала Лехе устные распоряжения о направлении движения. Ее преданный друг, похожий на индийского рикшу, пронес свое бренное тело, отягощенное багажом, еще пару метров и с криком облегчения, напоминающим исторический залп "Авроры", сбросил сумки на землю.
  -Дурак, осторожней, - взвилась Ника. - У меня там фен и компьютер - расколошматишь.
  -Можайские провайдеры еще не освоили подключение к Интернету, только к электродоилке, - вместо приветствия съязвил Макс. - Это у вас все на двоих или только мадемуазель Осмолиной?
  -Помог бы лучше, чем трепаться, - оттирая пот со лба, сказал Леха. - У меня в багажнике еще чемодан и рюкзак.
  -Я не по этой части, - ответствовал Макс. - От физических нагрузок у меня разыгрывается люмбаго. Вот, правда, Лелечке готов оказать посильную помощь - она одинока и беззащитна. Но сегодня мои функции опекуна и наставника выполняет ее папаша. Вот он тоже несет на себе багаж, по объему и весу не уступающий поклаже дорогой Виктории.
  Со стороны стоянки действительно появилась небольшая группа, состоящая из Лели и Юли, двигающихся налегке, следовавших за ними мужчин бальзаковского возраста, навьюченных как азиатские ишаки, и двух дам, предзакатных лет, контрастно отличающихся друг от друга. Одна из них, державшая сторону Лели и, очевидно, приходящаяся ей матерью, выглядела очень импозантно. Это была высокая блондинка с хорошо законсервированной с молодых лет фигурой, волосы ее были буднично уложены мастером из дорогостоящего салона, где стрижка стоит как годовой оклад библиотекаря, а руки ее, не знавшие никакой работы, кроме разве что игры на фортепьяно, были красиво украшены кольцами и совсем не выдавали возраста. На ней был темно-зеленый брючный костюм из легкой шерстяной ткани, на шее был подвязан легкий шелковый платок нежно-салатового оттенка. Она будто только что вышла из модного салона, приодевшись к сезону. От нее шел легкий аромат весенних соцветий.
  Мать Юли являла ей сущую противоположность. Была она невысокого роста, но ей с трудом удавалось удерживать фигуру в 54 размере. Волосы ее цвета итальянской соломки, предательски черневшие у корней, были собраны в мало опрятный пучок и подколоты заколкой, украшенной обвисшим куском черного тюля. Свое рыхлое тело она кое-как втиснула в брюки, навек утратившие форму и первоначальный цвет, а на плечи была накинута мохеровая кофта, усеянная стразами и аппликациями на садовую тематику. В одной руке у нее был потрепанный пакет с надписью "Седьмой континент", в другой она цепко держала видавшую виды кожаную сумку с подклеенной изолентой ручкой. От нее пахло стиральным порошком "Омо" и пропотевшей синтетикой.
  Первые несколько минут ушли на то, чтобы перезнакомиться, пожать друг другу руки, улыбнуться, неловко задеть кого-то локтем, извиниться, поправить прическу, глупо улыбнуться, сделать неловкий комплимент, окинуть друг друга мимолетным взглядом, и, наконец, застыть в неловкой паузе.
  Больше всех суетилась Юлина мама - Марья Тихоновна. Она одна из всех чувствовала себя абсолютно к месту. Она бесцеремонно осмотрела Нику и Макса, глянула на Никин багаж, проохав на ходу. "Вишь, Юлька, отец говорил тебе, что надо поменьше вещей брать, а ты набрАла, как на Северный полюс...".
  -А где ваши-то родители? - обратилась она ко всем сразу.
  -А мы, Марья Тихоновна, уже большие, - ответил за всех Макс.
  Он потешался, глядя на эту нелепую женщину, но держал себя подчеркнуто вежливо, обнажая хорошие манеры. Его больше занимала мама Лели. Было видно, что Евгения Викторовна наслышана о нем. Ей, лишенной бесцеремонности Марьи Тихоновны, претило уставиться на Макса, чтобы разглядеть его внимательней. Она стояла и молчала, изредка вздрагивая от зычных раскатов голоса беспокойной женщины. Но Макс, как будто читая ее желания, сам незаметно оказался рядом с ней:
  -Евгения Викторовна, позвольте еще раз отрекомендоваться - Максим, приятель и однокашник Вашей дочери.
  -Да, я слышала про Вас. Леля говорила, что Вы очень обаятельный молодой человек, и я вижу, что она не преувеличивала.
  -Я польщен, что уже заслужил хорошую репутацию. Могу только добавить, что я хороший спортсмен, надежный товарищ и добросовестный студент.
  -Вот, мама, он все время шутит. Мы иногда просто лежим от смеха, - вмешалась Леля. Она испытывала некую неловкость, потому что Марья Тихоновна, наконец, добралась до нее и теперь пытала ее вопросами, где Леля обычно покупает одежду, объясняя свой интерес тем, что "все выходные провела на рынке в Коньково, хотела Юльке купить босоножки на следующий год, но там одно барахло, а цены как в этих "бунтикАх".
  Ника не принимала участие в разговоре. Она достала из сумки пачку сигарет и, усевшись на Лехин чемодан, который тот уже успел принести из машины, задумчиво закурила. Ей что-то мешало. Она не могла понять, что. Сначала она подумала, что ее достала Юлина мама, но это было не то. Ее мучили не звуки, а внутреннее напряжение. Ей казалось, что ее препарируют, разглядывая под микроскопом отсеченные внутренности. Неожиданно она резко повернулась и уткнулась взглядом в глаза Евгении Викторовны, которая стояла у нее за спиной. Хотя их и отделяла тучная фигура Марьи Тихоновны, находившейся в состоянии броуновского движения, но холодный, как замерзший клинок, взгляд Лериной матери пронзал любые препятствия и, пробежав по строго прямой траектории, утыкался в Никин затылок. Встретившись с Никой взглядом, от неожиданности замерев на доли мгновения, Евгения Викторовна резко отвернулась. Ника продолжала нагло смотреть на нее в упор.
  "Какая мерзкая девка", - подумала про себя Евгения Викторовна, - и как похожа на отца!"
  Наконец, раздался долгожданный приказ грузиться в автобусы. Студенты рванули с земли свои чемоданы, сумки, пакеты и другую поклажу и потянулись к "Мерседесам". Компания расположилась на задних сидениях, завалив проход Никиным багажом. Рядом с Максом с обеих сторон устроились Леля и Юля. Ника вытянулась на сиденье, устроив голову на коленях Лехи, а ноги свесила в проход на чемоданы. Минуты оставались до отъезда. В передней двери показалась голова куратора курса Сергея Матвеевича Збарского, который, придерживая на коленях планшет со списком студентов, отмечал присутствующих. Студенты дурачились, отвечали друг за друга, невозможно было понять, кто пришел, кто опоздал. Збарский нервничал, от негодования у него подрагивала правая щека, он призывал к сознательности, хотя сам понимал, что эта добродетель встречается еще реже, чем девственность у современных невест.
  -Французская группа, - не оставляя своих попыток уточнить список, надрывался он, - Беклешова...
  -Здесь, - раздавался мужской бас, смешанный с девичьим писком.
  -Лобанов...
  -Здесь! - мстительно реагировал голос Беклешовой.
  -Голдина...
  -Ушла в туалет, - под общий гогот продолжал откликаться за всех студент Лобанов.
  -Лобанов, если Вы не прекратите паясничать, я вынужден буду высадить Вас из автобуса. Поедете на электричке, - устало наставлял Збарский.
  -У него "Шевроле - Блейзер", он на электричке не ездит, - парировали из автобуса.
  -Шнуровский...
  -Я...- отозвался Макс. - А со мной дамы - студентки Шкарупина, Осмолина и Рижская Валерия Алексеевна.
  Збарский торопливо занес в список новые достоверные данные.
  -Хромов... Хромов здесь? - куратор щурил близорукие глаза, осматривая автобус. - Хромов Алексей, только что здесь был.
  Ника пихнула Леху в бок.
  -Отзовись, спящая красавица...
  Леха сонно встряхнул головой. Он, разомлев от бившего в окно солнца, спокойно дремал, откинув голову на спинку сиденья.
  -И этот студент здесь, - ответил за него Макс. - По крайней мере, его телесное воплощение.
  -Беккер, - ведя пальцем в конец списка, вопрошал Збрарский.
  И тут все вдруг осознали, что Сони-то как раз и не было. В суматохе о ней как-то позабыли. Ника вдруг начала суетливо рыться в сумке, отыскивая "мобильник". Выхватив его, она быстро набрала комбинацию цифр и застыла в ожидании. На том конце провода никто не отвечал. Она дождалась металлического голоса автоответчика, но оставлять сообщение не стала.
  За ней пристально наблюдал Макс:
  -Наша Соня где-то в четвертом измерении. Мы ее не видим, зато она наблюдает за нами с небес. Ника, брось ей названивать. Она не ребенок.
  -Макс, я вчера с ней говорила, она сказала, что поедет. Я даже хотела ее разбудить с утра, да сама проспала.
  -Ой, девочки, а мне кажется, что Соня какая-то странная, - вмешалась Юля. - Мне все время кажется, что она не выспалась.
  -Юль, ты гашиш пробовала? - встрял Леха.
  -Чего? - не поняла Юля. - Это же наркотик...
  -Даже это ты знаешь, а говоришь, не пробовала, - гнул свое Леха.
  -Дурак, я не пробовала ничего... Что ты издеваешься? Я даже не знаю, что с ним делают - курят или колют.
  -Его в нос закапывают, - вмешался Макс.
  -А чего это вы вдруг про наркотики заговорили? - смутно начав что-то подозревать, спросила Юля.
  -Чтоб у тебя при проверке багажа на Можайском таможенном терминале случайно не нашли упаковку экстази. А то мы все пойдем как соучастники, - лениво объяснил Макс.
  Юля чувствовала, что всем, кроме нее известна какая-то тайна, о содержании которой она даже не решалась строить предположения, настолько дикой ей казалась эта мысль. По лицам ребят она поняла, что на все ее вопросы они и дальше будут отвечать в намеренно придурковатом тоне, только чтобы избежать прямого разговора о Соне.
  -Опа! А вот и Соня приперлась, - радостно вскрикнул Леха, прижавшись к оконному стеклу так, что нос расплющился в белую, красноватую по краям блямбу.
  Через пару минут в передней двери автобуса показалась Соня Беккер, путешествующая налегке. Кроме уже известного рюкзака и умеренных размеров спортивной сумки у нее не было ничего. Она протискивалась через проход к своим. Збарский, посылая ей вдогонку свое негодование, уже распоряжался об отъезде.
  Соня плюхнулась на свободное место, образованное передислокацией Никиных чемоданов, и победно осмотрела товарищей.
  -Успела, ядрена Матрена. Проспала сильно, думала, что придется своим ходом ехать, - пояснила она. - Как дела, что происходит?
  -Все обыденно. Разве что Леху выдвинули на Гамсуновскую премию за цикл коротких рассказов о природе родного края, - отозвался Макс.
  Девочки засмеялись, обстановка разрядилась, и на всех вдруг нахлынула необыкновенная легкость и первобытное счастье. Турецкий "Мерседес" уносил их из уже начавшей моросить противным осенним дождем Москвы на волю, в бескрайние поля Подмосковья. Их ждали три недели абсолютного покоя, заслуженного одиночества и радости подневольного труда. Через полчаса, убаюканные неспешным ходом автобуса, они уже дремали, видя в своих грезах только детские безмятежные сюжеты.
  
  
  5
  Телефон дал уже несколько гудков, прежде чем Евгения Викторовна услышала его. Она выходила из ванной, промокая полотенцем рассыпавшиеся по плечам влажные волосы.
  -Слушаю Вас, - протяжным голосом ответила она.
  -Здравствуй, Женя.
  -Господи, Генрих, - Евгения Викторовна чуть не выронила трубку. - Мы же договорились, что сюда ты не будешь звонить, только моей маме. Здесь же все прослушивают.
  -Прости Женя, я думал, что ты хотела со мной поговорить. Я видел тебя вчера, когда девчонки уезжали. Мы с Региной поздно приехали - автобусы уже ушли. Заметил, что тебе тяжело далась встреча с Машкой.
  -Боже мой, Генрих, как она постарела и распустила себя несносно. Я бы ее ни за что не узнала, если бы не глаза. Глаза все также бездонны, можно утонуть.
  -Женя, ты все такая же Тургеневская барышня.
  -Жизнь вносит свои коррективы, Генрих. Я скорее уже бальзаковская мадам.
  -Ты сейчас еще красивее, чем была.
  -Генрих, ты никогда не делал банальных комплиментов.
  -Я потерял форму.
  Евгения Викторовна, подавив вздох, замолчала на мгновение.
  -Кстати, Генрих, открой тайну, как это случилось, что они все втроем на одном факультете, прямо мистика какая-то.
  -Мистика заключается в том, что с ними оказалась твоя Леля. Вот этого я совсем не ожидал. Хотя она стихи еще в третьем классе сочиняла. Ты же хотела, чтоб она в МГИМО поступала на экономический.
  -Я хотела, но не она. Она показала себя полным профаном в математике. Чистый гуманитарий. Даже с нашими связями, ей невозможно было бы сдать вступительный экзамен. А потом, зачем девочку пять лет мучить? Пускай пишет, может, станет талантливым журналистом... Но ты не ответил на мой вопрос. Как там оказались Ника с Юлей?
  -Секрета нет. Помнишь Иванцова? Ну, полный такой, уже тогда лысеть начинал. Был каким-то инструктором в райкоме. Вот, он теперь председатель приемной комиссии. Я с ним ловко договорился. Поступали оптом. Все поступили, за кого я хлопотал.
  -А что Юлей и Никой не исчерпывается список?
  -Да нет, вроде все... Кстати, Машке хватило ума не лезть к тебе с ностальгическими воспоминаниями?
  -Она проявила завидный такт, Генрих. Все-таки часть жизни среди актеров провела. И бровью не повела. Мой муж, правда, удивился, что мама подруги Лели почти из низов. Он не одобрил Машу.
  -Он у тебя строг. Знал бы, что своим счастьем обязан ей.
  -Ему это знать ни к чему, а тебе тоже не стоит ворошить прошлые жизни. Мне пора, Генрих, я на прием в Исландское посольство опаздываю.
  -Смотри, не подавись там вяленой рыбой. Ладно, Женя. Спасибо, что не послала к черту.
  -К черту я тебя послала только один раз, зато навсегда. Да, я хотела сказать, что дочь твоя ослепительная красавица, только курит много.
  
  Студентов разместили в летнем лагере, в котором десяток лет назад жили пионеры, а теперь беспартийные. Помещения сохраняли трогательные приметы бушующего здесь в летнюю пору детства в виде качелей, песочниц, не по размеру студентов маленьких столов и стульев в столовой, а также наивных надписей, начертанных на стенах уборных и душевых - "Богданов - дурак", "Иваненко + Лачина = любовь", "Саша, я тебя люблю"...
  -Вот по такой ерунде будущие поколения будут судить о нашем умственном развитии, откопав наш культурный слой, - с нарочитой грустью заметил Макс. - Они спросят себя: "Почему Богданов был дураком? Разве нельзя было имплантировать ему искусственный интеллект, чтобы сделать его умней?".
  -Максимушка, Вы, чем болтать, лучше бы с вещичками помогли, - сказала проходящая мимо Ника. - И Вы уже решили, где Вы будете жить, с мальчиками или девочками? Леха заселяется к нам. Правда, обещает ходить в мужской туалет.
  -Я, уважаемая Ника, не терплю назойливой женской опеки. Хочу быть в здоровом мужском коллективе. А то, поживешь с вами неделю другую, потом начнешь переживать за сломанный ноготь.
  -Как знаешь, как знаешь, а то бы пристроили твою кровать между Шурупчиком и Лелечкой. Рассказывал бы им сказки по ночам, - пропела Ника, удаляясь по коридору в поисках своей комнаты.
  Первый день "картошки" (вспомнили слово бывшее в ходу у студентов предыдущих поколений) уже почти совсем растаял. Все уже устроились, разложили по местам вещи, кое-кто вздремнул, не выдержав напряжения переезда, кто-то повис на телефоне, пытаясь дозвониться домой. С первых же минут стало ясно, что не один сотовый телефон не работает в этой первобытной глуши. Один из студентов, приехавший на собственном автомобиле, который он пристроил на площадке для игры в волейбол, жаловался, что даже радио в машине отказывается принимать какие-либо сигналы и молчит, как в Марианской впадине. "Мы находимся в информационной блокаде, - заявил Макс. - Любой, кто раздобудет крупицу информации об окружающем нас мире, обязан будет сдать крупицу нашему куратору".
  Небольшая компания студентов собралась на крылечке у здания корпуса, чтобы покурить и обсудить последние новости. Вдруг, как-то сама собой возникла бутылка водки, пара бутылок вина и незатейливая закуска из чипсов, нарезанной колбаски и почему-то фрукта киви. Леха ловко разливал напитки по пластиковым стаканчикам, скупо комментируя свои действия:
  -Бабцам - вино, водка для мужиков... Ника, не зажимай колбасу, ты не одна в этом маленьком мире... Леля, вино не водка, его надо смаковать, а не пить залпом. Эх, извращенцы, даже выпить толком не можете.
  Вокруг стояла зябкая подмосковная ночь. Небо было щедро, как на астрономическом атласе, осыпано звездами. Полная луна рассеянно отливала холодным, туманящимся светом, подсвечивая нечеткие абрисы деревьев и кустов, окаймлявших жилой корпус. Настроение было задумчивое, неразговорчивое. Алкоголь не возбуждал, а убаюкивал, путал мысли и замедлял речь. Никто еще не успел понять, стало ли им лучше здесь, в картофельной дыре, забытой богом и людьми. Или все-таки домашняя постель, следующая за сытным маминым ужином в городской квартире, и было то, не понятое сначала, но настоящее человеческое счастье, познаваемое только в сравнении.
  Ника резко поднялась. Поеживаясь, она одной рукой тушила сигарету, а другой пыталась одеревеневшими от холода пальцами застегнуть молнию куртки.
  -Ну, все, я задубела. Пойду, вздремну. Сонька уже десятый сон видит... Слышали, завтра подъем в полседьмого? В такую рань я последний раз вставала в первом классе.
  И, повернувшись к Лехе:
  -Пойдем, киска, согреешь постель, пока я буду душ принимать.
  Леха, находившийся уже в сладкой, но беспокойной дреме, встрепенулся от звуков Никиного голоса, и как дрессированный медведь из уголка Дурова, ведомый приманкой Никиной близости, поднялся, обхватил Нику за плечи и бросил на ходу
  -Пойдем, мать, спать. Всем пока.
  Ника и Леха ушли. Остальные тоже начали подниматься, лениво прощаясь. Юле единственной не хотелось спать. К тому же был шанс остаться наедине с Максом, который пока сидел напротив, свернувшись коконом для сохранения тепла в теле.
  -С утра должны выдать какую-то специальную одежду, - Юля сделала попытку завязать разговор. - Я думаю, что она будет кошмарная. Я видела, что ихние женщины носят, ни за что такое на себя не одену.
  -Да, уж кутюрье от Дольче и Габана еще не освоили производственный костюм, - полусонно отреагировал Макс. - Придется тебе, Шурупчик, примерить ватное пальто, в просторечии именуемое "телага", и резиновые боты, которые годятся для широкого спектра возрастов - от младенцев до студентов ПТУ.
  Потом, немного помолчав, он не выдержал:
  -Юля, тебе как будущему филологу полезно знать, что слово "ихние" не существует, нужно говорить "их", а на себя ты все-таки "надеваешь", одевать можно ребенка, собирая его в детский сад.
  Было видно, как покраснела Юля, заалев до корней волос. Деликатная Леля сделала вид, что ничего не слышала.
  Затем Макс шевельнулся, встал, с трудом удерживая равновесие на затекших и одеревеневших от холода ногах, и, попрыгав, добавил:
  -Пойду и я вздремну, пожалуй. К Виктории в кровать забраться не удастся - месячный абонемент куплен Лехой. Да и беспокойно там - не выспишься. Я по-холостятски - в походной койке без простыней, раз никто не хочет делить со мной ложе.
  -Я хочу... - вдруг не к месту выпалила Юля и страшно покраснела.
  -Я не топчу невинность, - бросил Макс и вслед за Никой и Лехой исчез в подъезде здания.
  -Ты что, с ума сошла?! - расширив до предела от удивления глаза, зашипела на подругу Леля. - Как ты такое ему могла сказать?
  -Да я пошутила, не злись.
  -Ничего себе шутки. Что он о тебе подумает? - Леля алела от негодования.
  -Ну, ведь он тебе тоже нравится, - нехорошо прищурившись, бросила Юля.
  -Нравится, - согласилась Леля. - Но это не значит, что я буду предлагать себя, как публичная женщина.
  -Я тебя, между прочим, не обзывала.
  -Я тебя не обзываю. Просто ты должна обдумывать свои слова. Тем более с Максом.
  -Ладно, я обдумаю в следующий раз. Только как мы его теперь будем делить? - продолжала Юля.
  -Он не кекс, чтобы его делить. - Было видно, что Леля начинает тяготиться своей внезапной откровенностью, и разговор ей становится неприятен. - Пускай все идет, как есть. Он сам решит. К тому же выбор для него не исчерпывается только мной и тобой. Еще есть Ника, не говоря уже о других девочках.
  -Ты еще Соню включи в список. А Ника не в его вкусе - она слишком доступна.
  
  Картофельные будни уже текли целую неделю. С самого начала было ясно, что работать всем влом. Колхозные власти для порядку установили какие-то заготовительные нормы для студентов, взяв, очевидно корень квадратный из того, что полагается собирать колхозникам. Но и этот облегченный наряд был не по силам будущим филологам. В конце концов, не работать же они сюда приехали. День, восходивший из морозной предрассветной дымки, обычно начинался с мучительного пробуждения. Часы сна казались мимолетными. После бессонной ночи - попробуй, проснись в еще не рассеявшейся темноте. Збарский и пара аспирантов-филологов, напоминавших санитаров из дурдома, с утра устраивала дикий "шмон" по палатам, силясь разбудить студентов. Сделать это с первого раза почти никогда не удавалось. Как правило, у пятидесяти процентов девиц в этот день были менструации, и им полагался выходной. Збарский даже подумывал, что надо пригласить в лагерь штатного гинеколога, чтобы выявлять тунеядок. Еще процентов десять делали прозрачные намеки на беременность, и на таких тоже рука не поднималась. С ребятами было легче. У них кроме воспаления простаты других серьезных отговорок обычно не было, но они просто прятались от начальства в женском туалете до отхода автобуса. Через несколько дней Збарский изобрел кару, базирующуюся на известной русской присказке "Кто не работает, тот не ест". Он с санитарами-аспирантами блокировал вход в столовую и лично по списку допускал до трапезы только тех, кто изволил накануне побывать на работе. Резко возросло число выезжающих в поля, зато резко сократился процент тех, кто на поле появлялся. В окрестных лесах запылали костры, где, удобно устроившись на телогреечке, можно было хлебнуть пивка, закусив какой-нибудь нехитрой, подрумяненной на огоньке снедью. В это время только студенты с врожденной тягой к земле ковырялись в замерзшем грунте, выуживая из вспаханной трактором борозды окоченевшие корнеплоды. Дело шло ни шатко, ни валко, но всем было в сущности по-барабану. Законным предлогом, позволяющим в любую минуту отлынивать от работы, была необходимость отлучиться в туалет и выкурить сигарету. Отлучки "до ветру" занимали столько времени, что можно было, сидя под кустом, прочитать "Сагу о Фарсайтах". Перекуры тянулись не меньше. Збарский, зло шагая размашистым шагом по междугрядьям от одной прикурившей фигуры до другой, не мог, как ни старался, выбить трудовую искру, которая бы зажгла пламя трудового энтузиазма, позволившего отработать картофельные нормативы, заложенные наивным колхозным руководством.
  -Беклешова, что вы расселись на земле и не работаете?
  -Я курю, Сергей Матвеич.
  -Я вижу, это уже вторая пачка за день. Вы бы сделали короткий перерыв на работу.
  -Я же сигареты курю, не марихуану, Сергей Матвеич. Что ж уже и покурить нельзя?
  И так до бесконечности. И за всеми нужен был глаз да глаз. Ведь уже не маленькие дети. Все бреются, спят друг с другом, водку пьют, а элементарных средств безопасности не соблюдают. На второй же день двое разомлевших от солнца и внезапно вспыхнувшей любви молодых людей уснули прямо на земле, где-то в густой траве на краю поля. Только чудом, подъезжавший к полю трактор не раздавил их, как полевых мышей. Говорят, тракторист, обнаруживший детей в метре от гусениц своей многотонной "Беларуси", потом запил на неделю - не хотел грех на душу брать.
  Потом еще как-то приехали на поле с утра, высадились из автобуса, а у края поля был вырыт огромный котлован, заполненный до краев водой после проливных дождей. Студент и студентка устроили около него смешливую возню, в шутку толкая друг друга к краю. Не прошло и минуты, как оба свалились в эту мерзкую лужу, увлекая за собой и третьего товарища, не вовремя подоспевшего на подмогу. Конечно, все заржали, как сивые мерины, а Збарский уже по привычке потянулся к карману, где лежала упаковка валидола. Купальщиков, конечно, из котлована выудили - дрожащих, матерящихся, со стекающими с них потоками грязной, протухшей воды. Автобусы уже ушли, и надеяться на транспортную оказию было бессмысленно - здесь цивилизация как таковая еще переживала эпоху становления общинно племенных отношений и достижений никаких кроме лопаты, кирки и отборного мата пока не имела. Пришлось студентов сушить около костра, собрав с остальных по какой-то одежде. Излишне говорить, что в этот день никто не работал, настолько возбуждающим оказалось происшествие.
  Вечерами руководство просто удалялось к себе в апартаменты, заглушая напряжение рабочего дня нечеловеческими дозами спиртного. В пьяном угаре все проблемы уменьшались до пренебрежимо малых размеров и уже не волновали так, как в светлое время суток. Студенты были предоставлены сами себе. Развлечений в лагере было не больше, чем в селении поморов во времена Екатерины. Можно было выпить, но это уже не помогало. Можно было сделать маникюр, но все ногти были сломаны, можно было собраться - послушать Offspring, но все привезенные кассеты быстро опостылели, как чай с молоком в детском саду. Однажды, группа студентов загрузилась в машину и поехала искать развлечения в находившийся в 40 километрах районный центр. Вернулись они оттуда, к счастью, живые, но сильно потрепанные. Двое ребят были профессионально побиты местной районной братвой, девушку, бывшую с ними, еле отбили от пьяных насильников, а машина была безнадежно изуродована металлической монтировкой, которой, тоже видно сильно скучающие местные балбесы, хорошенько отходили красную "девятку" с московскими номерами. Получив совет "шоб больше мы вас здесь не видели, а то убьем на х...", группа филологов-авантюристов спешно покинула гостеприимный районный центр, существенно сузив тем самым набор лагерных развлечений.
  От скуки стали стремительно раскручиваться романы. Тяга к противоположному полу вдруг стала настолько сильна, что лагерь начал напоминать семейное общежитие. В палату к Юле, Леле, Нике и Соне с самого начала поселился Леха, который, придвинув свою койку к Никиной, соорудил вполне приемлемый "кинг сайз". О происходящем в углу старались не думать. Только ночью Леля или Юля, иногда разбуженные позывами по малой нужде, могли с ужасом и в то же время извращенным интересом послушать возню и вздохи, доносившиеся из Никиного угла. Было ясно, что Леха хорошо знал свое дело и доставлял своей партнерше неземное удовольствие.
  Соня никогда ничего не слышала, она всегда спала, как убитая. Вот уже десять дней ей удалось продержаться. Вечерами она тянула немного травы, но колоться не кололась. Настроение у нее из-за этого было всегда подавленное. Ее все раздражали, она даже как-то сорвалась на Лелю. Та от ужаса широко распахнула глаза цвета южной лазури и через секунду разрыдалась. Соня почувствовала непереносимую муку оттого, что она обидела Лелю. Вот, если бы Нику или Юлю, тогда бы ничего, а Лелю обижать нельзя - это все равно, что избить ногами комнатную левретку.
  Через пару недель в их палату перебрался и Макс, объяснив свой переезд просто: "Я остался в комнате один, как Лермонтовский парус. Скучно, девушки". Его устроили в углу, рядом с Юлиной кроватью. С его переездом в жизненном укладе девушек произошли некоторые изменения. К присутствию Лехи уже все давно привыкли, и никто, не относился к нему как к мужчине. При нем не стеснялись переодеваться, обсуждать нюансы женского здоровья, иногда просили застегнуть сзади бюстгальтер или принести пилочку для ногтей. Ника брала его с собой в душ, потому что ей нравилось, как он трет спину.
  Макс требовал другого обращения. Его почему-то стеснялись. Если он заходил в палату без стука, его встреча надрывный визг, перемешанный с криками: "Я не одета!", несмотря на то, что на Юлиной кровати в этот же момент, развалясь, лежал Леха и спокойно наблюдал, как девочки переодеваются после работы. Еще Макса с самого начала окружили незаслуженным вниманием, сделав его пребывание у них приятным и комфортным, как медовый месяц наследника золотых копий, проведенный в пяти-звездочном люксе на Лазурном берегу. С утра, еще до ефрейторского крика Збарского его будило ласковое прикосновение Лели, встававшей раньше всех. Потом, после утреннего туалета, на его тумбочке уже дымился в чашке растворимый кофе. Постель его заправляла уже вставшая к тому времени Юля. Никина обязанность, которую, кстати сказать, она выполняла с неприсущей ей безропотностью, заключалась в том, что ей надо было сходить на первый этаж в сушилку и принести Максу ватник, штаны и сапоги. Только Соня и Леха не принимали никакого участия в общем обожании. Леха из-за того, что сам все еще считал себя мужчиной, а Соня от врожденного пофигизма. Она не всегда ухаживала за собой, не говоря уже о близких.
  
  6
  В один из выходных в лагерь неожиданно нагрянули Лелины родители. Об этом первым узнал Макс, дежуривший в этот день на кухне и как раз приехавший в Можайск за продовольствием. На привокзальной площади, на которую выходил задний двор продуктового склада, где он в это время контролировал загрузку разной снеди, Макс увидел серебристого цвета БМВ с московскими номерами, из которого, оправдывая его неожиданно вспыхнувшие предчувствия, вышел Лелин папа с картой в руке и направился к постовому милиционеру с намерением, как стало ясно, узнать дорогу в лагерь. Макс бросился к машине, постучал костяшками пальцев по стеклу, и увидел испуганные глаза Евгении Викторовны, которая не сразу узнала его в том виде, которого он достиг за две недели жизни в полях. Потом, рассмеявшись, она опустила стекло. Макс почувствовал, что она ему рада.
  -Боже мой, Максим, на что Вы стали похожи.
  -Не только я, Евгения Викторовна. Леля тоже сильно изменилась. Теперь она скорее напоминает работницу узкоколейки на Южном Урале.
  -Ужас, что Вы говорите. А что Вы здесь делаете?
  -Решаю продовольственный вопрос. Командирован кухней на закупку продуктов. А Вы, какими судьбами - в отпуск, или по государственным делам?
  -Бог с Вами, Максим, какой отпуск. Лелю навестить. Вот, запутались совершенно. Муж так плохо ориентируется. Сам за рулем нечасто - все шофер возит. Вы не объясните нам дорогу?
  -С превеликим удовольствием, дражайшая Евгения Викторовна. Не побрезгуете посадить меня в салон?
  -Вы грязный какой-то, Максим. Подождите, у нас в багажнике старое одеяло. Муж Вам постелет.
  В это время муж Евгении Викторовны - Алексей Эдуардович, оторвавшись от постового, засеменил к машине. Он увидел грязную, небритую фигуру в телогрейке, склонившуюся к окну. За Алексеем Эдуардовичем, не торопясь, с достоинством, шел милиционер. Признав Макса, Лелин папа постового отпустил, достал из багажника клетчатый плед и уселся за руль. Макс отпросился на минутку сказать ребятам, чтобы ехали без него. Через несколько минут, они, разбрызгивая по тротуарам грязь, вылетавшую из-под колес, неслись в сторону деревеньки Ховрино. Макс, рассеяно отвечая на вопросы Евгении Викторовны, мучительно соображал, как бы предупредить своих о неожиданном визите. Он предчувствовал, что вид женской комнаты с очевидными следами проживания нескольких мужчин вряд ли понравится Лелиным родителям. К тому же Ника имела особенность ходить по палате в чем мать родила, слегка прикрывшись топом и шортами, смахивающими на трусы, а также лежать в обнимку с Лехой на кровати и рассматривать журнал "XXL" с обнаженной натурщицей на обложке. Комната к тому же, благодаря ежедневным усилиям Лехи, напоминала пункт приема стеклотары - опустошенные разномастные бутылки были выстроены рядами вдоль балконной двери.
  Макс радел исключительно за себя. Он не хотел в глазах Лелиных родителей ассоциироваться с этим безобразием. Ему пришла в голову неплохая мысль. Посмотрев на часы, он решил, что это был единственный шанс.
  -Евгения Викторовна, простите мне нескромное любопытство, а что Вы везете Леле?
  -Всего понемногу. Мы даже не знали, что нужно. Безобразие - конец двадцатого века, а с вами невозможно связаться по телефону.
  -Вы знаете, досадно, но Леля пыталась Вам дозвониться из колхозной конторы, видимо, не смогла. Ей очень были нужны резиновые сапоги. Ее постоянно промокают. Может застудить детородные органы.
  -Кошмар, - ужаснулась Евгения Викторовна. - Что же у вас там и сапоги купить негде?
  -Есть где. Только у нас закончились деньги, - краснея, сказал Макс. - А кредитные карточки они почему-то не принимают.
  -Как закончились деньги? Мы Леле дали триста долларов. В рублях, конечно. Куда же она их дела? - негодуя, спросила Евгения Викторовна.
  -Все ушло на пропитание. У нас очень скудная диета в столовой, приходится регулярно подкармливаться за свой счет.
  -Что же вы в вашей местной лавке деликатесы покупаете? - включился в беседу Алексей Эдуардович. - На эту сумму можно было бы ежедневно в ресторане столоваться.
  -Ну, что ты, Алеша, - всплеснула руками Евгения Викторовна. - Сейчас кругом такая дороговизна, разве жалко денег, чтоб девочка хорошо питалась.
  -Максим, скажите, где в вашей глуши можно купить сапоги?
  -Это прямо рядом с лагерем. У нас там небольшой супермаркет местного дизайна. Он как раз в четыре открывается после обеденного перерыва. Сейчас без двадцати. Вы меня высадите около лагеря, я вам покажу, где магазин. Как раз успеете.
  
  Макс влетел в палату, задыхаясь от быстрого бега. Как он и предвидел, в палате был полный балаган. На Никином ложе сидели Леха, сосущий из бутылки пиво "Балтика", Ника, щурившаяся от едкого дымка, испускаемого ее сигаретой, торчавшей из уголка губ, и Соня, матерившаяся от избытка эмоций. Они играли в "дурака" на раздевание. Видимо, игра вступала в решающую стадию, потому что на Нике остались только трусы и футболка, а Соня как раз в этот момент стягивала с себя бюстгальтер. Юля и Леля сидели на балконе и учились курить. Макс только на мгновение представил себе Лелиных родителей в этом вертепе и от ужаса нарисованной картины болезненно скривился.
  -Леля, - позвал он внятно. - Твоя мама говорила тебе, что курить вредно?
  -Ой, Макс, ты ж за жратвой поехал, - откликнулся Леха. - Привез рожки с тушенкой?
  -Леля, я тебя спрашиваю, - не обращая внимания на Леху, продолжал Макс.
  -А что случилось? - наконец откликнулась с балкона Леля.
  -Случится через двадцать минут, когда твои мама и папа доберутся, наконец, до нашего корпуса. Они сейчас по моей просьбе покупают тебе резиновые сапоги в магазине. На это у них уйдет минут десять. Плюс еще десять, чтоб сапоги сюда донести.
  -Ты что, шутишь? - с ужасом откликнулось несколько человек.
  -Шутит Жванецкий, а я излагаю факты. Обожающие тебя предки довезли меня из Можайска. Это твой папа владеет БМВ серебристого цвета МЮТ 455?
  -Да... - в оцепенении пролепетала Леля.
  -Значит, я не ошибся, и именно твоя мама сейчас скажет тебе то, что забыла сказать в детстве: "Леля, курить вредно".
  Что тут началось.
  Все немедленно пришло в движение. Только Леля, превратившись, как Лотова жена, в соляной столб, стояла не двигаясь. Мимо нее сновали вихрем ребята, задевая и толкая ее.
  -Леля, что ты встала, как пень? - взорвалась Ника. - Пошла бы хоть "Дирол" пожевала. От тебя табаком воняет.
  Леля медленно, как сомнамбула, направилась в сторону Никиной тумбочки, с которой стряхивали пепел и крошки от крекеров, за пачкой жвачки. Леха, крякнув, лихо разделил свое брачное ложе на две составляющие - Никина кровать стала выглядеть осиротевшей. Пустые бутылки было решено задвинуть под Сонину кровать, но в дальнейшем постараться обменять на полные в местном сельпо. Макс старательно упаковывал свои вещи в чемодан, который задвинул по кровать. Леха залез в Никину тумбочку, достал оттуда флакон духов и начал распылять их по палате, потому что в комнате стоял недельный дух, состоявший из смеси угарных газов, алкогольных паров, сигаретного дыма и еще какой-то трудно уловимой примеси взопревшей человеческой плоти.
  Ника, увидев это, бросилась к нему на перерез:
  -Идиот, что ты делаешь?! Это же "Pleasures"! Кретин, ты знаешь, сколько это стоит?!
  -Да ладно, я тебе ящик таких куплю. Надо же духан убрать...
  Макс в это время осматривал балкон взглядом ревизора из столицы, по доносу приехавшего в уездный город N. Перевесившись через перила, он увидел Лелиных родителей, разговаривающих со Збарским. Тот неуклюже тыкал пальцем в силуэт корпуса, объясняя при этом, очевидно, внутренние подробности. Потом Збраский суетливо ухватился за сумки, которые держал Алексей Эдуардович, желая помочь. Тот отмахнулся, но Збарский изловчился и завладел все-таки одной из сумок. Потом все трое двинулись в направлении корпуса.
  -Леля, - позвал Макс, - твой отец, часом, не регент российского престола? Збарский оказывает ему такие знаки внимания, что даже неловко за пожилого человека.
  -Папа работает в администрации президента, не знаю, как об этом Збарскому стало известно, - откликнулась Леля, которая в это время решала, что делать с консервной банкой, служившей пепельницей, и поэтому наполненной до краев бычками и пеплом. Не думая долго, она вытряхнула все это с балкона.
  -Рискованно было, - отметил Макс, - твои родители как раз прошли тут минуту назад.
  -Правда? - Леля посмотрела вниз.
  -Кривда! - сказала подошедшая Юля. - Они в дверь стучатся, иди, открывай.
  Дверь в палату распахнулась, и на пороге появились Лелины родители. Евгения Викторовна на вытянутой руке держала резиновые сапоги, представляющие собой каучуковый монолит с глянцевой поверхностью, переливающейся цветными бликами от падающего на нее света.
  -Лелечка, доченька, - пропела Евгения Викторовна. Потом, немного сморщившись, понюхала воздух. - Странно у вас тут как-то пахнет. Вы бы комнату проветрили.
  Лелина мама как всякая настоящая женщина обладала обонянием бладхаунда. Она могла, понюхав мужнин галстук, точно определить марку духов, которые использовала его любовница, когда они неделю назад ходили в сауну. Так что без мучительных усилий она определила все составляющие воздуха в палате. Обычные семьдесят восемь процентов азота здесь были вытеснены никотиновыми парами.
  -А кто это у вас здесь так накурил? - начала допрос Евгения Викторовна.
  -Это Алеша Хромов, - не моргнув, ответила Ника. - Он у нас один курящий.
  -Алеша должен курить на улице, - наставительно произнесла Евгения Викторовна. - Ну, да ладно. Смотрите лучше, сколько всего вкусного мы вам привезли. Максим сказал, что вы здесь голодаете.
  Все шумно окружили Лелину маму, которая начала извлекать из бездонной брюшины сумки всякие баночки, пакетики, пачки. А потом, понизив голос, сказала:
  -Мы решили привезти бутылочку шампанского. Может, тихонечко разопьем втайне от вашего начальства. Все-таки Леле исполняется восемнадцать лет.
  -Лель, ты что, день рождения зажать хотела, - загомонили ребята.
  -Ой, сегодня же двенадцатое, - удивилась Леля. - Я в этой глуши совсем утратила ощущение времени.
  Евгения Викторовна, никогда не терявшая чувство прекрасного, продолжала красиво раскладывать продукты. Затем она извлекла пластиковую посуду, быстро пересчитала присутствующих и спросила Лелю:
  -Лелек, наверное, надо и других девочек позвать?
  -Каких других? - не поняла Леля.
  -Что значит, каких? Тех, кто тут с вами еще живет. У вас тут шесть кроватей? - она еще раз для надежности осмотрела комнату. - Ну, где они?
  -А ...А их нет, - покраснела Леля, исподлобья оглядывая друзей и призывая их на подмогу.
  -А они уехали на выходные в Москву, - бросился на выручку Макс.
  -А разве вы можете ездить на выходные в Москву? - уже подозрительно допытывалась Евгения Викторовна.
  -Нет, конечно, - продолжал импровизировать Макс. - Но у них исключительные обстоятельства - они заболели.
  -Господи, у вас тут одни неприятности, - Евгению Викторовну уже начал утомлять этот разговор. - Хоть бы уже скорее вернулись. Еще две недели мучиться. Я говорила Алексею Эдуардовичу, что мне не нравится эта затея с "картошкой", но он был непреклонен. Все едут и Леля должна ехать. Хотя всегда можно что-нибудь придумать.
  -Мама, ну зачем ты это говоришь? Кому это интересно? - Леля обняла мать за плечи. - Давай, открывай свое шампанское - есть хочется. Мы уже забыли запах хорошей еды.
  -Как это так? - удивилась Евгения Викторовна. - А Максим сказал, что вы все деньги потратили на еду.
  Макс сделался пунцовым. Он делал знаки Леле, напоминая куклу из "Папет шоу", но еще больше сбивал ее с толку.
  -Евгения Викторовна, - сказал он, отодвигая Лелю, - ну что вы называете хорошей едой? Вы же были в этом магазине, у Вас не должно быть иллюзий. Это, конечно, не протухшая капуста с гуляшем, которым нас потчуют в столовой, но и до стандартов домашней кухни тоже не дотягивает. Мы покупаем, что продается. Там, знаете ли, не распределитель на Грановского.
  -Ох, Максим, - вздохнула Евгения Викторовна. - Что вашему поколению известно о распределителях? Вы их уже не застали, это социальный антиквариат.
  -Женя, - не выдержал молчавший до этого Алексей Эдуардович, - ну хватит болтать, давайте же, наконец, выпьем за Лельку.
  Ребята шумно поддержали его. Началась легкая суматоха, все тянулись к еде, что-то роняли, кого-то толкали. Наконец, все расселись, устроив на коленях тарелки с закуской, а Максу, как самому красноречивому, велели сказать тост.
  -Только короче, - предупредил Леха. - Жрать... то есть кушать очень хочется.
  -Я буду немногословен, - пошел на встречу другу Макс. - Однажды Гельвеций обронил: "Познай женщину и ты познаешь мир". - Тут Макс остановился, чтобы поймать реакцию Лелиных родителей на столь элегантное вступление. Евгения Викторовна благосклонно закивала, Алексей Эдуардович напряженно замер, приоткрыв рот. - Мы, - продолжал Макс, ободренный произведенным впечатлением, - познали Лелю как нежного, обаятельного, доброго и сострадающего человека. Для нас она стала тем пресловутым лучом, освещающим темное царство скуки, банальности и бессердечия. Я хочу поднять этот бокал за эталон человеческих добродетелей, высшую степень душевной красоты, за нашу милую, очаровательную и любимую всеми без исключения Лелю.
  -Как всегда херню сказал, - наклонившись к Никиному уху, буркнул Леха.
  Все зааплодировали, начали шумно чокаться, наклоняясь через стол, потом, выпив, стали теребить Лелю, целуя и обнимая ее, а она, розовая от счастья, невпопад отвечала друзьям на поздравления. С шампанским покончили мгновенно. Евгения Викторовна, как всякая малопьющая женщина, заметно оживилась. Взгляд ее приобрел феерическую веселость, а движения стали порывистыми. Она стала многословной и живой, как третьеклассник, выпущенный на перемену после урока математики. Подсев к Нике, она завела с ней разговор на женскую тему.
  Леха, подлизав капли шампанского, оставшиеся на дне бокала, сделал Максу условный жест, щелкнув указательным и большим пальцами по шее. Макс одобрительно кивнул. Тогда Леха залез под свою кровать, и, не боясь быть разоблаченным, достал оттуда пару бутылок вина и бутылку водки.
  -К хорошей закуске надо бы и хорошие напитки, - пояснил он свои действия. - А то сидим, как гоблины, детский сад какой-то.
  Стало заметно, как воспрял духом Алексей Эдуардович при виде качественного спиртного. До этого он сидел тихо, молчаливо, а тут вдруг выхватил у Лехи бутылки и начал суетливо помогать.
  "Алкаш, - подумал про себя Макс. - Ну, что ж, тем лучше".
  -Алеша, не увлекайся, - маскируя угрозу в голосе, произнесла Евгения Викторовна, оторвавшись от Ники. Затем, подумав, - а откуда у вас тут столько спиртного?
  -Это, уважаемая Евгения Викторовна, - ответствовал Макс, вонзив штопор в пробку бутылки немецкого вина "Молоко любимой женщины", - наш стратегический медицинский запас на случай разных недугов. Вот, давеча, Юля ноги промочила. Пришлось растирать водкой. Или, скажем, вино. Так спасаемся от малокровия. Давно известно, что горцы, регулярно потребляющие молодое вино, отличаются самой высокой продолжительностью жизни.
  -Ладно философствовать, - вмешался Алексей Эдуардович, глаза которого следили за бутылкой водки, как радар за стратегическим бомбардировщиком, - разливай.
  Разлили, выпили. Потом опять разлили, выпили. На этот раз за Лелиных родителей - "давших миру сокровище, блистающее среди шлаков человеческих пороков и лживых страстей" - уже заплетающимся языком продолжал свою сагу Макс. Леха включил музыку, и в палате сразу стало пьяно и весело. Разливали уже не стесняясь. Потом на свет извлекли еще пару бутылок. В разгар веселья в палату поскребся Збарский - вестник приближающегося отбоя, но, увидев в комнате сановную фигуру Алексея Эдуардовича, стушевался, извиняясь за беспокойство. Уже изрядно набравшийся Лелин родитель, до этого предпринимавший неуклюжую попытку пригласить Нику на танец, узрел голову куратора в проеме двери, и, подобно загулявшему барину, решившему облагодетельствовать попавшего под руку холопа, сгреб в охапку тщедушное тело Сергея Матвеича и потащил его к столу. В комнате еще долго стоял жужжащий гомон, стало душно от сигаретного дыма.
  К полуночи веселье постепенно стало стихать. Макс подобрался поближе к Лелиному отцу и пытался пить с ним на равных. На восьмом стакане он сошел с дистанции, упав на сложенные на столе руки.
  -Еще один скопытился, - зафиксировал Леха.
  Леля с матерью уже давно забрались с ногами на кровать, где, наболтавшись о последних новостях, уснули, устав от дневного напряжения. К ним подошла Юля, и, увидев, что они спят, тоже улеглась на свою кровать, не раздеваясь. Соня вот уже полчаса назад ушла в туалет и все не возвращалась оттуда. Ника, единственная из всей компании сохранившая ясность сознания, пошла в туалет проверить Соню. Она нашла подругу лежавшей на лавке в предбаннике с бутылкой водки в обнимку. На ее лице застыла счастливая улыбка. Ника не стала ее будить, лишь вытащила из ее рук бутылку, переложила Соню в более удобное положение и, сняв с себя свитер и скрутив из него валик, положила ей под голову.
  -Спи спокойно, подруга, - пожелала Ника Соне.
  Уже перевалило за полночь, когда Леха, сильно сблизившийся с Алексеем Эдуардовичем на почве выпивки и любви к горным лыжам, достал последнюю бутылку.
  -Последняя, Эдуардыч, - с сожалением сказал он, откупоривая бутылку.
  -Слушай, Лех, может, сгоняем в Можайск, еще возьмем, - предложил пьяный Лелин родитель.
  -Нее, - не поддержал собутыльника Леха, - могут по репе надавать. Пойдем по палатам пошманаем, может, братки чего дадут.
  -Какие братки?! - пьяно испугался Лелин папа.
  -Свои, не боись, - успокоил его Леха. - Студенты, е-мое.
  Обнявшись и захватив пьяного Збарского, который все еще не спал, хотя уже и не бодрствовал, они пошли к выходу, столкнувшись на пороге с Никой.
  -Макс в дрова пьяный, - совершенно трезво прошептал ей Леха, поймав ее за руку. - Я сейчас Лелькиного отца к Збарскому в комнату пристрою, потом мы Макса оттащим в его палату, пускай там дрыхнет.
  -Хорошо, Леш. А ты где будешь спать? - заботливо спросила Ника.
  -Я у Макса перекантуюсь. Там куча кроватей свободных. Мужики все по бабам разошлись. Можно хоть роту разместить, - сказал Леха и потащил пьяных старших товарищей на ночлег.
  Ника зашла в комнату, поморщилась при виде грязной комнаты с опрокинутым стулом - неудачная попытка Збарского встать самостоятельно, раскиданными тут и там пластиковыми стаканчиками и тарелками с остатками пищи, банкой из-под красной икры с тлеющими в ней окурками. Посередине всего этого дремал Макс, уложив голову на сложенные руки.
  -Кто же весь этот срач убирать будет? - обращаясь к самой себе, спросила Ника.
  -Завтра уберем, - ответили из Юлиного угла.
  -Шурупчик, ты не спишь что ли? - удивилась Ника. - Пойдем, курнем на балконе, пока Леха не пришел.
  Юля нехотя встала и пошла вслед за Никой на балкон. Только они затянулись, как в палату зашел Леха. Прошагав до балконной двери, подтянувшись на косяке, он мощным рывком выбросил свое тело к перилам.
  -Ну, кто тут следующий на транспортировку? - сказал он и, выхватив у Ники сигарету, затянулся.
  -Макса надо отнести, - зевнув, сказала Ника. - Надо же, как набрался.
  -Макса, так Макса, - согласился Леха. В его голосе прозвучали безразличные нотки кладбищенского могилокапателя, давно потерявшего счет трупам.
  Он вошел в комнату, подошел к Максу, ухватил его со спины за подмышки и, зафиксировав того в вертикальном положении, подлез под левую руку обмякшего друга, обняв его за талию.
  -Эй, женщины, подсобите, - крикнул он, обнаружив, что, несмотря на стройный стан, Макс был неожиданно тяжел.
  Тут Юля подошла к Максу с другого бока и попыталась сделать то же самое, что Леха, со своей стороны. Втроем они начали напоминать остатки партизанского отряда, выходящего из окружения. Волоча бесчувственное тело по коридору, они направились на первый этаж в мужскую половину корпуса. Дотащив пьяного друга до кровати, они осторожно уложили его.
  -Слушай, Юлька, ты накрой его чем-нибудь, а я пойду отолью, а то сейчас обоссусь, - распорядился Леха.
  Он вернулся только через пятнадцать минут, забежав еще на пару минут к Нике, чтобы убедиться, что она в порядке. Зайдя в палату, он не стал включать свет, а, пошарив в темноте рукой, нашел свободную койку и улегся. Из угла, где покоилось тело Макса, доносилась какая-то возня. Леха прислушался к беспокойному сну товарища, пока не понял, что Макс был не один. Второе открытие его удивило еще больше, потому что он услышал порывистый шепот Юли Шкарупиной.
  -Макс, мне так хорошо... - все, что смог разобрать Леха.
  "Ну, и дела", - подумал он про себя.
  Студенческий этикет приписывал в таких случаях делать вид, что ничего не происходит. Сексуальная жизнь студентов была их личным неприкосновенным завоеванием. Каждый мог ее вести с кем хотел, когда хотел и где хотел. Однако, что-то Лехе не давало покоя. Он понимал, что сейчас не тот распространенный случай любви по обоюдному согласию. Прожив с девочками две недели, он узнал про них многое, а уж кто из них был девственницей, он мог определить с точностью подросткового гинеколога. Он точно знал, что у Юли не было до этого мужчин. Еще он точно знал, что произойдет сейчас. Пьяный в стельку Макс, даже не соображающий, кто с ним, отзовется на позывы похотливой мужской плоти и трахнет эту наивную девочку. С таким же успехом он может трахнуть и Леху - Максу сейчас все равно. Лехе стало жалко Юлю. Он сам помог стать женщиной полудюжине девиц, но, понимая, как важен первый сексуальный опыт, всегда обставлял это так, чтобы оставить у женщины яркое незабываемое ощущение пьянящего счастья. Не всегда он потом считал нужным это счастье закрепить дальнейшими встречами, но в памяти всех его партнерш он навсегда застревал как нежный и опытный любовник.
  Лехе относился к наивным Юле и Леле, как если бы они были его провинциальными кузинами, приехавшими из Вышнего Волочка в Москву посмотреть на Красную площадь. У него была естественная потребность их защищать.
  Он встал, подошел к любовникам, дотронулся до плеча Юли, но вдруг его остановил вполне трезвый голос Макса:
  -Отвали, бодибилдер, не видишь, я с дамой.
  Юля, стесняясь Лехи, но не в силах справиться с собой, добавила:
  -Леш, я ОК, не волнуйся...
  Леха выругался про себя. Зачем он поперся спасать Юлю? Знает ведь она, на что идет. Как будто на нее в парке в Люберцах ночью студенты ПТУ напали.
  "Пошли, вы все!" - обращаясь собирательно, бросил Леха и улегся на кровать, зарывшись с головой под одеяло.
  Юля действительно знала, на что шла. Она ждала этого момента уже давно. Она не знала, случится ли это сегодня, завтра, через год, но она хотела этого и не собиралась отступать. Ее наивность убеждала ее в том, что, переспав с Максом, она, наконец, получит его целиком. Он станет "ее парнем" и они будут вместе. Она была сильно влюблена в него, очень сильно, до потери бдительности.
  Она ощутила в себе легкую дрожь и какую-то сырость между ног, когда опытные руки Макса по хозяйски стали шарить по ее телу. Он задрал свитер, расстегнул бюстгальтер и впился в ее грудь. "Ой, не пахнет ли от меня потом?" - мелькнуло в голове у Юли. Но Макс грудь не опускал, значит, его это не волновало. Потом он взял ее руку и направил себе в пах, делая поглаживающие движения. Леля ухватилась за что-то скользкое и упругое, вибрирующее в ее руках. "Это" было еще к тому же густо засеяно волосами у основания. И тут ее озарило, ЧТО же она держала в руках и терла пальцами, как будто поглаживала морскую свинку. Ей стало гадко. Однако, Макс, почувствовав, что ритм ее ослаб, спросил задыхающимся шепотом:
  -Ты что, девочка что ли?
  -Нет, - ответила она, - но женщиной я еще стать не успела.
  Юля удивилась вопросу Макса, ей казалось, что "девочка" относится к раннему периоду жизни. Она вспомнила невзрачный продукт отечественной полиграфии "Девочка. Девушка. Женщина", который им, девятиклассникам, на уроках этики и эстетики семейной жизни раздавала стыдливая биологичка, сохраняя при этом на лице выражение монашки, встретившей в рыбной лавке куртизанку.
  Все-таки, по Юлиным оценкам и следуя классификации брошюры, она еще в школе стала девушкой. Странный какой-то вопрос.
  Макс, осмыслив глубины Юлиной неопытности, решил действовать иначе. Он попросил ее расслабиться, лечь и подумать о чем-нибудь приятном. Сам, освободив ее от джинсов, оказавшихся под ними колготок и трусов, продолжал ласкать ее грудь. Но делал это нежнее, слаще, и через пару минут Юля начала постанывать.
  -Макс, мне так хорошо, - выдавила она хрипло.
  Тут и появился Леха. Юля надеялась, что он останется у Ники, но нет, пришел мешать. Она же им с Никой никогда не мешала. Когда он улегся в кровать, она почувствовала себя лучше и вдруг она ощутила, как Макс ловким движением распростал ей ноги и, несколько раз прицелившись, больно вошел в нее. Она судорожно дернулась, захотела высвободиться из-под него, но он, приковав ее запястья к кровати своими руками, прохрипел:
  -Лежи спокойно, я скоро кончу.
  -Что кончишь? - судорожно дергаясь, не поняла Юля.
  -Все, что начал, - последовал ответ Макса.
  
  Утро представляло собой лаконичную интерпретацию картины "Последний день Помпеи". В комнате царил смердящий хаос. Пробуждение было тяжелым и стыдливым. Всяк, проснувшийся в своей постели, был рад, что вчера хватило интуиции ее найти. А те, что как Соня провели ночь в душе, тоже были рады, что не в кустах на улице, где по утрам уже были устойчивые заморозки на почве. Впрочем, это было обычное утро "картошки".
  Евгения Викторовна и Леля проснулись раньше всех. Не сдавая своих привычек, Лелина мама приняла контрастный душ (в душевой она изрядно испугалась лежащей на полу Сони. Евгения Викторовна желая помочь ей перелечь на лавку вдоль стены, принялась тормошить Соню, но вместо благодарности она услышала: "Ника, пошла на хер, спать охота!"). Затем Евгения Викторовна сделала гимнастику у распахнутого окна и засела за сорокаминутный утренний макияж. Аккуратная Леля, увидев последствия вчерашней вакханалии, немедленно взялась за уборку.
  -Лелечка, - прошептала Евгения Викторовна, боясь разбудить Нику, - мы, наверное, вчера страшно шумели, даже неудобно как-то.
  -Ничего, мама, мы не одни шумели. У нас по субботам все шумят, - ответила Леля, сгребая со стола мусор в объемный пластиковый пакет. - У тебя голова не болит? У меня раскалывается и тошнит ужасно.
  -Это Леля алкогольное отравление. Тебе не нужно было пить вино. Ты же не любишь спиртное.
  -Ну, как-то за компанию хотелось. Как говорит Макс "не пьянства окаянного ради, а токмо пользы для.."
  -Максим на меня произвел очень хорошее впечатление. Воспитанный, эрудированный мальчик, такие сейчас редкость. Остальные ребята не очень...
  -Мама, - оборвала ее Леля, - тут Ника. Может, потом всех обсудишь?
  -Ты права. Однако, - оглядевшись, произнесла Евгения Викторовна, - где же остальные участники банкета? Соня, я уже знаю, отдыхает в душе. Но больше меня интересует, где твой отец. Нам уже пора ехать - ему завтра на работу.
  Ответом ей послужило явление Алексея Эдуардовича на пороге комнаты. Вид у него был слегка помятый, но, в целом, обычный для российского чиновника. Он, войдя, не снижая голоса, начал распоряжаться об отъезде. Ника сонно заерзала у себя в кровати, и только тогда Алексей Эдуардович заметил ее.
  -Женя, - понизил голос он. - Меня уже из приемной разыскали. Надо срочно ехать.
  -Я готова, - ответила Евгения Викторовна, - доштриховывая губы умелыми движениями. - Лелечку бы хорошо забрать из этого трудового лагеря. Нечего ей здесь делать.
  -Оставь Лельку в покое, пускай жизнь понюхает, а то все как в инкубаторе.
  -О ком вы спорите? - вмешалась Леля. - Уж не обо мне ли? Тогда спросите меня, что я хочу делать.
  -Тебя мы спросим, когда ты выйдешь удачно замуж и заведешь собственных детей, - назидательно сказала мать, упаковывая сумки.
  -Этого может и не произойти, - примирительно пошутила Леля, обнимая мать за плечи. - Я провожу вас, все равно здесь все проснутся только к полднику.
  В палате, где ночевали Леха, Макс и Юля, тоже постепенно пробуждались. Первым проснулся Леха. Только открыв глаза, он привычным армейским движением, не позволяя себе дополнительной неги, резко уселся на кровати, свесив босые ноги. Прикосновение холодного, грязного пола не вызвало рефлекса в организме. Мотнув головой, чтобы окончательно проснуться, он почувствовал, как лавинообразно возвращается память, заполняя пробелы, образовавшиеся во время сна. Четкими действиями отлаженного кинопроектора память последовательно воссоздавала на экране сознания кадры событий вчерашнего вечера. Леха посмотрел в угол комнаты. Там он увидел Юлю, которая спала, по-детски разбросав руки, и Макса, отвернувшегося к стене. В лице Юли Леха опытным глазом увидел незаметное для других внутреннее перерождение. Ее сонная улыбка говорила о начале новой жизни. Ей снилось что-то взрослое.
  Леха быстро оделся и вышел из комнаты. Он знал, что когда Юля проснется, ей будет стыдно, неловко, не по себе, - все, что угодно, только ей будет немного лучше, если она при этом будет одна. В этом смысле Леха, несмотря на маскирующую его грубость и простоту, был где-то в глубинах души настоящим интеллигентом. Он шестым чувством ощущал отзвуки человеческих чувств. Его невысказанным жизненным кредо было жить так, чтобы другим было рядом с ним уютно.
  Идя по коридору, в котором из-за висевшей утренней тишины его шаги отдавали особенно гулко, он размышлял, почему все то, что происходит вечером, с утра видится как через искажающую размеры и пропорции магическую лупу. Вот вечером, для примера, под действием сумерек и бокала вина на человека нападает бравада. Он без стеснения купается голый в реке в окружении малознакомых людей, может заняться любовью в зарослях орешника с девушкой его друга, горланит песни, даже если у него нет слуха, и, не стесняясь, ходит при всех в туалет. С утра все приобретает багровый от стыда налет. Появляется много безответных вопросов, начиная от технических, связанных с элементарным восстановлением в памяти последовательности событий, и заканчивая обобщающим вопросом, за чем я это все сделал. Где-то в левом желудочке или в правом предплечье, или в селезенке, или на дне мочевого пузыря начинает разгораться огненный, как лава, комок стыда и сожаления, потом он растет, двигается по нервным каналам, сжигая все на своем пути, и вот достигает головного мозга. После этого человек еще несколько дней избегает прямо смотреть в глаза тем, с кем еще накануне веселился без всякого стеснения.
  Леха хотел еще обдумать эту мысль в проекции Юлиной ситуации, но не успел, так как лицом к лицу столкнулся с Лелиными родителями, степенно спускающимися по лестнице со второго "женского" этажа. "Вот и Эдуардыч, наверное, - подумал Леха, - сейчас вспомнит про вчерашнее и здороваться не захочет".
  Однако Алексей Эдуадрдович повел себя не по науке. Увидев Леху, он заметно обрадовался. Поставил на пол чемоданы, схватил Лехину руку и начал трясти.
  -Вы, Леша - отличный парень, и я буду рад видеть Вас частым гостем у нас дома.
  -Спасибо, Алексей Эдуардович, - смутился Леха. - Дайте Ваши сумки, я Вам подсоблю.
  Он схватил сумки и, не дожидаясь дальнейших изъявлений любви и дружбы, зашагал к выходу.
  
  7
  Только к обеду все, наконец, проснулись. В столовой произошел краткий обмен новостями и воспоминаниями о вчерашнем вечере. Ника, понюхав, отодвинула тарелку с гороховым супом. Наблюдая, как другие его едят, она неожиданно спросила:
  -Шурупчик, а ты где ночью застряла? До дома так и не дошла. Уж не с Лехой ли в постели? Он юноша пылкий, кого угодно на сеновал затащит.
  Юля, захлебнувшись гороховым супом, беспомощно посмотрела на Леху.
  -Ника, она с нами спала. В вашей палате надымили сильно, у нее голова болела, - вступился за Юлю Леха
  -Да...? - удивилась Ника. - Смотрите, какие мы нежные.
  -А ты, Максимка, что такой задумчивый сегодня, как будто ужа проглотил? Ты помнишь, как вчера налился? - взялась за Макса Ника
  -Ника, отстань, дай горохового супа поесть. С детства не пробовал таких деликатесов, - устало отозвался Макс.
  -Да, - поддержала Макса Ника, - гороховый суп для тебя обладает живительным действием рассола.
  Только Леля молчала. Она старалась не глядеть на Юлю. Когда она утром увидела, что Юлина кровать пуста, в ней стало расти нехорошее подозрение. Когда девочки столкнулись в туалете, где Юля чистила зубы, Леля не пыталась расспрашивать подругу, надеясь, что та ей расскажет все сама. Юлино натужное молчание было красноречивее всяких слов. С той минуты между ними установилось незаметное отчуждение. Косвенным подтверждением Лелиных подозрений был Макс, который тоже с утра полностью ушел в себя и сохранял состояние сосредоточенной молчаливости. О том, что между Юлей и Максом ЭТО произошло, точно знал Леха, подозревала Леля, догадывалась Ника. Одна Соня не обращала ни на кого внимания.
  Она, проспавшись на деревянной решетке в душевой, с утра заявила, "что ее загнобило здесь работать, и она хочет слинять в Москву". Формальным поводом для Збарского был выдуманный телефонный звонок от бабушки, якобы полученный Лелиными родителями. Бабушка, по словам Сони, переживала обострение язвы желудка и нуждалась в уходе. Збарский легко себя обмануть не дал, потому что ему надоели постоянные проблемы с хроническим дефицитом рабочей силы. Студенты бежали с поля как русские крепостные в Запорожскую сечь. Соня впала в тяжелейшую апатию, причина которой была хорошо известна только Нике. Она видела, что Соня "соскочила" и хочет поехать в Москву, чтоб достать наркотик. Когда Збарский наотрез отказался отпускать Соню под угрозой отчисления, Ника решила поговорить с Лехой, понимая, что самой ей с Соней не справиться. Леха выслушал Никин рассказ без особого удивления. То, что Соня наркоманка уже давно стало для всех секретом Полишинеля. Леха сказал, что ему надо позвонить в Москву и посоветоваться кое с кем. Они разыскали парня, у которого была красная девятка, и, пообещав ему бутылку коньяка, уговорили его отвезти их в Можайск на телефонный узел. В городе Леха рассчитывал также разыскать аптеку, чтобы купить необходимые лекарства для Сони.
  Ника сидела, развалившись на диване, в здании телефонной станции, пока Леха, плотно закрыв за собой дверь, что-то кричал в телефонную трубку. Мимо Ники проходили пугливые провинциальные женщины, сторонясь ее как источник дизентерии. Вид у Ники и в самом деле был невыходной. На плечи накинута грязная телогрейка, на ногах резиновые сапоги, забрызганные чем-то, напоминающим животные фекалии, джинсы смяты и порваны, лицо закрывает бейсболка. Не Линда Евангелиста, одним словом. "Вот, завалить бы в таком виде в кабак в Москве", - фантазировала Ника.
  Леха резко распахнул дверь кабинки, подошел к Нике, пряча в карман сложенный вчетверо лист бумаги:
  -Вставай, нужно дежурную аптеку найти.
  -Кому ты звонил? - спросила Ника.
  -Один мужик, нарколог, друг моего отца.
  -Твой отец, что - тоже?
  -Нет, мать. Умерла уже.
  -Прости, Леш, я не знала.
  -Ничего, Ника, как-нибудь потом расскажу.
  Когда они вернулись в лагерь, их ожидала еще одна неприятность. Леля, до этого совершенно здоровая, лежала на кровати с температурой. Ее лицо пылало, глаза лихорадочно блестели, а из носа текло, не переставая. К тому же ей было больно глотать. У ребят не было никаких лекарств. Макс заваривал Леле чай, Юля, насупившись, сидела на кровати и разгадывала кроссворд. Врача в лагере не было, а деревенский фельдшер по воскресеньям, как и вся деревня обычно прибывал в невменяемом состоянии. И даже случись в деревне эпидемия чумы, от него в медицинском смысле все равно не было бы проку. Деревенские имели привычку по выходным не болеть.
  Леха, увидев больную Лелю, еще не отдохнув с дороги, велел Нике собирать ее вещи.
  -В Москву поедем, - коротко сказал он и пошел доставать машину. Увеличив вознаграждение владельца красной "девятки" от бутылки до ящика, он забрал машину с условием, если "повяжут менты, отвечать самому". Потом он взял на руки горящую Лелю и понес ее в машину, велев Максу нести чемоданы, а Нике идти к Збарскому и объяснять ситуацию. В палату через пять минут вернулась одна Ника.
  -Ну, что, невеста, - цинично сказала она. - Максимка твой в Москву поехал, за Лелей ухаживать.
  Потом, не обращая никакого внимания на Юлю, пошла в угол к Соне, которая, скорчившись, лежала на кровати.
  Юля бросила ненавидящий взгляд на Нику. Ника обладала потрясающим свойством видеть вещи насквозь. Вот, вроде бы даже за целый день и виду не показала, что догадалась, что Юля спала с Максом. А ведь знала, знала об этом, как только увидела Юлю с утра, возвращающуюся к себе в комнату - усталую, стыдящуюся, с мучительными мыслями о том, что совершила ошибку. "Ведьма какая-то", - подумала Юля. О том, что произошло, Юля старалась не думать. Помимо сокровища, которая простоватая мама велела беречь для мужа, она потеряла еще и Макса, теперь уже навсегда и без надежды на вторую попытку. С утра, проснувшись с ним в одной постели, Юля ждала, что он скажет ей что-нибудь, похожее на предложение руки и сердца. Она ждала, что он оценит ее жертву. Еще она была уверена, что если Макс пошел на это, то он сделал свой выбор. Ведром холодной воды было для нее то, что она услышала. Их утро напоминало прощальную встречу Паратова с Ларисой Огудаловой.
  -Юля, - он старался на нее не смотреть. - Я понимаю, что для тебя это значит. Но я, рискуя прослыть подлецом, не могу принять от тебя эту жертву.
  -Что ты говоришь? - Юля захлопала глазами. Ей в эту минуту нужны были простые формулировки.
  -Что я говорю, - Макс набрался дыхания перед тем, как нанести удар, - то, что нам лучше забыть, о том, что произошло вчера. Я был пьян, ты настойчива, при таких обстоятельствах я мог бы заняться любовью с кактусом. Даже делая скидку на твою наивность, ты должна знать особенности мужской физиологии. Это недоразумение, Юля, и не надо относится к этому, как к клятве у алтаря.
  Все это время Юля, моргая, смотрела на Макса. Он почувствовал себя неуютно. Вот если бы она разрыдалась, начала кричать, обзывать его подлецом, - в общем, как-то выплескивала эмоции, вот тогда бы он знал, что делать. Но она просто оцепенела. На секунду ему показалось, что она потеряла рассудок. Макс не мог увидеть бездны Юлиного горя. Он не знал, что переживания Юли, были сравнимы только с силой стихии. Простые женские рецепты борьбы с неприятностями в виде слез в таких случаях не помогали.
  С трудом найдя в себе силы, она оделась, брезгливо взглянув на красное пятнышко на простыне, наивно выглядывающее из-под одеяла - нелепое свидетельство ее перерождения в женщину. Ей почему-то вспомнился сюжет телепередачи, рассказывающий об азиатских традициях брака, когда после первой брачной ночи родители невесты выносят на обозрения собравшимся по этому случаю любопытным родственникам белую простыню с бурым пятном посередине. Глупая и постыдная традиция еще тогда подумала Юля. Вот теперь и у нее есть такая простыня. Только показывать некому.
  -Чтоб ты сдох! - все, что она сказала ему.
  
  Тяжкий ход невеселых Юлиных мыслей прервала Соня, которая вдруг заметалась на кровати, как будто у нее была падучая, при этом немного поскуливая.
  -Что это с ней? - испугалась Юля.
  Ника сидела радом с Соней, поглаживая ее по спутанным поблекшим волосам.
  -Ну-ка, Шурупчик, сгоняй за водой, - не отвечая на вопрос Юли, приказала Ника.
  Юля хотела было огрызнуться, что она не нанималась тут бегать, но, встретившись с ледяным Никиным взглядом, поняла, что лучше сделать, что велят. Она через минуту подошла к Сониной кровати, боязливо, но с подавляемым интересом, заглядывая через Никино плечо. Ника достала какие-то таблетки, высыпала насколько горошин себе на ладонь и, другой рукой приподняв Сонину голову, начала запихивать лекарство ей в рот. Наконец, ей это удалось. Потом она, не оборачиваясь, взяла у Юли из рук стакан с водой, и начала осторожно заливать содержимое в Соню. Та, дрожа и оттого вибрируя в Никиных руках, стуча зубами о стакан, хотела помочь. Но, будто пораженная болезнью Паркинсона, Соня никак не могла скоординировать свои желания со своими движениями. Через несколько минут бестолковой возни, ей удалось проглотить таблетки, и она, обессилив, откинулась на подушку, закрыв глаза. На ее лбу блестели капельки пота.
  -Принеси мокрое полотенце, - крикнула Ника Юле. - Ну, что встала как корова?!
  Юля, разбуженная грубым окриком, вышла из оцепенения.
  -Ника, может врача позвать, вдруг она умрет здесь?
  -Какого врача? Педиатра, может быть? Ты понимаешь, что у нее ломка? Ее же в милицию заберут и тебя вместе с ней.
  -А меня-то за что? - ужаснулась Юля.
  -За компанию..., - последовал ответ.
  Юля выбежала в туалет, схватив на ходу полотенце. Она понимала, что ведет себя глупо - паникует, суетится, тем самым сильно раздражая Нику. "Ну почему они все относятся ко мне, как к дуре?" - с горечью подумала она.
  Ника взяла у Юли мокрое полотенце, ругнув ее про себя, что не догадалась намочить в холодной воде, и стала осторожно протирать им Сонино лицо. Минут через пятнадцать Соня перестала скулить и, казалось, немного пришла в себя. Ника даже подумала, что она заснула. Она немного потянулась, потому что спина устала от неловкой позы, и тихонько, чтобы не будить подругу, встала. Откуда-то из глубин Сониного организма донесся глухой, тягучий голос:
  -Ника, не уходи...
  -Я здесь, Соня, я никуда не ухожу.
  -Ника, я хочу тебе что-то рассказать, - чувствовалось, что Сониных сил хватит только на пару предложений.
  -Может, потом поговорим, тебе надо сейчас отдохнуть, - Ника взяла Сонину руку в свою и слегка сжала ее.
  Ее подруга открыла глаза, с усилием разлепила губы и, искривив лицо в мольбе, сказала:
  -Потом я, наверное, не смогу.
  Ника оглянулась на Юлю. Та с преувеличенным усердием уставилась в кроссворд, демонстрируя равнодушие. Ника прикинула, хватает ли силы Сониного голоса для того, чтоб звуки долетали до Шкарупиной. Не будучи уверенной в ответе, она на всякий случай сказала:
  -Слушай, Шурупчик, ну-ка, скинься в тюбик минут на двадцать.
  -Чего? - не понимающе уставилась на Нику Юля.
  -Свали отсюда ненадолго, вот чего. Поди, воздухом подыши на балконе.
  -Сама вали, - с решимостью моськи, тявкнувшей на слона, огрызнулась Юля.
  Соня устало произнесла.
  -Ника, оставь ее, ей все равно ничего не слышно.
  Но Юля, увидев Никины глаза, заробела. Ника умела только взглядом добиваться своего. Когда она смотрела такими глазами, она могла крошить в пудру камни, рассыпать вековые стены и выжигать дотла цветущие сады. Юля накинула на плечи ватник, и, стараясь не встречаться с Никой взглядом, засеменила к балкону. Она там устроилась на колченогом стуле, выбила из пачки сигарету, и, затянувшись горьким табаком, прислушалась. Прямо над ее головой находилась маленькая форточка, которую часто днем держали приоткрытой, спасаясь от тяжелой удушливой жары, повисавшей в комнате, благодаря щедрости местных истопников. Чугунная гармонь висевших под окном батарей жарила так, что после десяти минут пребывания в палате ребята начинали видеть миражи как в пустыне Гоби. Вот из этого самого места на Юлю лился сейчас журчащий ручеек Сониного монолога. Юля подтянулась поближе к окну и замерла.
  -Нет, я могу говорить, - уловила Юля. - Мне только попить дай.
  Послышался звук стекла, ударившегося об деревянную тумбочку, потом все затихло. Соня утоляла жажду в этот момент. Потом слегка взбодренным голосом она продолжила.
  -Я даже не знаю, с чего начать. В общем, такая фишка. Был мой день рождения - шестнадцать лет исполнялось, как раз погудели хорошо с одноклассниками. Иду я на следующий день с бодуна в аптеку - аспирина купить, башка гудит, во рту как будто скунс насрал, а перед глазами самолеты. Вдруг смотрю, хиляет передо мной какой-то мэн, классный такой - прикид, жопа крутая, в общем, мачо с ранчо. А у меня отстойный такой вид - ни рожи, ни кожи. Он ко мне подваливает и спрашивает, как ему в аптеку пройти, а мы - прикинь, Ника, прям около аптеки и стоим. Ну, думаю, тормоз. Показала я ему, думаю, щас свалит, а он мне и говорит, что, мол, хочет со мной познакомиться. Я обалдела слегка, нет, Ника, просто не ожидала. Ну, говорю, Соня меня зовут. Он тоже представился. Домой проводил и телефон мой взял. Через пару дней звонит, говорит, что хочет забить стрелку на вечер - в кабак сходить. А у меня в тот день были соревнования. Ну, чего ты Ника так смотришь? Я же не всегда торчала. Я, между прочим, за юношескую сборную Москвы в бадминтон играла...
  Ника кивнула головой в знак согласия, хотя ей легче было представить себя членом сборной России по борьбе сумо, чем Соню, бегающую в короткой белой юбочке с ракеткой в руке.
  Соня, не заметив иронии в Никиных глазах, продолжала:
  -Ну, в общем, стрелку я в тот день просквозила - просто забыла про него и все. Он на другой день мне звонит, и говорит, что приедет ко мне домой. А я, должна тебе сказать, как раз осталась одна дома. У меня шнурки в Израиль отвалили. Меня с собой звали, но я ни в какую. Что я, дура что ли, там в кибуце жить, а потом в армии с арабами воевать - я за дружбу народов. В общем, оставили они меня с бабкой. Ну, это у нас такая бабка была типа домработница. Еще моего отца нянчила. Я до сих пор с ней живу. Бабка в то время как я с этим парнем познакомилась, назовем его Андрей, поехала на дачу, в навозе ковыряться. Так, что я все лето одна жила. Ну, он приехал. Пузырь какой-то клевый привез, цветы. Так мы с ним выпили, посидели, ну и все такое. Так, Ника, и прижился. Он сказал, что у него предки где-то за бугром кантовались - археологи какие-то. Сам он не из Москвы был, но в то время в инязе учился - студент как бы. И вот мы с ним лето прожили - бабка вернулась. Визгу было. Родителям накапала, что я с мужиком живу. Те весь телефон оборвали. А Андрей говорит однажды: " Соня, давай поженимся".
  Тут Соня тяжело вдохнула, вздохнула и Ника, а сентиментальная Юля на балконе пустила слезу. Соня сделала еще глоток, прочистила горло коротким кашлем и продолжила.
  -В общем, прикинь, мне шестнадцать - я в десятом классе, а он жениться надумал. Мы же не в средней Азии. Ну, у него какие-то знакомые оказались - выбили справку о беременности, родители накатали свое согласие, и в декабре мы уже расписались. Если ты сейчас меня спросишь, почему я это сделала, я не отвечу - просто не въезжаю, почему. Как-то знаешь, по кайфу было - я в школу хожу, уроки делаю, а дома меня муж ждет. Мы спим вместе совершенно законно. У меня на пальце кольцо и все такое. В общем, кульно все это было. Однажды мы сексом занимались, а он какие-то таблетки достал и говорит, что если я эти таблетки выпью, то такие таски будут, что улечу. Я попробовала, слушай, это нечто. Отъехала с полпинка... Через три месяца, Ника, я уже плотно на игле сидела. Как школу закончила, не помню. В бадминтон уже, конечно, не играла. Андрей сам не кололся, но мне приносил наркоту. Без него я не могла. Через год я уже законченной наркоманкой стала. Я не могу вспомнить, как я вообще весь год прожила. Ты знаешь, он оказался садистом. Бил меня. Когда я в ломке, не давал ничего, заставлял всякие мерзости делать, сексом с другими заниматься, например, а сам уставится и смотрит. А еще любил рисовать острым ножом на спине, а потом солью посыпать - боль адская, но зато потом достанет боян полный, я вкачу себе дозу и мне все уже параллельно.
  Тут Соня резко привстала, повернулась к Нике спиной и задрала рубаху. Ника резко отпрянула, увидев это. Вся Сонина спина была испещрена уродливыми шрамами. Кое-где средь паутину линий проглядывали слова, которые имели свой жутковатый смысл. Видно было, что человек, сделавший это с Соней, обладал воображением Дракулы и хладнокровием офицера гестапо. Соня опустила рубаху, помолчала секунду и продолжила:
  -Так мы прожили, пока мне не исполнилось восемнадцать. Я несколько раз пробовала завязать, даже убегала из дома, но он всегда меня находил, и потом было только хуже.
  -Соня, ну ведь ты была не одна. У тебя же были какие-то знакомые, друзья. Бабушка, наконец, - недоумевала Ника.
  -Какие друзья? - Соня обреченно махнула рукой. - Когда оканчиваешь школу, то попадаешь как бы в другое измерение. Если ты поступил в институт - ты уже в другом мире. А если ты, как я была, будто дерьмо в прорубе, то про тебя все уже забыли - ты выпал. Да и потом, многие поняли, что я торчала, так что сами особо не общались. А бабка - дура. Она думала, что я пью. Так и говорила: "Я позвоню твоим родителям, скажу им, что ты злоупотребляешь!" Андрей ее после как-то вырубил. Она притухла и больше не наезжала.
  Так вот, когда мне исполнилось восемнадцать, он сказал, что я его достала, и он хочет со мной развестись. Я даже обрадовалась - просто не могла больше так жить. Я бы его убила, если бы еще немного - так я его не ненавидела. Он сказал, что будет следить за мной, и если что, достанет меня из кратера вулкана. Развод с ним обошелся совсем недорого. У меня была пяти-комнатная квартира на Павеляге - от батюшки профессора медицины осталась. А после развода я осталась с бабкой в смежной "двушке" на Каховке. Что он получил, я не знаю, думаю, классно устроился.
  Тут Соня замолчала. Ника подождала немного, но потом не выдержала.
  -Соня, а дальше что?
  -А?...- Соня встряхнулась. - А дальше? Больше я его не видела, но мне все время кажется, что он где-то рядом.
  
  8
  А в это время, разрезая ночную мглу, на предельной для отечественного автомобиля скорости, летела в направление столицы красная "девятка". Леха напряженно смотрел в темноту, но боковым зрением ощущал контуры Макса, сидевшего на передней сидении. Лелю устроили на заднем, где она забылась тяжелым беспокойным сном, изредка просыпаясь и недоумевая, зачем она здесь. Обычно разговорчивый Макс на всем протяжении пути сохранял угрюмую тишину, будто бы повинуясь молчаливому соглашению, подписанному им и Лехой. То, что Леха зол не него из-за этой истории с Юлей, Макс не сомневался. Однако он не делал ни малейшей попытки поговорить с другом, объяснить ему, почему он так поступил. Макс ждал, что Леха сам начнет разговор. Он любил обороняться, но не наступать.
  Уже подъезжали к Москве. Недалеко от кольцевой дороги Леха резко сбавил скорость, но было поздно. В рентгеновском свете фар Макс увидел гаишника, жезлом указывающего Лехе припарковаться к обочине дороги.
  -Вляпались, - уверенно сказал он.
  Леха ничего на это не ответил, неторопливым движением переложил бумажник из рюкзака в задний карман джинсов и вышел из машины. Макс пригнулся, силясь рассмотреть, что же происходит снаружи. Но его угол зрения позволял увидеть только широкую Лехину спину в кожаной куртке, и то, что пониже нее. Затем показалась Лехина рука, которая похлопала по заднему карману, будто проверяя толщину бумажника, вынула его. Через минуту бумажник вернулся на прежнее место. Макс подумал, можно ли по нынешней толщине портмоне определить, насколько его облегчили.
  Хлопнула дверца, Леха втиснул свое грузное тело в тесную "девятку". Сиденье под ним тяжело скрипнуло. Он быстро завел машину и резко тронулся с места. Макс не выдержал:
  -Я все думаю, колеблется ли страсть к наживе в зависимости от времени суток. Вот, например, возьмем ГАИ. Может у них какая-нибудь ночная такса действует? Вечерний коэффициент или еще что-нибудь в этом роде?
  Вопрос Макса повис в воздухе. Леха сидел, набычившись, оставляя болтовню Макса без внимания.
  -Леха, ты что молчишь? - Макс решил пойти ва-банк. Его раздражал немой протест друга.
  -У нас в армии за такие дела яйца отрезали, - сказал Леха неожиданно.
  -Да ну!? - деланно испугался Макс. - И кто же всех оскоплял? Не ты ли?
  -Чего? - растерялся Леха, услышав непонятное слово.
  -Кто яйца рубил? - пояснил Макс свой вопрос.
  -Тебе, какое дело? - Леха не знал, как продолжить. Всегда с Максом так. Вечно вывернет как-то, не разобрать ни хрена. Леха чувствовал, что он говорит неубедительно и выглядит оттого глупо, однако, не мог найти подходящих слов. Макс же, почувствовав, что позиция Лехи ослабла, с напором продолжал.
  -Я догадываюсь, что ты ссылаешься на нашу лапушку Юлю. Думаешь, что я как Калигула надругался над целомудренной весталкой, лепишь из меня образ отрицательного героя. Только жизнь не так примитивна, как в вашем полковом клубе. Она имеет много оттенков. Одним из оттенков и является Юлечка, которую ты так самоотверженно опекаешь.
  Леха поморщился. Он пока не улавливал, к чему клонит Макс. Макс, ощутив колебания, продолжил еще настойчивее.
  -Как ты представляешь себе ситуацию?
  Леха понял, что это не вопрос, поэтому благоразумно промолчал.
  -Юляша зашла ко мне в комнату невинным цветком, а вышла поруганной жертвой. Так тебе все это видится? - Макс очень оживился. - Однако ты подумай своей башкой - она у тебя не для декоративных целей. Зачем она вообще пришла? С какой такой надобности? Может, она водички пришла попить? Может наперсток для шитья занять? Или хотела вопрос задать умный: отчего люди не летают так, как птицы? Вот, она, выходит дело, случайно в моей кровати оказалась, а тут я ее и изнасиловал. Она еще, наверное, кричала, звала на помощь. Я ей носком рот заткнул, чтобы ты не слышал, и отпахал, почем зря. Ну, что замер, Робин Гуд - защитник слабых и недужных - что, так все это было?
  -Не так... - пробормотал Леха.
  -А как?! - задрал на лоб глаза Макс, выражая высокую степень удивления.
  -По-другому как-то - не нашел другого ответа Леха.
  -Ах, по-другому..., - как будто бы нехотя согласился Макс. - В зеркальном отражении. Если хочешь... нет, если изволишь, послушай, я тебе расскажу, как все было.
  Макс приостановился, давая Лехе время осмыслить сказанное.
  -Юлино либидо преследовало меня с самых первых минут нашей встречи. Мы и познакомились с ней так. Она уставилась на меня, как баран на новые ворота, мне даже неловко стало, думаю, может, ширинку забыл застегнуть - проверил - застегнута наглухо. Потом она шагнула ко мне, как будто на белый танец собралась пригласить, и промямлила что-то. Я изо всех сил пыжился, пытался понять, что ей надо, пока не разобрал, что она познакомиться хочет...
  Макс замолчал, будто бы припоминая подробности.
  -Вот с тех пор и началось. Шагу не могу ступить, везде она. Я уж, как интеллигентный человек, давал ей понять, что никакого сердечного интереса к ней не испытываю, но она же не унималась! И апогея достигла в эту ночь. Если ты припоминаешь, я выпил лишнего, не контролировал себя, утратил бдительность. А она тут как тут, прямо как чувствовала. Проворно забралась ко мне в кровать, начала что-то нашептывать. Леха, ну ты же бывал пьян. Много ли у тебя было сил сопротивляться, если тебе женщина сама на член лезет?
  Леха растерянно кивнул. Он уже не ощущал прежней уверенности в своей правоте. Логика Макса наносила мелкие, но точные удары по его обороне. Его вдруг охватила страшная растерянность, как тогда в ту ночь. Он вдруг припомнил бессмысленные глаза Юли, освещенные лунным светом. Это были глаза мартовской кошки, тершейся задом о ножку стола. Леха начал понимать Макса. Ведь окажись он сам в такой ситуации, он вряд ли повел бы себя иначе, да и никогда он не вел себя иначе!...
  Макс, будто бы прочитав Лехины думы, продолжал с жаром.
  -Ты только представь себе, что мне делать дальше. Неужели ты думаешь, что, проявляя ложную порядочность, я должен теперь считать ее своей подругой - girlfriend, как это формулируют англоязычные? Может мне еще жениться на ней? Тебе легко рассуждать, тебе удалось закадрить Нику, и ваша романтическая связь доставляет вам обоюдное удовольствие.
  Макс с умыслом упомянул Нику. Он чувствовал, что Лехи будет приятно сравнение, в котором Ника выступает эталоном. Он не ошибся, на лице у Лехи заиграла наивная улыбка. "Вспомнил свою блядь", - подумал Макс. Вслух продолжал, стараясь говорить проще.
  -Неизвестный тебе Ларошфуко сказал, что любовь похожа на приведение - все о ней говорят, но мало кто ее видел. Я тоже гонюсь за этим фантомом. Можешь усмехаться, но я ищу. Мне хочется ухаживать за красивыми, умными и тонкими (в прямом и переносном смысле) девушками. Но тут я потерпел неудачу. Что я буду делать с Юлей. Ты знаешь, что происходит с такими, как она, после замужества? Посмотри внимательно на ее мать - мою предполагаемую тещу. Сначала они перестают брить подмышки. Потом пролезать в дверной проем. Затем, отрастив три подбородка, вечером натирают их отечественным кремом похожим на майонез, надеясь, что к утру останется только два. Обычно у таких, как она, сразу идут дети. Дети постоянно писаются и орут. Через пару лет интересы таких женщин сужаются настолько, что из книг они читают только "Советы доктора Спока", а из всех искусств их волнует только синематограф, а точнее бразильские телесериалы с утра, к обеду, после полдника и вечером, после того как на ужин нажралась тушеной капусты с сосисками. Мужчина как таковой ее интересует не больше прикроватной тумбочки.
  Леха дернул плечами, выражая то ли согласие, то ли некоторую степень брезгливости. Он ради шутки хотел представить Нику с тремя подбородками, но получилось только с одним.
  -Ладно, - сказал он спокойно, - не ерепенься. Просто девку жалко. Если у нее такое кидалово в первый раз, потом может вообще с тормозов сойти - по кругу пойдет.
  -Это уж как природа распорядилась - живо откликнулся Макс. - Если у нее врожденное бешенство матки как у Любки из "Ямы", то тут уж ничем не поможешь.
  -Кто это - Любка? - отозвался Леха. - Баба что ли твоя бывшая?
  -Леха, - вздохнул Макс, - ты же на филологическом факультете учишься. Ты какие-нибудь книги, кроме "Незнайки и его друзей" читал? "Яму" Куприн написал - писатель русский, типа Толстого.
  -Да пошел ты, - миролюбиво откликнулся Леха, - мне в детстве не до книжек было, я из детской комнаты милиции не вылезал.
  Машина, ведомая Лехой, уже подъезжала к подъезду дома, где жила Леля. Часы в машине показывали половину одиннадцатого.
  -Самое время для визита, - задумчиво пробормотал Макс. - Слушай, Леха, Леля спит. Я пойду, поднимусь наверх, предупрежу ее родителей.
  -Валяй, - согласился Леха, закуривая.
  Через пять минут Макс вышел из подъездной двери, сопровождаемый Евгенией Викторовной, пребывавшей в высшей степени нервного возбуждения. За ними, накидывая на ходу куртку, шел Алексей Эдуардович, явно поднятый по тревоге с постели.
  -Ну, как же такое могло произойти? - сокрушалась на ходу Лелина мама. - Оставили совершенно здорового ребенка...
  -Это тоска по дому, - предположил Макс.
  Евгения Викторовна заглянула в машину, потом нежно провела по Лелиной голове рукой. Леля встрепенулась.
  -Мама, - слабо выдохнула она и снова закрыла глаза.
  Евгения Викторовна, придержав слезу, отошла от машины, дав возможность мужчинам вынести Лелю. Леха, грубо отодвинул Макса, склонившегося было к беспомощному Лелиному телу. Он, не обронив ни слова, бережно взял Лелю на руки, и широко ступая, понес ее к подъезду, как несут уснувшего в пути ребенка.
  Лелю уложили в комнате, застелив кровать свежим, с тонким ароматом лаванды бельем. На фоне белоснежной наволочки ее лицо производило впечатление пламенеющего шара. Ей было тяжко - она почти не отзывалась на просьбы Евгении Викторовны сказать, как она себя чувствует. Ее льняные волосы были спутаны и разметались по подушке, она тяжело и прерывисто дышала, а скулы иногда искажала внезапная судорога. Алексей Эдуардович где-то в глубинах многокомнатных апартаментов настойчиво кому-то звонил, и, видимо, небезуспешно, потому что не истекло и четверти часа, как в квартиру ворвалась бригада "Скорой помощи".
  Леха сидел на кухне, устало уронив голову на руки. В его голове дымились остатки мыслей. Гул голосов из спальни, позвякивание ложки, которую Евгения Викторовна доставала по просьбе дежурного врача, басок Макса, доносившийся из коридора, - все эти звуки составляли мелодию полудремы, в которую проваливался Леха. Утомление предыдущей ночи и волнения сегодняшнего дня обессилили его мощный, тренированный организм. Прошли мгновения, и его разбудило легкое похлопывание по лопатке. Перед ним, как пустынное видение перед заблудившимся путником, возникло очертание Алексея Эдуардовича, держащего в одной руке бумажку с рецептом, а в другой элегантную бутылку водки "Смирнофф", опорожненную наполовину.
  -Выпьем, - с интонацией скрывающегося революционера сказал Лелин отец.
  Леха смахнул остатки сна, протер костяшками пальцев заплывшие от дремы глаза и, сфокусировав взгляд на рецепте, ответил вопросом:
  -Как Леля?
  -Ничего страшного, - начал разливать Алексей Эдуардович, - обычная фолликулярная ангина. Женька такой раз в год исправно болеет.
  Женька, она же Евгения Викторовна, вошла в кухню. Увидев супруга, разливающего по стаканам спиртное, поморщилась.
  -Леша, ну не время же.
  Оба Леши, вздрогнув, обернулись. Алексей Эдуардович пролил несколько драгоценных капель на стол.
  -Напугала! - последовала его реплика.
  Евгения Викторовна, истомленная пережитым, устало опустилась на кухонный стул. Потом неожиданно встала, достала из буфета рюмку, поднесла ее мужу и сказала:
  -Налей и мне тогда уж...
  Алексей Эдуардович, крайне удивленный развитием событий, осторожно налил половину рюмки и подождал, что будет. Потом, не совсем уверенный в своих действиях, долил до конца, и, прежде чем протянуть рюмку жене, подошел к холодильнику, открыл дверь, изучил его холодные внутренности и достал несколько блюдечек, в которых аккуратная Евгения Викторовна держала оставшиеся с ужина припасы. Выпили по одной. Обстановка потеплела.
  В проеме двери показался Макс. Он сказал Евгении Викторовне, что Леля заснула, и жар немного спал.
  -Максим, садитесь с нами, - жестикулируя в направлении кухонного дивана, сказала Лелина мать. - Спасибо вам, мальчики, огромное за помощь.
  Леха посмотрел на часы - новый день начал отсчитывать минуты. Он опрокинул рюмку водки, подцепил вилкой тушеный перчик, и, закусив, поднялся.
  -Я поехал...
  -Куда, вы Леша, на ночь глядя, - забеспокоилась Евгения Викторовна. - Оставайтесь, я Вам постелю в кабинете у Алексея Эдуардовича.
  -Макс пускай остается. Мне ехать нужно. Меня Ника ждет.
  Он вышел из-за стола и начал осматривать прихожую в поисках куртки.
  Евгения Викторовна еще продолжала выражать беспокойство, но потом ее одернул окрик Алексея Эдуардовича: "Да не суетись, Женя. Леша здоровый мужик, сам знает, что делать. Надо ехать, значит едет". Макс обычно такой многословный стоял в прихожей, улыбаясь странной улыбкой. Он оставался....
  
  
  9
  В начале новой недели Збарский на утреннем собрании оглядел помятые, потрепанные, истерзанные, кашляющие, плохо выглядящие и неряшливо одетые остатки первого курса филфака МГУ, и вдруг внезапная мысль, как ковш холодной воды, окатила его сознание. Он вдруг понял, что больше не может здесь жить. Что никакая трудовая дисциплина, воспитанная в нем еще годами партийной молодости и постпартийной зрелости, не может заставить его и дальше гноить этих детей в полях. "Богу богово, кесарю кесарево" - вспомнилось ему. Почему селян насильно, по разнорядке, не заставляют ехать в Москву на кафедру зарубежной литературы и писать за него докторскую диссертацию "Когнитивно-функциональный подход к лингвистической поэтике на примере фламандской поэзии 17-18 веков"? Почему им не велят сидеть в лингофонных кабинетах и слушать тексты на финском языке? Почему, черт побери, они не вынуждены бросить свою скотину и пьяных мужей для того, чтобы в Москве принять участие в конференции молодых кельтологов?
  Одолев внезапно возникшее возбуждение, Збарский принял мужественное решение. Отправив автобус с волонтерами в поля, он засел за составление докладной записки в деканат, в которой, эксплуатируя все свое красноречие, убедительно доказывал необходимость немедленного отзыва всего студенческого отряда обратно в Москву. Прочитав еще раз растянувшийся на три страницы опус, он, не переписывая, запечатал его в конверт, и стал дожидаться оказии в лице известного всем владельца красной "девятки". Уже утром следующего дня докладная Збарского легла на стол декана филологического факультета. Записка куратора произвела сильнейший эмоциональный взрыв на факультете. Филологическая общественность была растревожена фактами, изложенными в этой трагической ноте. Еще свежи были воспоминания о войнах уходящего века, сокративших население России на ощутимые проценты, так что перспектива потерять целую генерацию молодых языковедов была убийственна. Ответ из деканата был лаконично прекрасен - "В конце недели, в сжатые сроки организовать отъезд студентов филологического факультета в Москву". Так закончился первый в их молодых жизнях месяц обнюхивания пороха. Пришелся ли его запах кому-нибудь по вкусу, история умалчивает, только каждый из них вернулся в Москву уже немного другим - с изменившимся внутренним наполнением и преобразившимся внешним видом.
  
  Ника стояла у огромного окна факультетского вестибюля. Она, не отрываясь, смотрела вдаль на верхушки деревьев, сторожащих университетский парк, на свинцовую небесную полосу, повисшую над Москвой, на пробивающееся сквозь набухшие от дождя тучи солнце. Она смотрела туда до рези в глазах, ей чудилось, что там, за далью осеннего тумана она прочтет ответ на все вопросы, которые внезапно встали перед ней. Что будет с Соней? Когда поумнеет Шурупчик? Любит ли она Леху? Почему Макс звонит ей каждый вечер? Сможет ли Леля завтра прийти на контрольную по французскому и дать ей списать?
  -Ну, что Ассоль, не видать ли алый парус на Москва-реке? - Макс запрыгнул на подоконник, белозубо улыбнулся и притянул к себе Нику, чтобы поцеловать ее в теплую макушку. - Чмокну, покуда твой Иван Драга не приперся, а то будет на меня глазами сверкать. Страшно, аж жуть! - Макс наигранно вздрогнул.
  -Слушай, Макс, - Ника произнесла, будто бы обращаясь к самой себе, - только четыре недели прошло с тех пор, как мы вернулись, а мне кажется вечность. Столько всего пережили.
  -Да, уж, воспоминаний на роман, - охотно откликнулся Макс.
  -Нет, я просто не верю, что все это с нами случилось. У тебя есть сигарета? - бессвязно обратилась Ника к Максу.
  -Я не заложник никотинового яда. Курю только фимиам любви.
  Ника рассеянно постукивала пальцами по подоконнику, как будто наигрывая подзабытую мелодию.
  -Слушай, Ника. Я тут сгораю от любопытства, куда подевалась наша мистическая Соня? Растаяла, как весенние снега. Вы ее с "картошки" привезли, как я догадываюсь. Так что же она лекции манкирует, на семинарах ее не видно?
  -Она болеет, - отстраненно сказала Ника.
  -Да? И чем же? Болезнь Альцгеймера? Рак Капоши? Сколько можно притворяться? Я догадываюсь, чем она болеет. Ей надо кодироваться, пока не поздно.
  Потом, помолчав немного, Макс добавил:
  -А ты звонила ей?
  Ника не отвечала. Макс взял ее за руку.
  -Ника, hello, проснись.
  Ника медленно повернула к нему свое лицо. Ее глаза были холодны, как поверхность алюминиевого бидона.
  -Макс, мой отец ее в клинику отвез. Специальную. Просили никому не говорить, где она, чтоб тот, кто приносит ей наркотики, не нашел ее.
  -А что, их личности уже установлены? - с интересом отозвался Макс.
  -Нет, конечно. Но это может быть кто угодно... Даже ты, - неожиданно сказала Ника и впилась глазами в Макса.
  Макс слегка отпрянул, но взгляд удержал.
  -Ника, ты мне напоминаешь ведьму в Halloween. У тебя глаза светятся нехорошим светом, - полушутя сказал Макс. - Ясно, значит Соня в дурдоме, Леха на коллоквиуме по русской литературе, Леля у врача выписывается, а где же Лапушка?
  -Если ты имеешь в виду Шурупчика, то после того, как ты ее трахнул, она больше с нами не водится. У нее теперь другие проблемы - взрослые, ей с нами неинтересно. Мой отец с матерью ее отвозили домой после "картошки", потому что ее мамаша по выходным на рынке пасется - у нее там точка, так она даже спасибо не сказала. Отец потом спросил меня, что мы там с ней сделали. Я сказала, что ты ее немножко трахнул, вот и все. Он не поверил, сказал, что у меня плохое чувство юмора, а я даже и не шутила. - Ника опять начала сверлить глазами Макса.
  -Ника, не надо буравить меня взглядом, я очень хрупкий, - Макс сделал вид, что пытается закрыть рукой лицо. На Нику это не произвело никакого впечатления. Она отвернулась и опять уставилась вдаль.
  В конце коридора раздался могучий крик, выражавший смешанные чувства - радость, победу над врагами и предвкушение счастливого конца. Это Леха неожиданно для себя сдал коллоквиум. Теперь его интеллект на короткий период обогатился знанием творчества Щедрина. Он подошел к Максу и Нике, стиснул девушку своей мечты в тугих объятиях, и бесцеремонно хлопнув Макса по затылку, сказал:
  -Сегодня гуляем, я Щедрина скинул. Вчера читал его сказки - такой маразм, надо же было такую фигню написать!
  Макс иронически свел губы и не удержался от реплики:
  -А тебе, конечно, лучше бы Кама Cутру сдавать...
  -Макс, ну какой же ты балабол, - вступилась за Леху Ника. - Ты идешь с нами или нет?
  -Не могу, я обещал Леле на выставку кубизма в ЦДХ сходить. В другой раз...
  -Каждый тащится, как может, - рассудительно заметил Леха. - Ника, может тебе тоже на кубизм хочется?
  -У меня и без кубизма голова квадратная. Завтра контрольная по французскому.
  Макс слез с подоконника, подхватил свой рюкзак и, не оглядываясь на друзей, побрел в сторону выхода.
  -А может он педик? - неожиданно спросил Леха.
  -С чего бы это? - удивилась Ника.
  -Задница мне его не нравится. Слишком круглая, - ухмыльнулся Леха.
  -Тебе видней, - задумчиво сказала Ника.
  
  Телефон надрывался уже несколько минут. С кухни шаркающей, беспомощной походкой торопливо семенила уродливая старуха, напоминающая пожилую русалку в ночь на Ивана Купала. Она в попытке ускорить ход цеплялась за стены, но больные ноги тяжелыми веригами мешали ей двигаться. Наконец, она дотянулась до аппарата, схватила трубку и проскрипела:
  -Алле?
  -Позовите Соню, - услышала она мужской голос.
  -Нету Сони, - ответила она.
  -А где она? - настаивали на другом конце.
  -Не знаю, и знать не хочу. - Бабка раздраженно бросила трубку на рычаг и только наладилась обратно на кухню, как опять раздался звонок. Она сняла трубку.
  -Старая макака, забыла меня?! - голос приобрел угрожающие нотки. - Ну, говори, где Соня, а то башку расшибу.
  Бабка плаксиво заголосила.
  -Не знаю я, где она. С неделю уж дома не была. За ней какие-то ребята приехали, забрали ее. Я ихних имен даже не спросила. Не очень-то они общительные.
  -Какие ребята, старая кикимора, как они выглядели?
  -Да я уж запамятовала, - бабка уже почти рыдала. - Бугай какой-то, с тебя ростом будет, а с ним девица, тоже высоченная с волосьями распущенными. Я больше ничего не помню. Я старая уже, у меня ноги болят.
  -Заткнись, развылась... Если Соня позвонит, узнай, где она кантуется. Скажи, Леля звонила, хотела узнать. Поняла, морда петушиная?
  -Все поняла, голубок. Только не звони мне, не пугай старуху.
  -Я тебя пугать не буду, я приду, и мозги тебе выпотрошу.
  Телефон засигналил мелкими гудками отбоя.
  
  10
  Макс с Лелей выходили из здания Дома художника. Леля, порозовевшая от духоты многолюдной выставки, делилась с Максом своими впечатлениями. Она ощущала свежее чувство радости оттого, что пошла с ним. Он много знал, был бездонно начитан и хорошо выглядел. Леля, нечуткая к внешнему вниманию, все-таки ощущала щекочущее удовлетворение от того, какой красивой парой они смотрелись вместе. Макс был элегантен, как концертный рояль. Он был модно одет, стильно причесан и обладал располагающей легкостью. Леля - невысокого роста, с хрупкой и наивной внешностью, одетая неброско, но заметно дорого, проецировала для него респектабельный образ золотой московской молодежи.
  В последние четыре недели с тех пор, как Макс привез ее к родителям и самоотверженно ухаживал за ней потом неделю, навещая ее каждый день и принося смешные подарки - то апельсин, то мохнатого зайчика, Леля чувствовала, что ранее сдерживаемое чувство прорывается наружу. Макс вел себя очень нежно, лелея ее чувство, заставляя его увеличиваться в размерах и становиться тесным для того, чтобы прятать.
  Евгения Викторовна с интересом наблюдала за ними. Макс ей понравился при первой же встрече, а еще до этого она заметила, что стеснительная Леля неловко пытается рассказать ей про "одного мальчика, который чудо, как хорош". Она опытным женским чувством угадала, что Леля по-настоящему влюбилась. Ей было трудно отслеживать развитие романа, она даже не знала, был ли между ними роман - при всех вопросах о Максе Леля только предательски краснела. Сделать для дочери в этом смысле Евгения Викторовна ничего не могла, оставалось только наблюдать и в трудную минуту прийти на помощь. И вот, трудная минута пришла, когда на пороге ее дома поздно вечером возник Макс с подобающим для такой минуты слегка скорбным и опечаленным лицом. Попросив не волноваться, он сообщил, что он привез Лелю, которая неожиданно расквасилась. Он просидел с дочерью целую ночь, откликаясь на ее стоны, принося ей теплого чая. Тем самым он ужасно растрогал Евгению Викторовну. Ей показалось, что Леля ему небезразлична. Под утро он задремал в кресле около кровати. Потом целую неделю Максим прибегал то по утрам, то к обеду, проводил с ними часы - развлекал их страшно. Он все время их смешил, и юмор у него всегда был такой тонкий, изящный. Частенько, сидя в полюбившемся кресле возле Лелиной кровати, он читал ей вслух Сашу Черного, стараясь развеселить ее. Когда его не было, Евгения Викторовна замечала, что Леля становилась рассеянной и молчаливой, отстраненно задумчивой, и на лице ее бегала между уголков губ светлая и нежная улыбка. Без сомнения, она думала о Максе. За неделю он сумел привязать этих двух женщин к себе настолько, что они готовы были поделиться с ним всей своей нерастраченной нежностью и любовью. Евгения Викторовна поила Макса чаем на кухне, когда Леля, устав, дремала, крепко сжав мехового зайчика.
  Лелина мать вдруг поняла, что они в сущности ничего не знают о нем, но того, что она заметила в нем, что поняла и оценила, ей было вполне достаточно. Лишь изредка она задавала ему вопросы о его семье, родителях, о том, в какой школе он учился, и где так хорошо выучил португальский язык. Из его рассказа она узнала, что происхождения Макс вполне приличного - его родители - литературоведы находились в длительной командировке в Португалии, где преподавали в Лиссабонском университете и занимались исследованиями творчества Камоэнса. Она узнала, что Макс уже несколько лет живет один, и что до поступления в МГУ он отучился несколько лет в Инязе, но ушел оттуда, потому что техническая профессия переводчика его не удовлетворяла - он хотел "глубже и более творчески вникнуть в слово", что позволительно было только на филологическом факультете. Однажды, когда Макс давал ей домашний телефон, подписав на клочке бумажки свою фамилию, она, взглянув на номер, быстро спросила:
  -Максим, а у Вас нет родственника по имени Генрих Иванович?
  -Не припоминаю, если только в пятнадцатом колене...
  -У Вас очень редкая фамилия, у меня был один знакомый - Шнуровский, только очень давно.
  -У меня есть разнообразный набор родственников с такой же фамилией, но Вашего друга, к сожалению, среди них нет. К тому же, там, в основном, дамы.
  -Он мне не друг, - скороговоркой ответила Лелина мать, давая понять, что обсуждение этой темы она уже закончила.
  Когда Леля поправилась, она ощутила, что привыкла к постоянному присутствию Макса в их доме, как к чему-то неотъемлемому в быту. Когда, он, ссылаясь на срочный перевод, не мог зайти к ней после занятий пообедать, она чувствовала себя разочарованной. Остаток вечера она слонялась по дому, томясь скукой и бездельем. Силой заставляла себя сесть за занятия, но буквы в учебнике немедленно пускались в пляс, перемешивались и складывались только в одну фразу - "Макс, я тебя люблю!!!". С тех пор, как она поняла, что Максим перестал быть ей приятелем, а неминуемо становится близким, любимым человеком, она стала испытывать по отношению к нему некоторую неловкость и неуклюжесть, обычно возникающую на первой фазе любой влюбленности. Она, неискушенная в одежде и макияже, стала вдруг придирчиво относиться к своим вещам, выводя из себя Евгению Викторовну, которая исторически всегда одевала Лелю сама. Начитанная Леля в присутствие Макса вдруг стала чувствовать себя как книжный Митрофанушка и часто с трудом поддерживала разговор, стесняясь высказаться. Она стала больше молчать, но видела, что тем самым невольно доставляет Максу удовольствие - он больше любил говорить, чем слушать. Однажды Леля, помня, что Макс слыл знатоком и любителем театра, попросила папу купить билеты на премьеру в Ленком. Леля долго собиралась в тот день - не знала, что надеть, подвела карандашом глаза, но решила, что выглядит вульгарно, и пошла умываться. Она немного опоздала - Макс встречал ее возле театра. Когда Леля подавала билеты стоящей на входе старушенции, та, взглянув на них, поправила очки, взглянула еще раз, и, наконец, сказала: "Это у вас, молодые люди, на вчерашнее представление билеты...". Леля готова была превратиться в пыль, только чтобы про нее все забыли. Она перепутала день! Дома подсказать было некому - родители уехали на дачу. Она вдруг вспомнила, что мама, когда уезжала, говорила, оставляя деньги на комоде в Лелиной спальне: "После театра идите куда-нибудь покутите - на другой день выспишься". Ну конечно, потому что вчера была суббота, а сегодня воскресенье. Какая же она дура, так оконфузиться! Леля не хотела глядеть на Макса, она боялась расплакаться. Но Макс повел себя странно - он подошел к телефону, висевшему в опустевшем вестибюле, кому-то позвонил, и через пару минут, которые показались Леле неделей, из театрального холла вышел молодой человек в ковбойке и кожаной жилетке. Увидев Макса, он очень обрадовался, церемонно поздоровался с Лелей, и сказал:
  -Ну, ребята, бегом, а то спектакль уже начался.
  По дороге в зал Макс шепнул Леле:
  -Это мой друг, он здесь осветителем работает. Правительственную ложу не обещает - это к твоему папе, но на балкон нас сейчас пристроит.
  Все чаще и чаще Леля, думая о Максе, смело фантазировала, придумывая невероятные сценки их встреч, но, увидев его, цепенела, и, потупив взгляд, невпопад отвечала на его вопросы. Она хотела быть с ним рядом каждую минуту, но всегда боялась этих минут. Леля ругала себя страшно, ее все удивляло, куда же ушла та легкость в общении с Максом, которая была в самом начале, когда они с Юлей заливались смехом он его шуток... Юля... Леля часто вспоминала и о ней. С тех пор, как они вернулись в Университет на занятия, они едва ли сказали друг другу пару слов. Юля перевелась в другую группу, и теперь они виделись только на общих курсовых лекциях - тогда бывшая подруга всегда старалась сесть подальше. Так как Леля всегда держалась вместе с Никой, Лехой и Максом, то Юля избегала встреч и с ними. Ребята никак не комментировали разрыв с ней, они просто не замечали, или делали вид, что не замечали ее. Один раз Ника бросила, увидев Юлю, одиноко сидящую в столовой со стаканом морса: "И отряд не заметил потери бойца", но больше к этой теме никто не возвращался. Щепетильная Леля испытывала смутное чувство вины перед Юлей, но не могла для себя сформулировать, в чем же эта вина заключалась. Тривиальная история десятиклассниц с незатейливой фабулой "отбила у подружки ее парня" была слишком примитивна, чтобы объяснить образовавшийся пролом в их отношениях. Все было глубже и непонятней. Леля даже не пыталась говорить с Максом на эту тему. Тут ей руководила малая толика стервозности, заложенная в каждой женщине в разных пропорциях - она выиграла Макса у Юли, даже не принимая участия в турнире. Она боялась об этом говорить - а вдруг судьи опомнятся и пересмотрят результаты, и тогда у нее отнимут победу. Леля вспоминала обрывки фраз, услышанных ею, когда ее больную, в горячке везли в Москву с "картошки". Она не следила за логикой разговора между Лехой и Максом - была слишком слаба для этого, но запомнила фразу о том, что Макс ищет любовь. Ищет, хорошо, можно считать, что уже нашел. Леля, как и все слабые люди была упряма. Упрямство Лели выражалось в том, что она никогда не сдавала завоеванных рубежей - уж очень редко случались завоевания.
  После выставки они по обыкновению пошли к Леле. Она всегда старалась привести Макса домой, чтобы избежать расходов в кафе. Как-то, читая шуточное стихотворение Саши Черного, в котором описывался человек, бессмысленно пытающийся работать над переводом в условия коммунальной квартиры, где его отвлекают все, кому не лень, Макс с нежной грустью заметил, что видит в этом герое себя. Его тоже постоянно что-то отвлекает, главным образом, занятия в Университете. Леля начала его расспрашивать, зачем он так много работает, на что Макс сказал, что трудится с семнадцати лет, полностью себя обеспечивает и не просит никакого вспомоществования от своих временно покинувших родину родителей, потому что у них все равно, кроме Камоэнса ничего в голове нет. А такие категории, как деньги, уровень жизни, материальные ценности им знакомы только из курса политэкономии, который они, выпускники филологического факультета, конечно же, слушали в юности. "Так что, милая Леля, я один в семье добытчик, - засмеялся Макс, - хотя, больших сокровищ на такой халтуре не скопишь. Так что приходиться иногда скупиться на развлечения". Леля с тех пор осторожно начала подкладывать Максу под разными предлогами маленькие, но изящные и дорогие подарки - перчатки из хорошей кожи, портмоне, в которое, якобы из суеверных соображений, что пустой кошелек приносит неудачу, она вкладывала пару сотенных купюр зеленого цвета. Разработанная ею стратегия избавления Макса от ненужных расходов также подразумевала домашние обеды и ужины вместо дорогих изделий общепита. Ее матери очень импонировали ежедневные визиты Макса; во-первых, она с уважением относилась к мужчинам, собственным упорством и трудом пробивающим дорогу в жизни, во-вторых, глупо конечно, но ей было приятно пококетничать с ним, его старомодная галантность и манеры средневекового кавалера будили в ней настоящую женщину. Третьим преимуществом того, что Макс захаживал к ним в дом, вместо того, чтобы слоняться с Лелей где-то в сомнительных местах, было то, что дети всегда были под присмотром. Евгения Викторовна с любопытством местечковой сводни наблюдала за эволюцией их романа.
  Когда Макс и Леля вошли в квартиру, они увидели Евгению Викторовну, стоящую одной ногой в тапке; другая нога была занесена над сапогом. Из такой неловкой позы, Ленина мать начала быстро объяснять свои действия:
  -Лелек, ну где вы ходите? Я опаздываю. Звонила тебе по сотовому, что же ты не отвечаешь?
  Леля механическим движением полезла в сумку, потом, озарившись догадкой, сказала:
  -Мы в метро ехали, там сигнала нет.
  Евгению Викторовну по существу не волновало Лелино объяснение, ее волновал сапог, в котором заело молнию. Дернув за крючок рывком, и, справившись с механизмом, она, отдувая челку со лба, распрямилась:
  -Лелек, тетя Лида из Женевы приехала, привезла обалденный костюм. Я поеду, посмотрю. Приду поздно. Папа, к слову сказать, придет еще позднее. У него совещание. Это чиновничий новояз - посовещаться означает выпить.
  Уже в дверях, застегивая на ходу пальто, она сказала:
  -Да, чуть не забыла. Тебя ваша Ника разыскивала, говорила что-то срочное.
  -Что срочное? - удивилась Леля.
  -Не помню, что-то с Соней случилось. Какие-то у нее проблемы. Впрочем, более уникальной мне представляется ситуация, когда у Сони нет проблем. На столике перед зеркалом Никин сотовый номер. Так, записала на всякий случай.
  Как только за матерью закрылась дверь, Леля схватила телефон и начала судорожно набирать номер. Она не заметила, как Макс наблюдал за ней сузившимися в щелку глазами.
  Наконец, она услышала Никин голос:
  -Лелька, это ты? Все отбой, можешь дальше любоваться кубизмом.
  -Да что случилось? - томясь от непонимания, выкрикнула Леля.
  -Ничего особенного. Соня опять соскочила. Сбежала из клиники, набухалась наркоты и теперь торчит дома. Мы с Лехой в пробке стоим, нам нужно было, чтоб кто-нибудь туда поехал, встретил врача. Но я тебе не дозвонилась, поэтому снарядила туда Шурупчика.
  -Юлю? И она что, поехала?
  -Конечно, ведь это я попросила, - с ударением произнесла Ника.
  Тут связь оборвалась, но Леля не стала перезванивать. Итак все было ясно. Она коротко пересказала Максу все, что узнала от Ники, и начала неторопливо раздеваться. Макс выслушал все до конца и, нахмурившись, заметил:
  -Столько возни с Соней. Почему Ника носится с ней, как с сокровищами Агры? Ей что воспитывать некого? Читала бы Лехе книжки, глядишь, научился бы Гоголя от Дюма отличать.
  -Макс, ты сейчас несправедлив. Мы же дружим, надо помогать друг другу. Она же несчастный человек. Ей лечиться надо.
  -Интересная аксиома. Мы дружим, значит, мы должны. Выходит дело, у нас есть обязанности, у нашей слабой на голову подруги Соня их нет, - Макс разошелся так, что, жестикулируя руками, задел на стене бра.
  -Почему ты ее так не любишь? - с легким раздражением от его непонимания спросила Леля.
  -А за что, Лелечка? За какие заслуги перед обществом. Она же блоха, муха навозная, от таких, как она, наш социум становится неполноценным, ущербным. Что из нее выйдет, зачем она живет? Бессмысленное существование. Ее завтра не станет, и никто, кроме ее наркодилера, о ней не вспомнит.
  Леля замерла пораженная жестокостью Макса. Таким она его еще не видела. Она не замечала, что он был воинствующе настроен против Сони. Он не был с ней особенно приветлив - это действительно так, он никогда не обращался к ней непосредственно - может быть, они никогда не оставались наедине - вполне естественно, но вот такого, почти физического отвращения к Соне, Леля не замечала. Или, может быть, не пыталась заметить.
  Нависла неуютная пауза. Каждый считал себя правым, но отстаивать свою правоту считал бесполезным. Первый раз они почувствовали разногласия и из-за отсутствия опыта не знали, как их преодолеть. Бесконфликтная Леля решила первой сделать шаг к примирению, навсегда обозначив стиль их отношений. С этой минуты именно она будет обречена улаживать конфликты, принимая точку зрения Макса в ущерб своему собственному мнению.
  
  11
  Ника вытащила Юлю уже из постели. Лапушка недомогала. Московский климат не назовешь оздоравливающим, да тут еще и ноябрь на носу со студеными дождями, переходящими временами в мокрый слякотный снег. Дни стоят темные, мрачные, небо с утра окрашивается в грязно-серый с землистыми полосами цвет, тучи нависают над городом и давят на людей, выталкивая радость и счастье, а оставляя тоску и апатию. Все проблемы на Руси - от загубленных урожаев до наследственного пьянства - из-за погоды. Как тут не хандрить, когда зима вопреки календарю длится полгода, правда лето хоть и холодное, но малоснежное. Юля, лежа в теплых шерстяных носках с насыпанной под пятки горчицей, уже собиралась вздремнуть, как раздался звонок Ники. Юлин брат-шестиклассник, сидевший под настольной лампой и раскрашивающий карту материков, не шелохнулся, услышав звонок.
  -Ты, жир-треск, - крикнула ему Юля из своей комнаты, - не слышишь телефон звОнит?
  -Мама сказала, что надо говорить не звОнит, а звонИт, - меланхолично откликнулось дитя века информации.
  -Трубку сними, дурак, может это мать с отцом, - не снижая голоса, продолжала Юля, уже вставая с постели. Поскольку брат продолжал сидеть без движений, как восковая фигура мадам Тюссо, Юля, дав ему на ходу подзатыльник, тяжело ступая, пошла к телефону, чтоб ответить на разрывающий тишину звонок.
  -Ну? - без приветствия ответила она.
  -Баранки гну, - раздался рифмованный ответ.
  -Кто это?! - растерявшись, произнесла Юля.
  -Леха, знаешь такого? - спросил Леха. - Чего делаешь?
  -Ничего, - быстро нашлась Юля.
  -Юль, тут дело такое. Только тебе можем доверить. Тут Соне малость нехорошо стало. Она дома лежит, болеет, блин. Так надо быстренько к ней на хаус сгонять и подождать, пока участковый терапевт придет, а то у нее там дома только бабка в маразме.
  Юля, слегка ошарашенная такой просьбой, не знала, что и ответить.
  -Я, наверное, не могу - у меня горло болит, - неуверенно начала она. Потом она услышала Никин голос, доносившийся эхом из трубки: "Дай я с ней сама поговорю". Видимо, телефон перешел во владение Ники, потому что через мгновение трубка заговорила чеканным голосом:
  -Шурупчик, миленький, выручай. Дуй к Соньке, надо врача встретить, а мы с Лехой, как из пробки выберемся, так и приедем.
  -Но я не могу! - запаниковала Юля. В ней росло бессмысленное, на всякий случай сопротивление. Она уже поняла, как только услышала ведьминский Никин голос, что сейчас же сбросит носки с горчицей, оденется и поедет, куда скажет Ника.
  -Это еще почему? - не скрывая угрозу, медленно проговорила Ника.
  -Я боюсь Соню... - шепотом произнесла Юля.
  -Ах, поэтому, - казалось, с облегчением донеслось из трубки. - Так ты не бойся, она не кусается. Она просто лежит себе и никого не трогает... Все, у меня больше нет времени. Бери тачку и езжай к ней. От тебя до нее десять минут езды. Пиши адрес: улица Каховка, дом....
  Юля вышла из дому. Ее бил озноб, может быть, от недомогания, но скорей всего от тошнотворного страха. Она понятия не имела, что надо делать, чтобы помочь наркоману. "Только бы дотянуть, пока Ника приедет", - вертелось у нее в голове. Потом она вспомнила, что должен прийти врач, и страх начал отступать.
  Она доехала на такси до Сониного дома. Вошла в сумрачный подъезд, обдавший ее привычным ароматом московских парадных - смесь продуктов жизнедеятельности кошек, бомжей и зашедших поцеловаться влюбленных пар. Поднялась в лифте с ободранными пластиковыми панелями на нужный этаж и остановилась перед дверью, которая предположительно имела нужный ей номер - табличка с цифрой отсутствовала. Вдруг от стены напротив отделилась какая-то фигура и сделала шаг на встречу Юле. Сил забытой хулиганами лампочки хватало только на то, чтобы осветить окружность радиусом в прикроватный коврик. Когда отделившаяся фигура попала в этот столп сумрачного света, Юля поняла, что это был врач-нарколог, о котором предупреждала Ника. Юлино сердце умерило свой бешеный ритм, и она уже спокойно обратилась к нему:
  -Вы не меня ждете?
  -Вас, наверное, если Вы Леля, Юля или Макс. Я понимаю, что Вы не Макс, значит кто-то из оставшихся.
  -Я - Юля, - представилась Юля.
  -А я, по иронии, Макс. Максим Петрович, - поправился врач, - нарколог. Мне Ника сказала дождаться кого-нибудь из вас.
  Юля, кивая головой, нажала кнопку звонка. Ответа не было. Она позвонила еще раз.
  -Надо быть настойчивыми, там пожилая женщина с больными ногами, бегает уже не так резво. Может пройти время, пока она дойдет до двери, - пояснил врач.
  -Да, да, - рассеяно проговорила Юля, налегая на кнопку звонка. Прошло минуты три беспрерывной трели, когда из-за двери раздался скрипучий фальцет:
  -Кто там?
  -Зинаида Ивановна, откройте. Это Юля, подруга Сони, мы вместе с ней в Университете учимся, - пустилась в длинные объяснения Юля. - Я приехала с врачом, меня Ника просила.
  За дверью оборвались все звуки. На минуту стало тихо. Нервное томление прервал лязгнувший звук отпираемого замка. Дверь приоткрылась только на щель, равную длине цепочки. Безобразное старушечье лицо показалось в светлой полоске проема. Она цепко окинула Юлю взглядом. Та, в свою очередь, натянула на лицо улыбку, призванную улучшить впечатление. Старуха, видимо, успокоившись увиденным, поскрежетала за дверью еще немного и впустила ночных визитеров в квартиру. Врач, не утомляя себя светскими формальностями, без приглашения, не раздеваясь, проследовал в комнату. Юля автоматически отметила про себя, что он хорошо ориентировался в квартире. Посмотрев на Зинаиду Ивановну, она прочла на ее лице легкий знак узнаваемости - очевидно врача она тоже когда-то видела.
  -Проходи, милочка, чего встала, - скрипнула Зинаида Ивановна, указывая на комнату, где только что исчез нарколог.
  -Нет! - расширив глаза, быстро сказала Юля. - Я на кухне подожду, можно?
  -Жди, милыя, жди, - скрип бабки уже раздавался из комнаты, куда она прошаркала, выключив по пути в коридоре свет. Юля осталась в полной темноте. Она на ощупь двинулась в направлении кухни. По пути она задела что-то ногой, что обрушилось на пол со звенящим стеклянным звуком. Юля, прощупывая ногой путь, как будто она шла через болотную гать, дошла до кухни. Озарив помещение тусклым светом неохотно льющегося из висящего под потолком абажура, она невольно скривила лицо. Кухня представляла собой гадкое зрелище. Было ощущение, что ее намеренно коптили годами - стены были покрыты сильно облупившейся горчичного цвета краской, которая из-за слоя копоти приобрела бурый оттенок. Все содержимое кухни располагалось в вековом беспорядке, было видно, что ни один предмет кухонной утвари не имел своего постоянного места. На грязной, исчерченной коричневыми потеками плите, стояла чугунная сковорода с остатками промасленного блюда, вокруг которого, как на фуршете, пировала стайка тараканов. Юля, брезгуя прикоснуться к чему-либо, выдвинула из-под стола колченогую табуретку со стершейся велюровой обивкой, поставила ее посередине кухни и села на нее, безучастно замерев. Она стала ждать.
  По круглому циферблату часов, стоящих на столе, и тоже подкопченных, как и все вокруг, неутомимо ползла стрелка, складывая секунды в минуты. Наконец, она услышала новые звуки. Скрипнул настил полов, звякнуло стеклянное препятствие в коридоре, и на кухню зашел нарколог Максим Петрович.
  -Юля, помогите мне немного. Нужно собрать ее вещи.
  -А что с ней будет? - очнулась как от дремы Юля.
  -Я сейчас повезу ее в клинику, будем продолжать лечение.
  -Да, я сейчас, сказала Юля, - слезая с табурета.
  Она, боясь того, что ей предстояло увидеть, пошла за врачом в Сонину комнату, по дороге задев ногой стеклянный предмет, опять гулко стукнувшийся об пол. "Черт, - выругалась про себя Юля, - что здесь такое лежит?". Она следовала за спиной Максима Петровича и, зайдя в комнату, зажмурилась. Здесь был сильный свет, после кухни напоминающий яркость театральных рамп. Комната также находилась в состоянии первобытного хаоса, с той лишь разницей, что была покрыта не копотью, а пылью. Соня лежала на диване. Ее лицо, освещенное потоком яркого света, напоминало восковой слепок с подрисованными на нем темными горошинами зрачков. Она вытянула руки вдоль туловища, как будто стояла в почетном карауле. Было не понятно, жива ли она или уже испустила дух. Максим Петрович жестами указывал Юле, что надо делать, и она, подчиняясь его отрывистым движениям, металась по комнате, собирая Сонину одежду. Потом они, подняв Соню, как магазинного манекена, стали натягивать на нее джинсы, свитер, ботинки. Юля вспомнила пошленькую передачу шоумена-автолюбителя Фоменко "Империя страсти", где бесстыжие участники сначала раздевали друг друга, а потом уже нагишом, одевали большие пластмассовые куклы в костюмы то пионеров, то шахтеров, то солистов ансамбля песни и пляски. Примерно то же самое она сейчас проделывала с Соней, потому что та не проявляла ни малейшей самостоятельности. Провозившись с ней минут пять, Максим Петрович - мужчина среднего телосложения, подхватил размякшее тело Сони на руки, и, взглядом указывая Юле на дверь, нестабильно покачиваясь, пошел в направлении выхода. Юля семенила впереди него, открывая двери, вызывая лифт.
  -Дальше я сам справлюсь, - сказал врач сквозь створки лифта. - Вам, наверное, надо будет дождаться Ваших друзей. Спасибо за помощь.
  Юля проследила взглядом закрывающиеся перед ней двери, постояла еще несколько мгновений и нехотя возвратилась в квартиру. Комната в гигиеническом отношении выглядела более привлекательно, чем кухня, поэтому Юля направилась туда. Она освободила от наваленного тряпья кресло возле окна, и устало опустилась в него, закрыв глаза. Ее мучила слабость, в теле ощущалась ватная мягкость, для того, чтобы сделать движение, приходилось прикладывать сил вдвое больше, чем обычно. Тупо гудела голова. Юля боялась позвонить Нике, хотя ей было мучительно необходимо узнать, сколько еще тут сидеть. За окном начал шуметь дождь, постукивая по стеклу на манер барабанной дроби, за дверью в смежную комнату тихо бормотал словами любви телевизор - бабка смотрела бразильский сериал.
  Юля, подавляя тяжесть век, стала, оглядывать комнату, не давая сну навалиться на нее. Глаза ее беспорядочно шарили по унылой, выцветшей, состарившейся обстановке, где все цвета смешались, потускнели и выглядели почти одинаково. На письменном столе, заваленном старыми журналами, книгами, обрывками бумаг нелепым пятном выделялся новый телефонный аппарат "Панасоник" с мигающей красной точкой на поверхности. Юля прошелестела взглядом по телефону, переместила его на книжные полки, потом опять вернулась к телефону, и тогда она поняла, что мигающая точка означает, что в телефон встроен автоответчик, на котором записано не прослушанное сообщение. Преодолевая слабость, Юля привстала, села, а затем решительно встала и подошла к аппарату. Несколько минут она напряженно изучала телефон. У нее дома было похожее кнопочное устройство. Она дотронулась до кнопки с надписью "play". Автоответчик по-английски произнес какую-то вступительную фразу, а затем раздался шум, сквозь который пробивался голос, который заставил Юлю вздрогнуть. Она где-то слышала этот голос, но не могла вспомнить, где. Он казался таким знакомым, и одновременно совершенно чужим. Юля прослушала пленку снова, но и в этот раз ей не удалось опознать говорящего. Потом острая, как стрела, мысль пронзила сознание. Она отчетливо, в деталях вспомнила Сонин рассказ, подслушанный на "картошке". И тут у Юли не осталось сомнений - это Соню терроризировал ее бывший муж. "Но кто же он? - мучилась Юля. - Почему его голос так чертовски знаком?".
  7
  Соединение произошло быстро. Слышимость была великолепная, как из соседнего квартала. Генрих Осмолин в который раз удивился тому, что гораздо легче дозвониться до берега реки Иордан, чем до подмосковного колхоза. Его мысли оборвал женский голос, ответивший на иврите:
  -Алле?
  Генрих, узнав абонента, без прелюдий начал на русском.
  -Руфина Марковна, Вас Генрих Шнуровский беспокоит.
  -Генрих? - женский голос окрасился удивлением. - Что-то неотложное у Вас?
  -Руфина Марковна, я Вас насчет Сони беспокою.
  -Ох, ты боже ж мой, Генрих, подождите, я спроважу гостей. Шум такой стоит, что порядочным людям и поговорить невозможно.
  Раздалась гортанная скороговорка, шум голосов усилился, а потом затих. Генрих продолжал.
  -Руфина Марковна, Вам надо срочно забрать Соню к себе. Ее состояние ухудшилось. Вчера она сбежала из клиники. Ей нужна серьезная помощь, к тому же нам трудно ее здесь изолировать. Ваш муж врач, вы можете ей помочь.
  -Уважаемый Генрих, Вы так жарко меня убеждаете, как будто я оппозиционер. Может это не я, а кто-то другой все эти годы пытался заставить ее приехать к нам. Может, я увидела во сне, как она грубила по телефону и говорила, что ни за что не уедет из Москвы. Мы готовы ее принять. Мы ее любим, как родного ребенка. Никогда мы для Сонечки ничего не жалели. Только подскажите мне, как ее убедить в этом?
  -Ее уже не надо ни в чем убеждать. Она сама хочет приехать. Она все поняла - с Вами ей будет лучше. Я подготовлю все документы, вы только пришлите как можно быстрее вызов. Нам надо отправить ее не позднее, чем через неделю.
  
  Через неделю в зале ожидания аэропорта Шереметьево-2 прощались Соня и Ника. Это было прощание прожитых жизней с жизнями будущими. Плохо освещенный вестибюль московского аэропорта служил водоразделом между уходящим в историю настоящим, уже испытанным прошлым и незнакомым, еще без запаха и цвета будущим, в которое должен был перенести Соню самолет, улетающий в Тель-Авив. Они стояли рядом, нелепо контрастируя друг с другом - некрасивая, маленькая Соня - девушка изломанной судьбы и ослепительная высокая Ника, привыкшая ломать чужие судьбы. Ни одна из них не пустила ни слезинки - зачем? Когда объявили о начале регистрации билетов, к ним подошел Никин отец, стоявший у газетного ларька неподалеку, подхватил скромный Сонин багаж и повел ее к таможенному контролю. Ника попрощалась, почти небрежно, махнула рукой и, развернувшись, быстро зашагала в сторону выхода. Потом она резко повернула голову в ту сторону, куда удалялась Соня, сделала несколько шагов, как будто что-то забыла, остановилась в задумчивости, да так и замерла на месте. Она смотрела на худенькую Сонину фигурку сквозь снующие тела пассажиров и пыталась поймать Сонин взгляд, но видела она только размытые круги, подернутые радужной оболочкой - по ее лицу горным потоком катились слезы.
  
  
  12
  "В тот год осенняя погода стояла долго на дворе - зимы ждала, ждала природа, снег выпал только в ..." Ну, кто знает, когда? - спросил Макс, для наглядности обводя рукой вокруг, будто бы приглашая найти разгадку в самой природе.
  -Я думаю, в феврале, - предположила Ника.
  -Хрен тебе - в сентябре. В России снег лежит с сентября по июнь, поэтому на пенсию я выйду в Италии, - продолжил обсуждение Леха.
  -Вы все по-своему правы, - легко согласился Макс. - Хотя Пушкин, конечно, имел в виду совсем другое.
  Они шли по университетскому парку к спортивному корпусу, обсуждая необычно теплую погоду, установившуюся в Москве. Уже была середина декабря, а в столице до сих пор не выпал снег. На днях взбунтовались водители снегоуборочных машин, которые из-за капризов погоды теряли заработок. Они шумно протестовали перед зданием мэрии, полагая, что если власти научились разгонять облака для праздничных парадов, то почему бы ни напорошить немного снега, чтобы его можно было убрать. Ника обернулась к Максу и Леле, которые шли, держась за руки, и спросила:
  -Где будем Новый год встречать? Предлагаю Лелькину дачу, по слухам она просторна и хорошо благоустроена.
  -Мне надо родителей спросить, - смутилась Леля.
  -Ну вот, так всегда, - обреченно вздохнула Ника, - уже невеста и полное отсутствие собственного мнения.
  -Ника, а почему бы тебе не заказать зал в "Савойе"? - поддерживая шутливый тон, вступился за Лелю Макс.
  -Потому что, если мы будем скидываться на "Савой", то у тебя денег не хватит.
  Макс вздрогнул. Он почувствовал, что игра закончилась, и Ника говорит серьезно. Нельзя сказать, что его это огорчило - к Никиным эскападам он привык, но Макса это унизило - никогда еще никто из его друзей так откровенно не подчеркивал его финансовое неравенство. Макс был слишком горд, чтоб оставить оскорбление без ответа:
  -А тебе, Ника, что за радость встречать Новый год на рабочем месте?
  Леха остановился в недоумении:
  -Ника, ты чего в "Савойе" работаешь?
  -Да, - ответил за нее Макс - "ночной бабочкой".
  Ника тоже остановилась. Назревала ссора. Леха и Леля, почувствовав накал, но, не зная его причину, пока помалкивали. К тому же, Леху начали терзать подозрения - он мог считать себя экспертом по "ночным бабочкам". Он силился понять, какое отношение к ним имеет Ника.
  -Дурак ты Макс, сам ты "ночная бабочка". Только с гарантированной занятостью.
  Глаза Макса зажглись предупредительным огнем. Он тяжело посмотрел на Нику. В эту минуту он готов был свернуть ей шею, как курице на крестьянском подворье. "Стерва" - почти выкрикнул он, но, увидев, как Леха на всякий случай принимает боевую стойку, промолчал.
  -Да что с вами сегодня? - взмолилась Леля. - Ника, если ты не выспалась, не надо бросаться на людей.
  -Леха стал храпеть, не до сна, - неожиданно рассмеялась Ника. Повернулась к Лехе, взяла его под руку и, как ни в чем не бывало, пошла дальше. До Макса с Лелей только долетали обрывки Лехиных вопросов:
  -Что за наезд был?... Да? А что он там про бабочек гундел?..
  Леля беспомощно смотрела на Макса. Испытывая неловкость, она не знала, что сказать. Она понимала, что если начнет утешать Макса, то только сделает хуже. Она решила перевести разговор на другую тему. Макс же, красный как индюк, раздраженно вытащил руку из Лелиной ладошки и, углубившись в себя, пошел на некотором отдалении от ребят.
  
  Декабрь был отвратителен не только затянувшейся, надоевшей осенью, не желающей переходить в долгожданную зиму с веселящим первым снежком и чередой зимних праздников. Декабрь был не любим за то, что именно в этом месяце начиналась зачетная сессия. Сама по себе она не приносила больших неприятностей - примитивная система ценностей - "зачет", "незачет" была удобна тем, что, как блестящий ответ, так и вялое, неуверенное выступление оценивались одинаково. Не любили зачетную сессию за то, что она отнимала время накануне Нового года, а также за то, что за ней неизбежно, как круговорот воды в природе, следовала экзаменационная сессия, требовавшая куда больших усилий.
  Вечером после физкультуры должен был состояться зачет по зарубежной литературе. Принимал его любимец студентов Сергей Матвеевич Збарский, славившийся своей лояльностью и чутким отношением к учащимся. Нужно было очень того желать, чтобы не сдать Збарскому. Он поддерживал любую попытку студентов дать правильный ответ. Когда ассистентка профессора, помогавшая ему на зачетах и экзаменах, указывала Сергею Матвеевичу, что экзаменуемый списывает со шпаргалки, добродушный профессор, поглаживая бородку колышком, неизменно отвечал: "Не тревожьтесь, Марья Афанасьевна, пускай хоть здесь немного подучит". Марья Афанасьевна Печерская, сохранившая закалку комсомолки первых пятилеток и не признающая в храме науки никакого либерализма и снисходительности, жестоко отыгрывалась на тех, кому не посчастливилось попасть к Збарскому. Она ловко уравновешивала число сдавших профессору внушительной цифрой тех, кто провалил ей. Особой ненавистью Марьи Афанасьевны были помечены молодые девушки смазливой наружности, позволяющие себе вольность в одежде. На случай попадания к старой мегере, студентки, идущие на экзамен, всегда избавлялись в туалете от макияжа, рассовывали по карманам украшения и заблаговременно дома надевали подходящую одежду, напоминающую форму девочек из монастырской школы.
  Утром на первой паре к Нике, одетой как всегда раскрепощенно, подошли девочки из другой группы, сдававшие зачет накануне. Выпросив у Ники сигарету, они пообещали за это рассказать ей "кое-что важное". "Кое-что" оказалось дружеским советом немедленно пойти домой и переодеться во что-нибудь скромное и ниже колен. "Очень важно, - отметили они, - чтобы все пуговицы были застегнуты до конца". Ника, не любившая чужих советов и в вопросах одежды доверявшая только себе самой, пойти домой наотрез отказалась. "Ну, считай, мы тебя предупредили!" - бездушно сказали девочки, стрельнув еще по сигарете. Когда они ушли, Ника вспомнила, что забыла узнать у них, как проходил сам зачет.
  Перед аудиторией, где проходил опрос, столпилась небольшая группа студентов. Многие нервно перелистывали тетради с лекциями, стараясь оживить в памяти спящие в подсознании художественные образы. Кто-то вдруг со щемящим ужасом понимал, что забыл сюжет романа Гюго "Отверженные", и, вытаращив от неожиданности глаза, обращался к соседу с просьбой в двух словах рассказать "про что эта повесть". Юля, как тень отца Гамлета, бестелесно прохаживалась по коридору, отвлекая сосредоточившихся над конспектами товарищей тихим стоном, вырывавшимся, казалось, из грудной клетки - она боялась Печерской. Леля сидела рядом с Максом, разложив на коленях тетрадь. Она бегло читала аккуратные записи, сделанные ею на лекциях, но смысл уловить не могла. Один Макс выглядел непоколебимым. Он, рассеянно оглядывая сокурсников, думал о том, что все это ему напоминает родовое отделение - такое же томительное ожидание, почти родовые муки при ответе на вопрос и радость рожденного в поте и боли "зачета", а порой слезное отчаяние, как при виде мертвого младенца, если экзаменатор просит прийти в другой раз. Макс перевел глаза на Леху. Ему стало интересно, что происходит у того в голове. Максу голова Лехи представлялась в виде полого пространства, где в состоянии невесомости находятся небольшие, размером с молекулу, песчинки мыслей, большая часть которых обслуживает примитивные рефлексы, обнаруженные даже у собаки Павлова, а оставшиеся в небольшом количестве суммарно отвечают за воспроизведение в простых формулировках простых понятий, услышанных Лехой на лекциях или случайно вычитанных в книгах. По истечении короткого периода времени эти частицы бесследно исчезают. Макс подумал, что у Лехи есть, пожалуй, шанс скинуть зарубежную литературу Збарскому. Если, конечно, правильно произнесет фамилию писателя, который попадется ему в билете.
  Из двери аудитории разом вышли Лобанов и Беклешова. Звезды были немилосердны к девице. Она угодила к Марье Афанасьевне, и та взялась за нее основательно. После сорокаминутной изнуряющей беседы, во время которой ассистент профессора, пятьдесят лет посвятившая борьбе с излишествами и космополитизмом на филологическом факультете, поставила пунцовой от напряжения студентке Беклешовой заслуженный "зачет", посоветовав напоследок поменять блузку, потому что эта ей напоминает "пеньюар дешевых парижских кокоток". Лобанов, вышедший, разумеется, с "зачетом", окинул окружающих взглядом орла, наблюдающего с утеса за движениями полевых мышей, и, будто декламируя, с пафосом произнес:
  -Ну, кто следующий на эшафот?
  Желающих приблизить собственную кончину не было. Возникло замешательство. Через приоткрытую дверь было видно, как, откинувшись на спинку кресла, Сергей Матвеевич, потирает бородку, а Мария Афанасьевна, в профиль напоминающая Бабу Ягу в исполнении актера Миллера, что-то убористо пишет в экзаменационной ведомости.
  Осведомившись еще раз о том, не желает ли кто сам пойти, и не найдя таковых, Лобанов, подражая председателю суда, выносящему приговор, предусматривающий пожизненное заключение, сказал, что по списку должны идти Осмолина и Рижская. Леля и Ника соседствовали в списке группы. Лелино лицо мгновенно утратило все краски. Она вцепилась в Макса, будто была ребенком, которого забирали в детский дом.
  -Я не пойду, - еле слышно прошептала она.
  Макс мягко освободил свой рукав от мертвого сплетения Леленых пальцев, и, помедлив секунду, сказал:
  -Хочешь, я пойду?
  Леля благодарно закивала в ответ, не в силах озвучить свою признательность. Ника уже зашла в аудиторию и стала тянуть билет. За ней с пристрастием наблюдала Печерская. На лице ее отражалась классовая ненависть красноармейца к плененному офицеру генштаба армии Деникина. Зашедший в аудиторию Макс, учтиво осведомился у Збарского, сколько времени отводится на подготовку, оторвав взгляд Марьи Афанасьевны от Ники, и утвердив его на сережке в собственном ухе. Он забыл ее снять.
  Ника, не совсем уверенная в том, что Макс жертвенно уступит ей Збарского, быстро сделала несколько записей на листе бумаги. Ей было все равно, какой билет отвечать, она не знала ни одного. Через десять минут она поднялась с места и плавной походкой новгородской княгини поплыла к Збарскому. Только приготовившись сесть напротив него, она услышала скрипучий голос профессорской ассистентши.
  -Ко мне, милочка, пожалуйте? - сказала та, подтягивая к себе Никину зачетную книжку.
  Ника, быстро обернувшись, заметила, как довольно улыбнулся Макс, наблюдавший за происходящим. И тут неожиданно выступил Сергей Матвеевич, прервавший поглаживание бороды.
  -Марья Афанасьевна, что это Вам все сегодня девицы достаются, а мне молодые люди? Давайте-ка обменяемся для разнообразия. Садитесь, дражайшая... (тут Збарский неожиданно ловко выдернул из рук не готовой к такому вероломству Марьи Афанасьевны Никину зачетку)... Виктория Генриховна, поведайте старику, что там у Вас в билете.
  Не давая опешившей Марье Афанасьевне продолжить атаку, Ника быстро села на стул и начала сбивчиво читать название билета. Ассистентша, лиловая от негодования, загнув указательный палец рыболовным крючком, поманила растерявшегося от стремительной смены мизансцены Макса.
  -Ну, тогда Вы, голубчик, пожалуйте ко мне, раз Сергей Матвеевич вдруг девицами увлекся.
  Было ясно, что она в который раз взгрустнула о разгромленных Ельциным парткомах, на которых можно было бы разделать Збарского под орех за такое попрание профессиональной этики. Жертва Печерской понуро, не ожидая легкого боя, уселась на указанное место. Макс и Ника одновременно начали говорить, создавая в аудитории ауру художественного вернисажа - все говорят разом и только об искусстве. Ника после того, как довольно успешно прочитала вопрос, начала испытывать некоторые трудности с тем, чтоб раскрыть его содержание. Збарский с достойным признания упорством пытался выудить из Ники хоть какие-нибудь сведения о творчестве Оскара Уайльда. Наконец, обессилив, спросил Нику:
  -Скажите мне, барышня, какое Ваше любимое произведение зарубежного автора?
  Ника, чуть наморщив лоб, смущаясь, ответила:
  -"Хижина дяди Тома"...
  -Да? - глаза Збарского заблестели, а рука потянулась к бородке. - Вот и отлично, изложите мне теперь, чем же Вам так полюбился этот аболиционистский роман.
  Ника, абстрагировавшись от слова "аболиционистский", с некоторым энтузиастом начала пересказывать содержание романа. В основном, те подробности, которые уцелели в голове с шестого класса, когда она в первый и последний раз его читала. Изредка Ника оглядывалась на Макса, и легкая судорога жалости пробегала по ее телу при виде его обмякшего тела. Все слабее и слабее отражал он кавалерийскую атаку, учиненную равнодушной к мукам своей жертвы Марьей Афанасьевной. Ника уже закончила свой ответ. Збарский понял, что более ничего выудить из нее не удастся и, посоветовав в следующий раз "не гнаться за лапидарностью стиля, а охотней и раскованней излагать свои мысли", отпустил Нику с "зачетом".
  В коридоре Нику окружили взволнованные студенты. Ника, пробившись к Леле, велела ей идти быстрее в аудиторию, пока Збарский свободен.
  Через полчаса из кабинета, чернее грозового облака вышел Макс, и, не отвечая на приставания товарищей, устремился в уборную. Не надо было быть физиономистом, чтобы понять, что Макс "зачет" не получил. Впрочем, о нем уже скоро позабыли, только Леля, освободившаяся с "зачетом" через подозрительно короткий отрезок времени, обращалась ко всем с вопросом, куда подевался Макс. Никто не знал, потому что это никого не интересовало.
  Уже совсем стемнело, когда, наконец, из аудитории вышла Юля (беззачетная жертва мстительной Марьи Афанасьевны) и вполне довольный проведенным днем Леха, получивший "зачет" у Збарского. Он растрогал старика армейской историей о тяжких солдатских буднях в Забайкальском военном округе, лейтмотив которой перекликался с вопросом билета о романе Ремарка "На западном фронте без перемен". Збарский, все охаживая свою бородку, согласно кивал, слушая яркий Лехин рассказ, дивясь тому, как же все-таки обогатился русский язык за последнюю декаду века. Смысл некоторый слов, употребленных студентом, ему уловить не удалось, но, будучи филологом до мозга костей, он ощутил мощный эмоциональный магнетизм, излучаемый непонятными Лехиными метафорами.
  Ника, сидевшая в коридоре, поджидала друга. Рядом с ней, прильнув к ее плечу, дремала Леля. Услышав шум, она вздрогнула.
  -Ну что, женщины освобожденного востока, - раскатисто произнес Леха - Какие планы на вечер?
  -Устроить костер инквизиции из книг зарубежных авторов, - услало откликнулась Леля.
  -Ладно, девки, не грустите. Поехали, я вас пирожными угощу, - сказал Леха, шаря по карманам в поисках номерка.
  -А где же твой обиженный бойфренд? - вдруг ни с того ни с сего спросила Ника у Лели. - Побежал в деканат апелляцию подавать?
  -Ника, зачем ты так? - укоризненно покачала головой Леля. - У него неприятности, он зачет не сдал.
  -Надо больше заниматься, правда, Леха? - назидательно молвила Ника.
  -Да, Ника, вот как мы с тобой вчера. Даже, блин, в туалет сходить было некогда, все книжки читали. Зачем столько читали? Билет-то все равно один попался.
  -А мне теперь пересдавать, - вступила Юля в разговор. - Думала, расслаблюсь до Нового года.
  -Пойдешь вместе с Максимкой, - сказала Ника, поднимаясь со скамейки. - Он тебе списать даст, если что.
  
  13
  Леля устало ворочала ключом в замке квартиры. Она услышала точечное постукивание каблучков - Евгения Викторовна в последнее время завела привычку ходить дома в туфлях на каблуке, объясняя свою странность тем, что "настоящая женщина даже дома не позволяет себе ходить растрепой". Леля смутно увязывала мамино чудачество с участившимися посещениями Макса, но оставляла это без внимания - других проблем хватало.
  Войдя в квартиру, Леля увидела на полу мужские ботинки не папиного размера. Опознав их, она растроганно заволновалась. В кухне степенно чаевничал Макс, а Евгения Викторовна вышла в прихожую, чтобы встретить Лелю.
  -Лелек, у нас гость, - с радужным возбуждением сообщила Евгения Викторовна.
  -Знаю, - испортив матери роль вестника судьбы, пробормотала Леля. Она была обижена на Макса, что он ушел, не сказав ни слова, но виду не подавала. Леля, не заглядывая на кухню, прокралась в гостиную, и, забравшись с ногами на диван, обессилено положила голову на диванную подушку. Она смертельно устала. Голова напоминала чугунный шар, в котором в условиях высокотемпературной плазмы дымились мозги, спаленные титаническим умственным напряжением. Звуки квартиры гулко отскакивали от этого шара, причиняя только боль. В освещенном дверном проеме показался контур Макса.
  -Леля, ты, что тут лежишь, как макрель в белом вине? - неожиданно бодро обратился он к ней.
  Леля поморщилась. Макс говорил очень громко, усиливая головную боль. Однако, она нашла силы улыбнуться и ответить, шелестя губами, как весенний ветерок
  -Я очень устала, Максим.
  -Ты что, дуешься на меня? - сказал он, опускаясь на край дивана. Он взял ее лицо в свои руки. Они у него были теплые, абсолютно сухие, как стенка в сауне, и излучали какую-то целительную энергию. Леля почувствовала, как головная боль постепенно начинает отступать, а вместе с ней и обида, и страхи, и недовольство. Остается только теплое чувство успокоенности и защищенности. Она хотела, как можно дольше оставаться в руках у Макса. Так, наверное, себя чувствуют новорожденные сумчатые, уютно свернувшись клубком в теплом и пушистом мамином кармане.
  -Лелечка, прости меня. Просто расстроился сильно, не хотел, чтоб ты меня видела в таком состоянии.
  -Ничего, Максим, я понимаю.
  -Ужасно обидно, - продолжал Макс с жаром. - Я, наверное, единственных из всех этих косноязычных имбецилов был подготовлен и завалился только потому, что эта стерва Ника своими голыми коленками перехватила у меня душку Збарского.
  -Максим, она бы Печерской ни за что не сдала, - Леля почувствовала, как головная боль возвращается с новой силой. Она намеренно пропустила "имбецилов", хотя, следуя логике Макса, она тоже умещалась в этой категории.
  -А почему я должен пасть жертвой? Ты знаешь, я все забросил, готовился к зачету. Важно впечатляющее начало. Мне теперь кажется, что у меня вся сессия пойдет кувырком.
  -Максим, ты не мог бы чуть потише говорить. У меня голова сильно разболелась, - морщась, выдавила из себя Леля.
  -Что? - Макс удивился, что могут существовать еще какие-то затруднения помимо его провала на экзамене. - А, мигрень - болезнь слабых и нервических натур, - добавил он сухо. - Ладно, отдыхай, я пойду развлекать твою maman. Я ей тут анекдоты про Наполеона рассказывал.
  -Максим, - еле слышно послышалось из Лелиного угла. - Что у вас происходит с Никой? Вы как два хищника в одном вольере - готовы растерзать друг друга.
  -Ника? - задумчиво произнес Макс. - Мне кажется, что у нее раздвоение личности. Она все мнит из себя царицу Савскую, а на самом деле публичная девка с плаз Пигаль.
  -Макс, зачем ты так? Она ничего плохого тебе не сделала.
  -Не сделала? - заговорил Макс возбужденно. - Да, она не изувечила меня, не закатала под асфальт, не толкнула с горы в бездну. Но если ты хочешь знать, ее вербальные атаки, а проще выражаясь, ее поганый язык, наносят мне гораздо более ощутимые нравственные травмы, чем удар стамеской по темени.
  -Она иногда бывает слишком прямолинейна, я согласна. Но в душе она очень хороший человек. Помнишь, как она Соне помогала. Если бы не она, Соня бы вообще пропала.
  -Соня? - тут Макс на секунду остановился. - А что Соня? Ника же мне сказала, что Соня умерла от передозировки. Я еще свечку поставил по усопшей душе.
  Леля вдруг осознала, что сказала что-то лишнее. Она вспомнила, как Ника позвонила поздно вечером и попросила ее папу помочь Соне получить загранпаспорт. Это нужно было сделать очень быстро. Потом она сказала, что они отправили Соню к родителям в Израиль, только... Леля вспомнила это очень четко... Ника твердо просила, никому об этом не говорить, даже маме и Максу. А она проболталась так внезапно. Черт! Неудобно как-то. Но ведь это Макс - такой близкий и заботливый. Конечно, ему можно довериться. Хотя он всегда недолюбливал Соню, но причинить ей вред он не способен.
  -Максим, я открою тебе маленькую тайну, - решилась Леля. - Соню увезли к родителям, чтобы спрятать ее от того, кто дает ей наркотики. Ее папа врач-психотерапевт, он поместил ее в хорошую клинику. Ника просила никому об этом не говорить, но тебе, конечно, можно. Я не знаю, почему она тебе сама не сказала об этом.
  -По той же причине, - ответил за Лелю Макс, - из желания унизить меня. Показать, что мне нельзя доверить даже детский секрет. Вычеркнуть меня из ближнего круга посвященных. Она, следовательно, в вашей ложе верховная жрица, а я так - певчий из хора, мальчик-с-пальчик, вечно у нее на посылках.
  -Нет, Максим, все не так. Она умышленно сократила число людей, которые знают об этом. Ведь чем больше посвященных, тем больше шансов, что они кому-нибудь проболтаются. Вот как я, например. Об этом знали только те, кто непосредственно в этом участвовал.
  -А ты как же там участвовала? - саркастически усмехнулся Макс. - Пилотировала самолет Москва - Тель-Авив. Или, может, сестрой милосердия при ее бесчувственном теле.
  -Не иронизируй, - обиженно сказала Леля. - Мой папа ей паспорт помог выправить. Так бы я тоже ни о чем не узнала.
  -Ладно, - устало заключил Макс. - Завершим эту болезненную дискуссию. Воспоминания о Соне должны укладываться в пару словосочетаний. Большего она не заслужила.
  Леля больше не хотела возражать. Она знала, что это бесполезно. Она еще не выиграла ни одного спора у Макса. Ее стало утомлять, что в последнее время они постоянно ссорятся. И все из-за их же друзей.
  -Но Новый год мы все равно будем встречать все вместе, - уже проваливаясь в сон, сказала она.
  -Бесспорно, вместе, - успокоил ее Макс, накрывая пледом.
  Находясь в полусне, полуреальности, ей показалось, что Макс легким прикосновением провел сухой ладонью по ее льняным волосам, наклонился к самому уху, нежно лизнул набухшую мочку и коротко прошептал:
  -Я люблю тебя, милая Лелечка...
  
  14
  -Але?
  -Позови Соню...
  -Не слышу, милок, громче говори.
  -Позови Соню, старая ведьма.
  -Ой - старуха мелко затряслась, - нету Сони, в ИзаЕль она подалась к отцу с матерью.
  -Когда она уехала?
  -Давно, милок, уж недили дву как будет, или три. Не помню я, - старуха жалобно завыла, - оставь ты меня, старую в покое. Мне умирать уже скоро, у меня ноги больные.
  -Заткнись, кикимора. Адрес ее давай и телефон.
  -Нету у меня адреса. Они сами звОнють. Я и писать-то не умею - неграмотная я. Я всю жизнь при господах, всю жизнь в няньках. Не научили меня писать-то.
  -Я сейчас поднимусь в квартиру, у тебя есть три минуты, чтобы найти адрес...
  Это было последнее, что услышала бабка. Она почувствовала сильную ноющую боль в левой груди. Боль начала расти, захватывая все вокруг, и вдруг потолок начал быстро-быстро вертеться, как будто это был не потолок, а карусель, и потом все стало черным. Звуки застыли.
  В дверь позвонили. Звонок настойчиво заливался несколько минут, но некому было открыть дверь.
  
  В дежурную часть отделения скорой помощи поступил анонимный звонок. Голос, как его идентифицировал диспетчер, принадлежал молодому человеку. Он отказался представиться, сказал только, что в его доме проживает старая женщина, которая обычно убирается в его квартире. Она не приходила уже несколько дней, и он обеспокоен. Дополнительную информацию он сообщить не мог.
  Когда бригада "Скорой помощи" вместе с участковым милиционером открыла дверь, то увидела, что на полу рядом с телефоном лежала пожилая женщина. По заключению эксперта, смерть наступила в результате обширного инфаркта приблизительно 72 часа назад. Ввиду отсутствия состава преступления и очевидности естественной смерти уголовное дело открывать не стали, а умершую - Малашенко Зинаиду Ивановну должны были кремировать за государственный счет. Родственников умершей обнаружить не удалось.
  
  С утра 31 декабря Лелю разбудил звонок. Она, борясь со сном, протянула руку к тумбочке, на которой стоял телефон, и сняла трубку
  -Слушаю Вас.
  -А мы еще ничего не говорим, - послышался Никин смех в ответ. - Лелька, ты что, еще дрыхнешь? Я тут, между прочим, салатики режу.
  -Ника, который час? - Леля пыталась сфокусировать взгляд на будильнике, и на секунду ей это удалось. - О боже, уже два!!!
  -Два...- согласилась Ника. - А ты приносишь горячее. Я думала, у тебя уже барашек в печке дымится, а ты, оказывается, еще спишь.
  -Ника, я скоро приеду, только соберусь.
  -Ждем-с, но только до первой звезды. Давай быстрей, а то я тут зашиваюсь. Все, что мне удается приготовить, тут же сжирает Леха. Кстати, если хочешь, он встретит тебя вместе с бараном.
  -Здорово, - обрадовалась Леля. - Тогда через полтора часа у моего подъезда.
  Леля потянулась в кровати. Сегодня Новый год. Ее детство еще не закончилось. Ее по-прежнему радостно волновал запах зеленого дерева, которое неизменно из года в год ставили в гостиной. Она всегда со щемящим чувством счастья лезла на стеллаж, где хранились елочные украшения. Прежде, чем начать развешивать на елке, она долго их перебирала, рассматривала хрупкие, блестящие шарики, распутывала мишуру и дождик, пробовала елочные огоньки. Сегодня под елкой она найдет подарки, которые оставили папа с мамой. Это будет ее первый Новый год, который они встретят порознь. К родителям как всегда придут гости - будет весело и пьяно. Они будут играть в фанты и бутылочку и смешно целоваться друг с другом. Обязательно придет папин друг, именитый путешественник. Он станет играть на гитаре и петь песни, от которых замирает душа, и сердце наполняется бодрым зовом, влекущим в дальние края, в неизвестные земли. Всего этого Леля сегодня не увидит. Зато это будет ее первый Новый год с человеком, которого она любит. Она знала, что сегодня он должен ей сказать что-то очень важное, то, что пока говорил только шепотом или во снах. Новый год они будут отмечать у Лехи, и сегодня они опять соберутся все вместе - Ника, Юля, Леша, Максим и она. Не будет только Сони. Место Сони займет один мальчик, которого обещала привести Юля, если ничего не сорвется.
  
  -А что может сорваться? - поинтересовалась Ника, когда девочки, сидя у Лели на кухне пару дней назад, обсуждали новогоднее меню.
  -Я не хочу говорить, а то вдруг сглажу, - сказала Юля, и было видно, что только об этом ей и хочется говорить.
  -Ну ладно, Шурупчик, колись, - настаивала Ника. - Все-таки он ко мне в гости приходит, я всякую шваль не принимаю.
  -Не к тебе, а к Лехе, - обиженно сказала Юля.
  -Это почти одно и тоже.
  -Он не шваль, ты его даже не еще видела!
  -Это еще нужно уточнить, - Ника обернулась к Леле, возившейся с чайником. - Лелек, у нас сегодня будет чаепитие или нет? Что ты там копаешься?
  Леля, наконец, совладала с чайным ситечком, и, устроив на подносе чашки, сахарницу и блюдце с порезанным на дольки лимоном, понесла это все в гостиную. Девочки перебрались в комнату. Разговор на минуту оборвался, но потом возник вновь.
  -Итак, кто же этот Ромео? Не Леха, я надеюсь? - возобновила допрос Ника.
  -Нужен мне твой Леха, - огрызнулась Юля.
  -Леха всем нужен, - позевывая, ответила Ника. - Особенно он вам понадобится в новогоднюю ночь, поскольку Леля кинула нас через хобот с дачей, а другого места вы так и не нашли.
  -Я никого не кинула, - зарделась Леля. - Просто отопление ремонтируют. Вы же не хотите замерзнуть?
  -Не хотим, - покладисто ответила Ника, - вот это-то и повышает ценность Лехи в наших глазах. У него, слава богу, все работает.
  Кстати, я вот думаю, как мы там все разместимся, когда напразднуемся. Мы с Лехой занимаем супружескую спальню. Ты, Шурупчик, - обернулась Ника к Юле, - в каких отношениях со своим Ланселотом - в стабильно-платонических или раскованно-телесных?
  -Чего? - Юля пропустила вопрос.
  -Трахаешься ты с ним уже или нет? - переформулировала Ника.
  -А тебе-то, какое дело? - порозовела от негодования Юля.
  -С точки зрения половой гигиены, никакого. Меня интересует, можно ли вас в одну койку в гостиной положить, а то места мало.
  -Можно, - буркнула Юля.
  -Хорошо, - удовлетворенно резюмировала Ника. - Ну, а ты, христова невеста, - обратилась она к Леле, которая уже вся напряглась в ожидании Никиного вопроса, - с Максимкой все, поди, в щечки целуетесь?
  -Ника, нас, пожалуйста, в разные помещения, - коротко ответила Леля, пресекая дальнейшие Никины вопросы.
  -Тогда ты в холле, а Максимку засунем на кухню на раскладушке, поближе к холодильнику. Я знаю, он пожрать горазд.
  Выяснив для себя самое главное, Ника лениво перевела разговор на новогоднее меню. Она поразила девочек тем, что, оказывается, очень хорошо готовила. Она перечислила названия блюд, которые собиралась подать к новогоднему столу, и только их названия вызвали легкий спазм в желудке и усилили слюноотделение. Для нехозяйственных Юли и Лели она собственноручно составила список готовых продуктов, которые им поручалось купить. Но Леля сказала, что она тоже хотела бы готовить и поэтому попросит домработницу сделать ее фирменное блюдо - баранью ногу под марсельским соусом. Ника, подумав, решила, что нога сгодится.
  -Только мужикам ни мур-мур, - предупредила она. - Это сюрприз. Вкратце обсудив новогодние подарки, решили, что каждый принесет какую-нибудь смешную безделицу - потом все это они сложат в мешок и разыграют подарки наподобие фантов.
  
  Все это пронеслось вихрем у Лели в голове, и она, набросив халат, побежала на кухню, проверить, начала ли Люба готовить баранью ногу. Уже в коридоре ее начал обволакивать нежнейший запах жареной баранины - значит, Люба не подвела.
  Леля заглянула в родительскую спальню - никого не было. Мама вчера говорила, что они поедут кататься на тройке, значит, скоро вернутся обеду. Сделав за два часа тысячу бестолковых дел, Леля была готова. Домработница Люба помогла завернуть ногу в фольгу, аккуратно уложить ее в пластмассовый контейнер и донести до машины пакеты с едой и платье, которое Леля приготовила для вечера.
  
  Часы показывали уже одиннадцать, когда друзья, наконец, расселись за столом. Новогоднее меню стараниями Ники поражало воображение. Изысканность блюд напоминала посольский фуршет в честь главы дружественного государства, прибывшего с праздничным визитом. Здесь можно было увидеть "сырное ассорти, виноградные улитки по-бургундски, фенхелевый суп из Авиньона, рачки скампи в чесночном соусе, ломтики телятины с шалфеем, грибной мусс с базиликом", - перечисляла Ника оторопевшим гостям. Элегантность сервировки соперничала с утонченностью закусок и вин, поданных на стол. Положительно, в Нике погибала жена дипломата - она строго выполнила все предписания протокола по устройству официального обеда. Но если, преодолев чувство голода, перевести глаза на хозяйку, то можно было начисто забыть о еде. Ника была ослепительно хороша. На ней было надето шелковое платье цвета бургунди с открытыми плечами и полуобнаженной спиной. Тонкий, струящийся шелк сбегал по ней от плеч до мысков, оговаривая каждый изгиб ее совершенной фигуры. Сзади был небольшой шлейф, на который Ника просила обратить пристальное внимание, чтобы не наступить на него во время танцев. Ее чУдные волосы были собраны в высокую прическу, открывая лебединую шею, матово отливающую цветом слоновой кости. На шее была нитка с крупными рубинами, смотревшимися на ее мраморной груди как капельки крови, капающие из раны. Макс, увидев Нику, осел на диван, по-холопски открыв рот. Девочки, не менее пораженные Никой, шумно защебетали, а потом подошли поближе, будто бы для того, чтобы убедиться, что она была настоящая. Только Леха был удовлетворенно спокоен. Он заполнил собой кресло и, сидя в нем, с обожанием через стол взирал на свою любовь. Платье, за которым он летал в Лондон, было сшито исключительно для нее. Ника царственно заняла место во главе стола, объявив, что сейчас самое время проводить старый год. Преодолев суетливую неловкость, все стали шумно накладывать еду на тарелки, а Леха разливал вино по бокалам.
  Рядом с Юлей пустовало место, но ни она, ни кто-либо еще внимание на этом не акцентировал. Когда первый тост был сказан, а первое чувство голода утолено, пронзительно завизжал звонок. Юля от неожиданности выронила вилку, а остальные понимающе заулыбались.
  -Ну, Пенелопа, иди, твой Одиссей, наконец, приперся, - дружески подбодрила подругу Ника.
  Остальные замерли в любопытном ожидании. Никакие Никины усилия не сломили Юлино упрямство, и она так и не выдала имя своего предполагаемого кавалера. Видно, суеверие подтвердилось, поскольку ее бойфренд все-таки пришел. В прихожей послышался легкий шум, что-то упало на пол, звякнула посуда, трелью раздался Юлин смешок. Наконец, дверь открылась, и в комнату, готовую задымиться от сгустившего ожидания, вошла пара. Вздох удивления и радости пробежал вокруг, сильно смутив тем самым вновь пришедшего гостя. Он не ожидал войти в комнату, где на него сразу уставятся четыре пары глаз, расширившихся от разъедающего любопытства.
  -Антон!? - выдохнуло четыре рта.
  В проеме двери смущенно топтался получивший особенную известность после "картошки" владелец красной "девятки", принявший опосредованное участие во всех бедах, обрушившихся на компанию, сидевшую сейчас за новогодним столом. Спустя мгновение все пришло в движение. Пунцового от необычной встречи Антона усадили на его место, поближе к Юле. Она с неестественной старанием бросилась ухаживать за ним, подгладывая ему всякого разного из салатниц и розеток. Он, видно, сильно проголодался, потому жадно набросился на еду, утоляя первородный инстинкт. Он тыкал вилкой в разные блюда, справляясь у Юли об ингредиентах.
  -А сейчас, что я ем? - с интересом спрашивал он, разжевывая что-то мягкое и необычное на вкус.
  -Бургундские улитки - пояснила Юля.
  Антон, приостановив на секунду мельничное движение челюстей, вытаращил глаза на Юлю, и, подавляя рвотный рефлекс, прошептал.
  -Шутишь?!
  -Нет, - растерялась Юля, - можешь Нику спросить...
  Ника, подавляя улыбку, прервала тихий разговор с Максом и Лелей и уставилась на водителя "девятки" в вопросительном ожидании.
  -Это правда, что ли, эти...как их там, - боясь произнести слово, за которым может последовать тошнота, повторил вопрос Антон.
  -Что ты? - махнула руками понимающая Ника. - Совсем не эти...Юля шутит. Это креветки. Креветки ведь вкуснее?
  -Под пиво хорошо, - согласился Антон.
  -Пиво с утра на опохмелку, - пообещал Леха, - а сейчас придется пить "Шато Мутон-Родшильд" из погребов Энтони Моуэкс. Слыхал про такого?
  -Ну, вы, ребят, блин, даете! - восхищенно произнес Антон с набитым закусками ртом. - Я так еще никогда не отрывался. А я вам тут водки принес, думал мы по-простому.
  -Водка тоже сгодится, - откликнулся из своего угла Макс, сыто поглаживая живот, - мы ей с утра будет твой тарантас отогревать. Мороз на улице под тридцать.
  Все непринужденно засмеялись, и началось легкое, возбужденное веселье, какое бывает только в хорошей, тесной компании, сцементированной давней дружбой.
  Вдруг на экране телевизора, раздражающий звук которого был отключен, чтобы не мешал говорить, появилось одуловатое лицо президента, нетерпеливо ожидающего своего часа, чтобы сказать напутственную речь, встречающему Новый год населению.
  -Тихо, тихо, - закричала Юля, силясь преодолеть шумный рокот слов, - дайте Ельцина послушать.
  -На хрен тебе Ельцин? - перебил ее Леха, ты лучше послушай, как мы в армии в самоволке в винный магазин залезли. Провели там сутки, потом вместо вытрезвителя на "губе" две недели кантовались. Зато, выпили хорошо.
  -Ребят, ну также нельзя, - борясь за соблюдение новогодних обычаев расейского человека, отмахивалась Юля. - Надо Ельцина послушать, потом куранты. А ты, Леха, лучше шампанское приготовь - уже открывать пора.
  Ребята шумно стали протягивать бокалы, чтобы Леха наполнил их веселым, искрящимся новогодним напитком, и при первых ударах курантов все оживленно начали чокаться, стараясь дотянуться друг до друга - они вступали в новый год, неизведанный и загадочный, как обратная сторона Луны; год, который принесет им радость и горе, надежду и разочарование, веру и обман. Чего будет больше в этом новом году, они еще не знали, но верили, что этот он будет лучше, чем предыдущий.
  Сразу после того, как куранты оповестили о начале нового дня нового года, стало шумно и весело. Из угла, где сидел Макс с Лелей и Никой, доносились раскаты смеха. Макс развлекал девочек историями о том, как, будучи еще студентом иняза, он, желая подработать летом, попал в город Горький, ныне известный больше как Нижний Новгород. Поселившись в отеле, который был из той породы, что удобства имеют во дворе, а двора нет, Макс задумался о том, как ему следить за личной гигиеной. Удавалось это с большим трудом, потому что в работе коммунальных служб четко прослеживалась сезонность - летом вода появлялась в умывальнике только по утрам, когда все жители города чистили зубы. В остальное время суток потребность у горожан, по мнению городских властей, в воде совершенно отмирала. Вечером Макс, испорченных московским комфортом, еще раз открыл кран, надеясь на чудо. Но чуда не случилось, и он решил подумать об альтернативных путях. Справившись у дежурной по этажу, где горожане имели обыкновение делать ритуальные омовения, он получил причудливые инструкции, как от "гостиницы, на трамвае, а затем всего сорок минут пешком, потому что автобуса все равно не дождесси" добраться до городских бань, где всего за пять целковых можно намыться, сколько душа просит. Макс, будучи немного авантюристом, захватил полотенце и пошел отыскивать этот банно-прачечный комбинат. Дойдя до цели, он обнаружил ветхое строение, напоминающее недостроенный коровник. Сходство подкреплялось тем, что оттуда доносились звуки, схожие с мычанием скотины и окриками пастуха. Опасаясь дотрагиваться до склизких банных стен, мня себя в лепрозории, Макс осторожно проник внутрь. Плату за обмыв принимала раскрасневшаяся от банных паров молодуха, на голове которой ровными рядами крепились бигуди, делая ее похожей на шлем танкиста. Она трапезничала кефиром и здоровенным ломтем хлеба с куском вареной колбасы. Увидев Макса, бабенка раскрыла рот, в котором как у цыганки Азы, передние зубы были сработаны из драгметаллов, и, рыгнув, напустилась на него малорусской скороговоркой:
  -Ты чего сюда, сокол, прийшов? Не робишь, шо на стене для тебя понаписали? Зараз женочий день буде, завтра человичий и помоещьси тоды.
  Макс, с трудом отыскивая славянские корни, почти дословно восстановил текст, только одного не мог понять, почему сегодня был женский день, а завтра человечий. То есть, следуя логике заведения, женщины могли мыться каждый день, а мужчины только через день, когда наступал универсальный "человичий" день для страждущих обоих полов. Конечно, это можно было объяснить особенностями женской физиологии, но у Макса потребность содержать тело в чистоте была не меньше, чем у нижегородских баб. Потом, скосив глаз на прейскурант, криво висевший на стене, он обнаружил поразивший его график работы бань. Оказывается, помывочная служба функционировала переменно - день женский, день мужской. То есть "человичий" на малорусском означало мужской. Подивившись особенностям украинского словообразования, в котором мужчина назывался человеком, а, женщина, выходит дело, таковым не была, Макс задумался над тем, как ему все-таки помыться.
  Из истории ему было известно, что в России за мзду можно достать хоть звезду из созвездия Ориона, поэтому Макс начал (стараясь сделать свою речь доступной) предлагать содержательнице бань взятку в размере троекратной стоимости помывки. Та, глумливо хихикнув, неожиданно легко согласилась, засунув разницу между тарифом и полученной суммой в колышущиеся недра бюстгальтера.
  -Пойдем, милок, я тябя провожу, а то девок налякаешь? - охотно предложила свою помощь молодуха.
  Макс, еще не веря своей неожиданной удаче - надо же, за пятнадцать рублей не только помыться, но и посмотреть редкий тогда в провинции стриптиз - последовал в клубящиеся парами внутренности бань. Оборудование бани сохраняло все черты подобных заведений времен Киевской Руси. Современной особенностью был только водопровод. В остальном все было также как в ветхозаветные времена потомков Рюрика. Вдоль деревянных, попорченных сыростью стен, стояли длинные лавки, на которых громоздились жестяные тазы неизвестного предназначения. Свет падал из крошечного, как казалось, слюдянистого окошка, плохо просеивающего уже сумеречное сияние. Тут и там на лавках лежали выжатые, скрученные жгутом трусы и бюстгальтеры, которые хозяйственные нижегородские женщины простирывали тут же в бане. По полу бежал мутный, мыльный ручеек со спутавшимися волосами и крошечными обмылками. Путь его лежал в дыру, заботливо организованную в углу покатого пола. Стоял кислый запах болотной тины, смешанный с химическим ароматом дешевого хозяйственного мыла. Но самое волнующее впечатление производили девки. Первое, что увидел Макс, зайдя в помывочную, были крепкие, ядреные, немного рыхлые в основании зады, бесстыже развернутые к нему во всей своей белеющей красоте. В сгущенном парном воздухе они напомнили Максу пуховые подушки, выставленные в галантерейном отделе. Зады приходили в колеблющееся движение, пока девки натирали в шайке свои панталоны и лифчики хозяйственным мылом. В другом углу белотелая наяда нещадно терла себя мочалом из конского волоса, а потом, матюгнувшись, опрокидывала на себя шайку с водой, смывая мыльную пену. За секунду усвоив банный ритуал, Макс решительной поступью направился к шайкам, стараясь не смотреть в сторону колеблющихся задов - в нем рос соблазн. Вдруг одна из девок, всмотревшись в мыльно-паровую мглу, опознала в Максе мужчину. На всю баню раздался поросячий визг, подхваченный полудюжиной других голосов. Девки побросали шайки, похватали свои жгуты, и давай напяливать их на себя, стараясь прикрыть срамные места. Дверь распахнулась, и в помывочную вбежала золотозубая молодуха.
  -Ну, чого разорались? Мужика что ли не бачили. А те в гуртожитку до вас по балкони не лазиют?
  Девки визг прекратили и стали с интересом поглядывать на мужчину, ожидая, видимо, когда он стянет трусы. Вот этого Макс делать не торопился.
  -Может тебе, голубок, спинку потереть? - не выдержала одна девка. Другие загоготали, с нетерпением ожидая ответа.
  -Ты себе лучше жопу потри, - дружелюбно ответил Макс, смутно уловив, что нижегородским девкам галантность чужда, как свиньям апельсины. Он понял, что взял с девками верный тон, потому что они опять загоготали, приоткрыв щербатые, порченные кариесом рты.
  Потом они продолжили наступление.
  -А он, видать, мужик что надо. Смотрите, какой у него, как баклажан, - проявила наблюдательность другая девка. - Ой, бабоньки, мне б такого на пару ночей, я б с ним накувыркалась.
  -А я б прям здесь, - разоткровенничалась другая, - на лавке, пока он не убег.
  -Айда, бабоньки, его помоем, а то вона, какой гордый.
  И к ужасу Макса на него набросились девки, стали дергать его в разные стороны, водить мочалкой по всем местам, охаживать веником, да окатывать водой из шайки. Еле вырвался от них тогда. Похватав с лавки свои вещи, он метеоритом пронесся мимо веселящейся молодухи, которая на развернутой на столе газете очищала в тот момент сваренный в мундире картофель.
  -Приходь еще, - донеслось до него.
  
  Леха уже давно с волнением прислушивался к рассказу Макса, тлея от нетерпения узнать конец. Очевидно, конец его разочаровал.
  -Лох ты, Макс. Столько голых баб вокруг, а ты так лажанулся, - разочарованно протянул он.
  -Ты бы, конечно, всех там оседлал, - с уверенностью сказал Макс. - А потом бы повестки из вендиспансера получал. Нет, я туда "чисто" помыться пришел.
  -Вот, такая "Одиссея" приключилась со мной в провинциальном городе Г, - обратился Макс к девочкам. - А что это мы, барышни, не танцуем? Леля, у Вас мазурка еще не занята?
  Макс встал, подошел к магнитоле, и, покопавшись в дисках, выбрал один. Зазвучала медленная, грустная мелодия, от которой хотелось прижаться друг к другу плотнее и уже не отпускать от себя партнера.
  Компания разбилась на пары, и, при потушенном свете озаряясь лишь мерцанием елочных огней, слилась в медленном интимном танце.
  Макс наклонил голову к самому Лелиному уху и тихо сказал:
  -Леля, пойдем на кухню, я хочу тебе сказать нечто важное.
  Леля, удерживая радостную дрожь, покорно, не говоря не слова, пошла за Максом.
  Войдя в кухню, Макс оглядел разбросанные в беспорядке остатки продуктов, открытые пачки и банки, вздохнул и сказал:
  -Да, декорации, не подходящие...
  Потом выудил из-под кухонного стола табурет, посадил Лелю, сам уселся напротив. Он мягко взял ее руки в свои и тихо начал:
  -Леля, я миллионы раз читал в романах, как это происходит, но сейчас чувствую себя совершенно беспомощным.
  Леля ласково посмотрела на него, захотела, было, что-то сказать, но он мягко положил палец ей на губы, закрывая их.
  -Я должен сам.
  Потом, набрав воздуха, он сказал:
  -Леля, выходи за меня замуж.
  Она распахнула глаза, в них сверкнула слеза. Вот это и случилось. Правда, она думала, что это произойдет как-то иначе. Как? Она чувствовала, но объяснить не могла. Наверное, так, как написано в миллионах романов. Но все равно, это свершилось. Она сразу не поняла, что Макс ждет от нее ответа. Хотя какой ответ тут может быть. Надо крикнуть: "Да!!!". Но получилось только шепотом:
  -Я согласна...
  Только значительно позже она вспомнила, что он не сказал ей, что любит ее.
  
  15
  Новый год уже отсчитывал часы, и постепенно наваливалось сонное утомление. Такое обычно случается с гиперактивными детьми - за день они так надоедают родителям, что несбыточной родительской мечтой является желание поскорее отправить их спать, чтобы в пропитанной запахами тишине кухни, неловко пристроившись на табурете, посмотреть эротический фильм, который принесла соседка. Но не тут-то было - беспокойный отпрыск как назло все не унимается, сводя с ума все семейство. Он уже устал, капризничает, ноет, трет глаза и писает в колготки, но тем самым только возбуждает себя еще больше. В конце концов, когда родители, обессилив и испробовав все инструменты педагогики от уговоров до ремня, безнадежно дремлют рядом с его кроватью, он, победно озираясь, наконец, укладывается, как ни в чем не бывало.
  Все уже порядком устали, но спать никто не шел, повинуясь новогоднему инстинкту, предусматривающему бессонную ночь до рассвета. Леха предложил пойти на улицу, чтобы встряхнуться и глотнуть свежего воздуха. Почти все согласились, только нестойкая Леля сказала, что она лучше пойдет спать. Ребята гурьбой высыпали на улицу, натужно смеясь, стараясь развлечь друг друга. Ядреный морозный воздух действительно взбодрил засыпающий организм, сон на время отступил. Стало по-детски весело и куражно. Перед домом у забора дворничиха с прошлого утра намела большой сугроб, собрав снег с дорожек и тротуара. Разгоряченная компания под призывом Макса затеяла игру "взятие снежного городка". На вершине сугроба закрепились Макс с Антоном, Леха же, возглавивший женский штурмовой отряд, должен был забраться на гору и сбросить оттуда обороняющихся - почти как Стенька Разин, который подобным образом расправился с княжной, утопив ее во время речной прогулки. Затихший двор огласили бесноватые вопли штурмующих и победное ликование обороняющихся, после того как последним удалось отразить первую волну атак. Леха проинспектировал своих боевых подруг, и удовлетворился тем, что повреждения были незначительны - у Юли оторвалась пуговица на дубленке, а у Ники, для прогулки переодевшейся в джинсы, в ботинок и под брючины забился снег. Передохнув, Леха повел девиц в новое наступление. В этот раз удалось продвинуться немного больше. Леха с девицами закрепился на подножье сугроба и попал снежком Антону в лоб. Крики усиливались по мере того, как штурм приближался к заветному концу. Из подъезда дома вывалила еще одна подвыпившая компания и, завидев игрища на сугробе, который к тому времени уже напоминал вспаханную для весеннего посева клумбу, с гиканьем бросилась в бой. Получив неожиданное подкрепление, Леха сделал решающий рывок, и Макс с Антоном были сметены противником, преобладающим и числом и умением. Дальше бой перешел в рукопашную, когда на растоптанном и раскиданном по всему двору сугробе сошлись на кулачках разгоряченные соперники, смешавшись в одну кучу малу. Бодая и пихая друг друга, они азартно дрались, напоминая со стороны борющихся нанайских мальчиков.
  Наконец, утомившись, Ника с Юлей повались на снег, увлекая за собой Леху, Макса и Антона. Они лежали на снегу, раскинув ноги и руки, и глядели в бесконечность космоса, в недоступность галактик, откуда на них смотрели понимающие глаза далеких цивилизаций.
  Когда они вернулись домой, оказалось, что Леля уже спит, свернувшись по-кошачьи на кровати в спальне. Ника накрыла ее теплым пледом. Та немного заворочалась во сне, но глаза так и не открыла. Леха зашел в комнату, обнял Нику за плечи, поцеловал ее в ухо, и, глядя на счастливую Лелину улыбку, сказал:
  -Может, ее в холл перенести?
  -Не надо ее трогать, пусть здесь спит, - ответила Ника.
  -Слушай, киска, я что-то тоже замудухался слегка. Пойду покимарю.
  -Куда ты пойдешь? - спросила Ника. - Там еще все орут. Ложись здесь, с Лелькой.
  -Макс начнет возбухать...
  -Ну, вы же не голые... Перетрется.
  -Ладно, я здесь, на кресле, - сказал щепетильный Леха.
  -Ложись, Леш, я пойду чайку попью.
  В гостиной под мерное бормотанье телевизора, в котором оплачено веселились артисты всех мастей, на диване сонливо-уставшие сидели Макс и Антон. Юля уже дремала в кресле.
  -Макс, идем, поможешь мне раскладушку достать, - подавив зевок, сказала Ника. А ты, - бросила Антону, - диван разложи. В нем постельное белье...
  Макс, неуверенно ступая, поплелся за Никой в холл. Там они, громыхая, достали со стеллажей раскладушку, одеяла и подушки. Половину Ника бросила на стоящий в холле диван - там будет спать она, а остальное понесли на кухню.
  Когда утомление ночи близилось к развязке, Ника поняла, как сильно она опьянела. Как всякий пьяный человек, она была уверена, что почти в порядке. Однако, пытаясь доказать окружающим, что она способна на обычные действия, Ника говорила слишком громко, движения у нее были нарочито механические, а в голове царили кураж и бесшабашность. Они с Максом зашли в кухню.
  Через кухонное окно было видно, как занимался первый день года. Нечеткие до этого контуры деревьев и зданий, как на поляроидном снимке, выделялись из мглы и приобретали четкие линии. Кухонное пространство светлело и прояснялось.
  Ника склонилась над раскладушкой, устраивая Максу скромное походное ложе. Вдруг она неясно почувствовала, как рука Макса коснулась ее спины, и легкое ласкающее движение спустилось вниз, по позвоночнику. Она не шелохнулась, выжидая. Движения стали настойчивыми, почти требовательными. Ника выпрямила спину и в упор посмотрела на Макса, не снимая его рук, которые уже оказались на бедрах. Он, не говоря ни слова, потянул ее к себе, и уткнулся головой в живот, впитывая запахи ее тела. Ника продолжала молчать.
  -Ника, - приглушенным голосом заговорил Макс, - Ника, как я ждал этой минуты.
  -Зачем? - глухо спросила Ника.
  -Неужели ты не понимаешь, что я цепями прикован к тебе? Я не могу смотреть, как ты сидишь в лапах этого бабуина. Что он смыслит в любви? Что он может оценить в тебе? Только "фактуру, жопу, грудь"? Ну, это его любимые места?
  -Оставь Леху в покое. Ты его не знаешь.
  -Мне на него наплевать, я не могу смириться с мыслью, что он стоит между мной и тобой.
  -Он не между. Он рядом со мной. Я сама его выбрала.
  -Но почему он? Он же двух слов связать не может в одно предложение? У него манеры царя Зулусов. Он погубит тебя, Ника.
  -А может, мне такой нравиться? Может, я хочу, чтоб меня погубили,- без уверенности в голосе ответила Ника.
  -Типичная философия русской женщины - бьет, значит любит. Он уже доказал свою любовь? - Макс начал расстегивать Никины джинсы, будто бы в поиске синяков.
  -Макс, не надо, - слабо сопротивлялась Ника.
  -Ника, солнышко, - Макс бормотал, будто опьяневший. - Ника, я хочу тебя, я только об этом и могу думать, я с ума сойду, Ника.
  "Солнышко" почувствовала, как в ней растет похотливая женская волна. Мысли и до этого нечеткие, совсем смешались. Она ощущала, что ей до дрожи хочется, чтобы крепкие, ласковые руки Макса не оставляли ее тела и продолжали свое мягкое движение по изгибам ее бедер и груди.
  Он посадил ее к себе на колени, глаза в глаза, затем губами стал мягко исследовать ее грудь и шею, покрывая их влажными, теплыми поцелуями. Руками он освободил ее от джинсов, и, преодолев неловкость позы, начал расстегивать штаны.
  В Никиной голове мелькнул в последний раз вопрос, за чем она это делает, но остановить свое разохотившееся тело она уже не могла.
  Через короткое время она ощутила Макса внутри себя и, повинуясь пляшущему ритму, задергалась в его объятиях. Она начала проваливаться в бесконечную негу. Воспоминания умерли в эту минуту.
  
  16
  В тот год февраль выдался особенно капризным. Тридцатиградусные морозы сменяли сопливые оттепели, нанося жестокие удары по сосудистой системе. Ника часто чувствовала головную боль, раздраженность и какое-то странное чувство неустроенности. Помимо прошедшей экзаменационной сессии, сдать которую, по счастью, удалось всем, а Макс вышел из нее круглым отличником (он шутил, что словосочетание "круглый отличник" фонетически напоминает ему "круглый дурак", но был нескрываемо доволен), помимо последовавших за ней каникул (вся компания ездила в подмосковный дом отдыха), величайшей факультетской новостью была предстоящая свадьба Лели и Макса.
  Лишенная живых красок Леля, расцветала на глазах. Она подсвечивалась счастьем изнутри. Они подали заявление в ЗАГС через неделю после того, как Макс сделал Леле предложение. Эта новость явилась большой неожиданностью для их друзей, потому что почти дружеские отношения, сложившиеся между Лелей и Максом, не предвещали скорого вступления в брак. В большей степени это поразило Лелиных родителей. Евгения Викторовна принципиальных возражений не имела, однако, она не могла понять, к чему такая оперативность. Она хотела, чтобы Леля сначала окончила университет, выбрала специальность, а потом бы связывала себя матримониальными узами. Но Леля так горячо молила ее понять, что она просто не может существовать без Макса, угрожая все равно уйти из дома, и жить в грехе, что податливая Евгения Викторовна сдалась. Отец Лели вообще не проявил никакого интереса к тому, что дочь собирается замуж, потому что он был занят составлением федерального послания президента парламенту. День свадьбы был назначен на 13 февраля - оставалось немного времени, чтобы достойно выдать дочь замуж. Евгению Викторовну немного смущало, что Макс не собирался приглашать своих родителей на свадебное торжество, объясняя это тем, что они очень заняты, и приехать из Лиссабона все равно не смогут. Они прислали открытку, где неразборчивым профессорским почерком были написаны скупые слова поздравления сыну в связи с грядущими изменениями в его холостятской жизни. В конце было приписано четверостишие, написанное португальским поэтом XV века, которое Евгения Викторовна понять не смогла. В свободной интерпретации Макса оно звучало приблизительно следующим образом:
  
  Если ты сорвешь в саду розу,
  Впитавшую свежую утреннюю росу,
  То твой день будет наполнен благолепием и ароматом
  Ее трогательных, нежных лепестков...
  Если ты выбросишь розу, насладившись ее прелестью,
  То краски твоего дня померкнут вместе с ее смертью...
  
  И так далее. Внимательная Евгения Викторовна усмотрела в этом четверостишии подозрительную метафору, неуместную при данных обстоятельствах, но объяснила это чудачеством свихнувшихся литературоведов.
  Между женихом и его будущей тещей возникли также трения по поводу устройства самого свадебного торжества. Макс, ссылаясь на ограниченность в средствах, настаивал на скромном семейном обеде. Евгения Викторовна, как мать, выдающая замуж единственную дочь, мыслила куда масштабнее. Между ними не прекращались жаркие кухонные споры, пока, наконец, под давлением Лели жених не сдался, отдав все приготовления на откуп Евгении Викторовне. Она, почувствовав свободу, взялась за дело с энтузиазмом кавказской свахи. Целыми днями мать висела на телефоне, обзванивая всех своих подруг, которые когда-либо имели отношение к браку. Настоящей находкой стала ее давняя университетская приятельница, которая на днях выходила замуж в восьмой раз. Гостиная Лелиного дома теперь была завалена журналами со свадебной тематикой, а сама Леля должна была таскаться с мамой по салонам, где профессионально льстящие продавщицы проносили для примерки ворохи платьев, туфель, флердоранжей. Евгения Викторовна даже задумала купить костюм Максу, но тут новобрачный проявил завидную твердость. Он сказал, что еще в детском саду сам выбирал себе колготки и шорты, и уж как-нибудь сумеет подобрать для себя пару брюк с пиджаком. Мать Лели немного огорчилась, потому что все женские платья, увиденные ее в журналах всегда сопровождались костюмом жениха, безукоризненного, в мелких деталях, сочетавшегося с нарядом невесты. Макс мог нарушить гармонию.
  Сами брачующиеся находились в состоянии отстраненного счастья, их часто видели шепчущимися в укромных уголках университетских вестибюлей, или они, сплетя ладошки, сидели на лекциях с нежными блуждающими улыбками на лицах.
  Друзья ломали голову над подарками, но ничего, кроме постельного белья и кофеварок на ум не приходило. Леха предложил подарить щенка овчарки, потому что "собака - это друг человека", но Ника сказала, что женщина - это друг человека, и, по крайней мере, одна у Макса уже есть.
  Друзья сидели в университетской столовой, мусоля подсохшие эклеры и запивая их кофе, который по вкусу напоминал приворотное зелье из сушеных кузнечиков. Вдруг Ника вскочила из-за стола, и, ничего не говоря, бросилась вон из буфета. Никто не успел понять, что случилось. Леха встревожено посмотрел ей вслед и проговорился, что в последнее время Ника ведет себя очень странно. Часто жалуется на головную боль, чувствует себя усталой и срывается на него по каждому пустяку. Он поднял на Юлю глаза с намешанной в них печалью, тревогой и надеждой и, смущаясь, спросил:
  -Юль, может у нее там по женской части чего? Ты бы поговорила с ней, а то я не могу больше на нее смотреть. Хотел ее к доктору отвести, она не идет.
  -Ладно, Леш, - согласилась Юля, - я попробую, только ты сам знаешь, что от нее все что угодно можно ожидать. Может, она вообще разговаривать не будет.
  -Да, баба с характером, - пряча гордость, изрек Леха.
  -А у меня сеструха есть, - вмешался Антон, - как бы кузина. Так она, блин, залетела, и такая же была, нервная. Может, она тоже, а? - поймав тяжелый взгляд Лехи, он смутился и уставился в чашку с кофе.
  -Сам ты залетел, - ответил Леха, - она бы мне сказала, соображаешь?
  Юля встала и, одернув юбку, забравшуюся опасно высоко, сказала:
  -Мне надо в одно место, вы в курилку идите, я к вам приду.
  -Хиляй, - одобрил Леха.
  Юля шла по коридору, мурлыча песенку про "чашку кофею". В здании уже почти никого не было - начало семестра, еще не время напрягаться. Вот поближе к сессии, студент потянется в библиотеку. Курилки почти до ночи будут клубиться табачным дымом, испускаемым на минутку оторвавшимися от конспектов и книг библиотечными завсегдатаями. Юля любила университет в его тихой и безлюдной ипостаси. Прохаживаясь по его холлам и аудиториям, академический воздух которых, казалось, был напитан мудростью и открытиями, она ощущала причастность к могучей интеллектуальной элите страны. Она готова была дни напролет проводить в этом здании, поэтому часто без надобности оставалась здесь, слоняясь по буфету и библиотеке, в надежде встретить кого-нибудь, с кем можно было бы потрепаться и покурить.
  Юля подошла к облупившейся двери туалета, идентифицированного как "Ж" большой буквой, болтающейся на одном гвозде, толкнула ее и вошла внутрь. На полу возле раковин она увидела Никину сумку, небрежно брошенную хозяйкой.
  -Ника, ты здесь? - осторожно спросила Юля.
  Ответом ей послышался звук рвотного спазма и тихий стон. Затем дверь резко распахнулась, и из кабинки вышла Ника, похожая на утопленницу. Ее кожа была бледная, как мелованная бумага для принтера. Рукой она прикрывала рот, будто тайком зевала в филармонии, а лицо ее было искажено незаслуженным страданием. Она, не обращая внимания на Юлю, подошла к раковине, открыла воду и начала умываться.
  -Ника, тебе плохо? - Юля сделала шаг вперед.
  Молчание.
  -Ника, может Леху позвать? - Юля беспомощно смотрела на подругу.
  Наконец Ника распрямилась, достала бумажный платок, вытерла лицо и с ненавистью посмотрела на Юлю.
  -Ну, что уставилась?
  Юля растерялась от беспричинной грубости.
  -Чего ты орешь? Я только хотела помочь.
  -Да? - насмешливо произнесла Ника. - И чем же?
  Юля не знала, что ответить. Ей казалось, что лучше промолчать.
  -Меня Леха попросил с тобой поговорить?
  -А ...- протянула Ника. - Голубь мира... Ну, говори.
  Юля все еще не уверенная в том, что нужно продолжать разговор, выдавила.
  -Он думает, что ты заболела.
  -А ты, что думаешь?
  -А ничего не думаю, - почти прошептала Юля.
  -В этом-то и заключается твоя проблема, - сказала Ника, и вдруг, согнувшись и расширив глаза, она бросилась в кабинку, из которой опять послышались мученические звуки и шум спускаемой воды.
  Когда Ника вышла к умывальнику, Юля все еще топталась на месте. Ника, бросив на нее желчный взгляд, с усилием выдавила:
  -Ну что ты здесь стоишь, как столб?! Иди, расскажи всем, что я беременна!
  -Ты беременна? - не вполне понимая смысл услышанного, выдохнула Юля.
  -Да! Представь себе, - Ника обернулась к Юле, на ее землистом лице растянулась ядовитая улыбка. - А если ты узнаешь, от кого, то вообще обалдеешь? - казалось, она наслаждается, наблюдая, как Юля цепенеет. Она продолжала только затем, чтобы сделать впечатление еще трагичней.
  -От кого? - с глупой улыбкой спросила Юля, не понимая, какой же тут может быть выбор.
  -От Макса! - как кинжалом нанесла удар Ника, радуясь произведенному впечатлению.
  -От Макса, - глухо повторила Юля.
  -Да, от Макса, - отрезала Ника. - Беги, жалуйся всем. Настучи своей святоше Лельке. Так и скажи невесте: "Ника беременна от твоего жениха".
  -Но этого же не может быть! - помедлив секунду, и как будто что-то вспомнив, сказала Юля.
  -Может! - почти в слезах закричала Ника. - Ты - дура, что ты вообще понимаешь, что может, а что не может?!
  -Не ори! - завелась Юля. - Послушай меня, что я тебе скажу... - она пыталась прорваться сквозь Никину истерику.
  -Что?! - серые глаза Ники сузились до щелки. - Может, воспоминаниями поделишься, как он тебя "на картошке" девственности лишал, и как ты потом за ним, как болонка, бегала - "вернись, я все прощу".
  -Ника, не надо так, - почти умоляла Юля.
  -Я тебя ненавижу! - уже кричала Ника. - Ты жалкая дура, об тебя все ноги вытирают, а ты готова потом задницу лизать. Вали отсюда! Мне не нужны твои сопли, я со своими проблемами сама справляюсь.
  Юля, окаменев, от грубости и ненависти, только моргала, глядя на трясущуюся в истерике Нику. Потом, осознав, что все то, что она сейчас услышала, относится к ней, она, будто приняв решение, медленно расставляя слова, сказала:
  -Сама ты дура! Ну и пошла ты. Так тебе и надо, за то, что ты такая стерва! - и, опасаясь, что Ника кинется на нее с кулаками, она быстро выбежала из уборной, не забыв сильно хлопнуть дверью.
  В коридоре в полном непонимании томился Леха, который слышал доносившиеся из туалета крики, силился что-то разобрать, но зайти в туалет стеснялся. Увидев выбегающую Юлю, он, не сумев поймать ее за руку, крикнул вдогонку:
  -Юль, что у вас там случилось?
  -Ничего! - Юля на секунду остановилась. - Ей лечиться надо у психотерапевта.
  И, секунду помедлив, зло добавила:
  -И у гинеколога, - и исчезла в сумрачном пространстве коридора.
  Леха рывком открыл дверь и вступил в тускло освещенную внутренность женской уборной. Над раковиной, склонившись в позе боксера, получившего запрещенный удар, стояла обессилившая Ника. У Лехи похолодело где-то под сердцем. Он бросился к ней, развернул ее лицом к себе и почти закричал:
  -Ника, что случилось?
  -Что ты орешь мне в ухо? - стараясь вырваться из тисков его рук, захлебываясь в слезах, простонала Ника.
  Не ослабляя хватки, Леха включил воду из-под крана и силой наклонил Никину голову вниз. Он, пригоршней зачерпывая воду, обдавал ее лицо, смывая сопли и слезы. Наконец, он почувствовал, как конвульсии в ее теле стали утихать, и она, только тихо всхлипывая, стала вытирать вспухшее от слез лицо. Он прижал ее к груди, и мягко подталкивая в сторону двери, повел, как ведут поднявшегося с кровати больного, сраженного тяжелым недугом. В коридоре он усадил ее на скамейку, а сам присел рядом, продолжая прижимать ее к себе, опасаясь, что без него она опять потеряет устойчивость.
  -Ну, что ты, мать, хнычешь, - успокаивал он Нику. - Я тому, кто тебя обидел, яйца откручу.
  -Откуда ты знаешь, кто это? - подняла на него встревоженные глаза Ника.
  -А что, правда, тебя кто-то обидел? - Лехины мускулы стали наливаться твердостью, как перед боем.
  -Леша, мне надо сказать тебе кое-что, только я не знаю, как, - жалостливо, глотая опять закапавшие слезы, проговорила Ника.
  -Говори, как есть, - Леха почувствовал, как сердце заныло недобрым предчувствием.
  -Я очень виновата перед тобой, Леш. Ты самый добрый, самый верный, самый бескорыстный человек, который встретился мне в этой дурацкой жизни, а я предала тебя как последняя дрянь.
  Леха заерзал на лавке, сложив свои огромные, как боксерские перчатки руки в кулаки. Он то распрямлял пальцы, то собирал их обратно в кулак.
  -Ну, ты, это, Ника, брось. Ты тоже хорошая... - он вдруг почувствовал, что не хочет, чтобы Ника продолжала. Что бы там не случилось, пусть все останется, как в эту минуту. Ее доверчивая голова у него на плече. Ее детские слезы намочили ему рубашку. Она говорит ему слова, которые он ждал от нее полгода и уже потерял надежду, что когда-нибудь сможет их услышать. Но Ника продолжала:
  -Я беременна, Леша.
  -Что ты? - он хотел убедиться, что не ослышался.
  -Я беременна, - точно повторила Ника.
  Леха вдруг почувствовал, как в него вливается нечеловеческое счастье, которое может прийти только с небес. Он очумело посмотрел на Нику и, задыхаясь от распиравшей его радости, закричал:
  -Ника, у нас будет ребенок!
  Потом он на секунду остановился, будто бы пытаясь зацепиться за какую-то неуловимую мысль, и спросил очень нежно и дурашливо:
  -Как же это мы с тобой так пропустили?
  Ника как в беспамятстве посмотрела на него, потом, опасаясь удара, отодвинулась в дальний угол лавки, и шепотом произнесла:
  -Это не твой ребенок...
  Леха наклонил голову поближе, развернув ее левым ухом, будто прислушиваясь.
  -Не понял?!
  -Это не твой ребенок, - сказала Ника, и подняла руки, защищаясь от него.
  Леха встал, навис над ней всей мощью своего огромного тела, потом, схватив ее за плечи, как хватают безжизненный манекен, наряжая его для магазинной витрины, затряс ее, издавая при этом стон раненого носорога. На секунду Нике показалось, что он убьет ее.
  -Чей это ребенок, сука? - захрипел он.
  -Отпусти меня, мне больно, - умоляла она.
  -Я тебя сейчас по стене размажу, если ты не скажешь, кто этот козел.
  -Я не скажу, пока ты меня не отпустишь, - Ника начала рыдать.
  Вдруг в конце коридора послышалось громыхание пустых ведер, глухой удар упавшей швабры и шаркающие шаги старческих ревматических ног, обутых в резиновые галоши. На них надвигалась уборщица, нагибающаяся по пути, чтобы подобрать с пола брошенный мусор. Подойдя поближе к лавке, на которой Леха тряс Нику, она оторопело остановилась, уставившись на них выцветшими бессмысленными глазами. Потом тряхнула головой, будто отгоняя неподходящую мысль, и беззубо произнесла:
  -Эй, милай, отпусти девку. Чтой-то ты ее трясешь, как грушу. Она вся прям обмерла со страху.
  -Пошла отсюда, старая жаба, - не оборачиваясь, отрезал Леха. - Не твоего ума дело.
  -Я те щас покажу жабу, - негодовала бабка. - А ну, идить отсель.
  И тут она, неожиданно вооружившись шваброй, как булавой, размахнулась и со всей силой обрушила ее на Лехин хребет.
  Он согнулся не столько от боли, сколько от неожиданности. Выпустил на секунду Нику, которая, потеряв поддержку, рухнула на лавку, больно ударилась головой и потеряла сознание. Бабка вытянула шею, чтобы рассмотреть, какие разрушения принес первый удар, и опять ощетинилась шваброй, как только Леха распрямился и обернулся к ней лицом.
  -Ты что делаешь, сушеная каракатица, - промычал Леха. - Я сейчас из тебя жульен сделаю.
  -Сам ты Дон Жуан, - парировала знакомая с персонажами мировой литературы бабка, последние двадцать лет убиравшая на филологическом факультете.
  Леха дернулся, пытаясь завладеть шваброй, но бабка ловко как средневековый рыцарь уклонилась от него, и нанесла быстрый рассчитанный удар в брюшную полость. Засвидетельствовав, что Леха на время вышел из боя, она подхватила свое ведро, боевую швабру и неожиданно прытко побежала на скрюченных ревматизмом ногах. Она знала, что если Леха придет в себя, она уже не отобьется.
  Но Леха и не думал преследовать уборщицу. Он, восстановив дыхание после бабкиного апперкота, повернулся к Нике и увидел, что она безжизненно сползает на пол. Испугавшись не на шутку, он растянул ее тело на лавке, скинул с себя свитер и подложил ей под голову. Затем начал прощупывать пульс. Ника зашевелилась, открыла глаза и, слабо улыбаясь, тихо сказала:
  -Леш, зачем ты меня так больно?
  У Лехи с нижних ресниц вдруг поползла слеза.
  -Ника, киска моя, это не я, это старая харя. Е-мое, - Леха засуетился, бестолково поправил свитер под Никиной головой. Он весь обмяк, сел на лавку, свесив руки между колен. Потом, вспомнив что-то, обхватил голову руками и, не поворачиваясь в сторону Ники, сказал:
  -Ника, может тебе помочь аборт сделать. У моего отца одна баба знакомая в больнице есть - он к ней всех своих секретарш посылает. Каждый квартал кто-нибудь ходит, прям конвейер АЗЛК. - Леха не знал, что надо говорить, поэтому говорил первое, что шло в голову. Он вдруг понял, что готов все забыть, простить, только бы Ника не оставила его. Он мучился тем, кто этот неизвестный ему враг, соперник. Будет ли он предъявлять права на Нику, в каких она с ним отношениях. Его терзала неизвестность, потому что он знал, что сейчас от него ничего не зависело. Ника молчала.
  -Ника, прости меня, - глухо процедил он. - Я сорвался. Я не ожидал.
  -Ничего, Леш. Случается. Отелло вообще придушил.
  -А, мавр, - вдруг вспомнил Леха. - Я читал.
  Ника вздохнула, набрала в легкие немного воздуха и тихо заговорила.
  -Леша, я знаю, что лучше всего было бы сделать аборт и забыть про это. Ты хочешь знать, кто это?
  Леха сделал неуверенное движение головой. Ника продолжала.
  -Ты его не знаешь. Но это произошло случайно. Это ничего не значит. Это было только один раз, и, может быть, вообще не случилось, если бы ты был всегда рядом со мной. Я хочу, чтоб ты понял. Я никогда не связывала себя никакими серьезными отношениями. Ни с кем. Я не верила, что может быть любовь, и что меня могут любить за то, что я - это я. Не за фигуру, не за грудь, не за деньги моего отца, а просто, потому что я - Ника. Со всеми недостатками, пороками, закидонами. Я долго не хотела признать себе, что ты, это тот человек, которого я хотела встретить - боялась обмануться. Потом я поняла, что привязываюсь к тебе. И вдруг я запаниковала, мне казалось, что теряю свободу. Что теперь я не могу, как раньше, поступать так, как захочу. Теперь я должна соизмерять свои поступки с желаниями и чувствами другого человека. То есть, тебя.
  Ника остановилась на секунду, чтобы набраться духу, потом продолжила:
  -И вот, я захотела доказать себе и тебе, что я опять свободна. Что мной никто не может распоряжаться. И поэтому я сделала это. Но только сейчас я понимаю, какая это была глупость, ребячество. Мне не надо ничего никому доказывать. Я просто, - Ника вздохнула, - люблю тебя...
  Она посмотрела на Леху и увидела, что его могучие плечи колеблются в подрагивающем ритме. Леха плакал, не вытирая слезы.
  Ника поднялась, преодолев головокружение. Села на лавку, свесив ноги, и, мягко обняв Леху за плечи, сказала:
  -Леша, я не могу делать аборт. У меня отрицательный резус.
  Леха оторвал руки от головы, повернулся всем телом к Нике, сгреб ее в охапку, и, рыдая уже в голос на ее плече, сказал, тыкаясь мокрым носом ей в ухо.
  -Ника, выходи за меня замуж. Это будет наш ребенок. Мы никому ничего не скажем.
  И тут Ника опять не выдержала. Поток слез прорвался, как горный поток через хрупкую плотину. Они так и сидели, прижавшись друг к другу и рыдая навзрыд.
  Мимо них в обратном направлении прошла уборщица со шваброй наперевес, готовая как в русско-финскую дать отпор врагу, но, увидев их обнявшимися и рыдающими, остановилась, оперевшись на швабру, и, качнув головой, проговорила:
  -Ну, петух... То бедокурил здесь, чуть девку до смерти не затряс, а теперь милуешси. Прям как мой муженек покойный, царствие ему небесное. Сначала нажрется, как кабан, отходит меня скалкой, а потом вот также, сядет и давай слезы пускать, так что хоть таз подставляй. Вот вас мужиков и не поймешь...
  -Иди, иди, старая пепельница, - добродушно отозвался Леха, нащупывая Никины влажные, распахнутые губы.
  И бабка пошла, волоча старые ноги, восвояси...
  Потом вдруг Ника оторвалась от Лехи и тревожно сказала:
  -Ой, Леш, что я наделала!
  -Что еще? - устало отозвался Леха.
  -Я Шурупчику обо всем рассказала, просто разозлилась, не в себе была...
  -Юльку я беру на себя, - пообещал Леха.
  
  17
  Пока Леха и Ника вырабатывали формулу их будущей совместной жизни, Юля, выбежав из университета, стремительно шла к метро. Всего одна остановка до проспекта Вернадского и она уже у Лели дома. Перед входом в метро она остановилась. Ее немного лихорадило от волнения. В минуты эмоциональных встрясок у нее слегка поднималась температура, и оттого ее охватывала знобящая слабость. Уже начинало темнеть, и улицы опускались в плохо освещенную мглу февральских сумерек. Перейдя улицу возле метро, Юля чуть не угодила сапогом в рыхлую жижу подтаявшего возле тротуара снега. Она заметила, как колер состояния ее души точно сочетается с красками городской природы - серость, местами подкрапленная бурым, грязно-голубоватая желтизна и поверх зеленое, символизирующее тоску. Юля села на лавку и задумалась. Она думала о том, как она расскажет обо всем Леле. Свадьба была назначена на 13 февраля (как их угораздило выбрать такую дату?), значит, оставалось всего 10 дней. Через десять дней добрая, нежная, целомудренная Леля, самая правильная из всех, самая чистая и светлая, свяжет свою судьбу с человеком, о котором, возможно, не знает почти ничего. "В самом деле, - Юля задумалась, - что мы знаем о нем?" Как-то с самого начала они все быстро передружились, и само собой разумеющимся стало то, что друг другу можно беззаветно доверять. Макс из всех производил самое благопристойное впечатление, особенно на родителей. Его приятная особенность речи, изысканность словаря, отличные манеры не допускали даже малейших сомнений в его порядочности и надежности. Казалось, что они его знали века, но в сущности, что они о нем знали? Никто никогда не был у него дома. Может, Леля уже побывала, но она никогда ничего не рассказывает. Как-то еще на заре их дружбы Юля хотела посплетничать с ней о Нике, на что Леля задрала к бровям ресницы, выражая некоторую степень брезгливости, и голосом, не допускающим возражений, нравственно изрекла, что "обсуждать близких знакомых удел кухарок и горничных". Откуда она взяла этих кухарок? Никто даже слова такого не помнит уже, а она, видите ли, сравнивает с ними Юлю. "Ладно, о Лелиной старорежимности потом подумаю, - остановилась Юля. - О чем это я перед этим размышляла?". А, так значит, у Макса никто никогда не был в квартире. У всех были, даже у Ники были, а у него нет. Тут Юля вспомнила, как они ходили в гости к Нике. Они уже давно собирались пойти, потому что Ника сама всех пригласила, но она постоянно перемещала дату, как будто чего-то ждала, но у нее все не получалось. Потом Юля поняла, почему. У Ники мать была алкоголичкой. Ника все выжидала, когда она куда-нибудь свалит. А у той была какая-то беспорядочная жизнь. Она никогда не знала, что с ней случиться в следующие пятнадцать минут, а долгосрочное планирование она вообще отвергала. Наконец она куда-то уехала, то ли на Борнео, то ли в Бермудский треугольник. И они все пошли к Нике в гости. Когда Юля увидела Никину квартиру, она подумала, что попала в залы Эрмитажа, который ей запомнился со школьной поездки в Питер. Другая аналогия ей в голову не приходила, потому что подобную роскошь она видела только в Эрмитаже и в Никиной квартире. Больше нигде. Они сначала попали в парадное - "Ну, точно, как в Эрмитаже!" - сразу сравнила Юля. На лифте, в котором стоял дядька в бархатном костюме и фуражке, они поднялись на третий этаж. Юля думала, что этот дядька тоже в этом доме живет, правда одет странно, как швейцар в гостинице, а оказалось на самом деле швейцар. Вот ведь как!
  Дверь им открыла малословная девица в белом переднике. Она с вымученной улыбкой хорошо оплаченной, но недолюбливающей хозяев прислуги, приняла у них пальто и куда-то их понесла. Она не смогла сдержать гримаску, когда Соня всучила ей свою куртку, напоминающую ветровку геолога, прошагавшего в ней сотню верст по болотистой таежной земле. Раскрыв рты, они вошли в гостиную, которая оказалась "малой гостиной" или "оранжевой", как пояснила позже Ника. В Юле сразу поселилось беспокойство - ей не терпелось посмотреть, каких же размеров тогда должна быть "большая гостиная", цвет в данном случае ее не интересовал.
  Они расположились на диване и креслах, обивка которых была до того отталкивающе прекрасна, что, сидя на ней, человек испытывал страшное чувство раскаяния из-за того, что он сидит на такой обивке задом, тогда как она могла бы служить прекрасным настенным гобеленом в будуаре мадемуазель Помпадур.
  Потом уже другая с виду прислуга, но с похожим выражением лица - выражением презрения, маскируемого под учтивость, подала чай на серебряном подносе. На нем стояли чашки настолько хрупкие и прозрачные, что, дотрагиваясь до них, Юля ощущала себя Гулливером, пытающимся застегнуть брильянтовое колье на шее у королевы лилипутов - страшно было в руки взять, либо колье порвешь, либо сломаешь шею королеве.
  Освоившись с чайным сервизом, Юля начала осторожно озираться. Как раз недавно они на лекциях по истории искусства прошли что-то, что напоминает эту гостиную - стиль какой-то. Ну, конечно, ампир. Очень похоже, особенно буфет у окна. Нет, ну точно Эрмитаж!
  Сама хозяйка выглядела совершенно равнодушной к окружавшей ее роскоши. Как будто издеваясь над обивкой-гобеленом, она забралась на диван с ногами, поставила на подлокотник чашку и начала пить чай, кроша вокруг себя шоколадным печеньем. Соня тоже выглядела вполне расслабленной, как будто в своей жизни ни разу не видела Эрмитажа.
  Макс, как только справился с первым шоком, начал расхаживать по комнате, держа руки в карманах. Он склонялся перед книжными полками, шумно одобряя подбор книг по искусству, а потом остановился перед невзрачной картиной, напоминающей карандашный рисунок.
  -Ника, - вполоборота обратился он к хозяйке дома. - Осмелюсь обратиться с вопросом, а вот эта копия Дюрера...
  -Это не копия, - перебила Ника, - стряхивая на ковер крошки печенья, - это подлинник.
  Макс, услышав это, сильно заволновался, наклонился к картине, почти нюхая ее; ему не хватало только лупы. Казалось, что сейчас он начнет оспаривать ее подлинность.
  Неожиданно дверь гостиной широко распахнулась, и в проеме показался Никин отец, которого Юля уже видела прежде, потому что он завозил ее домой с "картошки". Ника, как дикая кошка, кинулась к нему на шею, и он с легкостью приподнял ее над полом, чтобы чмокнуть в розовый пробор на голове.
  Генрих Иванович Осмолин окинул взглядом комнату, немного дольше, чем полагается, задержавшись на каждом, но при этом почти не посмотрел в сторону Макса.
  -Ну что, молодежь, развлекаетесь? Или, современно выражаясь, тусуетесь?
  Все шумно заговорили разом, каждый о своем. В целом, было понятно, что ребятам здесь нравится.
  -Да, - протянул он. - А вот Ника критикует. Говорит, что интерьер напоминает ей стиль ампир.
  Юля мысленно поздравила себя с точным попаданием.
  -Но у Вас, Алексей, - Осмолин нагнулся к Лехе, сидевшему вполоборота диване, - я полагаю, Нике нравится больше. Ведь это у Вас она имеет обыкновение ночевать.
  Бедный Леха, не рассчитывавший на диалог с Никиным отцом, залился краской до корней волос, и, потупив глаза, проговорил негромко:
  -Ей нормально.
  -Ника непритязательна, - то ли с одобрением, то ли с сожалением заключил Осмолин.
  -Ладно, - он бросил быстрый взгляд на часы, - не буду вам мешать. Пойду, займусь своими делами.
  Какими делами он собирался заняться, стало ясно после того, как в проем не затворенной двери просунулась голова, принадлежащая хорошо созревшей блондинке с пухлыми щечками и капризными губками, собранными в бантик. За головой она просунула еще и ногу, конца и края которой в дверном проеме не было видно, и, слегка топнув, чтоб привлечь к себе внимание, обиженно замяукала:
  -Ну, долго ты еще? Я шампанского хочу...
  Генрих Иванович, отвесив легкий поклон, направился в сторону двери, на ходу бросая извинения.
  -Прошу покорно меня извинить, но мы с коллегой должны работать над бизнес-планом. Наверное, засидимся. Так что заранее прощаюсь со всеми.
  Юля, хлопая ресницами, уставилась на Нику. На дочь Осмолина этот эпизод не произвел ни малейшего впечатления. Она продолжала меланхолично потягивать чай и краем глаза следить за Лехиной рукой, которая норовила пощекотать ей пятку.
  
  Все это Юля припомнила, сидя на застывшей скамейке прямо перед входом в метро. Туда-сюда сновали люди, которые, пройдя через стеклянные, немытые двери с надписью "вход", становились пассажирами. Рядом с метро шла изобильная торговля. Коробейники всех мастей, обутые в валенки, все нахваливали свои товары, пытаясь сбыть людям-пассажирам неказистые изделия азиатских производителей - расчески, колготки и гигиенические тампоны. Неподалеку в лужице торговали фруктами. Озябшие мандарины лежали бок о бок с теплолюбивыми бананами и киви, а зеленые бока яблок выглядывали из коробки, накрытой для тепла одеялом.
  Юля перевела взгляд на ряд палаток, теснившим пассажирам проход к метро. В них были развешаны костюмы, платья, брюки вперемешку с женскими панталонами неправдоподобных размеров. Если спросить продрогшую на морозе тетку в серых пушистых рейтузах, где сделаны все эти изделия, то неизменно услышишь ответ - "made in France". На самом деле все пошито на Малой Арнаутской улице, в чем можно будет быстро убедиться, если что-нибудь купить - "французская" трикотажная кофта после первой же стирки ужимается до размеров кукольного платья, радикально изменяет свой цвет и в процессе стирки теряет пуговицы, крючки и другие аксессуары. Но недальновидный народ все толпится возле палатки - пощупывает что-то, приценивается. Женщины любят прикладывать к груди бюстгальтеры прямо на пальто, на глазок определяя его размер. Тетка в серых рейтузах опытным глазом следит за всем подряд - чтобы не сперли чего с витрины, чтобы не замарали бюстгальтер при примерке, чтобы, не дай бог, не всучили фальшивую пятидесятирублевку.
  Юля подумала, что ей все это смертельно надоело. Надоело ездить каждый день в душном, переполненном метро, среди толкающихся горожан, которые так и норовят пихнуть тебя локтем под диафрагму; ей надоели потные, кривоногие мужчины с лицами деревенских кузнецов, от которых уже днем разит крепким, как нашатырь, перегаром; ей надоели измученные женщины в стоптанных сапогах, со скособоченными пуховыми беретами и сумками с надписью "Рамстор". Ее просто достала теснота и бедность их трехкомнатной квартирки, где она должна делить комнату с дебиловатым братом. Почему ей не посчастливилось родиться в такой семье, как у Лели, или хотя бы как у Ники, на худой конец, как у Лехи, только бы не в этой мещанской трясине. Ее в последнее время стала бесить ее мать. Ее гортанная назойливость, невежество, убогость во всем заставляла Юлю стесняться ее, избегать бывать с ней вместе на улице. Она не любила приглашать домой друзей, когда Марья Тихоновна, закрутив жидкие волосы в бигуди, проводила время дома, отдыхая от своей торговой точки на оптовом рынке.
  Юля до того, как попасть в университет, жила обычными проблемами подростка, взращенного в "простой семье" без излишеств. С самого детства, вспоминала она, они на всем экономили. Конечно, время было другое - магазины были пусты, как подвергнувшийся нападению варваров христианский храм, но другие где-то все доставали. В их семье все было ограничено - потому что всегда на что-то копили: то на польский кухонный гарнитур, то на стиральную машину "Вятка"-автомат, то на "новый костюм для отца, "а то старый уже совсем протерся", как будто бы у мужчины не могло быть двух костюмов. Один обязательно должен был рассыпаться на нитки, только после этого покупался новый. Единственное, что всегда поражало Юлю, это то, что ее мелочные и жившие в нужде родители всегда исхитрялись дарить ей на день рождения дорогие подарки. Не просто дорогие, а очень дорогие. На прошлый день рождения ей подарили компьютер, на предыдущий, когда ей исполнилось шестнадцать - золотые серьги с брильянтами. Юля помнила почти каждый день рождения; обычное радостное значение, который этот праздник имел для всех людей, для нее усиливалось тем, что она с возбуждающим нетерпением ждала его, задолго начинала гадать, что же достанется ей в этот раз...
  -Юлька, ты что тут делаешь? - раздался над самым ухом звонкий голос. Юля вздрогнула от неожиданности, подняла глаза и увидела стоящую перед ней Лелю.
  -Леля, - совпадение обстоятельств поразило Юлю. Теперь она уже не сомневалась, что должна поговорить с Лелей, раз подруга сама оказалась здесь. Видно, судьба подала знак. - Леля, - повторила она. - Я здесь сижу, а ты что делаешь?
  -Я совсем голову потеряла, - начала делиться Леля. - Представляешь, сумку забыла в библиотеке с кошельком, мобильником, всеми кредитными карточками. Думала, что все... А девочки в библиотеке такие чУдные оказались - нашли мою сумку, узнали телефон и позвонили домой - а я даже и не подозревала, что оставила ее там. У меня какой-то сиреневый туман в голове в последнее время. Макс говорит, что это брачный синдром.
  Тут Юля посмотрела Леле прямо в глаза:
  -А что еще говорит Макс?
  -О чем? - не поняла сути вопроса Леля.
  -Ни о чем, а вообще, - Юля продолжала смотреть на Лелю немигающим взглядом.
  -Юлечка, - Леля старалась сохранять терпение. - Ты что-то конкретное имеешь в виду или просто так интересуешься?
  -Леля, мне нужно сказать тебе что-то очень важное. Только не здесь, - быстро добавила Юля.
  Леля растерянно посмотрела вокруг.
  -А где? Хочешь, поехали ко мне домой...
  -Там, наверное, Макс, - предположила Юля.
  -А что, ему возбраняется слушать? - с вызовом проговорила Леля.
  Юля быстро соображала.
  -Леля, я знаю одно место, где мы можем поговорить, и никто нам не помешает.
  -Да, и где же это? Может быть, в Овальном кабинете Белого дома?
  Юля с неприязнью заметила, что в последнее время Леля невольно копировала ужимки Макса. Намеренно или случайно, она старалась говорить со всеми в насмешливо-ироничной манере, так свойственной ее жениху. У Лели это выходило не смешно. Ее ирония звучала или глупо, или обидно.
  -Это здесь недалеко. Поедешь?
  -Ну, ради неудовлетворенного женского любопытства ко всяким тайнам, пожалуй, поеду. Но если это опять про Нику, то лучше как-нибудь в другой раз. Завтра коллоквиум по русской литературе, я еще учебник не открывала.
  Юля встала с лавки, к которой уже почти примерзла, взяла Лелю за руку и повела ее к дороге. Там за минуту они поймали частника, и уже через четверть часа остановились около здания университетской общаги. Покопавшись в кошельке, Юля сунула частнику какую-то мелочь и, поправив сбившуюся на бок дубленку, зашагала в сторону парадного.
  Когда они шли по дорожке, ведущей к зданию, зазвонил Лелин телефон. Она, судорожно порывшись в бездне сумки, вытащила его и чуть быстрее, чем нужно ответила:
  -Слушаю Вас!
  Потом она несколько секунд молчала, а затем, прикрыв телефон ладошкой, сказала на ходу Юле:
  -Ты иди вперед, я тебя догоню.
  Юля прибавила шагу, чтобы отдалиться от Лели на приличное расстояние, но ветер все равно доносил обрывки фраз:
  -Я задержусь... с Юлей... просто она попросила ей немного помочь... не знаю.
  Потом Лелин голос стал еще тише, и Юля уже с трудом разбирала слова. Она даже замедлила ход, чтобы лучше слышать.
  -...я не буду говорить, если ты намерен продолжать в таком тоне... не знаю... Максим, подожди...
  На этом Лелина речь оборвалась, и Юля краем глаза заметила, что она с чувством кинула телефон обратно в сумку. Лицо ее при этом было искажено злостью. Она подняла глаза и, встретившись взглядом с Юлей, быстро натянула улыбку.
  -Извини, мне мама звонила, спрашивала, куда я пропала.
  Юля сделала вид, что верит Леле, но про себя подумала: "Что-то у них не так".
  Они зашли в подъезд общежития, где возле входа толпилась небольшая группа студентов. Они то ли только вошли, то ли собирались уходить. Пробираясь сквозь толпу, Юля Шкарупина ухватила Лелю за руку, потому что та беспомощно обращалась к подвыпившим ребятам с просьбой пропустить ее:
  -Будьте любезны, разрешите пройти... Не могли бы вы меня пропустить... Не позволите, мне пробраться к двери...
  Кто-то из весельчаков под общее ржание хлопнул Лелю чуть ниже спины.
  -Девчонки, айда с нами на танцы, - пригласил кто-то.
  Наконец, протиснувшись к двери, они зашли в холл общежития. Леля возмущенно пыхтела, оттирая с рукава непонятное вещество, сильно похожее на воробьиные фекалии.
  Пока они шли по коридору, им щекотал ноздри привычный запах сгнившего арахиса. Этот университетский феномен до сих пор не разгадан. Дело в том, что в МГУ этот запах присутствует во всех общежитских помещениях, начиная от апартаментов старшекурсников и аспирантов в главном учебном здании, и кончая пятиэтажками в студенческом городке. По этому запаху свой родной дом студенты находят даже напившись до такой степени бесчувствия, что уже не различают зрительные образы. Они могут не помнить адреса, по которому проживали на родине, станции метро, на которой находится общежитие, они могут забыть имя первой учительницы, но, только учуяв запах сгнившего арахиса, они безошибочно определяют родные пенаты.
  Среди московских студентов, живших с родителями, было очень популярным на недельку другую взять путевку в профилактический корпус. Этот корпус располагался в лабиринтах главного здания на Воробьевых горах. Стоимость путевки покрывала отдельную комнату с солдатским набором мебели, диетическую пищу в столовой и однократный медицинский осмотр. Студенты охотно селились в "профилак" - от родителей подальше, к собутыльникам поближе. Концепция профилактического корпуса, заключающаяся в том, чтобы после 20 дневного пребывания выпустить на свободу окрепшего телом и помолодевшего лицом студента, сильно компрометировалась теми, кто на самом деле выходил из этих пахнущих сгнившим орехом стен. Человек после лечения в профилактории походил на выпущенного на свободу арестанта следственного изолятора в Лефортове, проведшего весь срок в ежедневных десятичасовых допросах. Лицо у него было землистого оттенка, хотя в местах припухлостей, неровно распространенных по поверхности щек и глазниц, оно приобретало лиловатые тона. Членораздельно такой человек не объяснялся, а все больше подавал знаки, напоминающие сигналы регулировщика, направляющего движение машин в транспортной пробке на Садовом кольце. Движения этого человека были осторожны и степенны, потому что порывистость жестов вызывала фантомные боли в голове и желудке. И еще очень беспокоила печень.
  Но все можно было стерпеть, если бы не впитавшийся в него на веки запах прогнившего арахиса. Этот запах появлялся со студентом повсюду. Сначала им пропитывалось нижнее белье и спортивная обувь, которая и так невесть чем пахла, а, адсорбировав запах разлагающегося ореха, уже смердела до такой степени, что люди в метро, перебегали в другой конец вагона, оставляя вокруг пациента профилактория санитарную зону повышенной токсичности. Правда, бывало, что в час пик на какой-нибудь многолюдной станции, Охотный ряд, например, какой-то бедолага увидит пустой вагон и, не веря своему счастью, возьмет да и запрыгнет туда... Да!... Не всякий пассажир доедет до Библиотеки им. Ленина, а если и доедет, то совсем изнемогшим - хорошо еще целлофановый пакет с собой был!
  Затем у такого, пропитанного арахисом студента, перестают принимать назад библиотечные книги, которые побывали с ним в "профилаке", потому что однажды у молоденькой библиотекарши, находящейся на третьем месяце беременности, случился выкидыш, после того, как она по причине близорукости особенно низко согнулась над книгой, чтобы разобрать номер формуляра. В довершение ко всему друзья, которые раньше злоупотребляли гостеприимством, начинают вдруг ссылаться на какие-то зачеты или другие дела, и приходят редко. А если они и приходят, то в марлевых повязках на лицах, и сразу начинают пить даже без закуски, чтобы напиться, как говорится в народе, до бесчувствия, то есть, чтобы не чувствовать запахи.
  Но самым обидным для пропахшего пациента "профилака", является то, что любимая девушка, которая еще неделю назад провожала его туда и обещала заглядывать каждый вечер на завтрак, теперь открыто сторонится его, и, разговаривая по телефону, серьезно, спрашивает, может ли запах, как звук, передаваться по телефонному кабелю. И когда беды начинают давить, как могильный камень, заканчивается курс профилактического лечения, а вместе с ним и диетическое питание. Но долго еще студент излучает собой невообразимое амбре перележалых орехов, изводя на себя декалитры шампуней и дезодорантов. Да только все попусту...
  Вот такой запах и бил в ноздри Леле и Юле, шагающим по пустынным коридорам в комнату отдыха.
  Бывшая Ленинская комната, ныне комната отдыха, представляла собой небольшое помещение со стенами, покрытыми облупившейся краской цвета испуганной нимфы. Напоминанием о доперестроечных функциях был опечаленный бюст Ильича, примостившийся в углу на тумбочке. Над этим Ильичом постоянно глумились праздные студенты - то пририсуют ему усы зеленым фломастером, то неприличное слово за ухом напишут. В голове уже давно проковыряли дырочку и кидали туда всякий мусор. А Ильич все терпит. А куда ему с тумбочки деваться? Один раз, правда, еще в краснознаменное время, его отнесли в мужскую уборную и поставили на толчок, а на двери прикрепили записку: "Занято. В.И. Ленин". Утром это безобразие увидела уборщица и в письменной форме доложила коменданту. Копию, любившая во всем канцелярский порядок поломойка, направила в райком партии, в епархии которого находился МГУ. Комендант - ветеран всех советских воин, узнав об этом, схватился за сердце, да так и помер, пытаясь снять Ильича с точка.
  Юля пододвинула к столу у окна два стула, и они сели с Лелей друг напротив друга, как на шахматном турнире. Леля, уже наполненная токсинами гниющего арахиса, попросила Юлю быть лаконичнее.
  Но Юля долго мялась, теребя бахрому шарфа, потому что не знала, с чего начать. Наконец, запинаясь, она сделала небольшое вступление:
  -Леля, прости за дурацкий вопрос, ты доверяешь Максу?
  -Не понимаю, какое это может иметь отношение к тебе? - крайне удивленно спросила Леля.
  -Ко мне может быть и никакого, если бы мне "не посчастливилось" узнать про него что-то, чего ты не знаешь.
  -Если ты хочешь поделиться со мной подробностями своего скоротечного с ним романа, то не трудить. Он уже все мне рассказал, и я склонна принимать его версию случившегося.
  Юля Шкарупина вздохнула.
  -Я не об этом. Хотя я считаю, что он поступил подло.
  -Я так и знала, - сказала Леля, вставая, - я думаю, мне больше нечего тут делать.
  -Подожди, - Юля, протянув руку через стол, схватила Лелю за рукав. - Я сегодня узнала, что Ника беременна.
  И тут она, запинаясь, очень быстро и невнятно, прыгая с детали на деталь, начала излагать события, свидетельницей которых стала сегодня днем. Она хотела успеть рассказать самое главное, пока Леля не ушла. Юля видела, как расширялись Лелины глаза - так удивляются маленькие дети, когда, потянув за скатерть, опрокидывают на пол графин с компотом.
  Во время сбивчивого Юлиного рассказа Леля не произнесла ни единого слова. Когда подруга закончила, или как ей показалось, закончила, она встала, горделиво выпрямилась, демонстрируя хорошую осанку, и сказала ледяным голосом:
  -Я не думала, что ты такая дрянь!
  -Я, - Юля подумала, что ослышалась, - я или Ника?
  -Хоть Нику оставь в покое и не впутывай ее в свои грязные интриги...
  -Какие интриги? - Юля хотела расплакаться, она чувствовала, что ее рассказ подействовал на Лелю каким-то странным образом. Она ждала совсем другую реакцию.
  -Какие? Да разве я не вижу, что ты до сих пор влюблена в него, как майская кошка, что ты преследуешь его. Я все вижу, я не слепая!
  -Я преследую? - Юля совсем растерялась.
  -Да, он даже просит меня держаться от тебя подальше, потому что ты достала его.
  Юля первый раз видела, как Леля вышла из себя. Она даже не знала, что та умеет кричать и знает неприличные слова.
  -Леля, опомнись, - почти плакала она, - когда я его преследовала?
  Но подруга как будто не слушала ее. Со стороны казалось, что она со сцены произносит монолог леди Макбет, а в зрительском зале в переднем ряду кто-то уронил на пол номерок и ищет его. Ее это раздражает, но она профессионально не выходит из роли.
  -Все бы ничего, но сегодняшняя история это последняя капля. Сочинить такую чудовищную небылицу не смогли бы даже братья Гримм. Я знаю, как тебе противно видеть нас счастливыми и как ты завидуешь мне, что я, а не ты выходишь замуж за Макса. Но всему же есть предел. Надо быть разборчивой в средствах.
  Юля не верила своим ушам. Она не могла допустить, что Леля стала настолько слепа, что не понимает очевидных фактов. Больше всего ее раздражало то, что поскольку Леля по своему трактовала ее рассказ, Юля не могла убедить ее, что все это не попытка насолить Максу, а желание уберечь подругу от будущих несчастий. Юля мучительно соображала, что же ей делать. Другого выхода не было:
  -Ну, тогда позвони Нике и спроси ее сама, - зло выкрикнула она.
  Леля, молча сверля Юлю презирающим взглядом, быстро набрала комбинацию цифр и застыла в ожидании.
  -Ника, привет это Леля. Тебя мой звонок очень удивит, но до меня дошли слухи гадкого содержания. Поскольку касаются они тебя и Максима, то я хотела бы уточнить кое-что у первоисточника.
  Юля внимательно следила за выражением лица Лели. Та на секунду остановилась, слушая, потом заговорила снова.
  -Юля утверждает, что ты беременна. Отцовство она приписывает Максу, говорит, что ты сама ей об этом сказала... Да... Понятно..., - Леля замолчала, слушая, - я так и думала. У девочки разыгралась порочная фантазия.
  Она с силой захлопнула телефон и с ненавистью посмотрела на Юлю.
  -Так значит ты - участница передачи "Вы - очевидец" - утверждаешь, что Ника ждет от Макса ребенка?
  -А что Ника сказала? - еще не веря в заговор против нее, спросила Юля.
  -А она утверждает, и я ей верю! что беременна она от Лехи, с которым собирается по этому случаю в ближайшее время пожениться, с чем я их и поздравляю. А главное, - тут Леля сделала значимую паузу, - что Леха полностью подтвердил ее слова. А тебе посоветовали принимать антиглюкогенные препараты.
  Юля почувствовала, что стены заплясали вокруг Ленина, а окна стали перемещаться по траектории маятника. "Конец", - подумала она.
  Леля это констатировала.
  -Я больше не хочу о тебе что-либо знать. Сделаем вид, что мы просто незнакомы.
  Она подхватила свою сумку и стремглав выбежала из комнаты, с силой ударив дверью. Юля села за стол, подперла голову руками и беззвучно зарыдала.
  
  18
  Как-то незаметно наступило 13 февраля и для Лели, проснувшейся с утра с головной болью после бессонной ночи, этот день начался безрадостно. Всю ночь она никак не могла заснуть - сказывалось волнение. В ее сознании не помещалась мысль, что уже через сутки она станет женой Макса. Ее сильно беспокоила мысль о том, будет ли ей больно. Евгения Викторовна пробралась к ней в комнату, залезла под одеяло, как в те дни, когда Леля была еще маленькой и боялась спать одна, и попробовала успокоить дочь. Они проболтали часа два. Леля поделилась с матерью своими страхами, но душевного равновесия так и не достигла.
  -Лелька, - сокрушалась Евгения Викторовна, - какая же ты у меня несовременная. - Было бы спокойней, наверное, если бы ты избавилась от девственности на студенческой вечеринке, может быть не переживала бы так.
  -Мама, ну что ты говоришь? - укоризненно покачивала головой Леля. - Мне кажется, что Макс это очень ценит.
  -Ничего он не ценит, - не согласилась мать, - им, в сущности, все равно. Так даже хуже - возни много, а удовольствия ноль.
  -Мама, - застеснялась Леля, - ну, зачем ты мне это говоришь?
  -Чтоб развеять иллюзии, - отрезала Евгения Викторовна. - Ты хоть книжки какие-нибудь читала?
  -Мне Ника кое-что рассказала, - призналась Леля.
  -Ну, тогда я за тебя спокойна. С таким опытом, как у Ники, можно управлять борделем в Амстердаме.
  -Мама, ну что ты говоришь?
  -Ладно, Лелек, не переживай. У всех это когда-то было в первый раз. Спи, давай, а то завтра мешки под глазами будут.
  И Евгения Викторовна прошлепала босыми ногами к себе в спальню, оставив Лелю томиться в думах.
  "Эх, мама, хорошо я жила в девушках", - было последнее, о чем подумала Леля, проваливаясь в сон.
  
  Жених тоже не спал, но по другой причине. Его в новую жизнь на холостятской вечеринке провожали друзья - Леха и Антон. Все происходило в квартире Макса, которая в последний месяц подверглась коренной реконструкции. Когда они объявили родителям Лели о своем желании связать навеки судьбы, Евгения Викторовна забеспокоилась о том, где же будут жить новобрачные. Ей хотелось, чтобы у нее под присмотром, но Макс сказал, что располагает просторной жилплощадью, только немного не приспособленной для семейной жизни. Уже на другой день в его холостятскую берлогу, приехала сама Евгения Викторовна с инспекцией. Макс, смущаясь, водил ее по квартире, привлекая внимание к достопримечательностям за окном:
  -Вот он, мой приют страстей усталых, - обводил Макс рукой вокруг, - скромно, но просторно. А какой вид из окна! Прямо пейзанский ландшафт!
  Мать Лели была поражена жилищем Макса. Это была двухэтажная трехкомнатная квартира в престижном районе Северное Чертаново. Отличная планировка, прекрасный дом с вахтером, красивый вид на лесопарк из окна, и при этом... совершенно голое помещение. В квартире не было никакой мебели, за исключением походного матраца, расстеленного на полу. Вдоль стен аккуратными стопками стояли книги, а в самом углу виднелся компьютер с принтером. Больше не было ничего: ни стульев, ни посуды, ни стола, ни занавесок. Евгения Викторовна, справившись с шоковым удивлением, спросила:
  -Максим, как же Вы живете в такой спартанской обстановке, прям как Рахметов какой-нибудь?
  -Я, Евгения Викторовна, не завишу от вещей. Лишен, так сказать, материальной составляющей, питаюсь духовным.
  -Ну, а как же сюда переедет Леля? Она у нас вполне материальна.
  -Купим кровать, займем у Вас посуды, как-нибудь перебьемся первое время.
  -Что же Ваши родители ничего Вам не оставили?
  -А у них ничего и не было, кроме португальских манускриптов, - беспечно доложил Макс.
  -Вот что, Максим, - приняла решение Лелина мать. - Переезжайте к нам на месяц, мы Вам постелем в кабинете, а мне дайте ключи от этой, не побоюсь этого слова, квартиры.
  Макс покорно выполнил все, что требовала Евгения Викторовна, а именно: извлек из стенного шкафа, который оказался забит одеждой, чемодан, аккуратно сложил в него все необходимое, а в коробку из-под компьютера, которая на кухне исполняла функции стола, упаковал книги и бумаги.
  На другой день Евгения Викторовна явилась в квартиру с прорабом, бригадой мастеров и дизайнером. Прораб, пройдясь по квартире, одобрительно причмокнул:
  -Это хорошо, хозяйка, что все барахло вынесли. Чисто будет работать.
  
  Макса впустили в его квартиру за пару дней до свадьбы, чтоб пообвыкся. Он не проявлял никаких эмоций, пока Евгения Викторовна с гордостью водила его по радикально изменившей свой облик квартире. Казалось, что он не заметил перемен.
  -Максим, Вам не нравится? - с легкой обидой в голосе спросила Лелина мать.
  -Нет, почему же? Восхищен! - вежливо ответил Макс. - Просто я неэмоционален.
  -Речь не об эмоциях, - всерьез обиделась Евгения Викторовна, - а об элементарной признательности. Я же для вас с Лелей старалась.
  -Леля, я уверен, признательна, - ответил Макс, зевая, и отпросился в туалет.
  Оставленная посреди комнаты, с дизайнерским вкусом обставленной французской мебелью, Евгения Викторовна неясно ощутила тревогу. Ей вдруг показалось, что она плохо знает Макса.
  
  Макс же, запершись в туалете, сел на краешек розовой ванны и задумался. Он понимал, что Евгения Викторовна раздражена его равнодушием, но гордость не позволяла ему дать им повод относиться к нему, как к бедному родственнику. Как им объяснить, что квартира ему досталась случайно, но денег обставить ее у него отродясь не водилось. Все то, что удавалось заработать переводами, уходило на одежду. Ему важнее было поддерживать фасад здания, чем его внутреннее убранство. Если бы не его женитьба на Леле, никто бы так и не узнал, каких усилий в жизни ему стоило это "несоответствие". Несоответствие его высокого интеллекта и материального унижения, в котором он был вынужден пребывать. Он с отрочества начал осознавать свое превосходство над простоватыми сверстниками. Макс всегда запоем читал, и, обладая отличной памятью, являлся знающим, интересным собеседником. Тем болезненнее ему было осознавать, что он лишен главного - материальной независимости. Ему казалось несправедливым, что ленивые дебилы из его институтской группы в инязе, разговаривающие из туалета по "мобильникам" со своими девками, могли позволить себе все, о чем ему приходилось мечтать. Они путешествовали по миру, ничуть не интересуясь красотой, историей и культурой стран, в которых они бывали. Они могли купить хорошую одежду, но у них не было ни вкуса, не стиля, чтобы носить ее подобающе. Они все были чьими-то "детьми", с вытекающими из этого привилегиями, тогда как он, будто древний Сизиф, сам должен был карабкаться на гору, катя перед собой камень своих неразрешимых забот. Макс был горд до неистовства. Он всегда хотел быть равным среди них. Но то, что им полагалось с рождения, ему приходилось вырывать силой. Даже в демократичном МГУ, он опять оказался окруженным "детьми". Из всей компании, как не ужасна ирония, своей он чувствовал только Юлю, которая, как и он, не принадлежала к касте "детей". Но именно этим она его так и раздражала - он не хотел опять оказаться на нижних ступеньках, ему надо было лезть наверх. Но лезть наверх он хотел, не роняя достоинства. Он желал, чтоб к нему относились как к равному. Чтобы избежать унижения, Макс предпочел, чтоб его бедность воспринимали как жизненное кредо - эдакий чудаковатый аскетизм. Однако он был поражен, с каким размахом, Лелина мать отремонтировала квартиру. Его ожидания были скромнее. И это только начало.
  Макс встал, пустил воду в унитазе и посмотрел на часы. Через сорок минут он должен был встретиться с Никой.
  
  Они уже порядком выпили и, развалившись в новых креслах, перешли к тому, чем обычно заканчиваются все мужские посиделки, а именно, к обсуждению женщин или "бабцов", как их именовал Леха. Потому что для него была Ника, а все остальные существа в юбках и бюстгальтерах были "бабцами".
  -Хотели тебе, Макс, проститутку на вечер заказать, - делился Леха, опрокидывая рюмку водки и заедая ее соленым огурчиком, - да решили, что облажаешься.
  -В каком это смысле, половом или ментальном? - поинтересовался Макс.
  -В обеих, - отозвался Леха.
  "В обоих, кретин", - мысленно поправил Макс.
  -Ну, а себе, что ж не заказал, Паганини секса? - спросил он вслух.
  -А Леха у нас тоже жених, - отозвался совсем хмельной Антон.
  -И кто ж невеста? - с деланным любопытством поинтересовался Макс.
  -Ника...- растерялся Леха от странного вопроса.
  -А, - разочарованно протянул Макс, - а я думал Ева Херцигова.
  -А кто это? - оживился Антон, подозревая вакансию, - с нашего курса?
  -Это из созвездия Альфа Кентавра, для тебя, во всяком случае, - Макс налил себе еще рюмку. - Модель она, по подиуму ходит туда-сюда, за это бабки бешенные получает. Хотел бы так?
  -А, модель...- расстроился Антон, - а я думал, кто из наших.
  -А на хрена тебе модель? - включился Леха. - Ты ж с Юлькой вроде гуляешь?
  -Ну, Юлька ж не модель, - аргументировал Антон свое желание.
  -Не модель, - пьяно согласился Леха. - А кто теперь модель?
  -Моделей нет, они все в Парижских бардаках, - вставил Макс, - а нам остались матери и жены.
  -А мне кажется, что наши бабы красивее всех, - предположил Леха.
  -Ну, это смотря, с чем сравнивать, - отозвался Макс, - если с коренным населением Центрально-Африканской республики, то наши выигрывают.
  -Дурак ты, Макс, - я был во Франции, - ихние бабы это караул! Тощие, ухватиться не за что, зубы торчком, да и ни хрена не поймешь, что лопочут. То ли ей приятно, то ли смазка не вырабатывается. Я намучился с ними, потом русскую нашел. Вот хорошо оторвался.
  -У меня другие критерии, - заспорил Макс, - "эстетисские". Вот мой любимый писатель-Виктор Ерофеев, про которого вы, ослы, конечно, ничего не слышали, точно подметил...
  -Слышал я про этого Ерофеева, - отозвался эрудированный Антон, - он "Москва-Петушки" написал, про алканавтов...
  -Это Венечка Ерофеев, - не теряя терпения, продолжал Макс, - а я говорю о Викторе. Так вот, позволю себе продолжить, мой любимый писатель Виктор Ерофеев справедливо заметил, что у каждой, даже очень чистоплотной русской девушки попка всегда немного грязная. Вы, надеюсь, понимаете, что это в фигуральном смысле. Он душу имел в виду.
  -Ну и козел, - отозвался Леха, - он что, проктолог, где он столько жоп увидел, чтобы такую лажу говорить?
  -Он проктолог душ, - вступился за любимого писателя Макс, - жизненный опыт давит. Когда увидишь 10 поп, можно уже делать вывод об остальных 70 миллионах. Русская женщина маловариантна.
  -Слушай, жених, - вдруг возмутился Леха, - ты что на русских женщин наезжаешь? Сам-то, на ком завтра женишься?
  -На приятном исключении, - поспешил закончить Макс, - у вас тоже, без сомнения, исключения. Я уверен, что они соблюдают гигиену.
  -Так-то лучше, - удовлетворился ответом Леха. - Ладно, Макс, где у тебя тут упасть можно, спать хочу.
  -Только не на брачном ложе, - внес некоторые ограничения Макс, - а то осквернишь ненароком - много жидкости выпил.
  И компания растворилась по комнатам.
  
  19
  Проснувшись к обеду, и, приведя себя в божий вид, брачующийся сел поджидать свадебный картеж, который должен был прибыть к его дому. Затем, в окружении близких друзей он должен был отправиться за Лелей. Родителей Лели по студенческой традиции в ЗАГС не взяли, а оставили на хозяйстве, чтобы следили за праздничными приготовлениями в ресторане. Приглядывать за детьми снарядили ту самую многоопытную подругу Евгении Викторовны, пережившую восемь брачных церемоний.
  В полдень в квартиру позвонили. Макс открыл дверь и увидел на пороге преобразившегося Леху. Он выглядел, как наследник парижского модного дома, отправляющийся на воскресную мессу. Леха был гладко выбрит, а на щеке отсутствовал кролик Банни.
  -Что с кроликом случилось? - вяло полюбопытствовал Макс.
  -Стер, - признался Леха. - Ника кроликов не любит, говорит, они гадят, где попало.
  -Понятно, - ответил Макс, - ну, проходи, гостем будешь? Где этот ковбой?
  -Антоха-то? Еще не приехал? - удивился Леха. - Я его с утра на хату забросил, сказал, чтоб в час здесь был. Вот гад, заснул, наверное.
  И Леха, отодвинув Макса, по хозяйски пошел на второй этаж, где в кабинете вчера видел телефон.
  Спустившись, он застал Макса за чтением.
  -Щас будет, - удовлетворенно произнес он, - в пробке парится. Чего читаем? Що-пен-гаер, - произнес он по слогам, - нам что, задавали? - испугался он.
  -Шопенгауэр, - уточнил Макс, - нет, не задавали, это я для души.
  -А, - облегченно вздохнул Леха, - ну, тогда я тоже почитаю.
  Он вытащил из сумки, с которой он приехал, обтрепанный том и уселся в кресле напротив Макса. Тот, оторвавшись от чтения, с интересом посмотрел на обложку Лехиной книги. "Система оптимизации размещения распределенных релятивных баз данных", - прочел он, молча давясь от хохота.
  -Леха, ну и как сюжет? - спросил он.
  -Клевая книга, - отозвался тот, неохотно отрываясь. - Про приключения.
  -Про приключения релятивных баз данных? - усмехнулся Макс.
  -А это...- Леха хлопнул себя по лбу. - Это Ника пошутила. У меня обложка отвалилась - книга очень старая, так она вот эту приладила. Говорит, прикольно на меня смотреть.
  -Завидное чувство юмора...
  -А на самом деле это приключения мушкетеров. Автор...- Леха посмотрел на титульный лист, не доверяя себе, - Александр Дюма. Слыхал про такого?
  -Отдаленно припоминаю, - признался Макс.
  -То-то, почитай, понравится. А то ты, я заметил, всякую херню читаешь.
  -Приму к сведению, - пообещал Макс.
  В коридоре раздалась трель звонка. Это был Антон. Вид у него был не такой гладкий, как у Лехи, а сонливые движения напоминали о вчерашней попойке.
  -Скорей бы эту бодягу в ЗАГСе закончить и поехать в ресторан, - без приветствия поделился тот своими планами. - Макс, а подарки когда дарить?
  -Думаю, что не сейчас. Сейчас, если никто не возражает, мы едем за невестой. Машины уже подъехали.
  -А Шкарупина разве не с тобой должна была приехать? - спросил он уже в дверях.
  -Да она все болеет. Уже две недели. Грипп, наверное.
  -Да? Странно. Ну, ладно, в путь. Выхожу я отсюда беспечным холостяком, а вернусь прилежным семьянином.
  Они спустились вниз. Выход на улицу им преградила небольшая толпа, состоявшая из подъездных ветеранов войны и труда. Они цепочкой встали у двери и, безошибочно определив в Максе жениха, загомонили, обращаясь к нему:
  -Не пустим, милок, выкуп давай...
  -Это что еще за балаган? - наклонился Макс к Антону.
  -Это как бы традиция, Макс. Им надо башлять немного, потому что ты - жених. А то не выпустят.
  -А если Леха сейчас им прием джиу-джицу покажет, тоже не выпустят?
  -Ну, это как бы дурная примета, - неуверенно ответил Антон.
  -Я им дам как бы по рублю, - передразнил товарища Макс, - чтоб только отвалили.
  Леха уже вел короткие переговоры с бабками, в результате чего выкуп за выход жениха к невесте составил по двадцать рублей на ветерана. Макс, пряча бумажник в карман и ворча о дороговизне жизни, по очищенному от ветеранов пути пошел к кортежу. Для жениха было подано три машины. Во главе картежа стоял украшенный ленточками черный "лимузин", за ним скромненько держались два "мерседеса". Без претензий. Компания забралась в первую машину, и Макс дал отмашку водителю, уже знакомому с маршрутом.
  Водитель оказался неистощимым на свадебные шутки весельчаком и, весь путь до Лелиного дома травил анекдоты на брачную тематику. На вопрос Лехи, женат ли он сам, он ответил, что женат, а кольцо не носит, потому что жарко. Макс задумался, сколько раз за свою жизнь водитель говорил эту шутку.
  
  У Лели дома в этот момент царила суматоха. С утра она попала в руки парикмахерши и визажиста, и те кропотливо трудились над Лелиным обликом. Потом подоспевшая Ника, которая была вопреки традиции красивее самой невесты, стала помогать Леле одеваться. Платье Евгения Викторовна все-таки заказала за границей, не найдя в родном отечестве подходящей модели. Это было милое, но простоватое платьишко, вполне годящееся для деревенской свадьбы в предместье Женевы. Ника, путаясь в застежках и складках, пыталась не пропустить ни одной пуговицы на спине у Лели. Потом долго прилаживали фату, на которой тоже настояла мать, как на аксессуаре, символизирующем невинность. Ника была против фаты, как, впрочем, и против невинности. Она уже планировала свою собственную свадьбу, которую решено было отметить летом после сессии.
  -Ну, ведь летом уже будет все видно, - недоумевала Леля.
  -А я надену фату - символ невинности, - отвечала Ника, - пусть все думают, что я располневшая девственница.
  Девочки залились смехом, Ника пропустила пуговицу, пришлось застегивать Лелю заново.
  -Лелька, ты только не дрейфь, - успокаивала подругу Ника. - Замуж мы тебя отдаем всерьез и надолго, но если что, готовы принять обратно.
  -Ты это о чем, Ника? - испугалась Леля.
  -Да так, шучу.
  Наконец, невеста была готова, о чем было доложено звонившей из ресторана Евгении Викторовне. Алексей Эдуардович задерживался на каком-то совещании, и это ввергало ее в состояние прострации, потому что "эти остолопы официанты еле двигаются".
  -Мама, не волнуйся. Сейчас только два часа, мы приедем в шесть, еще бездна времени, - успокаивала мать Леля.
  -Это в двадцать бездна времени, а в сорок время летит, - не обошлась без нравоучений Евгения Викторовна. - Ну, как, Лелек, ты хоть оделась толком?
  -Я самая красивая невеста нашего района, - уверила мать Леля.
  Наконец явился жених с группой поддержки. Он увидел трогательную Лелю, почти прослезился и, взяв ее за руку, повел вниз. Леля, успев накинуть шубку из серебристой норки, подавила волнение и последовала за Максом.
  На этот раз диспозиция была другая. Жених с друзьями уселись в один из "мерседесов", невеста с подружкой в "лимузин", а сопровождающие, которые помимо Лехи, Ники и Антона включали еще нескольких Лелиных школьных друзей, заняли то, что осталось. Со стороны Макса незнакомых людей не было.
  Первой остановкой свадебного картежа значился районный ЗАГС. Евгения Викторовна хотела, чтобы Леля выходила замуж в старинных стенах Грибоедовского дворца, но тот некстати закрыли на ремонт, и пришлось довольствоваться тем что было. Протолкнувшись в помещение, компания огляделась вокруг. Тут и там стояли брачующиеся, ожидая своей участи. Невесты окидывали платья друг друга ревнивым взглядом, отыскивая изъяны. Обстановка напоминала финал конкурса "Краса России", будто бы были они вовсе не невестами, на каждую из которых приходилось по жениху, а соперницами по подиуму, конкурирующими за корону первой красавицы. Вдруг из громкоговорителя, закрепленного где-то на потолке, разнеслись четкие инструкции:
  -Шнуровский Максим Николаевич и Рижская Валерия Алексеевна пройдите в комнату Љ 2. Вся компания бросилась искать комнату Љ 2, потому что из инструкции не вытекало, где она находится. Побегав по коридору и найдя с помощью уже побывавшей там невесты нужную дверь, не имеющую на своей отполированной поверхности никаких ссылок на этот самый номер, Леля с Максом зашли внутрь.
  Плохо представляя себе назначение таинственной комнаты, они смущенно остановились у порога. Комната напоминала бухгалтерию областного предприятия. За ровными рядами столов, заваленными бумагами, буднично трудились сотрудники, не проявляющее ни малейшего интереса к Лелиному бракосочетанию. Наконец, одна из женщин в яркой мохеровой кофте, инкрустированной люрексом, подняла на них уставшие глаза и без вопросительной интонации уточнила:
  -Рижская и Шнуровский?
  Леля почувствовала себя на слушании дела об административном наказании в районном суде.
  -Да, - подтвердили они хором.
  -В брак вступать будете? - продолжила допрос неприветливая сотрудница.
  -Да, - дрогнувшим голосом ответили они, как будто Леля, одетая в белое платье и фату, и Макс, облаченный в строгий костюм, зашли сюда заплатить профсоюзные взносы.
  -Платите восемьдесят рублей, - отрезала тетка.
  Макс, не очень уверенный, что поступает правильно, покорно полез за бумажником и, протянув нужную сумму, получил взамен сложенный вдвое кусок картона, на котором, страдая от плохой полиграфии, располагалась надпись - "Абонемент в клуб молодой семьи". Макс, до этого бывший только членом шахматного клуба, с подобием интереса развернул картонку и обнаружил там план работы клуба на ближайший год, после чего, видимо, семья переставала быть молодой. Леля подтянулась на мысках и заглянула в абонемент.
  -Какая досада! - с обидой в голосе обратился Макс к тетке, - сегодня в клубе заседание в шесть, а у нас совсем некстати брачное торжество в ресторане. Может, в ресторан не ходить? - рассуждал он будто сам с собой.
  Тетка подняла на него глаза, в которых первый раз заиграли эмоции. Она была удивлена.
  -Если хотите, в клуб можете не ходить, это необязательно, - пояснила она.
  -Отчего же, - не согласился Макс, - мы можем разделиться - супруга в ресторан, пьяных гостей развлекать, а я в клуб - на лекцию. Да и тема очень своевременная "Психологические аспекты мотивации при выборе спутника жизни". "Убедюсь", так сказать, что достаточно мотивирован, - сказал он и подмигнул Леле.
  Тетка с жалостью посмотрела на Лелю и добавила:
  -Ну, это вы сами решайте, а у меня люди тут еще помимо вас, - и, подтянув к себе микрофон, четко произнесла, - Соболев Игорь Анатольевич и Толкачева Наталья Дмитриевна пройдите в комнату Љ 2.
  А Максу и Леле жестом показала следовать к другому столу.
  -Придут, - добавил Макс, уходя, - минут через сорок, когда обегут весь ЗАГС.
  -Вы, жених, больно разговорчивый, - не одобрила тетка, - от работы только отвлекаете.
  -Ну-с, какое чудо нас ожидает здесь? - спросил Макс у обитательницы следующего стола. Крашенная, молодящаяся блондинка, не поднимая головы от ведомости, куда она заносила шариковой ручкой очередную цифирь, спросила:
  -Музыку заказывать будете?
  -Да, - ответил Макс, - трио бандуристов.
  -Чего? - та оторвала от ведомости глаза, засыпанные зелеными тенями до бровей, и вопросительно уставилась на Макса.
  -А что? Бандуристами не располагаете? - уточнил Макс.
  -Жених, не хулиганьте, - взвизгнула блондинка. - У нас оркестр, - произнесла она с нажимом, будто играть собирались "Виртуозы Москвы". - Если не хотите заказывать, то идите дальше.
  -Отчего же? - возразил Макс. - Если нет бандуристов, пусть будет оркестр, лишь бы марш Мендельсона умели играть.
  -Они только это и играют, - успокоила блондинка. - Платите восемьдесят рублей.
  -Какой-то универсальный тариф, - отметил Макс, доставая из бумажника еще восемьдесят рублей.
  Последним препятствием на пути к вступлению в брак служила объемная тетка, тело которой колыхалось при каждом неосторожном движении. Она без лишних комментариев потребовала паспорта, и велела идти ждать в коридор.
  -Чтобы сочетаться законным браком надо пройти три круга ада, - заметил Макс, пропуская Лелю вперед.
  Их поджидала притомившаяся компания, и на вопрос, что они там так долго делали, Макс с грустью заметил:
  -Поражались в гражданских правах - сдавали паспорта. После бутылки водки самая ценная для расейского человека вещь.
  Леля со смехом рассказывала обступившим ее подругам о бюрократическом насилии, которому они подверглись в заветной комнате Љ 2.
  -То ли еще будет! - со зловещим предостережением сказала мамина подруга - ветеран брачных церемоний.
  Дальше в течение почти сорока минут было очень скучно. Компания расселась на диванах перед дверьми, ведущими в комнату для регистрации, ожидая своей очереди. У Лели, не привыкшей к высокой шпильке, начали ныть ноги. Она незаметно скинула туфли и подогнула под себя ступни. Туда-сюда сновал вертлявый загсовский фотограф, поминутно меняющий видеокамеру на фотоаппарат - запечатлял кадры для семейной истории. Леха дурачился - строил рожи прямо в камеру или приставлял кому-нибудь "рожки". Делать особенно было нечего.
  Наконец, перед ними появилась строгая дама с аккуратным перманентом на голове и хорошо поставленным голосом произнесла, что они следующие. После этого последовала обзорная лекция о том, как надо вести себя в зале, кому, где стоять, и чего нельзя делать. Ее никто не слушал, поэтому потом все перепутали.
  Леля стояла перед большим, во всю стену зеркалом дворца и настраивалась на предстоящую церемонию. Она прислушивалась к себе, но не ощущала радостного волнения от свершающегося. Напротив, ее, как и утром, как и несколько раз за последний месяц, точила неясная тревога. Она не была уверена, что поступает правильно. Нет, конечно, у нее не было сомнений, что она любит Макса и хочет стать его женой, но у нее было безотчетное волнение оттого, что все случилось так быстро. Теперь ей казалось, что они мало знают друг друга, и вместо того, чтобы как в пучину, бросаться в замужнюю жизнь, ей надо было хотя бы год побыть в ипостаси невесты, чтобы узнать его лучше. Она ведь, по-существу, даже не знает, что он любит есть на завтрак. Ну, с этим, как-то еще можно управиться. Но, например, она ничего не знала о его семье. Родители даже не позвонили, как будто бы женился не родной сын, а внучатый племянник их дантиста. В последнее время у них с Максом часто случались размолвки. Не ссоры, нет, но какие-то вечные мелкие неурядицы. Обычно инициировал все Макс. Он либо по мелочам придирался к ней - что она не вовремя позвонила, что она не успела передать ему важную книгу, либо обижался и дулся несколько часов. Сначала Леля объясняла это волнением за нее, бывшим частью его нежных ухаживаний, потом это стало ее раздражать. Она избегала высказывать свою точку зрения на спорные вопросы, чтобы не выслушивать унизительную критику. Леля стала замечать, что отдаляется от друзей, потому что Макс недолюбливает Нику, а Леху считает идиотом. С Юлей они вообще больше ссорились, чем жили в мире, и Леля видела в этом косвенную вину Макса. Она чувствовала, как остается одна, так и не обретя в Максе друга, которому она могла бы безгранично доверять.
  -Хороша! - Макс положил руку ей на плечо и заглянул в ее глаза в зеркале. - Ну, что готова к вступлению в брак?
  -Не знаю, - вдруг сказала Леля.
  Макс загнул левую бровь дугой и слегка презрительно произнес:
  -У тебя есть еще секунд сорок на размышление.
  -Максим, ты любишь меня? - Леля повернулась к нему и посмотрела в глаза, туда, где были черные, как вишни, зрачки. Она хотела найти там ответ, потому что голос мог обмануть. Но Леля не успела этого сделать, потому что дверь неожиданно распахнулась, и они оказались на ковровой дорожке, ведущей далеко в зал вплоть до стола распорядителя брачной церемонии. Заиграл знакомый марш, и вся процессия медленно двинулась вперед. Сбоку почти полз фотограф, выбирая нужный ракурс.
  До этого Леля много слышала о свадебных процедурах в ЗАГСах, но ей казалось, что это были анекдоты, выдуманные для фельетонов в юмористических журналах. Однако перед ними как пава выплыла дородная дама в темном крепдешиновом костюме, и, прочистив голос, начала, при этом почему-то водя в воздухе длинной указкой:
  -Дорогие Валерия и Максим, сегодня самый важный день Вашей жизни. Вы вступаете в брак в городе-герое Москве, и нашему Дворцу Бракосочетаний оказано высокое доверие - зарегистрировать новую молодую ячейку российского общества...
  И все в таком духе. Леля не могла поверить своим ушам. Вдруг опытнейшая женщина, сама неоднократно вступавшая в брак, побывавшая на дюжине свадеб своих знакомых, человек, который казалось должен быть имунно устойчив к вступительным речам сотрудников ЗАГСов, в общем, тетя Изольда издала короткий предательский смешок, который послужил сигналом для остальных. Леля услышала, как за ее спиной начали тихо, но искренне ржать. Она перевела глаза на Нику, стоявшую со стороны жениха, и увидела, что та, опустив глаза в пол, беззвучно колышется, прикрывая рот левой рукой. Серьезным оставался только Макс. И тут Лелю прорвало, как сорвавшийся с резьбы кран. У нее началась истерика. Она понимала, что смеяться сейчас нельзя, но остановить себя уже не могла. Волнение и напряжение последних дней и месяцев выходили из нее со смехом. Она пыталась следить за словами женщины в крепдешине, но смысла уже не улавливала. Наконец, она поняла, что та замолчала. Леля беспомощно оглянулась на Нику, и та, оторвав руку ото рта, показывала ей, как в школе глухонемых, используя руки и губы: "Да!"
  -Что? - не поняла Леля.
  -Скажи "да"! - прошипел Макс, стараясь сохранить нейтральное лицо.
  -Согласна...- почти прошептала Леля.
  С чем согласен Макс, уже не спрашивали, и, обескураженная таким неуважением к церемонии, сотрудница ЗАГСа, орудуя указкой, как рапирой, указала им на книгу, где они должны были задокументировать свое согласие. Потом вызвали Нику и Леху, как свидетелей. Леха долго пыхтел, наконец, расписался, как выяснилось позже не там, где нужно.
  В это время опять грохнул оркестр, и Леля уже хохотала, не стесняясь, заглушаемая громкой музыкой. Их друзья начали шумно поздравлять новобрачных. Леля с Максом уже направлялись к выходу, как вслед им донеслось:
  -Куда, а кольца кто надевать будет?
  Черт, про них-то они совсем позабыли. Все вернулись, и все началось сначала - только теперь с кольцами. Леля, дрожа от смеха, никак не могла натянуть обручальное кольцо на палец Максу. Он, скрывая раздражение, взял его из Лелиных рук и надел сам. Потом, протягивая руку за Лелиным кольцом, неуклюже развернулся и задел блюдечко. Золотое колечко, инкрустированное маленьким брильянтом, со звоном упало на пол и покатилось по ковровой дорожке. Все вдруг замолчали, даже оркестр.
  "Дурная примета", - испугалась Ника.
  
  20
  В ресторане, куда они приехали после часовых скитаний по Москве и посещения всех брачных точек - от могилы Неизвестного солдата до обзорной площадки перед зданием МГУ, было уже все готово. В углу настраивал инструменты оркестр, а в конце длинного ряда столов примостился пока еще очень грустный массовик-затейник. Через полчаса из него попрет профессиональная веселость, и он еще успеет всем надоесть. Для свадебного обеда был выбран ресторан "Прага", традиционно обслуживающий чиновничьи торжества. Он славился недорогим, но изысканным меню и хорошо вышколенными официантами (во втором достоинстве ресторана Евгения Викторовна разочаровалась после того, как провела целый день в зале, надоедая своими придирками работающему персоналу). Подоспевший как раз вовремя Алексей Эдуардович с достоинством прохаживался вдоль столов, установленных буквой П. Иногда тайком, когда Евгения Викторовна отворачивалась, он хватал что-нибудь с тарелки и быстро запихивал себе в рот. Он очень хотел выпить, но на него косились официанты. Наконец зал начал заполняться гостями. Евгения Викторовна проинспектировала Алексея Эдуардовича, и, найдя его пригодным, выставила мужа возле входа для приветствия гостей. Она знала всех, кто должен был прийти, потому что, собственноручно составляла список. Поначалу она из шестидесяти мест оставила десять для гостей со стороны жениха. Но Макс, бросив мимолетный взгляд на колонки с именами гостей, и на секунду задержавшись напротив фамилий с пояснениями "мин.", что означало "министр" и "сов.пр.", что означало "советник президента", равнодушно сказал, что Евгения Викторовна может добавить еще и "зам. мин." - "заместителей министров", потому что со своей стороны он ни кого не ожидает.
  -Что ж, Максим, у Вас и родственников никаких нет? - не могла поверить в это Евгения Викторовна.
  -Представьте себе, дражайшая, один, как перст, - отвечал Макс.
  "Так даже лучше, - подумала про себя Евгения Викторовна, - а то пришел бы невесть кто, а тут такие люди!" Она подумала и на освободившуюся вакансию вписала Никиного отца - Осмолина Генриха Ивановича. Все-таки, крупнейший продюсер, личность вполне подходящая для такой компании. Его жену Регину она приглашать не стала.
  
  Леля под руку с Максом поднималась по широкой лестнице, следуя к Зеркальному залу. Когда она увидела мать, почти разрыдалась. Ей казалось, что выйдя замуж, она потеряла защиту и любовь своей семьи. Евгения Викторовна, заметив дочь, бросилась к ней, начала теребить ее, поздравлять и расспрашивать, как все было. Леля не рассказала матери про упавшее кольцо - во-первых, не хотела ее расстраивать, а во-вторых, ей и так все расскажет Изольда.
  Жениха и невесту усадили в верхнюю перекладину буквы П, по бокам устроились родители - Евгения Викторовна настояла, на том, чтобы сесть рядом с Максом, а то он отсутствии своих родителей выглядел сиротой. Ника и Леха замыкали перекладину, рассевшись по краям стола. Алексей Эдуардович, по счастливому стечению обстоятельств оказавшийся рядом с Никой и в безопасном отдалении от своей жены, начал тут же ухаживать за очаровательной соседкой. В углу проснулся массовик-затейник и, почувствовав надобность в себе, схватил микрофон и закричал:
  -Ну, гости дорогие, давайте поднимем рюмки и бокалы за счастье дорогих Валерии и Максима. А то что-то горько нам стало!
  Гости, услышав заветное слово, как по команде схватили у кого что было под рукой и начали орать "горько!".
  Почему-то на всех свадьбах гостям очень хочется, чтоб жених с невестой больше целовались. Это как вкушать запретный плод - каждому интересно подглядывать за этим все-таки интимным обрядом. Сначала встает один, самый горластый гость и начинает орать "горько" так, что у соседки с вилки срывается кусок селедки и падает на платье, потом этот крик, напоминающий призывный рев готовящего к случке марала, подхватывает зал, и уже все дружно скандируют "горько! горько". Обычно крик застает жениха в тот момент, когда тот опрокидывает стопку водки, закусывая ее огурцом. Водка устремляется в желудок, а огурец застревает в пищевом тракте. Невеста в такие минуты имеет обыкновение вонзиться зубами в горячее, и так с куском непропеченного жаркого в зубах она с покорностью древней славянки, взятой в наложницы набежавшими хазарами, встает и услужливо подставляет уста захмелевшему жениху. Тот, справившись с застрявшим огурцом, рыгнув, крякнув и вздохнув, тоже встает, и с силой вонзается в девичий рот. Гости радостно начинают считать. Был ли установлен ли рекорд, книга Гиннеса не сообщает, но соития становятся все длиннее и длиннее, по мере того, как напиваются окружающие. Потом уже неуемные гости требуют, чтоб целовались не только жених с невестой, но и родители. И вот под нестройный счет престарелый хмельной отец, отыскав примерно талию жены, обнимает ее в этом месте, и, крепко прижав к себе, целует взасос. Она, вырвавшись из крепких еще пожилых объятий, отплевываясь, с жаром говорит:
  -Совсем, отец, охренел, чуть губу не откусил!
  У Лели и Макса все было гораздо пристойнее, сказывалась благонадежность контингента. Но, как и на обычной свадьбе, скоро стало весело и пьяно, и гости, руководимые массовиком-затейником, который уже мог держаться на ногах только, если опирался на рояль в углу, пустились все вместе в пляс.
  Заиграла пронзительная медленная мелодия в оригинале бывшая песней безутешной в своем женском горе Танечки Булановой. И тогда массовик, оторвавшись от рояля, но, удержавшись при этом на месте, заорал:
  -А теперь свидетель приглашает невесту, а жених идет танцевать со свидетельницей.
  Идея понравилась всем, кроме Лелиного отца, который женихом не являлся, но тоже хотел танцевать с Никой. Макс встал и галантно пригласил Нику. Они вышли на середину зала, и начали плавно двигаться в такт музыке. Евгения Викторовна с неприязнью заметила, как красиво они смотрятся вместе - гораздо лучше, чем в других сочетаниях. Леха и Леля тоже вышли в зал и тихо закружились под одобрительные выкрики гостей.
  -Ника, ты сегодня ослепительна, - прошептал Макс ей в ухо.
  -Тебе не обо мне надо думать, - отрезала Ника.
  -О тебе мне все-таки приходиться думать, потому что я так и не получил вторую половину.
  -Макс, подожди немного, - тихо заговорила Ника. - Я не могу так быстро собрать пятьдесят тысяч.
  -Займи у папы или растряси своего неандертальца. Я слышал, он богат, как Крез.
  -А что я им скажу, для чего мне вдруг понадобилось пятьдесят тысяч долларов?
  -Ника, это заметь не мои проблемы. Я и так бескорыстно молчал про твои похождения с гостями столицы из стран арабских эмиратов в гостинице "Савой".
  -Ты молчал?! - Ника даже отпрянула. - Да ты чуть не заложил меня!
  -Ника, на нас смотрят, сохраняй достоинство.
  -Господи, чтоб ты сдох! И за что ты на меня свалился?
  -Ника, за последнее время уже несколько женщин возжелали моей смерти. Я становлюсь слишком неудобным. Но заметь, дорогая, каждый выживает, как может. У меня есть некая информация, я ее продаю. Милосердно продаю, между прочим, тебе, а не Лехе, например. Я думаю, что он не стал бы жадничать, для того чтобы узнать некоторые подробности твоей биографии - про твои шуры-муры с оливковоглазым принцем из Абу-Даби, или что ребенок, которого так по рыцарски усыновил твой гамадрил, на самом деле моя плоть и кровь. Как ты думаешь, сколько он за это отвалил бы, да еще с фотографиями?
  -Сволочь ты, - с ненавистью процедила Ника.
  -Возможно, но на мне теперь лежит тяжкая обязанность по обеспечению семьи. Боюсь, простыми средствами мне с этим не справиться, вот и приходиться напрягать смекалку.
  -Мне Лельку жалко, она-то в чем виновата?
  -А ты себя лучше пожалей, у тебя для этого есть причины. А за Лелю не беспокойся, она в надежных руках.
  Музыка остановилась, и пары разошлись по местам. Краем глаза Леха следил за Никой. Он видел, как менялось ее лицо, пока она танцевала с Максом. Леха подошел к ней и мягко обнял ее за плечи:
  -Ты в порядке, киска?
  -Да, все хорошо, только устала немного. Поедем домой, а?
  -Поехали, - почему-то обрадовался Леха. Его начинала раздражать эта свадьба.
  Ника наклонилась над Лелей, и, сославшись на плохое самочувствие, отпросилась домой. Прощаясь с Лелиными родителями, она почувствовала, как Алексей Эдуардович дольше, чем нужно, мял ее ладонь в своей руке. Когда Нике, наконец, удалось высвободить руку из потных клещей Лелиного отца, она почувствовала, что он оставил в ней клочок бумаги. В раздевалке, забирая шубу, она развернула его и увидела, что там написан его служебный телефон.
  -Старый козел, - усмехнулась про себя Ника и выбросила бумажку в урну.
  
  Как только Ника с Лехой ушли, Леля почувствовала смертельную усталость. Глядя, как ее отец отплясывал нижний брэйк на полу Зеркально зала, умудряясь при этом хватать за крепкий зад многоопытную в брачных делах тетю Изольду, она поняла, что хочет домой. Макс сидел, отвалившись на спинку стула, и ковырялся ложкой в вазочке с мороженым. Леля наклонилась к нему, и тихо спросила:
  -Максим, может, поедем домой?
  -Что, томит любовный трепет? - насмешливо спросил Макс. - Впрочем, ты права, вон из этого обезьянника.
  Они встали, попрощались только Евгенией Викторовной, отыскав ее в толпе распоясавшихся гостей. Потом, попросив Антона, помочь перенести подарки в машину, спустились в раздевалку. В машине Леля прилегла на плечо Макса, и он обнял ее свободной рукой, слегка прижав к себе. Потом он нагнулся и пощекотал ее языком за ухом. Леля почувствовала, как теплая волна стала накрывать ее с головой. Ей вдруг стало легко и безмятежно, страхи отступили, а чувства успокоились. Ведь произошло то, чего она больше всего хотела. Рядом с ней Максим, которого она любит больше себя, он ее муж, будет им всю жизнь, и они обязательно умрут в один день.
  -У меня для тебя один сюрприз, - прошептала Леля.
  Макс не ответил, он уже завладел ухом целиком и нежно покрывал его влажными поцелуями.
  Когда они приехали домой, Леля сняла надоевшие туфли, переоделась в джинсы и свитер и попросила Макса пойти с ней в "одно место".
  -С тобой хоть в пасть к Минотавру, - последовал ответ. - Запас продуктов и смену белья брать с собой?
  -Нет, - засмеялась Леля, - мы не надолго.
  Они на лифте спустились вниз, потом проследовали к подземному гаражу, прошли через дежурившего вахтера, которому Леля назвала непонятный Максу номер и фамилию (его фамилию!) и дальше их путь лежал через запутанный лабиринт подземных стоянок. Наконец, они остановились напротив плохо освещенной площадки с номером 87, на которой стоял черный джип "Гранд Чероки". Макс недоуменно посмотрел на Лелю и спросил:
  -Ну что, будем угонять?
  -Не надо, - тихо ответила Леля, - это твоя машина... то есть наша..., - поправилась она.
  -Шутишь!? - присвистнул Макс, - или дразнишь.
  -Нет, - опровергла Леля, - вот ключи.
  Макс с возрастающим возбуждением открыл дверцу машины, повозившись немного больше, чем ожидал, с замком, затем сел на переднее сиденье, приоткрыв соседнюю дверь для Лели, и, задержав дыхание, огляделся. Все сверкало! Ну, прям, как в сказке про Золушку!
  -Лель, - справившись с волнением, спросил он, - нам что, "стипуху" подняли?
  -Нет, - засмеялась Леля, - все та же. Это родительский подарок.
  -А мои родители прислали фотокопию рукописной страницы стихов Камоэнса...
  -Ну и что, тоже в хозяйстве сгодится...
  -Лелька, а кто же этот механизм будет водить?
  -Ты, я надеюсь.
  -У меня прав нет.
  -В понедельник пойдешь в ГАИ, там получишь. Папа уже позвонил. А потом мы наймем частного инструктора, и ты быстро научишься.
  -Все спланировали. Молодцы, - одобрил Макс.
  -Ладно, Лелька, "вылазь", как скажет каждый второй россиянин. Нас ждет ночь любви...
  Макс осторожно высвободил ноги и спрыгнул на цементный пол гаража.
  -Так ты говоришь, что никогда не была в объятиях мужчины? - доносился до Лели его насмешливый басок. - Возмутительное половое невежество. Чем ты занималась на уроках этики семейной жизни?
  -У нас не было такого предмета, - шутя, оправдывалась Леля.
  -А! Я забыл, что ты воспитывалась в монастырской школе для девочек, - продолжал Макс тоном классной дамы.
  Так смеясь и дурачась, они дошли до квартиры, где проболтали на кухне еще полтора часа, а потом пошли в спальню. И в эту ночь Леля узнала, из-за чего пишутся стихи и слагаются баллады.
  
  21
  Было воскресное утро, дающее всем работающим, не занятым в посевной или не принимающим срочные роды, право побольше поспать. Но не тут-то было. В полдвенадцатого Нику разбудил звонок. Из трубки доносился свежий, выспавшийся голосок Лели:
  -Ой, Ника, я тебя разбудила?
  -Лель, ты вообще спишь иногда? Или у тебя синдром молодой жены - встать с петухами, чтобы приготовить мужу завтрак?
  -Ника, но уже почти двенадцать, - растерялась Леля.
  -Ну вот, самый сон, - обреченно ответила Ника, - ну ладно, все равно уже проснулась, что у тебя там?
  -Ника, у нас беда. Сломался компьютер. Ты знаешь, Максим много работает, переводит, ему без компьютера профессиональная смерть.
  Ника скривила рожу, изображая, видимо, беспокоящуюся о Максе Лелю.
  Та продолжала:
  -Мы договорились с мастером, только машину нужно к нему везти - там у него всякое оборудование, сама понимаешь...
  -Ну? - Нику уже начинала утомлять длительная преамбула.
  -Леха не мог бы помочь перевезти? - выпалила Леля.
  -А что с компьютером? - лениво спросила Ника.
  -Не знаем, просто не работает.
  -Хорошо. Мы сегодня приедем и заберем его. А завтра Леха отвезет его к мастеру.
  -Зачем так сложно? Ведь можно к нам завтра заехать?
  -Леха сначала сам посмотрит ваш компьютер... Лель, ты обед уже научилась готовить?
  -Мама мне дала какие-то рецепты.
  -Вот прочти их внимательно и к четырем часам накрывай не стол.
  В половине шестого в квартире Лели и Макса раздался звонок. На пороге показалась Ника, которая только войдя в прихожую, начала принюхиваться?
  -Что жжем? - без приветствия спросила она Лелю.
  -Я пытаюсь приготовить жаркое по-старорусски.
  -Это с репой что ли? - спросила Ника, отдавая шубу растерянной Леле.
  -Почему с репой? - не поняла Леля.
  -Потому что в древней Руси кроме репы ничего не ели. Макдональдсов еще не было.
  Ника, поинтересовавшись, где ванная, скрылась там ненадолго, а потом уверенной поступью направилась на кухню. Леля бросилась было за ней, но Ника остановила ее у кухонной двери:
  -Леля! Ступай к мальчикам, развлекай их светским разговором. Дилетантам не место на кухне.
  Она мягко выставила Лелю за порог, накинула передник и широко распахнула холодильник. Увидев, что внутри, немного нахмурилась, почесала за ухом и начала доставать оттуда продукты.
  Леля, в тайне радуясь, что ее освободили от тяжкой барщины на кухне, поднималась в кабинет. Там уже сидел Леха и разговаривал с Максом. Потом Леха встал, подошел к компьютеру и включил его. Холодок ужаса пробежал по лицу Макса:
  -Леш, может, оставим работу профессионалам?
  Леха проигнорировал вопрос, подвинул к себе поближе клавиатуру и, не оборачиваясь, бросил:
  -Дай мне диск.
  -Какой? - не понял Макс. Но потом, хлопнув себя по лбу ладошкой. - А, диск! Сию минуту... Но все-таки, ты оцени свои возможности...
  -Макс, заткнись и делай, что тебя просят, - Леха уже со скоростью штатной машинистки стучал по клавишам,и экран компьютера озарялся сменяющимися картинками.
  Потекли минуты. Макс и Леля сидели за могучей спиной Лехи, молча наблюдая за его действиями. Макс изредка поглядывал на Лелю, делая руками разные построения, иллюстрирующие его тяжкие мысли. Он думал, что надо покупать новый компьютер, потому что после Лехи везти в ремонт уже неудобно. Это почти то же самое, что сбросить машину из окна, потом собрать осколки и отнести мастеру с просьбой восстановить пропавшие файлы.
  Наконец, Леха развернулся на крутящемся стуле, освободив экран, который выглядел как обычно. Макс привстал и вытянул шею, он думал, что ему это снится.
  -Я не буду грузить вас всякой херней, все равно ничего не поймете. Скажу просто - дохлый он у вас памяти маловато, вот и забился. Я тут подтер кое-что, на пару месяцев хватит. Но потом надо, Максимка, тебе новую машину покупать. Могу посоветовать, какую, чтоб не облажался.
  -Леха, - Макс все еще не мог в это поверить, - ты где этому научился?
  -Да, в армии... Мне просто по кайфу все это.
  -А что же мы раньше про тебя этого не знали?
  -Ну, на хрена, мне об этом говорить. Вот, чисто, случай выпал. А так, чего выеживаться.
  Было видно, что Леха очень смущен.
  -Он умница, - произнесла невесть откуда взявшаяся Ника, - он своему отцу какую-то банковскую программу написал, так тот теперь ее лицензировать хочет.
  -Да не программу, - совсем застеснялся Леха, - так, схемку одну.
  -Леха, какой же ты у нас классный! - Леля совсем растрогалась.
  -И за это, а также за многое другое, он сейчас получит вкусный обед, - сказала Ника. - Эскалопы с грибами и яблочная шарлотка на десерт вас устроят?
  -Ну, просто всесторонне талантливый союз, - одобрил Макс.
  -Мне надо руки помыть, - сказал Леха, неловко топчась на месте.
  -Леля, проводи дорогого гостя в ванную, - церемонно сказал Макс. - А я пока покажу Ники наши фотографии.
  Ника осталась наедине с Максом. Она хотела было уйти вместе со всеми, но он схватил ее за руку, и прошипел:
  -Стоять!
  Она покорно осталась, села на диван и подняла на него вопросительные глаза.
  -Ну что?
  -Не знаешь? - вкладывая иронию в голос, спросил Макс.
  -Максим, подожди еще немного. Я скоро достану деньги. Мне нужно время.
  -Даю тебе последние три недели, пока мы с Лелей будем наслаждаться медовым месяцем. Если к моему возвращению денег не будет, я найду другого покупателя. Я, дорогая и безнравственная Ника, в кредит не обслуживаю. Мне удобней иметь дело с платежеспособной клиентурой.
  Макс быстро вышел из комнаты, осторожно прикрыв за собой дверь. Ника так и осталась сидеть на диване, уронив голову на колени. Она попала в тупик.
  
  22
  Через неделю Макс и Леля уезжали во Флориду. Это одно из немногих мест на земле, где приятно находиться в марте. В Европе еще метет, в Африке и Азии негигиенично, в Латинской Америке непривычно, а во Флориде в это время очень даже приятно. Главное, маршрут еще не стал излюбленным местом отдыха для горластых соотечественников, за исключением разве тех, кто навсегда расстался с родиной. Но такие имеют обыкновение скрывать свое этническое прошлое и тщательно маскируются под аборигенов, произнося английские слова с напевным краснодарским выговором.
  Леля и Макс летели самолетом до Майями, а там всего полчаса на такси до курортного городка Форт Лодердейл, где на берегу приветливого океана и располагались их брачные апартаменты. Лелины родители не поскупились на "люкс", так что Макс, прохаживаясь в белом махровом халате со стаканом апельсинового сока в руке средь непривычной роскоши, сравнивал себя с наследным кронпринцем, приехавшим на "викенд" поиграть в гольф. Он вышел на балкон и окинул внимательным взглядом окрестности. Далеко, насколько хватало зрения, убегала полоска пляжа, засыпанная белым до рези в глазах песком. Прибрежная растительность состояла, в основном, из горделивых пальм, отбрасывающих живительную тень на пережарившихся отдыхающих. По океану шла тихая рябь, а вдали белели остроконечные треугольники парусов. Счастливцы, имеющие яхты, наслаждались ласковым соленым ветерком, гуляющим по водному пространству Атлантики.
  -Да! - причмокнул Макс, - вот жизнь покатила! Лелька, выдь на волю, - позвал он жену.
  Леля в этот момент распаковывала чемоданы.
  -Максим, ты не помнишь, куда я положила словарь? - спросила Леля.
  -Какое слово тебя поставило в тупик? - сухо поинтересовался Макс.
  -Нет, я в принципе интересуюсь, - пояснила Леля. - Они очень непонятно говорят. Я до этого общалась только с британцами - это совершенно другой язык. Американцы пол-алфавита не выговаривают. Вот, например, что такое "твэни"? Я сразу не догадалась. А потом поняла! Это же известное нам "твэнти", то есть двадцать. Просто у них язык не поворачивается произнести букву "т". Да зачем, в принципе? Чем короче, тем лучше. Экономный народ
  -Да, - согласился Макс, - здесь тебе не лужайки графства Йоркшир. Тут народ прямой и грубый.
  -Максим, я первый раз в Америке. Мне так интересно пообщаться тут со всеми. А то мой английский какой-то неживой, слишком академичный. В университете только с микрофоном в лингафонном кабинете разговариваешь.
  -А ты заведи себе чернокожего любовника, - вдруг сказал Макс, - такая практика! Если, конечно, до разговоров дело дойдет.
  Леля, услышав совет, выронила из рук словарь, который только что нашла, зарытый в шорты и майки.
  -Максим, я ценю твое чувство юмора, но я очень тебя прошу, чтоб ты так больше не шутил.
  -Тебе опостылел мой юмор? - Макс уже вошел в комнату и приближался к Леле, - раньше ты была веселее. Гормональная перестройка началась?
  -Максим, я не понимаю, к чему ты клонишь, - Лелю вдруг охватила паника. Макс в белом халате наступал на нее ледяным айсбергом.
  -Я к чему клоню? - повторил Макс. - Я еще не решил.
  Он подошел к Леле уже вплотную и начал водить стаканом по ее груди.
  -Не пятый силикон, конечно, - разговаривал он, как будто сам с собой, - но ухватиться есть за что.
  -Максим, не надо, - слезы появились на глазах у Лели.
  -Как не надо, а супружеский долг? - Макс поставил стакан и начал стягивать майку с Лели. Она слабо сопротивлялась.
  -Ты что, забыла? Я теперь твой муж. Теперь должно быть надо, когда надо мне.
  Он с силой рванул майку и порвал ее.
  -Максим, пусти, мне больно, - шептала Леля, не в силах говорить.
  -А я люблю, когда больно, меня это заводит.
  Он с силой толкнул Лелю на кровать, и навалился на нее, стягивая с нее шорты.
  -Максим, ну, пожалуйста, - умоляла Леля.
  -Заткнись, - прохрипел Макс, - лежи тихо.
  Леля почувствовала боль в паху, но уже не в силах сопротивляться навалившемуся на нее телу, безвольно откинула руки и закрыла глаза. Ей показалось, что она увидела ад.
  
  Телефонный звонок разорвал тишину. Юля, склонившись над тетрадью, готовилась к контрольной работе по французскому. Она силилась написать слово ножницы "ciseaux", но не была уверена, все ли буквы на месте. "Чертов язык, - выругалась она про себя, - зачем писать столько букв, если все равно половину не читают". Телефон уже разрывался.
  -Ну, иду, иду, - говорила она невидимому собеседнику.
  Она взяла трубку и неприветливо спросила:
  -Ну?
  -Баранки гну, - послышался голос Ники.
  -А, ты, - разочарованно протянула Юля, - чего теперь надо?
  -Шурупчик, солнышко, мне нужно, чтоб ты мне помогла, - голос Ники звучал очень ласково.
  -Да я тебя видеть не хочу, после всего, что было!
  -Я знаю, Шурупчик. Я тоже тебя видеть не хочу, но мне нужна твоя помощь.
  Юля даже поперхнулась от Никиной наглости. Она бросила трубку, но звонок раздался снова. Юля поняла, что Ника не отвяжется. У нее была удивительная способность добиваться всего любой ценой.
  -Чего тебе? - сухо спросила Юля.
  -Так-то лучше, - удовлетворенно сказала Ника. - Мне надо, чтобы ты спросила у своей матери, нет ли у нее там на рынке знакомого человека, который мог бы купить дорогое колье... Очень дорогое, - после секундной паузы добавила Ника.
  -Зачем? - крайне удивленно спросила Юля.
  -Нужно! - теряя терпение, ответила Ника.
  -Не буду я ничего спрашивать, - упрямо отрезала Юля.
  -Слушай, Шурупчик, я ведь сейчас вежливо прошу. Но я, в принципе, не очень вежливый человек.
  -Ты - стерва! - вырвалось у Юли.
  -Хорошо, что ты это понимаешь, хотя мне не очень нравиться само слово.
  -Так вот, - продолжала Ника, - я пока прошу. Потом я просить не буду, но у тебя начнутся неприятности.
  -Напугала, - неуверенно огрызнулась Юля.
  -Слушай, я ведь начинаю терять терпение, - у Ники в голосе обозначилась угроза.
  -Ну, я не знаю, - сразу сдалась Юля, - я спрошу, но ничего не обещаю.
  -Мне твои обещания не нужны. Мне нужно, чтоб ты подняла свой зад, перенесла его в то место, где сейчас находится твоя мать, и все у нее узнала. Я жду твоего звонка.
  Трубка нахально запищала короткими гудками.
  Юля посмотрела на телефон, все еще не веря, что опять не смогла постоять за себя. Нет, на нее Ника положительно действует, как заклинатель змей на ужа. Два слова, и она готова хоть раздеться до гола в публичном месте. Нет, точно ведьма!
  Юля неохотно пошла в соседнюю комнату, где мать, находясь в приятной полудреме, следила по телевизору за адюльтером Марии Изабеллы и Хуана Карлоса.
  -Мам, - позвала ее Юля.
  -Чего? - та встрепенулась, отряхивая сон.
  -Спросить надо.
  -Щас, подожди, тут самое важное показывают.
  Юля подошла и выключила телевизор.
  -Ты, что, Юлька, сдурела что ли! - Марья Тихоновна затрясла головой от неожиданности.
  -Я сказала, поговорить надо, - упрямо заладила Юля.
  -Ну, говори быстрей, - нетерпеливо сказала Марья Тихоновна, прорываясь к телевизору.
  -Мам, у тебя есть на рынке знакомые, которые украшения скупают?
  -Какие еще украшения? - наконец заинтересовалась темой беседы Марья Тихоновна.
  -Ну, золото там всякое, брюлики.
  -Чего? - не уловила последнее слово мать.
  -Брильянты, вот что!
  -А тебе-то зачем? - уже стала подозревать нехорошее мать.
  -Не мне это?
  -А кому? - перешла в наступление Марья Тихоновна.
  -Меня просили не говорить.
  -Тогда проваливай, - успокоилась мамаша.
  -Ну, ладно, - быстро согласилась Юля. - Только никому не говори.
  Марья Тихоновна вся превратилась в слух.
  -Это для Ники Осмолиной. Ей деньги нужны. Может, она аборт делать будет.
  -Если она в мать пошла, то никого аборта ей не сделать.
  -Ты это о чем? - напряглась Юля. - А что с ее матерью?
  -Ничего, - быстро сказала Марья Тихоновна, - я про другое.
  -Нет, ты про ее мать что-то сказала. Ты что, ее мать знаешь?
  -Никого я не знаю. Видела ее один раз, когда вы на "картошку" уезжали. Шалава с виду. Дочка в нее пошла.
  -Она алкоголичка.
  -Ну, говорю ж, шалава.
  -Ладно, - резюмировала Юля, включая телевизор. - Ты спроси у Резвана. Он, наверное, знает.
  
  22
  -Але? Можно Генриха Ивановича?
  -Маш, ты что ли? - отозвался голос Регины.
  -Это я, Регинушка. Мне твой нужен на минуточку.
  -Он всем нужен, кабель. Одни бабы звонят - "будьте любезны Генриха Ивановича, его из маркетинговой компании беспокоят", а у самой голос бляди с Тверской. Достали уже!
  Марья Тихоновна, молчаливо выслушав тираду, мягко повторила.
  -Регинушка, это про Юльку. Дай сказать пару слов.
  -Нету его дома, - отрезала Регина, - на "мобилу" ему звони.
  -Куда? - уточнила Марья Тихоновна.
  -На сотовый телефон, деревня, - безнадежно сказала Регина. - И передай ему, чтоб шел, куда подальше, - добавила она и бросила трубку.
  -Закодировал бы он ее что ли, - в пустую трубку посоветовала Марья Тихоновна.
  
  -Але? Генриха Ивановича позовите.
  -Уже зову - Генрих Иваныч, тут Ваш телефон Вас просит, - издевался Осмолин.
  -Генрих, да это ты? - удивилась Маша.
  -А кто же еще, если ты мне на мобильный звонишь?
  -Ой, не привыкла я еще к этому. Мы люди простые.
  -Маш, ты поболтать позвонила. Я занят немного.
  -Ой, Генрих, родненький, я ж на минутку. Только рассказать тебе кое-что.
  Генрих Иванович, находящийся в это время в рабочем кабинете, дал отмашку бухгалтеру, и, прикрыв трубку, попросил зайти попозже. Позвонил секретарю и просил его десять минут не беспокоить.
  -Маш, у тебя четыре минуты.
  -Генрих, - быстро начала Маша, - это про твою.
  -Про Регину слушать не буду.
  -Нет, про Вику.
  -А что про нее? - заволновался Осмолин.
  -Ко мне тут Юлька давеча пришла и говорит, найди, мол, человека на рынке, который камушки скупает, меня, говорит, Вика попросила. Я-то с Резваном, ну с этим чеченом, который у нас крыша, поговорила. Он мне сказал, тащи, посмотрим, что там у тебя. Тогда к нам Вика твоя приходит и приносит... - тут Марья Тихоновна глотнула воздуха, - колье! Брильянтами все усыпано! Меня ж прям заступорило. А она мне, Марь Тихоновна, деньги нужны. Продайте колье. И тогда я, Генрих, от греха подальше, решила тебе позвонить. Боязно мне в такое дело впутываться.
  Осмолин опять позвонил секретарю и попросил не беспокоить его в течение часа.
  -Маша, молодец, что ты мне позвонила. Ты это колье пока у себя держи, я вечером к тебе человека пришлю - он заберет. Никому пока ни слова, а если Ника позвонит, скажи, что ты его послезавтра покупателю покажешь.
  -Хорошо, Генрих, все сделаю, как велишь, только волнуюсь я уж больно, кабы с девкой твоей чего не случилось. Еще, только это между нами, она у тебя вроде беременна. А отец ребенка, этот громила, Лехой звать. Только ты уж меня не выдавай, а то я сплетница получаюсь.
  -Ничего, Маш, не волнуйся, я все выясню. Спасибо, что позвонила. Если еще что узнаешь, звони в любое время... Только на этот телефон, - добавил он после паузы. - Маш, ты когда запомнишь, что ее Никой зовут?
  -Вика она, как есть. Выдумали тоже Нику какую-то...
  Выключив мобильный телефон, Осмолин позвонил секретарю:
  -Лидочка, срочно ко мне начальника охраны и постарайтесь найти мою дочь. Скажите ей, что я заключил крупный контракт и приглашаю ее в ресторан отпраздновать. После того, как найдете ее, закажите столик в "Эль Гаучо" на восемь часов.
  Генрих Осмолин был не на шутку встревожен. Он знал, что его дочь была взбалмошной, непредсказуемой особой, но он всегда был уверен, что она разумна и прагматична настолько, что сумеет избежать серьезных неприятностей. Ведь это он сам вырастил и воспитал ее.
  Генрих, после того как убедился, что Регина не способна к воспитанию детей и едва способна к их рождению, взял педагогическую инициативу в свои руки. Он обожал Нику с того самого момента, как привез крохотный комочек вместе с Региной из роддома. Он вообще очень любил девочек, потому что они потом вырастали в женщин, которых он любил еще больше. Нику он растил собственноручно в обстановке здорового цинизма, обучая ее практическому преодолению трудностей. Она выросла почти полной его копией - не только во внешности, но и в характере угадывался Генрих в его лучшие годы. Единственное, что она взяла от матери, так это ее неизлечимое распутство. "Протухшие гены!", - иногда сокрушался Осмолин. Но, видя, что Ника, в отличие от матери, всегда знала, в каком месте нужно остановиться, он не придавал этому особого значения, ограничившись лекцией об опасности венерических заболеваний и ранней беременности. В последние месяцы, с тех пор как появился этот парень Леха, он заметил серьезные изменения в дочери. Во всяком случае, телефонная трубка уже не спрашивал Нику разнообразием мужских голосов по полудюжине разных за вечер, а почти все выходные она проводила в квартире у своего друга. Она не хотела переезжать к нему окончательно, только потому, что переживала за мать. "Нашла о чем переживать! - отвлекся на секунду Генрих от основной темы. - Да, с Региной надо положительно что-то делать". Вчера он пришел домой неожиданно рано, только потому, что у Лидочки раньше срока начались менструации. И с кем же он столкнулся в дверях, когда входил в квартиру? С испуганным и обалдевшим от неожиданности шофером. Прямо классическая история: почему-то на протяжении веков все жены из родовитых семей находили замену своим баронам, графам и лордам в лице конюхов. "Традиция продолжает жить и в условиях современности", - довел до конца мысль Осмолин. Конечно, пришлось уволить мерзавца. Но всех ведь не уволишь. И судя по списку, ежемесячно составляемому горничной Мариной (Ух! До этой еще не добрался!), не все фигуранты списка работают на Осмолина, встречаются и гастролеры.
  Ход непоследовательных мыслей Генриха прервал осторожный стук в дверь. Пришел начальник охраны Игорь Николаевич, по совместительству выполняющей самые щекотливые поручения Генриха Ивановича.
  Осмолин сжато, но подробно изложил Игорю суть дела и дал несколько указаний. Во-первых, установить наблюдение за Никой. Во-вторых, собрать все возможные сведения о Хромове Алексее Борисовиче, 1978 года рождения. Дальнейшие распоряжения Игорь Николаевич будет получать по мере поступления информации и проведения следственных действий. Главному охраннику также поручалось помочь Лидочке найти Нику и любой ценой и в любом виде доставить ее в ресторан.
  
  23
  Леля лежала в шезлонге, любуясь океаном. В окружении чужих людей она чувствовала себя в безопасности. Ее трясло, когда надо было уходить в номер, где она оставалась с Максом наедине. Уже неделя прошла с той безобразной сцены, но глаза Лели все еще застилало кровью, когда она вспоминала, как больно ей сделал Макс. Нравственная боль была еще сильнее, чем физическая. Несколько раз звонила мать, и Леле стоило титанических усилий сохранять спокойствие в голосе, чтобы не расстроить Евгению Викторовну.
  Леля перевела глаза на Макса. Он стоял на берегу рядом с кромкой воды и водил ногой по песку. Он, оказывается, боялся резко заходить в воду. На нем были облегающие плавки, и его сокровенная часть упруго выпирала из-под обтягивающей ткани. Леля избегала туда смотреть.
  За прошедшее время они едва сказали друг другу несколько слов. Леля на ночь уходила спать в другую комнату на диван. Макс делал вид, что ничего не случилось. Он был пренебрежительно вежлив, но этим общение ограничивалось. Леля считала дни, даже часы до отъезда, но оставалось терпеть еще семь дней. Макс забрал все документы, деньги, билеты и кредитные карты. Да впрочем, боязливая по природе, она бы и не решилась одна лететь обратно в Москву.
  Леля не знала, что будет делать, когда вернется, но была уверена только в одном - она хочет забыть о существовании Макса навеки. Она пыталась не мучить себя анализом того, почему это произошло, и что вообще произошло. Факты - Макс изнасиловал ее, Макс был с ней груб - были слишком невероятны и невнятны, чтобы их осмыслить или даже рассказать об этом кому-нибудь. Какое может быть изнасилование, если он ее муж. Но Леля была уверена, что именно это чувствует женщина, подвергшаяся насилию - опустошение и страх. Леля недоумевала, как Макс может так спокойно вести себя - почему он не пытается поговорить с ней, объяснить свои действия. Что он думает об их браке, понимает ли он, что все кончено...
  -How are you doing, baby? (Как дела, крошка)
  Леля вздрогнула, натянула на руку полотенце, закрывая синяк. Прямо перед ней, отбрасывая тень, стоял, ослепительно улыбаясь, крепкий американский паренек. Такие ребята встречаются в Америке повсюду - рослые, коренастые красавцы с идеальной линией лица, со стильной короткой стрижкой, слегка уложенной гелем для волос. Эти ребята уверены в себе, независимы и всегда пребывают в хорошем настроении. Многие русские девушки небеспричинно мечтают о таких парнях.
  -Rather good, how are you? (Нормально, а вы как) - ответила Леля.
  -Feeling lonely? (Скучаешь) - продолжал он.
  -I wouldn"t say so (я бы не сказала)
  Леля беспокойно взглянула на Макса, который уже наполовину осуществил свой заход в океан. Она надеялась, что американец уйдет, но у него были другие планы. Она сел рядом с ней на песок, закинув голову, чтобы солнцу было удобней жарить его породистое американское лицо, и продолжил общение с Лелей.
  -Видишь того придурка, который заходит в воду. Мы тут с парнями за ним наблюдаем, лежим от смеха.
  Он показал влево, где Леля, обернувшись, увидела еще троих аборигенов, которые, энергично жестикулируя, показывали ее визави согнутую в локте руку с кулаком, приговаривая при этом "yes" - американская форма одобрения. Тот, подбодренный поддержкой извне, бойко продолжал.
  -Меня, кстати, Брайан зовут.
  -Меня Леля, - она произнесла свое имя по-русски, поэтому он его не уловил.
  -Pardon, me...Лейла?
  Леля попробовала еще раз, и он с трудом повторил с ее помощью.
  -Откуда ты? - Брайан догадался, что она не американка.
  -Из России, - Леля продолжала следить за Максом.
  -Из России? - почему-то обрадовался тот, - а у Майка (он кивнул на одного из приятелей) прадедушка из России. У Майка смешная фамилия - Хóлицын.
  -Голицын, - машинально поправила Леля.
  -Что? - не понял Брайан.
  -Ничего, проехали, - ответила Леля. - Слушай, Брайан, а почему вы смеетесь над тем парнем?
  -Потому что он носит "Спидо", - охотно пояснил Брайан, растягивая улыбку.
  -Что? - теперь не поняла Леля.
  -Ну, такие плавки, идиотские, в обтяг.
  -А что, это здесь такая редкость?
  -Ну конечно, ты посмотри, он один в "Спидо", все остальные как люди.
  Леля оглянулась вокруг и осознала то, чему сначала не придала большого значения. Действительно, все американские мужчины были облачены в длинные, до колен шорты. Леле сначала показалось, что они просто еще до конца не разделись, а это оказывается их пуританская традиция не обнажать лишнего тела, особенно в сокровенных местах. Теперь она была почти согласна с Брайаном, что ее муж на их фоне выглядел идиотом.
  Леля заметила, что Макс, накупавшись, постепенно выходит из воды. Он, забираясь в воду, отошел довольно далеко от нее, и поэтому пока еще не видел Брайана, который разлегся с другой стороны. Но Леля осознавала, что через пять минут он подойдет к ней, и она должна будет перед всей этой белозубой компанией признать, что "придурок в "Спидо" ее собственный муж. Ей хватало ежедневных унижений от самого "придурка", не хватало еще быть униженной из-за него.
  Леля, долго не размышляя, встала с шезлонга, бросила в сумку полотенце и одежду, оставленную Максом, и, не прощаясь, побежала в сторону отеля. Брайан, совершенно обалдев от неожиданности, мучительно соображал секунд тридцать и под одобрительное улюлюканье своих друзей, бросился за Лелей.
  -Куда мы бежим? - спросил он, догоняя ее.
  -Я - в отель, а куда ты, не знаю.
  -А почему нельзя просто идти?
  Леля оглянулась и увидела Макса, который растерянно смотрел по сторонам, не понимая, где же он оставил вещи с Лелей.
  -Мне просто очень хочется, понимаешь?
  -Так на пляже можно было?
  -Я привыкла дома.
  Брайан, приноровившись к ходу Лели, пытался углубить из знакомство.
  Леля торопилась, как могла, на ходу бросая ответы. Наконец, они уперлись в парадное гостиницы "Мариотт".
  -Я пришла, - объявила Леля.
  -Ты что, здесь живешь? - присвистнул Брайан.
  -Да, здесь.
  -А я в "Белом лебеде", - неопределенно указал американец, - тридцать баксов за ночь.
  Сравнение было убийственным. Но Брайан был американским парнем, у которого все двенадцать лет в школе воспитывали чувство собственного достоинства. Поэтому, совсем не обескураженный имущественной разницей, он продолжил наступление.
  -Слушай, а чего ты делаешь вечером? Хочешь, потусуемся?
  -Я не могу вечером. Я занята, - Леля уже не знала, как от него отвязаться.
  -Ну, завтра, - нашел альтернативу Брайан.
  -И завтра тоже.
  Вдруг Леля увидела выходящего из пляжной зоны Макса. Она побледнела так, что Брайан обеспокоено проследил, куда она смотрит. Его взгляд уперся в Макса, набиравшего скорость после того, как он увидел Лелю, стоявшею с незнакомым мужчиной.
  -Так это же тот кретин, - стал показывать пальцем в направление мужа Брайан.
  Но Леля уже стремительно исчезла в холле.
  Макс, пробегая мимо Брайана, на мгновение задержался, и, сверкнув глазами, крикнул:
  -Ты, ковбой! Какого черта тебе нужно от моей жены?
  -Какой жены? - опешил Брайан.
  -Чьей, козел. Моей.
  -Так это твоя жена? - Брайан неожиданно все понял и начал веселиться, глядя на стоявшего перед ним Макса - ниже на полголовы, в унизительных "Спидо". Для него это было то же самое, как если бы они были на банкете, а Макс пришел в одних носках и начал бы при этом качать права.
  -Ты пойди лучше себе трусы купи, - посоветовал он Максу, - а то ходишь, как урод.
  -Да пошел ты! - крикнул Макс, но Брайан уже вразвалку двигался обратно на пляж, потряхивая мускулами, которые он посчитал нелепым пробовать на Максе.
  
  Леля услышала настойчивый стук в дверь. Она приблизилась к входной двери, и, пытаясь справиться с нарастающим сердечным ритмом, посмотрела в глазок - так и есть, напротив двери стоял полуголый Макс, нетерпеливо притоптывая ногой. Выражение его лица напоминало мимику Ивана Грозного, наблюдающего за казнями, производимыми опричниками. Леля, провозившись с цепочкой, приоткрыла немного дверь, но неожиданно сильный удар отбросил ее на пол. Она, почувствовав легкую контузию, открыла глаза и увидела искаженное ненавистью лицо Макса. Тут же на нее обрушился град ударов, которые он выверено наносил в различные места ее обмякшего тела. Свою отвратительную работу он делал молча и как будто с удовольствием. У Лели не было сил даже стонать, она лишь слабо оборонялась, выставив хлипкую защиту из скрещенных рук. Наконец, он нанес решающий удар ногой в живот, отчего Леля на мгновение задохнулась от боли. Затем он снял при ней плавки, нагой пошел принимать душ. Леля, не в силах пошевелиться, внимала доходившим до нее звукам - шум льющейся воды, насвистываемый французский вальсок, звон упавшей металлической расчески. И вот ее мучитель вышел из ванной, обернувшись махровым полотенцем. Он подошел к лежавшему в прежней позе Лелиному телу, поднял ее голову за подбородок, пытаясь убедиться в том, что она еще жива, и тихо, размеренно произнес:
  -Если я тебя, сука, еще раз увижу с этим циклопом, я из тебя сделаю яичницу-глазунью. Ты поняла?
  Молчание.
  Тогда он замахнулся на нее кулаком, и она пролепетала:
  -Поняла...
  -Это уже внушает надежду.
  Леля пролежала на полу целую ночь. Макс уходил, приходил, перешагивал через нее, направляясь в ванную. Леля потеряла счет времени. У нее очень болел живот, ей хотелось в туалет. Но она не могла преодолеть боль и сдвинуться с места. Забывшись тяжелым сном, она проснулась утром, когда услышала, что хлопнула дверь. Леля, приподнявшись на локте, осмотрелась вокруг. На нее ливнем обрушились воспоминания. Во сне она молила, чтобы все это осталось в ночных видениях, но весь кошмар вчерашнего дня восстанавливался в памяти в малейших деталях.
  Боль немного отпустила, и Леля тяжело побрела в туалет. Она взглянула на себя в зеркало и не узнала своего лица. На правой скуле расплылось синее пятно, напоминающее разлитые чернила. Волосы были спутаны и слиплись. Руки тоже были покрыты синяками, и побаливал правый бок. Бессильные слезы покатились из глаз. Леля дернулась, хотела броситься к телефону и позвонить матери, но, в ее голове восстановился обрывок фразы, брошенный вчера Максом:
  -И не советую жаловаться маменьке. Я знаю про нее такое, что если только намекнуть твоему отцу, он выкинет ее из дома, как драную кошку.
  "Что он знает? Какой ужасной должна быть тайна, если Леле приходиться так мучиться? За что ей все это? Когда кончиться этот кошмар?" - на эти вопросы у нее не было ответа.
  Вдруг в дверь робко поскреблись. Леля испугалась, что это горничная, хотя она была уверена, что Макс найдет возможность предупредить портье, чтобы в их номер не заходили. Леля посмотрела глазок и увидела Брайана, который прислонился к двери, видимо прислушиваясь. Леля похолодела - она вспомнила Макса, бросающего в лицо хлесткие фразы. Если он увидит здесь Брайана, он опять будет ее бить. Леля осторожно отошла от двери, но настойчивый американец услышал ее шаги и начал просто ломиться в дверь:
  -Лейла, открой. Я знаю, что ты здесь. Лейла, я сейчас дверь сломаю.
  Леля вернулась и, выбрав момент, когда он перестал стучать и орать, тихо сказала:
  -Брайан, уходи, пожалуйста...
  -Я не уйду, пока не увижу тебя!
  -Брайан, он сейчас придет, и мне будет только хуже.
  -Тогда я вызываю полицию.
  Леля совсем растерялась. От волнения грудь у нее покрылась красными пятнами. Она повернула замок и приоткрыла дверь.
  Брайан ворвался в номер, но, увидев Лелю, остолбенел.
  -Baby, who did this shit to you? (Крошка, кто тебя так изуродовал?)
  Леля не могла говорить, только слезы катились из ее огромных, лазоревых глаз. Она начала медленно оседать, сползая по стене, потому что ноги не слушались ее и предательски сгибались в коленках. Брайан подхватил Лелю на руки и понес на кровать.
  -Я позову доктора! - бормотал он, прижимая Лелино безжизненное тело к себе. Он почти плакал.
  -Брайан, - тихо проговорила Леля, - тебе надо уходить, он может прийти в любую минуту.
  -Никуда я не пойду! Я сейчас позвоню в полицию, и из этого урода там мозги вытряхнут.
  -Не надо полицию, - испугалась Леля. - Ты сделаешь только хуже. Ты тогда вообще больше меня не увидишь.
  Она почти умоляла, и в ее голосе была такая убеждающая беспомощность, что Брайан сдался.
  -Я сделаю, все как ты скажешь, крошка, только лежи, не волнуйся. Ты будешь ОК.
  -Брайан, спасибо тебе.
  -Да за что, Лейла? Можно я завтра приду?
  -Это опасно. Он узнает.
  -Не узнает. У меня на входе в отель стоят ребята. Как только они увидят его, они позвонят мне на сотовый.
  Иллюстрацией того, что Брайан не врал, послужил раздавшийся у него на поясе перелив мобильного телефона. Он быстро ответил и, повернувшись к Леле, сказал:
  -Он идет. Пока, крошка. Я приду завтра.
  Потом, секунду помолчав, добавил:
  -Ты уверена, что не хочешь, чтобы я оторвал ему башку?
  -Да, Брайан, уверена.
  Американец быстро исчез, но Леля не была уверена в другом - что у Брайана хватит выдержки не выяснять отношения с Максом. По его настроению она через несколько минут определит, встретились ли они или нет. Она молила бога, чтобы их пути разминулись.
  Макс вошел в комнату, скользящим взглядом провел по Леле, потом подошел к кровати. Леля сжалась в комок. Он, не обращая на нее внимания, оставил на тумбочке кулек, из которого тянуло съестным, и покинул номер. Где он проводил вечера, Леля не знала.
  Так мучительно и беспросветно тянулись часы, складываясь в дни. Макс больше не трогал Лелю, но она внутренне всегда была готова к тому, что он может атаковать ее в любой момент. Она успокаивалась немного только когда он уходил на пляж. В эти часы к ней в номер проникал Брайан...
  Леле после второй встречи казалось, что она знает всю его жизнь. Брайан был необычайно легок в общении. Его глаза лучились оптимизмом и жизнерадостностью. Он был ласков и уступчив, но во всех его действиях и словах ощущалась несокрушимая уверенность и сила. Он него веяло надежностью средневекового форта - он оберегал и защищал не хуже каменных стен. Ему было интересно все, что могло быть связано с Лелей. Брайан засыпал ее вопросами, перепрыгивая из детства в юность, из школьного времени, в университетские годы. Только одну тему он милосердно и тактично обходил стороной - он не задал ни одного вопроса о Максе, ждал, когда Леля расскажет сама.
  Леля, смущаясь своих ошибок, осторожно расспрашивала Брайана о его жизни. Он рассказал ей, что родился и вырос в Бостоне, где и окончил школу шесть лет назад. Школу он ненавидел, потому что это было закрытое учебное заведение для мальчиков со строгой дисциплиной, отдающей военной муштрой. Брайан и еще несколько его друзей, которых Леля видела на пляже, постоянно выдумывали всякие шалости, скрашивающие их напряженный быт в стенах элитарной тюрьмы. Однажды, накануне выходных они проникли в кабинет директора, которого вся школа ненавидела в особенно преувеличенной степени, и, подобрав ключи к сейфу, в котором хранились документы студентов, посадили туда хорошо накормленную кошку директора, выкрав ее из его дома, располагавшегося неподалеку от школы. Несчастное животное провело целые выходные в сейфе, дверь которого была приоткрыта настолько, чтобы не дать кошке сдохнуть. Когда домашняя любимица была извлечена из металлического узилища в понедельник утром, оказалось, что все документы были основательно загажены и воняли кошачьей мочой. Запах был настолько ядреным, что ощущался даже в приемной. Директор учинил расследование, в ходе которого круг подозреваемых сузился до Брайана и еще одного молодого человека, имевшего репутацию школьного бича. Отчисление последовало бы незамедлительно, если бы отец Брайана не внес ощутимое для школьного бюджета пожертвование, впечатлившее директора настолько, что на время он перестал замечать запах кошачьих фекалий, который еще долго излучал его кабинет.
  Зато, когда Брайан оканчивал школу, директор нашел способ ему жестоко отомстить - на выпускной церемонии всем студентам, покидающим школу, торжественно вручались аттестаты. Когда Брайан получал из рук мистера МакГира свои бумаги, он понял, что счет стал один один. От его украшенного вензелями и одетого в дорогую кожаную обложку аттестата нестерпимо несло кошачьей мочой. Все остальные документы - школьный табель с оценками, характеристики и рекомендации имели тот же неповторимый аромат.
  -А ведь мне всю эту хрень надо было в Гарвард посылать.
  -Ты в Гарварде учился? - изумленно спросила Леля.
  -Да, - без гордости ответил Брайан, - продолжал традицию. У меня и отец, и деды с обеих сторон и прадеды там учились. Зато теперь я вырвался из этого порочного круга и поступил в Вортон на курс MBA.
  -Это как аспирантура в бизнесе? - уточнила Леля.
  -Что-то типа того.
  -Значит, ты тоже студент?
  -Навроде этого...
  Каждый день Брайан приносил Леле какой-то маленький подарок. Поначалу это вызывало у нее слезы - она вспомнила, как несколько месяцев назад вот также за ней, больной ухаживал Макс и тоже приносил смешные безделушки. Потом Леля научилась с Брайаном забывать все то, что окружало ее во времени - прошлое и будущее. Она жила только настоящим.
  Брайан, обеспокоенный тем, что она не ест, стал приносить ей всякую снедь, которую сам считал почти деликатесом - они ели пиццу, огромных размеров гамбургеры, сырный пирог, и все это заливали кока-колой. Леле казалось, что в своей жизни она не ела ничего вкусней.
  Наступил их последний день. Брайан с утра прокрался к ней в номер, оставив на стреме верных товарищей. Была ужасная жара, они сидели на балконе, слегка обдуваемые свежим морским бризом. Брайан снял майку и повесил ее на перила. Леля на секунду выстрелила взглядом в его сторону - у него была фигура олимпийского бога. Брайан все свободное время проводил в спортивном зале, добиваясь физической безупречности.
  Они опять болтали о всяких пустяках, выуживая из памяти подробности и детали, которые еще не знали друг о друге. Они не говорили о том, что завтра самолет унесет Лелю на другой конец планеты, где ее ждет неизвестность и страдание.
  -Лейла, а ты любишь собак?
  -Нет, я люблю кошек.
  -Я тогда тоже люблю кошек. Если бы ты сказала, что любишь мышек, я бы тоже их полюбил.
  -Брайан, а когда ты был маленьким, ты боялся сидеть дома один?
  -Я никого не боялся, меня все боялись.
  -Нет, ну честно!
  -Я не мог остаться дома один - у нас прислуги полдома, всегда кто-то глаза мозолит. Так, что можешь считать, что я не боялся.
  -А я всегда боялась грозы. Особенно на даче.
  -А дача, это что?
  -Да так, загородный дом.
  -А я слышал, что все русские бедные.
  -Ну, это старые русские, а новые довольно обеспечены.
  Они говорили еще час, пока не зазвонил мобильный аппарат у Брайана. Он выслушал несколько слов, которые как звук пожарной сирены вырывались из трубки.
  -Shit, - выругался он. - Майк пропустил его на входе. Хорошо еще, что его засек Джош, которого я оставил у лифта. Он будет здесь через пару минут - его отвлекает Джош. Впаривает ему что-то про бейсбол.
  Леля растерялась от испуга. Но Брайан уже притянул ее к себе и, найдя ее дрожащие губы, нежно, но настойчиво поцеловал. У Лели, растаявшей от неги и счастья, остался во рту запах морского прибоя, смешанного со вкусом мятной жвачки.
  -It"s gonna be alright? (все будет хорошо) - пообещал Брайан, исчезая. На балконе, незамеченная Лелей, осталась висеть его майка.
  
  24
  Только к вечеру начальнику службы безопасности Игорю Николаевичу удалось разыскать Нику. Библиотека, где Ника готовилась к зачету, занимала в списке главного охранника предпоследнее место, где можно было бы обнаружить дочь Генриха Осмолина. Последнюю строчку занимал Политехнический музей. И все-таки он ее нашел. Она сидела, неподвижно склонившись над книгой, и производила впечатление человека, впавшего в коматозное состояние. Но на самом деле Ника не спала. Она уже тридцать минут находилась на одной и той же странице, не в силах двигаться дальше. Она размышляла о том, что же ей делать. Чтобы освободиться от шантажиста, нужно сделать явным то, что ей приходилось скрывать. Но Ника в глубине души не была уверена, до какой степени Леха способен проявлять сострадание. Он прощал ей многое, почти все, но где-то уже совсем близко находился предел, дальше которого Леха не пойдет, даже если ему придется потерять ее. Этим пределом был Макс. Леха понимал, что Ника не была Белоснежкой, и что и до него, и даже позже в ее жизни были другие мужчины. Но Макс был не просто мужчиной, он был врагом. Только Ника знала, как Леха презирал и ненавидел их друга. Леха очень хорошо чувствовал людей, про Максима он говорил только одно "он - не настоящий". Ника зевнула.
  Вдруг она почувствовала, как чья-то рука мягко легла к ней на плечо. Она обернулась и увидела Игоря Николаевича.
  -Дядя Игорь, - испугалась она, - с папой что-нибудь случилось?
  -Все в порядке, - успокоил ее охранник, - и с папой, и с мамой. Отец хочет тебя видеть. Собирайся, поедем.
  -А зачем? - Ника почувствовала недоброе.
  -Там узнаешь.
  -А если я не поеду?
  -Поедешь, сама знаешь.
  Ника знала. Знала, что бесполезно сопротивляться. Шестое чувство подсказывало, что отец зовет ее не для того, чтобы похвалить за пятерку по французскому, раз прислал дядю Игоря.
  Она молча собрала книги, сдала их библиотекарю и подошла к Игорю Николаевичу, который зорко наблюдал за ней, как будто она могла просочиться через пол.
  На улице их поджидал "Мерседес" отца, за рулем которого сидел новый водитель. Это был совсем молодой человек, лет двадцати с небольшим. Раньше Ника обязательно бы состроила ему глазки - просто так, чтобы развлечься. Сейчас ей было не до него. Ее мучил вопрос, зачем отец вызывает ее к себе. Она покосилась на Игоря Николаевича - лицо как у каменного истукана, даже не улыбается. Из такого ничего не выжмешь, а ведь, знает, наверное, в чем дело. Знает, но молчит, партизан хренов.
  Через неопределенный промежуток времени машина остановилась, и Нику вывели на воздух. Она успела прочесть вывеску - "Эль Гаучо". Хорошо. Заодно и поужинаем.
  Тут она вспомнила Леху. Она достала с утра размораживать мясо - хотела сделать телячьи отбивные, теперь уже не успеет. "Надо позвонить, сказать, чтоб мясо убрал в холодильник", - подумала Ника. Она потянулась за сотовым телефоном, но дядя Игорь быстро перехватил ее руку и сказал:
  -Нельзя.
  -Что нельзя? - не поняла Ника.
  -Пользоваться телефоном, - был ответ.
  -А дышать можно?
  -Дышать не возбраняется.
  Ника надулась, но в душе понимала, что дядя Игорь не виноват - он лицо подневольное. Значит, так распорядился отец.
  Они прошли в зал, где услужливый официант, будто узнав в них старых друзей, с неподдельной радостью на лице бросился провожать их за столик. В ресторане почти не было посетителей, что не удивляло - был вечер буднего дня. Игорь Николаевич сдал Нику с рук на руки сидевшему за столиком Осмолину и бесшумно удалился.
  -Папочка, - изобразила Ника радость на лице. - Какой приятный сюрприз. Этот идиот Игорь Николаевич все представил так, как будто меня доставляли в Бастилию.
  -Он не идиот, - без приветствия отрезал Осмолин. - Сядь, пигалица, у меня к тебе серьезный разговор.
  Ника села, ничуть не сомневаясь в том, что разговор предстоял нелегкомысленный.
  -Ника, не могла бы ты уточнить, где сейчас находится брильянтовое колье, которое я так опрометчиво подарил тебе на шестнадцатилетние?
  Ника все поняла. "Это трепло Марья Тихоновна наверняка проболталась отцу. Вот сволочь, ведь не поленилась позвонить почти незнакомому человеку".
  Ника молчала. Молчал и Осмолин.
  -Папа, прости меня. Мне очень нужны деньги.
  -Ты понимаешь, каких денег стоит колье?
  -Именно такие деньги мне и нужны, - тихо ответила Ника.
  -Могу я полюбопытствовать, зачем они тебе нужны? Решила обзавестись небольшим поместьем по Рублевскому шоссе?
  -Мне просто нужно, и все! - с вызовом ответила Ника.
  -Нет не все! - крикнул Осмолин так, что на них оглянулся радушный официант, но потом быстро втянул голову в плечи, как будто случайно зашел в женский туалет, и продолжил протирать салфеткой столовые приборы. Чуть понизив голос, Осмолин продолжал:
  -Ника, я не переживаю за деньги. Если бы ты пришла ко мне и попросила подобную сумму, предварительно объяснив, зачем тебе это нужно, я бы, не задумываясь, дал тебе. Меня смущает тайна, которая окружает твой поступок. Если ты решила продать мой подарок, значит, дело обстоит гораздо хуже, чем ты пытаешься представить.
  Ника начала тихо всхлипывать. Генрих немного остыл, глядя на ее жалкую фигурку, и тихо продолжил:
  -Девочка моя, - Генрих ласково погладил Нику по голове, - что происходит? Расскажи мне. Это имеет отношение к твоему другу? Как там его... Леше?
  -Нет! - слишком быстро ответила Ника. - Леха тут не при чем!
  -Тогда что? Я ведь твой отец. Ты единственное, самое дорогое, что есть у меня. Я никому не позволю обижать тебя. Иди ко мне.
  Тут Осмолин потянул Нику к себе, и она, как в детстве, уткнулась в его твердое надежное плечо. Слезы брызнули у нее из глаз, орошая лацкан дорогого пиджака.
  Генрих прижал ее еще крепче и, поглаживая по спине, тихо проговорил:
  -Расскажи мне все, дочка.
  -Меееняяя шантажируют, - задыхаясь от слез, бормотала Ника.
  -Шантажируют? - Генрих подумал, что ослышался. - Кто?!
  -Макс, Лелькин муж.
  -Подожди, - отодвинул ее, - как Лелин муж?
  -Да, Макс. Я понимаю, что это странно, но он кое-что узнал про меня. И теперь хочет сто штук, чтобы я молчала. Сначала хотел пятьдесят, но за то, что я сразу не смогла принести деньги, включил счетчик. Теперь я должна сто.
  -Подожди, - у Генриха голова шла кругом, - детский сад какой-то. Почему ты сразу мне не рассказала, почему к своему Лехе не пошла? Он у тебя парень крепкий с виду. Я думаю, решил бы проблему моментально.
  -Я не могу пойти к Лехе, - тихо сказала Ника, - ты ведь еще не узнал, чем меня шантажирует Макс.
  -А... - протянул Осмолин, - интересно было бы услышать.
  -Я беременна, - сказала Ника.
  -Ну, этим трудно шантажировать, об этом разве что в программе "Вести" еще не передавали.
  -Ты всего не знаешь, - еще более понизила голос Ника, - я беременна от Макса, - и она опять залилась слезами.
  -Что?! - опять взревел Генрих. Официант выронил из рук прибор. - Что? - добавил он уже тише, - как же тебя угораздило?
  -Он меня шантажировал.
  -Я это уже слышал, я думал, что это следствие.
  -Нет, ты не понимаешь. Он меня шантажировал, чтобы я переспала с ним.
  -Подожди, - Генрих устало тряхнул головой, - я совсем запутался. Он тебя шантажировал, чтобы ты с ним переспала, а потом начал шантажировать тем, что ты от него беременна?
  -Все правильно.
  -У меня два вопроса. Отвечай по порядку. Первый - как он узнал, что ты беременна от него, если об этом даже Леха не знает?
  -Ему Леля, наверное, сказала. А Леле Юля.
  -Цыганский телеграф, - с недоумением произнес Генрих. - А Юля, что же, при этом присутствовала?
  -Нет, Юле я сама сказала.
  -Потянуло на откровенность?
  -Нет, просто разозлилась.
  -Так, - облегченно оттого, что начал хоть что-то понимать, произнес отец. - Вопрос номер два - чем таким он тебя шантажировал, что ты улеглась с ним в постель?
  -А вот поэтому я боялась идти к тебе. Ну и Лехе я то же не хотела об этом говорить.
  -Ну, сейчас тебе придется все выложить.
  -Я знаю. - Ника глотнула воздуха, - он застал меня в "Савойе" с Али.
  -С каким Али?!
  -Ну, с принцем, - обреченно выдохнула Ника.
  -С Абдул-Али?!
  -Да, с ним. И сфотографировал в придачу.
  -Так ты еще и с Али путалась?!
  -Я случайно. Просто он мне очень понравился.
  -Ника, - пораженно заговорил Генрих. - Али - принц. Он мой деловой партнер. Как же ты могла?!
  -Ну, ведь после этого ваши партнерские отношения только укрепились? - саркастически парировала Ника.
  -Ты знаешь, у меня для этих целей есть специальные девочки. Профессионалки. О боже, ты же вся в мать. Ну, как же можно быть такой блядью?
  -Я не блядь! - с вызовом заступилась за себя Ника. - То есть, больше не блядь. Я замуж выхожу за Леху.
  -Выходи хоть за президента Ботсваны, только ради бога, огради меня вот от этих проблем! - Осмолин схватился за голову и в отчаянии закатил глаза.
  Ника, успокоившись, что уже все кончено, задымила сигаретой. Генрих выхватил у нее зажженный окурок изо рта.
  -Ты мне здоровье внука не порть.
  -А может, это девочка!
  -Хватит мне девочек. Что не девочка в этом семействе, то потаскуха. Пусть мужик растет.
  Потом Генрих встрепенулся, как будто вспомнив что-то.
  -Ника, а как Лелькин муж в этой гостинице оказался?
  -Очень просто, он переводчиком у Али был. Ты что, не помнишь?
  -Черт! - хлопнул себя по лбу Генрих, - а я все мучился, где же я его мог видеть.
  -Я ведь тогда его не знала. Это еще до поступления было. Он же повсюду с Али таскался. Вот, может, и подсмотрел как-нибудь. Там есть фотография, как мне Али деньги дает. Ну, это было как бы на духи. Он мне хотел подарок сделать. А на фотке - будто я деньги как проститутка беру.
  -Ты и есть проститутка, - зло вставил Осмолин.
  -Пап, мне и так плохо, а ты еще обзываешься.
  -Ладно, - Осмолин посмотрел на часы и дал знак официанту. - Принеси счет, любезный.
  -Ника, - обратился он к ней, доставая блокнот. - Ну-ка, продиктуй мне его полное имя и фамилию, а также телефон, адрес и что ты там про него еще знаешь.
  -Шнуровский Максим Николаевич, - начала Ника и увидела, как Осмолин вздрогнул.
  -Как ты сказала?
  -Шнуровский. А что? Ты не знаешь его фамилию? Лелька теперь тоже Шнуровская. Прикольная фамилия!
  Осмолин тщательно записал все, что продиктовала ему Ника, затем расплатился по счету и вызвал шофера.
  Выходя из зала, он сказал ей:
  -Я отправлю тебя в Грецию, на мою виллу. Возьмешь с собой Леху, и будете сидеть там, пока я вас не вызову. В Москву никому, кроме меня не звонить, виллу не покидать, в университете я обо все договорюсь. И...- Генрих сделал паузу, - ешь побольше фруктов и овощей, мамаша.
  Потом Осмолин остановился на минуту и, замявшись, сказал:
  -Все-таки я не пойму, Ника, как ты, многоопытная девица, имея секс с Лелькиным мужем только один раз, умудрилась тут же от него забеременеть.
  -Папа, я всего два раза в жизни не предохранялась.
  -Хорошо, - озадачено произнес Генрих, - а второй раз, когда?
  -В ту же ночь с Лехой...
  -???
  -Я читала в медицинской энциклопедии, что в спорных ситуациях кто первый, тот и отец.
  -Ну ты и дура, Ника, - сказал Осмолин, даваясь от хохота.
  
  Шофер Осмолина гнал машину в офис. По дороге Генрих связался с Игорем Николаевичем и потребовал, чтобы тот немедленно приехал к нему:
  -Генрих Иванович, мне только что принесли информацию на Хромова Алексея. Захватить папочку?
  -К черту Хромова. Срочно дай своим ребятам задание собрать все, что можно о Шнуровском Максиме Николаевиче, 76 года рождения, - Генрих с силой выдохнул.
  -Да, Игорь, ты мне все-таки принеси досье на Хромова. Познакомлюсь с будущим зятем.
  Через полчаса они уже сидели в кабинете Генриха Осмолина. Хозяин офиса сосредоточено куда-то звонил, одним глазом пробегая бумаги, принесенные Игорем Николаевичем. Затем он положил трубку и более сосредоточенно углубился в чтение с самого начала.
  "Хромов, Алексей Борисович, 1978 года рождения, русский. Место рождения - город Москва. Мать - Хромова Лариса Анатольевна, русская. В 1993 году умерла от передозировки наркотиков. Отец - Хромов Борис Алексеевич, русский. В 1978 году был осужден за незаконные операции с валютой. Освобожден по амнистии в 1988 году. С 1993 года воспитывает сына самостоятельно. Хромов Борис Алексеевич в настоящее время является президентом коммерческого банка "Глория-банк", а также совладельцем нескольких инвестиционных компаний. (От руки была сделана приписка: "С криминальными структурами не связан"). Алексей Хромов в 1995 году окончил среднюю школу Љ 1139. После окончания школы в течение года работал лаборантом на кафедре программирования НИИПиЗ. С 1996 по 1998 год проходил срочную службу в армии в Забайкальском военном округе в ракетных войсках стратегического назначения. (Приписка от руки - "от освобождения от армии отказался". Замечаний по службе не имел, награжден значком "Отличник боевой и политической подготовки". В период службы продемонстрировал отличное знание программирования, выполнял специальные поручения, связанные с компьютерным управлением. В 1999 г. принят на филологический факультет Московского государственного факультета им. Ломоносова, специализируется на прикладной лингвистике". Далее прилагались распечатанные странички, содержавшие отзывы людей, знавших Леху - от классной руководительницы до старшины взвода, где тянул армейскую лямку Хромов Алексей. Из отзывов на Осмолина выглядывал честный, порядочный и сильный человек со слегка покореженной судьбой, но имевший огромную волю к преодолению трудностей.
  Генрих подумал о том, что если у Ники хватит разума и практичности удержать Леху при себе, то ее жизнь может сложиться вполне счастливо.
  Генрих Иванович закончил чтение и посмотрел на молчаливо сидящего Игоря
  -Я должен рассказать кое-что. Дело в том, что двадцать лет назад я тоже носил фамилию Шнуровский. Бывают же такие совпадения в жизни...
  Игорь вынул блокнот с ручкой и приготовился слушать.
  
  -Слушаю Вас, - пропела Евгения Викторовна.
  -Женька, срочно перезвони мне, - раздался заговорщический голос Осмолина.
  Евгения Викторовна, почувствовав неприятную тревогу, нашла в сумочке сотовый телефон, заглянула в комнату, чтобы убедиться, что Алексей Эдуардович надежно погружен в хоккейный матч российской сборной с канадцами и пошла в ванную комнату. Там она пустила воду, присела на мраморный край биде и набрала номер Генриха.
  -Что случилось? - подавляя волнение в голосе, спросила она.
  -Как зовут твоего зятя? - без предисловия начал Осмолин.
  -Шнуровский, как и тебя, а что?
  -Почему ты мне сразу об этом не сказала?
  -А почему я должна была тебе об этом говорить? - с легким недоумением поинтересовалась Евгения Викторовна.
  -Женя, - терпеливо продолжал Генрих, - ты хоть понимаешь, что у меня очень редкая фамилия, это же не Пупкин, черт возьми. У тебя зять носит такую же фамилию, а ты даже не поинтересовалась его родственными связями.
  -Я, между прочим, поинтересовалась. Я спросила его, не было ли у него родственника по имени Генрих. Он сказал, что нет. Я решила, что вопрос исчерпан.
  -Женя, ты меня поражаешь. Неужели это все, что ты удосужилась о нем узнать?
  -Нет не все. Я еще узнала, кто его родители. Но лично я их никогда не встречала. Они находятся в Португалии. И, насколько я поняла, у Максима с ними очень сложные отношения.
  Евгения Викторовна поморщилась.
  -Генрих, что ты вообще пытаешься выяснить? С какой стати ты звонишь мне посреди ночи и задаешь двусмысленные вопросы? Что-нибудь случилось?
  -С тобой пока ничего, - отрезал Генрих. - Где сейчас твои новобрачные?
  -Они в Майами. У них, как ты догадываешься, медовый месяц.
  -Когда они вернуться?
  -Завтра должны прилететь.
  -Ладно, Женя, всего хорошего, - Генрих повесил трубку.
  Евгения Викторовна, выключила воду, повертела в руке мобильный телефон, и, пожав плечами, вышла из ванной. Ее тревога усилилась.
  
  
  25
  Марья Тихоновна уже полчаса висела на телефоне. Юля пыталась сделать ей знак, что пора заканчивать, и что ей тоже нужен аппарат. Мать только повернулась к ней спиной, отгородившись от Юли своим широким телом. Наконец, она повесила трубку и позвала дочь:
  -Юлька, поди сюда, чего расскажу.
  -Если хочешь рассказать, почем тетя Надя продала индийские свитера, то я лучше телек посмотрю.
  -Нет, Юлька, тут такое дело. Я щас с Викиным отцом говорила, он мне рассказал, что муж твоей Лельки, этот ваш красавчик писанный, Вику шантажирует. Денег с нее получить хочет, а то обещает всем рассказать, что она-то от него залетела, а не от хахаля ее.
  -Что?! - Юля выключила телевизор.
  -Только, Юлька, это между нами. Вика вся извелась со страху. Чуть не выкинула, потому как нервничает сильно. Вот за этим она камушки свои принесла на продажу. Я думаю, что она боится так, потому этот мордоворот ейный убить ее обещал, если узнает, что ребеночек не его.
  -Мам, - Юля заметно волновалась, - ты все правильно поняла?
  -А чего ж тут не понять, - сказала Марья Тихоновна, - протирая подолом халата пятно на телефонном аппарате, - мне ж Викин отец все сам так и рассказал.
  -А почему от тебе все рассказывает? Вы же почти не знакомы.
  -Ну, я ему про брильянты рассказала, а он меня теперь в курсе держит.
  -Ты ему про колье рассказала?! - до Юли дошло, что Марья Тихоновна выдала Нику. При мысли о том, что та сделает с Юлей за предательство, по спине бежали мурашки.
  -Да ты что, Юлька? - замахала руками Марья Тихоновна. - Нешто я буду в такое дело впутываться. Меня ж потом эти чечены вместе с Викой и убьют. Пускай ее отец сам во всем разбирается.
  -Дура ты, - закричала Юля, - неотесанная дура. И за что мне такие родители достались? В кое-то веки просила помочь, а ты только все испортила. Меня теперь Ника в порошок сотрет.
  -Не сотрет. Он ее услал куда-то, мОзги в порядок привести. Так что ты ее еще долго не увидишь.
  Марья Тихоновна устало прошла в комнату, ворча на ходу, что "молодежь совсем распустилась, надо было драть с детства".
  
  Леля сидела в вестибюле гостиницы, пока Макс сдавал ключи. Она с утра почувствовала неприятную ноющую боль в нижней части живота, к тому же ей сильно нездоровилось. Она наблюдала за своим мужем. Какая чудовищная разница была между Максом, с которым она приехала сюда несколько недель назад, и человеком, с которым она сейчас покидает отель. Казалось, что Леля переживает чью-то чужую жизнь. Вот, еще мгновение, и она выйдет из этого страшного сна. Опять она будет окружена любящими родителями и понимающими друзьями. Ее тело не будет болеть от насилия, душа не будет уходить в пятки от скрипа ключа в замочной скважине, когда он возвращается в номер.
  Почти неделю она провела взаперти. Макс как бездомной кошке приносил ей какую-то еду, оставляя ее на тумбочке около кровати. Леля могла бы выйти на улицу, но она стеснялась лиловых пятен на руках и на лице, к тому же у нее совсем не было денег. Макс возвращался вечерами очень поздно, видимо, он где-то неплохо проводил время, но Лелю это не заботило. Она считала дни, чтобы поскорее выбраться из этого кошмара. Странное чувство испытывала Леля - с одной стороны она гнала время, чтобы скорее вернуться в Москву, с другой, несколько часов в сутки она хотела растянуть в вечность, это были часы, когда к ней приходил Брайан.
  Макс закончил все формальности, и Леля услышала, как портье с преувеличенной любезностью обращается к нему:
  -Мы очень рады, что Вы выбрали именно наш отель для Вашего медового месяца. Будем счастливы увидеть Вас еще. Очень жаль, что Ваша супруга недомогала все это время. Надеемся, что она будет чувствовать себя лучше.
  "Ах, значит гипотеза такова, что я не подомогала все это время, - подумала про себя Леля, - знали бы они причину недомогания".
  Макс подхватил чемоданы и погрузил их в подоспевшее такси. Внешне он был приветлив и обходителен, но Лелю бросало в озноб при каждом прикосновении. Он нагнулся к ней и тихо произнес, сохраняя на лице улыбку:
  -Следи за своим лицом. У тебя такое выражение, будто ты похоронила бабушку.
  -Я с удовольствием бы похоронила тебя!
  -Я не доставлю тебе такого наслаждения. Я живуч.
  Леля плохо запомнила дорогу обратно. Все смешалось в голове - такси, аэропорты, самолеты, доброжелательная американская таможня, и родная российская, проснувшаяся в плохом настроении. Боль в нижней части живота нестерпимо нарастала. Леля в самолете приняла несколько таблеток анальгина, но спазмы не отступали.
  
  К аэровокзалу Шереметьево 2 подкатила карета "Скорой помощи". Из нее прытко выскочили врач с санитаром, и, выкатив носилки, помчались к таможенному терминалу. На пульт дежурного, обслуживающего территорию аэропорта поступил звонок, что у пассажирки самолета, выполняющего рейс Майами - Москва, открылось кровотечение. Она находится в крайне тяжелом состоянии - температура 39,8, потеря сознания, бред. На борту был врач, оказавший неотложную помощь. Его предварительный диагноз - маточное кровотечение.
  Лелю бледную, неподвижную перенесли на носилках в машину и повезли в ближайшую больницу. Макс нанял такси и поехал домой. На границе не возникло вопросов, является ли он близким родственником пострадавшей - Леля все еще носила фамилию Рижская. Как только он приехал домой, он, не распаковывая багаж, набрал телефон Евгении Викторовны и потребовал немедленной встречи с ней.
  Она примчалась на машине из больницы через несколько часов. Не раздеваясь, она прошла в гостиную и обессилено бросилась на диван.
  -Максим, что Вы сделали с моей дочерью? Я только что из этого госпиталя - Леля находится в реанимации в крайне тяжелом состоянии. Посещения категорически запрещены. Мы с Алексеем Эдуардовичем даже не можем перевезти ее в ЦКБ, настолько она плоха, - Евгения Викторовна закрыла лицо руками и залилась слезами.
  -Вы же поехали на курорт. А она выглядит так, будто все это время провела на урановом руднике. Что произошло?! Они говорят, что у нее кровотечение и какие-то осложнения. Леля всегда была здоровой девочкой!
  Макс ждал, когда она закончит задавать вопросы, чтобы ответить на все сразу. Но Евгения Викторовна не ждала ответов. Она лишь тихо плакала, вздрагивая и сморкаясь в кружевной платок. Мать Лели не могла осознать всего происходящего. Она не замечала деталей. Все, о чем сейчас она думала, это была Леля, боровшаяся за жизнь в реанимационном отделении.
  -Максим, принесите мне, пожалуйста, воды.
  Макс покорно прошел на кухню, открыл кран и наполнил чашку водой. Евгения Викторовна понюхала воду и поставила чашку на стол, не притронувшись к содержимому.
  -Вам немного легче? - участливо спросил Макс.
  -Какое тут может быть облегчение, - Евгения Викторовна продолжала всхлипывать, - она выглядит, как после снятия с креста. А если она погибнет...
  И тут новый поток слез ринулся из ее опухших, покрасневших глаз.
  -Почему же это случилось? Может, она нервничала? - Евгения Викторовна умоляюще посмотрела на Макса, как будто ждала от него правильного ответа.
  Макс сел напротив нее в кресло, и, выгадав момент, когда всхлипы затихли, медленно, с расстановкой начал говорить:
  -Евгения Викторовна, Леля изменила мне.
  Лелина мать вздрогнула, подняла на Макса неживые глаза и повела правым ухом, словно пытаясь уловить отдаленные звуки.
  -Максим, что Вы сказали, мне кажется, что я ослышалась?
  -Вы не ослышались, Леля изменила мне, - отчетливо, почти по слогам проговорил Макс.
  -Что Вы такое говорите? - ужаснулась Евгения Викторовна, когда до не дошел смысл сказанного, - Леля не может изменить!
  -Я тоже так считал, - грустно резюмировал Макс, - пока не увидел это. И тут Макс достал из конверта, лежащего на журнальном столике, и, очевидно, приготовленного заранее, пачку фотографий.
  Евгения Викторовна недоуменно начала перебирать глянцевые снимки, чувствуя при этом, как предательски начинают дрожать руки. На фотографиях, сделанных с большого расстояния, была изображена счастливая пара, замеревшая в нежном поцелуе. Несмотря на плохое качество снимков, Евгения Викторовна не могла не узнать родную дочь. Сомнений не оставалось и в том, что крепкая фигура, интимно прильнувшая к хрупкому Лелиному телу, принадлежала не Максу, а совершенно постороннему мужчине. Лелина мать застыла, глядя на фотографии, не в силах задать вопрос, который жег ее сознание.
  Макс осторожно вынул фотографии из ее рук, аккуратно сложил их в конверт и спокойно продолжил:
  -Вижу, Вас испепеляет вопрос - как же такое могло случиться. Ответа у меня, к сожалению, нет - сам теряюсь в догадках. Переформулировав, скажу - женская душа потемки.
  Макс сделал многозначную паузу.
  -Буду с Вами откровенен - меня не интересуют причины. Что случилось, то случилось - я не поворачиваю реки вспять. Меня интересует будущее. Как будем, так сказать, реорганизовывать Рабкрин?
  -Максим, скажите, как к Вам попали эти гадкие фотографии? - было ощущение, что Евгения Викторовна не слушает Макса, полностью погрузившись в свои мысли.
  -А, ну конечно, Вас интересует следственная подоплека, - Макс взял стакан, приготовленный для Евгении Викторовны, и сделал глоток. - Раскрою мои криминалистические тайны. Но прежде понадобиться небольшая преамбула, поясняющая ход событий.
  Как Вы помните, мы счастливо обручились с Лелей месяц назад. И ничто не предвещало ее порочных наклонностей.
  В этом месте Евгения Викторовна покачала головой, не соглашаясь с формулировкой.
  -Когда мы прибыли в город-герой Майами, я стал замечать в Леле повышенный интерес к аборигенам. Сначала я принял это за филологическую тягу к носителям изучаемого языка, но потом отметил, что внимание Лели удерживают преимущественно особы мужеска пола с хорошо развитой мускулатурой. Однажды, купаясь в пучине морской, я заметил, что один такой экземпляр нагло беседует с моей супругой - фото Љ 2, - тут Макс достал из конверта одну фотографию и протянул ее матери Лели.
  Евгения Викторовна взяла снимок, помеченный в углу черным фломастером, на котором она увидела сидящую в шезлонге Лелю, а подле нее полуголого красавца, смотревшего на ее дочь с немым обожанием.
  Макс обстоятельно продолжал.
  -В течение несколько дней я следил за стремительно раскручивающимся романом. Леля вдруг перестала ходить на пляж, неубедительно ссылаясь на несуществующий недуг, который (вы, конечно, понимаете, о чем идет речь) я, как внимательный супруг, уже наблюдал в середине месяца. По понятному стечению обстоятельств, ковбой, изображенный на фото Љ 3 (Брайан был запечатлен сидевшим в баре с банкой пива), тоже больше солнечные ванны на пляже не принимал. Он переместился на мой балкон, о чем неумолимо свидетельствует фото Љ 4, - Макс, как фокусник, извлекал из конверта нужные снимки, убийственно свидетельствующие о Лелином грехе.
  -Ее американский воздыхатель не отличался могучей фантазией. Понимая, что занимается адюльтером, он принял некоторые меры, чтобы остаться незамеченным. Например, выставил двух остолопов у входа в гостиницу, снабдив их пачкой жвачки. В их стратегическую задачу входило следить за мной. Они наивно полагали, что в гостиницу можно зайти только с парадного входа, - тут Макс опять глотнул из чашки, подкрепляя силы для дальнейшего рассказа:
  Вы знаете, американцы так носятся с идеей невмешательства в их личную жизнь, а гостиницу толком построить не могут. Вот взять, к примеру, наш номер. Как Вы думаете, обожаемая Евгения Викторовна, куда смотрел наш балкон? Вы, наверное, думаете, раз "люкс", значит, смотрел на бескрайний простор океана и пушистые макушки пальм на берегу? Черта-с два! Наш балкон смотрел на соседский балкон пристроенного перпендикулярно к нам флигеля. Вот оттуда-то, за небольшую мзду, конечно, я и получил прекрасную возможность изучить весь распорядок дня моей целомудренной супруги в мое отсутствие. Апогеем их нежной связи можно считать фото Љ 1 и вот этот вещдок, подобранный мной на перилах веранды.
  Тут Макс достал уже знакомую Евгении Викторовне фотографию обнимающейся с незнакомцем Лели. Пошелестев пластиковым пакетом, он извлек из него майку с надписью "Blue Devil" и для наглядности приложил ее к себе. Евгении Викторовне итак было ясно, что для этой майки Макс слишком изящен.
  Евгения Викторовна подавленно молчала. Она не видела смысла продолжать разговор. Ее единственным желанием было поскорее уйти отсюда, но Макс и не думал заканчивать:
  -У Вас, бесценная Евгения Викторовна, должен возникнуть закономерный вопрос, почему же я не вмешался, почему же попустительствовал этой порочной связи? Вы знаете, глупо как-то, но до последнего момента, до фото Љ 1, я не верил в происходящее. Потом, увидев это нижнее белье на моем балконе, я, конечно, не сдержался. У нас произошла безобразная сцена - я до сих пор с содроганием вспоминаю о ней.
  Тут Макс сделал надлежащую паузу и напустил слезу.
  -В общем, я ударил Лелю. Злость ослепила меня. Я понимаю, что это не метод, я каюсь, признаю, что поступил слишком сурово. Но, поставьте себя на мое место - Ваша молодая жена изменяет Вам с первым встречным на Вашем же балконе. Французский водевиль какой-то!
  Евгения Викторовна начала трясти головой. Макс расценил это как согласие.
  -Вы знаете, я устал это обсуждать. Признаюсь, во мне все уже перегорело. Очевидно, что как только Леля придет в себя, нам надо будет начинать бракоразводный процесс, который, я уверен, не займет много времени. Леля получит так недостающую ей свободу, а я сконцентрируюсь на учебе, которую запустил из всех этих матримониальных неурядиц.
  Евгения Викторовна продолжала трясти головой, и Макс, взбодренный продолжал:
  -Как потерпевшая сторона, я вправе рассчитывать на некоторую компенсацию. Разумной платой за поруганные чувства я считаю вот эту квартиру, которая, в скобках заметим, итак принадлежит мне. Затем, я наследую автомобиль - девушкам опасно находиться за рулем. И в качестве денежной составляющей, я готов не раздувать скандала за... - небольшая пауза понадобилась Максу - ... за 300 тысяч долларов. Я надеюсь, что мои претензии выглядят скромно на фоне Лелиной беспринципности.
  Евгения Викторовна до этого трясшая головой в знак то ли согласия, то ли отрицания, услышав последний абзац, замерла и воззрилась на Макса с преобладающим удивлением. Она не могла поверить в то, что услышала. Макс совершенно хладнокровно перечислял, за сколько он готов продать Лелю родителям.
  -А если мы откажемся так щедро одарить Вас всего за месяц брака с Лелей?
  -А вот этого бы я Вам не советовал.
  -Это еще почему? - недоумение Евгении Викторовны начинало перерастать в возмущение.
  -Потому что Вы ведь не хотите, чтобы Леля узнала, что ее настоящим отцом является совершенно другой человек? - медленно проговорил Макс и пристально посмотрел на Евгению Викторовну.
  
  26
  Осмолин, сидя в своем кабинете, поджидал Игоря Николаевича. Тот застрял в пробке, и, несмотря на установленный на машине спецсигнал, с трудом прокладывал себе дорогу через Садовое кольцо. В конце марта Москву неожиданно засыпало липким снегом, ухудшив и без того неидеальные дорожные условия. К тому же участок Садового кольца, в котором застрял главный охранник Осмолина, находился в состоянии коренной реконструкции, закончить которую непременно должны были к 1000летию Москвы. Матерясь, водители объезжали установленные заграждения по узкому коридору, расчищенному для транспорта. Наблюдая как разбитая "пятерка" приблизилась на опасно малое расстояние к "Мерседесу", принадлежавшему компании Осмолина, водитель Игоря Николаевича не выдержал, и, открыв окно, крикнул:
  -Куда прешь, козел? Хочешь Мерс ремонтировать?
  Водитель "пятерки" оказался пугливой женщиной, которая беспомощно замотала головой. Она ничего не услышала, но на всякий случай указала рукой на заднее стекло, на котором во всех четырех углах крепились наклейки с изображением дамской туфельки на шпильке. Эти наклейки и должны были объяснить, почему водитель не обладал простейшими навыками вождения.
  -Вот дура! - переживал водитель. - Ну, какого черта в машину уселась?! Варила бы щи дома. Ведь карбюратор от колеса отличить не может. Нет, баба за рулем хуже пьяного космонавта.
  Игорь Николаевич ничего не ответил. Он не был сторонником мужского шовинизма на дороге - его жена отлично водила машину. Он достал папку с документами и еще раз внимательно прочел все, что ему удалось найти на Шнуровского Максима Николаевича. Вся биография Макса, включая последний год, уместилась на трех страницах, распечатанных с компьютера.
  Через полчаса машина въехала в подземный гараж офисного здания, и Игорь Николаевич ускоренным шагом направился в кабинет Осмолина. Генрих взял папку с документами, взвесил ее рукой, прикидывая толщину, и без оптимизма заметил:
  -Не густо.
  -Все, что нашли на него, упирается в годы учебы в Инязе. Никаких следов до этого периода обнаружить не удалось. Как будто не жил человек, а как родился, сразу стал студентом.
  -Бред какой-то! - воскликнул Генрих. - Он же поступал в этот Иняз. Должен же у них быть его аттестат, бумаги какие-нибудь с прежнего места жительства.
  -Ничего нет, - развел руками Игорь Николаевич. - До четвертого курса никакой информации. Он отчислился по неизвестной причине с четвертого курса, и потом год до поступления в МГУ работал переводчиком в редакции "Инопресса". В деканате Иняза есть приказ о его отчислении, но никаких других документов в архиве не нашли. Я говорил с секретарем - она вспомнила его. Характеризует хорошо - ответственный, аккуратный студент был, отличник. Все очень удивились, когда он решил уйти. Еще она сказала, что с ним была связана какая-то странная история, но, что конкретно, припомнить не могла. Обещала перезвонить, если осенит. Проверили также его родителей. Никто из русских лингвистов в настоящее время не преподает ни в Лиссабонском университете, ни в каких-либо других университетах Португалии.
  -Так я и знал. Чувствую, что здесь скрывается что-то серьезное. Ты вот что, Игорь, потряси еще раз секретаршу, пускай получше порыщет в архивах - у них там черт ногу сломит. Денег дай побольше, чтоб старалась... - Тут Генрих сделал паузу. - Черт, я даже не знаю, с какого бока подойти. Фантом какой-то, а не человек. Как можно искать того, кто не существует?
  -Генрих Иванович, мы еще паспортные столы запросим. Ведь где-то ему должны были выдать паспорт с такой фамилией. Вас-то мы нашли, когда Вы фамилию меняли.
  -Ну, это Игорь уже лишнее. На мою персону не отвлекайся. Ко мне он имеет отношение только в той степени, что по странной иронии судьбы является моим однофамильцем. Вот на нем и сосредоточься. Информируй меня немедленно, если найдешь что-нибудь существенное.
  
  Евгения Викторовна ехала навестить Лелю. Дочери стало лучше, и ее удалось перевезти в Центральную клиническую больницу. Разговор с теперь уже бывшим зятем не выходил у Евгении Викторовны из головы. Господи, откуда ему стала известна тайна, которую она охраняла девятнадцать лет! Нет, неправильно она себя повела. Нужно было все отрицать, показать удивление. У него же не может быть никаких доказательств... Боже, но откуда он об этом узнал! Ведь страшно подумать, что будет, если это станет известно Алеше. Все девятнадцать лет брака он твердил ей, как молитву, что для него самое главное в семье это честность и доверие, что он не простит обмана. Боже, обман! Да тут не просто обман. Если он узнает, что Лелька не его дочь, он же с ума сойдет. Но самое страшное, что ей теперь придется платить. Как она объяснит мужу, для чего ей нужна такая огромная сумма денег? Он же не так много ворует, чтобы с легкостью отдать триста тысяч долларов! И все из-за Лели! Ну как ее угораздило спутаться с этим американским мордоворотом?! Надо что-то сделать, помирить их как-нибудь? Но Макс тоже хорош - шантажирует ее! Ну и молодежь пошла. Совсем от своих рыночных отношений свихнулись. Скоро будут деньги требовать за то, что дышать изволят.
  Машина медленно проехала через проходной пункт и притормозила у парадного гинекологического корпуса, где лежала Леля. Евгения Викторовна, с детства ненавидящая больничные покои, с легкой брезгливостью озиралась вокруг. Преодолев неприятное чувство, она шагнула в корпус. Перед тем, как навестить Лелю, мать зашла в кабинет к лечащему врачу. Довольно еще молодой человек, заведующий отделением, пустился в обстоятельный рассказ о состоянии Лели. По его словам выходило, что кризис миновал, самое страшное позади, и Леля должна пойти на поправку. Он тем же неторопливым голосом изложил свою медицинскую точку зрения на будущее Лели в ракурсе деторождения. Врач уверил Евгению Викторовну, что никаких фатальных последствий для женской функции нет, и что в будущем Леля может порадовать ее здоровым и сильным наследником. В этом месте Евгения Викторовна сделала попытку встать, чтобы как-то закончить этот медицинский семинар, однако врач мягко удержал ее на месте, показывая, что он еще не сказал самого главного.
  -Евгения Викторовна, я хотел изложить Вам некоторые подробности, имеющих отношение к нынешнему состоянию Вашей дочери. Обследовав ее, мы пришли к выводу, что причиной кровотечения явились травмы, полученные, смею предполагать, в результате систематических побоев. Ваша дочь подверглась насилию, я думаю, Вам нужно об этом знать.
  Евгения Викторовна с недоумением и ужасом посмотрела на врача. Понимает ли он, что говорит?
  -Это какая-то ошибка. Леля не могла подвергнуться насилию. Она была в свадебном путешествии, - Евгения Викторовна не замечала нелогичности и слабости своего аргумента.
  -Я не смею настаивать, - осторожно проговорил врач, - но ошибка здесь исключена.
  -Я прошу Вас оставить свои выводы между нами, пожалуйста, не заносите это в историю болезни. Мы во всем разберемся, хотя, я повторюсь, этого просто не может быть!
  -Как Вам будет угодно, - послушно согласился врач.
  Евгению Викторовну провели в палату, где находилась Леля. Это было небольшое помещение с высоким потолком и огромным окном, раскрывающим вид на голый и серый больничный парк. Леля лежала на кровати и читала книгу. Увидев мать, она слабо улыбнулась:
  -Мамочка!
  -Лелечка, доченька! - у Евгении Викторовны показались на глазах слезы, - как же ты так!
  Она обняла Лелю, нежно поцеловала ее, и, присев на краешек кровати, тихо заговорила.
  -Леля, я все знаю. Твой муж мне все рассказал.
  -Все рассказал? Как мило с его стороны. Значит, мне не надо утомлять себя подробностями. Мама, я хочу поскорее все забыть, не хочу даже знать, что он существует на свете.
  -Лелечка, как же такое могло произойти? Ведь ты так любила его? - осторожно продолжала мать.
  -Мама, я сама не могу понять, как это могло произойти! Почему ты его об этом не спросила.
  -Он, как раз, мне все рассказал в излишних деталях. Мне теперь хотелось бы знать, почему ты так поступила, - казалось, что Евгения Викторовна начинает терять терпение.
  -Как поступила? - недоуменно спросила Леля. Ей вдруг показалось, что мать придерживается какой-то другой точки зрения.
  -Ну, вся это история с американцем, - Евгения Викторовна повела плечами, было видно, что ей неприятно об этом говорить.
  -Что за история? - Леля начала понимать, что имеет в виду мать, и ужаснулась вероломству Макса.
  -Мне, наверное, не надо излагать все эти нечистые подробности. Тебе они лучше меня должны быть известны.
  -Мама, что он тебе сказал?! - с собирающимися в голосе слезами воскликнула Леля.
  -Не кричи. Он не только сказал, он еще показал фотографии недвусмысленного содержания и майку, которую он нашел у вас в номере!
  -Мама - это ложь! Не верь ему!
  -Ложь?! А кто такой Брайан, который оборвал нам телефон? Он каждый вечер звонит и требует тебя. Мне перед папой неудобно - ему приходится объясняться с твоим приятелем. Что я, по-твоему, должна сказать отцу - будь с ним поласковее - это Лелин любовник нас побеспокоил!
  -Это все ложь, ложь, - как заклинание бормотала Леля, борясь со слезами, которые лились бесконтрольно.
  Евгения Викторовна уже не могла говорить спокойно. Ее удивляло упорство Лели, отрицающей очевидные факты. "Надо было фотографии захватить", - подумала она.
  -Леля, хватит! Я начинаю приобретать новый взгляд на твой характер. Не думала я, что вырастила лживую, беспринципную дочь. Ты хоть понимаешь, какой теперь разразиться скандал? Что у папы на работе скажут? Только месяц прошел со свадьбы, а ты уже разводишься. У меня нет уверенности, что мы сможем уговорить Максима простить тебя.
  -Мама, что ты говоришь?! - Леля казалось, что она разговаривает с утопающим - Евгения Викторовна размахивала руками, чему-то удивлялась, чего-то пугалась, но, в целом, слушала только себя.
  -Не о каком прощении речи быть не может. Я не хочу его видеть, понимаешь? Он же издевался надо мной!
  -Леля, меня поражает твое ослиное упрямство. Конечно, тебе хочется разделить вину пополам. Если хочешь знать, я его понимаю. Если бы такое случилось со мной, я бы тоже себя не контролировала. Он поступил, как мужчина!
  -Мама, уйди, - завыла Леля.- Я не хочу тебя видеть!
  -Ты никого не хочешь видеть, только хочешь всем создавать проблемы! Я уйду, но предупреждаю - чтобы духу этого американского Ромео в моем доме не было! Иначе пускай он тебя дальше содержит!
  Евгения Викторовна резко встала, распрямила спину, выверенным движением поправила выбившийся на лоб локон и вышла из комнаты, не забыв хлопнуть дверью. Она негодующе прошла через больничный коридор, залезла в машину, дверцу которой придерживал выскочивший при виде нее водитель, и замерла на короткое время, собирая разбегающиеся мысли. Потом, приняв решение, сказала, обращаясь к водителю:
  -Площадь Ногина... тьфу... Китай-город, там увидите большое офисное здание на углу напротив метро.
  Водитель, не ожидая более подробных инструкций, тронулся с места, распугивая голубей, возившихся в придорожной луже.
  
  Леля беззвучно рыдала. Еще никогда в жизни она не оказывалась в таком отчаянном положении. Ей казалось, что она находится в осажденной крепости - все пути перекрыты вражеской армией, выхода из крепости нет, остается только мучительная смерть от голода и болезней. Леля, будучи единственным ребенком в благополучной семье, была лишена всяческой способности преодолевать трудности - просто их в ее жизни до этого не существовало. Ее оберегали как редкий сорт тропического цветка, нежно заслоняя от настоящих и вымышленных неприятностей. Леля из тихой, послушной девочки выросла в задумчивую, мечтательную девицу, имевшую опосредованное представление о реалиях окружающего мира. И вот, впервые в жизни она не просто столкнулась с настоящей трагедией, но и в одночасье лишилась поддержки оберегавшей ее семьи. Леля проплакала больше часа, перебирая как четки все события последних месяцев. Неужели она была настолько ослеплена, что не могла уловить сигналов, посылаемых судьбой, ясно говорящих о том, что Макс совсем не тот человек, в отретушированный потрет которого она влюбилась, как только увидела его? Леля вспомнила его беспричинную жестокость по отношению к Соне, с которой он был знаком только поверхностно, его пренебрежение и высокомерие, направленное на Леху, которого он считал дураком. Она припомнила эту грязную историю с Юлей, произошедшую на "картошке". Боже мой, как слепа она была! Почему она решила, что если он подло поступил с ее подругой, то он не может также поступить с ней? А ведь Юля предупреждала ее! Леля попыталась восстановить в памяти их последний разговор. Неужели, Юля была права? Значит, Макс действительно спал с Никой?! Господи, ну за что ей все это? Кто ей теперь поможет? Она потеряла родителей, друзей, веру в жизнь!
  Леля внезапно приняла решение. Она подняла телефонную трубку, набрала номер, дождалась, когда на том конце провода ответили, сказала:
  -Юля, это Леля. Мне срочно нужно тебя видеть.
  
  27
  Юля ждала на остановке автобус. Было очень холодно. Колючий ветер забирался под куртку и как иголками колол тело. Ни автобуса, ни маршрутки не было видно. Юля, притоптывая на месте, думала о Леле. Ее звонок и тихий, болезненный голос застали Юлю врасплох. Меньше всего она ожидала звонка от бывшей подруги. Она уже успокоилась, привыкла к своей новой жизни, начала постепенно забывать о друзьях. Только Лелю она забыть не могла, к ней Юля была по-настоящему привязана. Мягкая, доверчивая Леля внесла в ее жизнь покой и уравновешенность, которых ей так не хватало. Они были очень близки, достигнув такой степени откровенности, когда могли рассказать друг другу самые интимные, самые глубокие и тайные мысли. Они были очень разными, но их тянуло друг другу, как разнозаряженные частицы.
  Юля сильно переживала их разрыв. Не только потому, что с Лелей она потеряла единственную подругу, которую искренне любила, но и потому что Юлино предчувствие говорило ей, что Леля не будет счастлива с Максом.
  Юля добралась до больницы, когда приемные часы уже закончились. Лечащий врач уже ушел домой, и Юлю ни в какую не хотела пускать пожилая сварливая медсестра, охранявшая вход в отделение.
  -Приходите, милочка, завтра, сегодня уже поздно.
  Юля втолковывала ей, что она два часа добиралась до больницы, что на улице холодно, и ей надо срочно видеть Лелю.
  -У меня голова от Вас разболелась. Стрекочите здесь, как пулемет. Вашей Леле отдохнуть от Вас нужно! И вообще, мы только родственников пускаем!
  -Элеонора Витальевна, пустите ее.
  Из-за двери показалась хрупкая фигурка Лели, завернутая в больничный махровый халат. Она стояла, придерживаясь за косяк рукой, а другой рукой держалась за живот.
  -Больная Рижская, Вы что, с ума сошли! Кто Вам разрешил встать?! Что, по реанимации соскучились?
  -Элеонора Витальевна, это моя двоюродная сестра.
  Медсестра с недоверием оглядела Юлю с ног до головы, но, уловив какое-то незаметное сходство, смилостивилась.
  -Ладно, так называемая сестра, только пятнадцать минут. А потом - брысь, и чтоб я Вас в такое время больше здесь не видела.
  Юля неловко подошла к Леле, обхватила ее рукой за талию и так, обняв, повела в палату. Там она помогла Леле устроиться на кровати, подоткнула одеяло и, усевшись в ногах, спросила:
  -Леля, неужели это правда?
  -Что правда? - испуганно спросила Леля.
  -Что мы опять вместе?
  -Юлечка, - Леля вдруг начала плакать, вытирая и так распухшие от слез глаза, - прости меня, если сможешь. Я такой дурой была! Но меня бог за это наказал.
  Юля бросилась к подруге, обняла ее за голову, прижалась к ней всем телом, бормоча при этом:
  -Лелечка, я так скучала по тебе. Все время о тебе думала.
  Наплакавшись, они устроились напротив друг друга, и Леля сказала:
  -Юля, я сейчас расскажу тебе кое-что, ты только выслушай до конца.
  И Леля начала свою печальную повесть. Когда она слышала свой голос, передающий все подробности последних несколько недель, ей казалось, что она слушает радиоспектакль, поставленный по мотивам романа о похождениях Маркиза де Сада. В нескольких местах Юля заливалась слезами. Леля подробно рассказала обо всем, бережно обойдя упоминание о Брайане. Она не хотела отвлекать внимание Юли от главного персонажа. Юля выслушала подругу, не перебивая. Потом, наморщив лоб, будто пытаясь угнаться за блуждающей мыслью, она неуверенно сказала:
  -Где-то я уже слышала похожую историю.
  -Юля, - умоляюще добавила Леля, - только никому не рассказывай, о том, что ты сейчас узнала. Мне стыдно, что я оказалась в такой ситуации.
  -Леля, - Юля распахнула настежь глаза, - а что же ты собираешься делать?
  -Не знаю пока. Выйду из больницы, придется жить с родителями. Я хочу просто развестись с ним и забыть о нем навсегда. Мама сказала, что он хочет забрать машину - пусть подавится, только бы оставил меня в покое.
  Юля укрыла Лелю одеялом, которое сползло на пол, пока она говорила, и поправила подушки.
  -Леля, тебе отдохнуть надо, я завтра опять приеду.
  -Юля, у меня к тебе небольшая просьба, - смущенно сказала Леля. - Принеси мне немного денег - долларов пятьдесят. Я тебе отдам.
  -Ладно, - удивилась Юля, - а зачем тебе?
  -Надо, не спрашивай.
  Юля ушла. Проходя мимо медсестры, она увидела, как та спит, уронив голову на газету под лампой. Юля осторожно прикрыла дверь в отделение, чтобы не разбудить сговорчивую Элеонору, и вызвала лифт.
  Приехав домой на частнике, потому что автобус можно было бы ждать до второго пришествия, Юля пробралась в родительскую спальню. Пока мать с отцом смотрели "Поле чудес", дивясь про себя смекалке игроков, Юля быстро залезла в платяной шкаф и стала шарить по полкам. Она знала, что где-то в недрах свитеров и рубашек у матери припрятана заветная коробочка, где она хранила свои капиталы, потом и кровью добытые на рынке. Юля решила стащить пятьдесят долларов для Лели, потому что честно взять взаймы у Марьи Тихоновны было невозможно. Юля нащупала коробку, вытащила ее на свет и приоткрыла крышку. Так и есть - среди каких-то бумаг второстепенной важности, например школьного аттестата Марьи Тихоновны, из которого следовало, что ученицей она была посредственной, Юля нашла тугой пакет, в котором, схваченные аптечной резинкой, лежали зеленые купюры. Юля потащила пакет за кончик и нечаянно уронила коробку. Из нее посыпались бумаги, фотографии и прочий мусор. Юля, ползая на коленях вокруг, начала лихорадочно подбирать все с пола, запихивая обратно в коробку. Вдруг она увидела старый пожелтевший снимок, выпавший из общей пачки. Юля поднесла его поближе к свету, чтобы разобрать нечеткие очертания. На черно-белом фото она увидела мужчину, развалившегося на диване, снятого в окружении трех женщин. Одной из них была ее мать - молодая, стройная шатенка в переднике официантки. Вторую Юля узнала без труда, потому что с годами она почти не изменилась - это была мать Лели, Евгения Викторовна. Больше угадав, чем узнав, она определила третью - годы не пощадили ее. Мать Ники - Регина в молодости выглядела куда привлекательнее. Не составило для Юли труда узнать и мужчину, окруженного тремя грациями. Это был отец Ники, Генрих Иванович Осмолин. Из увиденной композиции логичным было только соседство Регины и Генриха Ивановича. Что на этой фотографии делали матери Юли и Лели, было неясно. Также Юля не могла понять, как этот снимок оказался у Марьи Тихоновны, и почему она его прячет.
  
  А в это время Евгения Викторовна уже не первый час сидела в офисе Генриха Осмолина. На нее с ненавистью смотрела его секретарша, выполняющая обязанности офисного фильтра - она лично решала, кто достоин увидеть Генриха, а кому еще надо работать надо собой в этом направлении. Евгения Викторовна в число лиц, вызывающих доверие не попала. Во-первых, она была женщиной, во-вторых, женщиной привлекательной и ухоженной. Лидочка, обычно не считавшая конкурентоспособными женщин старше двадцати пяти, в этом случае почему-то почувствовала скрытую опасность.
  Евгения Викторовна, вальяжно развалившись в кресле, отдавала короткие и унизительные приказания хорошенькой, но надутой секретарше:
  -Милочка, принесите мне, пожалуйста, чашечку кофе... Дорогая, Вас не затруднит еще раз позвонить Генриху Ивановичу?
  Лидочка мстительно отвечала, что Осмолин на важных переговорах, но понимала, что знай Генрих, что к нему пришла эта дама, то переговоры бы прервал и примчался как вороной конь. Поэтому томимая жаждой мести секретарша только передавала коротко:
  -Генрих Иванович, у Вас посетитель.
  На рассеянный вопрос Генриха "Что, кто-то важный?" она, напустив туману, отвечала:
  -Совсем не важный, но очень настойчивый.
  Наконец Генрих вошел в приемную:
  -Женя!? Ты? Что ты здесь делаешь?
  -Не что, а сколько, - поправила Евгения Викторовна, - торчу здесь уже два часа.
  -Так это ты меня ждала? - Генрих недобро оглянулся и увидел, как Лидочка томно колыхнув ресницами, опустила глаза и напряженно начала что-то печатать на клавиатуре.
  -Понятно, - констатировал Осмолин, - пойдем ко мне.
  Он взял Евгению за локоть и направился с ней в кабинет. Проходя мимо Лидочки, он наклонился к ее уху и тихо, но отчетливо произнес:
  -Еще раз такое случиться - уволю. Пойдешь на Казанский вокзал пирожками торговать.
  По лицу Лидочки он понял, что такое случится еще не раз до того, как она ему окончательно надоест.
  -Распустил ты свой штат, Генрих, - прокомментировала Евгения Викторовна. - Эта девица почувствовала во мне врага. Ты так ей дорог?
  -Женька, брось. В тебе все женщины чувствуют врага - ты слишком красива.
  Было видно, как волна удовлетворения пробежала по ухоженному лицу Евгении Викторовны - день прошел не в пустую.
  Осмолин устроился за большим ореховым столом и начал рыться в каких-то бумагах.
  -Жень, а ты чего пришла-то?
  -Ой, Генрих, я пока отсиживалась у тебя в приемной, забыла, зачем приехала! У меня к тебе очень важное дело. Хочу посоветоваться.
  -Я слушаю, Женя, - Осмолин стал нетерпеливо постукивать карандашом по столу.
  -Мой зять - муж Лели, - зачем-то пояснила родственную линию Евгения Викторовна - шантажирует меня.
  -И тебя тоже? Он просто шантажист-профессионал.
  -А кого еще? - с тревогой полюбопытствовала Евгения.
  -Так, одну мою знакомую, - отмахнулся Генрих, - продолжай.
  -Он шантажирует меня и требует денег.
  -Ну, это закономерная цель шантажа. Хотя одну мою знакомую шантажировали, добиваясь от нее плотских удовольствий.
  -Генрих, ты не понимаешь, он требует больших денег. Такой суммы у меня нет!
  -Подожди, Женя, не волнуйся. Давай по порядку. На чем ты попалась?
  -Я бы не стала так формулировать. Все произошло во время их путешествия...
  И тут Евгения Викторовна подробно, фиксируясь на посторонних деталях, рассказала Генриху о том, что узнала от Макса и Лели, сделав из двух противоположных по смыслу рассказов некое амбивалентное эссе, в котором умудрилась полностью замаскировать свою роль.
  -Так, - протянул Генрих, - ну и какова линия шантажа?
  -Он угрожает, что всем расскажет про Лелины похождения.
  -И ты этого ужасно боишься? - Осмолин сузил глаза.
  -Ну, конечно, - нервно задергалась Евгения Викторовна, - позор же какой!
  -Женя, ты знаешь, у меня будет желание помочь тебе, если только ты будешь до конца откровенна.
  -Я откровенна, - неубедительно ответила Лелина мать.
  -Я тебя знаю не первый год, и научился угадывать, когда ты лжешь, а когда скрываешь правду. Я уверен, что ради слегка подгаженной репутации своей дочери ты не примчалась бы ко мне в офис и не караулила бы меня два часа кряду. Женя, ты же себя обманываешь.
  Тут Евгения Викторовна, достав платок, начала вытирать набежавшие слезы.
  -Генрих, он меня шантажирует. Обещает рассказать Алеше, что Леля не его дочь...
  -А чья?! - закричал Генрих, хватаясь за левый бок.
  -Твоя...- и Евгению Викторовну прорвало потоком быстрых, соленых слез, которые она не успевала собирать платком.
  -Женя, как же ты могла?! Девятнадцать лет?! - Осмолин хватал языком воздух. Он вдруг накренился и начал оседать.
  -Генрих, Генрих, ах, боже ты мой!
  Евгения Викторовна выбежала в приемную, но там было пусто. Она схватила стакан и начала наливать воду из бака с питьевой водой.
  -Женька, оставь, - Осмолин появился в проеме двери. - Эх, Женька! Что же ты наделала?
  -А что мне оставалось? - Евгения Викторовна беспомощно опустилась на секретарский стул. - Когда я узнала, что от тебя беременны еще две женщины, а ты при этом известный в столице порнобарон, я думала, что попала в дурной сон.
  -Женька, но ведь можно же было как-то по другому?
  -Нельзя было. Можно было только так. Поэтому Леля выросла хорошей и честной девочкой, а не кокоткой как твоя Ника.
  -Нику-то хоть не трогай. Это вина ее матери. А что касается Лели, то, как я понял из твоего рассказа, у нее тоже некоторые проблемы с нравственностью.
  -Ладно, Генрих, мы опять как раньше - ни дня без ссоры. А ты еще спрашиваешь, почему я ушла от тебя. Ты мне лучше скажи, что теперь делать. Если Алеша узнает, мне конец.
  -Только из сострадания к сопернику - не дай бог Алеше сделать подобное открытие через девятнадцать лет - я помогу тебе. Я твоим зятем уже давно занимаюсь, - Осмолин задумался на минуту, а потом продолжил:
  -Постарайся потянуть время - скажи ему, что собираешь деньги. Скоро я его достану - мне совсем немного осталось.
  Генрих посмотрел на часы и нахмурился:
   -Ты езжай домой - поздно уже. Обо всем происходящем информируй меня немедленно.
  -Только ты скажи своей мартышке в приемной, чтобы соединяла с тобой.
  -Звони мне на мобильный. "Мартышка" по нему не отвечает.
  Осмолин проводил Евгению Викторовну на улицу, посадил в свою машину и велел шоферу доставить ее по указанному адресу. Когда он вернулся в кабинет, у него в портфеле запищал мобильный аппарат.
  -Алле, Генрих Иванович? - донесся чеканный бас Игоря Ивановича. - Только что получил звонок от секретаря из деканата Инязя. Женщина вспомнила, что Максим Шнуровский на третьем курсе поменял фамилию. До этого его звали Гончаренко Максим Николаевич. Все документы, содержащие эту фамилию, исчезли.
  -Так я и думал, - спокойно сказал Генрих. - Игорь, срочно разыщи Гончаренко Оксану Дмитриевну, проживавшую в середине семидесятых годов где-то в Александрове, Владимирской области. Когда найдешь ее адрес, позвони мне. Возможно, мне понадобиться нанести ей неожиданный визит.
  
  28
  Юля держала в руках фотографию и внимательно смотрела на нее, как будто хотела запомнить малейшие нюансы. Потом она тихо позвала:
  -Мама.
  Но воодушевленные вопли болельщиков из "Поля чудес" заглушали все звуки. Чтобы их перекричать, нужно было говорить в мегафон. Юля поднялась на ноги, подошла к двери и, высунув голову, позвала снова:
  -Мама!
  Отец Юли, прилипший к экрану, внимательно следил за тем, какие подарки выберет победитель на заработанные очки. Он всякий раз удивлялся глупости игроков. Он, как человек торговый, считал, что они делали нелепый выбор. Отец даже несколько раз втайне от семьи посылал письмо в передачу, но его так и не пригласили. Он был уверен, что "там все куплено". Вот и сегодня - сплошное разочарование! Ну зачем он взял фен? Волосы можно над плитой высушить! Надо было утюг брать. Утюг всегда нужен. Или фотоаппарат. Тоже вещь! А он какой-то фен, будто баба какая! Еще бы эпилятор взял - волосы на ногах щипать! Вот умора, а не человек!
  -Слышь, мать, он фен взял! Ага! Ну, дает! Нет, я бы точно утюг брал!
  Марья Тихоновна, уже было задремавшая, встрепенулась от возбужденных окриков мужа и взглянула на экран, чтобы проверить, как там дела. Ей послышалось, что ее кто-то зовет. Прислушалась - Юлька! Только тихо так из спальни попискивает, будто стонет. Марья Тихоновна опустила ноги с дивана, пошарила в поисках тапок и, кряхтя от тяжести бедер, пошла проверить дочь.
  Юля сидела на родительской полутроспальной кровати, застеленной нейлоновым покрывалом с рюшами.
  -Юль, ты чего, звала меня что ли?
  Юля не отозвалась, а только дернула плечами в ответ. В руках ее Марья Тихоновна увидела какой-то снимок, и, близоруко щурясь, попробовала угадать, что это было. Но Юля вдруг тихо проговорила:
  -Мама, почему ты мне не сказала, что знаешь родителей Ники?
  -Так я ж говорила! - удивилась Марья Тихоновна вопросу. - Мы ж с ним про ожерелье по телефону говорили.
  -Я не об этом. Почему ты мне не сказала, что ты раньше их знала?!
  -Когда это раньше? - Марья Тихоновна уже начала догадываться, к чему клонит Юля, но скорее по инерции, чем из принципа, продолжала изображать недоумение.
  -А это тогда что? - решив нанести матери решающий удар, сказала Юля и протянула ей фотографию.
  "Так и есть, - подумала Марья Тихоновна, - та самая фотка. Нужно было ее выкинуть. Теперь поздно!"
  -А где это ты ее взяла? Ты что тут по вещам лазаешь?
  -Отвечай на вопрос, - не давая матери шанс увильнуть от ответа, потребовала Юля.
  -Что тебе отвечать? Итак все видно. Знакомые мы были в юности... - обреченно поведала Марья Тихоновна.
  -А что потом произошло?
  -Ничего, каждый пошел по своей дороге. Не ровня я Генриху, чтоб в подружки набиваться. Он там в рекламе самый главный, про прокладки нам каждый день по телевизору показывает, так что перед мужиками стыдно, а я простая женщина, работница.
  -Врешь ты все! - закричала Юля. - Врешь, по глазам видно!
  -Чего ты видишь? - Марья Тихоновна начала суетиться. - Подумаешь, фото нашла! Ну, знала я Генриха и Регинку знала. С Женей тоже знакома была. Ну, и что с этого? Тебе что за дело?
  -Я хочу знать, почему ты это скрывала!
  -Тише, ты! - шикнула на нее Марья Тихоновна, - отец уж заснул, наверное.
  -Если ты не ответишь, я ...- Юля подбирала подходящую угрозу, - я из дома убегу!
  -Ой, напугала ежа голым задом, - ответила мать. - Беги! Только кто тебе денег на колготки давать будет?
  -Мамочка, - Юля решила поменять тактику, - скажи мне правду. Я чувствую, что ты что-то скрываешь. Я хочу знать правду!
  -А нужна тебе правда-то? - глухо откликнулась мать.
  -Нужна, может у меня жизнь после этого изменится!
  -Да уж, изменится. Смотри, как бы хуже не стало!
  Юля почувствовала, что мать почти сдалась, и тихонько поднажала:
  -Мамочка, ты ведь любишь меня, расскажи мне, я никому не скажу.
  -Да кому тут говорить-то? Кому надо, тот сам знает. Эх, Юлька! Я давно уж хотела тебе рассказать, потому как ты должна знать, кто твой отец!
  -Отец? Папа мой отец.
  -Нет, не он. А настоящий - вот этот красавчик, что с Женькой в обнимку сидит, - и Марья Тихоновна небрежно выставила указательный палец, направив его на фотографию.
  -Генрих Иванович? Никин отец? - Юля почувствовала, как кровать заходила под ней ходуном. - Значит мы с Никой сестры?!
  -Значит так, - легко согласилась Марья Тихоновна, - только как бы не родные, а пополам.
  -И ты все время молчала?!
  -Юль, если орать сейчас будешь, больше ничего тебе не расскажу.
  Юлю это немного отрезвило. Она переживала настоящий шок, но ей теперь хотелось узнать все до конца.
  Марья Тихоновна вышла на минуту в гостиную, погасила свет, выключила телевизор, и, укрыв пледом задремавшего мужа, на цыпочках вышла из комнаты. Мать и дочь переместились на кухню, вскипятили воду в чайнике и, усевшись за стол, приготовились к длинному разговору.
  -Познакомилась я со Шнуровским, когда работала официанткой в Доме Кино.
  -С кем? - не веря своим ушам, воскликнула Юля.
  -А, - прервалась, чтобы объяснить Марья Тихоновна, - это он сейчас Осмолин, а раньше был Шнуровский. Он Регинкину фамилию взял, я позже расскажу, почему.
  Юля задумалась на секунду, затем позволила матери продолжать.
  -Ой, красивый же мужик он был! Все бабы к нему, как мухи на сладкое липли. Когда я его узнала - он женат был. Его первая жена с Украины была, как и он. Оксаной звали. Ох, и горячая же была баба. На ведьму похожа. Брови черные, волосы черные, как глянет - так мурашки по телу бегут. Он ее несколько раз в ресторан приводил. Боялся ее, аж жуть! Генрих все ко мне за утешением бегал. Бывало, ресторан уже закроется, наши все по домам разбегутся, а он сидит так пьяненький за столом и рассказывает, как его Оксана донимает. Вот он развестись с ней надумал, а она ни в какую - не дает ему развода, хоть режь ее. Но он все равно от нее ушел. Ему жить негде было, так я его у себя приютила. Я с матерью тогда жила - с бабушкой твоей. Она хворая была - раковая. Вот мы все втроем на восьми метрах и ютились. Потом Оксана в Александров переехала к каким-то родичам, это во Владимирской области, и оттуда вредить начала. Все его караулила, все выслеживала. Ко мне несколько раз приходила, все угрожала, что сглазит меня. Я уж булавки начала в занавески вкалывать, к бабке ходила - так ее угроз боялась.
  -Бред какой-то, - пробормотала Юля.
  -Чегой-то ты сказала? - не расслышала Марья Тихоновна.
  -Странная женщина, - ответила Юля.
  -Страшная... - согласилась мать. - Ну, слушай дальше. Потом у Генриха деньги стали водиться. Он и квартиру себе шикарную выправил. Он режиссером заделался. Но снимал такие картины, как бы это тебе сказать, где все голые.
  -Порно, - уточнила дочь.
  -Ну, это по современному, а тогда просто "клубничка" называли.
  -Как элегантно, - прокомментировала Юля.
  -Так вот. Съехал он от меня, но деньгами помогал, и всегда за утешением приходил, я у него навроде духовника была - про все свои шуры-муры рассказывал. Вот и Регинку встретил. Начал ее в своих фильмах снимать. Говорил про нее, что она в самом соку, и очень она его клиентам нравилась. Все с ней кино заказывали. Он и сошелся с ней - к себе ее поселил. А тут опять Оксана объявилась - говорит, что ребеночка родила. И отец, мол, Генрих. Он что-то там подсчитал, и вышло у него, что она врет. Так он ее и отшил. А она мальчонку этого повсюду таскала и всем показывала. А он его не признавал, и на свою фамилию не записывал.
  -Так они же не развелись - он ведь официально его отец и был? - запуталась Юля.
  -Да развелись они. Генрих как-то Оксану уговорил. Денег, в общем, дал. Я сама к ней ездила - ихние дела улаживать. Целый пакет денег от него привезла. Она и согласилась. А потом, вишь, Юлька, все равно гадила - вот такая женщина она некультурная оказалась. И еще говорила, что всех, кто с ним жить будет, она прокляла, и всем отомстит.
  -Может, ее в милицию надо было отвести, или к психиатру, - предположила Юля.
  -Какая милиция! Генрих под статьей ходил, зачем ему лишние хлопоты.
  Марья Тихоновна подлила еще чайку и продолжила.
  -Так и жил Генрих меж двух огней, а тут еще третий добавился. Повстречалась ему девушка - евреечка. Хорошенькая была, только беспутная больно. Он с ней тоже сошелся.
  -Прямо султан какой-то, - недоумевала Юля.
  -Нет, он с ней по-другому. Он к ней как к дитю. Она странная была, вроде хиппи. И одевалась грязно. Он ее не раз из милиции доставал - она не работала нигде, не училась, все шлялась где-то по компаниям. И вот, как-то приходит ко мне Генрих и говорил, что она понесла от него.
  -Что сделала? - уточнила Юля.
  -Ну, залетела, вроде. И через семь месяцев у нее схватки начались - не доносила. Ну, и не удивительно - она и с брюхом шлялась и курила там чего-то. Не сигареты. А когда рожала, то померла, - Марья Тихоновна тихонько перекрестилась.
  -Уж так Генрих горевал, прям, извелся весь. Он для ребеночка - девочка получилась - приемных родителей нашел. Тоже из евреев. Интеллигентные такие, с высшим образованием. Девочку назвали...
  -Соней! - пораженная догадкой выкрикнула Юля.
  -Правильно, - вздохнула Марья Тихоновна. - Однажды заявляется ко мне Генрих и говорит, что встретил женщину. И я вижу, что тут он сильно втюрился. Он ее в наш ресторан раз привел - красивая! Ухоженная такая. Во все заграничное одета, и духами французскими пахнет. Он меня просил, ничего ей про него не рассказывать, потому как она из каких-то шишек была. Отец ее был послом. Но видно, что Генрих очень ей нравился - что говорить, умел он женщину обиходить. А тут Регинка про все прознала - он же с ней по-прежнему жил. Однажды в ресторан заявилась - пьяненькая. А Генрих как раз с Женей там развлекался.
  -Женя, это Лелина мама? - поняла Юля.
  -Ну, да, она. Генрих аж покраснел весь. Регинка, правда, ничего не рассказала - боялась, видно, что тогда он ее совсем, как кутенка, выкинет. Вот фото это тогда и сняли, - мать махнула рукой в сторону комнаты, где оставили снимок. - Регинка сказала, что она калека его.
  -Коллега, - уточнила Юля.
  -Да, это самое. Потом время прошло, и опять ко мне Генрих приходит и говорит, что Регинка его забеременела. Не знал, что делать. Ему и с Женей хочется, и вроде как с Регинкой распутаться не может. Так стал плакать, что аж сердце рвалось. Я его утешать начала. Утешала, утешала и не заметила, как согрешила с ним. Ух, кобель! - восхищенно замерла Марья Тихоновна, вспоминая былое. - А через месяц поняла, что и я с Регинкой за компанию.
  -Ужас какой-то, - нетерпеливо заерзала на стуле Юля.
  -Так мы с ней, как две беременные курицы, вместе весь срок и проходили. Шнуровский Регинку все-таки из квартиры выселил. Нам уж месяцев по семь было, когда ко мне Регинка заявляется. "Я, - говорит, - мол, узнала, что он с этой Женей живет. Пойдем к ней, все расскажем". Я ни в какую. Хоть и переживала я, но на Генриха зла не держала. Он мне помогал во всем. Даже мужа потом нашел - отца твоего... Ну, Ивана Игнатьевича, - поправилась Марья Тихоновна.
  -Я понимаю, о ком идет речь, - вставила Юля.
  -Регинка сама пошла. Живот уж на нос лезет, и в таком виде к Жене отправилась. Все ей рассказала - и про меня, и про себя, и про фильмы его - ей терять было нечего. После этого Генрих ко мне прибежал. Опять плакал, что Женя его бросила. Но так и не узнал, что это Регинка обо всем ей рассказала. А она еще и анонимку в милицию написала, что, мол, бизнес, как сейчас говорят, у него незаконный. Все у него кувырком пошло. И чтобы его за штаны не схватили, он лавочку свою прикрыл, на Регинке женился и взял ее фамилию. Вика у них вскорости родилась. Да и я разродилась.
  -А Женя? - спросила Юля.
  -Я знаю, что она сразу замуж вышла за какого-то сыночка министерского. И девочка у них родилась.
  -Леля! - все еще с удивлением, хотя уже нечему было удивляться, воскликнула Юля.
  -Да, Леля. Валерия. Только Генрих так и ничего о ней и не узнал. А я узнала случайно - не поверишь, через Оксану. Она ко мне приперлась в один день. Дождь лил. Она вся промокшая, как цуцик, средь ночи заявилась. Ох, и напугала же меня. А пришла, чтоб опять угрожать. Она мне сказала, что, мол, про всех нас знает - про меня, про Регину и про Женю, и даже про евреечку Полю. Знает, что у всех у нас дочки от Генриха, и что всем она нам отомстит. Что сына она вырастит - и через него свою волю черную проведет. С тех пор, правда, я ее не видела больше.
  -Мама, скажи, а откуда Оксана про Евгению Викторовну узнала? Вы-то с Никиной матерью понятно, но ведь она это скрывала, - Юля нахмурилась, пытаясь разобраться в сложных матримониальных отношениях своего отца.
  -А Женя Оксане сама все рассказала. Да.
  Марья Тихоновна замолчала на мгновение, пытаясь точнее вспомнить события давнего времени.
  -Оксана, оказывается, за ней следила всю дорогу, как только узнала, что она с Генрихом живет. Она в роддом нянечкой устроилась, где Женя рожала. Там у бедной женщины и выпытала все. Оксана ей все какие-то гадания и заговоры предлагала, та ей с дуру и выложила все, не хотела грех на душе носить.
  Юля сидела, подперев руками голову. Время уже перевалило за полночь, но спать совсем не хотелось. В голове роились многочисленные вопросы, которые нужно было задать матери.
  -Мама, а почему мой настоящий отец...- Юля запнулась, - Генрих Иванович, не захотел меня знать?
  -Что ты Юлька! - замахала руками Марья Тихоновна. - Он нам всю дорогу помогал. Он и квартиру нам сделал, и деньгами подсоблял. А тебе каждый день рождения подарки дорогие делал - разве ж мы осилили бы сережки с брильянтами? И на машину тебе денег дал - ты только курсы свои закончи. Просто отец, ну, Иван Игнатич, сразу условие поставил - он тебя на свое имя запишет, только чтоб растить тебя, как свою дочь. Он у нас гордый, - признавая достоинство мужа, с чувством произнесла Марья Тихоновна. - Только я все время думала, что это не справедливо, хотела тебе рассказать, только случая не было. А Генрих так и сказал - поступай, Маша, как хочешь, как тебе сердце велит. Нет, он никогда от своих бы детей не отказался. Большой души человек!
  -А почему же он тогда не признал своего первого ребенка? - с волнением спросила Юля.
  -Потому что не верил, что это его. По срокам не выходило. И потом, я думаю еще, потому что мальчик был. Генрих считал, что мужикам помощь не нужна - они сами должны пробиваться, а женщина, она слабая, она в поддержке нуждается. Ну, это я так думаю, - уточнила Марья Тихоновна, - а как на самом деле было, одному богу ведомо.
  -Послушай, мама, - озарилась Юля внезапной догадкой, - а как звали этого мальчика?
  -Оксаниного-то? Скажу тебе точно - она его, ласково так, Максимушкой называла. Мститель растет, говорила.
  -Мама, а у тебя есть ее адрес?
  -А тебе зачем? - подозрительно прищурилась Марья Тихоновна. - Ты от нее подальше держись, а то беду накличешь. Плохая она женщина, опасная. Пропала, и слава богу.
  -Я вот думаю, что не пропала она, - задумчиво проговорила Юля.
  -Чего там бормочешь? Не слышно ничего. Давай, Юлька, спать. Первый час уже. Мне завтра на рынок в пять утра вставать, - Марья Тихоновна встала, аккуратно вымыла все чашки, оглядела кухню быстрым взглядом, не надо ли чего еще прибрать, и погасила свет.
  Юля в эту ночь так и не заснула.
  
  29
  Юля не сомкнула глаз, потому что слишком много она узнала за один вечер. Разве можно заснуть, когда твое прошлое вывернули наизнанку, когда за один вечер ты обрел нового отца, трех сестер и одного брата. Юля не упрекала Марью Тихоновну, за то, что та почти двадцать лет хранила эту жутковатую тайну. Простая полуграмотная женщина, она искала женское счастье. Зачем ей было признавать Генриха отцом Юли, если он все равно никогда бы не женился на ней? В ее кругу каноны порядочности были куда более строгими и отчетливыми. Как объяснить соседкам из подъезда, что у детей разные отцы, а первый отец даже никогда не был женат на матери своего ребенка? Она правильно поступила, защитив свою дочь от косых взглядов и досужих сплетен. И к своему гражданскому отцу - Ивану Игнатьевичу - Юля испытывала чувство уважения и благодарности. Он воспитал чужого ребенка, как своего, и ни разу не обмолвился ни словом упрека в сторону Марьи Тихоновны. Юле даже всегда казалось, что она у Ивана Игнатьевича была любимицей, что он баловал и жалел ее больше, чем своего родного сына. В общем, Юля не могла пожаловаться, что у нее было несчастливое детство. А кто знает, как сложилась бы ее судьба, знай она, что Осмолин ее родной отец. Особенно тяжелыми были бы ее отношения с сестрицей - Никой. Юля поежилась, вспоминая Нику. Надо же, они, оказывается, родня. Хотела бы я посмотреть на ее лицо, если бы она узнала это!
  С самого начала Юля приняла мужественное решение не говорить Нике и Леле о том, что она узнала. Сегодня она пережила настоящий шок - зачем подвергать турбулентности чужие судьбы. Особенно ей было жалко Лелю. Юля знала, как ее подруга любила своих родителей - пусть живет в счастливом забытьи и дальше.
  -Стоп! - Юля остановилась. - Леля совсем не счастлива. А причиной ее страданий является один человек, - Юля это знала уже наверняка, - который стал причиной несчастий и всех остальных сестер. И тут Юля отчетливо вспомнила рассказ Лели, который свидетельствовал о том, что ее муж не имел и крупицы гуманности, положение Ники, шантажируемой своим однокурсником и в то же время ждущей от него ребенка. Потом она восстановила в памяти историю Сони о ее муже, сделавшем ее наркоманкой. И тогда ее осенило - на пленке, которую она вытащила из автоответчика в квартире Сони, был голос Макса! Ну конечно, как же она сразу не догадалась. Юля, волнуясь, пошла к себе в комнату, залезла в письменный стол, где она хранила кассету, и вставила ее в свой телефон. "Узнала, тварь?..." - донеслось из аппарата. Юля, дрожа от возбуждения, прослушала пленку еще и еще, и потом поняла, почему она не узнала голос Макса сразу. Не только посторонний шум и умышленное искажение звуков не позволили ей опознать говорящего. Слова - вот, что сбило ее с толку. Привыкнув к интеллигентной, корректной манере Макса выражать свои мысли, она просто не могла допустить, что подзаборная брань, несущаяся из автоответчика, может исходить из его рта.
  И тут перед ней выплыло одно лицо с насмешливыми презирающими глазами - лицо мстителя, сводящего счеты за ошибку своего отца. Юля увидела перед собой Макса.
  Наутро, едва дождавшись брезжащего весеннего рассвета, Юля, наспех проглотив завтрак, собралась в дорогу. Путь ее лежал в город Александров. Она позвонила Антону и сказала, что не пойдет сегодня на лекции. Он, не озадачившись причиной, спокойно ответил, что отмажет ее на французском. Юля подумала, что в последнее время их отношения стали более чем равнодушные.
  По пути она забежала в медицинскую консультацию "Андромед", решающую интимные проблемы влюбленных пар. Там она задержалась недолго. После коротких переговоров с регистраторшей, и еще двадцати минут ожидания, Юля завладела выпиской из карты пациента Шнуровского Максима Николаевича. Запись в карту была сделана в ноябре 1999 года.
  -Вообще-то, у нас не принято давать документы посторонним, - будто бы стыдясь того, что она нарушает правила медучреждения, протяжно проговорила регистраторша.
  Юля, поняв намек, протянула в кулачке купюру, чтобы скрасить муки совести добросовестной сотруднице.
  Выйдя из здания, она бегло взглянула на бумажку. Удовлетворенная улыбка пробежала у нее по лицу.
  -Вот ты и попался, - проговорила она, почти радуясь.
  Потом она поспешила на Ярославский вокзал, где разыскав нужную электричку, заняла свое место в безлюдном вагоне поезда, отправляющегося в Александров. По утрам вектор людского потока был направлен в обратном направлении - жители области толпами прибывали в Москву на работу.
  Юля вышла на разбитую замусоренную платформу. День уже набирал силу, и около станции вовсю развернулась палаточная торговля. Продавцы газет, собрав первую прибыль, распродав утром прессу спешащим на работу горожанам, получили небольшой перерыв, заполняя его неторопливым ланчем, состоящим из горячего чая и беляшей, купленных тут же по соседству в палатке. По обочинам дороги на корточках расселась стайка кавказских "гостей города", чувствующих себя на новом месте гораздо уверенней, чем принимающая сторона. Они зорко следили за торговлей. Понятно, что их доля в привокзальном бизнесе была пятьдесят на пятьдесят с милицией. Представитель последней в лице понурого сержанта со сдвинутой набок фуражкой и в забрызганных станционной грязью ботинках бродил меж торговых рядов, пресекая непорядок. Городок Александров, как и тысячи других российских населенных пунктов, жил своей собственной незатейливой жизнью. Юля огляделась вокруг и смело направилась к сержанту. Она внесла в его скучный ритуал некоторое разнообразие тем, что обратилась к нему с вопросом.
  Он, всегда готовый помочь красивой девушке с голыми коленками, обстоятельно рассказал ей, как найти городскую справочную службу.
  -Сама-то из Москвы будешь? - полюбопытствовал он, проявляя наблюдательность.
  -Из Москвы, - с национальной гордостью великороссов ответила Юля.
  -Ух, ешь ты! А я местный, - признался сержант.
  Чтобы избежать углубления знакомства, Юля поспешила откланяться, сославшись на срочные дела. Сержант к этому отнесся философски - бог дал, бог взял. Пережив маленькое приключение, он, поправив фуражку, угрюмо побрел дальше меж рядов.
  Юля, поплутав меж кривых улочек, наконец-то нашла нужный адрес. Справочная служба вместе с десятком других городских учреждений квартировала в ветхом деревянном доме, видимо, еще при прежнем режиме, предназначавшемся под снос. Но в буре революций и рыночных преобразований про здание совершенно забыли, и оно так и осталось стоять, продолжая служить привычным домом для муниципальных служб.
  Отстояв небольшую очередь, Юля просунула голову в полукруглый проем в стене, зарешетченый заграждением из тугой проволоки.
  -Мне нужен адрес Гончаренко Оксаны Дмитриевны, - вежливо сказала Юля.
  -Год рождения? - послышалась требовательная реплика.
  -Не знаю... - растерялась Юля.
  -Без рождения справок не даем, у нас этих Гончаренок может сто человек проживает.
  -Ну не все же Оксаны Дмитриевны, - с надеждой произнесла Юля.
  -Не все, - согласилась тетка. - Но все равно, не положено.
  -Год рождения 1947, - нашлась Юля.
  Тетка недоверчиво посмотрела на девушку, подтерла тыльной стороной руки нос и достала с полки рядом со столом пыльный том с начертанной на нем буквой "Г". Она перелистывала страницы, потом водила пальцем с облезшим на ногте перламутровым лаком по колонкам, и, наконец, сказала:
  -Гончаренко Оксана Дмитриевна 1947 года рождения не проживает. Есть Гончаренко Оксана Дмитриевна 1949 года рождения.
  -Годится, - обрадовалась Юля неожиданной удаче.
  -Улица Ленина, дом 15 квартира 11 - четким, закаленным профессией голосом диктовал единственный в городе ресурс справок и информации.
  Справившись в очереди, как найти улицу Ленина, Юля поспешила по указанному адресу. Пока все складывалось на удивление гладко. Гончаренко все еще жива и по-прежнему проживает в Александрове. Если еще немного повезет, то Юля уже через пятнадцать минут доберется до тайны, которую пока еще никто не сумел разгадать.
  Найдя нужный дом, Юля поднялась по ветхим ступеням на третий этаж. Остановившись перед обитой потертым дерматином дверью, чтобы перевести дух, Юля нажала кнопку звонка. Из глубин квартиры сразу же послышался собачий лай, но дверь так и не открыли. Юля позвонила еще раз - прежний результат - собака продолжала бесноваться, а дверь не открывали. Подозревая, что судьба отвернулась от нее, она дала контрольный звонок и уже собиралась уходить, как вдруг дверь напротив распахнулась и из нее вышла сгорбленная старуха в неопрятном капоте.
  -Чего ты хочешь, милая? - поинтересовалась она.
  Юля обернулась, вздрогнув от неожиданности, и с надеждой спросила:
  -Гончаренко Оксана Дмитриевна здесь проживает?
  -Тута, - подтвердила бабка, - только нету их. На работе.
  -Кого их, - удивившись количеству проживающих здесь Оксан, переспросила Юля.
  -Ну, Оксаны, - пояснила бабка. - А работают они, - продолжала ссылаться на соседку во множественном числе старуха - на почте, приемщицей. Домой придут только в перерыв. - Было видно, что старуха хорошо была знакома с укладом дня Оксаны Дмитриевны и была рада поделиться своими знаниями.
  Тут у Юли появилась подходящая идея.
  -Извините, как Вас зовут?
  -Натальей Петровной кличут, - охотно представилась старуха.
  -Наталья Петровна, я подруга Максима, сына Оксаны Дмитриевны. Я приехала, чтобы навестить ее. Максим сейчас в больнице, он просил меня привезти маме деньги.
  -Максимка? - тень узнавания пробежала по морщинистому лицу. - Мальчонка ейный? Помню еще мальцом, - тут старуха приподняла ладонь на уровень колен, обозначая рост Максима Шнуровского во младенчестве.
  -Вы помните его? - обрадовалась Юля.
  -Как не помнить? Мы тут уж почитай двадцать лет соседствуем. Я всех помню, - добавила она, и у Юли не было сомнений, что именно так все и было.
  -А давно он сюда приезжал? - не замечая, что отклоняется от первоначальной легенды, объясняющей ее интерес к семейству Гончаренко, спросила Юля.
  -Да уж годков пять не видели. Он в Москву подался. В институте учится, - с гордостью за соседей по лестничной клетке сказала бабка, слегка замявшись со словом "институт".
  -А что же, он маму не навещает?
  -Гордые они, - не понятно, кого имея в виду, резюмировала бабка. - Если в столице живут, то и знаться не хотят. - У бабки задрожал от возмущения кончик сморщенного, как маринованный перец, носа. - И Оксанка тоже особенно не обчается, - было видно, что бабка говорит о наболевшем.
  -Скажите, а что Вы помните про Максима, каким он был? - куя железо, пока горячо, спросила Юля.
  -Что помню, - старуха задумалась, чтобы не упустить подробностей. - А ты заходь в дом, милая. Чего на лестнице-то стоять, - и старуха отодвинулась, пропуская Юлю в квартиру.
  Старуха провела девушку в крохотную кухню, заставленную пустыми банками, коллекционируемыми, очевидно, для летних заготовок. Юля села на табуретку около окна, а Наталья Петровна начала суетиться с чайником.
  -Что тебе, милая, рассказать даже и не знаю, - по старухе было видно, что знает она много. - Не любят Гончаренок здесь. - Старуха сокрушенно покачала головой. - Темные они люди. Как поселились здесь двадцать лет назад, так ни с кем и не сошлись. Только с неграми.
  -С какими неграми? - удивилась Юля.
  -С настоящими, черными, - пояснила бабка. - В нашем доме живут! - для бабки, наверное, этот факт служил весомым аргументом престижности ее подъезда. - Сам-то негр какой-то беженец из Африки. Ой, страну не назову. Он там вроде как супротив правительства выступал, вот его оттедова и погнали. А негритоска его - учительша. Она тут в одной школе ихниму языку ребятишек обучала.
  "Так вот, откуда Макс так хорошо знал португальский язык. Негры, наверное, из Анголы или Мозамбика".
  -Вот только с ними и дружили, - продолжала бабка. - Оксана у негритоски заговорам училась.
  -Каким еще заговорам? - спросила Юля.
  -Так ведь она - ведьма! - старуха перекрестилась. - Всем известно. Она тут одну прям так извела, что бедная баба как свечка сгорела. Это случилось...
  Тут Юля поняла, что старуху надо удерживать в фарватере, а то она до вечера будет рассказывать истории обо всех подъездных обитателях.
  -Наталья Петровна, - поспешно перебила Юля старуху, - а у Оксаны Дмитриевны муж был, отец Максима?
  -Муж? Да кто с такой ведьмой жить будет, - бабка уже не выбирала эпитеты. - Она мужа своего погубила! Усох, говорят, совсем. И всех евойных жен тоже. А Максимке своему наказала, чтобы он с дочерями ихними покончил, чтобы весь род на корню как есть извел. - Бабка снова перекрестилась.
  Тут Юля услышала, как хлопнула на лестничной площадке дверь, и заливисто залаял пес. Это Оксана Дмитриевна пришла на обеденный перерыв. Не удивительно, что Наталья Петровна услышала, как Юля звонила в дверь - здесь можно было без труда уловить любой звук, издаваемый лестничной клеткой
  -Скажите, пожалуйста, а как мне с ней поговорить, чтоб она меня не прогнала?
  -А тебе на что с ней разговаривать? - уже забыв причину Юлиного визита, и думая, будто девушка приехала непосредственно к ней, спросила бабка.
  -Я одна из этих дочерей, которых хотят извести, - призналась Юля.
  -Боже ты мой, - замахала руками бабка, как будто бы увидела кладбищенский призрак, - сердешная ты моя, не ходь ты к ней, только горя наживешь.
  -Мне надо, - твердо сказала Юля. - Потому что от этого зависит судьба еще трех молодых девушек ...моих сестер, - мягко добавила она.
  -Ну, тогда скажи ей, что ты от Захарьихи за заговором пришла. Это подруга ейная - вместе ворожат. И дай бог тебе счастья.
  Старуха, еле сдерживая слезы и дивясь Юлиной храбрости, отправляющейся в логово к повелительнице змей, проводила девушку до порога.
  Юля опять позвонила в знакомую дверь, спиной чувствуя поддержку Натальи Петровны, лучащуюся из дверного глазка квартиры напротив.
  На этот раз дверь открыли быстро, и Юля увидела женщину - полную копию описанного матерью портрета. Она не выглядела на свои пятьдесят пять, лишь полосатая проседь в черных, как смоль, волосах говорила о том, что она уже не так молода. Рукой она удерживала бесноватую болонку с протертыми покрасневшими боками.
  -Я от Захарьихи, - пробуя необычное имя, проговорила Юля.
  -Проходите, - сдержано сказала Оксана Дмитриевна.
  Юля прошла по темному коридору в комнату, обставленную как в фильмах про Великую Отечественную войну. В этой комнате время замерло на старомодном фикусе, часах с кукушкой, дубовом комоде с кружевными салфетками. Юля по указанию хозяйки села за круглый стол, покрытый скатертью с бахромой. Над головой от сквозняка из окна покачивался на длинном шнуре абажур. Оксана подошла к окну, закрыла форточку, и, заняв место напротив, без какой-либо интонации в голосе, спросила:
  -Что Вам нужно?
  Юля смутилась, потому что она не успела придумать подходящую версию, но вдруг взгляд ее уперся в фотографию, стоящую напротив на комоде. На старом снимке был изображен улыбающийся Макс, возможно пятью годами моложе. Это был без сомнения он! Юля отвела глаза от фотографии и, озарившись идеей, сказала:
  -Я люблю одного человека, но меня есть соперница - его жена. Я хочу, чтоб он ее бросил и вернулся ко мне.
  -А я тут причем? - неожиданно сказала Оксана.
  -Мне сказали, что Вы готовите растворы, которые могут помочь, - растерялась Юля.
  -Растворы готовят в аптеке, за ними туда и обращайтесь, - недовольно проговорила Оксана, - я готовлю снадобья. Это гораздо более действенная субстанция.
  Услышав такую длинную фразу, Юля наконец-то смогла уловить следы украинской интонации, сильно подтертой годами жизни в средней полосе России.
  -Простите, - смутилась Юля, - тогда мне субстанцию, пожалуйста. Только помогите.
  -У тебя есть карточка? - перешла на более интимный разговор Оксана.
  -Да, - Юля полезла в сумку, порылась там и достала фотографию, сделанную на "картошке", где она сидела с обнимку с Максом. Фотографом была Леля.
  -А где ее фотография? - не моргнув глазом, что узнала сына, спросила Оксана.
  -Ее нет...- протянула Юля.
  -Так кого же изводить будем? Тебя или коханого твоего?
  -Никого не надо изводить, мне надо приворожить, - подкорректировала задачу Юля.
  -У меня другая специализация, - резко ответила Оксана. - Еще чем-нибудь могу быть полезна?
  -Нет...- не уверенно сказала Юля.
  -Тогда - до свидания! Найдешь фотографию, приходи.
  Оксана Дмитриевна резко встала, сигналя о конце визита. Юля схватила сумку и послушно пошла за ней. Проходя мимо комода, она еще раз бросила взгляд на фотографию. С нее продолжал улыбаться Макс, но сейчас его улыбка показалась Юле зловещей.
  Как только за Юлей закрылась дверь, Оксана прошла в комнату, сняла телефонную трубку и набрала длинный номер. Когда на том конце провода ответили, она коротко сказала:
  -Одна из них приходила... Я думаю, что дочка толстухи.
  И повесила трубку, не добавляя лишнего.
  
  30
  День уже почти догорал, когда Юля вышла к зданию Ярославского вокзала. По площади сновали толпы праздношатающихся, не решивших еще, в каком направлении двигаться. Навстречу Юле шумно шла толпа цыганок, пестря разноцветными юбками. Юля поспешила спрятаться за газетный киоск - она с детства боялась цыганок. Как-то еще маленькой девочкой она с родителями отдыхала в Туапсе на Черном море. Однажды они с матерью пошли на базар, чтоб купить фруктов. Марья Тихоновна чинно обхаживала ряды, ведя за руку маленькую, стесняющуюся Юлю. Мать не любила делать покупки в спешке - ей нравилось попробовать плоды на вкус, перебрать рассыпанные на подносе яблоки или груши, чтобы не всучили порченные, обнюхать их со всех сторон, поторговаться с хозяином, а потом пойти дальше. И так до бесконечности, пока не найдет фрукты на 20 копеек дешевле. Остановившись у одного из прилавков, Марья Тихоновна на время отпустила Юлину ручонку, чтоб забраться всеми десятью пальцами в рассыпчатую груду черешни. Юля, заинтересовавшись брошенным на землю детским корабликом, отошла от матери и уселась на землю. Мигом белокурую девочку окружила стайка цыганят. Когда Марья Тихоновна сошлась с продавцом в цене, Юли уже рядом не было. Туапсе и окрестности огласил отчаянный крик: "Юлька!" Базар немедленно пришел в движение - тут и там раздавались крики "ребенка украли!...девочку беленькую не видели?". Общественность бросилась утешать осевшую на землю несчастную Марью Тихоновну, а кто-то из продавцов побежал за милицией. А в это время Юля, быстро вышагивая крошечными ножками, обутыми в желтые сандалии, следовала за цыганятами прочь от рыночной площади. Дети привели Юлю к себе домой, где в это время находилась только пожилая цыганка с крючковатым носом, помешивающая какое-то варево в огромной ведровой кастрюле. Другие взрослые в это время воровали на улицах города. Юля, увидев бабку, сильно испугалась - именно так выглядела Баба-Яга в книжке русских сказок.
  Цыганята ощупывали Юлю со всех сторон - ее белые кудряшки, ладненькое платьице с корабликами и желтые сандалии. Старуха-цыганка, увидев, кого притащили озорные дети, что-то закричала им на своем вороньем языке. Цыганята притихли на секунду, а потом разом загомонили и потянули Юлю на улицу. Они привели ее на большую площадь и оставили там, на широкой лавке одну. И тут Юля, пережив гамму чувств от удивления до страха, наконец-то разрыдалась. Она плакала, что не успела подобрать с земли кораблик, который кто-то нечаянно забыл на базаре. Ее, конечно, уже к вечеру разыскали силами поднятой по тревоге городской милиции, и вернули родителям, потерявшим голову от горя. Но тот первый страх от встречи с настоящей Бабой Ягой навсегда закрепился в сознании в виде брезгливой, почти физической боязни цыган.
  Около здания метро Юля увидела телефоны-автоматы. Разыскав в дебрях сумки телефонную карточку, она набрала домашний номер. Матери дома еще не было, поэтому она попыталась уговорить бестолкового брата передать ей все на словах:
  -Скажи маме, что я нашла бывшую жену и сына Шнуровского. Это Макс, который со мной учится. Понял?
  По натужному сопению брата Юля определила, что если и понял, то не до конца.
  -Дурак, - безнадежно бросила она. - Я сейчас перезвоню, не снимай трубку, я на автоответчик запишусь.
  Только с третьего раза удалось добиться от брата, чтобы он не трогал телефонную трубку и дал сработать записывающему устройству. Выполнив самую трудную часть намеченного плана, Юля села в метро и поехала в Северное Чертаново.
  
  31
  Генрих уже полдня находился в офисе рекламной фирмы, где он просматривал изготовленный по его заказу видеоролик компании, производящей сливочное масло. Глядя на то, что происходит на экране, Осмолин впадал в тягостный транс, еще раз убеждаясь, что отечественная реклама пока еще не стала искусством. На экране, будто спасаясь от слепней, мотала головой в разные стороны пятнистая недокормленная буренка. У нее над головой светилась надпись с названием масла, исполненная арабской вязью. В конце пятидесятисекундного чуда кинематографии невидимый персонаж похмельным голосом советовал: "Покупайте сливочное масло бородуевской маслобойной фабрики". Заключительным аккордом буренка, поднатужившись, издавала протяжное муууу, после чего, казалось Генриху, она должна была упасть замертво.
  Экран погас - креативный директор фирмы с женственной фигурой и серьгой в носу уставился на Генриха с вопросительным ожиданием.
  -Почему корова? - неожиданно спросил Генрих.
  -Ну, как бы сливочное масло? - пояснил директор.
  -А если отечественный бензин, был бы осел?
  -Почему осел? - не обнаружил связи креативный директор.
  -Потому что бензин ослиной мочой разбавляют! - Генрих встал и нервно заходил по комнате. За его движениями взволнованно наблюдала творческая группа фирмы. Интуиция подсказывала им, что клиент чем-то не доволен.
  -Скажите, - неожиданно нагнулся Генрих к руководителю, - а Вам самому это нравится?
  -По моему, стильно...- неуверенный, что надо ответить именно так, сказал директор.
  -И что, после того, как Вы увидите это на экране, Вы побежите покупать сливочное масло бородуевской маслобойной фабрики? - продолжал допрос Генрих.
  Еще не определив, куда клонит клиент, директор ответило нейтрально:
  -Я вообще-то масло не ем. Оно холестерин повышает.
  -Такая халтура, которую Вы мне показали, повышает кровяное давление, увеличивает количество лейкоцитов и вызывает запор. Я Вам дал двести тысяч! Просил создать шедевр! Мы продвигаем это чертово масло бородуевской маслобойной фабрики! Мне нужен был такой ролик, после которого все домашние хозяйки тут же захотят попробовать это масло и для этого побегут в ближайший молочный магазин. Если хотя бы половина домашних хозяек купит по пачке масла бородуевских жироделов, маслобойный комбинат начнет процветать как золотой прииск. Понятно Вам это, или нет?!
  Креативный директор, напуганный реакцией Генриха на его ролик, и чувствующий, как из рук уплывает выгодный клиент, попытался сгладить ситуацию:
  -Генрих Иванович, мы подправим, изменим концепцию...
  -Вам не концепцию надо менять, а штат сотрудников. Полностью! Вам даю еще неделю, после чего Вы мне должны представить такой ролик, за который не стыдно дать золотую пальмовую ветвь.
  Директор, уже достаточно напуганный, попытался возразить, что для того, чтобы полностью переделать ролик одной недели не хватит, и если Генрих Иванович думает, что хватит, это значит, что он ничего не смыслит в рекламном деле.
  Генрих побагровел:
  -Слушай, ты, продукт нестандартной ориентации! Ты сам в рекламе понимаешь, как корова в астролябии. Я не хочу даже слышать какие-либо обоснования. Если ролик не будет готов в...- Генрих посмотрел на часы, - в 18 часов в следующую пятницу, я от Вашей конторы, занимающейся клубной самодеятельностью, камня на камне не оставлю!
  В эту самую минуту в кейсе Генриха заверещал телефон. Он недовольно выхватил трубку, посмотрел на номер абонента, и, резко сменив тон, спокойно произнес:
  -Я слушаю тебя, Игорь.
  -Информация готова!
  -В моем офисе через сорок минут, - только и сказал Генрих.
  Он взял портфель и, не прощаясь, вихрем вышел из комнаты, оставив пораженных как громом сотрудников, шумно обсуждать неожиданное креативное фиаско.
  
  Генрих открыл папку, в которой лежали аккуратно скрепленные листы бумаги, покрытые отпечатанным на компьютере текстом. Генрих устало пересчитал листы, и сказал:
  -Игорь, давай сам вкратце. Устал я сегодня с этими рекламными олигофренами. Только кофточки с рюшками научились носить, да сережки повсюду - скоро кишки начнут прокалывать. Мужиков уже совсем не осталось.
  Игорь, чья андрогенная составляющая не вызывала никаких сомнений, подавив улыбку, заговорил чеканным басом:
  -Если вкратце, то дела такие. Шнуровский Максим в 1998 году меняет фамилию и полностью обновляет все документы - паспорт, свидетельство о рождении, медицинскую карту и т.д. До этого периода его фамилия, как Вы и предполагали, была Гончаренко. Его мать - Гончаренко Оксана Дмитриевна в настоящее время проживает по указанному адресу. Наблюдение за ее домом установлено.
  -Почему он взял именно эту фамилию?
  -Это была фамилия его отца, - тихо ответил Игорь Николаевич.
  -Ну, он же не мой сын! - громче, чем хотел, сказал Генрих.
  -Вам виднее, - согласился Игорь.
  -Черт, Игорь, подожди, не может быть! - Генрих вдруг сильно заволновался, вытащил из стола пачку сигарет, достал одну, а потом с силой смял и бросил в урну.
  Игорь Николаевич спокойно ждал.
  -Послушай, я тебе историю расскажу - не поверишь! В бытность мою Шнуровским, как ты уже хорошо знаешь из моей биографии, которую, я не сомневаюсь, восстановил по неделям, был я, выразимся изящно, большим женолюбом. Это я в себе обнаружил после того, как отрезал пуповину, связывающую меня с Гончаренко Оксаной Дмитриевной. Должен тебе признаться, что она обладала дьявольской силой. В браке с ней я был как евнух в гареме - все видел, все умел, всегда хотел, а как до дела доходило - не мог. Ни с кем! Хотя пробовал со многими. Я потом узнал, что она какими-то травами увлекалась, хотя я в эту хреновину никогда не верил. Видно, она мне что-то такое в борщ вместо петрушки добавляла. Так вот, как только я освободился от нее ментально и телесно, обнаружил в себе титанические силы по части женщин. Несколько раз лечиться даже приходилось - сопутствующие заболевания, после чего увлекся барьерной контрацепцией.
  Игорь Николаевич сделал легкое движение.
  -Игорь, это гондоны. Надо знать терминологию, - ласково пояснил Генрих. - И вот однажды раздается телефонный звонок. Звонит прекрасная незнакомка - приятный голос, прибалтийский акцент. Говорит, что хочет встретиться. Я согласился. Если бы ты ее видел - таких женщин я потом находил только в настенных календарях, а тут живая, можно не только потрогать, но и трахнуть. За тем она, собственно, и звонила. Я всегда в душе был немного романтиком. Пригласил ее в ресторан, посидели, выпили, а потом поехали ко мне на квартиру. Я тогда уже с Региной жил, но она, по счастью, в творческой командировке находилась - лечилась от гонореи, так что звезды расположились очень удачно. И ты не поверишь, Игорь, единственный раз в моей жизни я не помнил, как все произошло. То, что это произошло, я точно знаю, потому что всю простыню загадил, а вот как это было - хоть убей, ни малейшего воспоминания. Только мне тогда показалось, что я на подушке волос черный нашел, а ведь латышка светловолосая, как дюны в Юрмале, была.
  Игорь Иванович сменил выражение лица. Теперь вместо глубокого внимания появилась легкая озабоченность.
  -Неужели, это она была? А? - беспомощно вопрошал Генрих.
  -Мы проверили ее надомную колдовскую деятельность. Вывод однозначный - вероятность 90%.
  -Боже ты, мой, - по-бабьи простонал Генрих, - неужели я породил дьявола?
  -Генрих Иванович, - Игорь осторожно вмешался. - Я думаю, надо принимать необходимые меры.
  -Да, - будто очнулся Генрих, - меры.
  Вдруг раздался писк мобильного телефона. Генрих схватил его и быстро ответил:
  -Слушаю!
  -Ой, Генрих, - послышались причитания, - Юлька шальная к нему, сыну Оксаниному потащилась. Она все узнала! Что же теперь будет?
  -Маша! - Осмолину потребовалось время, чтобы осмыслить сказанное, - сопли вытри и по порядку все рассказывай.
  -Фото Юлька нашла-а-а-а, - обстоятельно начала Марья Тихоновна.
  
  32
  В это время Юля уже жала на кнопку звонка. Не прошло и мгновения, как дверь распахнулась, как будто Юлин визит был заранее запланирован. Макс был бледен и решителен.
  -Ну, мисс Марпл, проходи, - он пропустил ее в холл и стал внимательно наблюдать, как она стягивает сапоги и куртку.
  Юля нарочито тянула время. Она знала, что она хочет сказать, но не знала как. Презрительный взгляд Макса ободряющим назвать было нельзя. Наконец, она справилась с заевшей застежкой и, не ожидая приглашения хозяина, прошла в гостиную. Юля села в кресло, скрестив ноги по собой, и стала ждать. Макс зашел вслед за ней, устроился в кресле напротив и положил ноги на стол. Они молча уставились друг на друга. Каждый думал о своем. Юля смотрела на Максима с новой родственной точки зрения. Она пыталась найти в его лице похожие черты, отыскать во взгляде следы одной и той же крови, почувствовать себя его сестрой. Но все ее потуги разбивались о холодное отстраненное выражение лица, исполненное ненависти. Наконец, Юля прервала вязкое, гнетущее молчание:
  -Максим, я все знаю.
  -В этом у меня нет сомнений.
  -Максим, за что ты нас так ненавидишь?
  -А за что мне вас любить?
  -У нас один отец, значит мы твои сестры. Разве этого мало?
  -Это ваш отец! - тут лицо Макса стало наливаться багряной краской, и центр зрачка темно-вишневого цвета расплылся по всей окружности, заслоняя собой серое кольцо вокруг. Юле даже показалось, что у него из-под губ виднеются удлинившиеся клыки, дополняя сходство с вампиром. - Ваш отец бросил меня еще до того, как я родился, и никогда не интересовался моей судьбой. Напротив, он отрицал мое существование, как будто мое присутствие в этом мире определялось тем, хочет ли он обо мне знать или нет.
  -Он действительно не знал, что ты есть. Он развелся с твоей матерью до того, как ты родился.
  -Это не является смягчающим обстоятельством. Насколько мне известно, его настойчиво информировали, но ему было не до меня. Его развратная сущность разворачивалась только на встречу особам женского пола. Моя мама получила его слова - дословность не гарантирую, но суть передаю верно - "мне не нужны мальчики, у них половые органы неправильной формы".
  Юля поежилась. Она не знала, нужно ли возражать.
  И тут Макс резко встал и беспорядочно заметался по комнате. Юле стало немного не по себе. На мгновение ей показалось, что он сошел с ума. Она вжалась в кресло и ждала, что будет дальше.
  Макс разговаривал уже сам с собой:
  -Как я вас не ненавижу! Вы четыре жалкие твари получили от него любовь и признание, а я должен был жить в этом поганом уездном городишке и на вопрос, где твой отец, мальчик, неизменно отвечать: "Погиб на войне!". Вас он спонсировал всю жизнь, запихивая в Университет, осыпая брильянтами на дни рождения, а я должен был с детства пахать, как среднеазиатский ишак, чтобы выбиться из нищеты, в которой он оставил мою мать. Если он не знал ничего обо мне, почему не помог женщине, мужем которой был семь лет?! Молчишь, нечего сказать?!
  -Максим, ты не прав совершенно. Генрих Иванович, например, вообще не знает, что Леля его дочь. Он был настоящим отцом только для Ники, потому что женился на ее матери. Мы тоже жили очень скромно, не было у меня никаких брильянтов! А Соня? Она вообще в другой семье воспитывалась, у нее даже матери в живых нет!
  -Мне плевать, кого он воспитывал. Важно, что он вас всех считает своими дочерьми. И если он узнает про Лельку, то будет на седьмом небе от счастья. Вы ему нужны, я - нет.
  -Подожди, ну если ты действительно его сын, почему ты не хочешь сказать ему об этом? Может, от тоже будет на седьмом небе от счастья?
  -А о чем ему говорила моя мать все эти годы? Он слушать не хотел. Теперь уже поздно, он упустил свое родительское счастье. Теперь его ждет возмездие. - Тут Макс поднял к потолку руку и рубанул ей воздух, изображая гильотину.
  -Вы все заплатите мне за него, отдадите все долги. Я долго вас вычислял. По одной. Я из-за этого на этот сраный филологический факультет поступил, когда узнал, куда вас всех скопом папаша определил. Я уже добрался почти до каждой из вас и скоро доберусь до него, - у Макса был уже совсем бесноватый вид и он, размахивая руками и обращаясь к невидимому суду присяжных, продолжал свой зловещий монолог, повышая голос с каждым параграфом. - Я специально взял его фамилию - отличное решение - "я тебя породил, я тебя и убью". Если вы вышли из спермы по фамилии Шнуровский, то от такой же фамилии и понесете наказание. Одна из вас уже, я надеюсь, сдохла под забором от передозировки, а если еще нет, то ей осталось совсем немного. Год супружества со мной ей обошелся совсем недорого - я получил от нее квартиру, так она заплатила свой долг. Моей второй бывшей жене уже, полагаю, не доведется стать матерью и продолжать этот мерзкий род - я старался, как можно точнее бить ногой по животу. И от нее я получу неплохую компенсацию - это ее доля. Эту шлюху Нику тоже ждет сюрприз месяцев через пять, когда она родит. Ты знаешь, какие патологии появляются от инцеста, персонально для тебя поясню - это когда близкие родственники заводят потомство, в данном случае я и моя сестрица Ника. Будем надеяться, что у ее детеныша будет, по меньшей мере, четыре руки и голова с воробьиное яйцо. Кстати, я получу неплохую финансовую помощь за сохранение ее маленьких сексуальных секретов. Хотя потом я все-таки планирую поделиться ее тайнами с моим лучшим другом Алексеем Хромовым. Хотелось бы еще увидеть, как он будет выбивать из Ники мозги, но это уже зрелище для гурманов, боюсь, что у меня не выдержат нервы.
  -У тебя не может быть детей, - тихо сказала Юля, протягивая ему сложенный вчетверо листок, добытый ею утром в клинике "Андромед". - Ты бесплодный, как кокосовый орех. Слава богу, что у такого урода как ты не может быть детей. Так, что с Никой ты чуток прокололся.
  Макс замер на секунду, потом выхватил у Юли листок и уставился в него.
  Пронюхала все, дрянь, - Макс, подбородок которого уже был обсыпан хлопьями брызжущей слюны, наклонился над Юлей и схватил ее за воротник свитера, - все-таки я с тобой не доделал работу до конца. Тебя я сейчас придушу, чтобы ты не мешала разработанной стратегии.
  И вдруг Юля почувствовала, что перестала дышать. Ее горло сдавила металлическая хватка и шейные позвонки, казалось, похрустывают, крошась под пальцами Макса. Юля судорожно начала хватать ртом воздух, руками пытаясь отбиться от насильника. Она задирала ноги, но от этого только сползала по гладкой сколькой поверхности кожаного кресла на пол. В глазах уже появилась бардовая тьма, и Юля почувствовала, как теряет сознание. Сквозь охватывающую тело дурноту она услышала настойчивый звонок в дверь. Потом раздались глухие удары, как будто кто-то выбивал дверь бревном. Хватка Макса на секунду ослабла, запустив в легкие Юли молекулы кислорода. Она захрипела и возобновила борьбу.
  Тишину их безмолвного сражения разорвал пистолетный выстрел. На Юлю всей своей восьмидесятикилограммовой тяжестью обрушилось тело Макса, и в лицо ей брызнул горячий поток вязкой, липкой жидкости. Юля поднесла к глазам освободившуюся руку и увидела, что по ней размазана красная краска. "Кровь!" - последнее, что стрелой проскочило через ее сознание, и она впала в беспамятство.
  -Конец, - проговорил Осмолин-Шнуровский, стаскивая обмякшее тело Макса с Юли. - Игорь, спасибо, что не промахнулся.
  -Генрих Иванович, нужно милицию вызвать, - Игорь Николаевич прятал пистолет в кобуру.
  -Сейчас, дай только квартиру осмотреть. Пойдем наверх - там у него кабинет. Мне надо посмотреть его бумаги.
  Генрих и Игорь поднялись наверх и тщательно обследовали ящик стола. Осмолин отобрал некоторые документы, которые посчитал важными, и развернулся к компьютеру. Экран мигал синеватым светом. На нем Генрих увидел страничку из поисковой системы Интернета, на которой на иврите и английском был написан адрес. Под адресом стояла фамилия - Беккер Софья.
  -Нашел все-таки ее, - вздохнул Генрих. - Игорь, забери все дискеты и вот эти бумаги, а потом вызывай милицию. Найди нашего юриста, пускай тоже приезжает. А самое главное, позвони вот по этому телефону, - Осмолин протянул ему бумажку с записанным на ней телефоном, - это врач, нужно у... у тела взять кровь. Будем отцовство устанавливать.
  -Да, ночь предстоит бессонная, - все, что сказал Игорь.
  
  33
  Колючий мартовский ветер пронизывал до самого нутра. Уже не было сил стоять перед этой проклятой могилой. Церемония еще не закончилась, но толпа уже начинала редеть. Желающих почтить память покойного было на удивление мало, если учесть, что тело, из которого в настоящий момент вылетала душа, принадлежало не увешенному сединами старцу, а совсем еще молодому человеку, юноше немногим старше 20 лет. В этом возрасте человек еще не растерял старых друзей и не рассорился с новыми, и желающих проводить усопшего в последний путь всегда наберется предостаточно. Смерть...! Каждая из троих поежилась... И такая смерть... Заслуженная смерть. Если только смерть можно заслужить...
  Первой ожила Ника.
  -Я не могу больше на это смотреть, пойдемте отсюда... Что вы тут стоите?! Это все уже закончилось! Слава богу, что все это закончилось! - ее била истерика.
  -Успокойся, Ника, на тебя люди смотрят, можешь хоть на двадцать минут сохранить достоинство? - укоризненно сказала Леля.
  -Пусть смотрят, а тебе все ни по чем, у тебя вообще чувства не развиты. Вон посмотри на Шурупчика, ей тоже плохо и она себя не сдерживает. Сморкается в платочек, который ей мама погладила, слезки трет. Почему я должна кого-то стесняться?!
  Юля Шкарупина бросила затравленный взгляд на Нику, но огрызаться не стала. Тихо сказала:
  -Нужно уходить, Ника права. Все равно мы не можем больше изображать тут вселенскую скорбь, когда каждая из нас знает, что ...
  Юля была не права. Нет, уходить было, конечно, нужно. Она была не права в том, что каждая из них знала ЭТО....
  
  Из толпы выделилась фигура Шнуровского, который вел под руку слабую Евгению Викторовну всю в элегантном черном, держащую носовой платок на уровне переносицы. К Юле подошла Марья Тихоновна и, что-то тихо шепнув ей на ухо, смахнула слезу с полного морщинистого лица:
  -Господи, спаси, - перекрестилась она на стоящую поодаль церквушку.
  -Мама, - Юля нагнулась, чтобы ее не слышали, - откуда ты знаешь, что Оксана Дмитриевна повесилась?
  -Только что Генрих сказал. Он своих ребят послал - они за домом ее следили. Надо было не за домом, а за Оксаной следить. Как узнала, что сыночка пристрелили, так умом и тронулась - не пережила грешница такой утраты, - и Марья Тихоновна мелко засеменила вперед.
  У ворот кладбища стояли две машины, куда Генрих рассаживал всех присутствующих на похоронах. Юлю, Нику и Лелю посадили на заднее сиденье. Переднее занял Леха. Он за день не сказал ни единого слова. Смерть Макса явилась для него неожиданным потрясением.
  Через полчаса машины затормозили у подъезда дома Генриха Осмолина. Все неспешно, сохраняя угнетающее молчание, зашли в лифт и поднялись в квартиру.
  Генрих, молча оркеструя, рассадил всех вокруг журнального стола и жестом подал знак прислуге принести чай.
  Когда тишина стала настолько угнетающей, что начала звенеть между барабанными перепонками, Генрих зачем-то встал, и, прочистив горло, сказал:
  -Печальный повод собрал нас всех здесь вместе. Произошла трагедия - потеряна молодая жизнь. По христианской традиции о покойниках принято говорить либо хорошо, либо ничего. Но этот случай может стать исключением. Я не вижу дальше смысла скрывать от большей части присутствующих здесь то, то пока витало в воздухе в виде слухов. Сегодня утром я получил неопровержимые доказательства того, что молодой человек, жизнь которого оборвалась так трагично и нелепо, был моим сыном, котором я не имел счастье или несчастье знать при жизни. Его жизни, - поправился Генрих.
  -Что?!!! - Никины глаза были похожи на бильярдные шары. - Он был твоим сыном! Боже мой! - закричала она. Леха, поморгав глазами мгновение, переваривая услышанное, обхватил Нику рукой и начал вытирать ее брызнувшие слезы.
  Евгения Викторовна посмотрела с ужасом на Лелю:
  -Какой кошмар! - запричитала она.
  -Я понимаю, что для вас это шок, но я подумал, что так будет лучше. Я не жалею о его смерти, потому что вместо братской любви он причинил много страданий моим дочерям.
  -Каким дочерям? - Леха подумал, что ослышался. - У Вас же только одна.
  -Не одна, - сделал паузу Осмолин, - родители Сони позволили мне раскрыть и эту тайну - Соня Беккер тоже моя дочь. В настоящее время ее нет с нами - она переехала с родителями из Израиля в США. Передает вам всем привет и говорит, что у нее все в порядке.
  Глаза Ники уже не просто расширились от удивления и шока, они доползли до наивысшей точки, и только брови удерживали их от дальнейшего движения. Она отказывалась верить своим ушам.
  Генрих продолжал:
  -В силу трагических обстоятельств я не смог добросовестно выполнить отцовский долго по отношению к Соне. Ее удочерила другая семья, и мне довелось встретиться с ней только, когда она была уже взрослой девушкой. К счастью, мне удалось положительно вмешаться в ее судьбу и немного компенсировать мое восемнадцатилетние отсутствие в ее жизни. Я помог поступить ей в МГУ и оказал еще кое-какую помощь, о которой сейчас не время распространяться.
  Генрих обернулся к Марьи Тихоновне и тихо спросил:
  -Маша, ты будешь говорить?
  Марья Тихоновна, кряхтя, возвысилась из мякоти плюшевого кресла и, высморкавшись, неуверенно начала:
  -Не знаю, как уж и сказать такое. Только Юлька уже все знает. Правда, Юлька? - обратилась она к дочери за поддержкой.
  Та ободряюще закивала головой.
  -Ну, дело такое, грех был по молодости...
  -Маша, - поморщился Генрих, - ты не о том.
  -Я уж не сильна речи говорить, в общем, Юлька тоже Генрихова дочь будет, - сказала она решительно и плюхнулась обратно в пучину кресла.
  Ника уже не на что не реагировала. Леха продолжал хлопать глазами и для надежности счета стал загибать пальцы.
  Тут встала Евгения Викторовна.
  -Я тоже хочу сказать...
  -Женя, это совсем необязательно. Ты не должна, - мягко сказал Генрих.
  -Нет, я уже и Алеше все рассказала. Ему, конечно, понадобиться время, но я думаю, что он справится.
  -Лелечка, - обратилась она к дочери, которая, судя по выражению ее лица, уже знала, что хотела сказать мать, - доченька, я не могу больше скрывать от тебя, что твой настоящий отец - Генрих Иванович Осмолин.
  После такого решительного действия Евгения Викторовна залилась слезами, не обращая уже никакого внимания на оторопевшую Лелю.
  Леха загнул еще один палец.
  -Я думаю, - подвел итог Генрих, - что нам нужно всем сейчас побыть наедине, чтобы осмыслить то, что сейчас произошло в нашей жизни.
  -А я? - вдруг обделенно спросил Леха, тоном, каким говорит самый младший ребенок в многодетной семье, которому в который раз не досталось мороженого.
  -Что ты? - не понял Генрих.
  -А я разве не брат?
  -Только в фигуральном смысле, - ответил Генрих. - В биологическом, насколько мне известно, нет. Но поскольку в последнее время меня уже ничто не удивляет, мы можем сделать анализ ДНК, просто, чтобы не осталось сомнений.
  -Не надо мне делать никакие анализы, - пробурчал Леха, - у меня глистов нет.
  Потом он нежно поцеловал Нику и прошептал ей на ухо:
  -Ну, что ты так переживаешь, это же клево, вы все теперь сестрички, может, больше ругаться не будете.
  -Леха, - стонала Ника, - ты не понимаешь, он же мой брат!
  Все уже начали вставать со своих мест, как Юля, смущаясь покрывающих ее лицо красных пятен, говоривших о том, что она очень сильно волнуется, негромко сказала:
  -Подождите, я тоже хочу кое-что сказать.
  Все замерли, полуобернувшись на нее, и начали рассаживаться по своим местам.
  -Я хочу рассказать короткую историю. Это случилось на "картошке"...
  -В принципе, мы знакомы с сюжетом, - прервал Леха.
  -Да, вы все... почти все знаете, что я переспала с Максом.
  -Вот дура, - в сердцах выкрикнула Марья Тихоновна, - кто ж тебя теперь недевушкой возьмет?
  -Мама, это мы позже спрогнозируем, - вернулась к своему рассказу Юля. - После того, как мы приехали в Москву, мне показалось, что у меня появились какие-то странные симптомы, похожие на инфекцию.
  Тут напряглись лица Ники и Лели, заерзала на своем месте Евгения Викторовна, вопросительно глядя на дочь.
  -Я очень распереживалась и рассказала об этом Максу. Он сказал, что ничем не болеет, и даже предложил сдать анализ.
  Лица присутствующих стали еще внимательнее.
  -Мы сделали анализ, и ничего не обнаружили, - вздох облегчения. - Но потом у меня началась задержка, и я опять начала волноваться.
  -Проблемная ты баба, как я погляжу, - не удержался он реплики Леха.
  Юля продолжала:
  -Я сказала об этом Максу, но он ответил, что на сто процентов я не могу забеременеть, и он мне это может доказать. Потом у меня все нормализовалось, и я забыла об этом. Вспомнила я только недавно, - тут Юля встретилась с Никой взглядом. - Тогда я пошла в ту самую клинику, где мы сдавали анализ, и взяла его карту. И тогда я поняла, почему он был так уверен. Тут написано, - Юля достала сложенный вчетверо лист бумаги, - что он бесплоден, то есть, - пояснила она воодушевленно, он не может иметь детей. Вот!
  -А на фиг, ты нам это рассказала? - спросил недоумевающий Леха.
  -Просто так, - Юля смотрела на Нику и видела, как у той оживает и наливается благодарностью лицо.
  Генрих тоже с видимым облегчением взял у Юли листок бумаги и углубился в чтение:
  -Какое гнилое у меня потомство! Надеюсь, что девчонки не подведут, - сказал он сам себе и с нежностью посмотрел на Никин живот.
  Вдруг Леля тихонько вскрикнула и начала оседать в кресло.
  -Лелечка! - завизжала Евгения Викторовна, - Боже, воды! Говорила я, что рано мы ее из больницы забрали!
  Генрих, растолкав женщин, легко поднял эфемерное Лелино тело на руки и, на ходу давая распоряжения, понес ее в машину. Он сам сел за руль, устремляясь в больницу.
  
  34
  Через две недели к подъезду ЦКБ подкатил серебристый "Ленд Крузер", за рулем которого сидела Ника. Леха сидел рядом и делал замечания.
  -Ника, черт тебя побрал, помягче. Тормози! Это же не сенокосилка, это моя новая машина! Держи руль крепче.
  Но в целом, он был доволен. В последние две недели он вообще не выходил из радостного транса. Он помнил день похорон до мельчайших деталей, не только потому, что он заново познакомился с родственниками своей невесты - двумя сестрами лично и одной факультативно, но и потому, что за этим последовало событие, осчастливившее его на всю оставшуюся жизнь.
  После того, как они приехали после похорон домой, Ника, не раздеваясь, повисла на его шее, и, светясь от счастья, сказала:
  -Леха, у меня для тебя радостная новость!
  -Только не говори, что я твой брат - поморщился Леха.
  -Нет, ты мой муж. А маленький, который у меня здесь, - Ника погладила свой округлившийся живот, - на самом деле твой ребенок. Это я теперь знаю наверняка.
  -Как мой? - не верил своим ушам Леха, - ты же сказала, что не мой!
  -Твой, мой петушок, - Ника танцевала от счастья, - я просто пошутила тогда, хотела проверить, как ты меня любишь - способен ли ты меня простить, если что.
  -Я тебе дам, если что, - Леха сгреб Нику в охапку, заливаясь счастьем, - я тебя теперь драть буду, как сидорову козу.
  
  Леха оставил Нику в машине, а сам пошел в здание, чтобы помочь Леле спуститься. Они вышли через десять минут, и Ника подумала, что ее сестра немного похорошела на больничной диете. Они нежно поцеловались, и Леха прогнал Нику из-за руля, кратко объяснив:
  -Хорошего понемножку!
  Но Ника и не хотела больше вести машину, ей интересно было теребить Лелю и рассказывать ей пустяковые новости:
  -У нас для тебя небольшой сюрприз!
  -Торт "Птичье молоко"? - с надеждой спросила Леля.
  -Еще вкуснее, - таинственно ответила Ника.
  
  Они приехали к Леле домой и начали настойчиво звонить в дверь. Им открыл Алексей Эдуардович, одетый в спортивный костюм. Леля бросилась к нему на шею, и он, расчувствовавшись, начал целовать ее.
  -Доченька моя приехала, - приговаривал он.
  Потом Лелин отец церемонно поцеловался с Никой, грустно вздохнув, и долго благодарно тряс широкую ладонь Лехи, подмигивая.
  -У меня "Сибирская", на можжевеловых почках.
  -Давай, Эдуардыч, а то до костей проморозило. Май на носу, а все как на Таймыре.
  Из кухни выпорхнула свежая улыбающаяся Юля и с визгом бросилась на Лелю.
  -Шурупчик, ты поаккуратней, - ласково заметила Ника, - Лелю не сломай.
  Леля начала снимать сапоги, и, нагнувшись, обнаружила около вешалки огромных размеров ботинки на толстой рифленой подошве. Она удивленно обвела глазами присутствующих и решительно пошла на кухню.
  За столом, неторопливо чаевничая с Евгенией Викторовной, сидел спиной к входной двери Брайан, который, услышав легкие шаги, резко обернулся.
  -Лейла! - чуть не плакал он. - Карашо!
  Леля уже не могла сдержать рыданий. Она села на пол и дала волю катившимся из нее слезам. Ее тут же окружили родители и друзья, давая приоритет Брайану, который, размазывая ее слезы по лицу, покрывал всю ее белокурую головку нежными поцелуями.
  -Лелечка, - раздался назидательный голос Евгении Викторовны, - переведи Брайану, чтобы он немедленно выпил молока с медом, у него кашель.
  И все, включая самого Брайана, который ничего не понял, разразились живым заразительным смехом.
  
  Шумный обед был в самом разгаре, когда раздался звонок. Евгения Викторовна сняла трубку и после нескольких приветственных слов позвала:
  -Девочки, это папа.
  -Чей? - в один голос воскликнули Ника и Юля.
  -Вообще-то, Никин, - поправилась Евгения Викторовна.
  Леха наклонился к Брайану и счастливо произнес:
  -Знаешь, Брайан, во всем этом мне нравится то, что мы с тобой не их братья!
  -I didn"t get it (не понял!), - понимающе покачал головой Брайан.
  
  
  
  Конец.
  Хобокен, 2002-05-20.
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"