Монастырь стоял в низине между холмами, с одной стороны окруженный пышной зеленой травой, а с другой - латками огородов. Каменная ограда была невысокой, ворота - хлипкими; за оградой желтел идеальный прямоугольник монастырского поля, в поле работали монахини и торчало жуткое пугало, одетое в женскую ночную рубашку.
Он смотрел на это с вершины - и болезненно кривился. По щеке медленно сбежала одинокая соленая капля; он вытерся рукавом и покосился на своего спутника - девятилетнего мальчика с тонкими костяными наростами на ушах.
Он понятия не имел, кем является этот мальчик. Ясно, что не человеком и не эльфом, и не карадоррским лойдом, и тем более не ребенком Сокрытого - но взрослые особи разумной расы, породившей малыша на свет, пока что нигде ему не попадались.
Под светлыми ресницами его спутника странно двигались бесполезные голубые глаза. Мальчик был слеп, как новорожденный котенок, и крепко сжимал своими пальцами чужую ладонь, а по костяным шипам на его правом ухе то и дело пробегала дрожь.
- Я слышу, - сказал он, поворачиваясь к боевому товарищу, - голос. Очень явный. Глубоко под землей. И, Тристан...
- Да?
- Он опасен. Опаснее, чем ты предполагал. Ответь, что нас окружает?
Тристан послушно огляделся еще раз.
- Мы с тобой находимся на вершине холма. Будь осторожен, мы скоро будем спускаться. Монастырь внизу, выглядит... э-э... мрачновато, слева от него растут кабачки и помидоры, еще левее - полно пшеницы, думаю, что и мельница где-то неподалеку есть. Так... в монастыре четыре корпуса, все четыре соединяются крытыми галереями. По центру имеется часовня, в... - он помедлил, - западной башне явно что-то нехорошее. Пойдем туда.
- Если нам позволят, - негромко отозвался мальчик. - Западная башня - вход.
Тристан улыбнулся.
- О пощаде прошу, - тихо сказал он, - Тебя, о Спаситель, о Искупитель, единственный, кто понимает и принимает нас любыми, вне зависимости от наших поступков. И приходят к Тебе убийцы, и приходят воры, и приходят всякие заблудшие души; как помогаешь Ты им, так помоги же Ты нам. Во славу Твою, во имя Твое мы будем вести бой, и загремит война с ночными тенями, и заплачут луна и солнце, а мы понесем Твое слово, как знамя, и поклонимся Ему, потому что Оно - святыня, а Ты - свет...
- Аминь, - согласился мальчик.
Тристан поправил темные волосы на лбу - так, чтобы за ними ничего не было видно, - и медленно пошел вниз. Пальцы ребенка на его ладони сжались немного сильнее - мальчик боялся высоты, и мрака, отобравшего у него мир, боялся тоже.
Он был слеп вовсе не от рождения. Он был слеп вовсе не по вине какой-нибудь болезни или порока; он помнил, какой бывает свежая летняя трава, и небо, и линии дорог, и... море. Но море он, увы, на дух не переносил, потому что однажды оно попыталось раздавить его тело, и если бы не ундины, алую кровь унесло бы ледяным течением.
У ворот монастыря сидела очередная монахиня. Заметив Тристана и его спутника, она стыдливо поправила чепец, накинула на изможденное лицо вуаль и кивнула:
- Будьте благословенны, дети земных путей. О, - она бросила на незваного гостя новый, куда более внимательный, взгляд, - неужели попутные ветра занесли в нашу обитель воина Господня? Это большая честь. Я немедленно сообщу сестре-настоятельнице...
- Не нужно, - отмахнулся парень. - Будет лучше, если я все расскажу ей сам. Где ее кабинет?
- Ну как же, - монахиня сделала шаг назад. - Вы не можете войти в монастырь, пока ваш визит не будет одобрен. Сейчас, - она понурилась, но понурилась так фальшиво, что некое подобие гнева появилось даже в тонких чертах девятилетнего мальчика, - тяжелые времена, о брат мой, и многие мои сестры, как дети порочного союза, подвержены искушению...
Тристан подался вперед, и в плену его темных волос проблеском закачалась вытянутая серьга - блеклое серебряное распятие.
- Как давно, - едва различимо обратился он к женщине, - вы спускались в монастырские катакомбы? Или нет. Как давно, - он усмехнулся, - ваша сестра-настоятельница приказала к ним не подходить?
Монахиня побледнела. По щеке Тристана соскользнула еще одна соленая капля, и он снова небрежно вытерся рукавом - совсем не по этикету и не по уставу, потому что плевать хотел на придуманные кем-то правила.
- В декабре, - глухо призналась женщина, - из подземелий пришла зараза. Она поглотила, - монахиня сглотнула, - пятерых моих сестер, после чего мы навеки заперли башенные двери. Призываю Господа в защитники: о брат мой, никто из нас не таил никакого злого умысла. Мы всего лишь надеялись, что спасемся, если отречемся от подземных лестниц.
- Лестниц? - Тристан выразительно поднял бровь.
- Да, - монахиня сжала воротник своей рясы. - Там всего один коридор, а под ним - целая сеть каменных ступеней. Они уводят, - мальчик, застывший по левую руку от воина Господня, заинтригованно повернулся к ней, - куда-то глубоко, очень глубоко, мы не можем добраться до их нижнего основания. Едва переступаешь порог и минуешь первые два пролета, как становится невыносимо жарко. Болит голова, и отовсюду пахнет...
Она запнулась. Тристан рассеянно погладил рукоять палаша.
- Странное место, - поделился мнением девятилетний мальчик. - Сначала они едва ли не требуют, чтобы мы ушли, а теперь надеются, что мы сумеем помочь. Тристан?
- Да?
- Мне это не нравится. У них какие-то искаженные... какие-то неправильные цели. Что, если нас убьют? Что, если мы послужим трапезой для их демона? Почему бы не оставить уважаемых сестер в покое?
- Ну, - снова улыбнулся воин Господень, - хотя бы потому, что мы уже внутри. Или потому, что я обещал не сдаваться, даже если против меня поднимутся люди. Или потому, что их демон, - он склонился над ухом своего спутника, стараясь не задеть носом костяные шипы, - пугает меня гораздо меньше Евы.
- Ева нестабилен, - укоризненно ответил мальчик. - Мы не знаем, будет ли он сражаться. Вы до сих пор...
- Не заключили договор, я помню, - новую каплю Тристан вытер большим пальцем. - И, помимо всего прочего, сейчас Ева слаб. Но у меня есть молитвы...
- Которые тебя не спасут. - Мальчик остановился. - Ладно, я понял. Ты все равно не боишься. И мы, кажется, пришли...
Монахиня остановилась тоже - в трех шагах от незваных гостей, перед узкой деревянной дверью. И неуверенно постучала:
- Прошу меня извинить...
...Сестра-настоятельница оказалась такой старой, что и ходила-то со скрипом и треском, не то, что читала утренние молитвы. На Тристана и его спутника она поглядела мутными серыми глазами, заправила под капюшон прядь совершенно белых волос и недобро усмехнулась, обнажив останки зубов:
- Экзорцист?
- Он самый, - согласился парень. - Мое имя - Тристан, госпожа. А это мой ученик, его зовут Юко.
Сестра-настоятельница медленно опустилась в обитое кожей кресло:
- Приятно познакомиться. Присаживайтесь, мои братья, и поведайте, какая беда привела вашу маленькую компанию в этот монастырь.
Юко сел. Тристан молча подошел к распахнутому окну.
- Сестра Мегель, - сообразила хозяйка. - Будьте так любезны выйти из этой комнаты. Если я не ошибаюсь, вам давно пора возвращаться на дозорный пост.
Женщина, проводившая к ней воинов Господних, суетливо поклонилась и выбежала прочь.
- Итак, - сестра-настоятельница позволила себе чуть внимательнее изучить гостей, - что мы имеем. В мой монастырь, - она грубо выделила слово "мой", - приходит некий господин Тристан, и он мало чем отличается от меня самой. Некого господина Тристана, - она неуклюже наклонилась над левым подлокотником, - сопровождает мальчик по имени Юко, и этот мальчик - не человек. Тем не менее, оба называют себя воинами Господними. И я недоумеваю: почему? Разве не мои братья - воистину мои братья, а не те лицемерные дураки, что обычно являются в эти залы, - сегодня переступили порог? Разве не мои братья убедили идиотку-Мегель проводить их ко мне? Разве не мои братья поняли, что в этом бесполезном теле, - сестра-настоятельница развела руки в стороны, - сидит их сородич, и что этому сородичу нужна поддержка извне?
Повисла тишина. Тристан любовался полем и, чего уж греха таить, стройными фигурами некоторых монахинь. Юко сидел на мягкой пуховой подушке и стучал подошвой ботинка по мраморному полу.
- Спасибо, - сказал он, - что признался лично.
- Верно, - поддакнул ему Тристан. - Иначе мы сомневались бы еще полчаса. И болтали с тобой о монастырских делах. Я бы спрашивал, не огорчает ли тебя урожай, не придется ли твоим подопечным голодать зимой, не беспокоят ли тебя волки. Наверное, неудобно жить в таком захолустье и перебиваться монашками. А если честно, скольких ты съел?
Сестра-настоятельница напряглась.
- К чему тебе эта информация, брат мой?
- И правда, - виновато улыбнулся Тристан. - Ни к чему.
...Юко помнил, какими бывают монастыри, и скромные кельи монахов, и залы, где все жители этих келий на рассвете, на закате и в полночь возносят молитвы своему Богу. И помнил, как трудно волочить на себе такой монастырь, какие усилия приходится прилагать настоятелю, чтобы ежедневно обеспечивать своих братьев и сестер хотя бы корочкой хлеба.
По виску Тристана поползла очередная соленая капля. Он упал на колени и выронил согретую теплом его кожи рукоять палаша.
"Экий ты храбрый, - процедил кто-то, кого ему не дано было видеть. - С пожилыми-то людьми".
- Тристан, - хрипло позвал Юко, - не слушай. Не надо слушать, что он тебе говорит.
"Мне уже надоел этот наглый ребенок. Давай от него избавимся, - настойчиво бормотал кто-то. - И вообще, я голодный. Ты собираешься меня кормить? С начала весны мы вынуждены питаться одними кашами. Золото, Тристан. Как скоро ты заработаешь на жидкое золото? Может, хватит гоняться по миру за ерундовыми демонами? Найди кого-нибудь серьезного. Ты экзорцист, а не наемник. Это наемники должны рубить головы старухам и недоумкам, не способным удержаться под костями нормального человека. А ты..."
Он пошатнулся и выругался - витиевато, но безобидно, потому что обидные сочетания слов - это грех.
И потерял сознание, потому что жидкое золото теперь было необходимо не только его проклятому собеседнику, но и тому, кто волочил этого собеседника внутри себя.
Ему ничего не снилось. Он боялся, что увидит сад, а в саду - россыпь гиацинтов, но эта судьба обошла его стороной; он очнулся в чужой келье, насквозь провонявшей ладаном, и долго изучал тонкие нити паутины вдоль каменного потолка.
Боли не было. Была жуткая слабость и не менее жуткое чувство, что он разучился пользоваться мышцами.
Палаш стоял у стены. Кто-то бережно вытер его хищно заточенное лезвие, а мантию, рубашку и кожаные штаны Тристана повесил на грубый железный крюк. Ему оставалось лишь негодующе кривиться - и понимать, что, пока он плавал в густой звенящей темноте, кто-то посмел натянуть на него глупую ночную сорочку.
- Юко, - прохрипел он. - Я доберусь до тебя и задушу. Дай мне пару часов, и я обязательно...
Он осекся и закашлялся - так, что едва не выплюнул свои легкие. Но было по-прежнему совсем не больно.
Чтобы выбраться из-под одеяла, ему понадобилась целая вечность. Сидя на краю грубого деревянного лежака, он поежился и обхватил себя руками за плечи.
Надо было вставать. Надо было объясниться перед монахинями, надо было идти в западную башню. Но он так вымотался, так замучился и так оголодал, несмотря на все походные каши и подсоленные кусочки мяса в них, что готов был поджарить Юко, посыпать его специями и проглотить, не заметив, не осознав... не пожалев.
Он рассмеялся. Настолько тихо, что и сам этого смеха не различил.
Огонь в дырах опустевших бойниц. Приземистая гномья крепость; гномы давно ушли на равнины Саберны, а их родные дома - остались. Крики в коридорах, отчаянная мольба: не трогай, не трогай, нет, пожалуйста, пощади меня; чей-то радостный хохот. Бледная вспышка во дворе, обломки дерева, ожившие корни копошатся в густой зеленой траве.
Он выдохнул. И лег, откладывая работу еще на одну ночь.
К полудню следующего дня его разбудил насморк. И странное ощущение в горле - будто оно поросло шиповником изнутри.
У него никак не получалось разлепить веки. Чья-то крохотная ладонь коснулась его лба и словно бы вдавила в подушку:
- Спи, Тристан. Ты заболел. Тебе плохо.
Он облизнул пересохшие губы:
- Мне вовсе не...
- Спи, - настаивал его гость. - Я посторожу. Ничего не бойся.
...Он проснулся глубокой ночью, поднялся - и стыдливо переоделся, потому что на дух не переносил длинное монастырское тряпье. Пустой коридор пламенел оранжевыми огнями факелов; кое-где висели кресты, украшенные позолотой. Покосившись на последнюю, он едва подавил острое желание содрать священный символ со стены и утащить в келью, чтобы там отскоблить от него пускай даже какие-то крохи драгоценного металла - и смешать его с...
- Тристан, - укоризненно окликнул Юко. - Ты думал, я не услышу?
- Извини. Я думал, ты спишь.
- Плохая погода, - пожаловался мальчик. - Не могу доказать себе, что все нормально, небеса на землю не падают. Но если бы ты был рядом, я бы не так боялся.
Тристан неловко потрепал его короткие светлые волосы:
- Гроза?
- Точно. Бушует, как безумная, хотя до осени еще далеко. Тристан?
- Да?
- Скажи, куда мы пойдем осенью? Скитаться по миру в октябре - не лучшая затея, мы либо утонем в какой-нибудь особо опасной луже, либо молния хорошенько прицелится и пальнет либо в меня, либо в Еву.
- Не пальнет.
- Почему?
Тристан криво ухмыльнулся:
- Потому что мы - воины Господни, а Господь не забывает о своих воинах. И старается о них заботиться.
Юко недоверчиво хмыкнул, явно удивляясь, как это Господь не позаботился о самом Тристане, пока он валялся в полубреду и умолял монашек принести ему хотя бы каплю жидкого золота. Чем, кстати, вызвал у них вполне закономерные сомнения - зачем жидкое золото, алхимическая дрянь, понадобилось экзорцисту?
Воин Господень осторожно сел на верхнюю ступеньку винтовой лестницы. И уловил, наконец, как за каменными стенами шумит сердитое июльское небо.
Это было не самое худшее лето в его жизни. Но и не самое лучшее.
- Тристан?
- Я здесь, Юко.
- Можно, я посижу у тебя на руках?
Он помог мальчику устроиться на своих коленях. И ощутил неожиданно приятное чужое тепло.
Юко был ребенком. Всего лишь девятилетним ребенком, хотя пережил такое, что на его месте далеко не всякий умудрился бы уцелеть; он рассказывал об этом неохотно и коротко. Он избегал моря, не подходил к водопадам и рекам, опасливо косился на голубые пятна озер; он сходил с ума, едва небо укрывалось тучами и бросало вниз первое смертоносное копье.
- Тристан?
- Да?
- Я ненавижу грозу. Ты можешь заставить ее утихнуть?
- Мне жаль, Юко. Хочешь, я попробую тебя отвлечь?
Его маленький союзник молча кивнул. И вцепился в мантию на спине Тристана - кажется, нечто похожее называли объятием.
- В одной далекой стране, - хрипловато начал Тристан, - жил безымянный князь. Он любил вино, сахарное печенье и бабочек. Бабочки жили в его замке на правах питомцев, порхали под каменными сводами, иногда пели... да, они прекрасно умели петь... и служили князю кем-то вроде советников. Он отмахивался от людей, как от бесполезного мусора, и ходил, сплошь окруженный бабочками. Они сидели на его камзоле, и на штанах, и на голенищах сапог... они копошились в его прическе...
- Тристан?
- Что, Юко?
- Бабочки слишком легкие, чтобы унести в небо человека. Если он хотел с ними улететь - получается, он был несчастен?
- А он этого не хотел. Он хотел, чтобы его бабочки остались рядом. Он хотел, чтобы они его не бросали, чтобы они пели ему вечно. Одна беда...
- Какая? - насторожился Юко.
Висок Тристана защекотала новая соленая капля.
- Срок жизни бабочки весьма краток.
Монахини не отважились проводить экзорциста и его спутника в западную башню, и перед каменной аркой, отмечавшей последний живой рубеж монастыря, незваные гости замерли в одиночестве.
За их спинами была запертая дверь. Юко лично убедился, что замок сработал, и повесил ключ себе на шею - чтобы наверняка его не потерять.
- Может быть, - несколько виновато произнес воин Господень, - ты все-таки не пойдешь?
Мальчик посмотрел на него с обидой:
- Что значит - не пойду? Я же твой ученик. Надеюсь, хотя бы в этот раз ты научишь меня чему-то полезному, потому что размахивать палашом и орать молитвы я все равно не буду.
- Если так, то чего ради ты за мной таскаешься? Плыл бы домой. Твои сородичи, наверное, места себе не находят.
- Если так, - передразнил своего товарища Юко, - то они его не находят на океанском дне. Жаль это признавать, но ундины вытащили только меня. Больше никто не согласился... на такую цену.
Под его светлыми ресницами странно двигались потемневшие голубые радужки.
Он протянул узкую ладонь, и ее тут же обхватили чужие крохотные пальцы.
В коридоре было тесно и пыльно, в железных скобах на стенах все еще торчали факелы. Никто ими не пользовался, и нетронутая ветошь стала пристанищем сотен пауков: между ней и стеной они свили свою смертоносную невесомую сеть, надеясь, что однажды в подземелье все-таки занесет хотя бы одну-единственную блудную муху. Некоторые сдались, и в переплетении зыбких нитей виднелись их собственные высохшие трупики; Тристан кривился и кусал губы, не в силах избавиться от смутного ощущения тревоги. Пока еще смутного.
Далеко не всякий воин Господень пойдет в надежно запертые подвалы, зная, что в них царит вполне себе внушительная зараза. Далеко не всякий пойдет искать в этих подвалах демона, зная, что и монахини, проводившие в монастыре куда больше времени и привыкшие называть его своим домом, предпочли бы уехать и навсегда забыть об угрюмой западной башне.
Потом коридор закончился, и Тристан с облегчением выдохнул.
- Ответь, - обратился к нему Юко, - что нас окружает?
- Лестницы, - пояснил воин Господень. - Сотни каменных лестниц. Они переплетаются между собой, и вниз можно пойти разными путями. Кое-где на камне, - он внимательно огляделся, - что-то вроде фресок. На них... должно быть, это звезды. Но они почему-то живые... и улыбаются.
- Я не понимаю, чему ты радуешься.
Тристан улыбнулся:
- Я понял, где мы. А это уже половина победы.
- Ну-у, - протянул Юко, - я бы так не сказал. По-моему, неважно, где именно мы находимся. Гораздо важнее, что у нас нет ничего, кроме твоего палаша и какой-то глупой книжицы.
Его собеседник посерьезнел:
- Ну-ка повтори.
- У нас нет ничего, кроме твоего палаша и какой-то глупой книжицы, - послушно произнес мальчик. - Постой, неужели ты обиделся? Но, Тристан, это же и правда глупо! Ты можешь пользоваться этим чертовым фолиантом, сколько угодно, а что делать мне? Я, забери меня Дьявол, не вижу ни зги даже в летний полдень! Я, забери меня Дьявол, почти забыл, как он вообще выглядит!
Повисла тишина. Разве что откуда-то издали до ушей ребенка доносилось некое подобие стука.
- Нельзя, - очень тихо и очень сердито заявил Тристан, - порочить святое слово. Даже если пока что тебе не дано им пользоваться. Эта книга, - Юко различил, как размеренно шелестят ее страницы, - вечно будет моей надеждой. Моим спасением. А ты, - он сложил руки на груди, бросив мальчика наедине с его слепотой, - мало того, что называешь его глупым, так еще и поминаешь черта и Дьявола там, где их, мягко выражаясь, опасно поминать.
- Ладно, - не менее сердито проворчал его спутник. - Да будет, как говорится, воля твоя, Тристан. Давай сюда ладонь и перестань кипятиться. Я боюсь темноты.
- Угу. Через три шага ступеньки.
Спускались молча. И чем дальше их уводила широкая каменная лестница, тем более горячим и сухим становился воздух; соленые капли теперь скользили не только по лицу Тристана, но и по лицу Юко. Фрески на сводах не менялись: все те же небесные огоньки с кривыми усмешками и бусинками-глазами; экзорцисту чудилось, что они следят за ним и его спутником, и что они заранее осведомлены, какая судьба их ждет.
"Сейчас вы развернетесь, - обратился к воину нежный, почти материнский, голос, - и убежите. Как убегали до вас монашки. Но вы будете правы, и никто не посмеет вас упрекнуть. Хотя..."
В таких ситуациях Юко обычно говорил: Тристан, не надо его слушать. Но сейчас Юко злился, и ему было все равно.
"Здесь хорошо пахнет, - вынужденно признал голос. - Но вы ошибаетесь. Немного ошибаетесь. Впрочем, я желаю вам не оступиться".
Чужая узкая ладонь ослабла и выпала бы из пальцев Юко, если бы он их не сжал.
- Тристан? - обеспокоенно позвал мальчик. - Ты в порядке?
...Болели разбитые колени. Он бы страшно хотел забыть, как это неприятно и муторно - падать.
- Тристан?
- Все нормально, - хрипло пробормотал он. - Не беспокойся.
Фляга с водой, прихваченная из монастыря, была пуста. Ни единой капли. Он спрятал ее обратно в сумку и рассмеялся, но это был неправильный, искаженный, зловещий смех. Совсем не подобающий экзорцисту.
- Юко, ты что-нибудь слышишь?
- Да, - растерянно согласился мальчик.
Тристан потер свой аккуратно перевязанный лоб:
- Далеко?
Мальчик опустился на корточки рядом с ним.
- Да. Он там, где заканчиваются лестницы.
Помимо всего прочего, он слышал, как тяжело дышит его спутник. И это тяжелое дыхание было словно бы воплощением самого упрямого страха Юко: не остаться в темноте, а остаться в темноте без Тристана. Без шанса выбраться. Без шанса снова услышать какую-нибудь странную сказку, способную заглушить собой грозу.
- Поднимайся, - настойчиво попросил он. - Используй меня, как точку опоры. Все будет хорошо.
- Подожди, - у Тристана дернулись плечи. - Дай мне... пару минут.
Юко не видел, как - из ниоткуда - на запястьях его спутника возникают язвы, как они лопаются, а их близнецы распускаются алыми цветами по всему телу - там, под черными одеждами, и на висках, и на скулах, обнажая уголки челюстей. Как через миг они заживают, а потом возвращаются, и крупные соленые капли - вовсе не пот, кровь, - катятся по белой и прозрачной, так, что проступают синие сетки вен, коже.
Тристана мелко трясло. Отодрав себя от пола - не поднявшись, как просил Юко, а именно отодрав, - он шагал осторожно и неуверенно.
- Юко, - хриплый голос бил по ушам больнее, чем однажды била по ним вода. - Перила. Слева от тебя, кажется, вполне себе крепкие. Хватайся.
- Тристан, - эхом отозвался мальчик. - Я его слышу. Он... кажется, идет сюда. Пожалуйста, поклянись мне...
- В чем?
- Поклянись, что он тебя не убьет.
Воин Господень лишь отрывисто засмеялся.
Было невыносимо жарко. Тонкая льняная рубашка на спине Юко насквозь промокла, но ему было некогда о ней думать; Тристан молчал, и мальчику померещилось, будто в этом его молчании проступало принятие возможной гибели. Мол, не стоит беспокоиться, Юко, экзорцисты умирают каждый день, и если я все-таки успею дотянуться до горла демона... то погибну не зря. Это будет превосходное расставание.
Перила его не интересовали. Он сжимал, опасаясь, что она ускользнет, узкую ладонь своего спутника - и не собирался выпускать ее, даже если ради этого нужно будет умереть самому.
- Тристан?
- Я здесь, Юко.
- Извини. Там, наверху, я повел себя очень плохо. Но у меня вовсе не было цели оскорбить твою любимую книгу и святое слово. Ты будешь читать ее мне, когда мы отсюда выберемся?
- Хорошо. Конечно. И ты меня тоже извини.
Прошло довольно много времени, прежде чем оба различили шаги. Размеренные шаги, вполне себе человеческие, вполне себе спокойные - словно тот, кто поднимался по лестнице, понятия не имел о парочке воинов Господних и о том, что по крайней мере один из них готовится размазать его по ступенькам, по самые брови перемазавшись алой кровью.
А потом они увидели силуэт. Невысокий, несколько угловатый силуэт мужчины со сломанной рукой; беспомощная и бесполезная, она болталась на перевязи, и ее хозяина как-то странно перекосило влево. Длинные темные волосы - темнее, чем у Тристана, - обрамляли худое бледное лицо, на котором двумя яркими пятнами светились непонятного цвета глаза - мгновением раньше обычные синие, они резко выцвели до голубого, а голубой плавно ушел в серый. Серый медленно сменился багровым, а багровый - желтым; зеницы, поначалу больше похожие на кляксы, вытянулись вертикальным лезвием, дрогнули и утонули в радужке, сделав ее непроглядно черной.
Миновала секунда, и Юко закричал.
Зажимая ладонями уши, он кричал, не переставая, и Тристану почудилось, что мальчик двинулся умом. Что некто, вышедший из подземных коридоров, довел его до безумия; упрямо стиснув челюсти, он распахнул увесистую книгу на середине.
- Господь, - удивительно твердо зачитал он, - создал всякую живую тварь: и человека, и ангела, но были Те, кто решился Его покинуть и уйти на землю. От Них произошел грех; вне всякой меры подверженные соблазну, этим соблазном Они вынудили свернуть с пути истинного племя людей. И огорчился Господь, и обратился к верному серафиму, и сказал: любое преступление, совершенное против Меня, будет жестоко наказано. Любое преступление, совершенное против Меня, повлечет за собой...
- Тристан, - пальцы Юко сжались на его мантии. - Я слышу тысячи... тысячи голосов...
Невысокий мужчина остановился.
У него не было чешуи, не было рогов и не было когтей. Не было ничего, что отличало бы его от нормального человека - кроме этих сумасшедших глаз и манеры поведения. Он держался так, будто никто поблизости не читал святое слово, будто не кричал никакой ребенок, будто никто не сидел на каменной ступеньке, роняя капли крови на старые желтые страницы. Он держался так, будто бродил по своему дому и внезапно обнаружил какую-то преграду на пути; и надо бы от нее избавиться, но правое плечо сломано, а без него не подчиняются ни локоть, ни кисть.
И тогда Тристана осенило.
- Это не демон, - пробормотал он. - Юко? Не бойся его. Это не демон.
Мальчик потянул его за мантию:
- Тристан, пожалуйста... пожалуйста, давай отсюда уйдем. Вставай, я помогу тебе идти. Вернемся в монастырь, скажем, что мы не в силах избавиться от этой заразы... что нам не хватило смелости, или что лестница обрушилась, или... да какая разница, что мы им скажем?! Главное, что мы останемся живы, что мы...
- Tare, - перебил его незнакомец, - dlasta na suar .
Юко запнулся и повернулся к нему.
Тысячи голосов, тысячи разных увещеваний. Тысячи вопросов, тысячи песен, а с ними - неподдельное веселье, или тоска, или отчаянный, горький стон, или смех. И сквозь плотное полотно чужих мыслей, образов и желаний - кроткое человеческое молчание.
- Кто, - выдохнул мальчик, - вы?
Проблески. В синем июльском небе - сплошные белые проблески, а в них - янтарные вспышки, и карминовый свет, и бледно-зеленое сияние. Нечто, похожее на комочки шерсти, катится по своей... тра-ек-то-ри-и, и у каждого такого комочка - свои черты. Своя широкая улыбка, или гримаса, или маска абсолютного равнодушия. Свой приветливый, или безучастный, или полный ненависти, или нежный взгляд.
Юко не только слышал, но и видел. И поэтому - застыл, не способный поверить самому себе, пока невысокий человек, неподвижный, как береговая скала у моря, наблюдал за ним тысячами глаз.
- Laerta Laurre, - глухо произнес мужчина. - Selle na hanare kie Malerta. Est asalle kie na Kharadorr?
Тристан побледнел так, будто его ударили.
- Империя Малерта? - пересохшими губами повторил он.
Незнакомец невозмутимо кивнул.
- Essaramae. Elta na Nore kie dessa velle na mie Waitere-Loide .
Юко понятия не имел, о чем они говорят, но это было и не важно. Главное, что звезды - скопление блеклых небесных огней, - запертые в теле человека, ласково ему улыбались.
И опасливо оглядывались на кое-кого еще.
Невысокий мужчина первым понял, что у него проблемы, и прыгнул, закрывая собой мальчика. Тристан метнулся к перилам, но его не держали ноги, поэтому увернуться от сильной чешуйчатой лапы экзорцисту едва удалось - она разбила каменную плиту в каком-то ногте от его спины.
- Настанет, - нервно сообщил ей Тристан, - день, когда с неба упадет ядовитый дождь, и погибнет всякое творение, как поддельное, так и подлинное. Настанет, - уже увереннее напомнил он, - день, когда посмотрит на каждого из нас первородный Отец, и он спросит: что хорошего - и что плохого - ты сделал, пока жил на земле? И горе тому, у кого не отыщется ответа...
Демон заорал, как будто ему вонзили нож под лопатку, и сосредоточился на молодом экзорцисте. Юко и невысокий мужчина с тысячами огней под кожей стали ему не интересны.
- Я должен помочь, - требовал мальчик. - Любой ценой, понимаете? Я обязан помочь! Отпустите меня, или...
Незнакомец не отпускал.
- Est neleet nomes shelta, Uuko .
- Мы говорим на разных языках! Мне все равно, какие у вас намерения, мне все равно, если вы пытаетесь меня спасти! Немедленно убирайтесь, это мой Тристан, если я не могу быть его защитой, то какого чер... то есть... то есть какого придорожного лопуха я вообще здесь?!
- Este plea na vite ster, - усмехнулся невысокий мужчина. - Estera delten vede-saore esterale kless .
- Мы говорим на разных языках! - надрывался Юко. - Я не знаю, чер... то есть лопух забери, я не знаю, о чем вы хотите мне сказать, и это не имеет значения! Мой Тристан...
Если бы он видел что-нибудь, кроме огоньков, заточенных под чужими костями - нет, не так, если бы он просто видел что-нибудь, - он бы так не паниковал. Потому что демон - колоссальная тварь, похожая на дракона, клыкастая, голодная, сплошь покрытая надежными щитками чешуек, - пятилась, била хвостом по каменной лестнице, ревела и выла, и ступени содрогались под ее лапами не потому, что она била Тристана, а потому, что он, невзирая на свое сомнительное состояние, упрямо шел вперед, протягивая к демону руку.
- И горе тому, - заученно бормотал он, - кем будет разочарован Господь, и кем будут разочарованы его небесные дети; и погаснет луна, и пропадет солнце, и не будет за облаками не единой звезды, и умрет пшеница, и рожь, и сорная трава, и расползется по миру голод, и болезни, и лишь янтарь - корнями погибшего солнца - вспыхнет на пустошах и на холмах. Подумай - в день, когда это произойдет и когда у тебя спросят, как была проведена твоя жизнь, сумеешь ли ты произнести хоть слово? Ибо...
Невысокого мужчину трясло. Если бы Юко не был слепым, если бы его дар, пока что смутный, пока что не приспособленный к бою, не тонул в тысячах разномастных огней, он бы заметил, что переменчивые глаза жителя подземелий наконец-то обрели постоянный цвет. Все-таки - яркий синий.
- ...ибо настанет день Великого Суда, - Палаш экзорциста валялся на ступеньке двумя пролетами выше, а демон, кажется, приготовился пойти в наступление: застыл и вытаращил на своего противника восемь налитых кровью глазных яблок. - И выйдут твари земные из нор своих, чтобы увидеть гнев Господень!
Чешуя была странного бледно-зеленого цвета - и брызнула во все стороны, ломая перила и плиты, с тихим шелестом падая вниз, пронзая камень. Но Тристана задеть не сумела, как не сумела задеть и его спутников.
Его узкая ладонь аккуратно легла на горячий лоб демона.
- Что, - сказал экзорцист, - у тебя есть против моей веры?
У демона не было ничего. Но Юко был готов поклясться, что за миг до того, как исчезнуть, жуткая тварь, убийца людей, э-пи-центр болезни, которая так тревожила хозяек монастыря, давилась уже не рыком, не воем и не хрипом, а плачем.
Тристану повезло меньше. Он, в отличие от ребенка, стоял прямо перед своим противником - и прекрасно видел, как блестят на его обнаженной плоти светлые соленые слезы.
Демон рассыпался клочьями хрустящего пепла, и на ступени, где он провел последние секунды своей жизни, остался выжженный полукруг. Невысокий мужчина, помедлив, отпустил Юко - а Тристан пошатнулся и в лучших своих традициях потерял сознание.
Ему снился огромный сад. Запах дождя и гиацинтов, причем гиацинты - повсюду, они ломаются под ногами с таким же хрустом, с каким порой ломаются кости живых людей. Единственное место, где можно избежать розовых, белых и сиреневых цветов - деревянные качели на крепких железных цепях. Они едва качаются на ветру, и кто-то внимательно за ними следит, словно бы ожидая, пока Тристан сядет и оттолкнется подошвами низких туфель от сырого чернозема.
- Ну привет, - поздоровался невидимка, и Тристан молча ему кивнул. Качели тронулись безо всякого участия с его стороны; он ощутил себя ребенком и вообразил, что рядом стоит улыбчивый отец, и что отец нарочно позволяет качелям взлетать все выше и выше, испытывая терпение сына.
- Жидкое золото, Тристан. Ты убил демона в катакомбах монастыря, но монашки едва ли тебя заплатят. Каковы планы? Собираешься ли ты, - невидимка, подобно гиацинтам, кажется, был повсюду, - кормить меня вовсе? Ты ведь не забыл, что если я умру, с тобой случится то же самое?
- Спасибо, что заботишься обо мне, Ева, - язвительно ответил молодой экзорцист. - Я не забыл. Иначе я бы давно от тебя избавился.
- Как хорошо, - протянул невидимка, - что мы встретились не теперь. Как хорошо, - Тристану почудилось, что его собеседник сощурился, как довольный кот, хотя он, этот собеседник, по-прежнему прятался где-то под корнями гиацинтов, - что я поймал тебя в твой тринадцатый день рождения. Никогда бы не подумал, что жить в теле верного своему делу экзорциста будет настолько весело. Надеюсь, ты согласен беречь себя? Потому что если ты умрешь, я, - на этот раз молодому экзорцисту почудилась ехидная усмешка, - перееду жить в тело Юко. И я не уверен, что мы с ним договоримся так же мирно, как и с тобой.
- Я восхищаюсь, - процедил Тристан, - твоими аргументами.
- Ну конечно, - рассмеялся невидимка. - Я же помню твои слова. "Настанет день, когда посмотрит на каждого из нас первородный Отец, и он спросит: что хорошего - и что плохого - ты сделал, пока жил на земле? И горе тому, у кого не отыщется ответа". У меня обязательно отыщется. Я буду ему рассказывать, как душил и резал твоих родителей, а ты стоял у витража и пучил на меня свои никчемные белесые глазенки. Я буду ему рассказывать, как поджег твою младшую сестру, и как смешно она бежала, захлебываясь криками, по внутренней галерее, и как вслед за ней постепенно загорался твой дом. А еще, - интонация невидимки несколько потеплела, - я буду ему рассказывать, как ты решительно встал передо мной, как ты разлепил, наконец, свои чертовы побелевшие губы и ляпнул: "Немедленно убирайся, тварь"...
Он рассчитывал, что его собеседник выпустит железную цепь и спрыгнет на гиацинты, чтобы как следует по ним потоптаться, при этом ругаясь так странно и бестолково, что его ругательства будут меньше всего похожи на ругательства, - но Тристан сидел, перебирая пальцами звенья, и на его лице отражалось полнейшее равнодушие.
- О? - удивился демон. - Что это с тобой? А как же вскочить и проклясть всю мою родню до последнего колена? Кстати, у меня ее нет. Все, хе-хе, давно уже сдохли. И слава господину Кьёту , потому что я ненавидел и мать, и отца, и всех троюродных бабушек, вместе взятых. И тетку по материнской линии тоже... Тристан? Эй, Тристан? Ты что, оглох?
- А? - рассеянно отозвался парень. - Извини, я отвлекся. Ты о чем-то важном говорил?
Невидимка задумался. И за целую минуту не произнес ни единой буквы, что было ему абсолютно несвойственно. Болтать он любил, пожалуй, не меньше, чем распахивать звездчатые соцветия гиацинтов - то есть занимался этим постоянно, радостно и со вкусом.
- Да нет, - как следует все прикинув, заключил он. - Я болтал о разного рода глупостях. Не беспокойся.
Его разбудило обжигающе холодное прикосновение к верхней губе.
Проснувшись, он понял, что его пытаются напоить. И вцепился в чужую флягу так, словно просчитывал, не пора ли ее раздавить.
Воды было много. Так много, что ему удалось напиться - и в недрах железной посудины по-прежнему булькало больше половины.
- Юко, - выдохнул Тристан. - Где, придорожный лопух тебе в... одно место, ты ее раздобыл?
- Это не я, - возразил его спутник. - Это он.
И вполне уверенно указал на темный силуэт невысокого мужчины.
Лестницы причудливой сетью расположились наверху, то переплетаясь, то расходясь. Они были в тоннеле - обычном земляном тоннеле, кое-где укрепленном сырыми деревянными балками. Кто бы их ни ставил, он занимался этим, наверное, никак не меньше века назад - потому что балки успели здорово поистрепаться, и на них построили себе гнезда какие-то мерзкие белесые твари типа слизняков, но побольше - и мутновато мерцающие в темноте.
Невысокий мужчина спал, сидя у стены. Едва заметно дрожали пальцы его правой руки - опухшие, посиневшие пальцы.
- Тристан, - обратился к молодому экзорцисту Юко. - Кто он такой? Что за... - он хотел сказать "твари", но осекся и пробормотал: - существа обитают в его теле? Откуда он знает мое имя?
Его собеседник потер висок.
- Laerta Laurre, - сказал он. - Хранитель путей. Привратник этих тоннелей. Если можно так выразиться, он - текущий хозяин всех подземных дорог. Всех подземных руин, и каждого подземного города. Хозяин Сокрытого. Тебе известно, - он искоса поглядел на Юко, - что-нибудь о Сокрытом?
- Нет, - честно признался мальчик.
Тристан огляделся в поисках фолианта. Обнаружил его на земляном полу и тут же подобрал, чтобы, как маленького ребенка, устроить у себя на коленях.
- У нас говорили, что Сокрытое - это искаженная копия настоящего мира. Спрятанная глубоко под нашими горами, да что там - спрятанная глубоко под волнами океана. И еще говорили, что есть только два способа добраться до его тоннелей, но это неправда. На самом деле их гораздо больше.
Он погладил кожаный переплет.
- Из этих тоннелей, - мальчик слушал, и странно двигались его потемневшие голубые радужки, - однажды вышли харалатские эрды. В этих тоннелях живут эмархи, и никому из их племени, увы, не дано выдержать сияние солнца. Они обречены вплоть до самого конца рождаться и умирать во мраке, вечно убегать от любой искорки, от любого источника света. У нас говорили, что огонь им, кажется, не вредит, но ужас перед ним заложен в сознание подземных жителей, как безусловный рефлекс, и он срабатывает безотказно. Потому что это единственный способ их уберечь.
- Тристан?
- Да?
- Эмархов тоже придумал твой... прости, я имел в виду - наш... Господь?
- Как и всякую живую тварь, - согласился молодой экзорцист.
- Если так, то он был неоправданно жесток с ними.
Повисла тишина. Тристан задумчиво гладил выбитые в переплете руны.
Он был исцарапанным и уставшим, этот переплет. Под ним отдыхал пожелтевший, кое-где перепачканный соленой кровью пергамент, а на пергаменте - сотни историй. Не молитв, а именно историй, сначала вынуждающих усомниться, а потом - отвергнуть свое сомнение.
- Все бывают жестокими, - наконец-то произнес молодой экзорцист. - И если Господь, как и было сказано, создал нас, человеческое племя, по образу и подобию своему... я вполне способен его понять . А ты - нет?
- Если не увиливать, - улыбнулся Юко, - то я не очень уверен.
Посреди ночи - или утра, или дня, но это не имело значения, потому что в Сокрытом ночь не имела шанса уйти, - из покатой стены вышел худой силуэт в бесформенном балахоне. Посмотрел на спящих людей россыпью вертикальных зениц, взмахнул неуклюжими длинными руками, как птица - крыльями, и нырнул в соседнюю стену.