Примерно в то время, когда я крутил роман с А, лучшего человека в нашей компании, Кешку Князева выгнали из института за академическую задолженность. Скорее, он сам ушел, поняв, гораздо раньше нас всех, что и специальность наша, и институт - брежневского типа. Он сдал несколько экзаменов, и поступил в Баумана на факультет летательных аппаратов.
Дружба моя с Кешкой оказалась настоящей, и эта географическая разлука только укрепила ее. После третьего курса я сачканул и практику, и картошку, жил на квартире, которую продолжала мне снимать мама, катал свои произведения, а свободное время проводил то с ИЕ, то с Кешкой.
Я вышел из маленькой комнатки в общежитии на рассвете. В большом окне видны были мокрые улицы и чистое утреннее небо. В глубоких шахтах двигались, жили своей непонятной жизнью лифты. Я постоял, понажимал кнопки, которые не нажимались и медленно начал спускаться по лестнице. Как-то неожиданно остро и совсем по-новому почувствовал я все, что было за последние два дня.
- Ну что же, как говорится, раз пошла такая пьянка - режь последний огурец! И хотя огурец будет не последним, но о-о-очень длинным! Для вас композиция "Supernature"! Ура!
Смешливый Кешка хохочет, мы клеим с ним каких-то девиц, потом теряем их, и нам весело, весело! Мы полны сил, энергия бьет через край, и в кармане есть немного денег...
...Как он хорошо смеялся! У него удивительно это получалось: "Ху-ху-ху". Или прыснет, подавится чаем, голову закинет и захохочет, захохочет...
Но это - ерунда. Понимаешь, я знал и умел гораздо больше чем Кешка, у меня были и технические и спортивные разряды, но это было не главное, теперь я понимаю. Я все равно оставался на вторых ролях. То есть Кешка все делал хуже меня, но был лучше. Он был очень красивый парень, высокий, широкоплечий, всю зиму ходил в расстегнутой куртке - грудь колесом - и чешет, не разбирая дороги... А я, простой пример, всегда смотрю под ноги.
Я ему, помню, начал завидовать. Где-то в конце второго курса. Девчонку он одну у меня отбил. Ну как, отбил, сама она ушла, а потом он от нее бегал, прятался. Ну вот, начал я завидовать, что он - хороший человек, а я - со странностями. Но потом все это прошло, я, в конце-концов - тоже личность - понял я это, и все встало на свои места.
Я понял, что Кешка не играет в хорошего человека, и он стал моим идеалом. Я тянулся за ним изо всех сил, а он тянулся за мной. Мы чудесно дополняли и исключали друг друга. Я делал розу из металла, а он легко уступал место в трамвае. Я играл "Лунную сонату", а он скучную компанию превращал в толпу хохочущих детей. А потом и я уже, почти не задумываясь, подавал девушкам пальто и галантно открывал им двери, а он научился играть на гитаре и задумываться о смысле жизни. Да что там говорить... Кешка, мой добрый и ласковый Кешка...
Это правда. Много раз я пытался изобразить своего друга таким, каким он был тогда, в 79-м году, но только эти корявые и лживые строчки, написанные в момент истины в далеком марте далекого 80-го года передают что-то.
Почему он встретился мне, почему он научил меня доброте и искренности, почему он так рано ушел из нашего мира? Прав ли я, что оплакиваю его, или он здесь, с нами, только наши глаза закрыты?
Мы не поссорились. Я его продал и предал. И даже не за тридцать серебренников. Ни за что, просто так, за фантазии, за свою иллюзию. Эх, дурак я, дурак...
Снял я квартиру недалеко от общаги нашей, в старом доме, и повадились мы с Кешкой по бабам лазить. Серега с нашей комнаты вплотную занялся музыкой, стал диск-жокеем, и почти каждую субботу мы к нему приходили и двух чувих снимали.
Кешка не был святым, но и бабником тоже не был. Он предпочитал или хорошую девушку, с которой можно играть словом "любовь", или ничего. Правда, не всегда это возможно, да и водка... Потом это надоело.
Я очень хорошо помню наш последний день, когда мы еще были с ним настоящими друзьями. В воскресенье, утром, мы сидели у меня на квартире, потом проводили наших подруг до их текстильного общежития и на обратном пути зубоскалили по поводу феноменальной смешливости одной из них. Был самый разгар лета, июнь, и московская зелень еще не успела пропылиться. Как я мог не заметить, что тенистая аллея рядом с "текстилем", по которой мы шли тогда с Кешкой, и теплые утренние пятна солнца на асфальте - это и есть счастье? Сейчас-то я ясно все вижу...
На следующее утро, в понедельник, Кешка должен был ехать в стройотряд, а я уезжал на море. Весь тот день мы провели с ним вместе. Пошли в парк пить пиво, попали в грозу, промокли как собаки, вечером ходили в кино. Это был обычный день. И в то же время он был последним.
Я всю жизнь был "пропорциональным хорошистом", я учился ровно столько, чтобы слыть успевающим и получать стипендию. А Кешка - нет. В ту зиму, на четвертом курсе, он запустил все со страшной силой и уже перед зачетной взялся догонять. Он не вылезал из чертежного зала, а я за это время познакомился с одной девушкой.
Ты знаешь, когда мы бывали с девицами у меня на квартире, то и речи не было о таком чувстве как ревность. То его подруга была более симпатичной, то моя. Мы только подкалывали потом друг друга, причем я - всегда более удачно. Он не обижался, он весело и от души хохотал вместе со мной.
А тут, с этой девицей я словно сбесился, я боялся всего: что я ей не нравлюсь, что у меня иногда щелкает коленка, что она полюбит Кешку... Теперь я понимаю, что все это - глупые иллюзии.
Однажды мы стояли с ним в универмаге на "Добрынинской" и кого-то поджидали. А напротив нас, вдалеке, остановилась какая-то уникальная девушка-дебилка. Она была одета в голубое газовое платье и совершенно немыслимые ее формы, похожие на скрученный в собачку воздушный шарик, вылезали внутри этого платья в самых странных местах, сбоку, еще где-то, еще. Ее внешний вид затягивал взгляд, так везет только один раз в жизни. Снежная баба из замерзшего на Уране углекислого газа. Гусеница парнокопытного шелкопряда. Кошмар.
И вдруг Кешка прыснул и загугукал.
- Ты чего? - спросил я.
- Чтоб у тебя такая жена была, - совершенно искренне пожелал он.
Редчайший случай в моей жизни, когда я затруднился ответить и замер на секунду с перехваченным дыханием, а потом сказал примирительно:
- Сволочь.
...Есть разные люди: одни всю свою жизнь идут прямым шоссе - прямая дорога в рай. Другие идут по тропинке, рядом с шоссе, и они еще иногда успевают нагнуться и сорвать цветок и увидеть лес и речку рядом. А третьи, по своей ли воле, по чужой ли, начинают путь с непроходимых зарослей и многие, почти все, не выдерживают и сворачивают на тропинку, а оттуда на широкую дорогу. И только лишь единицам путь по бездорожью дороже пути по шоссе. Они падают в овраги и ломают ноги, они тонут в болотах и умирают от жажды, но только им доступны бывают огромные поляны цветов и спокойные омуты, в которых спят щуки, только они могут увидеть зарю над озером и ветку молнии над черной тучей. Ведь на шоссе не растут цветы, а вода там только в лужах...
М-да, скажу я.
А Кешка шел своей дорогой. Мне непонятной и, наверное, только он видел меня насквозь и не говорил ни слова. Его все любили еще и за то, что он видел в людях только хорошее. Я вот, например, считаю, что хорошее в человеке должно быть само-собой, а на плохое ему нужно указывать. Дурак я, дурак...
Девушка та была очень хороша собой, Серега. Только у нее не было души, а была одна лишь самочкина мечта - покоя и мужа. А я влюбился, влюбился и потерял голову. Я буквально бегал за ней, я изнывал от своей возвышенной любви, а ведь известно, что в любви сильнее тот, кто слабее любит. Как говорил один мой знакомый, весь парадокс в том, что самые красивые женщины думают только о своей привлекательности - счастливые, прекрасные самки, а женщины, способные самозабвенно любить - некрасивы. Каждый гордится тем, что у него есть. И действительно: зачем симпатичной мордашке - красота души? Так, фантазии...
Потом мы как-то столкнулись с Кешкой в кинотеатре. Мне пришлось их познакомить. И вот тогда все началось. Кешка тоже попал в полосу, когда мечтают о единственной и неповторимой. А эта куколка с огромными глазами и хорошей фигурой вполне соответствовала нашему идеалу. Если добавить сюда то, что она красиво смеялась и была очаровательна...
Она сразу дала Кешке понять, что он - ничего особенного. Мы были для нее маленькими жизненными развлечениями, пробами сил. Разве не лестно, когда два таких жеребца гарцуют вокруг одной кобылки, и одному можно дать кусочек сахара, а другого стегнуть? Она играла с нами, и ей не нужен был сказочный принц, роль которого мы, в силу этой проклятой, прекрасной поры играли вопреки самим себе. Ей нужно было остаться в Москве, и ей нужен был покой и муж. Я ясно, очень ясно вижу все это сейчас, и не могу простить себе все свои тогдашние фантазии.
Мы докатились с Кешкой до ручки. Мы уже не могли смотреть друг другу в глаза и не могли говорить искренне. Ради чего? Ради чего? Ведь я же чувствовал свою позорную роль. Соска-пустышка, которой обманывают маленьких... Я сам хотел этого обмана, зачем, ну зачем? Мираж рассеялся, и я ткнулся мордой в кирпичи. Фантазии юношеской поры обычно ничего не стоят, моя обошлась слишком дорого.
...Новый Год мы решили справлять у меня на квартире с Кешкой, Ириной, так ее звали - мою восторженную любовь - и с ее подругой. Мы суетились вовсю: достали и нарядили елку, переписали почти всю Серегину дискотечную программу, закупили море шампанского... Тридцать первого числа, часов в пять, мы собрались у меня.
...подруга не появлялась, мы остались с Ириной вдвоем. Это был лучший праздник в моей жизни. Не знаю, правда это или нет, но Ирина тоже, казалось, любила меня. Ее огромные карие глаза иногда встречались с моими, и я чуть не летел, когда видел в них то, что ошибочно считал нежностью.
Тут подошел самый светлый момент Нового Года, мы пили шампанское и говорили, и танцевали с Ириной, и снова говорили... После одного танца я мог бы поцеловать ее, но мое чувство к ней было таким возвышенным, таким по-детски нежным...
Потом мы пошли к Сереге на дискотеку в общаге. Там вовсю громыхала музыка, и мы снова танцевали. Потом Ирина закапризничала и ушла, обидевшись даже уже не помню на что, просто так. Она очаровательно капризничала. Ее хотелось бережно держать в ладонях, как вывалившегося из норки трогательно пушистого птенца ласточки. Я был счастлив, мне казалось, что она любит меня, и я хотел бы обнять весь мир.
Да, это было, это было... Ну и что? Про Кешку за эту ночь я не вспомнил ни разу.
А Кешки 1-го января 1980 года уже не было в живых.
Ну вот, я перелетел эту пропасть и весьма удачно вцепился в противоположный склон. Теперь можно ползти наверх и выбираться из ущелья. Но... Что-то замер я на этой скале, и тяжело на сердце, холодно на душе. Надо согреться, а чем согреешься?
НЕобратимый поступок совершил я тогда. Я просто НЕ позвал Кешку отпраздновать Новый Год с нами. А с какой стати я должен был звать его! Да? Говори, говори...
30.12.79 Ночь. Сегодня, точнее уже вчера, мой день рождения по-японски. Что это такое? Это - восемь тысяч дней со дня рождения. Если смотреть на мою жизнь сейчас глазами из будущего, то она, пожалуй, очень счастливая. В ней полно забот, но заботы эти приятны и сулят прекрасные вещи.
Два этих дня занимался дискотекой и вот, 29-го, вчера вечером, наконец, среди страшного бедлама поднялись (как в газетных репортажах) две группы колонок с суммарной мощностью 160 Вт и давлением 0,3 Па. Я включил магнитофон и чистая могучая музыка ударила по ушам. Низы мягко и сочно выстреливали удары барабанов и бас-гитар, резвые ревели голосом Бобби Фарелла, визжали ритм-гитары, орган глушил любой разговор. Пищалки перекрывали весь этот шабаш чистым и высоким звоном. Это было здорово! Ради этого стоило два дня калечить себе руки и пилить, сверлить, центровать, фазировать, считать и т. д. и т. п.
В одиннадцать пришел домой, думал отдохнуть - на тебе - дядя Илюша с ангельским взором. Матюгнулся в душе и легко сдержался внешне. Спросил: "Когда билет?" - Тридцатого, - гора с плеч. Да, я здорово ставлю на этот Новый, високосный год. Что-то принесет он мне.
01.01.80 Сегодня самый черный день в моей жизни. Вчера, в 17.35 Кешку Князева сбила машина. И через три часа он умер в первой градской больнице от травмы черепа. А я в это время запускал дискотеку, радовался качественному звучанию.
Потом с девчонками встречал Новый Год на Варшавке. Потом мы толпой поехали на дискотеку, там танцевали и веселились. Потом разъехались спать, снова собрались на Варшавке. И все это время Кешки уже не было на белом свете, его уже не было с нами...
А3 привез эту ошеломляющую весть на Варшавку. Сначала я даже не сообразил ничего и только потом, как-то вдруг, понял, что это - физическая смерть - упала на Кешку. На нашего Кешку.
Боже, как горько плакал сегодня ГП, какие беспощадные слова:
- Ну что?
- Все.
- Это он?
- Да.
Ну почему именно он?! Так много кругом говна, а хорошие люди, единственные, неповторимые, умирают! Бессмысленная, жестокая смерть Человека двадцати лет от роду. Страшная именно своей бессмысленностью и обыденностью. И между нами осталась, теперь уже навсегда, та натянутость, которая возникла из-за одной девушки, той, что нравилась нам обоим.
...вот теперь нет у меня соперника, нет больше друга. Кешка, Кешка, как ты мог?!
Простенькое стечение обстоятельств, легкое движение мизинчика Судьбы и тупой, страшный, смертельный удар радиатора! И нет больше человека! И три часа ужаса и боли, и нет человека! Нет больше Кешки. Нет его больше! Нет! Нет!
Мне не стыдно плакать. Мне очень горько плакать - если бы слезы помогли...
Мы живем, мы исправно едим, пьем, даже скоро начнем смеяться, но время идет - мы стареем, а он уже вечно молод, и только этот страшный отсчет - девять, сорок, год...
Двадцать лет. Ровно двадцать лет прошло с того года и сейчас, когда я пишу это, мне все так же больно, так же я проклинаю себя и так же прошу прощения у кого-то.