Жил-был в густом и дремучем лесу под городом Смоленском маленький медвежонок по имени Пашка. Достался ему в наследство от родителей домик с небольшой полянкой, где росли вкусные корешки, да много-премного книг. Летом Пашка читал и ухаживал за полянкой, а зимой, как только начинал кружиться в воздухе первый снег, ставил книги на полки, наводил в комнатах порядок и ложился спать.
Сугробы заваливали домик по самую крышу, в нем было тихо, темно и немного страшно. Пашка сладко сопел на своей деревянной кровати и во сне сосал лапу - такая привычка у медвежат. Проходила зима, таял снег, первые лучи солнца заглядывали в окна. Тогда Пашка просыпался и очень недовольный - кто из нас просыпается довольным - шел умываться.
Все бы хорошо, но начал Пашка скучать. Он перечитал все книги, которые теперь пылились на полках, он навел на своей полянке замечательный порядок, и вкусные корешки росли на ней сами. Переделал все небольшие дела, которые обязательно есть у аккуратных медвежат, сел на порог домика, вздохнул и сказал:
- Что-то мне скучно.
Он хотел добавить еще что-нибудь, но подумал и промолчал, потому что разговаривать с самим собой тоже скучно. Еще немного посидел на пороге, потом зашел в домик, лег на кровать, посмотрел в потолок и сказал:
- Наверное, мне нужно найти друга.
А где в дремучем лесу искать друзей? Жили, конечно, рядом всякие звери, но они занимались своими делами и на Пашку обращали ноль внимания. Благородные олени держались вместе, а если и дрались, то только между собой - по семейным вопросам. Крот, который однажды вылез около Пашкиного дома, даже не захотел с ним разговаривать, а только буркнул:
- Некогда мне, - и улез под землю.
Птицы говорили между собой на очень простом языке и постоянно сидели на высоких деревьях. Рыжая лиса Пашку боялась и в душе ненавидела - по своей нехорошей природе, а медвежата поблизости не жили, так получилось.
Полежал Пашка немного, подумал, но придумать ничего не смог. Да и что тут придумаешь? Друга найти трудно. Это только кажется, что можно пойти и познакомиться с кем хочешь. Можно. Но знакомые - совсем не друзья. Чтобы найти друга, самому надо уметь дружить по-настоящему. Пашка умел, но так случилось, что не было рядом никого, кроме холодных змей, да высоко летающих птиц, не повезло.
И тогда Пашка заболел. Он перестал следить за порядком в доме, его полянка заросла сорняками, книги совсем запылились на полках, а Пашка все лежал на кровати, шмыгал носом и грустил, потому что ему даже не с кем было поговорить.
Потом Пашка заснул, и вскоре полная темнота наступила в домике. Никто не видел беспорядка на полках, никто не знал, что под снегом остался лежать неубранный урожай. Никто не знал про то, что где-то живет медвежонок, умеющий дружить.
Прошла зима, луч солнца упал на Пашку, он зашевелился, чихнул и открыл глаза.
- Весна! - орал кто-то за окном во весь голос. - Весна! Наконец-то! Началась! Ур-р-р-а!
- Это сорока, - сказал Пашка. - Это сорока кричит. Вредная птица, спать не дает.
Но спать ему не хотелось. Он посидел на кровати, почесал за ухом. Надо было идти умываться, потом убираться на полянке и сажать корешки. Ох, и плохое же настроение было у него!
- Кыш, дура, кыш! - закричал Пашка, выходя на крыльцо и жмурясь от яркого света. - Кыш!
- Сам дур-рак! - закричала ему в ответ сорока, качаясь на ветке около крыши. - Весну пр-р-роспал! - и улетела сплетничать дальше.
- Проспал, не проспал, какая разница, - бурчал Пашка, пиная кучу сухих листьев на крыльце. - Эка невидаль - весна. Проспал... Тут дел невпроворот, а она туда же... Проспал...
Он сходил на ручей, набрал ведро воды и вылил в умывальник. Подергал за носик, но вода не потекла - засорился умывальник за зиму.
- Ну и не буду я умываться, - сказал Пашка. - Очень надо. Не перед кем мне больно чистым ходить.
Позавтракал он сушеной репой, попил чаю, заваренного смородиновым листом и задумался. Он думал, как будет жить дальше. Долго думал Пашка, но ничего нового не надумал.
Родился я после учебного атомного взрыва в Тоцких лагерях. Вернее, родился в городе, который расположен поблизости от лагерей, и прошло какое-то время от взрыва. Наверное, есть еще знаменательные даты вокруг моего рождения, но отец любил рассказывать об этой. Танки и пехота прошли через эпицентр, как только остыла земля. Скучно, жалко людей.
А я родился. Над Башкирией несся зимний ураган. В роддоме выбило все рамы с одной стороны, и мамы с детьми перебрались на другую, в палаты с уцелевшими окнами. Моя мама говорит, что я был очень спокойным ребенком, только кряхтел.
Почесавшись и попив чаю, я перечитываю написанное и думаю: есть ли какой-то смысл в моем историческом отступлении? Оттенки смыслов есть. А до настоящего понимания далеко; вся книга про это.
Больницы, больницы, больницы моего детства... С пяти лет я болел непрерывно и утомительно. Много времени проводил на койках в различных стационарах, санаториях, и дома, на диване. Там, кстати, приобрел способность читать по лицам людей их мысли. Там, на тех кроватях перечитал всю доступную мне и моим родителям литературу.
"Мальчик был пожирателем книг".
А я был пожирателем новых мыслей и новых идей. Сверхлюбопытство тоже оттуда - из больниц. Понятное желание ребенка знать свое будущее. Ведь что отвечал профессор на вопрос "когда меня выпишут":
- М - м? Марья Ивановна, схему дермозолона поменяйте на четырехразовую.
- А когда постельный режим отменят?
- Хорошо.
И они уходили. Уходили! А я оставался. Была ночь, где-то умер ребенок, и по коридору, из которого падало немного света, бегали медсестры и раздавался чей-то злобный шипящий голос. Я знал, что когда-нибудь умру, это было известно мне. Но тогда, впервые в жизни, я ощутил оскорбительность происходящего со мной. Почему я? Где мои папа и мама? Что я здесь вообще делаю? Так вот идет-идет веселая жизнь, мух недавно ловить научился, лето скоро и - на тебе - больница. Подохнешь здесь и будут по коридору так же бегать и шептаться! Я таращился в темноту детской палаты, все мои соседи спали, и приходилось решать самый сложный вопрос человеческой жизни самостоятельно.
Станешь тут любопытным.
Годам к десяти мои болезни начали отступать. Видимо, они просто осточертели мне. Жизнь звала к себе, и я шел на свет. Вместе с отвязанными дворовыми мальчишками мы убегали на Волгу и учились плавать. Мы играли в догонялки на стройках, где главным финтом был смертельный прыжок с одной кучи плит на другую. Мы играли в настольный теннис и катались зимой на лыжах до изнеможения.
Старший брат, раскрыв глаза, рассказывал мне о Вовке, который собирает приемники. И я тоже раскрывал глаза и начинал собирать чудовищно глупые устройства. Потом мне подарили на день рождения коробку с авиамодельным набором - и первый мой самолет полетел! А второй я улучшил. Он полетел к земле с ускорением свободного падения и треснулся об нее с брызгами и восторженными воплями дворовых мальчишек. А третий самолет, уже с мотором, я понес на станцию юных техников.
В авиамоделизме детство кончилось. Через несколько лет обо мне говорили: "молодой, но многообещающий спортсмен..." С иронией. Были поездки на крупные соревнования, были поражения и награды. Осталось от этого умение делать все что угодно своими руками и делать с наивысшим качеством. Так, как собирают крыло "резинки" или планера.
Была Волга и великолепная природа. В то время около нашего города оставался еще кусочек настоящей Волги. Мой отец вышел на пенсию в 42 года, купил катер и занимался в свое удовольствие охотой, рыбалкой и собиранием грибов. Так он решил основной вопрос жизни - что делать. По-моему, это гедонизьм настоящий был. Однако, для нас с братом это было большим счастьем. Нас брали на рыбалку и охоту с ночевками. Это - счастье, сейчас знаю точно.
Перестав болеть и закалившись в уличных игрищах, я плюнул на запрет бегать и тайком от родителей пошел в секцию баскетбола. Баскетбол поставил меня на ноги. И подарил встречу с настоящим Тренером. Это тоже было важно.
В старших классах было увлечение психологией. На уровне дилетанта: карты Зинера, коэффициент IQ и прочее. Целый год я все делал левой рукой, так как прочитал где-то, что это может способствовать развитию творческих способностей в человеке. Сам процесс был увлекательным. Приходилось учиться держать ложку, нож, зубную щетку, бумажку (пардон). Одеваться, пилить, чертить... Писать приходилось зеркально и привык к этому я довольно быстро. Но учительница математики, очень спокойная и педантичная учительница, доходила до истерики. Зачем это нужно?! - примерно так звучал скрытый в истерике вопрос. Интересно, - говорю я. Иногда были небольшие сбои в восприятии, как бы раздвоенное восприятие. Без наркотиков, все под контролем. Жить вообще было интересно.
Учился я по-прежнему, в одно касание. За последние два года средней школы с подачи матери закончил заочную при физтехе. Больше всего мне понравился вопрос: "Почему в зеркале правое и левое меняются местами, а верх и низ нет?" Он единственный и запомнился. Ерунда все это была - работа обычная.
И вот, и вот, и вот...
Мы подошли с вами, друзья, к первой развилке нашей пещеры. Я уезжаю учиться в Москву!
Как говаривал Последний Бойскаут:
- ура.
Середина семидесятых годов. Торжество маразма. Сияющие гастрономы на Ленинском проспекте, набитые деликатесами и нищие, утлые магазинчики по всей стране, включая, естественно, и город, в котором я вырос.
- Ребята, сегодня нужно колоть лед на проспекте в честь двадцать пятого съезда КПСС.
- А просто колоть лед нельзя?
- Кто это такой умный? Просто - нельзя.
Просится противопоставление, просится обличение, просится из меня наружу жид, желающий сыграть на противоречии и получить свою выгоду.
На самом деле все гораздо сложнее, и другая, лучшая часть меня, вытаращив глаза, пыталась разобраться в происходящем. Задача была слишком трудной для того возраста. Я - лидер от рождения, видел, что она уже сформулирована и смело шел в темноту туннеля искать решение. Юность кончалась, а в юности я привык ходить быстро. Подземные туннели же, как известно, сырые, низкие и тесные.
Все, что я расскажу - правда. Здесь не будет ни капли вымысла, ни малейшей попытки выгородить себя; я не желаю показаться лучше или хуже, чем есть на самом деле. Просто очень жаль, что так случилось в моей жизни, жаль порой до слез, когда один, когда не надо никому демонстрировать свое спокойствие. Расчетливое спокойствие.
Шесть лет назад молодой человек, которого еще изредка окликали "мальчик", поступал в один из самых "трудных" вузов Москвы. В его голове носились обрывки мыслей и мечтаний насчет научных открытий, самоотверженной работы на благо науки... Он не прошел по конкурсу и поступил в другой вуз - технологический - борющийся за звание передового. Поступил по справке, в которой проставлены были набранные баллы.
Учился молодой человек из рук вон плохо. Закончил первый семестр с пятью тройками и серьезно...
В физтех я не прошел по конкурсу (возможно, по здоровью) и страшно переживал это. Переживал по-детски: они посчитали меня середняком! Истеблишмент не принял меня! Много чего было намешано в тех переживаниях. Главное, что запомнилось - это ощущение стены. Впервые в жизни я уперся в стену, как мне тогда казалось, своих возможностей.
На самом же деле я счастливо избежал операции по кастрации чувств.
Сегодня, наблюдая за отличными специалистами (физтехи там тоже есть), которые под предводительством какого-нибудь осла, в какой-нибудь ослиной конторе решают чужие проблемы за минимальную зарплату, я поневоле сравниваю их с группой онанистов обоих полов, сидящих в комнате с открытой дверью. Когда-то им сказали, что они умны, и ум надо развивать. Затем, развивая самую простую часть ума, научили удовлетворяться, постигая сложности квазибинарных разрезов с двойной эвтектикой. Потом, подергав за леску и убедившись в ее прочности, зачитали приговор: дверь закрыта.
Их шеф, обделенный умом, но не лишенный чувств, частенько заглядывает в ту комнату и потешается над специалистами и специалистками, виртуозно решающими "свои собственные" задачи. Он говорит в открытую дверь: "Ребятки, у нас общая цель - достижение блаженства", - и продает по всему миру видеозапись. "А!" - вскрикивает в комнате русский. "Бэ", - говорит шведка. "Бэ-а", - добавляет финн.
Шефу я прощаю. Осел есть осел. Хотя, разговор о нем впереди. А вот "классный специалист"... Мне кажется, стоит поднять голову. Мне кажется, нужно одеть штаны и выйти за дверь. Нужно повнимательнее разглядеть лицо шефа, вдруг - человек? И можно и нужно пойти по темному коридору назад, к тому туннелю, к той развилке, мимо которой за ручку провел меня Господь Бог.