Козловский Э.А., Каракозова З.А. : другие произведения.

Она прошла это... Рассказ очевидца

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 7.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    История с географией ссыльной семьи, рассказанная очевидцем.


  --
  --
  -- Я прошла ЭТО...
  -- (История с географией одной ссыльной семьи)

Каракозова З.А., Козловский Э.А.

Предисловие

   Зою Андреевну Каракозову (девичья фамилия - Полякова), 1924 года рождения, очень скромную, интеллигентную, щупленькую женщину, как называют, "божий одуванчик" мы перевезли из Волгограда к нам в Москву после перелома бедра. Родственников у 81-летней бывшей учительницы там не оказалось.
   Бог не дал ей детей - здоровье не позволяло, но наградил уникальной памятью и умением излагать свои воспоминания. Она помнит имена, даты рождения и судьбы всех своих родственников. Родственников же у Зои Андреевны было и осталось очень много, и судьбы у каждого разные. Помнит большую часть своих учеников по имени и фамилии, насчитывающих около тысячи человек. И мы уговорили Зою Андреевну рассказать про свое житие-бытие - чего зря время терять, лежа на кровати.
   А жизненный путь у нее, как и у миллионов репрессированных, был крайне не легок. Всю жизнь она скрывала от всех, что была репрессированной. Даже своему мужу, с которым прожила 40 лет, рассказала об этом Зоя Андреевна лишь перед его смертью, в 1985 году. Невозможно представить себе, какой силы страх руководил ею, каких усилий воли стоило столь долгое молчание этой маленькой женщине.
   Лишь из Астраханской области в списке "Мемориала" числится 12000 репрессированных. Ко всему населению области это составляло около 2-х процентов. Казалось бы - какая мелочь. Но сколько судеб исковеркано, сколько слез и крови пролито, сколько людей физически и морально уничтожено. Для чего???
   А лучше ли было тем, кого не "забрали"?
   В голодовку 1933 года в Союзе, особенно на Украине и в Поволжье, люди умирали миллионами. У колхозников отбирали хлеб не только колхозный, но и личный. До последнего зернышка!!! Отбирали, якобы, излишки.
   Итак, купили диктофон, нарисовали семейное дерево, и вот я - муж племянницы Зои Андреевны, считываю перенесенные с диктофона на компьютер записи, наговоренные ею, набираю текст, вношу уточнения. Решили начать с описания ее жизни. А дальше - как пойдет, и будет ли востребовано.
   И если Вам это будет не интересно, то останется память о предках нашим внукам и правнукам. Уже сейчас им крайне любопытно, откуда же они произошли, кто их прародители, какова их судьба.
  

Глава 1. 1927 год, НЭП - новая экономическая политика

   В дельте Волги между судоходным притоком Табола и узким притоком Банновка, в 60 километрах от Астрахани находилось большое зажиточное село Каралат, оно и сейчас существует. В нем в 30-х годах проживало более тысячи жителей, занимавшихся рыболовством в Каспийском море-озере. В основном ловили рыбу осетровых пород: белугу, севрюгу и осетра. Из других пород оставляли только сазана да судака. Все другие породы рыб считались сорными, их выбрасывали обратно в море. Заготавливали также воблу, которую вялили для еды зимой. Пойманную рыбу возили в Астрахань и сдавали "торговцам". На вырученные деньги от продажи рыбы приобретались необходимые продукты и вещи.
   На одном из подворьев села у моего дедушки Полякова Ивана Ивановича и бабушки Екатерины жили три сына с семьями, имея общее хозяйство: Василий Иванович, Андрей Иванович - мой отец и Степан Иванович - младший брат. Всего в семье насчитывалось 18 человек. Были у них еще две сестры, которые жили у мужей, и два брата. Четвертый брат Федор Иванович с семьей некоторое время жил вместе с ними, но после гражданской войны отделился. Потом отделился и пятый брат Иван Иванович с семьей.
   После смерти родителей, оставшиеся в подворье, три брата решили поделить нажитое за многие годы имущество. К этому времени в подворье недалеко друг от друга было построено 5 домов. Было принято, что младшему брату Степану, как наследнику, передавался дом отца. Старшему брату Василию Андреевичу досталось два дома: в одном, находящемся внутри двора, жила его семья; другой, выходящий на улицу, сдавался учителям - недалеко была школа.
   Нашей семье достались два предварительно выстроенных новых дома. Второй дом предназначался для моего старшего брата - Сергея, когда тот женится. Кроме того, каждой семье досталось по корове, по лошади и имущество для хозяйства. Одна лошадь оказалась лишней, но она пригодилась, так как нашу лошадь нечаянно утопила зимой в Волге моя сестра Таисия.
   Обычно каждый дом был разделен как бы пополам. В одной половине жили, в ней была русская печка. В другой - находились амбар и летняя кухня, к ним примыкала терраса под будущую веранду. Дома снаружи и изнутри были покрашены голубой масляной краской, потолок, окна и двери - белой. В большом доме жили зимой. В начале весны перебирались в меньший дом. Веранда в нем пока еще была не застеклена, но кушали мы всегда только на веранде, закрываясь от жгучего солнца парусами.
   В амбаре хранились рыболовные снасти для осетровых рыб и сети, которые назывались "оханы". Там же были лари, отведенные под продукты для кормления большой семьи: ржаная, пеклеванная и белая мука, крупы и овощи. Все это у нас не выращивалось - привозилось из Астрахани. На так называемых "вешалах" чердака висела вяленая вобла. Там же вялилось и мясо. Икра и свежая рыба хранились в "ледниках". У каждого брата были свои хлев для коровы, конюшня, баня и рыболовецкое судно. Ледник был общим.
   Двор у нас был большим, почва - глинистая. В дождик двор становился слякотным, обувь очищали о вбитые в землю скобы и мыли в корыте. В доме ходили в чакчурах - домашней обуви. В жаркое время глина превращалась в асфальт, и часто перед засыханием мы, дети, вырисовывали на ней узоры, которые держались по нескольку недель.
   Отец был отличным хозяином, все знал, все умел. Со старшим сыном Сергеем они часто "убегали" в море на ловлю рыбы, бывая там иногда и по месяцу, на своем плашкоуте или "подчалке" - так называлось парусное рыболовецкое судно. В нем была каюта для отдыха и люки для хранения рыбы. Моторов и весел не было, имелся лишь шест для отталкивания на мели.
   Женщины обычно нигде не работали, занимались домашним хозяйством и детьми. Детей в каждой семье было много. О контрацепции не знали, да и церковь не разрешала предохраняться. Так, у моих родителей было восемь детей - выжили два сына и три дочки: Таисия (1910 г.р.), Сергей (1912 г.р.), Михаил (1919), я (1924) и Галя (1925). Галя была очень красивой девочкой, похожей на отца, и он ее сильно любил. Она умерла, прожив всего 3 года.
   Еще три сестры умерли от различных инфекций почти сразу после родов до моего рождения. Детей было бы и больше, если бы отца не забирали воевать сначала на первую мировую, а потом и на гражданскую войны. Мама была, как она говорила, семь лет солдаткою. В гражданскую войну отец воевал на стороне "красных" в районе Кутаиси. На войну забирали и всех остальных братьев. В это время участникам войны выдавали пособия, но их было недостаточно, и женщины работали на бахче, выращивая и убирая арбузы, дыни и тыквы.
   Единственной обязанностью женщин, касающейся рыболовных дел, была заточка напильниками металлических крючьев со снастей, на которые "ловили" осетровых рыб. Все крючья должны были быть очищенными от ржавчины, блестеть и быть очень острыми, так как крючья должны были зацепить осетра за любое место. "На ржавчину" никакая рыба не шла. Крючьев же было на снастях несколько сотен. В устьях рек, куда осетровые шли на нерест и обратно в море, снасти висели на "балберках", которые служили для удержания снастей и наблюдения за ними. В 30-х годах этот, крайне браконьерский способ ловли был запрещен. Разрешалось ловить лишь сетями. Но даже и в наше время браконьеры, особенно в пределах узких границ Калмыкии на Волге, ловят осетровых на крючья в больших количествах.
   Вставали обычно в 8 часов. Раньше всех вставала мама - ей надо было напоить и накормить корову, лошадь и куриц - другой живности не держали. Затем готовила в печке еду для всей семьи на целый день. Как правило, готовилось несколько блюд: щи или суп; запеченное картофельное пюре, замешанное на яйцах - "дрочёна"; каша, чаще пшенная; ну и, конечно, обязательно ставили самовар.
   Пили почти всегда (если было молоко) "калмыцкий" - зеленый плиточный чай. Это - когда плотно прессованные вместе с ветками чайные листья завариваются в воде пополам с молоком, добавляются по вкусу немного соли и масло сливочное или топленое баранье сало. Впервые попробовавшим, этот чай не всегда нравится. Но постепенно к нему привыкнув, понимают, что более сытного и вкусного чая не бывает. К чаю давался пирог из чисто белой муки. Самыми любимыми были пироги с капустой и осетром, которые выпекались в печке.
   Мясо подавалось в щах или супе только по праздникам. В дни постов готовилась постная пища. Великий пост очень строго соблюдался. Перед каждым приемом пищи перед иконой молились сначала взрослые, а потом дети, но это от нас не очень требовали. Позже вешать иконы в доме стали запрещать. Взрослые и дети кушали за разными столами. Каждому ставились отдельные тарелки, давали деревянные ложки, что свидетельствовало о достатке в доме. С общего блюда ели только икру. Пирогами и рыбой делились с соседями, особенно с вдовами, потерявшими в прошедшие войны своих мужей. Они с благодарностью все принимали.
   На ужин, если не оставалось или не хватало подготовленной на день еды, на стол ставилось блюдо свежепосоленной черной зернистой икры, и нарезался хлеб. Чаще подавалась ястычная (в жирной оболочке) икра. Хотя она и считалась третьесортной, но была очень вкусной. Зернистая, очищенная от ястыка икра, хранилась в бочках и шла на продажу. Особенно ценилась паюсная икра, годная для длительного хранения.
   У каждого ребенка в семье были свои обязанности: сходить туда-то, к тому-то, купить что-то и т.п. Любимым нашим блюдом была вяленая вобла. Очень умел наш отец ее не только посолить, выдержать, но и провялить. Вобла развешивалась на чердаке, который назывался "подловка". Вобла была излюбленной едой в семьях рыбаков, поэтому ее заготавливали всегда очень много. Из нее готовились и суп и пироги, ее ели и вяленую и отварную. Отправляясь куда-либо, мы, дети, поднимались на чердак, отбирали несколько самых лучших вобл, шли на кухню, отрезали ломоть свежеиспеченного мамой ржаного хлеба, и где-нибудь во дворе с великим удовольствием съедали эту воблу, а потом запивали волжской водой из бочки, стоявшей на телеге посреди двора. Ни о каких санитарных предосторожностях мы тогда и понятия не имели. Поев воблы, мы уходили гулять.
   Нас, дошкольников, особенно ни в чем не ограничивали. Наказаний особых не было - дети слушались и почитали родителей. Лишь однажды, когда я, видать, сильно пошалила за столом, отец, молча, взял меня за руку, отвел в темный амбар, посадил в угол и закрыл дверь. Я, конечно, плакала, кричала, как всегда. Но никто не промолвил ни слова, никто не заступился, и, главное, мама. Не помню, кто меня освободил из этого плена.
   Я очень любила сладости, часто проникала в чулан и таскала конфеты, которые от меня прятали. За это меня мама иногда отшлепывала. Даже будучи в лагерях отец меня никогда не наказывал, и если что-то было не так, всегда говорил: "Ух...". И этого было достаточно. Был он очень добрый.
   Мы все часто болели. Перенесли почти все детские инфекции: корь, дифтерию, скарлатину и т п. Михаил был самым слабым мальчиком. И когда однажды сильно заболел, решили перед смертью его окрестить, как требует православие. Своих мужиков в доме не было - все ловили рыбу. Шел по селу Абрамыч, так звали одного селянина. Женщины затащили его в дом и уговорили быть крёстным. Так и окрестили. Выжил Миша.
   Сергей учиться любил. В 12 лет окончил начальную школу (другой в Каралате не было). Учительница была одна на все 4 начальных класса. Учиться дальше в Астрахани отец не разрешил - надо было помогать по хозяйству.
   Таисия очень хотела учиться, но были младшие братья и сестры, за которыми надо было ухаживать, и ей не удалось закончить ни одного класса школы. Ей исполнилось уже 17 лет, была "на выданье", очень видная, и за ней увивалось много поклонников. Приехал однажды свататься один довольно состоятельный бухгалтер, работавший на промысле, который принадлежал одному из рыбовладельцев. Но отец ему отказал:
   - Мы же не привыкли жить так вот, с чемоданами, переезжая с места на место. Мы - люди с хозяйством. Нам хозяин нужен.
   У Таисии же был на примете другой, с богатым отцом, имевшим несколько магазинов. Однако в 1929 году пришла в дом сваха, предложившая посвататься за Сергея Дербасова, тоже не из бедной семьи, старше Таи на восемь лет. После ее согласия начались приготовления к свадьбе.
   Помню, пришел к нам жених. Принято было перед свадьбой продавать косу невесты. Меня, как самую маленькую, 5-летнюю сестру посадили на стул напротив жениха, дали в руки плетку или что-то вроде этого, чтобы я стучала ею, если жених дает за косу мало денег. Начались торги. Жених дает за косу рубль, мне шепчут:
   - Говори: "Мало"! Проси больше.
   Я машу плеткой и кричу:
   - Мало!
   Так договорились до какой-то суммы. Жених дает мне эти деньги, а я чувствую себя очень гордой, что тоже участвовала в свадебных приготовлениях. Деньги положила в копилку - "кошку" с прорезью на спине. Обычай продавать косу, видимо, сохранился с дальних времен, когда невесте перед свадьбой обрезали косу, и женщины носили всегда платки. В наше же время девушки носили одну косу, а после замужества заплетали две. Обычай носить платки постепенно утратился.
   Свадебное платье Таисии шила лучшая портниха Каралата - мать жениха. Она была специалисткой по свадебным платьям. Перед свадьбой на телеге через все село перевозилось к жениху приданое невесты: сундук с отрезами и носильными вещами, которые со слезами на глазах укладывала мама; мебель - резное красивое трюмо и такой же буфет, стол со стульями, тумбочки под цветы; а главное, постель с периною, одеялом и подушками. Все это покупалось заранее и стоило дорого. Правил лошадьми мой младший брат и был очень горд этим.
   В церкви назначалось время для венчания. Перед венчанием жених ждал невесту у входа в церковь. Меня на венчание не взяли, и я из-за этого горько плакала. Из церкви шли пешком - карет в Каралате не было.
   Невеста, как было принято, шла жить в дом мужа. А дом у него был очень большой и богатый. Обстановка в доме была близка к городской, видимо, потому, что сестры Сергея Дербасова учились и жили в Астрахани.. Братьев и сестер у него было также много - два брата и три сестры. Одна из сестер даже училась в одном классе с Давидом Ойстрахом.
   Свадьба продолжалась целую неделю. И у невесты, и у жениха были построены огромные шатры, обтянутые парусами. Родни было много, человек до 70. Столы ставились буквой "Т", вокруг столов - скамейки. По периметру шатра также ставились скамейки - для любопытных, им раздавали сладости. Любопытные выглядывали и из промежутков между парусами. Подарков от гостей не требовалось, главным было - оказать честь хозяевам своим присутствием. Столы "ломились" от угощений. Из Кизляра (Дагестан) была привезена бочка красного вина "Чихирь", закуплены сладости, консервы и прочее, приготовлено огромное количество рыбных блюд.
   Гуляли через день то в семье жениха, то в семье невесты. Очень хорошо пели русские народные песни. Частушек не было. Плясали, веселились, били посуду "на счастье". Играл гармонист, а то и два. Гармонисты на селе были очень уважаемыми людьми.
   В общем можно сказать, что жили мы по тем временам зажиточно.
   Отец с Сергеем обычно с хозяйством справлялись сами. Лишь на некоторое время нанимали работника, помогавшего по хозяйству и в рыбной ловле, и няню, ухаживающую за детьми. В дальнейшем это обернулось трагическими последствиями - живших в одном подворье всех трех братьев с семьями, нанимавших работников, репрессировали. Таисию, имевшую мужа и носившую другую фамилию, а также двух братьев отца - Федора Ивановича и Ивана Ивановича, не очень успешных в хозяйстве, не тронули.
   Несколько слов о моих предках.
   Прадед мой со стороны отца Поляков Иван Иванович, родился в 20 годах 19 столетия в Нижегородской губернии. В 50-е годы переехал (или сбежал?) в Каралат, где стал заниматься рыболовством. Там и женился. Его дело продолжили сыновья (в том числе мой дед, тоже Поляков Иван Иванович, около 1850 г. рождения) и внуки. К последним относился и мой отец 1885 года рождения.
   По материнской линии известен лишь дед - Егор Макаров, около 1850 года рождения, довольно зажиточный купец. Хоть и считался пьяницей, но вошел в историю Каралата как достойный меценат. Жена его Дарья, калмычка, тоже 1850 года рождения, воспитывалась у очень богатого предпринимателя Бурлакова, и посему была достаточно образованной. Однако и ей иногда "попадало" от подвыпившего мужа. Умерла в 1931 году, пережив мужа на 16 лет.
   Следует отметить, что калмыцкие "корни" (черные волосы, скуластость и особый разрез глаз) оказались очень сильными, а некоторые из них проявились даже в пятом поколении, у праправнуков.
   У Макаровых было 10 детей: 5 сыновей и 5 дочерей. Двух "купеческих" сыновей "красные" расстреляли в 1919 году, в этом же году бык заколол третьего сына, четвертого расстреляли в 1937 году. Лишь один сын дожил до 1956 года и умер своей смертью. У дочерей судьба сложилась чуть полегче. Одна - 19-летняя красавица, пытаясь "выбраться" вместе с мужем из России в Иран, а затем в более зажиточную Америку, утонула вместе с кораблем во время шторма на Каспии. Мать мою вместе с Поляковыми и со мной отправили в ссылку, где она и умерла. Остальные дочери умерли своей смертью в 50-60 годах.
   Ох, как не сладко жилось всем не расстрелянным "купеческим" и "кулацким" детям в советские годы! О мытарствах их потомков пойдет разговор в следующих главах.
  

Глава 2. Ликвидация кулачества как класса. Ссылка.

   В конце 20-х годов стало в селе как-то неспокойно. Начали создавать колхозы. Я помню, сидя на печке, как проходило собрание в нашем доме, как самом вместительном, о вступлении в рыболовецкий колхоз. Более зажиточные семьи уже стали высылать в спецпоселения у города Каспийска Астраханской области. В феврале 1930 года вышло Постановление Совета Народных Комиссаров "О ликвидации кулачества как класса".
   Судьбы каралатцев решали сельские активисты - наиболее бедные и не особенно желавшие и умевшие трудиться. Заходили во двор, описывали все имущество, а после ареста всё отбирали. Скот, а иногда и дом, доставались колхозу. Имущество забирали активисты или "раздавали" населению: доставали какую-нибудь вещь, поднимали вверх, кричали: "Кому?" и кидали в толпу, которая с боем бросалась за ней.
   Репрессии дошли и до нас - арестовали моего дядю Степана и его семью. Дядю расстреляли в Астрахани - ведь он проходил военную службу в Петрограде в охране царевича Алексея. Его жену и 16-летнего сына Константина в 1930 году выслали в спецпоселение Астраханской области. Жена сошла с ума, ее поместили в "психушку", а Константина решили отправить подальше от Астрахани - сын врага народа все-таки. Уже стали высылать на север Европейской части: в Великий Устюг, Мурманск, на "Соловки".
   Отобрали дом у Дербасовых - семьи Сергея Михайловича - мужа Таисии. Их не сослали, а предложили переселиться в сарай типа "землянки", который в дальнейшем использовался как туалет. Но они там жить не стали. Незамужние сестры перебрались в Астрахань к старшей сестре, имевшей маленькую комнату. Сергей Михайлович с семьей пожил сначала у нас. Но так как наши дома были уже описаны, то они перебрались к друзьям в татарское село Яксатово, где их и приютили на зиму. К лету они также переехали в Астрахань к старшей сестре. Ссылали многих, и в Астрахани появлялось свободное жилье. Устроившись работать начальником снабжения в трамвайное депо, Сергей Михайлович быстро получил разрешение на заселение в свободную квартиру и нашел такую в бывшем каретном дворе на улице Ходоят-Эмельбекле (потом Епишина). Перед войной Сергей Михайлович квартиру коренным образом переделал. Когда перебирал пол, дети находили под полом различные женские безделушки, камешки и украшения.
   В предчувствии ареста многие зажиточные семьи, бросив все свое хозяйство, "убегали" в соседние республики или в очень отдаленные места России и там обосновывались в качестве "вольных". Некоторые и не зажиточные просили у соседей денег, сколько могут дать, и тоже уезжали. Их доводилось встречать и в Тобольске и в Надыме. Сбежавшая в Махачкалу сестра отца предлагала это сделать и ему, но он отказался:
   - Куды? Хозяйство все же!
   Многие из нашего села иммигрировали из России или пытались это сделать еще в гражданскую войну. Кому-то удавалось добраться сначала до Ирана, а затем и до Америки или другого государства, кому-то нет. Как уже говорилось, один из кораблей (шхуна) с эмигрантами затонул во время шторма на Каспии недалеко от Махачкалы. Погибли все. После гражданской войны какая-то связь с иммигрировавшими родственниками была, но потом прекратилась.
   Наступил 1931 год. Вроде немножко как бы позатихло в селе, меньше стали, как говорили, "забирать". Ну, например, арестовали четырех зажиточных братьев Кузнецовых - дома у них были большие, кирпичные. До нас доходили слухи о том, что, в соответствии с Постановлением СНК все более-менее зажиточные, те, у кого было описано имущество, уже были арестованы и высланы. Отец несколько успокоился было. Но, видимо, увеличили план по раскулачиванию и аресты продолжились. Арестовали моего дядю Василия с женой, дочкой и 5-месячным сыном.
   Однажды, выбежав со двора на улицу, я увидела идущую по ней шеренгу людей. Спрашивают:
   - Девочка, где двор Андрея Ивановича Полякова?
   Я им показала, а сама помчалась к своей лучшей подружке. Оказывается, это была комиссия, которая произвела у нас повторную, более тщательную опись имущества.
   Видимо, успокаивая нас, отец со мной и Мишей, сестрой Таисией с мужем и дочерью Галей поплыли отдыхать на баркасе под парусом в село Яксатово, в так называемые "сады" - там росли плодовые деревья. В Каралате деревьев не было, фруктов не сажали, вокруг была голая глинистая степь. Только после войны стали сажать виноград, персики, яблоки и другие фрукты и овощи - поселок стал зеленым. В Яксатово же после войны садов не стало - всех татар оттуда выслали, село опустело и зачахло.
   В это время маму вызвали в сельсовет и сказали, что нас выселяют. Маме, конечно, стало плохо, так как не было ни мужа, ни детей. На нее кричали и требовали сказать, куда скрылись муж и дети. О том, что они в гостях, ей не очень поверили. Тут же собралась комиссия, и ей с братом и сыном приказали быстро собираться. Погрузили на катер и повезли по направлению к Яксатово, в сторону Астрахани. А мы в это время возвращались обратно и вдруг услышали, как со встречного катера раздался истерический крик женщины. Это кричала мама. Нас, кроме семьи Таисии, стали пересаживать на катер.
   11-летний брат Михаил, который закончил 4 класса, и уже представлял себе все последствия этого события, бросился в Волгу, поплыл к камышам и скрылся там. Милиционеры бросились в погоню. Мы кричали, чтоб он вернулся, но напрасно. В конце концов, его всего мокрого поймали и швырнули на катер. Родители стали его упрекать. Это было 12 июля 31 года. Было голубое, голубое небо, и светило ослепительно яркое, палящее солнце. Жара.
   Привезли нас в районный центр Камызяк, высадили, построили и повели "под ружьем" в отделение милиции. Люди выбегали с дворов на улицу, и слышно было: "Ведут, ведут...". Нас жалели. Кто-то из толпы пытался нам что-то передать. Милиция не разрешала. Привели нас в контору ОГПУ, доложили, видимо, о хорошо проделанной работе, всех переписали и отправили снова на катер.
   Остановились в Астрахани, на причале Эллинг, заложенном еще во времена Петра 1. Здесь был сборный пункт. Это был огромный инфекционный городок, построенный в конце 19 века греком для изоляции больных при вспышках холеры. Во множестве бараков находилось уже большое количество раскулаченных со всей Астраханской области.
   Отец нашел здесь своего брата Василия. Тут же оказался и племянник - Константин. Городок был окружен высоким забором, входящим далеко в Волгу. Купаться разрешалось - стояла сильная жара, и мы, дети, купались целыми днями. Взрослых мужчин отвозили куда-то на работы. Женщины оставались с детьми. Питались, кто как может. Делились с соседями. У единственного выхода из городка стояла охрана. Разрешали свидания. Метрах в тридцати от проходной стояли родственники и перекликались со ссыльными. Крик стоял оглушительный. Приносили передачи, в основном пшено и сухари. Приходили и к нам родственники.
   Однажды пришла моя сестра Таисия. Маме как-то удалось выйти вместе со мной за проходную, но когда мы стали удаляться, охранники закричали:
   - Гражданка, вернись..., гражданка, вернись!
   Маме пришлось вернуться. На меня не обратили внимания, и я добежала до Таи. Она повезла меня в Астрахань. Приехали на трамвае на рынок "Большие Исады". Я впервые увидела город и трамваи - все было так интересно, в диковинку. А, главное, я увидела циркачей. Особенно понравился мальчик, который так сильно изгибался, что голова оказывалась между его ног. Я пыталась потом это повторить - не получилось. Тая сытно накормила меня в столовой. Побродили еще по Астрахани, и, что-то купив в магазине, она привезла меня обратно. Очень просила маму оставить меня с собой, но мама подумала, подумала и сказала:
   - Нет, я ее тебе не оставлю. Уж если что-то случится - будем вместе.
   Второго августа нас погрузили на баржу и отправили на железнодорожную станцию Астрахань-2. Там стояли вагоны - "теплушки". Погрузили в вагоны. Как не просились братья, чтоб им разрешили погрузиться в один вагон, не позволили. Кого куда и с кем - все было расписано.
   Самое сильное впечатление осталось у меня от момента, когда тронулся эшелон: крик, плач и падание на колени женщин. И этот крик, душераздирающие вопли я до сих пор помню. И даже много лет спустя, когда я подъезжала к Астрахани, у меня перед глазами всегда всплывала эта картина.
   Поехали. Нас ни чем не кормили, воды не давали. Почему-то состав долго кружился около Астрахани. Некоторые ссыльные при проезде станций из окон вагонов выбрасывали записки, чтоб их отослали по почте по указанному адресу. Однажды я, сидя на нарах и глядя в щелочку, увидела, что все вокруг бело, и закричала:
   - Ой, снег, смотрите, снег, верблюды!
   Оказалось, что это был Баскунчак, солевое озеро.
   В конце концов, оказались в Тамбове. В нашем вагоне было семей 5-6. Две-три семьи располагались на верхних нарах, вещи лежали внизу. Поступила команда получать питание. Отец пошел за ним. Оказалось, что выдавали листья капусты "с гнильцой" и воду. От капусты все отказались. Знали, что будут отправлять, и многие запаслись продуктами: хлебом, сухарями и т.п. Но готовить никто ничего не мог, не на чем было.
   Туалета в вагонах не было. В чистом поле, но не в лесу и не на станции, чтоб не сбежали, поезд периодически останавливали. Охранники вставали вдоль состава. Поступала команда: "Выходи". Все быстро выпрыгивали из вагона и строились в один ряд. Проходила проверка. Умерших в пути выносили из вагонов и складывали вдоль путей, не зарывая в землю. По команде: "Оправиться" все снимали штаны, и, не обращая внимания друг на друга, оправлялись. По команде: "По вагонам" - все быстро залезали в вагоны. Воду брали лишь на водокачках.
   Охранники жили в трех зеленых пассажирских вагонах. Их сильно боялись. Чего боялись - неизвестно. Боялись всего: расстрела или еще более сильного наказания? Очень запуган был советский народ за прошедшие годы.
   После смерти родителей, оставшиеся в подворье, три брата решили поделить нажитое за многие годы имущество. К этому времени в подворье недалеко друг от друга было построено 5 домов. Было принято, что младшему брату Степану, как наследнику, передавался дом отца. Старшему брату Василию Андреевичу досталось два дома: в одном, находящемся внутри двора, жила его семья; другой, выходящий на улицу, сдавался учителям - недалеко была школа.
   Группу ссыльных вместе с семьей моего дяди - Василия Ивановича Полякова отправили из Тавды раньше нас. Их посадили на пароход, вещи погрузили в трюм. Отец решил схитрить - перенес наши вещи на пароход, думая, что таким образом нас все же отправят вместе. Но не тут-то было. Нам, как не умоляли, не разрешили переезжать вместе с братом на новое место жительства. Ни в коем случае!
   Пароход ушел вместе с нашими вещами, и Василий Иванович с женою, дочерью, двумя племянниками и внуком, которому было 5 месяцев от роду, были направлены на самой нижней палубе парохода неизвестно куда.
   Через несколько дней подогнали баржу. Мы погрузились на нее, и буксир потащил ее по рекам Тавда и Тобол до города Тобольска, расположенного на Иртыше, в месте впадения в нее Тобола.
   Выгрузились на площадке, огражденной высоким деревянным забором, спускавшимся прямо в Иртыш. Там уже были люди, которые прибыли раньше. Нас посадили на телеги и повезли через Тобольск вверх на гору. Помню лестницу, спускающуюся к Иртышу, построенную, как говорили, еще шведами. На горе находилась бывшая тюрьма, которая была превращена жителями в общественный туалет. Сказали:
   - Очищайте камеры и живите в них.
   Ссыльные были в основном не грамотными, послушными - ОГПУ и ВЧК умели работать. Но тут все взмолились:
   - Лучше нас держите на открытом воздухе, на траве, чем заставлять нас чистить эти туалеты и жить там. Мы так жить не можем, лучше нас уничтожайте, чем подвергать такому унижению.
   Разрешили. Тут же около тюрьмы, на взгорье мы и расположились. У нас с собой, кроме постели, подушки, одеяла и какой-то посуды, ничего не было.
   И вот живем мы под открытым небом, ждем отправки. Через несколько дней дается команда спуститься опять к реке. Посадили нас на пассажирский пароход. Расположились, кто как мог рядом с машинным отделением. Вверху, видимо, были каюты.
   Я из любопытства решила однажды ночью, когда все спали и охрана в том числе, походить по пароходу и заблудилась. Стала плакать. Вышла из каюты какая-то женщина и стала водить меня по пароходу и спрашивать, из какой я каюты. Я, плача, показываю пальцем, что живу внизу. Она не верит, так как я была более-менее прилично одетой. В конечном итоге меня нашли обеспокоенные родственники. Мама стала причитать: "Ведь посадят, и отца, и меня...".
   И снова никто не знал, куда нас везут. Запомнился водораздел при впадении Иртыша в Обь - слияние коричневой и прозрачной воды.
   Ночь. Отец решил покараулить, чтобы последние наши вещи никуда не исчезли. В кармане брюк в кошельке, как у нас называли, "гаманке" он прятал все деньги - 26 рублей. И уснул, видимо. А утром, проснувшись, обнаружил, что кошелек исчез. Он знал, что рядом с ним сидела какая-то девушка. Когда он обратился в сопровождающую милицию, и даже к капитану парохода, ему ответили:
   - Да, ехала, но мы обыскивать ее не будем, мы не имеем таких прав. Она комсомолка.
   Великое это было звание в 31 году.
   И вот нас, несколько семей, подвезли к высокому берегу Оби и привели в поселок, так называемый Черный Мыс. Там уже были поселения. Некоторые спецпереселенцы, как нас называли, прожили там год и более. Как потом узнали, невдалеке, на другой стороне реки находился городок Сургут. Жили здесь и "вольные". Запомнилось, как одна женщина, которая надеялась встретить кого-нибудь из своих знакомых и, не встретив их, подошла к нам и стала угощать пирогом с картошкой.
   Был уже конец сентября, наступала зима. Шли дожди вперемежку со снегом. Мы остались практически без одежды и без денег. Стали распределять кого куда. Нас - несколько семей, которые ехали ещё с Астрахани в одном вагоне, привели к бараку, а точнее, просто к бревенчатому срубу без крыши, потолка и пола, и сказали:
   - Достраивайте и живите, кормитесь, как можете.
   Мама положила на пеньки от срубленных деревьев половые доски, накрыла клеёнкой и сделала временное укрытие, где мы питались и жили. Дожди шли почти непрерывно, а потом начались и заморозки. Так началась наша первая зима.
   Потом, конечно, в срубе положили крышу, потолок и пол. Стали делать русскую печку из глины. Глину сбивали кувалдами. Кирпича не было. Достали где-то несколько кирпичей, чтобы можно было чугуны на печку ставить, готовить. Сделали общие нары. Все семьи вплотную располагались на этих нарах. На ночь расстилали на нарах все, что у кого было, на день сматывали эти постели к изголовью. Позже разделились по семьям: две семьи жили в одной комнате, две - за стенкой. К зиме было наскоро построено несколько рядов бараков. За водой ходили на Обь - довольно далеко. Черпали воду ведрами и несли их на коромыслах.
   Печка была нашим убежищем. Там хранились продукты и мы согревались. Дом был продуваемым, стены и потолок промерзшими. Топилась часто и "буржуйка"- железная печка для согревания воздуха, на ней тоже готовили. Во время топки печек с потолка капала вода, как дождик. Только следующим летом на потолок насыпали землю, и "дождь" прекратился, утеплили дом, сделали "завалинки.
   Очень беспокоился за все отец. Он всегда принимал главное участие во всех делах. И вот он узнает, что брат его Василий находится на поселении в Верхнем Мысе, в 80 км от нас. У него были наши вещи. Кто-то должен был туда поехать. Отец стал ходить в милицию, упрашивать. Упросил. Разрешили поехать маме. Поплыла она на катере, который ходил по Оби. Нашла Василия с семьей.
   - Ох, и замучался я с Вашим сундуком - сказал Василий при встрече.
   Поговорили, погоревали. Племянника, Константина, с которым он прибыл на поселение, отослали еще дальше на север в поселок Новый Порт, куда затем выслали и семью Василия. Как позже узнали, в 37 году Константина забрали в тюрьму. Видимо, что-то не то сказал или сделал. Миша случайно увидел Константина в Салехарде - заключенных вывели убирать снег на улице. У Кости в тюрьме украли сундучок со всеми вещами, и он работал в одном пиджачке. Миша предложил ему свои вещи, но тот отказался:
  -- Меня все равно расстреляют, а у тебя самого, как я вижу, нечего одеть.
   В Салехарде его, 23-летнего парня и расстреляли.
   Василий помог маме погрузиться на катер. Приехала обратно, открыла сундук и стала с любовью вытаскивать из него вещи, которые в спешке успела взять при аресте - кастрюльки, чугунок, кухонные приборы и одежду. Мы все заахали, перебирая каждую вещицу, и были такие счастливые. Наконец-то у нас хоть что-то появилось.
   Работать заставляли всех. Летом отец с бригадой забрасывали с лодки невод, а зимой ставили сети через проруби глубиной до метра и более. Летом, кроме того, каждый трудоспособный должен был заготовить определенную поленницу дров и выкорчевывать пни для очистки территории для следующих бараков - ссылки только начинались.
   Зарплату платили мизерную. Она почти вся шла на уплату пайков, которые выдавали по карточкам: по 4 кг ржаной муки с отрубями в месяц на иждивенца и по 12 кг муки работающему, а также кусочек мыла, немного крупы, сахара и т.п. Полагалось выдавать еще что-то, но чаще всего не выдавали - не было, не завозили.
   Спасала тайга, по сути, она кормила нас. Были в ней и орехи, и ягоды, и грибы. Последние у нас, астраханцев, не очень-то почитались. За ведро сданных ягод выдавали 1 м. кв. фланели, из которой шили одежду. Но главными были кедровые орехи. Били палками по стволу кедра, шишки слетали, их собирали в мешки, высушивали, катали, отделяли орехи от скорлупы, просеивали на ветру и клали на печку.
   От Сургута мы были отделены речкой. Там был рынок. Но, чтобы попасть туда, нужен был пропуск. За нашей стенкой жил перевозчик через реку, он и помогал нам кое-что продать и купить на рынке. Чтобы купить хлеба, продавали даже последние рубашки и кальсоны.
   Мой брат, 12- летний Миша, узнав, что в поселении нет 5-го класса, все время пропадал в тайге, ставил капканы на зайцев, собирал ягоды - кормил семью. Приходит однажды с белым зайцем под ремнем, а мама спрашивает:
   - Где ты взял зайца, ты его наверно из чужого капкана вытащил? Не может быть, что ты сам поймал...
   Зайца мы съели, а из шкурки сделали мне воротник.
   И вот он заболел брюшным тифом. Ни врача, ни фельдшера в поселении не было. Маме как-то удалось положить Мишу в Сургутскую инфекционную больницу и навещать его - она уже болела сыпным тифом в 21-м году и знала что это такое. Врачи были опытные, пожилые и категорически запрещали приносить с собой любую еду. Однажды, после криза, на 13-15 день болезни мама достала где-то 3 печенинки и угостила все-таки Мишу. Болезнь обострилась, и ей сильно досталось от врачей. Миша все же выздоровел.
   А умерло от тифа тогда много людей.
   Мне было шесть с половиной лет и очень хотелось учиться. И вот я увязалась за соседской девочкой, третьеклассницей, в школу, где учили лишь до 4-го класса. Школы, по сути, не было. Было что-то вроде сарая, где временами собирали спецпереселенцев, а днем в нем учились дети. Ни парт, ни учебников, ни тетрадок не было. Мы садились все вместе на очень длинные скамейки. Доской служили закрашенные краской доски. Это и было наше учебное пособие. Учителей тоже не было. Уроки проводил ссыльный, так называемый "избач". Спрашивал, умеет ли кто из нас что-либо написать. Ну, например, мой сосед Витька Зелинский сумел написать слово "лампа", что меня сразило. Мы становились на колени напротив скамейки, она и была нашей партой. Что-то писали. Таков был урок письма. Потом был урок чтения. Кто умел читать, что-то читал, а мы просто сидели и слушали. Учились в любую погоду 6 дней в неделю. В морозы, которые доходили до 40 градусов, закрывали все лицо платками, оставляя только глаза.
   Строилась школа, и вскоре мы перебрались в недостроенную школу. Это был уже второй класс. Почему меня перевели во второй класс, я не знаю. Я еще ничего не умела. Со мной дополнительно занимались и папа, и мама, и братья. Помню, как мама учила меня писать слово "самовар". У нее был "химический" чернильный карандаш, и на какой-нибудь книге между строк я училась писать. Но мне ничего не давалось, все было так трудно, так как ни букваря, ни других пособий не имелось. Не хватало терпения у братьев и все называли меня бестолковой:
   - Боже мой, что с ней будет? Господи, что из нее получится? Она совсем ничего не понимает.
   Иногда кончалось и подзатыльником. Михаил, закончивший 4 класса еще в Астрахани, был по тем временам очень грамотным человеком, он то и давал мне подзатыльники.
   В новой школе уже появилась первая учительница по образованию, моя тезка, Зоя Ивановна. И меня ребята стали дразнить "Зоей Ивановной", особенно Витька Зелинский, который, приплясывая, припевал:
   - Зой Иванна, щи кипят, каша пригорела, дети плачут, есть хотят. - А мне какое дело?
   Мне было обидно.
   С учительницей я и научилась читать. Уже были контрольные работы по арифметике. Во всех классах я всегда была самой маленькой, самой худой и самой молодой. Сажали меня всегда на первый ряд, а на физкультуре - стояла последней. Но я хорошо прыгала и хорошо бегала.
   Население было почти все неграмотным. Было принято постановление о сплошной ликвидации неграмотности, и нас, учеников, посылали учить поселенцев грамоте. Мы ходили по баракам и домам, выискивая тех, кто был неграмотным. Кроме того, нас заставляли искать и снимать в бараках иконы. Некоторые нас выгоняли, другие начинали учиться. Непослушных сначала вызывали к коменданту - низшая ступень начальства, а затем и "в органы", с которыми шутки плохи. Начинали ходить в школу "как миленькие".
   Несмотря на все творившееся вокруг, большинство молодежи России в сталинские времена было от души предано Советской власти, верило в "светлое будущее" - пропагандистский аппарат и цензура работали на полную мощь. Даже мы, ссыльные дети, учившиеся вместе с "вольными" - детьми охраны, обслуживающего персонала, переселенцев - сильно страдали оттого, что нас не принимали ни в пионеры, ни в комсомол, не приглашали на собрания этих организаций. Надеть красный галстук пионера было несбыточной мечтой каждого ссыльного школьника.
   Вышел закон сначала о всеобщем начальном образовании, затем о неполном среднем образовании. И в 1932 году в школе открыли 5-й класс. В принудительном порядке всех 30-летних и старше переростков, даже из близлежащих поселков, собрали в этот класс. Пошел в 5-й класс и мой брат Миша.
   Уже появились более грамотные учителя - подвижники. Приехала из Восточной Сибири семья учителей - очень образованные педагоги. Многому от них я научилась и, главное, полюбила литературу. Все девочки нашего класса в дальнейшем пошли учиться в педагогические училища. Да рано умерли эти педагоги. Сначала, в 40 лет, сильно болевший туберкулезом муж - математик и мастер на все руки. Он своими руками делал спортивные снаряды, оборудовал все классы. Вскоре, в 35 лет, умерла и его жена - директор школы, прекраснейшая учительница русского языка и литературы, оставив пять девочек от 4 до 16 лет.
   Обычно вечерами мы, дети, сидели на печке и грызли кедровые орехи. Внизу стояла буржуйка. Однажды мама решила меня искупать и поставила на буржуйку кастрюлю с водой. Вода почти закипала, а я решила попрыгать через веревку. Веревка зацепилась за кастрюлю, и она опрокинулась прямо на меня. Страшно обварилась. Досталось больше всего ногам. Когда мама снимала чулочки, кожа вся осталась на нем. Как я орала, боль была дикая. Побежала мама искать что-нибудь - соду или постное масло - не нашла. Завязали мне ноги тряпками.
   Слышали, что в поселке вроде бы открылась амбулатория. Отец посадил меня на спину и понес туда, но в амбулатории, кроме марганцовки, ничего не было. Негде было ни сесть, ни лечь. Стояла посреди маленькой комнатки только одна скамейка. Поставили меня на колени, чтоб лучше было видны раны, помазали марганцовкой ноги и завязали какими-то белыми тряпками. Вот и все. Через 3 дня снова перевязка. Не приведи бог испытать кому-либо боль, когда срывают повязки. Я дико орала. Опять мочили тряпки марганцовкой и обматывали ими ноги. Раны заживали очень долго и плохо. Видимо, слаба была, не было сопротивляемости организма.
  
   Наступил 1933 год, голодный год.
   Поселение Черный Мыс все более разрасталось. Все время поступали новые ссыльные. Бараки стояли уже в 4 ряда, занимая огромную территорию. Постепенно часть ссыльных отправляли в разные точки Обской губы. Вся Обская губа была нашпигована ссыльными.
   Отбирали для работы по вылову рыбы наиболее крепких по здоровью ребят и мужчин. Вызывали всех спецпереселенцев по очереди. Была дана команда - принести все имеющиеся на руках документы, справки о болезни, службе в армии и т.п. Все отбирали. Никто не должен был оставлять у себя ни одного документа! Чтоб не было даже повода для реабилитации! Мы были "никто".
   Отбирали и все ценности, вплоть до обручального колечка. Если обнаруживали что-либо запретное, не сданное - сажали даже в тюрьму. Так, посадили в тюрьму и моего дядю Василия, заподозрив, что он скрыл имевшееся у него золото, хотя он и в жизни-то его не видел. Поняв, что отобрать у него уже больше нечего, отпустили. И он голодный с группой охраняемых ссыльных прошел из тюрьмы обратно 80 километров в 40-градусный мороз по льду Обской губы, страдая от грыжи и радикулита, нажитых от тяжелого рыбацкого труда еще на Каспии. Пришел весь ободранный и худой. В 54 года Василий выглядел 80-летним стариком, впрочем, как и все его ровесники. Мы предложили ему взять немного низкосортной крупы, но он ее не взял:
   - Не дойду я с ней до дома, сил не хватит.
   Его с семьей вскоре перевели в Шугу, а затем в Новый порт на Обской губе, что почти на берегу Карского моря. Через год он и умер от болезней, оставив жену и дочь с полугодовалым ребенком. Перед смертью бредил, жалел, что не взял тогда крупу для своей семьи.
   В июне 33 года, когда сошел лед, нас и еще несколько семей посадили на баржу и буксиром привезли в один из поселков на речке Шуга, впадающей в Обскую губу со стороны Ямальского полуострова. В "поселке" стояло 3 чума и сарай, поэтому жили мы прямо на шаланде в большой длинной каюте, где находилось более 30 коек. Для одиноких девушек была выделена отдельная каюта. Весь нижний этаж шаланды занимали трюмы.
   Отец с сыном Сергеем были поставлены на приемку рыбы. Катер возил их судно по разным рыбацким бригадам, где они загружали выловленную в Обской губе рыбу и доставляли к шаланде.
   Шаланда представляла собой рыбообрабатывающий комбинат. Женщины разделывали рыбу. Работали и девочки с 12-летнего возраста - по трафарету краской надписывали бочки. Я тоже хотела работать, но меня, 8-летнюю, не брали. Мужчины солили рыбу, плотно упаковывали ее в бочки, которые герметично закрывали и спускали в трюмы. Велся строгий учет и нумерация всей продукции. Очень строго следили, чтоб не пропала ни одна рыбина.
   Михаил, как самый грамотный, был назначен выдавать "талоны" на обед (деревянные дощечки с надписями - бирки). Без бирок не кормили. После обеда бирки снова возвращали ему. Обед состоял из похлебки из третьесортной рыбы, которая не шла на обработку. Завтрака и ужина не было - питались, кто как мог.
   Мама устроилась вытапливать рыбий жир. На берегу стояли котлы, и в них из рыбьих внутренностей вытапливался жир. Затем он тщательно процеживался, заливался в бутыли и применялся в медицине. Единственное, что разрешалось использовать ссыльным - отходы после вытапливания жира. Мама пекла пироги из этих отходов. Сначала мы ели с охотой, но потом организм не стал их принимать, было противно.
   На берег привозили новых ссыльных. Бывало так, что от голода они еле выбирались из шаланды. Некоторые без помощи не могли идти. Много ссыльных умирало в дороге. В одной семье из пяти человек до Шуги добрался лишь один дедушка, да и тот вскоре помер. Мама выходила им навстречу и давала рыбные отходы, они с жадностью все съедали.
   Вскоре вышел приказ: в целях исключения воровства запретить нахождение посторонних лиц на шаландах. И всех женщин и детей, не принимавших активного участия в переработке рыбы, направили за 18 км от шаланды в поселок Хе. Это было вольное поселение, где жили зыряне, бежавшее от англичан в гражданскую войну с берегов Белого моря, и несколько семей ссыльных. Нас всех поселили в нескольких комнатах на почте, так как почтой использовалась только одна из комнат. Работы никакой не предлагалось - живите, как хотите. А как жить без продуктов и денег - неизвестно. Мама ходила по домам и искала хоть какую-либо работу. Изредка удавалось помыть кому-то пол, постирать белье. За это ее кормили, иногда приносила еду и мне.
   Через некоторое время почтовое начальство возмутилось - не место спецпереселенцам в государственном учреждении. И нас отправляют через Обскую губу шириной около 80 км в поселок Ныда. Там был только сарай без дверей, с разбитыми окнами и с длинными рядами нар, закрытых сеном, видимо, бывшая конюшня. Пробыли мы с мамой здесь не очень долго. Нас снова отправили в Шугу, где работали отец и братья. Нас, уже всех вместе, и еще несколько семей посадили на баржу и отправили, как говорили, на постоянное место жительства в поселок Аксарка, что восточнее Салехарда километров на 80 по течению Оби.
   Приплыли. Нас снова направляют в недостроенный барак с длинными рядами нар. Но там была уже крыша и пол. Наступала зима, и барак был весь промерзший. С окон свисали сосульки льда. В нашем бараке разместили 6 семей. На одной стороне барака была русская печка, для обогрева других семей выдавали "буржуйки".
   Вокруг была тундра, леса не было. Для топки буржуйки искали и использовали любой прутик, любую щепочку. Местами были кустарники, их срезали и тоже использовали для топки. Бараки достраивались, на крышах было много щепок. Однажды я забралась на крышу, чтобы набрать щепок, но меня сразу же окликнул часовой:
   - А ну, быстро слезай отсюда, а то сброшу с крыши.
   При топке буржуйки мы не находили места, где бы спрятаться от "дождя", падавшего с потолка. Подставляли под капли все, что могли подставить. На нарах я и прожила до 1938 года.
   За аренду места на этих нарах приходилось платить - ежемесячно высчитывали 360 рублей из мизерного жалования отца. Денег оставалось лишь на хлеб.
   Как я не любила и боялась мыть пол под нарами! Но приходилось. Отец придирчиво все проверял. Однажды комиссия присвоила нашему бараку первое место за чистоту и порядок. Наградили кусочком земляничного туалетного мыла. Отец пришел с собрания и вручил его мне.
   Периодически устраивали проверки. Строили всех, выкрикивали фамилию и давали расписаться, в том, что ты на месте, т.е. не сбежал. Хотя за все время ссылки не было ни одного побега - бежать было некуда.
   В Аксарке Сергей поступил учиться в техникум при рыбоконсервном комбинате, принадлежащем раньше какому-то купцу. Но вскоре комбинат перевели в Салехард. Река Шайтанка отделяла комбинат с массой бараков для ссыльных от города.
  
   1933 год - это не только голодный год. Начался еще и страшный брюшной тиф. Сначала заболела я. Мама сидела со мной. Помню, как отец где-то раздобыл кусочек пирога, принес его мне и положил рядом на подушку. Я смотрела на пирог, но есть его не могла, не хотела. Мама все плакала и говорила:
   - Если только ты умрешь, то я не выдержу. Я уже похоронила четверых детей, больше - не смогу.
   Выходила она меня. Я была очень слабой и не могла ходить без помощи. Училась ходить, держась за ухват, - других палок не было. Когда я стала чуть-чуть подниматься и понемногу ходить, заболела мама.
   Больных становилось все больше. Объявили строгий карантин и около каждого барака поставили активистов - не разрешалось переходить из барака в барак. Помогала милиция. Ни врачей, ни амбулатории не было. В один из бараков стали собирать всех тифозных больных. Там был единственный ссыльный фельдшер. Мама уже болела тифом в 21-ом году, когда вымирало Поволжье, и знала что это такое. Поэтому, уходя в больницу, она сказала всем присутствующим:
   - Прощайте. Я, наверное, сюда не вернусь - это были последние слова, которые я слышала от мамы.
   Заболевает и брат Миша. Он в прошлом году уже переболел тифом. И поняв, что он заболел тоже, стал плакать. Я уговорила его идти в больничный барак. В то время как он лежал там без сознания, буквально за марлевой перегородкой умирала мама. Когда пришел в сознание, соседский парень ему и говорит:
   - Мишка, а твоя мать умерла.
   Старшего брата в Аксарке не было. Его послали ремонтировать рыболовецкую технику в Ямбуре, что в 80 км севернее от Аксарки, в устье Обской губы. Отпустили его в Аксарку только через несколько дней после смерти мамы.
   Надо было хоронить маму - ее приказали убирать из барака. Было 24 декабря. Самые сильные морозы. Земля насквозь промерзшая. Остались мы вдвоем с отцом. По сути, на ногах был только он один, да и то сильно контуженный в 1-ую мировую войну. Отец стал упрашивать всех, чтобы помогли вырыть могилу. Вроде и соглашаются соседи, но ведь все были истощенные болезнями и недоеданием. Еле нашли доски, чтоб смастерить гроб, с огромным трудом сняли верхний слой земли для могилы - так и захоронили. Отец упал на могилу и долго плакал. А я стояла рядом и умоляла, теребя его за полушубок:
   - Папа, папа, ну пошли. Папа пойдем...
   Пришли в барак и сели за стол. У отца был круглый хлеб. Отец, сидя за столом, стал на коленях резать этот хлеб и раздавать по кусочку всем, кто принимал участие в похоронах. Другого абсолютно ничего не было. В этот день мне исполнилось 9 лет.
   До конца 34 года была карточная система. На талоны выдавали за деньги муку. Печь хлеб приходилось самим. Сначала отец попросил соседку испечь нам хлеб. Один раз она испекла его, но на второй раз отказалась:
   - Дядя Андрей, я вам печь хлеб больше не буду. Пеките как-нибудь сами.
   И отец, ни разу не пекший хлеб, и, не зная, что такое квашня, начал это дело. Я, со слабыми после болезни ручонками, и он, с трясущимися от переживаний и контузии руками, стали месить тесто. Сидевшая рядом соседка, у которой были муж и пятеро детей, нам ничем не помогала. Тесто все же замесили, разделили на караваи. Надо насадить на лопату. Тут и возникли проблемы: хлеб растекался, куски теста свисали с лопаты и падали на пол. Что-то все-таки получилось.
   Приехал Сережа из Ямбура. Я в это время приклеивала кожуру картошки к металлической буржуйке и к трубе. Сергей крутит во все стороны головой и спрашивает:
   - А где мама?
   Я ничего не могла сказать. Ответила сидевшая рядом на нарах соседка:
   - Сергей. А мать умерла.
   И я вижу, как лицо его посерело и стало похожим на лицо смертельно раненого человека. Мне стало его так жалко, и я, не зная, что делать, предложила ему поесть испекшиеся кожурки:
   - На, поешь. На, поешь. Они вкусные.
   Долго он так стоял, потом, молча, опустился на сундук. Через два дня уехал обратно.
   Пришел к нам как-то комендант и говорит отцу:
   - Андрей Иванович. Ты один, больной, дети еще малолетние. Можно я к вам подселю одинокую женщину. Она в семье мачеха, и взрослые сыновья, обзаведшиеся своими семьями, выгоняют ее из своего барака. Ей деться некуда. Возьми ее к себе.
   И она приходит к нам. Оказалась приличной женщиной, и все домашние дела взяла на себя. Хорошо относилась ко мне, не обижала. Звали мы ее "Кузьмовна", видимо, Кузьминична. Соседские ребята говорили даже:
   - Дядя Андрей, ну женись на ней, ты же одинокий.
   Было отцу в то время 48 лет. Но он говорил:
   - Нет, жениться я не буду. Не надо мне другой жены.
   Прожила она у нас около полугода, но затем устроилась в более подходящем для нее месте - кто-то из начальствующего состава пригласил ее помогать по хозяйству. Конечно, ей было у одинокого вдовца управляться гораздо легче. Позже к ней переехали две ее дочки.
   Отец с бригадой неводом ловил рыбу. Он был в бригаде как бы главным - тащил на себе так называемую мотню, находясь иногда по пояс в ледяной воде. Остальные вытаскивали невод на берег. Рыбу сортировали. Больше всего попадался муксун, пыжьян, сырок, реже - щука и лещ и очень редко - осетровые, которые в основном забирало начальство. Тут же стоял плашкоут, куда вперемежку со льдом засыпали пойманную рыбу для дальнейшей переработки на рыбокомбинате в Салехарде. Работали каждый день, без выходных. Никаких средств защиты от ледяной воды, конечно, не было. Рыбу ловили в своей повседневной и, чаще всего, единственной одежде. Это в конечном итоге и вызвало у отца гангрену ног.
   Я иногда стояла недалеко от рыбаков и смотрела, как они ловят рыбу. Бывало, что, когда отвернется начальство, кто-нибудь бросал мне рыбину. Подняв, я быстро прятала ее под одежду и кругами, чтоб никто не видел, уходила домой. Выживали, кто как умел. Ведь даже удочкой рыбу не разрешалось ловить, хотя жили на широченной Оби, где было полным полно всякой пресноводной рыбы.
   В 1935 году отменили карточки, и хлеба можно было покупать сколько угодно. Появилась даже теплица - стали продавать картофель. Но денег не было - зарплату иногда задерживали до 9 месяцев. Все же жить стало немного полегче.
   Отцу становилось все хуже. Он попросился, получив справку от фельдшера, на более легкую работу. И его перевели в "пожарку" "отбивать часы" - стучать по железной балке в соответствие с количеством часов - часов-то ни у кого не было. Работа посменная.
   Дочь Василия - Валентина вышла замуж за аксаркского ссыльного и вскоре с дочкой, двумя детьми и матерью переехала в Аксарку. Жить им оказалось негде, и они переселились к нам. Потеснились, отец выделил им отгороженный закуточек в нашем углу барака.
   Семья стала большой, и надо было что-то добывать на еду. Плыла как-то баржа с картошкой, картошка замерзла, сгнила, и ее выбросили на берег. Мы с Мишей брали саночки, вооружались ножом и железкой и выковыривали изо льда эту картошку. Набирали с тазик. Это так нас спасало. Картошку размораживали в горячей воде, варили, отбрасывали гнилье, чистили, толкли, поливали подсолнечным маслом, если такое было, и ели. Как же это было вкусно, да еще, если давался кусочек рыбы! Отец сделал ямку под полом, куда заложил мешок картошки и соленый балык, который приготавливал сам.
   Через год перевели с Нового Порта в Аксарку и мужа Валентины. Часть жителей барака перевели в Салехард, освободилось место, и семье выделили угол. Валентина с семьей поспешно собрались и перебрались в свой угол. Видимо, они понимали, как тяжело было их содержать.
  
   Миша в 1936 году закончил 7 классов, пропустив 2 года из-за отсутствия 7-летней школы. Ему исполнилось 17 лет. С 12 летнего возраста каждое лето он работал постоянным матросом по приемке рыбы вместе с Сергеем, который закончил в Салехарде училище при рыбокомбинате, и был уже специалистом. Надо было ездить по Оби и принимать рыбу у артельных рыбаков на тонях. Рыбу носили на носилках. Как рассказывал позже Михаил:
   - Я уставал так, что не мог двигаться, убегал в лес, залезал на дерево - прятался - и плакал. Сергею же одному никак не удавалось справиться с носилками, и он кричал: "Миша! Миша! Где ты? Помоги мне"! Я слышал Сергея, но не мог ничего поделать, не было сил. Кто-нибудь из рыбаков все же помогал Сергею.
   Миша одновременно с работой сдал экзамены в педагогическое училище, в сентябре поступил и перебрался в общежитие в Салехарде. Мы остались с отцом вдвоем. Отцу становилось все хуже и хуже. Когда отец дежурил, я оставалась одна, боялась и часто приглашала одноклассницу ночевать со мной, тем более что у нее в бараке было очень тесно. Однажды ночью наш барак заполнили какие-то люди. Я не спала и все слышала.
   Оказывается, отец шел на работу, у него сильно поднялось давление, и его начало качать из стороны в сторону. Он стал напевать молитву. Гулявшая поблизости молодежь, увидев это, посчитала:
  -- Ну и напился же дядя Андрей, да еще и поет!
   Отец упал. Когда они подошли ближе, увидели, что здесь не в пьянке дело, и привезли его к не очень грамотному фельдшеру в медпункт. Фельдшер посмотрел на него и сказал:
  -- Нет, таких больных мы в больницу не принимаем, везите его домой.
   Ребята его домой и привезли. Утром пришел фельдшер, ничем не помог и снова грубо подтвердил:
   - У нас в больнице не старческий дом, мы Вас принять не можем, лечитесь, как хотите.
   Работать отец уже больше не смог, видимо перенес инсульт. Работал и обеспечивал нас лишь один Сережа, да и того на зиму посылали работать на ремонтный завод в Ямбуру. Я хотела устроиться на работу, но отец не разрешил - надо закончить 7 классов. Тяжелое это было время: Миша учился, Сергей уехал, я ходила в школу. И отец часто плакал от беспомощности. Я за ним ухаживала.
   Наступил 1938 год. В 13 лет я заканчивала 7-й класс и все-таки очень хотела из Аксарки уехать. Однажды приходит к нам молодая женщина и говорит:
   - Зойка. Ты, говорят, собираешься уезжать отсюда, учиться?
   Я подтверждаю.
   - А с кем же останется отец? Пусти на квартиру, мы с мужем будем за ним ухаживать.
   Пустила. Ухаживали они за отцом хорошо, и я поехала в Салехард сдавать экзамены в педагогический техникум. Сдала отлично. Приняли. Стала жить в общежитии. Выдавали стипендию 105 рублей, из них 100 рублей высчитывали на питание, а на мыло, баню и другие расходы оставалось 5 рублей 30 копеек в месяц.
  
   Сергею шел уже 26-й год, пора было жениться. Однажды он приехал в Аксарку, и его начали сватать к одной женщине, уже имевшей ребенка. Женился. Жена - Ольга оказалась вполне порядочной, хорошей женщиной. Разобрала нары, переоборудовала наш уголок, под ее руководством разобрали старую печку и сделали новую с отдельными плитами на две семьи. Навела порядок. И отец был под присмотром. Ухаживавших за отцом молодоженов попросили искать другое место для жилья. У отца началась влажная гангрена ног, "заражение крови", он сильно страдал и кричал.
   Перед смертью отец говорил нам:
  -- Дети, вы обязательно отсюда уедете. Вас освободят, и вы поплывете на большом белом пароходе первым классом.
   Не сбылось: Мишу забрали на войну, я из ссылки сбежала, а Сергея на долгие годы задержали на заполярном Севере.
   Умер отец в январе 1940 года. Похоронили рядом с мамой. В эту же могилу похоронили потом и несколько умерших детей Сергея.
  
   Сейчас на месте кладбища в Аксарке, на костях погибших ссыльных, построен новый микрорайон. Не осталось ни памятника, ни одной таблички, ни одной записи о том, кто здесь был похоронен.
  

Глава 3. Великая Отечественная война

  
   Война началась, когда я сдавала государственные экзамены в техникуме. Шло распределение всех учителей на работу. Из Ленинграда приехала "вербовщица", которая упорно уговаривала нас, успешно окончивших техникум, поступать в Ленинградский педагогический институт им. Герцена на специальный факультет народов Севера. Мне очень хотелось в Ленинград. Но, взвесив все: отсутствие более-менее приличной одежды, намечавшаяся, по слухам, блокада Ленинграда - отказалась.
   После окончания техникума Михаила направили учителем в интернат поселка Таркосале, теперешнего Уренгоя, что на правом берегу Обской губы в устье реки Пур. Когда-то на этом месте был город Мангазея. Еще при царе Алексее Михайловиче, в этом городе проводились исторически сложившиеся ярмарки, куда съезжались ненцы и купцы не только Западной, но и Восточной Сибири. Продавалось много пушнины и национальной одежды. Города теперь не существует, но ведутся раскопки.
   Ссыльных и переселенцев начали вызывать в Салехард для прохождения комиссии и отправки на фронт. Но вышло Постановление, запрещающее брать на фронт репрессированных. Ссыльных возвратили на свои места. Михаила перевели в поселок Восяхово, что южнее Салехарда. Здесь жили зыряне, которые сбежали из северной части Европы при высадке туда англичан еще во время Гражданской войны. В 1942 году это Постановление отменили, и всех ссыльных стали отправлять на фронт. Призвали в РККА и направили на фронт и Михаила.
   С зырянами и ненцами мы общались редко. Зыряне имели свой язык, жили в деревянных домах, по-европейски. У ненцев мы иногда осенью покупали мясо оленины, красивую одежду и обувь из оленьих шкур. Жили ненцы в чумах, посреди которых разжигался костер, и варилось в котлах оленье мясо. Зимой ели мороженую сырую рыбу - строганину, отрезая острым ножом тонкие пластинки. Кстати, недавно на даче пробовала такую северную строганину из муксуна со специальной приправой (ненцы приправ не использовали). Объедение!
   Я выбрала учительство в школе районного центра Ныда, где некоторое время уже жила. Бригада из школьных учителей и работников Исполкома летом ездили по тоням с концертами для рыбаков. Воспользовавшись этим, я тайно добралась до Тюмени, сдала экзамены и была зачислена на заочное отделение педагогического института. Вернулась обратно в Ныду. Проработала там 2 года на полутора ставках, а мне выплачивали лишь за одну. Поинтересовалась в бухгалтерии, там сказали, что, действительно, мне не доплатили, но больше, чем за один год, компенсировать это не могут. Получила более 3-х тысяч рублей - огромные деньги. Отнесла их в сберкассу. Думала, что все равно уеду отсюда в Тюмень или сбегу домой в Астрахань - деньги пригодятся.
   Летом 1942 года в поселок Надым пригнали огромное количество ссыльных из Молдавии и Западной Украины. Нужно было открывать школу. И меня направили туда заведующей новой школой. Это была даже не школа, а простой барак. С собой из Ныды я привезла около десятка парт, учебники, пособия, тетради и другие школьные принадлежности. Учителей набрала из числа жен геологов, которые с удовольствием стали работать. Мне же одной среди ссыльных работать было страшно - мне было уже 18 лет. Я поехала в Ныду, пошла в РайОНО и заявила:
   - Я отработала в Надыме 2 года. Учебный процесс наладила. Достаточно. Дайте мне место учителя в Ныде.
   Мне сказали равнодушно:
  -- Мест нет.
   Жила в Ныде у подруги - директора интерната для ненецких детей. Пароходы в Тюмень уже не ходили - закончилась навигация. Кормилась, чем придется: иногда давала миску супа повариха интернатской столовой, пригодились и карточки, не использованные в Надыме. Через некоторое время мне позвонили по телефону и предложили место учителя в средней школе. Учителей по образованию было недостаточно. Учителями работали люди разных специальностей, но в основном люди образованные. Учили и так называемые административно ссыльные немцы и финны, высланные из Ленинграда.
   Периодически всех вызывали в отдел НКВД подтвердить свое пребывание в ссылке. По этому поводу мы серьезно не переживали. Вместо паспорта нам выдавали листочек с отметкой соответствующей статьи. У меня была, кажется, 176 статья.
   И вот в 1945 году я получила очередной отпуск, отпускные и, не уволившись с работы, первым пароходом уехала в Аксарку. Взяв вещи Михаила, находившегося на фронте, отправилась в Тюмень сдавать экзамены и, втайне замышляя, уехать с Севера. Пароход из Аксарки ходил только до Салехарда. Там встретила одноклассницу Михаила, которая приютила меня до отправки пароходом на Омск.
   Пароход пришел только через 2 недели. Ехать до Омска, а потом до Астрахани все-таки побоялась, вышла в Тобольске и села на пароход до Тюмени - областного центра. Опоздав, я стала сдавать экзамены вместе с тремя инвалидами войны, которых, как льготников и героев, опрашивали условно и зачисляли в институт. Сдала экзамены за курс и я. Отпуск заканчивался, надо было возвращаться к месту работы. Возвращаться в Ныду или оставаться в Тюмени мне очень не хотелось, не хотелось быть под надзором НКВД.
   Все студенты разъехались, я осталась в общежитии одна. Тоска невероятная. Не знала, что делать. Да еще со мной были вещи Михаила, который сообщил, что на Север больше не вернется. Однажды шла по улице и плакала. Это заметили две красивые нарядные девушки, остановились и пригласили меня на танцы в соседний сад. По дороге и в перерывах между танцами под аккордеон рассказала понемногу о себе. Девчонки сказали:
   - Мы тебе поможем. Приходи завтра к 9-ти часам утра к Горисполкому, сядь на скамейку, мы к тебе подойдем.
   Ночь не спала, все думала, не обманут ли. Рано утром нашла Горисполком и стала ждать. Показалось, целую вечность. В назначенное время приходят девочки и приносят мне командировочное удостоверение на практику в Астраханский рыбокомбинат. Побежала в железнодорожную кассу, беспрепятственно купила плацкартный билет до Астрахани. Побежала в институт за вещами. По дороге увидела женщину с коляской. Уговорила ее за деньги помочь довести вещи до вокзала. Сдала вещи в камеру хранения и стала ждать поезд Владивосток-Москва.
   В поезде сообразила, что в Москве меня с такими документами (справка со статьей вместо паспорта) сразу же арестуют. Вышла в Казани и через Ртищево и Саратов с большим количеством вещей, в ужасной тесноте, с длительными ожиданиями поездов почти добралась до Астрахани.
   Перед Астраханью пришли проверяющие (милиционер с военными) и стали проверять документы. Подошли ко мне, и я вся побледнела и задрожала. Это насторожило милиционера, он забрал все мои документы и сказал, чтоб я пришла за ними к дежурному коменданту Астрахани. По телеграмме меня встречали племянницы. Но, не зная меня в лицо, походили по платформе и ушли. Я боялась, что меня комендант арестует, и решила сначала повидаться с сестрой и перевести вещи. Снова договорилась с какой-то женщиной с тележкой и, пройдя почти через весь город под раскаленным солнцем, добралась наконец-то до нужного дома на улице Ходоят-Эмельбекле. Путь от Тюмени до Астрахани длился более двух недель. Был август 1945 года.
   Вошла во двор. Соседка указала на дом Таисии, где я впервые увидела своих племянниц, Галю и Нонну. Нонна побежала за матерью, которая работала в магазине, и вскоре мы встретились. Посидели, поговорили, и я сказала, что у меня нет документов, велено придти к коменданту. Поехали на трамвае на вокзал. Комендантом оказалась женщина, которая посмотрела на меня добрым взглядом и сказала:
  -- Документы я Вам отдам, но Вы должны заплатить 300 рублей.
   Заплатила и получила документы. Слава богу. Казалось, что все закончилось. Но оказалось, что это только начало. Была карточная система, и для получения карточек требовалась постоянная прописка. Несмотря на жуткий страх перед милицией, все-таки решила пойти в районный паспортный отдел. Выстояла огромную очередь, подаю документы. Военный, понимающе посмотрев их, спросил:
  -- Вы из тюрьмы?
  -- Нет, я не из тюрьмы - отвечаю я.
  -- Через 24 часа чтобы Вас в Астрахани не было! Возвращайтесь на свое место жительства! - бросив мне документы, приказал военный.
   Иду из милиции, ничего не вижу и плачу. Плакала целые сутки. Подходит ко мне соседка. Узнав, о чем я плачу, говорит:
  -- Ты чего плачешь то? Ты же учительница. Иди в Обком.
   Нашла Обком и нужный кабинет. Отстояла очередь. Принимает фронтовик, видимо, бывший учитель. Просмотрел документы, выслушал и говорит:
  -- У вас ничего не получится. Недавно приходила такая же ссыльная, юрист из Казахстана. Она ничего не могла сделать, пришлось уехать обратно.
  -- Ну, уж, нет, - говорю. - Я туда не поеду. Хватит. Там умерли мои родители, там еще мой брат. Я свое там отработала учителем. Ни за что не поеду.
  -- Есть неплохие отзывы о начальнике областного паспортного стола - подумав, посоветовал военный. - Сходите туда. Это на улице Кирова, дом 5.
   А это был дом, в котором находилось НКВД. Иду туда, записываюсь к начальнику паспортного стола. Подходит назначенный день. Я вся дрожу и в сильном напряжении. Вошла в кабинет. Сидит мужчина в белом кителе. Голубые погоны с тремя большими звездочками. Стоять я от напряжения не могла, уцепилась за его письменный стол и начала свой монолог. Никогда, ни на каких экзаменах я так ярко не выступала. Я рассказала все, а он записывал и записывал. Не перебивая и выслушав меня, говорит:
   - Я все понял. Приходите через 2 недели в 9 часов вечера.
   Столь позднее время меня насторожило. Подходит этот день. Я вся в огромном напряжении. Уже начался учебный год, а я все еще без карточки и без прописки. Наступил назначенный день. Таисия говорит:
   - Пойдем в кино, отвлечешься.
   Пошли в кинотеатр "Модерн", но я на экране ничего не видела. Склонила голову и думала все время о предстоящем визите. После окончания фильма Таисия привела меня на Кировскую 5. Увидев меня, начальник говорит:
   - Я Вас и Вашу историю помню. Вы конечно с Вашими документами здесь жить не можете. Я даю Вам распоряжение, по которому Вы должны эти документы поменять на чистый паспорт и получить прописку по месту жительства. Обратитесь в паспортный стол, и Вам все сделают.
   Окрыленная бумагой, в которой я получила разрешение получить паспорт и здесь жить, я засияла от счастья. Сразу же помчалась в районный паспортный стол и подаю документы и распоряжение тому же начальнику.
  -- Ну что? Добились? - с некоторым недоумением сказал начальник.
  -- Да. Добилась, - отвечаю я.
   Паспорт мне выдали. Устроилась работать учителем в школу. Но однажды, во время моего отсутствия приходил милиционер и спрашивал обо мне. Ему сказали, что я - уехала. Значит, не исключено, что милиция будет мной интересоваться и в дальнейшем. Надо было что-то делать. Лучшим вариантом было поменять фамилию, выйдя замуж. Об этом речь пойдет в следующей главе.
  

Глава 4. Мой муж, Каракозов Сергей Дмитриевич

  
   Родился в 1922 году в бедной крестьянской семье села Бурлук Молотовского (теперь Красноярского) района Сталинградской области. Отец его был большим трудягой, достиг даже должности заведующего молочно-товарной фермы. Получал до 800 трудодней в год (что было очень много). Бывший дом сгорел по недосмотру одной из дочерей - оставила на столе утюг с углями. Сгорело еще несколько соседних домов. Один из соседей обвинил в поджоге деда Сергея. Не долго думая, мужики схватили деда и бросили в огонь горящего дома. Обгорел дед, выжил, но потерял рассудок и вскоре неизвестно куда ушел и не вернулся.
   Из сплетенных прутьев, облепленных с обеих сторон глиной, отец построил на краю села маленькую саманную избушку, с печкой посредине. Так и жили в ней до 39 года, когда выдался неплохой урожай капусты, и удалось построить новый дом. Бедное было село. Да и колхозные конторские работники всех обсчитывали - из годового заработка на общественное питание (галушки в кипяченой воде) вычитывали столько, что некоторые не только ничего не получали, да еще оставались и в долгу у колхоза - "переедали".
   В 1933 году люди в Поволжье и на Украине вымирали от голода миллионами. Уже в 90-х годах однажды принесла мне библиотекарша журналы "Родина", просмотреть. И увидела я там детские письма, обращенные к Сталину и члену ВЦИК на Украине Петрусскому, бывшему до революции и членом Государственной Думы:
   - В нашей семье было 10 детей, из всех детей я остался один. Родители тоже умерли. Помогите мне! Помогите, ведь я только один!
   И таких писем было очень много. Не смогла я прочитать все письма - сердце разрывалось от жалости.
   У крестьян отбирали все. Пришли активисты и в дом отца Сергея. Но ничего, кроме мешочка кукурузы, спрятанного в землю возле дорожки (это видела соседка!), не нашли. И даже этот мешочек, вырыли и стали забирать. Сергей, которому было 10 лет, от обиды бросился с кухонным ножом на одного из активистов и порезал ему полушубок. Активист этот, кстати, был большим лентяем и чаще всего лежал под телегой, когда все женщины работали на бахче, - начальство все же. Отца тут же арестовали. Мать и сестра стали плакать и обвинять Сергея, в том, что из-за него остались теперь без отца (участь его была известна).
   Сергей сильно переживал, и к вечеру отправился в районный центр Красный Яр. К рассвету, пройдя 25 км, добрался до Красного Яра. Нашел райком партии (он уже немного ориентировался во власти, так как присылал заметки в областную газету), уселся на крыльцо и стал ждать кого-нибудь. Первым, к счастью, пришел первый секретарь райкома Крайнюк, довольно образованный человек, закончивший Ленинградский государственный университет. Он выслушал мальчика, снял трубку, позвонил в сельсовет и приказал немедленно освободить Каракозова и отдать ему обратно кукурузу, так как по закону должны были изыматься только зерновые злаки, а кукуруза к ним не относилась.
   - Ты молодец, пионер, - сказал секретарь. - Иди домой, отца освободят.
   И верно, вернувшись, Сергей увидел отца уже дома. Выжили....
   Землю давали только лицам мужского пола. У Сергея была сестра. И когда она выходила замуж, то отец ее мужа, имевший трех дочерей, с большой неохотой взял ее в свой дом - лишняя нахлебница. Хорошо, что муж был военный, и вскоре они уехали по месту службы.
   Приехав как-то после войны в отчий дом, Сергей увидел, что в селе остались почти одни пенсионеры: многие умерли от голода в 30-х годах, кто-то погиб на войне, молодежь до получения паспорта "убегала" учиться в города. Паспорт на руки колхозникам стали выдавать лишь при Хрущеве. Кто выжил в войну, в колхоз уже не возвращались. Репрессированных в этом селе было очень мало. Некого было репрессировать - беднота сплошная.
   Жить в колхозе было крайне тяжело. Каждый хозяин должен был сдать государству за год по 100 яиц, по 200 литров молока, килограмм по 50 мяса и несколько килограммов шерсти. Хоть и зарабатывал отец довольно много трудодней, но даже на сено денег не хватало. А надо было до 2-3 тонн сена на корову. Сено разрешалось косить только внерабочее время и то в лесу или недоступных местах. Скошенное сено очень трудно было вывезти. Лошади, если их удавалось выпросить, иногда увязали в сырой земле до живота, вытаскивая груженую телегу из леса или оврага.
   На трудодень осенью выдавали некоторое количество зерна и около 5 рублей (по старому) денег. Выручало большинство крестьян только личное подсобное хозяйство. Отец постоянно просил нас помочь ему деньгами. То купить овцу, чтобы сдать мясо государству, то на пальто младшей дочке - в школу не в чем ходить, то на покупку сена. А в начале 50-х годов стали брать налоги и с каждого фруктового дерева или куста. Много тогда колхозники повырубили садовых деревьев. К тому же в 1951 году случился в селе пожар. Соломенные крыши вспыхивали по ходу ветра одна за другой как свечи. Буквально за полчаса сгорело почти пол села, около 80 домов. Приехав в это время в отпуск к родителям, с высоты меловой горы на окраине села, где стоял их дом, мы с болью и отчаянием смотрели на это страшное зрелище.
   Тяжело быть в нашей стране крестьянином. После революции на протяжении 70 лет крестьян нещадно эксплуатировали и отбирали все, что можно отобрать, а с 90-х годов вообще лишили возможности заниматься крестьянским трудом - одни убытки. Крепостным жилось намного легче, чем колхозникам. Недаром же многие из них были недовольны отменой крепостного права.
   Итак, 1937 году Сергей закончил 7 классов школы. В течение учебы принимал активное участие в выпуске стенных газет и даже печатался в местных, районных и областных газетах. Его приметили и после окончания 7-го класса 14-летнего мальчика, по рекомендации райкома и при согласии Сталинградского обкома партии направили поступать в Высшую партийную школу Астрахани.
   Взяв сундучок, надев стеганую фуфайку и сапоги, сел он на поезд до Камышина, а дальше - пароходом до Астрахани. Нашел партийную школу - она находилась рядом с бывшим кинотеатром "Модерн" (ныне "Октябрьский") на Советской улице. И в этой сельской одежде с сундучком он заявился прямо к начальнику школы. Руководил этой партийной школой довольно грамотный по тому времени, очень видный партийный работник, Водолагин. Принял он мальчика уважительно, интеллигентно, расспросил всё подробно и говорит:
   - Какой дурак тебя сюда направил? Ни по возрасту, ни по образованию, ни по подготовке, ни по каким параметрам ты нам не подходишь. Нет. Принять я тебя не могу.
   Возвратился Сергей на известную в Астрахани 17-ю пристань и примостился на ночь на лежавших на берегу досках, подложив сундучок под голову. Денег ни на гостиницу, ни на проезд обратно почти не оставалось. Просыпается утром, видит рядом с досками кошелек. Не стал его поднимать - крестьянская совесть не позволяла взять чужое. Проходил мимо моряк, увидел кошелек, наклонился, взял и пошел дальше.
   На последние деньги Сергей купил билет 4-го класса на пароход до Камышина, устроился где-то у машинного отделения. Вышел в Камышине и задумался: что делать. Домой возвращаться не хотелось - средней школы не было, да и отец предупреждал, что не может содержать еще одного нахлебника. И вдруг случайно встретил гурьбу своих одноклассников, приехавших поступать в педагогическое училище, которое находилось в слободе Николаевка, что через Волгу напротив Камышина. Уговорили его поступать вместе с ними.
   Первым экзаменом было сочинение. Он написал его конечно блестяще - был опыт сочинительства. На него обратили внимание. Вызвали, расспросили, кто он, да откуда такой взялся. Он рассказал о себе и своих поездках. Сдал и другие экзамены и его зачислили в училище. Учиться на педагога ему не очень нравилось, на занятия ходил редко, так как сразу после экзаменов устроился на работу в районную газету. Сначала работал просто корректором, а дальше стали давать и более сложные задания.
   А был тогда зловещий 37-й год. Сажали безбожно. В один из дней сразу арестовали всю редакцию, кроме наборщиков и печатников. Остались лишь Сергей да один из литсотрудников, Малыченко. Умели они более-менее только писать. А газету к утру все равно надо было выпускать. Технику ее изготовления ("шапка", "подвал" и другие тонкости издательского искусства) ни тот, ни другой толком не знали. "Волосы стали дыбом" - вспоминал Сергей. Помогли оставшиеся наборщики и печатники, стали их обучать. Подослали с райкома еще одного работника, и в конечном итоге газету выпустили.
   У бывшего главного редактора газеты было трое детей. После того, как его забрали (участь арестованных была известна), жена перерезала себе горло, а детишек разбросали по детским домам. Выжил все-таки главный редактор, освободили его в 50-х годах после разоблачения культа личности. Стал искать своих детей, и нашел в 70-годах только сына, живущего в Киеве. Тот и похоронил отца. На похоронах одна из бабулек высказалась:
   - Да он был такой патриёт!
   Училище Сергей не закончил, так как ввели плату за обучение, а платить было нечем. Стал работать в редакциях различных районных газет, перебрался поближе к дому, а затем в Красный Яр. Там он вместе работал и дружил с Лежепёковым Василием Яковлевичем, будущим вторым секретарем Минского обкома КПСС, а затем по распоряжению Брежнева (понравился ему солидный вид Лежепёкова) - начальником политотдела Пограничных войск. Дружба эта сохранилась на многие годы.
   Началась война. Сергею исполнилось 18 лет. Несколько раз его призывали, вызывали в Сталинград и снова отправляли обратно. И только в конце 41-го года вызвали в сборный пункт и направили на Калининский фронт. Воевал пулеметчиком, зимой 42-м года был тяжело ранен - осколком оторвало одну лопатку, другую сильно повредило. Лежал в снегу без сознания почти сутки, пока не обнаружили санитары. Привезли в медсанбат, а потом направили в госпиталь города Фурманов Ивановской области.
   Лечился 8 месяцев, выписался с большим бугристым шрамом на спине, через который передавались удары сердца, и рядом просматривалась оболочка легких. Один из осколков так и остался в верхушке легкого на всю жизнь, видимо, спровоцировав через 40 лет рак легкого. Инвалидность не дали, да и сам ее не просил, не принято тогда это было. Направили в резервный полк, замполитом которого оказался бывший второй секретарь горкома партии Сталинграда. Он пожалел, видимо, земляка и назначил сначала комсоргом, а затем политруком полка, который потом направили на Северо-Западный фронт.
   Приближался конец войны. Замполит как бы курировал Сергея и посоветовал ему поступить на курсы подготовки младшего офицерского состава. Поступил и в конце войны окончил эти курсы в городе Шауляй (Литва). Вернулся в дивизию, стал работать в дивизионной газете. После окончания войны дивизии определили место постоянной дислокации - город Астрахань. Сергея и наборщика из газеты направили в Астрахань, чтобы подыскать квартиры для оставленных служить в армии офицеров дивизии.
   Однажды в полдень пришел Сергей и в наш двор. Как потом оказалось, он зашел по старой памяти в редакцию газеты "Волга", где наш сосед, работавший наборщиком, и дал ему адрес нашего двора - может быть, кто и сдаст комнату. В нашем дворе стояло несколько деревянных домов.
   Я только что устроилась работать учителем и в это время собиралась в школу. Выглянув в окно, увидела стоявшего во дворе какого-то длинного, судя по поведению, несмелого офицера. Видимо, не нашел он ничего и пошел дальше. Собрала тетрадки, планы занятий, поставила самовар - племянницы должны были из школы придти.
   Иду в школу. Настроение не очень хорошее. Не понравился мне учительский коллектив, не хотелось работать в это школе. Все учителя были старые, почти все окончили епархиальное училище, имели духовные звания, некоторые работали учителями еще до революции, в царские времена. Называли друг друга "Валечка", "Тонечка"... В общем, было как-то не по себе. Смотрю, впереди меня медленно шагает этот офицер. Оглянулся, увидел меня, остановился и спрашивает:
   - Девушка, Вы не знаете, где здесь можно снять комнату или квартиру".
  -- Я сама здесь недавно, никого здесь не знаю, - говорю.
   Иду дальше, он идет за мной. Вдруг вспомнила, что соседка просила, если где услышу о желающих снять комнату, сообщить ее адрес. Я и дала ему адрес соседки, которая жила прямо за стеной нашей квартиры. Ближе к вечеру вдруг появляется соседка, приводит ко мне этого офицера и говорит, что он очень интересовался, где живет девушка, которая дала ему адрес.
   Познакомились. И предлагает мне Сергей пойти с ним в областную старинную библиотеку, где будет выступать сын Есенина, билеты есть. Все затрепетало во мне, боже, как же я хотела послушать Есенина. И я согласилась. Книги Есенина тогда не издавали, был он под запретом.
   Это был незабываемый вечер. Публика была вся интеллигентная. Когда объявили, что на вечере, посвященном Сергею Есенину, будет выступать его старший сын, сначала все замерли, а потом как захлопали. И вот на сцену выходит рыжеватый, не высокого роста, прихрамывающий мужчина, очень похожий на Есенина. Он только что освободился из мест заключения, ГУЛага. Читал он бесподобно. Просили его без конца. А когда он читал "Анну Снегину", "Русь Советская", "Русь кабацкая", "Письмо матери" и все запрещенные стихи Есенина, зал дрожал от аплодисментов. С таким чувством, с такой болью читал он эти стихи! В конце концов, он потерял силы и сказал: "Я уже больше не могу читать. Извините меня". Потом выступил поэт Шилов и еще кто-то.
   В Гулаге побывали все 3 сына Есенина. Как сообщали недавно по телевидению, один из них оказался и живет в одном из штатов США, преподает в университете. Он очень хотел бы вернуться в Россию и быть похороненным на Родине - в Америке похороны стоят очень дорого, а в России репрессированных хоронят бесплатно.
   Сергей проводил меня до самого дома. Снимать соседскую комнату он не стал, почувствовал, что у соседки далеко идущие планы. Снял в другом месте. Несколько раз сходили мы в кино, и Сергей предложил мне выйти за него замуж. Сообщил об этом сестре, но Таисия выступила категорически против этого брака. Очень не понравился ей Сергей, да и инвалид к тому же, а я, мол, молодая, образованная и красивая.
   Как раз в эти дни возвратился демобилизованный из армии брат Михаил. Говорит мне Сергей, что солдат с солдатом сумеют договориться. И договорились. Но я не решалась выходить за Сергея замуж. Не могла я сказать ему, что убежала из ссылки, и меня ищет милиция. Все же, подумав, решила, что лучше мне выйти замуж - фамилия изменится, да и военные не долго задерживаются на одном месте, может и не найдут меня. Сергею ничего рассказывать не буду. И мы, никого не спрашивая более, пошли в ЗАГС. Жили на съемной квартире. Через некоторое время дали квартиру в Новодевичьем монастыре.
   По натуре своей Сергей Дмитриевич был оптимистом и идеалистом, несколько наивным и непосредственным, т.е. обладал качествами, крайне редкими, особенно в настоящее время. Он по-детски восхищался всеми красками природы и человеческих отношений.
   До 1957 года муж работал (служил) журналистом в редакциях дивизионных газет. Во многих гарнизонах пришлось нам послужить и поработать за 12 лет армейской жизни: Астрахань, Северо-Курильск на острове Парамушир Курильской гряды, Белая Церковь, Чернигов, Ленинград (повышение квалификации), Ростов, Буйнакс (Дагестан). От каждого из них остались яркие, веселые и грустные воспоминания о напряженных и не очень периодах службы. Но, несмотря на все тяготы и нюансы своеобразной армейской жизни, окружали нас в основном честные, порядочные люди, преданные своему делу.
  

Глава 5. Дальний Восток, остров Парамушир

   На третий год совместной жизни приехали из отпуска, а дивизию расформировывают, из двух делают одну. Сергею предлагают выбирать либо Германию, но без семьи, либо Приморский военный округ, с семьей. Выбрали Дальний Восток.
   Собрали свои чемоданы и в путь. Из Астрахани на пароходе нас довезли до Сталинграда. Города практически не было - не осталось ни одного целого дома. На восстановление Сталинграда призывалась молодежь. Были разобраны от камней лишь асфальтированные дорожки. Привели нас к "гостинице" - подвальному помещению, где на фоне разрушенного здания трудно было увидеть ведущее в него отверстие и лестницу. Разместились по 14 человек в "комнате". Все в Сталинграде жили в оставшихся подвалах.
   Жизнь была не плохая: кормили в офицерской столовой, рядом был рынок, где в августе месяце продавалось много овощей и фруктов. Купайся, сколько хочешь. Зная, что дорога предстоит дальняя, запасались арбузами, луком, чесноком и т.п. Но проходили дни, недели, месяц, а нас все не отправляли. Уже надоело ждать и отдыхать. Оказывается, мы ждали, когда подъедут 20 вагонов из Северо-Кавказского военного округа и 17 вагонов - из Закавказского. Кавказцы наконец-то прибыли, и сразу стали формировать товарный состав.
   В нашем вагоне поселилось 10 человек, 4 семьи. Посреди вагона стояла печурка, с краев вагона - двухъярусные нары. Закупили огромное количество овощей и фруктов. Установили дежурство по вагону - по одному дню на каждую семью.
   Поехали. Каждый вечер выдавали на семью по буханке хлеба и по свечке. На каждой станции продавалось много овощей, фруктов и горячих блюд. "500-веселый состав"- так звали товарные поезда с пассажирами, встречали с удовольствием. Деньги были - выдали "подъемные", поэтому на еду не скупились. Весь вагон был заполнен арбузами, дынями, яблоками и другими продуктами. Спиртное, во всяком случае, в нашем вагоне не пили. Командиры проверяли каждый вечер, а, может быть, коллектив подобрался не пьющий. Запас дров пополнялся по дороге: пилили сворованные шпалы или попадавшие по пути деревья. Всю дорогу только ели и спали. Чем дальше на Восток, тем беднее были города. Голодал народ после войны. В Новосибирске стояли пол дня - объявили банный день. Помылись, постирались. Далее: Красноярск, почти целый день тихо ехали по берегу Байкала, где закупили омуля и другую рыбу, за Байкалом - множество туннелей.
   От Сталинграда до Владивостока добирались целый месяц. Дорога закончилась прямо у моря, у мыса Золотой Рог. Рядом с составом оказалось несколько десятков грузовых автомашин. Повагонно погрузились в машины, и нас по берегу моря, мимо санатория "Океанский", привезли на 26 километр от Владивостока. Встретили нас солдаты с армейскими палатками на две семьи. Выстроился палаточный городок.
   Но прошло уже 2 месяца нашей сытой беззаботной заштатной жизни. Стали платить лишь за звание, все пайки отменили. Деньги в длинной дороге поистратились. Настало голодное время. Готовить пищу было не на чем. Поставили кирпичики для костра, но дров не было. Все сучки и палочки собрали предыдущие группы - отдали Порт-Артур, и оттуда прибывало большое количество военнослужащих и переселенцев.
   Прошел сентябрь, октябрь. Стало холодать. Нужны были дрова. Вокруг была запретная заповедная зона. Придумали: забрасывали на засохшие ветки сосны веревку с камнем и обламывали их - набиралась охапка. Каждый день выискивали нужные ветки, несмотря на запрещающие везде надписи. А санаторий был в километре от нас.
   Детям надо было ходить в школу, а никаких продвижений не намечалось. Чтобы прокормиться, стали продавать свои вещи. На собрании приняли решение пойти к члену Военного Совета, мол, "или отправляйте нас в часть или демобилизуйте и отправляйте обратно, нам не на что жить, у нас дети, и мы замерзаем". Подействовало. Распределили по разным точкам. Сергея распределили на остров Парамушир, что на севере Курильской гряды. Как-то сразу нашли пароход, который курсировал по маршруту: Владивосток - Сахалин - Курильские острова - Камчатка - Чукотка и обратно.
   Привезли во Владивосток, стали запускать на огромный океанский теплоход. Страшная давка, крик, шум, и масса вещей. Страшно было подниматься по длинной высокой лестнице - вдруг оборвутся поручни. Поселили нас на 2-ярусных нарах в трюмах - больших помещениях на пароходе, расположенные ниже ватерлинии. Надпись на теплоходе была "Чайковский", но под краской можно было прочитать - "Адольф Гитлер". Был там и ресторан, да денег не было. Обходились бесплатным кипятком и оставшимися запасами пищи.
   Первая остановка - Находка, где стояли больше суток. Наступил понедельник, а моряки в понедельник в море не выходят. Далее: Южно-Сахалинск, пролив Лаперуза между Сахалином и японским островом Хоккайдо, где плавала масса японских лодок - джонок. Останавливались на каждом острове Курильской гряды. На каждой остановке высаживалась часть военнослужащих. Заменяемых теплоход забирал обратным рейсом. Становилось все холоднее. Два дня сильно штормило. До Северо-Курильска - главного города на Парамушире дошли за 10 дней. Здесь мы выгрузились посредством кранов с люльками. До точки назначения, недалеко от Северо-Курильска, добрались на катере. Встречала нас большая группа военнослужащих с семьями - сильно ждали замены.
   Детей было много, а учителей не было. Поэтому почти первым был задан вопрос:
   - Есть ли среди вас учителя?
   Когда я представилась учителем, все обрадовались. Спрашивают:
   - А Вы завтра выйдете на работу?
   - Да что Вы. Я еще не устроилась даже - отвечаю.
   - Устроитесь как-нибудь. Главное, чтоб Вы на работу вышли. У нас нет ни одного учителя.
   В квартире, которая нам предназначалась, еще жил офицер с семьей. За время службы он ее хорошо благоустроил. Но поселиться в ней до его отъезда мы не могли. Одни остались без места жительства. Штаб дивизии располагался в большом доме, бывшем японском доме терпимости для офицеров. К штабу примыкал домик, где находилась редакция дивизионной газеты, туда нас и поселили. Дом обогревался от пола, который нагревался теплом печки, расположенной в подвале. Жить было сложно, но терпимо. Ни в штабе, ни в редакции не было ни одной женщины. Не было и женского туалета, а это было так неудобно. Напротив находилась и школа - бывший дом терпимости для солдат. Заботились на бывших японских островах о военнослужащих: летом острова использовали как военные лагеря, а зимой на них оставалась только охрана. Когда наши войска захватили остров, военных японцев взяли в плен, а проституток погрузили на корабль, который при выходе в море расстреляли и затопили. До сих пор видна торчащая из воды мачта. После войны пленные японцы помогали строить город, построили на острове стадион, переделали солдатский дом терпимости под школу.
   На следующий день с утра пошла в школу. Встретила одну женщину, она представилась инспектором. Кого инспектировала - не понятно. Пришли ученики. Ни планов занятий, ни учебников - ничего не было. С чего начинать урок - не понятно. Начала с басен Крылова. Через некоторое время прислали еще одну учительницу, толстую, постоянно жующую, которую не интересовало ничего. Она была всегда голодная и съедала сразу по 10 яиц.
   Через 2 месяца наша однокомнатная квартира освободилась, и мы переехали в благоустроенное помещение, где имелись и кровать, и шкаф, и диван, и этажерка, и кухня, и ряд других удобств - для тех времен это было почти роскошью. Завели поросенка - Борю, кур. Ухаживал за живностью Сергей, я готовила пищу. Был и огородик, но там ничего не вырастало. Посадила ведро картошки, столько же и собрала. Сварила картошку, собрала соседей - хватило на один присест. Поросенок подрос и его зарезали. Засолила сало, но не могла его есть - было очень жалко поросенка. Учителя же сало очень хвалили. Просили продать, но разве я могла это сделать, приносила в школу по кусочку.
   Отпуск учителям летом составлял 72 дня, плюс выходные. Из жен офицеров почти никто не работал - негде было.
   Зимой в пургу дом засыпало по трубу. Пурга длилась до трех дней. Из дома не выходили. Топили печку. Сидели в доме со свечкой или масленкой. Не дай бог случится пожар - из дома уже не выберешься. Откапывали снег солдаты из комендантского взвода. Радости при выходе на свет было много. Как-то пурга началась, когда я была в школе. Наш дом находился недалеко от школы, но я никак не могла найти дырку в снегу, которая вела на веранду, залезла в дом через открытое окно в курятнике. В курятнике было тоже много снегу - долго потом его откапывали.
   Курильская гряда состоит из цепочки островов вулканического происхождения, которые тянутся от южного мыса Камчатки до островов Японии. Почти параллельно Курилам через Охотское море расположен остров Сахалин, отделенный Японским морем и проливом от восточного побережья России и на юге тоже приближающийся к Японским островам.
   Парамушир - самый большой остров на севере Курильской гряды длиной 100 км и шириной до 20 км. Остров состоит сплошь из крутых сопок высотой до 2000 метров и более. Военные поселения располагались по всему берегу. Стояли даже танки, хотя проехать на них по сопкам вряд ли было возможно. На острове служило много пограничников и связистов. Несмотря на то, что остров находится на широте Киева, летом температура редко достигала 20 градусов, а зимой не опускалась ниже минус 10 градусов. Снег исчезал лишь в конце июня, а выпадал уже в сентябре. Температура воды и летом не превышала 10 градусов. Солдаты даже в январе купались в кратерах вулканов, окаймленных снежными шапками,- из гейзеров с придыханием выбрызгивалась горячая вода. Однажды летом купались в кратерах с сероводородной водой и мы. По неопытности я села на глину и обожглась аж до пузырей. К кратеру вела узкая тропка, которую называли "Чертовой тропой". Ходить по ней было не очень приятно.
   Были и происшествия. Начальник финчасти предложил выдавать только половину зарплаты, другую половину он обещал класть на сберкнижку. Все согласились. Сберкнижки финансист хранил у себя. Но однажды одному офицеру потребовались деньги - его отзывали в Москву. Пошел он в финчасть за сберкнижкой, а на ней пусто, нет ни копейки. Сразу пошел в прокуратуру, стали разбираться. Оказалось, что начфин с кассиром деньги на сберкнижки не переводили, а пропивали и прогуливали. Их арестовали. Особой охраны не было, и они сбежали. Мы думали, что с деньгами они с Курил уже уехали. Но они спрятались на сопках в нескольких километрах от гарнизона. Питались подножным кормом и жмыхом, выбрасываемым соседней фабрикой. Через месяц, оголодавшие и совсем обессилевшие, доползли до пограничной заставы. Их задержали и посадили на гауптвахту. Украденных денег мы конечно не получили. Сказали, чтоб добивались выплаты денег через Москву, но кто этим стал бы заниматься.
   Да еще, собрали физкультурнику деньги, чтобы купил на Камчатке картошку - она там была подешевле, а он уехал и не вернулся, все деньги прогулял. Так что остались мы практически без денег.
   При каком-либо событии мы перестукивались через стенку соседней квартиры. Сергей уже несколько дней был на больничном - дисбактериоз. Однажды услышали стук. Выглянули в окно. Видим огромное красное зарево. Горел штаб дивизии. Все офицеры помчались к штабу. Прежде всего, надо было спасать знамя и документы. У знамени стоял часовой - узбек. Ему кричат:
   - Бери знамя и выходи быстрей на улицу!
   Узбек направил винтовку на офицеров и кричит:
   - Не подходи! Стрелять буду!
   Кое-как справились с ним и вынесли знамя на улицу, документы же все сгорели. Стали разбираться, откуда возник пожар. Редакция работала целую ночь, к утру надо было выпускать газету. Редакцию и обвинили. Возможно, так оно и было. У японцев принято топить печь из подвала. Пол становился очень теплым и согревал помещение. Видимо, печатник, топивший печку, заснул и не заметил начавшегося пожара. При возникновении пожара все быстро из редакции убежали. Дело постепенно замяли, так как Сергей - начальник редакции - болел, наказывать никого не стали. Люди прошли всю войну, несколько лет служили на Курилах, да еще в тюрьму.... Пожалели.
   Прослужив почти 3 года на Парамушире, мы однажды в выходные дни отдыхали у друзей на западном берегу острова. Дорога туда, длиной около 8 километров, шла по берегу Охотского моря. А в это время из Белой Церкви прибыл один офицер с семьей для нашей замены. Стали нас искать - не находят. Никто не знал, куда мы пошли. В воскресенье к вечеру мы пошли обратно. При подходе к дому нам кричат:
   - Где это вы пропадаете? Вас давно замена ищет. Обыскали весь Северо-Курильск.
   - Хватит болтать, не может такого быть, - отвечает Сергей, - мы приехали сюда позже всех.
   Те же вопросы задавали и следующие встречные.
   - А где же замена? - подходя к дому, спрашиваем мы.
   - Сидит на пристани, - отвечают нам.
   Сергей пошел на пристань, и привел всю семью сменщика с вещами, Они сразу же поселились у нас. Был июль 1951 года. Через два дня вернулся теплоход с Камчатки, следующий во Владивосток. Большинство вещей мы оставили новым жильцам, так как с ними трудно было забираться на болтающийся на волнах катер, а потом по крутой лестнице подниматься на теплоход. Все вещи уместились в одном чемодане, который подняли на теплоход веревкой. Я же, медленно поднимаясь, казалось, по бесконечным качающимся ступенькам на теплоход, чуть не умерла от страха. Еле добралась наверх, где меня подхватили моряки и буквально перетащили на борт. Нашли места на 2-ярусных кроватях. С собой был некоторый запас питания. К тому же на пароходе был ресторан, где мы обедали. Завтракали и ужинали в каюте.
   Через 8 дней подошли к Владивостоку. Однако все причалы были заняты и нас долго не принимали. Ресторан не работал, свои продукты были съедены или выброшены, казалось, за ненадобностью - пришлось поголодать, довольствуясь лишь кипятком.
   По пути поступило сообщение, что во Владивостоке собралось огромное количество военнослужащих, гостиницы переполнены, жить негде. На частных квартирах останавливаться не рекомендовалось - имелись случаи грабежа и убийств. И первую ночь после причаливания мы провели прямо на асфальте у пристани. Утром нас прогнали с асфальта дворники. Билетов на поезд до Москвы не было. Стали думать, что делать.
   Мы переписывались с одним хорошо знакомым по Астрахани прокурором. Пошли к нему, но прокурор оказался в отпуске, а жена жила где-то на даче в районе Железнодорожного поселка. Поехал Сергей туда. Увидел офицера в погонах прокурора с девушками. Обратился к нему. Тот дал ориентировочный адрес дачи коллеги. В конце концов, Сергей нашел жену прокурора - Анну Николаевну. Она очень обрадовалась встрече.
   Приехали за мной. Стали обсуждать ситуацию. Билеты на поезд можно было достать только через неделю. Анна Николаевна предложила:
   - Пока не получите билет, жить можете или на даче или на городской квартире на Пушкинской. Но лучше - на даче.
   Заказав билеты на поезд, решили поехать на дачу. Там нас очень хорошо приняли. К назначенному сроку поехали во Владивосток и стали ждать. Билеты для поездки в мягком вагоне принесли точно в назначенное время. Провожая нас, Анна Николаевна заплакала:
   - Не хочу жить во Владивостоке.... Везде лесенки, приступочки, одна только улица более-менее приличная. Хочу жить в России...
   Ехали около 10 суток. Ели да спали. Обедали в ресторане, хотя денег было не так много - кассу-то финансист обокрал, а судиться было некогда, да и бесполезно.
   Приехали в Москву на Ярославский вокзал. Перебрались на Киевский. Билеты остались только в общие вагоны. До отхода поезда были целые сутки. Пошли в шикарный ресторан на вокзале. Официантами работали только мужчины, довольно пожилого возраста, одетые в красивую униформу. Некоторые обслуживали клиентов еще до революции. Ждать заказа пришлось очень долго, и мы беспокоились, ведь надо было посмотреть еще и всю Москву.
   Москва же в то время была во много раз меньше, чем сейчас: от Автозаводской до Сокола и от Сокольников до Ленинских гор. Университет и ВДНХ находились в отдалении от окраины города. Много домов было деревянных, 2-3-х этажных. Даже рядом с Кремлем, на Ордынке не было асфальта, по улице гуляли курицы и поросята.
  
   Вечером сели на поезд. Меня Сергей устроил на третьей, самой верхней багажной полке. К утру прибыли в Киев. Сергей сразу же бросился за газетами, но газет на русском языке нигде не нашел, всё было на украинском. Русские газеты разбирали с самого раннего утра. Стали искать в Киеве мою двоюродную племянницу - Алевтину Гражданцеву. Нашли центральную почту, проверить, нет ли нам письма с адресом - не оказалось. В справочном киоске нам дали Алин адрес в районе Подола и объяснили, как туда добраться.
   Поехали в Киевско-Печерскую лавру. Но был понедельник - выходной день. У входа в Лавру стояло несколько человек, желающих посмотреть подземелье. Один из монахов согласился провести нас туда.
   Освещения в пещерах не было - все купили свечи. Иду за монахом, за мной остальные. Мне страшно. Монах указывает на ниши, в которых в стеклянных саркофагах лежат мощи святых, и сообщает их имена. В саркофаги мощи перенесли лишь после войны, до этого времени они были открыты, и посетители пытались унести с собой хотя бы кусочек мощей. Считалось, например, что мощи святого Нестора помогали от зубной боли. И от Нестора, в итоге, почти ничего не осталось.
   Увидев мощи женщины, я не удержалась и спросила:
   - Ведь в Киеве мужской монастырь. Как же здесь оказалась женщина.
   - Это святая Ефросинья, - отвечает монах. - Она ходила в Иерусалим пешком. Возвращаясь, в Киеве захворала и умерла. Ее здесь и похоронили.
   Идем дальше. Вошли в подземную церковь 12-ти братьев. Я опять спрашиваю:
   - Они - родные братья?
   - Нет, не родные. Они братья по духу. Они и построили эту церковь. Как видите, все мощи достаточно хорошо сохранились. В склепах под Черниговом мощи сохранились также очень хорошо - рассказывает монах.
   - Чем же объяснить такое явление? - спрашиваю я.
   - Это зависит от состава почвы, а главное, от температурного режима. В пещерах одна и та же температура сохраняется на протяжении всего года.
   После экскурсии в пещеры мы устали и присели отдохнуть. Сидит рядом женщина, что-то вяжет. Разговорились:
   - Я работаю в пещерах уборщицей. Работала и до войны.
   - И не страшно? - спрашиваю я.
   - Уже привыкла. Но бывали здесь и страшные случаи. Один студент поспорил с товарищами, что он проведет здесь всю ночь. Спрятавшись, остался. Вход служители закрыли. Через несколько часов из-за соседства с мощами ему стало плохо. Стал кричать, стучать в дверь руками и ногами. Его все-таки услышали. Открыли и выпустили на волю еле живого.
   Пошли в музей антирелигиозного воспитания. Там были выставлены стеклянные саркофаги, в которых находилось около десятка мощей, привезенных с разных мест.
   Были здесь и мощи сподвижников Богдана Хмельницкого: полковник Лизогуб, Кочубей, Искра. Кочубея и Искру во время Полтавской битвы обвинили в предательстве и казнили под Белой Церковью. Но потом выяснилось, что они не виновны и их похоронили в лавре.
   Полковник Лизогуб настолько хорошо сохранился, что даже видно было его надменное выражение лица. Цвет лица был вполне естественный. Очень рельефно выступали вены на руках, чуть ли не с палец толщиной, видимо, крепкий был "рубака". Было такое ощущение, что он сейчас встанет и пойдет.
   После лавры поехали на Подол. Нашли адрес моей сестры Алевтины, Али, как мы ее называли. Сидевшая у входа во двор женщина указала нужный дом и квартиру. На звонок нам открыли дверь. Из каждой комнаты большой коммунальной квартиры стали выглядывать головы жильцов. Однако все стали утверждать, что названная женщина никогда здесь не проживала. Что делать?
   И вдруг открывается одна из дверей, выходит по виду вся больная, с перевязанной полотенцем головой женщина и говорит:
   - Вы ищете Алю? Зайдите ко мне.
   Вошли, сели.
   - Аля здесь не живет, но она вчера у меня была. Вы не расстраивайтесь, она живет недалеко отсюда, пешком дойдете.
   Как оказалось, женщина эта была родственницей графини Браницкой, поместье которой находилось под Белой Церковью, куда мы были направлены. Во время войны женщина жила в Каралате у родителей Али. После окончания кооперативного техникума, Алю направили в Киев, где она, естественно, и устроилась у этой женщины. А когда вышла замуж, переехала по предложенному этой женщиной адресу.
   На всякий случай, она и нам дала адрес дома в Белой Церкви, который когда-то построил для своей семьи кучер графини.
   Когда выходили со двора, женщина, сидевшая у ворот, подсказала:
   - Если вам негде ночевать, я вам советую, не надо вам никого искать. Совсем рядом отсюда находится порт, спуститесь вниз к Днепру, найдите гостиницу Киевского речного порта, и там вас устроят.
   Нашли гостиницу, и действительно, в одной из комнат стояло 14 кроватей - выбирай любую, все было довольно чисто и красиво. Устроились. Но так как у нас с собой были деньги и сертификаты, я почти всю ночь не спала - боялась, хотя в комнате, кроме нас, никого не было.
   Утром, позавтракав, посетили музеи западного и восточного искусства - понравилось. Прошлись по всем паркам вдоль Днепра. По пути стала искать Аскольдову могилу. В предполагаемом месте могилы увидела какую-то круглую будку, похожую на памятник, заглянула в нее. Женщина, подметавшая территорию вокруг, спросила:
   - Женщина, Вы что здесь ищете?
   - Да хочу найти Аскольдову могилу.
   - Здесь ничего нет, здесь только наши лопаты, да грабли.
   Не нашла.
   Сергею надо было отметить в документах свое прибытие в Киев. Посадив меня на скамеечку в парке, он пошел в штаб округа. Сижу час, Сергея нет, сижу два часа, прошел обед - Сергея нет, хочется в туалет, но отойти с места не могу, вдруг разминемся. Подходит вечер. Стала беспокоиться, не арестовали ли Сергея, прослезилась. Уже бабушки стали расспрашивать, что это я так долго здесь сижу. Объяснила, что жду мужа, голодная и т.д. Посочувствовали, угостили хлебом. Наконец явился. Я горько расплакалась:
   - Что ж ты со мной делаешь. Как ты мог оставить меня настолько времени, да еще без еды.
   - А что я мог сделать? - отвечает.- Водили меня из кабинета в кабинет и везде расспрашивали про Курилы, особенно про Парамушир и соседние острова. Только одному расскажу, подходит другой и снова те же вопросы. Не знаю, им делать нечего, что ли? Потом повели меня в столовую - хорошо закусил.
   - А ты хоть подумал о том, что я сижу здесь голодная?
   - Не знаю,... пошли, пошли отсюда быстрей...
   Оправившись, наконец-то, и пообедав, отправились навестить Алевтину. Нашли Алину квартиру, но она была на работе. Жильцы посадили нас посреди кухни и стали расспрашивать: откуда мы, кто мы, в каком родстве мы с ней состоим, кем она нам приходится.... В общем, учинили настоящий допрос. Наконец пришла Аля, бросилась обниматься, и допрос закончился. Оказалось, что Аля с мужем снимали лишь угол в одной из комнат у потомственной племянницы графа Потемкина.
   У отца Алиного мужа, старого, дореволюционного, влиятельного большевика была двухкомнатная квартира в центре города. Но кроме его с женой, в ней жили сын с женой, да еще 3 дочери - "3 старых девы", как называла их Аля. Молодоженам в ней места не нашлось.
   Хозяйка предложила нам остаться переночевать - вокзал находился недалеко. Выписались из гостиницы. Пообщались. Аля с мужем разместились на полу, мы - на кровати. Утром пригородный поезд повез нас на место назначения.
  
   P.S. Через год после нашего отъезда, 5 ноября 1952 года в 4 часа утра на Курилы обрушился цунами. По словам находившегося на одной из высот и потому спасшегося командира дивизии, первая волна высотой 6 метров снесла часть домов. Раздались страшные крики. Люди бросилась бежать вверх на сопки. Волна отступила. Отступила настолько, что оголилось даже дно пролива между Парамуширом и Камчаткой. Некоторые стали спускаться вниз в поисках родственников. Вторая волна высотой 22 метра накрыла их и стала догонять убегавших. Догоняла и заглатывала. Типичный случай: отставал от семьи ребенок, мать бросалась ему помогать, отец за ней, волна всех и накрывала. Только на двух островах за несколько минут погибло более 40 тысяч человек. Даже танки были перевернуты и перемещены вверх на несколько метров. Был порван мощный связной кабель.
   Из Москвы поступила телеграмма найти хотя бы труп начальника штаба дивизии. Искали несколько дней - не нашли. Но на следующий день нашли в океане лежащую на какой-то крыше его 17-летнюю дочь, совершенно седую. Никак не могли разжать ее вцепившиеся в доски пальцы.
   У большинства из тех, кто все же уцелел, не было ни дома, ни теплой одежды. Подходили на помощь японские и американские корабли, но пограничники их не подпустили. Пострадавших отправили на Сахалин. Через несколько дней весь берег был усыпан трупами, выброшенными океанскими волнами. Сообщение об этом событии появилось в печати лишь в 1956 году.
  

Белая Церковь, Ленинград, Кавказ

  
   Прибыли в Белую церковь.
   Стали спрашивать, где нам устроиться. Комната отдыха на вокзале не подходила. Решили поехать в гостиницу, находившуюся в центре города, однако мест там не было и не предвиделось. Стали ходить по домам. Нашли и дом бывшего кучера графини. Стали упрашивать хозяйку дома.
   - Где же я вас размещу? У меня уже живут 2 семьи, да еще девушка-инвалид. Где я сама-то буду жить. А еще должна приехать дочка...
   Потом махнула рукой и говорит:
   - Ну, ладно. Куда ж вас деть? Занимайте гостиную, а я как-нибудь устроюсь.
   В доме была кухня, гостиная, узкий коридор буквой Г и несколько комнат. У конюха было 4 дочки, каждой из них он выделил по комнате. Муж хозяйки с братом после революции купили этот дом у одной из сестер, остальные сестры, выйдя замуж, разъехались по разным городам. Но в 37 году братьев арестовали и расстреляли, и вдовы жили лишь тем, что сдавали комнаты.
   Следует отметить, что в Белой Церкви в 1951 году находился армейский корпус, в который входили две дивизии, да еще летный полк - военных было очень много. Семьи военнослужащих жили почти в каждой хате. Найти жилье было крайне сложно. Но было распоряжение о том, что лица, прибывающие с удаленных точек Дальнего Востока (Чукотка, Камчатка, Курилы), имеют преимущественное право на жилищное устройство.
   Еще до войны в гарнизоне были построены дома начальствующего состава, с отоплением, водопроводом, газом и санузлом. Каждому начальнику предоставлялась квартира с холлом, кабинетом, гостиной, кухней и детской комнатой. После войны в каждую квартиру заселяли по 3 семьи. Выделяли по 2 комнаты для полковников и подполковников и по комнате для других офицеров.
   Через некоторое время в таком доме дали комнату и нам. Жить стало легче и веселее.
   Белая Церковь расположена на берегу реки Рось, откуда и пошло, видимо, название Россия. 2-го мая городские власти разрешали посещать парки графини Браницкой, в которых находилось ее, почти полностью разрушенное имение. Мы с друзьями каждый год в это время устраивали там пикники. Красота в парках было необыкновенная. Эти парки были воспеты еще Пушкиным.
  
   Старший лейтенант Каракозов работал в Белой Церкви в дивизионной газете. Летом дивизия проходила военную службу в лагерях: один лагерь был в 12 км от Белой церкви, другой в Черниговской области.
   Служба в лагере под Белой Церковью была хорошая - позанимались немного и шли на речку купаться и отдыхать. Как-то приехал с комиссией сам генерал Чуйков. Увидел, как офицеры вместе с солдатами проводят рабочее время, разгневался и дал команду срочно отправить дивизию в Черниговские леса. Что вскоре и сделали. Жили там военные в землянках, оставшихся после войны.
   Сергея, как более грамотного и примерного, избрали секретарем парторганизации штаба дивизии, членами партии в которой были в основном политработники дивизии, имевшие звания до полковника включительно.
   В 1954 году производился обмен партийных билетов. Проверяли биографические данные и дисциплину у всех членов партии. А пили в лагерях, в том числе и политработники, довольно часто. Покупали самогон, который обычно делали в селах из "картопля" (картофеля).
   Приехал однажды в лагерь из Киева член Военного Совета округа генерал Александров с партийной комиссией. А в это время несколько политработников изрядно погуляли, и соседние колхозники ночью сняли с одного из них всю одежду. Очнулся он утром в стоге сена, видит, идет мужичок, просит его:
   - Выручи. Сходи в лагерь, найди Каракозова, скажи ему, чтобы принес мне какую-нибудь одежду.
   Пришел мужичок в лагерь. И первым, кого он встретил, оказался генерал Александров с окружением:
   - Что это за мужичок? - спрашивает.
   Привели мужичка:
   - Что ты здесь делаешь?
   Мужичок видит военного (в званиях не особо разбирался) и говорит:
   - Да ищу Каракозова.
   - Зачем?
   - Да меня просил один голый и босый офицер найти Каракозова, чтоб он принес ему одежду.
   Что тут началось. Стали разбираться. Послали машину. Собрали всех пьяниц. Привезли в часть.
   Нашли Каракозова - секретаря парторганизации:
   - Как Вы воспитываете своих коммунистов? - строго спрашивает генерал.
   - Так и воспитываю. Как начну воспитывать, мне дают команду: "Кругом! Шагом марш!".
   - Чтоб в 24 часа духу их в армии не было! - резюмировал генерал Александров.
   Всех сразу же демобилизовали. Каракозов отделался легким испугом.
   Была осень. Пароходы по Десне ходили редко. И получилось так, что после свидания с мужем я оказалась с "пьяницами" на одном пароходе, плывущем в Киев. Они всю ночь продолжали пить самогон, буянили и стучали мне в каюту. Не открыла, до Киева не выходила из каюты. В Киеве же - бегом от них. Приходили ко мне их жены узнавать подробности. А что я им могла сказать.
   Летом 1954 года мужу предложили поступить на курсы повышения квалификации в Ленинграде. Я же всегда мечтала побывать и тем более пожить в этом городе. Поехали. Когда Сергея приняли на курсы, я от радости запрыгала и заплясала. Курсы находились в бывшем доме Меньшикова, а затем - кадетском корпусе. Учились на них преимущественно политработники.
   Мы жили на Среднем проспекте Васильевского острова на частной квартире. Каждую субботу ходили в театры или кинотеатры, а каждое воскресенье посещали ленинградские музеи или выезжали за город для знакомства с историческими местами. Обошли пешком почти все улицы Ленинграда, посетили все музеи, театры, кинотеатры и цирк. Ознакомились со всеми достопримечательности городов Пушкин (Царское Село), Петергоф, Павловск, Гатчина, Кронштадт и даже Выборг, побывали в шалаше Ленина. Где нас только не носило. Командовала "парадом", конечно, я, Сергей послушно следовал за мной. Пока занимался Сергей, я несколько раз приходила в Александро-Невскую лавру, обошла там почти каждую могилу. Сколько же там похоронено исторических и литературных знаменитостей!
   Счастливое было время.
   Через полтора года учеба закончилась, и Сергею предложили выбирать место дальнейшей службы. Мы выбрали Северо-Кавказский военный округ.
   Приехав в Ростов, где находился штаб округа, поселились в гостинице, ожидая назначения. Дивизии, где издавались газеты, располагались в Краснодаре, Буйнакске, Астрахани и Волгограде. Сергея распределили в Буйнакск, в других городах для редактора мест не было.
   В Буйнакск поехали через Махачкалу. В пути от служивших там военнослужащих услышали про Буйнакск страшные истории - я заволновалась.
   В Махачкале попытались найти тетю Лизу, младшую сестру отца, но оказалось, что она переехала в пригород Каспийска. В Каспийске по найденному в справочной адресу тетю нашли. Ей было уже под 60 лет. Мы виделись еще до ссылки, но по чертам моего лица она сразу определила, чья я дочка. Рассказала, что на войне погиб ее старший сын. Через 3дня после получения извещения о сыне умер ее муж. Вскоре получила извещение о том, что ранена ее дочь Лиза и лежит в госпитале. Лизу подлечили, и она приехала к матери. В Махачкале жили с мужьями еще две дочки Елизаветы - Катя и Мария.
   Пообщавшись, поехали в Буйнакск. До революции он был столицей Дагестана и назывался Темирхан-Шура. Находится на большой высоте над уровнем моря, в горах. Квартиру нашли у муллы. Мулла жил у сына в другом поселке, а его жена Айшат сдавала 3 комнаты в доме.
   С апреля по сентябрь дивизия рассредоточивалась по лагерям. Они располагались по всему Кавказу от Каспийского до Черного морей. В лагеря ездили вместе с семьями. Квартиры снимали в близлежащих станицах. Мы жили в станице Саратовской. Отдыхали на пляжах реки Кубань. Вода в ней была довольно мутная. В воскресенье ездили на курорт Горячий Ключ купаться в сероводородных источниках, он находился в 16 километрах от станицы Саратовской.
   Богатейшие везде были станицы. Дома строили из плетеных прутьев лозы, которые затем обмазывали глиной. Стоял такой дом до 40 лет. Когда дом начинал разрушаться, рядом строили новый. Земля на Кубани хорошая, очень плодородная, и базары были заполнены всевозможными фруктами и овощами. Солдаты ходили по улицам и обрывали с деревьев все, что им хотелось. Мне было как-то странно это видеть. Спрашиваю:
   - А что это они так бесцеремонно срывают фрукты?
   - Пускай берут. Жалко, что ли. Пусть едят на здоровье, - отвечали хозяйки.
   Когда переехали в Буйнакск, мне стало очень плохо, начинали мучить ревматические боли в суставах, болело сердце, не хватало кислорода (ревматизм с осложнением на клапаны сердца я "заработала" еще на Севере). Однажды я упала на улице, потеряв сознание. Врач скорой помощи сказала:
   - Вам с такими болезнями здесь жить нельзя. Горы не каждому подходят. Немедленно уезжайте на плоскогорье или на побережье.
   Сергей стал писать письма в разные организации о том, чтоб его демобилизовали - не хотел он быть военным. А в это время проходило Хрущевское сокращение Армии на 1 миллион 200 тысяч человек. Его демобилизовали.
   Стали думать, куда нам ехать. В Сталинграде жила сестра Сергея, недалеко были родители, а, главное, редакция газеты "Сталинградская правда", в которой он уже работал. В Астрахани - мои родственники, и тоже знакомая редакция газеты "Волга", с которой Сергей поддерживал связь и посылал материалы. Послал телеграммы в редакции обоих городов. Первая телеграмма пришла от старого друга Малыченко из Сталинграда: "Приезжай, работа найдется". И Сергей отправился в Сталинград, оставив меня в Буйнакске.
   Начальник редакции Манько, посмотрев его послужной список, сказал:
   - Я беру Вас, но поработайте месяца два-три собкором в районе. Даю Вам три района, машину, квартиру в Заволжье (на левом берегу Волги). Соглашайтесь. Мне очень нужны работники.
   А в это время ко мне пришла телеграмма из Астрахани. В телеграмме сообщалось:
   - Срочно приезжай. Работа замзав промышленно-транспортного отдела есть.
   Пересылаю телеграмму на адрес его сестры. Сергей идет в редакцию Сталинградской областной газеты и отказывается от предложенной работы. Манько вскипает и, порвав приказ о назначении собкором, угрожает:
   - Запомните. Вам заказан путь в нашу редакцию. Вы сюда больше не вхожи. Вас здесь никогда больше не примут.
   Приехав в Астрахань, Сергею сразу же оформили приказ о назначении заместителем редактора отдела, и начальник сказал:
   - Завтра же и выходите на работу.
   - Как? Я приехал только устраиваться, - говорит Сергей, - моя жена и вещи еще в Буйнакске.
   - Ладно. Даю Вам неделю на переезд. И за работу.
   Поместив свои, приобретенные за все годы военной службы, вещи (железную кровать, шифоньер, да посуду) в контейнер, взяв чемодан, переехали из Буйнакска в Астрахань. Поселились у сестры Таисии в проходной комнате - столовой.
   На следующий день Сергей пошел работать в областную газету "Волга". Работа хорошая, зарплата не плохая, премии, да еще приходило немало гонораров за статьи в различных газетах. Я работала учителем русского языка и литературы в школе.
   Уволившись из Армии, мы стали уважаемыми, достаточно обеспеченными и свободными людьми, имеющими возможность самим выбирать свой жизненный путь и место жительства.
   Через 7 месяцев работы в газете, Сергея вызывают в Обком партии. Говорят:
   - У Вас в основном военное образование, а гражданского, по сути, нет. Есть вакансия для учебы в Сталинградской Высшей межобластной партийной школе. Мы Вас рекомендуем.
   Мне очень не хотелось уезжать из Астрахани, Сергею же был роднее Сталинград. Согласились. Переехали в Сталинград. Устроились на квартире, которую заранее подыскала для нас сестра Сергея. Учился в Высшей школе 4 года, попутно поступил на исторический факультет пединститута, где его приняли сразу на 3-й курс. В Высшей школе уровень преподавания был значительно выше, поэтому сдавать экзамены и зачеты в институте не представляло особого труда. Оба высших учебных заведения Сергей закончил с отличием.
   Предложили остаться в аспирантуре и преподавать в Высшей школе. Но я его отговорила:
   - Тебе уже почти сорок лет. Сколько можно учиться. Не надо тебе аспирантуры. Занимайся своим делом.
   После учебы требовалось вернуться на место, откуда направлялся, т.е. в Астраханский обком партии. Но Сергей, забрав дипломы, решил не ехать в Астрахань, а устроиться на работу самостоятельно, обосновав отказ болезнью жены, требующей определенных условий обеспечения лечебного процесса.
   Но встал вопрос: куда Сергею устроиться на работу? В редакцию Манько явно не возьмет. Поработал около трех месяцев редактором газеты облпотребсоюза - страшно не понравилось.
   Зашел как-то в обком партии. Одна из работников обкома порекомендовала обратиться в центр научно-технической информации - ЦНТИ. Обратился. Предложили числиться и получать зарплату в ЦНТИ, а работать на телевидении, подготавливать материал и сценарии для цикла передач по научно-технической тематике, который вел сотрудник Политехнического института Подлеснов В.Н.
   Согласился. Работа оказалась очень интересной. Для подготовки материалов Сергею приходилось посещать множество заводов и производств. Иногда, во время отпуска или приема Подлесновым экзаменов в институте, телевизионные передачи вел и Сергей Дмитриевич. Оплачивалась работа на телевидении очень хорошо. Так и проработал Сергей Дмитриевич на телевидении до конца своих дней. Гонорары за его материалы и публикации в различных издательствах поступали мне еще несколько лет после его смерти в 1985 году.
   Следует отметить, что лица, закончившие Высшую партийную школу, приравнивались к обкомовским работникам - номенклатуре - и имели ряд привилегий: лечение в обкомовской больнице, санатории и т.п. Приступы ревматизма у меня появлялись довольно часто, поэтому практически ежегодно я лежала в обкомовской больнице и ездила на лечение в профильные санатории. В больницу меня, как классический образец проявления ревматизма, "тематическую" больную, принимали с удовольствием. "На мне" обучались студенты. Под научным руководством знаменитого ревматолога профессора, а затем и академика Збаровского готовились статьи и диссертации, названия которых помню до настоящего времени. До 1982 года я преподавала в престижной школе с английским уклоном, по болезни уволилась, проработав учителем более 40 лет. Просили поработать еще хотя бы на полставки, но я категорически отказалась.
  

Глава 6. Реабилитация

   Вплоть до 90-х годов все репрессированные тщательно скрывали все, что было связано со ссылкой.
   В нашем школьном коллективе работала учителем такая же, как и я, ссыльная, Вера Савельевна. Моя соседка, теща ректора Волгоградского медицинского института, была с ней дружна. И ей Вера Савельевна как-то поведала о ссылке, а она поделилась этим со мной. Оказывается, всю их семью выслали тоже, только на строительство Беломоро-Балтийского канала. После освобождения они переехали в Сталинград. Вера Савельевна была уже и депутатом городского Совета. Звонит она как-то мне, а я и спроси ее по своей любознательности:
   - А где Вы были в ссылке?
   Она как возмутилась:
   - Кто Вам это сказал? Откуда Вы это узнали?
  -- Да так, - говорю, - слышала.
   Не выдала соседку.
   Как же она рассвирепела:
   - Да разве можно об этом говорить!
   Ни я, ни она, работая вместе десятки лет, встречаясь каждый день, не знали друг о друге почти ничего.
   До 90-х годов не знали о нашей ссылке никто из детей и внуков моих братьев, никто из соседей и близких друзей. При расспросах мы говорили, что некоторое время перед войной работали на Севере, и все. В автобиографиях о ссылке тоже не упоминали. Племянницы узнали о нашей ссылке от Таисии.
   Не знал все обо мне и мой муж, с которым я прожила более 40 лет. А, может быть, и знал, но не все, и не задавал мне лишних вопросов. Разве могла я рассказать ему в то время о себе. Он был секретарем парторганизации штаба дивизии. Я бы погубила его. К тому же соседом по квартире был "особист". А это было так страшно. Как я боялась сказать даже лишнее слово!
   Лишь перед самой смертью (рак), уже в конце 80-х годов Сергей попросил: "Ну, а теперь расскажи о себе...". И я рассказала ему о своей жизни. Великой это было тогда тайной. Лишь после его смерти я стала заниматься вопросами реабилитации.
   Кажется, в 1990 году я приехала из Москвы в Волгоград. Как обычно забрала из ящика почту. Дома открываю любимую газету "Известия" и читаю речь М. Горбачева о том, что в 30-х годах пострадало многомиллионное крестьянство, для репрессированных пока сделано очень мало, и это положение надо исправить.
   Пошла в обком, где, как я уже знала, существовал отдел, занимающийся репрессированными. Рассказала о себе и своей семье. Написала заявление в отдел МВД, откуда нас забирали. Через месяц пришел ответ, что такие у них не значатся. Иду снова в обком, там посоветовали обратиться в прокуратуру. Написала заявление в прокуратуру, указывая все детали нашей ссылки. Месяца через два приходит ответ, что указанные в заявлении лица высланы в Казахстан - где мы никогда и не были.
   Пошла снова в обком. Начальник посадил меня рядом с собой и стал диктовать новое заявление в информационный центр КГБ Тюменской области, в которой в это время относилось место нашей ссылки.
   - А теперь идите на почту, что напротив, и отправьте это заявление заказным письмом, - резюмировал начальник.
   Через пару месяцев из Тюмени пришла архивная справка с полным перечислением всех членов нашей семьи и указанием мест их ссылки. На этом основании в собесе мне выдали справку о реабилитации.
   Уже в 1995 году прочитала в газетах, что реабилитированным выдают компенсацию за конфискованное имущество. Написала письмо в районный центр Камызяк. Оттуда поступил ответ, что никаких сведений не имеют. В МВД Астрахани сообщили, что тоже ничего не знают. Только из архива КГБ Астрахани пришел ответ, что действительно у Полякова Андрея Ивановича был конфискован дом, амбар, баня и прочее.
   Снова написала в Камызяк с предоставлением копий всех справок. Ответили, что компенсация в размере 3 миллиона 300 тысяч рублей мне положена, но в настоящее время таких средств нет, уж очень большая сумма. Каждый день ходила на почту, и недели через две мне эти деньги все же выдали. Положила их на книжку в сбербанке.
   Инфляция в эти годы была крайне высокая, деньги обесценивались, а в 1998 произвели дефолт, и от компенсации остались крохи. На оставшиеся на сберкнижке деньги, отложения от пенсии и помощь московских родственников удалось подправить зубы и удалить катаракты в глазах. На это ушло целых десять лет, было сделано пять операций на глазах, поменяли хрусталики, что потребовало большой суммы денег.
   Каждое лето я приезжала в Москву и жила на даче в семье московской племянницы Нонны Козловской. Здесь испытывала настоящее душевное равновесие: любовалась природой, помогала по хозяйству, пекла пироги, проводила уроки русского языка с "правнуками" и их друзьями. Лучшей моей подружкой была на редкость отзывчивая и ненавязчивая русская голубая кошка Пуся.
   Стою как-то в Москве в очереди. Женщины завели дискуссию:
   - Понаехали тут все эти репрессированные. Они все с образованием. Они приехали такие зажиточные. Здесь им и те и другие льготы... А мы здесь работали, работали и меньше их получаем....
   Склонила я голову, молчу. Думаю: "Сейчас вступлю, не выдержу, так меня разорвут на части". Стояла и молчала, не стала говорить, что я тоже из "этих".
  
   В зимнее время в связи с гипертонией, ревматизмом, и связанными с ним болезнями клапанов сердца, ежегодно лечилась в областной (бывшей обкомовской) больнице, а дома, несмотря на редкие встречи с соседями, учителями и учениками, очень тяжело переживала одиночество. Здоровье ухудшалось. Племянницы не могли оказать мне физическую помощь - у всех были свои семьи. Сотрудники собеса предлагали свои услуги взамен на завещание квартиры, но, зная о криминале, связанным с этим, я боялась на это согласиться.
   "Помог" случай. Однажды в январе 2005 года пошла в магазин по дороге. Посторонилась, пропуская автомашину, но потеряла равновесие на снежном бугорке и упала. Страшная боль. Подхватили под руки прохожие и оттащили меня к ящику, чтобы посадить. Левая нога волочилась по снегу. Поймали проходящую мимо "скорую помощь", и меня отвезли в больницу. В приемном отделении определили - перелом шейки бедра. Поместили в травматологическое отделение, на ногу повесили груз - вытяжение.
   В связи с тем, что от бессилия и боли я была почти в шоковом состоянии, для описания дальнейших событий предоставляю слово приехавшей из Москвы моей племяннице Нонне.
  
   Зоя Андреевна на лето постоянно приезжала к нам на дачу. Зимой уезжала домой. Жаловалась на плохое самочувствие, на дороговизну в магазинах и в обслуживании. Моя дочь Алла высылала ей периодически некоторую сумму денег. Но, как выяснилось позже, на книжке у Зои Андреевны оказалась значительная сумма денег. Такое накопительство "на черный день" свойственно пенсионерам старого поколения, особенно пережившим определенные житейские сложности. Заявляла, что ей требуется уход, и что она подумывает об обращении к социальным органам опеки в обмен на владение в будущем ее квартиры. Нас это настораживало, но к нам переезжать она не захотела.
   Звонит однажды ее соседка и сообщает, что Зоя Андреевна лежит в больнице со сломанной шейкой бедра и нуждается в помощи родственников. Я с дочкой Аллой быстро собрались и выехали в Волгоград. Нашли ее крайне неухоженной, с грузом для вытяжения ноги, в крайне плачевном состоянии. Запах в палате был неописуемый. В довольно узкой комнате находилось еще 3 кровати с женщинами, имевшими тоже тяжелые травмы. Навещали ее подруги и соседи, помогали и женщины, дежурившие у соседних больных. Денег с собой Зое Андреевне взять не удалось, да и не понимала она, что за все теперь надо платить - лечилась всегда в обкомовской больнице, поэтому санитарки за ней и не ухаживали. Появились и неизвестные подозрительные люди, предлагавшие уход за Зоей Андреевной, видимо, не бескорыстно. Я потом их быстро "отшила", оплатив расходы.
   Температура на улице доходила до - 20 градусов, поэтому даже коридоры были заполнены, в основном, бомжами, на которых было больно смотреть - лица были покрыты красными струпьями. Им предстояла ампутация конечностей. Предложила одному из них еды, но он обматерил меня крепко. Удручающее впечатление произвела на нас центральная районная больница, расположенная на краю города.
   Одеты мы были легко. Хорошо, что я была в шубе и взяла маленькие домашние валенки. Алла же была в легких сапогах и легком пальто, замерзала она, да и я тоже, неимоверно. Градусник в квартире показывал +10 градусов, так как сквозило из сантиметровых щелей в наружных дверях, а дверь на улицу не закрывалась. Сквозило и из окон. Отогревались в ванной, запущенной, как и у всякой одинокой и немощной женщины, основательно. Алла купила в ванную шторы, сантехник поставил новый кран, навели относительный порядок в туалете и на кухне. Тяжело одинокой женщине жить одной в квартире. Алла, промерзнув основательно, уехала. Приехал муж. Он утеплил двери и окна, и жить стало уютнее.
   Встретилась с лечащим врачом. Он ждал родственников, чтобы принять решение об операции, объяснив это тем, что у Зои Андреевны огромный букет заболеваний и имеющиеся в больнице медикаментозные средства могут вызвать у нее необратимые последствия. Я составила список требуемых препаратов и перечень, необходимых для операции принадлежностей: 20 бинтов стерильных, 20 бинтов нестерильных, 20 перчаток хирургических и т.п. - явно превышающий потребности для одной операции. Нарколог, сославшись на отсутствие или неисправность аппарата для наркоза (и это в хирургическом отделении!!) и необходимость его аренды в другом отделении, тоже запросила определенную, не малую сумму денег. Узнав, что я не потребую квитанцию за оплату операции и лекарств, врачи сразу же ускорили этот процесс.
   Денег с собой у нас было недостаточно. Оформила разрешение на пользование сберкнижкой, подписанное Зоей Андреевной и начальником больницы. Пригласила священника, который ее исповедовал и причастил. Предложила ему деньги, но он отказался:
   - Если хотите отблагодарить, сделайте пожертвование на церковь, сколько можете.
   Очень сильно помогла мне во всех делах истинно верующая, но практичная, энергичная и богатая душой соседка Зои Андреевны, Вера Михайловна. Дай Бог ей доброго здоровья! Без нее я бы не сделала и десятой части необходимого.
   Операция прошла успешно, так как Зоя Андреевна, отойдя от наркоза, вспомнила мое имя и адрес ее прописки. Ей привинтили на месте перелома металлические пластинки. На следующий же день мы решили выписать ее из больницы. Заказали машину скорой помощи. С выпиской произошла задержка на 15 минут, за что я была отчитана бригадой врачей и водителем. Пришлось "подмаслить". Довезли до дому. Позвали помочь соседа. Со стандартными носилками на повороте лестницы в хрущевском доме развернуться не удалось. Зою Андреевну переложили на мягкие носилки (брезентовое полотнище с ручками). При подъеме по лестнице на 2-ой этаж носилки порвались снизу (не выдержали даже веса в 45 кг). Зоя Андреевна провалилась в дырку и больно ударилась рукой. Донесли до кровати на руках. Потом долго смеялись над возможностью перелома еще и руки с помощью нашей медицины. Смех сквозь слезы! Перелом бедра со всеми расходами обошелся заслуженной учительнице, пенсионерке в пределах 50 тысяч рублей. В то время как на свои похороны она держала постоянно в тумбочке неприкосновенный запас - 20 тысяч рублей. Теперь можно смело говорить: "Дешевле похоронить, чем вылечить".
   Решали вопрос, что дальше делать. Оставить одну Зою Андреевну в таком состоянии было невозможно. И в Волгограде мы не могли долго задерживаться. Все же решили взять ее с собой в Москву и прописать там, продав здешнюю квартиру. Получив ее согласие, вызвали нотариуса, чтобы оформить на меня доверенность на право полного распоряжения квартирой. Молодая девушка - нотариус, закрыв дверь, стала пытать Зою Андреевну, задавая ей разные вопросы. Видимо, растерявшись от напора нотариуса, а может быть, из-за внутреннего нежелания оставлять дорогое для нее жилье, отвечала неуверенно и даже противоречиво. Закончив беседу, девушка стала разговаривать со мной грубо, чуть ли не обвиняя меня в мошенничестве. Но допросив Зою Андреевну еще раз, все же доверенность подписала. После ее ухода, я разрыдалась от грубости и несправедливости. Из этого состояния меня вывели муж с Верой Михайловной лишь к ночи, смягчив мое "горе" водкой.
   Риелтор оказалась очень порядочной женщиной, быстро и грамотно оформила все необходимые бумаги, взяв небольшую мзду за это. Сколько же я перенесла переживаний, получив наличными за квартиру, пересчитывая деньги и оформляя перевод! Тем более, что в банке обнаружили поддельную сторублевку, приехала милиция, допросили, вызвали покупателя, который и снял с меня подозрения.
   Купила билеты в Москву, оплатив за всё купе возле туалета. Вера Михайловна организовала скорую помощь (для инвалидов и ветеранов она бесплатна). С сиреной помчались к вокзалу. Минуя пробки по встречной полосе и пробравшись через сугробы, скорая помощь остановилась прямо у вагона. Еле открыли замерзшую от мороза заднюю дверь и на мягких, уже не порвавшихся носилках, кое-как донесли Зою Андреевну до лежанки. И действительно, от денег водитель отказался - бывают же чудеса!
   В Москве Алла организовала машину скорой помощи и бригаду вокзальных грузчиков. Машина быстро доставила нас до дома. Взяв Зою Андреевну под руки, муж с внуком подняли ее на лифте к нашей квартире и уложили на кровать. Глубоко вздохнули - наконец-то все кончилось! И начали, вспоминая, делиться впечатлениями и почти истерично смеяться.
   От больницы остались у Зои Андреевны пролежни диаметром до 10 см. С помощью аппарата с поляризационным светом "Биоптрон" и мазей дней за 15 пролежни заросли. Сколько же усилий потребовалось, чтобы научить Зою Андреевну ходить в туалет с помощью подставки с поручнями - "ходунками". Купленные костыли разных видов она так и не осилила, не смогла.
   Вскоре Вера Михайловна договорилась со знакомым риелтором о продаже квартиры, и мы выехали в Волгоград. Я занималась оформлением документов, муж разбирал многочисленные документы и фотоснимки мужа Зои Андреевны, отбирал наиболее ценные книги из обширной библиотеки. Было выброшено несколько ящиков черновых записей журналиста Каракозова и не представляющих интереса книг. В одной из редакций, куда мы позвонили, интереса к записям не выразили. Предложили школьной библиотеке целые собрания сочинений ряда классиков, но там ответили, что если мы принесем книги к ним, то их возможно и возьмут?! А мы когда-то ночами стояли в очереди за такими книгами.
   Покупатель на квартиру нашелся сразу, и его даже не волновало состояние квартиры. А квартиру однажды летом залили соседи сверху, пол под линолеумом поднялся, тыльные стороны части мебели и книг разбухли и почернели. Продали Вере Михайловне все имеющееся в квартире и нажитое Каракозовыми за долгие годы за 5 тысяч рублей. В Москву взяли наиболее ценные книги, хрусталь, да наиболее нужную одежду. Книги расставили по полкам, остальное так и лежит невостребованным. Как относительны ценности в изменяющемся мире!
   Прописала Зою Андреевну в нашей квартире, оформила ей пенсию со всеми льготами и добавками. За деньги, вырученные за двухкомнатную квартиру почти в центре Волгограда, в Москве можно было бы купить комнату, площадью около 7 метров в коммунальной квартире.
  

Глава 7. Мой брат, Михаил Андреевич

  
   Итак, в 1942 году 23- летнего ссыльного Михаила, учительствовавшего под Салехардом, призвали в РККА и направили на фронт. Прошел всю войну, закончив ее в Праге. Был принят в Коммунистическую партию. После ранения в глазную область возвращался из госпиталя на фронт, в поезде познакомился с выпускницей педагогического факультета Харьковского университета Татьяной и сразу же влюбился. Она была направлена учительствовать в Дрогобыч.
   В конце 1945 года Михаил был демобилизован из армии. Возвратился в Астрахань. Работать учителем в то время считалось не солидным, не модным - в школе работали практически одни женщины. Пытался устроиться на другую работу, но не нашел. Кроме того, его сильно тянуло к Татьяне. Побыв месяца два в Астрахани, поехал в Дрогобыч. Нашел школу, в которой работала Татьяна, и ее, сидевшую за проверкой тетрадей. В школе она преподавала русский и украинский языки и литературу. Одновременно преподавала литературу и в музыкальном училище. Женился. Получили квартиру. В связи с изменением профиля работы поступил в торговый институт. В 1946 году родилась первая дочка - Нина, в 1953 - вторая дочка - Наташа.
   Перед рождением второй дочки в домработницы взяли приехавшую из села 16-летнюю девушку - Екатерину. Но случилась беда. В 1955 году Татьяну лизнула, как ей показалось, бешеная собака. Чтобы обезопасить себя и маленьких детей, Татьяна стала делать уколы от бешенства. На шестом уколе ей сделалось очень плохо. Поместили в больницу, но там ничего не смогли сделать, и через два дня она умерла. За все годы в Союзе было зафиксировано лишь 13 таких случаев. После вскрытия врачи сказали, что с ее абсолютно здоровыми органами она должна была прожить не менее 90 лет. Михаил очень сильно любил эту славную женщину и страдал неимоверно.
   С утра до позднего вечера Михаил проводил на работе - ответственный был человек. Все заботы о воспитании детей легли на Катю. Младшая двухлетняя дочь стала называть ее мамой, старшая - тетей Катей. Приезжали и заходили к Михаилу подруги жены по институту и школе, в том числе и с намерением выйти за него замуж, не претендуя на любовь, обеспечить уход и воспитание детей, но он всем категорически отказывал. Приезжали в Дрогобыч и мы с Таисией. Посоветовали:
   - Михаил, оставайся с Катей. Неизвестно, как сложится судьба с какой-либо другой женщиной. А Катя добрый, кроткий, отзывчивый человек, любит тебя и твоих детей.
   Так и остался он до конца своих дней с Катей. Отношения с ней он не рекламировал, видимо, не мог забыть Татьяну. Катя его очень любила. Она беззаветно ухаживала за ним все годы и дома и в больницах, сопровождала при отдыхе в санаториях. Несмотря на отсутствие высшего образования, была довольно интеллигентной, воспитанной женщиной. Хорошо владела польским, украинским и русским языками. Однажды, много лет спустя, я спросила у Кати:
   - Почему ты носишь фамилию Буржан, а не Полякова? Почему не зарегистрировались?
   На что она ответила в украинской манере:
   - Я знаю?
   В 1959 году Дрогобычскую область объединили со Львовской. Обкомовское начальство переехало во Львов и поселилось в специально построенном доме на Прапорной улице. Михаилу выделили двухкомнатную квартиру.
   Дети имели все, что хотели. Они не знали слова "Нет". Но Михаил был крайне строг относительно использования его имени в каких бы то ни было ситуациях - был в этом отношении очень щепетильным и порядочным. И сам не очень пользовался своими номенклатурными возможностями. Он занимал должность заместителя, а затем и начальника областного управления торговли.
   После окончания школы Нина поступила в Львовский университет на филологический факультет. После третьего курса студентов послали на целину. Туда же были направлены и кубинцы - студенты Львовского Политехнического института. Наташа безумно влюбилась в кубинца Педро. Возвратившись во Львов, они решили пожениться. Нина забеременела. Жили в общежитии - Михаил не мог смириться с выбором дочери, мировоззрение и должность не позволяли это сделать. Он пытался и через МВД и через КГБ помешать свадьбе дочери, но оттуда доложили, что теперь уже сделать ничего нельзя, никто уже не может повлиять на них. Михаил не пошел ни на свадьбу, ни на рождение внука - как бы вычеркнул дочь из своей жизни. Сколько стоило это ему нервов!
   Педро окончил институт на год раньше Нины и обязан был возвратиться на Кубу - Фиделю Кастро и стране требовались специалисты. Педро уехал на Кубу, а Нина осталась в общежитии с сыном Денисом. Совмещать учебу и заботу о ребенке было очень сложно. Очень помогла Нине Екатерина. Она долго упрашивала Михаила простить дочь и взять ее к себе. В конце концов, уговорила. Чтобы помочь Нине ухаживать за ребенком в дневное время, стала работать только в ночную смену на Электроламповом заводе.
   После окончания института Нина решила поехать на Кубу. Михаил Андреевич помог оформить документы. Екатерина сопровождала ее до вылета на Кубу из Москвы. После первого письма от Нины из Кубы у Михаила случился первый инфаркт. Екатерина и Наташа стали умолять ее вернуться на родину: "Немедленно возвращайся, отцу очень плохо, он в больнице".
   Прожив в Гаване полтора года, Нина с трехлетним сыном вернулись домой. Михаил сразу же нашел ей место учителя украинского языка и литературы. Дениса устроили в детский сад. Но Денис не знал ни одного слова ни на русском, ни на украинском языках. Понимал только испанский. Однажды даже показывали его, как событие для Львова, по телевидению - он читал стихи на испанском языке. Воспитатели не знали, как с ним общаться, он плакал, и его закрывали в кладовку, чтоб изолировать от других детей. В семье об этом ничего не знали. Но однажды кто-то из родителей рассказал об этом Екатерине. Его сразу же забрали из садика, и до школы он воспитывался дома.
   Педро часто писал Нине, просил вернуться и долгое время, почти до 50 лет, не женился. Нина все откладывала свой отъезд, да так и не собралась.
   Педро однажды, когда сын учился в девятом классе, приехал в Ленинград. Договорились о встрече. Когда поезд подходил к Ленинграду, Нина сказала Денису:
   - Сейчас ты увидишь своего отца.
   Педро радостно их встретил, устроил в хорошую гостиницу. За несколько дней они посетили ряд исторических мест и пригородов Ленинграда. Педро уговаривал Нину с сыном поехать с ним, но Нина не решилась на это: она была хорошо устроена, да и Денису надо было через год поступать в университет.
   Денис окончил школу и физико-математический факультет Львовского университета. Послужил в Армии. Женился на красивой девушке. В настоящее время высокий, стройный, красивый с кубинским акцентом, успешный бизнесмен, очень заботливый и приятный человек.
   Наташа тоже поступила в Львовский университет на филологический факультет. При сдаче экзаменов ее спрашивают:
   - Вы что, второй раз поступаете учиться? - очень похожи были сестры друг на друга.
   После окончания института Наташа сначала преподавала на подготовительном курсе для обучения иностранцев русскому языку перед поступлением в университет. Потом устроилась гидом - сопровождала польских туристов и студентов по нашей стране. Заключила 2-годичный контракт и была направлена в Афганистан во время военных действий в этой стране. Вернулась с язвой желудка и расстроенным здоровьем.
   Вышла замуж за иракца, закончившего медицинский институт. Он получил советское гражданство и работал стоматологом. Родила девочку. В честь бабушки Екатерины назвали ее тоже Катей. С мужем у Наташи отношения не сложились - разный менталитет. Живут в одной квартире, но в разных комнатах.
   Катя, по семейной традиции, тоже поступила в Львовский Университет. Эта девушка стала настоящей красавицей, унаследовав яркие отцовские и мягкие материнские черты лица. Во всех делах занимает лидерские позиции, любима всеми. Искусство общения унаследовала от своей матери и ее сестры - они могут часами рассказывать эпизоды из своей жизни, и слушать их никогда не надоедает, настолько яркой и живописной течет их речь.
   В 70-годах Михаила вызывали в Львовское КГБ, спрашивали, кем ему приходится Константин. Миша сказал, что он - двоюродный брат. Оказывается, искали родственников по поводу реабилитации Кости. Нашли Михаила, т.к. близких родственников не оказалось. Оргвыводов от его родственных связей со ссыльным не последовало - ситуация в стране несколько изменилась, да и большим начальником во Львове был в это время Михаил Андреевич.
   Михаил Андреевич умер на 68 году жизни от третьего инфаркта.

Глава 8. Мой брат, Сергей Андреевич

  
   Как уже отмечалось, Сергей, окончив техникум рыбного хозяйства, зимой работал на ремзаводе в Ямбуре, а в летние месяцы ловил рыбу в Обской губе. Однажды, заехав в Аксарку, женился. Дети пошли один за другим: несколько детей умерли сразу после родов, выжили: Людмила (1942 г.р.) - дочь Ольги Ивановны от первого брака, Фаина (1943), Виктор (1946), Леонид (1948), Галина (1950). Последним, уже в Миассе родился Владимир.
   Свое, приобретенное еще на Каспии, искусство солить рыбу, делать балык и вялить отец передал Сергею, и тот, будучи 22 года в ссылке, из них 20 лет на крайнем Севере, "ублажал" начальство балыками из муксуна, сырка и других ценных рыб. Зная, что у него самые вкусные балыки, начальники, чтобы угостить нередко приезжавших проверяющих, приводили их к нему на плашкоут. Если он говорил, что балыка нет, они начинали искать его во всех люках плашкоута, где хранились соль, лед и рыба, и все-таки находили. Видимо, "в благодарность за это" Сергея с семьей долго не отпускали и продержали в ссылке после постановления об освобождении еще лишних 8 лет, до смерти Сталина. Он считал себя виновным - по закону того времени с 12 лет мог быть посажен и расстрелян. О том, что Сергея освободили в 1946 году, я узнала позже, из архивных материалов.
   Когда в 53 году ему выдали паспорт, спросил:
   - Скажите теперь, за что вы продержали меня здесь 22 года?
   Но и освобожденному ему ответили:
   - Как специалист высокой квалификации Вы нам нужны и сейчас, и мы Вас не отпустим.
   Тогда он вынужден был идти к врачам, чтоб те подтвердили, что он уже серьезно болен и что больны и все его шестеро детей. Его отпустили. Квартиру в бараке, которую отец достроил, продать было нельзя - она принадлежала комендатуре.
   Получив паспорт, с беременной женой и пятью детьми приехали в Астрахань, оттуда поехали в Каралат, а затем - на рыбозавод Кировский. Жилья для такой семьи нигде не оказалось, да и подходящей работы тоже.
   Решили поехать в Миасс, к родителям жены. Там купили небольшой однокомнатный домик с русской печкой, в котором вмещались только столик, кровать, да палати для детей. Но был и большой огород, где они сажали в основном картошку и капусту, которую засаливали. Сергей серьезно болел, до пенсии не хватало стажа, устроился на тальковый завод грузчиком, так как по специальности работы в Миассе не оказалось. Ольга Ивановна не работала. Почти все дети учились в школе. Как они делали домашнее задание в таких условиях - не понятно. Один из родственников Анны Ивановны работал в райисполкоме и долго и безуспешно пытался помочь им с квартирой.
   Окончив педагогический техникум в Златоусте, старшая дочь Людмила, чтобы облегчить положение в семье, взяла старшего 14-летнего брата Виктора и уехала по распределению работать в село. Оба были довольно способными в учебе. Но брат страдал сильными головными болями и однажды, не выдержав их, написал: "Устал жить" и повесился. Похоронили в Миассе. Когда произошло это событие, родственник проявил в райисполкоме еще большую настойчивость:
   - В условиях, в которых живет эта семья, жить невозможно. Вы что хотите, чтоб вся семья погибла?
   И в 1961 году, через 8 лет жизни в "курятнике", райисполком выделил им огромную трехкомнатную квартиру на первом этаже со всеми удобствами.
   Людмила работала и училась на заочном отделении исторического факультета Челябинского пединститута. После окончания института до конца своей жизни преподавала историю в школе.
   Фаина училась заочно в том же институте на физико-математическом факультете. Окончив институт, стала работать "завучем" в вечерней школе. Выйдя замуж, сразу же уехала в Мурманск, где радистом на судах работал ее муж. Продолжала работать "завучем".
   После смерти Сергея Андреевича вернулись в Миасс. Муж, Володя, устроился на работу по строительству телевизионных линий. В соответствии с договором по работе получил 2-комнатную квартиру.
   Лёня, окончив школу и отслужив в армии, поехал на КАМАЗ в Набережные Челны. Быстро получил 6-й разряд по специальности и получил квартиру. Женился. Родились сын и дочь. Приобрел машину и дачу. В общем, обустроился неплохо.
   Галина закончила 5-годичный строительный техникум и по комсомольской путевке тоже поехала на КАМАЗ, хотя мать ее очень не отпускала. Вышла замуж.
   В большой квартире остались только двое: Ольга Ивановна с младшим сыном Володей. Володя закончил 2 техникума: строительный и автодорожный. Женился. Ольга Ивановна умерла в 1976 году. Чтобы не потерять квартиру, в Миасс переехала Галя с мужем и двумя детьми. Но между двумя семьями начались ссоры, и квартиру пришлось разменять. Разменяли неудачно: на двухкомнатную квартиру без удобств в старом городе и на квартиру с подселением в новом городе. Таким образом, все дети с семьями разъехались по разным местам.
   Проработав несколько лет в домоуправлении, Гале удалось получить в распоряжение всю квартиру, которую поменяла на двухкомнатную. Жизнь ее сложилась не очень удачно: муж страдал алкоголизмом, дочь тяжело болела, попав под автомобиль, и недавно умерла.
   Володя, имея троих детей, развелся, оставив жене 3-комнатную квартиру. Сам получил на работе двухкомнатную. Сыновья с ним очень дружили. Прожив чуть более 40 лет, был найден мертвым в своей квартире. Следствие по этому событию порекомендовали не проводить, чтобы не потерять право на эту квартиру. В нее удалось прописать Володиных сыновей.
  

Глава 9. Моя сестра, Таисия Андреевна

  
   Итак, получив квартиру на улице Ходоят-Эмельбекле в Астрахани перед войной, Сергей Михайлович ее основательно переделал. Таисия не работала, ухаживала за детьми и вела домашнее хозяйство.
   Началась война. С первых же дней Сергея Михайловича призвали в армию и направили на фронт в район Брянска. Через неделю от него пришла лишь одна открытка. Больше никаких писем не приходило. Вероятно, погиб, так как из военкомата Таисия получила извещение на право получения деньг на детей и внеочередное устройство на работу. Образования у нее практически никакого не было. Лишь несколько месяцев перед войной она ходила в вечернюю школу и научилась писать, математику же освоить не успела. Ее направили работать заведующей в небольшой магазинчик при кооперативном техникуме. В ее подчинении была еще одна работница. Так как считать не умела, она выписала на бумажку цены на каждый продукт весом 100, 200, 500 и т.д. грамм и, глядя на бумажку, рассчитывалась. Умом бог не обделил, поэтому эту арифметику быстро освоила. 12-летняя дочь Галя была довольно смышленой и бойкой девочкой и часто ей помогала в торговле. Продукты выдавались по карточкам. В конце рабочего дня карточки наклеивали на лист бумаги и относили в вышестоящую контору. Иногда списывались пришедшие в негодность продукты (сухари и т.п.). Дома их очищали, просушивали и ели. Доставались изредка и проценты от естественной усушки и "утруски" продуктов.
   Гале досталось в эти годы немало. В доме была полной хозяйкой, покупала дрова, топила печку, готовила, ухаживала за сестрой Нонной и училась. Вязанки дров покупала на рынке. Взвалить их на плечи Галя не могла, просила подсобить прохожих, хотя бы закинуть за плечо.
   Следует отметить, что умение убедительно попросить помочь ей осталось у Гали в крови. Будучи студенткой, однажды в дождь уговорила помочь ей даже негра с Мадагаскара - студента из РыбВТУЗа. Зонт негра оказался у нее, а ящик с овощами - у него в руках. Живя позже в Эстонии и не зная языка, Галя умудрялась уговорить любого эстонца помочь ей донести тяжелые вещи даже на далекие расстояния. Все у нее под руками спорилось - пошла, видимо, в отца.
   Приходилось помогать и родственникам и свекрови, которая потребовала от Таисии:
   - Мой сын помогал мне, а раз он погиб, а вы получаете за него деньги, вы должны помогать и мне.
   Шла как-то Таисия, уже в 47 году, из магазина домой с трехлитровой банкой молока. Была зима, перчаток не было, руки замерзли, и вдруг ей предложил помощь один молодой человек. По дороге познакомились. Оказалось, что Луцев Василий Матвеевич недавно демобилизовался из армии и приехал на родину. Стали встречаться, а потом он переехал к ней жить, и насовсем. Уже почти взрослые дочки его приняли.
   Позже выяснилось, что семья Василия Матвеевича была тоже репрессирована и сослана в район Урала. Там он женился, родился ребенок. Но во время войны ребенок умер, и Василий Матвеевич к жене не захотел возвращаться. В войну был ранен в ногу. С пулей проходил до конца жизни, так как врачи посчитали опасным вытаскивать ее из-за высокой вероятности повреждения соседних сосудов и нервов.
   Василий Матвеевич закончил в Ростове курсы со специализацией по холодильным установкам, которые только стали появляться в Союзе. А в 57 году заочно и с отличием окончил Сталинградский торговый техникум. Устроился работать в отдел рабочего снабжения Астраханской области - ОРС. Сразу же подал заявление на получение квартиры. Через некоторое время стал начальником отдела. Работе отдавался полностью. На протяжении многих лет, сделав зарядку, рано уходил на работу и возвращался поздним вечером, в том числе и в выходные дни. Иногда в праздники брал в руки аккордеон - научился играть в армии. Позже купил новый аккордеон с множеством регистров.
   Таисия продолжала работать и стала заведующей уже довольно крупного гастронома недалеко от рынка "Большие Исады". Заслужила большое уважение и почет как одна из лучших работников в системе. В 56 лет ушла на пенсию. Василий Матвеевич полностью снабжал семью всеми продуктами и вещами. Таисия Андреевна в магазины не ходила и даже не знала цены на продукты. Жили достаточно хорошо и счастливо. Чтобы получить двухкомнатную квартиру, необходимо было оформить официальный брак. И в 60-летнем возрасте Таисия с Луцевым пошли в ЗАГС регистрироваться.
   Переезжая в 1971 году на новую квартиру со всеми удобствами, Таисия устроила прощальный ужин. Пришли все соседи по двору. Как жалко и тяжело ей было расставаться, хоть и с паршивой по современным меркам, но такой родной квартирой и с людьми, многие годы ее окружавшими. Вся жизнь в таких дворах проходила на глазах у соседей. Раздала все свои вещи друзьям и соседям.
  
   Следует отметить, что Астрахань является своеобразным провинциальным городом. За свою долгую историю Астрахань называлась разными именами и была столицею многих ханств и властителей. В связи с этим живут в ней люди и потомки множества племен и народностей, выходцев с Поволжья, Средней Азии и Кавказа. Живут, в общем-то, в мире и согласии. Еще во времена Петра Первого воды Каспия подходили к лестнице, ведущей в астраханский Кремль. Сейчас Каспий отступил от Астрахани на 120 км.
   Отличительной особенностью астраханцев является доброта, дружелюбие, гостеприимство, потребность и умение общаться. В 60-ых годах считалось естественным хотя бы раз в месяц посетить родных и близких друзей и обменяться новостями. Во всяком случае, это наблюдалось в доме Таисии. Гости приходили к ней почти ежедневно. На лето часто приезжали дочери с мужьями и внуками.
   Во дворе рядом с домом стоял стол, возле - настил из досок, который использовался как скамейка, так и кровать. В летнюю жару спать на ней под пологом от комаров было очень приятно. Сверху свисали гроздья винограда, рядом росли кусты помидор. Возле дома росло огромное тутовое дерево с множеством темно-синих ягод, которые постоянно опадали и ежедневно подметались. Трава не росла. Здесь и протекала вся летняя жизнь. Дощатый туалет с множеством щелей бы общим для всех жителей двора, стоял посредине и излучал ароматы, очень характерные, пожалуй, для многих южных, особенно азиатских, городов. Вокруг туалета располагались 4 отдельных дома.
   До революции в нижнем подвальном помещении самого большого дома был квасной цех, где рабочие варили квас. Купец жил выше, занимая 5 комнат. В дальнейшем в этом доме жило много семей. Одним из жильцов купеческого дома был Востоков Анатолий Федорович. Он работал земским врачом еще до гражданской войны, врачом прошел всю гражданскую войну. Работал военным врачом - хирургом и в Отечественную. Вместе с женой он оперировал раненых в санитарном поезде. После войны до конца жизни работал в Пироговской поликлинике Астрахани. Кто бы ни пришел к нему за помощью в любое время суток, он никогда не открывал дверь в рубашке, всегда одевал костюм. Он был интеллигентом в высшем смысле этого слова, с высочайшим уровнем культуры. Какая же это была личность! Жена - Татьяна Ивановна, еврейка, когда-то сильно полюбив его и выйдя замуж, поменяла религию на православную. Когда умер ее отец, она на коленях просила раввинов разрешить проститься с отцом. И они ей разрешили.
   Его сын, Глеб Анатольевич, пошел по стопам отца. Также работал хирургом в военные годы. Но под Ржевом был взят в плен, где пробыл до конца войны.
   Сразу после войны в Астрахани Востокова допрашивал сотрудник отдела государственного политического управления - ОГПУ - Петр Кандауров:
   - Почему Вы остались живы? Почему Вы не покончили с собой, когда Вас брали в плен?
   Востоков отвечал ему:
   - Я - врач. Я должен был спасать людей. И спасал, будучи в плену. Скольких я спас людей....
   - А почему Вы не покончили с собой? Ваш замполит пустил себе пулю в висок, а почему Вы не сделали этого?
   - А я не смог поступить так. Я по образованию врач, и мое призвание как врача - помогать людям. Вы понимаете, что я - врач!?
   Кандауров так ничего и не понял. И несколько ночей вызывал его на допрос. И снова один и тот же вопрос:
  -- Почему не покончили? Почему остались живы?
  -- Самое страшное было, когда вели по узким коридорам и подземным ходам, и каждую минуту ждал - вот сейчас раздастся выстрел в затылок - вспоминал Востоков, - Кирова 5 - это во много раз хуже и страшнее плена.
  
   Все же не расстреляли его - выпустили. Но даже после смерти Сталина еще долго вызывали на пресловутую улицу Кирова 5 - управление КГБ.
   Петр Кандауров был следователем, а затем после увольнения - слесарем, но даже и слесарное дело не смог освоить, поставили простым рабочим на тракторном заводе. Волею судеб Петр и Раиса Кандауровы стали в дальнейшем лучшими друзьями моей сестры Таисии и ее мужа. Раиса и Таисия работали в одной системе промкооперации и подружились.
  
   Астрахань дала России (да и миру) много замечательных талантов: певиц Московского Большого театра Максакову и Барсову, композитора Давида Ойстраха, художника Кустодиева, артистов: Целиковскую, Плятт, Шапошникову, Любезнова, Любшина, Заворотнюк, Щербакова и ряда других.
   Я часто посещала церкви помолиться и помянуть родных. Зашла как-то в церковь в Астрахани на молебен. Пели церковные песни. Рядом стояла женщина и подпевала очень красивым голосом. Я на нее долго смотрела и слушала, и говорю потом:
   - Ваш голос меня просто заворожил.
   - А я пела здесь с Марусей Сидоровой - отвечает женщина.
   И рассказала, что приехал как-то в Астрахань на гастроли певец Большого театра Максаков, услышал голос Маруси Сидоровой, влюбился в нее и увез в Москву, где она и стала великой певицей Максаковой. Не менее знаменитой стала и их дочь - балерина Максакова.
  
   Возвратимся к нашей истории.
   В 1983 году Василия Матвеевича с почестями отправили на пенсию. 69- летний мужчина, отдававший всего себя работе, переживал это крайне тяжело. Сразу же заболел, развилась гангрена ног. Чтобы спасти его, врачи предложили ампутацию. Он с этим не смог смириться и через полгода после выхода на пенсию умер от сердечного приступа. Здоровье было неважным и после смерти мужа Таисия Андреевна, чтобы помогать ей по хозяйству, пустила в квартиру жить дальнюю родственницу из Каралата, молодую женщину. Но вскоре переехала насовсем к дочери в Москву. Родственница, подружившись с одним милицейским майором, каким-то образом прописалась в квартире. После смерти Таисии Андреевны стала ее хозяйкой, загуляла и превратила квартиру в "кабак". Никого в квартиру из родственников не пускала. Так и осталась у нее квартира со всей мебелью и вещами. Любил Василий Матвеевич хорошо одеваться - только почти новой обуви осталось от него более 30 пар. Судиться с "племянницей" не стали - бог ее рассудит. Да и квартира была ведомственная, продать или поменять ее в то время было маловероятно.
  
   Дочь Таисии, Галя окончила Астраханский институт рыбного хозяйства и была направлена в город Тарту Эстонской ССР заведующей лабораторией рыбообрабатывающего комбината. Вышла замуж за военного - командира автороты батальона обслуживания авиационной дивизии, располагавшейся в Тарту. Одним из командиров этой дивизии позже был и известный чеченский генерал Дудаев. Родился сын - Петр, записанный украинцем по национальности, а через несколько лет и дочь - Елена, по национальности русская. Но жизнь у Гали не сложилась, уж очень сильно различались супруги по темпераменту и менталитету. Галя была крайне живой, общительной и активной женщиной, а он - украинец - отличался молчаливостью, тугодумием и некоторыми характерными, видимо, для украинцев командирскими качествами - высоким самомнением и покровительственным отношением к женщине. Развелись. Но ни она, ни он так и не создали новых семей. И, видимо, в душе жалели о разводе - одиночество, особенно к старости, переносится очень тяжело. После выхода на пенсию работала комендантом общежития при рыбокомбинате, где получила 2-комнатную квартиру.
   Их сын Петр окончил Ленинградское мореходное училище. Быстро продвинулся до капитана огромного танкера, перевозящего грузы по всему свету. Женился, обзавелся сыном и дочерью. После отделения Эстонии от России "ходил" (плавал) под различными флагами. Получилось так, что он стал гражданином Украины, был прописан в Дымере, под Киевом, где отец купил себе квартиру. Имел русскую жену и детей, имеющих эстонское гражданство.
   Купил квартиру и коттедж, оформив их на жену, но не имел эстонского гражданства и, хотя всю жизнь прожил в Эстонии, должен был каждый год оформлять право на пребывание в этой стране. Был приписан к Рижскому пароходству, однажды ходил с русской командой под шведским флагом с хозяином танкера - китайцем.
   Обычно перевозил на танкере жидкий аммиак, и, видимо, надышавшись его парами, получил серьезное поражение печени (отсасывали несколько раз до 900 мл гноя). Лечился и в Амстердаме, и в Эстонии. Состояние все более ухудшалось.
   В тяжелейшем состоянии прилетел один в Москву - жена полетела отдыхать в Египет. Сразу же положили в реанимационное отделение военного госпиталя Бурденко и сделали операцию. Удалили половину печени, вставили стены - трубки для оттока желчи и жидкости. Выжил, истратив на лечение, видимо, всю, накопленную тяжелым трудом валюту. Поддерживала и решала все финансовые проблемы его сестра Лена. Со стенами проходил 2 года, ежедневно их промывая. После некоторого выздоровления Петр обвенчался с женой в церкви. Жил большую часть времени у матери, помогая ей, уже 78-летней, убирать территорию вокруг общежития. В 2009 году умер, сохраняя до последних дней чувство юмора и мужское достоинство - никого не хотел докучать своей болезнью и не жаловался. Не просто даются морякам большие деньги - уж очень много в этой профессии издержек.
   По стопам Петра пошел и его сын Сергей. Окончив тоже Ленинградское мореходное училище, "ходит" уже первым помощником капитана крупного морского судна. Недавно женился, переехал жить в Таллин. Недавно родилась дочь. И стала Галина Сергеевна прабабушкой, а я, как бы, пра-пра-бабушкой.
   Дочь свою после окончания школы Петр направил учиться в Англию, откуда она довольно часто навещала родителей и брата. В Эстонию возвращаться уже не собирается.
   Дочь Галины, Елена, по молодости вела свободный образ жизни. Поступила в Политехнический институт в городе Таллинн, но его не закончила. Вышла замуж за москвича, но через некоторое время развелась. Купила в Москве комнату в коммунальной квартире. Работает. Детей нет. За внешней скрытностью и сухостью скрывается очень доброе сердце - остро переживала болезнь брата и всячески старалась ему помочь во всех вопросах, опекая его как родная мать.
  
   Дочь Таисии Андреевны, Нонна в 1958 г. после 4 курса Астраханского института рыбного хозяйства проходила практику в Тарту, жила у сестры. Там познакомилась с правым летчиком - помощником командира бомбардировщика Ту-16. Вышла замуж в Астрахани во время его отпуска. После окончания института была направлена мастером рыбоприемного цеха комбината в Тарту. Муж летал с командиром полка. Однажды после проверочного полета командиром другого "правака" экипаж забыл сбросить давление во входном люке передней кабины. Муж Нонны стал открывать люк для пересадки. Люк резко отскочил и нанес ему смертельный удар по голове.
   Раз уж речь зашла о Нонне - будущей жене одного из авторов этой повести, то разрешите ему предоставить себе слово. Ведь его с ней исторически разделить невозможно - стаж совместной жизни уже 49 лет.
   В конце апреля 1960 года после расформирования авиационной дивизии в городе Сольцы Новгородской области я был переведен в составе отряда управления в авиационную дивизию (бывший корпус), располагавшуюся в Тарту. Летал правым летчиком на Ли-2 и одновременно - помощником командира бомбардировщика Ту-4. Снимал с товарищем комнату, и его подруга перед первомайскими праздниками в ресторане познакомила меня со своей подругой Нонной.
   После ресторана долго целовались. Но на первое свидание Нонна пришла, вдруг вспомнив обо мне, через полтора часа от назначенного времени, после прогулки на машине "Волга" (в то время довольно редким средством передвижения) с одним начальником. Я в нее сразу влюбился и готов был ждать вечность. Оказалась очень приятным собеседником, много знала стихов и песен, и на последующих ежедневных свиданиях много их прочитала и спела. К тому же была очень красивой и стройной. Я же только зачарованно слушал ее и был от нее без ума.
   Жила Нонна в военном городке в деревянном тонкостенном домике с соседями и меня к себе не приглашала - боялась всяких сплетен, очень свойственных для гарнизонной жизни. Образовывала меня, передавая книжки после свидания через форточку. Через полгода наших платонических встреч Нонне дали в городе комнату в двухкомнатной квартире.
   До нее в этой комнате жил с семьей штурман Ту-16, балагур и прекраснейший анекдотист, любимец курилки, где летчики обычно подтрунивают друг над другом и под добрый смех воспитывают нерадивых или нарушивших летную этику. Как-то на взлете забарахлил двигатель. Командир дает команду "Приготовиться к катапультированию"...Но двигатель заработал нормально, и командир скомандовал "Отставить". Видимо, с "бодуна" штурман услышал слово "Оставить" и нажал гашетку катапультирования. Высота была небольшой, а штурман на Ту-16 катапультируется вниз - до раскрытия парашюта не хватило высоты....
   Через несколько дней после вселения я перенес к Нонне свой магнитофон, а потом и сам перебрался - зачем каждую ночь расставаться, чтобы вечером встречаться снова?! Вскоре "уговорил" ее пойти в ЗАГС - куда ей было деваться! В ЗАГС Нонна пришла прямо с работы в одном простом платьице - температура 30 ноября, как ни странно, была около 20 градусов тепла. Через 9 месяцев родилась дочка Аллочка.
   После выхода Нонны на работу дочку отводили к бабке Арише, которая уже нянчила ранее Петра, а потом и Лену. Бабулька была "не промах", нянчила сразу двоих детей - давала детям вместо соски хлеб в марлечке, окунутый в вино, они крепко спали и ей не мешали. В 80 лет пила спирт или водку наравне со всеми.
   Потом в няни нашли 42-летнюю женщину с поясничными болями - инвалида 2-ой группы. В течение лета, гуляя с детьми, она сажала на спину сначала до 100, а затем и до 250 пчел, и через несколько лет полностью выздоровела. Хорошая была женщина.
   Купили мотороллер "Вятка", и я ежедневно, если не летал, отвозил Нонну на работу. Летать приходилось по военным меркам довольно много, до 350 часов в год, но сидеть на земле, в каптерке или курилке, ожидая следующего вылета, приходилось во много раз большую часть времени.
   Летать было большим удовольствием. Но постепенно стала не надоедать, а не совсем устраивать эта жизнь - помаленьку начиналась деградация. К тому же жена имела высшее образование, да и в партию ее приняли. Надо было учиться, чтоб "дорасти до жены". 2 года подавал рапорт на поступление в Ленинградскую военно-инженерную авиационную академию - очень тянуло в родной город. Первый раз отказали по молодости, второй раз - не было мест. На третий год получаю письмо от друга летчика-однокашника - он поступил в Ленинградскую Военно-медицинскую академию и меня призывал сделать то же, мол, и полетать есть возможность.
   В штабе дивизии забронировал место в эту академию. Стал готовиться, перерешал все задачи по физике, позанимался немецким, с русским у меня было не плохо. Место для поступления в академию нашлось, разрешение командования получил и полетел в Ленинград на правом сидении гражданского самолета Ан-2 - командиром оказался однокашник по училищу моего одноклассника по спецшколе ВВС. Вырулили на полосу, говорит: "Взлетай", но я побоялся - самолет для меня новый, да и 14 пассажиров в фюзеляже. Зато покрутил штурвал до самого Ленинграда. Это был мой последний реальный полет в передней кабине. В дальнейшем не совсем реальных полетов на различных типах авиационных тренажеров я выполнил не меньше, чем реальных.
   Все экзамены на авиационный факультет сдал на пятерки - летчиков уважали, и был принят в академию. Постепенно устраивались в Ленинграде. Полгода прожили вшестером в одной комнате коммунальной квартиры на Смольном проспекте у моих родителей, отгородившись от них шкафом.
   Замучили клопы - непременный атрибут ленинградских коммуналок. Да и две активные хозяйки что-то не поделили на кухне. Около года жили на частных квартирах, пока не получили кооперативную двухкомнатную квартиру в прекрасном доме на 2 Муринском проспекте, оформленную на моего отца. По тем временам мы устроились роскошно, правда, с временной пропиской.
   Нонна стала работать инженером-конструктором в одном из подразделений министерства рыбного хозяйства. С ее подружками по работе и их мужьями мы крепко подружились и весело проводили все праздники. До сих пор поддерживаем тесные дружеские отношения.
   После окончания академии меня, не без поддержки, распределили в Москву, в Институт авиационной и космической медицины, имевший в то время - время покорения Космоса - большой авторитет и богатую идеями и достижениями научную школу. Стал заниматься близкой мне по духу проблемой психофизиологической подготовки курсантского и летного состава на авиационных тренажерах.
   Полтора года жил у друзей и на частной квартире. Нонна переехала в Москву (со слезами), когда получили кооперативную 3-комнатную квартиру, продав родителям за полцены ленинградскую квартиру с мебелью. Более 20 лет выплачивали кредит за обе квартиры. Обзавелись новыми друзьями. Жили весело.
   Я защитил кандидатскую. Ровно в 50 лет подал рапорт на увольнение из армии. Продолжал работать на полставки. Получили участок земли на Оке, и надо было его обустраивать. Практически один построил вчерне двухэтажный дом со всеми удобствами и баней внутри (вместо докторской диссертации), за что был награжден несколькими грыжами в позвоночнике. После перестройки его облагородили - красивый и функциональный получился дом.
   Нонна работала в республиканском Министерстве рыбного хозяйства. Как активистка, хорошая сотрудница и очень привлекательная женщина почти всегда сидела в президиумах. Бывала и в Кремле на очередном чествовании Брежнева, а в праздники и на трибунах у Мавзолея. Ухаживала за матерью. Да и дочь вышла замуж и родила двух сыновей. Жили в квартире некоторое время всемером.
   В годы перестройки в качестве технического организатора модных тогда "конференций" посетила ряд зарубежных стран: Тайланд, Францию, США, Скандинавские страны, Италию. "Крутой" стала женщиной, важной - настоящим чиновником.
   Но вдруг при подготовке к Новому году на даче Нонна упала со стола и сломала голень. 4 месяца лечилась, и ее место на работе заняла жена начальника, а ей в 69 лет от роду предложили уволиться. Переживала сначала, но на пенсии нашла хобби: летом - огород и цветы, а зимой - хождение по многочисленным выставкам и магазинам. Очень нравится ей быть в курсе всех технических новостей рынка домашнего хозяйства. Только прибытку от этого никакого, одни траты, но зато все есть самое современное. Даже на семью времени иногда не хватает - устает в трудах праведных. А вообще то, идеальная хозяйка и женщина: все умеет, все знает, за всеми нами, малоинициативными следит, чтобы не упустили что-нибудь сделать или принять таблетки. Не обходит таким вниманием и своих внуков (дочь оказалась сильнее ее и сама способна поучать). Всегда приготовит подарки к любому празднику близким родственникам и друзьям. Мало можно встретить таких женщин, особенно среди молодых, в настоящее время.
   Дочь наша, Алла многое переняла от матери (а, возможно, и от меня): и целеустремленность, и напор, и некоторую жесткость, и большое обаяние. Обладает большим художественным вкусом в одежде и интерьере и сама делает и шьет многие вещи для себя и для дома. Купили кооперативную квартиру в нашем доме. По работе в банке вполне успешна. Поменяла мужа (сейчас крайне успешного бизнесмена) на другого - красивого и любимого. С первым мужем отношения хорошие, но нейтральные. Он хорошо помогает детям как материально, так и в воспитании целеустремленности, которая являлась его важнейшим отличительным качеством. Недавно переехал жить в Прагу к четвертой жене, не обидев остальных.
   Очень интересный феномен. Таисия Андреевна, Нонна и Алла были дважды замужем, и второй муж у всех оказывался на 2,5 года моложе их. Это же наблюдается и в нашей семье - мои сестры тоже старше своих мужей. И даже сын Аллы, наш внук живет в гражданском браке с женщиной, бывшей замужем и тоже старше его. Чем это объяснить, не знаю. Может исходящим от таких женщин обаянием и внутренней чистотой, когда на возраст мужчина уже не обращает никакого внимания. Так было, в частности, со мной.
   С самого рождения каждое лето внуки проводили на даче, поэтому воспитанием их приходилось заниматься больше нам. Пытался приучить их к элементарной дисциплине - не получается. Они по другому мыслят, без комплексов, присущих нашему поколению, подчиняться не умеют и не желают. Учатся в институтах (младший - сразу в двух) и работают, знают свои возможности, имеют четкие цели и виды на будущее. Дача для них - второй родной и любимый дом.
   Оба внука побывали в США по обмену, еще будучи школьниками. Младший, еще не очень владея английским, когда услышал в американском классе, что США выиграли 2-ю мировую войну, так возмутился, что выскочил к доске и прочитал всему классу лекцию о настоящем победителе.
   В прошлом году старший внук с другом решили подзаработать и полетели в США. Сняли комнату подешевле у негра-гомика (он к ним не приставал) и стали работать чернорабочими-студентами (грузчиками, работниками ресторана). Больше месяца внук не выдержал, уехал. Еле вернул затраченное на дорогу и проживание. Не так-то легко заработать доллары в Америке. Во время учебы в институте построил с друзьями вполне приличный и красивый утепленный дом на втором нашем участке. Летом живет с подругой и ее сыном в этом доме. В этом году вчерне построил еще один - летний дом для гостей.
   Младший тоже последовал примеру старшего брата. Полетел в Нью-Йорк на заработки, но поработав неделю, понял, что это не для него. Накупил много вещей и подарков, быстро вернулся, вполне оправдав дорогу проданными товарами. В прошлом году побывал в Нью-Йорке еще раз - запасся товаром. Сдает в аренду купленное ди-джейское оборудование. Проявляются выраженные менеджерские, коммерческие качества. В 2009 году окончил Российский гуманитарный университет, продолжает учиться на факультете психологии. Устроился в фирму менеджером по кадрам. Вечерами подрабатывает на машине по доставке каких-то товаров в учреждения.
   Получив бакалавра и продолжая учебу, старший внук устроился на хорошую работу, но в связи с кризисом был уволен. Подал свое "резюме" в интернет, и был сразу же приглашен на собеседование в японскую фирму, филиал которой японцы решили образовать в России. Был послан на 3 недели на учебу в немецкий филиал фирмы с полным обеспечением и солидным окладом. В фирме пока 3 сотрудника, учившихся в Германии вместе с ним. Окончил институт и получил звание магистра. Ездит по предприятиям России договариваться о сбыте довольно конкурентно способной японской продукции. Вроде успешно. Хорошо устроился.
   Все у внуков в детстве было и есть, а, значит, захотят и уже хотят большего. Они - дети другой эпохи и органично влились в новую систему ценностей. Я за них относительно спокоен. За ними будущее нашей страны.
  
   В заключение, следует отметить, что потомков дерева, частично описанных нами по линии Поляковы-Макаровы, несмотря на все перипетии прошедших полутора веков, осталось большое количество. Они живут во многих городах и селениях России, бывших Советских республик и автономий, ряда зарубежных государств. Если взять еще несколько поколений назад, то окажется, что почти весь мир, как интернетовская паутина, окутан родственными связями.
   Мир все более и более, все быстрее и быстрее превращается в единый конгломерат, разграничить который по национальной принадлежности становится все трудней. В каждом из нас течет кровь предков разной национальности. Родственные связи требуют объединения государств или уничтожения жестких границ между соседними государствами. Это в определенной мере уже проявляется в Европейских странах - границы становятся условными, а государства - доступными для соседей. В США, Франции и ряде других государств не различают людей по национальности, а различают только по языку, на котором они преимущественно думают.
   Жаль, что лидеры некоторых государств, ищут всяческие пути для разъединения, для доказательства своей национальной уникальности, "самостийности" и т.п.
  
   P.S. Народный артист Георгий Жженов, прошедший тюрьму и ссылку, простил все Советской власти. Зоя Андреевна простить не может. При слове "Сталин" в душе у нее все кипит. От тех лет в душе у нее остался очень глубокий болезненный след.
   Добавил последние события в декабрь 2009 года.
Оценка: 7.00*3  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"