-- Три миллиона жизней - это плата за независимость?! Погибших в заведомо неравных сражениях, пропавших без вести, замученных, утонувших в неведомых водах, заживо сгоревших под светом чужих звёзд. Тем более если учесть, что зависимыми от кого-либо до появления в Космогонии ёсингов мы не были никогда, - командир корабля Тайрон скрипнул зубами. Он стоял, опираясь на прочный пластиковый корпус стабилизатора пространства: статный, мужественный человек с благородной сединой в густых волосах. Биологический возраст выдавали свежая, без единой морщинки кожа лица и блеск ясных глаз совсем ещё молодого мужчины.
Сидевшая за штурманским пультом девушка вздрогнула от неожиданности. Её взгляд оторвался от плавно качающихся гиперпространственных рулей, зелёные глаза поймали взгляд гневно сверкнувших синих.
-- Зачем ты вспоминаешь об этом снова и снова? Договор о независимости и неприкосновенности между Эйдин, полноправным членом сообщества космогонов, и Ёсингом был подписан более двадцати лет назад, - Сания откинулась в кресле, руки невольно потянулись поправить причёску, к изящной голове, где под синей форменной шапочкой Союза Космогонии свернулись в узелок роскошные каштановые волосы. Тайрон невольно залюбовался девушкой. "Пять лет на одной работе. Я никогда не держал её за руку. Никогда не дотрагивался до шелковистых волос. Никогда не прикасался к нежным губам. И даже думать об этом не смей!" - остановил он себя, - "Её счастье - не ты. У тебя - ничего за душой, ничего, кроме этого корабля и челночных рейсов по Космогонии. Сдать товар - принять товар. Здесь ты состаришься, здесь, за командорским пультом, окончишь свои дни. Этот корабль с трюмами, набитыми чужим товаром, - всё, что ты можешь ей предложить. Пока эта жизнь устраивает вас обоих - просто целомудренно будь рядом".
Тайрон кончиками пальцев дружески прикоснулся к плечу девушки.
-- Ты родилась позже, - мягко сказал он. - Сан, ровно тридцать лет назад я потерял семью. Мои родители ушли в очередной рейс и не вернулись. Мне было пять лет. Я воспитывался в доме детства, и, мягко говоря, не скажу, что после урегулирования конфликта проникся большой любовью к ёсингам.
-- Тайрон, Договор бессрочный. К тому же ты знаешь, что за нарушение двадцатого параграфа Приложения к космогонийскому Договору ёсинги несут ответственность по своим законам, вплоть до высшей меры наказания, - Сания тепло смотрела на командора. - Я понимаю, у тебя сегодня день печали. Отдохни. До выхода из гиперпространства ещё целых пятнадцать раутов, я и одна справлюсь. Позову тебя, только если таможня потребует.
-- Со мной всё в порядке, Сан, прости. Это старческое брюзжание, - Тайрон легко опустился в командорское кресло и защёлкнул ремни безопасности. - Давай, мой ангел-хранитель, сажай эту старую калошу.
Сания представила вдруг, как нежно прикасается к губам командора, лёгкой бабочкой рисует на лице узор из мелких поцелуев. "Славный, славный мой", - думала девушка, щёлкая разноцветными кнопками пульта подготовки к переходу. Взвыли, включаясь в работу, вспомогательные бориевые движки.
-- Сколько раз вам говорилось, не форсируйте при такой скорости! С техника же потом и спросите. Почему это, мол, такой низкий процент стартовой плазмы? А я вам скажу, голубки, на Цифии такие динозавры, как Конорис- 235 уже лет десять как не ремонтируются, - слева от штурмана открылось окно в соседнюю рубку, моргнули узкие карие глаза под густыми бровями. К желтоватому лицу приклеена кривая усмешка. - Будете куковать, пока все запасы мангрийского шёлка с таможни не разойдутся. А может, и дольше.
-- Да мне и так надоело мотаться в рейсах туда-сюда. Тоска смертная. Хочу приключений! Хочу! - смуглая маленькая женщина в соседнем кресле, извернувшись, с силой хлопнула брюзгу по руке. - Гнут! Может, задержимся на Цифии? Сдадим товар, оформим документы и загудим на все. Говорят, там в заповедных горах терапаки живьём сохранились. Представляешь, звери высотой с тридцатиэтажный дом? С деревьев листву щиплют, как дойные кнорги траву с шианских лугов.
Техник взглянул на свою благоверную и под совершенно уж немыслимым углом скривил узкий рот.
-- И жажда приключений обуяла её... Смотри, накличешь беду. Есть такая психологическая теория, кажется, у Кронаха, по которой то, о чём часто думаешь, вполне может произойти по настоящему. Потому что мысль любого существа материальна. В отпуск лети куда хочешь, вон хоть к ёсингам, я тебя держу, что ли? Знаешь, сколько там терапаков? Тьма-тьмущая. А чего, договор за тридцать лет ещё никто не нарушал. По официальным данным. Впечатлений наберёшься - на всю оставшуюся жизнь. Если будет чему оставаться, - Гнут засмеялся кашляющим утробным смехом.
-- У нас ещё пять заказов на ближайшие триста сетов. Поэтому никаких экскурсий, улаживаем формальности - и за следующей партией товара. Хватит болтать, Гнут, лучше проверьте ремни и предохранительные клапаны. Через один раут выходим. Машина, обратный отсчёт! - Тайрон щёлкнул рычажком, и жалюзи в соседний отсек опустились, скрыв желчное лицо Гнута.
Сания задала программатору траекторию перехода и вжалась в кресло, зажмурив глаза. Опытный штурман, в эти мгновения она всегда очень волновалась. Руки крепко уцепились за подлокотники, а губы привычно зашептали древнюю молитву Создателю Сущего: "...не убоишься от страха ночного, от стрелы летящей днём, от вещи во тьме приходящей. Уповаю на тебя, избавь нас от беса полудённого, и сетей небесного ловца...".
Перегрузка мгновенной болью прошила тела членов небольшого экипажа. "Один, ноль" - прозвучал бесстрастный голос компьютера, и шарообразный корабль выдернуло из недр гиперпространства.
Под ним в закатных лучах золотыми равнинами сияла Цифия. Чуть алели верхушками горы, блестели причудливо извитые русла коричневых рек и продолговатых вулканических озёр.
Сания со вздохом облегчения посмотрела на Тайрона:
-- Командор, выставляю ракетные двигатели на минималку! Выдвигаю плазмотронные кольца, маневровые крылья на две трети! Стыковочную ступень сворачиваю, опускаю контейнеры с шасси! Мы прибываем к месту назначения.
Тайрон молча кивнул ей. Он вдруг разрешил себе помечтать о том, что неплохо было бы и задержаться на Цифии, съездить в горы или на золотые озёра. И встретить один из рассветов, держа Санию за руку.
-- На экране радара слева посторонний объект! Диаметр шесть шесть восемь четыре пять девять девять... - бесстрастный голос компьютера прервал поток приятных мыслей командора.
-- По левому борту гигантское космическое тело! - Гнут напряжённо всматривался в экран. - Не пойму, что это. На астероид не похоже, на этот случай у цифиян выставлены защитные инверсионные поля. Выруливай вправо, Сания! Это же... Накаркали, черти, чтоб вашу мать!
Но было поздно. Маленький корабль с разбегу ударился о внешнее силовое поле. Взвыли в последний раз и захлебнулись обратной плазмой ракетные двигатели. Один за другим отключились генераторы. Неуверенно вспыхнуло и, померцав несколько секунд, погасло аварийное освещение. Мирный торговый корабль Содружества, опутанный, как рыбацкой сетью, транспереходными силовыми нитями, втягивался обратно в гипертуннель, беспомощной точкой волочась за тёмным гигантом.
Чертыхающийся Гнут сбрасывал с себя ремни безопасности. Грубо оттолкнув жену, техник бросился вниз, в отсек индивидуального перехода. Вручную заблокировав переборку, он негнущимися руками натянул транспортировочный костюм. Трясущиеся пальцы простучали по пульту-задатчику координаты приёмного терминала Цифии.
2.
Оленька.
Полуденное солнце щедро бросало блики в мозаику стреловидных окон зимнего сада. Егор Семёнович растерянно стоял перед женой. Его большие руки, знавшие некогда и чёрные неблагодарные работы, терзали галстук за полторы тысячи евро, словно это была петля, которую с каждым годом всё туже и туже затягивала на его полной шее эта яркая стервозная женщина. Новость застала его врасплох.
Дочь Оленьку он и в раннем детстве видел нечасто. Раскручивал собственный бизнес, в который пришёл ещё совсем пацанёнком лет шестнадцати. Сначала полуподпольные ремонтные цеха в гаражах, потом продажи старых авто и эстакадных трамвайчиков-лайси, затем автомастерская побольше, небольшой штат нанятых рабочих и несколько блестящих раритетных автомашин в собственном гараже.
На сегодняшний день Егор Семёнович был известен как владелец десяти крупнейших автосалонов города, пяти областных авиазаводов по производству легкомоторных самолётов-такси, почётный гость в Доме правительства и один из самых богатых людей в столице. Если учесть то, что лет пять назад Егор Семёнович не гнушался некоторыми сомнительными и рискованными операциями, не связанными с автомобильным бизнесом, можно лишь весьма приблизительно представить себе его состояние: размер годового дохода, ежемесячные проценты с капиталов, величину и обстановку дома на Гуглёвке, а также то, что на сегодняшний день Егор Семёнович мог купить практически всё. Кроме счастья для своей дочери.
Оленька была некрасива. Нескладной и по-крестьянски мосластой девочке от неведомых родичей достались, кроме того, маленькие тусклые глазки и необыкновенно грубый нос картошкой. Непривлекательность подобных черт обычно сглаживается и становится даже совсем и не заметной для окружающих, если их носитель обладает добрым, весёлым, покладистым характером.
Но Оленька росла практически без отца, роль его ограничивалась неиссякаемыми денежными потоками, которые он вкладывал в образование дочери, а также двумя ежедневными вопросами - утром и вечером: "Как настроение, малыш?" и " Спокойной ночи, девочка!". Мать, каждый день увлечённо изучающая модные меховые и золотые каталоги, и периодически исчезающая то на Гоа, то в Сан-Ремо или Сен-Тропе с очередной "подругой", и вовсе не в счёт.
В общем, Оленька была очень несчастна.
-- Ты должен сделать ей этот подарок! Только так мы вытащим её из этого безрассудного омута. Она влюбилась, Егор. Понимаешь ли ты, что такое любовь? - Марина Николаевна вскинула вверх тонкие руки с золотыми браслетами и подняла глаза, чтобы полюбоваться на своё изящество.
Егор Семёнович понимал. Всё это богатство, это золото и эта роскошная жизнь была для семьи. И эту жеманную женщину некогда он любил столь сильно, что вытащил из лап пикантного индивидуального бизнеса, дал ей свою фамилию, дом и возможность стать матерью того единственного капризного ребёнка, который теперь лежал в палате районной больницы с перебинтованными запястьями, обессиленный от слёз и успокоительных уколов.
-- Ты виноват, Егор. И я тоже, милый. Но что поделаешь? Мы с тобой очень занятые люди, - на глазах Марины Николаевны блестели почти неподдельные слёзы. - Сделай то, о чём я тебя прошу, пожалуйста. Пусть она отвлечётся от своей неразделённой любви. Все девочки мечтали в детстве, поверь мне, и я тоже. Но у родителей не было средств на то, чтобы я стала самой счастливой девочкой на свете.
-- Сегодня же переведём Олю в другую больницу. Это стыд, что она лежит в палате вместе со всяким сбродом, - Егор Семёнович сделал вид, что не расслышал просьбу жены. - А пока езжай к ней, Марина. Ей сейчас, как никто, нужна мать.
-- Егор, я не могу. У меня благотворительный концерт в Питере. Ты же знаешь, переигрывать что-либо уже поздно, моё присутствие обязательно. Пошлём Ядвигу, милый, - Марина Николаевна картинно упала на диван. - Она любит Оленьку. Я буду звонить вам телефону.
Егор Семёнович внимательно посмотрел на жену и вдруг увидел её другими глазами. "Увядающая дамочка, которая встретилась бы со своим очередным альфонсом, даже если бы дочь умерла. Пожалуй, даже и на похороны не пришла бы", - подумал он и ужаснулся, и провёл рукой по лысому затылку, будто отгоняя бесёнка, который вложил в его голову эту кошмарную мысль. "Да ей же всё равно, что будет с Оленькой, с тобой. Ей нужны только твои деньги. Дурак, почему ты увидел это только через двадцать с лишком лет?" - не унимался бесёнок. "Да нет, я видел, видел", - оправдывался в собственных глазах Егор Семёнович. "Просто я любил". "Любил, - подхватил радостно бесёнок, - в прошедшем времени. Скажи же ей скорее всё, что ты думаешь о ней. Скажи сейчас, другого случая может не представиться!"
-- Егор, милый, ну сделай Оленьке этот роскошный подарок! - Марина Николаевна подняла на мужа умоляющий взгляд. - Тебе это почти ничего не будет стоить.
-- Марина, это невозможно. За это нас могут привлечь к ответственности, вплоть до конфискации имущества и даже...
-- Ты же не сам, не своими руками это сделаешь! Ты заплатишь, сколько нужно, чтобы они молчали! - голос женщины сорвался на противный визг, она трясла мужа, вцепившись наманикюренными коготками в его плечи. - А если эти люди проговорятся, не мне тебя учить! Я должна уехать со спокойным сердцем, зная, что с Оленькой всё будет хорошо.
-- Я сам с ней поговорю, - Егор Николаевич нарочито осторожно отцепил руки жены от своего пиджака. - А ты езжай. Езжай, Марина, мы справимся, не волнуйся.
3.
Волки.
Матвей Кузьмич пил виски как воду. Опрокидывал один стакан, вздыхал, грустно смотрел на оставшуюся жидкость, вновь наполнял стакан, опрокидывал, вздыхал. Когда первая бутылка подошла к концу, он нахмурился и произнёс, наконец, первое слово:
-- Нет.
Егор Николаевич с готовностью достал из портфеля вторую. Выдержанное "Гоб Каллагэн", 2097 год. Матвей Кузьмич вздохнул, обтёр рыжие усы и почал новую бутылку.
В этот раз он озвучил мысль после двух стаканов, подняв на Егора абсолютно трезвые глаза:
-- Тридцать.
Егор закашлялся, словно оставшееся виски разом влили ему в глотку.
-- Ты... это... охренел, что ли? Куда тебе столько?
-- Так виселица же. Или твои ребята старые сработают. Знаю я вас. У меня семья большая, - Матвей пил уже медленнее, степенно смаковал золотистый напиток.
-- Десять.
-- Двадцать.
-- Пятнадцать.
-- По рукам, - старый космический контрабандист Матвей искоса глянул на Егора. - Перед следующим рейсом вернёшь в целости и сохранности. Небось мы не волки. Ты хоть скажи, зачем тебе?
-- Для дочки, - Егор тёр глаза кончиками сильных пальцев. - Люблю я её, - произнёс он вслух заветное слово, будто пробуя на вкус.
4.
Игра.
Зелёный блестящий шар лежал посередине комнаты. Он не был тяжёлым, четырнадцатилетняя Оленька легко поднимала его на вытянутых руках. Сначала думала положить на антресоли, потом отнести в зимний сад, но поразмыслила и оставила здесь, в игровой.
Маленький человечек, ростом чуть выше фаланги пальца, сидел на раскрытой ладони Оленьки. С помощью нехитрого устройства, сохранившегося ещё со времён подписания Договора - итерационного преобразователя, похожего на удлинённую слуховую трубку со встроенным микрофоном - она узнала, что человечка зовут Рути, она торговый агент Космогонии, её бросил муж и по земным меркам ей тридцать четыре года.
Человечков Оленька поселила в многоэтажном доме куклы Борбис, обожаемой в раннем детстве. На первом этаже остался хмурый мужчина, который никак не хотел назвать своего имени, на втором поселилась Рути, а на третьем - длинноволосая Сания. Оленька сразу же потребовала, чтобы Сания носила свои волосы только распущенными, а иначе...
-- Иначе с тобой произойдёт что-нибудь ужасное, - пригрозила Оленька. - Упадёшь случайно в кастрюлю с супом или прямо в индукционную печь. Так что слушайся. Это на своём корабле ты - штурман, а здесь хозяйка - я. Будете хорошо себя вести, через неделю отпущу домой.
Тайрон совсем не хотел общаться с Оленькой, но, как на грех, юной девушке он понравился больше остальных. В первый же день, вооружившись большой лупой, она долго разглядывала его, когда он, понурившись, сидел вечером на крыльце розовой тюрьмы. Рано развившаяся Оленька думала: "Я хочу парня, точь в точь похожего на этого!" Оленька не заставляла его разговаривать, догадываясь, что даже ценой угроз ничего не добьётся. Более того, в его молчании она сама чувствовала скрытую угрозу, и потому на ночь игровую комнату закрывала на ключ.
Горничная Ядвига приносила человечкам еду, она же по вечерам делала уборку в домике, потому на долю Оленьки оставались только игры.
Сначала Оленька играла с Рути. В отличие от двух других обитателей кукольного домика, Рути охотно шла на контакт, и пару раз Оленька, вопреки строгим предупреждениям отца. даже брала её с собой в кино и на занятия в гимназию.
Но с каждым днём в голове влюбчивой Оленьки всё больше и больше места занимал молчаливый Тайрон, и скоро Рути была совершенно забыта.
Украдкой Оленька наблюдала, как Тайрон ест, пьёт и спит. Посадить его на ладонь она не осмеливалась, и даже представить себе этого не могла. От этого злилась и, яростно расчёсывая Санию кукольным гребнем, который и то был велик, невольно вырывала из её головы клочья волос. Крошечная девушка стискивала зубы, чтобы случайно не вскрикнуть, от этого Оленька бесилась ещё больше.
"Гордецы, - в сердцах думала Оленька, - я заставлю вас слушаться. Вы у меня ещё попляшете".
. Тем не менее, взбалмошная девушка была абсолютно счастлива. Повелевая судьбами маленьких человечков, она испытывала чувство глубокого морального удовлетворения.
Ранним утром ясного зимнего дня, когда умиротворённая Оленька ещё сладко спала в своей постели, совершенно поседевший Тайрон первый раз в жизни дотронулся до распущенных волос Сании.
Спустя час, возвращаясь из уборной, Оленька по обыкновению заглянула в игровую комнату.
5.
Виновница.
Похорошевшая после благотворительных забот Марина Николаевна вернулась ранним утром. Бросила шиншилловое манто на руки горничной, прямо в сапогах прошла в спальню мужа и изнеможённо опустилась в кресло.
Егор Семёнович не спал. Он сидел на кровати, опустив ноги в любимые тапочки, и размышлял. Он представлял, что сегодня тот самый день, который подарит ему окончательную свободу. Сейчас он скажет этой женщине всё, что о ней думает, пойдёт на любые условия, лишь бы избавиться от её присутствия в своей жизни. Стоило ему лишь подумать об этом, как дышать становилось неизмеримо легче, и расправлялись плечи, и исчезали боли в спине, всю жизнь гнущейся под тяжестью праведных и неправедных забот.
"Я больше не люблю тебя. Всё кончилось. Уходи из моей жизни. Уходи из нашей с Оленькой жизни", - проговаривал про себя Егор Семёнович, а некто за левым плечом подсказывал: "Дрянь, продажная женщина, убирайся ко всем чертям сегодня же, чтобы духу твоего здесь не было! Забирай своё золото, шмотки и уматывай". И ещё много-много крепких словечек, от нестерпимого желания произнести которые у Егора Семёновича даже скулы сводило.
И вот эта женщина, которую он собирался вычеркнуть из своей жизни, смотрит с улыбкой в его глаза:
-- Я знала, что у вас всё хорошо! Милые вы мои, я так скучала. Устала, ты не представляешь как! - Марина Николаевна запечатлела на щеке мужа ароматный поцелуй.
-- Да, - машинально произнёс Егор Семёнович и крикнул громко: - Ядвига, приготовь чёрный и капуччино с шоколадом!
Горничная послушно запустила кофемашину. Уютный аромат кофе наполнил кухню и весь первый этаж особняка.
Но не успело приготовиться кофе, тонкой струйкой льющееся в чашки, как из комнаты Оленьки раздался пронзительный крик. Ядвига, всплеснув руками, грузно побежала к любимице.
Оленька работала молотком. Надрывно завывая, она крушила зелёный шар.
-- Ни-ку-да не улетите! Ни-ког-да! Останетесь здесь навсегда! Я вам покажу любовь! Я вас научу слушаться! Вы у меня попляшете!
С грохотом отлетели торцевые панели. Лопнула обшивка корпуса. Расплющился центральный пульт управления. Ядвига и отец ловили с удивительной частотой мелькающие руки Оленьки, но будто кто вселился в девушку, она крушила и крушила с убойной силой пневматического молота и никак не могла остановиться.
Наконец, Оленька ударила в последний раз и бессильно опустилась на пол. Змеистые молнии остаточного электричества пробежали по отсекам индивидуальной транспортировки и, прежде чем стечь по разбитому в хлам кораблю, разблокировали задатчик подпространственного перехода.
Перед полумёртвым от голода и жажды Гнутом сконцентрировалась мерцающая ровным светом спасительная дверь. Раненым зверем из последних сил злополучный техник рванулся к ней.
Густая, чавкающая воронка открылась прямо у него под ногами. Гнут закричал, судорожно извиваясь, но кипящая лава уже всасывала крошечное тело. Он крикнул в последний раз, и раскалённая жидкость полилась в его горло, сжигая трепыхающиеся внутренности.
Егор Семёнович багровел на глазах. Он переводил взгляд с жены на дочь и обратно. Слова, которые зрели внутри него, искали немедленный выход, иначе он мог тут же умереть от инсульта.
-- А.... а, - монотонно начал он. - Вы... ы.
Ужас пронзил доброе сердце Ядвиги. Со скоростью, удивительной для пожилой полной женщины, она метнулась на кухню и ухватила чашку с ароматным дымящимся кофе.
-- Егор Николаич, что же это? Вот кофейку Вам сделала, глотните скорее, - полные руки Ядвиги тряслись, глаза были полны искренних слёз.
Егор Николаевич глотнул и поперхнулся. Что-то большое на несколько мгновений застряло в его горле, прежде чем провалиться ниже в пищевод.
Все гневные и обличительные слова, которые Егор Николаевич только что собирался сказать своей супруге, нашли, наконец, адресата.
-- У...у, - завыл не по-человечьи Егор Николаевич, с размаху швыряя чашкой в Ядвигу. - Тараканов развела! Грязнуля! Вон из моего дома! Убирайся ко всем чертям! Забирай свои шмотки и проваливай! Чтобы через два часа духу твоего здесь не было!
Ядвига закрыла лицо цветастым фартуком и зарыдала в голос.
Грозный Егор Николаевич сжал в кулаки большие руки и сделал шаг в сторону дочери.
-- Милый, милый, - забормотала не на шутку перепуганная Марина Николаевна, обнимая мужа. - Что ты, Ядвига так Оленьку любит, как мы без неё? Ну, хочешь, на меня накричи, я заслужила. Ведь всё я ради тебя, Егор... Только Оленьку, пожалуйста, не трогай, умоляю. Об одном прошу: оставь её в покое!