Полностью книга здесь:
том 1 https://www.litres.ru/aleksey-kozlov-8794581/lihtenvald-iz-san-repy-tom-1-v-nusekve/
том 2 https://www.litres.ru/aleksey-kozlov-8794581/lihtenvald-iz-san-repy-roman-tom-2/
том 3 https://www.litres.ru/aleksey-kozlov-8794581/lihtenvald-iz-san-repy-tom-3/
Алексей Козлов
Лихтенвальд из Сан-Репы.
Глава 50
Автор не выдерживает.
Разбитые мостовые. Гнусный запах из цирюлен.
Кириешки с луком и корочки с дымком! Я хочу наконец попробовать их лучшие деликатесы, даже если это угрожает моему здоровью и самой жизни! Хочу! На второе подать презервативы "Демокрэси" и вибратор "Либертат"! Лучший гарнир - чипсы с жестью! Аминь!
Меланхолически оглядываясь и не понимая, где нахожусь, я спрашиваю себя, а как там живёт-поживает наш Сблызнов? Чем дышит древняя столица степного анклава, родина великих поэтов, философов и баянистов? Прост наш ответ - дышит Сблызнов пылью. Никем не убираемый, сирый и заброшенный, он походит на Геркуланум, заблёванный извергающимся Везувием. Особенно страшен его вид в весенние месяцы, при полной луне, тогда лучше сблызновцу из дома не выходить, смотреть всё равно не на что, кроме как на вампиров в печных трубах. Несчастный поэт Концов сидит на своём старом месте, в городском вытоптанном всеми окрестными ногами сквере, чумазый, как трубочист. рядом погибает старый. Деревья в сквере кривые и косые, кое где видны очертания старых клумб. Замусоренный фонтан уже не напоминает фонтан, это скорее довольно большая дыра в земле, наполненная водой. Ничто уже не говорит о былом величии и красоте этого уютного прежде сквера. Решёток ограждавших его некогда, нет и в помине. Рядом со входом, где раньше благоухала клумба роз, стоят мусорные баки, издающие зловоние и несколько киосков с колониальным товаром, больше ничего. Я не знаю, почему его до сих пор называют сквером, не знаю, с таким же успехом сейчас его можно было бы назвать плацем или ещё как, там нет ни зелени, ни скамеек, ничего нет! Хуже всего то, что никто не сравнивает, не оценивает, не выносит вердикт. Все согласны заранее со всем, что тут будет...
Мы наконец-то доскакали до того момента сблызновской истории, когда тяга к переменам снесла головы градоначальникам и пробудила семена административного восторга в массовом сознании граждан. Началась эпоха перестановок и переименований. Встал и перешёл на новое место гигантский гранитный поэт Концов, сменились вывески на многих улицах. С появлением Большой Ворянской, вместо привычной Великой Революционной с невиданной прежде остротой встал вопрос, где взять своих сан-реповских дворян? Свои жлобы и воры, мздоимцы и пройдохи есть в таком завидном изобилии, что удивительно, а вот со своими дворянами пока туговато. Как совместить в одном человеке столь несовместимые в родных краях добродетели, как честное, совестливое сердце, хорошие манеры, умную речь, разборчивый почерк, уважение в обществе и туго набитый кошелёк?
Что делать, люди с хорошими манерами никогда здесь не имели никаких шансов на выживание. Обломы и революции сметали их в мгновение ока, как ураган сметает пыльцу с крыльев ночной бабочки. Новые хозяева жизни скорее напоминают крокодилов и обезьяньих сколопендр из школьных атласов по биологии, чем благонамеренных граждан или, уж тем более, рафинированных дворян. Однако именно они составляют новое сблызновское дворянство, и на сцене дефилируют. Кажется, первый сблызновский дворянин - Евтохий Пельменев, по кличке Столовый Пельмень, в прошлом - книжный спекулянт, потом поп -расстрига и в конце концов - надутый владелец лавки на окраине города, которую он именует Торговым Домом "Кредонт". Вся деятельность гражданина Пельменя проходила на виду у остальных граждан, и старожилы ещё сохраняли некоторые воспоминания о его первых заслуживающих всеобщего внимания проектах. Подруги дней моих суровых, голубки пресные мои... Как молоды мы были. Как искренно любили, говоря словами поэта-лауреата. Евтохий, несмотря на свою благопристойную фамилию и замусоленные лацканы, одним из первых в скорбные грабительские времена бросился на вокзал с тремя пластмассовыми напёрстками и шариком. Там из слёз обманутых девиц, лишившихся серёжек и колечек, он сколотил свой первый капиталец. Потом он первым из предпринимателей остепенился и перешёл от привокзального напёрсточничества - к другому благородному занятию - панельному сутенёрству.
"В Ливерпуле старый Фриц
Стал наставником девиц".
Придав новой инициативе известный размах, он добился, апеллируя к христианскому смирению публики, легализации новых перспективных форм полового сожительства и даже продавил через по преимуществу красную Думку казавшийся совершенно непробиваемым - закон "О христианской морали и свободной любви", свод блудливых расплывчатых деклараций, торопливо натасканных из разных книг. Ему пришлось выступить в Думке с речью, которой он придавал исключительное значение. Вот её текст: "Господа! Будущее Сан Репы удивительно! Прошлое её прекрасно! Её сегодня - просто непередаваемо! Да, мы страдали, но наши дети и внуки вкусят сладких плодов с дерева познания добра и зла! Нами может двигать только любовь! Только любовь нужна! Прошу вас! И так далее, вы меня поняли, господа! Прошу вас! И да здравствует Сан Репа! Славься и так далее..."
Взрыв восторга снёс крышу сейма, выбил все стёкла и опрокинул депутатские столы. Отголоски чумового голоса Пельменя, долетевшие до картофельных полей, заставили крепостных бросить мотыги и застыть с отвёрстыми напрочь ртами. Пельменю сразу же разрешили стойловое содержание борделей и самую свободную любовь, на какую он будет когда-либо способен, однако христианское смирение потребовало гораздо больше времени на обсуждение, чем все предполагали. Обсуждение сразу же ушло в такие непрошибаемые дебри, что его пришлось останавливать вооружённым нарядом милиции тремя часами позднее. Получив посредством своего нового немудрёного товара прибавочную стоимость, а следовательно, и дополнительный капитал, он сразу же окунулся в разгул показной благотворительности. Ему дали титул надворного советника. Сколько ему стоило приобретение дворянского звания - он никогда не признается, даже под пытками. Иногда он участвует в благотворительных акциях с широковещательными названиями типа "Всё - народу!" и его бабский голос довольно часто визгливо разносится в думских стенах: "Первая прибыль нового роскошного борделя "Уют" будет целиком направлена на закупку учебников для детского пиюта "Армагеддон" и восстановление хьяма Хосри Спасикля в Голубовке. Это достойное и благогодное гешение! Бгаво! Мы должны поддержать такие инициативы по всей тегитории свободной Сан Гепы! Браво! Девочки в пиюте "Армагеддон" наконец-то получат долгожданные учебники и пяльцы! Бгаво, господа!"
Чем же стали новоявленные дворяне лучше старозадвинутых большевиков, что заслужили такого переименования? Действительно, чем? Ответ на вопрос остался за кадром.
Все былые дворяне уже давно сгнили в заморских склепах и на этот сакраментский вопрос не давали разборчивых ответов.
У меня не было вопросов на их ответы!
О, паж! О, паж! Опаж опажопажопажопаж опа жопа!
Я не люблю женщин. Когда очередная особа женского пола, полагающая себя венцом вселенной, появляется в моей жизни, происходит одно и тоже. Сначала она просит почитать моего Шопенгауэра, а потом исчезает вместе с ним. Я плачу, в смысле рыдаю, вовсе не потому, что исчезла эта женщина, полагающая себя венцом мироздания, без всяких, как правило, оснований, а потому, что исчезла моя Книга Книг, которую я так любил. Я не могу каждый год покупать себе Шопенгауэра и думать о тех, кто его тут же сворует.
Как раз в это грозное время я наконец завершил своего "Супервелеса", не очень полагаясь на одобрение своих современников. Изложенные там мысли о ничтожестве христианского мира и ужасной судьбе этнических славян в условиях становления новой посткоммунистической элиты делали её нежелательным гостем на этой новой ярмарке тщеславия. Помимо изображения веков господства чудовищного государства, я постепенно приходил к выводу о целесообразности поворота общества к просвещённому и модернизированному язычеству, перехода к своим забытым и преданным богам, национальным святыням. Я уверен и сейчас, что это единственный путь, ведущий от пучины, к которой мы приближены чужеродными фантомами. Я хорошо отдавал себе отчёт в страшной силе инерции, господствовавшей в головах людей, скорее склонных подчиняться силе бесполезной привычки, чем блюсти свои собственные интересы в меняющемся мире. Моё сочувствие к плачевному состоянию церкви в былые времена быстро рассеялось, когда я увидел поведение этой же церкви в эпоху господства. Это была откровенная синекура для общественных трутней. Теперь я понимаю, что поповские доносы в полицию на моего деда, жившего до революции в Патерстоне и прекратившего посещать церковь, не шутка, и может снова настать время, когда на воскресную заутреню мы будем снова ходить строем под бравые Давидовы псалмы, а сексоты в рясах будут осуществлять за нами присмотр.
Вчера была Пасха, и я, как это бывает в прекрасный солнечный день, выскочил из дома, прогулялся по окрестностям и стал возвращаться домой тихой, уютной улицей. Вдали улицы маячил Храм Мома и Гузла, били колокола и в пустом полувоенном сквере около храма маячила праздничная толпа. Я прошёл мимо с удовольствием наблюдая типы воцерквлённых людей. Общее впечатление целиком подтверждало мою частную теорию. Когда я уже удалялся от Мома с Гузлом, навстречу мне попался невысокий плотный человек среднего роста и явно пролетарского происхождения, с опухшим лицом и втянутой в торс шеей. Завидев меня, он резко изменил свою траекторию, сделал несколько шагов навстречу и сказал, протягивая трёхметровую руку: "Христос воскрес!" От неожиданности я сначала опешил, а потом, втянув живот, стал огибать доброхотную руку. Но как человек вежливый я не мог ничего ему не сказать, я и сказал ему честно, строго глядяв глаза: "Я в это не верю! И тем более - не верую!"
В спину я услышал почти угрожающее: "Ну и зря!"
Он заставил таки меня на три секунды играть по своим правилам, заставил - я вынужден был отбрёхиваться!
И я подумал, насколько же важны всё-таки в жизни затверженные, залоснённые ритуалы. И какая разнообразная в них польза. Если Я верую в их веру, то лишняя дрессировка не мешает, и я ещё больше втягиваюсь в это. Если не верю, он, произнося пароль, по отзыву сразу же получает информацию, свой ли я или чужой. Его слова - усики таракана, протянутые к другому существу. Правда это всё сейчас пока достаточно безобидно, можно и послать в принципе, а ведь были времена, когда судьба приличного человека на прямую зависела от этих паролей и отзывов. Попади я в средние века (не дай бог!) и попадись навстречу сумасшедшая высохшая мумия в капюшоне с выкликом: "Христос воскрес!", я бы не знал, что делать. Он ведь сразу бы скандал в Клошмерле поднял бы, а меня поволок в суд инквизиции, мать её! А потом на костёр для очищения от грехов и скверны. И стоя на костре и выпучив жалобные очи, я видел бы насмешливые лица церковных палачей, липкие, с угрями, лица маньяков. Наверно я соврал бы, чтобы себе жизнь сохранить. Мордочку умильной бы сделал, головку бы эдак на бочок и ласково сказал бы: "Воистину воскрес!" Сохранение жизни - это наш единственный долг перед собой и природой.
Так я о "Супервелесе".
Завершая книгу не нужную в этих условиях никому, я был подобен землепашцу, бросившему первые зёрна в землю и озабоченному лишь тем, как сохранить их силу под ногами врагов. Я знаю, что пройдёт время и всё на свете встанет на свои места, и настоящие святые выйдут из тени и остракизма, а лживые пророки канут в Лету безо всякого следа. И тогда все узреют величественное дерево, ради жизни которого я изощрял свою волю.
Моя мать погибла на льду, который не убирали с улиц, потому что все деньги из губернской казны в ту зиму пошли на строительство этого чудовищного уродливого храма. В государстве, где церковь отделена от государства, простите за тавтологию, деньги из городской казны пошли на строительство собора. Вдумайтесь в эту фразу! Если в вас есть хоть капля юмора, вы оцените её сюрреалистический смысл. На этого мерзкого Гузла вместе с таким же Момом пошли все народные денежки. Воспоминание об этом всегда будет пробуждаться в моей душе, когда я буду думать о христианских религиозных культах. Жизнь моей матери, принесённая в жертву христианским кирпичам - лучшая рекомендация для всего этого. В этом соборе всегда будут витать духи десятков убиенных льдом стариков, жизнью которых оплачено желание власть имущих видеть в городе помпезную поповскую безделушку. Они будут вопить, они будут гасить светильники, потому что не терпят лжи!
Волею судьбы приблизительно в это же время я связал себя незначительными обязательствами с издательством "Мол", выполняя там различного рода оформительские работы.
В этом издательстве и вышла моя книга, излюбленное моё детище на протяжении восемнадцати лет: "Супервелес". Ей были посвящены самые лучшие мгновения моей жизни. По-настоящему она называлась "Полный Языческий Супервелес", но я принуждён был изменить название в силу сложившихся обстоятельств. Оголтелое наступление христианских ересей на убитый, обнищавший и введённый в полную прострацию народ создавало среду, в которой необходимо было быть весьма осторожным. К тому же я понимал, что большинству людей совершенно чужда правда, как таковая. Им нужно нечто Привычное. Рутинная, массовитая ложь гораздо приятнее им, чем новопровозглашённая правда. Поэтому человек, рискнувший открыть глаза другим на какой-либо предмет, должен сначала подготовить почву. К примеру, в силу трагических обстоятельств и векового заговора большинство людей уже утратило вечную связь со своими языческими корнями и не знают даже имён основных, наиболее почитаемых богов. Наряду с этим они каждый день опыляются с экранов телевизоров поповским дихлофосом и дустом, и на многих в силу охвата это действует. Третьи говорят: "Ну, раз это существует веками, значит, под этим - несомненно что-то есть!"
Ложь, выдержавшая века существования, свята!
Что им сказать. Наверно надо просто пристальнее посмотреть на результаты тысячелетнего господства христианской религии и морали для нашего народа. Результат ужасающий!
Вообще времена расцвета религий, а в особенности таких религий, как христианство возможно лишь в среде, преданной общественному гниению и разложению. Поистине христовы дети и живут разлагающейся общественной плотью. Им выгоден смятённый горем и несчастьями люд, им не нужен гордый и неподкупный солдат истины, им не нужен ответственный человек, им нужен не думающий и всегда покорный раб, слабак и зануда. Они и слова не сказали этому государству по поводу ограбления народа, когда бесчестье творилось вокруг. Они не захотели сказать ему прямо в лицо: "Да что же вы делаете, негодяи, остановитесь, не божие это дело! Не к этому зовут нас небеса! Не смеют грешники посягать на дома праведных!" Их моральный пример мог бы навсегда поднять их авторитет в глазах у народа, если бы они были способны мало-мальски к элементарному благородству. А они бросились в погоню за собственностью. И даже торговали водкой и сигаретами. Попы, торгующие водкой и сигаретами в интересах Иисуса Христа - самый замечательный образ нынешнего времени. Они предали свою паству, закрыли глаза на преступный умысел и занялись торговлей. Христос остался надувным чучелом у входа в их сатанинский храм.
Довольно смешно, когда под пологом религии, всегда исповедовавшей отказ от земных ценностей, процветает меркантильный дух, строительство и производство предметов роскоши. Впрочем, этот парадокс, кажется, ничуть не удивляет ко всему привычный христианский люд. Съевший большую ложь - съест и малую. И довольно об этом.
А теперь - рассказ для разрядки. Или даже два рассказа.
У Бориса Борисовича Муз'ыки был приятель, настоящий англичанин, Дэвид Кегельбан. До приезда в Сан-Репу он был монтажником на фирме в Ковентри и однажды шеф фирмы, оглядев персонал, сказал:
-Мне срочно нужен дурак, который поедет на работу в глубинную Сан-Репу. Я нашёл сегодня это государство на карте и был очень удивлён его поразительными размерами. Сан Репа то ещё место, судя по всему... Но кто-то должен поехать!
-Ну, тогда этот дурак - я! - сказал Дэвид.
-Я так и знал! - сказал шеф удовлетворённо, - Я так и знал!
У всех отлегло на сердце.
Пока Дэвид ехал кружным путём через Латинскую Америку и Северный Полюс в Сан-Репу, его фирма успела благополучно обанкротиться. Заказ попал в другую фирму, которая тоже через некоторое время обанкротилась. Заказ вообще отозвали, потому что никто не хотел браться за такое безнадёжное дело. Денег на обратный билет не было, и Дэвид остался жить в Сблызнове, как французский кирасир, отставший от Наполеона. Дэвид часто ездил на рыбалку, где довольно успешно ловил сомов на английскую королеву. Сблызновские сомы клевали только на такую приманку. Он продолжал любить свою родину и если разговор заходил о Ковентри, горячился, что, да, мол, немцы, конечно разбомбили его родной город, но в ответ и мы, англичане от их Дрездена только пни и телеграфные столбы оставили. При этом он жутко матерился. Он и теперь здесь живёт.