Ольга Козэль. Похороны зеркала. 8-916-804-08-81, (495) 342-44-83
. . .
Больше ничего похожего не было, но этот серый московский снег определенно напоминал мертвые лепестки цветка лан-хуаня.
Кандидат химических наук Кирилл Георгиевич Ольшанский сидел в своей десятиметровой комнате, в общежитии для научных работников и мысленно глядел в то лето...
На столе перед ним лежало только что написанное стихотворение - Ольшанский перечитывал его снова и снова и все еще не мог поверить в то, что это написал он сам. Стих, разумеется, не был гениальным, но разве в этом суть? Просто... никогда до этого он не говорил с Симоной вот так - запросто, как с женой, как с человеком, сидящим рядом с ним за столом, заваленным разным хламом. И вот - кажется, у него получился этот разговор... Ну и что из того, что Симоны нет рядом и никогда не будет? Пусть! Она сейчас в зимнем, беззвездном Кельне, танцует принцесс и лебедей, а, может быть, кружится по сцене в головокружительном танце, от которого у него с детства замирало сердце - кажется, этот танец называется "Па -де-труа"... А, когда, наконец, окончится вечерний спектакль, она выйдет в студеную вестфальскую ночь - и обжигающий ветер с Рейна будет отрывисто дышать ей в лоб, щеки, в ресницы. Нет, нет, Кир знает - ветер будет теплым: он не посмеет обжечь холодом это лучшее в мире лицо...
. . .
Чжан Чжимань, который, по слухам, разбирался в подобных вещах лучше всех в Поднебесной, оказался человеком крайне неприятным.
- Ну и раскапывайте свою армию, я-то здесь причем? Ваш покорный слуга - всего лишь
магистр черной магии, а не археолог...
Он сильно, до боли в ладони, сжал пальцы. Все это было неверно, все это была чушь: черная магия в этих вопросах, как и во многих других, никогда не отличалась от белой. Если мертвые начинают вмешиваться в жизнь живых, то речь идет о "печати демонов" - это известно еще с древних времен - со времен того самого императора Шихуанди, о котором только что с жаром рассказывал толстый, неряшливо одетый немец.
Эти двое поймали его на кладбище, возле свежей могилы сына зубного техника. Маг, согласно договоренности, пришел положить на могилу мальчика два соломенных венка, заранее оплаченных, и тут вот эти господа...
- Я отказываюсь участвовать в подобном деле! - объявил он, аккуратно снимая соломинку с наглаженных до хруста брюк. - Мало ли что кому померещилось...Вы же, ученые люди, не верите в магию... - голос мага сделался насмешливым. Археологи, или кто они там, переглянулись в замешательстве: вероятно, им стала заметна логика в его словах - действительно глупо не верить в магию, и обращаться за помощью к магу. - А знаете, господа, - язвительно продолжал он, - что Ваш Мартин Лютер называл всех магов "шлюхами дьявола"? - маг повернулся к ним спиной и снова наклонился над могилой. Он чувствовал, как смущенные немцы смотрят ему в спину. Наконец, один спросил:
- А зачем нужны венки из соломы?
Маг по голосу догадался, что это полюбопытствовал спутник толстяка - русоволосый, долговязый паренек в потертых джинсах. Пришлось обернуться и продолжить этот бессмысленный разговор. Толстый немец с неудовольствием глядел на него. Магу сделалось скучно. Он принялся объяснять монотонным, заученным тоном:
- Соломенные венки возлагаются на детские могилы, чтобы отпугивать небесную собаку, которая может заглотнуть ребенка...
Немец удивленно поднял жирные, белесые брови:
- Заглотнуть труп?
Маг посмотрел на него как на умалишенного. Ответил терпеливо:
- Не труп, а духовную субстанцию, переселившуюся на небеса...
Паренек хмыкнул:
- Понятно. А что, обычный человек не может склеить соломенный венок - для этого непременно нужно быть магом?
Толстый толкнул мальчишку в бок. Маг неожиданно засмеялся:
- Вот-вот, мой юный друг... А чего Вы тогда явились ко мне? Разбирались бы сами со своими раскопанными мертвецами, или зарыли бы их назад!
Парень подумал, вероятно, что маг шутит, и вежливо усмехнулся. Толстый археолог проговорил с терпеливой серьезностью:
- Речь идет не о мертвецах, а о величайшей загадке истории - нескольких сотнях глиняных воинов...
О Небо, опять начинается эта сказка про белую кобылу! Маг сорвал пучок травы и старательно вытер землю с левой руки. Повторил спокойно и уверенно:
- Речь о мертвецах. Обычные статуи из глины вели бы себя куда тише и культурнее.
. . .
Но Чжан Чжимань, владелец двух салонов оккультных услуг в Нанкине, почти шутил. Из сбивчивого, дурацкого рассказа этих немцев ничего нельзя было понять наверняка, да и к чему нужно это понимать? К раскопкам древних городов и могил Чжан, как и все его коллеги, относился почти с ненавистью, к тем, кто это делал, - почти с презрением - относиться к последним с ненавистью мешала твердая, спокойная уверенность, что эти недоумки-исследователи и так уже "ходят под секирой", то есть под неусыпным оком темных сил, а, значит, дни, а, может, и минуты, их жизни, скорее всего сочтены. Самому Чжану не раз приходилось раскапывать могилы, но для самого себя он не считал это дело опасным: во-первых, он, как и любой маг, был убежден, что умеет договариваться с миром мертвых, а во-вторых, имел твердую уверенность в пользе своих действий - как для потревоженных мертвецов, так и для их живых родственников.
Существовало еще и "в-третьих": Чжан вообще не привык бояться за себя - так уж по-дурацки сложилась жизнь. Лишившись в раннем детстве отца (заядлого курильщика опиума) и немногим позже - матери, он воспитывался в доме пожилой родственницы, в пригороде Нанкина, в большом, крайне неуютном доме, заваленном разной дрянью, вроде пыльных коробок с обувью, принадлежавшей давно умершим людям, перевернутых безногих стульев или сломанных машинок для варки кофе, вывезенных из Германии еще в эпоху кайзера Вильгельма. Под стать дому был и сам городок - древний, но неинтересный: узкие кривые улочки выходили к реке с рыжей от глины водой и голыми, неприметными берегами; единственной достопримечательностью считался древний монастырь - точнее, то, что от него осталось: раньше в нем жили не то даосы, не то еще кто-то - бес их там разберет. Оживал неприметный городишко только один раз в году - в двадцать пятый день восьмого месяца, когда великая звезда Тай Ян оказывалась в зените и все жители высыпали на улицы поклониться ей. Вот тут-то наступало торжество, наступало веселье! На каждой улочке выставлялся временный алтарь, на котором с утра до ночи жгли свечи и благовония - любой желающий мог взять свечу из огромного прямоугольного ящика, стоящего тут же - свеч было много, никто за ними не следил, чем, разумеется, пользовались городские мальчишки, запасаясь на весь год дармовым воском. Кроме того, во время праздника бесплатно раздавали красивые картонки, в которых солнце обращалось к народу - поговаривали, что их изготовляют за счет людей, которые во время болезни принесли обет пожертвовать после выздоровления деньги на это благородное дело. Картонки перечитывали по много раз, - обыкновенно доверяли читать вслух красивому мальчику-подростку - и тут уж везунчику и впрямь можно было позавидовать. Чжан читал почти каждый праздник - он звонким, как новая монета, голосом, дрожащим от предвкушения близкого богатства, выводил:
"...Когда прихожу я, великое светило мужского начала, мои лучи освещают весь небосвод. Я не устаю ни днем, ни ночью и постоянно неуклонно следую своим путем. Все люди почитают богов, но передо мной, великой звездой мужского начала, склоняются редко или никогда. Двадцать пятый день восьмого месяца - день моего рождения, и по этому случаю вы обязаны прочитать это обращение и возжечь в мою честь свечи и благовония. Семьи, выполняющие эти распоряжения, не постигнет зло, но тех, кто пренебрегает ими, ожидает бездна и погибель..." Читая про "бездну" и "погибель", Чжан косился на столик перед алтарем - обычно в это время на него начинали складывать подарки для избранного мальчика. Чего там только не было: и конфеты всех размеров и цветов, и засахаренные рисовые черви - просто объеденье! - и, самое главное, конечно, деньги - начищенные до блеска монетки, ссыпанные в ворсистый, оранжевый мешочек - "благодарность солнца"... Чжану, при всем его трудолюбии и изворотливости, никогда не удавалось заработать больше, чем в эти дни поклонения Тай Ян - однажды вырученных таким образом денег хватило на великолепную крашеную рыболовную сеть, пропитанную дубильной корой - вещь, о которой никто из окрестных мальчишек не смел даже мечтать. Такой сетью можно было ловить не только рыбу, но и крупных мидий, и даже сердцевидок - последних охотно покупал у маленьких рыболовов знакомый гробовщик: говорят, из их раковин, смешанных с растительным маслом, получается прекрасная пропитка для гробовой древесины. Впрочем, продавец лишь немного дешевле принимал и пустые раковины, и Чжан иногда поддавался соблазну самих сердцевидок съесть тут же, на берегу, блаженно закрывая глаза и смакуя нежное, сочное, пахнущее речным дном мясо! Красивые прочные раковины тоже было жаль. Они пригодились бы для изготовления сотни важных и нужных вещей, но Чжан, скрепя сердце, отдавал их гробовщику: очень нужны были деньги. Он любил деньги, как любит приютский мальчик иногда балующего его воспитателя. Да деньги и были его главными воспитателями.
Кроме них, воспитывать чужого мальчика никто не собирался - неродная бабушка - двоюродная сестра его собственной покойной бабки - целыми днями ходила, как привидение, по своему бесприютному жилищу и громко жаловалась на головные боли. Слушать ее жалобы было некому - она разговаривала сама с собой, с пыльным хламом в углах, с истертыми фотографиями родственников на ободранных стенах. Подрастающий Чжан как-то не вникал в ее бормотания и прочно усвоил из них только одно: были бы живы "младенцы" - ее родные дети, умершие друг за другом лет пятьдесят тому назад - бабушкина голова не болела б теперь, а сама она жила бы вечно. Впрочем, может быть, вместо "вечно", бабушка говорила какое-то другое слово - Чжану чаще всего было не до нее и не до "младенцев", лежащих в неглубоких могилках тут же, за домом, почти у самого края кривой тропинки. У мальчика были дела поважнее: единственная родственница худо-бедно кормила и одевала сироту, да и только, а ведь уважающему себя мужчине, пусть даже и двенадцати лет от роду, чтобы чувствовать себя человеком, необходимо множество вещей, таких как нож, фонарь, рыболовные снасти, дешевый табак для самодельной трубки (один школьный товарищ продавал - правда, дороже, чем в табачной лавке, но иного выхода все равно не было). Для того, чтобы заиметь все эти необходимые мужские вещи, требовались деньги - и Чжан стремился заработать любыми способами: ловил птиц и кошек, бегал на станцию - помогал пассажирам перетаскивать вещи (хотя те поначалу и удивлялись худобе и малому росту добровольного носильщика, но от Чжана было не так-то легко отвязаться - схватившись за ручку чемодана, он не отпускал ее ни под каким видом, пока груз не был перенесен на нужное место), летом подрабатывал, собирая лепестки розы на соседней плантации - в - общем, крутился как мог.
Он бы не обратил внимания на стенания неродной бабушки еще сто лет, если б однажды - это случилось как раз перед началом празднества Чун Ян - она не заболела всерьез и не слегла окончательно. Она лежала в верхней, продуваемой сквозняками комнате, держалась за голову и без конца говорила о смерти. Врач, вызванный к больной сердобольной соседкой, пробыл в комнате не больше пяти минут, прописал желтый, пахучий порошок и полный покой, который, по его мнению, должен был скоро перейти в покой вечный. Чжан забросил бумажного змея в виде корабля, которого усердно мастерил к празднику Чун Ян, и наблюдал за происходящим глазами, расширившимися от ужаса. Он как-то сразу представил себе, что его ждет, если умрет бабушка: придут незнакомые равнодушные люди, вытащат из дома бабушку в гробу - в холод, в мрак, в неизвестность - а потом возьмутся и за него - тоже вытащат и тоже в неизвестность, которая вряд ли чем-то будет отличаться от бабушкиной - тот же холод и тот же мрак. В тот вечер он улегся на полу, под дверью комнаты, где помещалась умирающая, и долго не мог заснуть: мешали внезапные, совсем девчоночьи слезы. Но сон принес Чжану избавление от всех бед сразу - от скорого сиротства, от нищеты и дурного пути в - будущем. Едва закрыв глаза, он ясно увидел перед собой маленькую фигурку в белой рубашечке - сначала подумал, что это двигающаяся кукла, но, приглядевшись, понял - нет, ребенок. Мальчишка - совсем сопливый, годика два, наверное - сидел на земляном полу, в кромешной темноте, хватался ручонками за голову, плакал и кричал: "Зеркало... дайте зеркало, я ничего не вижу..." На кого-то этот дитенок был похож - Чжан изо всех сил попытался напрячь память. Ах, да!
На соседского младенца - того самого, которому недавно в первый раз обрили голову - Чжан тогда был приглашен вместе с бабушкой к ним на праздник Мань-юэ и до отвала наелся рисовых лепешек - так, что потом всю ночь и весь следующий день в животе что-то нестерпимо булькало.
" Зеркало? А по ушам тебе не надава..." - начал, было, Чжан и вдруг почувствовал, как спина и руки покрываются мерзким ледяным потом: в странной комнате земляным был не только пол, но и потолок, и стены - как это он сразу не заметил? Маленький плакса, между тем, принялся громко жаловаться Чжану (совсем как бабушка, только голосок тоненький, щенячий): "У меня голова болит... Глаза напрягаются - и от этого голова болит... у меня... и у всех. Нужно зеркало... Ты смелый - не побоишься..." Дальше Чжан ничего не запомнил, а, может, дальше, ничего и не было. Он проснулся от внезапного толчка посреди ночи и лежал с открытыми глазами, бессмысленно глядя на дверь, за которой сейчас мучилась и умирала его бабушка. Вообще-то ни в какие там вещие сны, или прочую ерунду, Чжан не верил - не женщина ведь! Но этот сон... был какой-то странный - мальчик чувствовал: он явно что-то означал. Но что? Вдруг Чжана обожгла страшная мысль - а, может быть, пока он спал, бабушка уже... вот откуда земляной пол... Он вскочил и распахнул дверь - бабушка терпеть не могла, когда резко открывают двери и окна, но теперь не до церемоний... В комнате было темно и тихо.
Чжан на цыпочках подошел к кровати и прислушался. Бабушка дышала. Услышав шаги, она шумно заворочалась и заговорила тихим, скрипучим голосом: " Кто здесь? Это ты, Чжан? Голова болит..." Тут Чжана словно пригвоздило к полу: сон, младенец в белой рубашке, "голова болит... у меня... и у всех...", просьба срочно достать какое-то зеркало. И вроде бы есть такой древний обычай - класть в гроб к мертвецу зеркало - дураки они что ли были в древности? Или зеркал имели столько, что некуда девать? В сознании вдруг ярко всплыли два могильных холмика возле тропинки - а что, если? Но ведь это чушь - из-за какого-то нелепого сна раскапывать могилу! Его поймают и сдадут в сумасшедший дом раньше, чем он успеет воткнуть лопату в землю! Чжан потряс головой, чтоб прогнать идиотские мысли, еще раз посмотрел на задремавшую бабушку и, стараясь ступать неслышно, направился к двери. Прикрыл дверь, уселся, подоткнув под себя одеяло, и задумался. Вообще-то, можно попробовать сделать то, о чем просил во сне сопленыш в белой рубашке: могилы, особенно та, что справа - именно она теперь стояла перед его мысленным взором - явно неглубокие: детей обычно не закапывают глубоко. После сильного ливня они приобретают странный сладковатый запах - Чжан, когда подрос, понял: это пахнут не сами могилы, а цветы "петушиного корня", когда на них попадет дождевая вода. Терять-то ведь все равно нечего: после смерти бабушки мальчика сдадут в приют, дом разрушат, землю продадут кому-нибудь из местных толстосумов, а он уж, будьте уверены, не станет церемониться с мышиными косточками чужих младенцев и выкинет их на свалку. Подумав так, Чжан быстро поднялся на ноги и бросился по лестнице вниз: там, в нелепо длинной и узкой комнате, служившей одновременно столовой и гостиной, на туалетном столике с незапамятных времен пылилось зеркало. Когда-то, еще будучи коротышкой лет пяти, Чжан стащил его оттуда и принялся пускать "солнечных обезьян" - бабушка увидела, отобрала зеркало и швырнула его обратно на столик, где оно и пролежало, ненужное никому, до сегодняшнего дня. Запыхавшись, мальчик шарил в темноте по туалетному столику: да, так и есть, вот оно - зеркало. Чжан наощупь вытер с него толстый слой пыли. Теперь следовало отыскать лопату: могилу пятидесятилетней давности, пусть даже и неглубокую, голыми руками не раскопаешь - это он хорошо понимал. Но где ее взять - лопату? Пожалуй, что негде: сад ведь запущенный донельзя - землю никто не обрабатывал, наверное, уже тысячу лет - откуда возьмется садовый инвентарь? Ну хорошо: раз нет лопаты - надо найти хотя бы что-нибудь пригодное для такого дела. Чжан беспомощно обшаривал глазами темную комнату - нет, ничего подходящего не видно - хоть тресни. Шлепая босыми ногами по грязному полу, мальчик вышел из комнаты в крошечную прихожую - здесь было еще темнее, поскольку не имелось ни одного окна.
Раньше, до болезни бабушки, он не любил спускаться сюда после наступления темноты: все время что- то мерещилось - скрипы, шорохи, непонятные, чужие шаги. Но сейчас об этом даже не думалось - нужно было совершить задуманное - и точка. Неровный земляной пол сильно пронизывал холодом босые ступни, однако идти в свою комнату за башмаками Чжан не решился: боялся, что, оказавшись в привычной обстановке, побоится снова спуститься в прихожую, а затем - во двор. Он даже самому себе боялся признаться, что ему страшно, и, когда вдруг начинало неприятно быстро колотиться сердце при мысли о предстоящем раскопкапывании могилы, применял старый испытанный способ - громким шепотом "считал шелкопрядов": раз шелкопряд, два шелкопряд, три шелкопряд, четыре... Страх не минуту исчезал, но почти тут же возникал опять... С одной стороны, вроде бы не было ничего ужасного - ну могила и могила: старые родственные захоронения при доме, в конце концов, имелись почти у всех мальчиков, которых он знал. У Цзя в дальнем углу сада - три или четыре могилы, у дубины Ма Синьи недавно свиньи раскопали могилу какого-то там прадедушки, а у маленького Линя - так вообще на придомовом участке целое кладбище - непонятно даже, где они умудряются выращивать табак и овощи. Говорят, до сих пор кое-кто в городе, пренебрегая запретом властей, остается верным старым обычаям и хоронит своих покойников рядом с домом - но это скорее не из-за верности традициям, а оттого, что земля на кладбище дорогая, ну и, может быть, еще почему-то. В старину, бабушка рассказывала, мертвых вообще иногда по пятьдесят лет держали в доме непохороненными - и ничего... Теперь-то многое изменилось - теперь мертвые не мешают жить живым, но крошечные "алтари предков" все равно имеются чуть ли не у каждой второй семьи: в дни рождения умерших, по окончании би-му, на них сжигают ненастоящие деньги и бумажную одежду. В бабушкином доме дни рождения мертвецов не отмечались - она и свой-то день рождения вряд ли помнила - зато на би-му у соседей царило сущее раздолье: во-первых, пирожки со свининой, во-вторых, жареный гусь, в-третьих, повод заявиться домой поздно ночью: ну какая благочестивая старуха накажет внука, вернувшегося с би-му?
Подумав о бабушке, Чжан вздохнул и почти забыл свой страх. Но ведь, кроме страха, было еще достаточно опасений: ну хотя бы сам этот обычай, с зеркалом - что Чжан о нем знает? И как надо положить в могилу это дурацкое зеркало: ведь если просто прикопать на холмике - это одно, а вложить в руку мертвецу - совсем другое. Если второе - то нужно ведь вытащить гроб, открыть его...- ну нет, Чжан на это не способен: если он увидит мертвеца, то сам умрет от ужаса. Да ведь можно и не открывать гроб - просто вырыть на могиле ямку, положить зеркало, присыпать землей - и точка. В конце концов, просьбу мертвого мальчика он выполнит, а про то, что надо открыть гроб, тот ничего не говорил. Решив это, Чжан с облегчением вздохнул, сделал несколько неуверенных шагов вперед и наткнулся на что-то твердое - ощупал неизвестный предмет руками и тихонько засмеялся - печка, всего-навсего печка. Он легонько постучал по отводной трубе - тихий, ровный гул раздался внутри и замер где-то наверху, возле потолка. И тут случилось страшное: что-то непонятное, тяжелое с грохотом вывалилось из трубы и рухнуло на босые ноги Чжана, обжигая их дикой болью. Мальчик, прежде, чем успел что-то сообразить, молниеносно нагнулся и схватил странный предмет обеими руками.
Заслонка! Ну надо же! А края-то острые - острей ножа! И тяжеленная! Теплая кровь струилась из пораненных ног, но Чжан не обращал на это внимания, всецело занятый неожиданной находкой. В печной трубе такая драгоценность пропадает даром - ясно и дураку. Ее следует припрятать - это раз. А там - будет видно: можно, к примеру, пустить на лезвия - накромсать каким-то образом полосок нужной длины, а потом подложить под манерный паровоз - только от станции отойти подальше, а то "дракон" заметит и прогонит. Таким ножом, пожалуй, режь все, что угодно - хлеб, ветки для шалаша, даже землю. И тут Чжана осенило - землю... да эта штуковина и впрямь разрежет землю получше любой лопаты! Он нашел то, что искал! И ведь никто не мешает...ну, после всего... пустить ее на ножики - даже еще лучше, если лезвия делать из проверенного металла. Чжан с досадой потряс сперва одной, затем другой ступней, смахивая кровь. Опустил заслонку, осторожно нащупал в кармане штанов зеркало - вытащил, засунул поглубже за пазуху: не хватало еще разбить! После всего поднял заслонку, прижал ее к себе, и, не обращая внимания на боль в ногах, медленно направился к дверям.
. . .
После ночной вылазки Чжана бабушка стала медленно поправляться. Головные боли у нее прошли бесследно. И, хотя маленькая могила возле тропинки была засыпана очень искусно и имела свой обычный вид, а мальчик, понятное дело, ни одной живой душе не проболтался о своих странных похождениях, он чувствовал, что ни за что не сможет теперь оставаться самим собой, прежним Чжаном - погуливающим уроки, таскающим чемоданы на вокзале, украдкой курящим самодельную трубку. Он ощущал что-то новое внутри себя - неизвестную силу, которая поселилась в нем и теперь командует им, точно соседский дошколенок своим лохматым псом: принимает решения и как будто знает наперед его поступки и даже мысли. Иногда это бывало ужасно интересно, а порой - жутко до боли в животе. Чжан почему-то научился чувствовать смерть, как чуют дичь охотничьи собаки: в первый раз он едва сам не умер от страха, когда, взглянув в лицо пожилой учительнице пения - все мальчишки звали ее между собой "Утиное горло" - увидел, что голова у нее разбита и окровавлена, а глаза, точно остановившиеся на чем-то интересном и захватывающем, наполнены мукой и болью.
Видение исчезло, как только учительница отошла от него, а вот странный резкий звук, похожий на визг тормозов, еще долго стоял в ушах и как будто жил где-то рядом, в соседнем классе. Все сбылось точь-в-точь: несколько дней спустя, "Утиное горло" сбил грузовик, и она умерла за несколько минут до приезда машины с санитарами. Потрясенный Чжан никому не сказал тогда о своем видении, да и как было это сказать? Но, точно курильщик опиума, чей порок через очень малое время перестает быть тайной для окружающих, подросток Чжан не мог, понятное дело, всю жизнь скрывать, что он теперь... ну не совсем такой, как все и каким он был прежде. Слух о странном мальчике распространился по городу с той скоростью, на которую способны только слухи, да, может, еще лучи света. Сам Чжан ничего для этого не делал - вышло это как-то неожиданно, точно по чьей-то незримой воле. Мальчик просто оставался самим собой - невоздержанным на язык школьником. Так, услышав, как молодая соседка, недавно похоронившая новорожденную дочку, жалуется бабушке на дурные сны, связанные с несчастьями малышки в загробном мире, Чжан неожиданно быстро сказал: " Это оттого, что на дно гроба не положили семизвездную доску..." Обе женщины вздрогнули и уставились на мальчика. "И что же теперь делать?" - глухо спросила растерянная соседка.
Чжан пожал плечами - он и сам не знал. На всякий случай, буркнул вполне логичную, как ему показалось, вещь: "Ну разройте свою девочку и положите под нее доску, забот - то..." и отправился чинить сеть, порванную заскочившей в нее корягой. В другой раз он предсказал скорую смерть паренька, учившегося несколькими ступенями младше - он почти не знал этого мальчишку, помнил только, что у него какое-то странное имя - не то Жан, не то Джим, не то другая билеберда - язык сломишь с этими иностранными именами. Он встретил маленького иностранца в единственном большом магазине в городе - он вместе с родителями выбирал костюм к школьному празднику.
Чжан еще издали закивал ему и вспомнил, что хорошо бы позвать этого парнишку завтра на реку: затевалась большая рыбалка, но собственной лодки никто из мальчишек не имел, а у счастливчика со странным именем был настоящий ба-бай-тин, подаренный богатыми родственничками. Чжан приблизился к маленькому покупателю костюма, приветливо глядящему на него своими странными, выпуклыми глазищами - как только иностранцы различают друг друга, если все они так похожи? "Приходи на речку..." - хотел сказать мальчику Чжан. А вместо этого вдруг выпалил: "Не надо тебе костюм... Все равно ты скоро умрешь..." Сказал - и сам изумился сказанному. Он видел, как в замешательстве переглянулись родители паренька, а сам кандидат в покойники нисколько не испугался, и ядовито ответил Чжану: "Это тебе просто завидно, что мне всегда все покупают, а ты бедный и ходишь в лохмотьях..." Мать - видно, машинально - дернула мальчишку за руку: " Джек...". Чжан развернулся и бросился прочь. После смерти маленького Джека - спустя несколько дней после случая в магазине, он и вправду скончался от какой-то скоротечной болезни - вокруг Чжана со стремительной быстротой начал образовываться вакуум. К мальчику тут же приклеилось прозвище "Чуящий смерть". Знакомые мальчишки обходили его дом стороной и наотрез отказывались в школе садиться с ним за одну парту. Старые дамы, наоборот, вдруг полюбили их дом - заходили к бабушке пить кофе и льстиво выспрашивали ее разрешения поговорить с необычным внуком. Чжан убегал и обыкновенно отсиживался в покосившемся сарае возле реки - он вовсе не хотел предсказывать что-то этим развалинам: откуда он, в самом деле, должен знать их будущее? Самое скверное, что все это не замедлило сказаться на привычных способах заработка - чемоданы на станции он еще худо-бедно таскал, да и то только потому, что приезжие не знали о странной репутации своего носильщика, а вот о сборе роз, продаже рыбы и сердцевидок, и уж конечно, о чтении посланий на празднике Тай Янь пришлось теперь позабыть. Случай с приветливым прежде гробовщиком окончательно добил Чжана: казалось бы, кого-кого, а его-то не должно было испугать глупое прозвище "Чуящий смерть".
Но, стоило Чжану в очередной раз приблизиться с раковинами к уютному глинобитному дому на окраине городка, как гробовщик сам выбежал навстречу, схватил его за руку и принялся оттаскивать подальше от своего жилища, приговаривая: "Уходи - и забудь сюда дорогу, парень!" Чжан, чувствуя, как к глазам подступают злые слезы, упирался и кричал: "Господин Бин... что с Вами? Это же я, Чжан... я принес раковины..." Господин Бин отпустил мальчика и смешно сложил на груди руки - точно буддийская монахиня на картине, за ненадобностью задвинутой бабушкой в угол прихожей: "Уходи, уходи... Люди не станут заказывать мои гробы, если узнают, что ты ходишь ко мне... Раз ты связался с бесом - пусть он и покупает у тебя сердцевидок!" Что оставалось делать? В тот же вечер он в первый раз согласился на разговор с одной из новых бабушкиных приятельниц - не из корысти, а просто плакал у себя в комнате и не успел вовремя удрать. "Ладно, наплету что-нибудь - и пусть все от меня отвяжутся..." - подумал Чжан, усаживаясь на табурет перед полной, пахнущей потом и кухней женщиной с огромной родинкой на правой щеке. Но тут снова произошло что-то странное: едва
Чжан, поднял глаза на непрошеную гостью, как тотчас понял, что прекрасно знает ее будущее, ровно как настоящее и прошлое: прошлое - невзгоды, болезни, неблагодарность детей - были выведены на ее лице, настоящее - стирка на взыскательных заказчиц, увлеченное - до одышки, до судорог в ладонях - копание в цветнике и не менее увлеченный онанизм - оказалось проще простого прочесть по рукам, а будущее...будущее он видел так же ясно, как видишь дно мелкой, тихой реки, если смотришь на него в солнечный день. Впоследствии он всегда говорил, что прошлое человека - это его лицо, настоящее - его руки, а вот рассказать будущее - тут и пригодится талант мага. В тот вечер Чжан открыл для себя новый источник заработка - и деньги неожиданно полились широкой струей в карман его школьной курточки - ненужной больше, поскольку школу он тотчас бросил. Спустя полгода, к нему уже приезжали клиентки из города - он предсказывал им будущее и давал советы, как лучше похоронить умершего родственника, чтоб он впоследствии не вмешивался в жизнь живых. Так - то гадая, то таскаясь до изнеможения по кладбищам - Чжан дожил до шестнадцати лет. В шестнадцать решил, что все, хватит, пора менять свою жизнь - иначе можно сгнить заживо в этом захолустье. Денег было накоплено совсем немного, но Чжан, тем не менее, решил получить образование, и дальше уже профессионально заниматься своим делом.
Прослышав о том, что в Пекине уже несколько лет работает школа магии, юнец стремглав понесся туда, но, отучившись всего пару месяцев, убедился, что все это абсолютная чепуха и выколачивание денег с сынков богатых родителей. Обучение стоило дорого: за один семестр нужно было выложить столько, сколько стоило арендовать на месяц помещение в центре Пекина, зато по окончании учебы выдавался диплом магистра, в котором черным по белому говорилось, что обладатель документа является профессиональным магом и может лечить, гадать, предсказывать будущее... ну и прочая чепуха, которой занимаются лоботрясы, именующие себя "белыми магами". Большинство учеников " школы Магии", будучи людьми абсолютно бесталанными в выбранной области, насилу отсиживали положенные лекции и сдавали экзамены лишь потому, что считали магию сверхдоходным ремеслом, позволяющим без особого труда пополнить банковские счета. Получив документ о профессиональном образовании, новоявленные маги подыскивали помещение, нанимали секретаря (не пристало же магистру самому отвечать на телефонные звонки и записывать дураков на прием), и первым делом аккуратно выставляли свой диплом на всеобщее обозрение - на этом абсолютная схожесть заканчивалась: дальше люди делились на категории. Чжан, после нескольких месяцев бесцельного шатания по столичным салонам магии, научился с первого взгляда на главную стену приемной определять, к какому типу относится владелец диплома: если документ заключен в рамочку и повешен на незаметный наблюдателю гвоздь - маг, несомненно, человек обстоятельный, уверенный в своих сверхъестественных способностях и стремящийся честно отработать деньги, которые приносят к нему в салон безутешные вдовушки, жаждущие погадать о будущем, и пылкие влюбленные, желающие узнать, взаимна ли их страсть и удачна ли будет семейная жизнь с объектом этой страсти.
Эта категория магов, как правило, предпочитала заниматься любовными делами: как Чжан понял позднее, подобная стезя наиболее терпима к обману и самообману - по этой же причине, они крайне редко и неохотно брались за привороты. Если диплом мага (шикарный, с гербовыми печатями) висел под стеклом, на крупном, бросающемся в глаза крючке, то, значит, хозяин салона выбрал магию как чрезвычайно доходное дело, позволяющее, к тому же, быстро разбогатеть - обыкновенно в таком салоне вся обстановка поражала если не роскошью, то дороговизной: мебель из красного дерева, бельгийские ковры, только-только входящие в моду, продуманный полумрак. Люди этой категории никогда не брались за недорогие услуги - гадание или прочую чушь - они играли по-крупному и брали за свой красиво обставленный обман - составление личных гороскопов или изготовление амулетов - порою совершенно немыслимые деньги.
Нередко встречались салоны, где дипломы, подтверждающие сверхъестественные способности владельца, были приколоты обыкновенными кнопками к пожелтевшим обоям - эти салоны располагались в недорогих съемных квартирках и принимали ежедневно под свою крышу самых разных посетителей - от больных младенцев, принесенных сюда матерями, отчаявшимися в возможностях медицины, до стариков, смотрящих уже в могилу и хватающихся за магию как за последнюю соломинку на этом бесприютном свете. Кому-то помогало незатейливое бормотание мага - и тогда несчастный начинал почитать владельца салона больше родного отца, бесконечно обращался к нему с новыми и новыми бедами и, разумеется, оставлял тут свои последние деньги. Порою в салонах-квартирках случались скандалы - если вдруг умирал ребенок, которому несколько дней назад было обещано полное выздоровление и, в - будущем, обширное потомство, или завидный жених, владелец посудной лавки, не ведая о том, что его, с помощью приворота, собралась женить на себе соседка, немолодая девица с бельмами на обоих глазах, вдруг неожиданно сочетался браком с неизвестной сисястой вертихвосткой. В такие неудачные дни двери салона закрывались наглухо и не открывались ни под каким видом, а по ту сторону дверей еще долго доносились глухие проклятья, прерываемые назойливым требованием вернуть "сиротские копейки". Впрочем, именно в среде "квартирных" магов встречались порою на редкость искусные травники. Бывали еще "прибежища колдунов" - никому и в голову не пришло бы назвать это салоном - находящиеся в совсем неподходящих местах: в подвалах, на чердаках, в кладбищенских будках. Диплом мага в "прибежищах" не висел на стене, а помещался, как правило, сложенный вчетверо, в нагрудном кармане владельца, чтобы быть тотчас продемонстрированным в случае надобности. Впрочем, клиенты "прибежищ", как правило, никогда не спрашивали диплома и даже вряд ли подозревали о его существовании у загадочного человека, к которому обращались с самым разными, мелкими и крупными, просьбами - избавить от зубной боли, помочь найти клад, сделать так, чтоб старик, за которым надоело ухаживать, поскорее отправился на корм земляным червям, вернуть мужа, десятый год живущего в доме богатой любовницы - и все прочее в таком же духе. Обращались в "прибежища" люди, в - основном, невзрачные, бедно одетые, с больными, зачастую испитыми, лицами - не многим лучше выглядели и властелины самих "прибежищ" - часто это были неудачники, чья карьера не могла сложиться "из-за пагубного влияния чрезвычайных обстоятельств", как они сами утверждали. И все-таки таинственность, с которой они держались, а еще более - жуткий, сумрачный вид их заброшенного жилища, оказывали должное воздействие на клиентов и помогали этим бедолагам зарабатывать несколько монет себе на пропитание и на каждодневную бутыль дешевого, разбавленного вина.
Открыв для себя все эти тонкости ремесла, Чжан пришел в уныние, почти - в отчаяние: неужели магия создана для обмана тех, кто не рассчитывает на себя и хочет изменить свою судьбу с помощью дипломированных мошенников? Сознание подсказывало: это не то, есть твое, другое, настоящее. Пусть выпускники школы магии обманывают доверчивых дур - их на свете много, очень много - должно быть, тут виновата ленивая человеческая природа... Однако, у всех этих дур и дураков есть то, чего нет у него - деньги. Хотя Чжан дал себе слово жить в столице настоящим аскетом - и старался по мере сил сдержать его, скудные сбережения почти полностью истаяли за два месяца учебы и последующие длинные дни бездействия. В следующем месяце предстояло платить за обучение - чем он должен платить? Попытаться снова гадать? Но как найти клиента никому не известному провинциалу, когда на каждом шагу имеется салон магии с вожделенным дипломом на стенке? Подгоняемый голодом и страхом быть отчисленным из "Школы", Чжан, пристроился, было, как в детстве, таскать чемоданы на центральном вокзале, но в первый же день его прогнали оттуда восвояси местные носильщики, предупредив, что тот, кто отнимает у другого чашку риса, рискует потерять последние зубы. Но удача все-таки, в конце концов, улыбнулась Чжану - недаром ведь он после всегда говорил, что в час его рождения светила были очень счастливо расположены в небе...
. . .
Однажды, шатаясь по огромному городскому кладбищу, расположенному в западной части города, (на могилах, особенно свежих, всегда было чем поживиться - тут оставляли ячменные лепешки и сладости), Чжан увидел похоронную процессию - потянув носом воздух, без труда понял, что хоронят самоубийцу - кроме резкого древесного запаха, от тела расходились горячие волны и приятно грели лицо. Высокая, заплаканная девушка - кровная родственница мертвого - теребила маленькими пальчиками кружевную косынку на пухлой, изящной шейке - до чего хороша, и, сразу видно, богачка! Могучий инстинкт пола - инстинкт молодого сильного животного непреодолимо притягивал взгляд Чжана к этому стройному тельцу в траурном платье, к распухшим губам и спелым, нежным векам - какая девушка! Вот если бы он был богат, то подошел бы к ней, усадил в свой автомобиль, а потом они остановились бы где-нибудь у безлюдной обочины - и тогда...! Чжан по привычке потряс головой - хотелось отогнать нелепые мысли, столь смешные в его нынешнем положении! Вздор, чушь! Не может она принадлежать ему и не будет она принадлежать ему - он мелковат и слишком потрепан для такого роскошного цветка! Но что она за чудо, и какое нежное, любящее сердце: вон как плачет о своем брате-самоубийце! Может быть, и Чжану покончить самоубийством? Это все-таки более благородный конец для мужчины, чем смерть от голода. Неужто небесные силы не сжалятся над сиротой? Ему стало до слез жалко себя. И в этот самый миг Чжан получил его - свое откровение свыше! Этим откровением стало лицо девушки, только что увиденной у свежей могилы: он зажмурил глаза и ясно увидел его мертвым, с рассеченной височной костью и некрасиво выпяченной нижней челюстью. Чжан снова, что есть силы, потряс головой - хотел отогнать наваждение, но не тут-то было: панорама его грез расширилась - теперь он видел не только безжизненное лицо девушки, но и все вокруг - примятую траву, покосившийся каменный столб, перевернутый розовый кабриолет, непонятного происхождения воду, разлитую вокруг - это походило на опрокинутый, гигантский стакан с веткой цветущей дикой сливы. Терять было нечего, ноги сами понесли его к красивой машине, припаркованной возле кладбища. Чжан на негнущихся ногах приблизился к незнакомке, опустил руки по швам и, боясь, что его перебьют и прогонят восвояси, выпалил: "Вы умрете следующей в роду, если только не избавитесь от этого проклятого кабриолета... Месяц спустя, он перевернется на восточной шанхайской дороге..." Чжан смотрел в удивленное, но совсем не испуганное лицо девушки - вблизи оно оказалось еще красивее: разрез покрасневших от слез глаз напоминал зеленоватый, еще не до конца созревший плод миндаля, щеки были белы и нежны, точно кость праведника. Он почувствовал, как замерли и оцепенели родственники, столпившиеся сиротливым полукругом, но не видел их: не было сил оторваться от этого восхитительного лица.
- Кто Вы? - после некоторого молчания спросила девушка. - Голос у нее был чуть низкий, с какой-то цыганской хрипотцой - и это создавало странный контраст с влажной, душистой белизной щек. - Почему Вы думаете, что я умру?
Чжан нагнулся, чтоб очистить правый ботинок от налипшей глины, но тут же снова выпрямился и уставился на нее.
- Я не думаю... - объяснил он. - Я знаю.
Чья-то тяжелая, бесцеремонная рука схватила его за рукав:
- Мы приносим свои извинения, юноша, но нам некогда слушать Ваши глупости: как видите, здесь не театр, а похороны...
Девушка сделала едва уловимый решительный жест рукой.
- Подождите... Садитесь со мной в машину, и по дороге расскажете все, что Вы знаете... Надеюсь, не боитесь? Кабриолет ведь, по Вашим словам, перевернется только спустя месяц, а доедем мы через час.
Гнусавый голос за спиной снова попытался возразить:
- Чжан, милая, умоляю Вас... Ну что за странные причуды - приглашать в машину этого магистра шарлатанских искусств?
Другой голос - женский - прошелестел:
- И вообще, Чжан, будет лучше, если ты поедешь с нами, а твою машину поведет... ну, скажем, доктор...
"Чжан? - как странно..." - только и успел подумать юный маг - девушка решительно отперла свой кабриолет и подтолкнула его внутрь.
Машина тронулась. Чжан не спускал с незнакомки суетливых глаз - она сосредоточенно смотрела вперед и ни разу не взглянула на своего попутчика. Когда отъехали на порядочное расстояние от кладбища, где с сегодняшнего дня обрел вечное пристанище ее неудачливый брат, спросила - так, словно речь шла о совершенно обычных вещах:
- Вы занимаетесь магией?
Чжан отрывисто произнес:
- Да, с детства... Не выдержал, перевел разговор на другое:
- А Вас зовут Чжан? Я думал - это мужское имя...
Она равнодушно пожала плечами:
- Ну и что с того? У нас в семье всем детям дают такое имя. И моего брата, - она наконец-то поглядела на Чжана - .... того, что сегодня похоронили... так же звали.
- Да, я знаю... - голос Чжана прозвучал почти радостно - он не ошибся.
- Знаете?- девушка наморщила лоб.- А, между прочим, мне предсказывали в детстве, что я погибну в автомобильной катастрофе, между двадцатью и двадцатью тремя годами... Бабушка моя постоянно приглашала к себе ведунью, из тех, кого называют Май-Фу-Гу, - однажды спросила у ней насчет меня, ну та ей и нагадала. А я вообще-то не очень верю в магию, хотя знакомых магов у нашей семьи до черта.
Чжан поинтересовался:
- И поэтому Вы сели за руль, несмотря на предсказание?
Она равнодушно ответила:
- Нет, не поэтому... Просто захотела - и села, вот и все... Подумайте сами: ну какая разница - разобьюсь я в чужой машине или в своей собственной? Всю жизнь ведь пешком ходить не станешь - даже если б я и верила во всю эту чепуху.
Чжан напрягся как перед боем - настало время идти в наступление.
Стараясь говорить как можно небрежнее, он произнес:
- В Вашей семье за последние шестьдесят-семьдесят лет часто случаются самоубийства, не так ли? - Она едва не бросила руль и поглядела на него с изумлением. Чжан сам изумился своим словам: минуту назад он еще об этом не думал. Он просто неожиданно понял - понял - и все тут! - что это родовое проклятье связано с прадедом девушки - моряком, который погиб...да-да, несомненно, погиб в воде... а вот дальше... дальше что-то случилось с его телом.
- Ваш прадед был моряком, и его тело не смогли отыскать в воде...
Она кивнула. Значит, правда...
- В таких случаях, - наставительно проговорил Чжан, - следует призвать душу умершего с помощью молитв и заклинаний, а затем похоронить изготовленное из бумаги тело... Но Ваши родственники, насколько я понимаю, тоже не доверяли магии... - он почти задыхался, но не решался перевести дыхание - сейчас, сейчас она скажет: Вы мошенник, Вы узнали историю нашей семьи, а теперь пытаетесь выдать себя за колдуна, чтобы поживиться нашими деньгами и связями. И ему нечего будет возразить: и вправду ведь похоже... Ну разве не мог предприимчивый юнец выведать про смерть деда, а потом выждать подходящий момент, предстать перед очами девушки из высокородной семьи, наговорить кучу дребедени, а за спасение от смерти потребовать... что ни говори, от таких людей, как эти, потребовать можно многое, очень многое. Но Чжан почему-то поверила ему.
Чжан остановила машину у обочины и близко придвинулась к предсказателю.
- Ну и что?
- А то, что душа умершего, по всей вероятности, попала во власть темных сил - и тащит под эту же власть всех, кто с нею связан - в первую очередь, кровно. - Он сделал паузу и добавил как бы невзначай: - По этой же причине погиб Ваш брат. И Вы тоже умрете, Чжан... даже если избавитесь от своего кабриолета... - он мученически взялся за виски - эта страшная догадка осенила его только сейчас. Да, Чжан наверняка умрет - и несчастный кабриолет тут совершенно ни при чем: она умрет, потому что должна умереть. О Небо, разве он мог предположить это, когда полчаса назад садился в ее машину! Маг пристально посмотрел на девушку - она, бедняжка, выглядела совсем ошарашенной его словами, но изо всех сил старалась держаться этакой высокомерной придворной дамой - все-таки богачи в этом смысле не чета нищим.
- Все это так странно... смерть брата, эти похороны... то, что Вы сказали о прадеде... и обо мне. - И вдруг спросила - просто, почти жалобно:
- Вы можете мне чем-нибудь помочь? Я в долгу не останусь - вот увидите.
Чжан обмер: вот оно - его будущее перед ним! Вот оно - богатство, знатность, свой собственный салон магии для богатых - может быть, не один. И взамен всего только... нет, нет! Помочь он, разумеется, сможет - теперь он понял это наверняка, но... Готов ли он пойти на подобный шаг - по существу ради денег, ради выгоды? Ведь пути назад уже не будет, и придется подчинить свою жизнь... нет, это невозможно! Справедливости ради, надо отметить: Чжан думал очень долго - никак не меньше пяти минут.
Он доподлинно знал, что не умрет от этого: люди, добровольно вручившие свою душу тому, кто...такие люди обычно доживают до весьма преклонных лет - нечистой силе нужны слуги на земле. Но как это ужасно - оказаться во власти темных сил! Может быть, разбогатеешь, но богатство не будет радовать, жениться - вот, к примеру, на такой красавице, как Чжан - тоже нельзя: погубишь ее...Отныне придется жить одному, не иметь ни друзей, ни родственников и знать, что всем, кто сделается тебе близок, ты принесешь несчастья, может быть, смерть. Но, с другой стороны...родственников ведь у него и так нет - даже неродная бабка умерла в провинции месяц назад, а жениться... да больно надо! Если есть деньги - тебя и без женитьбы полюбит любая женщина - он уже знает это: не маленький! А деньги - как они могут не радовать? Иди куда хочешь, делай что хочешь, езди на собственном автомобиле - правда, такую машину, как эта, он бы себе не купил - она вроде игрушки для богатых дамочек - а вот от новенького спортивного "Ягуара" (пару раз видел такой в городе) не отказался бы уж точно. Чжан представил, что, если он сейчас не захочет спасти молоденькую богачку, придется выбираться из машины и уходить восвояси... а за комнату не плачено вторую неделю, и за учебу тоже не плачено, и где достать хоть немного денег - непонятно. Да это даже ладно, пусть...
Главное - что дальше? Чжан ведь талантливый маг - и должен заниматься магией - делать что-то другое он не хочет и не умеет. Сейчас ему необходим этот чертов диплом мага: без него он будет выглядеть в глазах общества шарлатаном, несмотря на все свои сверхъестественные способности. Маг без диплома - фантом, обманщик, он смотрится, по меньшей мере, дико! Ну, ладно, предположим, найдет он каким-то чудом деньги и получит диплом - а что толку? Без средств, без связей своего салона не открыть - ясно даже сумасшедшему. Значит, грядет неминуемое возвращение в провинцию, дурная слава, нищета, смерть в безвестности... И ведь его все равно считают слугой бесов - давно, еще с детства, - что, в самом деле, может измениться в худшую сторону? В этот момент через опущенное стекло машины донесся нежный, сводящий с ума запах жареных оладьев из ячменной муки - должно быть, где-то поблизости находилась харчевня. Как давно он не ел таких вот оладьев - ароматных, пропитанных маслом, с твердой корочкой по бокам! Этот запах и сделался последним аргументом, окончательно сломившим волю юноши. Он решительно повернулся к Чжан:
- Я помогу Вам... - (Она радостно посмотрела ему в зрачки). Чжан перевел дыхание (теперь он имел на это полное право).
- Помогу... Но имейте в виду: я сам заплачу за это очень высокую цену. Слушайте меня внимательно...
. . .
Петер Хайнен, первым обнаруживший, что с освобожденной от земли армией не все в порядке, всю жизнь считал себя удачливым человеком, хотя никто из окружающих не подумал бы о том, что он так считает. Стать археологом он решил еще задолго до школы - перерыл в поисках драгоценных камней добрую половину клумб в мюнхенском дворе!- но, так вышло, что осуществил свою мечту уже почти тридцатилетним - раньше не получилось. Разумеется, сразу после школы он поступил на ускоренные курсы археологов при местном, только что созданном университете ( тогда была мода на все ускоренное!), а затем, уже не спеша, окончил и сам университет, но в "степи" (то есть, на раскопки) попал спустя долгих восемь лет. Сперва помешала связанная с давней военной контузией, долгая болезнь матери, требующая почти круглосуточного его присутствия. Затем - более скоротечная, но не менее изматывающая болезнь жены.
Последним помешал Томас - он остался на овдовевших, исхудавших от постоянного недосыпания, руках отца четырехлетним запущенным ребенком, привыкшим к нерегулярной еде и регулярным подзатыльникам - во время болезни бабушки, а затем - матери, никому не было до него дела. Конечно, проще простого было бы сдать мальчишку на ценное хранение каким-нибудь родственникам, а самому отправиться, наконец, в долгожданные "степи" - вычеркнуть из памяти все, что было, может быть, приглядеть в экспедиции хорошенькую медсестричку или молодую научную сотрудницу, начать новую жизнь. Но родственники за эти годы, проведенные у кроватей умирающих, куда-то рассеялись, прежняя жизнь постоянно напоминала о себе - неоправданной тоской, частыми мыслями о смерти, о ненужности всего-всего... Но это было не главное. Главной причиной все-таки был сын - грубый, неуправляемый мальчик, его мальчик с белыми, растрепанными волосами и упрямым, всегда исцарапанным подбородком. Петер промучился с ним еще два года, но затем, когда пришло неожиданное письмо от знакомого археолога - профессора Вибе - о той предполагаемой находке на юге Хакасии, не выдержал. Он взял Томаса и уехал в Хакасские степи - сперва на месяц, потом еще на четыре. Тогда они - с Вибе и с другими - раскопали около трех десятков могильников, но того, что искали, не нашли - может быть, того захоронения эпохи неолита и не было в этих бесприютных местах? Вибе был в отчаянии, хотя Кельнское археологическое общество и признало прочие находки экспедиции уникальными, а сам он, спустя полгода после возвращения, издал свою знаменитую книгу " Зов древних могил", тотчас ставшую бестеллером.
С тех пор Петер постоянно работал с Вибе и его людьми: они копали землю в Хорватии, искали останки древнегерманского города, под Франкфуртом, побывали даже в Индии - но уже не для раскопок, а с целью изучения обнаруженного местными крестьянами древнего кладбища "увечных людей" - так эту уникальную находку окрестили немецкие журналисты. Томас, выросший " в степи", среди археологов, учился теперь в мюнхенской военной школе - интернате, скучал по отцу, умолял взять его на раскопки, и уверял в письмах, что хочет стать археологом, а не военным. Петер оставался неумолим - нужно было получить образование, а потом уже думать о поездках " в степь". Но в последний раз он все-таки пошел навстречу сыну, тем более, что приближались каникулы, а в летнем военном лагере мальчишка в прошлом году подхватил фолликулярную ангину - пусть уж этим летом будет на глазах. Поэтому, получив приглашение Вибе отправиться в Китай, для работы с только что обнаруженной глиняной армией императора Цинь Шихуанди, Петер вечерним поездом поехал в Мюнхен, и уже на следующее утро с удивлением смотрел на взрослого, совсем незнакомого, на первый взгляд, мальчика - смуглого (и когда только успел загореть?), с волосами цвета высохшей степной полыни (не может быть - раньше ведь они были белыми, как ромашка), длинноногого и широкоплечего. Томас, наоборот, узнал отца моментально, радостно спрыгнул навстречу с высокой лестницы, но всю обратную дорогу, встречаясь с ним взглядом, смущался и отводил глаза.
. . .
И здесь, в провинции, осыпался вишневый цвет. Шихуанди отметил это с еле заметным внутренним сожалением. К сожалению примешивался ничем не прикрытый ужас - еще одна весна с глаз долой, а, значит, одним годом меньше осталось ступать по серой, покрытой жесткими травами земле. Неужели он, покоритель семи царств, не заработал своим потом и кровью такой элементарной вещи как бессмертие? Эти бессмысленные содрогания обычно вызывали приступ дерзости. Так случилось и на этот раз. Одна весна - что с того? У него будут еще и другие весны, много весен. Люди глупы - им подавай бессмертие на блюдечке, словно разрезанный персик. Нет, Шихуанди не таков - уж кто-кто, а он-то прекрасно понимает, что смерть отступает лишь перед тем, кто оставил на поверхности земли жирную, незаживающую рану. Что по сравнению с этой раной его царства, все его победы? Земля - это люди... прежде всего люди, с которых нечего взять. Люди - пленники: души их все равно будут принадлежать Великому Небу. Но у них, кроме души, есть еще тела - тела, связанные с душой тонкими шелковыми нитями. Человеческое тело было единственной поэзией в мире, которую он признавал. Его армия, его вельможи, его женщины, наконец... Можно познать все науки в мире, всю землю, но невозможно изведать до глубины человеческое тело... Оно и есть - бессмертие.
. . .
Перед проездом Императора расширяли и очищали от глины дороги. И все-таки колесница двигалась медленно, очень медленно - так движется в детстве время. Он вспомнил маленького мальчика - самого себя, шести или семи лет от роду. Шел проливной дождь, и была такой же бесконечной дорога - куда он ехал по той дороге?
Дождь и дорога заставляли мальчика чувствовать себя сиротой. Потом процессия внезапно остановилась, и никто не заметил, как Наследник Небесного трона выскочил на волю, под дождь. Он долго шел, совсем один, чувствуя необыкновенную силу в маленьких ногах и радуясь этой силе. Вокруг шумели мокрые травы, и ребенок скинул свои расшитые туфельки, пригодные разве что для того, чтоб осторожно переступать в них с ноги на ногу по глубоким дворцовым коврам. Трава касалась теперь мокрым поцелуем лодыжек - это было так весело. Он представлял себе, как его, наверное, ищут - и смеялся, запрокинув голову.
И тут он увидел его, своего Воина. Воин лежал прямо перед ним, на правом боку, с руками, плотно прижатыми к мускулистому телу. Одежда на нем была разорвана в клочья. Рядом валялся арбалет. Маленький Инь Чжэн ужаснулся тогда этой безоружности и первым делом наклонился к арбалету, чтобы подать его воину. Как, в самом деле, можно спать, когда оружие так далеко от твоих рук? Арбалет оказался неподъемно тяжел, но сильный мальчик поднял его и попытался втиснуть в спящие, точно заколдованные, темные руки. Однако руки были еще тяжелее - и не подчинились постороннему благодетелю. Тогда он положил оружие на траву и, присев на корточки, заглянул Воину в лицо. Оно тоже оказалось темным, неподвижным - и озадаченный мальчик долго смотрел на него, пытаясь определить, что же снится сейчас случайно встреченному человеку. Один глаз был приоткрыт и наполнен какой-то жидкостью - должно быть, дождевой водой, другой плотно зажмурен. Жирные мухи садились на лицо. Нужно было уходить, но мальчик медлил.
Ему нравился этот человек. Нравились его мощные руки и ноги, нравилось странное багровое пятно на одежде, возле того места, где у людей (он знал уже) бывает сердце. Нравился терпкий навязчивый запах, исходящий от тела - он ни у кого в мире не встречал такого запаха. Ребенок подождал еще немного. Воин и не думал просыпаться. Что можно было еще сделать для него? Инь Чжэн снова потянулся, было, за арбалетом, но в ту же секунду отдернул руку. Нужно было сначала разжать руки Воина - руки, которые, казалось, не смогла бы разжать никакая сила в мире. Мальчик уперся головой в грудь Воина и сильно дернул его за кисть. Раздался слабый костяной звук. Воин неслышно лег на спину. Огромные мухи щекотали шею мальчика, но он не обращал на них внимания. Слезы брызнули из его глаз. Мальчик поднялся, сделал несколько неровных шажков назад и вновь оглядел Воина. Здесь явно было что-то не так. Но что? Спящий человек лежал теперь на спине и дышал, вероятно - но дышал так тихо, что ребенок не слышал его дыхания. Ничто не нарушало гармонии, не раздражало взгляд.
Тогда Инь Чжэн поднял громоздкий арбалет и положил его Воину на грудь. Посмотрел строго и назидательно: "Будешь помнить меня!" Круто повернулся и пошел прочь. Кажется, в тот день долго искали его.
Сейчас Император вспомнил об этом и тихонько засмеялся, как в детстве. Надо же быть таким дураком - не отличить мертвого от живого - думал он какие-то незначительные десять лет тому назад, вспоминая про этот случай. Зрелость открыла ему глаза. Воин из его детства вовсе не был мертв. У него, как и у всех людей, имелось две бессмертные души - одна из них непременно оценила старания царственного ребенка. Жаль только, что на Земле не осталось тела Воина - он, Шихуанди, приложил бы все усилия к тому, чтобы не дать этому великолепному телу исчезнуть с лица земли.
. . .
Самое главное - они были все разные, эти глиняные солдаты. Никто не знал наверняка, сколько их оставалось под землей: Вибе предполагал - что-то около тысячи, Петер в этом вопросе полностью доверял Вибе, как и все остальные, кроме разве что русского химика. Этот самый химик - чудила и выскочка, по имени Кир, заявлял, что терракотовых воинов под землей может быть и несколько тысяч - целая армия. Кира никто не слушал - над его заявлениями посмеивались. Но маленькая, с каждой неделей растущая армия и в самом деле казалась чем-то сверхъестественным: генералы, младшие офицеры, лучники, арбалетчики, колесничии - каждый из них имел собственные черты лица, собственное телосложение, даже собственный овал ушных раковин. Ко времени приезда на место работы профессора Вибе и его людей их было уже около трех сотен - но сыскать даже двух одинаковых не представлялось возможным. Вокруг необычной находки уже терлось полным-полно разного народу - археологов, исследователей, журналистов. По ночам, вокруг палаточного городка, горели костры. Никто не мешал друг другу: все занимались своим делом.
Уже на месте к их группе присоединилось еще два человека: какой-то доктор минерологии, "большой знаток глиняных пород" - так его отрекомендовал Вибе - и супруга самого Вибе - балерина, которую непонятно зачем принесло на раскопки. Звали эту рыжую, зеленоглазую фурию Симона. Профессор Вибе, видимо, не зная, чем развлечь свою богемную супругу в этих невеселых, пустынных, выжженных солнцем местах, вместо того, чтобы через несколько дней отослать ее обратно в город, решил сделать группе Хайнена непрошеный подарок - вызвал Петера и спросил, не против ли тот будет, если Симона - "она так интересуется всем старинным!" - на время станет членом его группы?
Хайнен согласно кивнул в ответ - "ну, конечно, разумеется", но настроение у него заметно испортилось: чужие жены обычно стесняли его, семейные радости - раздражали. На кой черт ему сдалась эта балерина среди его умных, проверенных людей, занятых тонкой, почти ювелирной работой? Но отказывать Вибе не хотелось - и легконогая Симона, стриженая под мальчика, теперь неотлучно присутствовала при работе. Она никому не надоедала и не задавала глупых вопросов. Один раз, правда, спросила Петера, не могли ли обнаруженные воины иметь в прошлом реальных прототипов - и Петер терпеливо объяснил ей, что в эпоху династии Цинь знатные люди готовились к погребению задолго до смерти, и что глиняные фигуры, скорее всего, имеют отношение к погребальному культу, а слеплены они талантливыми людьми - оттого все такие разные. Симона кивнула - и больше не беспокоила его. Вскоре она подружилась с Томасом и этим русским бездельником: должно быть, оттого, что остальные были заняты и не могли уделять ей того внимания, к которому, вероятно, привыкла в своем театре эта взбалмошная дамочка. Томас, сперва рвавшийся участвовать в обретении странной находки, очень скоро сник и заскучал: непосредственно раскопкам уделялось очень мало времени, а бесконечные математические подсчеты и отправки материала в лаборатории для дальнейшего исследования очень скоро наскучили мальчику, поэтому он - наверное, единственный из всех людей Хайнена ( не считая полоумного химика) - с нескрываемым радушием отнесся к внезапно появившейся в группе Симоне как к не слишком занятому человеку, с которым можно свести знакомство.
Они втроем с самого утра уходили куда-то в степь, подальше от людей. По вечерам - тоже втроем - о чем-то говорили у костра, тесно сблизив растрепанные головы. Петер не обращал на это внимания: он не отходил от двух десятков глиняных воинов, порученных его группе, первое время даже спал на земле, поблизости, благо, погода стояла жаркая, и простуды можно было не опасаться. И был удивлен и раздосадован, когда длинный Михаэль, археолог, с которым он когда-то вместе учился в университете, однажды, кивнув вслед Симоне, спешащей к рукомойнику, сказал ему: "Интересная женщина... А, ты знаешь, Петер, по-моему, твой Том влюбился в нее..." "Не говори ерунды, - отмахнулся в тот раз Хайнен, - она старше в два раза..." Михель пожал плечами и неопределенно сказал: "Тебе виднее..."
После этого нелепого разговора Хайнен стал приглядываться к Симоне. Он с неудовольствием смотрел на упругие ноги, обтянутые тонкой тканью спортивных брюк, на припухшие веки, нелепо разукрашенные синей тушью, на рыжую голову балерины - яркую, как степной пожар. Стыдно сказать, но он следил за этой бесшабашной троицей - что ж, в конце концов, он отец... Однажды он увидел, как все трое вошли в палатку этого русского - зачем, для чего? На улице жара, какой смысл задыхаться в душной палатке? Ну что ж...Петер, проклиная себя за подлость, тем не менее, приложил ухо к брезенту. Легкий голос Симоны, точно ночной мотылек, забился у него в ухе.
" А однажды... представляете, мальчики... - взволнованным голосом рассказывала фрау Вибе, - выхожу я вечером из театра, а на улице такой ужасный мороз, что..." Петер хмыкнул тогда - и убрался от палатки. Ничего страшного не происходило - дурак Михаэль! Томас, русский и рыжая балерина продолжали слоняться по степи. Издалека они напоминали мать, отца и сына - и Петер не беспокоился, даже был рад, что парень под присмотром. Но тут начались неприятности с местными крестьянами - эти ячменные кроты, сперва даже гордившиеся, что на их земле нашли древнее сокровище, затем принялись выражать недовольство начавшимися работами: шум машин им мешает, костры чадят, посторонние люди толкутся, то-се... Сперва просто высылали к Вибе делегации со своими глупыми требованиями, затем стали открыто вредить. После того памятного всем случая с местными подростками, из-за которых автомобиль, увозящий породы в лабораторию, в клочья разодрал шины, а в спину шофера ударилась непонятно откуда взявшаяся бутылка из-под рисовой настойки, Вибе распорядился, по крайней мере, на неделю организовать ночные дежурства и сделал публичное заявление, в котором обязывал всех возвращаться в городок не позже восьми вечера, да и днем просил быть осторожными и не отходить далеко от места работы. Томас и его новые друзья заявления не слышали, потому что как раз пропадали где-то в степи. Хайнен тогда решился, наконец, на разговор с сыном. Он раньше обычного забрался в тот вечер в палатку и долго ожидал, пока Томас нагуляется со своей балериной. Вернувшийся сын удивленно посмотрел на Петера. "Не ожидал, видно, что я буду ночевать дома..." - отметил про себя Хайнен. Он решил не тянуть резину - что толку?
- Вот что, Томас... - начал он как можно беззаботнее. - Профессор Вибе просил всех наших без крайней нужды не отлучаться из городка. Местные пошаливают...
Мальчик скорчил уморительную гримасу и принялся расшнуровывать кроссовок. Сказал недовольно:
- Да знаю я, папа. Напугали же вас всех эти дураки - тогда, со своей бутылкой! Что ты мне предлагаешь - около палатки в мячик играть? Или, может, выкладывать картины из соломки?
Хайнен разозлился, хотя старался не показать этого.
- Можете играть во что угодно - ты и твои друзья: человечество, по-моему, за время своего существования изобрело предостаточно способов безделья. Ты сам напросился со мной сюда - я тебя не уговаривал. Будешь продолжать в том же духе - поедешь в свой военный лагерь, - я серьезно говорю, Томас...(последние слова он выкрикнул раздраженно, увидев, что сын опять принялся гримасничать). Томас снова, как ни в чем не бывало, наклонился к своим кроссовкам. Петер молча смотрел на него. Через минуту сын все-таки поднял голову:
- Если человечество, как ты говоришь, папа, изобрело достаточно способов безделья, то должен же и я изобрести хоть один новый - иначе в старости мне будет стыдно, что я даром прожил жизнь. Так вот - я предпочитаю бездельничать в степи.
Петер достал сигареты, хотя до этого никогда не курил в палатке. Постарался выглядеть спокойным, но, кажется, удавалось это плохо.
- А фрау Вибе... она тоже предпочитает бездельничать вместе с тобой в степи? И твой этот русский гений от пробирки тоже? И ты хочешь, чтобы мне не казалось это странным: два взрослых человека...
Сын стянул через голову свитер и принялся аккуратно складывать его в самом углу палатки - чтобы не смотреть в глаза что ли?
- А что тебе кажется странным, папа? - не глядя на него, проговорил Томас. - И зря ты так говоришь о Кире - ты, между прочим, совсем его не знаешь. Что с того, что он химик, а не археолог? Он, между прочим, раскопал могильников не меньше твоего, даже в Африке работал... ему там местные негритосы чуть ли не памятник поставили: он какого-то их святого разрыл и научно доказал, что... ну, что это действительно тот самый святой, а не обыкновенная могила. У негритосов там до приезда Кира крупный спор с властями был, а тут все разом притихли... А то что Кир здесь вынужден болтаться без дела, так это не его вина: просто твой геродот Вибе не дает ему работать...
- Вот как? - язвительно поинтересовался Петер, с трудом сдерживая эмоции - ну какая все-таки свинья этот химик: мальчишке наплести такое!
- Да, именно так... - продолжал Томас. - Ты вспомни, ведь Кир тогда при беглом осмотре определил, что та глина, из которой сделана первая сотня, содержит пыльцу каких-то растений. Вибе тогда обозвал его балбесом и предложил пойти выспаться...
- И правильно сделал! - вставил Петер, туша окурок.
Сын вскочил.
- Правильно? А когда из лаборатории получили результаты анализа - там действительно оказалась цветочная пыльца - что ты на это скажешь? Откуда она там, в глине, взялась - другой вопрос, но это материал для исследования. А твой Вибе во всех отчетах про пыльцу замалчивает, а Киру вообще запретил соваться к раскопам. Это тоже правильно?
Петер примирительно склонил голову.
- Ладно, сынок... Насчет Кира я, может быть, и не прав. Ну а эта женщина...
- Симона? - просто спросил сын.
- Да-да... Михаэль уже говорит, что ты в нее влюбился...
Томас серьезно поглядел исподлобья.
- Михаэль твой дурак... Вовсе не я, а Кир... - но тут же, верно, спохватившись, что выдал чужую тайну, сын виновато умолк.
. . .
Когда-то Фу Хей был правой рукой молодого Императора Шихуанди, был его любимцем, его любовником - и Шихуанди - в ту пору двадцатилетний, скуластый и решительный -обычно ни во что не ставивший своих "альковных мальчиков", уважал и ценил Фу Хея как дельного советчика и неоспоримого знатока древних битв. Но время шло, возле Императора появились новые люди - и Фу Хей оказался оттесненным в сторону. Тогда он решил уехать в Кантон - не оттого, что чувствовал обиду, а потому, что хотел найти себе дело по душе. Но в Кантоне ему, точно так же, как и в столице, было нечего делать - Фу Хей скучал и ждал, что Император вспомнит о нем.
Но Шихуанди никогда больше не вспомнил о бывшем друге: он вообще легко расставался с людьми - и Фу Хей знал об этом так хорошо, как никто другой. Шихуанди жил своими сражениями - и побеждал в них так же легко, как крепкий, здоровый ребенок побеждает легкую хворь. Он присваивал - земли, города, чужих жен. Непобедимой оставалась только смерть - с нею нельзя было договориться, ее надо было смять, сломать, подчинить, иначе он перестал бы уважать самого себя. И тогда он дал себе слово не сомневаться больше. Он решил затеять игру - так когда-то, еще мальчиком, он затевал военные игры с детьми, чтобы только выйти победителем. Слух об этой новой игре прошел по всему Китаю, как иногда внезапно по молодому, мускулистому телу мгновенно проходит страх смерти - с кровью, с отчаянием, с внезапно нахлынувшей детской слабостью. Когда слух докатился до Кантона - он уже оброс новыми слухами и новыми страхами и напоминал собою крепко сбитый ледяной ком.
Один человек в Кантоне крепко задумался тогда. Задумался друг Фу Хея, гадальщик на костях Янмин.
СЫН "ЗЕМЛЯНОГО ЧЕРВЯ"
. . .
Искрометные фонтаны били когда-то в саду его детства, в далекой провинции Шэньси. Это было самое удивительное и самое бесприютное место на свете. Шелковые одежды и красный плащ мандарина... какая им цена в Шэньси? Богатство и знатность человека определяет здесь количество фонтанов в его саду. У его отца было двенадцать фонтанов - одни веселой смелой струей били вверх и походили на подпрыгивающего человека, другие имели вид важный и медлительный - издалека они напоминали плющ, карабкающийся вверх по отвесной стене. Отец Янмина - знаменитый "земельный мастер", а проще говоря - "земляной червь" - редко видел свои фонтаны и еще реже - собственного сына. Он изъездил весь великий Китай и знал его земли лучше, чем линии на ладони. Его часто приглашали в знатные дома гадать о будущем, и отец исправно ездил, хотя и считал, вероятно, эти гадания пустой тратой времени. " Недоумки хотят, чтоб комья засохшей глины предсказали им будущее. Будет вам будущее, только платите деньги" - было написано на его брезгливом, одуловатом лице, когда он садился в присланный за ним экипаж. Янмин рано стал догадываться, что отец безнадежно скуп.
Каждый раз по возвращении из поездки он запирался в своей комнате и пересчитывал полученные деньги. Дом ходил на цыпочках и прислушивался. Из отцовской комнаты доносились то глухо выкрикиваемые ругательства, то довольное урчание. "Кинули собаке кость - она и радуется..." - едва слышно бормотала мать Янмина, сухая, с острыми, выступающими вперед ключицами и постоянно шелушащимися губами. Сын считал мать старухой и стеснялся, когда она выходила на улицу звать его. Он видел, что отец не замечает ее, точно эта старая женщина, когда-то давно родившая ему сына, превратилась в ненужную вещь - в какую-нибудь грубо вырезанную из дерева статуэтку или вытершуюся ценовку на стене. Она слушала сытое урчание мужа над деньгами - и злилась, злилась. Янмин знал: каждый раз, когда ей удается заполучить мелкую монету, она плетется на базар и просит нацедить в потемневшую деревянную кружку самого дешевого кислого вина. Утром обыкновенно приходил ростовщик.
Дверь комнаты снова наглухо запиралась. Ростовщик выходил обычно с красным лицом и укоризненно качал головой. Отец неторопливо шел за ним и довольно потирал большие руки с коричневыми полосками земли под ногтями. Он прекрасно знал, что является выгодным клиентом, и никогда не шел на уступки. Почему этот обрюзгший человек с широким волевым ртом считался лучшим "земельным мастером" во всей провинции - знали, вероятно, только небесные силы. Его пророчества часто сбывались.
На него была мода, как на покрой парадного халата или сорт редких глициний в саду. Эта неприступная раздраженная душа пылала, тем не менее, страстью к единственной вещи на свете. Вещью этой была земля. Никто лучше него не смог бы найти счастливое место для могилы - так считали в Шэньси и в соседних провинциях; не желая в душе предсказывать будущее живым, он неподражаемо предсказывал его мертвым. Для этого знаменитому "земляному червю" требовалось лишь взглянуть на место последнего упокоения. "Добрые духи будут хранить в этом месте вечный сон твоего отца, о юноша" - проникновенно говорил он, и собравшиеся проливали слезы радостного умиления. С теми, кто явно не интересовался мнением духов, он говорил обычно сухо и деловито. За века могил накопилось столько, что нельзя было поглубже ковырнуть лопатой: того и гляди, наткнешься на человеческие кости.
В Китае нет, как известно, более верного способа заслужить казнь, чем нарушить покой мертвых. Янмин наблюдал однажды, переполняясь ужасом и отвращением к происходящему, как избивали палками соседского мальчика: несчастный ставил ловушки на кротов в собственном саду и наткнулся на неизвестную могилу. Отец чуял старые могилы - так волки в маньчжурских степях чуют добычу: придя на указанное место, он останавливался точно вкопанный, поднимал голову и долго втягивал носом воздух. Он разбирался в могилах, как мудрецы разбираются в людях: едва взглянув на поверхность земли, мог сказать, сколько лет захоронению, мог назвать причину, по которой человек перешел в мир мертвых, умел определить даже, есть ли в могильной земле хоть мельчайшие частицы костей или остались лишь небольшие пустоты. В последнем случае можно было спокойно хоронить на выбранное место нового покойника, ибо никому будет не под силу назвать это нарушением покоя мертвых.
В часы досуга он сидел в плетеном кресле и крутил в руках магический шар - с виду совсем обычный, ничем не примечательный гипсовый кругляш с неровной поверхностью. Иногда он доставал из-за пояса полосатый мешочек и высыпал на стол горсть земли. Это означало, что прежние ритуалы гадания наскучили клиентам и нужно придумать что-нибудь свежее - так считал Янмин. О том, что же отец придумал в очередной раз, Янмин обычно узнавал из городских слухов, торча с мальчишками на базаре. Слухи эти были нелепыми и бесконечными, они намертво прилипали к телу, точно оторванное крыло бабочки.
. . .
Янмин точно знал, что ни за что, даже под пыткой, не станет гадальщиком. Как можно всю жизнь делать то, во что не веришь сам? Он был молод тогда, слишком молод и самонадеян. При мысли же о том, что нужно будет выучиться определять счастливые места для могил, нервного болезненного подростка передергивало от ужаса. Злые духи, не получив во власть тело, непременно отомстят "земляному червю" - он много раз слышал подобные истории и не боялся за отца лишь потому, что отец умел изгонять из земли злых духов - так он сам говорил своим клиентам. Однажды вечером отец вызвал Янмина к себе. В правой руке он держал небольшую глиняную кружку.
Увидев эту кружку, пятнадцатилетний Янмин задрожал. Отец пристально оглядел его, точно пытался определить, можно ли доверить юнцу сокровенное знание. Он хорошо разбирался в могилах, а не в людях, и не заметил дрожи в руках своего сына.
- Вырос,- сказал он кратко и кивнул на кружку. - Иди теперь, понюхай. Захватил для тебя землицы со свежей могилы.
Янмин задрожал еще больше.
" Не буду я ее нюхать...- твердо сказал он.- У меня нос заложен. И вообще - я не трупный червь. "
Отец тяжело взглянул на него, по- мальчишески оттопырив нижнюю губу.
- А что я, по-твоему, трупный червь? В таком случае радуйся - ты каждый день трескаешь хлеб трупного червя...
- Ты - другое дело. И не попрекай меня своим хлебом, я с этого дня вообще ничего не буду есть...
Отец тряхнул головой, точно отгонял овода.
- Это ты как себе знаешь. Можешь и не поесть пару дней - ты вон какой толстяк. Мужчины нашего рода всегда были стройными, учти это.
От злости и обиды Янмин перестал дрожать. Он был пухляшом и терзался от этого, какого черта еще его попрекать?
- Да, были стройными, - стараясь выглядеть спокойным, сказал он, глядя отцу в глаза. - И не брали деньги за обман. А ты обманываешь людей своим гаданием, придумываешь всякую всячину, а деньги отдаешь ростовщику.
Янмин зажмурился. Пусть отец убьет его, все равно. Тогда уж точно не придется нюхать эту дрянь с могилы и заниматься дурацкими гаданиями. Он умрет как настоящий мужчина, оберегая свою честь. Но умереть на этот раз не пришлось. Резко наступившую после его слов тишину нарушил отцовский смех.
- Ага, вот, значит, как. Да открой ты глаза, дурень... Ты хоть знаешь, сколько людей, благодаря твоему отцу, избежали позорной казни? Что же я, по-твоему, только придумываю заклинания и морочу головы добропорядочных бездельников? Да, я беру за свой труд деньги. А ты предлагаешь мне заниматься этим бесплатно?
Янмин смущенно опустил голову. Он уже жалел, что нагрубил отцу. Но он все равно не расстанется со своими убеждениями и будет отстаивать их до конца.
- Но ведь... мне показалось... мне всегда казалось, что ты считаешь гадание "земляных мастеров" обманом... Как могут быть эти кучки земли, по которым ты определяешь судьбу, связаны с духами добра и зла?
Отец устало отвернулся к окну.
- Все в мире связано одно с другим, сынок. И земля может предсказывать будущее - нужно только ее хорошенько попросить. На что, по-твоему, духи земли?
Янмин недоверчиво перебил его:
- Духи земли? Неужели они существуют, отец?
- А ты думаешь - нет? Другой вопрос - захотят ли они всякий раз заниматься ерундой, вмешиваться в жизнь людей, давать поверхностные ответы на поверхностные вопросы?
Янмин во все глаза смотрел на отца. Таким он видел его впервые. Отец устало облокотился о стену и продолжал:
- Настоящее гадание выглядит иначе, сынок. Оно связано со страхом, риском для гадающего. Малейшая неосторожность - и человек или умирает мучительной смертью, или же попадает в руки бесов. Люди, которые платят мне за гадание деньги, совсем не хотят ни страха, ни риска. Они желают знать будущее, но совершенно не задумываются, зачем оно им. Другое дело - место для могилы - тут, можешь быть уверен, я не напрасно беру деньги. Это занятие дает верный кусок хлеба, и будет давать его до тех пор, пока живые люди намертво, как теперь, связывают свою жизнь с умершими - связывают порой глупо, нелепо и жестоко. Вот недавно я подыскивал место для могилы одной разложившейся старухи из селения Вэй, ну ты знаешь, это там, откуда на базар привозят всякую дребедень вроде бус из поддельного жемчуга и расшитых бисером колпаков. Я едва не лишился чувств от вони, когда меня подвели к трупу. А эти ее родственники держали тело дома столько времени - и ничего. Принюхались что ли? Ты знаешь, отчего ее не хоронили почти полгода? В доме было несколько молодых женщин, и то одна, то другая ждала ребенка, а по нашим обычаям, нельзя хоронить покойника, пока беременная родственница не разродится. Или вот тебе еще пример: наш сосед Ли Дэн.
- Это тот, который постоянно хоронит отца? - уточнил Янмин, хотя и так прекрасно знал, о ком идет речь.
Отец прижал руки ладонями друг к другу и сделался похожим на даосского старца со своей любимой картины, висящей в столовой.
- Он самый. А зачем он это делает, ну, по твоему разумению?
Янмин растерянно мотнул головой.
- Н-не знаю. Но я слышал, как он говорил, что дела опять идут плохо, кожа не раскупается, и ругал всех "земляных червей" мошенниками и горлодерами.
Отец засмеялся.
- Вот-вот. Наверно, скоро опять будет выкапывать несчастного покойника. Ну, скажи, пожалуйста, чем "земляные черви" виноваты в том, что Ли Дэн торгует плохо выделанной кожей и не умеет высчитывать спрос на рынке? Неужели есть в благословенном Китае такой участок земли, на котором этот бездельник похоронит отца - и разбогатеет? Ты думаешь, он один такой? Нет, сынок, здесь опять виновен обычай - дурацкий обычай нашей страны винить во всех своих бедах мертвецов.
Янмин вскинул голову.
- Но, отец... ведь если человека похоронить в неправильном месте, его душа будет вмешиваться в дела живых - это знает даже младенец.
Отец усмехнулся.
- Младенец? Но ведь ты-то уже не младенец - и должен реально смотреть на вещи. "Земляной мастер" - доходное ремесло, мальчик, тебе необходимо овладеть им. А для этого, как ни крути, придется нюхать землю, спать на ней много ночей, даже жевать ее.
- Жевать? - Янмин не смог удержаться и рассмеялся. - И, по твоей логике, это все лишь для того, чтоб не наткнуться при похоронах на человеческие кости? Во все остальное ты ведь не веришь, ты сам только что сказал. Зачем тогда вся эта канитель? Можно просто взять длинный острый прут, хорошенько прощупать выбранное для могилы место - и вот ты уже известный "земляной мастер"...
Янмин пристально посмотрел на отца, чтобы увидеть, как злость закипает в нем.
Но отец (нарочно что ли?) отвернулся к окну.
- Ты, известный "земляной мастер", для начала научись хотя бы не бояться покойников. Возьми железный прут, как собирался, прогуляйся к башне Малышей - там вокруг много безвестных могил - и опробуй свое чудо - предположение на практике. Спесь с тебя мигом слетит - а ума прибавится.
Янмин переступил с ноги на ногу и резко покачал головой.
- Нет, не пойду. Ты что, хочешь, чтоб меня казнили, да?
Отец горько покачал головой.
- Дурень. Кому ты нужен - тебя казнить? По нашим законам, осквернить могилу - это значит открыть ее содержимое человеческому взгляду. Я ведь не предлагаю тебе явиться туда с лопатой. Просто походи, пошарь вслепую своим прутом - может, мозги, наконец, заработают... Или тебе слабо? - и, не увидев воодушевления на лице сына, добавил:
- Какой же ты трус!
Янмин почувствовал, как в горле нарастает комок. Он разозлился на себя, пытался проглотить его - и не мог. Сейчас он расплачется, как карапуз, как дурак - и этот могильный червь будет торжествовать: еще бы, заставил плакать труса!
С огромным трудом он выдавил:
- Завтра же пойду и обшарю каждый комок почвы. А надо будет - загляну и в саму башню. Тебе ничего не принести для твоих гаданий?
Отец резко обернулся и изумленно смотрел на него - Янмин почувствовал, как под этим взглядом у него нагревается макушка.
- Это в каком смысле?
- А в таком. Я слышал, самое верное гадание - на человеческих костях.
Но отец встретил эту занозу на удивление спокойно:
- Да. Самое верное. Но я, к стыду своему, не слишком хорошо им владею. Да и зачем?
Противный комок надежно провалился назад. Янмин снова почувствовал злость.
- Ну как зачем? Чтоб говорить людям правду о будущем...Или я неправильно понимаю смысл гаданий?
- Смысл - понятие сложное, сынок. Человек хочет знать правду о своем будущем с одной-единственной целью - подчинить его себе. Поэтому-то будущее интересует его порою даже больше, чем настоящее - по крайней мере, не меньше.
Твоя задача - никогда, не при каких обстоятельствах не говорить им этой правды, ибо, узнав свое будущее, человек не успокоится на этом - он непременно попытается изменить его. Как правило, это приводит к поистине ужасным последствиям. Поэтому-то "земляной червь" и должен уметь гадать - чтобы случайно не сказать никому правды. Разумеешь?
Янмин ошарашенно захлопал глазами: оказывается, он до сих пор ничего не знал о своем отце.
- Разумею. Но ведь сам-то "земляной червь" получается, знает правду? Ты же только что говорил обратное...
Отец устало закрыл глаза.
- Дурак. Ничего я тебе не говорил. Для того, чтобы знать правду о прошлом и будущем человека, вовсе необязательно смешивать землю со всякой дрянью вроде ртути или киновари и проводить долгие обряды. Иногда достаточно просто внимательно посмотреть человеку в лицо. Ты помнишь госпожу Дэй, супругу сборщика податей?
- Ту, что умерла на прошлой неделе?
- Ее самую. Я ездил ей гадать за три месяца до смерти - смерть уже была написана у нее на лице: изменился цвет кожи, вокруг глаз проступали оранжевые "круги ада" - я потом научу тебя видеть их. Я, разумеется, ничего не сказал ей - и не столько из сострадания к самой умирающей, сколько ... Впрочем, вот я тебя спрошу: что, по твоему, стала бы делать госпожа, узнав о приближающейся смерти?
Янмин наморщил лоб в раздумье.
- Не напрягайся - я сам тебе скажу: поспешила бы с подготовкой "эликсира бессмертия", чтобы пожить еще хоть немного - в бессмертие эта умная женщина не верила, а в отсрочку смерти - пожалуйста. Ты слыхал про "эликсиры бессмертия"?
- Говорят, Повелитель Неба и Земли велел сделать такой эликсир? - проявил осведомленность сын (он слышал об этом в базарный день от хромого судьи из Кантона).
- Да, говорят. Но рецептов- то всяких полным-полно. Один из них состоит в том, чтобы закатать в бочку с раскаленным воском рыжеволосого мальчика, который еще не щиплет первый пух на лице, а по ночам не портит простыни. А потом отколупывать кусочки застывшего воска и класть под язык - вот тебе и весь рецепт бессмертия.
- А этот мальчик умрет? - спросил Янмин, хотя и сам понимал глупость вопроса.
- Мученической смертью. Капни-ка себе на руку раскаленным воском - взвоешь. Так суть моего рассказа в том, что в доме госпожи Дэй жили пять или шесть таких мальчиков, я сам их видел. Расскажи я госпоже о близкой смерти - пожалуй, никто из этих заложников бессмертия не уцелел бы.
- Но ведь теперь все узнают, что ты ошибся в своем гадании...
Отец похлопал Янмина по плечу.
- Да нет же, дурачок. Я сказал госпоже, что ее ждет блаженная неизвестность... Госпожа обрадовалась - говорили, она бегала за молоденьким писцом из Суда, равнодушным к ней. А я имел в виду не взаимную любовь, а смерть - только и всего.
Янмин был поражен: такой человек как его отец стал спасать каких-то мальчиков...
Как ни крути, ему, сыну знаменитого "земляного мастера", тоже придется доказывать, что он не трус и достоин своего отца.
Но ни про трусость, ни про башню Малышей отец в тот последний вечер не сказал больше ни слова.
. . .
Он решил отправиться туда на следующий день, едва рассвело. Идти было близко. Если ступать решительным шагом настоящего мужчины пятнадцати с половиной лет - то путь займет около часа. Если же плестись мелким, семенящим девчоночьим шагом - чуть поболе, но все равно башня Малышей находилась близко от города, прямо возле дороги - в удушливый летний день проезжающие вовсю нахлестывали коней и задерживали дыхание, чтобы не вдыхать сладкий запах разложения.
Виною всему была дороговизна похорон - за гроб, пусть даже маленький, за место на кладбище надо платить, а где взять деньги? На базаре поговаривали, что за последние десять лет рис и овощи подскочили в цене ровно в десять раз, овцы почти круглый год болели чесоткой, в жаркие летние дни младенцы умирали как мухи, а в башню Малышей разрешалось спустить трупик бесплатно - такова милость городских властей. Последние два года тропинка к башне заросла, лестница покрылась густым мхом, трупы детей из окрестных деревень почему-то больше не опускали туда, а ведь совсем недавно новых обитателей башни привозили даже с другого конца города.
Поговаривали, что башня доверху набита детскими костями - поэтому ее и закрыли. Янмин сам много раз по дороге в город приглядывался к этому невзрачному серому строению, по форме больше похожему на кривой колпак арестанта, чем на настоящую башню. Мать как-то раз обмолвилась, что там, должно быть, на самом дне этого жуткого каменного сосуда покоится тельце его новорожденной сестры - отец когда-то пожалел денег, чтобы купить для крошечной дочери участок на кладбище. Янмин в ответ лишь пожал плечами тогда. Он не помнил никакой сестры. Теперь ему предстояло увидеть то, что от нее осталось - если, конечно, то, что осталось, не расклевали дикие ястребы: они постоянно раньше кружились над открытым люком башни. Но теперь не было даже ястребов, не было вообще никого и ничего: ни птиц, ни людей, ни повозок на дороге. Казалось, в мире существовал теперь только запах - тошнотворный, липкий, заставляющий слезиться глаза. Чем ближе подходил Янмин к злосчастному строению, тем больнее хлестали по ногам дикие травы: сперва колючий шарпей, оставляющий на ногах синие полосы, потом - какие-то мохнатые ростки, а уж возле самой башни все заросло крапивой - и пришлось закрывать глаза и стискивать зубы, чтобы подобраться ближе. Никаких могил здесь, судя по всему, не было - неужели отец говорил неправду?
Что ж, очень может быть: решил провести дурака - сына. Как бы не так, не на того нарвался! Янмин в ярости скрипнул зубами и отбросил в сторону железный прут. Пусть отец сам занимается ерундой и тычет этой дрянью в землю, а он вернется домой - с него хватит! Мало того, что все тело саднит от крапивных ожогов... Да, но... Как же тогда он докажет, что приближался к башне? Отец опять обзовет его трусом и скажет, что Янмин, сын "земляного червя", боится покойников. Как видно, придется залезть в башню и вытащить оттуда какую-нибудь костяшку - если проделать это быстро, авось души умерших не успеют опомниться и позвать на помощь демонов. Наверное, не успеют... Выхода в любом случае не было. Сын "земляного червя" передернул плечами и решительно направился к заросшей мхом, рассыпающейся лестнице.
. . .
Впоследствии Янмин никогда не мог вспомнить, что заставило его лишиться чувств. Может быть, запах? Но к запаху он привык, когда поднимался по лестнице... Спуститься вниз оказалось до смешного легко - из люка торчали края деревянной лестницы - изрядно подгнившей, но зато доходившей до самого пола. Это обрадовало Янмина: что за радость спускаться в эту дыру по веревке? Хотя веревкой он, на всякий случай, все-таки обвязался: чего доброго, лестница рухнет под его тяжестью, что тогда? Он задержал дыхание (чтоб не сойти с ума от этих ароматов) и начал быстро спускаться в темноту. Никаких костей до потолка в башне не было - сперва Янмин вообще ничего не мог разглядеть из-за темноты - казалось, даже страшный запах смерти куда-то исчез, и пахло теперь свежими, недозрелыми яблоками. Янмин пригляделся - увидел целую россыпь белых яблок внизу под собой - зачем они тут? Обычные яблоки, разве что покрупнее обыкновенных... Вот чудеса! Какие все-таки дураки те, кто боится смерти! Он спустился ниже и увидел, что ошибся. Никаких яблок не было. Внизу его ждали десятки запрокинутых лиц. Они отчаянно зазывали храбреца к себе, улыбаясь маленькими беззубыми ртами. Глаз почти ни у кого не было, но обитатели башни явно и без них хорошо ориентировались в темноте. То, на что упал сын "земляного червя", спрыгнув с лестницы, оказалось трупом девочки - подростка, довольно хорошо сохранившимся, и совершенно обнаженным - должно быть, родственники поскупились купить ей одежду...
Глаза девочки были широко раскрыты и неотрывно смотрели на Янмина, одна грудь была изъедена, вероятно, мышами или птицами, другая, с маленьким продолговатым соском, напоминала бутон лотоса. Янмин попытался встать, но не мог шевельнуться. Маленький скелетик сбросил истлевшую ценовку, в которую был завернут, и, с трудом волоча иссохшие ноги, пополз к новичку... Янмин не дождался его приближения. Последнее, что он почувствовал - как его раскаленная голова уткнулась в ключицу мертвой девочки. И все стерла тьма.
. . .
"Земляной червь" вглядывался вдаль до боли, до исступления, до тех пор, пока к зрачкам не подступила холодная кромка полночи. Он ждал своего сына и удивлялся ему. Неужели мальчик до сих пор торчит в этой Башне Малышей? (утром он проследил за сыном и уверился, что тот отправился исполнять его наказ). Тут одно из двух: или занятие так увлекло паренька, что он забыл о времени, или... Впроче , что могло случиться в этой Башне? Живые туда близко не подойдут, а мертвые... да что за охота мертвым связываться с каким-то мальчишкой?
"Должно быть, испугался да сбежал..." - мелькало в мозгу "земляного мастера". Он изведал мир мертвых, изгрыз его с исступлением, со страстью, как червь грызет подгнивший, забытый садовником плод. Он знал все о мертвых, и мало - о живых: знания о последних были необходимы лишь для того, чтобы набить себе карман. Теперь он стоял на пронизывающем ветру, вглядывался в ночь и ожидал сына. Но сын все не шел. Он так и не пришел совсем.
. . .
Круглый год дышат дикие травы, каждую весну оживают возле пагод веселые лилии с жирными, лоснящимися лепестками и лишь раз в несколько лет набирает силу таинственный цветок лань - хуа. Невесты мечтают увидеть его во сне - это означает, что потомство рода будет многочисленным и удостоится всевозможных почестей. Путешественник бережно срывает встретившийся у дороги лань-хуа и, держа за пушистый, как хвост белки, стебель, прячет находку в рукав дорожного халата - путь будет легким, неизвилистым - и не заблудится путник во тьме. Но даос единожды выбирает свой путь, и единожды путь выбирает его.
Подросток Янмин, извлеченный из Башни Малышей прохладными, незнакомыми руками, ничего не знал о своих благодетелях. Он очнулся в маленькой веселой комнате, похожей на перо канарейки. Прямо над его головой висела клетка из ивовых прутьев - он видел такие в городе, на базаре - в клетке ворковал сытый лохматый голубь - по всему видать, драчун и обжора. Янмин приподнялся на чистом соломенном матрасе и пристально посмотрел в глаза птице. Собственные руки и ноги казались легкими и почти не существовали - так всегда бывает во сне. "А, может, я не сплю, а умер?" - подумал Янмин, и ему отчего-то сделалось весело. Кто-то слегка тронул его за голое плечо - только теперь он заметил, что раздет донага. Сын "земляного червя" недовольно скосил глаза. Рядом темнел силуэт женщины - легкий, воздушный, похожий на контур знаменитых маньчжурских ваз. Янмин удивленно смотрел на улыбающееся скуластое, почти мальчишеское лицо. Да, точно, она была бы совсем мальчик, если б не эти огромные серебряные шпильки, удерживающие прическу - их еще, кажется, называют "шпилька-феникс" - да синий ишан с двумя драконами - одежда женщины знатного рода.
А, может, это ожила та самая девочка из Башни, на тело которой он упал... о, ужас! Янмин закрыл лицо руками и застонал - теперь он вспомнил все, все! Женщина-мальчик, видимо, по-своему истолковала стон своего гостя - и поспешила набросить кусок полотна на его обнаженные ноги. Едва прикрыв наготу, сын "земляного червя" уставился на незнакомую даму - во сне ведь нет ничего недозволенного... На всякий случай спросил:
- Я сплю? Вы мне снитесь?
Женщина засмеялась - низко, чуть хрипловато - и поправила прическу:
- И не думаю. Ты что, совсем ничего не помнишь?
Янмин пожал плечами.
Женщина провела указательным пальцем по его стриженому затылку - он втянул голову в плечи.
- Как ты оказался в Башне?
- В Башне Малышей? - уточнил Янмин. Нужно было что-то срочно придумать, не рассказывать же ей правду.
Женщина, между тем, нетерпеливо дернула плечом - ну, в точности переодетый мальчишка:
- Ну, так я жду...Чего ты делал в Башне?
"Пришел за костями..." - мысленно хмыкнул Янмин. Мозг был точно неживой - никак не хотел думать.
- Пришел за костями? - спросила она и внимательно посмотрела в глаза Янмина - точно так, как сам он только что глядел в глаза голубя.
Все, конец. Эта дамочка выследила его - и теперь непременно доложит властям. Но... как она сама попала в Башню? И как сумела вытащить оттуда увесистого подростка?