На высоком холме рос дикий лес. Высокий и густой. Деревья в нём стояли так плотно, что часто, даже в самый яркий день, солнечный луч не мог проникнуть сквозь их молчаливые кроны. Поэтому лес называли Чёрным. К Чёрному лесу, по крутым склонам, взбиралась острая осока; непроходимыми колючими зарослями карабкался кустарник. А внизу, в овраге, бежала, оскальзываясь бурунами на камнях, Белая река. Она играла и плескалась, не останавливаясь на поворотах. Убегала куда-то очень далеко, так далеко, что можно было идти много дней и ночей, но так и не достичь того горизонта, к которому она несла свои бурные воды. Ночью в небе зажигались звёзды, как костры бесконечных миров. Днём же в воде горело солнце, рассыпая бесчисленные брызги водяной пыли, пляшущей мошкой в вышине. Потому-то она и была - Белая река.
Но вот настал час и из глухой чащи бледной тенью скользнул Серый. Вышел, осторожно ступая, на освещённую луной опушку, задрал лобастую голову вверх, глянул с ненавистью на звёзды, плавающие в облаках, и негромко затянул, то ли завыл, то ли застонал, жалобно и горько.
Лес, в чём-то знакомый, а в чём-то так и оставшийся нераскрытым и непонятным, стоял в двух-трёх шагах. Под его надёжным покровом хоронилась тёплая мгла. Там, в глубине, своей особой жизнью жили: шорохи, шепоты, голоса. И там же, под навесом из ветвей, скользили редкие силуэты зверей. А в падающем серебряном свете, неторопливо помахивая крыльями, проплывали невесомые совы. И где-то в самом сердце леса, куда ушёл однажды Бурый - узнать, что там происходит - да так и не вернулся; и откуда всё ещё продолжало идти непрекращающимся потоком всё живое, молчаливое, жестокое и страшно напуганное, возился кто-то неуклюже, скрёбся когтями по коре деревьев и ревел тоскливо и жутко. И голос его, чуждый всему живому, сливаясь с гулом мокрого ветра, подымался над вершиною леса и уплывал предутренней дымкой тумана вдаль.
Эхо, перекатываясь отголосками, нехотя замерло. Осталась настороженная, с шелестом листьев, тишина. Наполненная тайным смыслом и ожиданием чего-то ещё. Поводя ушами, Серый шагнул к обрыву, заглянул вниз. В глаза ему с хмурым вопросом обернулась тьма. Что там было, во мраке? Река. За рекой поле. Так его называли. А что было кроме? Этого не знал никто, и это было непонятно, и это пугало. Там, сразу за рекой, за белой кипящей пеной, начиналась про́клятая земля. Без куста, без деревца, поросшая лишь дикой трын-травой. Шепчущейся на разные голоса, волнующейся волнами без ветра; где никто никогда не жил, но куда уходят и не возвращаются.
Постоял Серый, глядя на копошение тьмы, да отступил, почувствовав холодок, прокравшийся и побежавший по холке снизу вверх. Шерсть встала дыбом, он глухо заворчал, пригнул голову к земле и ощерился.
Неуверенность и опасность поселились в лесу. Никто не был уверен, что ложась спать сможет проснуться. Солнце вставало, солнце садилось, и кто-нибудь исчезал - без следа и крика, канув в безвестности. Только качались тяжёлые ветви, роняя листву, и с трудом распрямлялась трава, да затихал в отдалении шорох. А потом всё замирало, будто и не было ничего. Но стоило посмотреть на лежанку, одинокую и покинутую, как смятение омрачало душу.
А беженцы всё шли, уставшие, угрюмые и глаза их, наполненные тоскою, могли бы о многом рассказать, но никто из идущих, никто, не заговаривал о том, что случилось, и только звёзды...
Снова поднял Серый глаза к небу - по-прежнему они были там. С того самого дня, как появились незваные. Яркие и нездешние. Им не было дела до того, что творилось внизу, было им безразлично, что они чужие на небосводе, что кто-то, глядя на них, тоскует по другим, безвозвратно ушедшим. Где они? Что с ними? Зачем они, бессмертные, покинули ещё живых?
Но часто стала посещать его, пугающая своей похожестью на правду, мысль: а может не звёзды чужие здесь, а все они, кого он знал? Чужие этому странному Чёрному лесу, где деревья так молчаливы и холодны; этому искристому как лёд небу над головой? Чужие полю, реке? И каждая травинка, каждый листок при встрече тянется в сторону, отворачивается и потом шепчет злобно вослед: чужие, чужие... И умираем мы от чужого равнодушия, бессильные кричать и противиться чужой ненависти, которая весь этот мир, а они перед ним - горстка напуганных и беспомощных...
В тишине резко и странно хрустнула ветка... Прошла секунда, другая. И что-то всхрипнуло, замычало, там внизу. Затем зачавкало, забулькало. Затрещали кусты и кто-то грузный с шумом ухнул вниз. Без крика, молча. Долго было слышно, как он катился, ломая ветви, подминая под себя траву. Потом остановился и затих.
И тогда вновь затянул Тот Кто Держится в Стороне свою песню, и картины прошлого поднялись из небытия, чтобы замерцать как живые. Но были они мертвы и не было такой силы, которая могла бы их возродить.
Встряхнулся Серый - рассыпались миражи на осколки - и пошёл прочь от этого места. Прочь, потому как не был уверен, что не бросится он однажды в ту темноту, как в омут. И не видел он, как вослед из оврага зажглись чьи-то глаза, и посмотрели Серому в спину; как поднялись они до неба. И если бы обернулся он и посмотрел вверх, то не различил бы, где звёзды, а где глаза...
(C) Yeji Kowach
|