|
В белом венчике из роз - впереди Исус Христос
Александр Блок
Рая нет, но зато существует ад: это - все остальные люди
Жан Поль Сартр
- Ну, ребятки, приехали. Сегодня в последний раз. А теперь ищите звёзды, - тихо рассмеялся Наставник, так, словно прошелестел словами сквозь зубы. Но каждый услышал и понял, и внутренне собрался, тихонечко звеня взведёнными мышцами. Каждый из восьми, выживших из дюжины, что не лёг сегодня спать в тёплую хрустящую постель; что, как и все, трапезничал при свечах, глядя в понимающем молчании через стол друг другу в лицо и в опушенные подрагивающие ресницы учителя; каждый из них - трезвый и рассудительный, категоричный, наивный и жестокий, как и подобает в тринадцать-четырнадцать лет - семеро мальчишек, похожих на мужчин, и всего одна девочка, девчонка со взглядом Лилит и с фигурою, и походкой матери каждого из них.
Кто-то откинул брезентовый полог и знакомый профиль хищно высветился из темноты, освещенный луной. И всё застыло: блеснувшее мрамором точёное лицо Марии; круглое и умиротворённое - Ивана, его странно по-птичьи вцепившиеся в колени пальцы; узкая, как прорезанная в маске щель, улыбка Петра; острые прямые плечи Боя, его изподлобья взгляд. Но вот картинка пришла в движение - ловко перебросив тело через борт, Наставник спрыгнул на асфальт и отступил, уступая место.
Они же посыпались с грузовика и заскользили вдоль старых, ещё кирпичных, стен, перебежками, зигзагами через кусты, клумбы; просачиваясь между домов, пригибая головы под освещёнными зашторенными окнами. И Наставник, тоже пригнувшись, бежал рядом. Где спереди, где сбоку, а то и за спиною, дыша в затылок.
Назар первым узрел звезду. Стоило скользнуть к перекрёстку, как через дорогу слева, на более тёмном чем стены прямоугольнике двери вспыхнула белыми огненными линиями знакомая с детства пентаграмма. Линии, начертанные неумелой и торопливой рукою, казались варварскими, дикими, но в своей простоте прекрасными, как наскальный рисунок, как арифметическая формула признания в любви.
Вскинув руку, Назар дал знать остальным. Прижал к груди холодный от ночной сырости ствол. Губы беззвучно шевельнулись, повторяя фразу, в танце кружащую на языке: и будет в ней пять углов, и знающий увидит её, поймёт и свершит должное, слепой же проследует мимо.
И девять теней, как девять ножей, метнулись через дорогу. Мимо детской площадки с деревянной горкой на круглом песочном пятачке.
- Будут они говорить о прощении, - каркнул Наставник. - Не слушайте. Помыслы Старых грязны. Дела их ненадёжны.
- Цветы своих жизней они прячут в чуланах и по тёмным углам. - прошелестела ветром Мария.
- Они лишают детей света, - торопливо кивнул Али.
Бою хватает пинка и дверь падает пандусом внутрь. Они вливаются в проём, текут по ступеням вверх, мимо хрустальных бра по ковровой дорожке. Вдоль узких, красного дерева, панелей, вертикально уходящих вверх с первого на второй этаж. При приглушённом свете и молчании. Есть в этом движении что-то неумолимое; кажется, этому не будет конца... Но распахивается новая дверь. Яркий свет льётся в поднятые прищуренные глаза. Бесполое лицо одуванчиком раскачивается над перилами, буквой "П" опоясывающими второй этаж:
- Кто вы? Чего нужно?
- Мы пришли с миром, - отвечает Иван. - Отдайте то, что принадлежит нам.
- Убирайтесь прочь!
Джонни клацает предохранителем и сплёвывает начало приговора:
- Луна квадратом чёрным в чистых небесах...
- И тени в землю падают на белых простынях. - завершает Назар Casus belli*.
Рывок наверх по деревянной лестнице. И лицо пропадает, чтобы замелькать кроличьим пятном затылка спереди по коридору. А они задвигались следом, лихорадочные, возбуждённые, распахивая двери, заглядывая в захламленные узкие как пеналы комнаты. Выискивая, высматривая. И тут выскакивает Старый, в полосатом халате на голое тело, загораживает собою дверь:
- Шпана ведь ещё. Малолетки. Мастурбаторы грёбаные. - тявкает, огрызается на них. - Нет у вас разрешения. Где ордер? По какому праву!
Смотрит затравленными глазами, и не отступает, не даёт прохода. Тянет к ним трясущиеся высохшие руки, пытаясь оттолкнуть, размазывает жалкие беспомощные слёзы по морщинистому лицу.
И Джонни, косясь в его булькающий жабий рот, в движении, не останавливаясь, бьёт прикладом; и, полуобернувшись, через плечо тянет большой палец вверх. Бой отпихивает согнувшееся тело. А Пётр, ласково улыбаясь, подымает голову за волосы, смотрит в лицо, что-то говорит-объясняет, что-то утешающее, призывая к смирению и любви. И Назар видит как по белой веснусшчатой руке его, из-под накрахмаленной манжеты, вьётся-ползёт змейкой начало надписи, которую в Школе знает каждый: Agnus dei qui tollis peccata mundi**...
Как вдруг среди этого рысканья, шума и голосов, посреди хлама и роскоши затерянных комнат раздаётся мяукающий детский плач. Такой простой, незатейливый звук, но как много он для них значит.
Они распахивают дверь. Отвращение и презрение румянцем проступают на лице Марии. Назар смотрит-глядит перед собой, где загромождая пространство покоится неимоверных размеров кровать, сверкающие блеском люстры зеркала, синие простыни, жёлтые и красные драконы на шторах, кружевное бельё и тонкие призрачные тела, жмущиеся друг к другу. Длинные ноги, сплетённые руки, впившиеся в кожу ногти. И огромные перескакивающие от одного к другому глаза. В них плещется страх, отчаянье; и лица их перекошены в неуверенной попытке к прощению. Но разве можно простить грех и непотребную в бедности нищих роскошь? А эта ложь? Повторяющаяся каждую ночь отвратительная неправда. Трупным потом проступающая сквозь кожу череды несогласных, которых они пристреливали или сбрасывали в лестничные пролёты, или выкидывали из окон: старых мужчин и женщин, не пожелавших отдавать государству детей. Губы деревенеют в застывшей улыбке. Назар чувствует, что не в состоянии произнести даже необходимую формулу вины. Так постыдно, так унизительно их притворство; так обворожительны и прекрасны эти двое. Сейчас, в такую минуту, стремящиеся околдовать, ввести в заблуждение красотою бесстыдства.
Однако Мария начеку. Она проникает в лицо Назара, видит растерянность Али. Поэтому вскидывает автомат и жмёт на гашетку. Но быстрая в движении рука Наставника бьёт снизу по стволу и пули пчёлами жужжат вверх и крошат, и рубят задёргавшиеся портьеры. Яичной скорлупой сыпется штукатурка. Что-то всвистывает у щеки и Мишка-ухват топыря слюнями губы и обхватив руками живот, клонится лицом вперёд. Его оправа, отделяясь от лица, падает-кувыркается, взмахивая дужками, пускает весёлый золотой зайчик. Смазанными тягучими фразами кричит Джонни. А затем невыносимый смрад фекалий вливается в ноздри. Тогда он отступает и под каблуком нежно хрустит стекло.
...Он сидит на одной из ярко-зелёных подушек, которые разбросаны по полу, и поглаживает разглаживает пальцами бахрому, что словно девчачьи косички живо струятся в ладонях. А одна из этих девчонок, что на год или на два старше его, елозит пол покрасневшими коленками, распластанная по кровати. Над нею, в собачьей позе, потный, оскалившийся, почти чёрный по контрасту с её кожей, Наставник, со вздувшимися венами на шее, двигающийся в ритмичном танцующем совокуплении. Хрупкие волосы белыми нитями струятся по простыни, скрывая лицо. И сквозь их паутину, из глубины, глядит-подглядывает за Назаром глаз. Чёрный подрагивающий зрачок на выпуклом зеркальце глазного яблока. В комнате только упругий скрип пружин. Да в коридоре не то всхлипывает кто, не то харкает-давится блевотиной. И рядом за стенкой слышатся голоса Али и Петра. Ещё там непонятно бормочет-тараторит женский визгливый голос, вторя то затухающему, то возвращающемуся детскому плачу. И сизый дым рисует исчезающие спирали под потолком, где обломок гардины, бледнея щепой, висит над чёрным окном.
У свисающей складками шторы, опершись о подоконник, высятся Иван, Бой и Джонни. В ногах у них, в позе натурщицы, - Мария. У Ивана отрешенное лицо, он ждёт конца. Бой беззвучно, собрав губы в щепоть, насвистывает ему одному известный мотив, отбивая пальцами ритм на стволе. Равнодушный взгляд чертит пространство, отслеживая танец порхающих по комнате пылинок.
Но вот Наставник издаёт шумный вздох. Девочка косится на ворох простынь рядом, оборачивается. На лице тоска и неуверенность попеременно меняются местами. Учитель с улыбкой привлекает её голову к своей груди, густо покрытой кольцами волос. Обнимающее движение рук и хрустящий щелчок ломаемого позвонка. Наставник подымается, потно блестит синева щек. Огромный кадык на жилистой шее, словно живьём проглоченная крыса, делает пару судорожных конвульсий, в попытке выбраться наружу. Учитель глядит перед собой, мерит взглядом; обводит всех залитыми кровью белками, медленными движениями заправляя рубаху, затягивает ремень и упирается глазами в Марию. Её лицо горит медными бликами, как жертвенная натёртая маслом маска, отражая свечение лампы на полу. И она кривит учителю губы, превращаясь в змею:
-Ты вершишь акт милосердия. Зачем? Ведь они чуть старше нас. И могли принести пользу.
- Уже принесли, - отвечает Наставник и кладёт ей руку на голову, ворошит волосы. - Они были шлюхи. Расходный материал.
- Но ведь они были почти как мы?
- Почти. Но не вы. - он приподымает указательным пальцем подбородок Марии, поворачивает её лицо из стороны в сторону, словно прицениваясь.
- Скажи, Учитель. В детстве, давно. Ты приглашал меня и Джонни к себе в келью для беседы. Что это было?
- Беседы.
- А полгода назад?
- Это был грех, с которым я тебя познакомил. Ведь он вызвал в тебе отвращение. Не так ли?
- Учитель. - Мария отводит руку в сторону и кивает в сторону кровати. - Ты совершаешь это четвёртый день подряд.
- Ты что, считала, дорогая? Сколько раз я это делал?
- Христос искушал Иуду три раза. А на четвёртый...
- Его распяли. Можешь не продолжать.
- Наставник. - вступает в разговор Иван и преклоняет голову в жесте смирения. - Ты сознаёшь, что согрешил.
- Трахнув этих потаскушек? - кривя губы смеётся учитель, поворачиваясь к Ивану. В глазах его загорается огонёк. - Это вы не должны забывать, с кем разговариваете.
- Да, это нечестивость, грех, порок, - перечисляет он, усмехаясь. - И мне нравится его вам показывать. Раз за разом. Ведь вы, дети, упрекаете меня не в милосердии, - кивок вниз. - А в этом. - И он делает волнообразное движение бёдрами.
- Ты совершил блуд, - говорит Бой, перестав насвистывать и не отводя глаз от уставившегося на него Наставника.
- Ошибку. - конкретизирует Джонни и румянец покрывает его смуглые щёки.
Мария подымается без рук как волна и что-то такое в её глазах, невидимое Назару, заставляет Наставника сузить набухшие веки в щелки.
- Это твои слова - каждому по делам его? - Джонни снимает с плеча автомат и прислоняет к стене. Назар встаёт с подушек, в точности повторяя его движение. По комнате словно пробегает ветер. Стволы опускаются, ударяя костяшками прикладов в пол, к ногам своих хозяев.
Из коридора в комнату входит боком Али, за спиной маячит фигура Петра. Али вытирает тыльной стороной руки лицо, смотрит на Марию и кивает. Она кивает в ответ и поочерёдно обводит глазами лица братьев по крови. Затем возвращается глазами к Наставнику:
- Ты и другие учили нас. Мы слушали. Вы объясняли что делать, как жить. Мы делали всё то, что вы просили. Вы показывали, мы смотрели. Вы наказывали, а мы подчинялись. Мы научились милосердию: лишать жизни немощных, больных и убогих. Мы научились драться и беспрекословно умирать. Доносить друг на друга. Предавать ближнего своего. Ведь недаром из дюжины нас теперь только семеро. Мы познали секреты ядов и тайны лечебных трав. Узнали имена пороков и благодетелей. Вы, Наставник, как никто другой верой и правдой служили нам, доказывая словом и делом преданность Богу. Никто из нас и близко не подступился к его чертогу. Но ты ошибся, Наставник. Нельзя бить по щеке четыре раза подряд. Нельзя испытывать терпение Иуды. И вот мы, дети твои, испрашиваем твоего благословения. Только скажи нам. И мы исполним слово твоё. Руки наши чисты.
Бой и Джонни подступают к Наставнику. Смиренно склонив головы, берут его слева и справа за руки.
- Какое слово? - косится на них учитель, пытаясь высвободится. - Какое такое благословение, мать вашу?
- Не богохульствуй, - успокаивает подошедший Пётр и кладёт ладонь ему на грудь. - У нас нет матерей. Нет отцов. Ты - колыбель наша.
- Ну, ладно, признаю. Перестарался. Увлёкся немного. Не без того. Но я, обещаю, искуплю свою ошибку.
- Мы это знаем, учитель, - Бой понимающе похлопывает его по плечу. - И мы тебе, конечно, поможем.
Наставник, приоткрыв рот, непонимающе смотрит на Боя, переводит цепенелый взгляд на Джонни, вздрагивает от его уверенной улыбки и вдруг с силой рвётся из рук, пытаясь оттолкнуть одного и, сделав подсечку, повалить другого. Но подоспевает Назар. Да и ловкий крепыш Али уже рядом. Все пятеро, включая Петра, встав кругом, сдерживают учителя на вытянутых руках. Они улыбаются друг другу и одобряюще поглядывают в его налившееся кровью лицо.
- Вы что себе задумали, маленькие ублюдки? - шипит Наставник, брызгая слюной и продолжает попытки вырваться.
- Дело, которое ты нам заповедал, не умрёт, Наставник. - Мария плавно отекает его сбоку, обнимает со спины и кладёт голову на плечо. - Ребёночек спит на кухне. Хорошенький такой. Будущий гражданин. Он в безопасности. И мы готовы его забрать хоть сейчас. Его мамаша уже молчит. Хотя она долго кричала, грозилась, мешала работать, лезла под руку. Всё как обычно у людей. Преподаватели так хорошо объяснили про Старых. Про их поведенческие мотивы. Фобии, образ мыслей. Теперь мы хорошо усвоили урок. Мы - твои лучшие ученики.
- Жаль, ушедшие, не услышат - обронил Пётр светясь лицом.
- А ты что воды в рот набрал? - вдруг вскинулся на Назара учитель, сверля недобрым и в то же время растерянным взглядом. Пытаясь выискать в его глазах истину, получить ответ.
- Я согласен с Марией, наш господин. Тебе придётся ответить.
- Вы. Наглецы. - скрипит зубами Наставник, ворочая шеей. - А что же я, по вашему мнению, делаю? Уже минут десять. Отвечаю на ваши непотребные вопросы, на ваши намёки. И я отвечаю. Кому? Почему? С какой стати? Где ваше положенное смирение? Чего вы тут встали? Окружили. Чего вы на меня уставились. Ты, Бой! Встать смирно. Руки по швам... Я сказал, руки! Мария! Убрать свои руки!!! Отпусти своего Учителя! Это я приказываю вам...
Но её ласковые объятия обращаются в капкан, упругое тело в взведёную пружину. Уже все знают, понимают до конца. И двигаются как положено. У каждого оказывается свой вектор перемещения и приложения сил. С периметра, окраины комнаты в центр. К их Марии, к Лилит.
И вот уже учитель вертится, извивается чёрным червём у их ног. А ласковые детские пальцы держат за плечи; осторожно, но настойчиво придерживают руки и ноги. Каждое движение, каждый шаг округ выверены и точны - ни боли, ни стеснения. Шёлковая бичева вьётся вкруг тела, наматываясь на его веретено. И неутомимые паучки благодарно пеленают свой кокон.
Когда всё готово, они отступают. Глаза их наслаждаются совершенством. Наставник спелёнут и обездвижен. Вытаращенные глаза горят огнём и совершают в глазницах немыслимый танец вращения.
- Вы, маленькие, грязные засранцы! Мария! Ты ответишь наконец?
Все взгляды устремлены на неё. Она кивает. Пётр делает шаг к постели, наклоняется, сдувает белый локон с неподвижных глаз. Лицо его дышит умиротворением и нежностью. Он подхватывает хрупкое нагое создание под мышки, Али с другой стороны берётся за лодыжки и так они бережно переносят её к стене, где стынет Ухват. Затем они повторяют это с другим телом. Иван резко подпрыгивает и падает ногами в центр кровати. С деревянным хрустом она сминается в середине.
Али опять уходит на кухню, исчезает в недрах квартиры, потом возвращается. В руках инструменты. В дело вступает Иван и Назар. Остальные на подхвате. Отодвигается ненужный матрас. Двухдюймовые доски ложатся аккуратной стопою на пол. Уверенные удары молотка. И вот тишина - дело сделано. Благодушный Иван и порозовевший Назар. Они вдвоём подымают крест и, подставив табурет, прислоняют к стене, остальные смотрят. Потом Пётр с Али берут Наставника. Он мычит, лишившись голоса, пот крупными каплями скатывается по лицу. Горбатый нос его острится клювом смерти.
Учителя осторожно кладут на перекладину. Теперь он ниже их всех, уже они разглядывают его сверху, спокойные, рассудительные.
- Мария, - торжественно произносит Назар и сомнения нет в его голосе. - Ты знаешь, как правильно поступить.
- Да, - кивает она и отдаёт приказание.
Опять осторожные касания, треск разрезаемой верёвки. Их руки бережно тянут руки господина, вытягивают ступни. И первый гвоздь под удар молотка входит под ладонь, где кости кисти смыкаются с лучевыми. Животный вопль дерёт глотку Наставника, бъётся клёкотом, прорываясь в кашель. Слёзы из глаз и кровь из прокушенной губы текут по подбородку.
- Отпустите, ублюдки! - выплёвывает он в обступившие лица. - Я ваш Учитель, я ваш Наставник. Приказываю. Что ж вы творите?! Больно мне, сволочи!
- Будут требовать они прощения, но не слушайте. - повторяет Джонни.
- Останови их, ты сучка! Вас колесуют. Больно! Бо-оольно!!!
Звучит хруст ломающейся зубной эмали.
- Не лукавь, Наставник! Благодарность Школы будет нам всем наградой, - отвечает Пётр.
- Просим твоего благословения и прощения, - Мария опускается перед крестом на колени. И снова красный свет лампы трепещет на её лице, вылизывая жадным языком скулы и глазные впадины.
- Да! Да! Благословляю вас, сукины дети! Благословляю, прощаю! Только снимите. Снимите! Я прощаю!
- Благодарим тебя, учитель. Dura lex, sed lex**. И да будет так. - Мария взмахивает рукой.
Второй гвоздь пронзает руку, молоток пляшет по шляпке, бьёт сбоку, изгибая железную ножку дугой и дикий крик оглашает стены. Потом третий, четвёртый. Наставник, как насекомое проткнутое кривыми булавками, замирает скорчившись и боясь пошевелиться. Затравленными глазами следит за приближением Петра и Джонни. Пётр рукою ласкающим движением проводит учителю по бедру. Они наклоняются, берясь за основание доски, Назар с Иваном держат перекладину. Рывок - и крест встаёт почти вертикально. Наставник вытягивается под собственным весом, щерит распахивая рот. Но не успевает. Мария молниеносно выхватывает мизерикорд и бьёт под левую грудь, одновременно делая обратное движение рукой.
- Амен, - говорит она, прикасаясь к его лбу своим, отстраняется, берёт в ладони его лицо и с любовью всматривается в глаза.
Иван достаёт из подсумка блокнот, вырывает листок и вместе с маркером подаёт Марии. Она чиркает слово, накалывает бумажку на гвоздь, торчащий из левой стопы, встаёт и отступает на шаг. Теперь каждый видит это слово:
УЧИТЕЛЬ.
Шестеро мальчишек и их подруга, их сестра, их Лилит, склоняют колени и с благоговением глядят в оскалившееся лицо.
- Ничего личного. - шепчет Мария.
- Ничего лишнего. - хором отзываются остальные.
__________________________________________________
Casus belli* - Повод к войне
Agnus dei qui tollis peccata mundi** - Агнец божий, искупающий прегрешения мира.
Dura lex, sed lex*** - Закон суров, но закон.
(C) Yeji Kowach 16/12/2008
|