Аннотация: Но больше всего его напугала земля. Он не знал, как по ней идти...
Он был Канатоходец... что? Эй, меня все слышат? Я говорю, он был Канатоходец.
Он умел ходить по стеклянной ниточке между двумя пропастями, чтобы попасть на балкон, где жил его друг, с которым можно было провести вечер за чашкой чая и пойти потом к себе домой по натянутой над городом стеклянной ниточке.
Он был Канатоходец, и ему нравилось смотреть, как под его ногами бегают и суетятся маленькие муравьишки людей и жучки машин. Машины, когда рассказывали ему о них, приводили его в недоумение, потому что он был Канатоходец на тонкой стеклянной ниточке. Машины дымили там, внизу, и не задевали Канатоходца с его врождённым чувством равновесия.
Он настолько сжился с собой, что мог идти по стеклянной ниточке замечтавшись и ставя ноги без раздумий. Да ведь так ему и было положено, раз он был Канатоходец.
Он чинил крыши и телевизионные антенны. А что ещё ему было делать, если он ходил по стеклянной ниточке и никогда не открывал входной двери? Его дверью было окно, куда прилетали голодные городские голуби. И он кормил их булкой, которую покупал для голубей его друг с балкона. А где бы сам он, Канатоходец, купил себе булки, если ни одной, даже самой крошеной лавчонки не разместят никогда на перепутье стеклянных нитей?
В общем, он был Канатоходец.
И он пришёл однажды вечером к своему другу по стеклянной ниточке. И только собрался уходить после долгой приятной беседы, только подхватил пакет с булкой для сизокрылых приятелей, как под балконом раздался душераздирающий звон.
Канатоходец, позабыв обо всём, стремглав бросился к балкону. И увидел - не увидел. Не увидел своей стеклянной нити...
Друг утешал Канатоходца как мог. А когда ночь спустилась на город, вывел его во входную дверь и, держа за руку, словно малого ребёнка, повёл по лестнице.
Канатоходец боялся всего: и тёмного пространства без окон и звёзд, и резкого подъездного запаха, и вопящих кошек у надменно-зелёных дверей... Но больше всего его напугала земля. Он не знал, как по ней идти. Она была мёртвая, не отзывалась на движение ноги ни скользким покачиванием, как стеклянная нить, ни гулом, как пол квартиры или подъездная лестница. Канатоходец не знал, как идти по ней. И он упал.
Он упал, оцарапав колени, ободрав локти и ткнувшись носом в непокорную землю. Но друг его был рядом, и поднял с земли, и отряхнул, и повёл, обнимая за плечи: одновременно успокаивая и предохраняя от падения.
Канатоходец шёл по земле, широким жестом отведя от тела правую руку с зажатым в ней пакетом, в котором лежала булка для голубей и при каждом шаге пытаясь нащупать на земле точку опоры. Он осторожно двигал ноги, не отрывая их от земли, боясь, что со слишком смелым шагом вновь упадёт туда, вниз.
Он увидел всё. Пугающие громады домов, - а что они с высоты стеклянной нити? Людей, живых людей: усталых, радостных, весёлых, унылых, пьяных, спешащих, идущих домой... Он увидел машины: они сновали туда-сюда по дороге тёмными пятнами с резкими яркостями фар, пугая и грозя догнать. Но друг был рядом. Он вёл Канатоходца домой.
И вот он - дом. Но разве это дом? Он такой большой... слишком большой. Как высоко была стеклянная нить! Как далеко родное окно!
С трудом ключ от двери в дрожащих руках Канатоходца подошёл к ржавому насквозь замку. И дверь открылась. Канатоходец как подкошенный рухнул на стоящее в прихожей кресло и зарыдал. Друг его был с ним до утра, а потом извинился и ушёл на работу.
На другой день Канатоходца навестили голуби. Он кормил их булкой, временами задевая неловкими руками за осколки своей стеклянной нити.
Он учился ходить по земле. Слышите, люди? Он учился ходить по земле, говорю я вам. И научился.
Потом он работал на крышах, пренебрегая высотой. Его полюбили за его смелость - и он женился. Вместе со своей горячо любимой женой состарился. Но она умерла раньше. И доживал он один.
И вдруг, высунувшись в окно чтобы бросить булки голубям, - уже далёким потомкам тех самых голубей, - он дрожащими старческими пальцами нащупал стеклянную нить.
Сердце его ударило барабанную дробь. В синей пижаме и старом полосатом халате с вытершейся спиной, обутый в шваркающие тапочки Канатоходец одним рывком откупорил вторую створку окна, распугав голубей, встал на подоконник. Ветер ерошил оставшиеся волосы, распахнул халат. Канатоходец смело шагнул на подоконник.
Но он умел ходить по земле. И нить еле держала его, - ведь она была из чистого и гладкого стекла!
Старый Канатоходец, дойдя до площади, вдруг понял - не дойдёт. Он напряг все силы. Нитка под ногами качалась и скользила, вынуждая расставить широко руки. В своём полосатом халате он напоминал престарелого голубя с вылинявшими крыльями. Но перья редки уже на крыльях его, крылья его не держат.
И Канатоходец упал.
Вниз, на землю.
Ободрав колени об осколки стеклянной нити и порезав теми же осколками губы, он рассекал пространство до земли.
А стеклянная нить - разбилась, оставив после себя на балконе в другом конце города мастера по ремонту крыш: растерянного, сломленного, молодого.
Он был Канатоходец, говорю я вам. Давно это было...
Надеюсь, теперь вы нашли в моей речи достаточно оснований для патентования стальных нитей?