Молодая графиня стонала и металась по кровати, пот крупными каплями поблескивал на лице, а рубашка стала мокрой от впитанной влаги. Вокруг стояли мамки, приглашённые графом и по такому случаю тщательно вымытые и в чистых одеждах: графиня-мать строго настрого приказала грязь в комнату не вносить, лапти оставлять снаружи. Она молча и словно безучастно следила за снохой: та рожала.
Приглашённые то и дело меняли ей рубашки на сухие, клали на лоб сырые прохладные полотенца, - в общем, хлопотали вовсю, пытаясь облегчить страдания роженицы. На них покрикивала повитуха, чтобы не мешались раньше времени. Собирались пригласить и врача, но тот накануне уехал в город, уверенный, что без него ничего не случится. Однако роды начались на неделю раньше.
Спустя несколько часов мучений роженица испустила отчаянный крик, и повитуха подхватилась: задрала ей рубашку, заголив раздутый живот, и придала ногам согнутое положение. Та снова закричала, тужась, и тут же показалась головка ребёнка. Мамки засуетились, поднося то полотенце, то лоханку с водой, дотоле стоящую возле камина.
- Пошто мечетесь, неразумные! - прикрикнула на них графиня.
Мамки поутихли, встали поодаль. А повитуха уже принимала младенца, с трудом выталкиваемого из чрева матери потугами. Наконец ребёнок оказался в её руках: она повернула новорожденного лицом к графине, та строго взглянула на него. Это был мальчик. То ли от комнатной прохлады, в которой оказался после тёплого нутра, то ли почувствовав, что на него смотрят, он стал разевать рот, сперва несколько раз беззвучно, потом закричал и заплакал. Повитуха ловко перевязала ему пуповину, обработала её и уверенными невесомыми движениями обтёрла склизкое тельце, смывая остатки материнской крови в лоханку с тёплой водой. Мамка подхватила его в мягкую ткань, промокнула, завернула в сухое и поднесла матери. У той молока ещё не было, но предшествующие ему жалкие капельки ценного молозива должны были непременно попасть в дитё. Ребёнок какое-то время причмокивал губами, затем отпал от груди и начал кривиться, собираясь заплакать, но тут его взяла на руки повитуха. Несколько секунд мальчик смотрел на женщину, словно пытался сообразить, где он и что с ним, потом глаза его закрылись, и он уснул.
Отец ребенка был в отъезде по делам. Вернулся через три дня, довольный путешествием и счастливый первенцем. За вознёй не заметили, как стала чахнуть мать ребёнка. Целыми днями сидела у окна, глядя на сад с цветущими розами и азалиями, не говоря никому ни слова. Врач прописал какие-то пилюли, которые молодая женщина покорно глотала, запивая молоком, домашние пытались допытаться, что с ней, но она упорно молчала и всё смотрела на ближайший куст с розами цвета слоновой кости. Аромат их доносился в раскрытое окно и кружил голову. Затем больная перестала вставать с постели, кроме как совершить туалет, и в одно прекрасное утро муж обнаружил её непроснувшейся. Ребёнок же рос и набирал силу от молока кормилицы. Окрестили мальчика Павлом.
- Па-а-вел! Графиня обедать кличуть! - услышал мальчик голос горничной. Поспешил на зов, но налетел на пустое ведро, споткнулся и чуть не растянулся в конюшне, где помогал засыпать зерно в ясли. Василёк, молодой рысак с чувственно трепещущими ноздрями, покосился на разиню и коротко заржал.
- Пошто гогочешь - сена хочешь? - беззлобно поддразнил Павел любимого коня.
Тот, фыркнув, будто понял и обиженно отвернулся к кормушке, кося на мальчика большим карим глазом.
- Ладно, - вздохнул Павел, - пошёл я.
Уходить не хотелось: тёплый запах лошадей дразнил мальчишку, заставляя сердце трепетать от какого-то ещё неведомого ему желания, а запах сена манил зарыться в него c головой и вдыхать аромат сухих травинок, клевера, колокольчиков, ромашек...
Он мотнул головой, спускаясь с эмпиреев на землю, погладил Василька по загривку и направился к дому.
Проходя мимо задней пристройки, заметил в окне отца. Хотел было окликнуть, но в комнате мелькнула женщина и задёрнула занавесь, случайно оставив небольшую щёлочку. Мальчик знал, что подсматривать нехорошо, однако любопытство пересилило, и он ткнулся носом в стекло. В помещении было достаточно светло, чтобы узнать Машу, кухаркину новую помощницу. Она стояла около застеленной периной лавки, глядя на графа, который зачем-то начал снимал рубашку.
Что это? Зачем он раздевается? Павел шмыгнул носом и перевёл взгляд на девушку. Ему показалось, что грудь её стала вздыматься чересчур часто, словно она бежала. "Ха... -удивился он, - с чего бы это?" Тем временем граф остался в одних портках, приспущенных на бёдрах и норовивших сползти, открыв сокровенные места. Мальчик залюбовался торсом взрослого мужчины, лелея надежду, что и у него когда-нибудь будет такой. Отвлёкшись на отца, он пропустил момент, когда раздевалась девушка, но увидел её уже обнажённую. Женское тело, ничем не скрываемое, он увидел впервые. Что-то защемило в груди и начало опускаться в пах. Чувство было смутно знакомо, похоже на то, когда он, накатавшись на Васильке, зарывался в ароматную траву, а конёк спокойно пасся рядом, пощипывая сочную зелень, и ветер доносил запах его пота. Но сейчас оно казалось ярче, насыщеннее. Мальчик заметил, что отчего-то и сам как будто запыхался, попробовал восстановить дыхание, но это не удалось, а тут ещё отец наконец разделся окончательно и повернулся боком, а Маша...
Он почувствовал, как что-то дрогнуло и напряглось в паху, и едва сдержался, чтобы не застонать, боясь, что его могут услышать через окно. А там уже Маша лежала на кровати, и отец, опустившийся рядом на колени, поглаживал её по лицу, и это движение... как же он это делает? Одним пальцем, едва касаясь зарумянившейся кожи, вокруг её губ, вниз по подбородку с нежной ямочкой, по длинной шее и в ложбинку между бугорков грудей...
Мальчик спонтанно начал повторять на своём теле движения отца, и ему показалось это восхитительным. Правда, мешала одежда, но можно то же самое проделать ночью, когда он будет в своей комнате. Няня уже давно спала отдельно.
Отец ласкал Машину грудь, ту, что поближе: сперва поглаживая её своей ладонью всю целиком, потом он легонько зажал сосок пальцами и принялся нежно покручивать его. Павел через стекло услышал, как громко застонала девушка, и стон её отозвался в паху чем-то острым и одновременно приятным. А граф принялся за вторую грудь, он уже встал с колен и склонился над Машей, лаская одновременно оба соска, зарываясь лицом в нежное чёрное кружево в низу её живота, а она извивалась, изгибалась, стонала, и эти звуки доносились до Павла, вызывая у него все новые приливы и жгучее желание схватить себя там, в паху, где давно уже творилось что-то невообразимое, какового ещё никогда с ним не случалось. Вдруг Маша немного раздвинула ноги, и мальчик увидел, как отец с девушкой соединились, и забились в едином ритме, и рвались стоны у обоих, и...
Непроизвольно мальчик просунул руку под поясок и опустил в низ живота: оказалось, она сама знала, что нужно делать. Волны наслаждения забились в юном теле, заставляя его двигаться в то же ритме, что и взрослые...
Все трое одновременно изогнулись, достигнув пика блаженства. Павел подумал, что надо бы поскорее уйти отсюда, отец наверняка слышал его возню и захочет узнать, в чём дело, но у него не было сил. Отдышавшись, граф подошёл к окну и слегка отодвинул занавеску, встретился со взглядом смущённого сына и погрозил кулаком. Хотя это было проделано с весьма суровым видом, мальчик понял, что отец не станет его наказывать. Счастливый от соприкосновения с новым и прекрасным, он побежал в конюшню и бросился к Васильку: прижался к нему, лохматил гриву, шептал какие-то слова, а Василёк подергивал чуткими ушами и внимательно слушал, дожёвывая свой овёс, дыша влажными чувственными ноздрями, изредка поглядывая на человека.
О чём он думал, этот конь?
После обеда Павел отправился прогуляться в берёзовую рощу: среди белых стволов под ветками, густо покрытыми зелёными листочками, было не так душно. Мальчик прихватил с собой корзинку под белые, - по словам бабушки, они уже должны были пойти. Вскоре он свернул с тропинки и вышел на полянку с целым семейством крепеньких боровичков, принялся собирать их, двигаясь на четвереньках от одного до другого. Так добрался он до густого тернового куста, хотел было повернуть обратно, но услышал голоса, прислушался, и узнал в них отца и Машу. Девушка горячо говорила о своей любви к графу, о чём-то просила, спорила (мальчик расслышал не всё, а понял ещё меньше), даже, кажется, угрожала ему, а тот в ответ посмеивался и соглашался. Видимо, Маша узнала о случайном свидетеле их с графом отношений и боялась, что мальчик кому-нибудь сболтнёт о том, что видел. Павел даже улыбнулся: как мог он сказать что-то такое без разрешения отца? Стараясь двигаться бесшумно, он двинулся назад, к тропинке: было ещё несколько местечек, где росли грибы, и хотелось обойти их все. Ему повезло: солнце ещё палило вовсю, а корзинка была полна свежих прохладных шляпок на крепеньких толстых ножках. Идя домой, Павел облизывался: он не сомневался, что кухарка успеет приготовить его добычу к ужину, а уж что-что - а жареные грибы с картошкой и сметаной он просто обожал!
Хотя, после прогулки на свежем воздухе не страдающий отсутствием аппетита четырнадцатилетний мальчик съел бы всё, что дали...
Ночью ему не спалось. Он лежал, повернувшись к окну, и смотрел на звёзды. Бабушка рассказывала, что вся жизнь человека от рождения до заката зависит от того, под какой звездой он родился и как вступил в эту жизнь. Сейчас он разглядывал светлые мерцающие огоньки на чёрном небе и пытался угадать свою. Когда еле слышно скрипнула дверь его комнаты, он сразу поднял голову.
- Тссс... - приложил палец к губам вошедший отец, и Павел успокоился.
Граф плотно затворил дверь и скользнул под одеяло к сыну, плотно прижавшись к его спине. Павел почувствовал дыхание на затылке: оно было жарким. Рука отца скользнула под сорочку мальчика, прошлась кончиками пальцев по груди и добралась до левого соска, коснулась его подушечкой пальца, потом ещё и ещё. В паху возникло знакомое чувство. А мужчина все ласкал и мучил сосок, затем принялся за другой. Павлу хотелось обхватить ладошкой то, что горело и содрогалось, щекоча живот, и проделать то же самое, что и днём, но едва его рука туда двинулась, как отец удержал её и вернул на место. Спорить с отцом не разрешалось, и мальчик терпел и наслаждался его объятиями. Чуть позже, сквозь пелену блаженства, он почувствовал, как граф начал поглаживать ему то сокровенное место, которое мальчик никогда бы не отважился никому показать, и понял, что отец хочет проделать с ним то же, что и с Машей. Подумал, как это прекрасно - слиться с большим, красивым, сильным мужчиной в единое целое! - и подался назад, навстречу отцу. Почувствовал на мгновение довольно резкую боль, - и мужчина заполнил его собой. Боль отступила, а ощущения стали казаться восхитительными, особенно в сочетании с ласками сосков. Рука вновь потянулась к паху, и вновь отец не позволил ему добраться туда, но сам начал ласкать его бёдра, избегая, однако, того, чего так хотелось Павлу. Мальчик уже не владел собой: он извивался, стонал, пытался добраться туда, куда отец не позволял, но мужчина каждый раз перехватывал его руку и возвращал на место...
Внезапно Павел впал в состояние экстаза: он чувствовал себя звездой, плывущей в космосе и рассыпающей искорки на чёрную ткань небосвода. Граф, расслабленный, лежал рядом, грудь его вздымалась, плоть успокаивалась.
- Про сегодняшнее - молчок, - тихо проговорил он и встал.
Павел согласно кивнул головой: конечно, никто не должен знать, что случилось сегодня, это касается только их с отцом.
- А теперь - спать, - приказал мужчина, вставая с постели, прислушался, осторожно выглянул за дверь и вышел.
Павел спал долго и сладко, няня приходила его будить. Понежившись немного в тёплой постели, он встал и подошёл к окну, раскрыл его, вдохнул свежий утренний воздух. Под окном цвёл розовый куст, на ветру чуть колыхались ароматные лепестки. На одной из веток он заметил белый лоскут: кто-то зацепился за колючку и порвал сорочку.
После завтрака граф позвал мальчика в свой кабинет. Там он сказал:
- Маша утопилась, бросилась с моста. Никто не знает, почему.
Павел вспомнил про белый лоскут, но промолчал.
В этот же день мальчик снял его c колючки и положил в шкатулку к своим другим сокровищам.