В сорок пятом зимой в комнатенке с верандой
у тети Розы жили три квартирантки -
то ли сержантки, то ли лейтенантки.

Я был младше их года на три-четыре,
мне пятнадцать стукнуло. В послевоенном мире
пел патефон за стеной в той квартире...

Из-под пилотки локоны золотые,
гимнастерки хэбэ с ремнем, как литые,
сапоги-сапожки - тук-тук- позывные.

Фронтовички призыва последнего года,
им досталась война другого, победного рода:
Бухарест, Белград, Будапешт... Из похода

кое-что перепало им: полуботинки,
шали, пудра, чулки, керосинки,
а еще открытки, картинки, пластинки...

Вечерком, как на вахту, заступали поклонники,
капитаны, а, может, и подполковники,
а пока - примостились на подоконнике,

зазывают меня, начинают шутки-расспросы,
улыбаясь, одна предлагает мне папиросы,
другая сплетает и расплетает косы.

Одна говорит, чтобы я не стеснялся,
а так вот сразу взял и признался:
хоть раз с девчонкой поближе я знался?

Быстрый жар обдает меня до макушки.
Мать зовет: - Ты не слушай их. Шлюшки.
Ночью душно мне на моей подушке.

Слава Богу, теперь вместо бомб - гулянки,
в кружках спирт, на газете консервные банки,
все путем, не случись с "буржуйкой" подлянки...

Шум под утро: по пьянке компания угорела.
Одна к нам шастает то и дело
За лимоном. Шинель на голое тело.

Во дворе гуляки зябко сутулятся,
офицеры в белье, словно мокрые курицы,
Хорошо что не видно их с улицы.

Сокрушается мама: - Что за дурешки!
Без войны хотели погибнуть, как кошки...
А у той, у одной - шинель да сапожки...

Послевоенных южных ночей лихорадка.
Жаркой гарью ноздри щекочет сладко.
Полстолетья прошло - угорелая снится солдатка...