Котт Константин : другие произведения.

Сатори

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    А что если все пойдет не так? Не будет далеких звезд и новых планет, а власть станет АБСОЛЮТНОЙ? И лишь немногие избранные насладятся полнотой жизни основанной на тотальном унижении людей? Все достижения нашей цивилизации останутся только в легендах. И где тогда будет предел человеческого терпения?
   Сатори сидела за столом из грубых досок и с тоской смотрела в грязное закопченное окно. За окном не происходило ничего интересного. Небо было сплошь обложено серыми дождевыми тучами. Из туч на грязную землю падали редкие капли холодного дождя то и дело сдуваемые резкими порывами сильного ветра. Земля покрылась мокрой коркой.
   Сатори было скучно. Уже который день она томилась в четырех стенах отцовского дома. Отец строго запретил ей выходить на улицу и играть с другими ребятами. Отца она любила и никогда ему не перечила. Причиной запрета были новые, недавно появившиеся калахи - строгие охранники, зорко наблюдавшие за всеми в их деревне. Стоило только Сатори и ее друзьям появиться на улице как их тут же бы схватили страшные калахи и унесли бы за гору, и они бы больше никогда не увидели своих родителей. Страшнее представить себе ничего нельзя было.
   Сатори так сильно боялась, что даже не подходила к окну. Она так и представляла себе, как подойдет к окну, только выглянет одним глазком и тут же увидит страшного калаха, а он увидит ее. Потом последует страшный стук в дверь. Брр.
   А на улицу очень хотелось. Обычно Сатори и ребята из соседних домов выбегали вместе и играли в стойке. Стойкой они называли такое специально отведенное для их игры место. Это была небольшая площадочка на улице, отгороженная забором, сколоченным из грубого теса, в человеческий рост высотой. Доски были неплотно подогнаны друг к другу и в щели между ними можно было смотреть на людяков. Людяки всегда вызывали большой интерес у Сатори и ребят. С виду они были очень похожи на родителей Сатори или соседей, или, например, на калахов. Но они были другие. Сатори и ребятам было нельзя выходить к людякам. Людяки, когда чувствовали детей приходили в какое-то буйное помешательство и в этом помешательстве они могли и убить или затоптать детей, а может даже разорвать. А вот взрослые спокойно ходили между ними и им ничего не было, людяки не обращали внимания на взрослых.
   Если смотреть через щели в заборе, то можно было видеть людяк. Они бестолково бродили вокруг спотыкаясь и сталкиваясь друг с другом. Главное их отличие было в том, что они хоть и имели глаза, но ничего не видели, они смотрели на небо, на землю, по сторонам, но мыслей в их взгляде не было. Как не было и осмысленности в их движениях. Казалось, что больше они ориентируются на запах. Они постоянно принюхивались. А еще отец говорил, что они не умеют думать, как люди, но Сатори сильно в этом сомневалась. Просто она не представляла себе, как такое может быть.
   Жили людяки на улице, у них не было домов. Они и спали прямо на земле в своих грязных серых лохмотьях. Все они были не стрижены и лохматы. Грязь корками висела на их волосах, на обрывках одежды. Но наблюдать за ними было интересно. Они что-то бессвязно бормотали и постоянно копошились в земле то и дело что-то там доставая и тут же суя себе это в рот. Зрелище было не очень приятным. Интересней было, когда некоторые из них, в основном мужчины, вдруг не с того не с сего задирали вверх свои косматые головы и начинали что-то протяжно и хрипло кричать, широко открывая свои беззубые рты, кричали они недолго, после этого они приседали на корточки и шарили по земле своими грязными ладонями будто пытаясь там что-то найти. При этом они очень смешно оттопыривали свои пятые точки.
   Сатори и ее друзья всегда тихо смеялись над ними. Смеяться громко было нельзя потому что тогда людяки начинали пугать. Когда Сатори и ребята сильно шалили и при этом начинали громко смеяться то людяки переставали бестолково бродить и начинали толпиться возле забора где играли дети. Они хватали доски своими грязными корявыми пальцами, толкали и давили друг друга, крича непонятные звуки. Людяки пытались лезть друг на друга, наступая и на плечи, и на головы без разбора, а некоторые из них пытались подражать детскому смеху открывая свои рты и пытаясь рассмотреть детей своими ничего не видящими бельмастыми глазами. Вот тогда Сатори и ребятам становилось страшно. Забор дрожал и трещал под напором большого количества тел. Из-за забора летел громкий гвалт криков и писков и казалось, что забор вот-вот рухнет и эти существа просто разорвут детей на части. Тогда выходили родители и прутьями разгоняли детей по избам.
   А еще так можно было привлечь калахов. Если они видели большое скопление людяков они собирались и со всех сторон начинали хлестать их своими длинными бичами. Бичи били очень сильно, на некоторых людяках даже рвалась их одежда из тряпья и появлялась кровь. Тогда людяки начинали громко кричать и разбегаться в разные стороны давя и толкая друг друга. А калахи все продолжали хлестать пока никого не оставалось возле забора. При этом они делали вид что абсолютно не замечают Сатори и ее друзей.
   А потом, вечером, приходил Танакан - главный у калахов и о чем-то долго выговаривал отцу Сатори. Отец стоял поникший и только согласно кивал своей седой головой не смея поднимать взгляд на Танакана. Обычно такими посещениями все и заканчивалось, Сатори после этого перепадало только несколько подзатыльников. Но иногда, когда Сатори и ребята особенно сильно нашкодничают, Танакан забирал с собой мамку Сатори. Тогда ей становилось особенно страшно. Отец просто чернел и залазил в подпол где пил крепкую до следующего утра, а потом еще день лежал там без сознания и храпел. А старая бабка Титуха скрипела со своей печи о том, что из-за Сатори ее мамку где-то там елозят всей компанией. Что это означало Сатори не понимала, но представляла, что это что-то страшное. Мамка приходила домой обычно лишь под утро, вся растрепанная, в рваном кафтане. Иногда у нее даже была кровь. Приходя мамка брала самый большой ухват и больно била Сатори и по голове, и по спине, и по бокам. Била так больно и долго, что Сатори потом еще несколько дней не могла встать, а бабка Титуха смазывала ее ушибы коровьей мочей.
   Но все это было раньше, когда были свои калахи во главе с Танаканом. Но теперь уже несколько дней как появились новые калахи, незнакомые. Они были очень свирепы и страшны, явно неместные и даже, наверное, не с их улуса. Непонятно было что от них ожидать, и поэтому отец строго на строго запретил Сатори и мамке покидать дом. Сам же он ушел в улус по делам и его не было вот уже несколько дней.
   Сатори было скучно и страшно. Но еще у нее была какая-то непонятная тревога, уже который день на небе были тучи. И ветер, он то стихал, то рвался цепным псом завывая где-то над крышей. Сатори боялась за отца и за себя.
  
   Тарам - отец Сатори, в это время брел по улусу, плохо разбирая дорогу. В голове все перемешалось, тело ныло от боли, по спине из глубоких ран лилась кровь. Он удивлялся тому, что все еще жив, но не знал, что с этим делать. Будущее было настолько черным, что смерть была, возможно, не самым плохим выходом для него.
   Все его неприятности начались с ухода своих родных калахов из их деревни. Ушли они неожиданно. Тарам, как староста деревни, которому положено узнавать обо всех изменениях первым, остался в полном неведении. В одно утро, осматривая людяков он обнаружил совершенно новых калахов. Они выглядели очень непривычно для здешних мест. Все они были как будто на одно лицо, Тарам как ни старался не мог их различить. На них были какие-то иноземные одеяния и странные шлемы. Разговаривать они либо не хотели, либо просто не понимали языка, при этом смотрели с угрозой и ненавистью.
   Тарам бросился в избу предводителя калахов где раньше обитал Танакан со своими приближенными. Но его туда не пустили, а даже пнули и замахнулись бичом. Такого Тарам совершенно не ожидал. От неожиданности он растерялся и не знал, что предпринять. Ведь они так хорошо жили с Танаканом, Тарам не лез к калахам, а они не совали нос в дела старосты и его деревни. Теперь похоже все изменилось. А за всю свою жизнь Тарам твердо усвоил лишь один урок - перемены к худшему.
   Такая новость как смена калахов не могла не остаться незамеченной в деревне. Все мужчины очень скоро собрались в избе богогляда - местного священнослужителя. Богогляду по закону семья была не положена и его жилище использовали как сходню, где собирались для решения всяких насущных проблем.
   Спорили да рядились недолго. Все сошлись на мнении что новые калахи это не к добру и кому-то необходимо идти в улус и все там разузнать хорошенько. Потому что уже давно ходили слух что такие изменения приводили к аннулированию деревни. Что такое аннулирование никто не знал потому что из таких деревень не приходили уже никогда и ничего не рассказывали.
   Оставалось только решить кому идти. Кандидатов было двое. Богогляд как лицо религиозное и Тарам как староста деревни.
   Выбирали недолго. Богогляд как всегда закатил глаза свои, закинул свою немытую голову назад и выставив лохматую бороду произнес что Бог желает, чтобы шел Тарам. Тарам только вздохнул. Так всегда и было, Богогляд был труслив и из своей избы старался не высовываться, а все решения принимать и все дела делать должен был Тарам. Уже давно все подозревали что Богогляд никакой не богогляд, а слова Бога он заменяет тем что ему выгодно.
   Но деваться было некуда, к тому же Тарам понимал, что идти придется самому так-как даже если бы пошел Богогляд, то толку бы от него все равно бы не было. В улусе он никого не знал, и его никто не знал.
   Собирался Тарам не долго, взял только еды в дорогу, да немного араччи - самой главной ценности, ради которой они держали столько людяк. Ханы улуса очень любили араччи и все забирали, оставить что-то себе было практически невозможно, но Тарам умудрялся оставлять себе малую толику на самый черный день. Завернув аррачи в мягкую ткань и положив ее за пазуху Тарам строго настрого запретил жене и дочери выходить из дома без крайней нужды, попрощался со всеми и отправился в дальний путь.
   Шел он несколько дней. Дорога была ему знакома, но в пути можно было ожидать чего угодно. Вокруг деревень было опасно, можно было встретить невиданных и очень кровожадных зверей, или попасть в заколдованные места где с человеком случалось страшное и его уже никто и никогда не мог найти. Люди старались не покидать обжитых мест, и лишний раз не высовывать нос за пределы охраняемой калахами территории.
   Тарам много раз ходил в улус и опасных мест сторонился. Сначала лесом, потом полями. Ближе к улусу начались болота где приходилось яростно отбиваться от огромных комаров. Тарам старался держаться подальше от дорог потому что на них было много лихих людей и таких как Тарам там убивали просто так, ради смеха.
   На третье утро показался улус. Это было большое городище намного больше тарамовской деревни. Здесь жили ханы и прочие уважаемые люди. Здесь решались судьбы всего улуса и всех податных деревень. Тут кипела жизнь, что-то постоянно дымилось и чадило, по улицам между деревянными избами лилась разношёрстная многоликая и многоголосая толпа.
   Тараму не нравился улус, здесь было тесно и грязно. Постоянно чем-то воняло. Среди толпы сновали воры, норовящие непременно что-нибудь стянуть из карманов зазевавшихся прохожих. Здесь запросто можно было попасть под бич калахам сопровождающим важную особу. Ну и угодить под кулаки какой-нибудь загулявшей компании не составляло труда. Говорят, есть в улусе и особый район, где живут ханы, купцы, вельможи. Будто бы там чисто и спокойно, а на улицах дежурит стража, зорко следящая за порядком. Возможно так и было, но Тарам никогда там не был, да и быть не мог потому что туда бы его уж точно не пустили.
   Перво-наперво Тарам отправился на базар. Там можно было потолкаться среди людей, послушать что говорят, возможно узнать что-нибудь полезное для себя.
   Базар находился практически в центре городища и занимал огромную площадь. Здесь всегда было многолюдно. Среди неровных торговых рядов утопая по щиколотку в грязи и конском дерьме толкались разные люди. Все что-то говорили, а торговцы кричали, срывая голоса предлагая свои товары.
   Товары были как самые простые, так и диковинные, заморские. Тарам всегда любил посмотреть на загадочные вещицы, привезенные из далека. Обычно их продавали толстые торговцы в шикарных одеждах. Они в отличие от других не кричали, а просто молча стояли и лишь внимательно следили из-за прищуренных глаз чтобы никакой лихой человек чего не утянул.
   Тарам мог часами смотреть на их товар. Это были какие-то загадочные коробочки и ящички назначения которых он не понимал. Его просто завораживали переливания загадочных цветов каких не бывает в природе. А еще они издавали непонятные, но очень приятные звуки. Назначение этих вещей Тарам абсолютно не понимал, а спросить у торговцев боялся из-за их внушительного вида. Да и вряд ли бы кто стал разговаривать с Тарамом.
   У таких товаров и покупатели были соответствующие. Обычно это были ханы или даже какие-то высокопоставленные чиновники из-под Горы. Когда они неспешно и вальяжно подходили к лавке таких торговцев то толпа вокруг почтительно замолкала и отступала на один шаг назад. Между торговцем и покупателем шла неспешная беседа на непонятном для всех окружающих, высшем языке. Оба выказывали друг другу подчеркнутое уважение, но и про себя не забывали. Покупатель не спеша разглядывал товар что-то взвешивая и присматриваясь. Чаще никто ничего не покупал, но если покупали, то за товар отсыпали столько настоящих золотых монет что кому-то в очереди даже становилось плохо. Смотреть на это можно было часами. Тарам смотря на это чувствовал, что становится свидетелем какой-то непонятной ему, высшей жизни, куда вход ему был заказан с самого рождения.
   В этот раз Тарам как ему не хотелось, к таким лавкам не пошел. Он отправился сразу в обычные торговые ряды где собирались такие же как он ходоки из окрестных деревень. Здесь он мог пообщаться с равными себе, а заодно и прикупить холстины для одежды на людяк. Так уж было устроено, что содержать людяк в деревнях была прямая обязанность местных жителей во главе со старостой. В хороших деревнях где была жирная почва и соответственно можно было производить много араччи, людяки ходили в приличных одеждах, и даже содержались в специальных сараях. В деревне же у Тарама земля была плохая, песчаная, людяки были худые и часто дохли. Араччи добывалось немного и дохода было мало. Но все же время от времени Тарам покупал немного холстины, а местные женщины шили людякам новую одежду.
   На этот раз в торговых рядах было оживленно. Везде бродили люди из деревень, они ничего не покупали, а лишь разговаривали друг с другом. Тарам сразу понял, что своими новостями про смену калахов он никого не удивит. И тут, и там говорили, что в деревни пришли новые калахи, совсем не знакомые и не местные. Они не говорили на местном наречии, были странного вида и все сразу поняли, что пришли они из далека, из другого улуса.
   В связи с чем произошли такие изменения никто не знал. Пользовались только слухами, а слухи были один невероятнее другого. Кто-то говорил, что вслед за новыми калахами прейдут и другие люди, а местных жителей аннулируют. Другие же утверждали, что слышали на самом верху у ханов о том, что людяки стали совсем плохими, мало араччи приносят и будто бы в этом виноваты именно мужчины. Из этого следовал вывод что мужчин из деревень либо совсем аннулируют или переведут к людякам, а женщин отдадут новым калахам. Много еще о чем трепались люди. Но все соглашались с тем, что лучшего ждать не стоит.
   Тарам слушал все это недолго. Чувство общего беспокойства наслоилось у него на собственные тревоги. Если бы все это происходило в одной деревни еще можно было в чем-то себя успокоить. Но происходило явно что-то большее, на весь улус, что-то более масштабное и не предвещавшее добра. В такой ситуации медлить не стоило и Тарам недолго думая кинулся в ханаат. Только там он мог узнать что-то определенное.
   По-хорошему в ханаат и надо было идти с самого начала, но Тарам ужас как не хотел этого делать. Многое бы он отдал лишь бы никогда там не появляться. Но поскольку он являлся старостой деревни ходить туда хотя бы раз в год он был обязан.
   В ханаате несли службу ханы - руководители окрестных земель. Ох и злые были люди. За недостачу араччи или слишком большой мор людяков били нещадно, некоторые и не выдерживали, кончались прямо тут же. Таких несчастных вытаскивали и тут же за ханаатом выбрасывали на улицу где они и лежали синие и взбухшие пока собаки крысы, и другие твари не оставляли от них и следа.
   Никакого желания не было у Тарама идти в ханаат, но делать было нечего. Там принимались все решения по деревням и судьбам людей. Решение о замене калахов исходило именно оттуда, там и надо было искать ответы на свои вопросы.
   Ханаат был единственным каменным строением в городище. Это было огромное здание из белого камня с резными колоннами вокруг. Вход в ханаат находился в торце здания на огромном крыльце. Вход охраняли калахи одетые в золотые доспехи. Несмотря на то что в городище было грязно, здесь держали порядок. Специальные люди в серых балахонах до пят ходили с большими ведрами и постоянно намывали полы. Зазевавшийся простолюдин, решивший посетить ханаат по своим делам и предварительно не отряхнувший ног мог и получить грязной тряпкой по голове или бичом калахов-охранников по спине.
   Тарам долго мялся неподалеку от крыльца. Его терзал животный страх. Он не мог себя заставить идти к своему хану. Вдруг хан затаил на него какую злобу? Не миновать тогда было лютой смерти. Спасти мог только сверток араччи бережно хранимый за пазухой. Это всегда выручало Тарама.
   Собравшись с духом Тарам отправился к хану. Пришлось долго кланяться и рассказывать кто он, откуда и что ему надо. Его долго держали в дверях, заставляли вытирать ноги и обтрясать одежды от дорожной пыли, а потом все же допустили до распорядителя, отвечающего за дозволение просителям пройти к тому или иному хану. Дело в том, что в ханаате находилось много ханов, их улус был богат деревнями и что бы управиться со всем этим хозяйством было назначено несколько ханов.
   Подойдя к распорядителю Тарам замер в почтенном поклоне на полусогнутых ногах. Стоять так было не удобно в его возрасте, но по-другому было нельзя.
   Распорядитель худощавый молодой человек с брезгливым лицом облаченный в яркий цветастый плащ до полу сидел за своим столом с отрешенным видом и абсолютно не замечал просителя. Он что-то сосредоточено искал у себя в носу, а потом долго рассматривал найденное.
   Длилось это довольно долго у Тарама уже начали затекать ноги. Но сказать что-то первым он не имел права, здесь он вообще не мог говорить первым. Наконец, когда Тарам уже думал, что вот-вот упадет распорядитель изволил обратить на него внимание:
   - Кто такой? Чего тебе тут надо?
   Тарам чуть разогнул ноги, но остался стоять в поклоне.
   - Тарам я ваше благородие, староста сто второй деревни, надобно мне к хану Ясноокому.
   Распорядитель скривил лицо.
   - А по какой надобности ты, гниль, решил хана отвлекать?
   - Бакшиш у меня для хана Ясноокого, ваше благородие.
   Выражение лица распорядителя резко поменялось. В глазах появился нескрываемый интерес. Распорядитель хоть и занимал высокую должность, но был из обычного сословия, такой же деревенский, как и Тарам, только в детстве отобранный у родителей и отправленный в услужение к ханам. Ничто человеческое не было ему чуждо. Он даже вперед подался, надеясь что-нибудь рассмотреть.
   - Бакшиш говоришь? А что там у тебя?
   - То одному хану известно, ваше благородие. - Тарам хоть и оставался в поклоне, а про себя даже улыбнулся своей ловкости. Не получится у распорядителя отобрать сверток с араччи, если об этом узнает хан то несдобровать тогда распорядителю.
   Лицо распорядителя на мгновение перекосилось от ярости. Впрочем, он не стал утруждать себя злобой к какому-то червяку. Тут же голос его стал прежний, ленивый.
   - Ну как знаешь, вошь.
   Распорядитель встал из-за стола, закатил глаза и бесцветным голосом забубнил:
   - По новому приказу ханаата все просители перед посещение хана или перед выдачей просимого должны пройти самоочищение в общественной галерее, где они должны с почтением и смирением узнать себя. Уклонение от посещения галереи карается полным аннулированием.
   Тарам и глазом моргнуть не успел как был подхвачен под мышки здоровенными калахами. Его куда-то буквально несли на руках, он не мог даже ногами достать до пола.
   Тараму стало плохо. Знал он эти галереи. В последний раз это была покаянная галерея, после нее долго заживали раны. Тогда его закинули в длинный коридор где с двух сторон стояли калахи со своими бичами. Тараму надо было медленно идти (ни в коем случае не бежать, боже упаси!), а с двух сторон его лупили по спине и затылку бичами. Тогда это объяснялось тем, что многие старосты пытались найти себе оправдание в том, что из-за засухи произошел мор людяков. Чтобы это прекратить все вновь прибывшие с порога отправлялись каяться в покаянную галерею. Тогда Тарам вышел оттуда чуть живым. Что ждало его в новой галерее он боялся представить.
   Тащили его не долго, довольно быстро Тарама швырнули в какое-то мрачное помещение на бетонный пол.
   Не ощущая размеров помещения Тарам подтянул к себе ноги, зажмурился и свернулся у ближайшей нащупанной им стены. Он ожидал чего угодно, а больше всего болезненных ударов по всему телу. Однако время шло и ничего не происходило.
   Переборов первый страх Тарам медленно приоткрыл глаза. Первый мрак оказался прозрачным, глаза, постепенно привыкшие к темноте, стали различать окружающие.
   Оказалось, что он находился в довольно большом зале с высокими сводчатыми потолками. Где-то там, наверху, были прорублены небольшие окна, через которые в зал проникал неясный голубоватый свет.
   Тарам сразу понял, что находится тут не один. Совсем не далеко шаркая подошвами своих ног деловито суетился один из слуг, протирающих полы в залах ханаата. Он совершенно не обращал внимания на Тарама и занимался своим делом. Макая и тут же выжимая в огромном ведре свою тряпку, он деловито мыл полы в зале.
   Но поразил Тарама совсем не уборщик. Его поразил сам зал, а вернее его "убранство". В массивных стенах, укрепленных внушительными колоннами с двух сторон были вмурованы живые люди, много людей. В несколько рядов, уходящих куда-то к самым сводам зала торчало множество голов и рук. Разглядеть из далека было сложно, но по первому взгляду было видно, что из всех вмурованных тел наружи оставались только головы и руки по локоть. Головы переглядывались друг с другом и что-то говорили, а руки совершали какие-то жесты. При этом людей было настолько много что их голоса сливались в неясный гул, а жесты рук в непонятное мельтешение.
   От увиденного Тараму стало нехорошо. Он представить себе не мог подобного мучения. Много на своем веку он повидал страшного, но что бы людей вмуровывали в стены заживо, оставляя лишь руки и головы... Такое он видел в первый раз. И тем непонятней было поведения уборщика, насвистывающего какую-то веселую мелодию и деловито протирающего пол.
   Преодолев первый страх Тарам поднялся на ноги. Ступая мягко и аккуратно, остерегаясь любой неприятности он двинулся вперед.
   Уборщик совершенно не обращал на него своего внимания. Закончив мыть полы он с таким же деловитым видом, не меняя тряпки и ведра начал протирать головы несчастных. Впрочем, несчастные довольно отплевывались под тряпкой и что-то одобрительно бубнили. При ближайшем же рассмотрении люди эти и не выглядели измученными.
   Увидев Тарама многие головы замолкали и с интересом начинали его разглядывать. Чьи-то вмурованные в глиняные стены руки начали на него указывать пальцами. Откуда-то сверху полетели первые слова, обращенные к Тараму. Посторонний гул постепенно смолкал и все больше любопытных глаз смотрели на него.
   Чей-то пронзительный женский голос завизжал откуда-то из-под потолка:
   - Явился негодяй! Вы посмотрите только на его рожу, люди добрые! Как не стыдно!
   Тарам испуганно замер. Некоторое время ему понадобилось что бы осознать, что обращаются к нему. Голос тем временем продолжал верещать, срываясь на пронзительный крик:
   - Ну что вылупился? Еще и смелости хватило сюда явиться! Пьешь людскую кровь, кровосос! На кол тебя! Ненавижу, сука!
   К визгливому голосу стали прибавляться и другие, мужские и женские. Кто-то кричал и тянул к Тараму свои руки. Кто-то презрительно кривился, некоторые даже пытались плеваться. Тарам стоял в оцепенении и не мог понять кто все эти люди и чем он их так разозлил. Недовольный гул сотен голосов тем временем нарастал.
   - Хорошо за вас взялись! Мы тут честные, обычные люди уже устали от вас! Сколько можно терпеть от таких как ты!
   - Приходят тут такие, глазками хлопают, мол мы хорошие, а сами все в дерьме! Ух и тяжело же ханам с вами! Если бы не вы! Вот бы мы жили!
   - Умные какие! А чего вы такие умные?! Сразу видно, враги, погибели нашей хотите!
   Тарам оглушенный всем этим в растерянности крутил головой по сторонам, ото всюду на него лились проклятья и крики. Обращенные на него лица вмурованных людей были перекошены от злости и ненависти, некоторых начинало трясти от злобы.
   Все больше голов поворачивалось к нему. Крики и визг заполнили собой зал. Даже уборщик теперь с презрительным видом смотрел на него. Все кричали и требовали немедленной и мучительной казни для Тарама. Его обвиняли во всех возможных и не возможных грехах, выходило что он самый главный вор и убийца, и что только из-за него этим людям живется не так хорошо, как хотелось бы. И только благодаря неуемным стараниям великих ханов такие как Тарам не извели еще весь народ. Сотни рук показывали на Тарама указательными пальцами. Лица кричавших краснели от натуги и злобы. Бешенные глаза вылезали из орбит, изо ртов брызгала слюна. Ненависть буквально оглушила Тарама. В ушах стоял дикий шум, а перед глазами все мельтешило.
   Тарам, двигавшийся в начале медленно и неуверенно, стал прибавлять шагу и в конце побежал. Он плохо понимал, что происходит вокруг, он хотел лишь быстрее покинуть это место. Тарам совершенно не понимал, чем он мог так разозлить всех этих людей, ведь ничего из того обидного и мерзкого что ему кричали Тарам не совершал. Зажмурившись и заткнув уши, он бежал.
   Пробежав достаточно далеко Тарам остановился запыхавшись. Неприятный гул остался где-то позади. Открыв глаза, он стал осматриваться по сторонам. Это был все тот же зал, но теперь здесь было довольно светло. С ужасом Тарам заметил все тех же вмурованных в стены людей. Но теперь их было значительно меньше, и выглядели они по-другому.
   Теперь люди были в один ряд, головы их находились на уровне роста взрослого человека. Это были лощеные, преимущественно лысые головы, многие из них были в очках. Они спокойно и даже с неким сожалением рассматривали тяжело дышавшего Тарама.
   - Ну вот, опять испугали человека, ну что за люди! - Первой заговорила голова лощеного человека с шикарной седовласой прической. - Нашим людям только дай повод похулить! Тут они не остановятся.
   - Позвольте, позвольте! - Вступила в разговор вторая голова лысого человека. - Что уж вы так на наш народ наговариваете?! Не глупее других! Наш народ не проведешь! Что видят то и говорят!
   - Ну, поехали старые песни разводить! Народ, не народ! Так и брешите тут! - Третья голова с любопытством и некоторой строгостью разглядывала Тарама. - Кто такой? Откуда?
   Тарам почувствовал некоторое облегчение. Здесь на него не кричали, а рассматривали с любопытством. В глазах этих людей читался ум, и у Тарама закралась призрачная надежда на то, что он сможет здесь оправдаться в тех грехах, которые он не совершал.
   - Тарам я, ваши благородия, староста сто второй деревни, на поклон к хану...
   Третья голова его тут же перебила.
   - Понятно все, ничего интересного, провинился значит. Помилования приполз просить.
   - Да, да. Имея даже малую нижайшую, презренную толику от власти ты повинен пред нашим великим народом и солнечными ханами, управителями народа нашего! - Вторая голова лысого человека много говорила и при этом руки, принадлежавшие ему, беспрестанно жестикулировали. - И как ханам великим строить державу нашу с такими червями, норовящими присосаться к плоти великих?!
   - Ну что вы! - За Тарама вступился первый. - Каждый может поскользнуться на тернистом пути из песка. Великие ханы говорят нам что надо прощать! Послушайте же их последние выступления!
   - Нечего и некого тут прощать! Времена сложные и опасные для нашей державы! Кругом враги лютые крови нашей хотят. Закулиса темная! Они саботируют работу и даже отравляют воду! А маскируются они под таких вот добропорядочных с виду старост! И живы мы лишь благодаря ханам нашим да верным калахам, целую их пяты, будь они привознеснены в веках!
   - Вот только не надо лизоблюдничать, восхвалять наших мудрых ханов, да продлит Бог годы славные их и силы их великие! Речь о простом воре и убийце, Тараме, или как там его! Где он и где ханы!
   Головы седовласого и лысого сцепились в каком-то сложном для понимания Тарама споре. Он не понимал из их разговоров и половины. Единственное что он понял доподлинно так это то, что его и здесь также считают вором убийцей и врагом государства. Это Тарама совершенно не устраивало, и он робко пытался возражать, но вклиниться в высокоинтеллектуальный спор он так и не смог.
   Видя безрезультатность своих попыток, он медленно побрел дальше, то и дело обращаясь к незнакомым головам. На него смотрели презрительно и мало кто отвечал ему.
   - Смерть предателям! Нет тебе прощения, смерд! - Шипела голова небритого человека в очках.
   - Но в чем же вы меня обвиняете? Я пришел узнать про калахов, вот и все! - Тарам безнадежно пытался оправдываться, а слезы так и подступали к его глазам.
   - Тут невинных нет! Стереть тебя с лица земли, паскуду!
   - Да ты не переживай так, смертный, ты же сам понимаешь что виноват, как же может быть по-другому? Умри спокойно!
   Кто-то смеялся ему прямо в лицо.
   - О какой невиновности ты тут говоришь? Отродясь ты виновен перед ханами только фактом своего существования. Ты им мешаешь, вот без тебя будет чище и светлее.
   Тарам брел и от несправедливости слезы подступали к его глазам. Вокруг все насмехались над ним и пророчили смерть. Впрочем, все говорили так умно и справно, что очень скоро он почувствовал себя действительно виноватым.
   И правда, кто он такой чтобы что-то доказывать? Конечно, где-то в глубине души ему не нравился порядок царивший вокруг. И калахи эти, даже бывшие, ведь они тоже приносили много страданий, они постоянно насиловали женщин из их деревни. А ханы? Да, он не только до смерти боялся ханов, он их ненавидел.
   Ему быстро и толково объясняли ущербность его взглядов. Не нравится ему порядок? Но на этом порядке испокон веков стояла и процветала их держава! Смотри какой, ему не нравится, всем нравится, а ему нет. Да кто ты такой? Что ты можешь предложить взамен? Анархию? Для таких негодяев как Тарам анархия может и подходит, но обычным людям нужна стабильность и покой. Обычные люди не должны думать о порядках, они должны их соблюдать и это непререкаемое правило! А если тебе что-то не нравится, то ты и есть враг который должен понести суровое наказание!
   Калахи приносят страдания? Несправедливы в наказаниях? Насилуют женщин? Ну, дорогой, как же ты далеко зашел в своем приступном заблуждении! Ведь известно же, что от рождения мы и есть чернь, преступники, воры и убийцы, и только власть, стоящая над нами и несомненно дарованная самим Богом, делает из нас достойных людей. Мы и должны страдать и спасибо калахам за это говорить, это понятно даже детям. Несправедливо наказали? Опять спасибо должен сказать, ибо несправедливого наказания не существует в природе. Ну а про насилие над женщинами, пусть ваши женщины рады будут что такие доблестные воины на них внимание обращают. Посмотри сколько здесь приличных людей, умных, патриотов, и из них любой бы был счастлив если бы доблестный калах обратил внимание на его жену! Все бы его поздравляли, радовались бы! Тут все благодарны должны быть!
   А про ханов, про этих величайших столпов державности, чистейших и добрейших людей и говорить не стоит. Если ты их боишься даже ненавидишь, то тут только мучительная смерть исцелит тебя! Твоей голове уже ничто не поможет.
   Тарам брел и все ниже опускал голову. Ведь он все это знал: власть абсолютна и справедлива. И, как и когда он дерзнул в этом сомневаться? Видимо говорящие головы были правы, он стал настоящим врагом, который теперь может просить для себя только быстрой смерти.
   Где-то вдалеке стал виден конец зала. Там была дверь, за которой Тарама не ждало ничего хорошего. Но кому и что он мог сказать? Только смерть могла исправить такого человека как он.
   - Скажи мне просто, зачем ты сюда пришел? - К Тараму обращалась одна из последних голов в ряду. Холеное лицо с ухоженной щетиной на щеках, лысый череп и изящные очки на переносице. Подвижное лицо то и дело корчило какие-то непонятные гримасы лихо загибая бесцветные брови то над одним, то над вторым глазом.
   - Я не... - Тарам мучительно пытался вспомнить, как и зачем он здесь оказался. - Я не знаю.
   - Понятно ли тебе что ты последняя тварь? Все что ты себе думал до этого, все это просто детский лепет, только утяжеляющий твою вину. Понятно ли тебе это?
   Тарам обреченно кивнул.
   - И зная все это, ты осмелился прийти сюда и что-то там лепетать о своих оправданиях, отвлекая уважаемых и взрослых людей?
   Тарам стоял понурившись, размазывая по щекам слезы.
   - Пшел вон отсюда, надеюсь ханы не пощадят тебя.
   Не чуя под собой ног и плохо соображая Тарам поплелся к выходу. У самой двери он остановился и повернулся. На него смотрели сотни ненавидящих его глаз и не было никого, кто бы пожалел его. Обреченно вздохнув Тарам навалился на дверь и вышел из зала.
   За дверью была пустота, прохладный воздух и полное одиночество. Плохо соображая Тарам запер за собой дверь и медленно опустился на пол. Он не чувствовал ничего кроме полного опустошения. Думать не было никаких сил.
   Чего он хотел, на что надеялся? Зачем отправился сюда, имея какую-то надежду на то, что его выслушают и поймут? Но это смешно, и теперь он это отчетливо понимал. На самом деле он был кругом виноват еще с самого рождения, и отрицать это было бы глупо.
   Ханы велики и могучи. Они вершат великие, непонятные простому человеку дела. На них держится все мироустройство. И какое им дело до какого-то там Тарама, старосты сто второй деревни, вора и негодяя? Какие могут быть старосты в решении проблем державы, вопросах войны и мира, жизни и смерти, правды и лжи? Тарам усомнился в самих устоях мира, заблуждался давно и целенаправленно. Вот как становятся врагами, участь которых незавидна.
   Собрав последние силы, он поднялся и прихрамывая поплелся к огромной резной двери за которой находились хоромы великого хана Ясноокого.
   За дверьми его ждало огромное светлое помещение. После всех путешествий по полутемным залам стало больно глазам, Тарам зажмурился. Великолепие убранства поражало. Везде было золото. Огромные изящные статуи, изображавшие невиданных зверей, многочисленные массивные колонны, прозрачные витрины за которыми находилось еще больше золота.
   В отдалении на высоком пьедестале из золота украшенном великолепной резьбой стоял огромный стол. Стол был такой величины, что заполнил бы собой всю избу Тарама, не оставив свободного места.
   За столом восседал сам хан Ясноокий, увидев его Тарам тут же упал на пол.
   Хан был велик, ростом он был выше Тарама на три головы. Размеры его туловища поражали своей необъятностью. На огромной голове его с узким разрезом глаз блистал прекрасный золотой шлем. Одеяния его, выполненные из прекрасно обработанной людяковской кожи, сидели на нем как влитые. Горделивая осанка выдавала в нем хана властительного и непререкаемого, не терпящего никаких возражений и отговорок. Из далека казалось, что от этой мощной фигуры даже исходит сияние.
   Это был могущественный человек, опора стабильности и безопасности державы. В руках ханов была сосредоточена абсолютная власть, ставить под сомнение которую никто не смел.
   Тарам лежал ни жив ни мертв. Он так и не мог привыкнуть к этой ослепительной, блистающей власти. Сейчас он чувствовал себя полным ничтожеством, коим несомненно и являлся.
   Мощный голос хана прогремел как гром откуда-то сверху:
   - Кто таков? По какой надобности?
   - Тарам я, ваше величество, - голос предательски дрожал, губы пересохли, - Староста сто второй деревни.
   Повисла зловещая тишина. Слышно было как поскрипывают при дыхании на хане его кожаные одежды.
   - Как ты посмел сюда явиться, собака! Почему ты еще жив?!
   Страх сковал Тарама и выбил из его горла последние слова. Он лежал просто парализованный страхом и не мог вымолвить даже звука.
   Что-то зашумело, послышались звук отодвигаемого стула и мощные, тяжелые шаги. В следующий миг Тарам ощутил сильный удар железным ботинком по голове, но боли он не почувствовал, страх полностью владел им.
   Голос хана звучал над ним все усиливаясь и переходя в крик:
   - Тварь подметная! Паскуда! Убить меня вздумал?
   Удары градом сыпались на тело Тарама. Попадало по голове шее, по спине и по ногам. Он так и не мог ничего вымолвить, только жалобно скулил и пытался прикрывать голову руками.
   - Сидел там, молчал, все глазками своими моргал! Испортил таких калахов у себя в деревне и в окружающих! На кол тебя! Четвертовать! Распять! Сжечь! Остатки собакам выкинуть!
   Ярость обуяла хана. Бил он беспорядочно руками и ногами и тем что под руку попадется. Бил долго и сосредоточено, при этом выкрикивая самые страшные ругательства на пополам со слюной. Лицо его стало багровым. Золотой шлем съехал с головы хана, а на бритой голове выступили крупные капли пота. На лице Тарама не осталось живого места - одно сплошное кровавое месиво.
   Запыхавшись, хан отступил. С брезгливостью он смотрел на копошащийся на полу и отплевывающийся кровью кусок мяса.
   Тарам беспомощно возился на полу тщетно пытаясь встать, ничего не получалось. Глаза не открывались, рот был заполнен кровью.
   - Ваше... - слова тонули в потоке крови изо рта, четко выговорить не получалось, на пол выпадали выбитые зубы, - Ваше велищество, что же я... Прошу!
   - Просишь ты!? - голос хана стал подозрительно добрым, - А вот сейчас мы тебя на кол то посадим, там и попросишь. Стража!
   Где-то хлопнула дверь, послышались торопливые шаги. Чьи-то руки уверенно подхватили Тарама и оторвали от пола. Стальной голос хана отчеканил:
   - В суд его!
   Услышав эти слова Тарам потерял сознание.
   Очнулся он от того что кто-то вылил на него ведро воды. Все тело болело, каждое движение причиняло боль. Тарам попробовал открыть глаза, получилось с трудом. Один глаз не открывался вовсе, второй приоткрылся наполовину. Во рту стоял металлический привкус крови. Тарам попробовал оглядеться.
   Его худшие опасения подтвердились. Он находился в судебном зале. Огромный зал был заполнен зеваками и прислужниками ханаата. Все с интересом разглядывали Тарама. Кто-то перешептывался, с задних рядов раздавался приглушенный смех.
   Тарама схватили подмышки и попытались поставить на ноги. Боль овладела его телом. Тарам застонал и снова чуть не потерял сознание. Его грубо встряхнули и поставили на колени перед каменной статуей.
   Статуя представляла из себя фигуру человека в полный рост, в судебном одеянии. Выражение высеченного лица было надменным, глаза смотрели куда-то вдаль, казалось изображенный человек просто не может заставить себя смотреть на обвиняемого из-за какой-то сверхъестественной брезгливости. А если бы и посмотрел, то не увидел бы ничего кроме пустого места. Это не было взглядом человека, это был взгляд бездушного инструмента, настроенного своим создателем только лишь для того чтобы карать. Надо было отдать должное тому художнику кто делал это изваяние - судья получился как живой, но в то же время абсолютно и запредельно мертвый.
   По правую руку от Тарама находился хан. Лицо его не выражало никаких эмоций.
   - Очухался? Не падать, стоять перед судьей! - Хан не спеша прохаживался вокруг Тарама, заложив руки за спину. - Ну что же, начнем.
   Тарама качало, из последних сил он пытался удерживать равновесие.
   - Сей смерд обвиняется в том, что замыслил худое против власти и Империи. А именно, будучи старостой своей деревни, он недостаточно ревностно относился к содержанию людяков, являющихся собственностью Империи, что привело к недостаточному приросту количества людяк, а также к их плохому качеству, что в наше время равносильно предательству. Нам также достоверно известно, что преступление это он совершил намеренно со злым умыслом.
   Тарама мутило, в голове стоял звон. Несмотря на это он попытался оправдаться. В высокой смертности людяков виноват вовсе не он. Уже который год стояла засушливая погода, почва совсем высохла. Людяки голодали и давали все меньше араччи. Но несмотря на эту засуху закупочные цены на араччи не повышались ханаатом, а наоборот, понижались. У деревни был все меньший доход, и они просто не могли закупить достаточно ткани для одежды, не говоря уже о материале для сараев. Людяки спали на улице, простужались и умирали раньше времени.
   Все эти доводы ему высказать не дали. Хан злобно приказал молчать, указав что суд не место для дискуссий. Оборвав Тарама, хан продолжил:
   - Также допустил подкуп размещенных в подчиненной ему деревне калахов в результате чего те плохо выполняли свои обязанности, дисциплина у них разлагалась, и они заразили этим калахов во всех окружных деревнях. После этого ханаату пришлось менять практически всех калахов в округе.
   Вокруг все зашептались. Так вот откуда пошла вся эта свистопляска с калахами. Уже давно ходили слухи о том, что калахи на местах полностью не выполняли своих обязанностей. Закрывали глаза на нарушения законов, дружили с людьми, брали взятки. В зале одобрительно закивали головами, наконец власти взялись наводить порядок.
   - И самое главное, - голос хана стал зловещим, люди в зале замерли, - в деревне этого недостойного находились дети, людские дети от девяти до тринадцати лет, умеющие говорить и о которых он не сообщил вышестоящему начальству.
   В зале воцарилась гробовая тишина. Хуже преступления себе представить было невозможно. Весь уклад жизни этот неверный перевернул вверх дном. Давно не было в их улусе такого преступления.
   Издавна в империи был закон о детях. Если у людей рождались дети (что само по себе случалось довольно редко), то до поры до времени они оставались у родителей. Дальше, если ребенок не разговаривал и был безумен (а таких было большинство), то такого ребенка забирали, растили отдельно и дальше отдавали в людяки. Из таких детей получались людяки производители, приносившие свежую кровь в стадо. Они навсегда оставались среди людяк.
   Если же ребенок начинал говорить, то родители обязаны были с трех лет отдавать такого ребенка в ханаат, где определяли его возможности и область применения. Из таких детей получались обычные люди, богогляды, старосты, прислужники ханаата.
   Главным же условием закона о детях было полное и безусловное отделение детей от родителей. Дети не знали своих родителей, а родители не знали судьбы своих детей. Закон свято чтили, ведь именно в нем был оберег от бунтов - самого страшного преступления на свете. Закон о детях создавал ту базу, на которой стояла абсолютная власть Империи. И по-другому быть не могло.
   Мало кто осмеливался нарушать этот закон. Но если же кто-то нарушал, то участь такого несчастного была незавидной.
   Тарам опустил голову. Судьба его была предрешена. Тут возразить ему было нечего. Это было страшное преступление, с которым он жил. Много бессонных ночей он провел, представляя себе момент, когда его преступление откроется.
   Он прекрасно понимал, что совершает преступление, но ничего поделать с собой не мог. Сатори была единственным ребенком, его единственной радостью. Сначала он этого даже не понимал, относился к рождению ребенка с прохладой и особого значения этому не предавал. Он не помнил своих родителей, его еще ребенком распределили в сто вторую деревню. Что такое родительские чувства, родственные чувства, он не понимал и не представлял. У него была жена, но с ней он жил потому что обязан был по закону. Жены должны были быть у всех здоровых мужчин, кроме богоглядов. С женой он удовлетворял свои физиологические потребности и относился к ней больше как к своему имуществу. Лучше, чем к людякам, но все же.
   Поэтому, когда родилась Сатори, а тогда у нее еще не было имени, Тарам отнесся к этому с удивлением, но не более того.
   Девочка залопотала очень рано, неожиданно для всех. Она забавно коверкала слова и смотрела на Тарама своими умными глазами.
   Тогда Тарам сразу и не понял, а когда понял, то ужаснулся - он не мог жить без своей дочери. Он занимался своими делами, а думал только о том, как вернется домой и там будет его Сатори. Все мысли его были заняты дочерью. Тарам удивлялся себе, но успокаивал себя тем, что такое бывает у каждого и со временем это чувство привязанности пройдет. Мать Сатори тайком проявляла чувства к ребенку, но при Тараме она вела себя холодно и надменно. Поговорить они не решались потому что не привыкли к такому.
   Время шло, Сатори исполнилось три года и пора было отдавать ее в ханаат. Впервые Тарам испытывал такое ощущение тяжести и горя, ранее с ним такого не было. Он готов был переносить истязания и физическую боль, но такое ощущение тоски было практически непосильно для него.
   Он долго собирался, придумывал себе какие-то неотложные дела, откладывал момент, когда поведет Сатори в улус со дня на день. И чем дольше он тянул, тем тоскливее ему становилось.
   Соседи поглядывали на Тарама с недоумением, а Танакан - предводитель калахов становился все мрачней и неразговорчивей.
   Дальше откладывать было просто опасно для жизни, и в один день Тарам собрался сам, закутал дочку в теплые вещи взял ее на руки и пошел в улус.
   Дорогой Сатори много щебетала, все спрашивала и на все показывала своими маленькими пальчиками, для нее это было первое и очень увлекательное путешествие. Она познавала мир и искренне радовалась этому путешествию.
   Тарам же шел и не мог сдерживать слез. Слезы текли из его глаз, и он их не вытирал. Когда Сатори это увидела она начала спрашивать почему папочка плачет и что у него болит. Тарам не отвечал тогда она стала вытирать его слезы своими ручками. От этого становилось еще тяжелее. Теперь он не мог представить себя без нее.
   И Тарам дошел до улуса. И в мертвенной уверенности собирался идти в ханаат. Там всего лишь надо было отдать ребенка на крыльце прислужнику и, не оборачиваясь, уйти.
   Тарам не смог этого сделать. Он бежал из улуса изо всех сил, не разбирая дороги. Бежал ночью, а днем пережидал, если бы его увидели посторонние, то возникло бы много вопросов. Он готов был на все, на вечные скитания, на смертную казнь, на любые лишения только бы чувствовать это тепло, эти маленькие детские ручки на своей шее.
   Вернулся он в деревню ночью, когда все спали.
   Только Богу было известно, что пережил Тарам в последующем. Сколько араччи ушло на подкуп калахов, и не только араччи. Танакан - предводитель стражи ясно дал понять, что для откупа ему необходима и жена Тарама. Но теперь Тарам знал, что любые вопросы со стражей можно решить.
   Сатори была первым ребенком в их деревне, за ней последовали и другие, соседи Тарама оставляли детей у себя, а калахи закрывали на это глаза. Тарам с удивлением наблюдал, как разрастается детская стайка в деревне, и все дети как на подбор начинали разговаривать очень рано, немых детей не было! Это было крайне удивительным явлением. Чем больше люди опекали своих детей, тем умнее они становились.
   Но подспудный страх жил где-то в глубине души. Тарам прекрасно понимал что продолжаться вечно эта ситуация не может. И теперь он стоял на коленях, поникший возле каменной статуи судьи в полный рост, а хан Ясноокий прохаживался неспешно вокруг, изливая на его голову проклятья.
   - Таким образом, сей смерд совершил тягчайшие преступления против основ нашей благословенной империи!
   Люди в зале начали переговариваться. Кто-то шептался, кто-то говорил в полный голос. Все сходились во мнении, что перед ними явный преступник, не заслуживающий снисхождения. Хан был доволен собой. Было видно, что вести такие процессы, красоваться перед людьми, ему нравилось.
   - Но! - Хан поднял вверх указательный палец, в зале моментально повисла тишина. - Опираясь на священные законы нашей благословенной страны, и у такого мерзкого человека есть право на защиту.
   В зале снова зашептались, а Тарам с надеждой посмотрел на хана.
   - Перед тобой, смерд, судья. Он и только он сможет вынести тебе приговор! Он неподкупен и принципиален. И у тебя есть шанс!
   Пафос в голосе хана зашкаливал, люди перестали шептаться и с интересом наблюдали за происходящим.
   - Согласно закону империи у тебя есть три попытки, ничтожество. Бейся головой о стопы сего каменного вершителя твоей судьбы. И если в камне появится хоть одна трещина ты, смерд, будешь прощен, если этого не будет, то судья вынесет тебе приговор!
   В зале суда висела мертвая тишина, не было слышно ни звука. Тарам опустил глаза к ногам каменного судьи. Маленькая надежда закралась в его мозг. А вдруг? Существуют же придания, что судьи эти выполнены из необычного камня, и если человек чист душой и помыслами, то после ударов головой появляется трещины. Вдруг это правда? Другого выхода для себя Тарам не видел.
   Собравшись с силами и как можно дальше отклонившись, Тарам ударил головой по твердому камню. От боли потемнело в глазах. В зале ахнули. Люди только что осуждавшие Тарама вытягивали шеи пытаясь разглядеть трещины в месте удара.
   Хан нагнулся и стал разглядывать судью, выпрямившись, он громко произнес:
   - Довод отклоняется. Осталось два удара!
   Злость заволокла Тараму глаза. После первого удара он все понял. Никаких трещин не будет. Это обычный камень и ничего более. Хотите зрелища, получите.
   Изо всех сил Тарам снова ударился головой о камень. В глазах снова потемнело, а по лбу потекла тонкая струйка крови.
   - Довод отклоняется! Последний удар!
   Взвыв от боли и безысходности, от унижения с страха Тарам из последних сил отчаянно бросился головой на камень. От страшного удара он потерял сознание.
   В чувство его привели довольно быстро. Тело ныло от побоев, голова раскалывалась, все лицо его было в крови.
   - Последний довод отклонен! Судья выносит приговор.
   Хан подошел к высеченному на камне изваянию судьи. Постояв секунду, он круто развернулся на каблуках и громогласно произнес:
   - Доводы, которые это ничтожество привело в свою защиту, судья отметает как не заслуживающие доверия. А посему, сей смерд признан виновным, и он приговаривается судом к смертной казни путем сажания на кол.
   В зале заговорили все разом, гневно кричали и улюлюкали, кто-то пытался доплюнуть до Тарама.
   Уже спокойнее и без прежнего пафоса довольным голосом хан произнес:
   - Приговор привести в исполнение сегодня. Судебный процесс окончен.
   С важным видом, заложив руки за спину, хан неспешно проследовал из зала. За ним под руки калахи волочили Тарама.
   Услышав приговор, Тарам окончательно осознал, что его жизни пришел конец. И неожиданно ему стало очень жаль себя. Как же так получалось, почему он должен был умереть именно сегодня. Это было очень несправедливо. Ноги не слушались его, а в голове, где-то очень отдаленно свербела мысль о том, что не все кончено, выход еще есть. Наконец Тарама осенило.
   - Ваше величество!!! Последний довод! Лично для вас!
   Процессия остановилась за обратной стороной статуи судьи. Тарам лихорадочно хлопал руками себя по бокам и животу, он никак не мог найти запрятанную араччи.
  
  
   Время шло. Хан стал подавать признаки жизни. Его трясло, слюна текла по лицу. Он пытался открыть глаза и не мог. Издавая невнятные звуки, хан перевалился со спины на бок. Золотой шлем с металлическим лязгом упал с его головы и покатился по полу. К хану кинулись калахи, подхватили его под руки и попытались поднять.
   Долгое время хан не мог произнести ничего внятного. Его рвало на статую судьи, несколько раз он опорожнился туда же. Самостоятельно стоять он тоже не мог. Калахи держали его под руки и завистливо всматривались в лицо хана. Спустя какое-то время дар речи вернулся к нему.
   - Хороший араччи, - взгляд хана бесцельно блуждал ни на чем не останавливаясь, его все еще мутило, - что ж ты сволочь, сразу не сказал.
   Тарам стоял на коленях с преданно опущенной головой. Он чувствовал, что жизнь возвращается к нему. Как только хан увидел араччи глаза его вспыхнули хищным блеском. Видно было, что он уже давно находился без араччи. На простых людей араччи не действовала, но на всех власть имущих начиная от калахов араччи был как наркотик.
   - Только для вас лично, ваше величество. Ни для кого больше, никогда. Надеясь только на ваше снисхождение.
   Хан наконец сфокусировал взгляд на Тараме. По лицу его сквозь слюни расползлась глупая улыбка. Он попытался пригрозить Тараму пальцем, но у него этого не получилось. Хан едва не упал - спасли калахи, поддерживающие его под локти.
   - Так вот ты, какой... Хитрый, м? Ну, проси чего там у тебя.
   - Жизни прошу. О, великий хан Ясноокий. Для себя и дочери своей. Более ничего. Проявите свое снисхождение.
   - Ух, ух, хорошо. - Хан снова опорожнился на статую судьи, - Ух и араччи.
   Он никак не мог натянуть штаны. Его качало и трясло. Одной рукой он пытался натянуть штаны, а другой грозил Тараму кулаком.
   - Хитрец, обмануть решил хана любимого, а? Думаешь, хан араччи получил и все, можно просить невозможного. Какой хитрый староста.
   Хан продолжал глупо улыбаться. Справившись со штанами, он распрямился и попытался сделать грозный вид. Получалось плохо, стоять прямо он не мог.
   - Ну, ничего у тебя не получится, хитрый ты староста. Нет твоей деревни, и ни детей и никого, - хан вдруг заржал во весь голос - А детишек твоих того... За гору!
   Приступ неудержимого смеха терзал хана, он все не мог остановиться.
   - Думал что он самый хитрый староста! Хотел всех обмануть, да ума то и не хватило. Отдал бы ребенка мне, дал бы араччи, устроил бы я ее к себе наложницей. Эх ты. Ну что, нужна теперь тебе твоя жизнь?
   Хана от смеха выворачивало. Начали смеяться и калахи. Тарам почувствовал, как у него холодеет кровь в жилах. Эта новость была страшнее всего, что он пережил за сегодня. Ни одной мысли не было у него в голове.
   Отсмеявшись, хан вытер выступившие на глаза слезы.
   - Ну, смотри, староста, суд посовещался и принял решение. Двадцать ударов бичом тебе и живи себе дальше. Только не староста ты теперь. И еще раз ко мне на глаза попадешь, убью.
   Хан пошатываясь вышел из зала довольно улыбаясь и пошатываясь. Подбежали калахи и поволокли Тарама куда-то.
  
  
   Тарам брел по улусу, плохо разбирая дорогу. В голове все перемешалось, тело ныло от боли, по спине из глубоких ран лилась кровь. Он удивлялся тому, что все еще жив, но не знал, что с этим делать. Будущее было настолько черным, что смерть была, возможно, не самым плохим выходом для него.
   Улус Тарам покинул ночью. Он не чувствовал ни усталости ни голода. Полное опустошение заменило ему сознание.
   Слова хана набатом звучали в его голове. За гору, за гору. Его жизнь, его чувства оборвались на этих словах. За гору забирали детей и особо провинившихся.
   Когда Тарам был еще молод, он видел, как забирают за гору. Тогда у них в деревни был совсем другой богогляд. Это был странный человек, который говорил странное. Слушать его все боялись, но все же тайком слушали. Он говорил о каких-то чудных временах предков, когда по приданиям все были равны друг другу и не было ни людяк, ни ханаатов. Представить такое в здравом уме было совершенно невозможно. И все же говорил он так убедительно, так красочно описывал мир предков, что невольно от услышанного открывались рты.
   Это были странные рассказы, может быть даже опасные. За глаза его называли сказочником и старались с ним лишний раз не связываться. Но все же рассказы его слушали, для местной жизни это было единственное развлечение. Но однажды все закончилось. Богогляд исчез.
   В тот день когда он исчез на их деревню налетела буря. Это была страшная, не виданная до сих пор буря. Небо потемнело, сверкали молнии. Поднялся страшный ветер. Люди бежали в свои дома, людяки со страшным криком падали на землю и старались в нее зарыться.
   Тарам, не помня себя от страха, не успел добежать до дома и упал на улице возле забора. Ему казалось, что ветер вот-вот оторвет его от земли и унесет вдаль.
   И тогда из черных небес появились стальные птицы, их было две. Тарам никогда таких раньше не видел. Во вспышках молний переливались стальные бока птиц. Они были огромны, величиной с дом. На их хищных мордах блестели черные глаза. У них были какие-то маленькие, непропорциональные крылья по бокам, зато сверху с бешеной скоростью крутилось что-то невообразимое, но плохо различимое.
   Позже Тарам мог поклясться, что, когда появились эти птицы, вокруг воцарилась непроницаемая тишина. Во всяком случае, кроме своего сердцебиения Тарам ничего не слышал.
   В полной тишине стальные птицы кружили над деревней. Тарам от страха себя не помнил. Наконец, они сели возле дома богогляда поднимая тучи пыли и мусора.
   Когда пыль рассеялась, Тарам увидел, что из чрева птиц выпрыгивают люди в черных блестящих одеяниях. На головах у них были такие же шлемы с непрозрачными забралами.
   Что происходило дальше, Тарам видел плохо. Когда птицы вновь взмыли в воздух и исчезли, буря прекратилась также быстро, как и началась.
   Долго они не решались зайти в дом богогляда. А когда все-таки решились то не нашли там ничего. В доме было абсолютно пусто. Позже калахи сказали, что богогляд был матерым преступником и замышлял что-то плохое против ханаата, и его забрали за гору. И всем еще повезло, что забрали только богогляда, могли забрать всех. Больше богогляда никто и никогда не видел.
   Что происходило за горой никто не знал, даже калахи. Существовало множество легенд и баек, страшных и загадочных, но это были всего лишь домыслы и слухи. Одно было ясно, оттуда еще никто и никогда не возвращался. Для Тарама слова "за гору" означали только смерть. Смерть единственного человека, которого он любил больше чем себя.
   Черные и безрадостные мысли терзали Тарама. Он не смотрел вокруг, ноги сами принесли его к деревне.
   Ранний рассвет неуверенно освещал обширное поле. В воздухе ясно чувствовался запах горелого дерева. Вокруг царила непроницаемая, неживая тишина. Тарам не увидел привычных силуэтов домов и сараев, ничего толком не разглядев, он все уже хорошо себе представлял.
   Деревню выжгли. Дотла. Не осталось никаких строений, ничего, кроме тонкого слоя белого пепла засеявшего целое поле. Не было никого, ни людей, ни людяк.
   Шаркая ногами и поднимая за собой тучи пыли и пепла Тарам брел по тому, что совсем недавно было его деревней. Странное чувство наполнило его, черное острое горе как будто притупилось, отползло куда-то на задворки сознания. Вместо горя появилась отчаянная, даже какая-то веселая злость.
   Снова почему-то вспомнился старый богогляд, которого забрали за гору. Он, конечно, рассказывал много небылиц, подумать только, люди летали на небо, а людяк не было! Мол, людяки произошли от людей в результате болезней и планомерного оболванивания. Такое невозможно было даже представить себе. И в его выдуманном мире не было ханаатов, и все люди были равны. Послушав такое люди крутили пальцами у виска, описанный богоглядом мир не мог существовать в принципе, как без ханаатов, без управления, да еще и без людяк?
   Однажды, когда у богогляда собрались только молодежь, после обсуждения насущных дел, богогляд сделал хитрые глаза и рассказал совсем уж невероятное.
   По его словам выходило, что эти загадочные предки не исчезли совсем. Большинство из них поглотили бесчисленные смертоносные войны, постоянно тлеющие в мире предков. Но некоторые из них остались, самые могущественные и богатые. Они жили и поныне, окруженные магическими барьерами так, что простые смертные не могли бы их увидеть никогда. Где-то этих предков осталось меньше, где-то больше. У них был свой мир, где сохранились их достижения в науке и технике, оттуда якобы они управляли нашим миром, в том числе и через ханааты. Дело в том, что страдали они невиданными болезнями и им постоянно нужны были жизни обычных людей и араччи, производимая людяками. Из араччи они делали какое-то снадобье, которое позволяло им жить вечно. А больше всего на свете эти предки-боги боялись, что люди вспомнят старый мир и свергнут их власть и вновь станут свободными.
   Тарам вспомнил что тогда, после этого рассказа молодежь расходилась от богогляда в приподнятом настроении. Все смеялись и говорили, что у богогляда совсем заболела голова, надо же такое придумать! Рассказанное богоглядом не лезло ни в какие рамки. Даже обсуждать такое не имело смысла, это был бред душевно больного человека.
   Вечером, после этого рассказа, богогляда забрали за гору. Тарам был единственным свидетелем этого. Увиденное было настолько невероятным, что он не осмелился никому этого рассказывать.
   После этого Тарам много думал. Конечно, богогляд был тем еще сказочником. За его слова можно было его сечь, забрать в ханаат, посадить на кол наконец. Но забирать за гору? И кто, в конце концов, прилетал за ним на диковинных стальных птицах? Уж ни те ли предки-боги?
   Если это так, значит, в словах богогляда была правда, предки-боги существуют. А если они существуют, значит, в остальном богогляд был прав. И мир может существовать без улусов с ненавистными ханаатами, и люди могут быть равны друг с другом, и хану можно противоречить и не быть за это посаженным на кол?
   От таких предположений кружилась голова, и не хотелось верить даже себе.
   Сейчас Тарам стоял на пепелище своей деревни и невиданная злость заполнила его. Теперь он верил себе и богогляду. У него забрали самое дорогое - дочь. У него забрали жизнь. Его оставили в живых только лишь, чтобы продлить его муки. Но он уже не был обычным человеком, он слишком много знал и видел. Вся его жизнь была сплошной несправедливостью, и видит бог, хан, и те, кто им управляют, они еще сильно пожалеют о том, что оставили Тарама в живых. Предки-боги существуют и боятся за свою власть? Что же, теперь они боятся не зря.
   Сколько у Тарама шансов стать хотя бы малой проблемой для устройства этого мира? Сможет ли он выстоять хотя бы мгновение против предков-богов с их оружием и знаниями? Все эти вопросы только забавляли Тарама и усиливали его веселую, безрассудную злость. Он не знал ответов на эти вопросы, но он знал с чего надо начинать. Хан и те, кто им руководи, лишили Тарама смысла жизни, но они же, явно этого не подозревая, дали ему новый смысл и новые чувства. Больше всего сейчас он хотел увидеть ненавистный ханаат в ревущем, все очищающем огне.
   Тарам огляделся, ему предстояла долгая дорога, и для начала необходимо было найти хорошую дубину.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"