Косолапов Н.В. : другие произведения.

Прядь первая. Кузнец

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Первая прядь (еще пишется) из пяти планируемых. Люди, драконы, Высокая Школа, таинственные дети, их поиск и приключения...

  Кап. Кап. Кап-кап. Буль. Едва слышная капель лишь подчеркивала тишину и огромность пещеры. И глупость поступка.
  Ой, дура-дура, что ж ты натворила? Родителей порадовать захотела. Внучку им родить решила. Думала - обрадуются. А оно вон как вышло.
  Слишком долго жила в отрыве от рода. И успела позабыть его законы. А может, размечалась, что если она сумела понять и принять чужие правила - то и все остальные их тоже приняли. А может - просто с детства вбитое, что рожать положено в кругу семьи...
  Да какая разница, по какой причине совершена глупость - ведь это нисколько не уменьшает её последствий...
  Закон Чистоты прост: оба родителя должны быть из племени. Иначе - с высокой скалы на острые камни. Ибо сказано в Каноне Чистых Самахи: 'Ши-саар умен, но слаб; ис-сахир силен, но глуп; только чистый ши-исса силен без глупости и умен без слабости'.
  Дура, ой, дура. На что надеялась? Что родители переступят Закон ради той, которая сбежала от них при первой же возможности? Права сестра - раз уж сбежала, то возвращаться не стоит. Но сестра далеко, а она здесь, в пустой пещере - родичи ушли, не оставив никого на страже, ибо лучшие сторожа - зима снаружи и беззащитный комочек в руках. Который дороже всего на свете: потому что её, кровь от крови, плоть от плоти; и потому что единственное, что осталось от Него. Единственного на свете, рядом с кем ей было уютно. Как часто она сидела, чуть откинувшись назад, в кольце его сильных рук - и чувствовала себя настоящей. На правильном месте.
  Если бы Он был сейчас с ней... Он ведь так и не узнал...
  Маленький комочек пошевелился, гукнул и тихонько захныкал. От этих звуков все заботы и печали о себе куда-то подевались, оттесненные испугом и тревогой о чаде. Отчего плачет? Есть хочет? Прижала неловко? Пеленки намочил? Испуган? Что? Почему? Как?
  После суматошного распеленывания, осмотра, ощупывания, кормления ребенок ненадолго поутих, но вскоре опять начал недовольно попискивать.
  Осталось последнее средство: осторожно пристроив крохотное тельце на сгибе левой руки и поддерживая её правой, начать укачивать этот беспокойный комочек счастья. Бормоча под нос любые слова, что придут на ум, ибо ни одной колыбельной так и не довелось выучить...
  Мерное покачивание, тихое воркование и довольное сопение успокоившегося дитя навевали дремоту.
  - Я всегда с тобой... - то ли эхо памяти, то ли ... И - тепло ладоней на плечах. - Я всегда с тобой, Ящерка...
  Комок в горле. И слезы в глазах. И боязнь шевельнуться. Сон? Явь? Не важно. Продлись, мгновение...
  Хочется крикнуть: 'У нас, у тебя - дочь родилась! Смотри, какая она красивая! Смотри, пока есть возможность! Ведь завтра её убьют!'
  Хочется спрятаться у Него на груди от всех, и чтобы все эти долгие месяцы оказались простым кошмаром.
  Хочется...
  Головешка в костре громко щёлкнула, обрывая сладкие грёзы. Полутёмная пещера, костерок, сладко сопящий комочек на руках. За спиной - пустота. Помощи ждать не от кого. Выхода - нет. Нет выхода. И - эхом в ушах: "Запомни, Ящерка, безвыходных положений нет; даже если тебя проглотил дракон, у тебя есть как минимум два выхода - опасный и грязный". Тогда её очень насмешила эта поговорка. А сейчас... Сейчас у нее и вправду было два выхода. Не один. Первый, грязный - стоять и смотреть завтра, как её дитя сбросят со скалы, и молчать; второй, опасный - бежать в ночь, в мороз, понадеявшись на свои, пусть и не полностью восстановившиеся, силы, на отсутствие погони, да и просто - на удачу.
  Сборы были недолгими: тщательно запеленать, закутать всеми доступными одёжками самый драгоценный на свете сверток, привязать его к себе покрепче, чтобы руки были посвободнее, тихо-тихо прокрасться к выходу пещеры - и стрелой рвануть с горы к лесу, моля всех богов, чтобы никто не заметил...
  
  
  Что может быть лучше, чем кружка черного эля долгим зимним вечером? Пожалуй, только две таких кружки. А еще лучше - три. Вечер-то длинный. А вот четвертую - уже не стоит. Зима - она пьяных не любит.
  - А может, нальешь еще одну, а, Водень? - тоскливо спросил кузнец.
  - Ты, Вакула, пей, да меру знай! - хмуро прогудел кабатчик. - Ночь уж на дворе, ветер вон как воет, метель крутит... - начал было загибать пальцы, да махнул рукой, - пол кружки, не больше!
  Сопьётся кузнец. Как есть сопьётся. Раз уж начал добавку клянчить - уже не горе заливает, а стыд. Стыд того, что горе - в кружке топить пытается... А кто бы на его месте к кружке не обратился?
  Вакула только-только первый пятипяток разменял, а уже - наследника потерял. Тот мертвым родился. Долгие две пятины кузнец пил без просыху, забившись в самый темный угол кабака. Лезть к нему перестали в первый же день - двоих сочувствующих вынесли на руках на свежий воздух приходить в себя и пересчитывать остатки зубов. Третий уполз сам. Лишь Водень мог беспрепятственно подходить к впавшему в пьяную тоску кузнецу. Да и то - только если подходил не с пустыми руками, а с новым кувшином.
  А на одиннадцатый день порог кабака переступила белая как снег Лаиса, поддерживаемая тетушкой Ашей.
  - Где он? - шепотом выкрикнула Лаиса в лицо поспешившего навстречу Воденя. Тот молча подхватил пошатнувшуюся Лаису и повел в угол, к Вакуле. Отвел и удалился вместе с тетушкой Ашей.
  Кузнец уставился на подошедшую тупым красным глазом, потом молча протянул полупустую кружку и промычал: 'Вып'эм з-з-з-нкмстф!', приняв её за очередное хмельное видение.
  Лаиса выхватила у мужа кружку и, выплеснув её наземь, со стуком поставила на стол.
  Вакула вытаращился на жену, потом уставился в пустую кружку, для верности даже потыкал в нее пальцем и от изумления немного протрезвел.
  - Л-лаиса? Ты? Что ты тут дел'аш-шь?
  - Тебя ищу.
  - Но ты же... Тебе же нельзя вставать!
  - А что прикажешь делать, если тебя уже две недели как дома нет?
  - Две недели??? Да я только вчера! - загудел было кузнец в свое оправдание, но осекся. - А как же ты там, без меня-то... А?
  - Тётушка Аша меня выходила.
   Вакула обхватил лапищами свою лохматую голову и глухо застонал.
  - Чего уж тут стонать... - устало сказала женщина. - Пора домой идти...
  Кузнец грузно поднялся, придерживаясь за стол, и, пошатываясь, побрел за женой, низко опустив голову.
  Потом вдруг бухнулся на колени перед тётушкой Ашей и глухо зарыдал, давясь словами.
  - Поплачь, поплачь, оно легче станет, - ласково сказала тётушка, обняв грязного, дурно пахнущего перегаром и немытым телом мужика, ревущего у нее на плече, как малое дитя.
  - Спа... спа... спасибо тебе, тетушка! - сквозь всхлипы произнес Вакула. - Спасибо!
  Старая женщина в ответ лишь молча погладила кузнеца по голове.
  - Ну-ну-ну-ну... поплакал и довольно. - строго сказала тётушка Аша, смаргивая непрошеные слезы. - Домой тебе пора. Домой.
  Повинуясь ласковым подталкиваниям, Вакула поднялся с колен и, пряча лицо, побрел вслед за женщинами.
  После их ухода в кабаке повисло неловкое молчание. Тишину нарушил кабатчик, громко хлопнув в ладоши.
  - Ну что, на сегодня кабак закрыт! Допивайте и проваливайте!
  - А с чего это вдруг? - выкрикнул кто-то. Остальные согласно загудели.
  - А с того, что кузнец у меня безвылазно просидел десять дней! И я день и ночь бдил, следя, чтобы он не натворил бед с перепоя. Ужели я не могу теперь передохнуть? С ног валюсь!
  Кабатчик и вправду выглядел бледным и спавшим с лица. Немного поворчав для вида, завсегдатаи по одному, по двое потянулись к выходу.
  Была и еще одна причина, по которой Водень так спешно закрывал свое заведение - он опасался, что Вакула вернется. А это значит, что деревня потеряет кузнеца. И получит горького пьяницу.
  Но Вакула не пришел - ни сегодня, ни назавтра, ни через три дня... В работу ушел. Много ведь за полмесяца накопилось... Да и надобность в кружке отпала - работа куда лучший лекарь от горя. Полгода кузнец продержался. До самого снега. А потом - пришел.
  Поначалу пол кружки легкого брал, выцеживал за вечер и уходил. А в один вечер Лодур-бондарь хвастаться начал, что его Ловиса (ну чисто свиноматка!) опять забрюхатела - хоть и так уже четверо по лавкам сидят. Кузнец тогда смолчал, но лицом посмурнел и ушел, даже не допив своей полкружки.
  На неделю пропал. Люди говорили - в кузнице безвылазно сидел. Потом - к тетке Аше ходил.
  И вот сейчас - опять пришел. Поздним вечером. Когда в кабаке остались только два или три завсегдатая, да и те - дремлют по углам над недопитыми кружками. Считай - никого. И заказал эля. Черного. Крепкого. Три кружки сразу. Первую кружку глотков шесть пил... Вторую - в три осилил. Третью так вообще - одним глотком осушил. И глаза - как тогда, полгода назад.
  - Э-эй, Водень! Ты там заснул, что ли? Я пить хочу! Наливай скорее! - голос кузнеца вырвал кабатчика из тяжких раздумий. Три кружки без закуси, да еще небось на голодный живот - развезет кого угодно.
  Вакула швырнул пустые кружки одну за другой об стену. Припозднившиеся завсегдатаи бочком-бочком поползли к выходу. Следом за кружкой в стену полетела скамья. Дубовая, прочная, тяжелая. Но все же легче, чем стол.
  Обняв неподъемный стол, кузнец завыл. Потом вдруг хрястнул кулачищами по столу (тот хрустнул, но устоял) и попер прямо на кабатчика. Взял того за грудки и, дыхнув перегаром в лицо, мрачно осведомился:
  - Выпить - дашь?
  - Не дам! - прохрипел Водень, зажмурившись от собственной безрассудной смелости.
  - А ну и не надо! - гаркнул кузнец. От мощного удара грузный кабатчик отлетел шагов на пять и приземлился спиной на не выдержавший такого обращения стол.
  - Я и сам себе возьму! - пробормотал себе под нос кузнец, пробивая кулаком крышку ближайшей бочки. - Пустая! И тут - пусто!
  Наконец, в третьей бочке что-то булькнуло.
  - О, эль! - вырвав остатки крышки, Вакула огляделся в поисках посудины для питья, уцепил какой-то ковшик объемом кружки на две, зачерпнул полный и жадно выпил. Затем зачерпнул еще, помедлил, и, подойдя к затихшему кабатчику, щедро плеснул тому в лицо. Потом подхватил слабо булькающее тело и перетащил к бочке. Усадил, сунул под нос вновь наполненный ковш и сурово вопросил:
  - Пить - будешь?
  - Буду! - испуганно булькнул Водень.
  - Ну так пей! До дна, до дна!
  Кабатчик послушно осушил ковш своего лучшего эля и громко икнул, мгновенно захмелев не хуже кузнеца.
  - Вот скажи мне, Водень, у тебя дети - есть?
  - Н-н-нету!
  - И у меня нету. Выпьем? - кузнец наполнил ковш и задумался, решая, как бы им с кабатчиком выпить - чтобы непременно вместе.
  Водень, видя такое затруднение, на мгновение задумался, а потом его осенило и он, с торжествующим "О!" протянул своему лучшему другу кузнецу кружку.
  Благодарно кивнув, Вакула зачерпнул эля и передал кружку обратно. Потом вдруг погрозил пальцем и спросил: - А у тебя точно - детей нет?
  - Т-точно, ик! Клянусь чешуёй Рыбы!
  - И у меня - нет! Выпьем?
   Кабатчик лишь согласно кивнул. По такому поводу необходимо выпить.
  Вновь наполнив сосуды элем, Вакула продолжил спрашивать:
  - А вот почему, дружище Водень, у тебя детей нету? А?
  Кабатчик задумался. И в самом деле - почему у него детей-то нет? Потом его озарило.
  - А все потому, друг мой Вакула, что у меня, - тут кабатчик перешел на шепот, - жены у меня, понимаешь, нету! Только тс-с-с-с! Никому ни слова! - и погрозил в пространство указательным пальцем.
  - А у меня - есть, - грустно ответил кузнец. - А детей - нету. И не будет никогда! - гаркнул он во всю глотку.
  Выпили молча.
  - А ты это, - предложил Водень, - приемыша возьми, во!
  - Приемыша? И где я тебе его возьму?
  - Мне? Зачем мне приемыш?
  - Ну, это, будет кому кабак передать!
  - Да погодь ты с моим кабаком! Мы ж тебе приемыша ищем!
  - Мне?
  - Тебе!
  - Ну хорошо, мне... А где мы его возьмем? - после долгого раздумья спросил кузнец.
  Водень огляделся. Будущих преемников кузнеца вокруг что-то не наблюдалось.
  - Ну, - кабатчик заглянул в кружку, но там тоже было пусто, - найдем где-нибудь. Сироту какого-нибудь, а? - и протянул кружку кузнецу.
  - Сироту? - пробурчал Вакула, наполняя кружку из почти опустевшего бочонка, - можно и сироту... А где они водятся?
  Кабатчик вытаращился на кузнеца.
  - Кто?
  - Ну эти, как их там... Сироты, во!
  - Они не водятся! Они получаются. Когда мамка с папкой помирают.
  Кузнец тяжко задумался, шумно сопя через нос.
  - А скажи-ка мне, др'жище Воднь! Вот у тебя папка с мамкой есть? Нет? А пчему? Померли? И у мня тоже нет... А значит что? Значит - мы с тобой - сироты! Вот! Выпьем?
  Выпили. Разлили остатки из бочонка.
  - Хошь быть моим приемышем, Водень? А? Чего молчишь? Ты чего молчиишь, Водень? - кузнец потряс поникшего Воденя за плечо, но тот лишь невнятно сказал "несу, несу" и, повалившись на бок, захрапел.
  - Этому больше не наливать, - глубокомысленно заметил кузнец и огляделся в поисках того, с кем бы можно было выпить. Как назло - никого.
  - Ну, я т'да пщ-щ-щ, п-щ-щ-щ-щ... С'ди з-зсь, ник'да не 'хди, п'нял? И не трогай мой эль! - обратился кузнец к Воденю, но тот никак не откликнулся. - Щщасвирнус!
  Кузнец поднялся на нетвердых ногах и, придерживая кабак за столы и стены, чтобы тот не так шатался, направился в сторону выхода.
  Вывалился в дверь - и пара пригоршней снега в лицо слегка его протрезвила, достаточно, чтобы понять, что это не чьи-то проделки, а всего лишь ветер и снег.
  Кое-как запахнув на себе овчинный тулуп и прикрывая ладонью лицо от злого снега, Вакула зашагал куда-то в ночи. Вдруг остановился, потоптался-покрутился на месте, как человек, забывший, куда и зачем идёт.
  - А! Сироту искать! - огрел себя по лбу кузнец. - А где его искать, Водень? - Но Водень не отозвался. Тут кузнец вспомнил, что тот спит себе в теплом кабаке, покуда он, Вакула, идет наперекор снегу и ветру.
  - Нет чтобы друга проводить - специально же напился до беспамятства! Э, ну его Саламандре под хвост! Я и сам смогу дойти до дома!
  Начисто забыв о первоначальном решении искать сироту и подбадривая себя такими речами, кузнец брел сквозь метель, благо дом его и вправду был недалеко - всего в пяти избах от кабака.
  Холод и снег, бьющий в лицо, достаточно отрезвили кузнеца, так что он почти и не плутал. К тому же дом Вакулы приметный, ни у кого из селян не было такого крыльца: целиком из металла - от конька до ступенек. Его свадебный подарок Лаисе.
  Подняться по ступеням, войти внутрь... Смотреть в глаза Лаисы - и видеть в них нет. Не гнев, не злость, не обиду - лишь грусть, сочувствие и жалость. И оттого чувствовать себя стократ хуже. Уж лучше бы ругалась и скандалила...
  Кузнец решительно тряхнул головой и пошел прочь от дома - за околицу, в лес, к кузне.
  До края села ветер по дружески подталкивал Вакулу в спину, но стоило войти в лес, как тот закружил, завьюжил, налетая на кузнеца со всех сторон разом. А треклятый снег так и норовил залепить глаза, заглушить любой крик и засыпать всякий след.
  Поняв, что уже в пятый раз пробегает мимо одной и той же ели, гигантским шатром раскинувшей свои лапы на пол леса, смирился с очевидным - он заблудился. И это в лесу, где ему каждое дерево знакомо, а уж тем более эта гигантская ель, единственная на весь лес. Это он помнил хорошо, а вот где, в какой части леса была эта ель - отшибло напрочь.
  Вдохнув поглубже колючий воздух, кузнец разразился криком, но он завяз в густых хлопьях снега, неспешно падающих на землю. Оставалось одно - укрыться под еловым шатром и молиться всем Стихиям, что не замерзнет до утра.
  Под елкой было сухо, просторно и даже тепло. Поворочавшись немного, Вакула поплотнее укутался в тулуп и провалился в тяжелый хмельной сон.
  
  И снился Вакуле сон: будто бы спит он в кузнице, а тут вдруг пламя в горне взметнулось до потолка с диким рёвом, взметнулось и тут же опало. А когда проснувшийся (там, во сне) кузнец подбежал к горну, то увидел на углях младенца. Спящего. На горячих углях, как в колыбели. А когда Вакула потянулся к нему, чтобы вытащить - тот открыл глаза и глянул на кузнеца. Большими желто-зелеными глазищами с узкими вертикальными зрачками. Вакула отшатнулся в ужасе - и проснулся.
  Темно. Кое-как ощупав себя и окружающее, вспомнил, где он и как тут оказался. Выполз наружу и долго смывал снегом липкую паутину странного сна. Вдруг замер, прислушиваясь: сквозь пелену снегопада послышался торопливый скрип шагов, чьё-то тяжелое дыхание, и перед кузнецом, почти налетев на него, возникла Она. Сунула в руки сверток (Вакула машинально подхватил его) и сдавленно прохрипела:
  - Сбереги её, всеми Стихиями тебя молю!
  Застыла, настороженно вслушиваясь во тьму всем телом и не смея повернуть головы. Кузнец все стоял, оцепенело смотря в лицо странной гостье, пока та внезапным движением не отбросила его, тяжеленного мужичину, вглубь елового шатра. От удара о твердый ствол в глазах полыхнуло и следом навалилась глухая чернота.
  Очнулся Вакула в душной темноте, с гудящей, как болванка под молотом головой и ноющей спиной. Непослушными руками сдернул с лица шапку - сразу стало легче дышать и вокруг посветлело. Слегка. Постанывая от боли, перекатывающейся по спине от копчика до затылка, пополз туда, где виднелось неясное свечение. Руки наткнулись на что-то мягкое, отозвавшееся недовольным гуканьем. Замер. Даже дышать перестал. Осторожно, будто боясь спугнуть, тронул рукой мягкое. Сверток опять гукнул. Позабыв про боль, кузнец как смог нежно подхватил его на руки и на коленях поспешил на свет. Снаружи было тихо, ясно и лунно. И ни следа таинственной гостьи. Впрочем, даже будь там все истоптано следами, кузнец бы все равно их не заметил бы - все его внимание поглотил гукающий сверток.
  Дрожащими от волнения и холода пальцами Вакула откинул угол тряпицы, в которую был укутан сверток и вгляделся. Почувствовав холодный воздух, маленькое личико сморщилось, раздался тихий чих и существо в свертке распахнуло глазёнки. Обычные, человеческие глазёнки. Кузнец как-то сразу обмяк всем телом, едва не выпустив из рук драгоценный сверток и неожиданно хлюпнул носом. В чувство Вакулу привел повторный чих. "Да что же я тут расселся! Ему же в тепло надо!". Скинул с себя тулуп, закутал неловкими руками, прижал к себе... "А куда идти-то?" - ожгло мыслью. Потоптался, повертел головой, осматриваясь. "Мать честная, Змея Лесная! Да вот же она!" - крыша кузни сияла в лунном свете на другой стороне прогалины. А уж от кузни-то до деревни ноги сами дойдут.
  Не чуя ног - то ли от холода, то ли от радости, кузнец ввалился в сонную темноту собственного дома.
  - Лаиса! Ла-иса! - хриплым то ли с мороза, то ли от волнения голосом позвал Вакула. - Лаиса, вставай!
  Кузнец метался по темной горнице, крепко прижимая к себе сверток, до одури боясь его уронить, стукнуть, но в то же время боясь выпустить из рук - вдруг не сможет найти его в этой тьме?
  Загремела заслонка печи, открыв еще яркие угли, вспыхнула лучина, высветив зев печи и окутанную белым сиянием женскую фигуру.
  - Что ты, неугомонный? Ну-ка, что там у тебя... - и тихое "ах", и шипение упавшей лучины, и мягко осевшее на пол тело. И - глаза на пол-лица. И шепот, срывающийся - то ли от счастья, то ли от страха поверить...
  
  ***
  Всей правды кузнец не сказал никому - даже жене. Да, напился. Да, буянил. Да, пошел в кузницу ночевать. Да, дошел. Да, под дверь подкинули. Кто - не знаю, не видел. Да, обычная девочка - вон, у тётушки Аши спрашивайте - а я больше по металлу знаток!
  А девочка, как и все дети, пачкала пеленки, плакала, когда резались зубки, агукала, ползала - в общем, ничем не отличалась от других. Даже когда начала говорить - первое слово было "мама".
  Но кумушки все равно шушукались. Ох и злоязыкое оно, это бабское племя! Язык без костей, что угодно мелет. Поначалу мололи, что это лесовинья свой приплод кузнецу сплавила - и только когда каждая кумушка ощупала, обнюхала, чуть ли не на зуб опробовала ржаво-рыжие волосёнки на голове девочки, воочию убедившись, что в них нет ни тени прозелени, кривотолкам про лесовинью пришел конец. Но на чужой роток не накинешь платок, и новые слушки-шепотки поползли пуще прежнего: то объявят девчушку оборотнёй, только не решат, какой именно - медвежьей, волчьей, рысьей или еще какой; то начнут судачить, что это кузнец на сторону блудил, вот и доблудился, и ништо, что до ближайшего села дня три ходу, и что в своей деревне приветливых вдовушек немало, знать, с лесной нежитью блудил, а то и вовсе с волчицами-медведицами - эвона сам на медведя как похож! Да и по срокам - самое оно выходит!
  Вобщем, крепко невзлюбило бабье племя Дарёну. Не своя она, не наших кровей. А следом за бабьём и дети: то дразнилками обложат, то в лужу спихнут, а то и сухой коровьей лепехой кинут. А то и свежей не пожалеют.
  Хорошо хоть, мужики не вняли досужим сплетням - и исправно пороли своих чад, коих застукивали за травлей. Да и жёнам старались укорот дать. Ибо не то важно, чейных кровей дитя, а то - к какому кузнецу на поклон за надобностью идти: осерчает Вакула, откажет - у кого тогда нужный в хозяйстве инструмент точить, чинить, делать? В соседнем селе (что в трех днях) своего коваля нету, ближайший - в следующей деревне, в пяти днях, да и тот еле справляется, хоть и сам-третей, с двумя подмастерьями - на три деревни работает.
  Одним словом - не с руки с Вакулой ссориться, никак нельзя. Худо-бедно, долго ли, коротко, но удалось мужам и отцам вложить эту мысль в головы жён и детей. Так то травля сошла на нет. А вот неприязнь, глухая да тайная - лишь усилилась. И заказы кузнецу - так и посыпались. Все как с цепи сорвались. Кузнец даже хотел всей семьёй к кузне переселиться, чтобы и работать сподручнее стало, и с травлей не сталкиваться, благо домишко там был, да Лаиса воспротивилась: из своего дома бежать - злоязыким бабам сдаться. А может и чуяла, что недолго ей осталось...
  Как раз на шестую зиму и слегла с грудной горячкой. Всю зиму кузнец безвылазно провел дома, отклоняя все заказы - благо все они были не срочные. Тётушка Аша на пару с травницей, бабкой Лукерьей все ж таки выходили болезную, не дали помереть до весны. А весной горячка сошла на нет. Остался только кашель грудной, глубокий, но редкий. Тревожный.
  А по весне стало уже невмоготу - и селяне слёзно молят, и руки без работы сохнут. Да и Лаиса на поправку пошла. Так что начал Вакула отлучаться - поначалу брал мелкую, быструю работу - подточить там чего или лошадь подковать, а потом осмелел, вновь сутки-трое пропадать в кузнице стал.
  А как зарядили осенние дожди - опять навалилась на Лаису бледная немочь, пуще прежнего.
  Кровохарканье открылось. Несмотря на все старания бабки Лукерьи - не дожила Лаиса до весны.
  И опять по деревне пошли кривотолки - дескать, неспроста около матери каждую зиму вилась, отходить не желала и не заболела, ой, неспроста!
  Поначалу Дарёна целыми днями пряталась в опустелом доме, вылезая из тёмного угла только вечером, когда Вакула приходил домой. А если у него работа срочная была и не приходил сутками - то так и сидела в углу.
  Хорошо хоть вскоре заглянула к Вакуле тётушка Аша... Ух она и ругалась! А когда кузнец попытался возразить, что не может же он работу забросить, ибо некому больше, да и у горна за временем ему не уследить, тётушка долго смотрела на него. Молча. Лучше б ругалась.
  - А почему бы тебе не брать её с собой?
  - Куда? В кузню? Да что ей там делать? Еще покалечится...
  - И не покалечится. И дело себе найдёт. И вообще - почему бы тебе не перебраться жить туда, в кузню? У тебя ведь там и домик есть?
  - Ну... есть. Только я в нём не живу - как кладовку использую. И в нем полно острого, тяжелого и ржавого железа.
  - Зато тогда ты будешь с ней рядом. И не будет этих трещоток, чтоб у них языки поотсыхали.
  Кузнец почти сдался под напором уверенной старухи.
  - Ну а делать она там что будет?
  - Найдет что. Все одно здесь ей не место - загрызут.
  
  ***
  
  Домишко был захламлен. Домишко был ОЧЕНЬ захламлен. И в нем было полно острого, тяжелого и ржавого железа.
  В домике кузнец уже много лет сваливал всякие недоделки, остатки и запаски - перекаленое до хрупкости железо, какие-то полосы затейливо перекрученного металла, обрывки цепей, заготовки серпов, вил и прочей утвари и даже ржавая наковальня.
  Первым делом Вакула строго-настрого запретил Дарёне подходить близко к кузнице. Потом - уходить в лес дальше первых кустиков. А еще - копаться в железках в домике.
  Но зато можно было бегать по всей поляне и забираться на крышу - ведь про неё запрета не было! И еще здесь не было старух с колючими языками и детей с колючими глазами. И папа был рядом - на расстоянии крика. Если что.
  А еще сюда часто приходили совсем незлые дяди - и приносили ей гостинцы. Кто свистульку глиняную, кто дудочку деревянную, кто бусы ягодные. А один принес деревянную кроватку - лучше чем настоящая. Для кукляшки тряпишной, сшитой мамиными руками.
  Так и стали жить - Вакула ковал, благо односельчане, невзирая на шушуканье кумушек, продолжали исправно захаживать в кузницу с заказами, а Дарёна присматривала за домом - и за тем, как работает отец - превращает невзрачные куски металла в блестящие гвозди, тяжелые подковы, острые ножи и прочую утварь.
  А однады осенью и заявила:
  - Я тоже хочу, как ты, кузнецом!
  Поперву кузнец просто отмахнулся от девчоночьей блажи. На второй раз - рассердился, ибо виданное ли дело - девке к наковальне становиться? А на третий - призадумался. С одной стороны, у дочки явный талант - металл она душой чует, огня не боится, да и сама к кузнечному делу тянется; с другой же стороны, чтобы молотом махать, одного умения и таланта мало, нужна еще и недюжинная физическая сила, да и представить, что женщина может быть кузнецом... скорее деревья начнут убегать от топора лесоруба, а змеи - летать по небу!
  Да и тётушка Аша, к которой кузнец обратился за советом (и с тайной надеждой упросить взять Дарёну в ученицы), подлила масла в огонь размышлений: и сама учить отказалась, сославшись на старость и наличие взрослой ученицы, и к другим женщинам в деревне обращаться отсоветовала - не возьмут, не люба Дарёна в деревне. Да и что толку учить тому, к чему душа не лежит? Так что учи, кузнец, чему умеешь. Всё одно не судьба ей в деревне прозябать, а когда Судьба кручена-верчена, узелками да петлями идёт, любые знания, даже самые неуместные, на пользу бывают. А что до всяких премудростей, которые нужно знать каждой женщине с определенного возраста, то на следующую весну, пожалуй, самое время будет. Так что весной, как подсохнет земля, пусть кузнец пришлёт Дарёну погостить у тётушки, и краснеть тут нечего.
  На том и порешили.
  Из деревни кузнец принес горсть семечек, кулёк орешков и пяток колышков.
  Выкопал во дворе небольшую яму, выволок из дома старую наковальню, поставил в яму, присыпал землей, пошатал - села крепко, не ворочается.
  Принес из кузни набор из разных молоточков, молотков, молотов и кувалд, разложил их на припасенной заранее холстине. И выложил на наковальню орех.
  Все было готово к первому уроку.
  - Вот тебе задание - расколоть орех. Какой молот для этого возьмёшь?
  Дарёна задумалась на пару мгновений, потом уверенно сказала:
  - Тяжелый.
  - Ну что ж, бери тяжелый.
  Девчушка мигом уцепилась за самую большую кувалду, хотя пальцы едва-едва смогли обхватить толстую рукоять. Сопя от напряжения, приподняла конец рукояти, но так и не смогла оторвать от земли железную чушку кувалды.
  - Если молот неподъёмен, удара не получится, - прогудел в бороду кузнец, невольно улыбаясь - он во времена своего ученичества делал те же ошибки.
  Послушавшись отца, Дарина оставила бесплодные попытки сдвинуть с места кувалду и взялась за следующий молот, поменьше. Но и его смогла лишь слегка сдвинуть с места. Третий - чуть приподнять. Четвертый - с некоторым усилием - закинуть на плечо. Передохнуть чуть - и, закусив от натуги губу, уронить молот на орех.
  Цзинь-нь-нь-нь, насмешливо пропела наковальня, когда молот ударил её в край, совсем далеко от ореха.
  - Чем тяжелее молот - тем труднее его направлять, - заметил кузнец вполголоса. - Встань на полшага ближе и чуть левее - тогда попадешь.
  Дарина послушно сдвинулась на новое место, с натугой. Но уже более уверенно вскнула молот на плечо, примерилась. Удар! Попала! Расплющив орех в тоненькую лепешку с осколками скорлупы.
  - Получилось! - выдохнула девочка.
  - Получилось, да не то, что надо было, - строго одернул её отец. - Орех надо расколоть, а не расплющить.
  Смахнул ладонью остатки ореха с наковальни, утвердил на ней новый.
  - Тонкую работу тяжелым молотом не сделаешь, - продолжил поучения кузнец. - попробуй теперь легким молоточком.
  Дарёна с облегчением уронила тяжеленный молот в пыль, за что немедля получила крепкую затрещину.
  - Должно с уважением относиться к орудиям своего труда, ибо от них зависит успех работы.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"