Косяков Митя : другие произведения.

Под облаками

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    снова прошу о снисхождении: писал я эту повесть в 16 лет, будучи активным участником ролевого движения

  Под облаками
  
  Вступление
  Эта история началась давным-давно, когда люди были не единственным народом, созерцавшим солнце. На самом деле, началась она еще раньше, но в такую древность не может проникнуть ни память, ни разум вообще.
  Слушайте же историю об истинном спасении мира.
  
  Пролог
   Утро как раз румянило горизонт, и природа сладко тянулась к солнцу, радостно приветствуя наступление нового дня. Так же радостно встречал его и Ксаверий Пухляк - владелец таверны "Добрый прием". Дородный мужчина на склоне лет, но еще хранивший молодецкую прыть, весельчак, готовился к встрече посетителей. Осень постукивала в окно капельками мелкого дождя, а Ксаверий мурлыкал веселую песенку и тщательно протирал столы, расставлял посуду и искал какие-либо упущения, но все было безупречно, как и всегда. Душу хозяина переполняли светлые чувства и готовность расцеловать первого же посетителя.
  В дверь постучали.
  "Забыл снять засов... Да и вообще его давно пора убрать - воров у нас не водится... Кто же это? Рыбаки - на озере, охотники - в лесу, землепашцы - в поле... Видно, странник, устал, небось, скорее открывать!"- все это мигом пронеслось в голове здоровяка, пока он спешил от стойки к дверям.
  Засов полетел наземь, дверь протяжно заскрипела. Конечно, петли давно пора было смазать, но посетители так привыкли к этому скрипу, который звучал как приветствие и приглашение, что уговорили Ксаверия оставить петли в покое.
  Трактирщик отворил дверь и с улыбкой проговорил: "Добро пожаловать",- не успев даже взглянуть на посетителей.
  На пороге стояли двое в военной форме, - плечистые парни.
  Проходите, садитесь, - заторопился Ксаверий, попутно отметив, что форма у них необычная. Камзолы были черные с золотыми тесемками, ботфорты крепкие, видно, тоже не дешевые, да и все остальное их облачение было черным и дорогим. Похоже, что они были высокого ранга, но хозяин все никак не мог припомнить страну, где была бы принята такая форма. В руках оба держали алебарды, а не шпаги, как пристало богатым господам. Гости составили оружие у дверей, а сами прошли и сели за столик. Оба были серьезны, но не напыщенны.
   Вам пива, вина? Может, изволите поесть? - засуетился Ксаверий, увидев новые лица и желая услужить и произвести приятное впечатление. Нет, он не лебезил, просто по натуре своей был альтруистом.
  - Пива, - сказал один из гостей. У него был сильный низкий голос. - И присядь с нами, хозяин, у нас к тебе дело.
  Трактирщик очень удивился и поспешил принести три кружки пива, после чего приготовился слушать.
  - Значит так, хозяин, - начал все тот же солдат, другой больше молчал. - Мы служим великому и милостивому герцогу Малу. От него-то мы к тебе и пришли.
  Ксаверий от удивления разинул рот и сел на стул, но потом снова встал.
  Не сочтите за неучтивость, но я никогда не слыхал о вашем герцоге, - проговорил он.
  Зато герцог о тебе наслышан, и довольно!.. перейдем к делу, - отрезал один из солдат. - Видишь ли, почтеннейший, герцогу Малу угодно купить твой кабак.
   Во-первых, это таверна, а не кабак, - уверенно проговорил Ксаверий, снова садясь на стул, - а во-вторых...
  Постой, трактирщик, - подал, наконец, голос второй, - ты еще не слышал условий.
  Мне неинтересны ваши условия, передайте его светлости...
  Это переполнило чашу терпения молчаливого солдата, он вскочил из-за стола и что есть силы стукнул по столешнице. Кружки полетели на пол.
  Молчать! Никто твой трактир не заберет, бери и читай, холоп!
  Трактирщик обомлел: быть вот так униженным в своем собственном доме, где он считал себя как за каменной стеной. Он разинул рот, уже в который раз плюхнулся на стул и обреченно, будто свой приговор, принялся читать документ, протянутый ему солдатом:
  "Я, нижеподписавшийся, обязуюсь признать формально свой трактир "Добрый прием" собственностью герцога Мала, что выразится в изменении названия трактира на "Дешевый постой" и в принятии ежемесячного финансирования в размере 10 (десяти) золотых частей. Место для подписи".
  Ксаверий читал, разинув рот, он даже принес свечу и изучил написанное еще раз, причем обжегся воском, что вызвало сдавленный смешок обоих гостей. Наконец, хозяин кончил читать и поднял глаза:
  Это как же: я меняю название, и мне за это платить будут?
  Ответом ему был лишь раздраженный кивок, один служивый нетерпеливо сверлил Ксаверия взглядом, а другой, бряцая амуницией, направился к окну. Какое-то время трактирщик сидел и, нахмурив брови, переводил свой взгляд с документа на гостей, а потом, будто его что-то подбросило, с возгласом кинулся из комнаты. Оба солдата удивленно переглянулись и стали прислушиваться к топоту хозяина в за стеной. Ксаверий был довольно-таки образован для этих мест, но особой смекалистостью не отличался. Вскоре он вернулся с письменными принадлежностями, схватил пододвинутый ему солдатом документ и поспешно обмакнул перо в чернильницу. Внезапно распахнулось окно, и осенний ветер протянул руки и подарил этому, наполовину испуганному, наполовину зачарованному человеку пару огненных листьев. Ксаверий так и замер, будто освободившись от колдовства, успев запечатлеть на бумаге лишь скромный крест, букву "икс" - начало его имени. Солдаты забрали бумагу из-под трясущихся рук вдруг резко состарившегося мужчины и галантно распрощались с ним, но плачущий Ксаверий Пухляк уже не слышал ни прощания, ни скрипа двери; так же, как не услышал собственных всхлипов. Не было тут никакого колдовства.
  
  Глава 1.
   О том, как изменилась жизнь.
  Тем же утром кнотт Бант вышел из дому, чтобы набрать воды, благо река была недалеко. Он весело пританцовывал и размахивал над головой ведерком. Природа, конечно же, сияла, и Бант радовался вместе с нею. Некогда парадные, но вследствие некоторых обстоятельств переделанные в походные, ботинки мягко шуршали по траве, еще не успевшей высохнуть и потемнеть, растения брали от земли последнюю долю радости перед долгой и унылой спячкой. Некоторые листья уже опали, но большинство все же держалось на деревьях, выказывая решимость провисеть так еще не один день. Небо, выплакавшееся парой часов раньше, теперь было чистым и безоблачным, и кнотт не мог не заметить этого. Он ценил эту последнюю улыбку мира, обращенную ко всем существам на свете, чтобы те впредь уделяли созерцанию такой красоты побольше времени.
  Бант подошел к реке и опустил в нее ведерко, которое сам умело смастерил из бересты и глины. В реке резвился водяной, непонятно каким образом сюда попавший. Кнотт помахал ему рукой и направился обратно, на этот раз сосредоточенный на своей ноше. Вскоре уж должен был показаться его собственный домик, когда Бант вдруг вспомнил, что припас для водяного пряник. Нельзя было забывать про такую вещь, так что он оставил ведро стоять у протоптанной им же самим тропинки и вприпрыжку заспешил обратно к реке. Водяной прянику обрадовался и предложил Банту немного водорослей на завтрак. Очень приятно позавтракали, кнотты вообще едят все, хотя, конечно, предпочитают что-нибудь сладенькое. Только к полудню Бант, пыхтя, вернулся домой с полным ведерком воды. Он было взялся за ручку двери когда увидел ЭТО на стене. Пальцы его разжались, и вода с готовностью нырнула в землю, наконец освободившись от берестяного плена. Кнотт стоял и смотрел на это, хлопая глазами, смотрел, как на чудо, как на дыхание сказки в его простом, но таящем еще много загадок, мире. Чем-то закрепленный на стене листок белоснежной бумаги трепеал на ветру. Осторожные пальчики Банта протянулись к листку, как бы боясь развеять виденье. Он оказался мягким и очень приятным на ощупь. Кнотт совсем недавно научился читать, но он не спешил нарушать ореол загадочности беленького чуда. Лист был испещрен ровными витиеватыми буквами, показавшимися Банту знакомыми; он еще немного повременил и с наслаждением окунулся в мир чтения, который боготворил.
  Всего кнотт знал только два языка: свой родной, по счастью самый распространенный, и лесной, этому языку его научил старый друг - выходец из лесов. Именно лесным языком и была написана эта записка.
  " Надо же, - подумал Бант, - мне пишут.... Хотели меня с собой взять... Э-эх, а я-то целый день с водяным проболтал!.. Значит на двадцатый день этой луны в трактире "Добрый прием"... Кажется, это писали... Странно.... Какие-то Перушиуиро и Рарамусу монах - совсем незнакомые мне люди, - Бант почесал в затылке и зашел в дом. - Нет, это немыслимо! Чтобы я поехал - даже не поехал, а пошел - невесть куда, в притон какой-то!" Кнотт не на шутку обиделся и в сердцах бросил листок бумаги на стол, потом сел на кровать и задумался. За окном пели цикады, на такой маленький и уютный мир спускались сумерки. Жизнь уже сложилась: дом, сад, роща у реки, приветливые холмы по горизонту, удивительные приключения в прошлом и близящийся приход двух старых друзей. Бант сидел на кровати и чего-то боялся. Он еще не знал, чему противится, но это что - то уже начинало закрадываться в душу, что-то шептало и предательски щекотало в животе. "Прочь!" - подумал кнотт и, решительно раздевшись, лег в кровать - он вовсе не собирался как-либо взаимодействовать с тем ощущением своей неправоты и чего-то еще... впрочем, уже неважно чего: он лег спать и знать ни о чем не знает.
  "Что вечер нанес, то - утро вымело, " - так говорили в народе кноттов, совсем забывая про ночь...
  Бант открыл глаза. Светили звезды. Он лежал в облитой лунным сиянием постели и с ужасом осознавал, что, ложась спать, вовсе не поставил точку: пока он лежал, недвижимый и беззащитный, чувство, которое он так старался подавить, овладело им целиком. Кнотт так еще и не понял, что с ним произошло, но он уже заранее был покорен могучей силе, проснувшейся в нем. Бант встал, вышел из дома и, вздохнув, посмотрел на небо. Теперь он понял, что же с ним происходит. От этого ему тало немного грустно, и, вместе с тем, Бант отчетливо осознал: то, что он делает - правильно. Кнотт смотрел на луну, так как ему необходимо было знать: сколько дней у него в запасе до таинственной встречи в трактире. Луна была совсем еще новая - это была ее пятая ночь.
   На утро от давешней борьбы не осталось и следа: кнотт окончательно решил идти. Два дня он отрядил себе на сборы, десять на поход и два - про запас. Вот и началась суета: Бант достал из-под кровати невесть от кого ему доставшийся вещевой мешок и отправился в лес за провиантом. Пора стояла самая благодатная - ранняя осень: дожди еще не заставляли кнотта просиживать вечера дома, но лес уже был щедр новой красой и всяческой снедью. Бант гулял среди деревьев, любовался торжественной печалью природы, готовящейся к зиме, и пригоршнями отправлял в мешок орехи, ягоды, положил пару огромных шишек. Вернувшись домой под вечер, он сразу лег спать.
  Никаких изменений в душевном состоянии кнотта за ночь не произошло. Весь следующий день моросил дождь, но припасы были собраны, а выходить из дома по повседневным делам не хотелось, пропал даже аппетит. Кнотт стал собирать вещи - свеча, ложка, кружка и прочее полетело в мешок. Сумка оказалась набитой до отказа, и не поместившийся стул пришлось оставить, тогда Бант сел на него и затянул ремни. Нет, он вовсе не волновался, он чувствовал себя, как обреченный на смерть человек, который давно смирился с этим. Кнотт еще долго сидел, уставившись на закрытую дверь, а потом махнул рукой и лег спать очень рано.
  Солнце еще не успело умыться росой, когда Бант покидал свой дом. Он ушел, растворившись в утреннем тумане, оставляя заправленную кровать и табличку над дверью: "Живи, кто хочет. Вернусь не скоро".
  Бант отправился вверх по склону холма, прочь из долины, кряхтя и сгибаясь под тяжестью ноши. Добраться до вершины оказалось делом нелегким, но кнотт сумел проделать этот путь без единой передышки. Зато наверху он с ревом выдохнул, скинул с плеч мешок и устало повалился на траву. Когда дыхание восстановилось, Бант вдруг почувствовал себя легким, как пушинка. Он резво вскочил на ноги, так, будто не было позади тяжкого подъема, а впереди долгого пути. Бант победоносно стоял на вершине и обозревал окрестности. Вокруг было много воздуха, так много, что хотелось вдохнуть изо всех сил, чтобы вобрать его в себя целиком, до последней капельки. С реки дул ветер, который наполнял утомившееся тело новой богатырской силой. Где-то внизу, далеко позади, остались родные места. Бант с опаской взглянул туда, где должен был быть его дом, он боялся, что снова перешагнет через себя, на этот раз в обратную сторону. Но в долине снова шел дождь, все пространство было закрыто серыми тучами. Тогда Бант устремил взгляд дальше - за реку, туда, где гордо и неприступно высилась твердь Больших гор, и, хотя кнотт вскарабкался всего лишь на средней величины холм, ему показалось, что он стоит на вершине самой высокой горы на свете. Теперь Бант стоял на границе мира, совсем не боясь идти дальше.
  Однако пора было двигаться, и кнотт, в последний раз оглянувшись на остающийся позади пейзаж, бодро зашагал вниз по обратному склону холма навстречу неизвестности. Хотя, теперь он уже не ощущал свой поступок подвигом и не боялся предстоявшей дороги. Трудности были еще впереди, родной дом давно пропал из виду, а посередине был Бант и были конкретные задачи, требовавшие выполнения.
  * * *
  Как бы то ни было, человек всегда испытывает подсознательное чувство уважения к лесу; лес можно любить или ненавидеть, но с ним всегда приходится считаться. Одно дело человек, но представьте себе маленького кнотта. Бант перед лесом благоговел, он старался даже мыслью не обидеть это задумчивое существо. Он знал, что леса не надо боятся - надо быть с ним предельно четным, более откровенным, чем с собой. Именно так и обходился Бант с лесом и поэтому вел себя спокойно и даже беспечно: захочет лес - сам выведет и тропинку укажет, не захочет - тут тебе и крышка, а волноваться незачем. Во всем этом кнотт был уверен железно и потому без страха вошел в поджидавшую его чащу.
  А лес был по-осеннему красив. Он куполом накрыл Банта, который без колебаний отдался этому особому миру. Цветовая гамма совсем изменилась: в то время как снаружи преобладали бурые и серые тона, внутри все было иначе. Темные полосы стволов почти терялись в еще не угасшей зелени, кое-где вверху красовались рыжие всполохи уже осенних листьев, внизу, как искры этих самых огней тлели ягоды. Местами в эту картину вкраплялись пятна солнечных лучей и лоскуты неба, которые, казалось, повисли на вершинах елей.
  А Бант все топал с тяжелым мешком за спиной.
  Вокруг стояла особая лесная тишь, та, которая легко принимается за немолчный шум: в разнобой пели птицы, трещали и гудели насекомые, посвистывал ветер, заблудившийся среди деревьев, иногда вступал волк, зовущий товарищей по охоте, или заяц тревожно шевелил траву, о чем-то скрипели стволы и шептала листва. Нет, эти звуки не были похожи на музыку.
  А Бант все топал с тяжелым мешком за спиной.
  Звуки леса чарующе пульсировали в ушах, постепенно превращаясь то ли в шуршание, то ли в шепот. Он приближался, становясь более и более отчетливым: "Идешь... и... воле... я... о... расскажи... о..." Затем шепот, сложенный из тысяч звуков, раздался совсем рядом.
  Что есть лес? - деревья на просторе,
  Я б о нем раздумывать не стал.
  Знаешь, есть такая штука "море",
  Ты о ней случайно не слыхал?
  
  Я из трав и листьев грубо соткан,
  Только кое-где журчит вода.
  Знаешь, есть такая штука "лодка",
  Говорят, без лодки - никуда.
  
  Море не удержит даже глыба,
  Волны хлынут раз и хлынут два...
  А ведь знаешь, есть на свете рыба
  Нету грациозней существа.
  
  Что же ты, мой друг не отвечаешь?
  Знаешь, знаешь, знаешь...
  Бант остановился и сбросил рюкзак с плеч: пора было устраиваться на ночлег. Он умело разложил костер, испек грибов и, с аппетитом поужинав, лег спать. Лес склонился над ним и умиленно загляделся на спящего кнотта.
  
  Глава 2.
  О стихии.
  Этой ночью Банту приснился удивительный сон. В то время, как чуткий лес пытался понять, что же наполняет сознание улыбающегося кнотта, снилось ему вот что:
  Спит он не на земле, под сенью зеленых трав, а в простеньком шалаше из веток. Просыпается он, потому что ночь кончилась. Однако наступило за ней не утро, а заночие - эдакое время, установившееся между ночью и утром. Вылезает Бант из-под веток, а снаружи все облито густым лиловым светом, звезды большие-большие, хоть и не видно их почти. Костерок его совсем не потух, а горит каким-то зеленоватым пламенем. Подходит он к костру, садится и видит, что у костра сидит уже кто-то. Мужчина. Сам весь в черные одежды укутан бархатные. Голова капюшоном покрыта, видны только локоны седых волос и нижняя часть лица: прямой красивый нос, средней величины рот, четко очерченный подбородок. Человек видно молодой и непонятно отчего седой. Бант садится, и какое-то время они молча глядят друг на друга. Потом незнакомец протягивает ему свою руку через огонь, совсем не опалившись и не ощущая пламени. И тут кнотт понимает, что огонь вовсе не греет, зато хорошо разгоняет мрак, так как они сидят в ореоле его изумрудного света, а лиловый лес остался где-то в стороне. Бант пожимает тонкую изящную руку, и та снова исчезает в складках черной одежды.
  Кто ты? - спрашивает Бант не уверенный в том, что получит ответ.
  Тебе пока рано знать, - отвечает незнакомец голосом, который казался бы приятным, если бы не был столь ровным и безжизненным.
  Зачем ты пришел? - механически спрашивает Бант.
  Затем, чтобы рассказать тебе о зле. - Откровенно отвечает гость.
  Так расскажи мне о Зле, - невольно так же монотонно говорит Бант.
  Зло лишь условное название неотъемлемой части нашего существования. "Злом" окрестили все то, что человеку не нравилось. Вот лес. Тебе в нем весело и легко, однако если бы ты только мог посмотреть на него по-другому! Заставь лес выплеснуть свое темное естество, и тогда Зеленое Существо превратится в Зеленую Стихию, а стихия есть зло и есть истина, так как истина лежит именно во Зле. Так уж вышло, что Добро отторгло истину, оно слишком наигранно и неестественно, а Зло... оно присуще всем, и только оно способно захватить душу без остатка. Вот и стихия... Истина стихии в том, что все бессильно перед ней, а ей и нет дела ни до чьей жизни.
  Бант в испуге зажимает уши и падает на траву, но ужасный голос ввинчивается в мозг, заставляя понимать слова.
  "Стихия не терпит только одного - пренебрежения. Горе тому, кто недооценивает ее мощь, кто осмеливается бросать вызов! А может быть я лгу, Бант? Усомнись в моих словах,
   брось вызов стихии!!!
  ...Конечно, это был просто сон, он отпустил испуганное существо, как только то открыло глаза. Занималась заря. Пора заночия прошла, прошла пора вещих снов.
  
  Бант понуро шел по лесу, смотрел себе под ноги, боясь поднять голову. Честно говоря, кнотт изо всех сил не хотел верить в то, что услышал во сне, отгонял от себя эту мысль. Однако все было напрасно, Бант стал замкнут с лесом, изменив собственному принципу. Звери от чего-то стихли, не было слышно птиц, лишь предупреждающе скрипели качающиеся стволы, да тревожно шептала листва. Лес вдруг стал серым и напряженным, все вокруг, даже сам воздух, было полно ожидания. Лес недоуменно пытался проникнуть в сознание Банта и понять, чем же тот тяготится, а Бант изо всех сил хранил то, что узнал этой ночью и сомневался снова и снова.
  Кнотт старался идти как можно скорее, а потом и вовсе перешел на бег. Он все бежал, а за ним нехотя смыкалась трава, да деревья все смотрели вослед. Бант бежал и бежал, пока наконец не понял, что лес не выпустит скрытного путника, тогда он остановился и, затравленно озираясь, заговорил: "Ведь ты не такой... Ты не такой, он все врет. Ну, где она - зеленая стихия? Где?" - тут его голос сорвался, и Бант уже провизжал, - "Ну, где ты? Я не верю в тебя! Выходи! Я..." Однако, здесь Кнотт был прерван: ветер страшным свистом раздался в ушах, по округе прошел чудовищный гул и какая-то ветка резко хлестнула банта по лицу. Он не устоял на ногах от ужасной волны гнева, обрушившейся со всех сторон, и упал на колени. А лес все бушевал вокруг, он кружился и бесновался, поразительно преображаясь...
  Неожиданно все стихло. Бант лежал, стараясь не шевелиться, он пошарил рукой в поисках оброненного мешка, но его нигде не было. Тогда Бант приоткрыл глаза и попытался встать - тело пронзило множество мелких иголочек, и в то же время, его как будто сдерживали какие-то путы.
  Он резко рванулся в сторону, путы больно прижались к телу, но постепенно поддавались. Вокруг мелькали какие-то серые тени, так что ничего нельзя было разобрать. Кнотт заметался и забился, по лицу его катились слезы, а иглы все глубже впивались в руки и ноги, опасно просились в глаза. Наконец, Бант с отчаянным криком вырвался вон и упал на траву.
  Оказалось, что он запутался в зарослях терновника, теперь на предательских шипах повисли клочья его одежды. В пору было обратить внимание на собственные царапины, но Бант привстал и оглянулся кругом. Лес был уже совсем не тот, какая-то дьявольская сила преобразила его. Вокруг было темно, лишь кое-где виднелись серые пятна, которые, впрочем, лишь добавляли уныния к этой картине. Деревья, как обугленные уродливые руки, торчали вокруг, будто желая схватить солнце, если оно, вдруг, появится. Не было больше приятной мягкости опавших листьев под ногами: почва стала вдруг грязной и болотистой, трава смешалась с землей, представляя с ней теперь единое месиво, только отвратительный плющ да крапива возвышались между деревьев.
  Лес хранил тишину, но на этот раз, тишину новую: зловещую и безжалостную. Самодовольно хлюпало болото, каркали невидимые глазу вороны, да попискивали летучие мыши, почуяв свободу.
  Бант огляделся, но не нашел своей сумки, только обломок катаны, чей-то давний подарок, преданно висел у пояса. Неожиданно, на ветку давно умершей сосны, совсем рядом с ним, сел огромный филин.
  Бант и филин долго смотрели друг на друга, у птицы были большие сверкающие глаза, которые, казалось, сами по себе являлись какими-то колдовскими амулетами. Потом кнотту показалось, что он видит в этих глазах что-то новое: не то дорогу к огненным вратам, не-то сверкающие золотые горы. Бант знал, что в эти глаза смотреть нельзя, он зажмурился, но дорога и горы успели прочно поселиться где-то внутри, так что сомкнувшиеся веки уже не могли оградить его от понимания гибельной сущности этих двух символов. Мысли потекли как-то сами собой: "Это же стихия, Зеленая Стихия, однако, почему же я вижу золото и огонь? Может это то самое зло, о котором мне хотели..." Бант почувствовал себя на краю пропасти, которая сулила смерть, но притягивала обещанием нового знания. И тут, совершенно непонятно откуда, зазвучал тоненький голосок:
  Внимание! Эта песня поется шепотом!
  Все уснули, и по лесу
   Раздается дружный храп,
  Но никто не слышит песни
  И шагов проворных лап.
  И пока спит олениха,
  Росомаха и дракон,
  Таракан крадется тихо,
  Потому что он - шпион.
  
  Путь он начал из-за печки,
  И за печку он уйдет,
  Все трясутся, как овечки:
  Все узнает, все найдет.
  
  О летучих о мгновеньях
   Он не мыслит свысока.
  Жизнь летит в полночных бденьях,
  Ох, судьбина нелегка!
  
  Этот голос был так нелогичен и абсурден в этой среде страха и безвременья, он легко вонзился в купол отчаяния, накрывший Банта, и разрушил его так же просто, будто с улыбкой.
  Кнотт удивился и обрадовался, а мимо него и правда пробегал таракан. Он остановился возле Банта, долго посмотрел на него и направился было в кусты, но кнотт его окликнул:
  Постойте! Не уходите, пожалуйста.
  Таракан повернулся и подполз к Банту:
  Что вам угодно? - пискнул он.
  Кнотт замялся, так как плохо понимал, что же ему в самом деле надо:
  Мне очень понравилась ваша песенка, это вы ее сочинили?
  Нет, просто я знаю ее с детства.
  Простите?
  Я родился на свет под звуки этой песни. И знаете что? Я иногда думаю... думаю, что именно этой песенке, как вы изволили ее назвать, я обязан своим существованием.
  А вы и правда этот...
  Правда. А теперь извините - секретное задание, - и таракан юркнул в траву.
  Тогда Бант с опаской взглянул на ветку, но филина там уже не было. И тут-то он понял, что остался один, то есть один на один с лесом, и что теперь можно потягаться: никто никому мешать не будет. Лес был все так же мрачен и жесток, но Бант получил надежду, которой ему так не хватало. Он встал, подобрал обломок катаны и пошел прямо, поскольку он знал, что лес сам выведет победителя куда надо, а Бант собирался победить.
  Лес снова забушевал, загремел, так что некоторые листья почернели и осыпались. Что-то внутри чащи заклокотало, Бант отчетливо ощутил ярость леса, его желание смять, раздавить дерзкого путника, только теперь это не пугало, а забавляло кнотта.
  Бант чувствовал, что лес слабеет, что Зеленая Стихия постепенно убирается в овраги и трясины, из которых вылезла, однако она была еще очень могущественна. Бант почувствовал это, когда попытался напиться из источника, журчавшего совсем рядом. Он пошел на звук и поблескивание воды, но продравшись через заросли, увидел лишь несколько больших светляков, копошившихся в свежих листьях. Теперь журчание слышалось совсем с другой стороны. Так Бант промучался до вечера и не успел додумать какую-то мысль, которая появилась у него в голове и которая была очень важна, что-то о силе и бессилии стихии. Однако он так устал, пора было устраиваться на ночь. Казалось, лес только и ждет этого, а мысль... надо додумать мысль, и все будет в порядке. "Ах, да... - подумал Бант. - бессилие перед духом..." Мысль молнией осветила мозг и, логически оформившись, поставила все на свои места. "Боже мой, как все просто, " - подумал Бант и спокойно заснул, а мысль затерялась в сонном сознании и вскоре стерлась из памяти.
   Лес бессильно кривился, тоскливо завывал но так и не смог дотянуться до спящего своими пальцами. Бант спал, раскинув руки, и на этот раз ему снились хорошие сны. Поутру пора было снова отправляться в путь. Кнотт был ужасно голоден, но он не выказывал слабости и уверенно двигался, изредка пуская в ход обломок катаны, когда приходилось пробираться через бурелом. Упрямый лес не хотел сдаваться и ударил первыми заморозками. Бант какое-то время топал по покрывшейся инеем траве, а потом догадался утолить им жажду и еще бодрее зашагал дальше. Лес стушевался, и вскоре снова потеплело. Из-под деревьев выглянули грибы, где-то чирикнула пара птичек. Путник шел счастливый и беспечный, готовый снова всех полюбить, он впал в такое благодушие, что не понял коварной уловки, на которую попался. Бор, собрав последние силы, вдруг надвинулся, сомкнулся и упал на кнотта сплошной тьмой. Бант, оглушенный и ослепленный внезапным ударом, сразу потерял ориентацию и остатки мужества.
  
  
  Глава 3.
  Кое-что об искусстве.
  
  Бант запутался в кромешной тьме, как в паутине, она играла с малышом, обманывая ощущения, меняя образы. То кнотту казалось, что он очутился в черном теплом океане, что волны кидают его из стороны в сторону, а он способен лишь кричать да беспомощно сучить ручонками, то ему чудилось, что все на свете пропало, и нет во вселенной ничего, кроме черной пустоты да его тщедушного тельца. Но даже в краткие минуты просветления, когда Бант мог осознавать, что он в лесу, а не где-нибудь еще, морок не отпускал его: кнотту казалось, что он не один, все пространство вокруг него наполнялось духами и злыми тенями, которые скользили совсем рядом, слегка задевая его своими легкими одеждами. Так надежно окутала Банта эта пугливость и немочь, что ни искры надежды не сверкнуло в его мозгу до самого конца.
  И конец пришел. Он наступил так внезапно, без видимых причин. Тьма куда-то пропала, так же как и недоброжелательность, все вокруг снова было пропитано лишь осенней грустью.
  Кнотт лежал в грязной луже и смотрел на небо. Какое-то время он не шевелился и бездумно смотрел в это вновь открывшееся небо, наслаждаясь вновь вернувшейся гармонией с природой. Однако, как бы хорошо ему ни было, в луже долго Бант не пролежал. Встав, кнотт взялся приводить голову в порядок, раскладывать все по полочкам. Но одна мысль не желала укладываться и вставать в общий строй, она еще толком не была обдумана, но уже заявляла о своей важности. Заключалась она в том, что лес присмирел не случайно, что не разбитое мужество Банта заставило его отступить. Ну а поскольку у кнотта не осталось сил даже на то, чтобы бороться с назойливой мыслью, он покорно встал и побрел вперед. Места вокруг казались ему знакомыми, Бант шел, все ускоряя шаг, и наконец вышел к поляне, где когда-то повстречал своего друга Персиваро. Дорога резко, как и много (лет или дней?) пошла под уклон, но кнотт не сбавлял темпа, так как внизу стала различима человеческая фигура. И вот уже Банту казалось, что ничего, ровным счетом ничего еще не было, что время потекло вспять, и снова ждет его старый друг.
  Кнотт радостно бежал по откосу навстречу незнакомцу, который сидел на раскладном стульчике и, судя по всему, был полностью поглощен своим делом. Бант остановился в нескольких шагах от него. Хотел сразу же окликнуть, обратить на себя внимание, но никак не мог привести в порядок дыхание. Наконец кнотт отдышался и набрал в рот воздуха для приветствия, но взгляд его, все же освободившийся от власти помутневшего рассудка, скользнул по фигуре и накрепко приковался к тому, чем занят был этот человек. О, незнакомец был тысячу раз прав в том, что не замечал ничего кроме.
  Из-за плеча странника Банту открывалась дверь в другой мир. В том мире - вечер, волны безбрежного океана ласкают погружающееся в них солнце. Золотая дорога, начертанная солнцем на водной глади, ласково влечет по себе небольшую парусную лодку... Кнотт зачарованно присел рядом, не отрывая взгляда от чудесной картины. Он не слышал ничего, кроме плеска воды о борт своей лодки, весь мир превратился в водный простор. Лес так же не проронил ни звука - он замер, созерцая то, то открылось ему. Незнакомец же, казалось, не видел вообще ничего: ни сидящего рядом Банта, ни лесной тишины, ни даже того, какое чудо находится перед ним. Он искоса поглядывал на мольберт, хмыкал, слегка касался этого чуда кистью, и с каждым мазком мир на холсте оживал, наполнялся своим неподдельным неповторимым смыслом.
  Звезды проступили на небе, а Бант все плыл на чудесной лодке, догоняя неподвижное солнце. Ему казалось, что где-то там, за горизонтом, его ждет счастье. И тут произошла катастрофа: мир дрогнул, накренился и... был убран в мешок, лишь пять слов остались дрожать в воздухе, произнесенные незнакомым голосом: "Ну вот, кажется, и все..."
  Кнотт потряс головой и удивленно захлопал глазами. Перед ним возвышался совсем незнакомый человек. Он был одет в льняную расшитую рубаху и просторные штаны, обуви не имел. Голову незнакомца украшала копна русых волос, все лицо заросло бородой, но из этих дремучих порослей на кнотта смотрели очень добрые и веселые глаза.
  Здравствуй, прохожий человек, - улыбнулся бородатый.
  Бант ужасно обрадовался доброму слову и сразу разговорился.
  Здравствуй и ты, только я - не человек, я - кнотт, мы далеко живем.
  Ну, садись со мной, угощу, чем богат, - бородатый развязал сумку. - Проголодался, небось, вон худой какой.
  Едой новый знакомец и правда оказался не богат. Бант вмиг умял две луковицы и ломоть хлеба. Человек лишь посмеивался, глядя, как исчезают его запасы, а кнотт не переставал болтать:
  Как звать-то тебя, дяденька?
  Лукой из Тригорода. Не слыхал про такой?
  Нее. Не слыхал. Ты - художник?
  Рисуем помаленьку. А как же? Ведь нельзя без этого. В искусстве-то, знаешь ли, мил человек, такая силища заложена.
  Да нет, не человек я. Я - кнотт Бант, имя у меня такое. А иду я... - тут Бант, не останавливаясь рассказал Луке всю свою историю: и как он записку получил, и как ему сон приснился, и как с лесом воевал и еще много-много всего, даже то, чего и не было вовсе. Человек не мешал, слушал прилежно, только бороду приглаживал да ахал в местах, которые рассказчик отмечал особо. Под конец рассказа Лука хлопнул себя коленям и сказал: "Ну что, возьмешь меня в попутчики - а, Бант? Вместе-то оно и веселее и сподручнее". Кнотт конечно несказанно обрадовался, снова много говорил да так и заснул, уткнувшись новому знакомому в бок, а во сне ему виделось, как он плывет на маленькой лодке по безбрежному океану.
  Утро застало двух новых друзей в пути. Кнотт и человек сразу стали лучшими друзьями, да Бант и не умел иначе. Лука с охотой учил приятеля премудростям живописи: какая перспектива бывает, как мазки надлежит класть и многое другое. Бант с удовольствием учился и без умолку рассказывал о своих былых приключениях. Так они и двигались на северо-запад, поскольку, как выяснилось, кнотт в своих скитаниях слишком отклонился на восток. Лес был снова добр и снисходителен, казалось, приключение уже почти завершилось, но путникам предстояла еще одна интересная встреча.
  "Смотри! - сказал однажды Лука, указывая куда-то в чащу. - Кажется, я вижу свет костра". "Костра?! - одновременно удивился и обрадовался Бант. - Давай же скорее посмотрим!" И друзья направились в сторону света. Нет, они не крались а открыто вышли к костру. У неумело разведенного огня сидел мужчина и пытался что-то сварить. Похоже, у него ничего не получалось: он дважды обжегся и опалил свой камзол. Чуть поодаль стояла серая лошадь, запряженная в повозку, и усердно ела траву. Бант рассмотрел повозку: она походила на небольшой домик на колесах и была сделана довольно добротно, затем Бант посмотрел на человека у костра. Столь белые изящные руки, не смогли бы сколотить такое надежное обиталище. Человек тоже посмотрел на Банта и Луку, он слегка растерялся, увидев их, и неловко предложил сесть. Путники присели, но незнакомец внезапно вскочил, друзья в недоумении поднялись вместе с ним и хотели заговорить, но человек в камзоле опередил их - он церемонно расшаркался и произнес:
   - Я - Александр, придворный музыкант Силинда - короля Нимбии и Гербундии. С кем имею честь?
  Я - Бант из Долины Кноттов, что за Большими Горами.
  А я - Лука из Тригорода. - мигом представились гости.
  Александр, по-видимому, был рад гостям, он снова сел и пригласил их к огню. Первое время все трое просто улыбались и смотрели друг на друга, пока хозяин не хлопнул себя по лбу и крикнул:
  Эльза! Эльза, у нас гости!
  Все сразу посмотрели на фургон. Из него вышла молодая женщина в красивом пышном платье. Она была блондинка, как и Александр. Эльза приветливо поздоровалась, а Бант с Лукой, как заведенные, снова подскочили и оттараторили свои имена. Александр смотрел на жену со смущением и никак не мог попасть ложкой в котел:
  Я тут... кашку хотел...- пролепетал он.
  И замечательно, - подхватила Эльза. - Только...
  В ее чутких руках дело заспорилось, и скоро все уже наслаждались замечательной пшенкой. Когда каша подошла к концу, женщина обратилась к гостям и расспросила их о дороге. Снова затараторил Бант, и вставил пару словечек Лука. Вскоре рассказ был окончен, и над костром повисла угрожающая пауза, но, к счастью, Эльза не дала ей затянуться:
  Александр, - обратилась она к мужу, - ведь гости не слышали твоей музыки. Сыграй им, кроме того, ты уже три дня как не касался клавиш.
  Ну-у, я не знаю, понравится ли гостям моя игра... - протянул Александр и, будто чего-то ожидая, посмотрел на супругу. Но ответ пришел вовсе не оттуда, откуда он ожидал.
  Понравится, я уверен, - сказал Бант. - Мне так давно не удавалось услышать хорошей музыки, к тому же, я никогда не слышал о таком странном инструменте, как клавиш.
  По мере того как Бант говорил, глаза музыканта наполнялись удивлением, а рот расползался в улыбке.
  Ну что ж, - сказал он, вставая. - Пойдемте в фургон, там и мой инструмент.
  Внутри оказалось вполне светло и опрятно. Большую часть пространства занимал странный предмет, похожий на большой сундук причудливой формы.
  Это клавесин, - пояснил Александр и сел на приготовленную у приспособления табуреточку. Он закрыл глаза, вдохнул и простер руки над тем, что называл клавесином, а Банту показалось, что Лука иронично улыбается, хотя это могла быть и причудливая игра теней. А дальше... кнотт сам толком не понял, что же произошло: руки Александра вдруг задергались, замелькали, и со всех сторон на Банта наплыл звук. Он как будто укутал его в теплое, нежное одеяло и, посадив ему на плечо по ангелу, рассказал о далекой прекрасной стране, где на зеленых лугах пасут пастухи великолепные стада, где осенью и весной разливаются реки, а зимой можно зарыться с головой в снег и пролежать так целую вечность. Когда музыкант закончил игру, Бант еще долго не мог расстаться с дивным видением, а потом подумал: "Вот бы побывать в такой стране, а потом сесть в лодку и уплыть в безбрежное море-океан... или сначала в лодку, а уж затем в страну?"
  Неожиданно снаружи донесся голос Эльзы:
  Александр, смотри, кто пришел!
  
  
  Глава 4.
  О противоречиях.
  
  Бант ничего не слышал, он с восхищением смотрел на Александра и повторял:
  Вот бы и мне научиться так же!
  Научишься, улыбнулся ему музыкант, направляясь к выходу из фургона.
  Снаружи их ждала Эльза и новый человек. Одет он был очень странно: расшитая рубаха напоминала ту, что носил Лука, панталоны были сшиты как у Александра, кроме того, плечи незнакомца укутывал короткий пестрый плащ. Кнотт и двое его друзей в который раз за день оттараторили свои имена. Человек церемонно поклонился, тряхнув рыжими вихрами, и представился:
  Иван, вольный поэт.
  А позвольте уточнить, откуда вы родом, - поинтересовался Александр, для которого происхождение значило все.
  Не могу знать, - последовал ответ, - скитаюсь с детства. Бездомный я.
  Вся компания проследовала к костру, и Бант, желая поскорее рассказать о собственных приключениях, стал расспрашивать Ивана о его пути. Новый знакомый обстоятельно рассказал, что идет он по белу свету искать совершенства и красоты, потом его лицо оживилось:
  Представляете! Со мной произошел презабавный случай: стоило мне войти в этот лес, как в голову пришла очень милая песенка...
  Однако слушателям не удалось узнать, чем же закончился этот "Презабавный случай" - Лука прервал рассказчика:
  
  Нет, стихи это несерьезно, - сказал он вроде бы негромко, но Иван сразу же обернулся к нему.
  Что вы такое говорите? Стихи являются величайшим достоянием человечества, - произнес он тоном нотации, вдруг увидел, что из мешка собеседника выглядывают кисти и ехидно заметил. - Да куда уж неразумному поэту угнаться за господином художником.
  И правда, - ответил Лука, - куда уж вам. Живопись есть труд и прекраснейшее искусство, не то что в рифму говорить или на клавиши нажимать!
  Последнее явно относилось к Александру. Он беспомощно окинул поляну взглядом в поисках жены, но Эльза была чем-то занята в фургоне, и музыкант вступил в спор:
  Я не позволю вам... - но Иван с Лукой не слышали его - их спор становился все отчаянней и жарче:
  Стихи может каждый дурак сочинять!
  Ну-ка скажи нам что-нибудь в рифму!
  Баловство ваши стихи... э-э-э... Хи-хи-хи-хи-хи-хи-хи!
  Ой, насмешил! Ну, поэт!
  Бант первое время просто хлопал глазами и слушал эту глупую перепалку, а потом вдруг вскочил и прокричал:
  Хватит вам! Зачем ты, Лука, Ивана обижаешь? Он хорошие песенки придумывает, я знаю! А ты, Иван, его картин не видел. И Александра незачем обижать, мне его музыка очень даже понравилась!
  Все замолчали и посмотрели на кнотта, Бант тоже молчал.
  Ты прав, сказал наконец Лука. - Негоже мне тут перепалку устраивать, но и оставаться я здесь не хочу. Пойдем.
  Он поднялся и посмотрел на Банта, но тот стоял в нерешительности.
  Ну, ты идешь? - повторил лука, но тут вступил Александр:
  Бант, ты же вроде хотел научиться музыке. Пошли - я научу тебя, - и музыкант и музыкант потащил кнотта к фургону. Бант шел с явной неохотой, так что Александр остановился и отпустил его руку.
  Что ж, как знаешь, - снова обратился художник к своему другу. - Оставайся, раз тебе здесь так нравится, - он повернулся и пошел в лес.
  Иван тоже встал:
  Делите своего друга, как хотите, но и мне здесь оставаться - не резон.
  Так они и направились в разные стороны, три человека, не желавшие понимать друг друга, а Бант остался беспомощно стоять у костра, не в силах сделать что-либо. Но, видимо, судьбе не угодно было разлучать их: из фургона вышла Эльза с одеялами в руках. Она посмотрела на удаляющихся людей и крикнула им вослед:
  А разве вы не останетесь ночевать, господа? В повозке нет места, но зато у нас есть теплые одеяла!
   Когда сумерки сгустились над лесом, все пятеро уже устраивались на ночь у костра, так как Иван с Лукой наотрез отказались спать в фургоне, а Эльза с Александром решили уважить гостей. Бант, конечно же заснул первым, заснул крепким, здоровым и счастливым сном.
  Наутро, когда все поели и выгнали из голов остатки дремы, снова встал вопрос: кто куда направится дальше? Кнотту ужасно хотелось пойти с каждым, но он помнил о цели своего путешествия и должен был во что бы то ни стало добраться до таверны "Теплый прием". Оказалось, что Эльза и Александр встречали какую-то таверну на своем пути, правда, они проехали стороной и даже толком не рассмотрели ее, но проводить туда Луку и Банта были не против, хотя это и означало для них повернуть обратно. Радости кнотта не было предела, и омрачало ее только то, что Иван никак не желал поворачивать к таверне, поскольку считал цель своего похода и заведение сомнительного характера - несовместимыми. Все же Эльзе удалось убедить его в том, что истинный идеал может скрываться где угодно - даже в подобных заведениях. В итоге, все погрузились на повозку и отправились на север.
  Иван, Лука и Александр больше не спорили друг с другом, но охотно щеголяли своим искусством перед Бантом, а сам он зачарованно внимал их творениям. Кнотта с некоторых пор окружал совершенно новый, прекрасный мир - мир искусства. В своих работах эти люди поднимали вечные вопросы и уверенно отвечали на них, хотя Бант вряд ли смог бы разобраться в этом, он смотрел на все поверхностно, наслаждаясь прекрасной формой, не пытаясь да и не будучи в силах осознать таящийся где-то в глубине смысл. Вполне возможно, что своим шестым чувством Бант и улавливал некоторые идеи. Кое-какие из них он принимал, какие-то отвергал и тут же забывал их навсегда. Конечно же, кнотт продолжал постижение всех трех, ставших ему доступными, видов искусства, но у него плохо получалось, хотя он и не думал отчаиваться. Учителя безрезультатно бились над ним пока, независимо друг от друга, не обнаружили удивительную вещь: оказалось, что Бант умудрился накладывать живопись, поэзию и музыку друг на друга, совмещая их, подмечая общие черты.
   К сожалению, ход мыслей наставников оказался ужасно одинаков:
  " Боже мой, - говорил себе, например, Иван, - это что же получается? Да он открыл великую вещь! Да они же взаимосвязаны! Надо сказать остальным и вместе с ними додумать, завершить!.. Нет, что за глупость. Чтобы рисование могло быть хоть сколько-нибудь велико как поэзия? Я и сам могу завершить мысль. Мысль, достойную моего гения. Я владею величайшим знанием на свете - умением обращаться со словом. Мне ли не смочь осознать музыку с живописью. Музыка это... это... Глупая музыка! Нет никакой связи".
  И все оставалось как есть, а повозка скрипя двигалась вперед, приближая пассажиров к цели...
  Их лошадь звали Грета, она была еще не дряхлой но, по-видимому, уже разочарованной в этом свете серой кобылой. Бант привязался к ней всей душой и свободное от занятий время проводил с Гретой. Лошадь была для него совершенно новым существом, именно поэтому Бант хотел узнать о ней все. Он носил ей разную траву, проверяя, что лошади едят, а что - нет, он вздумал висеть на ее хвосте, за что был бесцеремонно отпихнут копытом. Да, Грета кнотта не выносила, но участь свою принимала философски, со свойственным лошади терпением.
  Лес не без грусти прощался с путниками, уже на закате они должны были достичь таверны "Теплый прием". Огромные пушистые деревья трепетали в едва ощутимом ветре. По небу ползли серенькие клочья облаков, готовые уронить слезу на следы колес маленькой брички, со скрипом удаляющейся и становящейся все более и более чужой. Бант вспомнил свое знакомство с этим лесом, как он был красив и музыкален, как он шептал о чем-то... Кнотту захотелось сказать что-нибудь лесу на прощание, он подался немного вперед, но тут зазвучал голос Ивана, который шел, держа лошадь под уздцы:
  
  Стонет страшная стихия,
  Скалы небосклон скребут,
  Волны вздыбились крутые,
  Плеск и грохот там и тут.
  
  Брызги вьются светляками,
  Пена - клочья облаков,
  То - Титан повел плечами,
  Проверяя крепь оков.
  
  Бьются волны, воют волны,
  Небо слилося с водой,
  Сверху тучи небезмолвны -
  Сыплют ужас грозовой.
  
  Но не вечен гнев чудовищ,
  Притаившихся на дне,
  До чего же свят и стоящ
  Солнца свет в пришедшем дне.
  
  Отгремели злые штормы,
  Разлилась повсюду лень,
  Все в свои вернулось формы...
  Тихо море, светел день.
  
  Лес благодарно зашумел, и в нем стало как будто немножко светлее. Бант уже угадывал вдалеке черные холмы, похожие на груды угля, он нетерпеливо ерзал на спине у Греты. Слова стихотворения Ивана почему-то забылись им, но в душе осталось ощущение, что произошло что-то очень хорошее и доброе, и что все должны быть рады и счастливы.
  "Жаль, - пробормотал поэт себе под нос, - жаль, но мне никак не удается увидать красоту материального. Не мне восхищаться цветком или луной; я вижу в них загадку или силу, уродство или скрытую угрозу, а красота мне видна лишь в нереальном: в любви и ласке, в кротости и милосердии. Боже мой! Мир человеческих взаимоотношений я постиг до тонкостей... Может быть, это потому, что в него редко проникает душа? Может быть... все может быть..."
  Александр в это время, весь взъерошенный, копался в записях нот, Эльза зашивала рубаху мужа, а Лука устроился с мольбертом и делал на листе непонятные линии. Повозка лениво двигалась вперед. Все путники невольно погрузились в ленивую полудрему, лишь Бант весело подпрыгивал на спине Гретхен и кричал "но-о!" Никто из них не мог подумать, насколько удивительная встреча ждет их под вывеской трактира, и какой грандиозный подвиг им предстоит совершить.
  Вскоре вдалеке стал угадываться домишко, и все, как по команде, встрепенулись. Разглядеть здание не представлялось еще возможным, но было уже ясно: это настоящий двухэтажный трактир.
  
  
  
  
  
  Глава 5
  
  Подробно о рабстве.
  
  Таверна встретила их отвратительным запахом и скрипом покосившихся ставен. Бант резво выскочил из повозки, но приостановился, с каким-то суеверным страхом разглядывая картину запустения и безжизненности, открывшуюся глазам.
  Забор почти пропал, лишь несколько полувыкопанных прогнивших столбов еще торчали из земли в разных местах вокруг трактира. Весь двор зарос сорной травой так, что невозможно было разглядеть окна первого этажа. Зато окна второго грозно смотрели на пришедших, показывая черноту за разбитыми стеклами. Трухлявое крыльцо наполовину утонуло в жидкой грязи, которая окружала дом, как ров - замок. Над входной дверью, за которой даже не угадывался свет, висела криво прибитая деревянная табличка.
  Де-ше-вый Пос-той, - по слогам прочитал Бант. - Как же так? Мы, кажется, не туда пришли.
  Он расстроено повернулся к друзьям.
  И правда, - согласился Александр, - Кто же станет здесь жить? Поехали, может, в округе есть другие гостиницы.
  Постойте, - сказал Лука, - и полез куда-то в заросли крапивы, совсем не опасаясь ее острых жал.
   Иван сунулся было за ним, но обжегся и передумал. Вскоре Лука появился с грязной доской. Когда с доски оттерли грязь, оказалось, что на ней написано "Добрый прием".
  Пожалуй, нам все-таки сюда. - Сказал Лука и двинулся к двери. - Надо взглянуть есть ли кто внутри.
  Дверь оказалась незапертой. Бант, Лука, Иван и Александр вошли в дурно пахнущий салон трактира, а Эльза по просьбе мужа осталась ждать их возле повозки. Большинство столов и стульев были разбиты, их обломки валялись тут же, никем не убранные.
  Уцелевшие столешницы покрывали какие-то надписи, от изучения содержания которых каждый решил воздержаться. Повсюду громоздился пыльный хлам, и шныряли крысы. Друзья уже хотели покинуть заброшенное помещение, но блеск свечи привлек их внимание. Огонек был столь мал и слаб, что разглядеть его и в самом деле можно было не сразу.
  Эй, кто-нибудь, - крикнул Александр в пустоту, и тогда то, что казалось кучей гнилых тряпок, наваленных на стойку, зашевелилось и прохрипело:
  Подите прочь, я закрыт теперь.
  При ближайшем рассмотрении это оказалось человеком, глубоким старцем, по видимости. Все лицо его заросло, а волосы сбились в колтун, руки человека дрожали, когда он дотянулся до свечи и поднял ее над головой.
  Убирайтесь, - повторил отвратительный скрипучий голос, в котором, тем не менее, угадывалась какая-то болезнь или отблеск пережитого горя.
  Никто и не был против того, чтобы уйти поскорее из этого места, но Лука все же не желал прощаться:
  Погодите-ка, - обратился он к старику, - раз вы живете здесь, то вы должны знать, куда подевались прежние хозяева, Ксаверий и Нонна Пухляк?
  Человек долго стоял, и всем было ясно видно, как он пошатывается и как трясутся его худые ноги.
  Мне нужно зеркало, - исторг, наконец, из себя он с чуть большей жизнью в голосе. - Мне срочно нужно зеркало.
  С этими словами незнакомец упал на пол и лишился чувств. Все скорее кинулись к нему, стали тормошить и звать его. На шум прибежала Эльза, а когда поняла, в чем дело, сбегала за нашатырем и еще кое за чем. Вскоре сморщенный старец открыл глаза и обвел присутствующих мутным взглядом.
  Зеркало, - повторил он слабым голосом, - зеркало и водки.
  Александр оглянулся вокруг в поисках чего-либо спиртного - как-никак он был в трактире. Оказалось, что в углу стоит хорошая крепкая бочка с краником. Музыкант сразу же нашел рядом и кружку. Похоже, это были единственные две вещи, коих не коснулись тлен и разруха. В бочке оказалось предостаточно отменной водки. Александр очень удивился, откуда этот оборванец мог достать деньги на такое. Однако он налил в кружку немного напитка и направился обратно к пострадавшему, но по дороге столкнулся с Эльзой, которая тихо сказала ему: "Не советую", - и, приняв кружку из его рук, выплеснула ее содержимое. Тем временем, Иван достал зеркальце и протянул его старику. Тот принял вещицу и поднес ее к лицу. Руки его задрожали. Оборванец осторожно коснулся своего лица, выражение которого до сих пор нельзя было разобрать. Его сморщенное лицо вдруг разгладилось, будто спало с него какое-то наваждение или дурной сон. Старик видел в зеркале вовсе не свое отражение, он видел рок, который так долго висел над ним. Лицо было измождено, но оно все еще ухмылялось своему владельцу, будто говоря: "Я сделал свое дело, но как же я устал бороться с тобой. Ничего, скоро и я отдохну, мы уйдем на покой вместе". Но никто, кроме старика, конечно, этого не увидел, они видели жалкого пьяницу, который очнулся от долгого запоя.
  Оставь ему зеркало, Иван, - сказал Александр. - Пора в путь, переночуем где-нибудь еще.
  И он направился к дверям, но Лука схватил его за рукав:
  Нам нельзя его оставлять, понимаешь? - заговорил он громким шепотом.
  Почему это? - высокомерно заявил Александр и высвободился из рук художника. - Думаешь, нам негде будет остановиться? Я слышал, где-то неподалеку есть деревня...
  Однако договорить он не успел: старик, смирно сидевший на полу, вдруг привстал, и его мутные глаза загорелись лихорадочным блеском:
  Нету там больше деревни!.. Всех я... это... Проклятие! Но я не виноват, это он меня заставил... Все он, он меня учил, как запугивать надо... Он, он, о...
  Тирада прервалась так же внезапно, как и началась, прекратившись посреди слова. Оборванец затих и уставился в никуда:
  А где твоя жена, где Нонна?
  Безумец поднял на него испуганный взгляд и заговорил еще быстрее и с еще большим отчаянием:
  Уехала... к маме... Говорила же она мне... а я... Огнем их всех... огнем... Так им всем и надо! Во имя Господина!.. Огня, огня!.. Здесь так темно, а он всегда приходит в темноте!.. Помогите мне... пожалуйста!
  На этом старик скорчился и заплакал.
  Вот видите, - сказал Лука спутникам. - Разве можно нам теперь уйти?
  Так ты думаешь?!.. - воскликнул Иван.
  Конечно. Это он, - ответил Лука и, помолчав, добавил. - Я когда-то работал плотником, думаю, что смогу привести здесь кое-что в порядок. Но без помощи мне не обойтись.
  Я с тобой, - заявил Бант.
  Эта история начинает меня занимать. Я тоже останусь, - сказал Иван.
  Александр мельком глянул на жену и, увидев, как она кивнула, ответил согласием.
  Вскоре закипела работа. Из развалюхи, которую застали друзья, вышел миленький домик. Бант помогал как мог, и у него неплохо получалось, ведь он держал свое хозяйство. На волне трудолюбия кнотт смастерил целых десять табуреток. Разоблаченный хозяин таверны - Ксаверий Пухляк взирал на все это с апатией, первое время его даже кормить приходилось с ложки. Когда его побрили и помыли, перед путниками предстал мужчина средних лет, но уже не розовощекий толстун, каким он был раньше, а измученный, уставший от жизни и сгорбленный от каких-то своих забот, человек. Никто больше не расспрашивал его ни о чем, только Бант подошел однажды и спросил:
  Извините, пожалуйста, к вам не приходили двое, говорившие на лесном языке? Может, они передавали мне что-нибудь?
  Ксаверий долго не произносил ни слова, а потом протянул вперед руку и просипел:
  Дай, денежку.
  Бант мигом обернулся и выпросил у Ивана золотую монету. Ксаверий получил ее и, проворчав что-то о кнотте, зашаркал к двери наружу. После приезда друзей, Пухляка больше не подпускали к бочке, а водку, хранящуюся в ней, Эльза использовала для готовки. Но на этот раз Ксаверий-таки явился домой пьяным. Где он умудрился выпить, осталось для всех загадкой.
  Время шло. Ксаверию, кажется, стало лучше: старые видения оставили его. Теперь он находился в полуживом состоянии, ни с кем не разговаривал, не проявлял никаких эмоций. Все, даже Эльза, согласились с тем, что они сделали все, что могли, и что им нет более смысла оставаться в трактире. Был вечер, разговоры о том, кто куда пойдет дальше, решено было оставить до утра. Теперь Бант, грустный от близящегося расставания, слонялся без дела по дому. Вокруг стало как-то тихо и торжественно. Кнотт никак не мог понять причину этому. Он поискал ответ в себе, но странная атмосфера праздника и чуда никак не вязалась с печальной разлукой. Тогда Бант спустился на первый этаж, чтобы поговорить с Эльзой, которая сидела на кухне. Из-за двери не доносилось ни плеска воды, ни звяканья посуды. Внутри стояла хозяйка в своем самом красивом платье, держа в руке сложенный веер. Она очень напоминала сказочную фею, особенно в этот удивительный вечер.
  Какая же ты нарядная, - заворожено сказал кнотт.
  Конечно, - ответила фея-Эльза, - Ведь сегодняшняя ночь - канун Заночия. Сегодня будут твориться чудеса.
  Голос ее был очень добрым и красивым, Бант заулыбался и поспешил отыскать остальных. Все трое: Александр, Лука и Иван сидели в зале за одним столом на табуретках, которые кнотт смастерил специально для них. Мужчины напоминали благородных рыцарей из легенд. Все жесты их были исполнены достоинства, а речи были изящно лаконичны. Кнотт подошел к ним, не решаясь мешать беседе, но рыцари сами повернулись к нему. Лука улыбнулся и сказал:
  Да, сегодня канун Заночия. Не бойся, ложись спать, а мы будем говорить еще долго.
  Я тоже не буду спать! - обрадовался Бант. - Я возьму свой меч и сяду с вами.
  С этими словами он кинулся вверх по лестнице к себе в комнату, где в шкафчике лежал его обломок катаны. Ксаверий из комнаты не выходил, он, видимо, вообще никого не хотел видеть, однако кнотту до этого теперь не было никакого дела. Внизу сидели Лука, Александр и Иван и горячо убеждали друг друга в том, что Заночие - суть глупый предрассудок, однако ложиться спать не спешили. Бант влетел в свою комнатку и, сев на диван, открыл ящичек, в котором лежала катана и длинная выцветшая лента. Когда-то она была ярко-красной и, завязанная хитроумным способом, украшала грудь своего хозяина. Благодаря ей, кнотт и получил свое имя. Теперь он не носил эту ленту, но хранил как неотъемлемую часть себя. Бант вынул свой меч и невольно залюбовался им. Сегодня простая рукоять казалась усыпанной самоцветами. Чтобы проверить, не игра светотени ли это, кнотт поднял меч повыше к лампе на потолке и нечаянно коснулся затылком подушки. Он притронулся к ней лишь на мгновение... Глупо противиться чудесам Заночия.
  
  
  
  Часть 2.
  
  Глава 6.
  Откровенно о намеке.
  Бант открыл глаза, не успев толком закрыть их, но вокруг все изменилось до неузнаваемости. За окном стало светло, как днем. Кнотт выглянул во двор и увидел прекрасный, ухоженный сад, а за его пределами... за пределами сада творилось уже совсем нечто невообразимое и возвышенное. Бант оторвался от грандиозного зрелища и оглядел свою комнату. Рассмотреть ее было очень трудно, так как перед глазами все плыло, контуры казались размытыми, краски смешивались.
  Бант поскорее выбежал в коридор, чтобы рассмотреть все. Откуда-то, кажется из комнаты Александра, доносились звуки милой музыки. Мелодия была весьма незатейлива, но в данной обстановке звучала чарующе и мистически. Кнотт хотел было пойти и посмотреть на источник чудесных звуков, но тут заскрипела дверь. Бант обернулся на скрип и увидел, что это дверь в комнату Ивана. По-видимому, неплотно закрытая дверь отворилась сама. Кнотт заглянул внутрь: Иван сидел на диване, весь взъерошенный и взволнованный. Он говорил со странным существом, напоминающим толстого ребенка с заячьими ушами. На самом деле это и был ребенок, ребенок нарга. Банту уже приходилось бывать у наргов, как же это было давно... Ребенок плакал и что-то сбивчиво говорил, Александр оторопело кивал, толи потрясенный, толи ничего не понимающий. Наконец, он заметил кнотта и раздраженно сказал: "Извини, Бант, но это мой сон, и я сам еле справляюсь. Тебе лучше уйти". Человечек повернулся, и только в коридоре его догнали слова поэта: "Кажется, тебя ждут внизу". Банту вдруг от чего-то расхотелось идти вниз, и в то же время он понимал, что не идти вниз не может. Кнотт медленно спускался по крутым ступенькам, когда почувствовал, что на него смотрят. Он поднял глаза и увидел того, кто несомненно пришел к нему. Молодой человек из прошлого тягостного кошмара сидел в пустом салоне трактира, вальяжно откинувшись на спинку стула. Юноша указал Банту на место возле себя и произнес все тем же приятным но настораживающим голосом:
  Рад тебя видеть, друг мой.
  А я - так не очень. - Ответствовал кнотт с серьезным видом и скрестил руки на груди.
  Садись, тем не менее. - Сказал гость, и кнотт все-таки сел за стол.
  Кажется, вам есть, что мне сказать, - обратился к Банту юноша с белоснежными волосами. Кнотт очень хотел посмотреть ему в лицо но, с неожиданной для себя робостью, уставился в столешницу и нацарапанную на ней чушь, которая была, скорее всего, творением рук обезумевшего Ксаверия. Молодой человек снова заговорил, и в голове у кнотта возник его образ: худого изящного юноши с седыми волосами, бледным лицом, одетого в черный бархатный костюм с золотой вышивкой... Бант не мог себе представить лишь глаз, они все время куда-то ускользали, не позволяя закончить портрет. Кнотт не расслышал, что сказал этот человек, и потому сбивчиво ответил:
  Да-да, конечно... сейчас я все объясню, - он опять попытался посмотреть на собеседника и снова уставился на стол. И тут Банта взяла то ли злость, то ли кураж - он демонстративно отвернулся и гордо заявил:
  Да! Я изволю быть недовольным вами! Вы что же думаете, что вам все дозволено? Как вы смеете издеваться над человеком, над почтенным хозяином таверны?!
   Рука юноши сжалась в кулак, и, когда он заговорил, голос его был серьезен:
  Я пришел, чтобы поговорить о другом... Это ничтожество пухляк здесь некстати. Ну а насчет того, что я с ним сотворил, я с ним поговорю. Проклятый старик научится почитать хозяина! Однако у меня мало времени. Слушай...
  Нет, я не стану слушать! Пока не посчитаю тему исчерпанной, я слушать не стану и говорить не дам! Ксаверия должно оставить в покое, и покуда тебе от меня что-то надо, а это очевидно, ты пообещаешь оставить трактирщика в покое!
  Ладно, ладно, - отмахнулся таинственный незнакомец.
  Не "ладно", а обещай! - настаивал Бант, но голос молодого человека прогремел, как гром:
   - Ты не веришь моему слову?! Откуда в тебе столько спеси, червь?!
  Кнотт весь съежился, когда почувствовал, что черный гость заполняет собой все: поглощает свет лампы, подминает под себя столы и стулья, вбирает воздух, и становится трудно дышать...
  "Что же это такое? - в отчаяньи думал Бант. - Жил себе у речки и ни о каком заночии знать не знал. Что за ужасная пора! Неужели так и жить в страхе перед его приходом?"
  Неожиданно ужас куда-то пропал. Дрожавший на полу кнотт расслабился и пошарил вокруг себя глазами. Незнакомец все так же сидел за столом, но вокруг уже не осталось ничего угрожающего.
  Не стоит винить заночие, - мягко сказал он, - это хорошее время.
  Неожиданно где-то на дворе запел петух, и вслед за ним зазвенело множество колокольчиков, вокруг стало светлеть. Юноша с тревогой огляделся. Осенний промозглый ветер ворвался в распахнувшуюся дверь и закружился вокруг ночного гостя, постепенно превращая его в туман. Бант вдруг понял, что пора бы вернуться в кровать, чтобы встретить утро как полагается. Он направился к лестнице, но незнакомец крикнул ему вослед:
  Постой! Я же не успел сказать тебе!
  Кнотт обернулся: по дому расползалось облако отвратительного гнилого тумана, какой бывает только на болотах. Внутри него метался едва различимый силуэт.
  На запад! - послышался голос. - Встретимся у трона из обсидиана! Утро... когда же оно сгинет?"
  Кнотт стоял и тер глаза, зыбкие тени заночия растаяли окончательно. Он проснулся. Вещи приняли свой обычный вид. Пора было предаться утренним заботам, а Бант все стоял в раздумьи. Ему показалось, что незнакомец говорил с отчаянием.
  Вскоре из своих комнат появились остальные и, позевывая, отправились умываться. Кнотт сладко потянулся и поспешил присоединиться к друзьям, но дорогу ему преградил Ксаверий. Он стоял и, переминаясь с ноги на ногу, исподлобья смотрел на Банта. Трактирщик явно хотел что-то сказать, но не решался произнести ни слова. Кнотт ждал довольно долго, в то время как во дворе слышались веселые голоса его попутчиков. Ему ужасно хотелось присоединиться к ним, но он выдержал затянувшуюся паузу, и был вознагражден. Пухляк достал из нагрудного кармана своего замызганного фартука какой-то лист бумаги и сунул его Банту:
  Ты... это... спасибо. Вот...
  На этом он повернулся и вышел из дома, а кнотт развернул лист.
  Эта записка была написана не на полузабытом лесном, а на континентальном языке:
  "Здравствуй, Бант Путешественник. Если ты читаешь эти строки, значит, ты нашел нашу записку и последовал за нами. Мы, к сожалению, не могли здесь долго оставаться: мой друг болен, а этот притон, в который превратилась некогда милая таверна, не лучшее место для больного. Наш путь лежит к королевству наргов. Отправляйся туда, чтобы мы смогли заключить тебя в свои объятия.
  Персиваро Искусник Меча".
  Бант так и подпрыгнул:
  Ларрамус и Персиваро! Старые друзья! Ну конечно же! И как это я сразу не догадался? Лесной народ глубоко религиозен, но не имеет понятия о магии. Вот и получился из Чудодея Монах, а все остальное - особенности языка.
   Кнотт был так увлечен чтением, что не заметил, как все его друзья прошли снова в дом и чинно сели за стол, теперь он с удивлением разглядывал их серьезные лица. Видимо, заночие не лучшим образом повлияло и на них. Иван повернулся к Банту и сказал:
  Присаживайся, будем говорить.
  Кнотт похлопал глазами и сел вместе со всеми, не совсем понимая, о чем будет идти речь.
  Итак... - сказал Александр, а Бант посмотрел в окно.
  Шел дождь, а после посыпался мелкий первый снег. Грустно и величественно стояли деревья, украшенные осенним золотом и медью. Кнотт подпер ладонью голову и стал думать. Он думал об осени, о своей жизни, о том, что ждет их дальше, хотя ему стоило лишь отвлечься от своих мыслей и прислушаться, чтобы иметь хоть какое-то представление на этот счет. Еще он думал о странном юноше в черном, о том, что вовсе не хочется встречаться с ним снова и идти у него на поводу, отправляясь на запад, думал о друзьях, о которых думал каждый день, и которые помнят его. Мысли Банта текли медленно и легко, невольно сливаясь с ритмом первого снега. Хмурое небо напомнило ему о вечности, о доброте и милосердии. Еще раз в голове всплыли события странной поры между ночью и утром, и кнотт мимоходом отметил, что не верит своему ночному посетителю, а потом поймал себя на мысли, что и вправду считает его своим.
  По моему разумению так оно быть и должно, - закончил свою речь Лука.
  Ну что ж, - ответила ему Эльза, - на запад, так на запад, правда, Александр?
  Бант ничуть не удивился.
  На следующий день они прощались с трактирщиком. Тот улыбался и лил слезы умиления. Всем нелегко было покидать дом, успевший стать родным, только кобыла Грета, решившая вспомнить молодость, с готовностью заспешила по полю. Дул промозглый ветер, одинокая повозка катилась прочь, а дом сжимался и складывался, пока не пропал совсем, и тогда Бант сел, обхватив колени, и стал смотреть вперед. Вокруг простиралось пустое пространство. Жизнь теперь ушла глубоко под землю, а наверху дрожала полумертвая трава. День перешел в вечер, и повозка остановилась. Кнотт понял это потому, что колеса перестали скрипеть. Ветер поутих, ночь обещала быть теплой. Люди разводили костер и готовили пищу. Бант посмотрел на их радостные лица и вдруг почувствовал себя ужасно одиноким, ему показалось, что он один во всей веленной. Его исковерканный невзгодами и несчастьями мир не был миром обыкновенного кнотта, но Бант так и не научился защищаться, отгораживаться от жизни, отвечать звериным рыком на злобный смех судьбы, как это делали люди.
  Но хотя он почувствовал, что племя людей ему чуждо, оставаться одному ой как не хотелось. Кнотт подошел к костру и присел рядом с остальными. Ему дали еду, и он поел, не ощутив вкуса. У огня было тепло, а похлебка, которую приготовила Эльза, утолила голод. Бант почувствовал себя хорошо, а навалившаяся сонливость отогнала грустные мысли, так что кнотт позволил себе устроиться поудобнее и послушать то, о чем говорили попутчики.
  Хороша похлебка, ну порадовала, хозяюшка, - сказал Лука, похлопывая себя по животу. - Давненько я так не трапезничал. Бывало идешь так, голоднющий, идешь и людям в рот заглядываешь. Картинки-то они, конечно, хорошо, да не до картинок теперь, много не наработаешь. Идешь, значится, мечтаешь, что тот ест, да что этот. Мыслишки всякие гаденькие в голову лезут.
  Лука помолчал немного, а потом добавил:
  Вот вспоминается мне одна история...
  
  
  ИСТОРИЯ 1.
  
  Чудные мысли.
  
  Помню - было дело: кудесник какой-то ( дай Бог памяти, как же его звали? Ну да пустое.) ворожил, силу свою испытывал. А под это дело пристроил дурня не пойми какого. Нет, парень-то, конечно, ученый, но своей выгоды никак не разумеет. Стало быть, пустился колдун ворожить да заговоры читать, да видно чего-то подзабыл по старости али не доучил в молодости, вот начался там содом. Марево-то ажно до самого неба поднялось.
  Под утро очнулся молодец, а вокруг - чисто полюшко, ни колдуна, ни хором его - все пропало. Пощупал себя тут и там: может не хватает чего, али рога обнаружились. Вроде живой, ну чего делать? Отряхнулся да дальше пошел.
  Идет-идет, а навстречу ему - мужик, небогатый мужик, одежонка старенька. Поклонились друг другу, а пареньку-то и подумалось: "Грязный да оборванный, взять с него нечего, пусть идет себе. Не трону". Перепугался молодец: откуда мысли такие грешные? Порешил на том, что не от злобы, а от недоразумения он так подумал, поскольку он от колдовского шабашу натерпелся много и до сих пор не оправился. Взял мужика себе в попутчики. Дотопали так они до города. Со стен-то им кричат, мол, кто такие будете, да из каких земель чужедальних? А молодец кумекает: "Чтоб ты подавился солдат проклятый. Дойдут и до тебя мои рученьки". Испугался бедняга, встал, как вкопанный, мужик удивляется: что это ты, товарищ мой, пригорюнился? А мимо, на его беду, девка красная шла, и полезли молодцу в голову мысли уже совсем непотребные и похабные.
  В общем, повесился он, головушка горячая. Подумалось ему, что чародей его в такого безбожника превратил. А народ что? Посудачили да забыли. Только долго ли коротко ли, пришел в ту сторону какой-то колдун. Ходил вынюхивал все. Люди-то видят, что нечистый, а руку поднять боятся. А ведун походил-походил да и заявляет всему люду: тот малец, что удавился, все это моя вина. Я, дескать, ворожбу затеял, да с колдовством не сладил. И стал паренек не каким-нибудь, а вещим. Стал он чужие мысли слышать. То-ись, ежели посмотреть, то не его мысли были, а мужика того, что с ним хаживал. Я, говорит колдун, виноват, теперь и суд надо мной чините.
  Уразумели люди, что силы в старике нет, ну тут же его на базаре и пришибли... Да, не за то, что он чего-то там учинил, просто боялись отродясь силы неведомой...
  Я как разумею, по мне, так не старика бить надо было, а злодея того, мужика, что парня на смерть сподвиг. Он, конечно, не знал, но по-моему, коли уж ты в народе живешь, то ты есмь за каждого в ответе и не имеешь права ни словом, ни делом, ни мыслью грешить.
  
  История была окончена, Лука встал, чтобы наломать дров. Когда он вернулся, Александр сказал:
  Мне припоминается одна история, где тоже участвовал волшебник, - он обнял Эльзу, пригревшуюся у его плеча, и продолжил.
  
  
  ИСТОРИЯ 2.
  
  Борьба противоположностей.
  
  Небо было светлым, и в прозрачном воздухе носились легкие эльфы, изредка опускаясь на листки шафранов. Солнце щедро дарило всех своим теплом, а юный лес в его чудесном свете казался самым милым, самым чудесным местом из всех, какие только есть на земле...
  Да ладно тебе, музыкант. Я, если хочешь, сам тебе все картинки к повести нарисую. Ты, давай, дело говори: что и как произошло, и шафраны вспоминай по мере потребности. Красота-ить она тоже мозговитости требует.
  Эльза слегка улыбнулась, Александр досадно поморщился, но продолжал.
  
  Маг и чародей Тобиас устроился в гостиной своего необъятного и загадочного дома, чтобы выпить чашечку чая перед тем, как приступить к давно задуманному им эксперименту. Он не любил расторопность и считал, что для чашечки чая в бездне времени всегда найдется местечко. Однако не успело солнце достигнуть центра небесного полотна, как магистр Тобиас уже склонился над томом "Искуснейшая магия" в своем кабинете, и невидимые фантастические образы уже наполняли его уютную комнату, увешанную древними гобеленами и устланную ценнейшими персидскими коврами. Волшебник заинтриговано листал пожелтевшие страницы и жадно читал вслух строки неизведанных повествований и наставлений.
  Неожиданно опрокинулась хрустальная чернильница, и ароматные переливающиеся чернила выплеснулись на стол. Тобиас очень удивился: как посмела чернильница опрокидываться и выливать чудодейственные чернила? В его доме всегда царили порядок и чистота: фламинго в пруду просыпались с рассветом и засыпали с появлением луны, часы были настолько точны, что солнце иногда справлялось по ним: пора вставать или нет. Чародей раздраженно посмотрел на чернильницу, но тут с полки упал фолиант, и не успел хозяин дома понять, что же это грохнуло у него за спиной, как мудрый черный кот Проториус вдруг зашипел и прижал уши. Под напором ветра распахнулось окно, и вскоре по комнате кружил хоровод листков бумаги...
  Наконец он открыл глаза. Комната была ему совсем незнакома: вокруг лежали разорванные в клочки книги и манускрипты, глобус, расколовшись на две половинки, напоминал теперь два глаза, выросшие из пола. Он приподнялся и обратил внимание на стол. Свежее чернильное пятно что-то ему напомнило. Заклинание... вызов духов утренних слез... Он сосредоточился и стал мучительно вспоминать. Может быть, он - один из духов, но где же тогда тот, кто его вызвал? Тогда он взглянул в зеркало. Лицо, которое он увидел, было ему незнакомо, в то же время, оно не было лицом волшебника - слишком уж молод был юноша, увиденный им по ту сторону стекла. Он машинально промокнул чернильное пятно платком и огляделся вокруг. Повсюду царил хаос и беспорядок. Молодой человек почувствовал вдруг в себе жажду творчества, желание сделать мир вокруг себя чище и понятней. Он встал и начал собирать книги, расставляя их по полкам.
  Внезапно, дверь в лабораторию распахнулась. На пороге стояло странного вида существо. Он был весь черный, покрытый коротким жестким мехом, сутулился и издавал какие-то нечленораздельные гортанные звуки. Существо оглядело комнату и остановило свой взор на юноше. Маленькие глазки полузверя налились кровью, он зарычал, обнажая гнилые клыки.
   И тут молодой человек вспомнил: он всегда вел борьбу с этим дикарем, и это был хитрый и сильный противник. Они бесконечно сталкивались с ним конные и пешие на просторах того - другого мира.
  Получеловек оттолкнулся ногами - лапами и прыгнул на юношу, стремясь ухватить его горло зубами. Противники сцепились в клубок и покатились по комнате, иногда они разъединялись, но только затем, чтобы с новой силой наброситься друг на друга. Снова полетели на пол книги, взвились в воздух листы бумаги. Враги схватились насмерть, слившись в одно целое, чуть ли не срастаясь друг с другом...
  Тобиас открыл глаза. Вокруг царил беспорядок.
  
  Ох уж эти волшебники, - сказал Лука. - Что тот, что этот. По сути-то оно все едино. Токмо вот что: рассказываешь ты, брат, долго. Ну да будет... Скажи что ль ты, Иван.
  Поэт на секунду задумался, а потом заговорил громко и отчетливо.
  
  
  История 3.
  
  Во имя чего?
  
  Грохочут трубы, блещут латы,
  Играют флаги на ветру,
  Уже построены солдаты
  Чтоб отправляться поутру.
  Стрелки укладывают стрелы,
  Наездники ведут коней,
  Нет в мире армии сильней,
  Воители дружны и смелы.
  Барон сегодня поведет
  Их в самый доблестный поход.
  
  И вот уж армия в движеньи,
  И каждый рад и горд собой.
  Идут, чтоб расширять владенья
  Барона, что повел их в бой.
  Хозяин возглавляет рать,
  Цель тривиальна, как монетка:
  Лишь стать достойным славы предков
  И состоятельнее стать.
  Узнает подлый сарацин,
  Кто настоящий господин.
  
  Сраженье. План предельно ясен:
  Напасть и тут же победить,
  Враг окружен, он не опасен
  И вовсе не достоин жить.
  Война! Враги друг к другу мчатся,
  Барон несется на коне
  И уж забыл себя в огне,
  Готов с противником сражаться.
  Смерть, боль, огонь, жестокость, чад
  Слились в ревущий, страшный ад.
  
  Солдаты рвутся в бой поскольку
  Полны уж злобою своей.
  Барон сражен и видит только
  Его пытающих чертей.
  Смешались в кучу люди, лица,
  Но он-то видит не солдат,
  А будто черти, кинув ад,
  Над ним явились поглумиться.
  Избит, напуган и устал,
  Он так всю битву пролежал.
  
  Очнулся - тишина во поле,
  Десятки охладевших тел.
  Теперь иди - гуляй на воле,
  Теперь враг недвижим и бел.
  Барон встает. Щебечут птицы,
  Но не спешит он уходить.
  В ушах шумит, охота пить,
  Но где ему теперь напиться?
  Погибших спрятала трава,
  Но преисподняя жива.
  
  В войне он видел мрачный путь,
  Душа барона жаждет света,
  Ему хотелось бы заснуть,
  Но, раз есть ад, и рай есть где-то!
  Доспехи сбросил он, и - в путь,
  Пешком по городам и селам
  Идет с вопросом невеселым,
  Чтоб свет увидеть где-нибудь.
  Никто не знает, что за срам!
  Вот кто-то указал на храм...
  
  Барон - к воротам, слышит звон,
  Стучит в тяжелые ворота
  И ждет, надеждой окрылен...
  К сожалению, на этих словах Бант заснул, так и не узнав, чем завершились поиски барона. Лука отнес его в фургон и накрыл одеялом. Вскоре и другие легли спать, им было тесно, но на воздухе никто спать не стал: не пустила Эльза, поскольку осень близилась к зиме, и с каждым днем становилось все холоднее.
  
  
  
  ГЛАВА 7.
  
  Громко о духе и тихо обо всем остальном.
  
  Повозка все двигалась, скрипя, через бескрайние просторы степи. Бант залез на самую крышу и сидел там, оглядывая окрестность и размышляя. В последние дни он стал намного тише и задумчивее. Однако что-то вдруг оторвало его от своих мыслей. Он удивленно озирался вокруг... Ну да! Места показались ему знакомыми. Тогда кнотт попытался составить в голове маршрут своего путешествия, чтобы понять, где же он находится, но в уме это сделать было довольно трудно, да и места узнавались с трудом, украшенные густым инеем. Когда же он решил спуститься в фургон, чтобы начертить план, взгляд его случайно упал на горизонт, к которому направлялись путники.
  Будто из-под земли вырастала могучая крепость - символ власти и могущества наргов, она полностью заслонила путь и будто бы еще хотела сокрыть от путешественников небо. Старая Грета всхрапнула и остановилась, а крепость нависла над повозкой, уродливая и грозная, тыча в небо узловатые пальцы парапетов. Черная тень твердыни легла на друзей, как злой рок.
  Конечно же Бант узнал это место! Он уже был здесь ровно год назад. На кнотта нахлынули воспоминания: могучие воины со шпагами, плен, яростный поединок...
  Да-а, хилая крепостенка... - раздался голос. Это говорил Лука, который уже выбрался из повозки и стоял, придирчиво оглядывая сооружение.
  Бант сильно удивился, что замок, который произвел на него такое большое впечатление, кажется, нисколько не удивил Луку. Бант обернулся к товарищу, он уже хотел задать вопрос, но кнотт снова ощутил свою чуждость всякому человеку, свою непохожесть на них, поэтому он не произнес ни звука, только посмотрел на попутчика. Однако для художника этого оказалось достаточно, чтобы понять мысли немого собеседника.
  - Видишь ли, - сказал он, - народу в оконцах не видно, стены безлюдные, хотя вон там и вон здесь охрана должна караулить. Опять же, окна пустые - ни стеклом, ни слюдой не заделаны, а здесь зимой, на открытом-то месте, мороз да метелица, небось, хороводят.
  Я здесь был, - сказал Иван, выбираясь из фургона. - Точно был. Пару месяцев назад...
  Давайте зайдем, - прозвучал голос. Это говорил Бант. Он так долго ничего не говорил, что теперь его голос прозвучал хрипло.
  Ну, давайте, - сказал Александр и вопросительно посмотрел на остальных.
  Вскоре они уже въехали в распахнутые ворота замка. Внутри не было слышно ни звука, лишь ветер завывал в щелях рассыпающихся стен.
  Крепость проглотила их и теперь казалась весьма довольною собой. Однако когда путники оказались во внутреннем дворе, все изменилось. Оказалось, что они вступили вовсе не во чрево прожорливого чудовища, а просто в крепость. Выяснилось, что изнутри видно небо, и что его в достатке, даже само сооружение казалось теперь не таким большим, а каким-то жалким и покинутым. Стало понятно, что стены во многих местах изнутри были подперты бревнами, чтобы не рухнуть. Обитателей замка нигде не было видно, хотя Бант помнил, что когда-то их было очень много.
  Лука еще раз окинул взглядом сооружение и произнес:
  Нет. Брошенное оно. Ушли все, видать. И негоже нам здесь оставаться.
  А мне кажется, - заявил Александр, - что никуда они не ушли. Просто здесь была война, вот они и попрятались по подвалам.
  Где там! - возразил им Иван. - Не такой они народ, чтобы уйти. Видел я этих хитрющих бестий. В прошлый раз еле сбежал отсюда. Наверное, они затаились, чтобы нас схватить.
   И снова завязался спор. В итоге все трое мужчин разбрелись по замку искать подтверждения своим словам. Бант и Эльза остались во внутреннем дворе одни. Но кнотт долго не усидел на месте - он опять задумался о том, что Эльза - человек и что он - нет. Он думал о том, что он привык к ней и ко всем остальным, но жить с этим ему не давало одно убеждение: он считал, что так быть не должно, что ему следует выбрать между кноттами и людьми.
  Мучимый сомнениями, кнотт тоже оставил Эльзу и юркнул в одну из башен. Внутри все было мрачно и пусто. Похоже, что покидавшие замок нарги унесли с собой все, что только могли: нигде не было видно ничего, кроме гладких желтоватых стен и пустых дверных проемов. Изредка на глаза Банту попадался сломанный стул или кровать, но они лишь дополняли грусти и заброшенности. Везде было все ужасно одинаково, так что было не ясно, находишься ли ты в королевских апартаментах или уже спустился в подвалы, где держали пленников. И чем одинаковей казались кнотту эти коридоры, тем быстрей бежал он, все больше запутываясь в уродливых геометрических полостях. Перед глазами его мелькали лестницы, углы и много стен, освещенных неизвестно откуда идущим тусклым светом.
   Внезапно Бант остановился перед тяжелой дубовой дверью, которая была намного крепче остальных, кроме того, по краям дверь эту украшала простенькая но отчетливая резьба. Кнотт надавил плечом, и дверь легко поддалась. За ней обнаружилась довольно просторная и красиво убранная комната. Напротив двери стоял трон, а на троне сидел нарг. Его грузное тело одрябло, поникли длинные уши. На лице нарга была написана глубокая задумчивость, и было похоже, что он не один год сидит вот так, нахмурив брови, что давно уже перестало биться его некогда пылкое сердце, закрылись маленькие глаза, только душа никак не хочет уснуть, мучимая каким-то вопросом, и будит она мозг, а он начинает кипеть, такой же тучный и неповоротливый, как его обладатель.
  Потом Бант обратил внимание на трон, почти невидимый под тем, кто занимал его. Так и есть! Это был черный обсидиановый трон; Бант аж отпрыгнул назад: он боялся новой встречи с юношей из снов. Тогда Бант задумался, зачем же он последовал за незнакомцем? Получалась интересная штука: хоть этот человек и пугал его, но и притягивал, в то же время. Терзаемый собственными мыслями Бант снова обратил внимание на фигуру, восседающую на троне. Ему было суждено второй раз отпрыгнуть назад, ибо тот, кто сидел на троне, оказался Чаафой - принцем наргов! С этим существом у кнотта были связаны особые воспоминания.
  
  Чаафа расхохотался; за ним захохотали все нарги. Принц без труда выбил оружие из рук Банта. Катана, звякнув, отлетела на самый край веранды. Это пренебрежение как нельзя более разозлило кнотта, он издал полукрик-полукряхтение и кинулся на принца с голыми руками...
  
  "Вот это была драка! - подумал малыш. Взгляд его скользнул по оружейной стойке принца, где красовалось клинковое оружие всех мастей. - Интересно, а где же та самая шпага, которой он так замечательно орудовал?"
  Шпага лежала тут же - на ступенях трона, сломанная пополам. Принц же сидел в странной позе полусна-полураздумия. Глаза его были не то закрыты, не то опущены на шпагу. Его огромное, грубое тело было будто вылеплено из глины. Оно казалось неотделимым от сверкающих обломков клинка.
  Бант робко приблизился и коснулся эфеса шпаги, в которой, как казалось ему, лежал ответ на многие вопросы. Тело Чаафы вздрогнуло. Прошло оцепенение, и тяжелая громада зашевелилась, кнотту показалось, что он даже слышит протяжный скрежет костей. Веки гиганта дрогнули и поднялись, как старые замковые решетки. Принц шевельнул огрубевшими губами, и из глубин его тела донеслось какое-то клокотание и рокот. Наконец это вылилось в слова, которые тоже были тяжелы, как камни:
  Что ты делаешь здесь?
  Бант отступил на несколько шагов и, поколебавшись, ответил:
  Я ищу юношу в черном!
  С принцем произошла поразительная перемена, он будто ожил: руки нарга неистово стиснули подлокотники трона, он оттолкнулся и прыгнул, оказавшись совсем рядом с Бантом. Чаафа присел на корточки и приблизил лицо кнотта к своему.
  Что-о ты делаешь здесь?! - повторил он, глядя на Банта своими маленькими пронзительными глазками. Последний от испуга сначала оторопел, но потом в нем проснулось нечто; какой-то звериный инстинкт, чувство визжащей шавки. Все лицо кнотта перекосила злоба и он прокричал в ответ:
  Я ищу юношу в черном!
  Чаафа вскочил, заревел, завыл, размахивая над головой по-настоящему перепугавшимся Бантом. Наконец принц размахнулся и швырнул его прочь из комнаты, кнотт стукнулся о стену и потерял сознание, а нарг долго еще метался по комнате, в бешенстве срывая со стен ковры, круша мебель, ломая и опрокидывая, как необузданный тайфун. Крики его были слышны по всему замку, так что скоро Лука, Иван и Александр были уже рядом. Они кинулись было приводить Банта в чувство, но тут дверь распахнулась, и на пороге появился принц Чаафа, грозный и решительный. Огромными шагами он направился к людям и кнотту, а когда они посмотрели на него, произнес отрывисто и четко:
  - Мне нужен бесенок.
   Мужчины встали на пути могучего нарга, приготовившись защищать друга. Выражение лица Чаафы нисколько не изменилось, сперва он оттолкнул Александра, затем опрокинул Ивана а потом... а потом вышла заминка: Лука разбежался и ударил врага головой в живот. Принц охнул и остановился, и тут на него с двух сторон накинулись Иван и Александр. Началась свалка, медлительный и сильный нарг никак не мог стряхнуть с себя трех проворных мужчин, тем более что они все время хватались за его уши. Бант же сидел и с интересом наблюдал, как великие творцы, люди уточненной натуры и обостренного восприятия жизни размахивали кулаками, счастливые, как мальчишки. Первым порывом кнотта было желание присоединиться к ним, но он заставил себя сдержаться и направился в тронную комнату. Там он поднял с пола обломки шпаги и рассмотрел их. На лезвии было золотыми буквами написано слово "Честь". Бант никак не мог понять, почему шпага сломана, сломал ли ее сам Чаафа или кто-то другой. Неожиданно в дверном проеме появился разъяренный принц. Обессилевших Александра и Ивана он держал, перехватив поперек тела, а Лука волочился за врагом, намертво вцепившись в его пояс, но Чаафу это похоже нисколько не стесняло.
  Как это понимать, принц? - спросил Бант протягивая наргу обломки.
  Не твое дело. - Послышался ответ. Чаафа подошел и, оставив свою ношу, выхватил у кнотта шпагу. Лука уже отцепился от него и теперь весь взмыленный сидел и почесывал русую шевелюру:
  У-у, силен, тут никаких мужичков не напасешься!
  Но Бант думал не о том, он еще раз посмотрел на Чаафу:
  И все же, я хотел бы знать, как это понимать, принц?
  Нарг было разгорячился снова, но стих и сказал, махнув рукой:
  Ладно, какого черта?.. Все началось с того, что в крепость пришел юноша, представился он как герцог Мал. Предложил мне кучу денег за то только, что я сменю гравировку на шпаге. Раньше там было имя моего далекого предка Фечусы, а этот сопляк... Э-эх, да я бы его одной левой, как блоху, ан где его теперь сыщешь? Дело сделано, деньги заплачены.
  Принц снова швырнул обломки шпаги на пол.
  Нет, - продолжал Чаафа, - мне теперь перед предками не оправдаться, но и на белом свете мне не жить.
  Он поднял с пола кинжал, который, видимо, сорвал со стены в порыве бешенства. Потом нарг примерил его к животу и бессильно опустился на трон.
  Подумать только! Даже на это у меня не осталось духу!
  Потом он задумчиво посмотрел на Банта и произнес:
  Хочешь, я научу тебя драться?
  Хочу, - ответил Бант.
  А на пороге стояли Лука, Александр и Иван и опять о чем-то оживленно спорили.
  
  
  
  
  
  
  ГЛАВА 8.
  
  Про мудрость.
  
  Зима уже вступала в свои права, хотя осень еще не кончалась. Снег засыпал равнину, так что казалось, будто крепость наргов высится над облаками. Ветер без устали швырял в стены замка пушистые хлопья. Замок переживал не самые лучшие времена после того, как обитатели покинули его, в коридорах поселился дух упадка и разложения. Сквозняк забирался во все закоулки и помещения, поэтому от холода нельзя было укрыться. Стало совершенно ясно, что вряд ли кто-нибудь поселится здесь. Многие окна давно разбились, и в комнаты влетал снег, засыпая все, и туда уже никто никогда не возвращался.
  Но сегодня ветра не было, только снег все сыпал из затянувших небо неповоротливых туч. Бант сидел на краю крыши одной из башен и смотрел, как растут сугробы вокруг. Они были большие, маленький кнотт наверняка бы утонул в них с головой. Вот уже не один день жил он со своими спутниками в гостях у принца. Дыхание зимы сказывалось на всех: Александр и Иван давно уже ничего не сочиняли, а Лука совсем не брался за кисти, Эльза продолжала ухаживать за всеми, но и в ней не было уже того задора и жизнерадостности, которые так восхищали окружающих. Все вопросы, мучившие Банта, отошли для него на второй план, а на первом была пустота. Он смирился с неразрешимостью своих дилемм и положил конец душевным терзаниям. Была в поведении всех пятерых некая обреченность и грусть. Только Чаафа был жив и весел, обучал кнотта фехтованию, оказался неиссякаем на байки и всякие интересные истории.
  Моя крепость видала погоду и похуже! - послышался голос снизу, и Бант посмотрел во двор.
  Это говорил Чаафа. Теперь его голос не был хриплым, а звучал громко и чисто:
  Снега почти заносили замок, но ни разу еще не удавалось сугробам вырасти выше стен!
  Кнотт приметил место поудобней и ловко спрыгнул с башни прямо в снег. Он сильно изменился за последние дни. Кнотт окреп, вырос, а его бочковатое тело стало стройным и изящным: уроки Чаафы явно шли ему на пользу, хотя, как знать? Теперь он уже не походил на прежнего Банта, да и на кнотта он больше не был похож, скорее его можно было принять за невысокого человеческого подростка.
  Не изволите ли сразиться со мной, мастер? - спросил он принца, улыбнувшись, но не беззаботно и открыто, а сдержанно, как пристало достойному ученику достойного учителя.
  Я шел сюда именно за тем, чтобы предложить вам это. - Ответил Чаафа, доставая свое оружие.
  Нарг сражался обломком шпаги, в то время как кнотт противостоял ему обломком катаны. Вот такие странные бои происходили между ними во дворе замка. Клинок против клинка, оба сломанные при загадочных обстоятельствах.
  Каждый день они салютовали друг другу и приступали к поединку, спокойно и со вкусом, каждый наслаждаясь мастерством своего соперника.
  Бант двигался быстро, рассчитывая на свою ловкость и маленький рост. В отличие от ученика, Чаафа почти не перемещался, встречая отчаянные выпады партнера своим оружием.
  Для кнотта этот поединок был игрой, состязанием в искусстве и сноровке, он отлично понимал, что в любой момент его могут ранить, но это лишь пьянило его, горячило кровь. Вкус сражения, чуждое кнотту чувство, овладевало им без остатка, заставляло снова и снова бросаться в атаку, чудом избегая смертоносных ударов учителя.
  А вот Чаафа сегодня вел себя странно. С его лица пропали все эмоции. Он, кажется, ни наслаждался ни тяготился боем. Лицо нарга было мертво, однако он сражался с особенной яростью.
  Сперва медленно и даже лениво скрещивавшие клинки, через некоторое время они бились с силой и бешенством, подобно двум тайфунам, заставляя искры вылетать из сверкающих лезвий.
  Бант никак не мог прорваться сквозь защиту нарга, и он сделал элементарный выпад, просто не желая сбавлять темп. Кнотт думал, что искушенный учитель запросто парирует его, но шпага Чаафы почему-то ушла куда-то в сторону, а сам он сделал бессмысленный шаг вперед... Клинок Банта встретил живот нарга и вошел в мягкую плоть по самую рукоять. Нарг охнул и отступил на два шага, оставляя окровавленный обломок в руке кнотта.
  Спасибо тебе, Бант. - Сказал Чаафа и упал на колени. Рана его уже начала кровоточить.
  Но зачем? Зачем ты так поступил?! - в отчаяньи прокричал кнотт.
  Для меня не было другого выхода: я нарушил связь с предками, а без нее глупо бы было пытаться сохранить царство. Все-то я разбазарил, не остались со мной подданные, поэтому мне предписано умереть вместе с державой.
  С этими словами принц повалился в снег, обагряя его своей кровью. Бант подбежал к нему и, приподняв голову нарга, посмотрел ему в глаза:
  Ты не прав. Жизнь не покидает страну, покуда есть в ней те, кто верит в возрождение. Если бы только у тебя хватило сил понять...
  Если бы только твои мудрые слова прозвучали раньше, - ответил Чаафа слабым голосом. - Прощай, человечек.
  На этом он вздохнул в последний раз и замер. Бант оставил мертвого принца и еще какое-то время наблюдал, как его заносит снегом. Потом он пошел к своим друзьям и сказал им, что пора уходить из замка, а они посмотрели на него пустыми глазами. Вскоре друзья покидали крепость наргов, они шли пешком, поскольку Грета умерла несколько дней назад. Замок за их спинами обрастал сугробами и, наконец, превратился в большой снежный холм. Вряд ли весной, когда лед растает, из-под него появится что-нибудь напоминающее жилище.
  Бант отлично знал, куда направились его друзья Персиваро и Ларрамус: Чаафа не раз рассказывал ему об этом, когда еще... Человечек шел вперед, подставляя лицо снегу. Теперь его руки казались ему очень тяжелыми. Кровь, пролитая им, осталась где-то на душе и запеклась твердой коркой. Лицо Банта застыло, между бровей навеки залегла морщинка. Это было лицо человека. Вот почему человечек все быстрее шагал вперед, не оглядываясь на отставших спутников. Он знал, что где-то там, впереди, ждет его другой, еще более страшный замок, ждет ужасный юноша, воплощение тьмы, и ждут два пленника...
  Лука и Иван едва поспевали за шустрым Бантом. Эльза совсем выбилась из сил, и Александр взял ее на руки, а когда мужчины предложили свою помощь, он, не говоря ни слова, прошел мимо них. Никому бы он не одолжил свою ношу, а в голове музыканта творилась сложная работа. Все мелодии, придуманные им, казались Александру такой безделицей, по сравнению с жизнью, которая находилась в его руках и могла оборваться в любой момент.
  Наконец, из-за снежной пелены выступили очертания новой крепости. Хотя, пожалуй, крепостью это строение могло показаться лишь на первый взгляд. О, это был великолепный дворец! Большой, красивый, с множеством окон, флагов, изваяний и прочих вещей, которые так впечатляют путешественников. Путники остановились. Бант неотрывно смотрел на строение, а мужчины засуетились вокруг Эльзы, укутывая ее своими плащами. Она вся горела, порой женщина теряла сознание. Вот и теперь глаза ее были широко открыты, но она металась и бормотала, будто сновидения наполняли ее разум.
  Жилище герцога Мала выглядело мрачно и внушительно. Все окна были зашторены плотными черными портьерами. На черных же вымпелах красовались тонкие золотые узоры, не имевшие никаких геральдических объяснений, да и изваяния в основном изображали грифов, демонов и драконов.
  Бант приблизился к ступеням крыльца и взглянул на массивные двери. На них были изображены змеи и пауки, пожирающие закованных в цепи людей, которые, как один, разинули рты не то для крика, не то для пения. Человечек хотел уже шагнуть вперед, но потом вдруг вернулся. Он снял свой плащик и пристроил его под голову Эльзе. Лука соорудил костер. Какое-то время они сидели молча. Наконец Бант заговорил:
  Вам нельзя туда ходить. Во дворце живет юноша. Герцог Мал.
  Я знаю, - ответил Александр, - из-за него я оставил двор и скитаюсь по свету.
  И я про него слыхал. - Сказал Лука.
  И я, - сказал Иван, - ища по свету совершенства и красоты, трудно не наткнуться на уродство и горе.
  Но вы не понимаете, - повысил голос Бант, - ведь он чуть ли не само зло!
  А разве не цель художника бороться со злом? - произнес Лука.
  И поэта. - Сказал Иван.
  И композитора. - Сказал Александр.
  И любого человека. - Добавил Бант вставая.
  Вместе с ним поднялись Иван и Лука, Александр же оставался сидеть, поглаживая растрепавшиеся волосы жены. Никто не осудил его, да теперь было не до укоров. Жизнь этих людей пошла по иному руслу, теперь они были не личностями а людьми. Все человечество шагало с ними в ногу, и они ничем не отличались от других в своем естественном стремлении защитить правду и справедливость.
  Трое взошли к дверям, и Лука примерился к ручке. Бронзовые амуры по сторонам с перил нацеливали на них свои луки, сверху злобно смотрели горгульи и черти. Внутри уже знали об их приходе и ждали их. Дверь со скрипом отворилась, впуская путников, и они вступили в темноту. Стоило воротам захлопнуться, как Эльза пришла в себя. Она открыла глаза и посмотрела на мужа:
  Где остальные? - спросила она слабым, чуть хрипловатым голосом.
  Ушли внутрь, - ответил Александр, указывая на замок. Эльза оглядела сооружение и сразу поняла, что к чему.
  Ты должен быть с ними.
  Прости, но я не могу оставить тебя.
  
  
  ГЛАВА 9.
  
  Про проигрыш и об обращении.
  
  Внутренняя обстановка дворца оказалась такой же мрачной и величественной как и его наружный вид. Иссиня-черные бархатные портьеры, гобелены с изображениями дикой охоты, свечи, факелы, много статуй и... никого вокруг. Герои вступили в полную тишину и невольно вели себя тихо, чтобы не нарушить ее. От множества лестниц, дверей, галерей и анфилад рябило в глазах. Но стоило только путникам задуматься, куда же идти дальше, как, будто из-под земли появился человек.
  Это был стражник в черных, дорогих, расшитых золотом одеждах. Лицо его было бескровно, как у мертвеца. Мужчина сделал знак путникам следовать за ним. В руке его появился канделябр с зажженными свечами, и страж повел гостей за собой, не произнося ни слова. Они прошли по несметному количеству коридоров, и везде все было одинаково: гобелены, статуи, свечи и двери, двери, двери... Только однажды Бант обратил внимание на интерьер. Взгляд его привлек орган, большой и внушительный, он стоял в каком-то углу. Это было, конечно, странно: музыкальный инструмент, здесь. Тем не менее, они свернули, и человечек забыл об увиденном.
  Вскоре, путники вошли в просторную залу. Стены ее и сводчатый потолок были расписаны разными ужасными картинами: демоны, призраки, мечущиеся в панике люди, все смешалось в один круговорот. А выше всех и в центре, в окружении языков пламени был изображен сам герцог Мал, и у него не было лица. Провожатый их давно исчез, все трое стояли одни. Лука разглядел роспись и сказал:
  Неплохо. Вот только сюжетец староват.
  Иван хотел что-то ответить ему, но тут зазвучал другой голос, холодный, ровный, негромкий но слышный всем:
  Еще бы. Ведь ему тысяча лет.
  Будто часть тени арки шагнула им навстречу. Это был герцог Мал. Может быть, на этот раз он был одет по другому, Бант не обратил на это внимания, отметил только, что одежда снова была черной.
  Иван снова хотел что-то сказать, но Лука его опередил:
  Ах ты, бес темный!..
  Да, я темное создание! - перебил его герцог, - и вы тут ничего не попишете. Чернота есть моя стихия.
  Да ты не спеши петушиться-то, молодец. Добро оно ить в любом человеке есть.
  Человеке? - переспросил Мал и усмехнулся, - Так что же это, ты хочешь меня от ночи отвадить? Это было бы интересно. Поединок мировоззрений. Только видишь ли в чем мое преимущество - ты черпаешь свои идеи, исходя из каких-то умозаключений, но я не черпаю ничего: я сам - идеология! - Он помолчал и добавил. - Тем не менее, я принимаю вызов, - герцог церемонно раскланялся, - будем считать, что я не вижу света. Для меня нет перспектив. Докажите мне, что добро сильнее зла, и, может быть, я поверю вам.
  Лука немного подумал, а потом стал рыться в заплечном мешке. Наконец, он извлек оттуда картину и, развернув полог, показал ее герцогу Малу.
  Такой картины Бант у Луки еще не видел. На ней раскинулся лес, тот самый лес, который заставил кнотта порядком испугаться. Но на картине он был совершенно другим. Это был лес прощающийся. Он нежно махал листвой, провожал уезжающую повозку, прощался с летом. Весь лес дышал нежностью, теплотой, многие листья уже опали и стали хорошей лежанкой для зимнего сна. Лес казался еще более одиноким чем повозка, которая темнела где-то вдали. Человечек вспомнил это время, и ему стало очень хорошо, а цепкие замковые тени отпрянули, и герои оказались в ореоле света, таком небольшом, по сравнению с огромным замком и ночью снаружи.
  Мал не подошел ближе, и, хотя глаз его по-прежнему не было видно за длинными локонами, он, видимо, хорошо изучил картину. Несколько минут прошло в тишине и едва заметной борьбе света и тени. Неожиданно, юноша захохотал. Он смеялся громко, запрокидывая лицо. Смех его разрушил окружающее спокойствие и дрожью прошел по всем замковым закоулкам. Наконец, он кончил хохотать и заговорил, заговорил с удовольствием, может от долгого одиночества, может упиваясь собственной правотой, получая садистское наслаждение от крушения чьих-то мыслей и убеждений:
  Не тот ли это лес, который я заставил ненавидеть? Который пугал несчастное создание, стремясь навеки оставить его в своих темных дебрях. Да я-то здесь был и ни при чем, я лишь подсказал Банту путь, а он, в свою очередь, умудрился найти приключений на свою голову.
  Да, - ответил Лука, и голос его, подобно смеху Мала, волной хлынул на древние стены, срывая печать сна, - но стоило тебе улететь, как бор прежним стал, а теперь и подавно зимует себе с миром. Зло, если поразмыслить, как рой мух на мертвечину к тебе летит, да ты ведь везде не можешь...
  Могу! - воскликнул герцог, и от него повеяло силой и могуществом. Он гордо вскинул голову, волосы перестали скрывать его лицо. Путников же охватил ужас, ибо это не было лицо человека: шесть глаз - шесть отвратительных горящих точек зияли на его бледной коже, как язвы на теле больного.
  Лука вздрогнул и выронил из рук картину. Юноша же расхохотался снова, а потом обернулся к Ивану:
  - Ну а ты? Что ты припас для заблудшей овечки?
  Поэт невольно отстранился от нацеленных на него пугающих глаз герцога Мала, но он собрался с мужеством и заговорил:
  Что ж, у меня найдется, что сказать вам. Эти слова давно родились у меня в голове, но не хватало именно такого момента для них.
  Герцог Мал сложил на груди руки и принял позу надменного ожидания. Иван же закрыл глаза и стал читать отчетливо и громко, слегка покачиваясь в ритм своих слов:
  
  Когда земной поклон земле родной отмерим
  И выйдем на простор, друг друга не боясь,
  И общий для людей один построим терем,
  И мудрый на престол посажен будет князь,
  
  Когда в глаза глядеть научимся мы снова,
  И, правды не тая, все вынесем на суд,
  И ближнего в гостях мы примем как родного,
  Забудем, как кошмар, неумолчных зануд,
  
  Когда трава в лесу свои споет нам песни,
  Деревья одарят нас мудростью лесной,
  А души отдохнут и станут легковесней,
   Тогда на нас сойдет заслуженный покой.
  
  И снова воцарилась тишина. Бант и Лука молчали, обдумывали услышанное, а Иван тяжело переводил дух. И снова заговорил Мал, медленно и насмешливо:
  Ну, вы, молодой человек, сами передаете власть в мои руки. " И мудрый на престол посажен будет князь". А я не просто мудр, я - гений!
  Гений? - заговорил Иван. - Не думаю, что гений может быть злым.
  Почему?
  Гениальность это нечто, дающееся человеку свыше, как дар. Тот, кто принимает, волен распорядиться им как пожелает: может закопать в землю или развить до высот. А мысли, идущие от сил темных, закабаляют человека, стоит принять их, и ты будешь расплачиваться за них всю жизнь перед этой потусторонней силой.
  Интересно, - заговорил юноша в черном, - значит, ты признаешь, что та самая сила, от которой исходят злые, как ты их называешь, мысли, что эта сила гениальна?
  Но ведь ты не... - сказал было Иван и осекся.
  Да! Да! Ты угадал! - ответил герцог Мал громовым голосом, и фигура его выросла. Путникам вдруг стало ясно, что он вовсе не прятался в тени стен, а что сам герцог покрыл округу своей тенью.
  Иван стал отступать, и вперед шагнул Бант. Он приготовился что-то говорить, но вдруг понял, что ему нечего сказать. "Лука показал картину, Иван рассказал стихотворение, а что же могу я? Чего же я добился за свою жизнь? И зачем я стремился сюда с таким упорством, неужели только затем чтобы понять это?"
  Герцог Мал подошел ближе, и тени сгустились вокруг трех жертв этого юноши.
  Внезапно раздались странные звуки. Бант никогда не слышал ничего подобного, и ему было не с чем сравнивать. Но это была музыка. Она началась мягкими перекатами и переливами, постепенно как бы поднимаясь все выше. Наконец, мелодия заполнила все пространство. Герцог Мал вздрогнул и стал отступать обратно в тень.
  Это орган! - крикнул Иван и они побежали обратно по лабиринтам дворцовых коридоров, погруженные в чудесную музыку и влекомые ей. Звуки все переливались, перекатывались и заставляли вообразить себе то тихое озеро, то бурный горный источник. А вот и оно - то место, где Бант видел орган. Теперь он узнал, как звучит эта штука, о которой он ранее слыхал лишь по Александровым рассказам... Кстати! Ведь это он сейчас нажимал на клавиши. Запыхавшиеся беглецы были рады своему спасенью, а орган издал последний протяжный звук и замолк. Музыкант обернулся к ним и счастливо заулыбался. Они уже хотели заключить друг друга в объятия, но тени снова сгустились рядом - чуть поодаль от них стоял юноша в черном. Он был целиком закутан в плащ и молчал, гневно сверкая шестью глазами. Все молчали. Александр, пораженный, не мог оторвать взора от лица герцога, а тот оставался неподвижным, как истукан, лишь пристально смотрел на орган и чуть дрожал от рвущейся наружу ярости. Взгляд Мала, как нож вонзился в пыльный инструмент, и старый орган не выдержал: он глухо треснул, надломился, а потом и вовсе рассыпался.
  Вот и весь ответ. - Произнес юноша. - А теперь, убирайтесь вон отсюда! - он сбросил плащ и встал перед ними, блеща кирасой, и с мечом в руке. - Вон, пока я не поубивал вас!
  Так они и покинули замок - каждый по-своему поверженный, каждый с осадком в душе.
  
  ГЛАВА 10.
  
  О красоте, в меру моих сил.
  
  На них сразу накинулась метель. Друзья почти скатились со скользких ступеней, провожаемые насмешливыми взглядами изваяний. Эльза ждала их у тлеющего костра. По их растерянным лицам женщина сразу поняла, что произошло. Она по привычке засуетилась было, встречая мужчин, но болезнь отняла у бедняжки последние силы. Лука снова занялся костром, но теперь дело не спорилось. Наконец, вьюга улеглась. Лука и Иван сидели молча и глядели на угасающие угли, Александр обнял жену, пытаясь согреть ее, а Банта опять потянуло куда-то прочь. Недалеко находилась рощица, человечек пошел туда. Все были так заняты своими невеселыми мыслями, что не заметили, как он исчез. Бант медленно бродил между голых деревьев и думал, думал, думал. Что же он такое? Зачем он живет? Есть ли в жизни хоть какой-нибудь смысл? Он долго размышлял и гулял, не замечая времени. Его уже давно хватились, и начали беспокоиться. Мужчины не выдержали и отправились на поиски пропавшего товарища, кроме того, каждый из них был и сам не прочь погулять по роще наедине со своей думой. Погрузившись в мысли, они не заметили как разбрелись в разные стороны.
  Иван продирался сквозь сплетения веток, утопал в снегу и напряженно думал. Он вспоминал свое давешнее поражение в споре с Малом и никак не мог понять: то ли он выбрал не тот стих, то ли прочел его неподобающим образом. Кроме того, поэт не мог признать, что пейзаж Луки и мелодия Александра были восхитительны и произвели на герцога немалое впечатление. "Пусть я не понимаю музыки и живописи, - наконец решил он, - но ясно одно: мы служим одной цели, и в чем-то все мы едины. Мы - творцы, а прекрасное остается прекрасным, независимо от того, подходишь ли ты к нему с пером, кистью или клавишами". Так, со сморщенным от раздумий лбом, но просветленной душой вышел Иван на поляну. Рядом послышалась еще чья-то поступь. Поэт поднял глаза и увидел Луку с Александром, которые тоже подходили к поляне с разных сторон. Каждый из них тоже пребывал в глубокой задумчивости. Наконец друзья заметили друг друга и молча сошлись в центре поляны.
  Похоже, всех их сегодня посетила одна и та же мысль. Они много думали, но теперь все трое улыбались, поглядывая друг на друга. Мужчины и думать забыли о Банте, который все бродил где-то рядом. Зато теперь они понимали друг друга без слов. Просто молчали и перемигивались а потом расхохотались да и обнялись, а обнявшись, направились прочь из рощи, обратно к костру.
  Поляна опустела. Теперь она наполнилась каким-то особым очарованием, свет новой луны, выглянувшей из облаков, падал в самую середину. И снег стал таять...
  Бант двигался не спеша и нахмурив брови. Он думал о том, что успел сделать в своей жизни. Неожиданно для себя человечек оказался на поляне. Хотя он был сильно не в духе, но сведенные у переносицы брови его вдруг поползли вверх, ибо посреди занесенной снегом поляны виднелось темное пятно обнаженной земли, а на ней (вот уж совсем чудеса) чуть дрожал слабенький подснежник. Он еще не раскрылся, да и куда ему - вокруг мороз. Неуверенно держался он на тоненьком стебле, едва шевелил листочками, такой одинокий и такой жизнерадостный... В этом цветке Бант увидел себя, почувствовал в подснежнике друга, и ему захотелось хоть как-то поддержать эту новую, совсем - совсем молодую жизнь. Он опустился подле цветка на колени, но побоялся дотронуться до него, просто посидел немного встал и пошел прочь. Подснежник же неожиданно стал расти, потом бутон открылся, а еще через несколько минут не было на том месте цветка, а стояла там милая девушка в легких, совсем не зимних одеждах. Как же не произойти чему-нибудь удивительному и прекрасному там, где живопись, музыка и поэзия объединяются для служения одной цели - воспевания красоты и низвержения зла, а так же там, где это прекрасное ждут, любят и готовы согреть своим сердцем.
  Девушка улыбнулась и тоже пошла сквозь лес, едва касаясь земли...
  Эльза сидела у костра, задумавшись о чем-то, когда из-за деревьев, наконец, показались трое мужчин. Банта с ними не было, но они вовсе не выглядели растерянными - шли, улыбаясь во все рты. Женщина поднялась и спросила:
  Где же малыш?
  Но не успели их лица из веселых снова стать озадаченными, как рядом зазвенел голос полный задора и радости:
  А вот и я! - Человечек бежал к своим друзьям, спеша покинуть холодную лесную немоту.
  Ура! - Закричали все в один голос, побежали, обнялись и заплясали вокруг костра, напевая песню комара, которая почему-то пришла им на ум:
  Накорми меня собой,
  Я взовьюсь над облаками,
  Я отправлюсь за тобой,
  Хоть маши вокруг руками,
  Я приду туда, где ты,
  И забьюсь тебе под куртку,
  Закричишь ты: "Ах, скоты!"
  Ну а я хихикать буду с высоты.
  И не стало никаких недомолвок, и не стало никаких обид, а остался только задорный смех, будто не стоял рядом мрачный, пугающий дворец герцога Мала. Потом друзья утомились и повалились на землю. Лука в который раз собрался заново разводить костер, но взгляд его случайно упал на дворцовые ворота: на крыльце стояла девушка в белых одеждах и махала им рукой. Нельзя сказать, чтобы ее красота ослепляла, хотя девушка была очень приятна на вид, но первое, что бросалось в глаза и располагало к ней, было доброе, открытое выражение лица, изящество, но не чопорность манер и легкость движений. Вот почему вся компания сразу последовала за ней туда, куда она их приглашала.
  Вослед им глядели растерянные демоны и драконы. Бант торопливо шагал за золотоволосой незнакомкой, с удивлением оглядываясь вокруг. С дворцом произошла удивительная перемена: то, что совсем недавно казалось пугающим и мрачным, теперь нисколько не впечатляло его. Можно было подумать, что сами стены не в силах оставаться угрюмыми и молчаливыми со своей милой гостьей. Потолки больше не терялись где-то в вышине, будто бы стали ниже. Роскошные гобелены и картины поблекли и постарели, а статуи, казавшиеся золотыми, глядели железом из-под облупившейся краски. "Неужели все именно так, а былое величие лишь казалось, мерещилось, чудилось?" Наконец, все они пришли в главный зал. Там у горящего камина, закутавшись в плед, сидел бледный юноша в черном. Он был болен. Девушка приблизилась к нему, а остальные задержались, ожидая, что из всего этого выйдет. Мал, похоже, тоже ждал, он сидел не двигаясь, искоса поглядывая на гостью двумя глазами, ибо остальные были закрыты.
  Девушка захотела коснуться его лба, видимо, чтобы проверить есть ли жар. Никакой агрессии в этом жесте не было, но юноша перехватил нежную руку. Они долго смотрели друг другу в глаза, потом герцог оттолкнул ее. Он поплотнее укутался в плед и стал смотреть в камин.
  Девушка удивленно обратилась к нему:
  Странно, неужели вы не принимаете простой жалости?
  Нет, - последовал короткий ответ.
  Но ведь жалость естественна, вы должны это понять, если считаете себя умным человеком, - проговорила девушка почти растерянно.
  Эти слова удивительно подействовали на Мала: он выскочил из кресла и сбросил плед, представ перед гостями в черном халате и в черных тапочках.
  А как?! - в первый момент он просто задохнулся от возмущения, - А как ты, - он указал на девушку, - и вы все, - он махнул рукой на столпившихся людей, - как вы все можете считать себя столь умными?! Такими мудрыми, чтобы приходит в мой замок и перечить мне? Ведь вы не знаете, кто я, вы даже не знаете, верю ли я в милосердие!
  Пусть простым людям и не дано исправлять души и проникать в глубины сознания, но творцы имеют на это право, - сказала девушка.
  Герцог Мал скорчился - его душил истерический смех. Потом он распластался по полу и продолжал извиваться, содрогаемый жутким смехом отчаяния:
  На все-то у вас найдется ответ, и все у вас правильно и складно. Но вам не переубедить меня, ибо время ваше на исходе: я умираю!
  Приступ смеха перешел в конвульсии. Тело юноши замерло, распластавшись по полу.
  А ведь он не верил в милосердие, - сказал Иван.
  Так мы его и не одолели, - добавил Лука.
  Теперь, значит, всему конец? - удивленно оглянулся Александр на жену.
  Не было ужасающей магии, не было блеска и звона оружия, он просто умер, так и не приняв их идеалов, оставив их жалость при них самих.
  Но такое уж оно, человеческое милосердие, чтобы творить чудеса. Девушка приблизилась к телу герцога и присела рядом. Она стала медленно гладить его седые волосы, и это продолжалось довольно долго. Наконец, долгожданное чудо свершилось. Юноша застонал и очнулся. Похоже, ему было больно даже смотреть. Та же, что принесла ему спасение, обняла Мала и стала его убаюкивать, как маленького ребенка. Герцог закрыл глаза и впервые в жизни просто отдался ощущениям. Боль куда-то ушла, черты его лица разгладились.
  Однако юноша вскоре опомнился: он оттолкнул поддерживавшую его девушку и упал. Герцог хотел приподняться и что-то сказать, но вместо этого лишь погрозил окружающим пальцем. По лицу его потекли слезы бессилия. А тело Мала стало съеживаться, рассыпаться, да просто исчезать. Потом из вороха одежды вылетела крохотная летучая мышь и заметалась по залу.
  Тут же начался переполох: творцы кинулись ловить ее:
  Хватай! Ну же! Есть у кого-нибудь клетка?!
  Нашел! Только в ней кто-то уже сидит!
  Ну, вытряхивай его оттуда!
  - Вот он! Попался!
  
  Пойманный зверек притих, сидя в роскошной клетке. Друзья покинули душный замок. Девушка в белом куда-то пропала, но это было и не удивительно. Когда веселая компания уже готова была отправиться в дальний путь, Бант попросил у Луки клетку с герцогом.
  Только осторожно, - сказал тот и протянул ее человечку.
   Бант отошел на несколько шагов, а потом сказал громко, чтобы все слышали:
  Помните, вы говорили, что долг каждого человека...
  И открыл клетку. Все застыли в недоумении, а черный комок выпорхнул наружу и устремился в лес, где надеялся снова увидеть девушку в белом. Увидеть в последний раз и вернуться в замок, ибо Бант возлагал на Мала большие надежды.
  
  Послесловие.
  Так завершились скитания отважного Банта. Что касаемо Персиваро и Ларрамуса, его старых друзей, они сумели бежать из заточения раньше, чем человечек добрался до замка. Да, и какая разница, ведь путь свой он проделал не зря. А чтобы вы не запутались во всех тех размышлениях, что я успел наразмышлять, скажу вам вот что.
  Бант сам прошел свой путь, через невзгоды и препятствия. В моменты сомнения он всегда сам находил ответ. Не было у скитальца ни наставника, ни путеводной книги. Зато была жизнь. И вот что я вам скажу, дорогие мои. Давайте сперва думать сами, и долго думать, прежде чем решить, Чаафа ты или Ксаверий Пухляк. Ведь все мы начинали с веселых несмышленых кноттов!
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"