Платье, над которым придворный портной трудился, три месяца не смыкая глаз и не жалея рук, запершись в мастерской, было легкое, тонкое и более похоже на женское, так что король повелел обрядить в него швеца и казнить на главной площади. Шутка ли: на носу праздник, а подходящих к случаю одежд нет. Не голым же выходить к народу. В гневе король велел перетряхнуть гардероб и пришел в еще большую ярость, когда увидел, что праздничную мантию поточила моль, камзол пропах камфорой и выцвел, а воротнички исчезли третьего дня необъяснимым образом и хранитель королевских нарядов почему-то тоже. Слух ходил, что тот сгинул на болотах, а впрочем, нечего ходить за ворота, коли солнце село.
Три сундука золота объявил король наградой тому, кто сошьет подходящий наряд к назначенному дню, но охотников пытать судьбу не нашлось. Добавил король тогда к трем сундукам золота три обоза превосходной муки и зерна из запертых на семи замках кладовых, но оставался пустым дворцовый порог, только сквозняк свистел заливисто и потешно. Кровь проливать - не кружева вязать, дело быстрое. Все помнили, как ловко голова от тела отделилась да покатилась в мешок, где не так давно еще та мука была. Отчаявшись, король пообещал, что исполнивший его приказ волен просить, что пожелает. Тут умелец быстро сыскался. Был он собой не хорош, долговяз, потрепан, и собственное платье болталось на нем, как взятое с чужого плеча, глаза покраснели, будто он дневал и ночевал в кабаках. король смотрел на него и хмурился, ему было очень непривычно не выбирать. Он не мог понять, как это произошло, после недолгих приготовлений приказал выдать незнакомцу все, что тот потребует, и повалился в постель, не дожидаясь ужина, со зла отстегав постельничего за то что простыни были холодны, как мрамор, камин не топлен, а полог просел от пыли. Умелец же потребовал себе по три отреза белого шелка, нежного, как розы поутру в королевском саду, и бархата алого и мягкого, как вечерний свет, льющийся сквозь красные стекла витражей, кружев легких, чтобы под силу было унести воробью в клюве, узорчатой парчи, золотых кантов, моток витой тесьмы, серебряных пуговиц, россыпь каменьев из сокровищницы, сколько фрейлина может унести в подоле, иголок да ниток да день и ночь. И сверх того еще попросил себе пустую комнату, зеркало, земли горсть из-под эшафота и золотую монету с королевским профилем.
Вслед за тем заперся и более не показывался и даже света не было ему нужно. Кухонный мальчишка оставил ужин под дверью, и, пока сон не сморил его, таился за портьерой и глядел в проеденную мышами дыру в тщетной надежде хоть одним глазком подсмотреть, что делает гость, но тот так и не показался. Поварихи судачили, что заезжий недобрый и хорошего от него не жди. Шушукались по углам фрейлины и каждая заметила в швеце что-то, что остальные прозевали, и каждая уверяла, что разглядела его ясно, как себя поутру в зеркале, так что портрет получался престранный, а конюх добавил, что отчетливо видел на дорожке, ведущей к дворцовым воротам, следы копыт. К рассвету платье было готово. Все: от первого советника до последней кухонной замарашки нашли предлог, чтобы хоть одним глазком заглянуть в зал и из уст в уста передавали, что наряд неслыханно роскошен. Новый камердинер чуть не ослеп, едва взглянув на него, а особенно впечатлительные фрейлины даже падали в обморок. Каждая складка, каждый стежок, все в нем было безупречно, и все оно было власть и кровь, долголетие и процветание, благоденствие и защита, и одним своим видом не допускало даже мысли о том, что надеть его мог бы кто-то кроме короля. Сам король был страшно доволен, хоть и не показывал виду, и все похаживал вокруг него, что девица на базаре. -Ну, мастак, я дам тебе пять золотых сундуков и сверх того каменьев из своей королевской сокровищницы и еще можешь завести себе герб, - легкомысленно предложил король, то и дело кося глазом в сторону одеяния.Портной, однако, поблагодарил и вежливо отказался.-Что ж, - неохотно сказал король, - к тому я прибавлю пять обозов зерна и муки да еще пожалую тебе земли, можешь построить дом.Портной весьма учтиво поклонился и отказался второй раз.
-Какой же награды ты хочешь за свою службу? - обеспокоенно спросил король, прикидывая в уме количество запасов и делая вид, будто слова, сказанные не сегодня, все равно, что слова, которых не произносили вовсе.
-Я хочу провести ночь с королевой, - невозмутимо объявил портной. Придворные застыли от изумления, фрейлины открыли рты, забыв прикрыть их веерами, так и стояли, что простолюдинки на рынке, на короля было больно смотреть, и королева опустила глаза. Король весь побагровел и растерял слова, что было весьма неловко. Был бы при нем только советник да стража, и он вмиг отправил бы этого портного догонять первого, но здесь собрался весь двор, а язык у баб, что помело метет. Солнце не коснется еще земли, а уж весь город будет знать, что слово короля, как монета из воска.
-Ты получишь, что просишь, - процедил король, и, не глядя более ни на наряд, ни на портного, ни на королеву, удалился к себе в покои и заперся. До заката во всем дворце стояла тишина, как в усыпальнице.
Ночь прошла в страшном беспокойстве. Король скрежетал зубами и раздавал пинки направо и налево. То и дело он прижимался ухом к дверям спальни королевы, жадно вслушиваясь в тишину, изнемогая, вульгарно приникал глазом к замочной скважине, изнутри вставили ключ, и только мерцающая полоса теплого свечного света на полу была ему ответом.
Когда ночь истекла и король совершенно измучился и стер себе зубы, он знаком подозвал к себе стражу и приказал схватить обоих с первым солнечным лучом. Язык у народа только муку и перемалывать: пусть болтают о том, как дорого обошлось королю его слово, но дороже того королевская честь.
Он сказал так и отправился в пустой тронный зал, сел на трон и стал ждать, мусоля во рту кисточку от мантии. Испуганные караульные явились на рассвете, повалились ниц и ползли так от самого порога, бередя лбами пыльный ковер. Когда они ворвались в покои, то не обнаружил там пришлеца, а уставшая и бледная королева неспешно зашнуровывала платье, сидя на убранной постели. За окном стоял туман, в котором было не видать ни королевского сада, ни проходимца.
Услыхав вести, король пришел в ярость. Не пожелав даже увидеть королеву, он приказал отправить ее в самую высокую башню, за измену королю и связь с колдуном. Казнить ее сразу накануне праздника ему не хватило духу. Пусть-ка посидит там пока для начала, решил он. Заперев за королевой дверь, неудачливые караульные сами отправились в башню пониже и смотрели оттуда на площадь, где уже висели флажки и ленты, и крепкие молодцы спешно разбирали остатки эшафота, но, поглядев наверх, далеко прятать не стали.
Праздник прошел невесело. Скрепя сердце, король облачился в свое роскошное одеяние и в назначенный час один вышел к народу. Народ хмурился и смотрел исподлобья снизу вверх. Не находя королеву, косились на башни и переминались с ноги на ногу.
Злая тоска овладела королем. Он много пил в те дни, щупал фрейлин за ляжки и поварих за бока и спотыкался на пути к трону.
Придворные были льстивы, слуги послушны и молчаливы, и король ненавидел их. Советники были разумны, спокойны и невозмутимы, и король ненавидел их. Военачальники были обеспокоены принцем, что зарился на западные земли, и тремя вождями трех кочевых племен, вольно и весело разоряющим все на своем пути, но король в каждом слове слышал издевку, в каждом взгляде замечал насмешку, и он ненавидел их. Он ненавидел кочевников, что веселились и не горевали ни о смерти, ни о жизни, и ненавидел принца за его полную войны жизнь. Ненавидел прежнего портного за то, что тот так бездарно и некстати умер, а уж второго портного ненавидел пуще прежнего. Еще ненавидел королеву и себя заодно. Он велел убрать проклятый наряд в дальний угол гардероба и разгуливал по дворцу в камфарном камзоле и дырявой мантии. Он выпил все вино: сначала то, что предназначалось к королевскому столу, потом то, что подавали на торжественных приемах по случаю визитов соседских монархов, а вслед за ним и то, что пили послы и принцы. Затем он приступил к вину для дворовых, до слезливых песен напивался брусничными, вишневыми, грушевыми и смородиновыми настойками кухарок, и, наконец, добрался до кислого вина из опавших яблок и слив, что пили конюхи. Глаза у короля покраснели, как у того подлеца, что выпрыгнул из горячих объятий королевы прямо в промозглый туман, потому все зеркала король велел завесить тканью. Он исхудал и потерял интерес к придворным делам. Почуявшие вольницу дворовые разгулялись и подсиживали друг друга, подавали королю лживые сметы и воровали монеты из казны, фрейлины беззастенчиво щеголяли в королевиных туфлях, и даже пажи щипали накидки, делали себе плюмажи, премерзко кривлялись и дрались до крови за золотые пряжки.
Однажды, а именно в канун годовщины королевской свадьбы, у дворцового порога служанка нашла перевязанный лентой сверток. Сверток был такой легкий и невесомый, так что пока она несла его к королю, ей приходилось не сводить с него глаз, чтобы не счесть себя ополоумевшей.
Король равнодушно развернул его, и весь побледнел, когда к ногам его легко и покорно легло платье. Оно было прекрасно, как ветер, что приходит под осень с северных земель. Король поднял платье, расправил и сразу понял, для кого оно предназначено и кто его шил.
Король завыл и кинулся в башню к королеве. Открыв дверь, он не узнал ее: волосы ее неряшливо волочились по полу, она немного дрожала от сырого воздуха, проникающего сквозь решетку окна, оковы стали ей велики, и она могла бы легко снять их, если бы только видела в том для себя пользу. Королева совсем исхудала, ее плохо кормили. Башня, в которой она сидела, была само высокой, и слуга, пока добирался до верха, съедал на ходу половину ее ужина, а другую половину бросал на ходу двум караульным, томившимся в баше пониже, а уж что оставалось, то и доставалось королеве. Потом он отъел бока и вовсе перестал носить: подниматься на самый верх ему было лень, он съедал все сам, сидя на ступеньках.
Жалость и злобное удовлетворение кольнули королю в сердце, он швырнул королеве платье с хриплым криком:
-Вот твой саван, изменщица.
Увидев платье, королева слабо вскрикнула.
-Но я не изменщица, - прошептала она запекшимися губами, низко склонив голову, - Я оставалась вам верна.
-Как же, - горько сказал король. Ты предпочла спутаться с этим заезжим колдуном, да еще и укрыть его в тумане, а была бы честной королевой, предпочла бы яд, - мстительно заявил король.
-Но я чиста, мой властелин, -- возразила королева, скользя бледными пальцами по ткани. - Он не совершал никакого греха.
-Что же он там у тебя делал? Всю ночь? - подозрительно осведомился король, поддаваясь недостойному монарху искушению, потому что любопытство больно изъело в нем дыры, и он страстно желал знать.
-Снимал мерки, мой государь, - объяснила королева, грустно прижимая к платье к груди, - Он рассказал мне, как много лет назад мой отец спас ему жизнь, но он не успел воздать ему, и только хотел отблагодарить меня, сшив платье, какого не носила еще ни одна королева на этой земле. Оно должно было быть готово ко дню нашей свадьбы, и мы уговорились, что он пришлет платье к этому дню, чтобы удивить вас и доставить вам и радость его мастерством и моей красотой. Он выехал еще до рассвета, чтобы найти то, что было ему необходимо и поспеть в срок.
Королева сказала так и умерла.
Король взял платье, побрел в свои покои и заперся там. Платье висело в углу и напоминало о королеве.
Король много плакал в те дни и не откликался ни на зов, ни на стук, но в конце концов не выдержал шума, который поднимали придворные, и велел им убираться на все четыре стороны. Дворец мигом опустел, даже скамеечку для ног и ту прихватили.
Король целыми днями смотрел на платье. В покоях и коридорах весело и заливисто свистели сквозняки, мыши доедали портьеры. А принц и три вождя трех вольных племен по-соседски пожали друг другу руки, встретившись ровно посреди королевских владений, там где над гибкой блестящей рекой выгибался мост. Статуи равнодушно смотрели сквозь них, в воду, до самого дна, они видели и не такое, и только чувствовали, как предвещающий осень северный ветер сильнее холодит их каменные лица.