...После этого, и так не верящая в светлое будущее сына, тетя Клава засомневалась еще больше и решила, для верности, показать тетрадь супругу.
Тот, по привычке, потянулся к не единственному, но несомненно очень верному, средству домашней педагогики. Потом, однако, супруги решили, что делать таким образом внушения десятикласснику уже неуместно, после чего, ругающийся матом дядя Паша ушел в ночную смену, а тетя Клава, испуганная и отрешенная, принялась за штопку постельного белья.
Разговор с сыном о том, что они-отцы за них сволочей, кровь проливали, не принес должных плодов, ибо Поросюк-младший достоверно знал, что его отцу не довелось ни воевать, ни даже восстанавливать разрушенное народное хозяйство. Просто в то время дядя Паша еще не родился, а Слава располагал достаточными знаниями арифметики, дабы это подсчитать.
А если принимать дядю Пашу всерьез, то он, по его же словам, в молодые годы не вылезал с Кузбасса, Магнитки и Байконура.
"Это ты сам?!"- наконец, спросил дядя Паша с пафосом комсомольского вожака.
Сын пожал плечами, но выдавил из себя обреченное: "Нет, это стихи Сони Гронской."
Мысль о том, что в жизни их сына появилась какая-то Соня, портящая бумагу подобными проявлениями таланта, сделалась для родителей тоже невыносимой, но их успокаивало хотя бы то, что сие вытворяет не их потенциальная опора в неминуемой старости.
- А, ничего, - отмахнулся ударник всех возможных и невозможных послевоенных коммунистических строек, - потискает, да и закинет куда подалее. Дело-то молодое. . .
Дядя Паша не был романтиком, поэтому в искренности сыновних чувств сомневался. Но сын не только не думал кого-либо тискать, но и приволок домой целую гору самыздатовской литературы по современной философии тантризма и проблемам загробного бытия.
Увидев сие, тетя Клава только всхлипнула и ушла доштопывать постельное белье, а дядя Паша весь вечер пролежал под "Запорожцем", потому, что ему (дяде Паше) было стыдно смотреть в глаза людям. Потом, по той же веской причине, Поросюк-старший совершенно неожиданно для себя оказался "третьим" в компании "страждущих" и заявился в родную обитель только на исходе ночи.
Тетя Клава уже мирно похрапывала, прикорнув у плиты. Она ждала мужа до пяти утра, а потом, устав от бесплодных ожиданий своих, задремала на табурете.
Что же касается сына, то он восседал на заваленном всякой дрянью балконе и с поразительно короткой периодичностью повторял, верно запавшую в душу фразу: "Утонченность мечты разлюбивввв. . . УУУ-у-у-у. . ."
. . . Между тем, у нашего героя появились и соответствующие знакомые, которые доказывали преимущества пуризма над супрематизмом и отговаривали Славу от службы в армии.
Все они были гениями, чаще непризнанными, в связи с чем, и позволяли себе не стричься, плохо думать о правительстве и месяцами не платить за электричество. "Гении" собирались на замызганной кухоньке Гронских и отвратительно пели под гитару репертуар Окуджавы.
"Ах, Арбат, мой Арбат," - тихонько подпевал им Поросюк, несмело похлопывая по нежной коленке Сонечку. . .
Тут же, среди этого несоизмеримо трогательного гадючника, Поросюк подарил свой первый юношеский поцелуй девушке своих грез. Правда, Вячеслав был немного шокирован тем, что Соня целовалась гораздо искуснее, чем он надеялся. Когда же наш герой робко посетовал об этом, девушка обиделась:
- У нас интеллигентная семья: моя бабушка пострадала на "бульдозерной выставке", и в нашем кругу не принято обращать внимание на туманное прошлое партнера.
Славик задумался над этим. Разве он хочет обращать внимание на туманное прошлое Сони? После недолгих раздумий, Поросюк решил, что не хочет.
Другим хочет интересоваться, а туманным прошлым - нет. . .
. . . На "выпускной" они пришли вместе - Славик в мешковатой "тройке", которую тетя Клава всю ночь тщетно пыталась привести в человеческий вид и Сонечка в наскоро перешитом вечернем платье из потертого малинового панбархата на шифоне. . . Получив свои "троечные" аттестаты, наши герои покинули тупо веселящуюся шоблу экс-однокласников.
Вместе с друзьями-гениями всю ночь Соня и ее воздыхатель бродили по живописному, в своем роде, Пролетарскому району и читали стихи. А когда они, устав бродить, решили продолжить стихотворный марафон у подъезда одного из жилых домов, высунувшаяся из окна первого этажа, сонная личность такое им заявила, что опешившие жрецы отечественного декаданса поспешили спастись бегством.
Как-то вечером, в самый канун своего провала на филфак, Поросюк-младший появился на пороге родительского дома вместе с Сонечкой.
- Мама и папа, это - моя невеста, - без витиеватостей молвило чадо, хотя последнее время ничего без оных старалось не произносить.
Тетя Клава традиционно штопающая постельное белье, тихонько заскулила, а дядя Паша побледнел, как "парус в море".
Но, конечно, Поросюки тут же соорудили а-ля праздничный стол, а дядя Паша вытащил с антресолей бутылку.
Судя по всему, Соня никогда не ела ни сервелата, ни баночной ветчины, ибо с такой жадностью на них накинулась, что даже забыла спросить авторитетное мнение тети Клавы об Аполлинере.
Хозяева, которые также нечасто вкушали "пищу Богов", только грустно наблюдали за тем, как стройная Сонечка уплетает гусиный паштет; а дядя Паша, глядя на вышеозначенное, опять напился.
Когда было уже поздно и тетя Клава робко предложила сыновней зазнобе покинуть жилплощадь по причине того, что родители будут беспокоиться о дочери, Соня без тени кокетства заявила о своем нежелании "тащиться через всю Москву в час ночи" и соответственно о возможности "остаться переночевать прямо здесь".
Этот малообъяснимый фортель, выкинутый свободолюбивой Сонечкой, пришелся не по душе родителям будущего гения.
Наутро, когда Сонечка все-таки ушла, Поросюки принялись нагнетать:
- Кого ты привел? - было самым легким из тех вопросов, на которые пришлось отвечать стойкому возлюбленному.
В конце концов, не выдержав натиска, он воскликнул, глядя полными слез глазами на входную дверь:
- Вы - душители интима эмоций! Вы - подлинные неандертальцы!
- Ты что ль у нас - андерталец?! - рявкнул дядя Паша и все-таки вытащил ремень. . .
Время показало, что копья в то утро ломались зря. У Славика с Соней все равно ничего не вышло, ибо она, не будучи "душителем интима эмоций", никогда не понимала, почему полигамия принципиально хуже. А когда Поросюк узнал об этом ее мнении по данному вопросу, то решил, что такой расклад не может очень уж благотворно повлиять на его творчество, и особенно на здоровье.
Таким образом, разлюбив Сонечку, Поросюк все ж не разлюбил "утонченность мечты".
. . . Прошло два года. Наш герой все это время нигде не работал, томился то в "булгаковском подъезде", то на Арбате, после чего прибегал домой, дабы "стрельнуть" у тети Клавы "трёшку" на пиво и художественную литературу.
Теперь в квартире Поросюков, кроме прописанных в оной хозяев, время от времени жили какие-то небритые мученики науки, а дядя Паша уходил спать в "Запорожец".
Между тем, наш юный герой, которому минуло девятнадцать, наконец решил, что и ему пора становиться полноправным членом общества и жить на свои, кровно заработанные экю.
Со стихами у Поросюка так ничего и не получилось, ибо дальше очень плохого подражания все той же Сонечке, дело не шло, а друзья-оригиналы не прощали подобной "духовной лености".
Как-то раз неугомонный Поросюк забрел в давно ставшую родным домом, безликую махину ЦДХ. На этот раз местные устроители изысканных вернисажей сообразили еще один, невиданный по масштабам, показ нетрадиционных шедевров.
Была тут и многоизвестная Москве-мыслящей, суперстар кубического анимализма - Дина Глуцкер.
Ее Поросюк знал давно - года полтора - еще с тех пор, когда она, обкурившись какой-то пакостью, принялась абсолютно точно цитировать работу Ленина "Государство и революция". А потом еще - Слава отволакивал митингующую Дину домой - в ее загаженную каморку в Сивцевом Вражке. . .
Увидев Поросюка, понимающе вглядывающегося в полотно с названием "Концепция писсуара ?2011", Дина Глуцкер окликнула своего храброго спасителя. "Вот, выставляюсь," - пояснила она, нервно передернув хрупкими плечиками.
Пройдя еще несколько залов, Поросюк постепенно пришел к мысли, что "Писсуар ?2011" почти ничем не отличается от писсуаров под другими порядковыми номерами, равно как и от других предметов быта, явлений и стихий, которые наизображала Дина.
"Это потому, что все гениальное - просто", - прокомментировал это свое наблюдение Слава.
Походив еще немного среди Дининых "концепций", наш герой вдруг понял, что изображенные Диной писсуары мог бы изобразить и он, Поросюк, дабы вот также выставляться в ЦДХ. "На эти деньги я б такую хазу мог бы отгрохать... Да чё хаза?...хаза. Ваще всё купить, штоб мамаша не цеплялась!,"- мечтательная слеза прокатилась по щеке блудного сына героев XI пятилетки.
После выставки Поросюк предложил Дине поселиться у него, на что, живущая в страшном кавардаке, художница тут же согласилась.
Уповала она, в основном, на то, что теперь Поросюк и его родственники будут готовить Дине ее любимые чизбургеры.
Эстетка привнесла в дом Поросюков еще не виданный доселе бунтарский дух и несколько чемоданов своих шедевров. Шедевры развесили по стенам, а бунтарский дух заключался в том, что Дина нипочем не желала смывать за собой унитаз и в первый же вечер разбила об столб дяди Пашин "Запорожец". Причем, сама отделалась лишь парой фингалов.
Теперь тусовки на квартире злосчастных Поросюков начали приобретать уже угрожающий характер, ибо Дина входила в ассоциацию "противистов", которые, исходя из названия, были против всех течений в искусстве, имевших место на протяжении истории человечества.
В связи с вышеуказанным, прогрессивно мыслящие отроки, целыми ночами просиживали в замусоренных апартаментах Поросюка-младшего и горячо доказывали преимущество всех видов "противизма" над "негативизмом", который также отрицал все остальные течения в искусстве, но делал это как-то иначе, нежели "противизм". В чем заключалось это "иначе", не знали ни те, ни другие; но словесные баталии сторонников противоборствующих течений частенько перерастали в заурядный мордобой "в переулочках Арбата", что являлось дополнительным источником тревог и волнений для работников правоохранительных органов. . .
Тетя Клава, конечно, не умела готовить любимые Динины чизбургеры и, скорее всего, не знала, какой продукт можно так похабно именовать.
Но талантливая художница не приуныла в свете этого досадного упущения со стороны хозяйки. Интеллигентная неприхотливая девушка довольно талантливо уничтожала и борщ, и вареники, и квашенную капусту, после чего уходила в свою комнату, оставив, уже не от чего не балдеющей тете Клаве, груду немытой посуды. "Мама, ей некогда - она творит," - заверял тетю Клаву понимающий Поросюк и тоже уходил творить.
Но творил он в одиночестве: Дина, навернув полторы тарелки макарон с протертым сыром, не испытывала жажды творчества.
Дина, как-то очень скоро утратила свое телесное изящество, став более или менее похожа на женщину: тети Клавины вареники превратили эту по-вьетнамски субтильную "вамп" в крепко сбитую деваху. И если б не черные сальные кудряшки и причудливый изгиб талии, Дина могла бы служить моделью для соцреализмовских шедевров.
И вот, потерявшая всякий интерес к "кубическому анимализму", дочь неких Глуцкеров прикидывала, как можно разменять трехкомнатные поросюковские хоромы. Учитывала она и то, что теперь дядя Паша все равно постоянно чинил раскуроченную машину и оставался спать на продавленных сиденьях своего средства передвижения, очевидно боясь, что подрастающее поколение разворует запчасти.
Поросюк-младший же ничего не ведал о наполеоновских планах своей вдохновительницы и продолжал посильно совершенствоваться...
Продожение - следует!!!