Korvin : другие произведения.

Любовь — великая сила

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    —Питались-питались. — Я рассердился — Что за постылые вопросы, Джен? Опять об этой жратве, как и они все. Служителю музы, как вам будет известно, не нужна пища. Есть, пить, испражняться. Страдание-удовольствие, товар-деньги-товар. О, как мне все это надоело! Эти шагающие по тротуарам заводные мягкие игрушки, и они нависают, нависают, лезут в лицо. Со своими законами, автомобилями, со своим юмором. Раковая опухоль в моей голове, которая не уменьшится и через триллионы веков, отравляет своими фибрами мою чистоту и мою пустоту. Я космический поэт, Джен, Поэт Космоса, а не дерьмо собачье, сволочь ты эдакая. Ты кусок дерьма, не способный ни на какие программные оболочки для мозга, кроме логики и диалектики, ты... —Что же является вашей музой? —Большой нервный комок. Он парит в космосе, шевелит своими нейронами и чувствует себя... —И чувствует себя? —Нервно.
Любовь - великая сила.

Джен Бовинский - странный и угрюмый человек. Живет в длинной норе где-то под небесами, а любимым его развлечением до недавнего времени считалось разъезжать в полупустых вагонах метро. Природа с флагами и песнями сопровождала его развитие где-то до середины пути, отучила от алкогольной, эскапистской и покупательной зависимости, а потом бросила, потому что каких-либо ярких талантов у Джена так и не обнаружилось. Какой-либо целенаправленной полезной тупости его средних размеров череп в себе не скрывал, не было там и способности к обучению. Самый большой вред Бовинскому приносила его память, в том числе генетическая, рефлексируя по вещам давно забытым, да и никогда с ним не происходившим, более ни на чем сосредоточиться он не мог. Не было у Джена и характерного одиночкам маленького симпатичного животного, разговаривая с ним можно было б потихоньку спасаться от грызущих мыслей, не говоря уже о мирно спящем в детской сыне, над которым можно тихо грезить с открытыми глазами, перекладывать так и не осуществленные надежды. Была только сиреневая душа и звуки города.

Другой важной проблемой потерпевшего является так и не преодоленный нарцисси

вот сижу и думаю КАК БЫ СОВРАТЬ
никогда ничего ясного не получается
золотой красоты
зато в регистрационный журнал
я себя записываю

РАЗ, РАЗ, РАЗ
я был здесь, я жил здесь.
вот было бы здорово
переманить врагов на свою сторону
так, чтобы они перешли к нам, и
на той стороне осталась только пустота
а потом собраться, напрячь мясо в сжатую пружину, и разорвать её в клочья
а?

***

На бывших плантациях Орифлейма, что на поверхности, все еще чувствуется дух старых хозяев. В совокупности это место на 90% состоит из разного рода лабораторных запахов, вырвавшихся из взорванной лаборатории. Так много газа. Так много пыли. Я их не чувствую. Но. Поэтому небольшая тюрьма на станции - как будто бывшая бойлерная, которую механически, на автомате, приделали к этому современному комплексу американские или швейцарские добровольцы, слишком поздно спохватились, а потому избавиться от нее уже было невозможно. Причудливо вырезанные из груды чугуна лазером какого-то заказанного правительством скучающего архитектора неровные стены, холмистый пол, скрюченные прутья - это больше, чем просто тюрьма или даже символ. Это - основа, за которую можно схватится руками, сиськи подружки, амулет-оберег перед страшным лицом вечности. Она очень нужна мне. Даже теперь, когда в ней сидит один лишь Джен и ждет приговора милосердия.

Утро выдалось свекольным. Пощелкал фонариком по своему бункеру, никаких новых дыр, червей не будет еще несколько понедельников, до самого начала нового месяца. Большие куски бывшей большой Земли медленно плавают в космосе, медленно и красиво. Кажется, он там играет на губной гармошке, но это мне только кажется, потому что все еще хочется спать.

***

-Я хочу, чтобы вы немедленно сняли с меня эти веревки, вернули одежду и ботинки и немедленно позвонили в полицию.
-Блэз Сандрар писал: "В минуты экзальтации все, напоминавшее мне о жизни действительной, приводило меня в отчаяние. И я срывал раздражение на бедной псине, что не отходила от меня ни на шаг. Ее глаза, глаза верного животного, всегда ищущие моего ответного взгляда, выводили меня из себя; я находил их тупыми, лишенными смысла, вечно плачущими, идиотскими. И вдобавок грустными. Никакой радости, ни грана опьянения счастьем. И дыхание пса, хрипы дикого зверя, прерывистые, короткие, от которых бока ходят ходуном, подобно мехам аккордеона, а вдобавок глупо подрагивает живот, ходящий вверх и вниз, раздражая, как пианистические гаммы, где все ноты всегда на месте, никогда ни одного фальшака, никто не увлекается до самозабвения! Ночью от него в комнате становилось тесно. Замухрышка-пес становился громадным, раздутым, черт те на что похожим. Я стыдился его. Он оскорблял что-то во мне. А подчас я начинал его бояться. Мне казалось, что это я так дышу: что я - такой жалкий и пошлый тип, всегда суетливый и обиженный на весь мир. Однажды я не смог сдержаться. Я подозвал эту подлую тварь и оставил ее без глаз. Трудился долго, приложил массу сил. А затем, объятый внезапным приступом безумия, ухватил тяжелый стул и шарахнул собаку по спине. Вот так я освободился от единственного своего друга. Поймите меня правильно. Я был вынужден это сделать. Все причиняло мне боль. Слух. Зрение. Позвоночник. Кожа. Я был так напряжен... Боялся сойти с ума. Я прикончил пса, словно какой-нибудь негодяй. А, по сути - и теперь не знаю зачем. Но я сделал это, черт возьми! И сейчас повторил бы снова, может, только для того, чтобы вполне насладиться объявшей меня после этого грустью. Грустью, нервным напряжением, освобождением от всякой чувствительности. А теперь называйте меня убийцей, демиургом или дикарем - оставляю выбор за вами. Мне на все наплевать, поскольку жизнь - штука по-настоящему идиотская."
-И тем не менее. Я требую!

***

Джен антропоморфен, хоть и мало похож на человека. Когда волнуется, грудина в его грудной клетке словно исчезает, грудь распахивается, и ребра мелко подрагивают, ничуть не похожие на клешни. Скорее, на губы. Дрожащие губы. Чем сильная эмоция, тем сильнее сгущается воздух рядом с кончиками нервничающих костей. Вот такой вот он красивый ребенок! Да!

***

-Скажите, какой у вас показатель IQ?
-Я не знаю, что за вопрос такой идиотский?
-Давайте установим. Это, конечно, необязательно, но о чем-то свидетельствует. Эти консервированные мидии действительно неплохи. Присоединяйтесь.
-...Вы что, не любите мидий?

***

Этот пищеварительный тракт во мне - словно какие-нибудь паровые машины в двадцать втором веке. И ведь как неудобно! Анахронизм. Неужели на бабушкиных счетах не хватило средств заложить в меня с самого начала пяток систем, почище нервной? Барахло, барахло. А если и нет, то эволюции следовало бы избавить от такой пачкающей системы внутри меня. Fuck.

Проверка Бовинского моими тестами обнаружила только абсолютную несговорчивость Джена к сотрудничеству в интересах следствия. С каждым днем его черная борода отрастает все больше и больше. Это из-за климата? Или он действительно склонялся в жизни отчуждения, и вот, нашел его? Мои звездочки из фольги на широких лацканах белоснежного пиджака сверкают, а ковбойки самую малость поскрипывают при ходьбе. Волосы с полным отсутствием седины и перхоти, виски - косые. Сегодня подходящая тишина, чтобы закончить предварительный отчет.

-Я не пострадал, понимаешь ты это, мне не причинен никакой вред. Мне только нужно доставить кое-какой товар кое-куда, вот и всё.
-Доставка. Это как миссия?
-Доставка - это как работа, дятел.
-Тогда кто же заставил вас плакать?
-Не ваше дело.
-Я так не думаю.

Джен здесь уже несколько месяцев, а разговаривать начал совсем недавно, совсем-совсем. До этого я приносил ему книги, сою и немного воды. На продукты питания он не обращал никакого внимания, да и на книги тоже, сидел и угрюмо таращился на меня. Я его связал. Кто их знает, этих странников. Все знаковые космонавты кончали жизнь на Луне, за исключением подставных фигур, конечно. Брюс успел поведать мне немало интересных историй, пока команда не стала чувствовать себя хуже. Про космонавтов и про мировые косметические компании. Что правда, что ложь - не разберешь, не разберешь! Но этот здесь по ошибке. Наверняка по ошибке. Обязательно нужно в этом разобраться, поднять все факты, провести все необходимые тесты, психодиагностика, гипнотерапия, любые оговорки, любая мелочь может вывести меня к истине.

-Я хотел бы поговорить с другими людьми.
-Здесь нет других людей.
-Я так не думаю.
-Уверяю вас, вы ошибаетесь. Вне станции и тюрьмы только пыль и лабораторные отходы последней крупной капиталистической компании, производившей косметику, парфюмерию и использованные бумажные полотенца. Прошу вас, можете подойти к иллюминатору и убедиться. Мы на естественном спутнике моей родной планеты и приблизительно в ста тысячах миль от её ближайшего обломка.
-Ничего не вижу. Какие-то мутные камни. Выпустите на улицу, а?
-Не теперь...

***

-Давайте лучше поговорим "о тебе". Так это называется?
-Обо мне? Я обычный бедный больной мужик, вот и всё.
-Что вы делаете на Луне?
-Это недолгая история. Во времена моей зрелости, задолго-задолго до всеобщего катарсиса, недвижимость на земле из-за неимоверного количества всё вновь и вновь рождающихся маленьких мерзких розовых комочков достигла небывалого спроса. В то же время бывшие аграрные державы на волне нового экономического роста, такие как Китай, занятые тогда скорее созданием привязки своего теперь набирающего силу могущества к древним мистическим религиям о своей местечковой непревзойденности, обратили внимание на космос, - не на мелкие феодальные войны, как раньше, на космос, сэр. Махинации, коррупция. Я просто ловко продал парочку квартир своих родственников и за практически смешные деньги стал пятым или шестым китайским космическим туристом. Сумма отступных, правда, практически достигла суммы самого полета, но мне хватило. Высадка на Луне, командир и вся команда бравых узкоглазых исследователей почему-то быстро умерла, а я наткнулся на американский зародыш базы, внутри пусто-пусто, но вся электроника работала. И вот теперь мы здесь. А я сочиняю стихи. Это, как бы... окончание?
-Значит, вы живете здесь уже около тысячи лет?
-О, может быть больше. В десятки раз больше.
-Значит, срок жизни у вашего вида такой гигантский? Стремится к бесконечности, но не к нулю?
-Вовсе нет. Просто на Луне люди не умирают.
-И не стареют?
-Немножко.
-Сложно поверить. Как вы поддерживаете своё жизнеобеспечение?
-Я же говорю - электроника в порядке.
-Нет, подождите. Сейчас. Я что-то... теорема о полностью автономном микрокосмосе так и не была доказана, но может действительно... А, секундочку. Я уловил. Чем вы питались все это время?
-Питались-питались. - Я рассердился - Что за постылые вопросы, Джен? Опять об этой жратве, как и они все. Служителю музы, как вам будет известно, не нужна пища. Есть, пить, испражняться. Страдание-удовольствие, товар-деньги-товар. О, как мне все это надоело! Эти шагающие по тротуарам заводные мягкие игрушки, и они нависают, нависают, лезут в лицо. Со своими законами, автомобилями, со своим юмором. Раковая опухоль в моей голове, которая не уменьшится и через триллионы веков, отравляет своими фибрами мою чистоту и мою пустоту. Я космический поэт, Джен, Поэт Космоса, а не дерьмо собачье, сволочь ты эдакая. Ты кусок дерьма, не способный ни на какие программные оболочки для мозга, кроме логики и диалектики, ты...
-Что же является вашей музой?
-Большой нервный комок. Он парит в космосе, шевелит своими нейронами и чувствует себя...
-И чувствует себя?
-Нервно.

Больше он ничего не говорил. Спустя некоторое время слегка переменил свое положение, пошевелил конечностями, насколько ему позволяли веревки, и молвил:
-Я, собственно, к чему. Видите ли, существам с моим биологическим строением и биологической программой время от времени требуется небольшое количество субстанции животного типа. Совсем небольшого. Субстанция может быть пассивной, не жизнедеятельной, но...
-Так что же вам нужно? - я постарался вложить в свои интонации максимум сарказма. -Есть?!
-Не совсем так. Скорее, это будет похоже на небольшой взрыв.
-Да ради бога.
Я отвернулся от него, подошел к столику, выдернул мясницкий тесак, ранее висевший у меня на поясе, закатал свою левую руку и отрубил до локтя. Потом сунул обрубок в карман, кинул ему пассивное и нежизнедеятельное мясо и вышел вон.

***

Любое расследование заходит в тупик, и все из-за теряемости цели в один из этапов следствия. Параметр теряемости можно вычислить на основе годового количества выпавших осадков, склонности сыщика к го и, конечно, топу-5 популярной музыки звучащей в окрестностях тех мест, где происходит расследование. Сами начальные факты на параметр теряемости не влияют никак.

-Я здесь уже миллион лет, кажется.
-Желаете еще немного поговорить о французской поэзии?
-Да, наверное. Расскажите, о чем думали вчера по дороге отсюда.
-Все пытаюсь узнать, кто же заставил вас плакать.

Он помолчал, а потом. Нет, впрочем, ничуть он не молчал, он выпалил сразу, не позволяя даже миллисекундам забраться в уютную приятную трещинку между нашими репликами.

-Всё и никто. Я человек-бомба, человек-ракета. Самое страшное оружие за свою историю галактики. В части, ведомой моей расе, конечно, но поверьте, и она не мала. Квибры (тут я хихикнул), к которым я имею честь принадлежать... С самой первой секунды существования наш народ почувствовал огромный стыд. Вселенная совершила свой акт созидания, и весы сдвинулись, гармонии больше не было, вечность упорхнула в дымовую трубу. Неприятно чувствовать себя обузой. Веками у нас царило раскаяние, ответственность за прошлое. Но как исправить ошибку, если каждый твой вздох, каждый твой жест, я выражаюсь фигурально, конечно, какие еще вздохи у квибров, ха-ха-ха, - он невесело рассмеялся, - все это - лишь усугубляет вину? Ты представляешь? Целый планетоид, населенный замученными мазохистами, которые даже глаза поднять боятся, не говоря уже о каких-то свершениях.
-Мда. Знакомая история. И что же вы предприняли?
-Взялись за пушки, конечно! Несколько хорошеньких войн под знаменами разных толкований нашей общей проблемы разом исправили ситуацию. Все, кому удалось ненадолго подержать винтовки в своих анемичных ручонках, разом почуяли, как внутри разгораются какие-то новые искорки. Плетка и плоть. Грех и его искупление. На более высоком уровне, само собой, было понятно, что даже самый прожженный кровавый палач по-прежнему испытывает боль и мучение, его убийства не зачислялись ему в счет, к сожалению, квибрская коллективная ответственность - это, видимо, феномен. В вашей культуре, по крайней мере. Ну а потом, после всех этих перипетий, соорудили меня, существо-миссию, спасение в одном экземпляре. Осталось только найти народ, подобный в своем роде квибрам, и уничтожить его. Вытереть начисто следы о его существовании в пространстве и времени, такой штуке я обучен, как будто их всех никогда и не было, деревни не были основаны, а башни великих городов не были разрушены, чуть переписать историю, вот и всё. Тогда гармония будет восстановлена.
-И?
-И мы займемся чем-нибудь другим.
-Мда.

Пауза.

-Мне почему-то кажется, что я поигрываю бритвой, сразу после бритья и посматриваю в зеркало.
-А?
-Какого черта, Джен? Если ты не курьер, специально отправленный правительством Венеры к правительству нор Меркурия, заплутавший по пути, ибо дорога неизвестна, и не будет известна никогда, вдобавок наглотавшийся какой-то бормотухи, то ты практически копия разжиревшего белого американца, вышедшего на прогулку порастрясти свои триста фунтов перед работой и где-то потерявшего потник для лба и бутылочку Dasani. Или зажравшийся чиновник из Центральной Европы. Или временный Дед Мороз, наконец-то сокращенный два года назад за многочисленные многолетние прегрешения, потрепанный, но так и не бросивший привычку прикладываться к отраве из заднего кармана. Понимаешь, о чем я? Ты человек. Наплевать на твою грудь, отростки, которыми ты сейчас шевелишь, прекрати, прекрати, наплевать на то, что я не вижу твоих пальцев, а на лбу то вырастают, то пропадают наросты. Че-ло-век. Антропоморфен наглухо. Ты похож на человека еще больше, чем черная дыра не похожа на красную, вывернутую наизнанку матку!
-Это называется перцептивно-эмпирическая ремиссия. В твоей полуторакилограммовой башке, без учета черепа, конечно, дефицит ассоциаций, когда встречаешься с чем-то действительно новым, чего никогда не мог вообразить. Твой разум боится этого и, чтобы не сойти с ума, представляет объект чем-то привычно-знакомым, не слишком часто встречавшимся ранее, в предстоящей этому событию жизни, но все равно. То, с чем можно смириться. Это я вычитал у одного научно-популярного фантаста, которого ты мне подсунул.
-Я читаю только физику и математику. И еще кое-какие рифмы, но это личное, тебе знать не полагается.
Он устало пожал плечами. Сегодняшний день ему до смерти надоел.
-Значит, меня этому научили в правительственной академии на Гвинере. Или в норах. Или в пещере. Или откуда я там родом. Я устал. Уходи. Мы закончили? - зачем-то спросил он меня, когда я уже собирался выйти вон.

Хм.

-Еще нет.
Я вернулся от двери и ударил его несколько раз по губам.
-Это еще что за часть приветственного ритуала дружественных форм жизни?
-Мой мозг весит больше, чем полтора килограмма. В нем два или даже два с половиной.
Вот теперь молчание было действительно долгим. Он, не слишком веря услышанному, с недоверием всматривался в мои глаза, пытаясь обнаружить, определить, уничтожить, зацепиться, раскрыть! Глаза мои чернее бури, слови, красотка, свинцовую пулю. И я сказал.
-Да.

***

Завалился к нему пару часов спустя, пьяный и несчастный, как хрюшка. Как Эммануэль, соблазняющая очередную добропорядочную девственницу-подростка, холодно любопытствующую девочку из закрытой католической школы. Для девочек. Тьфу, проклятье, что за язык. Он вел себя соответствующе, не слишком устранялся от всех моих дружеских толчков, пинков, похлопываний, поцелуев в щеку, большей частью молчал, но глаза посматривали с интересом. Потом я поднял его на ноги, вывел его в следующий отсек, взял ключи, и закрыл, замуровал пятый чугунный "для дисциплинарных взысканий" с его толстой стальной решеткой, лампами для допроса и какой-то чудовищной, навязанной чьей-то волей мне ролью. Навсегда.

-Все дело в том, эээ, мистер квибр.
-Джен уж лучше.
-Джен. Джен, дружище. Порой нестерпимо хочется! Да что там...

Он помедлил, обдумывая эти слова, видя, как я, неспособный найти предмет разговора самостоятельно, отчаянно барахтаюсь в своих окурках идей, слов, стремлений. Немного пораскачивался, а потом, если бы стоял и посвистывал, осматривая окрестности, повернулся и выпалил.

-А что?.. Кхм.
-Что?
-Что за строчки ты мне цитировал тогда, когда первый раз завели беседу мы в этом месте, когда поймал ты меня уставшего, насильно и противоправно?
-Ах, "Моражвин". У меня проблема такая же большая-пребольшая, как и весь твой народ, твоя миссия. Да, что с того? Не вороти морду, я ведь поэт, у меня должно быть самомнение! Или ты думаешь...?
-Лучше продолжайте.
-Вот. Понял ли ты, что такое в нашей природе "спокойствие", "умиротворение"?
-Приблизительно. В тех книгах, что вы мне обнаружили, не так подробно расписывалась чувственная сторона вашей цивилизации. Но, как мне кажется, спокойствие - это лазурный безбрежный океан, без всяких волн, только небольшие барашки набегают на золотой песок, а умиротворение...
-Да, ты понял средне, но ничего, и этого хватит. Спокойствие похоже на морские и прочие пейзажи Моне, а умиротворение - ничуть на лимонную цедру. Эти страшные чувства не такие плоские, какими кажутся с первого взгляда.
-Все так плохо? - Джен посмеивается.
-Да! Не знаю. Только подумай - прекрасный летний сад, ярко-красные георгины, нежные фиалки, здоровенный старый лопух с кучей колючек, подорожник мелкий, узколобый, карликовый, с выгоревшей пергидрольной шерсткой, и еще тысяча миллионов других долбанных растений, которых я не знаю. Она улыбается, смеется, как ребенок, и берет меня за руку. Тут я и почувствовал, что нечто большое прямо сейчас сжирает меня заживо.
-Может, это из-за климата?
-Я тоже так полагал, до тех пор, пока не очутился здесь.

Заглатываю в легкие как можно больше кислорода, весь-весь, до последней парной молекулы, джунгли Амазонки, хвоя Сибири, огромные секвойи Колорадо, - все они тысячелетиями жили для меня, отнимаю последний вздох у умирающей от кровотечения беременной, у одноногого ветерана, которого только что доканал осколок, превративший его внутренности в веселый салат, у всех детишек, собачек, кошечек и птичек, закончивших свою коротенькую партию, у шизанутых ораторов со свастикой и звездами на плечах, а заодно и у их безумных слушателей, отнимаю легкие у Крика и Воздуха, разрываю на части, и весь его, еще не испорченный, выдавливаю в свой магазин, быстрее быстрого!, быстрее быстрого!, заряжаю, вгоняю первую струйку в ствол, и стреляю, стреляю, стреляю, спускаю курок. Брильянтовый холод вырывается из моей груди и наполняет это странное место, этот странный мир чудовищным воем. Слова в нем лучше всяких стихов когда-либо написанных, когда-либо будущих написанными. Наверное, только я один это понимаю.

-Пахнет овечьим сыром - и это спокойствие горных долин, журчание ручейков, запах скошенной июльской травы, все аккуратными мазками гуаши, никакой светотени, они танцуют и танцуют венский вальс, все предметы там, где нужно, жаркий эталон полудня, и все с тросточками и в котелках, в лучшем случае, а в худшем - только со своей животной со-зер-ца-те-ль-но-стью, да и каким-нибудь лосьоном для души в правой руке, убивающей полет, а я бреду, как чертов злой сон, так и не нашедший своего грешника, или своего философа, весь в зеленом, бледном, безумном, полинявшем зеленом, и её тоже уже больше не нашедший, потому что отвали ты от меня со своими цветами, сука, тебе следовало выбросить их сразу, растоптать и рассмеяться, это ведь ничтожный электрон моих чувств, недостойный даже малейшей секунды внимания, это ничто, не главное, условность, и мои кастрированные речи, как можно класть после такой ничтожности голову мне на плечо, и молчать, мы же должны носится вокруг фонтана с ножами, да-да, с финками, играя в забаву как можно точнее, и с первого раза всадить их друг дружке между лопаток, пусть и нет у нас ножищ великанов, или процессоров производительностью сто тридцать тетраэнштейнов в голове, но мы же люди, мы живые, а ты опять тащила меня смотреть на этот грязный пруд с глупо крякающими утками, как глупо, как жестоко вот так вот умереть одним каким-нибудь прекрасным деньком с ярким солнышком, на дно, чтобы повторить ошибку наших пращуров, остаться мясом, отдаться перегною, золотому эталону любящих сердец, кускам арбуза, благодати, тишине, красоте, ножкам в чулочках; меня выворачивает. И это, без грязи, без пота, без умирающей лошади где-то в жопе сельских разъездов, без ночи, смятого письма в кармане с сорокнадцатью печатями, без красного неба, вспучившегося и изрыгающего фантастическую кровавую и желтую блевотину прямо тебе в душу, стоит только поднять голову в изнеможении и отчаянии к Господу или падающему Марсу, без чертовой двухдюймовой раны в боку - и это они называют прогулкой?!
-Но.
-Нет. Нет. Пожалуйста, не пытайся интерпретировать мои слова на свой лад. Просто вынь небольшой кусочек мозга из своей головы или чем ты там соображаешь, совсем небольшой, я о многом не прошу, и вставь туда мою мысль, ладно? Иначе истина превратится во вранье, а крамольность сказанного - во всего лишь один из экспонатов забавной и непонятной кунсткамеры с заспиртованные уродцами.
-Я попробую, - он медлит.
-Попробуй. Пока еще ни у кого не получилось.
-А что такое кунсткамера?
-А-а-а-а!.. Еще виски?
-Слова это не то, что происходит на самом деле.
-Ты понял. Ты понял. Все не так! Музыку!

***

Когда проснулся, снова пришлось вылезать из кучи трупов. Командир корабля, его заместитель, радист, два пилота, механик. Облепили как дохлые рыбы. На Луне люди не умирают. Но убить их можно. Только вот мертвяки норовят находиться поближе к живому, стоит закрыть глаза, и уже потихоньку шагает кто-то смущенно, подползает незаметно, прижимается к щеке, трогает за локоть, обнимает ногу, когда уже заснешь. Все мои первые утра неразрывно связанны с бездонной пропастью страха и отвращения, но потихоньку человек и к такому привыкает.

Все как будто бы было на месте, и глаза тоже. Отбросил прикрывавший голову пиджак, пошарил глазами по своим мятым брюкам, неловко поднялся и подошел к углу. Угол выглядело безукоризненно чистым, ни единого кусочка тени. Ни одного кусочка пыли. Таким же чувствовал себя и я. Срезали. Уникальная комбинация факторов, поездов, путей-дорожек. Вот уж не думал, что все это закончится на Луне. Срезали, мозоль срезали, а ведь она была такой большой старой уродливой надежной, а ведь я и не просил, а ведь она была такой большой. Джен уже проснулся и очень спокойно смотрел на меня, прищурившего глаза и повернувшего голову. Как социальный работник на своего подопечного, без двух дней заклятого алкаша, который по старой привычке решил отлить в холле санатория.

-Выйдем, пожалуй.
-Да, наверное.

Неторопливо и ни о чем не думая (хотя со стороны точно было видно, что я слегка рассеян, слегка задумчив и за что-то пытаюсь ухватиться, отыскать, ничего подобного), переоделся в скафандр, показал рукой Джену, где лежит его, никакой реакции, проверил все системы обеспечения, зарядил баллон с кислородом, без всяких эмоций посмотрел, я готов.

-Идем?
-А как же...?
-Не бойся.

И вот плетемся через все пять отсеков, запинаемся через дверные проемы, везде разбросанные кем-то вещи, книги, ленты, диски. Кино спешит к разбросанным на асфальте загорелым рукам, аскетичному личику, кино торопится. Джен высокий, уверенный, золотой, нагибается и снова шагает вперед. Громоздкий, начиненный. Это я его развязал? Эти секунды уже прошли? Вот и шлюзы. Вот мы и на поверхности.

-Конечно.

Он смотрит вверх, убедившийся в своих догадках, и его прекрасно слышно. Горки, низинки, камешки, бле-едные. Поднимаю глаза и вижу великолепный голубой шар, удивительный арбуз, раскрашенный талантливым художником, предпочитающим акварель. Вьется вокруг него стайка жуков, еще даже больше, чем раньше. Метео, гео, во. Как же. Почему. Я знаю почему, мне как-то стыдно.

-Я уже спал, когда вы меня подобрали, спал и летел, спал и упал (и за решетку попал!), и ничего не видел, не видел, как выглядят окрестности. Но все равно, признаться, здорово удивился, когда вы показали мне в иллюминаторе эти обломки. А потом еще сильнее удивился, когда прочитал ваши учебники. Не могут эти обломки оставаться друг с дружкой тысячу лет, просто не могут, даже с точки зрения ваших понятий о физике, не говоря уже о. Да и, Джен, неужели вы такого высокого мнения о ваших картинах? Или они не ваши? Ну, неважно. Может, они и хороши, ваши сюрреалисты. Просто у нее краешек от стекла отклеился, - он помолчал. - Глупо все как-то.

Я молчал, никак слов ему, никаких. Да и не мог бы я ничего сказать, даже если б и захотел, звуки не передаются в безвоздушном пространстве. Его голос ювелирным молоточком постукивал у меня в голове, а я так не умею. Оставалось только показать "нос". Что я и сделал.

Улыбку в ответ.

Спасибо. Правда, спасибо.

-Теперь я отправлюсь прямо туда. Несколько дней на изучение, пошляюсь в разных местах, послушаю разных умников (неплохо он освоил сленг). Ничего специального, просто небольшая проверка, но, похоже, как я понял из ваших рассказов, вы подходите. Взорву вас нахер! (опять улыбка). Наконец-то. Я немного устал в дороге (его руки стальными стрижами взлетели вверх, сложились, заплелись в невообразимом узоре, хрустнули пальцы, и в страшном пике рухнули вниз). А вы хороший. Признаться, я не сразу понял, кто вы такой, думал, что просто первая линия обороны каких-нибудь напуганных трясущихся и вооруженных червей. Поэтому ненадолго остался, чтобы вас изучить. Никак же нельзя лучше понять червей, чем по их испуганных псам. А вы ведь оказались совсем не таким. Вы просто... вы просто... как бы не ударить...вы просто поэт, Джен. Чертовски прекрасный, чертовски одинокий товарищ поэт! - похлопал меня по плечу. - Это место изменяет всех, кого может изменить, это место ищет друга, который может его выслушать, а всех прочих просто отбрасывает прочь. Поэтому Аполлон-13 и последующие - фикция, поэтому никакого убийства вы не совершали. Оно ждало. Оно ведь уже надушилось, неужели вы не чувствуете? Черт, возьми. Вы слишком малы, чтобы разделить это, поэтому не догадались. Ничего не получится на этот раз. Но ему грустно. Планеты ведь умеют завидовать, умеют, даже незначительные. Ему грустно, и оно хочет разноцветных взрывов! Как и вы, Джен. Это ведь вас зовут Джен, а не меня.

-Меня? "Джен"? Как странно.
Я пошевелил губами.

-Покажите левую руку.

Я машинально поднял левую руку. С ней было все просто отлично. Пухлая и серебряная из-за скафандра.

-Да, иллюзия. Элегантный оборот. Слишком уж много железа было в том мясе, что вы швырнули. Так много датчиков не бывает. Ну что ж. Вы разделили со мной свой консервированный обед. Это что-нибудь да значит, а?

А. Ага.

-Удачи вам.
Он улыбнулся, поднял голову вверх и рванул, создав небольшую деформацию воздуха в том месте, где стоял. Некоторые некрупные камни рассыпались в прах, а я. А я помедлил секунд десять, может парой секунд больше, потом спустился вниз, механически отшвырнул закончившийся, теперь уже пустой баллон с кислородом и пошел по коридорам к себе.

Джен-Джен.

Внезапно сорвался с места, запнулся о перегородку отсека, пулей взлетел по лестнице, шлюзы-шлюзы, и рванул по планете вслед неуклонно удаляющемуся Джену. Я кричал, прекрасно сознавая, что он меня не услышит, никто не услышит, кроме меня, тому, кому принадлежат эти звуки, так обычно, как обычно, как бы я этого не хотел, а весь мой запас кислорода находится в пережатых пластиковых трубочках. Баллон я не успел взять собой. Не было времени.

-Когда будете выяснять там, на Земле... свои дела. Вы слышите меня, Джен? Когда будете выяснять, достойны ли они вашего Взрыва, ни в коем случае не забирайтесь на кухни ночью. Слышите? Не забирайтесь в кухни и не принимайте форму плода, форму плода фруктового растения. Возможно, вам может это понадобиться, но. Используйте другие пути! Проклятье! Джен! По ночам на кухнях Земли, через раскрытые форточки бочком протискиваются летающие головы и поедают эти фрукты. Они застукают вас, обязательно застукают. Другие пути, понимаете? Вы слышите меня, Джен? ВЫ СЛЫШИТЕ?

Шлем стал потным, как тачка с двумя спаривающимися в ней человеческими существами, а потом все померкло. Все зако. Красное.

Посвящается Моргане.

2006 г.

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"