Что должна я поведать, как я могу охватить словами это место?
Каким языком могу я описать мир такого рода?
Какие слова способны передать то, что видели эти земные глаза?
Сладким ли было это зрелище или горьким?
Я устремила мой взор и вот я вижу...
Сегодня из Аделабад я пришла.
Что б я о сем месте поведать смогла?
Каким языком мне и словом каким
Поведать, что зрела я взором земным?
Прекрасно ль то зрелище или ужасно?
Вот, взор устремив свой, взираю я ясно...
Сегодня ночью я вернулась из Аделабад.
Из того места, где пребывают удивительные любящие,
Мотыльки, сгорающие в пламени божественной любви.
За этими тяжёлыми мощными стенами томятся в цепях души,
более могущественные, чем сами эти стены.
Если бы я спросила даже одну из стен: Кого удерживаете вы?
Расскажите мне! Поведайте мне о шёпоте любви и о молитвах,
плывущих к утренней заре через эти стальные решётки;
о слезах медленно стекающих по щекам!...
Из Аделабад я вернулась сегодня,
Средь любящих там царит милость Господня,
Сгорают в огне они, как мотыльки,
Их души в цепях, но верней, чем замки.
О стены тюрьмы! Расскажите про них,
Чей дух крепче плена решёток стальных.
Про шёпот молитвенных слов на заре,
Про горькие слёзы в сей мрачной дыре!
Сегодня ночью я вернулась из Аделабад.
Я вернулась из страны влюблённых, из страны любящих,
страны гостей на празднике беды.
Спросите меня, что я видела!
Спросите меня, чтобы я могла рассказать вам, что я видела
горящее пламя веры в глазах этих опьянённых влюблённых,
Я видела их с высоко поднятой головой и слышала их восторженно взывающими:
Взгляни, наконец-то желание наших сердец исполнилось!...
Вернулась я ночью из Аделабад,
Там те, кто влюблён и любовью горят,
Они все суть гости на пиршестве горя.
Спросите меня, как я зрела такое
Ярчайшее пламя в глазах сих влюблённых,
Любовью и верой своей опьянённых!
Я слышу - взывают они: "Наконец
Желанье исполнилось наших сердец!".
Сегодня ночью я вернулась из Аделабад.
Из края, сожжённой осенью, травы.
И влюблённые там смотрят в лицо Возлюбленного.
Я вернулась от границы между жизнью и вечностью,
между вселенной из пыли и Вышним Царством!
И ты, о путник, если окажешься однажды в этих местах,
остановись на мгновенье, направь свой взгляд на эту высокую каменную стену,
вглядись в эти металлические ворота;
затем закрой глаза и прислушайся своим духовным слухом,
и возможно ты услышишь тот шёпот, который исходит от каждого камня:
Остановись, это Долина Любви!"
Пришла я из Аделабад этой ночью.
Осеннюю быль я поведаю прочим.
Влюблённые зрят лик Того, Кого любят,
Здесь вечность их жизни земные загубит,
На зыбкой границе меж прахом и раем...
О путник! Случится тебе этим краем
Идти, ты прервись ради пары мгновений,
И вспомни всех тех, кто не пал на колени,
Молись, глядя на неприступные стены,
За тех, от кого не добились измены,
Задумайся об их геройской судьбе,
Услышь каждый камень, что шепчет тебе:
"О путник, постой! Смежи очи свои!
Воистину, это Долина Любви..."
12/08/2013
Заррин Мукини
(Отрывок из книги Оли Рухизадеджан "История Оли")
"Заррин Мукини родилась в 1954 году, в одной деревушке под названием Абияних, неподалёку от Исфахана. Она была третьим ребёнком в семье Бахаи. Заррин получила высшее образование в области английской литературы в университете Тегерана, и была отличницей в течение всего периода обучения.
После окончания университета она переехала с родителями в Шираз, так как они принимали участие в мероприятиях по сохранению и защите Дома Баба, а также прилегающих строений. Они жили в одном из этих домов в переулке, в котором находился Дом Баба. Зарин работала бухгалтером и переводчицей на одном нефтехимическом предприятии неподалёку от Марвдашта, из которого, однако, в конце 1981 года была уволена, так как была Бахаи. Она гордилась тем фактом, что причиной увольнения стала её религиозная принадлежность.
Заррин была высокой стройной девушкой, которая всегда одевалась очень скромно и просто. Она никогда не интересовалась модой, как это было принято для девушек её возраста. Она была увлечена учёбой, обладала обширными знаниями Писаний Бахаи и Корана, и знала "Китаб-и-Агдас" наизусть.
Она преподавала в детских классах Бахаи и была членом Молодёжного Комитета. Незадолго до ареста, её выбрали членом Регионального Комитета и одной из женщин-посредников, каковой была и я. Хотя Бахаи были вынуждены находится в оппозиции и каждый их шаг находился под пристальным наблюдением, тем не менее, Заррин брала бесстрашно свои книги под мышку и шла от дома к дому, чтобы поддержать и приободрить молодёжь Бахаи.
У Заррин был выдающийся дар, она писала стихи, и даже в детском возрасте. Повзрослев, она писала прекрасные поэтические статьи и эссе. После казни доктора Михди Анвари и Хидаят Дихкани, она написала одно вдохновенное посвящение, касавшееся тайны жертвенности и мужественности сына и дочери доктора Анвари, с которыми была очень близка. После того, как она посетила заключённых в тюрьме Аделабад, она описала духовность и смелость заключённых словами, которые годом позже оказались пророческими, но уже в отношении её собственного опыта заключённой. Вот небольшой отрывок из этого стихотворения:
"Сегодня ночью я вернулась из Аделабад.
[...]
За 5 лет до её ареста , Заррин находилась под колоссальным давлением, в связи с её участием в мероприятиях по защите Дома Баба. Я вспоминаю, как однажды видела Заррин и её отца миролюбиво обращающихся к фанатичным мусульманам с разъяснениями в отношении Веры Бахаи, в то время как те порывались разрушить священный Дом. Заррин и её семья были в первых группах бахаи, которые были арестованы в октябре 1982 года. В Сепах я ни разу не виделась с Заррин, но от некоторых заключённых я слышала о её прямых и смелых ответах на вопросы надзирателей и следователей, которые, казалось, находились под впечатлением от её силы. Позже меня перевели в Аделабад, и там я имела возможность поговорить с ней лично. Она рассказала мне о том, что ей пришлось пережить:
Когда я находилась в Сепах меня допрашивали каждый день часами и задавали одни и те же вопросы по поводу моей Веры. Меня допрашивали вместе с Бахрамом Ялда´и, так как мы оба были членами комитета по воспитанию.
Однажды они привели меня в одно помещение, где допрашивали в течение семи часов, не снимая с моих глаз повязки. Я отвечала на вопросы в отношении моих знаний Корана и Писаний Бахаи. Затем следователь неожиданно сказал: "Ну что братья, есть ли у вас что сказать этой девушке? Лично мне больше нечего добавить. Она утверждает, что она Бахаи и что Обетованный, которого все мы ждём, уже пришёл. Если у вас есть ещё вопросы, можете ей сами их задать."
На одно мгновение в комнате воцарилась тишина, затем я услышала, как множество людей один за другим покинули помещение. Я спросила следователя: "Я не понимаю, что тут происходит. Сколько людей же было на допросе?"
"Я часто тебя допрашивал и рассказывал всем о твоей смелости, стойкости и твоих знаниях, но они не желали мне верить. Поэтому я потребовал, чтобы они пришли сюда и увидели всё своими глазами."
Он спросил меня, какое наказание, на мой взгляд, мне полагается.
"В конечном итоге - казнь, но я предпочитаю умереть, сказав правду, чем оказаться виноватой на божьем суде."
В другой день следователь настаивал на том, чтобы я отреклась от Веры. Я сказала: "Я бахаи, и ни при каких обстоятельствах не откажусь от моей Веры."
Он спросил: "До какой поры ты будешь упорствовать? До момента казни?" Я подтвердила, но он не унимался и настаивал на том, чтобы я отреклась.
"Ваша честь, - сказала я, - уже не первый день Вы задаёте мне одни и те же вопросы. Я написала и подписала бесчисленные объяснения, что я лучше умру, чем отрекусь. Я не думаю, что существует необходимость снова и снова, задавать мне одни и те же вопросы. Ещё в первый день я дала вам ясный и однозначный ответ. Даже если в ближайшие годы Вы будете постоянно мне предлагать то же самое, а буду давать Вам один и тот же ответ. Почему Вы не оставите меня в покое?" Я начала всхлипывать. "На каком языке я должна Вам сказать, что я принадлежу Бахаулле? Моя любовь - это Бахаулла, моё сердце бьётся только для Бахауллы."
"Тогда я вырву твоё сердце из груди!" - закричал он в бешенстве.
"И тогда моё сердце будет восклицать: Бахаулла, Бахаулла."
Он выскочил из комнаты, не в силах более выдержать выражения моих чувств. Когда он вернулся, я всё ещё всхлипывала.
"Ты всё ещё плачешь, девочка? Мы тоже люди, ты знаешь, у нас тоже есть чувства."
Они использовали любую уловку, чтобы разрушить между нами (бахаи) доверие друг к другу. Однажды, после долгого допроса в Аделабад, следователь отправил меня и моих родителей в Сепах, и попытался вызвать конфронтацию между нами и Сухаилем Хушмандом. Я знала, что его пытали, хотя во время всего допроса с наших глаз не снимали повязки. Было явно то, что его вынудили дать против нас ложные показания. Они сказали: "Сухаиль подтвердил, что господин и госпожа Мукини несколько лет назад ездили в Израиль с целью шпионажа; вы все трое должны подтвердить, что вы шпионы Израиля и Всемирного Дома Справедливости."
Некоторое время я была наивной в отношении их коварных методов получения информации и верила им. Я сказала: "Сухаиль, я надеюсь, Бог простит тебе этот обман. Мы не шпионы и нам нечего скрывать. Каждому бахаи запрещено заниматься политикой. Тот, кто нарушает это правило и принимает участие в политической деятельности, тот не бахаи. Нам предписано соблюдать законы и подчиняться правительству той страны, в который мы проживаем. Мои родители были в Израиле, совершая паломничество."
"Ваша честь, - сказала моя мама, - а старая, неграмотная женщина. Я ничего не понимаю в шпионаже и политике. Однажды я посещала святые места Бахаи, также как Вы посещаете могилу имама Хусейна в Ираке. Разве делает это Вас шпионом в пользу Ирака?"
Маму Заррин, вскоре после этого, освободили безо всяких условий, а саму Заррин и её отца оставили в тюрьме. По причине того, что Заррин располагала обширными знаниями в вопросах религии, она находилась в ещё большей опасности. Чем больше знаний мы показывали, тем сильнее было давление, и тем более виновными мы становились в их глазах. Перед её последним допросом я особо предупредила Заррин, что она должны быть осторожнее: "Прокурор мужчина, исполненный предрассудков, и если он выяснит то, насколько ты образованна, это приведёт его в бешенство, и он распорядится о твоей казни."
Она взглянула на меня и улыбнулась. О своём освобождении она могла менее всего думать. "Здесь нам предоставляется замечательная возможность. Мы должны рассказать им об истине и помочь им понять её. Мы не можем себе позволить испугаться того, что они могут нам сделать. Мы должны быть честными и на каждый заданный нам вопрос постараться отвечать подробно. Мы не имеем права оставлять это без разъяснений. Мы должны сделать Веру важнее, чем мы сами и пожертвовать нашей жизнью и всем, что имеем, ради Истины."
Несколько минут спустя, она вернулась в мою камеру с резинкой для волос, иглой, ниткой и чёрной чадрой, которую мы должны были носить каждый день. "Я должна закрепить эту резинку на чадре, с тем чтобы я могла её края лучшим образом приложить к шее, и не переживать по поводу того, что чадра соскользнёт с моей головы. Так, я смогу лучше сконцентрироваться на том, что завтра собираюсь сказать, и ничто не будет меня отвлекать." Таким образом, спокойно и решительно, она готовила себя к следующему дню.
Она проснулась в четыре часа утра, помолилась и попрощалась с нами. В пять, её вызвали в зал, а в восемь вечера она вернулась назад. Её обвинили в участии в администрации Бахаи, в шпионаже в пользу Израиля, в том, что она была учителем бахаи, в том, что состояла в различных комитетах Бахаи, была не замужем и отказалась отречься от своей Веры. Её приговорили к смерти через повешение, если она только не отречётся. Заррин смело сказала прокурору: "Я нашла Истину, и я не отдам её ни за какую цену."