Весна пришла. Она приходила каждый год с пугающим постоянством. И из года в год Ника клятвенно обещала себе, что не будет обращать внимания ни на головокружительный запах оттаявшей земли, ни на оголтелое чириканье воробьев, ни на зеленые стрелочки травы, пробивающиеся сквозь асфальт...
Но какая клятва устоит перед нежным желтеньким диском мать-и-мачехи? Или перед бабочкой, порхающей над грязной лужей? А теплый ветер... А крохотные березовые листочки... И все прочее, совершенно определенно утверждающее, что жизнь продолжается...
И Ника снова смалодушничала, решительно забыла про клятву, и открыла сердце странному томлению, которое из года в год рождала в ее душе весна. Томление это не имело ничего общего с желаниями тела. Телу было все равно, что происходит в природе. Оно могло возжаждать другое тело и в лютый мороз, и в осеннюю слякоть. А вот душа... Хотя, что это такое? Никто еще не смог определить, где она находится. Но Ника подозревала, что живет душа в горле. Или где-нибудь ниже - в легких, желудке или даже в пятках. Но весной она пытается выбраться наружу, рвется вверх... Но застревает в гортани, и там стоит комком, из-за которого совсем невозможно есть, и слезы сами катятся из глаз.
Правда, Никина мама говорила, что это не душа, а аллергия на пыльцу первоцветов. Но Ника не хотела верить в столь прозаическое объяснение. Гораздо приятнее было воображать, как нежная трепетная субстанция - нечто золотисто-желтое с розовыми и голубыми переливами, как шифон в соседнем магазине тканей - просыпается где-то в глубине организма от зимней спячки и рвется вверх, к солнцу, к голубому бездонному небу, к белым легким облакам. Хотя было немного страшно: если душа все-таки вылетит наружу, что станет с ней, с Никой? Девушка могла представить два варианта.
Первый - она умрет, если ее золотистая душа улетит в облака. Второй - там в голубом небе она обретет Любовь. Естественно, этот вариант был предпочтительнее. И весеннее томление, когда все вокруг порождало такие заманчивые образы-мечты... Вот роща, полная солнечного света и щебета птиц... И Ника бредет по той извилистой дорожке с кем-то, кто крепко держит ее руку и молчит... И в молчании этом больше смысла, чем в тысячах слов... А потом они собирают цветы... Или смотрят на закат... Или бросают камушки в воду... И каждое мгновение Ника чувствует, что он и она одно целое, неделимое... И в горе, и в радости... Навсегда...
Собственно, Ника прекрасно понимала, что все эти весенние симптомы - банальное ожидание любви. Они так прекрасны и так уместны, когда девушке шестнадцать лет... И так смешны, если немного больше. Потому что взрослая серьезная женщина должна знать, что он и она никогда не смогут стать единым целым, ведь у каждого свои амбиции и желания, и двое остаются вместе, пока им удобно... И вообще бытие определяет сознание... А все остальное романтическая чушь. И стыдно... Очень стыдно... Просто до слез стыдно, что эта весна снова и снова задурманивает Никину голову.
Впрочем... Решив не соблюдать клятву, Ника уже не ощущала ни стыда, ни сомнений. Она бродила по пригородным лесам, собирала цветы и сочиняла неимоверно глупые сказки с собой в главной роли. А когда добиралась до финала - пышной свадьбы с пиром на весь мир - безжалостно выбрасывала букет и начинала новый. И придумывала еще одну совершенно невозможную историю.
Потом - осенью, когда тощий тополь будет стучаться голыми ветками в Никино окно - девушка станет вспоминать весеннее безумие со стыдом. Так же, как алкоголики на трезвую голову стыдятся своих запоев. Но до осени еще очень далеко, а электрички по вечерам так призывно гудят, приглашая туда, где нет внесезонно-серых домов и шума моторов...
Ника уже третий час бродила по парку. Букет фиалок не помещался в руке, а история - на этот раз совершенно сказочная, с безумной любовью, слезами и клятвами - никак не приближалась к финалу. Впрочем, Ника ее и не торопила. Девушке нравилась балансировать на грани воображаемого горя и выдуманного счастья. И герой ее фантазий все никак не мог добиться вожделенного "да": то мешали друзья, то обстоятельства, то враги.
Блаженно улыбаясь, Ника присела на покрытый молодой травкой пригорок, поднесла к лицу букет, вдохнула тонкий аромат фиалок...
Действительность ворвалась в грезы грубо и нагло - запахом перегара и немытого тела. Девушка вздрогнула и оглянулась. У нее за спиной стоял грязный мужик с медно-красной опухшей физиономией.
- Д-добрый вечер! - заикаясь, выдавил из себя незваный сосед.
- Я буду кричать! - предупредила Ника.
- З-з-зачем? - удивился мужик.
- Ну... если вы... если вам... если...
- Не-е, я ни того... я п-п-просто... вот п-п-погода хорошая... весна...
- Весна, - согласилась Ника, вдруг с удивлением понимая, что не только на нее действуют весенние чары. И этот маргинал, который и мечтать-то не должен уметь, тоже бродит по лесу. И - вполне возможно - также выдумывает всякие глупости.
- П-п-пива хочешь? - мужчина уселся рядом и протянул девушке мятую пластиковую бутылку.
- Нет, спасибо, - вежливо отказалось Ника.
- Меня В-в-вовкой зовут, - представился маргинал и шумно отхлебнул из бутыля.
- А я Ника, - со вздохом ответила девушка и выкинула букет фиалок в кусты.
История, неимоверно красивая и поэтому абсолютно идиотская, сегодня уже не закончится. Никина фантазия не любила остановок. Если ее прерывали, в следующий раз она начинала все заново.
- Да ну? Ты и с мужиками т-т-тоже так? Надоели и все?
- Какими мужиками? - снова вздохнула Ника, - Нет у меня никого. А кто был... Вернее, это я думала, что был... А он просто так...
- К-к-как это? - удивился маргинал, - у т-т-такой девушки и никого?
- У какой девушки? Я ж обычная, таких по городу знаешь сколько ходит...
- Да-а-а...
Вовка снова отхлебнул из бутылки. Вытер лицо ладонью. Вздохнул.
- А у меня т-т-тоже никого. Т-т-только я т-т-того... Ну с алкоголем шибко дружу... А ты вот не пьешь... А никого... Хотя вот по честному, - Вовка оживился, подался поближе к Нике, - и не нужен мне никто. Живу по своему разумению. Сегодня в лесу ночевать стану. Знаешь, как сейчас по ночам соловьи поют?
Ника пожала плечами. Хотела ответить. Потом передумала. А мужик продолжал:
- Я вот когда на закат или там восход смотрю, мне как будто бог открывается... Ты в бога веришь? Я верю. Такую красоту только живой кто-то придумать мог. У кого душа есть. Вот понять бы теперь, зачем он человека сюда засунул...
Вовка достал из кармана папиросную пачку, вынул окурок, закурил. Это было уже слишком. Ника встала, тщательно отряхнула брюки и пошла прочь.
Предположение, что у вонючего маргинала могут быть такие же фантазии, как у нее... Нет, конечно, не такие же... Так же, как она, Ника, естественно, Вовка сочинять не мог... Но похожие, просто значительно ниже уровнем... менее красивые... более прозаичные... Такое предположение было немного экстравагантным, чуть-чуть смешным, но все же имело право на существование... Но рассуждения о смысле жизни из уст того, кто эту жизнь тратит напрасно... От того, кто живет, как... как... как... даже сравнения подобрать нельзя... Амеба? Или червяк? Или другое мерзкое и безмозглое существо... Такие рассуждения были ужасны, оскорбительны, циничны... Особенно потому что Вовка и сам не понимал, на что замахивается.
Ника шла, не разбирая дороги, и не замечала ни цветов, ни листочков, ни теплого ветерка. Комок в горле, уже много дней мешавший и есть, и пить, и спать, куда-то исчез. Дышалось легко, и слезы не туманили взор.
А сзади шло и торжествующе посмеивалось одиночество.