Палаты купца Колыванова стояли на Ильинке рядом с Троицкими воротами, тесно прижавшись садом и огородом к Китай-городской стене. Целый день мимо купеческого подворья ходили и ездили люди, стучали посохами в ворота нищие, прося подаяния, бегали за святочными угощениями дети, переодетые ряжеными. Посему новость, что бездетный гость ни с того, ни с сего обзавелся потомством, со скоростью пожара облетела Китай-город. Утром второго дня, когда на колокольне Ильи Пророка не успел отзвенеть благовест, первым в дом Колывановых нагрянул проведать брата Василий Федорович, не на шутку обеспокоенный слухами, разлетевшимися по Торжищу. Василий в жизни не бедствовал, (разве что пару лет назад потерпел от пожара), жил, пусть не на широкую ногу, но вполне прилично, ни в чем не испытывая недостатка. Но в силу своего нрава всегда находил причины для недовольства собственным существованием. Владел парой лавок в сурожском ряду(1) на Старом гостином дворе, домом в Зарядье, двумя десятками подневольных душ, но размаха, с которым вел дело его старший брат, у Василия не имелось и в помине. Зато к тридцати пяти годам успел нажить семерых детей, судьба которых, в свете сложившихся обстоятельств, не могла его не беспокоить. Еще вчера Василию Федоровичу мнилось, что в жизни все схвачено, что к их с Лукерье первенцу, Ивану, после смерти дядьки, перейдет дело, а со временем, когда не станет Марфы, и остальное имущество. Но ныне, стоя на подворье брата, напоминавшем разворошенный муравейник, хмуро глядя на суетящихся холопов, таскавших из подполов гостевой избы деревянные ящики, чтобы погрузить их на сани, бегающих с ведрами и ушатами от колодца к конюшне и сараям, думал, что на свете нет справедливости. Взять хотя бы хозяйский дом. Окинув его беглым взглядом, Василий едва не заскрежетал зубами от зависти. Трехярусный, каменный, покрытый новенькой дранкой, оштукатуренный и побеленный свежей известью. (Со слов самого Антипа, он подглядел его у ливонцев). Тех, кто владел такими палатами в Москве, можно было перечесть по пальцам. Когда горела Москва(2), в пепел превращались боярские хоромы, избы ремесленников, курные лачуги бедноты, храмы Господни, дом Антипа беда обнесла стороной. Вспыхнула лишь крыша деревянного терема верхнего яруса, но ее быстро залили водой, не позволив пламени перекинуться на стены и хозяйственные постройки на подворье. А дом Василия на Варварке сгорел дотла, как и лавки в торговых рядах с товаром. Хорошо, что склады уцелели и сами остались живы, вовремя унеся ноги за Неглинную. Пришлось на пепелище ставить новый дом, а это заняло силы, время, средства, и все в ущерб торговле. С женой брату тоже несказанно повезло. Красавица, толковая хозяйка, везде у нее был порядок и чистота, не то, что у его квашни Лукерьи. Василию порой и домой возвращаться охота отпадала, чтобы не глядеть лишний раз на загаженные полы, паутину по закуткам, сопливые носы детей, на обленившихся холопов и неизменную кислую капусту на столе в посты и будни, потому что хозяйка вечно торчала в церкви, одному Богу ведомо, какие грехи замаливая. Василий ее и словами наставлял, и плетью поучал уму-разуму, как надлежит вести хозяйство, и со священником разговаривал, чтобы тот вложил правильные мысли в дурную Лушкину голову, но его старания не дали результата. Какой родилась недотепой, такой и осталась.
Постояв немного на подворье и собравшись с мыслями, Василий двинулся дальше в сторону сенцев. На ходу поймал за руку холопа, чтобы узнать дома ли Антип.
- Так нету его. Еще затемно в съезжую избу поехал, - услышал Василий в ответ.
Что ж, худо, что брата нет, решил он, с Марфой он никогда не мог найти общего языка, но ныне, видно, придется.
Едва Марфе Семеновне доложили, что пришел деверь, та сразу догадалась о причине его появления. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что Василий, который в их доме являлся нечастым гостем, приплелся проверить слухи, которые домашняя чадь за минувший день разнесла по миру.
Спустившись по лестнице с девочкой на руках из женской половины в трапезную, она на миг задержалась в дверях, глядя на тучного, с окладистой медной бородой человека, сидевшего вразвалку на лавке в шубе и шапке у длинного обеденного стола. В пальцах он теребил новую атласную скатерть цвета киновари, вышитую серебряными цветами, которую едва успела закончить к Рождеству Марфа. Она напряглась, пытаясь вспомнить, когда же в последний раз видела Василия. На минувшую Пасху или на Вербницу? Да какая разница. Он месяцами мог не показываться на Ильинке, а тут вдруг принесла нелегкая. К добру ли?
- Утра доброго, Марфа Семеновна. С праздником великим, Рождеством Христовым! - заметив невестку, Василий поднялся с лавки, стянул с головы шапку в поклоне. Только помыслив наведаться к брату, он дал себе зарок, что, в какую бы сторону разговор меж ним и родней ни повернул, он постарается держать себя в руках, ничем не выдавая свои чувства. (А говорить Василий пришел о своих детях, вернее, прощупать почву, узнать,что родичи думают, что собираются делать с найденышем и не повредит ли это его многочисленному племени). Но, судя воинственно задранному подбородку Марфы, замершей на пороге трапезной, по мрачному блеску голубых глаз и недовольно поджатым губам, данное обещание Василию представлялось ныне трудновыполнимым. Несмотря на ангельский лик, жена Антипа была стервой, какую еще поискать.
- И тебе добрейшего, Василий Федорович, - Марфа, коротко кивнув, неторопливо преодолела разделявшее их расстояние, присев у стола напротив нежданного и, не слишком для нее желанного, гостя. Следом за хозяйкой тенью скользнула сенная девка, и Марфа, склонившись к ней, велела передать, чтобы холопы накрыли на стол. Василий, прислушиваясь к женскому разговору, довольно хмыкнул. На счет меда и доброй закуски после поста меньший Колыванов ничего не имел против.
- Вот, зашел тебя и брата проведать, - развел он руками, пытаясь добродушно улыбнуться, но, видно, у него это плохо получилось, раз подведенные сурьмой брови Марфы недоверчиво поползли вверх. Но Василия не так легко можно было смутить, поэтому он, как ни в чем не бывало, продолжил: - Думал, Антипа застану, а он, оказывается, ни свет, ни заря в съезжую избу(3) подался оброк сдавать. А это кто у тебя? - серые, такие же, как у брата, глаза, въедливо впились в спящего у груди Марфы младенца. С губ едва не сорвался презрительный смешок. Надо же, как вцепилась в дитенка, еще и покачивает, точно девять месяцев носила в своей утробе. - О, вижу, вижу ныне, люди правду говорят... - протянул он, наконец, удовлетворив интерес.
- На чужой роток не навесишь замок, - отчеканила Марфа с вызовом, глядя деверю прямо в глаза, а после ехидно добавила. - И что говорят?
- Все Торжище гудит, что Антип дитё в дороге подобрал и домой привез. Еще сказывают, что при себе найденыша хочет оставить.
- Так и есть. Ты бы и порадовался за брата.
Взгляды Марфы и Василия скрестились, как остро отточенные мечи.
- Я и радуюсь. Чего ж не радоваться? Не было у бабы печали - купила порося. Ты мне скажи, Марфа, на кой оно тебе надо, это дитё? Не своя кровиночка, не ведомо, какого роду-племени. Не жалко добро на нее переводить будет?
- Ты в нашу мошну не заглядывай, Василий Федорович. У тебя своя имеется, о ней и беспокойся.
"Я и беспокоюсь, беспокоюсь, голуба моя", - едва не вырвалось у купца, но он вовремя опомнился и прикусил язык. Правда, надолго его не хватило.
- И что вы с ней будете делать? Приживалкой оставите или как?
Марфа ласково поглядела на дитя, еще крепче прижав его к себе.
- Зачем же приживалкой? Окрестим, запишем в церковной книге, как Софью, дочь Антипа Колыванова.
Где-то далеко, на задворках сознания, у Василия вертелась подобная мысль, не позволявшая ему минувшей ночью спать спокойно. Но это была пока просто догадка. Когда же он собственными ушами услышал из уст, довольно ухмылявшейся, Марфы, слова, ставившие крест на наследстве для его Ваньки, купца будто кипятком ошпарили. Рябое лицо, густо усеянное россыпью рыжих веснушек, побагровело, слившись по цвету с бородой и усами. Волосы на затылке вздыбились, как у взбесившегося кабана. Пальцы сгребли в кулак край скатерти, потянули ее на себя, от чего глухо звякнула оловянная посуда, которую столовый холоп только что расставил перед гостем. Еще немного и Василия Федоровича хватил бы удар.
- Так девка, не мужик, вырастет, - процедил он, едва справляясь с гневом. - Одни расходы, а прибыли чуть - коса длинная да ум короткий.
Марфа, поняв, что у деверя вот-вот пар из ушей повалит от злости, еще шире улыбнулась.
- Для любой матери дочка - радость и утеха, - елейным голоском пропела она, приложившись губами к теплому лобику спящей малышки. - Это все равно, что свое продолжение. Заново обретенные молодые годы.
- Ну да, может и так, ежели сама родила. Тебе, невестушка, так чадо понянчить приспичило, что стало невмоготу? С чего такая блажь на тебя напала? Годами сидела в горнице, ни о чем таком и не помышляя, а тут вдруг стукнуло в голову в мамку поиграть. Коль есть охота, моих бы нянчила, их у меня семеро.
Если бы она могла взглядом убить, деверь замертво упал бы под стол с лавки, настолько сильно она ненавидела его в тот момент. Ненавидела за презрение, что чувствовалось в каждом его слове, за то, что попрекнул бездетностью, безжалостно ковырнув незаживающую рану в сердце, за то, что век завидовал Антипу, мечтая наложить лапу на его добро.
- У них мать живая, хоть и непутевая, - в отместку бросила она, с удовольствием наблюдая, как скривился Василий от упрека в сторону Лукерьи.
Но в долгу не остался.
- Овчина рассказал, что дитя они с Антипом в дорогой колымаге нашли, отняли из рук покойницы в богатых одежах. Поди, и отец где-то имеется. Искать начнет жену и дочь. Утаить вы девку не сможете, про колывановскую находку, почитай, вся Москва судачит. Что станешь делать, Марфа, коль детину найдет отец или еще кто из родни?
Удар достиг цели и оказался болезненным. Марфа, как ни странно, за ночь успела к девочке прикипеть душой и сумела себя убедить, что дитя никто искать не станет, что она будет только их с Антипом, и ничья больше. Потому даже мысль о ее возвращении в родную семью, пугала женщину. От слов Василия сердце Марфы болезненно сжалось, но виду она не подала. Лишь сухо произнесла:
- На все воля Божья, Василий Федорович. А пока... не твоего ума это дело.
Василий ничего не ответил, только пялился какое-то время на Марфу тяжелым взглядом мрачно размышляя о том, что Антип совсем распустил жену. Ей давно не мешало бы укоротить длинный язык плеткой или сапогом, чтобы место знала. Совсем распоясалась, дерзит, глаза долу не держит, разговор ведет на равных. Может его Лушка - дура бестолковая, но такого себе век не позволяла.
Слуги поставили перед гостем блюда с мясом, рыбой, мочеными яблоками, налили в кубок медовуху, но у Василия исчез аппетит. Что сидеть сиднем, когда и так все ясно? Делать ему в палатах Антипа больше было нечего, а потрапезничать он и дома мог. Еще осталась рождественская кутья и нашпигованные овощами карпы.
- Благодарствую, невестушка, но некогда мне вкушать яства. Дел по горло. Дозволь откланяться, Марфа.
Василий, подчеркнуто медленно, поднялся из-за стола, важно поправил широкий кушак под брюшком, запахнул полы шубы, надел на рыжую голову меховую шапку и направился к выходу из трапезной. Марфа, ни слова не сказав, осталась сидеть с дитем на лавке, провожая деверя взглядом. Пусть катится, и дай бог, чтобы не скоро опять появился на их пороге, а лучше, и вовсе никогда.
Если бы она могла прочитать мысли Василия в тот момент, то удивилась бы, как много их ныне роилось в голове этого человека. Еще не успев покинуть подворье брата, Василий уже знал на много лет вперед, как его дети получат, украденное у них из-под носа, наследство.
В тот день Марфа Семеновна почти не вспоминала о приходе Василия и, состоявшемся между ними, разговоре. Лишь вечером, когда муж вернулся с Торжища, поведала ему вкратце суть беседы, особо не заостряя внимания на обидных словах его брата. Но Антип и так все понял. Он был человеком добродушным, смешливым,
и умным, потому только отмахнулся от слов жены, сказав, чтобы та не принимала все близко к сердцу. А она и не думала этого делать, слишком много на ее плечи легло хлопот, чтобы размышлять о том, что Василий загодя делит шкуру не убитого медведя. За день она набегалась по дому и по подворью. Была на поварне, раздавая указания кухарке и ее помощникам, до полудня провела в подполах под гостевой избой, пересчитывая и сверяя с записями мужа товары, руководя холопами, что их сортировали. Говорила, куда и что ставить. После несколько раз заглядывала в клети с продуктами, в ледник. Другие люди на Святки катались на санках с горок, ходили по торговым рядам, по ярмаркам, смотрели на представление в вертепах, а у Марфы Семеновны голова шла кругом от дел и забот. Но, чем бы она ни занималась в тот день, ноги сами несли ее наверх, в терем, на женскую половину, где в одной из камор, между светлицей и ее собственной ложницей, приютилась кормилица с двумя детьми. Несчетное количество раз она заглядывала в покой, подходила к колыбели, подвешенной к потолку на крепких веревках, которую привез Антип из поездки. Стояла, задумчиво глядя на спящую девочку, или проверяла, как холопка Ефросинья ее кормит, наедается ли та, не болит ли у крохи животик, чистенькие ли пеленки. Затем шла в светлицу, где затемно усадила сенных девок за шитье. Там работа спорилась. Девки готовили для дитя приданое, резали и обметывали тонкий ситец, вышивали уже готовые распашонки, стегали одеяльца, рвали ветошь на подклады. Но придирчивая хозяйка все равно оставалась недовольной. Вот тут, тыкала Марфа пальцем сенной девке, вышивающей детскую рубашечку, стежки на вышивке плохо легли, надо бы лучше стараться; а там, выговаривала она уже другой, косо, как ей казалось, отрезали угол материи на простынку, нужно этот кусок на тряпку пустить, а из другого отреза сделать новую; вот здесь лен на рушник не достаточно мягкий - это она сама не доглядела - стоит за другим отрезом в подполы сбегать. Одна из девок плела из соломы пауки-обереги, которые Марфа Семеновна собиралась повесить над колыбелью. Будет дочери и забава, и защита от злых духов. С самого утра, как только ушел Василий, она в колыбель натыкала иголок, обтерла дитя три раза подолом от дурного глаза деверя, и для надежности окропила девочку святой водой, оставшейся после прошлогоднего Крещения. Но Кроха все равно плакала.
- Чего она? - испугалась Марфа Семеновна, когда наведалась в камору в очередной раз и застала Ефросинью, трясущей девочку на руках, как погремушку. - Как бы не сглазил, черт окаянный. Тише качай, так и повредить дитя можно. А может, животик скрутило?
- Матушка, - объясняла кормилица Марфе, которая только по слухам да по разговорам подруг знала, что дети орут, когда им что-то не нравится. - Она не младенец новорожденный, чтобы животик болел. Зуб, видать, режется, сказать не может, вот и кричит криком. Вон, целая гора пеленок загаженных. Ходит малая редким. Такое случается на зубки.
- А твой малец отчего только ест и спит? У него зубик не режется?
- Мой Андрейка, вестимо, плачет, только ты, матушка, не слышала этого. Да и мал он еще, три месяца скоро будет на Крещение. Какие зубы?
От премудростей по уходу за дитем, у Марфы в голове все смешалось, но поскольку она была женщиной разумной, то все, что говорила кормилица, старательно мотала на ус, постепенно вникая в тонкости материнской доли.
К вечеру она выдохлась настолько, что едва переставляла ноги от усталости. И только за столом, во время вечерней трапезы, смогла дать передышку, ноющему тупой болью, телу, рассеянно слушая исповедь Антипа, как у него прошел день, радуясь, что он почти не задает ей вопросов. Единственное, что мужа интересовало в тот миг - его дела. Спросил только, как девочка, и удовлетворенный ответом жены, что с ней все хорошо, опять ударился в россказни о торгах. Вяло жевалось вареное вкрутую яйцо, застревая в горле, мечталось скорей помолиться и добраться до ложа, но, судя маслянистым взглядам мужа, которыми супруг изредка ощупывал Марфу Семеновну, нынешней ночью ей и в ложнице покоя не найти.
Среди ночи Марфа неожиданно проснулась. Сев на постели, начала встревожено озираться по сторонам. Рядом, под боком, безмятежно похрапывал Антип. Она прислушалась. Кроме храпа мужа, в доме не слышно было ни одного звука, царила тишина. Но что тогда ее могло разбудить? Ежась от покалывавшего обнаженную кожу прохладного воздуха, она осторожно, боясь беспокоить супруга, выползла из ложа и, захватив с подоконника горящую лампадку, вышла из спаленки. Постояв немного в проходе, опять напряженно прислушалась и догадалась, наконец, что заставило ее очнуться среди ночи. Из каморы, где спала кормилица с детьми, доносился, приглушенный стенами, детский смех. Ноги сами понесли ее в ту сторону. Сердце учащенно колотилось в груди, дыхание перехватило от неясного, но с каждым шагом, усиливающегося, нехорошего предчувствия. Она приоткрыла двери, задержавшись на пороге с лампадкой в руке. Огонек вздрогнул и затрепетал, из комнаты резко потянуло ледяным сквозняком. В углу под образом Богородицы дрожал фитилек другой лампады, похожей на ту, что держала она ныне. Комната тонула в сумраке. На лавке крепко спала кормилица, прижав к груди сына, натянув до самого носа стеганую дерюгу. Взгляд Марфы обратился к детской люльке, и она сначала даже не поверила собственным глазам. Медленно, словно во власти невидимой руки, из стороны в сторону раскачивалась колыбель, глухо стеная натянутыми до предела веревками. Шевелились, как живые, занавески на окнах. Вертелись, подвешенные к потолку, пауки, отбрасывая скользящие тени на стены, на потолок, на девочку, лежащую голенькой среди разворошенных пеленок. Дитя дрыгало ножками, протягивая вверх ручки, и заливисто смеялось. От детского смеха, усиленного ночной тишиной, у Марфы побежали мурашки по коже. Он показался ей слишком уж неестественным. Что ее девочку так рассмешило? В покое никого не было - только она и спящая кормилица с дитем. Пугливо, дрожа всем телом, Марфа кинулась проверять окна, решив, что кто-то из чади по недомыслию отворил одно и забыл его закрыть. Увы, пробежавшись вдоль стен несколько раз, она так не нашла ни одной распахнутой створки. Их еще с вечера наглухо затворили ставнями. Метнувшись к колыбели, Марфа выхватила из нее дитя, крепко прижала к себе, оглядываясь по сторонам. В углу, противоположному тому, где висела икона, пошевелился темный сгусток. В отблесках дрожащих огоньков лампадок вспыхнули две зеленые точки. Они двигались, приближаясь к ней, и она едва не завыла от ужаса, когда из темноты в круг света, мягко ступая, вышел лощеный черный кот, пристально глядевший на женщину блестящими глазами. Боковым зрением она успела заметить, как из того же угла молнией пронеслась по полу и скрылась под лавкой жирная рыжая крыса.
От страха Марфа не чуяла под собой ног, подбородок трясся, зубы стучали, выбивая барабанную дробь, сердце, казалось, вот-вот готово было выскочить из груди. А паршивец Мурзик, ее любимы кот, выгнув блестящую спину, задрав вверх длинный хвост, ласково терся о ноги, громко мурлыча на всю камору.
От же ж, зараза! Так напугал.
В сердцах Марфа пнула ногой кота в мягкое брюхо. Да так, что он отлетел к стене, глухо шмякнувшись о нее со всего маха. Яростно взвыв, взбесившийся зверек тут же подскочил к хозяйке, вцепившись когтями в ее лодыжку. От жгучей боли она едва не выронила громко ревевшую девочку. Разбуженная криками, подскочила на лавке Ефросинья, сонно таращась на бегающую по покою хозяйку, бранящуюся, в одной рубахе, босую, простоволосую, что-то искавшую под столом, лавками и кофрами.
- Что, матушка, стряслось-то? - спрашивала Марфу кормилица, когда та всучила ей зареванное дитя и продолжила свою беготню.
- Колыбель...- начала было Марфа, но окинув камору беглым взглядом запнулась, так ничего толком и не объяснив Ефросинье. Люлька спокойно висела, пауки не раскачивались, да и занавески больше не трепетали на ветру. В покое ничего не напоминало о недавнем страхе. В какой-то миг ей даже показалось, что все это ей приснилось.
Правда, стоило пошевелиться, и ободранная лодыжка напомнила о себе легким жжением.
Кота Марфа Семеновна в ту ночь не нашла, хотя переполошила весь дом. Он словно в воду канул. Ей бы успокоиться и забыть про тот случай, найдя случившемуся разумное объяснение. Но как объяснишь развевающиеся по ветру занавески в наглухо закрытой комнате и качающиеся сами по себе пауки и люльку? Да еще утром, конюх на кухне рассказал холопам, что гривы у всех коней заплетены даже не в косы, а в сбитые колтуны, которые вовек не расчесать и придется остричь.
(1)Торговый ряд, в котором торговали восточными товарами, шелковыми тканями.
(2)Имеется ввиду пожар 1547г.
(3)Место, где сидели целовальники.
(4)Целовальник - выборное должностное лицо на Руси, выполняющее судебные, финансовые и полицейские функции. Поступая на службу, клялся честно выполнять свои обязанности и целовал крест, отсюда и происхождение названия.
(5)блуждающие огоньки (уст.)