Католическая Пасха пролетела не заметно, и совсем не радостно, как этого можно было ожидать. В доме Бжезинских царило тягостное молчание. Никто ни с кем не разговаривал. Молча ели, молча ходили по дому. Сторонились друг друга, боясь ненароком зацепить неприятную для всех тему. Пан Матэуш молчал, потому, что боялся, коль откроет рот, то, между делом, повыдергивает Басе ноги с того места, откуда они растут. Пани Эльжбета онемела потому, что не хотела первой быть, кто заговорит, лезть наперед мужа. Она видела, что он вот-вот взорвется, и дай бог, чтоб она была далеко, когда это случится. А Бася затихла, зная, что нужно выждать время, дать дядьке остыть, а потом, когда к нему уже можно будет подступиться, ласковым щебетаньем, поцелуями, всяческим вниманием, задобрить. Потому и сидела она всю Пасху наверху, в своих покоях, смотрела в окно, рисовала карандашом, да перечитывала в который раз томик Лермонтова, чувствуя, что если покажет нос за двери, так только ей же от этого хуже и будет. Компанию ей составила та самая полосатая дворовая кошка, которая когда-то украла хозяйскую колбасу. Хитрый зверек разлегся на половичке, греясь в лучах солнца, проникавших сквозь стекла окна. Бася почти с завистью на нее смотрела. Вот у кого ни бед, ни забот. Крынка молока, которую Марыся с утра наливала до краев, всегда стояла возле сарая. Хочешь - ешь, хочешь - спи, хочешь - иди куда вздумается, и никто тебе слова не скажет. Хорошо бы, чтобы и у людей была такая свобода.
Ближе к обеду с фольварка Яновских прискакал верхом лакей. Бася прильнула лицом к окну, чтобы лучше его разглядеть, а потом, слыша, что гость вошел в дом, бесшумно покинула комнату, и спряталась за портьерой, что прикрывала выход из коридора второго этажа на лестничную площадку. Присела на корточки, и стала слушать. Но так ничего и не поняла из монотонного гудения голосов. Пан Матэуш встретил человека в сенцах, дальше в дом не повел. Как велит обычай в пасхальный день, похристосовались, трижды сказав "Христос Воскрес - Воистину Воскрес", а потом негромко заговорили. Вскоре человек уехал.
-Баська, подь сюды,- окликнул ее пан Матэуш, вернувшись в дом. Бася прижала кулачок к губам, затаилась, еле дыша, а потом все же поднялась на ноги, перегнувшись через перила лестницы.
-Что?!
-Это я у тебя, ясонька, спросить хочу, что!?
Ох, не к добру приезжал человек от Яновских. Ох, не к добру! Она не слышала, о чем они с паном Матэушем говорили, но лицо у него, она теперь это ясно видела, стало, чернее тучи. Не осмеливаясь спуститься ниже, она застыла на верхней ступеньке. Если дядька надумает кинуться, чтоб поучить уму-разуму, она, может быть, успеет убежать назад в покои и запереться на замок.
- Что это есть? - чеканя каждое слово, произнес пан Матэуш, протягивая перед собой продолговатый сверток. Бася, рискуя упасть вниз, пересчитав все ступеньки, вытянула шею, чтоб лучше разглядеть предмет.
- Ой, дядечка, любите вы туману напустить. Ну, почем я знаю, что вам привез холоп графский.
Дядька хитро прищурился.
- Так ты ж все слышала!
-Я!?- Бася приложила к груди руки, изображая изумление, и отрицательно затрясла головой. - Дядечка, ни словечка.
- Спускайся сюды, и я тебе покажу, что у меня есть. Спускайся,- он погрозил пальцем,- а не то за косы вниз поволоку.
Подобрав юбки, она вихрем слетела вниз.
В руке дядька держал сверток, перевязанный на бантик шелковой алой лентой. Упаковочная бумага сверкала глянцем. "Дорогая", -по достоинству оценила ее Бася. С обратной стороны свертка торчал кончик карточки. У Баси даже кончики пальцев зачесались от любопытства, но пан Матэуш сам выхватил лощёный кусочек бумаги, и впился в него глазами.
- Пасхальное подношение для панны Барбары Беланович,- его брови поползли вверх, - От пана Кшиитоффа Матиевского! Ого!
-О! - только и смогла выдавить из себя Бася.
Затем он, ловко, как фокусник, извлек из кармана штанов другую карточку.
- А тут, у нас приглашение на обед к Яновским, на завтра, стало быть. И еще,- он вдруг достал из кармана жилетки белый конверт. - Вот это велено передать панне Барбаре лично в руки. Ну!?
Она задрожала при виде темного от недовольства лица пана Матэуша.
-Что!?- еле слышно пролепетала она, совершенно искренне не понимая, что все это означает.
Пан Матэуш, у которого еще с ночи в душе кипело недовольство из-за дурости этой чернявой маленькой вертихвостки, творившей невесть что, более не мог сдерживаться, слыша ее тихий голос, думая, что та притворяется. Его, наконец-то, прорвало.
- Что это есть такое, паненка? - закричал он так громко, тряся перед ней свертком и карточками, что из глубины дома выбежала напуганная Марыська, а следом за ней - и пани Эльжбета. - Ты когда успела хвостом покрутить? Отчего вдруг такие милости на нас посыпались?
- Дядечка, побойтесь Бога.
- А ты его боялась, когда вчера в костеле глазки строила?! То все видели! Ганьба (позор- польск). - грубо ругнувшись, он сплюнул на пол под ноги, как простой мужик. - А когда по морде Матиевского била при холопах?
- Ударила, потому что думала, что смеется надо мной, над моим страхом. Нас едва не покалечили, а может и похуже могло бы случится, а ему хоть бы что. Шутит, веселится. Я признаю свою вину, что поступила некрасиво, но зачем же вы вообще пошли через толпу? О нас с пани Эльжбетой не подумали, дядечка?! Кичитесь тут своим шляхтянским происхождением, да честью дворянской, да только где она вчера была, когда меня толкали, как простую бабу на базаре, подол на платье оборвали, а пани чуть в обморок от страха не упала?! Может лучше было бы по-хорошему с ними, по-доброму, попросить пропустить к костелу, или подождать, когда сами расступятся. И тогда ничего не случилось бы.
Пан Матэуш замер на месте, слушая отповедь, что читала ему Бася. Никогда прежде эта девчушка не смела ему дерзить, говорить с ним в таком тоне, словно он дитя малое, не разумное. Слушал, не имея возможности вставить хотя бы слово в этот бесконечно долгий журчащий поток упреков, кипя от гнева, и в то же время трезво осознавая, что в чем-то эта малышка права.
- Вы и пан Матиевский - эгоисты! - закончила, поставив жирную точку в своем монологе, Бася.
Пани Эльжбета и Марыська, прикрыли открытые от изумления рты руками. Все! Гамон! Теперь никто не сомневался, что нахалка получит сполна. Даже жена так не позволяла себе разговаривать с мужем. "Откуда эта смелость и дерзость у нее? - с возмущением подумала пани Эльжбета. - Ранее она была тихая, забитая, больше слушала, чем говорила. Неужто, такому монашки учат!? Нет, не может быть. Это все кровь дурная верх взяла, что в жилах ее течет. Кровь плебеев и попов православных. Вон как глазами в Матэка уперлась, ни стыда, ни уважения к старшим. Девицам положено молчать, когда с ними разговаривают, и отвечать на вопросы только когда спросят. И глаза надобно держать опущенными, демонстрируя скромность и нежность натуры девичьей. А у этой глаза горят, как уголья, смотрит прямо, даже подбородок вздернула, доказывая свою правоту. Прав Матэк, что из-за дурной, бешеной крови, что в ней от батюшки покойного, только беспокойство да неприятности. Предок Белановича по женской линии был из Новороссии, Таврии, которую Екатерина присоединила в прошлом веке. Там они все черные да смуглявые. Одним словом, татары дикие. Ей потому и передалась горячность да норов ослиный. Ну, сейчас Матэк, не стерпит, задаст жару, что аж искры с глаз полетят".
Пан Матэуш занес руку над Басиной головой. Женщины тихо ахнули, думая, что он сейчас ударит. Но то ли передумал пан, то ли у него и вовсе такого намерения не было. Он яростно почесал затылок, лохматя аккуратно причёсанные белесые волосы.
- Все сказала, что хотела? - поинтересовался он у племянницы слишком уж спокойно.
- Все, дядечка.
- Теперь меня послушай. Нету для доброго шляхтича большего унижения, чем стоять на службе церковной рядом с холопами. Ставить себя вровень с быдлом. Гонор, говоришь шляхтянский! Так мы тем и отличаемся от простых мужиков, да разночинцев - гонором и честью дворянской. И пусть даже какой-нибудь бедный шляхтич "без штанов", он все одно неровня даже самому зажиточному селянину или интеллигенту. Потому как мы корни свои помним, род свой бережем, который от сарматов пошел. Наши фамилии в гербовниках Княжества Литовского да Речи Посполитой вписаны. Предки тевтонов били под Грюнвальдом, шведов душили, все рыцарями были.
- Так и без мужиков там не обошлось,- едко заметила Бася.- Я в книгах читала.
- Цыц, балаболка. Не мужики славу Речи Посполитой принесли, а шляхта. Скажешь такое еще раз, в монашки постригу. Больно умная стала, - потряс он перед Басей огромным кулаком. - Пан Матиевский настоящий шляхтич. Показал холопам, кто тут хозяин. Они нас бояться должны и слушать во всем. Потому как если не станет страха в их душах перед сапогом панским, то грош цена нашим жизням. Только с помощью силы и страха, Бася, можно держать в повиновении людей. З розумом, конечно. Если перегнуть палку или ослабить вожжи, быть беде. Ты не видела, ясонька, как горят панские маёнтки, когда мужик поднимает голову. А я видел и знаю. Старшее нет ничего мужицкого бунта. Потому что когда чаша терпения мужиков переполняется - тогда льется кровь. Режут панов тупыми косами, колют рогатинами и вилами. Боже сохрани, пережить такое на своем веку.
Бася побледнела, слушая слова дядьки. Она знала, что мужики иногда поднимают бунты, но живя в монастыре, мало общаясь с крестьянами, с трудом представляла, на что они способны, если их довести до крайности. "А ведь они уже на пределе", - как озарение, пришла в голову мысль, когда она вспомнила страшные, перекошенные от гнева лица крестьян, стоявших вчера на площади. Вспомнила, как тянули Кшиштоффа за сапог огромные, потрескавшиеся от земли, загорелые до черноты, сильные руки; как хватали эти руки под уздцы коня; каким огнём горели глаза, и она снова почувствовала вчерашний страх. Они готовы были убить Матиевского, движимые единым порывом ненависти, вызванным его бесцеремонностью. "Не смотрите им в глаза, они не должны видеть ваш страх". Кажется, так сказал ей Кшиштофф, когда они ехали сквозь толпу. Страх - это слабость. А слабость вызывает неповиновение.
- Ты зря поступила так опрометчиво, ударив Матиевского. Одно дело, когда пощечина случается наедине, или, в крайнем случае, при людях своего круга. Такое можно понять и простить со временем, даже если мужское самолюбие чрезмерно пострадало. Другое ж, когда вот так, при холопах, которых он только что приструнил. И шляхта все видела. Тут ты ни ему дала по морде, панна. Ты залепила пощечину всему дворянству Сокольского уезда.
- Все я знаю, дядечка,- сдавленным голосом ответила Бася, склонив наконец голову. - Но пан Матиевский на меня зла не держит. Он сам мне сказал.
- А еще что сказал пан?
-Что он простил, а они, то есть, те, кто стоял при входе в костел, не простят...
Пан Матэуш тяжко вздохнул, от его недавнего гнева, казалось, и следа не осталось.
- Правильно сказал. Не простят. Ох-хо-хо!
Он замялся, будто еще что-то хотел сказать, но опять вздохнул, и протянул ей письмо со свертком.
Бася развязала ленточку, аккуратно вскрыла обертку, и не могла не улыбнуться, когда под слоем бумаги обнаружила книгу Адама Мицкевича "Пан Тадэуш". Ту самую, что оставила на дороге, убегая от Станислава Яновского. "Вот так-так, а пан Кшиштофф больший шутник, чем я могла предположить". Его внимание польстило Басиному самолюбию, лишний раз, заставив убедиться, что он, и правду, на нее не в обиде. Затем она вскрыла белый конверт, под внимательными взорами пана Матэуша и пани Эльжбеты. Это было письмо от Яни Соболевской. Даже не письмо, а несколько предложений, написанных по-французски. В другой раз она бы обязательно им обрадовалась, но сейчас... Сейчас не знала что и думать.
Bonjour, mon ami! Je suis immensément heureuse a toi de voir dans ce bord, oubliée de dieu. J'espère que tu ne génie sur plus de moi, et nous sommes de nouveau amis, comme autrefois? Il me serait agréable de te voir à la maison Яновских. Nous avons là beaucoup de souvenirs communs, que ni la peine de se disperser de l'amitié, que nous avons soutenu pendant toutes ces années. Venez sûr, je vais attendre pour vous.
Ton ami, Ioannina
(Здравствуй, мой друг! Я безмерно счастлива была тебя встретить в этом краю, забытом богом. Надеюсь, ты не обижаешься на меня больше, и мы снова друзья, как в прежние времена? Мне будет приятно увидеть тебя в доме Яновских. У нас так много общих воспоминаний, что ни стоит разбрасываться дружбой, которую мы поддерживали в течение всех этих лет. Приезжай обязательно, я буду ждать тебя.
Твоя друг, Янина)
Звучало, как приказ. "Приезжай обязательно",- мысленно передразнила подругу Бася, бывшую или пока что, настоящую, она еще не решила. Не нравился тон, которым было написано послание. Складывалось впечатление, что Янечка уже вошла в семью графа, и ей передалась некоторая доля надменности, свойственная дворянам, чьи корни уходили вглубь веков. Где же тот милый весёлый ребенок, что спал с ней на соседней кровати?
- Прочитай, что пишут, - попросила неожиданно пани Эльжбет. Она чувствовала, что гроза миновала, потому приблизилась к мужу и племяннице, подначиваемая сжигавшим ее любопытством. Нет, книга ее не интересовала, как и тот факт, что ее прислал пан Матиевский. Более глупого подарка на Пасху девице, по ее мнению, он не мог придумать. "Дурак. Его в грязь носом окунули, а он и рад. Презенты шлет", - таково было ее презрительное мнение о Кшиштоффе Матиевском. Гораздо больше пани волновало письмо, что читала Бася, и приглашение в дом Яновских. Мысленно она уже сидела за обеденным столом в графском фольварке, одетая в лучшее свое платье, красиво причесанная, и вела светскую беседу с графиней Геленой. За то время, что муж служил управляющим у Яновских, ей только два или три раза удалось побывать вместе с ним на официальных раутах, что давал пан Богуслав в поместье, когда наведывался в Мостовляны. Прочие увеселения: охота, балы, пикники на природе, что так любила графиня, проходили мимо пани Эльжбеты, к ее великому неудовольствию. Она предполагала, что графиня, а может и сам граф, считают ее недостаточно подходящей персоной для того, чтобы водить дружбу. Такое открытое пренебрежение женой своего управляющего не могло не злить пани Эльжбету. Потому сейчас, когда они получили приглашение на обед, она и удивилась немыслимо, и злорадно представляла, как высокоблагородная пани Яновская станет терпеть ее общество, делая вид, что искренне рада визиту Бжезинских.
- Читай, - потребовала она от Баси, но та лишь недоуменно уставилась на тетку. Только ей, пани Эльжбете, образчику ума и деликатности, могла прийти мысль, чтобы приватное письмо читали вслух.
- Это от моей подруги по пансиону, - сухо ответила Бася, и показала тетке и дядьке листок. - Она сейчас в поместье Яновских, как я понимаю. Вот, пани, видите, тут по-французски написано имя "Янина". Это не любовное послание, как вы могли предположить.
Так бы и дала по губам, что растянулись в ироничной усмешке, подумала пани Бжезинская. Она прекрасно понимала, что очередной удаче попасть в фольварк она обязана далеко не собственным заслугам, и не службе мужа, отнюдь. Их зовут с визитом потому, что некая, гостившая у Яновских, панна, хочет видеть возле себя их Баську. Благодаря нищей сироте она будет сидеть на старинных дубовых стульях, пить чай из тонкой фарфоровой чашки, любоваться всей этой дорогостоящей красотой, которой обставлен и обвешен особняк. Унизительно это признавать, но это так.
- К завтрему нужно подготовится, - заявила пани Эльжбета тоном, не терпящим возражений.
Бася перевела взгляд на пана Матэуша. Он не выглядел восторженным человеком, которому выпало великое счастье обедать с Яновскими за одном столом. Мало радости в том, что в роли гостя ты все равно остаешься на службе. Не то, что бы он раньше никогда не сидел с ними во время завтраков или ему не выпадал момент непринужденно пообщаться, нет, но легкое чувство их превосходства над собой, пан Матэуш чуял за версту. То во взгляде, то в легкой насмешке, что сквозила в словах молодежи, когда они обращались к нему, то в нарочито официальном тоне, с помощью которого граф, далеко не самый плохой человек, давал понять управляющему, ежели тот нечаянно забывался, где его место.
- Мы еще не решили,- сказала Бася, легко читая по лицу пана Матэуша те сомнения, которые его одолевали.
- Здесь не чего решать, - упрямо заявила пани Эльжбета. - Отказаться от визита, значит нанести обиду Яновским. Неужели ты не понимаешь, глупая, что их приглашение для нас должно расцениваться как приглашение к Сапегам, Ходкевичам, Радзивиллам! Как к Александру Второму, наконец. Отказаться не возможно.
- Да, это так, - устало подтвердил ее слова муж. - Поедем. Завтра второй день Пасхи, пани Эльжбета. Ты придумай, что можно поднести по такому случаю панам.
-О, не волнуйся. Мы не ударим в грязь лицом перед ясновельможным графом, - радостно прочирикала пани Эльжбета, опять окрыленная мечтами о завтрашнем дне. Ее лицо просветлело, глаза ярко блестели. Она выглядела помолодевшей лет на десять. Как, оказывается, мало надо человеку для счастья, с иронией подумала Бася, наблюдая за переменами в тетке. Словно девица перед первым балом. Жаль только, что ее, Басиного, мнения никто не спросил, хочет она ехать в фольварок или нет.
Желания, если душой не кривить, совсем не было. Ее одолели сомнения и вполне понятная тревога. Там будет тот, кого она меньше всего хотела встретить. Матиевского, который, по словам пана Матэуша, гостил у Яновских, она сняла со счетов. Странный молодой шляхтич вызывал у нее доверие. Он не станет болтать. Если бы хотел, давно бы все рассказал, да хоть бы тому же дядьке. Что же касалось его друга, то здесь невозможно быть уверенной. Он не станет напрямую бахвалится, как его в речке искупала паненка, которую он по ошибке принял за селянку. И что в окне ее видел, тоже промолчит. Но он может насмехаться над ней, шутить, вкладывая в слова понятный только ей смысл. Она, Бася, так бы и поступила. В довершение ее несчастья, Бася, не хотела ехать по той причине, что никого в фольварке, кроме Янечки Соболевской, не знала. И ее тоже не знали, потому начнут рассматривать со всех сторон, как странную, диковинную птицу, что залетела в чужую стаю. Такого пристального внимания к своей персоне Бася старалась избегать, чувствуя себя крайне неуютно среди чужих, малознакомых людей. У нее совсем не было никакого опыта вести светскую беседу. И если ее подруга, возвращаясь домой на вакации, могла оттачивать те навыки общения, которым их обучали в монастыре, то у нее подобной возможности не было. Редкие дни, что она проводила в доме Бжезинских, были наполнены домашней суетой, рукоделием, чтением книг, привезенных с собой, да короткими поездками с паном Матэушем в Мастовляны в костел, на базар, к портнихам. С визитами к соседям Басю не брали. От того и опыта набраться было не откуда и не от кого.
- Мне не в чем ехать, - сделала последнюю, и решительную, попытку отказаться от визита, Бася.
Пани Эльжбета растерянно взглянула на мужа. Ведь, на самом деле, ехать той было не в чем. Единственное прилично платье, которое они перешили для Баси, пришло в негодность из-за порванных кружев. Сегодня Пасха, потому делать домашнюю работу запрещено, грех великий, а завтра, даже если очень стараться, подшить кружева, заштопать крошечные дыры внизу на подоле, времени не останется. Да и видели Басю уже в церкви в нем. Решат, что дела у Бжезинских совсем плохи, коль не могут воспитаннице гардероб справить. Вопрос одежды вдруг остро встал перед пани Эльжбетой, которая до этого момента никогда не волновалась, в чем девушка ходит, и как это будет выглядеть со стороны.
- О, Матка Боска! - расстроенно протянула она, понимая, что из-за такого важного пустяка, как новое платье, она может не попасть завтра на обед в фольварок Яновских.
- Решим что-нибудь,- произнес пан Матэуш. - Завтра к Боруху поеду после доклада у графа. Если этот хитрый жид еще не пошил ни одной сукенки для Баськи, я с него три шкуры спущу.
В Понедельник, второй день Пасхи, который традиционно праздновался также, как и первый, с угощения, пикниками, катанием яиц и куличами, Бжезинские готовились ехать в фольварок графа Яновского. Пани Эльжбета собрала, как и следовало, корзинку, в которую положила пасхальные бабки, крашеные, освященные в костеле яйца и конфеты. Она уже собралась, и была готова хоть сейчас выезжать, нетерпеливо постукивая ножкой, да пришлось ждать Басю, которая немыслимо долго возилась наверху.
Бася стояла у зеркала, придирчиво рассматривая собственное отражение. Она нисколько не сомневалась, что если кто-нибудь из особ женского пола старше пятнадцати и моложе шестидесяти, скажет, что в нем нет ни доли кокетства, желания понравится мужчине, он лукавит. Бантики и рюши, завитые локоны, броши и вуали, пудра, духи, корсеты и длинные юбки, шляпки, зонтики, глубокие декольте и томные взгляды - все это дамское оружие, направленное на мужчин, с одной целью - чтобы дать сокрушительный залп, разя на повал. Чем длиннее подол платья, тем сильнее желание узнать, что срывается под ним; чем тоньше талия, затянутая в корсет, тем возбуждающе-аппетитно стремление когда-нибудь его расшнуровать; чем ярче перья на шляпке, тем больше шансов выделится из серой массы. Итак, сбруя на месте. В атаку, мадемуазель! Ловите удачу за хвост, или за кончики усов. Не стоит полагаться на судьбу, иначе можно остаться в старых девах.
Поворот направо, поворот налево, легкий книксен. Ах, хорошо ли держится шляпка на волосах? Может лучше убрать этот локон, что спускается на грудь, или все же оставить? Не забыть взять с бой зонтик от солнца. Что еще может понадобится? Конечно же, носовой платок. Вот он. Ну, она готова.
Подхватив ворох нижних юбок, Бася легко сбежала вниз по лестнице.
- Пречистая Дева, цурка, ты похожа на весну,- в восторге воскликнул пан Матэуш, переступая порог дома, чтобы поторопить своих паненок, которых уж заждался, стоя во дворе хутора. Лошади запряжены, кучер Антоний - на месте. Пора бы и ехать, да вот, беда, дамы, все копошатся перед зеркалами, наводя марафет. Он готов был отчитать пани Эльжбету за задержку, но при виде порхающей перед ним, как мотылек, Баськи, его сердце дрогнуло. Впервые, с того момента, когда она вернулась из пансиона, дядька с радостью, и в тоже время со щемящей грустью осознал, что его девочка стала взрослой барышней. Не было более худенькой черноволосой девчушки, с тонкими ручками и выпирающими коленками, как исчезла и строгая, затянутая в серое суконное платье школьница с хмурым, упрямым выражением лица. Перед ним предстала юная женщина, свежая, яркая, волнующая. Чего только стоил блеск ее темных глаз, легкая улыбка, игравшая на разрумянившемся лице. Бася кокетливо обернулась вокруг своей оси, слегка приподнимая кончиками пальцев тонкий батист платья, и послала пану Матэушу воздушный поцелуй. Из под кринолина мелькнул овальный носок ее черной сафьяновой туфельки.
Пан Матэуш прописал кренделей по утру портному Боруху, и через час, одно из заказанных платьев для Баси, было готово. Вначале она переживала, что оно плохо сядет по фигуре, поскольку всего лишь дважды ездила на примерку. Но нужно отдать должное рукам и фантазии пожилого еврея, сотворившего в провинции, маленький шедевр, которым могла бы гордится любая столичная модница. Воздушный батист нежно-розового оттенка легкими складками обтекал три нижних юбки, покоившиеся на обручах широкого, как колокол, кринолина. Никаких рюшей, фестонов и медальонов, популярных в этом сезоне, не было и в помине. Все просто, со вкусом. Внизу, по краю подола, шло тонкое кремовое кружево, такие же кружева окаймляли V-образный вырез на груди и низ пышных рукавов-фонариков. На талии Баси красовался широкий шелковый пояс того же телесного цвета, что и кружева, повязанный сзади большим бантом. Шляпку из темно-розового шелка, которую пан Матэуш купил в местечке у того же Боруха, украшало большое перо страуса, переливаясь на свету множеством оттенков красного, лилового и вишневого. Приятный глазу тон платья изумительно шел к смуглому лицу Баси, освежая его, подчеркивая своей бледностью черные волосы, завитые в тугие локоны.
-Во истину, одежда красит человека,- язвительно произнесла пани Эльжбета, жалея в душе, что ей уже не семнадцать, что она больше не первая красавица Соколковского уезда. Ах, если б можно было вернуть те дни, если б хоть на минуту стать снова юной и беспечной девицей, которой она была когда-то, она бы все переменила в жизни. Никогда бы не вышла замуж за Матэуша, не вела бы этот убогий образ жизни, который ее угнетал. Все могло быть иначе, сделай она правильный выбор, не поддайся на уговоры сердца. Мужа нужно выбирать с умом, теперь она это твердо знала. И гладя на Басю, такую очаровательную и свежую, как роза, с горечью думала, что у той все еще впереди. Она выглядела такой радостной, воодушевленной. Ведала бы она, что красивое платье в купе с хорошеньким личиком, это еще не залог победы над судьбой. Жизнь бывает несправедлива, особенно к маленьким наивным дурочкам, полагающим, что любовь, главный ее смысл. Она то знала, что любовь уходит, спадает пелена и, если выбор не верен, впереди только разочарование, злость на себя и на окружающих, и мысли о том, что все могло бы быть по-другому. Совсем по- другому...
До фольварка Яновских оставалось не долго ехать, о чем молча сообщали полосатые верстовые столбы. День был погожий, хотя и не такой жаркий, как предыдущие. С полей дул прохладный ветерок, на небе плавали лоскуты облаков, предвещая скорую перемену погоды, что и не удивительно. Майское цветение садов часто сопровождалось похолоданием, и даже ночными заморозками.
Бася поправила токую шерстяную пелерину, которую накинула на плечи, выходя из дома. Пусть она и немного неказиста по сравнению с ее платьем, зато в ней было тепло и уютно. Пани Эльжбета тоже плотнее укуталась в шаль, она мерзла даже в самый теплый день, а сейчас с тревогой думала, что ветер, который колышет перо на Басиной шляпке, может навлечь на нее насморк.
Мимо коляски мелькали покосившиеся заборы Белян, большой деревни, плотно прижавшейся к стене, окружавшей графский парк. То тут, то там, по единственной улице, вдоль которой стояли крестьянские хаты, серые, небеленые, покрытые черной от дождей и талого снега, соломой, с малюсенькими, у самой земли, окнами, бегали босоногие детишки. Лица их были грязны, волосы не чесаны, некоторые сидели на песке, сверкая голыми попками. Встречались и хмурые деревенские бабы в серо-желтых рубахах из небеленого полотна, на голове каждой был повязан платок, впереди - замызганный передник, видимо служивший более для того, чтобы вытирать руки да сморкаться, чем для предохранения одежды от грязи. На лицах некоторых из них, вполне еще молодых женщин, читалась усталость и озабоченность. Тяжелая жизнь, многочисленные роды, частое недоедание и недосып, даже самых красивых, самых сильных, разрушали и вели к преждевременной старости. Одни тащили тяжелые деревянные ведра, наполненные водой, другие стояли у обочины, приложив руки козырьком к глазам, чтоб лучше разглядеть коляску и ее пассажиров. Как только коляска ровнялась с ними, женщины низко кланялись пану-управляющему. Мужиков в это время суток нигде не было видно. Многие были в полях, отрабатывая панщину на господских наделах. Чудно вышло. Как будто получили свободу, перестали быть в вечном рабстве, но на деле, мало что изменилось. На смену привычному слову "крепостной" пришло другое, странное, выражение "временно обязанный". Земля -кормилица осталась во владении панов и господ. Оттого и злился мужик, терял терпение и остатки надежды, что когда-нибудь избавится от кабалы помещичьего гнета.
Оставив позади Беляны, коляска, влекомая парой гнедых, въехала под свод старинной Брамы, на фронтоне которой виднелся поблекший герб Яновских: белый рыцарь, верхом на скачущем коне, на красном фоне. Сверху его украшала графская корона. В обе стороны от Брамы уходила широкая, сложенная из камней, стена, охватывающая в объятия огромный парк. Тут было на что посмотреть. Вдоль подъездной аллеи двумя стенами росли мощные древние сосны. Их кроны были столь густы, что затеняли собой небо. У подножия их стволов буйным огнем красок цвели странные, неведомые Басе, кусты с кожистыми листьями. Красные, белые, сиреневые, розовые, они были настолько красивы и ярки, что она спросила у дядьки их название.
- Рододендроны, - равнодушно ответил он.
За соснами с обеих сторон аллеи раскинулся парк с извилистыми, утоптанными дорожками, искусственными каналами, берега которых выложили камнями, цепью прудов, у кромки воды которых, росли плакучие ивы. Меж двумя такими ивами Бася увидела белую беседку с колоннами.
- Боже, какая красота, - воскликнула она. - Жаль, что я не была здесь раньше.
- А тебя никто и не приглашал, ясонька,- сказал пан Матэуш.
Сосны разомкнули свои объятья, и коляска, громко стуча колесами по булыжнику, выехала на просторный плац перед двухэтажным особняком.
-О, - разочарованно протянула Бася,- Он такой новый.
В своем воображении она уже рисовала толстые стены и купол со шпилем в стиле барокко (на верхушке шпиля должен был быть обязательно флюгер), ров, заполненный водой, с откидным мостом, и всадника на вороном коне. На деле родовая вотчина Яновских выглядела куда более прозаично. Огромный дом в стиле ампир. Лаконичный и монументальный. Вдоль фасада выстроились в ряд восемь колон. Меж ними в просветах виднелись вытянутые окна, обрамленные пилястрами. От центрального здания вправо и влево уходили большие флигели. Единственной сбывшейся мечтой Баси, был флюгер, видневшийся на крыше особняка. Маленький трубач уперся ногами в буквы, обозначающие стороны света - север и юг. Жестяное тело вертелось в разных направлениях, указывая, куда дует ветер.
- Прыехали, панове, - сказал Антоний, и натянул вожжи.