Глава 43. Как наш странник наконец на Родину возвертался
Ох и быстро Яван на конике своём рьяном на Родину поскакал! И хотя Сивка-Бурка по виду был клячей, а зато прытче всех прочих он скачет. Кажется, что и земли не касается, вроде бы ещё чуток разогнаться, и полетит... У Явахи от такой гонки в глазах аж рябит да ветер в ушах свистит. За несколько дней кипяшливых цели он и достиг, прибыв в родные места, кои он оставил, в адские веси уйдя когда-то.
Да вот только чем ближе Яван к Раславе подбирался, тем горче осадок у него в душе оставался. Что и говорить, не до веселья скомороху теперь было, ибо беда и горе в народе угнездились, упадок везде виделся и разор, - а зато излишество неправое, наоборот, развилося, и ни стыд обладателям его не был, ни позор... С большим трудом сторона родная Ванею узнавалася. Сплошною чередою не сёла богатые, а поселения бедняцкие всаднику попадались, где вместо расписных домов и роскошных садов чернели пожарища, землянки убогие были отрыты да настроены сараи, в коих по большей части дети со вдовами обитали. Мужиков-то взрослых осталось мало, ибо их война прибрала, а все оставшиеся на богатеев тянули тягло, в трудах надрываясь и с хлеба на воду перебиваясь.
Само собой, в поместьях лихоманских богатое красовалось убранство, и ни хлева, ни амбары у пауков жадных не пустовали. Кругом же тех усадеб то заборище торчал, то тын, то ограда - охранять ведь краденое было надо. Неправедного добра то были гордые храмы, кои полнились всяким хламом: мебелью дорогою, одеждами лестными, златом, серебром да каменьями самоцветными... Встречали в обителях грешных путника неприветливо: со двора его гнали, ночлегу не давали, а уж насчёт кормёжки, то ни куска от них, ни ложки...
Приходилось Ване по своей дорожке уносить ножки.
Хорошо ещё, что простой народ, хоть и тощ был мошной, да не очерствел душой: подкармливали люди проезжего скомороха кашею там, али каким горохом. Чем богаты были, тем и рады... Ну а Ванька в долгу, вестимо, не оставался: то пел им, то плясал, то на гуслях играл... Ино и слезу очистительную искусством своим вызывал, а чаще того смех весёлый и хохот, ибо умору творил он неплохо.
Ночевал Ванюха то на полу, то на лавке, вставал спозаранку, топал во поля, кликал там своего коня, на него саживался и дале ехать отваживался. И таким вот макаром добрался он наконец до Раславы.
Тут ему совсем худо стало. Окинул он взором пытливым знакомые вроде места - и ничегошеньки вокруг не узнал. Да и как те места ему было узнать, когда не то что вековых дубрав, но и леса почти не осталось. Повырубали арцы все большие дерева, понастроили из них себе дома, обнесли город разросшийся высокою стеною, а вокруг города выкопали ещё и ров. Это у них проявилась защитная мания: наворовать лишку, надёжно спрятать, и никому ворованное не отдать.
И видно было, что охотники до сего награбленного находились. Разбойники лиходейные там появились, кои с богатеями не чинились и крали уже у воров, с карманов да со дворов.
Да вот же они, головы забубённые, словленные за ремесло своё чёрное и властями казнённые! Повдоль дороги длинный ряд стоял виселиц, а на них тела висели, обезрученные и целые, вонючие до ужаса, распухшие и ссохшиеся, в одёжах изодранных и вороньём расклёванные. Некоторые из них - очевидно, злодеи первостатейные - крюками железными за рёбра были подвешены. Те были страшно изуродованные, безухие, безносые, с языками прокушенными и с искажёнными мордами. Один-другой из укрюченных были ещё живые, но в стенаниях они уже доходили. А на каждом столбе табличка была прибита, и такие названия на них были написаны: 'Вор', 'Тать', 'Мятежник', 'Убивец'... В ужасе люди прохожие по дороге страшной проходили, стараясь окрест не озираться, очи на умученных пытаясь не поднимать и носы тряпками зажимая.
Не проехал один лишь Яваха. Он-то глаза не прятал, на всё это бесчинство глядел и хладной яростью лютовел. Медленно с коня он слез, по холке его шлёпнул, велел в чистое поле скакать и вызова дожидаться, а сам, на посох опираясь, на горку стал подниматься. Нашёл троих ещё живых и, чтоб мучения прекратить, коснулся посохом их груди, чем биение сердец враз остановил.
'Вот же гады! - подумал огневно Яван. - Порядки устроили адовы - лихо тут развели да зло в душах запалили! А зло ведь злобою не уймёшь, как маслом огня не зальёшь!'
Недолго стоял там Яван, назад он воротился и побрёл вперёд по дороге. А все шарахаются от него, как от чумного, - видать, не принято у них было идти к казнённым.
Наконец подваливает Ваня к городским вратам. А возле них стража стоит, мужики наглые видом, с безоружными бравые, и все не наши, а из чёртовой Арии. У моста же какой-то старец дряхлый цепью за шею был привязан, и сидел он, горемыка несчастный, прямо в грязи, словно пёс шелудивый на привязи. И что сразу привлекло Яваново внимание, так это два кола, из земли торчащих, с насаженными на них головами. Вот прямо под ними и находился старик, и страшен был в безумии его лик.
Хотел было Яван мимо пройти, да что-то его остановило. Глянул он на старца попристальней и... узнал его, узнал - то был царь Расии Правила!
Одет узник убогий был в ветхие лохмотья, и сам был сгорбленный, худой-прехудой, обросший длинными власами и спутанной бородой. Хрипло бывший царь чего-то бормотал, и не сразу Яван слова его разобрал.
- Сыночек мой, Гордеюшко, - Правила горестно плакал, - прости! По моей злой воле ты меня покинул и из-за меня смерть принял. Каково мне, опозоренному отцу, здесь во прахе сидеть и головушку твою буйную на колу видеть! О, горе мне, нечестивому вероломцу, горе! Пошто смертушка очи мои не закроет!..
Перевёл Яван взгляд на головы те отрубленные и замер на месте, точно в ступоре. То ж братья его были обезглавленные, Гордяй-царевич с недотёпой Смиряем!
'Вот, значит, как вы, братушки, погибли! - Ванюша в душе поразился. - Меня, подлецы, по глупости своей отравили, да сами жизнью не насладилися. Не на лад вам пошло предательство, не на лад...'
Только никакого он не испытал злорадства. Наоборот - очень горько на душе его стало.
Очнулся от дум невесёлых Яван, подошёл к Правиле, в сумке порылся и хлеба кусок ему протягивает да на корточки пред ним садится.
- Спасибо тебе, человек проходящий! - прошамкал царь, хлеб принимая, а потом печально добавил: - Ты вот хлебушек мне даёшь, а того не ведаешь, что я преступник страшный... Да, мил-человек, да! Я в царстве своём порушил запруды прави, нави поток на народ свой пустил и лиху окаянному попустил. Грешник я непрощаемый, потому что кровь на мне несмываемая. Другие вон в харю мне плюют и правильно делают, ибо был я ранее праведный царь, а теперь я мерзкая тварь.
Поглядел Яванушка в старческие глаза гноящиеся, за руку чёрную несчастного взял и голосом своим прежним, могучим и вежливым, сказал:
- Я вернулся, Правила-царь!
Вздрогнул старичишка неряшливый телом своим дряхлым, поражённо на скомороха он посмотрел и взволнованно прохрипел:
- Ты?! Яван?!!
- Я, Правила, я, - тихо тот отвечал. - Докладываю: выполнил я твоё задание.
- О, пресветлый Ра! - вперив взор в небеса, старик горячо сказал. - О, боже наш, боже! Прости сына своего заблудшего, если сможешь! И благодарю тебя, что дал мне Явана назад дождаться, надёжу-богатыря нашего! Теперь я умру спокойнее, ибо гнёт на душе моей уменьшился...
И за рукав Ванька́ схватил худою рукою.
- Ваня, Ванечка дорогой! Храни тебя бог! И знай - подлое было моё задание - то была ловушка, обман! Прости ты меня, дурака непутёвого! И слушай царское моё задание новое: землю нашу, прошу, от чертей нечестивых очисти! Освободи Родину нашу, мать! Верни в сердце народа Ра! Да здравствует вовек Расиянье! Обещай мне это, обещай! Торопись, богатырь праведный, а то чую я, что умираю...
Крепко взялся десницею своею Яваха за плечо тощее старика, сурово в очи его, слёзы источающие, глянул и твёрдым голосом сказал:
- Всё, что в силах моих будет, царь Правила, я сделаю! Обещаю!
И только он слова сии молвил, как обмяк старикан мешком, скончался и на лице его, досель исполненном отчаянья, улыбка умиротворённая осталася.
Как раз в этот миг стражник взбешённый к Явану подскочил и схватил его грубо за шиворот.
- Ты чего это ему дал, шакал?! - неистово он заорал. - Хлеба?! Разве ж ты, скотина, не ведаешь, что не велено этой гниде давать хлеб?!
Яван спокойно молчал, а страж вдруг на Правилу уставился, потом ногою его тело пнул, навзничь перевернул и аж присвистнул.
- Эге! - воскликнул он удивлённо. - Да никак царёк-то подох?!
И к главному стражнику Ваню поволок.
- Ну что там такое, Сикишва́ль? - старшой из наряда у вояки спрашивает.
- Да вот, господин Юще́нь, такое дело... Правила-то околел! Энтот вот хнырь чего-то ему всучил. Может и отравил...
- Кто есть ты? - на арском своём наречии старшой Явана спросил. - Может, ты правед, а?.. Тогда мы тебя будем вешать. А если ты уморох - то мы тебя посадим на ко́л... Ну что? Живо, тать, у меня отвечать!
А Явахе себя и в руки не пришлось брать, поскольку он из них и не вылазил.
- Как же это, ваше благородие, на ко́л, когда я на почестен пир есть приглашённый! Я ж вон есть гусляр и еду петь да плясать, а также пить мёд да брагу к вашему князю Укра́ду!
- А-а! - враз начальничек перестал чваниться. - Тогда дело другое... Это есть для нас годно. Вали́ ко́мом!
И велит пропустить Ваню в город.
Ну, тот в ворота тогда заходит, по главной улице грядёт, всё вокруг примечает и знакомых узреть чает. Да только всё всуе, ибо в Раславе стало точь-в-точь как в Раскуеве: толчея, брань, теснотища, от мостовых исходящая вонища, да везде домищи с прочными вратами. Короче, всё не по Ра...
Спросил Ванёк у встречных дорогу и вскоре до площади главной добрался, а там на месте видном дворец высился, громоздкий до невозможности и роскошный. Яваха - туда. Так, мол, и так, говорит страже, я-де умелый есть гусляр, иду сдалече, с украйны, потому как слыхал, что ваш князь игру гусельную зело обожает, и я услужить ему буду рад и надеюсь за то взять награду...
Так. Стража ни шатко ни валко Украду о Ване докладывает, и тот велит его впустить незамедлительно, потому как усладиться желает игрой восхитительной. Яван в палаты под стражей заходит и видит, что зал там весьма объёмный и забит он битком знатным народом. Бояре да богатеи на скамьях за столами сидят, пьют да едят, а вокруг них плясовицы бедовые пляшут, шуты гороховые скачут да руками машут, музыканты чего-то наигрывают не дюже ладно, а в глубине залы на троне восседает сам князь Украд.
В момент его оценил Яван - здоровенный, гад!
Ещё он был молодой, с рыжими кудрями и бородой, на рожу конопатый, и в одёже богатой. Выражение лица или, скорее, хари у него было надменное весьма и коварное, как, впрочем, и у всех прочих очертевших тварей... Все как-то сразу позамолкли, на Явана глянули, а потом хохотом грянули. Ещё бы - плюгав зело, невелик был мужичок, а бог весть чего о себе мнит. Гусляр-де он знаменитый - ишь ты!
А Яван им не дюже низко, из одного лишь внешнего приличия, поклоняется, поравиту никому не желает, гусли из-за спины достаёт и пальцы на струны кладёт. И до того сладкозвучно он заиграл, что смех издевательский в момент оборвал. Все присутствующие его наигрыш послушали, а князь Украд усмехнулся, глаза сузил и голосом властительным вопросил:
- Да, играешь ты и вправду прелестно. Кто ты есть таков, гусляр неизвестный?
Ваня тогда ещё разок поклонец кладёт и таку речь-то ведёт:
- Зовут меня Яваном. Иду я издалека, и где я бывал, там меня более нету. Такие края я ногами измерил, что и сам порою не верю... А когда-то я в Раславе родился. Жаль, что надолго отсель отлучился...
- Что, не узнал родные края?
- Как тут узнать, когда всё иначе...
- Ха! И каково твоё мнение про сии изменения? Нравятся они тебе?
- Не-а...
- О! И отчего ж так-то, гусляр Яван?
- Не по нраву и всё. Объяснять долго... Да ты и не поймёшь...
Краска гнева на роже Украдовой заалела. А один из его бояр аж с места вскочил в ярости.
- Дозволь, князь, - он рявкнул, - я убью эту мразь! Задавлю, как клопа, голыми руками!
- Хм! - кривая усмешка лицо князя прорезала. - Погоди-ка, Арда́н, пока не надо. Пускай он лучше нам чего-нибудь сыграет. Коли восславит нас достойно, так будет жить, а коли нет, так пальцы ему - вжик! - и отрубить!
- Ну что же, - улыбнулся Яван широко, - я готов. Чего желают услыхать знатные гости?
- Ага, балладу! - и кое-кто ещё его поддержал. - Пускай сбалакает!
И Украд, усмехаясь, головою кивает - мол, балладу так балладу...
- Ладно, - сказал Яван.
Вышел он на середину залы, струны звонкие пальцами перебрал и голосом певучим балладу петь начал:
Властитель суровый бродягу позвал.
'Нашёл ли ты счастье? - к нему он воззвал.
А впрочем, ответ твой я знаю и так -
Не ведал ты счастья, беспутный чудак!
Какое там счастье - взгляни на себя!
Ну, кто из двуногих похвалит тебя?
Ты беден и болен, и жалкий твой вид
О тщетных усильях твоих говорит.
Опомнись, безумный - на службу ступай,
И, глядя на прочих, как все поступай.
Вот видишь - я знатен, богат и здоров,
Дома мои прочны, надёжен мой кров.
Имею я множество сказочных благ
На зависть людишкам, кто беден и наг.
Я сплю на перинах, на троне сижу,
На нищих и сирых с презреньем гляжу.
Безбрежны и тучны владенья мои,
И роем витают вокруг холуи.
К услугам моим сто наложниц и жён
Их сладким вниманием я окружён.
Хранит меня верный надёжный отряд,
И в страхе поклоны мне бьют все подряд.
Богатством и силой я нажил друзей -
Могучих властителей, светлых князей...
Им в жёны я отдал своих дочерей,
Чтоб крепость союзов связать поскорей.
Опорой мне служат мои сыновья;
Их мощью продолжусь и в будущем я.
И всё, что я до́был своею рукой,
Дало мне и радость, и власть, и покой...
По опыту жизни я вправе сказать:
Не надо пустое искать и мечтать!
Воспользуйся тем, что нам бог ниспослал:
Найдёшь ты и счастье, добудешь и славу!..
Ну что, убедил я тебя или нет?
Хочу я услышать твой честный ответ'.
И нищий бродяга, подумав чуть-чуть,
Пред тем как продолжить нелёгкий свой путь,
Ответил владыке: 'О царь - ты не прав!
Ты счастье присвоил, других обокрав!
Забыв про Единство, ты Распре служил,
И жалкую долю себе заслужил.
Ведь ложь и насилье - неважный цемент:
Рассыплется прахом сей твой постамент.
Напрасно ты строил и зря ты копил:
Чрезмерной ценой ты за всё заплатил.
Лишь с виду, обличьем, ты как человек,
Но душу свою потерял ты навек.
Купил ты богатство, а совесть продал,
И в сделке бессмысленной ты прогадал.
Давно уж покинула радость тебя,
И в страхе все служат, тебя не любя.
Во лжи и во гневе ты злое творил,
И двери на небо ты сам затворил.
Ты смерти боишься, как адских ворот.
Тебя проклянёт угнетённый народ.
И жить ты в пресыщенном мире не рад,
Ведь всюду мерещатся меч или яд.
Всё то, что ты нажил в жестокой борьбе,
По смерти твоей отойдёт не тебе.
По ветру всё пустят потомки твои,
Растащат богатства твои холуи.
А я же имею лишь только своё:
Мне звёзды мигают, мне ветер поёт...
И солнце мне светит в небесной дали,
Я ноги ласкаю в дорожной пыли.
Я рад безмятежно куда-то идти,
Мне месяц укажет дорогу в пути.
Мой дом не построен, и я небогат,
И жизнь мне не дарит роскошных наград.
Мне Правда святая дороже всего!
И я уповаю на Ра одного!..'
- А ну-ка довольно! - Украд тут взбешённо взорвался. - Ты, я гляжу, крамольник! Начал за здравие, а кончил за упокой! Не хвалишь князя, а дерзко хулишь! Не больно ли много о себе мнишь?
Оборвал игру Яван, гусли за спину убрал и так главарю арскому отвечал:
- Пою, князь, как знаю... А ты поэту рот-то не затыкай! Правду, что шило в мешке, не утаишь - того и гляди наколешься!
- Взять его! - процедил злобно Украд. - Казнить! На́ кол здесь же насадить!
И уж было холуи княжеские с мест своих повскакивали, чтобы охальника повязать, да только Яван их опередил и зычным голосом попросил:
- Не вели, княже, казнить скоро! Вели мне слово дельное молвить! Не торопись насилие над стариком сполнять - тебе-то нечего вроде терять...
- Ну! - фыркнул верзила презрительно. - Чего у тебя ещё там?.. Так уж и быть - последнюю просьбу выполню, старого дурака уважу. Хе-хе! Валяй, уморох, свою лажу!
Поклонился ещё разок Ваня князю, руку к сердцу прижал и такие слова несияру сказал:
- Наслышан я, князь Украд, что краса ненаглядная, в беспамятстве находясь, у тебя пребывает, и никто-де разбудить её доселе не мог. Вот я и хочу узнать - верно ли про то в народе сказывают, али это ложь?
Во мгновение ока с княжеской рожи всю спесивость сдуло. С трона он быстро вскочил, на Явана удивлённо поглядел, и вот чего узнать захотел:
- Нешто ты правед али лекарь, чтоб вопрошать о таком у меня сметь?
- Может и правед, может и лекарь... - Яван уклончиво эдак ответил. - Бывало и правил, бывало и лечил... Дар такой я свыше получил.
Опустился медленно Украд на трон и задумался ненадолго. А потом голосом суровым молвил:
- Есть у меня дева спящая, есть... Эй вы, сюда её принесть!
И пока слуги покорные повеление его сполняли, он вот чего ещё добавил:
- У девицы этой смуглолицей неописуемая просто краса, да жаль - она уже угасает... Самые лучшие врачи её лечили, да только ничего у них не получилось - разве что на кол сесть. По трудам ведь и честь. Хм!
Немного времени прошло, а холуи расторопные ложе в залу уже вносят. А на том ложе печальном жена Яванова лежит в молчании, Борьяна некогда удалая, прекрасная как всегда, но очень уж исхудалая.
Ахнули гости знатные, с мест повскакали и волю страстям своим дали. Окружили они ложе княжны, вокруг столпилися и красою её восхитилися. А Украд Явана к себе подзывает. 'На, - говорит, - лечи!' Да приказал подручным повытаскивать мечи, дабы ежели что не так, то шарлатана в капусту чтоб порубали.
Вот подходит Яванушка к тому ложу, и сердце ретивое в груди его аж зашлось. Слёзы горючие из глаз его полилися, и руки, непослушные впервой, у него затряслись. Глядит он на свет очей своих ясный и наглядеться-то не может.
- Ну, давай что ли, приступай, свиная ты рожа! - князь пихает Явана под ложку. - Живо её буди, а не то у меня гляди!..
Сковырнул тогда Ваня с пальца перстень заветный, мысленно к Ра обратился и кругляшок золотой ко лбу Борьяниному приложил, затем к сердцу её и к пухлым устам.
И о чудо! - дева вдруг задышала, открыла очи свои огневые и тихим голосом вопросила:
- Где я?
- Борьяна! - воскликнул, не сдержавшись, Яван.
- Ха! Ха! Ха! - предовольно заржал Украд, а потом к ложу он приступил и Явана от него оттеснил, приборматывая: - Удалось-таки колдуну проклятому... Это ладно, ох как ладно! Ай да я! Ай да удаль моя!..
Хотел было Ваня к ложу опять пробраться, но громила-князь по груди его локтем каменным вмазал.
- Геть отсюда, падаль! - раздражённо он вякнул.
От толчка такого неслабого Яваха аж на пол упал, гусли чуть не сломал, по полу мраморному заскользил и лишь в конце залы, об стол ударившись, остановился. Князь же подлый, гогоча и ухмыляясь, над разбуженной Борьяной наклоняется и льстивою тирадой разражается.
- О, невиданная и неведомая красавица - слащаво он сказал. - Князь Расеи Украд воочить тебя есть велерад!
Посмотрела на него Борьяна пытливо и такие слова ему говорит:
- Зато я вот очень не рада в очи внимать гада Украда!
И улыбается ему загадочно да руку к лицу верзилиному протягивает. Вроде как хочет по щеке его приласкать... А потом вдруг хвать - и целый клочище бородищи его и вырвала!
- А-а-а! - взревел от ярости князь, от ложа отскакивая. - Ах, ты так!.. Ну, погоди у меня, сволота - я те глазёнки-то повытыкаю!
И кинжалище булатный из ножен выхватывает, потом над собою его поднимает, замахивается...
Да тут Яванушка на ножки подхватывается, посошину свою находит, руку с нею отводит и швыряет, словно биту, в этого бандита. Полетела палица боевая, под посошиным видом скрываемая, крутясь и вертясь, да по бочине негодяя - хрясь!
Точно битка подрубленная, князь-узурпатор на пол рухнул, от боли аж завизжал, и в бешенстве закричал:
- Хватайте этого сукиного сына! Бейте его! Рвите на куски!
Кинулись бояре на Явана, будто гончие псы на зайца, с ног его сбили и кучею-мало́ю на него навалилися. Ну, словно с цепи посрывались, твари! Били его зело да рвали...
Да только недолго ихний верх над ним был. Быстренько Яванушка перстенёк Праведов на палец насадил и под этою кучею гадючьей в прежнего богатыря превратился.
И словно взорвалася эта куча-мала́!
Полетели оттуда бояре кто куда, прям ошмётками окрест поразлеталися! Не все и живы-то осталися: кто в потолок впечатался, кто об стенку шмякнулся, кто просто вдалеке упал, а кто и в окно повылетал...
Всем короче досталося, кто на скоморошка напал в запале!
В ужасе побитый Украд на богатыря-оборотня таращился. А Ванька в лохмотьях остатних, кое-как его тело прикрывавших, посередь палаты стоял, и взгляд его стальных глаз чуть ли не молнии метал... Вот подходит витязь неукротимый походкою неотвратимою к мерзавцу этому противному, вот за горло его ручищей берёт, вот на воздух Украда, словно чучело, вздымает и такую весть напутственную изрекает:
- Слушай ты, вероломный гад, и запомни, покуда жив ещё, навсегда: звать меня Яван Говяда и зла творить при мне - не надо!
Потом сдавил он длань свою жуткую что было мочи и негодяя этого удавил да прикончил. Затем труп грузный в сторону отшвырнул, повернулся и к Борьяне шагнул. А та как раз с ложа, шатаясь, вставала.
Ох и крепко супружники разлучённые обнялись да пылко они поцеловалися!
А потом Борьяна слегонца от Явана отстраняется да ему и говорит:
- Не чаяла я, Яванушка, тебя уже на белом свете встретить! Видела я, как упал ты, негодяями отравленный... А ты, оказывается, живой! Милый мой, родной, муж ты мой дорогой!
- Эх, Бяша моя лю́бая, - Ваня жене тогда ответствовал, - ежели бы не Праведушка-дедушка, то меня бы тут не было! Быть бы мне наверняка погубленному. Лежал бы сейчас труп мой на берегу Смородины, исклёванный воронами да изъеденный червями... Ан опять я живой-то стал!
Присели они на ложа край, за руки взявшись, и стали меж собою разговаривать. Вкратце Яван Борьяне поведал, какие Родину его постигли беды, а она ему: 'Я ведь всё знаю... Я ведь чертовкою, Ваня, была...'
Оглянулись они вокруг, а в палатах, кроме них, никого и нету, кроме убиенных нескольких, кои с умыслом нехорошим на Ванька́ навалилися и жизнью за то поплатилися. Порешили они тогда из дворца наружу выйти и народу себя явить. Надумал Яван потом раду на площади собрать, чтобы по душам с земляками покалякать.
И тут слышат они - снаружи шум раздался да гам.
Выходят супружники на крыльцо широкое, глядь - а там народу собралась тьма, а посередь площади вооружённая стоит рать, ровными рядами построенная и в броню железную окованная. И копий вострых целый лес держала рать наперевес.
- Смотрите, братцы - это ж сам Яван Говяда! - из толпы вдруг кто-то закричал, видимо, человек старый.
Ахнула толпа, вспучилась, взволновалась, затем вперёд подалась, а из рядов воев выступил тот самый Ардан, который супротив Явана горло драл.
- А ну стоять, разтакую вашу бабушку! - рыкнул злодей на людей, меч выная из ножен. - Одному человеку воевать против рати не можно, сколь бы ни был он силён! Вперёд, собаки! На пики его наты́каем! Покажем этому Говяде, где зимуют раки! Шаг!.. шаг!..
Пуще прежнего фаланга железная пиками ощетинилась и, слаженно громыхая, в наступление двинулась.
Ну что ж, сражаться так сражаться! Прикрыл Яван Борьяну телом своим громадным, палицу, из посоха вновь превращённую, в руки взял - и один против ворогов встал.
Да тут вдруг солнца яркий лучик прорвался неожиданно через тучки, Ванюху осветил, и глаза ему заслепил. Глянул Ваня ввысь, рукою от солнца заслоняясь, и так вдруг в носу у него зачесалося...
Набрал он тогда воздуху в грудь свою мощную и ка-а-ак чихнёт!
И от этого бесподобного чиха ряды воев злых так и легли! Ну, чисто как костяшки от домино-игры: дыц! дыц! дыц! дыц!.. Ну, все как один на спину они повалились!
Да не, не убитыми - живыми вояки бравые остались.
Ой, что тут с ними после этого сталось! Повскакали ратники обескураженные на ноги, оружие своё побросали, и, как зайцы, кто куда разбежалися. А вслед за ними кинулись наутёк и многие из толпы - кто, видно, был алчен и кто жил не по Ра, а иначе.