Вечер. Сумерки ночные... уж сгустилися везде. Всё зловеще. Воет ветер. Где ты, солнце? Нет нигде. Только мрачно плещут волны чёрно-масляной воды. Бли́снул месяц. Чу! Подкралось... ощущение беды. Вновь из тучи беглой рваной месяц выглянул на миг, и в лучах его неявных... труп Явана вдруг возник. Он лежал, раскинув руки, без движенья на земле; вкруг него неясны тени быстро мчалися одне. Никого в проклятом месте - нет прохожих в западне. Где вы, люди? Гей, славяне!.. Нет ответа. Ни души... Некому в постель могилы прах героя положить. Только страшно сыч заухал, стали волки где-то выть; видно тело молодое будет падалью служить... Так и есть! Иначе как же! Вот же гады! Эка прыть! Волки вышли из засады, стали тихо подходить. Тянут воздух чутким носом, глаз мерцает, шерсть дрожит - там для них, как угощенье, мёртвый человек лежит... Вот подходят. Смотрят жадно. Падает с клыков слюна. Плоть убитого Явана им как жертва отдана... И когда они хотели уж отведать сей пирог, вдруг откуда-то ворона прилетела на пирок. Повела стеклянным глазом, беспросветным, точно ночь, и волков голодных сразу будто ветром сдуло прочь. Громко каркнула злодейка, прыгнула на белу грудь. - Это ж ведьма! Чародейка! Навья нежить! Страхолюдь!..
- Наконец мы поквитались! - хрипло крикнула она. - Тута падаль завалялась - бывший мой 'дружок' Яван... Вот и свиделись, милочек! Где же силища твоя? Я отведаю кусочек от мощей богатыря... О, мне многого не надо! Я хочу лишь показать, что тебя, Яван Говяда, я сумела наказать. Выклюю сейчас я очи, кои боле не глядят, требуху же с телом прочим позже волки доедят... О, великий миг отмщенья, как ты сладок, как ты мил! Сколько ж этот отщепенец моей крови перепил!
И, подпрыгнувши, мерзкая птица на лицо мертвеца уж садится. Острым клювом злодейка примерилась - клюнуть в глаз уж вовсю вознамерилась. И только голову отвела для удара, как... выскочил вдруг откуда-то рыжий котяра! И хоть был он весь битый и драный, но напал кот на хищницу рьяно. Ох, кусал он её и царапал, четырьмя всеми лапами цапал! Перьев чёрных вырвал немало. А она лишь вовсю верещала... Чудом просто смерти избежала, потому что... оттуда пропала.
Да появилась снова шагах в двенадцати. И давай на кота-то ругаться:
- Ах ты, несносный паршивый котище! Ободрыш проклятый! Дрянной хвостище! Чтоб ты сдох, мерзавец, околел! Чтоб ты к звёздам своим улетел!.. Ну, погоди - недолго тебе осталось - я и с тобою вскоре поквитаюсь!
Каркнула она громогласно да с виду и сгинула, поле боя бесславно покинула. А котяра, урча довольно, перья чуток пожевал вороньи, потом от них отплевался и за хвостом погнался. Да, обернувшись несколько раз, на пятом обороте или на шестом, в старичонку превратился небольшого.
Это был, конечно же, Правед - знаменитый в деле прави дед!
Только что это с ним случилося? Вишь хвороба с дедком приключилася. И хоть действовал он отважно, но выглядел очень неважно: движения его были неточные, члены тела явно немо́чные, седые власа его были растрёпаны, а одежды в грязи изварзёпанны.
- Ох, старость не радость, - пробурчал дед, за спину хватаясь. - Улетели годы мои бедовые, а старое ведь не сменяешь на новое. Чем жив ещё, не знаю - на Ра одного уповаю...
Потом к телу Яванову подошёл он, прихрамывая, согнулся над ним, покряхтывая, лоб ледяной у мёртвеца потрогал сухонькой дланью и головою покачал печально.
- Эх, Ваня-Ваня! - произнёс он, сокрушаясь. - Упреждал ведь я тебя ранее, чтобы яда ты опасался... Противу отравы коварной и броня небесная бесполезной оказалась. Це-це-це!
Только недолго ведун расейский укоризненно сетовал.
- А-а-а! - махнул он рукою куражливо. - Чего это я разворчался? Али не знаю я, старый дурак, что не тот силён яд, кой из природы взят, а тот, что из злобы получают... Ничего, авось и я напоследок сгожуся: помогу, чем могу, моему другу...
А там невдалеке палица Яванова валялася. Пошкандыбал Правед к ней, наклонился, поднял рукою вроде не мощной, и оказалась железяка Ванина для него тяжкою-то не очень. Осмотрел дед грозную ту поделку с интересом неподдельным, ладонью оружие погладил, поцеловал, чего-то над ней пошептал, да в землю с размаху и вогнал.
В тот же миг в небесах гром пробурчал далёкий, и забил там ключ, выбившись из недр глубоких. А вдобавок ко всему вспыхнула пламенем жарким Смородина-река, заревела она, забушевала, и светом багровым окрестности заосвещала.
Правед же времени даром не терял: зачерпнул он воды родниковой в сложенные лодочкой ладони, к лицу их поднёс и странные бормотания произнёс:
- О, благословенный, целящий, живящий вар - ты нам Ра-отца дорогой дар! Помоги Бога ради сего молодца неживого подняти! Верю, что здравая твоя жива смерти оковы да сокрушит! Восстань же, богатырь Яван, для славы и чести Расиянья!
И возгласив словеса заветные, плеснул Правед водицу чудесную в лицо мертвецу, и громко притом сказал:
- Вставай, Яван Говяда! Не время более спать - надо Родину нам спасать!
И едва лишь он клич сей промолвил, как Яван очи вмиг отверз, узрел Праведа, над ним склонённого, улыбнулся и телом своим потянулся.
- Как же сладко я спал, - деду он сказал. - И какие видения дивные во сне я видал! Жаль, что их не упомню никак - ну словно дым из головы они исчезают...
- Эх, Яван-Яван, - ведун старый головою покачал, - ежели бы не я да не благоволение Ра, никогда бы тебе пробуждения не видать. Спать бы тебе, мой золотой, сном вечным...
- А что случилось-то, дедушка? - встревоженно Ваня сел и на Праведа пытливо посмотрел. - Вообще, где я? Где жена моя? Братья родные? Коники огневые? И почему сам ты выглядишь незавидно?
Не сразу Праведушка Ване ответствовал. Устало он на камень присел, чуток помолчал, а потом вот чего отвечал:
- А то, Яван, случилося, что навья сила через братьев твоих тебя отравила. Братаны же теперь в Расее - пожинают то, что посеяли. Борьяна во вражьи лапы попала, беспробудно спит, не просыпается - тебя, Ванюш, дожидается. А что насчёт моей особы касаемо, то скажу тебе прямо: долго видеть меня не чай, ибо смертушка моя стоит уже за плечами...
Встрепенулся от сих слов Яван, на ножки он прянул, в лице переменился и в путь-дорожку заторопился.
- Мне срочно в Расиянье попасть надобно! - молвил он голосом непреклонным. - Иль я не Говяда? Не сын Ра? Идти мне, дедуля, пора!..
А дед Ване в спешке не потакает, со камушка он встаёт, за белы ручки его берёт, улыбкой ласкает и рядышком сесть приглашает.
- Садись, - говорит, - сынок. Маленько охолони. Да слово мне молвить не возбрани... Эх-хе-хе-хе-хе! В Расиянье, Ванюша, сейчас неладно... Ну, да ты сам всё увидишь своими глазами... Сорок долгих годков прошло, как ты с родины-то ушёл, и многое в Расее-матушке переменилось - и не проя́снело, а замутилось... Правитель стране нужён ныне, и именно что правитель, а не владыка - иначе, Ваня, кирдык!.. Я-то уже не жилец, выметает волна времени меня из яви, а зато ты, даст Бог, многое ещё сумеешь поправить да нашему делу сможешь помочь... Только вот сила нынче на их стороне. Нужно нам сделать как-то похитрее...
Призадумался Правед не на шутку, и так и эдак он чего-то прикидывал да мозговал, а потом духом воспрянул и сказал:
- Кажись, придумал... Коли будет на то Божья воля, - и один в поле окажется воином! И этим воином станешь ты, Яван. Ага! Задумал я одну бяку с тобою произвести. Может, и получится у нас, а может и не повезти... От тебя, Ванюш, то зависит.
И хотя Яваха попытался у дедка задумку выведать, тот навстречу ему не пошёл и от прямого ответа ушёл.
- Ша! - сказал он, как отрезал. - Позже, Яванушка, не сейчас - у меня ещё в запасе целый час. Ежели хочешь спросить меня о чём-либо, то вопрошай, времени не теряй. Это наша с тобою последняя встреча - на любой вопрос я тебе отвечу.
Горько стало на душе у Явана, когда осознал он, что защитник природы белый свет покидает, поэтому спросил он о самом для себя важном:
- Имя твоё, дедушка, о том речет, что дана тебе сила правь ведать. А что такое, по-твоему, Правь, и зачем нужно ей следовать?
Улыбнулся, то услышав, ведун, очами небесными собеседника обласкал, немного помолчал и вот чё сказал:
- Тут, Яванушка, накоротке объяснить будет сложно - но можно. И хоть знаю я, что в деле прави ты и сам собаку съел, но своё виденье я те поведаю. Хм... Вот, к примеру, хорошо ли ты себя чувствовал, когда в ничто оказался ввержен?
- Не-а...
- То-то же... А представь себе, ежели бы Ра один-одинёшенек бытиё мыкал - ладно Он себя ощущал бы али нет?
- Ясен, деда, ответ...
- Ага. Вот поэтому, как мы полагаем, даже сам Ра предпочитает в монолите одиночества не пребывать. Он всегда одним разом и Един и Многообразен. Таков уж Ра - се Его Игра! И ради этой Великой Игры Он на неисчислимое множество единичек разделился, и о величии своём бывшем каждой частице приказал позабыть. А чтобы играть сей рати было не бессмысленно да не скучно, Он два сильнейших полюса, равных меж собою, в Себе проявил: самый худший, условно говоря, - и самый лучший. И единственное правило Игре Своей задал: худшего, по возможности, избегать, а лучшего достигать... Вот это Богово правило и есть сама правь... Только каждая единичка, в силу опыта своего частного, понимает эту правь по-разному. Ведь величие вселенское для нас, существ мелких, необозримо, ибо миров разных у Отца нашего видимо-невидимо. Можно, по дурости и безрассудству, в такую дыру упасть, что не приведи Боже туда попасть. А есть, наоборот, такие места гармоничные, что нам с тобою до них расти и расти... Можно, возгордившись и чувства прави лишившись, из светлого рая в чёрный ад вляпаться, - но с другой стороны не возбраняется и в неправде своей покаяться, немало пострадать, сильно постараться, и из ада в рай попасть попытаться... И, к счастью нашему, любое заблуждение и отчаянье у существ вселенских преходящи и временны, а надежда зато вечна и проникновенна. Даже самые мутные души имеют в себе искорку неугасимую Ра, которая всегда может разгореться ярким пламенем - ибо если бы это было не так, то тогда Сам Бог оказался бы со вселенной Своею чужим и глубинно разделённым, как бы захватчиком таким гордым, а это ведь не что иное, как чушь полная...
Едва Праведушка сии слова молвил, как ослабел он ещё более: побледнел сильно, взор его замутился, за сердце он даже схватился... И если бы Яван его не поддержал, то на землю бы деда упал.
Только это был не конец - оказался наш дед молодец. Носом шумно он подышал и почти прежним стал.
- Ничего-ничего, Ванюша, - смог он даже улыбнуться, - всё, что надо, я доскажу, а ты меня послушай... Так на чём бишь мы остановились? На том, что от худа к добру стремится всякий? Ага, это правда... да не вся. Путь сей по сути - горизонтальный, слева как бы направо, и ежели кто только ему следует, тот материального достигает, а духовного - шиш, и в деле духа он - пока малыш. Многие груды барахла нахапать можно, царства учредить возможно - а душу не возвысить и на волосок. Ибо Правь наша маленько сложнее: она двух направлений есть сложение, и второе направление будет потруднее, но зато и первого поглавнее... Это снизу вверх неявное восхождение, от единички одинокой к Единице Всеобщей, или от существа к Сущему Богу. И то, Вань, жертвенная дорога... Кто осознанно по ней идёт, тот от многих благ ради Бога отказывается, необходимым удовлетворяясь, и это такую силу ему даёт, что райские врата ему отворяются...
- Тогда у нас крест получается! - перебил деда Яван. - Два пути нам бытиё открывает: вверх-вниз и вперёд-назад. А давеча мне Чёрный Царь хвастался, что это их символ исконный, тёмных сил...
- Ты б у него ещё истину сказать попросил... Врал, конечно, вражья душа... Да иначе они не могут, ибо отступники они от божьей дороги. Одно слово - черти... Их путь ведёт к смерти.
- А ежели так, - у Явахи глаза загорелись, - ежели крест - наш, то может... в обиход его ввести и под его знаменем народ повести? Как ты, Праведушка, считаешь?
Покачал дед головою седою.
- Нет, - сказал он твёрдо, - нет, дорогой. Неправильно ты полагаешь... Нам, православным, и ромашки полевой для сего довольно и никаких символов отвлечённых мы не признаём, ибо знаками разделения они часто становятся... В душе крест правий должон находиться, а не на шее висеть или в другом месте торчать... Да и крест-то ведь так, абстракция... Одновременно ведь в двух направлениях не попрёшь - разорвёшься. А если оба сих пути один на другой наложить, то получится как бы в гору дорога крутая. Причём спиральная... Вот по ней и ступай... Это умный, Яван, в гору не пойдёт, он пользу явную везде шукает, а мудрый шкурной выгодой пренебрегает и по трудному пути прёт, ибо видит вперёд далёко...
Приумолк тут Праведушка не надолго, дух слегка перевёл и далее речь повёл:
- Мудрым, Ваня, быть нелегко. Мир наш ведь и един, и двойственен, и разтроён. Причём одновременно... Любой из нас, православных, три аспекта бытия сызмальства знает. Триад всяких в мире хватает, но среди них важнейшую надо уметь различать. Творение это, Сохранение и Разрушение - так сия троица называется, ежели нашим миром она измеряется. Это как птица-тройка расейская: правая коняга - Творение, левая - Разрушение, а коренной - Сохранением называется. Вожжи тут будут и кнут - добро и худо, а возница, без сомнения, общее для всех воплощает единение. И несётся наша тройка залётная, куда Богу Ра будет угодно! Мощною рукою ездок умелый Повозкою-Вселенной правит: то вроде вправо коней Он повернёт, то влево, а то прямо... Так и Правь! Во всех наших помыслах и поступках мы не на хотения коников лихих должны полагаться, а на волю Того, кто рулит. На Единство курс держать надлежит. И кто Единому служит, тот и прав, тот по-настоящему и рад, и в душе его, между полюсами добра и зла мятущейся, наступает покой и лад... Ну что, доволен ты моим ответом, богатырь расейский?
Не сразу ответствовал деду Яван. Подумал он сначала, а потом вот чего сказал:
- Так-то оно так, дорогой Праведушка, всё правильно ты изложил в общем - только ежели у нас дела ныне скверны, то выходит, мы правь понимаем неверно, и, значит, вера наша сильна не очень, а?
- А я так тебе брякну! - выпалил дед без раздумий. - Бог у нас и впрямь-то един - да верящие в него не одинаковы. Всяк по-своему Его понимает, на свой лад... Люди по духу ведь очень разные: один высокий - с вышними общается, другой низкий - в грязи телепается, а третий и вовсе ни то ни сё - ни низок ни высок... И последние по числу преобладают... Они ж, Ваня, как дети малые - в деле веры не дюже удалые. Поэтому самые лучшие наши представители обязаны малых сих своим примером воспитывать. Никак нельзя сильным от слабых отрываться, в чертогах да границах обретаться, а можно и нужно с народом своим из одной миски хлебать, горе с ним мыкать и счастье имать. А иначе любая вера красивыми помыслами лишь ограничится, а не стоящим делом станет... Наша же православная вера, Ваня, дюже правильная. Не идеальная, конечно, ибо в несовершенном мире ничего идеального не бывает, но сильная и действенная чрезвычайно. А это потому так, что она простая, и всякой мороки заумной в ней нету - всё у всех сразу видать, в их делах. Да-а... А вот подишь ты - и мы не смогли устоять... Пришло видно времечко к худшему полюсу нам повернуть, дабы лиха-горюшка вдосталь хлебнуть. Тут уж ничего не поделаешь: бывает, что и зелье зело горчит, да зато оно хворь лечит, а сладкое питиё, наоборот, калечит...
- И что же будет с нашим Расияньем? - вопросил строго Ваня. - Неужели и мы не по прави жить станем, а по законам адским? Как-то не верится: тыщи лет мы правь славили, а тут в грязь лицом ударим?
- Эх-хе-хе-хе-хе! - вздохнул печально Правед. - Ты, Ванюш, меня послушай, хоть и худое я возвещу... Ну, да ты сдюжить-то сможешь, крылья от плохого не сложишь... Да, Яван - это так! Распадётся в будущем вера наша единая на осколки, посечётся на секты она колкие. Забудут люди Ра... Жить станут не по прави... Правила наши исконные своевольными законами заменят. Каждый народ свой язык поимеет, а по языку и верование своё языческое, и каждый своё будет нахваливать, а чужое хаять... Сильный слабого начнёт угнетать да грабить... Все народы на сословия расслоятся да расколются... И сливки прокисшие появятся, и вонючий отстой... Сложное и мудрёное люди полюбят, а не ясное и простое... Человек человеку соперник станет и волк, и каждый к своему счастьицу на особицу пойдёт, а это, в оконцовке, всегда без толку... И будет каша эта бурливая вариться не год, не два, а тысячи лет, пока люди, Ванюш, совсем почти не озвереют. Расплодится их на Земле-матушке великое множество, и дела их грандиозные перед Богом будут убожеством. Вина войн братоубийственных на совесть народную ляжет, и она, раздавленная, правду им не подскажет. Миллионы потомков наших головы сложат, борясь с себе подобными в навьем тумане. Природа-кормилица пленницей и рабыней у них станет. А Ра-отца они ни во что поставят, и хотя энергией Его жертвенной пользоваться будут по-прежнему, но не дождётся он ни благодарности от злых людей, ни любви, ни слова нежного. Не сердце Ра для них лучи животворные будет посылать, а обыкновенная звезда, кою они, как мёртвую, будут изучать... Заболеет солнышко наше красное, и каждый чих его отразится на Земле неласково... Ну а под конец сей тёмной эпохи, когда худа будет много и очень многим будет плохо, вздумают власть предержащие в муравейнике людском кишащем мировое государство сложить, чтобы и далее по-чертячьи жить. Конечно, не закваску прави исконной они в квашню сего царства замесят, а дрожжи противоречивых законов туда бросят, на лжи и насилии основанных... Выделится и особая прослойка среди людишек одурманенных, жирная и жадная, как пиявка. Бог у них будет чисто конкретный - Явь! В каждом, без исключения, народе выродки эти, с виду гладкие, появятся, и направят они народы к краху...
Не выдержал тут Яваха, на ноги он живо поднялся и очами аж засверкал.
- Довольно, - воскликнул он, - Дед Правед! Хватит мне слышать о всяких бедах! Ты мне лучше подскажи, как воевать с этим царством лжи! Что сделать я смогу, дабы воли не дать врагу? Вот не верю я, что всё прахом пойдёт - верю я в силу прави!
Обрадовался дедок, услышав речь Яванову, кое-как поднялся он на ноги, за белы руки Явана взял и вот что герою сказал:
- Правильно, Яванушка, что веришь ты в нашу победу! Не заворачиваться нужно от бед в покрывало обиды - а биться! Сколько ночи ни длиться, - а солнцу явиться на небеси! Слава Богу, останутся на Земле-матушке люди православные, и хоть другим богам они станут молиться, но православие в них не угаснет. Не станут сии человеки молчать, станут они по Ра поведями своими уснувшим докучать, будить их будут, щипать, искру Божию в сердцах раздувать и за дело правое радеть душою... Тяжко порой им придётся, душно, мучительно, нехорошо, - но за ними незримо сам Ра встанет, и глагол правды в сердца течь не устанет... И настанет время вновь золотое: возгорится из искры Божьей в душах костёр. Встанут тогда люди на праведный путь крепче прежнего - дождутся они солнышка вешнего!..
- А ты, Яван, - Правед тут добавил, - сию пору приблизить сможешь, ежели удастся тебе строй гнилой сковырнуть да земляков в веру вернуть. Получится у тебя эта операция - всё как надо у нас удастся. Ну а если у тебя не получится, то куда больше худого случится: люди тебя позабудут и дольше во тьме сидеть будут... Всё, сыночек, нынче в твоих руках: либо удача тебе выпадет - либо дело швах!
- Сделаю что смогу, дедушка, - просто сказал Яван. - Уж не подкачаю...
- Знаю, Яванушка, знаю, потому на тебя и уповаю. Помни, Ваня, всегда, что ты сын Ра, и покорятся тебе трудные дела. А теперь... прощаться давай...
Встал Яван перед дедулей на колени, и крепко-крепко они обнялись, ибо навеки друг с другом расставались. Дед аж всхлипнул малость и слезу пустил, а затем с духом собрался и волюшку последнюю Ванюше сказал:
- Возьми-ка, Яван Говяда, свою палицу - в другом качестве она тебе понадобится!
Ваня взял.
- А сейчас колечко твоё с пальца сними да мне его дай!
Ваня дал.
Взял старик-ведун кольцо, им Явану когда-то даренное, чего-то над ним пошептал и обратно витязю передал.
- Ну а теперь, Ванюша, я тебя в Расею перенесу, - приступил он к последнему наставлению. - Для этого ты перстенёк на левой руки перст наденешь... На то времечко, покуда колечко на левой руке у тебя надето будет, силушка богатырская из тела твоего убудет. Станешь ты наружно скоморохом, дабы пройти вернее по дорогам. Попадёшь ненароком в какую передрягу - смотри, не дай маху, терпи, колечко надевать на десницу не спеши, а то раньше сроку опять Яваном обернёшься и цели нужной тогда не добьёшься. Да, вот ещё что... Чтобы Борьяну оживить, достаточно будет кольцо ко лбу и к сердцу её приложить. Ну... теперича всё. Держи свою палицу, на мизинчик шуйцы перстенёк надевай - и прощай!
Сделал Яван то, что велел ему Правед и... будто испарился.
И едва лишь он с глаз пропал, как дедок остатние силы потерял, на земельку повалился и сознания лишился. Да тут в стороне ворона каркнула, волки вдали завыли, и эти звуки неладные деда сызнова оживили. Очнулся он, ото сна проснулся, в сторону леса кулачишкой погрозил и подобие улыбочки на лице изобразил.
- Ну уж нетушки! - сказал твёрдо дед. - Мои очи тебе, навье отродье, клевать не придётся. Не дождёшься... Погляди вон напоследок, как старый Правед покинет белый свет!..
Все силы свои в кулак он собрал, на ножки нерезвые едва восстал, как мог приосанился, потом по направлению к мосту раскалённому заковылял, точно пьяный, и песенку тенорком загорланил:
На речке-е, на речке-е,
На том бережо-о-чке
Мыла-а Марусе-чка
Белы-е но-ожки.
А к ней-то, а к ней-то
Милёнок-дружо-о-чек
Вздума-л приблизи-ться
Хоть на немно-о-жко...
Вот до реки пылающей он дошкандыбал, троекратное ура вскричал и... по мосту идти почал.
Да и вспыхнул в тот же миг, будто факел, но, странное дело, не упал, а далее шествовать продолжал. До середины моста он добрёл, весь огнём объятый, потом покачнулся, остановился, за перила перевалился, в пламень бушующий пал - и пропал.