Борьяна в воде плавала как рыбина; вошла она в озеро по грудь и легко в волнах заскользила. А зато Ванюха с палицею своею сколько ни пытался на плаву удержаться, да только ничего у него не получалося: тонул он, словно топор, и всё. Пришлось тогда смекалкой не бедному Ване по дну песчаному с железякой бежать, и получилось у него передвижение донное весьма спорым. Сажён двадцать он по дну пробежит - вынырнет на поверхность, подышит, - и опять вниз ныряет. И чуть было таким способом русалку Борьяну не догоняет... А водичка-то в озере, как словно в ванне - от пожара прошедшего нагрелася. Между делом, помылся даже Ваня, покуда в купель эту окунался. Да и Бяше купание явно на пользу пошло: кровь да грязь с тела её посмывало.
Вот наконец они до островка добрались, а там и нету ничего, кроме предмета одного стоящего. То же сумочка была перемётная, которую, как оказалось, и огонь не берёт. Видать, не с того она была соткана матерьяла, раз здешнему не поддалася палу.
Особливо Яван скатёрке своей обрадовался. И то сказать, после всех перипетий страсть как хотелось ему пошамать, живот у него аж подтяло, и под ложечкою вовсю сосало. Вот он скатёрушку живо разостлал, прошение сказал и заказал с голодухи всякой снеди. Были там, по велению Яваши, щи и каши, со сметаною творог, и пампушечки даже, и фруктовый пирог, а также дары сада и огорода, варенья чуток и мёда... Ну и без кувшина молочка само собою никуда - то ж для коровьего сына всем едам еда!
И Борьяна в стороне не осталася, сосудец с живой водою себе заказала и вот чего сказала:
- Для вас, парней, собственный вид особого значения не имеет. Один-другой едва лучше обезьяны, а мнит себе, что он без изъяну. Зато над нами, девахами, внешняя красота дюже довлеет. Ей-ей!
А получив вожделённый кувшинок, она перво-наперво умылася той водою - и такой стала вновь красавицей, что Ваня на неё не мог налюбоваться. А после омовения понежневшая княжна ещё и тряпицу в водице смочила и ручки-ножки ею омочила. Царапин и ран после этого - как не бывало!
И Явану Борьяна тело израненное протёрла - это когда шипы оков в час лихой ему кожу-то прокололи, - и стал наш Ванечка налитой опять, словно яблочко.
А та ему: ты чё, Говяда - я-де в таком затрапезном виде за трапезу не сяду! И велела ему отвернуться, а затем заново к ней повернуться.
Глянул Ванюша на жену свою верную и даже глазам не поверил, ибо лохмотья истрёпанные, кои тело её прикрывали, куда-то пропали, а одета княжна стала вот как: на плечах её была курточка красная, разноцветными галунами расписанная, на ладных бёдрах красовались панталоны атласные, чёрные с белыми лампасами, а на ножках пламенного цвета напялены были сапожки - да алая лента рдела в волосах. Глаза же у крали юной горели чуток безумно - уж очень она стала рада, что порадовала собой Говяду.
Подошёл к прелестной сударыне Яван, за гибкий стан её приобнял, в губы алые поцеловал и, погладив девушку по блестящим власам, восхищённо сказал:
- Ах, до чего ты, Бяша, прекрасна! Глаза твои - словно бездонные, брови разлётные - как крылья во́роновы, носик - точно из мрамора то́чен, губки - дивнорубиновые, а волосы - будто хвост кобылиный! Зато я... поседел, как лунь, как зимою горностай. Вон - волосищи белее снега у меня стали.
А Борьяна богатыря по шевелюре погладила и ласково ему возразила:
- Ах ты мой дорогой верзила! Нашёл о чём горевать... Не зря же говорят: чем белее власа - тем святее душа. А мы, между прочим, так лучше друг другу подходим - ведь чёрное с белым находятся в цветовой гармонии.
Посмеялись они весело, потом за скатёрку уселись, как следует напились да наелись, помянули павших ватажников, и порешили на белый свет податься, чтобы в сём месте не оставаться. Ванюха предложил к стеклянным горам пойти, дабы ковёр-самолёт найти, на что красавица-княжна несогласно головою покачала и сказала, что это дохлое дело, что тот коврик, мол, уже моль съела, а у неё зато есть предложение другое - во какое! И большой палец под нос Ваньке подносит. Ну а потом дудочку свою достаёт, до сахарных уст ею касается и зовущую мелодию из неё исторгает.
И послышались из-за горизонта пустынного топ да гул невообразимые, поднялася вдали туча пылищи, и узрел Яван, что мчится к ним коней табунище!
Вот летят к ним кони ярые, за один мах с полверсты покрывают, а у самих глаза горят, зубы стучат, а из ноздрей пламень пышет. Всё ближе, значит, и ближе...
Домчался адский табун до озера, и кони на воздух взлетели и на остров перелетели. Да и встали там, как вкопанные, глазами кося да ушами прядая.
- Ну, Ванюша, - воскликнула Борьяна, - вот тебе моё стадо! Не зевай - коника выбирай!
Очень показались Явану огневые те кони, особливо из них один - весь иссиня-чёрный, как перо воронье. Косится на человека конь, храпит, копытом землю роет - хоть не подходи, а то уроет...
- Я этого выбираю! - вскричал Ваня. - И по масти он мне подходит и по норову - ишь какой живой да здоровый!
- А я ту красаву давно полюбила! - воскликнула в свой черёд Борьяна и на сивую указала кобылу. - Любому в беге она даст фору - даже и твоему здоровому!
Свистнула пронзительно княжна, ручкою махнула, и весь табунище тут же с острова упорхнул. А те двое на месте остались, правда, вослед табуну разаржались. Подошла тогда Бяшка к своей кобыляшке, по холке её рукою провела и, откуда ни возьмись - сбруя с седлом на лошади появилась. Раз! - и наездница уже в седельце сидит и Явахе пример явит. Тот тоже глядь - и на его вороном сбруя с седлом уже готовы. Сел он не спеша на конягу и плечами в недоумении пожимает. 'Ты, - говорит, - Борьяна, великая колдунья, ибо стоит тебе дунуть да плюнуть, а всё что надо и есть - моргнуть даже не успеть!..'
А та смеётся в ответ.
- Ага, Ванюша, - говорит, - верно, - только я не злобная колдунья, а добрая ведунья. Законы природные надо знать, тогда и рот не придётся разевать. Правда, из ничего чего-нибудь не берётся, и я тоже ничего не создала и не сымитировала, а с одной базы сюда далепортировала. Только и всего!..
- Ну, Ваня, - вскричала она возбуждённо, - как полетим: словно вихорь, словно мысль, или где-то посерёдке?
- Давай как ветер, - а то, я опасаюсь, мимо царства Далевладова мы пролетим впопыхах. Хочу я навестить старика да проведать, как у них там...
- Ну ладно. Ты, Ваня, коногон, а я - конягиня, ты на коне верхом, а я - на кобыле. В путь!
И взмыли кони чудесные в небеса пекельные. Буквально, волшебные звери, как птицы полетели. И не успел Ванёк башкой повертеть, как довелось им уже над хрустальными горами лететь. И что удивительно - как ни скоро они воздух собой прорезали, но потоки ветра их почему-то не трепали - так, слегка лишь власа колыхали.
Через времечко недлинное они уже над горе-морем скользили, через которое их команду Орёл Могол проносил. Потом пустыня безвидная под ними поплыла не спеша, где мытарствовали Ванькины кореша. Затем сплошной стеной пошёл дремучий лес, сквозь коий герой наш едва пролез. И, наконец, чёрною лентою зазмеилась бездонная расселина, возле которой Навихина избушка ранее стояла, и где Ваня в нави обманной пропадал.
Стали тут кони залётные снижаться и вскоре копытами они тверди коснулися и, проскакав ещё немножко, возле пещеры у скалы тормознулися. Борьяна тогда с кобылы соскочила, под уздцы её ухватила и в пещеру без промедления вошла.
- Иди за мною, Ванюша, - мужа она зовёт, - тут недалёко...
Тот тоже её маневр повторил, в пещерную глубь стопы направил и вверх по откосу пошёл.
И не проплутали они впотьмах и полуминуты, а уж впереди свет показался. Они - туда! Выходят... Яваха глядь - мать честная! - никак уже остров Ловеяров? Как, думает, такое возможно - он-то, помнится, с острова в пекло по какой-то трубе мчался предолго, а тут раз - и всё. Ну да Яван не стал в эти тонкости вдаваться - эдак ведь и с рассудком можно расстаться, коли в навных закавыках станешь разбираться... Сели они опять верхом, с горки на равнину спустилися, и отметил Яван, зоркостью отличавшийся орлиной, что от Ловеяровой избухи не осталось даже помину. Девственный везде был лес, и нетронутый стопою песок, да впереди до горизонта море ещё багровое. Сразу было видно, что никто на острове более души в сети не ловит.
Не захотел Ваня и лишней минуты тут оставаться; ударил богатырь конягу своего плетью по ляжке, и помчались они по-над волнами быстрее прежнего даже. Борьяна, конечно, за Ванюшей тож спешит-поспешает и отставать от суженого не желает. И так-то быстро они море бурливое пересекли, что вскоре берег пологий впереди показался, и город стольный стенами заблистал.
Не стал Ваньша народец здешний приближением своим пужать и, дабы внимания лишнего избежать, повернул он коня вороного в сторону да и приземлился на бреге пустом. Далее Ваня с Борьяною просто поскакали - словно путники медлительные, а не летуны удивительные. И в скором времени они неблизкий путь до города одолели и в главные ворота въехали.
Как раз полдень случился. Народу туда-сюда сновало во множестве: кто в роскошных и ярких щеголял одёжах, кто был в обычных, а кто пребывал и в убожестве. На пристани же стояли большие и малые корабли, и прямо тут, на большом торжище, совершался обмен товарами оживлённый. И как то Явану ни показалося странным, но на него с Борьяною ни одна живая душа внимания почему-то не обращала. Более их шикарные кони любопытствующие взоры к себе привлекали, чем они сами.
Перво-наперво Ваня по улицам знакомым проехал: и по проспектам они прошествовали, и по улочкам продефилировали, и по переулкам протолкалися. На базар центральный даже заехали, где Яваха для виду к товарам приценился, из фонтана водицы испил, и о том да о сём с торгашами поговорил... И вот что его более всего удивляло: вроде бы и не так давно он сей город великий оставил, а до чего же сильно тут многое изменилося. Новостройки какие-то появилися: роскошные дворцы, общественные здания, и фигурные фонтаны; а что-то, наоборот - с прежних мест пропало. Да и у людей фасоны одёжные супротив прежних значительно переменилися - и те, и вроде не те, во всей своей обыденности и во всей красоте.
Ну а самым-пресамым оказалось удивительным то, что любопытные статуи везде были поставлены, в коих, хоть и с большим натягом, а узнал он... самого себя. Во множестве мест сии монументы стояли и вот какого субъекта изображали: громадный и суровый видом детина, вооружённый крючковатой дубиной, горделиво возвышался над жизненной суетой и тиной.
- Это что ещё за болван? - на ближайшую статую указав, у прохожего спросил Ваня.
- Ну ты, паря, и шутник! - тот на него аж вскинулся. - Сам под него вырядился, а ещё спрашиваешь... То ж богатырь несравненный Говяда Яван, от чудищ адских защитник и великий буян! Он ранее с ними воевал, всех победил, а потом в пекло подался, да там и сгинул. Ага! Сорок лет как с тех пор минуло, правда.
Яваха ажно крякнул, когда сию дату услыхал. С Борьяною улыбающеюся он переглянулся, плечами пожал и этого мужика в оборот взял.
Ну, тот ему и порассказал! С три короба про похождения Явановы наврал и такого насочинял, что хоть уши затыкай. Мол, герой Ваня не токмо чудов-юдов дубиною своей ухайдакал, но и множество девок попереобманывал. Дюже-де охоч до гулевания был этот богатырь Ваня...
- Ты чё гонишь, прохиндей?! - оборвал Ванёк словоохотливого дуралея. - Ври-ври, да не завирайся! Это кого ещё Яван тут обманывал?!
- Да провалиться мне на этом месте! - выпучил мужичок глазёнки. - Всё так и було! С тыщу девок Ванька перепортил. Побожиться готов!..
Аж побурел Яваха от подобной наглости. Не нашёлся даже чего и ответить, чего с ним никогда вроде не было.
- А ну!.. - взглянул он на аборигена свирепо. - Ушивайся давай отселева! Я те! У-у!..
И он рукою на болтуна замахнулся.
Пустобрёх сей, недвусмысленную угрозу в отношении себя наблюдая, долго себя уговаривать не заставил и живо оттуда уканал. А Борьяна тут как рассмеётся, за бока как возьмётся - аж до того развеселилася, что чуть с кобылы не свалилася.
- Вот не было этого! Не было и всё! - начал Яваха оправдываться. - Это он, собачий нахал, всё набрехал! Какие девки?! Ё-моё! Сплошное враньё! Ну, ей богу!..
А та ещё пуще хохочет - ну не остановить! - прямо уже и смеяться нету моченьки. Вокруг даже толпа зевак успела собраться и тоже над Яваном на всякий случай начала ржать. Пришлось нашему витязю второпях за поводья браться да оттуда ретироваться.
А Борьяна за ним скачет. Понемногу угомонилась, Ваню догнала и спокойненько этак ему сказала:
- Да я, Ваня, тебя к этим девкам и не ревную ничуточки. Подумаешь! У нас в пекле это и вовсе не считалося греховодьем - так, развлечение сладостное, не более...
А Яваха всё успокоиться не может никак.
- Да ты чё, Борьяна, - руками он заразмовлял, - не видишь что ли, что это враль?! Э-э-э! - и он рукою махнул с досадой. - Ишь загнул, гад - такое про меня придумать! Гнида!
И он тему решил срочно переменить:
- Послушай, ты мне вот чего лучше растолкуй: какие ещё сорок лет? Сорок дней может быть прошло - и всё...
Посерьёзнела Борьяна, на раскипятившегося Явана сочувственно глянула и сказала:
- Нет, Ванюшенька, это правда, действительно сорок лет с той поры минуло. Не веришь? Сам скоро всё узришь...
И порешил Яван к царю Далевладу скорее податься, чтобы на месте с этой загадкою разобраться.
Ладно. Подъезжают они спустя времечко ко дворцу, а там стража у ворот сгрудилась и их не пущает. Яваха глянул - а никого знакомых не видать, все рожи чужие. Попросил он тогда его внутрь пропустить, а те в ответ: ты чё, мол, паря - с приветом? Куда, дескать, прёшь, наглец, да ещё в виде непотребном?!
Удивился Ванёк, огорчился и к начальнику стражников обратился: не соизволишь-де ты, дружище, царю Далевладу о моём прибытии доложить - я, мол, его знакомец старый, и он непременно будет рад...
А стражники вдруг как заржут. 'Какого, - орут, - ещё царя Далевлада - такого тут отродясь не бывало, а ежели когда-то он и царил, то уж и кости его давно сгнили. Наш же царь Далевид на весь свет знаменит, и он уж тридцать три года нами правит! Может, - кричат, - тебе, шутничок, мозги вправить?'
Осерчал тогда Яваха всерьёз да и речет им с угрозою: ах вы такие-сякие негодные босяки - мне, мол, всё равно, как вашего царишку зовут, а только идите и доложите, что Яван Говяда к нему прибыл!
А те и не думают идти, поскольку их ещё больше от угроз Явановых смех разбирает - ну буквально они от хохоту помирают...
Тогда нашего богатыря не на шутку гнев начинает одолевать. Хватается он за палицу... Ну а возле входа здоровенная такая Говядина статуя стояла, вот по ней-то сгоряча и стукнул Ваня, чем в один миг истукана и раздолбанил.
Видят тогда стражнички распотешные - неладная получается хрень: парниша-то, ярью обуянный, не иначе как богатырь явный. И побежал главный страж доложить царю о Яване.
Долго довольно ждали. Наконец появляется на балконе у входа царь - в халате, не при параде, - видать, от отдыха его оторвали. Для Явана незнакомый вроде личиной: лет под шестьдесят на вид мужчина, и явно собою не Далевлад.
Конечное дело, царина был встрече не рад: что-де такое, он завопил, почему от важных дел его отвлекли?
А потом в незнакомца он вгляделся, глаза выпучил да как заорёт:
- Ваня!!! Да неужто это ты и впрямь! Ох ты! Ах ты! Вот так встреча! Гость мой дорогой! Страшно подумать - сорок же годов прошло!
И стражникам наказывает сердито:
- А ну-ка впустить ко мне Явана Говяду незамедлительно! Живо, живо, паразиты! Вот я вас, канальи - всех до единого в дворники разжалую!
Да и сам-то метнулся Явана встречать. В чём был через время недолгое наружу выскочил, и едва Ваня с Бяшей успели коней привязать, а царь уж тут как тут нарисовался. Вгляделся он в лицо Яваново с любопытством жадным и в объятия заключил его с отрадою. Прослезился он даже, хлопая по спиняке Явашу. Потом спрашивает его: а это, мол, кто? Тот отвечает: 'Жена'. Царь: 'Да? Поразительная просто красавица!'
Ну, тут Борьяна царскому величеству улыбается, представляется, кланяется, всё такое, этикет...
- Всё-таки ты вернулся! А мы уж и не чаяли тебя дождаться. Вон, видишь - я ныне стар стал да сед, а ты такой же юный, как и прежде... Хотя нет - и тебе, я гляжу, досталося - вон чего с твоей шевелюрою сталося.
Потом очухался царёк наконец, ведёт пару во дворец, чад и домочадцев скликает и Явана с женою им представляет. И грандиозный пир велит без промедления учредить, дабы гостей дорогих попотчевать да усладить! Ванькины же на сей счёт возражения и слушать не хочет, а плачет лишь да хохочет. Ну, вроде как умом чуток обносился.
Яван на царское предложение согласился. 'А, - думает, - хрен с ним, с этим Далевидом, а коли сразу уеду, то будет ему обидно'. Не стал Ваня огорчать добрых людей, хотя не терпелось ему белый свет поскорее узреть.
А тут и пир на весь мир загремел. Народу собралось - видимо-невидимо! Со всех краёв любопытствующие приехали, чтобы хотя бы издали взглянуть на ожившую их легенду, на расейского чудо-богатыря.
Яван же с Борьяною просто бешеной пользовались популярностью. На улицы им без охраны не стоило и соваться - каждый олух лез с приставаниями и желал если и не словом с героем перекинуться, то хотя бы дотронуться до него, или на него взгляд кинуть. Явану с женой и побыть-то наедине не дают: так везде и толкутся, так, проныры, и снуют... Называется, медовый месяц те проводят: то сражалися они оба, а то за ними целые толпы ходят.
Ну, Ванька это дело терпит - чего там... И хотя такая иногда от зевак ему делалась скроба, но ведь они из лучших чувств их преследовали, не по злобе.
Между прочих развлечений и к быку медному Яваха Бяшу свозил. Собственноручно сеном даже его покормил, и на им только понятном языке с животиною побеседовал. Тот был рад явно, что опять увидал Явана; богатыря, как оказалось, не забыл - крепко, видать, он Коровича полюбил. Дозволил он Ване по окрестным полям на себе покататься, и даже Борьяну покатать не отказался. Очень уж ярый бык довольным казался.
Узнал также Яван, что царь Далевлад его крепко ждал, а потом, когда годы бесплодные один за другим стали проходить, и надежда на встречу испарилася, почал старичина с горя-печали на зелено вино налегать. Тут его с пьяного угару и хватил кондратий. А скоро за мужем и царица Милояна скончалася, тоже Явана не дождавшись. Ну а сам Далевид расхвастался, что по прави пытается он править: много чего сумел он тут исправить и грешникам здешним невозможную прежде свободу дал, - хоть без крепкой руки тут никуда, ибо народишко всё ж гниловатый, сильно попущать им тоже нельзя...
Яван, конечно, похвалил Далевида-царя, а потом его и спрашивает: а куда, мол, Прияна подевалася?
Не сразу ответствовал царь, опечалился, слезу уронил и размочалился. А затем и отвечает, что царевны Прияны в то же лето, как ушёл Яван, на свете не стало. В саду она гуляла, а тут вдруг, как словно из под земли взялась - чёрная длинная змея! Набросилась она на Прияну, в ногу её ужалила и стрелою умчалась. А бедняжка в тот же час в ужасных муках скончалась.
Опечалился и Яван, весть сию услыхав. Не иначе, смекает, это подлюга Двавл тут орудовал - его, похоже, штуки-то... Сильно Ване Приянка ведь нравилась, не любил он её, а... нравилась. Жаль, дюже жаль, что безвременно царевна преставилась. Ну, а с другой стороны и ладно, ибо на белом свете возродилась теперь Прияна.
Вот. Пожили они там ещё с неделю где-то али поболе, и сильно Ване захотелось на волю. Надоели ему по горло пиры эти да в его честь славицы, и порешил он незамедлительно за море отправиться. Как его Далевид ни уговаривал - ни в какую Яваха не соглашался. 'Оставаться здесь, - говорит, - не могу, поскольку дюже я тут тоскую, и чего-то у вас мне неймётся, не естся более и не пьётся, а всё это оттого, что свет белый меня зовёт'.
Ну что ж, расставаться, так расставаться. Умный царь понимает, что не век же богатырю расейскому в адских юдолях куковать; смирился он с неизбежным и уговоры свои прекратил.
Преогромная толпа на проводы Вани собралася. Все жители стоят на берегу, плачут, руками да платочками машут - наглядеться не могут на людей уходящих. А те коней своих вывели, народу в пояс поклонились, Яван Далевида напоследок обнял и... в небо они устремились. В Самарово княжество им лететь пришла пора, а народ местный взгорланил им ура.
Перелетели они через море быстрёшенько. И то сказать - кони залётные ведь отдохнули, так под ними и рвутся, прямо не удержать...
А тут и берег самарский. Ваня глядь - что такое? Высится середь города прибрежного нечто высоченное. Пригляделся он к сему объекту, подлетев поближе - ёж твою кочерыжку! - неужель опять монументище Говяжий тут воздвижен? А и вправду ведь - он самый и есть: каменный торчит исполин Говяда! Как раз на том месте, где когда-то зловещий Самаров замок стоял, из которого Ванька чертей выживал. Да такой-то этот памятник охрененный - самое высокое здание ему по колено!
Не стали супруги летучие, как снег из тучи, на город опускаться. Тот же, что и давеча, они маневр совершили: вдали приземлилися, кругаля дали и верхами к воротам прискакали. А в воротах стоят мордастые хари и внутрь их и не думают пущать. 'Чего, - спрашивают, - вам надо?'
Ваня им и отвечает: так, мол, и так - хотим князя Самара навестить, или его потомков, - я-де у вас уже был в гостях, давно только. А стражники головами закачали и гостей руганью привечали. 'К нам, - орут, - просто так не прут, у нас город знаменитый, поскольку его в старину сам бог посетил! А вы, наглецы, с пустыми руками сюда идёте - это чем, интересно, идола бога удобрите?'
Удивился Яван. Этот что ли бог, спрашивает - сей болван?
Как услыхали привратники про кумира хуление, так ещё пуще ужесточили отношение: ворота они прикрыли, мечами да пиками ощетинились, а со стен луки натянули - вот-вот, мракобесы огульные, стрельнут-то!..
Да ещё какой-то мужик невежливый в дорогой одежде со стены высунулся. От гнева он аж задрожал, кулачки крепко сжал, ими размахался, и всадникам заугрожал нахально:
- А ну убирайтесь, крамольники, прочь от города! Как смеете вы оскорблять бога Явана Чертодава! Живо коней вертайте, да отсель мотайте! Ну!..
- Да как же так, братцы? - развёл руками Ваня. - Чушь какая-то получается... Я ведь и есть тот самый Яван, который у вас гостевал и чертей выгонял. Ё-моё! Неужели меня никто не узнаёт?
Только стражи его речению не поверили, окрысились да ощерились они словно звери.
А это мурло начальное гневно зараспиналось:
- И-и-и! Да как ты осмелился, подлый самозванец, себя, такую дрянь, за бога выдавать! Ах ты кощунец, святотать! А ну-ка, молодцы, в гадов - стреляйте!
И роище стрел в гостей полетел.
Да только чудо-кони среагировать успели: в небо они стремительней стрел взлетели, и пернатые прутики мимо все пролетели, втуне пропав.
Ахнула собравшаяся у ворот толпа, а Яван с Борьяною уже циклопический монумент облетали, будучи на высоте, для стрел недосягаемой. И действительно, сооружение это было великое, да только не понравилось Ване что-то в собственном, так сказать, лике, ибо черты застывшего лица излучали надменность, а кичливая осанка - тупую степенность. Нет, что ни говори, а похожести у Вани с этой статуей не было. А внизу, у самого широкого постамента, торговля бойкая вовсю шла: продавали Говядины статуэтки, всевозможные амулетки, ворожили жрецы отвязные, жгли в жертвенниках мясо, пили пиво, вино и квас...
Дико всё это ушлое капище Явану не понравилось. Приблизился он к истуканьей башке, да как хряснет великану каменному по толстенной шее!
Побежала по камню трещина, и стала бащчища огромная набок крениться, а потом с треском и скрипом от плеч необъятных она отвалилася и, словно нехотя, вниз покатилася. Добро ещё, что народец успел споднизу вовремя эвакуироваться, а то немалое их количество голова бы придавила.
Ну да это была уже не Ванькина печаль. Очень уж богатырь нашенский осерчал, что в его честь какой-то пошлый культ здесь образовался. И представить такого он не мог, что из него тут сделают бога. 'Да уж, - подумал он, размышляя, - сии рабские души готовы и человека обожествить, и даже камень! Поэтому, наверное, в чистилище они и обитают'.
Присоединился Яван к летавшей Борьяне и вот чего ей сказал:
- Полетели, друг мой Бяшенька, на белый свет, а то моченьки моей больше нету!
- А куда, Ванюш, полетим-то?
- Да на самое перепутье, где мы с братьями выбирали путь. Двинем давай к бел-горюч-камню, на коем письмена горят!
Ладно, туда, так туда. И до того сильным было у Вани желание места обрыдлые поскорее оставить, что почти мигом их кони доставили до места былого расставания. У заветного камня полёт лишь они остановили.
Яван с Борьяною на каменище подивилися, а на нём ни огненных объявлений боле не было, ни отметин о чьих-либо возвращениях. Что тут делать да как быть? Без братьёв ведь не дело будет отбыть...
Пожелал было тогда Яваха Гордяя со Смиряем скакать выручать, но Борьяна уговорила его повременить, утверждая уверенно, что они и сами должны вот-вот появиться...
Так всё и случилося! Не успели наши путники чаи даже погонять, как вдруг глядь - с правой стороны Гордяй показался. Да таким-то жирным он стал, что Ваня насилу его узнал. Аж одёжа на нём расползлася, и пролезли в прорехи сальные телеса. А почти одновременно с обрюзгшим Гордяем появился с противоположной стороны и Смиряй, да только - боже ж мой! - до чего он стал худой-то! Яваха сначала не поверил глазам, потому что от увальня Смиряя и половины не осталося - так, обтянутые кожей кости, да чуточку на них мясца, - узнай тут поди былого молодца...
Как увидали братья живого и здорового Явана, так не своими голосами они заорали и что было прыти навстречь ему побежали. А как подбежали, то в объятия его заключили да заголосили.
- Братуха! - они вопили.
- Живой!
- Дорогой!
- Вот так Говяда!
- Как я рад!
- А я ещё радее!
- Победил-таки всех злодеев!
А как восторги эти телячьи поулеглись, так оба брата, как по команде, на спутницу Яванову обалдевши уставились. Аж раскрыв рты на красавицу они заглазели, ротозеи. 'Кто это ещё такая?' - спрашивают у братана. Ну а Ваня им всё объясняет и жену свою представляет: прошу, говорит, дорогую мою Борьяну любить и жаловать, а заодно и к столу, мол, добро пожаловать!
Расселись они тогда у скатёрочки вчетвером. Смиряй как налёг на угощение, так без всякого смущения почитай всю снедь и умял - ох и сильно паря оголодал-то! А Гордяй зато вообще есть отказался - я, говорит, на месяц вперёд нажрался.
И историю о похождениях своих он начал рассказывать.