Глава 42. Как Яван в Раскуев-граде людям нравы выправлял
Через четверть часа ко граду великому Ваня подходит, а там ворота широкие, перед ними глубокий ров, и мост опущен через него. Народишко богомольный по мосту в город идёт, и Яван в поток людей встрял, ибо любопытно ему стало, как там праздник будет протекать.
Вот подваливает он к воротам, а в них когорта торчит мордоворотов. На часах стражники стоят и пытливо на проходящих глядят. Облачены они были в доспехи бранные, на вид странные. И то сказать - арцы то ж были, не рассияне, - вои собою бравые, видать, буяне. Говорили они на своём наречии, на расейский язык очень похожем, но забавном немножко.
- Пошто в город идёшь, умороше? - один из них Явана спросил. - Не велено пущать вашего брата. Хохотунов нам не надо.
Да дорогу Явахе перегораживает.
Только Ванька ведь шит был не лыком - его ведь не сбить с панталыку. Окидывает он суровым взором грозную стражу и на полном серьёзе им возражает:
- Это я что ли уморох? Да я в жизни своей не смеялся ни разу! Ага! Болезнь у меня такая - несмеянием называется. Иду вон просить у Ара, чтоб хоть улыбаться мне волю дал. А вы меня к боженьке не пущать! Да я вас!..
И с таким чувством неподдельным Яваха на бездельников посохом замахнулся, что те даже попятились от него, а главарь отшатнулся.
- Ладно-ладно, дед, - пошёл страж на попятный, - ты того... к Ару у нас дорога не заказана. Но коли и впрямь ты не уморох да не сказник, то отчего одёжа на тебе такая проказная?
Опустил Ваня своё оружие и ещё угрюмейшим взором воев обвёл.
- А мне жрец этак посоветовал, - печальным голосом он сказал. - Платье, говорит, шутовское на себя напяль и в нём ходи, - тогда люди над тобою станут смеяться, а там и на тебя смех найдёт. Да где там - всё без толку...
И таким хмурым выражением Ванька рожу себе украсил, что даже стражники и те над ним сжалились.
- Ну, коли так, бедолага, - махнул старшой рукою, - тогда годно. Ступай... Смеха у боженьки поспрошай.
Степенно и чинно Яван мимо стражи продефилировал, в сторонку затем подался и посередь народа затесался. И вот идёт он себе, грядёт, на людей смотрит - а и разный же в городе народец! Тут тебе и местные обыватели шастают, и пришлых целая толпища: на малом пятаке чуть ли не тыща. Одеты и обуты по-всякому: кто расфуфырился, как попугай, а кому в самый раз ворон на огороде пугать, ибо гол он, бос, сир и наг... Да на одного-то богатого не один приходится бедняк, а, пожалуй, все двадцать. Как тут Явану заулыбаться... Топает он по тесной улочке далее, а там темно да смрадно. Дома вокруг неказистые собою, которые каменные, а которые деревянные. Окошки везде узкие, а двери железом окованы.
В общем, в бедные кварталы Ванюху занесло. И довольно долго он по брусчатке осклизлой шастал да с богомольцами локтями толкался, пока наконец на площади большой не оказался, посреди которой храм Ара гордо стоял.
Оглядел его издали Ваня - да, думает, внушительное здание! Было оно многоугольное, стены имело белокаменные, орнаментом разрисованные, а крыша была покрыта золотом, с куполами на башенках фигурных да со шпилями острыми. С Аром общаться было, наверное, не так просто, как с Ра: система богообщения у арцев хитра была.
А народ пёр во храм прямо валом. Трое ворот настежь были раскрыты, вот народишко в них и валил. И Яван свои стопы туда направил. Сначала он по ступеням на возвышение поднялся, глядь - а там торговцев всяческих тьмущая была тьма, и вокруг каждого из них была кутерьма. Торговали они всякой всячиной: кольцами и перстнями, ремнями и поясами, браслетами всевозможными, разнообразной одёжей, снадобьями чудодейственными и амулетами, печеньем рассыпчатым и сладкими конфетами, вкусными пирожками и благовонными порошками... Не было недостатку и навном отваре: из бочек и чанов торгаши краснорожие черпали пиво и мёд и предлагали их народу. Многие аж залпом кружищу осушали, а другие не спешили и этак чинно пойло забористое в себя лили, после чего крякали, ухали, ругались и хамили... Да в храм брели.
Поглядел Яван направо, а там поодаль три бревна на помосте торчали, саженях в двух одно от другого, а к тем брёвнам стражники троих человек как раз привязывали... Ванька шею вытянул - а ни видать издаля́ ни шиша. Толпища-то большая, а он росточка невысокого. Подпрыгнул он тогда, скок-поскок - ага, с гулькин нос толку, ибо амбалы впереди собрались рослые.
Вьюном юрким тогда в толпу он вклинился, и, пихаясь, вперёд двинулся. И хотя щипков, тумаков и тычин он в достатке получил, но зато к самому возвышению пробился. Смотрит - вот так номер! - а на постаменте сожжение людей вроде готовят! Старик какой-то, мужчина и девушка были уже цепями к брёвнам прикованы, и ушлые служители накидывали вокруг них ворох палок и дров.
Пригляделся Яван к жертвам приговорённым, и стало ему их жаль. Особливо девицу... Красивая она была, ясноглазая, белокурая... Висела она в своих путах понуро, потому как истерзана оказалась немилосердно. 'Эх! - сжал Яван челюсти. - Вот же звери! Спокон веку такого не было в Расиянье, чтобы людей сжигали! Экие же арцы мерзавцы!'
И на мужчину взгляд переводит. А тот был воин - настоящий по виду богатырь: усатый, чубатый, широкоплечий... Тоже побитый да покалеченный. Только раны его и язвы отнюдь ему рта не связывали. Зело изощрённо он на людишек ругался и на чём свет стоит крыл власть арскую. Особливо же от него воинам доставалося, что в оцеплении окрест стояли. И понял Яваха из его ругни, что был он ранее их командиром. Те же стояли, взоры потупивши, и лишь краснели да бледнели, но буяну возразить не смели... А другая часть воев были арцами. Те-то вели себя нагло, громко смеялись и жертву казнимую вовсю подначивали.
- Эй, Боего́р, - они орали, - не жидок ли будет костёр?
- А то мы дровишек подбавим!
- Зажарим тебя, как петуха!
- Ох-хо-хо-хо!
- Ах-ха-ха-ха!
Смерил Боегор нахалов тяжёлым взглядом да и говорит рокочущим басом:
- Вас, продажные твари, я криками да стонами не порадую! Глядите, как витязь расейский будет погибать и ужаснитесь, потому что тысячи таких витязей скоро встанут, и всю вашу банду покрошат! Тьфу на вас, предатели!
И плюнул в их сторону кровавой слюною.
Арцам же не по нраву пришлась обрисованная перспектива. Перестали они смеяться, поближе подошли и ещё большую гору дров вокруг воина навалили.
А Яван уже на третью жертву во все глаза глядит.
То был глубокий старик. Длинные волосы и борода были у него белоснежные, а выцветшие глаза глядели спокойно и почти безмятежно. Он вроде и не осуждал, а словно жалел глупых соотечественников, отказавшихся от древнего права и впавших в великий грех, жертвы принося человеческие. Видно было, что он тоже побоев и пыток не избегнул, отчего одежды его светлые от крови пролитой потемнели.
- Ишь, герои, - крикнул кто-то недовольно, - не пожалели и старика! За что его-то, а?
- Да это же правед Велиза́р! - удивлённо кто-то сказал. - Целитель он знатный. И его что ли сказнят?
- У-у, мучители! - третий голос надрывно завопил. - Позор!
И пошло...
- Девку тоже ни за что привязали! - раздавался отовсюду базар.
- Ну не угодила она Радави́лу - и чё?
- А Боегора на костёр-то почто?
- За крамолу вестимо!
- Да уж, это грех ныне непростимый...
- Сколько ж можно над людьми измываться!
- Это арцы всё клятые, арцы!..
Короче, брожение в толпе пошло немалое. Не все ещё в Рассиянии арскую сторону, видать, взяли. Хотя много было и тех, кто кричал обратное:
- Правильно - так их и надо!
- Сжечь негодяев!
- Чтоб другим было неповадно!
- А нам зрелище будет приятное!
- Ага!
- Кто за Ра - тот дурак!
- Ха-ха!
- Молодцы, арцы!
- Хорош трепаться! - взвился тут старший из вояк, выпучившись от гнева как рак. - Кто там ещё колобродит? Молчать, уроды! И пасти у меня на замок! А не то всех урою!..
И прочие стражники сбросили с рож своих важность, забегали вдоль толпы, засуетились, кое-кого схватили, и плётки, свистя, над их спинами взвились. Сразу всей ораве рты и позатыкали. И пары минут не минуло, как бунтарское настроение толпу покинуло.
А в скором времени трубы заиграли, волынки заволынили, да барабаны затарабанили. Смотрит Ваня - процессия торжественная из-за храма показывается, слуги впереди несут знамёна золочёные, а за ними несколько жрецов важно грядут, в роскошную одёжу облачённые. В народе оттого родились гул да рёв. Мало кто молчал: кто свистал, кто кричал... и не понять было ни шиша, то ли люди жрецов приветствуют, то ли, наоборот, осуждают... А те шествовали чинно да гордо. Все такие солидные, раскормленные: что ни харя, то мордень - как у борова пярдень! А пузищи не как у нищих - каждое в полтора обхвата! Обожали, видать, пожрать ребята. Потому и называлася эта братия жрецами, а не праведами, как в Расиянье.
Вот добралась группа сих товарищей до срединной части лобного места и остановилась напротив места сожжения. И вышел из жреческой компании их старшой: дядька весьма большой, годами немолодой, с длинными власами и окрашеной бородой. На голове его корона красовалась золотая с лучами-рогами расходящимися. Это, значит, чтоб на солнце головной убор был похож - мол, сего деятеля освящает сам боже... И на брюхе его тоже светило было выткано мастерски, а в самой серёдке диска крест чёрный с загогулинами на концах зиял раскорякой. Светоты́ка то была арская, солнечный ихний знак. В тех ведь окраинах Расиянья, коя теперь Арией стала, любили люди всяческую абыстракцию изображать. В Явановых-то краях цветы для украсы вышивали, зверей да птиц, а арцы малёхи ленилися - тяп-ляп и готово. Да ещё и смысл под эту фиготень подводили глубокий: это-де символы у нас великие, черты всяки да закавыки!
Хэ, смысл... Смысл - это масло из мыслей, и величайшим смыслом всегда вот что считалось: как счастливо людям жить, как ладить им научиться, а не поклоны отвешивать чертовщине, и не рисуночками кичиться. Пока рассияне это ведали, то справлялись со всеми бедами, а как правило сиё позабыли, так разумом одебилели.
Поднял тут жрец руку, в коей светотыку он держал золотую за рукоятку недлинную и потребовал решительно тишины. Послушалась толпа неумолчная его веления да и угомонилася помаленьку. Обвёл пузач бородатый людишек собравшихся магнетическим взглядом, а потом обе ручищи к небу вознёс и приветствие произнёс:
- Здорово, братцы-арцы!
- Здорово, батюшка! - не дюже стройно толпа ему ответила.
- А кто это такой? - спросил какой-то парниша у Ваньки за спиной.
- Ну, ты даёшь, паря! - возмутилась некая харя. - Высшую знать надобно знать. Это ж сам Прахо́й, жрец Ара верховный, князя Радавила ставленник.
- А откуда мне его знать! - усмехнулся в ответ парень. - Я не местный чай. Мне на него начхать!
Прахой же недовольным, видать, остался, как толпа здравицу прокричала.
- Вы это чего, агнцы мои, - взревел он, - али не ели? Или глотками охилели? Рази ж так-то орут, когда вас власти приветствуют! Сей вот час князь Радавил пожалует сюда собственною персоной, а вы сипите тут будто сонные... А ну по-новой давай попробуем! Да поболе у меня рёву!..
И он минуты три толпищу ещё муторил, пока не добился от неё слаженного ора.
- Вот это годно! - остался жрец доволен. - Это дело другое!
А пока они там в оре тренировалися, слуги расторопные уже расстаралися: помост на возвышении они соорудили и на него трон установили. Вскорости и сам князь Радавил припёрся туда со своей свитой, мужчина рослый такой, серьёзный и сердитый. Одет он был роскошно и богато, но под одёжей кольчуга на нём угадывалась, а на брюхе латы.
- Здравствуйте, мои подданные! - не слишком ласково он с людьми поздоровался.
А те воздуху в груди набрали да как рявкнут:
- Здравия желаем, княже Радавил!
То услышать ему было мило. Усмехнулся суровый князь довольно, в трон уселся и Прахою кивнул: начинай-де, жрече - очередь твоей речи...
Всего жрецов было тринадцать. По команде своего главаря они быстро в своеобразную звезду собрались: Прахой в серёдке устроился, как паук, а те по двое встали на каждый луч. Видимо, положено у них было эдак-то выпучиваться по особому случаю.
Возвёл Прахой руки к хмурому небу и пуще прежнего заревел:
- Слава, слава, слава Ару!!!
И толпа ему вторила то же самое.
- Дай нам сверху больше жару!
И те тоже наярили.
- Дай нам тучный урожай!
И народ просить давай...
- За то жертву принимай!
- Да, да! - толпа исступлённо орала. - Бери жертвицу нашу, Ар! Мы те души дадим - а ты нам жар!
И вся эта непотребная треба далее продолжалася.
- Муки сих тварей мы подарим тебе, Ар! - Прахойка вдохновенно орал. - А ты наполни нам наши амбары!
- Дай рабам своим здравие!
- Добрую дай погоду!
- Помоги своему народу!
И многие из столпившихся ему громко опять вторили, и аж заходилися в оре они.
Но были среди людей и те, кто общего воодушевления смели не поддерживать.
- Размечтались, гады! - хмыкнул за спиной у Вани тот самый парень. - Слушать тошно это фуфло...
А жречиный рой той порой прекратил вой и быстро распался. Один лишь Прахой возле приговорённых стоять остался. Сначала к девушке он пошёл, за чёлку рукою взял и голову ей задрал.
- Вот тебе, щедрый Ар, первый жертвенный дар! - в небо ненастное он проорал. - Се красота есть людская! Огнём священным тело её мы приласкаем! А ты пей её муки, Ар! И мы терзаниям грешницы сей порадуемся, ибо сожжёт огонь в душе её всю гадость! Дай нам, Ар, жару через сердце своё красное! Отдаётся тебе дева прекрасная! Слава, слава, слава!!!
Пуще прежнего взревело злорадно людское стадо, и ещё ближе в азарте к помосту сгрудилось.
Эх, люди, люди! Никому, казалось, не было совестно от того изуверского представления, мракобесами здесь затеянного. Никто не соболел отчаянию, на лице девушки отпечатанному. Никто не видел тоски, в глазах её выразившейся. Хотя... некоторые казнимую всё же пожалели.
- Прощай, плясунья Мило́ра! - прорвался сквозь общий фон чей-то голос. - Потерпи - ты в раю будешь скоро!
Но на выручку девушке не пришёл никто.
Тогда сквозь шум и рёв резкой сиреной крик обречённой вдруг прорвался:
- Пощади меня, князь! Я во всём, во всём раскаиваюсь!..
Но лишь усмешка горделивая на лице Радавиловом появилася.
- Кто-нибудь, помогите, спасите меня! Ради Ра! Ради Ара!.. - словно вопиющая в пустыне, дева к людям взывала. - Мамочка моя! Мама!..
Но не размягчили её стенания се́рдца толпищи каменного. Лишь немногие тяжко вздохнули и глаза опустили долу. Многочисленная же сволочь даже рассмеялась.
А в груди у Явана холодная начала разгораться ярость.
- Дура ты безмозглая, не кричи! - Прахой-жречина казнимую учил. - Сам бог тебя в раю ждёт! Грехи твои тяжкие пламя сожжёт! Ныне же Ар тебя примет и простит!
И он очи к небу возвёл глумливо, притом пробурчав:
- Ну, никакой у людишек нет благодарности...
Покачал Прахой напоказ головою, словно в том сокрушаясь, и к воину прикованному направился.
- А знаете почему эту девку выбрали жертвой? - кто-то невдалеке вопросил. - Она пляшет здорово, эта Милора. Вернее, уже плясала. Ха-ха!.. Да только дюже гордою эта дурёха оказалася, с самим Радавилом повздорила да зафордыбачилась. Ну а куда ж против князя-то!..
- Ага, и я слышал - он её сначала отдал охране!
- И правильно! Ишь гордячка ещё нашлась! Крыса!
- Заткнись!
- Сам заткнись!
- Жаль девицу...
- Эх, и ловкая была плясовица!
А Прахой уже около второго столба ошивался. К вояке свирепому он вплотную подходить опасался, поэтому, кругом его обойдя и сбоку став, руку к богатырю он протянул, да так, что конец светотыки плеча его касался.
- Вот тебе, господине Ар, второй наш жертвенный дар! - опять он свой клич проорал. - Се есть людская сила! Мощью витязя сего закуси! Мы его в огнь ввергнем, а ты дар наш да не отвергни! Живительной напитай нас энергией! Пробей, солнце ярое, стрелы свои сквозь тучи! Жертвуется тебе за то воин могучий!
И опять славицы завопил во всё горло, задёргался в корчах, точно больной, забрызгал в экстазе слюною... А народ-то ему подражает - дерьмо душевное через крик выражает... Зато Боегор отчаянный маху не дал: плюнул он харчком кровавым в Прахоеву харю и точно в неё попал. Да ещё и заругался трёхэтажным на жречину преважного. Враз тот от него дал ходу, чем рассмешил собрание народа.
И пока он к старику, от слюны оттираясь, шёл, этакой трёп в толпе произошёл:
- Боегор-то давеча, бают, напился да князю публично не подчинился. Мерзавцем его обозвал, собакой, жабой... ну, в общем, по всякому... А когда князь вязать его приказал, так он крамолу начал глаголить, а Ара почём зря хаять. Ага! Цельная дюжина бояр с ним едва справилась. Как щенят он их разметал, пока не устал да не упал.
- Вот как кур в ощип и попал!
- Дурак он!
- Тупой амбал!
- А ты сам-то?..
- Да я тебе!..
- Ну, дайте же посмотреть!
- Повывелись ныне богатыри-то...
- Ага! Боегор этот не того... чай, не Яван Говяда!
- Да уж куда ему до него! Тот бы в обиду себя не́ дал!
- Это кто ж такой? Поведай...
- Да был у нас один богатырь. Говорят, сын коровы... Вот он-то действительно был здоровый!
- И я его помню. Силой он обладал сказочной! Он бы точно арцам этим показал!
- Во-во, не подкачал бы!
- А где ж он счас-то?
- Вроде как в ад его Правила послал... Ушёл, сказывают, и не вернулся.
- Жаль!
- А то нет!..
- Таких уж более нету...
Странно Ване было слышать про себя такой базар - вишь, рассчитывал народец на его потенциал.
Как бы там оно не было, а проявить его Явану вроде самое время, раз свалилось на плечи народные такое бремя. Надоело ему, словно чурбану, наблюдать, как нелюди над людьми измываются. 'Ишь, - думал он про них, - негодяи бесстыжие! Власть вредную в руки захватили да чертохрень в умах намутили! Ох и алчная сия публика до поживы!.. Ну да мы-то пока ещё живы!'
А жрец-арец подгрёб уже к старцу, потряс перед ним светотыкой, а затем на кумпол ему её возложил. Да и заблажил:
- Вот тебе, мудрый Ар, третий наш жертвенный дар! Се в подарок тебе ум посылается человечий!
И он на толпу обратил своё красноречие:
- Не хотелось нам праведа этого кроткого жечь, а что делать - надо!
Да сызнова рыло в небо задрал:
- Дай нам, Ар, за то больше лада! Пусть солнце красное светит, когда есть в нём надобность, когда дожди идут и студит хлад! Ни засухи нам, Ар, не посылай, ни отмоки! Прими платой за то умника, бог!
- Эй, дед Велизар, - громко кто-то в толпе позвал, - попустил ты, старче, на себя дурь! Накажи жреца сего, заколдуй!
- Да отпустите праведа этого! Чего он вам сделал?! - и другой голос за первым прорезался.
А за ним ещё, ещё и ещё...
- Пошто знахаря губите, сволочьё?!
- Сам себя сожги, Прахой!
- Ага, на тебе столько тука, что знатная Ару будет докука!
- Ха-ха-ха-ха!
- Точно! Загорится мигом - чих-пых!
- Тебя одного хватит на троих!
- Велизара - на волю!
- Волю ему!
- Волю!..
Тут многие стражники повыхватывали мечи и к толпе подскочили, чтобы её утихомирить. Наверное, любим был у части народа этот правед, коли не желали они его делать жертвой. Хотя большинство всё же на старика плевали, и чтоб сжечь его побыстрее, орали. Даже Прахой от реакции такой неоднозначной растерялся и сначала по помосту заметался, а потом к князю побежал.
Стали они совещаться меж собою, а в толпе произошёл такой разговор:
- А кто этот дед?
- Да знаменитый же правед! Вращ... Целитель.
- Не, не слыхал... И чем же он знаменит?
- Известно чем: вращ свои чада в Ра повернуть чает и здравие им возвращает, а жрецы эти, подлецы, всё извращают. Наш карман они легчить мастера - вот это уж да, так да!
- Эй, чего ты там брешешь, гнида?!
- Ага, пасть-то заткни!
- Точно, мужики - мошенники они все, и целители эти, и праведы... Подохнем же все один хрен!
- Эй, жги давай быстрее!
- Задолбалися тут без толку стоять!
- Костры вон зажигай!
Мало-помалу волнение стихийное поутихло. И тут приговорённый перед людьми выступил.
- Нет, люди добрые, - молвил он печально. - Напрасно вы за меня просите... Пощады от безбожников не дождёшься... И чары творить я не буду. Раз не нужен вам старый Велизар, то я уйду... Устал я жить очень. Нету более моей мочи...
А князь Радавил, как видно, решение уже принял. Бросил он на народ взгляд гневливый и махнул рукою нетерпеливо, чтобы зеваки более не ждали, и чтоб служители костры зажигали. Те, естественно, не замешкались, вмиг принесли факелы яркие, и вскоре вспыхнули три костра пламенем жарким. И барабанщики, кои за помостом стояли, дробью тревожной в барабаны забарабанили. Толпа же враз взбудоражилась. Все почитай рты-то пооткрывали: те ревели, те кричали, те свистели, те мычали...
Взволновало всех казни жуткой начало. Народишко ждал продолжения...
А у казнимых с каждым мгновением ухудшалось положение. И хотя тела их языки пламени ещё не лизали, но всё ближе к ним подползали. От дыма едкого Боегор закашлялся, заперхал, Милора завизжала пронзительно, а Велизар глаза закрыл и не шевелился. А зато Прахой с прочими жрецами бегали вокруг костров и дико плясали.
Потеребил Яван перстенёк на своём пальце, но снимать его не стал. Сам он не орал и не суетился тем паче. Он лишь внутренне сосредотачивался... Всю свою силищу духовную собрал воедино богатырь-скоморох и обратился мысленно к самой природе: 'Матушка планета Земля, послушай, пожалуй, меня! Буйны ветры сюда пригони, столпи тучи ты грозовые, да пролей на место сиё ливень, чтоб огонь он в кострах загасил! Прошу я тебя о том именем Ра!'
Сначала-то показалось, что мать-природа глуха к его просьбам осталася, громы-молнии с неба не вдарили, а потом чуток более этак нахмарило, кап сверху, кап, да кап-кап-кап - и такой через скорое времечко дождина там ливанул, что ну и ну!
А народу с площади открытой деваться было и некуда. Не, кое-кто куда ни попадя само собой и разбежался, но основной отряд на месте стоять остался, и за то время малое, пока ливень там лил, все промокли прямо до нитки. Даже жрецы и те... Один лишь князь сидел в сухоте, поскольку слуги над его головой плащ натянули, так что потоки водные его особу минули.
Быстро прошёл нежданный этот потоп, и после его прекращения увидели люди вот что: не выдержал огонь ярый нападения своего врага, и в битве неравной смертью позорной он пал. И головешечки чадящей не осталось, где костры недавно пылали. А из жертв прикованных никто от пламени не пострадал нисколько. И ни одна собака не брехала там и не орала, словно небесный душ охладил разгорячённые души. На короткое мгновение наступила даже тишина. Что делать далее, никто не знал...
И тут князь приказал гнусаво:
- А ну-ка, по-новой костры запалить! Казнь возобновить! Принести сухие дрова! Живо там у меня!..
Однако в народе от сего повеления недоумение родилось и возникло бурление.
- Неправильно, княже! - чей-то голос сутяжный в толпе вскричал. - Сей водный остуд - божий есть суд! То Ара нам указ, раз всё погасло!
И народ собравшийся крикуна поддержал.
- Долой сожжение! - все закричали.
- За бога нам не решать!
- Самосуд вроде получается!..
- Грешно тебе, князь!..
- Останавливай давай казнь!
- Неправедный это суд!
- Ну!..
Наконец сам Прахой вперёд сунулся.
- О, добрый наш арский народ! - заблеял он, играя мордой. - Не тех вы, братья, жалеете! Не то просите!.. Ох, не случайно здесь ливень пролился, ага! Не Ар сей ливень наслал - а злые чары! Да-да!
И он руки к небу воздел и ими потряс:
- Не естество нам всем было явлено, а... чёрное колдовство отъявленное! И колдун сей ужасный здесь находится, среди вас!
Словно разгневанный вепрь кинулся жрец к толпе и горящими очами в неё вперился, как будто высматривая в её глубине схоронившегося злодея. Над самим Яваном трясся от негодования этот брюхан, не ведая что "колдун", им почуянный, стоит себе, как ни в чём не бывало, внизу и мысленно кажет жрецу козу.
- О, арцы! - продолжал Прахойка стебаться. - Властью, данною мне Аром, я повелеваю!.. - и он проорал: - Казнить жертв, богу нами подаренных, не пламени я поручу, а... острому мечу!
Быстро вернулся он на середину площадки и троих арских воинов к себе подозвал, чего-то им шёпотом приказав. Те его послушали мал-мало, головами покивали, мечи из ножен подоставали и, подойдя каждый к своей жертве, поспешили оружие отвести, чтобы по знаку жреца головы им снести.
А тот вроде не особо и спешил. Снова он к народу рожу обратил и заявил во всеуслышанье:
- Сильна и могуча власть арская! Посему велико и милосердие наше!.. Я объявляю: пусть выйдет сюда колдун, творящий исподтишка чары мерзкие! Поглядим, кто из нас сильнее: мы, правоверные - или сей злодей! Коли чародеева переможет сила - всех недобитков я помилую! Ну а коли наша сторона победит - тогда голова колдуна четвёртою с плеч слетит!.. Справедливо я порешил?
Конечное дело, толпа одебиленная с ним согласилася, а Яван, предложение сиё слухая, усмехнулся. Вот же, думает, лиса хитроумная - не верит ведь он ни в какого колдуна! - наугад про него брякнул, враль.
- Ха! Ха! Ха! - служитель культа, торжествуя, рассмеялся. - Струсил, коварный? Так я и знал! Куда там какому-то травнику супротив меня!..
Невмоготу сделалось тут Явану.
- Это я ливень наслал! Я!.. - бойко он заорал.
Да, скорчив смешную рожу, на постамент взобрался и пред народом предстал.
Появление нежданное Яваново произвело общее оболванивание. Не думал ведь никто из собравшихся, чтобы на выручку обречённым хоть кто-то встал. А тут не колдун суровый, не герой, и не силач, а презренный скоморошек на свет вылазит - форменное же это безобразие... Подумали сперва на Явана, что он пьяный или дурак - ну а по иному-то как? Князь Радавил аж буркалы в недоумении выпучил, а у его подельника по духовной линии челюсть вниз поотвисла. А потом кто-то в толпе не выдержал, пырснул, и будто камень с горы столкнул: лавина хохота по головам раскатилася.
И когда отрицательный заряд в в теле толпы разрядился, тогда князь Радавил на ноги вскочил и злобой разразился.
- А ну-ка хватайте этого татя! - на Ваньку он указал. - В оковы его! На дыбу! Пытать!..
Стражники сполнять приказание было рыпнулись, а Яван им как рявкнет:
- Сто-я-я-ть!!!
А потом пальцы в рот заложил да как свистнет!
Казалось, даже волосы у князя заполоскалися, когда звуки свиста окрест разлеталися. Рухнул он на трон, будто мешком трёпнутый, а вояки его остановились как вкопанные.
Оборотился Яван к людям застывшим, в пояс им поклонился да и говорит:
- Здравствуйте, земляки мои дорогие! Вот мы с вами и свиделись... Зовут меня, если что, Яваном, и родился я во граде Раславе... Давно я в краях ваших не бывал, за тридевять земель обретался и о том, что на Родине происходит, ничего не знал... А теперь вот вернулся и глазам своим не поверил. Сорок всего годиков я в Расиянье не был, а очутился... ну будто на другом свете! Всё тут, гляжу, переменилося, да не к добру, а к худу... Правда нынче не в почёте. Честных людей - наперечёт. А зато кривда у вас в фаворе! Лихо везде да горе... Куда ни посмотри, обманщики везде да воры, и кто сильнее да умнее, так тот тем более... Людей вон, как дрова, сжигаете да за муку чужую блага себе чаете... Ай-яй-яй! Кому вы, глупые, поверили? Выродкам что ли этим?.. Да у них веры и на грош нету! Обряды лишь пустые творят и навь боготворят... Чем жертвуете, недалёкие? Силою, умом да красотою? Али не знаете вы, что худшие свои качества в жертву надо приносить? Что гордыню в горниле воли надо сжигать?.. Эх, земляки-земляки! Как же вам не стыдно? Ниже зверей вы духом опустилися...
Ни одна душа Явана не перебивала. Стояла такая тишина, что муху было бы слышно, или комара.
И, выдержав паузу, Ваня далее вещать продолжал:
- Да, дела у нас теперь скверные... Наказания вы достойны примерного... Да только верю я, что искра Ра в духе у вас не угасла. Что душу тёмную она вам греет. И коли мы разбудить её сумеем, то и правду найдём, и кривду одолеем...
И тут вдруг: бум-бум! бум-бум!..
Заглушили голос Явана удары барабана. А за большим и маленькие барабанчики затарабанили: бам-бара-бим-бом! бам-бара-бим-бом! бом-бом-ба!..
Умолк недоумённо Яван, на барабанщиков, у храма стоящих, глянул, а тут и рёв труб ещё грянул: ду-у! ду-у! ду-ду-ду-у-у!.. 'Ишь ты, - подумал Ваня, - музычка как в аду! По мозгам-то как лихо бьёт!'.
А жречиный строй по знаку Прахоевому уже перестроился. Выстроились они в круг друг за дружкой и противосолонь закружились, вопя гортанно:
- Ар! Ар! Ар! За-ар! Мы за Ара грянем яро: рви, круши, громи, бори! Все ограды мы разрушим, все ворота отворим!..
Сначала стражники к этой оргии подключилися, рядов своих не покидая. Повытаскивали они мечи из ножен и по щитам ими заколошматили, жречиному рою подпевая. Да не абы как, а в ритм грубым рифмам!.. А вслед за ними и кое-кто из толпы к орущим присоединился. Всё больше и больше, громче и громче... Как словно зараза на людей перекинулась громыхальная, и через недолгое время уже чуть ли не вся толпа там орала, так что всё вокруг громыхало:
- Мы за Ара, мы за Ара, мы за Ара - кровь прольём! Кто не с нами, всех уроем, всех угробим и порвём!..
И стар и млад, и мужики и бабы, здоровые и больные, нищие и бояре - все как один с выпученными очами вирши взахлёб орали и в душевном одурении вершителями судеб себя представляли. Сам князь Радавил с трона вскочил, и, потрясая кулаками, во всю глотку громыхал. А жречина Прахой, в серёдке кружащегося аровода стоя и бороду кверху задрав, светотыку в небеса простирал и тож орал, орал, орал...
Казалось, лишь троица жертв несчастных да ещё Яван в общей сей вакханалии участия не принимали, и даже физически чувствовалась сгустившаяся злая ярь, с каждым мгновением до крайнего предела нагнетаемая...
Неужели проиграл в схватке духовной Яван?
И когда громогремящая эта оратория уже, казалось, полностью над Ваниной крамолою восторжествовала, воткнул он посох между камнями и гусли из-за спины достал. Да неслышно вроде в жутком этом рёве струны звонкие перстами тронул. Мелодию свою заиграл... И - вот же странное дело! - хотя и негромко гусли звенели, а начало мал-помалу их звучание пробиваться сквозь грозный рокот. И чем дольше Яван играл, тем очевиднее хор воинственный стихал, пока минуты через три последние выкрики в толпе не затихли. И лились теперь над притихшим народом звуки незамысловатых аккордов, словно не за серебряные струны Яваха пальцами щипал, а играл на душе народа.
Наконец он песню запел негромким голосом, не исступлённым, но почему-то слышимым хорошо и в уголках отдалённых. Не глоткою и не ртом, а сердцем пел людям Ванюша, и всяк там присутствующий, не двигаясь, его слушал.
Вот какие слова уста Вани произносили, и те слова по душам обнажённым наотмашь били: